Часть 2.

Глава четвертая. УЧЕНИЕ О ТОЖДЕСТВЕ: СВЕТ И ТЕНИ

Вначале необходимо, пожалуй, заметить, что рассуждения этой главы мы не можем считать логически столь же строгими, как все обсуждавшееся до сих пор, зато они намного важнее этически. Откровенно признаюсь в том, что, начиная с этого момента, я не только не буду избегать метафизики и даже мистики, но что они будут играть во всем последующем существенную роль. Я знаю, наверное, что уже одно это признание вызовет сильное нападение со стороны рационалистов, т. е. со стороны большого числа моих коллег-естествоиспытателей, которые в лучшем случае скажут мне с дружески-иронической усмешкой: знаешь, дорогой, оставь нас с этим, потому что нам значительно милее все-таки исключительно близколежащее предположение о существовании материального мира, как причины наших общих переживаний. Эта гипотеза безыскусна, делается каждым совершенно наивно и не содержит ничего мистического или метафизического. Против этого ожидаемого нападения моя защита не менее дружеский превентивный удар, а именно: только что приведенное, выделенное утверждение ложно. В предыдущих главах я пытался показать, во-первых, что гипотеза материального мира как причины далеко идущей общности наших переживаний не гарантирует эту общность, что последняя, напротив, даже и с такой гипотезой должна быть примыслена, как и без нее; во-вторых, я повторно подчеркиваю,— это, собственно говоря, невозможно и не нужно доказывать — что содержащаяся в этой гипотезе причинная связь между материальным миром и нашими переживаниями, а именно: при чувственном переживании и при волевом акте, toto genere[29] отлична от того причинного отношения, которое в естествознании продолжает с полным правом играть практически важную роль даже после того, как мы вместе с Джорджем Беркли (1685) и еще несколько яснее с Дэвидом Юмом (1711) узнали, что оно не является действительно наблюдаемым, что оно наблюдается не как propter hoc[30], но лишь как post hoc[31]. Ввиду первой причины гипотеза материального мира метафизична потому, что ей не соответствует вообще ничего доступного наблюдению. По второй же причине — это целиком мистическая идея, потому что укоренившаяся во многих опытах взаимосвязь двух объектов (именно действия и причины) постоянно применяется к паре объектов, из которых лишь один (именно чувственное восприятие, соответственно — волевой акт) действительно воспринимается или наблюдается, другой же {материальная причина, соответственно — материальный результат), напротив, констатируется, к сожалению, лишь в воображении все-таки как post hoc.

Поэтому я не постесняюсь прямо и открыто объявить мистико-метафизической гипотезу реально существующего внешнего мира, предназначенную для объяснения того, что все мы в конце концов обнаруживаем себя в одном и том же окружении. Тем не менее желающий может пользоваться ею. Она удобна, хотя несколько наивна и многое при этом теряется. Но ни в коем случае не имеет он права клеймить другие точки зрения как метафизические или мистические, полагая, что его собственная свободна от этих «слабостей».

В новое время первой точкой зрения иного рода явилось учение Лейбница о монадах. Насколько я понимаю, он пытался обосновать уже довольно часто упоминавшуюся далеко идущую общность переживаний посредством предопределенной, т. е. с самого начала установленной, гармонии, иначе говоря, существенного тождества событий во всех монадах, которые в остальном ни в коем случае не оказывают какого-либо воздействия друг на друга. Монады «не имеют окон» — так звучит ставшее обычным выражение. Различные монады, человеческие, звериные и даже одна божественная, отличаются друг от друга только более или менее расплывчатым или отчетливым видом, причем в них разыгрывается одинаковый ход событий. Я не упомянул бы вовсе об этой попытке, которая по своей наивности, в отношении того, что таким образом возможно что-то объяснить, превосходит материалистическую, если бы не натолкнулся на заслуживающее внимания замечание по этому поводу у Фридриха Теодора Фишера (Kritischc Gange, II, р. 249. Verlag der Weipen Biicher, 2 Aufl. Leipzig, 1914). Фишер пишет там буквально следующее: «...так как существует лишь одна монада, дух, который находится во всем, монада не обладает множественностью. Разумеется, Лейбниц нарушил замечательную последовательность своей идеи тем, что в вопиющем противоречии с понятием монады, как представляемом духовном единстве, поставил в один ряд множество монад, подобно мертвым вещам, между которыми нет никакого сообщения, но что нам до этого?» Эта фраза приведена в эпикритике «Analyse von Faust und anderem, von H. Diintzer. Koln, 1836».

