Часть 4.

вательно, для нормальной игры характерны заранее установленные безусловные правила; гипотезы, распределяющие шансы; фиксированные и численно различающиеся распределения; твердые результаты. Такие игры частичны в двух отношениях: прежде всего, они характеризуют лишь часть человеческой деятельности, а кроме того, даже если возвести их в абсолют, то они удерживают случай лишь в определенных точках, подразумевая механическое развитие последовательностей или сноровку, понятую как искусство каузальности. Таким образом, они неизбежно - сами имея смешанный характер - отсылают к другому типу деятельности, труда или этики, чьей карикатурой и двойником они являются и чьи элементы они объединяют в новый порядок. Будь то рискующий на пари человек Паскаля или играющий в шахматы Бог Лейбница, такие игры явным образом берутся в качестве модели именно потому, что за ними неявно стоит иная модель - уже не игра: нравственная модель Хорошего или Наилучшего, экономическая модель причин и эффектов, средств и целей.

Но недостаточно противопоставлять некую "старшую" игру младшей игре человека или божественную игру человеческой игре. Нужно вообразить другие принципы - пусть даже ни к чему не приложимые, но благодаря которым игра стала бы чистой игрой. 1) Нет заранее установленных правил, каждое движение изобретает и применяет свои собственные правила. 2) Нет никакого распределения шансов среди реально различного числа бросков; совокупность бросков утверждает случай и бесконечно разветвляет его с каждым новым броском. 3) Следовательно, броски реально или численно неотличимы. Но они различаются качественно, хотя и являются качественными формами онтологически единственного броска. Каждый бросок сам есть некая серия, но по времени значительно меньшая, чем минимум непрерывного мыслимого времени; и распределение сингулярностей соответствует этому сериальному минимуму. Каждый бросок вводит сингулярные точки - например, точки на игральной кости. Но вся совокупность бросков заключена в случайной точке, в уникальном бросании, которое непрестанно перемещается через все серии, за врем

88 ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА

значительно большее, чем максимум непрерывного мыслимого времени. Броски последовательны в отношении друг друга и одновременны по отношению к такой точке, которая всегда меняет правила, которая координирует и разветвляет соответствующие серии, незаметно вводя случай на всем протяжении каждой серии. Уникальное бросание - это хаос, каждый бросок которого - некий фрагмент. Каждый бросок управляет распределением сингулярностей, созвездием. Но вместо замкнутого пространства, поделенного между фиксированными результатами, в соответствии с гипотезами [о распределении], подвижные результаты распределяются в открытом пространстве уникального и неделимого броска. Это - номадическое, а не оседлое, распределение, где каждая система сингулярностей коммуницирует и резонирует с другими, причем другие системы включают данную систему в себя, а она, одновременно, вовлекает их в самый главный бросок. Это уже игра проблем и вопроса, а не категорического и гипотетического.

4) Такая игра - без правил, без победителей и побежденных, без ответственности, игра невинности, бег по кругу, где сноровка и случай больше не различимы, - такая игра, по-видимому, не реальна. Да вряд ли она кого-нибудь развлекла бы. И уж точно, это не игра паскалевского авантюриста или лейбницевского Бога. Какой обман кроется в морализирующем пари Паскаля! Какой неверный ход кроется в экономной комбинации Лейбница! Здесь мир уже отнюдь не произведение искусства. Идеальная игра, о которой мы говорим, не может быть сыграна ни человеком, ни Богом. Ее можно помыслить только как нонсенс. Но как раз поэтому она является реальностью самой мысли. Она - бессознательное чистой мысли. Каждая мысль формирует серию во времени, которое меньше, чем минимум сознательно мыслимого непрерывного времени. Каждая мысль вводит распределение сингулярностей. И все эти мысли коммуницируют в одной Долгой мысли, заставляя все формы и фигуры номадического распределения соответствовать ее смещению, незаметно вводя повсюду случай и разветвляя каждую мысль, соединяя "однажды" с "каждый раз" ради "навсегда". Ибо только для мысли возможно утверждать весь случай и превращать случай в объект утверждения. Если попытаться сыграть в эту игру вне

89 ЛОГИКА СМЫСЛА

мысли, то ничего не случится, а если попытаться получить результат иной, чем произведение искусства, то ничего не получится. Значит, такая игра предназначена только для мысли и для искусства. Она не дает ничего, кроме побед для тех, кто знает, как играть, то есть как утверждать и разветвлять случай, а не разделять последний ради того, чтобы властвовать над ним, чтобы рисковать, чтобы выиграть. Но благодаря такой игре, которая может быть только мысленной и которая не порождает ничего, кроме произведения искусства, мысль и искусство суть реалии, беспокоящие действительность, этику и экономику мира.

В знакомых нам играх случай фиксируется в определенных точках: точках, где независимые каузальные серии встречаются друг с другом, - например, вращение рулетки и бег шарика. Как только встреча произошла, смешавшиеся серии следуют единым путем, они защищены от каких-либо новых влияний. Если игрок вдруг не выдержит и попытается вмешаться в игру, чтобы ускорить или притормозить катящийся шарик, его одернут, прогонят, а сам ход будет аннулирован. А что, собственно, произошло - кроме легкого дуновения случая? Вот как описал Вавилонскую лотерею Х. Борхес : "...если лотерея является интенсификацией случая, периодическим. введением хаоса в космос, то есть в миропорядок, не лучше ли, чтобы случай участвовал во всех этапах розыгрыша, а не только в одном? Разве не смехотворно, что случай присуждает кому-либо смерть, а обстоятельства этой смерти - секретность или гласность, срок ожидания в один год или в один час - неподвластны случаю?

В действительности, число жеребьевок бесконечно. Ни одно решение не является окончательным, все они разветвляются, порождая другие. Невежды предположат, что бесконечные жеребьевки требуют бесконечного времени; на самом деле достаточно того, чтобы время поддавалось бесконечному делению, как учит знаменитая задача о состязании с черепахой"1. Фундаменталь-

__________

1 Х.Л.Борхес, Работы разных лет, - М., Радуга, 1989 - С.75. (Возможно, "конфликт с черепахой" является не только аллюзией на парадокс Зенона, но и на парадоксы Льюиса Кэррола, которые мы уже рассмотрели и которыми занимается Борхес в Других исследованиях, см. Х.Л.Борхес, Письмена Бога, - М., Республика, 1992 - С.28-34.)

90 ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА

ный вопрос, поставленный перед нами этим текстом, состоит в следующем: что же это за время, которому не нужно быть бесконечным, а только "бесконечно делимым"? Это - Эон. Мы уже видели, что прошлое, настоящее и будущее - отнюдь не три части одной временности. Скорее, они формируют два прочтения времени, каждое из которых полноценно и исключает другое. С одной стороны, всегда ограниченное настоящее, измеряющее действие тел как причин и состояние их глубинных смесей (Хронос). С другой - по существу неограниченные прошлое и будущее, собирающие на поверхности бестелесные события-эффекты (Эон). Величие мысли стоиков в том, что они показали одновременно как необходимость таких двух прочтений, так и их взаимоисключаемость. Иногда можно сказать, что только настоящее существует, что оно впитывает в себя прошлое и будущее, сжимает их в себе и, двигаясь от сжатия к сжатию, со все большей глубиной достигает пределов всего Универсума, становясь живым космическим настоящим. Достаточно двигаться в обратном порядке растягивания, чтобы Универсум начался снова, и все его моменты настоящего возродились. Итак, время настоящего - всегда ограниченное, но бесконечное время - бесконечно потому, что оно циклично, потому, что оживляет физическое вечное возвращение как возвращение Того же Самого и- этическую вечную мудрость как мудрость Причины. Иногда, с другой стороны, можно сказать, что существуют только прошлое и будущее, что они делят каждое настоящее до бесконечности, каким бы малым оно ни было, вытягивая его вдоль своей- пустой линии. Тем самым ясно проявляется взаимодополнительность прошлого и будущего: каждое настоящее делится на прошлое и будущее до бесконечности. Или, точнее, такое время не бесконечно, поскольку оно никогда не возвращается назад к себе. Оно неограниченно - чистая прямая линия, две крайние точки которой непрестанно отдаляются друг от друга в прошлое и будущее. Нет ли в Зоне лабиринта совершенно иного, чем лабиринт Хроноса, - лабиринта еще более ужасного, управляющего иным вечным возвращением и иной этикой (этикой Эффектов)? Вспомним еще раз слова Борхеса: "Я знаю Греческий ла-

