Сообщество и общество. 1995 (Беккер В.)

Вернер Беккер

Сообщество и общество

Об основных понятиях социальной философии и некоторой

 исторической неизбежности.

Противопоставление аристотелевского и гоббсовского подходов господствует в политической философии Нового времени. Согласно известному аристотелевскому определению человек изначально является существом общественным. Это значит, что он может существовать только в обществе, вместе с другими. А следуя столь же известному определению Гоббса, человек в естественном состоянии есть индивидуалист-одиночка, который позволяет убедить себя в необходимости общественной связи только силой или принуждением. Политическая философия классического либерализма, идущая от Локка через Канта к Миллю, примыкает к гоббсовскому определению человека. Другая линия политической философии, представителями которой являются Руссо, Гегель и Маркс, может быть понята как нововременная версия аристотелевского подхода. Однако характеристика останется неполной, если не добавить, что аристотелевский подход в Новое время есть как раз ответ  на подход Гоббса и следующего за ним классического либерализма. Ответ заключается в попытке интегрировать гоббсовский индивидуалистический подход в аристотелевский коллективистский. Результатом этой попытки можно считать возникновение  специфически нововременного варианта этой традиционной линии политической философии. Поэтому я обозначаю ее как неоаристотелевский подход.

Однако  речь не об историко-философской характеристике. Моя цель скорее состоит в том, чтобы показать, что для понимания современного общества больше можно почерпнуть из неоаристотелевской линии, чем из гоббсовской. Если я не ошибаюсь, моя точка зрения находится в оппозиции к доминирующим подходам современной политической философии.

В западной философии политики доминирует сегодня политическая этика. Этика как волюнтаристская дисциплина отвечает в целом волюнтаристским принципам западных государств, волюнтаристскому принципу индивидуальной свободы и волюнтаристскому принципу действия демократии. Можно сказать, что уже экзистенциализм 50-60 гг. - прежде всего во франкоязычной версии - был в сущности философской этикой. Еще очевиднее становится доминанта этики в западной философии начиная с 70-х гг. С тех пор политическая философия по большей части становится политической этикой: от Роулса, Бухмана, Нозика до Йонаса, Апеля и Хабермаса. Так же и критический рационализм Поппера получил резонанс в первую очередь как политическая этика "открытого общества".

Я же, напротив, хочу еще раз обратить внимание на основные выводы неоаристотелевского подхода в политической философии. Я делаю это, чтобы показать, что они сейчас, как и прежде, дают существенные выводы о нашем современном положении в обществе. Речь идет о познании общественно-исторических основ и условий человеческого морального состояния, оспаривать которые этико-моральными постулатами было бы бесплодно. Во взгляде на эти основные условия ныне, как и прежде, имеет значение идеологическая критика Маркса, согласно которой бытие определяет сознание.

Социально-философское учение, которое я здесь имею в виду, также имеет отношение к Марксу. Это учение, которое связано с именами Фердинанда Тенниса и Макса Вебера. Это направление коренится, кроме того, еще и в  традиции, которая восходит к шотландской моральной философии Давида Юма, Адама Фергюсона и Адама Смита. Теннис и Вебер занимались социальной философией как типологизирующей социальной теорией. Теннис ввел основополагающее различение своей парой понятий “сообщество” и “общество”. Это различение базируется на юмовском различении между “ближней” и “дальней” областью человеческих отношений и ориентаций и  построена на центральной части моральной философии Юма. Эта пара категорий Фердинанда Тенниса имела значение для дальнейшего развития социальной философии в XX веке, которое сегодня не так оценивается, как этого заслуживает, поскольку Теннис совершенно необоснованно был сближен с идеологией “Крови и Почвы”. Да и  те философы, которые, как Хоркхаймер и Адорно, питали уважение прежде всего к левым убеждениям и социалистической позиции Тенниса, также его недооценивали. В любом случае теннисовское различение повлияло на современную мысль в политической философии, как едва ли какое иное нововведение. Его использовали  философы  различных школ и направлений. В начале столетия на различении основных понятий “сообщество” и “общество” основывались Эрнст Трельч и Эмиль Дюркгейм. Позднее к ним присоединились Фридрих А. фон Хайек и Карл Поппер: Хайек со своей теорией современного социального развития в смысле развития к “extended order”, Поппер с его основополагающим различением “открытого” и “закрытого общества”.В последнее время к ним примкнул, к примеру, Юрген Хабермас в его историко-философской модели нововременного системного поворота. Я дам сначала набросок теннисовского различения и покажу его значение для понимания современного общественного развития и переоценки нравственного действия.