«Существует всего одна монада». Но что остается тогда от всей монадологии? Философия веданты, быть может, более молодая, но, несомненно, независимая от Парменида. Говоря кратко, она придерживается того мнения, что все мы — живые существа, потому связаны друг с другом, что все мы, собственно говоря, являемся сторонами или аспектами одного-единственного существования, которое в западной терминологии следовало бы, может быть, называть Богом, в то время как в Упанишадах его называют Брахманом.

Одно созданное в Индии сравнение представляет собой множество почти одинаковых изображений, которое создает богато ограненный алмаз от одного предмета, например Солнца. Мы признались уже в том, что здесь речь пойдет не о чем-то логически дедуцируемом, а о мистической метафизике совершенно подобно тому, как и при допущении реального мира вещей. Чаще говорят — «внешний мир», но ведь и наше собственное тело тоже принадлежит ему.

В изложении Вед эта мысль заглушается обильно разросшимися ссылками на фантастический брахмановский жертвенный ритуал и нелепыми суевериями, что можно проследить по лучшему источнику на немецком языке (Deussen P. Sechzig Upanischads des Veda, aus dem Sanskrit iibersetzt. Leipzig Brockhaus, 1921; он же. Die Gemeinlehre des Veda. Ausgewalte Texte. 5. Aufl. Там же. 1919 г.). Больше мы здесь не будем об этом говорить. Но, отвлекшись от ритуала, мне представляется, что индийские мыслители извлекли из учения о тождестве два очень серьезных следствия: этическое и эсхатологическое. Первое мы охотно одобряем, в то время как второе должны будем, пожалуй, отклонить.

Этическое содержится в приведенном ниже немецком метрическом переводе, который можно найти у Шопенгауэра, но я не уверен, восходит ли оно к Веданте или Бхагавадгите, которая пропитана тем же духом:

Die cine hohste Gotlheit

In alien Wesen stehend

Und lebcnd, wenn sie sterben,

Wer diese siet, ist sehend.

Denn weleher allerorts den hohsten

Gott gefunden, Der Mann wird dureh sich selbst sich

selber nicht verwunden[32]

или на латыни:

Qui videt ut cunetis animantibus insidem idem

Rex et dum pereunt, hanc perit, ille videt.

Nolct cnim sese dum cernit in omnibus ipsum

Ipse nocere sibi. Qua via summa palet.