91 ЛОГИКА СМЫСЛА

биринт, это одна прямая линия... В следующий раз я убью тебя... даю тебе слово, что этот лабиринт сделан из одной прямой линии - невидимой и прочной"2.

В одном случае настоящее - это все; прошлое и будущее указывают только на относительную разницу между двумя настоящими: одно имеет малую протяженность, другое же сжато и наложено на большую протяженность. В другом случае настоящее - это ничто, чистый математический момент, бытие разума, выражающее прошлое и будущее, на которые оно разделено. Короче, есть два времени: одно составлено только из сплетающихся настоящих, а другое постоянно разлагается на растянутые прошлые и будущие. Есть два времени, одно имеет всегда определенный вид - оно либо активно, либо пассивно; другое - вечно Инфинитив, вечно нейтрально. Одно - циклично; оно измеряет движение тел и зависит от материи, которая ограничивает и заполняет его. Другое - чистая прямая линия на поверхности, бестелесная, безграничная, пустая форма времени, независимая от всякой материи. Среди эзотерических слов Бармаглота есть одно, которое вторгается в оба времени: wabe [нава]. Так, согласно одному смыслу, wake должно быть понято как выведенное из swab [швабра] или soak [намочить] и обозначает "траву под солнечными часами". Это - физический и цикличный Хронос живого изменяющегося настоящего. Но в другом смысле, это - тропинка, простирающаяся вперед и назад, way-be,

__________

2 Borges, Fictions, pp.187-188. (В Истории вечности Борхес не идет дальше и, по-видимому, понимает лабиринт как круговой и цикличный.) Среди комментаторов стоической мысли именно Виктор Голдшмидт проанализировал эти два понятия времени: во-первых, понятие изменчивых настоящих, во-вторых, понятие бесконечного подразделения на прошлое и будущее (Le Systeme stoicien el I'idie de temps, Paris, Vrin, 1953, pp.36-40.). Также он показывает, что у стоиков есть два метода и две моральные позиции. Но не ясно, соответствуют ли эти две позиции рассматриваемым двум временам: согласно комментариям автора кажется, что нет. Более того, вопрос о двух крайне различных вечных возвращениях, которые сами соответствуют этим двум временам, не появляется (по крайней мере непосредственно) в стоической мысли. Мы еще вернемся к этому пункту.

92 ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА

"потому что простирается немножко направо... немножко налево... и немножко назад". Это - бестелесный Эон, который развернулся, стал автономным, освободившись от собственной материи, ускользая в двух смыслах-направлениях сразу - в прошлое и будущее. Согласно гипотезе из Сильвии и Бруно, здесь даже дождь падает горизонтально. Этот Эон - будучи прямой линией и пустой формой - представляет собой время событий-эффектов. Если настоящее измеряет временное осуществление события, то есть его вселение в глубину действующих тел и воплощение в положении вещей, то событие как таковое - в своей бесстрастности и световодозвуконепроницаемости - не имеет настоящего. Скорее, оно отступает и устремляется вперед в двух смыслах-направлениях сразу, являясь вечным объектом двойного вопрошания: что еще случится? что уже случилось? Мучительная сторона чистого события в том, что оно есть нечто, что только что случилось или вот-вот произойдет; но никогда то, что происходит [вот сейчас]. X, являющийся тем, что только что случилось, - это тема "вести". А х, который всегда вот-вот должен случиться, - это тема "вымысла". Чистое событие - это разом и весть, и вымысел, но никогда не актуальная реальность). Именно в этом смысле события суть знаки.

Стоики иногда говорят, что знаки - это всегда настоящее, что они - знаки присутствующих вещей: о том, кого смертельно ранили, нельзя сказать что, он был ранен и что он умрет. Можно сказать, что он есть раненый [il est ayant ete blesse] и что он умирает [il es devant mourir]. Такое настоящее не противоречит Эону. Напротив, именно настоящее как бытие разума подразделяется до бесконечности на то, что только что случилось или вот-вот случится, всегда ускользая в этих двух смыслах-направлениях одновременно. Другое настоящее - живое настоящее - случается и вызывает событие. Но тем не менее, событие удерживает вечную истину в Эоне, который вечно разделяет его на только что прошедшее прошлое и на ближайшее будущее. Эон непрестанно подразделяет событие, отторгая от себя как то, так и другое, никогда не меняя к ним своего отношения. Событие - это когда никто не умирает, а всегда либо только что

93 ЛОГИКА СМЫСЛА

умер, либо вот-вот умрет в пустом настоящем Эона, - то есть в вечности. Описывая, как должно выглядеть убийство в пантомиме - как чистая идеальность, - Малларме говорил: "Здесь движение вперед, там воспоминание, то к будущему, то к прошлому - в ложном облике настоящего. Именно так действует Мим, чья игра - постоянная аллюзия, без битья зеркал"3. Каждое событие - это мельчайший отрезок времени, меньше минимума длящегося мыслимого времени, ведь оно разделяется на только что прошедшее прошлое и наступающее будущее. Но оно же при этом и самый долгий период времени, более долгий, чем максимум длящегося мыслимого времени, потому что его непрестанно дробит Эон, уравнивая со своей безграничной линией. Важно понять, что каждое событие в Эоне меньше наимельчайшего отрезка в Хроносе; но при этом же оно больше самого большого делителя Хроноса, а именно, полного цикла. Бесконечно разделяясь в обоих смыслах-направлениях сразу, каждое событие пробегает весь Эон и становится соразмерным его длине в обоих смыслах-направлениях. Чувствуем ли мы теперь приближение вечного возвращения, никак не связанного больше с циклом; чувствуем ли, что стоим перед входом в лабиринт гораздо более ужасный, поскольку это лабиринт уникальной линии - прямой и без толщины? Эон - прямая линия, прочерченная случайной точкой. Сингулярные точки каждого события распределяются на этой линии, всегда соотносясь со случайной точкой, которая бесконечно дробит их и вынуждает коммуницировать друг с другом, и которая распространяет, вытягивает их по всей линии. Каждое событие адекватно всему Зону. Каждое событие коммуницирует со всеми другими, и все вместе они формируют одно Событие - событие Эона, где они обладают вечной истиной. В этом тайна события: оно существует на линии Эона, но не заполняет ее. Да и как могло бы бестелесное заполнить бестелесное, или световодозвуконепроницае-мое заполнить световодозвуконепроницаемое? Только тела пронизывают друг друга. Только Хронос заполняется положениями вещей и движениями тел, которым он

_____________

3 Mallarme, "Mimique", (Euvres, Pleiads, Paris, Gallimard, p.310.

94 ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА

дает меру. Но будучи пустой и развернутой формой времени. Эон делит до бесконечности то, что преследует его, никогда не находя в нем пристанища - Событие всех событий. Вот почему единство событий-эффектов так резко отличается от единства телесных причин.

