Куно Фишер: памятная речь на траурном митинге..1907. (Виндельбанд В.)

В. Виндельбанд.

Куно Фишер:

Памятная речь на траурном митинге Университета в городском зале Гейдельберга 23 июля 19071

Фишер К. История новой философии: Введение в историю новой философии. Фрэнсис Бэкон Верлуамский. М.: Издательство АСТ, 2003. 541с. С.16-36.

( номера страниц по первоисточнику указаны вначале)

Университет скорбит о своем учителе, город — о почетном гражданине, светлый облик которого десятилетиями был характерной чертой университета и города; и когда мне сегодня—в день восьмидесятитрехлетия Куно Фишера — приходится стенать о невосполнимой утрате, то все уважение и вся любовь, которые только можно выразить словами, сводятся к одной лишь благодарности, к горячей признательности за его любовь к нам. Да, для Куно Фишера Гейдельберг, университет и город, был местом его выбора и симпатии, его любовью до самой смерти. Гейдельберг был для него местом первой работы и первых страданий, затем местом его успеха и триумфа, наконец — местом последних страданий и смерти.

Он, сын силезской земли и ученик саксонских университетов, здесь, в центре цветущей жизни германского юго-запада, испытал на себе очарование пленительной красоты местности и вечной молодости высшей школы, здесь поселился и позволил зазвучать своему проникновенному слову, которое тотчас же приковало к себе внимание молодежи. Здесь он испытал первую большую боль в своей жизни, когда вдруг настал

1 Windelband W. Kuno Fischer: Gedachtnisrede bei der Trauerfeier der Universitat in der Stadthalle zu Heidelberg am 23. Mi 1907. — Heidelberg: Carl Winters Universitatsbuchhandlung, 1907. — 41S.

Стр.17 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

конец его блестящей карьере и под вопрос было поставлено все его внешнее и внутреннее бытие. Но его любовь к Гейдельбергу не была разрушена этой болью, а преобразовалась в настоящую благодарность и глубокую тоску. Когда, уже несколько месяцев спустя после изгнания, проявилось стремление возвратить его назад из Йены, а Людвиг Хойссер по велению великого герцога был уполномочен правительством вступить с ним в переговоры, Куно Фишер написал в своем первом же ответе от 12 марта 1857 г. следующее: «В Гейдель-берг я прибуду с радостью, чтобы там жить и умереть». Эти прекрасные слова исполнились, правда, не тотчас же, так как его сдерживало прежде всего не что иное, как рыцарское отношение к Йенскому университету, который избавил его от ссылки и принял с распростертыми объятиями. Только пятнадцать лет спустя, после того как Эдуард Целлер перепахал, много при этом потрудившись, скудное и невозделанное поле философских студий в нашем университете, Куно Фишер вернулся к нам, чтобы бросить зрелое семя своих речей в разверзшиеся перед ним борозды.

В обширном кругу выдающихся людей, среди которых он тогда оказался, он быстро приобрел статус учителя: как в Йене, где он в своей аудитории объединил более половины студенчества, так и здесь он добился того, что на всех факультетах считалось само собой разумеющимся слушать его лекции наряду со специальностью. Он быстро сросся с университетом и жителями города, и не было ни одного важного события, в котором бы он не участвовал. Например, когда высшая школа праздновала свое пятисотлетие, ему было позволено перед сиятельнейшей и изысканнейшей аудиторией развернуть грандиозную, богатую как на славу и благополучие, так и на борьбу с бедствиями панораму прошлого Гейдельберга. Кажется, что без него просто немыслимы ни город, ни университет. На тридцать лет он стал символом Гейдельберга: впервые он прочел здесь лекцию в качестве профессора летом 1873 г., последн

Стр.18 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

его лекция состоялась также летом и 1903 г. С грустью мы думаем сегодня о том, как он в конце своего последнего семестра во время юбилейного торжества обновления университета, на этом самом месте, где мы лицом к лицу, плечо к плечу собрались, чтобы почтить его память, произносил перед почтенным властителем Бадена — глубоко взволнованным и замирающим голосом — слова своей преданности университету. Это были последние слова, которые он произнес публично: это было гордое признание идеалов германского университета, его свободы обучения, его гуманизма, и вместе с тем это было признание высших ценностей его собственной жизни.

В центре всех воспоминаний о Куно Фишере всегда, во все времена будет стоять картина «царя кафедры», укоренившаяся сегодня в душах тысяч людей: на протяжении полстолетия среди преподавателей германских университетов не было ни одного, кто бы мог сравниться с ним в деле «царя кафедры». Он был фигурой сам по себе, несравнимой ни с какой другой и всегда равной только себе — на протяжении всей его жизни. Он был олицетворением целой фазы истории немецкого духа и тем самым, как утес, стоял в волнах поколений, которые бились об этот утес. Из счастливого соединения личностных и профессиональных качеств и выросло мощное единство его воздействия.