Социально-философское творчество Фердинанда Тенниса концентрируется вокруг его книги “Сообщество и общество”. Первое издание 1887 г. имеет подзаголовок, способный ввести в заблуждение еще более, чем заглавие: “Рассмотрение коммунизма и социализма как эмпирических культурных форм”. Второе издание 1912 г. получило адекватный подзаголовок: “Основные понятия чистой социологии”, ведь речь идет именно об основных социально-философских понятиях. По Теннису, понятие “сообщества” и “общества” означают противоположенные  формы человеческого общежития. Они принимаются в качестве дескриптивных категорий человеческой социальности, что не исключает, однако, того, что у Тенниса есть формулировки, которые можно понять как предпочтительность сообщества перед обществом. Кроме того архаически звучащий сегодня язык, каким изъясняется Теннис, способен вести к недоразумению. Впрочем, в своих позднейших ответах на ложные толкования его основной идеи Теннис всякий раз недвусмысленно настаивал на том, что значение понятия состоит в его аналитически-дескриптивном содержании, а не в нравственном превосходстве сообщества и недостатках общества.

Оба понятия следует брать в качестве “идеальных типов”, в смысле этого термина, который Макс Вебер постулировал в качестве общего методологического подхода. Они моделируют идеализированную картину межчеловеческих отношений, чтобы выделить характерные общие черты реальных действий. Всякое реальное действие, какое можно засвидетельствовать общественно-исторически, поэтому лишь приблизительно отвечает идеально-типическому описанию.

Идеально-типическое понятие “сообщества” выделяет, по Теннису, существенные межчеловеческие отношения, основанные на семейном родстве. Всякая семейная структура состоит из иерархически ступенчатых позиций. Это позиции отца, матери и детей. Более широкие семейные союзы объединяют родичей между собой. Ближайшая крупная формация семейного типа есть клан. Он состоит из нескольких больших семей, связанных между собой родственными отношениями, в нем, как правило, связь восходит к одному общему отцовскому предку. Типичные для сообщества межчеловеческие отношения покоятся на “естественной” морали. Выражение “естественное” означает, что семейные отношения в конечном счете подчинены биологическому воспроизводству. Теннис различает политические, общественные и хозяйственные формы сообществ. С точки зрения политического господства это иерерхические порядки, в истории складывавшиеся приемущественно как патриархат и иногда как матриархат. С общественной точки зрения это объединения на основе общей традиции и общей религии. Религия есть выражение неисчерпаемости и неуничтожимости семейной морали, укорененной в биологическом воспроизводстве. С хозяйственной точки зрения речь идет о “коммунизме”, т.е. о сообществе хозяев и труженников, не знающем частной собственности. Теннис говорит: “сообщественная жизнь означает совместное владение и пользование, ... владение и пользование общими благами”. Связь по “полю и двору” обусловливает концентрацию хозяйственной жизни вокруг “очага и стола”. К “коммунистической” модели семьи относится, далее, особая антропология, согласно которой человек есть не индивид среди других индивидуумов, имеющий равные с ними права, но индивидуальный носитель социальной роли.

В противоположность идеальному типу “сообщество”, идеальный тип “общество” обозначает “открытость”, которую Теннис определяет как “человеческий агрегат и артефакт”. В качестве “открытого” субъект есть  “каждый в  одиночку и в состоянии конфликта со всеми другими”. Характерный признак “общественного” состоит в принципах договора и обмена. Ими установленное “буржуазное” общество базируется на торговле и товарообмене.Существует общая возможность сравнивать предметы как “товар”. Возможность сравнивать выражается в существовании денег как меры обмена. В “буржуазном обществе”, следуя словам Адама Смита, ”каждый человек - купец”. Принцип обмена охватывает так же и человеческие отношения. Конкуренция образует доминирующее онтошение “субъекта в состоянии конфликта со всеми остальных”. Теннис применяет в этом контексте терминологию и трактовку Маркса, соответственно теории прибавочной стоимости в 1-ом томе “Капитала”. Владеющий капиталом фабрикант является покупателем и использователем “товара рабочей силы”, такого исключительного товара, который один обладает способностью производить большую стоимость, чем та цена, в какую обходится его содержание и эскплуатация. “Купцы как капиталисты (поэтому являются) естественными господами и властителями (общества), которое существует по их воле”. Межчеловеческие отношения базируются в “обществе” на договорных обязательствах, то есть на конвенции. В отличие от “естественных” связей “сообщества” вырабатываются “искусственные” взаимные обязанности и зависимости. Если Теннису в представлении типа “общество”и можно сделать упрек, то лишь в его поспешном присоединении к партии последователей Маркса. Ведь он исходит из того, какую роль играют владельцы и использователи благ в общественной верхушке, к которой он относит одних лишь капиталистов, совершенно в духе марксистской идеи их непримиримого противостояния с рабочими. При этом он исходит из марксистского понятия классов. Классовая противоположенность служит выражением “общественного” неравенства и порождает, по Теннису, объективную тенденцию общества к социалистическому преобразованию.