Эон - идеальный игрок, привнесенный и разветвленный случай, уникальный бросок, от которого качественно отличаются все другие броски. Он играет или разыгрывается по крайней мере на двух досках или на границе двух досок. Здесь он прочерчивает свою прямую и рассекающую линию. Эон собирает вместе и распределяет по всей своей длине сингулярности, соответствующие обеим доскам. Эти доски-серии относятся друг к другу подобно небу и земле, предложениям и вещам, выражениям и поглощениям или, как сказал бы Кэррол, - таблице умножения и обеденному столу. Эон - именно граница этих двух досок, прямая линия, разделяющая их. Но он в то же время и гладкая поверхность, соединяющая их, световодозвуконепроницаемое оконное стекло. Следовательно, Эон циркулирует по сериям, без конца отражая и разветвляя их. Это благодаря ему одно и то же событие одновременно и выражается в предложении, и является атрибутом вещей - игра Малларме, иначе, "книга". У такой книги есть свои две доски (первая и последняя страницы на одном развороте), множество своих внутренних серий, содержащих сингулярности (подвижные, взаимозаменяемые страницы, созвездия-проблемы), своя прямая двусторонняя линия, отражающая и разветвляющая серии ("центральная чистота", "равенство перед богом Янусом"), а поверх этой линии - непрестанно перемещающаяся случайная точка, возникающая в виде пустого места на одной стороне и в виде сверхштатного объекта на другой (гимн и драма; "чуть-чуть священника, чуть-чуть танцора"; и еще: лакированная мебель, сделанная из ящиков, и шляпа без полей как архитектонические элементы книги). В четырех более или менее обработанных фрагментах Книги Малларме встречаются мысли, в чем-то созвучные сериям Кэррола. Один фрагмент развивает двойные серии: вещи или предложения, есть или говорить, питаться или представляться, съесть приглашенную даму или ответить на приглашение. Во

95 ЛОГИКА СМЫСЛА

втором фрагменте выделены "твердая и благожелательная нейтральность" слова, нейтральность смысла по отношению к предложению, а также нейтральность порядка, выражаемого по отношению к лицу, которое слышит [слова]. Следующий фрагмент показывает на примере двух переплетенных женских фигур уникальную линию События, которое, всегда находясь в неравновесии, представляет одну из своих сторон как смысл предложений, а другую - как атрибут положений вещей. И наконец, последний фрагмент показывает случайную точку, пробегающую по линии, - точку igitur, пли точку Кидания кости, на которую дважды указывают и старик, умерший от голода, и ребенок, рожденный из речи - "ибо смерть от голода дает ему право начать заново..."4.

__________

4 Le "Livre" de Mallarme, Paris, Gallimard, 1978: см. исследование Жака Шерера о структуре "книги", в частности, его комментарии к четвертому фрагменту (pp. 130-138). Однако я не думаю, что Малларме знал Льюиса Кэррола, несмотря на наличие мест, где произведения этих авторов очень близки, а также на некоторые общие для них проблемы: даже Nursery Rhymes, где обсуждается Шалтай-Болтай, основан на других источниках.

Одиннадцатая серия: нонсенс

Итак, каковы же вкратце характеристики парадоксального элемента, этого вечного двигателя. Его функция в том, чтобы пробегать разнородные серии, координировать их, заставлять резонировать и сходиться к одной точке, а также размножать их ветвлением и вводить в каждую из них многочисленные дизъюнкции. Он выступает одновременно и как слово = х, и как вещь == х. Поскольку парадоксальный элемент связан сразу с двумя сериями, он обладает двумя сторонами. Но эти стороны никогда не бывают в равновесии, не соединяются вместе, не сливаются, так как парадоксальный элемент всегда остается в неравновесии по отношению к самому себе. Для объяснения подобной корреляции и несимметричности мы использовали разные пары: парадоксальный элемент одновременно является избытком и недостатком, пустым местом и сверхштатным объектом, "плавающим означающим" и утопленным означаемым, эзотерическим словом и экзотерической вещью, белым словом и черным объектом. Вот почему он всегда обозначается двумя способами: "Ибо Снарк был Буджу-мом, поймите". Но не следует представлять себе дело так, будто Буджум - это страшная разновидность Снарка; отношение рода и вида здесь не подходит. Скорее, мы столкнулись с двумя несимметричными половинами некой предельной инстанции. Нечто подобное мы узнаем от Секста Эмпирика: стоики пользовались словом, лишенным значения, - Блитури - и применяли его в паре с таким коррелятом, как Скиндапсос1. Ибо блитури был скиндапсосом, поймите. Слово = х в одной серии, но в

_________

1 Секст Эмпирик, Сочинения, т.2 - М., Мысль, 1976 - С. 176. Блитури - это звукоподражание, уподобленное звучанию лиры; скиндапсос обозначает машину или инструмент.

97 ЛОГИКА СМЫСЛА

то же время вещь = х - в другой. Возможно (в этом мы убедимся позже), к Эону следует добавить еще третий аспект - действие = х, поскольку серии резонируют, коммуницируют и формируют "историю с узелками". Снарк - неслыханное имя, но это также и невидимый монстр. Он отсылает к страшному действию - к охоте, в результате которой охотник рассеивается и утрачивает самотождественность. Бармаглот - это неслыханное имя, фантастическое чудовище, но также и объект страшного действия - великого убийства.

Вообще говоря, пустое слово может обозначаться любыми эзотерическими словами (это, вещь, Снарк и так далее). Функция пустого слова, или эзотерических слов первой степени, состоит в том, чтобы координировать две неоднородные серии. В свою очередь, эзотерические слова кроме того могут обозначаться словами-бумажниками - словами второй степени, чья функция - разветвлять серии. Двум степеням эзотерических слов соответствуют две разные фигуры. Первая фигура. Парадоксальный элемент является одновременно и словом, и вещью. Другими словами, и пустое слово, обозначающее парадоксальный элемент, и эзотерическое слово, обозначающее пустое слово, исполняют функцию выражения вещи. Такое слово обозначает именно то, что оно выражает, и выражает то, что обозначает. Оно выражает свое обозначаемое и обозначает собственный смысл. Оно одновременно и говорит о чем-то, и высказывает смысл того, о чем говорит: оно высказывает свой собственный смысл. А это совершенно ненормально. Ведь мы знаем, что нормальный закон для всех имен, наделенных смыслом, состоит именно в том, что их смысл может быть обозначен только, другим именем (n1 -> n2 -> n3...). Имя же, высказывающее свой собственный смысл, может быть только нонсенсом (Nn). Нонсенс обладает тем же свойством, что и слово "нонсенс", а слово "нонсенс" - тем же свойством, что и- слова, не имеющие смысла, то есть условные слова, используемые нами для обозначения нонсенса. Вторая фигура. Слово-бумажник само является источником альтернативы, две части которой оно формирует (злопасньй = злой-и-опасный или опасный-и-злой). Каждая виртуальная часть такого

98 НОНСЕНС

слова обозначает смысл другой части или выражает другую часть, которая в свою очередь обозначает первую. В рамках одной и той же формы все слово целиком высказывает свой собственный смысл и поэтому является нонсенсом. В самом деле, ведь второй нормальный закон имен, наделенных смыслом, состоит в том, что их смысл не может задавать альтернативу, в которую они сами бы входили. Таким образом, у нонсенса две фигуры: одна соответствует регрессивным синтезам, другая - дизъюнктивным синтезам.