Основополагающим он всегда считал то, что ему дала школа. В гимназии в Позене он вместе со своим другом Густавом Вендтом испытал тогда еще не сокрушенную действенность гуманистического образования, которое являет собой высшее достижение в истории германского образования. Тот, кто проникнется всей воспитательной силой этих образовательных учреждений в ее живой непосредственности, прочтет и жизненный путь, который Куно Фишер описал на своем абитуриентском экзамене. Он описывал его со зрелостью юноши, уже научившегося преобразовывать свои состояния в предмет своей мысли. Этот путь развития от расплывчатых и смутных ощущений

Стр.19 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

и фантазий отрочества к ясности внутренней жизни проходил через образное влияние поэзии — он называет здесь друг за другом Шиллера, Гомера, Гёте и Шекспира, через погружение в формирующую дух мощь языка, через углубление в богатство исторической действительности — с помощью классиков, через серьезное изучение математической мысли. Мы видим, как он шаг за шагом пропитывался содержанием греческого и германского образования и как он осознал жизненную задачу посвятить всю свою работу его пониманию: и как еще не известная земля обещаний и надежд появляется у него на горизонте философия. Мы видим картину серьезного внутреннего самовоспитания, к которому может привести индивида эстетико-историческая система образования, картину формирования духовной личности на основе лучших произведений прошлого. Мы видим его в жизни, наполненной внутренними культурными ценностями и занятой их воодушевленным восприятием.

Такой дух предопределен для задачи схватывания всех взаимосвязей духовной жизни, для понимания, которое составило смысл немецкого идеализма и нашло свое окончательное выражение в гегелевской философии. Так мы понимаем то, что, будучи юным студентом филологии в Лейпциге под руководством Готфрида Хермана и Морица Хаупта, он «присвоил философию» и после Халле пошел к Иоганну Эдуарду Эрдману, чтобы у него и Юлиуса Шаллера врасти в диалектику понятий. Но эстетическая черта его натуры привела его сначала к Платону, и он завершил свою ученическую работу над диалогом «Парменид» блестяще сданным докторским экзаменом. Уже в этой диссертации он на деле доказал свои потребности и способности приводить труднейшие предметы к простой и ясной форме. И здесь весьма характерно, что он, когда ему не было достаточно латинского изображения, пытался придать своему предмету еще большие ясность и прозрачность в форме немецких отступлений. Тем самым на передний план выдвинулась основная черта его натуры, которая проявлялась у него

Стр.20 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

всегда: он не успокаивался до тех пор, пока все, что он понял, не представит в простой ясности мысли и не оформит достигнутый образ в совершенной красоте. Логическая и эстетическая потребности у него сплавлялись воедино.

Поэтому он поставил перед собой новую задачу — принципиально прояснить себе эту взаимосвязь. Так он во время своего домашнего учительства в Пфорцхайме написал «Философские письма» об идее прекрасного, которые появились в свет как первая его работа под названием «Диотима» в 1849 г. Вспоминая платоновский идеал, исходя из глубочайших мыслей идеализма, он описывает прекрасное в соответствии с шеллинговским и гегелевским понятиями как мировой принцип и распространяет эти фундаментальные мысли во всей полноте своих тонко одухотворенных наблюдений, которые снова встречаются нам гораздо позднее уже созревшими и отточенными в его небольших эстетических сочинениях.

Столь ориентированный и вооруженный знаниями, он занял кафедру в Гейдельберге в то время, когда в Германии воцарилось политическое разочарование и разрушилась вера в эстетико-исторические идеалы эпохи Просвещения, когда высокий полет ее философии презирался, а вся энергия духовной жизни была парализована. Было чудом, что молодой доцент, неистово провозглашавший идеалы Просвещения, быстро завоевывал все возрастающую аудиторию — как в штурме. Секрет в том, что он учил любви к тому, что он сам любит, а эта любовь исходила от него в артистично завершенной форме. Он находил глубокое единство истины и красоты как свое призвание в том, что каждую свою лекцию превращал в произведение искусства и внутренне перерабатывал предметы, которые изображал, — личности и учения философов — в артистично отточенные образы. Благополучным голосом, чей поставленный и наполненный звук, особенно при декламации, умел захватить слушателя; тончайшими модуляциями выражения, которые охватывали весь регистр от меткой шутки

Стр.21 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

до торжественного возвещания; полной достоинства благородного происхождения позицией он постоянно создавал впечатление, что в нем могучий темперамент и происходящий от высокого предмета и до глубины души волнующий настрой вызревали под влиянием победоносной силы мысли в обдуманное спокойствие. И он совершенно справедливо видел в лекциях отвечающую его натуре действенность: до самых зрелых лет он тщательнейшим образом готовился к лекциям и прорабатывал их. Однажды он заявил, что для него каждый новый семестр равнозначен походу, для которого доцент готовит все свое духовное снаряжение. Но при этом что касается результата его работы, самих лекций, то нельзя было заметить этих усилий и напряжения: стройно и легко, будто возникающие из ничего, лекции дарили как бы само собой разумеющееся наслаждение; они проникали в сознание слушателей как нечто только что родившееся.

