Гегель и Гуссерль. (Киссель)

[an error occurred while processing this directive]

М. А. Киссель

Гегель и Гуссерль

Если рассматривать феноменологическое движение в контексте историко-философ-ской традиции от античности и до наших дней, то его смысл раскрывается как вторая осознанная в полной мере и теоретически обоснованная попытка отстоять автономию философского мышления в ряду остальных форм духовной деятельности. Я говорю: "вторая", потому что первой такой попыткой была немецкая классическая философия. Но тенденция философии к самосознанию, т.е. к уяснению специфической природы ее методов, процедур и целей, возникла одновременно с самим предметным философским мышлением. Да это и не бывает иначе, так как, мысля о предмете, каков бы он ни был, сознание в той или иной мере (в разной мере, конечно, ибо это зависит от предмета, который мыслится) обращается и на самое себя. Это, кстати, одна из любимых тем феноменологии.

Еще в античности начался процесс рефлектирующего освоения философией своей специфической природы. Вспомним рассуждения Платона в "Государстве", где он предлагает различать "два раздела умопостигаемого". Одним из них ведает наука, руководствующаяся рассудком, другим — "диалектика", функцию которой мы и постараемся выявить с помощью Платона. Сначала он говорит о "науках, которые исходят из предположений... Рассудком же ты называешь, по-моему, ту способность, которая встречается у занимающихся геометрией и им подобных. Однако это еще не ум, так как рассудок занимает промежуточное положение между мнением и умом... — Пойми также, что вторым разделом умопостигаемого я называю то, чего наш разум достигает с помощью диалектической способности. Свои предположения он не выдает за нечто изначальное, напротив, они для него только предположения как таковые, то есть, некие подступы и устремления к началу всего, которое уже не предположительно. Достигнув его (безусловного— М. К.) и придерживаясь всего, с чем оно связано (а связано оно с идеями — М. К.), он приходит затем к заключению, вовсе не пользуясь ничем чувственным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и его выводы относятся только к ним" ("Государство", 511 всд). Таким образом, вырисовывается следующая картина. В обыденной жизни люди руководствуются мнениями, которые формируются па основе чувственных впечатлений. Наука же принципиально имеет дело с тем, что чувствам недоступно, но постигает свой предмет, отталкиваясь от чувственных образов, и приходит к предположениям, из которых затем и делает логические выводы.

Философия же имеет своим источником "диалектическую способность", которая "восходит к первоначалу" и движется дальше, руководствуясь уже логическими отношениями между идеями. Теперь: если от Платона пойти дальше, ближе к нашему времени, то, обладая самыми минимальными сведениями по истории новой философии, можно сразу отметить полный параллелизм между лапидарным эскизом Платона и филигранно разработанной во всех подробностях трехтомной "Науки логики" Гегеля. Под пером Гегеля "диалектическая способность", о которой говорил Платон, предстает во всей красе. Именно в диалектике и видел Гегель специфический философский метод, отличающий "метафизику" и от математики и от естествознания. Рационализм, как известно, пытался подражать математическому методу. "Рассуждение о методе" Декарта все построено на идее заимствования приемов математического мышления и распространении этих приемов на всю область знания, включая и "первую философию".

Гегель занят систематическим обоснованием неповторимой своеобычности философского знания, в сфере которого не встретишь ни привычной эмпирической генерализации (обобщения эмпирических фактов), ни стандартной дедукции, будь то классическая силлогистика или гипотетико-дедуктивное построение математического склада. В сфере философии, по Гегелю, вообще отсутствует различие между теоретическим объясняющим принципом и эмпирией — различие, столь характерное для естествознания. Понятие, Разрастаясь, становится самой реальностью, раскрывает себя как реальнсть, а не только понятие. Иначе говоря, Гегель сначала полагает различие между понятием (логикой) и реальностью, а затем снимает его, но не произвольно, не только по субъективному хотению, но в ходе имманентного развития самого принципа. Изображение этого процесса и дает его система во всей полноте своего развертывания. Доказательство истины в философии совпадает с систематическим развертыванием самого принципа, "ибо доказать в философии означает показать, как предмет через самого себя делает себя тем, что он есть... Можно было бы тотчас задать вопрос: если это так, то почему мы начинаем с неистинного, а не начинаем прямо с истинного? Ответом служит то, что истина именно как таковая должна доказать себя, а такое доказательство здесь, в рамках логики, состоит в том, что понятие начинаем прямо с истинного? Ответом служит то, что истина именно как таковая должна доказать себя, а такое доказательство здесь, в рамках логики, состоит в том, что понятие показывает себя опосредствованным через себя и самим собой и, следовательно, истинно непосредственным"*.