Могут возразить: все это ничего не значит. То, что нонсенс высказывает собственный смысл, - лишь пустая игра слов. Ведь он по определению не имеет смысла. Но такое возражение неосновательно. Пустословием была бы фраза, что нонсенс имеет смысл, а именно тот, что у него нет никакого смысла. Но у нас об этом вообще речь не идет. Наоборот, когда мы допускаем, что нонсенс высказывает свой собственный смысл, мы хотим указать на то специфическое отношение, которое существует между смыслом и нонсенсом, и которое не совпадает с отношением между истиной и ложью, то есть его не следует понимать просто как отношение взаимоисключения. В этом на самом деле и состоит главнейшая проблема логики смысла: зачем тогда совершать восхождение от области истины к области смысла, если бы все дело заключалось только в том, чтобы отыскать между смыслом и нонсенсом отношение, аналогичное тому, что существует между истиной и ложью? Мы уже видели, сколь бесплоден переход от обусловленного к условию с тем только, чтобы помыслить условие в образе обусловленного как простую форму возможности. Условие не может иметь со своим отрицанием тот же тип связи, какой обусловленное имеет со своим отрицанием. Утверждение между смыслом и нонсенсом изначального типа внутренней связи, некоего способа их соприсутствия необходимым образом задает всю логику смысла. Сейчас мы можем лишь намекнуть на этот способ, рассматривая нонсенс как слово, высказывающее свой собственный смысл.

Парадоксальный элемент - это нонсенс, взятый в двух приведенных выше фигурах. Но нормальные законы

99 ЛОГИКА СМЫСЛА

не обязательно противоречат этим двум фигурам. Наоборот, данные фигуры подчиняют нормальные, наделенные смыслом слова этим законам, не приложимым к самим фигурам: всякое нормальное имя имеет смысл, который должен обозначаться другим именем и который должен задавать дизъюнкции, заполненные другими именами. Поскольку наделенные смыслом имена подчиняются нормальным законам, они обретают определения сигнификации [determination de signification]. Определение сигнификации не то же самое, что закон. Первое вытекает из последнего: оно связывает имена, то есть слова и предложения, с понятиями, свойствами и классами. Значит, когда регрессивный закон утверждает, что смысл имени должен обозначаться другим именем, то с точки зрения сигнификации имена, обладающие разными степенями, отсылают к классам и свойствам разных "типов". Каждое свойство должно относиться к более высокому типу, чем свойства и индивиды, которых оно собой объединяет, а каждый класс должен быть более высокого типа, чем объекты, которые в него входят. Следовательно, множество не может содержать ни самого себя в качестве элемента, ни элементы разных типов. Точно так же, согласно дизъюнктивному закону, определение сигнификации утверждает, что свойство или термин, положенные в основу классификации, не могут принадлежать какой-либо группе, входящей в данную классификацию. Элемент не может быть ни частью подмножеств, которые он определяет, ни частью множества, чье существование он предполагает. Таким образом, двум фигурам нонсенса соответствуют две формы абсурда. Эти формы определяются как "лишенные сигнификации" и приводящие к парадоксам: множество, включающее самого себя в качестве элемента; элемент, раскалывающий предполагаемое им множество - то есть к парадоксам множества всех множеств и полкового брадобрея. Итак, абсурд выступает то как смешение формальных уровней в регрессивном синтезе, то как порочный круг в дизъюнктивном синтезе2. Определение сигнифи-

___________

2 Это различие соответствует тем двум формам нонсенса, которые предложил Рассел. По поводу этих двух форм см. Franz Crahay, Le Fomalisme logico-mafhematique et le probleme du non-sens, Paris, 1957. Расселовское различие является, по-видимому, более предпочтительным, чем очень общее различие, предложенное Гуссерлем в Логических исследованиях, между "нонсенсом" и "контр-смыслом", которое вдохновляет Кайре в Epimunide et menteur (Hermann, pp.9 sq.).

100 НОНСЕНС

кации интересно тем, что оно порождает принципы не-противоречия и исключенного третьего, а не предполагает последние уже данными. Парадоксы сами вызывают генезис противоречия и появление в предложении лишенных значения элементов. Возможно, следует более внимательно присмотреться с этой точки зрения к концепциям Стоиков по поводу соединения [коннекции] предложений. Дело в том, что когда стоики проявляют столь большой интерес к гипотетическим высказываниям типа "если день, то светло" или "если у женщины молоко, то она родила", то комментаторы, конечно, в праве напомнить нам, что речь здесь идет не о связи физических следствий, не о причинности в современном смысле слова. Но они не правы, усматривая здесь простое логическое следование, основанное на принципе тождества. Стоики исчисляли члены гипотетического предложения: мы можем рассматривать "быть днем" или "быть родившей" как означающие свойства более высокого типа чем те, которыми они управляют ("светло", "иметь молоко"). Связь между предложениями не может быть сведена ни к аналитическому тождеству, ни к эмпирическому синтезу; скорее, она принадлежит области сигнификации - причем так, что противоречие возникает не между термином и его противоположностью, а в отношении одного термина к другому. Происходит превращение гипотетического в конъюнктивное, и предложение "если день, то светло" заключает в себе невозможность того, чтобы был день и не было света. Возможно, это так потому, что (словосочетание) "быть днем" вынуждено быть элементом того множества, которое задано этим свойством, и при этом принадлежать одной из групп, классифицируемых на его основе.

Как и определение сигнификации, нонсенс обеспечивает дар смысла, но делает это совсем по-другому. С точки зрения смысла регрессивный закон больше не связывает имена разных степеней с классами и свойства-

101 ЛОГИКА СМЫСЛА

ми, а распределяет их в разнородных сериях событий. Разумеется эти серии определены по-разному: одна как означающая, другая как означаемая. Но распределение смысла в каждой из них совершенно независимо от точного отношения значения. Вот почему, как мы видели, лишенный значения термин тем не менее имеет смысл, а смысл и событие независимы от любых модальностей, влияющих на классы и свойства, - они нейтральны по отношению ко всем этим характеристикам. Событие но самой своей природе отличается от свойств и классов. Все, что имеет смысл, имеет также и значение, но последнее - на иных основаниях, чем смысл. Значит, смысл неотделим от нового вида парадоксов, которыми отмечено присутствие нонсенса внутри смысла, - точно так же, как предшествующие парадоксы отмечали присутствие нонсенса внутри значения. На этот раз мы столкнулись с парадоксами бесконечного деления, с одной стороны, а с другой - с парадоксами распределения сингулярностей. Внутри серий каждый термин имеет смысл только благодаря своему положению относительно всех других терминов. Но такое относительное положение само зависит от абсолютного положения каждого термина относительно инстанции = х. Последняя определяется как нонсенс и непрестанно циркулирует, пробегая по сериям. Смысл актуально производится этой циркуляцией - в качестве смысла, воздействующего как на означающее, так и на означаемое. Короче, смысл - это всегда эффект. Но эффект не только в каузальном смысле. Это также эффект в смысле "оптического эффекта" или "звукового эффекта", или, еще точнее, эффекта поверхностного, эффекта позиционного и эффекта лингвистического. Итак, эффект - вовсе не видимость или иллюзия, а продукт, разворачивающийся на поверхности и распространяющийся по всей ее протяженности. Он строго соприсутствует со своей причиной, соразмерен ей и определяет эту причину как имманентную, неотделимую от своих эффектов - чистое nihil [ничто - лат.] или х как внешнее самих эффектов. Такие эффекты, такой продукт обычно обозначаются собственными или единичными именами. Собственное имя может полностью рассматриваться как знак только при условии, что оно

102 НОНСЕНС

отсылает к эффекту такого рода. Так, физики говорят об "эффекте Кельвина", "эффекте Зеебека", "эффекте Зеемана" и так далее. Медики обозначают болезни именами врачей, которым удалось описать симптомы этих болезней. Следуя этой традиции, открытие смысла как бестелесного эффекта, всегда производимого циркуляцией элемента = х, пробегающего по терминам серии, должно быть названо "эффектом Хрисиппа" или "эффектом Кэррола".

