Часть 7.

Механизмы на орбите

Во многом то же самое можно сказать о рискованных начинаниях в отрытом космосе и океане, где наш рывок за классические технологии Второй волны еще более удивителен.

Космическая промышленность составляет вторую группу в появляющейся техносфере. Несмотря на задержки, вскоре пять космических челноков смогу

[242]

курсировать между Землей и открытым космосом с недельным интервалом, перевозя людей и грузы(23). Роль этого все еще недооценивается публикой, но многие компании в США и Европе рассматривают "верхнюю границу" как источник следующей революции в высокой технологии и действуют соответствующим образом.

"Грумман" и "Боинг" работают над созданием спутников и космических платформ для выработки энергии. Согласно "Business Week", "еще одна группа производств только сейчас начинает понимать, что может означать для них выход на орбиту производителей и разработчиков, чья продукция варьируется от полупроводников до медицинских препаратов. Многие высокотехнологические материалы требуют тонкого, регулируемого обращения, а сила земного притяжения может стать помехой... В космосе нет гравитации, о которой надо беспокоиться, нет необходимости в контейнерах и нет проблем в работе с отравляющими или высокореактивными веществами. И там есть неограниченный вакуум, сверхвысокие и сверхнизкие температуры".

В результате "космическое производство" стало горячей темой бесед среди ученых, инженеров и разработчиков высоких технологий. Мак-Доннел Дуглас предложил фармацевтическим компаниям космическое челночное устройство для выделения редких ферментов из клеток человека. Производители оптических приборов ищут способы создания материалов для лазеров и оптических волокон в космосе. Земные модели по сравнению с производимыми в космосе монокристальными полупроводниками выглядят примитивно. Одна доза урокиназы, рассасывающей кровяные сгустки, которая необходима для больных, страдающих одной из форм заболевания крови, сейчас стоит 2 500 долл. По

[243]

данным Йеско фон Путткамера, главы космических промышленных исследований при НАСА, ее стоимость в космосе составит всего пятую часть земной(24).

Еще важнее совершенно новая продукция, которую нельзя создать на Земле ни за какие деньги. ТРВ (TRW), аэрокосмическая и электронная компания, назвала 400 различных сплавов, которые не могут быть получены на планете из-за силы земного притяжения(25). "Дженерал электрик" начала проектировать космическую печь. "Даймлер-Бенц" и М. А. Н. в Западной Германии заинтересовались космическим производством шаров-пеленгов, а Европейское космическое агентство и такие компании, как "Бритиш эркрафт корпорейшн" (British aircraft corporation), также разрабатывают оборудование и изделия, которые должны сделать космос коммерчески выгодным. "Business Week" сообщает своим читателям, что "эти проекты не научная фантастика и что число компаний, намеренных серьезно взяться за их осуществление, растет".

Серьезно и даже ревностно поддерживается план доктора Джерарда О'Нелла по созданию космических городов. О'Нелл, физик из Принстона, неутомимо просвещает публику о возможностях создания в космосе чрезвычайно крупных общин - платформ или островов с населением в тысячи человек; его идею с энтузиазмом поддержали руководители НАСА, губернатор Калифорнии (экономика этого штата сильно зависит от космоса) и, что более удивительно, вокальная группа экс-хиппи под руководством Стюарта Бранда, создателя "Каталога всей Земли".

О'Нелл предлагает построить в космосе города из материалов, добытых на Луне или где-нибудь еще в космосе. Его коллега доктор Брайан О'Лири изучает возможность добычи руды на малых планетах Аполлон и

[244]

Амур. Регулярные конференции в Принстоне собирают вместе экспертов НАСА, "Дженерал электрик", энергетических агентств США и других заинтересованных сторон для обмена технической документацией по химическому производству лунного и других внеземных материалов и по проектированию и созданию космических жилищ и замкнутых экосистем(26).

Сочетание передовой электроники и космических программ, которые выходят за рамки возможностей производства на Земле, переносит техносферу на новую ступень, не ограниченную более рамками Второй волны.