(Оба отрывка приводятся по памяти.) Эти прекрасные слова не нуждаются в комментариях. Они восхваляют бережное отношение не только к людям, но и ко всем живым существам, как наивысшую достижимую цель, пожалуй, совершенно в духе «Благоговения перед жизнью» Альберта Швейцера. То обстоятельство, что эта высшая цель недостижима без намеренно вызванной своей и чужой голодной смерти, часто подчеркивал сам Швейцер. Он, насколько я знаю, был первым, кто включил мир растений в общий этический закон и не удовлетворился; подобно многим, лишь вегетарианством, о котором часто замечают, кроме того, «что оно в нашем суровом климате не может быть проведено без вреда для здоровья». Даже сам великий Гаутама Будда поведал нам, что он не испытывал никакого затруднения, собираясь однажды с друзьями принять участие в уже приготовленной трапезе, потому что животное, чье мясо они ели, первоначально было убито не для него. Что ни говори, но, по крайней мере, честность такого заявления заслуживает высокой оценки. Очень многие из нас отказались бы, вероятно, от мясной пищи, если бы ее употребление было обусловлено тем, что каждый в порядке очередности должен был бы сам забить теленка, свинью, быка, дичь, рыбу или птицу, если он желает это есть или подавать на стол для своих друзей. То, что для хинди профессиональный охотник или рыбак принадлежат всего лишь к ближайшей после «неприкасаемых» более высокой касте, можно считать понятным, хотя и лицемерно-бессмысленным, поскольку хинди не воздерживаются от мясной пищи (буддист тоже, но для него не существует каст). Мы не хотим говорить здесь о том, какой приговор в связи с этим ожидает тех, кто, к своему удовольствию, рыбачат или охотятся, оказываясь иногда перед лицом мучительного истощения и ужасающего смертельного страха своих маленьких жертв, мы не хотим говорить и о жестокости продолжающегося неделями «откармливания» гусей, благодаря которому гусиная печень болезненно разрастается до невероятных размеров и оттого приобретает бесподобный вкус; также мы не имеем в виду детально исследовать право, на основании которого в странах, где с этим спокойно мирятся, не запрещается держать пари о «по-средневековому жестоких» боях быков, жестокость которых по отношению к быку очевидна в меньшей степени, чем, судя по тому, что я слышал, из-за несчастных старых лошадей. Но это, повторяю, не более жестоко, чем охота или откармливание гусей. Впрочем, не более жестоко также, чем длительные корабельные перевозки в узких и тесных загонах отслуживших свое лошадей из стран, где не практикуются бои быков, в другие места, где переработка их в мясные консервы по непонятным мне причинам приносит высокую прибыль. Как поступают в этих случаях с трупами наиболее слабых и старых животных, погибающих в своих загонах при качке на волне и лишенных человеческой помощи, является секретом фирмы.

Все это было о первом, этическом, следствии, которое в индийской философии выводится из недоказуемого тезиса, что все мы, живые существа, являемся лишь различными сторонами или аспектами одного-единственного существования, следствием, которое мы, как я уже говорил, охотно принимаем вместе с Альбертом Швейцером.

Другое следствие — эсхатологическое, с которым мы постоянно встречаемся, проясняется в достаточной степени следующим четверостишием (Брахадараньяка Упанишад 4, 4, 19), приводимым здесь в переводе на немецкий:

Im Gcistc sollen merken sic:

Nicht ist hicr Veilheit irgendwic;

Von Tod zu Todc wird verstrickt

Wer einc Vielhcil hicr erblickt[33].

К этому необходимы некоторые разъяснения. Во-первых, в основе брахманизма лежит глубоко укоренившаяся вера в странствие душ, которая распространяется гораздо шире, чем принято думать в среде тех, кто родился в окружении, последовательно ее отвергающем. Точно так же в противоречии со всеми традициями, в которых выросли мы, взгляд брахманиста на «жизнь после смерти» не таков, как наше традиционное успокоение, а источник забот. Его роль в мире и судьба при ближайшем рождении считаются определяемыми его поведением во всех предыдущих существованиях (карма)[34]. Такой род «справедливости», хотя и имеет определенное сходство с пониманием ее в других религиях, но в сравнении, например, с христианством приводит к определенному безразличию, чтобы не сказать равнодушию, относительно того факта, что «жизненные блага распределены неравномерно». Она явно аристократична и не знает ничего о «равенстве всех людей перед Богом». Если ты родился брамином, что, впрочем, совсем не означает состоятельным или могучим, то этот почетный ранг, даже если ты беден и служишь другому брамину, вознаграждает тебя за твои заслуги в прошлых рождениях; если же ты «неприкасаемый» или даже полевой заяц, то ты сам себе это предназначил, это плата за зло, которое ты совершил в прежнем существовании. Это вера, по которой мир справедлив, несмотря на явную несправедливость. Здесь можно усмотреть определенное сходство с феодальным дворянством, где, однако, вместо прежних рождений выступают предыдущие поколения. Ты граф или князь потому, что один из твоих предков имел заслуги перед королем и отечеством и был возведен в благородное звание и потому, что его наследники, вплоть до тебя, не провинились настолько, чтобы король лишил их дворянства; да, наверное, в своем преимущественном они действительно имели большие заслуги, для чего у обыкновенного гражданина повод появляется очень редко. Каким, однако, образом несчастная жаба при обычном своем поведении сможет пробить себе дорогу к зайцу, а он по меньшей мере к неприкасаемому — это вопрос в себе.