У авторов, еще недавно причисляемых к структуралистам, существенным является именно этот момент: смысл рассматривается вовсе не как явление, а как поверхностный и позиционный эффект, производимый циркуляцией пустого места по сериям данной структуры (место карточного болвана, место короля, слепое пятно, плавающее означающее, нулевая ценность, закулисная часть сцены, отсутствие причины и так далее). Структурализм (сознательно или нет) заново открывает стоицизм и кэрроловское воодушевление. Структура - это фактически машина по производству бестелесного смысла (скиндапсос). Но когда структурализм на свой манер показывает, что смысл производится нонсенсом и его бесконечным перемещением, что он порождается соответствующим расположением элементов, которые сами по себе не являются "означающими", - нам не следует "сравнивать это с тем, что называется философией абсурда: Кэррол - да, Камю - нет. Ибо для философии абсурда нонсенс есть то, что просто противоположно смыслу. Так что абсурд всегда определяется отсутствием смысла, некой нехваткой (этого недостаточно...). Напротив, с точки зрения структуры смысла всегда слишком много: это избыток, производимый и вновь производимый нонсенсом как недостатком самого себя. Якобсон определяет нулевую фонему, не имеющую фонетически определенной значимости, через ее противоположность к отсутствию фонемы, а не к фонеме самой по себе. Точно так же, у нонсенса нет какого-то специфического смысла, но он противоположен отсутствию смысла, а не самому смыслу, который он производит в избытке, - между ним и его продуктом никогда не бывает простого отношения ис-

103 ЛОГИКА СМЫСЛА

ключения, к которому некоторые хотели бы их свести3. Нонсенс - это то, что не имеет смысла, но также и то, что противоположно отсутствию последнего, что само по себе дарует смысл. Вот что следует понимать под нонсенсом.

Итак, значение структурализма для философии и для мысли в целом состоит в том, что он смещает привычные границы. После того, как центр внимания переместился с потерпевших неудачу Сущностей на понятие смысла, философский водораздел, по-видимому, должен пройти между теми, кто связал смысл с новой трансценденцией, с новым воплощением Бога и преображенными небесами, - и теми, кто обнаружил смысл в человеке и его безднах, во вновь открытой глубине и подземелье. Новые теологи туманных небес (небес Кенигсберга) и новые гуманисты пещер вышли на сцену от имени Бога-человека и Человека-бога как тайны смысла. Их порой трудно отличить друг от друга. Но если что сегодня и препятствует такому различению, так это прежде всего наша усталость от бесконечного выяснения, кто кого везет: то ли осел человека, то ли человек осла и себя самого. Более того, возникает впечатление, что на смысл наложился некий чистый контр-смысл; ибо всюду - и на небесах, и под землей - смысл представлен как Принцип, Сокровищница, Резерв, Начало. В качестве небесного Принципа он, говорят, основательно забыт и завуалирован, а в качестве подземного принципа - от него совершенно отказались и упоминают с отчуждением. Но за забытьем и вуалью мы призваны усмотреть и восстановить смысл либо в Боге, который не был как следует понят, либо в человеке, глубины которого еще далеко не исследованы. Приятно, что сегодня снова звучит: смысл - это вовсе не принцип и не первопричина, это продукт. Смысл - это не то, что можно открыть, восстановить и переработать; он - то, что производится новой машинерией. Он принадлежит не высоте или глубине, а скорее, поверхностному эффекту; он неотделим от поверхности, которая и есть его собственное

_______________

3 См. замечания Леви-Стросса по поводу "нулевой фонемы" во "Введении к работе Марселя Мосса" (Mauss, Sociologie et anthropologie, p.50).

104 НОНСЕНС

измерение. Это вовсе не значит, что смыслу недостает высоты и глубины, скорее, это высоте и глубине не достает поверхности, недостает смысла, и они обладают им только благодаря "эффекту", предполагающему смысл. Мы больше не спрашиваем себя, следует ли "изначальный смысл" религии искать в Боге, которого предал человек, или же в человеке, отчужденном в образе Бога. Так, например, мы не ищем в Ницше проповедника перемен или выхода за какие-то пределы. Если и существует автор, для которого смерть Бога или полное падение аскетического идеала не имеют значения, раз за ними стоят фальшивая глубина человеческого, дурная вера и озлобленность, - так это Ницше. Он следует своему открытию всюду - в афоризмах и стихах, где не говорят ни человек, ни Бог, в машинах по производству смысла и разметке поверхностей Ницше заложил основу эффективной идеальной игры. И Фрейд нам важен не столько как исследователь человеческой глубины и первоначального смысла, сколько как удивительный первооткрыватель машинерии бессознательного, посредством которой смысл производится всегда как функция нонсенса4. И как можно не чувствовать, что наша свобода и сила обитают не в божественном универсуме и не в человеческой личности, а в этих сингулярностях, которые больше, чем мы сами, божественнее, чем сами боги, раз они оживляют конкретные стихи и афоризмы, перманентную революцию и частное действие? Что бюрократического в этих фантастических машинах - людях

________________

4 На страницах, которые перекликаются с основным тезисом Луи Альтюссера, Ж.-П.Озиер предлагает различать между теми, для кого смысл должен открываться в более или менее последнем истоке (неважно, божественном или человеческом, онтологическом или антропологическом), и теми, для кого сам исток является неким видом нонсенса, для кого смысл всегда производится как эпистемологический поверхностный эффект. Применяя этот критерий к Марксу и Фрейду, Озиер утверждает, что проблема интерпретации является вовсе не проблемой движения от "производного" к "изначальному", а состоит в понимании производства смысла в двух сериях: смысл - это всегда "эффект", см. предисловие к Сущности христианства Фейербаха (Paris: Maspero, 1968), особенно pp.15-19.

105 ЛОГИКА СМЫСЛА

и стихах? Достаточно того, что мы немного расслабились, что мы можем быть на поверхности, что мы растянули свою кожу подобно барабану для того, чтобы началась "большая политика". Пустое место - ни для человека, ни для Бога; сингулярности - ни общие, ни индивидуальные; ни личные ни универсальные. Все это пробегается циркуляциями, эхом и событиями, которые производят больше смысла, больше свободы и больше сил, чем когда-либо мечтал человек или когда-либо было постижимо для Бога. Задача сегодняшнего дня в том, чтобы заставить пустое место циркулировать, а доиндивидуальные и безличные сингулярности заставить говорить, - короче, чтобы производить смысл.

