Часть 16.

не возвращаются, случаются однажды; и только третье повторение, вращающееся вокруг себя, возвращается каждый раз, вечно. Негативное, подобное, аналогичное — повторения, но они не возвращаются, навсегда изгнанные колесом вечного возвращения.

Мы знаем, что Ницше не описал вечное возвращение по причинам как обычной "объективной критики" текстов, так и непритязательности их поэтического или драматического понимания. Мы узнаем из текстов Заратустры, что о вечном возвращении как еще недостигнутой и невыраженной истине речь заходит дважды: первый раз, когда говорит карлик, шут (III, "О видении и загадке"); второй раз, когда говорят животные (III, "Выздоравливающий"). Первого раза достаточно, чтобы Заратустра заболел, пережил страшный кошмар и решился совершить морское путешествие. Второй раз Заратустра, выздоравливающий после нового приступа, снисходительно улыбается животным, зная, что его судьба свершится в третий непредсказанный раз (возвещающий конец, "грядущий знак"). Мы можем воспользоваться посмертными записями лишь в направлениях, подтвержденых опубликованными трудами; ведь это как бы зарезервированная область, ждущая будущей разработки. Мы знаем лишь, что Заратустра не закончен, что у него должно было быть продолжение, включающее смерть Заратустры: нечто вроде третьего времени, третьего раза. Но и в своем современном виде драматическое развитие Заратустры позволяет наметить ряд вопросов и ответов.

1) Почему Заратустра первый раз гневается, переживает столь страшный кошмар, когда карлик говорит, что "любая истина сгорбленна, само время — круг"? Он объяснит это позже, интерпретируя свой кошмар: он боится, как бы вечное возвращение не означало возвращения Всего, Одинакового и Подобного, включая карлика, самого маленького из людей (см. III, "Выздоравливающий"). Он особо опасается, что повторение будет негативным, обусловленным нехваткой: что повторяют из-за глухоты, будучи хромыми карликами, сидящими на чужих плечах. Из-за неспособности действовать (смерть Бога), даже если действие совершено. И он знает, что круговое повторение неизбежно принадлежало бы к этому типу. Вот почему Заратустра отрицает, что время — круг, и отвечает карлику: "Тяжелодум, не надо так все упрощать!" Он хочет, чтобы время было, наоборот, прямой линией с двумя противоположными направлениями. А если и образуется странно децентрализованный круг, то лишь "на конце" прямой линии...; 2) Почему Заратустра снова переживает кризис и выздоравливает? Заратустра подобен Гамлету, морское путешествие сделало его способным, он познал становление-подобие, становление-равенство героической метаморфозы; и все же он чувствует, что еще не настало

356

время (см. III, "О блаженстве против воли"). Ведь он уже заклинал тень негативного: он знает, что это не повторение карлика. Но становление-равенство, становление-способность метаморфозы лишь приблизило его к предполагаемому изначальному Тождеству: он еще не предотвратил видимую позитивность тождественного. Нужны новый кризис и выздоровление. Тогда животные могут сказать, что возвращаются Одинаковое и Подобное, и представить вечное возвращение как естественную позитивную очевидность; Заратустра их больше не слушает, притворяется спящим; он знает, что вечное возвращение — все же нечто другое, и не сводит одинаковое к подобному; 3) Почему же Заратустра все еще ничего не говорит, почему он еще не "созрел", почему это произойдет лишь в третий невысказанный раз? Открытие, что ни все, ни Одинаковое не возвращаются, вызывает такую же тоску, как и вера в возвращение Однакового и Всего, хотя это и другая тоска. Осмысление вечного возвращения как избирательного мышления, повторения в вечном возвращении — как избирательного бьггия: таково самое большое испытание. Нужно жить и осмысливать время, сорвавшееся с петель, выстроенное по прямой линии, безжалостно уничтожающей вступивших на нее, вышедших на сцену, но повторяющих лишь однажды. Происходит отбор повторений: повторяющие негативно, тождественно будут отброшены. Они повторяют лишь один раз. Вечное возвращение происходит только на третьем этапе: времени драмы, после комического, после трагического (драма определяется, когда трагическое становится радостным; комическое — как комическое сверхчеловеческого). Вечное возвращение происходит лишь с третьего повторения, при третьем повторении. Круг — в конце прямой линии. Не вернутся ни карлик, ни герой; ни больной, ни выздоравливающий Заратустра. Вечное возвращение не только не возвращает всего, но и губит тех, кто не выносит испытания. (И Ницше тщательно указывает на два различных типа, не переживающих испытания: пассивный маленький человек или последний из людей; активный, героический великий человек, ставший человеком, "желающим погибнуть"9.) Негативное не возвращается. Тождественное не возвращается. Одинаковое и Подобное, Аналогичное и Противоположное не возвращаются. Возвращается лишь утверждение, то есть Различное, Несходное. Какая тоска предшествует радости от такого избирательного утверждения: не возвращается ничего из отрицающего вечное возвращение — нехватка, равное; возвращается лишь избыточное. Возвращается только третье повторение. Ценой подобия и тож-