В морские глубины

Проникновение в глубины моря дает нам зеркальное отражение полета в открытый космос и закладывает основы для третьей группы промышленности, формируя основную часть новой техносферы. Первая историческая волна социальных изменений на Земле прошла тогда, когда наши предки перестали полагаться на собирательство и охоту и начали одомашнивать животных и возделывать почву. В наших отношениях с морем мы сейчас находимся как раз на этой стадии.

В голодном мире океан может помочь преодолеть продовольственную проблему. Должным образом возделанный и превращенный в ранчо, океан предлагает нам действительно неиссякаемый источник отчаянно необходимого протеина. Современное промысловое рыболовство, которое высоко индустриализовано (японские и советские фабрики-суда постоянно бороздят моря), приводит в результате к безжалостному истреблению и угрозе тотального исчезновения многих форм морской

[245]

жизни. По контрасту "умная" аквакультура - разведение и выращивание рыбы, сбор водорослей - может пробить брешь в продовольственном кризисе, не повреждая хрупкой биосферы, от которой зависит вся наша жизнь(27).

Переход к добыче нефти в открытом море недавно был поставлен под вопрос перспективой "выращивания нефти" в море. Доктор Лоуренс Раймонд из Баттельского Мемориального института продемонстрировал водоросли, содержащие большое количество нефти, сейчас предпринимаются попытки сделать их разведение экономически выгодным(28).

Океан также предлагает несметное количество минералов - от меди, цинка и олова до серебра, золота, платины и даже ценных фосфатов, из которых получают удобрения для сельского хозяйства. Рудодобывающие компании приглядываются к теплым водам Красного моря, которые содержат запасы цинка, серебра, меди, свинца и золота примерной стоимостью 3, 4 млрд долл. Около 100 компаний, включая крупнейшие в мире, готовятся к добыче со дна моря похожих на картофелины марганцевых конкреций. (Эти конкреции относятся к возобновляющимся ресурсам, они "растут" со скоростью от 6 до 10 млн тонн в год в единственном хорошо разведанном поясе непосредственно к югу от Гавайских островов. )

Четыре международных консорциума уже готовы начать разработки в океане на многие миллиарды долларов в середине 1980-х годов. Один из таких консорциумов объединяет японские компании, западно-германскую группу AMR и американский филиал "Canada's International Nickel". Во второй объединились бельгийская компания "Union Miniere" с "United States Steel and Sun Company". Третья авантюра объ-

[246]

единяет интересы "Canada's Noranda" с японской "Mitsubishi", "Rio Tinto Zink" и "Consolidated Gold Fields" из Великобритании. Последний консорциум объединил "Lockheed" с группой "Royal Dutch Shell". По словам лондонской "Financial Times", ожидается, что эти усилия "революционизируют мировую деятельность по добыче ряда минералов"(29).

В дополнение к этому фармацевтическая компания "Hoffman-La Roche" потихоньку рыщет по морям в поисках новых лекарств, противогрибковых, болеутоляющих, диагностических и кровоостанавливающих средств(30).

По мере развития этих технологий мы, возможно, станем очевидцами создания надводных и подводных "аквадеревень" и плавучих заводов. Сочетание нулевых затрат на недвижимость (по крайней мере в настоящее время) с дешевой энергией, получаемой из ресурсов океана (ветер, теплые течения или приливы), могут сделать этот тип сооружений конкурентами земных.

Технический журнал "Marine Policy" делает заключение, что "технология плавучих океанских платформ кажется достаточно недорогой и достаточно простой для того, чтобы ее могли освоить как большинство народов мира, так и многочисленные компании и частные группы. В настоящее время кажется вероятным, что первые города в открытом море будут построены перенаселенными индустриальными обществами. Многонациональные корпорации могут рассматривать их как мобильные терминалы для торговой деятельности или как плавучие фабрики. Продовольственные компании могут построить плавучие города для переработки морской флоры и фауны... Корпорации, старающиеся укрыться от налогов, и искатели приключений, стремящиеся к новому стилю жизни, могут построить плаву-

[247]

чие города и провозгласить их новыми государствами. Плавучие города могут добиться официального дипломатического признания... или превратиться для этнических меньшинств в средство достижения независимости"(31).

Технический прогресс связан с сооружением тысяч нефтяных буровых вышек в открытом море, некоторые из них стоят на якоре, но многие подвижны, снабжены двигателем, балластом и другими плавсредствами и развиваются очень быстро, создавая основу для плавучих городов и сверхновых отраслей промышленности, необходимых для их существования.

