Полемика вокруг "Вех".

П. Новгородцев в цитированной ранее статье в сборнике "Из глубины" снова определил замысел и объективное значение "Вех" как выдающегося исторического документа, обращенного к зараженной революционаризмом интеллигенции и призывающего ее снова и снова задуматься, с одной стороны, над возможными губительными последствиями идеологии революционаризма, а с другой стороны, продолжить традиции Чаадаева, Достоевского, В. Соловьева. "Что же ответила на эти вещие призывы русская интеллигенция? К сожалению, приходится констатировать, что ее ответом было единодушное осуждение того круга мыслей, который принесли "Вехи". Интеллигенции нечего пересматривать и нечего менять — таков был общий голос критики: она должна продолжать свою работу, ни от чего не отказываясь и твердо имея в виду свою цель. Все сошлись на том, что общее направление "Вех" явилось порождением реакции, последствием уныния и усталости". Особенно типичным в связи с этим П. Новгородцев считает отклик профессора Р. Виппера, "тонкого критика", который заявил, что подобный российскому раскол на "две интеллигенции" (одна занята "выработкой внутренних сокровищ души", другая хочет кардинально переустроить бытие) существует в мире со времен древней Греции. Вывод Виппера: "в нашей великой и несчастной стране сильными и здравыми являются только мысль и порыв нашей интеллигенции"; а потому интеллигенции не в чем каяться.

П. Новгородцев, однако, акцентировал лишь одну сторону в возникшей дискуссии. Между тем выступило и немало известных авторов, которые во многом поддержали "Вехи". Андрей Белый в своей статье, помещенной в "Весах" (1909, № 5), написал: «Вышла замечательная книга "Вехи". Несколько русских интеллигентов сказали горькие слова о себе, о нас. Слова их проникнуты живым огнем и любовью к истине. Имена участников сборника гарантируют нас от подозрений видеть в их словах выражение какой бы то ни было провокации. Тем не менее печать уже учинила над ними суд. Поднялся скандал в благородном семействе. Этим судом печать доказала, что она существует как орган известной политической партии, а не как выражение внепартийного целого, подчиняющего стремление к истине идеологическому быту. Поднялась инсинуация: "Вехи — шаг вправо, тут, де, замаскированное черносотенство"».

Спектр негативных оценок "Вех", действительно, был весьма широким и разнообразным. Так, автор, назвавшийся В. Ильиным, выступил в газете "Новый день" (1909, № 15, 13 дек.) с оценкой сборника "Вехи" как энциклопедии либерального ренегатства. За этим псевдонимом скрывался Владимир Ильич Ленин. "Энциклопедия либерального ренегатства, — писал Ленин, — охватывает три основные темы:

1) борьба с идейными основами всего миросозерцания русской и международной демократии; 2) отречение от освободительного движения недавних лет и обливание его помоями; 3) открытое провозглашение своих ливрейных чувств и соответствующей ливрейной политики по отношению к октябрьской буржуазии, по отношению к старой власти, по отношению ко всей старой России вообще". «"Вехи", — продолжал Ленин, — состоят в том, что это крупнейшие вехи на пути полнейшего разрыва русского кадетизма, русского либерализма вообще с русским освободительным движением, со всеми его основными задачами, со всеми его коренными традициями».

Здесь очень важно подчеркнуть, что в "Вехах" Ленин увидел как бы манифест кадетизма, кадетской партии, либерализма. А слово "либерализм" всегда было бранным для Ленина и российских социал-демократов. (Кстати, многие современные революционаристы всей душой, "по-ленински" ненавидят демократический либерализм.) Ленин был прав в том, что "Вехи" представляли собой разрыв части ранее увлекавшихся марксизмом интеллигентов России с идейными основами русской и международной социал-демократии. Но Ленин изобразил дело так, будто бы идет отречение от демократии как таковой. А вот это было заведомой клеветой: "Вехи" были нацелены на спасение основ демократии в России.