Итак, лекции Куно Фишера были самым настоящим событием в литературно-эстетический период эпохи [немецкого] Просвещения. Как во Франции сформировался тип профессоров риторики благодаря школе Виктора Кузена, так и в Германии мы имеем таких больших историков, как Трейчке, или историков литературы, как Хам и Шерер, переживших сходные формы академического преподавания, однако никто не довел этот тип эстетической деятельности до такого совершенства, как Куно Фишер, и именно этим объясняется то большое влияние, которое он оказывал на академическую молодежь на протяжении половины столетия и которое будет жить и впредь. Как во время его восьмидесятилетия, так и сейчас, во время его упокоения, многие люди самых разных профессий восторженно свидетельствовали о продолжительности воздействий великого учителя...

Эта власть над умами, которая исходила от его педагогической деятельности, не ослабевала со временем и возрастом; в известном смысле она даже усиливалась через определенного

Стр.22 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

рода контрастное воздействие. Его речи обвевали слушателей дуновением великого времени, которое было им незнакомо и потому тем сильнее их привлекало. Не было случая, чтобы Куно Фишер не воздействовал прямо на оба университета, в которых большие традиции германской высшей школы сохранялись, пожалуй, дольше всего, — в древней Йене и в нашем Гейдель-берге. Хотя старинный германский университет, его внешнюю организацию и внутреннюю жизнь с десятилетиями потрясала все более грубой рукой новая действительность общественной жизни, процесс образования, который происходил вместе с этим, не затронул по крайней мере искусство преподавания. Обучение у Куно Фишера действовало все еще в смысле «царя кафедры»: изо дня в день он преподносил свое самое лучшее в прекрасно оформленном виде и, смотря по обстоятельствам, позволял слушателю со свободным своеобразием усваивать то, что единственно отвечало личностному формированию жизни, — в уверенности, что посевы в призвании дадут новые плоды. Поэтому он не был расположен к школьной рутине, которая получила распространение в университетах в последние десятилетия в форме семинаров и которая также пыталась измерить свои достижения усредненным работником. Куно Фишера удовлетворяло, когда он помогал немногим самостоятельно трудиться на ткацком станке науки и когда он вместе с тем пробуждал у всех чувство внимания и восхищения теми великими предметами, о которых говорил.

Но что означало его далеко идущее воздействие для всей нашей духовной жизни — это мы понимаем тогда, когда задумываемся о содержании, которое в столь завершенной форме перетекало в умы и души его слушателей. Лекции Куно Фишера по истории философии поднимались до высот своеобразнейшего достижения, когда он представлял развитие мысли вплоть до грандиозных построений немецкой философии и распространял неисчерпаемое идейное богатство ее великих систем на своих слушателей. Время, которое было потрачено

Стр.23 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

на понимание формы, а вместе с тем содержание и значение этих построений, он провозгласил впечатляющим образом лебединой песнью немецкого идеализма и тем: самым многих озадачил и заставил серьезно задуматься.

Вместе с тем творческое время немецкой философии есть также творческое время немецкой поэзии, и при их внутренних взаимосвязях интерпретация одной должна была становиться интерпретацией другой. Поскольку Куно Фишер с юных лет жил жизнью поэтов, с глубокой серьезностью погружался в их дело, поскольку он сделал себе столь ясным и живым искусство их творчества, он должен был приступить к. тому, чтобы представить это свое проникновение на кафедре. Счастливым образом этому способствовали традиции Йены и Веймара, где он в университете не только воспринял эстафеты философской кафедры, но также вступил в близкие отношения с домом Великого герцога, который считал заботу с сохранении возвышенных напоминаний о высоком времени Веймара своей важнейшей задачей. С тех пор как Куно Фишер сделал в «Йенской розе» доклад о самопознании Шиллера, который позже перерос в сочинение, он вновь и вновь обсуждал как на той, так и на гейдельбергской кафедре величайшие фигуры в литературе — Лессинга, Шиллера, Гёте и ставшего почти немецким поэтом Шекспира, а самыми знаменитейшими и желанными были и остались его лекции о Фаусте.