Все это лишь подготовительный комментарий, не имеющий отношения к тому, что содержится в приведенном выше четверостишии. Как я уже сказал, вечный цикл, состоящий из рождения, смерти и рождения вновь — источник забот для исповедующего брахманизм. Цель состоит в том, чтобы этот цикл оборвать и через «избавление» перейти в состояние, которое в Упанишадах сравнивается с глубоким сном без сновидений, называемым буддистами нирваной, а христианами и мусульманами — пребыванием в Боге или единением с ним. Сравнение со сном без сновидений заставляет задуматься: чем отличается он, собственно говоря, от «со смертью кончается все» Лукреция Кара? По моему мнению, относительно которого я не могу сказать, было ли оно высказано кем-нибудь в древнейших текстах, в основе лежит чувство глубокого счастья, настоящего блаженства, с которым просыпается с новыми силами после долгого глубокого сна без сновидений очень уставший накануне молодой человек. Он чувствует и знает, наверное, что он не только заснул; он уверен, что многие часы должны были пройти с тех пор, часы, о которых он ничего не может сказать, о которых он ничего не помнит, кроме одного лишь определенного чувства, что ему было очень хорошо.

И, наконец, о значении приведенных выше четырех строк. «Не существует множественности никоим образом» — это само метафизически-метафорическое учение Упанишад: множественность чувствующих существ всего лишь видимость, в действительности все они лишь различные аспекты единого бытия. Истинная озабоченность эсхатологией — в третьей и четвертой строчках: непременное условие спасения, т. е. окончания вечного круговорота рождений и смертей в том, что следует действительно проникнуться этой верой, понять ее, согласиться с нею душой, а не на словах только.

Это действительно внушает опасения. Это «спасение через познание» еще хуже или по меньшей мере столь же плохо, как и лютеранское «спасение через веру», в котором последняя не подчинена воле, или августиновское «спасение через божественную благодать», где тот, кого это касается, никак не может ни способствовать спасению, ни избежать его. С ними обоими спасение познанием веданты состоит в ближайшем родстве. С точки зрения того, кто считает Упанишады истиной, спасение через познание почти наихудшее, поскольку оно имеет предпосылками не только интеллектуальное познание, но и досуг для размышлений. Я утверждаю, что это еще хуже, чем простая лотерея августиновской божественной благодати или лютеровского спасения через веру, которое не особенно значительно отличается от первого, так как и вера тоже возникает не по собственным заслугам, а через милость божию. Познание же даже подлинно логической истины — а здесь речь идет не о ней, а о мистически-метафизическом учении — не есть простая лотерея, а игра с фальшивыми костями: преимущество имеет не только умный, но и богатый, поскольку он может предаваться метафизическим спекуляциям, не отвлекаясь на удовлетворение насущных жизненных потребностей. С другой стороны, однако, учение о спасении веданты несравненно более милосердно, поскольку перспектива на спасение не ограничивается короткой жизнью индивидуума. Если не удалось, то круговорот продолжается и на то, как он продолжится, собственное поведение имеет решающее влияние. Если угодно, можно думать, что через «добрые дела» в конце концов будешь наделен таким жизненным путем, на котором ум, досуг и честные услуги приведут к пониманию учения о единстве и тем самым к спасению. Привкус «единоспасающего» все-таки остается, но он, по-видимому, преследует все подлинные религии, как хорошие, так и плохие.