Двенадцатая серия: парадокс

От парадоксов не избавиться, сказав, что они более уместны в произведениях Кэррола, чем в Principle. Mathematica. Что хорошо для Кэррола, то хорошо и для логики. От парадоксов не избавиться, сказав, что полкового брадобрея не существует так же, как не существует ненормального множества. Напротив, парадоксы внутренне присущи языку, и вся проблема в том, чтобы знать, может ли язык функционировать, не принимая во внимание устойчивость таких сущностей. Нельзя даже сказать, что парадоксы придают мысли ложный образ, делая ее неправдоподобной и ненужно усложненной. Надо быть уж слишком "простым" самому, чтобы считать мысль простым, самоочевидным актом, не причастным к игре всех сил бессознательного и всех сил нонсенса в бессознательном. Парадоксы увлекательны лишь тогда, когда инициируют мысль. И они ничуть не увлекательны, если рассматривать их как "Мучение мысли", как открытие того, о чем можно только помыслить, что можно только высказать, вопреки тому, что фактически и невыразимо, и немыслимо - ментальная Пустота, Эон. Наконец, мы не можем ни сослаться на противоречивый характер этих сомнительных сущностей, ни отрицать, что в полку может быть свой брадобрей. Сила парадоксов не в том, что они противоречивы, а в том, что они позволяют нам присутствовать при генезисе противоречия. Принцип противоречия применим к реальному и возможному, но не применим к невозможному, из которого он выводится, то есть к парадоксам, или точнее, к тому, что представлено парадоксами.

Парадоксы сигнификации - это по существу парадоксы ненормального множества (то есть такого, которое включается в себя как элемент или же включает элемен-

107 ЛОГИКА СМЫСЛА

ты разных типов), а также парадоксы мятежного элемента (то есть такого, который формирует часть множества, чье существование он предполагает, и принадлежит двум под-множествам, которые он определяет). Парадоксы смысла - по существу парадоксы деления до бесконечности (всегда будущее-прошлое и никогда настоящее), а также парадоксы номадического распределения (распределение в открытом, а не в закрытом пространстве). Последние всегда характеризуются движением в обоих смыслах-направлениях сразу, а также тем, что делают самотождественность невозможной. Причем, иногда они подчеркивают первый из этих эффектов, иногда - второй. В этом и состоит двойное приключение Алисы - умопомешательство и потеря имени. Парадокс противостоит доксе, причем обоим аспектам доксы, а именно - здравому смыслу [bon sens] и общезначимому смыслу [sens commun]. Здравый смысл высказывается в одном направлении: он уникален и выражает требование такого порядка, согласно которому необходимо избрать одно направление и придерживаться его. Это направление легко определить - оно ведет от более дифференцированного к менее дифференцированному, от вещей к первичному огню. Стрела времени ориентирована по этому направлению, так как более дифференцированное по необходимости выступает как прошлое, поскольку определяет происхождение индивидуальной системы, тогда как менее дифференцированное выступает как будущее и цель. Такой порядок времени - от прошлого к будущему - соотнесен с настоящим, то есть с определенной фазой времени, выбранной внутри рассматриваемой конкретной системы. Следовательно, здравый смысл располагает всеми условиями для выполнения своей сущностей функции - предвидения. Ясно, что предвидение было бы невозможно в ином направлении, то есть, если двигаться от менее дифференцированного к более дифференцированному - например, если бы температуры, сначала всюду одинаковые, начали бы вдруг отличаться друг от друга. Вот почему здравый смысл заново переоткрывается в контексте термодинамики. Хотя по своим истокам здравый смысл претендует на родство с высшими моделями. Здравый смысл существенным обра-

108 ПАРАДОКС

зом распределителен. "С одной стороны, с другой стороны" - вот его формула. Но выполняемое им распределение осуществляется так, что различие полагается с самого начала и включается в направленное движение, призванное, как считают, подавить, уравнять, аннулировать и компенсировать это различие. В этом и состоит подлинный смысл фраз: "от вещей к первичному огню" и "от миров (индивидуальных систем) к Богу". Такое задаваемое здравым смыслом распределение можно определить именно как фиксированное, или оседлое, распределение. Сущность здравого смысла - отдаться сингулярности для того, чтобы растянуть ее по всей линии обычных и регулярных точек, которые зависят от сингулярности, но в то же время отклоняют и ослабляют ее. В целом здравый смысл - нечто пережигающее и пищеварительное, нечто агрикультурное, неотделимое от аграрных проблем, от огораживании и от жизни среднего класса, разные части которого, как считают, уравновешивают и регулируют друг друга. Паровая машина и домашний скот; свойства и классы - вот живительные источники здравого смысла: это не просто факты, возникающие в то или иное время, это - вечные архетипы. Сказанное - не просто метафора; здесь увязаны воедино все смыслы терминов "свойства" и "классы". Итак, системные характеристики здравого смысла следующие: утверждение единственного направления; определение его как идущего от более дифференцированного к менее дифференцированному, от сингулярного к регулярному и от замечательного к обыкновенному; соответствующая ориентация стрелы времени - от прошлого к будущему; направляющая роль настоящего в этой ориентации; возможность предвидения на этой основе; оседлый тип распределения, вобравший все предыдущие характеристики.

Здравый смысл играет главную роль в сигнификации, но не играет никакой роли в даровании смысла. Дело в том, что здравый смысл всегда приходит вторым, а выполняемое им оседлое распределение предполагает [прежде себя] иное распределение; точно так же огораживание предполагает прежде всего наличие свободного, открытого и неограниченного пространства - ту сторону

109 ЛОГИКА СМЫСЛА

холма, например. Итак, достаточно ли сказать, что парадокс следует в ином направлении, чем направление здравого смысла, и что он движется от менее дифференцированного к более дифференцированному лишь ради развлечения прихотливого ума? Из уже известных примеров становится ясно, что если температура вдруг начинает самопроизвольно дифференцироваться, а вязкая среда - наращивать скорость своего движения, то ни о каком "предвидении" речи больше идти не может. Но почему нет? Вовсе не потому, что с вещами все обстояло бы тогда в каком-то ином смысле. Иной смысл тоже тогда оставался бы единственно возможным смыслом. Здравый смысл не ограничивается определением какой-то особой направленности для единственно возможного смысла. Прежде всего, он задает общий принцип единственно возможного смысла. Он настаивает, что этот принцип, однажды принятый, вынуждает нас выбирать такое-то, а не иное направление. Следовательно, сила парадокса вовсе не в том, чтобы следовать в другом направлении, а в том, чтобы показать, что смысл всегда берется в обоих смыслах-направлениях сразу, что он следует двум направлениям одновременно. Противоположностью здравого смысла выступает не другой смысл; другой смысл - это разве что развлечение ума, его забавный почин. Но парадокс-мука показывает, что нельзя разделить два направления, что единственно возможный смысл не может быть установлен - ни для серьезной мысли и работы, ни для отдыха и несерьезных игр. Если бы вязкая среда вдруг начала самоускоряться, то это выбило бы почву из-под ног всего остального - причем в каком-то непредсказуемом смысле. "Каким путем, каким путем?" - спрашивает Алиса. Вопрос остается без ответа, поскольку смысл характеризуется как раз тем, что у него нет какого-либо направления или "здравого смысла", и что он всегда расходится в двух направлениях сразу - в бесконечно делимое и растянутое прошлое-будущее. Физик Больцман объяснял, что движение стрелы времени от прошлого к будущему происходит только в индивидуальных мирах или системах и только по отношению к настоящему, заданному внутри таких систем. "Значит, для Вселенной

110 ПАРАДОКС

в целом невозможно различить эти два направления времени, и то же самое относится к пространству: не существует ни выше, ни ниже" (то есть, нет ни высоты, ни глубины)'. Здесь мы вновь обнаруживаем противоположность между Эоном и Хроносом. Хронос- это настоящее, которое только одно и существует. Он превращает - прошлое и будущее в два своих ориентированных измерения так, что мы всегда движемся от прошлого к будущему - но лишь в той мере, в какой моменты настоящего следуют друг за другом внутри частных миров или частных систем. Эон - это прошлое-будущее, которое в бесконечном делении абстрактного момента безостановочно разлагается в обоих смыслах-направлениях сразу и всегда уклоняется от настоящего. Ибо настоящее не может быть зафиксировано в Универсуме, понятом как система всех систем или ненормальное множество. Линия Эона противостоит ориентированной линии настоящего, "регулирующей" в индивидуальной системе каждую сингулярную точку, которую она вбирает. Линия Эона перескакивает от одной до-индивидуальной сингулярности к другой и всех их восстанавливает - каждую в каждой. Она возобновляет все системы, следуя фигурам номадического распределения - где каждое событие одновременно и уже в прошлом, и еще в будущем, и больше, и меньше сразу, всегда день до и день после - внутри разделения, заставляющего их коммуницировать между собой.