Теннис исходит из того, что резкая противоположность между “сообществом” и “обществом”  существует лишь на понятийно-идеотипическом основании. В исторической реальности всегда существует смешение сообщественных и общественных отношений. Решающей оказывается доминанта одного из типов в смешанном общественно-историческом отношении, то есть либо преобладание сообщества над обществом, либо преобладание общества над сообществом. В каждом конкретном случае характер государственно-политической системы определяется доминированием одного из этих типов. Это означает, что между государственно-политической формой общества и общественной структурой существует некий род логической взаимосвязи. Государственная система формируется тем способом, которым сообщественные или общественные элементы преобладают в структуре. При доминировании сообщества образуется государственная система на основании иерерхической модели, то есть монархическая или ей подобная форма правления. При доминировании общества складываются, на основе равенства, гарантированного анонимностью, соответствующие формы государственности с равенством в качестве основной цели, чему, как правило, соответствуют формы демократии. Исходя из  марксистских предпосылок о преобладании общественного элемента,Теннис делает государственно-политические выводы, которые страдают двусмысленностью и неясностью. В  конце своего труда он дает набросок теории исторической динамики, описывающий путь от сообщества к обществу. Он обобщает это следующим образом : “Все движение может ... быть понято как тенденция от первоначального (простого, семейственного) коммунизма и порожденного им (деревенского и городского) индивидуализма к независимому индивидуализму (больших городов и мирового масштаба) и следующему за ним (государственному и международному) социализму”. Мы ясно видим, что динамические теории Маркса от теории первоначального накопления до теории революции находились в патовой позиции. Теннис, как и Маркс, не верит в возможность стабильной государственности в условиях преобладания общественного элемента. В этих выводах сказывается самая значительная слабость концепции Тенниса. Ее, как мы видим,  нельзя упрекнуть в предпочтении сообщества перед обществом в духе провинциалистской идеологии “Крови и Почвы”, но можно - по нашим обычным меркам фракционно-политического картографирования - отметить чрезмерные симпатии к марксовой теории монополистического капитализма.

Маркс и Теннис допускают, однако, серьезную систематическую ошибку, обладающую к тому же столь мощной  суггестивной силой, что под ее влиянием оказались не только эти два выдающихся мыслителя, но и множество других последователей Маркса - и по сей день. Маркс исходил из того, что неравенство сил между классами капиталистов и рабочих допускает лишь вынужденные - и притом в конечном счете нестабильные - договоры об обмене “свободной рабочей силой”. Мерилом принуждения у Маркса делается идея автономного пользования продуктами собственного труда. Исходит Маркс из того, что капиталистический рынок труда регулируется договорными отношениями контрагентов и что рынок поэтому выступает одним из представительных элементов, говоря словами Тенниса, доминирования “общества”. При этом он утверждает, что добровольности, конституирующей понятие договора как такового, для рабочего не существует, поскольку капиталист, а не сам рабочий, распоряжается результатами труда. Это означает возможность произвольного нарушения договора, что не согласуется с общепринятым определением такового. Ведь договоры купли и продажи рабочей силы удовлетворяют понятию договора, если они удовлетворяют условию добровольности. Эти два тезиса не могут быть истинными одновременно: либо мы исходим из того, что договоры на рынке труда суть договоры в подлинном смысле, то есть что заключаются они на добровольных основаниях, и при такой предпосылке капиталистический рынок труда есть один из примеров, демонстрирующих доминирующий характер “обшества”; или же речь в условиях “использования” рабочей силы при капитализме идет о “неправильных” договорных отношениях. Так можно объяснить ситуацию раннего капитализма, который имели перед глазами и Маркс, и вслед за ним Теннис, но это не отражает того исторического состояния, при котором можно говорить о преобладании “общества” над “сообществом”.