Все больше коммерческих аргументов выдвигается в пользу освоения морского пространства. Как отмечает экономист Д. М. Лейпцигер, многие крупные корпорации сегодня "уподобляются поселенцам на Диком Западе, становятся в ряд в ожидании выстрела из стартового пистолета, чтобы застолбить обширные площади морского дна"(32). Это также объясняет, почему неиндустриальные государства требуют гарантии того, чтобы ресурсы океана стали общим достоянием всего человечества, а не только богатых наций.

Если мы теперь рассмотрим все эти различные достижения не изолированно, но как взаимосвязанные и усиливающие друг друга, где каждый успех в технике или науке одного ускоряет развитие других, станет ясно, что мы имеем дело уже не с прежним уровнем развития технологии, на котором базировалась Вторая волна. Мы стоим на пути к радикально новой энергетической системе и к радикально новой технологической системе.

Но даже эти примеры ничтожно малы в сравнении с техноударом, сотрясающим сегодня наши лаборатории

[248]

по молекулярной биологии. Биологическая индустрия образует четвертую группу промышленности завтрашнего дня и, может быть, имеет самое большое значение по сравнению со всеми остальными*.

Генная индустри

Наряду с информацией о генетике, удваивающейся каждые два года, о специалистах по генной инженерии, работающих сверхурочно, "New Scientist Magazine" сообщает, что "генная инженерия проходит обычную фазу - стадию апробации и готова теперь войти в бизнес". Выдающийся научный комментатор лорд Ричи-Калдер объясняет: "Подобно тому как мы производим пластмассы и металлы, мы теперь также производим живые материалы".

Основные компании уже пребывают в яростных поисках коммерческого применения новой биологии. Они мечтают о помещении ферментов в автомобиль для мониторинга выхлопов и передачи данных по загрязне-

----------------------------------------

* В "Шоке будущего", где я много лет назад предварительно коснулся некоторых из этих проблем я предположил, что мы в конце концов сможем "предварительно проектировать" человеческое тело, выращивать машины, химически программировать мозг, делать идентичные самим себе углеродные копии посредством клонирования и создавать совершенно новые и опасные формы жизни. "Кто будет контролировать исследования в этих областях?" - спрашивал я - Как будут использованы новые открытия? Сможем ли мы выпустить на свободу ужас, к которому человек совершенно неподготовлен?"

Некоторые читатели полагают, что прогноз был притянут за уши. Однако он был сделан до 1973 г., до открытия процесса рекомбинации ДНК. Сегодня тот же больной вопрос задают протестующие горожане, комитеты Конгресса и сами ученые, поскольку локомотив биологической революции стремительно набирает скорость. (Прим. автора. )

[249]

нию на микропроцессор, который затем отрегулирует двигатель. Они говорят о том, что "New York Times" называет "металлоголодными микробами, которые можно использовать для добычи металлов, находящихся в следовых количествах, из морской воды". Они уже и потребовали и выиграли право запатентовать новые формы жизни. "Eli Lilly", "Hoff man-La Roche", "J. D. Sirl", "Upjohn & Merk", не говоря уже о "General Electric", - все участвуют в гонках.

Нервные критики, включая многих ученых, выражают обоснованное беспокойство, рисуя образы "разлива" не нефти, а микробов, они предупреждают, что это может привести к распространению болезней и уничтожению целых народов. Однако создание и случайное распространение вирулентных микробов - только одна причина для тревоги. Совершенно рассудительные и респектабельные ученые говорят о перспективах, потрясающих воображение.

Сможем ли мы создать человека с желудком, как у коровы, переваривающим траву и сено, вследствие чего облегчится решение продовольственной проблемы, поскольку человек перейдет на потребление более низких звеньев пищевой цепи? Сможем ли мы биологически изменить рабочих так, чтобы их данные соответствовали требованиям работы, например, создать пилотов с многокоатно ускоренной реакцией или рабочих на конвейере, нервная система которых будет приспособлена для выполнения монотонного труда? Попытаемся ли мы уничтожить "низшие" народы и создать "суперрасу"? (Гитлер пытался это сделать, но без генетического оружия, которое может скоро выйти из наших лабораторий. ) Будем ли мы клонировать солдат, чтобы они сражались вместо нас? Будем ли мы использовать гене-

[250]

тическое прогнозирование для предупреждения рождения нежизнеспособного младенца? Будем ли мы выращивать для себя запасные органы? Будет ли каждый из нас иметь, так сказать, "банк спасения", полный запасных почек, печени и легких?