В случае общезначимого смысла, "смысл" относится уже не к направлению, а к органу. Он называется "общезначимым" [commun] потому, что это - орган, функция, способность отождествления, которая заставляет разнообразное принимать общую форму Того же Самого. Общезначимый смысл отождествляет и опознает так же, как здравый смысл предвидит. В субъективном отношении, общезначимый смысл связывает собой различные способности души и дифференцированные органы тела в совокупное единство, способное сказать "Я". Одно и то же Я воспринимает, воображает, вспоминает, знает, и так далее. Одно и то же Я дышит, спит, гуляет

_____

1 Больцман, Лекции по теории газа, Bercley, Calif, 1964.

111 ЛОГИКА СМЫСЛА

и ест. ... Язык невозможен без этого субъекта, который выражает и манифестирует себя в нем, проговаривает то, что делает. С объективной точки зрения, общезначимый смысл связывает данное разнообразие и соотносит его с единством конкретной формы объекта или с индивидуализированной формой мира. Я вижу, обоняю, пробую на вкус или касаюсь одного и того же объекта; я воспринимаю, воображаю и вспоминаю тот же самый объект... Я дышу, гуляю, просыпаюсь и засыпаю в одном и том же мире, так же, как я двигаюсь от одного объекта к другому по законам детерминированной системы. И опять-таки, язык невозможно представить себе вне тех тождеств, которые он обозначает. Взаимодополнительность этих усилий здравого смысла и общезначимого смысла очевидна. Здравый смысл не мог бы фиксировать никакого начала, конца и направления, он не мог бы распределить никакого разнообразия, если бы только не был способен выходить за собственные пределы навстречу некой инстанции, способной соотнести это разнообразие с формой субъективной самотождественности, с формой неизменного постоянства объекта или мира, которое, как предполагается, налицо от начала и до конца. И наоборот, эта форма тождества внутри общезначимого смысла оставалась бы пустой, если бы она не выступала навстречу инстанции, способной наполнить ее конкретным разнообразием, которое начинается отсюда, а заканчивается там, тянется столько, сколько считается нужным для уравнивания его частей. Необходимо, чтобы свойство сразу было установлено, измерено, правильно приписано и идентифицировано. В такой взаимной дополнительности здравого смысла и общезначимого смысла запечатлен альянс между Я, миром и Богом ~ Богом как предельным исходом направлений и верховным принципом тождеств. Следовательно, парадокс - это пересмотр одновременно и здравого смысла, и общезначимого смысла: с одной стороны, парадокс выступает в облике сразу двух смыслов - умопомешательства и непредсказуемого; с другой стороны, он проявляется как нонсенс утраченного тождества и неузнаваемого. Алиса всегда движется в двух смыслах сразу: Страна Чудес (Wonderland) находится на всегда разделенном

112 ПАРАДОКС

двойном направлении. Алиса, кроме того, утрачивает тождество, будь то ее собственная самотождественность или же тождество вещей и мира. В Сильвии и Бруно Сказочная страна (Fairyland) противопоставляется Общему Месту (Common-place). Алиса подвергается всем испытаниям на общезначимый смысл и терпит в них неудачу: испытанию на осознание себя в качестве органа - "Ты... кто...такая?"; испытанию на восприятие объекта как проверку на узнавание - деревья, лишенные всякой тождественности; испытанию на память в виде заучивания наизусть - "Все не так, от самого начала и до самого конца"; испытанию сном на единство мира - где любая индивидуальная система уничтожается в пользу универсума, и где каждый всегда является элементом чьего-то сна - "Тебя бы вообще тогда не было! Ты просто снишься ему во сне". Как могла бы Алиса сохранить общезначимый смысл, когда она уже утратила здравый смысл? Как бы то ни было, язык никоим образом не возможен без субъекта, выражающего и манифестирующего себя в нем, без объекта денотирования, без классов и свойств, которые означаются в соответствии с фиксированным порядком.

Однако, именно здесь происходит дарование смысла - в области, предшествующей всякому здравому смыслу и всякому общезначимому смыслу. Ибо здесь, в муках парадокса, язык достигает своей наивысшей мощи. Здесь, за пределами здравого смысла, дуальности Кэррола представляют сразу два смысла-направления умопомешательства. Прежде всего рассмотрим Шляпного Болванщика и Мартовского Зайца из Алисы: каждый из них живет в своем направлении, но эти два направления нераздельны. Каждое направление переходит в другое в точке, где оба обнаруживаются друг в друге. Чтобы сойти с ума, нужны двое. С ума сходят всегда на пару. Шляпный Болванщик и Мартовский Заяц сошли с ума вместе в тот день, когда они "убили время", то есть когда они перешли меру, уничтожили паузы и остановки, связывающие качество с чем-то фиксированным. Шляпный Болванщик и Мартовский Заяц убили настоящее, которое оживает между ними лишь в образе спящей Мыши-Сони - их постоянного компаньона-мученика. Это настоя-

113 ЛОГИКА СМЫСЛА

щее, бесконечно дробимое на прошлое и будущее, существует теперь лишь в абстрактном моменте - во время чаепития. В итоге они без конца меняют местоположения, всегда опаздывают или приходят слишком рано - в обоих направлениях сразу, - но никогда вовремя. На другой стороне зеркала Болванщик и Заяц появляются снова в роли посьшьньгх: один уходит, другой возвращается, один ищет, другой находит - и все это на двух одновременных направлениях Зона. Труляля и Трулюлю тоже подтверждают неразличимость двух направлений и бесконечное деление двух смыслов на каждом направлении раздваивающегося пути, который указывает на их дом. Но если эти парочки считают невозможным положить какой-либо предел становлению, как-нибудь зафиксировать устойчивые свойства, а значит, не находят применения здравому смыслу, то Шалтай-Болтай - другое дело - это святая простота, Учитель слов, Тот-кто-да±т-смысл. Он разрушает опыт общезначимого смысла, распределяя различия так, что ни фиксированные качества, ни измеряемое время не применимы к поддающемуся отождествлению и опознаванию объекту. Шалтаю-Болтаю - у которого талия и шея, галстук и пояс неотличимы - не достает общезначимого смысла так же, как ему не достает четко различимых органов. Он уникальным образом сделан из изменчивых и "приводящих в замешательство" сингулярностей. Шалтай-Болтай не узнает Алису, ибо ему кажется, что каждая из сингулярностей Алисы растворена в обычном органе (глаз, нос, рот) и принадлежит Общему месту слишком правильного лица, черты которого организованы также, как и весь мир. В. сингулярности парадоксов ничто не начинается и ничто не кончается, все продолжается одновременно в смысле-направлении прошлого и будущего. Как говорит Шалтай-Болтай, всегда можно избежать роста вдвоем. Когда растет один, то другой обязательно сжимается. Не удивительно, что парадокс - это мощь бессознательного: он всегда располагается либо между сознаниями, противореча здравому смыслу, либо позади сознания, противореча общезначимому смыслу. На вопросы, когда некто становится лысым и когда возникает куча, Хрисипп отвечал, что лучше было бы прекратить подсчет и пойти