Итак, его академическая деятельность несравненным образом способствовала спасению идеалов немецкого Просвещения начала XIX в. во времена отсутствия понимания и пренебрежительного равнодушия; и когда мы теперь видим, что современное поколение вновь вернуло себе любовь к этим истинным источникам нашей национальной жизни и одушевилось ими, то в этом большая заслуга принадлежит обучению Куно Фишера с его воздействием, распространявшимся в образованном мире по тысячам небольших каналов. Он вещал

Стр.24 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

своим впечатляющим словом urbi et orbi1 и вновь внушил германской молодежи уважение к возвышенным образам нашего духовного прошлого. Как могущественный носитель традиции он возвышался над возбужденным, страстно борющимся с мнимо новыми проблемами поколением, которое воспринимало всю историю с отвращением — как бремя и подавление — и верило, что оно должно и может ее отбросить.

Та же самая позиция по отношению к истории нашей национальной духовной жизни отвечает и его произведениям, поскольку они связаны с его лекциями самым тесным образом. Это основывается также на его жизненном принципе тождества логической и эстетической ясности. Все, что он позволял себе публиковать, должно было сначала выдержать проверку кафедрой. Он справедливо полагал, что верным может быть только то, что вызрело до ясности плодотворного учения. Поэтому его произведения в мельчайших подробностях и до буквальных совпадений несли в себе черты его лекций; и мы также чувствуем в них повсюду артистичность его творчества. Она проявляет себя не только в блестящей ясности изложения, в богатстве дикции, в тонкости антитез, в силе образов, в прозрачности построения материала, во всех этих достоинствах писателя, которые способствовали широкому распространению его книг во всем образованном мире, — мы видим еще художника за работой, прежде всего в целостном обсуждении его тем. Здесь его своеобразие проявляется достойным восхищения образом; здесь он создал свой собственный метод, который мы не встречаем в истории философии ни до, ни после него. Как историк он противостоит системам философии, подобно тому как художник — жизненным образам: он смотрит на них, чтобы сформировать их заново, он еще раз воспроизводит их из внутренней сути. Он не просто рассказчик или отчитывающийся репортер, но творческий оформитель и воспроизводитель; и как художник создает готовые, законченные

граду и миру (лат.).

Стр.25 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

в себе образы из запутанных последовательностей вещей, так и Куно Фишер воспроизводит из разорванного временем и обстоятельствами движения мысли внутренний продукт его глубинных связей в органически в себе завершенных образованиях. Тем самым он, как художник, постигает идеальную истину действительности.

Отсюда, однако, не следует заключать, что у него можно найти произвольные выхватывания и фантастические конструкции. Его художественная композиция всегда вырастала из совершенно научной декомпозиции. Немного найдется ученых, которые на протяжении всей своей жизни были бы столь надежны и добросовестны, столь же осмотрительны и дальновидны, как Куно Фишер, с одинаковым благоговением работали бы как с большим, так и с малым. И точки зрения своего выбора и обобщения для своего художественного изображения он черпал в обстоятельнейшем проникновении в весь материал и в тщательнейшем взвешивании значимости отдельного. Результаты, к которым он при этом приходил, можно было бы оспорить в том или другом пункте; но этот способ его научной работы не следует недооценивать. Только педантизм, беспомощный перед каждой гениальной концепцией, будет заставлять себя взывать к цитатам или придираться по мелочам. Конечно, способ Куно Фишера писать историю философии не является единственным, но его методические и профессиональные основания по меньшей мере так же хороши, как и всякие другие, а в своем развертывании он наиболее впечатляющ и действенен.

В своем монументальном главном труде «История новой философии» он с правом и обязанностью историка выбирает из бесконечной массы поставляемого историей материала тот, который объединяется в наполненном значением переживании целого. Это проявляется уже в способе использования материала: он ограничивается в основном великими системами философии, которые, как яркие цветы и плоды, выросли

Стр.26 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

на древе познания, а небольшие ветви, в кроне которых идет медленный рост от одной к другой, он привлекает к рассмотрению только в меру их полезности в каждом отдельном случае для понимания целостности. История, которую он пишет, есть история героев, он представляет нам мастера и его работу. Он сам со своей духовной жизнью произрастает из эстети-ко-исторической эпохи Просвещения, которая была богата на личности. Поэтому его взор сосредоточивается на тесной взаимосвязи, которая имеет место у героев мысли между их личностью и ее произведением: и потому его история новой философии, несмотря на его совершенное проникновение в развитие целого, все же внешне принимает характер последовательности блестящих биографий. В переходах от тома к тому отчетливо должно познаваться преобразование всего особенного в рамках целостного развития: но центр тяжести изложения приходится на наполненную любовью вырисовку образов отдельных героев.