Как бы дико ни звучали эти идеи, каждая из них имеет своих сторонников и противников в научном сообществе, свое неожиданное коммерческое применение. Два критика генной инженерии Джереми Ривкин и Тед Говард в своей книге "Кто бы сыграл роль Господа?" пишут: "Возможно, что широкомасштабная генная инженерия будет введена в Америке во многом подобно тому, как были введены поточные линии, автомобили, вакцины, компьютеры и все прочие технологии. По мере того как новые достижения в генетике становятся коммерчески выгодными, нужды нового потребителя... будут эксплуатироваться и будет создан рынок для новых технологий"(33). Сфер потенциального применения мириады.

Новая биология, например, потенциально способна помочь решить энергетическую проблему. Ученые сейчас работают над идеей использования бактерий, которые могут превращать солнечный свет в электрохимическую энергию. Они говорят о "биологических солнечных элементах". Выведем ли мы новые формы жизни, чтобы заменить АЭС? И если да, то стоит ли нам менять опасность радиоактивных выбросов на опасность биоактивных выбросов?

В области здравоохранения, несомненно, можно будет лечить или предупреждать многие болезни, которые сейчас неизлечимы, так же как и новые, возможно, еще более тяжелые, которые появятся из-за небрежности или по злому умыслу. (Подумайте, что может наделать жадная до прибылей компания, если

[251]

она создала и тайно распространила некую новую болезнь, от которой только она одна имеет лекарство. Даже заболевание средней тяжести, вроде простуды, сможет создать обширный рынок для излечивающего его лекарства, производство которого монопольно контролируется(34)).

Президент калифорнийской компании "Cetus", с которой коммерчески связаны многие генетики с мировым именем, считает, что в последующие 30 лет "биология по значению заменит химию"(35). А в официальном правительственном заявлении Москвы говорится о "более широком применении микроорганизмов в народном хозяйстве"(36)...

Биология снизит или исключит необходимость использования нефти в производстве пластмасс, удобрений, одежды, красок, пестицидов и тысяч других продуктов. Она резко изменит производство дерева, шерсти и других "натуральных" продуктов. Такие компании, как "United States Steel", "Fiat", "Hitachi", ASEA или IBM несомненно создадут собственные биологические отделы еще прежде, чем у нас произойдет сдвиг от производства к "биофактуре", давая толчок к выпуску целого ряда товаров, которые до сегодняшнего дня было невозможно себе представить. Говорит Теодор Дж. Гордон, глава Фьючерной группы: "Однажды взяв старт в биологии, мы должны думать о таких вещах, как... можете ли вы создать "тканесовместимые" материалы или не отторгаемый организмом протез молочной железы".

Еще раньше генная инженерия будет применяться в сельском хозяйстве для увеличения мировых запасов продовольствия. "Зеленая революция" 60-х годов, о которой много писали, в значительной степени подтвердила существование колоссальной ловушки дл

[252]

фермеров, живущих в мире Первой волны. "Зеленая революция" потребовала невероятного количества получаемых на основе нефти удобрений, которые приходилось закупать за границей. Следующая биосельскохозяйственная революция ставит перед собой задачу уменьшить зависимость от искусственных удобрений. Генная инженерия нацелена на высокоурожайные культуры, устойчивые к вредителям, культуры, которые хорошо растут и на песчаных, и на засоленных почвах. Ведутся работы над созданием совершенно новой пищи и волокон и более простых, дешевых, энергосберегающих способов хранения и обработки продуктов питания. Словно для того, чтобы уравновесить некоторый, вызывающий благоговейный ужас, риск, генная инженерия может однажды предоставить нам возможность покончить с широко распространенным в мире голодом.