Таким образом, то, что у Платона было просто намечено как основные вехи "восхождения к первоначалу" — мнение-предположение-идеи-безусловно истинное — у Гегеля систематически развертывается как цепь "опосредствований", благодаря которым мнение развивается в абсолютную истину. У Гегеля большое преимущество в архитектонике, но ход мысли фундаментально тот же самый. (Кстати, этого не замечают очень часто). Ни одна из специальных наук не способна к имманентному развитию истины из неистинного, которая есть, в конечном счете, истина, но только в смутной непроявленной форме. Поэтому в философии нет ничего внешнего, привходящего в мышление со стороны как иррациональная данность, с которой просто приходится сообразовываться без какой-либо надежды на рациональное объяснение или же отодвигая это объяснение на неопределенный срок. Таковы, например, мировые константы, с которыми имеет дело физика. Почему, скажем, скорость света есть абсолютный предел скоростей, возможных в физическом мире? — то постулат, "предположение", если воспользоваться платоновским выражением, без которого невозможна современная физическая теория. Но где гарантии, что со временем физика не примет иной постулат — Ньютон, например, как-то обходился без этого постулата. Теория же относительности без него не может, но кто сказал, что развитие физики должно остановиться на Эйнштейне. Конечно, это может быть и так, движение фундаментальных физических идей может остановиться на нынешней стадии в случае, скажем, "ядерной зимы", но никакой непререкаемой истинностью постулаты любой физической теории не обладают.

Иное дело философия. Она в принципе стремится к абсолютной истине, но только не может достичь ее сразу, "одним махом", а приходит к ней постепенно, раздвигая все дальше и дальше пределы объяснения. Источник этого движения она содержит внутри себя — это "внутреннее беспокойство понятия", или, если проще, — стремление мысли достигнуть полного самосознания, до конца раскрыть заключенный в ней смысл. Дух внутренней рефлексии влечет ее все дальше и дальше, пока она не успокоится у последнего предела. Но есть ли последний предел? Это обычная претензия к Гегелю, сопровождаемая соответствующими рассуждениями насчет "идеализма, мистики, и метафизики" (в смысле антидиалектики). Ну, нельзя отрицать, что гегелевская система предполагает понятие "мирового духа", которое (понятие) в ней же (системе) и обосновывается и над этим обоснова нием следовало бы крепко подумать. Сейчас, однако, речь идет о другом. Я склонен думать, что независимо от какого-то абсолютного идеализма философия всегда стремится к абсолютному пределу объяснения. Напрасно только Гегель думал, что его система завершает всемирно-историческое развитие философии, т. е. является, если можно так выразиться, "абсолютно абсолютной". На самом деле, как мне представляется, каждая философская система является относительно абсолютной, хотя бы потому, что всякий ее автор субъективно стремился достигнуть наивысшего для себя "потолка", т. е. достичь для себя "абсолюта" — как теперь любят говорить — "выложиться до конца". Но это относительный абсолют, потому что затем приходит следующий мыслитель, строит заново и по-своему, тоже стремясь к абсолютному для себя пределу. Но Гегель имел серьезные основания претендовать на обладание абсолютной истиной, ибо он строил свою философию как логическую систематизацию ранее выявившихся в истории философских принципов. Диалектика и есть метол такой систематизации, метод, основанный на формально-логическом законе непротиворечия (что бы там иногда не говорили и не писали) : диалектический процесс логики продолжается до тех пор, пока не найдено такое определение действительности, которое вмещало бы в себя все пройденные (и отвергнутые в силу их односторонности) категориальные характеристики действительности

Гармоническая непротиворечивость является и содержательным атрибутом и формально-логическим признаком окончательного, исчерпывающего определения реальности, которое Гегель и называет, как известно, "абсолютной идеей". Диалектика для Гегеля (что его отличает ?? множества позднейших философов-марксистов) никогда не была самоцелью. Это способ (единственный и незаменимый) развертывания философского содержания, способ самообоснования философского знания, точнее, становления, самостановления простого мнения абсолютной истиной, развитие мнения в окончательную истину о мире. Поэтому у Гегеля диалектика одновременно и метод, и система, разница между ними всецело относительна, метод есть система в зародыше, в эмбриональном состоянии, а система — вполне развернутый метод. Отсылая по этому вопросу к разъяснениям самого Гегеля, говорившего: "...сам метод расширяется в систему ".хочу заметить, что популярное в нашей литературе противопоставление метода и системы несостоятельно.

[an error occurred while processing this directive]