Тому, кто нынче желает освоить веданту, следует посоветовать прежде всего, чтобы он удалил оттуда идею о переселении душ и не только потому, что христианство отказалось от нее, а потому, во-первых, что в наше время оно значительно менее распространено, чем в этом уверяют нас книги, во-вторых, мы в такой же степени наследники эллинизма, как и нагорной проповеди, первоначальный текст которой, впрочем, греческий, и не классический греческий Аристотеля и Плутарха, а превосходный простой народный язык, который после походов Александра Великого оставался в течение столетий, по-видимому, общим языком Восточного Средиземноморья и Ближнего Востока. Более раннему эллинизму ни в коем случае не была чужда идея переселения душ, что известно из пифагорейских преданий. Эта идея становится, однако, логически бессмысленной, если при этом имеют в виду полное стирание воспоминаний. И действительно, такому выдающемуся человеку, как Пифагор, приписывали фантастическую способность вспоминать свои прежние рождения, и он будто бы даже доказывал это, узнавая предметы и места, в которых никогда не бывал! По-видимому, люди чувствовали, что частное утверждение о тождестве теряет всякую опору в применении к личности, если не демонстрировать, что хотя бы случайно возможны воспоминания о прошлых существованиях. При этом на ум приходит многое: красивое представление об обучении, развитое Платоном и Сократом, как о пробуждении ранее известного, но позабытого; родственное этому представление о важной роли, которую в современной эволюционной теории и психологии животных играет родовая память. В связи с этим я не могу отказать себе в том, чтобы напомнить обе книги Рихарда Земона: Die Mneme, Leipzig, 1904; Die Mnemische Empfindungen, Leipzig 1909; в части биологической Земону возражают, будто не много ценного в том, что он пытается сводить многие явления к аналогии с памятью, поскольку она сама и есть как раз наименее понятное биологическое явление. Это похоже на то, как если бы кто-нибудь сказал, будто мало смысла установить, что все ядра построены из протонов и нейтронов именно потому, что об этих частицах мы очень многого не знаем.

Во всяком случае представляется странным, что современный человек, которому очень плохо живется (или ныне живущая жаба) наказан за злодеяния умерших преступников, о которых он (соответственно она) ничего не помнит. Поэтому необходимо отказаться от такого частного учения о тождестве вместе с его аристократическими замашками. Но вместе с тем исчезает и мнимая справедливость хода вещей, которую теперь уже не удается спасти. Сохраняется, однако, прекрасная, приведенная выше в переводах на латынь и немецкий, мысль о единстве или о безусловной солидарности, всего живого, выраженная Шопенгауэром словами: было утешение в жизни и в смерти утешение будет. Вместе с тем эта мысль выполняет, хотя и не менее мистически и метафизически, функцию внешнего мира, мыслимого в качестве действительно существующего. Поскольку представление о таком мире несомненно присутствует в нашем сознании, мысль о нем остается интересной, однако она не обладает никакой этической ценностью.

Глава пятая. ДВА ПОВОДА К УДИВЛЕНИЮ. ЭРЗАЦЭТИКА

Подведем предварительные итоги. Налицо два замечательных результата проведенного нами анализа, и каждый из них в своем роде удивителен. Эти два результата важно четко различать, так как случается, что они обозначаются очень сходными словами и потому легко перепутываются. Если предлагаемое исследование вообще содержит нечто новое, то это в первую очередь указание на необходимость такого различия.

Удивительно, во-первых, что, вопреки ни одним здравомыслящим человеком не отрицаемой безусловной непроницаемой разделённости моей сферы сознания и любой другой, неизбежно обнаруживается, тем не менее, далеко идущее структурное соответствие части наших рядов переживаний, которые мы называем внешними: все мы живем в одном и том же мире. Это соответствие устанавливается благодаря возникновению и развитию общего языка и стимулируется, как это было бегло очерчено выше, стремлением к подражанию. Это явление мы постоянно снова и снова наблюдаем у маленьких детей и поэтому можем не сомневаться в нем. Напротив, возникает даже опасность, что ввиду его обыденности наше удивление притупится.