Можно скептически относиться к этим радужным обещаниям. Все же, если некоторые из защитников генетики наполовину правы, ее влияние на сельское хозяйство может быть огромным, изменив в итоге, помимо всего прочего, отношения между бедными и богатыми странами. "Зеленая революция" привела к большей, а не меньшей зависимости бедных от богатых. Биосельскохозяйственная революция должна совершить обратное.

Пока еще слишком рано с уверенностью говорить о том, как будет развиваться биотехнология. Но уже слишком поздно возвращаться к нулю. Мы не можем закрыть наши открытия. Мы можем только бороться за контроль над использованием наших знаний, за то, чтобы предотвратить их необдуманное применение, за то, чтобы сделать их межнациональными, за то, чтобы уменьшить корпоративное, национальное и межнауч-

[253]

ное соперничество во всей этой сфере, пока еще не поздно.

Непреложно ясно одно: мы больше не заперты в электромеханический каркас традиционной технологии Второй волны трехсотлетней давности, и мы еще только начинаем осознавать все значение этого исторического факта.

Так же как и тогда, когда Вторая волна объединила уголь, сталь, электричество, железнодорожный транспорт для производства автомобилей и тысяч других, меняющих жизнь вещей, сейчас мы не ощутим истинного влияния новых перемен, пока не достигнем стадии объединения новых технологий - компьютеров, электроники, новых материалов из открытого космоса и глубин океана - с генетикой и всего этого, в свою очередь, с новой энергетической базой. Соединение этих элементов вместе высвободит поток инноваций, непохожий ни на что виденное прежде в истории человечества. Мы создаем драматически новую техносферу для Третьей волны цивилизации.

Технореволюционеры

Масштабы такого продвижения вперед, его значение для будущего самой эволюции требуют руководства. Принять политику "руки прочь", "проклятие торпедам" - значит вынести приговор себе и нашим детям. Ибо по своей мощи, масштабам и скорости перемены ни на что в истории не похожи, а в нашей памяти все еще свежи воспоминания об известиях о почти произошедшей катастрофе у Фри-Майл-Айленд, трагическом крушении ДЦ-10, с трудом поддающемся ликвидации обширном нефтяном пятне у мексиканского побережь

[254]

и сотнях других технологических кошмаров. Можем ли мы перед лицом таких несчастий решиться контролировать развитие и сочетание завтрашних, еще более мощных технологий, используя те же недальновидные и эгоистические критерии, которые применялись в эпоху Второй волны?

Основной вопрос, задаваемый новым технологиям на протяжении последних 300 лет как в капиталистических, так и в социалистических странах, был прост: работают ли они на экономический рост или на военные нужды? Ясно, что эти критерии более не адекватны ситуации. Новые технологии должны пройти намного более жесткие тесты - экологические и социальные, а также экономические и стратегические.

Когда мы внимательно посмотрим на раздел в отчете американского Национального фонда науки, названный "Технология и социальные потрясения", мы обнаружим, что большинство потрясений связано с технологиями Второй, а не Третьей волны(37). Причина ясна: технологии Третьей волны еще не применяются в широких масштабах. Многие из них еще только зарождаются. Тем не менее перед нами уже мелькнула опасность электронного смога, информационного загрязнения, космических войн, генетических нарушений, вмешательства в климат и того, что можно назвать "экологической войной", например искусственных землетрясений, вызванных вибрацией на расстоянии. Переход к новой технологической базе таит угрозу многих других опасностей. Поэтому неудивительно, что в последние годы наблюдалось массовое, часто предвзятое, сопротивление общественности новым технологиям. В начальный период Второй волны также были попытки преградить путь новой технологии. Еще в 1663 г. лондонские рабочие разбили новые механические лесопил-

[255]

ки, угрожавшие их заработкам. В 1676 г. изготовляющие подвязки рабочие разрушили свои машины. В 1710 г. бунтовщики протестовали против введения новых рамочных станков для изготовления чулок. Позже разъяренная толпа разрушила дом Джона Кея, изобретателя бегущего челнока, применяемого в текстильном производстве. Он покинул Англию вместе с семьей. Наиболее часто упоминаемый случай произошел в 1811 г., когда "разрушители машин", называвшие себя луддитами, уничтожили свои текстильные станки в Ноттингеме(38).