При этом портрет человека и его развития выписывается со всей осмотрительностью и тщательностью, исходя из времени, а пристрастие к биографически-историческим деталям нарастает все более даже в поздних изданиях и иногда достигает поразительных размеров. Через это подробное внедрение в историю жизни философов, в происхождение их сочинений, в изменения их интересов и взглядов, в воздействие окружения изображение Куно Фишера обретает основания развивать целое философского учения его героя как совершенную, замкнутую в себе систему, исходя из ее основных идей. В этом главном деле он не рассеивает внимание читателя на неровностях, которые неизбежно сопровождают эмпирический ход исторического движения мысли; он представляет его вклад как замкнутое на себя построение, которое приобретает свое значение в этой его внутренней взаимосвязи. В каждом таком учении мастера он хочет представить образ философии, которая в этой ее имманентной завершенности получает не только ее историческое, но и профессиональное оправдание, Исход

Стр.27 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

из этого дидактического основания, как и из хорошо взвешенных оснований вкуса, он в ходе изложения воздерживался от критики, чтобы только в заключение обозначить пункты, в которых из нерешенных задач системы возникают проблемы для ее последователей.

Тот, кто подходит к истории философии с исключительно историческим интересом и желает только узнать, как, собственно, все было, возможно, выдвинет возражения против метода Куно Фишера. Но тот, кто убежден, что сама история философии должна стать живым философствованием и что прежде всего это является ее задачей в академическом преподавании, должен будет признать права такого обсуждения, которое очищает грандиозные образцовые сооружения философии перед глазами читателя от шлака их эмпирико-исторического возникновения и позволяет показать их в их идеальной истине. Благодаря этому они познаются непосредственно в их сохраняющемся значении, а их статус повышается от заключенной в их развитии и преобразовании случайности их исторического происхождения до необходимости идеи. Еще по разумению Платона и Аристотеля сомнительное и фрагментарное состояние поставляемого историей материала невольно издревле нуждалось в такого рода обсуждении, однако оно имеет, с точки зрения философской цели, не только художественное, но и научное оправдание — точно так же и для философов, которых мы зрим в ярком свете истории.

Во всяком случае, метод Куно Фишера имеет то преимущество, что каждую философскую систему он показывает со стороны всего ее сплоченного единства: и благодаря этому его «История» не единожды решительно вторгалась в ход самой науки. В первый раз это случилось через его «Канта». В безудержно разбухающем потоке литературы о Канте это произведение и сегодня, да и навсегда, занимает выдающееся место, ибо оно, несомненно, решающим образом возбудило движение неокантианства, которое в последние десятилетия определяло

Стр.28 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

философию XIX века в Германии и за ее пределами. Это опубликованное впервые в 1860 г. изложение не просто очень удачно попало во временную точку, когда расчлененное и исчерпавшее себя, запутавшееся и сомневающееся мышление самым неотложным образом нуждалось в строгой дисциплине критического метода для преодоления своих материалистических и пессимистических заблуждений, — его автор, в 1852 г. опубликовавший очерк своих лекций по логике и метафизике, с ясной проницательностью потребовал по существу идти от гегелевского метода, схематизма которого его изложение еще придерживалось формально, «назад к Канту» и своеобразно прошел этот путь. Тем самым он тогда, исходя из потребностей времени, уверенно обозначил основные линии развития кантовской системы в направлении отказа от метафизического познания и потому более прочного обоснования сознания разума в самом себе.

Похожее случилось во второй раз при воскрешении гегелевской философии, которое Куно Фишер начал в 1901 г. в заключительном томе своей «Истории новой философии»: и здесь захваченное страстной борьбой сознание времени вновь созрело испытать на себе благословление исторической мысли. И здесь Куно Фишер указал верный путь, когда он своим изложением позволил отодвинуть на задний план внешний схоластицизм диалектической формы, как и метафизическое перенапряжение логического процесса, и тем отчетливее выдвинуть на передний план величественное преодоление, которое обнаружило идейное содержание истории в этой важнейшей философии культуры.

Наконец — в том же самом, направленном на суть дела и ее вечную ценность, смысле — обсудил Куно Фишер в своих литературно-эстетических сочинениях, которые шли нога в ногу с основной философской работой, высочайшие достижения немецкой поэзии. И эти сочинения вырастали из его лекций и отчасти из отдельных докладов в Обществе Гёте и при других обстоятельствах. С их тонким смысловым анализом, с их захватывающими

Стр.29 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

формулировками, с их вытекающими из богатейшего человеческого знания характеристиками они являют собой надежные документы и образцы серьезной работы усвоения, при помощи которой эпигоны призваны оживлять в себе бесконечно богатое содержание творческого времени. Так мастер своего дела присваивает себе свое время, а Куно Фишер испытал это еще будучи учеником с благословления эстетического воспитания — этой высшей формы воспитания для самовоспитания.