"Отречение от освободительного движения недавних лет" в "Вехах" действительно существовало. Но то было глубокое выстраданное отречение, не имеющее ничего общего с "обливанием помоями" интеллигенции. Выдающиеся ее представители пытались проанализировать — и с глубокой болью, с тревогой за будущее — черты "освободительного движения", как оно сформировалось в России. Но что было черной клеветой на "Вехи", так это утверждение, будто авторы выразили некие "ливрейные чувства" по отношению к старой власти, к старой России вообще. Как раз одна из самых главных идей "Вех" (как и сборника "Из глубины") — мысль о необходимости реформирования старых порядков, о серьезных ошибках власти, о неслучайности и глубоких корнях "освободительного движения" в жизни и сознании народов России.

Оценка Ленина была сугубо партийной, продиктованной взглядом российской социал-демократии. Естественно, что взгляды веховцев были приписаны их партийной приверженности кадетской точке зрения. Но кадетской в догматически-партийном смысле позиция веховцев не была. В подтверждение можно сослаться как раз на то, что к числу главных противников "Вех" принадлежали лидеры кадетской партии. Они со своей точки зрения проанализировали "Вехи" и подвергли сборник резкой критике.

Два главных лидера кадетской партии, два ее главных идеолога — Н.А. Гредескул и П.Н. Милюков — выступили в сборнике, посвященном русской интеллигенции и опубликованном в 1910г. Таким образом, по крайней мере, можно было говорить о том, что либеральное кадетское движение раскололось, но этого Ленин, конечно, не желал замечать.

Правда, и Гредескул, и Милюков отметили заслуги авторов "Вех", их громкие имена, их популярность. "За авторами "Вех", — говорил Гредескул, — имеется несомненная заслуга перед русской общественной мыслью. Заслуга заключается в том, что они сумели сделать вопрос о кризисе русской интеллигенции жгучим, сенсационным. Они привлекли к нему столь широкое и напряженное общественное внимание, что само по себе составляет благодетельный общественный факт... ...Это осмысление оказалось такого свойства, что оно сразу, внезапным и грубым толчком вывело общественное внимание из обычного, будничного состояния и заставило его прыгнуть вверх...". "Вехи", действительно, положили начало серьезному размышлению российской интеллигенции о своей судьбе и социальной роли. Гредескул, как и другие лидеры кадетской партии, по-иному, чем веховцы, ставили вопрос о роли интеллигенции, о ее трагедии. Согласно Гредескулу, главная проблема русской интеллигенции заключалась совсем не в том, что она вела за собой русское освободительное движение, что она вообще была лидером социальных процессов в России. На самом деле, согласно Гредескулу, в России имело место постоянное запаздывание по отношению к тем процессам, которые происходили в мире, в развитии мировой культуры, в мировой цивилизации. Формы нашего социального и политического бытия те же, что и у других народов, но мы запаздываем, отстаем с их переживаниями. Так мы запоздали с отменой крепостного права примерно на полстолетия по сравнению с другими народами. Запоздали мы с отменой абсолютизма тоже примерно на полстолетия по сравнению с другими народами. Но если это так, то у интеллигенции, по мнению Гредескула, установилась как раз совсем другая роль. Интеллигенция все время тоскует, плачет и как бы рефлектирует по поводу этого тягостного опоздания. Отсюда и тягостное положение нашей интеллигенции. Когда интеллигенты начинают раздумывать о какой-то проблеме, о какой-то форме жизни, устаревшей форме жизни, о какой-либо новой, настоятельной задаче, то оказывается, что эта задача уже как-то решается.

Интеллигенция России снова на историческом распутьи. Опять остро встает вопрос о роли и ответственности интеллигенции, ее отличии от "интеллигенщины" ("образованщины", по выражению А. Солженицына). И те жгучие проблемы, которые поднимались в начале века, те социальные, идейные, духовно-нравственные опасности, о которых говорили выдающиеся российские мыслители, осуществляя самокритичный анализ сознания и действий интеллигенции, в новой форме беспокоят наших современников. Для их осмысления необходимо в полной мере учитывать духовный опыт прошлого.

Как уже отмечалось, стержневой проблемой отечественной мысли и центром ее дискуссий был вопрос о русской идее, к рассмотрению которого мы далее и переходим.