Я хотел бы выделить две тенденции теннисовской теории идеальных типов: во-первых, условия “общественного” идеального типа представляли примечательную попытку политически-философского неоаристотелизма интегрировать индивидуалистический подход Гоббса в свой собственный. Ибо индивидуализм естественного права должен представляться как сущностное выражение некой социальной формации, а именно идеального типа “общества”. Во-вторых, теннисовские стипизации допускают использование их для выработки основополагающих условий современного общества. Можно фиксировать основные понятия в их дескриптивно-аналитической сердцевине, не разделяя общественно-политических предпочтений марксиста Тенниса.

К обоим типам принадлежат специфические деятельностные ориентации относящиеся к различным моральным состояниям в “сообщественной” и “общественной” формах общежития. Это означает, что характер интерсубъективно значимой морали зависит от характера общественного порядка. Ниже я опишу оба типа нравственных ориентаций, не следуя непосредственно за рассуждениями Тенниса. При этом я все же убежден, что передаю основные установки “Сообщества и общества”.

Сначала об основных моральных нормах “сообщества”. Из вертикального соподчинения позиций, связанного с общественной структурой, следуют решающие нравственные представления, типичные для семейных объединений. Речь постоянно идет о морали личных отношений между людьми. Мы регулярно сталкиваемся с тремя категориями моральных обязанностей: с обязанностью взрослых заботиться о тех, кто от них зависит, в первую очередь о детях и о стариках, с обязанностью низших членов семьи подчиняться высшим и с долгом равноправного братского отношения, а также с обязанностями говорить правду и соблюдать запреты. Эти нормы можно отнести к сердцевине морали семейной модели. Мораль сообщества есть кооперативная мораль на основании принятия иерархического строя межчеловеческих отношений. Неравенство отношений приводит к императивному характеру нравственных обязанностей. Религия заботится в первую очередь о соблюдении межчеловеческой иерархии: божества суть, как правило, праотцы или праматери семейств, кланов и племен. Можно различать два основных класса норм кооперативной морали. Первый - класс таких норм, которые направлены на единое целеполагание группового действия всех членов сообщества. Это нормы которым равно подчиняются все;  например, обязанность говорить правду, держать слово, ограничивать или подавлять личный эгоизм. Второй класс - нормы, обусловленные ступенями социальной иерархии. Они в основном подразделяются на три подкласса: нормы для вождей и предводителей (от императивов предводительской компетенции до обязанности служить личным примером, скажем, военной доблести), а кроме того, обязанность заботиться о подданых. В-третьих, речь может идти о нормах братства и взаимного служения,  на которых по преимуществу строятся обязанности солидарности равных по иерархическому рангу.

Основной тип моральных норм, относящихся к “обществу”, я обозначу как тип морали конкуренции или регулятивной морали.

Нормы регулятивной морали характерным образом ориентированы на группы (или совокупности групп), чьи участники в своей деятельности преследуют плюралистические цели. Плюрализм целей возрастает от рядоположенности различных целеполаганий до антагонизма целей. Наиболее разительный пример функционирования норм морали конкуренции дает рыночная деятельность субъектов хозяйства. Всякий товарообмен в условиях конкуренции предполагает существование правил. Это регулятивы, относящиеся  к требованиям качества, каковые положено соблюдать при производстве продуктов и товаров, к нормам, содержательно формирующим обмен товаров, и к нормам которые обязуют покупателя обращатся с товарами неким определенным образом и способом. В существе своем всякая регулятивная мораль рыночного поведения человека есть разновидность договорной морали, ибо всякий обмен товарами регулируется договором между покупателем и продавцом.

Второй большой областью,  где действуют нормы морали конкуренции, есть область игры. Идет ли речь об Олимпийских играх античной Греции, рыцарских турнирах средневековья или о командных и личных соревнованиях в современном спорте от футбола через гандбол к легкой атлетике - речь шла и идет постоянно о действиях конкурентов по известным правилам. Возьмем для наглядности футбол. Существуют правила, которые - от установления размеров игрового поля, определения того, как следует обращатся с мячом, и вплоть до санкций в случае нарушения правил - действия каждого игрока этими правилами вводятся в некие рамки. Существуют всеобщие примеры действий отдельных личностей или групп соразмерно нормам регулятивной морали. Они имеют определенную групповую структуру. Важнейшее свойство групповой структуры состоит во взаимной независимости конкурирующих сторон. Независимость конкурентов друг от друга может в конце концов принимать формы анонимности, например, в условиях товарообмена на мировом рынке, привычного нам в современную эпоху. Другой важный принцип групповой структуры регулятивной морали состоит в том, что соревнование во всех этих измерениях допустимо лишь тогда, когда существуют инстанции, следящие за равенством исходных условий. Речь идет о формах равенства делающих невозможным для каждого из конкурентов оспаривать конкуренцию из соображений выгоды. Не нужно никаких особо строгих условий равенства которые, как мы легко видим, суть условия равенства шансов. Нужно лишь следить за тем, чтобы были исключены возможности образования монополий. На рынках независимость конкурентов должна утверждатся правом договора, равно обязательного для всех. В играх всегда предпосылкой служит существенная независимость соревнующихся партнеров равно по всем правилам игры.