Если человек такой чувствительности в духовном понимании и одновременно такой отчеканенности личностного существа, каким был Куно Фишер, на протяжении всей своей жизни общался со всем возвышенным и глубинным, над чем задумывались и о чем писали великие люди, то мы, вероятно, можем задаться вопросом о том, как отражались мир и жизнь в его собственном внутреннем мире. Сам Куно Фишер не дает никакого систематического ответа на этот вопрос, и причины этого скрываются, насколько я вижу, в мудрости его исторического суждения. Он не чувствовал себя призванным создать новую систему философии и, на что он сам мне указывал как на важнейшее, не считал время, в котором он жил, созревшим для этого дела. Понимание великих достижений прошлого позволило ему осознать вечную потребность и ценность философского системопостроения. Но он лучше других сознавал, что ни ученая и прилежная совместная работа отдельных наук, ни одухотворенная комбинация поставляемых историей принципов еще не могут дать жизнеспособную философию, пока творческая идея не достигает личностного воплощения исходя из глубочайшего духа и натиска времени. И когда такой опыт энциклопедической комбинации появлялся — в Германии или за ее пределами, — он не сдерживался в его неприятии. Он также знал, что одной идеи недостаточно, что даже самое пристрастное внутреннее побуждение еще не может привести к философии, если оно не обуздывается серьезной понятийной

Стр.30 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

работой рассудка и не развертывается в школе истории. Поэтому и глубокие откровения новой жизни, вырывавшиеся из волн времени, как таковые еще не пользовались у него авторитетом новой философии, которая бы заслуживала этого названия.

Не следует, однако, думать, что этот человек, в котором столь зримо и формирующе властвовал платоновский эрос, мог бы вести бездумное существование и обходиться без продуманного и укорененного мировоззрения и воззрения на жизнь. Конечно, приходится только механически перелистывать его труды, если не хочется обнаружить в них живое убеждение: веру в духовный смысл всей действительности, в разум в мире и в истории. Во введении к своему главному сочинению он определил историю философии как прогрессирующее самопознание объекта, который сам находится в прогрессирующем развитии, то есть духа. Это — короткая формула совокупности его философии.

Куно Фишер занимал своеобразную позицию между Кантом и Гегелем, началом и концом немецкого идеализма. Основной вопрос, на который эти оба его героя отвечали если и не совершенно по-разному, то все же с расходящимися нюансами, есть вопрос о том, насколько структура всеохватывающего мирового духа отражается в самопознании человеческого разума, в чем и заключается вся философия.

Гегель с мужественным подтверждением своей идентичности выразил метафизическую истину в диалектической последовательности ее исторических проявлений. Но если мышление Куно Фишера сформировалось в этой грандиозной системе, которая видела историю, то постоянным вниманием к границам человеческого познания он обязан серьезному углублению в кантонскую критику разума. И чем больше он держался за Гегеля в том, что в философии человеческое мышление должно становиться абсолютным, тем энергичнее он настаивал вместе с Кантом, что абсолюта нет.

Стр.31 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

С этой точки зрения, Куно Фишер вполне мог бы поддерживать, исходя из гегелевского учения, принцип относительной истинности любых философских систем, и он действительно сталкивался с этой относительностью, когда при изображении каждой такой системы, казалось бы, идентифицировал ее с абсолютной истиной, так что можно было подумать, что он каждый раз сам занимал ту точку зрения, которую характеризовал исторически. Но он заботился о том, чтобы всегда после истины обнаруживалась также относительность, и потому для него ни одна такая система, в том числе и гегелевская, не могла означать готового завершения. Даже блестящая систематизация прошлого не может предвосхитить будущее. Поэтому Куно Фишер был одним из тех гегельянцев — и он был самым выдающимся из них, — которые не связывали с гегелевской философией конец всей философии.

Именно такова позиция единственного его теоретического труда, который он нам оставил, а именно его «Логики и метафизики» в ее втором издании 1865 г. В этом труде диалектическое производство категорий связывается не с гегелевской «идеей», а с понятием «развитие», и Куно Фишер, со ссылками на научные методы и достижения XIX века, неоднократно называл категорию развития принципом будущей философии. Это такое развитие, которое не завершается ни одним своим моментом.