_____________

9 См.: Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Ч. I. Предисловие Заратустры. IV, V; I — "О высшем человеке": критика героя.

357

дества самого Заратустры: нужно, чтобы Заратустра потерял их, чтобы погибли подобие Мыслящего субъекта и тождество Я;

нужно, чтобы Заратустра умер. Заратустра-герой был равенством, но он уравнивал себя с неравным ценой нынешней утраты мнимой тождественности героя. Ведь "некто" теперь вечно повторяет, обозначает мир безличных индивидуальностей и доиндивидуальных особенностей. Вечное возвращение — не результат воздействия Тождественного на ставший подобным мир, не внешний порядок, навязанный мировому хаосу; напротив, вечное возвращение — внутреннее тождество мира и хаос, Хаосмос. Как может читатель поверить, что Ницше, будучи самым большим критиком этих категорий, включал в вечное возвращение Все, Одинаковое, Тождественное, Подобное и Равное» Я и Мыслящий субъект? Как поверить, что он мыслил вечное возвращение как цикл, хотя и противопоставлял "свою" гипотезу всем циклическим гипотезам10? Как поверить, что он впал в пресную ложную идею оппозиции циркулярного и линейного времени, времени древнего и современного?

Но каково содержание этого третьего времени, неформального — в конце формы времени, этого децентрализованного круга, перемещающегося на конец прямой линии? Каково это содержание, затронутое, "измененное" вечным возвращением? Мы попытались показать, что речь идет о симулякре, исключительно о симулякрах. Симулякры сущностно, с одинаковой силой включают объект = х в бессознательное, слово = х — в язык, действие = х — в историю. Симулякры — системы, где различное соотносится с различным посредством самого различия. Главное, мы не находим в этих системах какого-либо предварительного тождества, внутреннего подобия. В рядах все — различие; в связи рядов — различие различия. Перемещающееся и маскирующееся в рядах не может и не должно быть идентифицировано, но существует, действует как дифференсирующее и различие. Таким образом, повторение здесь с необходимостью двояко вытекает из действия различия. С одной стороны, потому что каждый ряд объясняется, разворачивается лишь включая другие; то есть он повторяет другие и повторяется в других рядах, в свою очередь включающих его. Но он включен в другие лишь как включающий другие, так что возвращается к себе столько раз, сколько возвращается в других. Возвращение в себе — существо голых повторений, а возвращение в другом — повторений одетых. С другой стороны, действие, предшествующее дистрибуции симулякров, обеспечивает повторение каждого численно отличного сочетания. Различные "ходы", со

____________

10 Nietzsche F. Werke (Kroner). Т. XII, 1, § 106. 358

своей стороны, численно неразличимы, они различаются лишь "формально", так что все результаты включаются в численность каждого в соответствии со сказанным нами о связях имплицированного и имплицирующего, возвращающихся друг к другу в соответствии с формальной дистинкцией ходов, а также — к себе в соответствии с единством действия различия. Повторение в вечном возвращении во всех своих аспектах проявляется как сила, присущая различию; а смещение и маскировка повторяемого лишь воспроизводят расхождение и разбалансировку различного единым движением, передающимся посредством diaphora. Вечное возвращение утверждает различие, несходство и разрозненность, случай, множественное и становление. Заратустра — темный предшественник вечного возвращения. Вечное возвращение как раз и исключает все инстанции, пресекающие различие, прекращающие его передачу, подчиняя его учетверенному гнету репрезентации. Различие вновь завоевывается, освобождается лишь силой, то есть посредством повторения в вечном возвращении. Вечное возвращение исключает все делающее его невозможным, делая невозможным передачу различия. Оно устраняет Одинаковое и Подобное, Аналогичное и Негативное как предпосылки репрезентации. Ведь репрезентация и ее предпосылки возвращаются, но лишь раз, только один раз, однажды, исключенные из всех разов.