 Всякое регулятивно-нравственное нормирование в сердцевине своей  содержит два постулата. Речь идет, во-первых, о долге каждого признавать и уважать конкурента, соответственно, партнера вообще, в качестве равноправной личности. Кантовский высший принцип морали, категорический императив, обращен на этот аспект основного постулата регулятивной морали. Во-вторых, во всякой регулятивной морали речь ведется об обязанности признания норм каждым из конкурентов. Этот второй постулат выступает тем самым в качестве составной части всеобщей запретительной морали.

Теперь мне хотелось бы в историческом очерке прояснить, что с помощью стипизаций, основанных на идеях Тенниса, схватывается фундаментальная тенденция европейского общественного развития.

Европейцы большую часть прошедшей истории прожили в условиях, при которых решающее значение имели связи близости между ними. Это такие связи, которые и сейчас существуют в семье, которые основываются на прямом родстве и естественным образом являются наиболее близкими. В прежние времена большая часть человеческой жизни проходила в семье, во всяком случае - во владениях большой семьи, клана. Семьи были не просто воспроизводящими объединениями, в которых дети появлялись на свет и росли. Они были и хозяйственными объединениями как у крестьян, так и у ремесленников, а значит - в тех слоях, из которых преимущественно складывались исторические общества. Формы жизни носили также по большей части сельский характер. И общество в своей политической структуре было сформировано по иерархической семейной модели. Чтобы сделать картину несколько более конкретной, я опишу основные шаги построения общества феодальной эпохи. Им были заняты прошедшие столетия европейской истории, следы его сохраняются и в наши дни.

Наиболее заметной характеристикой феодального общества, где “доминирует сообщество”, была единая мораль, которая, со своей стороны, лежала в русле религиозной, христианской веры. Мораль средневекового ленника состояла в ленной верности, основанной на взаимности. Крепостные и крестьяне несли по отношению к рыцарю-феодалу обязанности хозяйственной и военной службы. У каждого низшего дворянина был свой властелин-феодал, со своей стороны, несший феодальные обязательства перед королем. В качестве ответной службы всякий властитель, в том числе и король, предоставлял внешнюю защиту, следовательно, и внутреннее спокойствие. Он исполнял моральный долг заботы  о подданных, которые, со своей стороны, преданно ему служили. Отношения людей основывались на личных связях ближайшей округи. Ленный принцип был в качестве принципа построения общества явным примером единой “семейной морали”, имеющей давние традиции. Христианская мораль десяти заповедей вполне подходила ей, ведь и она коренится в религиозной семейной морали ближайших связей. Вместе с тем, ленники - это всего лишь один из слоев общей структуры средневекового и раннего нововременного европейского общества. Внутри него существовали также и постоянно поддерживавшиеся связи  “общественного” типа  и с более отдаленными регионами. Стоит вспомнить хотя бы торговые отношения в Средней и Западной Европе, достигавшие как скандинавских и русских местностей, так и стран Азии. Впрочем, это не отменяет того, что в ведущих формах человеческого общежития и в ценностных ориентациях сознания людей доминировало “сообщество”. Неоспоримое преобладание “сообщественных” установлений и установок выражалось во всеобщем признании монархической формы правления.

В XVIII столетии структура европейских и в первую очередь западноевропейских обществ  начала изменяться. Торговля и движение товаров расширялись. Безопасность торговых путей смогла стать более гарантированной, нежели в предшествовавшие столетия. Начавшись с городов, ускоренно шло формирование хозяйственной сети. Государственно-политической реакцией на усиление “дальних” связей стал монархический абсолютизм, выработавший административные меры для организации больших общественных групп. Мало-помалу сходило на нет классическое превосходство таких организационных принципов, как семья и клан. Реальное общественное развитие, приведшее к преобладанию “дальних” отношений в европейских обществах, проходило в двух направлениях: хозяйственном (первичном) и политическом (вторичном). В хозяйственном направлении оно привело к научно-техническим революциям Нового времени, в политическом - вызвало либерализацию и демократизацию абсолютных монархий.