И эта книга возникла в процессе его работы над лекциями и переняла их дидактическую виртуозность. Абстрактный ход мыслей при этом повсюду превращался в живое созерцание. Все значительные явления человеческой культуры из политической истории, религии, искусства, литературы и науки следовали одно за другим перед взором читателя: они должны были показывать свою сохраняющуюся истинность, как и внутреннюю противоречивость, которая из них вырывалась. Я очень живо вспоминаю, как на этих лекциях — а это было в Йене более сорока лет назад — мы, юные студенты, были заворожены

Стр.32 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

этим драматическим построением исторического богатства мысли. Каждое утро мы начинали с проблемы, антитетические моменты которой в течение часа находили часто поразительное примирение. Так мы воспринимали, казалось бы, готовое, и каждый из нас мог бы быть удовлетворен. Однако на следующее утро мы испытывали чувство, что само это решение составляет более глубокую проблему, что гидра противоречия отрастила новую голову; и так мы были в напряжении от одной лекции к другой. Правда, находились и такие, натура которых была расположена только к непререкаемому, и они могли уставать от все новых решений и новаций. Но, пожалуй, вовсе не был не прав тот, кто, когда мы уходили с последней лекции, заявил, покачивая головой: «Жаль, что семестр закончился, — ведь теперь мы никогда не узнаем, какой клубок противоречий скрывается в понятии развития, с которым мы должны разъехаться на каникулы».

Действительно, идея саморазвития как процесса духовного самосовершенствования была основной философской мыслью Куно Фишера, и последнюю движущую силу этого развития он усматривал — тем отчетливее, чем отточеннее становилось его мышление в процессе его исторической работы — в противоположности интеллекта и воли. Также и здесь он вступил на глубочайшую почву немецкого идеализма, в недрах которой от Лейбница и Канта до Гегеля и Шопенгауэра, как и вне их круга, неустанно боролись интеллектуализм и волюнтаризм. Становящееся все более ясным и глубоким постижение этого соотношения Куно Фишер показывает и в своей критике кантовской философии с переходом к Фихте, но самым поразительным образом оно раскрывает свою просвещающую мощь в наиболее великолепной характеристике философской личности, которая ему удалась, — в характеристике Шопенгауэра.

Вместе с живой диалектикой этой противоположности мы проникаем также в самые глубины существа Куно Фишера. Кто

Стр.33 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

когда-нибудь встречался с ним, тот получал впечатление о сильной воле и искрящемся темпераменте и — одновременно — о прозрачной ясности мышления и прекрасно играющей форме его выражения.

Куно Фишер был натурой властной в своей уверенности и в силе самоутверждения; ему было трудно переносить противоречия и противостояние, и он, пожалуй, не возразил бы ничего, если бы мы сказали ему, что при случае он может проявить своенравие и несправедливость; но в жизни он был достаточно благороден, чтобы признать это, как только убеждался в своем заблуждении. Ибо искусство, как он им проникся, всегда показывает себя в благороднейшей форме. Самым глубоким образом он был убежден в достоинстве того дела, которое отстаивал — здесь я могу говорить о его миссии, — и он настаивал на том, чтобы это достоинство видели и признавали в его личности. С наивностью ребенка он считал простым делом справедливости то, что тот, чья духовная работа направлена на высшие ценности человеческой жизни, и сам должен взобраться на вершины человечности. Поэтому его удовлетворяло, что его осыпали почестями; однако ему на долю выпало больше, чем почести, — дружба с благородными властителями, которые восхищались его духом и симпатизировали его личности.

Полное достоинства самоутверждение в соответствии с его интеллектуальной природой приняло форму эстетического самопредставления. Согласно максиме Иоганна Эдуарда Эрдмана, он считал искусством доклада упрощение и формулировку содержания, и подобно этому он сам в каждом своем жизненном проявлении являл себя как отчеканенную форму. Это придавало его появлению во всех жизненных ситуациях определенную праздничность, которая возвышала его над повседневностью. Поэтому даже небольшие переживания ему нужно выло приводить к завершенному выражению и монументальному значению. Из этого мотива, как братья-близнецы, выра-втадп его пафос и его юмор. Он был патетичен, когда переживаемое

Стр.34 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

позволяло ему помещать себя в область духовных ценностей, и становился шутливым, когда оно казалось ему превратным.

Итак, он в двух направлениях чеканил свои счастливые слова, которые, как на крыльях, разносились и разносятся по миру. Правда, они послужили поводом для безудержного сочинения легенд, которые создавались еще при его жизни, и, к сожалению, даже в последние дни общественность пыталась отмечать его память отчасти не лучшим образом, чем мелочная купля-продажа отдельных эпизодов его личной жизни.

Для Куно Фишера самого было характерно то, что живые разгрузки его темперамента почти необходимо проявлялись там, где он наталкивался на притязательную посредственность. Он не любил посредственность, но позволял ей проявляться, ибо понимал, какую роль она играет в экономии человеческой жизни. «Медиокритэт» раздражал его только тогда, когда становился раздутым и самонадеянным, а когда посредственность становилась совсем уж безвкусной, что с ней случается нередко, чаша его гнева переполнялась и его возбужденная натура сама себе создавала эстетическую разрядку. В подобном негодовании он находил самые резкие, но и самые точные слова, и здесь мы можем напомнить одно высказывание из его «Дио-тимы»: «Как известно, не существует самой плохой шутки, которая допускается в аффекте, и натуры, которые, проявляя свой гнев перед недостойным, отвечают молниеносно, в чем-то родственны с Юпитером».