От удивительного такого рода, когда, несмотря на абсолютную разделённость сфер сознания, мы, и именно не высокоучёные и глубокие мыслители, а часто дети дошкольного возраста, убеждаемся в их общности, следует отличать то, что, вопреки разделению сфер восприятия, далеко идущая согласованность или параллелизм их так называемых внешних частей вообще существует. Как возникает последний? Сами ли мы вызываем его описанным в предыдущем абзаце путем? Вижу ли я во сне тебя и все остальное так искусно, что наши сны совпадают? Думать так было бы неумной игрой со словами.

Итак, речь идет действительно о двух удивительных результатах. Первый, как мне кажется, допускает рациональное научное понимание, если следовать онтогенетически и, насколько это возможно, филогенетически возникновению языкового взаимопонимания. Если кто-нибудь скажет, что при этом предполагается и второе положение вещей, то я не буду возражать. Для меня существенно, что второе положение непостижимо рационально. Его понимание возможно лишь на основании двух иррационально-мистических гипотез, а именно: 1) так называемой гипотезы реального внешнего мира или 2) предположения, что мы просто являемся различными аспектами единого. Я не хочу спорить с теми, кому кажется, что оба предположения вышли из одного и того же корня: это пантеизм, где единое называется Бог-Природа. Но тогда следует признать по праву метафизический характер и первой гипотезы тоже, т. е. метафизический характер гипотезы о реальном внешнем мире, и мы, таким образом, очень далеко уходим от вульгарного материализма. Собственно этическое следствие легче всего выводится из второй формулировки — учения о тождестве.

Следует добавить, что учение о тождестве выглядит еще более мистическим и метафизичным. С его помощью еще труднее понять возникновение весьма различных степеней общности переживаний. Поясним это примерами. Предположим, что я живу на Парковой, 6. Мой хороший друг живет рядом, Парковая, 8. Мы встречаемся три или четыре раза в неделю, совершаем совместные прогулки, путешествуем и так далее. (К сожалению, это и все последующее всего лишь вымысел.) Поэтому мы действительно живем в высшей степени «в одном и том же мире». В меньшей степени это справедливо по отношению ко мне и к другому моему хорошему другу в Лос-Анджелесе, интересующемуся теми же вещами, и по отношению ко мне и моему превосходному домоправителю на Парковой, 6, банковскому служащему в отставке, интересующемуся в основном марками и футбольным тотализатором. Но и с преданным мне пуделем, регулярно сопровождающим меня на прогулки, которым он каждый раз радуется с дурацким лаем и высокими прыжками, многое связывает эмоционально, потому что мне гораздо приятнее прогуливаться с ним, чем в одиночестве. Наконец, идут случаи: я и Дэвид Юм, я и Фридрих Шиллер, я и Демокрит из Абдерры, я и Ксенофан. Гипотеза реального внешнего мира объясняет весьма естественно, по крайней мере некоторые из этих очень различных степеней общности, поскольку она заключает в себе реальность пространства и времени, или, если угодно, заключает в себе пространство-время. Если же исходить из учения о тождестве, то необходимы основательные размышления, чтобы сделать понятными эти различия, размышления, которые по-настоящему, пожалуй, еще никем не проводились. Но все это представляется мне маловажным в сравнении с неизмеримо более высоким этическим содержанием и в то же время с более глубоким религиозным утешением, которые обеспечивает учение о тождестве перед лицом нашей скоротечной жизни. И того и другого не хватает материализму как таковому, хотя и существует много людей, убедивших себя в том, что астрономическая мысленная картина мириад солнц с заселенными, быть может, планетами, множества галактик с мириадами таких солнц каждая, наконец Вселенная, скорее всего, замкнутая, дает некоторого рода этически и религиозно утешающую демонстрацию, подобную той, которую неописуемый вид звездного неба являет в ясную звездную ночь человеческому взору. Для меня лично все это видимость, пусть даже в высшей степени закономерная и интересная. С моей вечной частью, выражаясь в истинно средневековой манере, это имеет мало общего. Но это вопрос взглядов.