Прежде всего - некоторые данные об основных этапах хозяйственного развития. До XVII-XVIII веков в хозяйственной жизни Европы господствовало цеховое ремесленное производство на основе небольших мастерских. В XVIII веке меркантилистская политика абсолютных монархов - французских королей, например - способствовала упалку ремесленничества, в то время как опиралась она на мануфактурное производство больших предприятий, прежде всего в текстильной индустрии. На базе мануфактур абсолютистской эпохи были сделаны коренные усовершенствования, в корне изменившие технику товарного производства. Век машин, начавшийся во второй половине XIII века, перешел в процесс, который называют первой промышленной революцией. Он вызвал величайшие социальные изменения Нового времени, бывшие прямым следствием именно машинного преобразования способа производства. Самыми важными изобретениями стали ткацкий станок и паровая машина. С появлением рабочих машин, паровой машины, работающей в качестве двигателя, механизмов трансмиссии в виде волновых, канатных или ременных передач явился на свет современный индустриальный тип производства. Он сделал возможным развитие капитализма на промышленном базисе и создал новый класс - промышленных рабочих. Численность населения бурно росла, особенно гигантские масштабы имело увеличение числа жителей городов. Такие английские города, как  Манчестер, Бирмингем и Шеффилд выросли за сорок лет - с 1801 по 1841 - соответственно с 35.000 до 350.000, с 23.000 до 180.000 и с 46.000 до 110.000 жителей. Общая численность населения Европы за столетие - с 1750 по 1850 выросло, в приблизительных цифрах, со 140 до 260 миллионов человек. Строительство железных дорог начиная с 1820 г. знаменовало новую эру в области транспорта. Первой наукой, которая в единстве с техникой была в высоком смысле слова востребована экономикой, стала химия. (Одним из пионеров в этой области был гиссенский профессор Юстус Либиг). Связь между техникой, наукой и хозяйством, запечатлевшаяся с тех пор в облике современной цивилизации, установилась самое позднее с открытием областей магнетизма и электричества - областей, которые во второй половине XIX века привели в Германии к созданию электроиндустрии. Рынки разрастались не только в пределах каждого из государств. Со временем сложилась мировая торговля, до той поры представленная в истории человечества лишь единичными примерами.

 Мы знаем, что индустриализация стоила многих жертв и принесла людям множество лишений. Так, массовое производство предоставляет потребителям, народу, все больший выбор благ, цена на которые с развитием технологии понижается. При этом целые отрасли и профессии (пример - английские и силезские ткачи) становятся жертвами конкуренции с крупным механизированным производством. Рост численности населения совпадал с прогрессом технологии и порождал безработицу, в прошлом веке означавшую обнищание. В мир пришел “Социальный вопрос”, смягчением которого было занято следующее столетие.

Путь к современному индустриальному обществу стал путем к общественной формации, в которой преобладали “дальние” отношения. Для него оказался верным итоговый диагноз Фердинанда Тенниса, согласно которому мы живем под гипнозом исторической “тенденции перехода от сообщества к обществу”.С этих пор существует современный человек индустриального общества с исторической неизбежностью в рамках постулата “общественного” общества. Конечно, при этом не отмирают и “близкие” межчеловеческие  связи. Решающим, однако, оказывается то, что они теряют свою доминирующую роль. Уменьшение значения семьи, происходящее с этих пор в западной цивилизации, дает тому разительный пример. Современные “дальние” области, идеально-типически описанные теннисовским понятием “общества”, суть области экономики и научно-технической цивилизации. При этом переустройстве общества милионы людей были вырваны из своих сельских малых групповых связей с их столетними традициями и обычаями общежития, попали в систему новых зависимостей, в которых  решающими оказались в первую очередь “дальние” экономические отношения. Иными словами, хозяйственная судьба такого человека  с тех пор, как сам он превратился в объект  рыночного процесса, стала в большей мере зависеть от движения цен, в своей анонимности  регулирующего рынок, нежели от труда его собственных рук.