114 ПАРАДОКС

вздремнуть, а об этом подумать как-нибудь потом. Видимо, Карнеад не очень понял этот ответ и возразил, что когда Хрисипп проснется, все начнется снова и встанет тот же самый вопрос. Тогда Хрисипп дает более развернутое объяснение: всегда можно справиться с упряжкой лошадей на крутом склоне, придерживая их одной рукой и подстегивая другой2. Ибо, когда хотят узнать, "почему в данный момент, а не в другой?", "почему вода меняет свое качественное состояние при 0е?", то такой вопрос неверно поставлен, ибо 0е рассматривается здесь как обычная точка на шкале термометра. Но если ее рассматривать как сингулярную точку, то она будет неотделима от события, происходящего в этой точке и всегда останется нулем по отношению к его реализации на линии обычных точек, всегда будет либо тем, что вот-вот наступит, либо тем, что уже произошло.

Итак, мы можем составить общую картину движения языка по поверхности и дарования смысла на границе предложений и вещей. Такая картина представляет собой организацию, которая называется вторичной и свойственна языку. Ее приводит в действие парадоксальный элемент, или случайная точка, которой мы дали разные двойные имена. Одно и то же: представить такой элемент как пробегающий две серии на поверхности или как прочерчивающий между этими двумя сериями прямую линию Эона. Это - нонсенс, и он задает две вербальные фигуры нонсенса. Но именно потому, что нонсенс обладает внутренней и изначальной связью со смыслом, он наделяет смыслом термины каждой серии. Взаимоотносительные положения этих терминов зависят от их "абсолютного" положения в отношении нонсенса. Смысл - это всегда эффект, производимый в сериях пробегающей по ним данной инстанцией. Вот почему смысл - в том виде, как он сосредоточена линии Эона - имеет две стороны, соответствующие двум несимметричным сторонам парадоксального элемента: одна тяготеет к серии, заданной как означающая, другая - к серии, заданной как означаемая. Смысл упорно держится одной

____________

2 См. Цицерон, Primers Academiques, 29. См. также замечания Киркегора в Философских фрагментах, в которых он косвенно соглашается с Карнеадом.

115 ЛОГИКА СМЫСЛА

из серий (серии предложений): он - то, что выражается в предложениях, но не сливается с предложениями, которые выражают его. Смысл оживает в другой серии (положении вещей): он является атрибутом положений вещей, но не сливается ни с положениями вещей, к которым он относится как атрибут, ни с вещами и качествами, в которых он осуществляется. Следовательно, определить одну серию как означающую, а другую как означаемую, позволяют как раз эти два аспекта смысла - упорство и сверх-бытие, - а также два аспекта нонсенса, или парадоксального элемента, которыми эти серии порождаются, - пустое место и сверхштатный объект, место без пассажира в одной серии и пассажир без места в другой. Вот почему смысл как таковой - это объект фундаментальных парадоксов, повторяющих фигуры нонсенса. Но дарование смысла происходит только тогда, когда заданы еще и условия значения, ибо термины серий, однажды наделенные смыслом, будут затем подчиняться этим условиям в третичной организации, которая свяжет их с законами возможных индикаций и манифестаций (здравым смыслом, общезначимым смыслом). Такая картина тотального развертывания на поверхности с необходимостью оказывается - в каждой точке - чрезвычайно хрупкой.

Тринадцатая серия: шизофреник и маленькая девочка

Нет ничего более хрупкого, чем поверхность. Не угрожает ли вторичной организации чудовище пострашнее, чем Бармаглот? Не угрожает ли ей бесформенный, бездонный нонсенс, совсем не похожий на то, с чем мы столкнулись в двух фигурах, присущих смыслу? Сначала мы не замечаем этой угрозы. Но стоит сделать лишь несколько шагов, и мы понимаем - трещина растет. Вся организация поверхности уже исчезла, опрокинулась в ужасающий первозданный порядок. Нонсенс более не создает смысл, ибо он поглотил все. Поначалу может показаться, что мы внутри той же самой стихии или по соседству с ней. Но теперь мы видим, что стихия изменилась, и мы попали в бурю. Нам казалось, что мы все еще среди маленьких девочек, среди детишек, а оказывается мы уже - в необратимом безумии. Нам казалось, что мы на последнем рубеже литературных поисков, в точке высочайшего изобретательства языков и слов, а мы уже - в раздорах конвульсивной жизни, в ночи патологического творчества, изменяющего тела. Именно поэтому наблюдатель должен быть внимателен. Едва ли стоит, например, - со ссылкой на слова-бумажники - смешивать в кучу детские считалки, поэтические экспериментации и опыты безумия. То, что выходит из-под пера известной поэтессы, может иметь непосредственное отношение к тому ребенку, каким была когда-то она сама или которого она любит; безумец может создать крупное поэтическое произведение, имеющее непосредственное отношение к тому поэту, каким он был прежде и каким не перестал еще быть. Но это вовсе не оправдывает гротескного триединства ребенка, поэта и безумца. При всем восхищении и преклонении, мы тем

117 ЛОГИКА СМЫСЛА

не менее должны быть очень внимательны к тому незаметному переходу, который обнажает глубокое различие, скрытое за этим грубым сходством. Нужно быть очень внимательным к разнообразным функциям и безднам нонсенса, к неоднородности слов-бумажников, которые вовсе не дают права сводить воедино тех, кто изобретает подобные слова, или даже тех, кто их просто использует. Малышка может спеть "Pimpanicaille", писатель написать "злопасный", а шизофреник произнести "перпеницательный"1. Но нет оснований считать, что во всех этих случаях мы имеем дело с одной и той же проблемой, и что результаты здесь вполне аналогичны. Нельзя всерьез путать песню Бабара со спазмами-вдохами Арто: "Ратара ратара ратара Атара татара рана Отара отара катара...". Можно добавить, что ошибка логиков, когда они говорят о нонсенсе, заключается в том, что все предлагаемые ими примеры слишком искусственны, надуманны, худосочны; они слишком подогнаны под то, что требуется доказать, - как-будто логики никогда не слыхали детских считалок, декламации великих поэтов или шизофренической речи. Есть какая-то нищета в так называемых логических примерах (за исключением, конечно, Рассела, которого всегда вдохновлял Кэррол). Но слабость логиков еще не позволяет нам восстановить против них эту троицу. Напротив, проблема носит клинический характер, то есть это проблема выпадения из одной организации в другую, проблема нарастающей творческой дезорганизации. А также это проблема критики, то есть проблема определения разных уровней, где нонсенс меняет свои очертания, слова-бумажники - свою природу, а язык - измерение.

Грубые сходства таят ловушку. Рассмотрим два текста с такими ловушками сходства. Антонин Арто иногда восстает против Кэррола: сначала при переводе эпизода с Шалтаем-Болтаем, и потом в письме из Родеза, где он осуждает Кэррола. При чтении первого четверости-

__________

1 "Перпеницательный" - слово-бумажник, обозначающее дух, который витает над головой субъекта (перпендикулярное) и который крайне проницателен. Цит. по Georges Dumas, Le Sumaturel et les dieux d'apres les maladies mentales, Paris, P.U.F., 1946, p.303.