Далее, следует добавить, что уже одна только общность мира, в котором, как это обычно метафизически понимают, мы живем, приводит к роду этики, которую я позволю себе называть эрзацэтикой. Опыт показывает, что из-за этой общности мира мы можем сделать друг другу очень больно психически, а в дальнейшем и физически, далее, что мы, с другой стороны, можем помогать друг другу и друг друга радовать и что происходит это лишь в тех случаях, когда мы друг друга слушаем. Выясняется, в частности, что если устанавливается взаимопонимание, то люди охотно разговаривают и иногда даже охотно выслушивают ответы. Самое страшное наказание — длительное одиночное заключение без книги, дающей возможность как бы слушать писателя, и без письменных принадлежностей, дающих возможность обратиться к будущим, как минимум, читателям. Вообще говоря, каждый более счастлив в том случае, когда все, кто с ним общается, относятся к нему хорошо, если хотят, чтобы с его стороны наблюдалось то же самое. Наоборот, мало радости от того, чтобы мучить другого, если существует опасность, что то же самое сделает с тобой некто третий, более сильный, или даже сама высшая сила. Поскольку при всем том можно рассчитывать на естественную взаимность, то действуют, не говоря об исключениях, чисто рассудочные соображения в пользу подобающего поведения людей по отношению друг к другу, что и создает видимость всеобщего преимущественно этического поведения. Такая эрзацэтика зафиксирована в некоторых народных пословицах, например: «Was du nicht willst, das man dier tu, das fug auch keinem andern zu» или «Wohltun tragt Zinsen», наконец, «Mit der Hiite in der Hand kommt man durch das Land»[35]. Последняя не намного лучше, так как она явно не дотягивает до призыва против лицемерной покорности каждому и в первую очередь влиятельным лицам. Тот, кто, обратившись к знаменитейшему, быть может, роману мировой литературы, перечитает речи Санчо Панса, или подобные системы народных сентенций, несомненно умножит число примеров эрзацэтики, которую можно было бы назвать утилитарной моралью. Чтобы полностью оценить любезный нам комизм столь длинных речей милого нашему сердцу оруженосца, совершенно недостаточно, разумеется, овладеть языком. Помимо этого, необходимо еще знакомство с сокровищницей испанских поговорок и пословиц той эпохи (от трехсот до четырехсот лет тому назад) в современном переложении, которая в то время должна была быть, да и теперь еще, возможно, остается чрезвычайно богатой. При более близком знакомстве, что здесь для нас исключено, можно было бы узнать в этом великолепном Санчо, битком набитом утилитарными поговорками, кроме того, трусливом и исполненном страха перед не такими уж ужасными процедурами, как побои, тем не менее, молодца, готового, хоть и не без вопля и плача, дать себя колесовать и посадить на кол за своего господина, если этого совершенно невозможно избежать. Поэтому мы сделаем лучше, если не будем считать слишком ничтожной эрзацмораль, вытекающую из общепринятого представления о реальном внешнем мире, другом «Я», похожем на собственное, и т. д. Лучше такая этика, чем никакой вообще. Но нам представляется благороднее та, что содержится в нескольких стихотворных строчках на с. 87 в немецком переводе и на латыни и описанная как утешение в жизни и смерти Артуром Шопенгауэром, бедным пессимистом. Совершенно несущественно, следовал ли в жизни сам Шопенгауэр этой высокой этике. Пресловутый дневник «obiit anus, obiit onus»[36] свидетельствует об обратном (речь идет о прислуживавшей ему женщине, которую он в припадке гнева сбросил с лестницы и затем должен был выплачивать ей ежемесячную ренту). Мне было бы приятнее вступить в личный контакт с Санчо — так как он был порядочным малым — чем с Шопенгауэром. Но его книги хороши, хотя и прорывается в них порой суеверное безумие. Однако, как учит нас и более позднее развитие старого и прекрасного учения о тождестве в самой Индии, такова уж, кажется, печальная судьба этого учения, что слишком легко открывает оно дверь бессмысленному вздору, стоит тому лишь скромно постучаться. Правда, «чудо — любимое дитя веры», и чем тоньш

Перевод с немецкого Р. В. Смирнова

[1] Суди не выше сапога.