Тем не менее мы говорим о единообразии действия различия. И мы говорим именно "тот же ряд", когда оно возвращается к себе, и "сходные ряды", когда оно возвращается к другому. Но мельчайшие языковые смещения выражают перевороты, переворачивания концепта. Как мы видели, две формулировки: "подобные различаются" и "различные подобны" принадлежат совершенно разным мирам. То же и здесь: вечное возвращение — действительно Подобное, повторение в вечном возвращении — действительно Тождественное; но именно подобие и тождество не существуют до возвращения возвращающегося. Они не дают предварительного определения возвращающегося, полностью совпадая с его возвращением. Возвращаются не одинаковое, не сходное: Одинаковое — возвращение возвращающегося, то есть Различного; сходное — возвращение возвращающегося, то есть Не-сходного. Повторение в вечном возвращении —- одинаковое, но лишь в его соотношении с различием и различным. Здесь происходит полное переворачивание мира репрезентации и смысла в нем "тождественного" и "подобного". Это не только спекулятивное, но и в высшей степени практическое переворачивание, определяющее условия легитимности употребления слов тождественное и подобное как связанных исключительно с симулякрами и выявляющее нелигитимность их обычного употребления с точки зрени

359

репрезентации. Вот почему философия Различия представляется нам недостаточно обоснованной, если ограничиваться лишь терминологическим противопоставлением глубины Одинакового, включающего различное, и банальности Тождественного как равного себе11. Ведь хотя Одинаковое, включающее различие, и оставляющее его вне себя тождественное могут многообразно противопоставляться, они тем не менее остаются принципами репрезентации; они способны лишь подогревать спор о бесконечной и конечной репрезентации. Истинное различение — не между тождественным и одинаковым, но между тождественным, одинаковым или подобным (они здесь в разных отношениях рассматриваются как первичные) и тождественным, одинаковым и подобным, рассмотренными в качестве второй силы, в силу этого более сильной, вращающейся вокруг различия, причастной к самому различию. Тогда, действительно, все меняется. Так, навсегда смещенное Одинаковое вращается вокруг различия лишь в том случае, если, вбирая в себя Бытие в целом, применяется только к симулякрам, вбирающим все "сущее".

История репрезентации, история икон — история длительного заблуждения. Ведь Одинаковое, Тождественное обладает онтологическим смыслом: повторение отличающегося в вечном возвращении (повторение каждого имплицирующего ряда). Онтологический смысл подобного: вечное возвращение разрозненного (повторение имплицированных рядов). Но само кружащееся вечное возвращение вызывает некоторую радостную зеркальную иллюзию, усиливающую утверждение различия: возникает образ тождества как мнимого конца различного. Вечное возвращение порождает образ подобия как внешнего эффекта "разрозненного"; образ негативного как следствия утверждаемого, следствия собственного утверждения. Оно окружает себя и симулякр таким тождеством, подобием и негативным. Но это именно симуляруемые тождество, подобие, негативное. Вечное возвращение задействует их как никогда недостижимую цель, вечно искаженный эффект, всегда извращенное следствие: это продукты функционирования симулякра. Оно каждый раз пользуется ими ради смещения тождественного, искажения подобного, отклонения следствия. Ведь существуют только извращенные следствия, искаженные подобия, смещенное тождество, недостигнутая цель. Вечное возвращение, радуясь произведенному, осуждает всякое иное применение целей, тождеств, подобий и отрицаний. И особенно радикально ставит на службу симулякру отрицание: чтобы отрицать все, что отрицает утверждение —

____________

11 См.: Heidegger M. L'homme habite en poete... // Essais et conferences, N.R.F. P. 231.

360

множественное, различное; чтобы зеркально отразить в нем собственное утверждение, удвоить утверждаемое. Функционированию симулякра присуще симулирование тождественного, подобного и негативного.