Но под этим торжественно сложенным или резко и грубо оформленным покровом билось мягкое в основе своей сердце, которое приводилось в движение в своей глубине благороднейшими человеческими чувствами. Насколько велик и обширен был круг его почитателей, настолько невелико было число тех, кто вплотную приблизился к глубочайшим святыням его личности. Отношения редкой сердечности связывали его с отцом, который после ранней смерти матери в строгих условиях своего духовного служения отдал время и силы дл

Стр.35 Куно Фишер

_____________________________________________________________________________________

воспитания философа и его старших братьев. И для Куно Фишера было часто провозглашаемым счастьем, что его любимый отец смог провести годы своего отдыха вместе с ним в духовном обмене: для нас, студентов Йены, стало торжественным зрелищем то, как каждое утро ровно в семь часов старый почтенный господин появлялся вместе со своим знаменитым сыном на его лекциях по логике.

Куно Фишер испытал много счастья и в своей личной семейной жизни. От первого его брака с нежной и симпатичной француженкой, в родительский дом которой он был введен во время первого своего пребывания в Гейдельберге благодаря философским и литературным связям, произошли его сын и обе дочери, которые совместно с его внуками в преданной любви и долге заботились о нем до самой его кончины. А когда его дом опустел, он испытал счастье благодаря второй жене, тонко чувствующей и любящей датчанке, которая окружала его заботой еще девятнадцать лет его жизни и творчества и смерть которой подорвала его силы и разбила его сердце.

Богатое сердце Куно Фишера было открыто и дружбе. Йенскому союзу, когда-то заключенному им с Давидом Фридрихом Штраусом и Гервинусом, Штраус поставил такой памятник, к которому вряд ли кто осмелится что-нибудь добавить. Но также и люди из Йены и Гейдельберга, которые стали ему близкими позже, такие, как умершие раньше него Гёт-линг, Зеебек и — ранее всех — Гегенбауэр, берегли как высокую ценность их жизни сердечную верность и признательность Куно Фишеру. Когда такое дружеское общение проявляется в ценностные моменты, приходит чувство настоящего умиления; и только тот, кто видел его именно таким, познал всего Куно Фишера.

Этим узким кругом духовного общения, службой преподавателя и работой над сочинениями и была ограничена неутомимая деятельность Куно Фишера. Конечно, он принимал живое участие в процессах общественной жизни и часто сопровождал их резкими суждениями своего ясного и проникновенного ума.

Стр.36 В. Виндельбанд

_____________________________________________________________________________________

Но он не выходил из тишины своей академической деятельности, был далек от всякой суеты и ненавидел дилетантство. Он служил только своим собственным ценностям.

И он все исполнил до конца! Ему было дано до конца решить ту задачу, которую он себе поставил. Ему было уже почти восемьдесят лет, когда своим «Гегелем» он завершил историю новой философии, как запланировал, и бросил свои последние силы на то, чтобы также формально завершить свою работу над темой Фауста. Он не оставил после себя ничего незавершенного: он прожил свой век полностью и чисто. Ему было позволено осуществить все, на что он был способен, и все, что было заложено в его натуре, довести до сияющего явления.

«И все же человеку не дано ничего совершенного» — эту истину мы ощущаем с глубокой скорбью и сейчас. В трауре приходится сознавать, что творческий дух пережил совершенно здоровое тело. Но теперь, когда бесшумная смерть коснулась его как избавитель, посмотрим на все целое его жизни и его дел с высоты его собственных мыслей. В конце своей «Логики» он обнаруживает явление, суть которого лучше всего поясняет слово «развитие», и он говорит: «Развитие — это как драгоценная богатая человеческая жизнь, которая равняется не своему последнему моменту, но всему своему развертыванию от первого момента до последнего. Эта жизнь в полном ее объеме есть человек».

Не так уж много человеческих жизней, к которым высказывание Куно Фишера подходило бы в такой же мере, как к его собственной. И мы можем обратить к нему слова поэта:

Nehmt alles nur in allem: Er war ein Mann!1

Перевод А. И. Панченко

Прими все вместе взятое: / Он был мужчина! (нем.)

Источник:
Фишер К. История новой философии: Введение в историю новой философии. Фрэнсис Бэкон Верлуамский. М.: Издательство АСТ, 2003. 541с. С.16-36.