[2] Земон Рихард (1859—1918)—немецкий зоолог, специалист по эмбриологии иглокожих и позвоночных. Известен также своими работами по проблемам теоретической биологии.

[1] Шредингер Э. Избранные труды по квантовой механике. М., 1976. С. 339.

[2] Цит. по: Шредингер Э. Новые пути в физике. М., 1971. С. 384.

[3] Шредингер Э. Избранные труды... С. 232.

[4] Шредингер Э. Что такое жизнь с точки зрения физики. 1-е изд. М., 1947; 2-е изд. М., 1972.

[5] Шредингер Э. Избранные труды... С. 276.

[6] Суди не выше сапога.

[7] Земон Рихард (1859—1918)—немецкий зоолог, специалист по эмбриологии иглокожих и позвоночных. Известен также своими работами по проблемам теоретической биологии.

[8] Чем-то лучшим, нежели слова.

[9] Эпикур.

[10] Шопенгауэр — Лейбниц.

[11] Канта!

[12] Понятие, не допускающее множественного числа, букв. единственное только (лат.).—Прим. перев.

[13] Государство это

[14] Реакция на раздражение, в противоположность обычной физической реакции, имеет ту особенность, что не существует никакого простого количественного соотношения между причиной и действием, как и тем, что вообще наступают действия, которые не могут быть поняты непосредственно по внешнему состоянию реагирующей системы, но должны быть связаны с внешне незаметной внутренней структурой. Все эти отличительные черты характерны для процессов в реле.

[15] Земон призывает к этому следующими словами: «Конечно, должны были бы физики и химики стремиться, с другой стороны, к этой же цели и исследовать, можно ли и в какой степени подыскать нечто подобное энграфии и экфории в неорганической области. До сих пор в этом направлении ничего существенного не сделано» («Mneme», 2 Аufl. S: 385).

[16] Рассел Б. Человеческое познание. Его сфера и границы. М., 1957

[17] Языковая ошибка, придающая фразе противоречивый характер.

[18] Жизненная сила.

[19] Особого рода.

[20] Шелестеть, шептать, выть.

[21] Закрепленный и свободный (англ.)

[22] Твердый и мягкий (нем.).

[23] Порочный круг (англ.).

[24] Порочный круг (лат.)..

[25] Поднимать ножку (австр. разговори.)

[26] Задние лапы, одну из которых поднимает самец, чтобы помочиться (исп.).

[27] Подразумевается, что два луча и только они падают одновременно на одну и ту же матовую поверхность.

[28] Подобное этому представление об олимпийских богах принадлежит Лукрецию, а может быть, было высказано еще Эпикуром.

[29] Целиком, букв. всем родом.

[30] По причине этого

[31] После этого.

[32] Единственное высочайшее Божество пребывает во всех существах и продолжает жить, когда они умирают. Кто это видит, тот зряч, потому что человек, нашедший высшего Бога всюду, сам себя не ранит.

[33] В душе должны они заметить: не существует множественности никоим образом; смертями опутан будет тот, кто усматривает здесь множественность.

[34] Параллель этому можно найти в Риме первого столетия до н. э. Страх перед кошмарными муками в преисподней распространился настолько, что Лукреций Кар в своей знаменитой дидак­тической поэме попытался сообщить утешительную уверенность: со смертью действительно все кончается.

[35] Не делай никому другому того, чего ты не желаешь себе самому; добро приносит дивиденды; со шляпой н руке нею страну пройдешь.

[36] «Старуха умирает, бремя спадает».