Путь от “сообщества к обществу” в настоящее время образует важнейший историко-антропологический вызов для современного человека. Это развитие, следующее исторической неизбежности. Общества, состоящие из многих миллионов людей, живущих вместе на больших пространствах и связанных сетью своих хозяйственных и культурных отношений, не могут более организовываться в формах единичного иерархически выстроенного общества. Такое множество людей невозможно направить к единой цели единой политической морали логикой модели “сообщества”. Там, где предпринимаются такие попытки, ценой их оказывается масштаб государственного насилия, которое со временем уже невозможно оправдать, поскольку итогом своим оно имеет нестабильность целого. Историко-антропологический вызов состоит, однако, в том, что в ходе смены феодального общества с его “близкими” связями обществом индустриальным, где преобладают “дальние” связи, мы столкнулись с проблемами адаптации, с которыми нам так тяжело и долго еще будет тяжело справляться, ибо мы на основании древнейших исторических, а быть может и биологически обусловленных доминант настроены на предпочтение “близких” межчеловеческих связей. Поэтому можно, пожалуй, сказать, что систематические ошибки Маркса и Тенниса, которые я критиковал выше, в существе своем дали выражение той приверженность “сообществу”, которая у все нас в равной мере коренится в нашей человеческой натуре. Мы стремимся к гармонии, даже если обязаны испытывать на себе противоречие нашей социальной природы, то есть противоречие между “сообщественным” и “общественным” элементами. Тоска по гармонии  всегда означает однако тоску по доминированию сообщественнного над общественным.

В заключение я обобщу характеристики основных понятий и выскажу свое отношение к трем существенным следствиям их для современного общества.

Основные свойства сообщества состоят в иерархическом порядке интерсубъективных связей, в персонально “близких” отношениях людей, переживаемых как выражение природного, и в подчеркивании специфически-группового партикуляризма. В иерархии заключается дифференциация позиций, то есть не равенство, но неравенство “верха” и “низа”, владеющее членами группы. Само-образ человека в этом случае - не индивид, а социальная роль, например, господина или подданного. Групповая мораль понимается в свете “естественности”, как правило, - как установленная Богом. Чаще всего она - составная часть религии. Ясно, что в случае сообществ речь идет о сравнительно небольших  по численности группах людей. Группы имеют тенденцию к более или менее резкому отмежеванию друг от друга, то есть к партикуляристскому самоосознанию.

      Основные свойства общества базируются на анонимности важнейших интерсубъективных отношений. Анонимность есть следствие громадности числа индивидов, стоящих в отношении друг к другу. Она создает условия для перспективы равенства, пронизывающей “дальние” интерсубъективные отношения. Межсубъектные связи рассматриваются как созданные, то есть как искусственные. Идея договора становится ведущей идеей этих связей, и они благодаря ей постоянно находятся в диспозиции изменения. Мораль, соответствующая идее договора, есть  мораль правил, чья основная ценность - равенство контрагентов. Индивидуализм с его требованиями свобод личности образует сердцевину “общественного” образа человека. Конкуренция по правилам есть упорядочивающая идея “общественных” связей.

Что касается соотношения между категориями, то следует подчеркнуть, что они находятся в отношении противоположности друг другу. Это значит, что противоположность “сообщественного” и “общественного” элементов есть постоянный источник интерсубъективных напряжений, которые также перманентно находят реализацию в политической области.

В случае этих социально-философских понятий речь идет об идеально-типических абстракциях. Это значит, что нельзя, да и невозможно идентифицировать их характеристики с какой бы то ни было общественно-исторической действительностью. На это указал уже Макс Вебер. К сожалению, сам Фердинанд Теннис сделал эту ошибку, когда трактовал свой труд, представляющий собой описание неких тенденций, реалистически. Он полагал, что реальная исходная форма человеческого общежития имела вид “сообщества”, и что исторические изменения привели в Новое время к столь же чистой форме “общества”. Из этой ложной посылки следует и тот пессимистический тон, в каком он говорит о современном “обществе” и в котором выражается нечто вроде скорби по утраченному “сообществу”. И его убежденность в том, что пороки индустриального общества могут быть преодолены только с созданием некоего нового “сообщества” в контурах социализма, коренится в этой ложной установке. Мне хотелось бы настаивать на том, что большая часть немецкой культур-критики 20-х годов в той или иной степени находилась под обаянием идей Тенниса. Я отношу сюда имена Германа Геллера, Карла Маннгейма и Теодора Гейгера. Однако в сердцевине своей аргументации сам Теннис обсуждает эти понятия как идеально-типические обобщения. В свете этого любая историческая форма должна всегда интерпретироваться как mixtum compositum  “сообщественных” и “общественных” элементов. В исторической реальности никогда не было “пра-сообщества”, вовсе лишенного  “дальних” связей с другими группами, как не будет и в будущем чистого”общества”, базирующегося на либеральном и демократическом контрактуализме.