Онтологический и симулируемый смыслы с необходимостью связаны. Второй вытекает из первого, то есть неавтономно, спонтанно дрейфует как простой результат онтологической причины, швыряющей его подобно шторму. И как же репрезентации не воспользоваться этим? Как может репрезентация не родиться однажды в глубине волны, в пользу иллюзии? Как ей не превратить иллюзию в "ошибку"? Тогда все действительно изменяется. И вот уже тождество симулякра, тождественность симулируемого оказываются спроецированными или нанесенными задним числом на внутреннее различие. Симулируемое внешнее сходство оказывается интериоризированным в системе. Негативное становится принципом и агентом. Каждый продукт функционирования обретает автономность. Тогда можно предположить, что различие значимо, существует и мыслимо лишь в предсуществующем Одинаковом, включающем его как концептуальное различие и определяющем его как оппозицию предикатам. Можно предположить, что повторение значимо, существует и мыслимо лишь в Тождественном, в свою очередь выдвигающем его как неконцептуальное различие, негативно объясняющее Тождественное. Вместо постижения голого повторения как продукта одетого повторения, а последнего — как силы различия, различие превращают в субпродукт непонятийного тождества. Различие задается как концептуальное, с одной стороны, повторение — как неконцептуальное различие, с другой, все в той же области представления. И так как концептуального различия нет и между высшими определяемыми концептами, в которых распределяется одинаковое, то мир представления оказывается втиснутым в систему аналогий, превращающую различие и повторение в концепты обычной рефлексии. Можно многообразно интерпретировать Одинаковое и Тождественное: в смысле упорства (А есть А), равенства (А=А) или подобия (А не В), оппозиции (А не -А), аналогии (в плане исключенного третьего, определяющего условия, при которых третий термин определяем лишь в отношении, тождественном связи двух других -А/не-А(В) = С/не-С(D)). Но все это способы представления, на которые аналогия наносит последний штрих, придавая им специфическое заключение в качестве заключительного элемента. Это развитие ложного смысла, предающего сущность различия и повторения одновременно. Здесь берет начало длительное заблуждение, тем более долгое, что оно происходит один раз.

361

Как мы видели, аналогия сущностно принадлежит миру представления. Когда определяют границы вписанности различия в понятие вообще, верхняя граница представлена высшими определяемыми понятиями (роды бытия или категории), тогда как нижняя граница — мелкими определенными концептами (видами). В законченном представлении родовое и специфическое различие сущностно и процедурно различаются, но при этом они строго дополнительны: двусмысленность одного коррелирует с единообразием другого. Действительно, род единообразен по отношению к своим видам, но Бытие двусмысленно по отношению к самим родам или категориям. Аналогия бытия одновременно включает оба эти аспекта: посредством одного бытие распределяется в определяемых формах, с необходимостью отличающих и видоизменяющих его смысл; посредством другого подобным образом распределенное бытие с необходимостью раздается совершенно определенным бытующим, каждый из которых обладает единственным смыслом. Двум этим крайностям недостает коллективного смысла бытия — таково действие в бытующем различия индивидуации. Все происходит между родовым и специфическим различием. Недостает как подлинно всеобщего, так и особенного: у бытия — лишь дистрибутивное обыденное сознание, у индивида — только общее различие. Можно сколько угодно "открывать" список категорий, либо придавать представлению бесконечность: в соответствии с категориями бытие продолжает выражаться во многих смыслах, и выраженное всегда определяется различиями "вообще". Дело в том, что мир представления предполагает определенный тип оседлой дистрибуции, разделяющей или делящей распределенное, дающей "каждому" определенную часть (так в нечестной игре, нечестном ведении игры, предустановленные правила определяют дистрибутивные гипотезы, согласно которым распределяются результаты ходов). Это позволяет лучше понять, каким образом повторение противостоит воспроизведению. Воспроизведение сущностно содержит аналогию бытия. Но повторение — единственно реализованная Онтология, то есть единообразие бытия. От Дунса Скота до Спинозы, положение единообразия всегда опиралось на два основопологающих тезиса. Согласно первому, действительно, существуют формы бытия, но, в отличие от категорий, эти формы не влекут за собой разделения бытия, подобного множественности онтологического смысла. Согласно второму, то, что считается бытием, распределено между сущностно подвижными различиями индивидуации, с необходимостью придающими "каждому" множество модальных значений. Эта программа гениально изложена и наглядно объяснена в самом начале Этики: мы узнаем, что атрибуты несводимы к родам и категориям, являясь формально различными, но онтологически равными и едиными; они вовсе не