 Различия форм объединения людей следуют лишь из различного соотношения долей “сообщественного” и  "общественного" в них.

Поэтому мы имеем право утверждать лишь, что тот вид, какой приняла европейская социальность к концу феодальной эпохи в XIX столетии, определен был преобладанием “сообщественных” элементов. Точно так же мы имеем право сказать, что с началом индустриального общества европейская социальность приобрела “общественный” вид.

В качестве первого из итогов, касающихся социально-философского  понимания современного общества я хотел бы прояснить связанную с ним неизбежность. В известном смысле существующее положение вещей означает реабилитацию одного фундаментального убеждения Маркса, хотя и вовсе не в смысле марксовой картины социалистического общества. Неизбежность относится к тем следствиям, которые вытекают из различных видов человеческой социальности для образа человека и для политической морали. И то и другое, и человеческое самопонимание и политические нормы, лежащие в основе структур правления, суть результаты преобладания либо “сообщественного”, либо “общественного” элементов. Социальности “с преобладанием сообщества” принадлежат иной само-образ и иная мораль, нежели той, где “преобладает общество”. Кроме того, неизбежность заключается также и в том, что доминирование “сообщества” исторически всегда предшествует доминированию”общества”. Противоположные позиции занимают, с одной стороны, марксистский образ социализма, с другой - либерализм естественного права. Согласно марксистской точке зрения, напряженность внутри индустриального общества “с преобладанием общества” (“классовые противоречия”) должна быть снята в “высшей” форме “сообщества”. Классический либерализм, в соответствие со своими выводами, отстаивает  аисторическое понимание человека и общества, при котором “доминирование общества” в конце концов превращается в “естественный” вид человеческой социальности.

Во-вторых, преобладание “общественного” означает преобладание морали правил по сравнению с нормами “сообщественной” морали кооперации. Иными словами, это значит, что современные общества могут поддерживать свою стабильность только тогда, когда в ключевых областях политики, хозяйства, общественной и культурной жизни доминируют системы конкуренции и когда конституции государств выражают связанное с этим доминирование регулятивной морали. В качестве эмпирического подтверждения правильности этого тезиса я сошлюсь на распад системы реального социализма. Это были политические системы, в которых противоречие между их развитием в направлении индустриального массового общества и государственно-политической формой, построенной по модели “сообщества” с кооперативной моралью не могло более сдерживаться. Отсюда можно вывести, что так называемое “открытое” общество с преобладанием регулятивной морали в принципе невозможно регулировать посредством призывов в духе “сообщественной” кооперативной морали. И национализм, понимающий себя по модели “сообщественной” кооперации, не может более принять на себя эту роль в современном обществе.

Либерализм, напротив, недооценивает значения “сообщественного”, то есть организационных форм, основанных на кооперационалистской морали, для современного общества. Он строится на индивидуалистическом образе мышления, присущем обществу, и потому не имеет адекватных средств для представления того факта, что характерные продуктивные формы конкуренции в современном обществе состоят не в конкуренции между индивидами, но в конкуренции между организациями типа партий в политической области и фирм и концернов - в хозяйственной. Конкуренция индивидов происходит во вторичных субвенциональных сферах - в культуре, науке, некоторых видах спорта. Прежде всего теория либерализма не видит того обстоятельства, что “сообщественное” в современном обществе при доминировании регулятивной морали само может выступать только в плюралистической форме. Это указывает на то, что понятия консенсуса, выработанные философией и теорией политического либерализма не приспособлены к коллективному пониманию современного общества. И национальную идентичность в условиях преобладания  “общественной” регулятивной морали не следует толковать как идентичность, охватывающую или поглощающую все другие, как  это обыкновенно делает кооперативная модель. В свете доминирования регулятивной морали она есть одна из "сообщественных" идентичностей наряду  с другими "сообщественными" идентичностями.

Третье - и последнее -  это то, что всякая политическая философия и политическая теория имеет некую весьма заметную политическую функцию. Фактически все зависит от некоторого "адекватного общественного сознания", которое не должно быть ограничено головой теоретика. Ведь если не существует понимания основных условий современного индустриального общества, идеология "ложного сознания" может овладеть массами. Идеология марксистского коммунизма и идеология фашизма и национал-социализма были такого рода идеологиями - с их известными разрушительными последствиями для народов, которыми они овладели. Это были идеологии, жившие обещанием того, что "сообщество" обновится, вернувшись вспять, а оно не могло обновиться, коль скоро при этом оставались в силе условия современного индустриального общества.

Источник:
Симпозиум 1995