362

разделяют субстанцию, в одном и том же смысле выражающуюся, высказывающуюся благодаря им (иными словами, реальное различение атрибутов — это формальное, а не числовое, различение). С другой стороны, мы узнаем, что модусы несводимы к видам, так как распределяются в атрибутах в соответствии с индивидуирующими различиями, интенсивно воздействующими в качестве степеней силы, непосредственно соотносящих их с единообразным бытием (другими словами, числовое различие между "сущими" не реально, а модально). Не так ли происходит настоящая игра в кости? Броски формально различаются, но единым онтологическим ходом последствия включают, смещают, сводят комбинации друг к другу в едином открытом пространстве единообразного. Спинозизму не хватает лишь превращения единообразного в объект чистого утверждения, обращения субстанции вокруг модусов, то есть реализации единообразия как повторения в вечном возвращении. Ведь у аналогии, действительно, два аспекта: согласно первому бытие многосмысленно, согласно второму — строго определено и неподвижно. Со своей стороны, единообразие наделено двумя совершенно противоположными аспектами, согласно которым бытие в определенном смысле обладает "всеми способами" и одновременно различается; различие в бытии всегда подвижно и смещено. Между единообразием бытия и различием индивидуации существует лежащая вне воспроизведения глубинная связь, подобная связи родового и специфического различия в репрезентации с точки зрения аналогии. Единообразие означает: единообразно само бытие, двойственно его выражение. Это полная противоположность аналогии. Бытие выражается в формах, не разрушающих единства его смысла; в одном и том же смысле, пронизывающем все формы — вот почему мы противопоставили категориям понятия другой природы. Но то, от чего бытие считает себя отличным, то, чем оно считает себя — это само различие. Это не аналогичное бытие, распределяющееся в категориях, раздающее определенные выигрыши сущим; сущие распределяются в пространстве единообразного бытия, открытого всем формам. Открытость — сущностное свойство единообразия. Оседлым дистрибуциям аналогии противостоят кочевые дистрибуции или анархии, увенчивающиеся единообразным. Лишь тогда восклицают "Все — равное!" и "Все возвращается!" Но Все — равное и Все возвращается можно сказать, лишь когда достигнута крайняя точка различия. Один единственный голос за тысячеголосое множество, один единственный Океан за все капли, единый глас Бытия за всех сущих. При условии достижения каждым сущим, каплей и голосом состояния избытка, то есть смещающего и маскирующего их различия, побуждающего возвращаться, вращаясь вокруг своего подвижного пика.

363

Примечани

Предисловие

С. 11. Evewhon (англ.) — обратное прочтение по where — нигде.

Введение

С. 19. Physis (греч.) — природа. С. 20. Amor fati (лат.) — любовь к судьбе.

Habitus (лат.) — габитус, внешний вид, состояние. С. 25. Quid (est) juris (лат.)—что есть право. С. 26. Hie et nunc (лат.)—здесьитеперь. С. 28. Partes extra partes (лат.) — последовательно.

Mens momentanea (лат.) — мимолетная мысль. С. 38. Игра слов: billard (биллиярд) —pillard (вор) (фр.). С. 40. Sartor Resartus (лат.) — Сартор Резартус — философский роман Т. Карлейля, 1834 г. ("Философия одежды"). С. 43. Principium individuationis (лат.) —филос., начало различения, разделения на личности.

Continua repetitio (лат.)—постоянное повторение.

Глава первая Различие само по себе

С. 49. Species infima (лат.) — последняя видимость, последняя разновидность.

С. 55. Nomos (греч.)—ном, округ, область.

С. 56. Hybris (греч.)— гордыня.

С. 59. Deus sive Natura (лат.)—Бог или Природа.

365

С. 60. In se... in alio (лат.)—в себе... в другом. С. 62. Punctum proximum (лат.)—ближайшая точка.

Punctumremotum(flew.) — отдаленная точка. С. 66. Ens summum (лат.)—Высшая сущность.

С. 69. Requisitio (лат.)—отыскивание, обнаружение. С. 74. Omnis determinatio (est) negatio (лат.)—Всякое определение есть отрицание.

С. 76. Nachfolge (нем.)—преемство, подражание. С. 79. Vicus (лат.)—пространство, квартал, улица.

Recirculation (англ.)—техн., циркуляция в замкнутом цикле. С. 81. Circulus vitiosus deus est (лат.)—бог есть порочный круг.

С. 89. Tertium (лат.)— третье. С. 91. In specie (лат.) — в частности.

Глава вторая Повторение для себ

С. 99. Learning (англ.) — изучение.

С. 101. Vis repetitiva (лат.) — сила повторения.

С. 139. Pseudos (греч.) — ложь.

С. 149. Sich-unterscheidende (нем.) — отличающий себя.

С. 157. Complicatio (лат.) — усложнение.

Глава третья Образ мышлени

С. 165. Cogitatio (est) natura universalis (лат.) — Мышление есть всеобщее свойство.

С. 168. Concordia facultatum (лат.) — согласованность способностей.

Dоxа(греч.) —докса, мнение.

С. 170. Cogitatio natura (лат.) — Мьшшение (как) естественное свойство. С. 173. Principium comparationis — начало (принцип) сравнения.

366

Глава четвертая Мыслительный синтез различи

С. 213. Quantum (лат.) — сколько.

Quantitas (лат.) — количество. С. 225. Mathesis universalis (лат.) — универсальное познание, универсальная наука.

С. 228. Clinamen (лат.)—клинамен,"минимальноесмещение".

Incerto tempore(лат.) — некогда, в неопределенное время.

С. 243. Ex hypothesi (лат.) — гипотетически.

С. 257. Ens (лат.) — сущность, сущее, существующее (Non)-ens omni modo determinatum (лат.)—(не) полностью определенная сущность.

С. 296. Hohe Stimmung (нем.) — приподнятое настроение.

Заключение Различие и повторение

С. 317. Ratio cognoscendi (лат.) — разум (смысл) познания.

Ratio fiendi (лат.) — разум (смысл) того, что происходит.

Ratio essendi (лат.)— разум (смысл) существования.

Ratio agendi (лат.) — разум (смысл) действия.

367

С. 326. In numero (лат.) — численно.

Partes extra partes (лат.) — последовательно. С. 331. Species (лат.) — вид.

Morphe (греч.) — образ, форма.

С. 342. Process and Reality (англ.)—Процесс и реальность.

Hic et nunc (лат.) — здесь и сейчас.

Now here (англ.) — сейчас, здесь.

Библиографи

Первая колонка отсылает к фамилии автора; вторая — к названию труда; третья уточняет, в каком аспекте цитируется данный труд в связи с предметом нашего исследования.

Звездочкой отмечены труды собственно научного или литературного характера.

Разумеется, эта библиография не является исчерпывающей и не могла быть таковой. (Например, такая тема как «принудительное повторение» в бессознательном задействует всю, или почти всю психоаналитическую библиографию). Здесь мы ограничились цитированием авторов и трудов, которые считали необходимым упомянуть в нашем тексте, даже еслиречь шла о какой-либо детали или обычной ссылке.

Порой мы обращаемся к основополагающим авторам и трудам аллюзивным, непроясненным, обобщенным образом: например, Дамаский, Шеллинг, Хайдеггер в связи с философией различия; Вико, Пеги в связи с повторением и т. д. Дело в том, что в случае с этими авторами нам не представилось возможности изложить их концепцию различия либо повторения как таковую. Напротив, в других случаях мы должны были обрисовать ее: например, Платон, Аристотель, Лейбниц, Гегель или Ницше. Но даже в этих случаях такого рода изложения совершенно недостаточны с историко-философской точки зрения, так как лишь вкраплены в ход нашего исследования. Таким образом, хотелось бы специально отметить, что здесь не только отсутствует анализ теории различия в том виде, в каком она существует у многих очень значительных авторов; но даже в тех случаях, когда такой анализ намечен, он остается частичным, роль его фрагментарна.

Для ряда авторов (Платон, Аристотель, Лейбниц, Гегель, Фрейд, Хайдеггер) в колонке трудов мы лишь указали passim. Это означает, что темы различия или повторения действительно присутствуют в их творчестве в целом. Разумеется, есть труды, затрагивающие их более непосредственно, чем другие; но последние процитированы в нашем тексте. Напротив, в других случаях, в частности, в трудах более литературного характера, мы сослались лишь на некоторые работы, представляющиеся "образцовыми", даже если творчество автора в целом посвящено различию и повторению.

369