Все же эта ненависть к станкам проявлялась спорадически и спонтанно. Как заметил один историк, "многие из этих случаев были не столько результатом враждебного отношения к самому станку, сколько способом оказать давление на ненавистного работодателя". Неграмотные рабочие, мужчины и женщины, бедные, голодные, доведенные до отчаяния, видели в станке угрозу своему существованию.

Сегодняшние выступления против передовой технологии носят другой характер. В них участвует быстро растущая армия людей - не обязательно бедных и голодных, - которые не обязательно настроены против техники или экономического роста, но которые видят в неконтролируемом технологическом рывке угрозу для себя и всего человечества.

Некоторые фанатики, если им дать шанс, вполне могут применить тактику луддитов. Немного надо, чтобы представить себе бомбардировку компьютерной установки, или генетической лаборатории, или недостроенного атомного реактора. Еще легче можно нарисовать себе картину ужасающей технологической аварии, которая приведет к "охоте на ведьм" среди уче-

[256]

ных, которые "были причиной всего этого". Некоторые демагоги-политики будущего могут прославиться, расследуя дело "Кембриджской десятки", или "Оакриджской семерки".

Однако большинство современных технореволюционеров не является ни бомбометателями, ни луддитами. В рядах технореволюционеров тысячи научно подготовленных людей - инженеров-ядерщиков, биохимиков, чиновников здравоохранения, генетиков, а также миллионы простых граждан. Опять-таки, в отличие от луддитов, они хорошо организованы и действуют по плану. Они издают собственные технические журналы и ведут пропаганду, участвуют в судебных процессах и разрабатывают законы, организовывают пикеты, марши и демонстрации.

Это движение, на которое часто нападают как на реакционное, является фактически неотъемлемой частью зарождающейся Третьей волны. Ибо его члены стоят на пороге будущего, ведя политическую и экономическую борьбу по трем направлениям, а в сфере технологии они борются за новую энергетику, о чем я писал выше.

Итак, с одной стороны - силы Второй волны, с другой - мечтающие о возврате в Первую волну, а силы Третьей волны борются против них обеих. Силы Второй волны представляют те, кому нравится старый, бездумный подход к технологии: "Если это работает, производите. Если это продается, производите. Если это делает нас сильнее, создавайте". Набитые устаревшими, "промышленными" представлениями о прогрессе, многие из адептов Второй волны в прошлом делали капиталовложения в сомнительные технологии. Когда речь заходит об опасности, они только пожимают плечами.

[257]

Кроме того, существует еще небольшая группа романтиков-экстремистов, крикунов, враждебных всему, за исключением наиболее примитивных технологий Первой волны, которые, кажется, будут рады возврату к средневековым ремеслам и ручному труду. Сытые, принадлежащие, как правило, к среднему классу, они сопротивляются техническому прогрессу так же слепо и огульно, как и те, кто ратовал за приход Второй волны. Представители этой группы фантазируют о возврате к тому миру, который большинство из нас - и большинство из них - найдет отвратительным.

Во всех странах все больше людей, составляющих ядро технической революции, выступают против обеих крайностей. Сами того не зная, они являются агентами Третьей волны. Она начинают не с технологий, а с того, какое общество в будущем мы хотим иметь. Они признают, что сейчас у нас так много технических возможностей, что мы не можем все их консолидировать, развивать и применять. Поэтому, доказывают они, необходимо произвести более тщательный отбор и выбрать те технологии, которые отвечают долгосрочным социально-экономическим задачам. Вместо того чтобы сделать технологию нашей целью, они хотят установить контроль общественности над основными направлениями технологического прорыва.

У технореволюционеров еще нет четко сформулированной всесторонней программы. Но если мы углубимся в смысл их многочисленных манифестаций, петиций, заявлений и исследований, мы сможем выделить несколько идей, дополняющих новый взгляд на технологию, и четкую политику управления переходом к будущей Третьей волне.

Технореволюционеры исходят из предпосылки о хрупкости биосферы Земли и считают, что чем мощнее

[258]

становятся наши новые технологии, тем больше риск нанести непоправимый ущерб нашей планете. Поэтому они требуют, чтобы все новые технологии были предварительно оценены с точки зрения возможных вредных эффектов, чтобы опасные технологии были изменены или заблокированы. Короче, они настаивают на том, чтобы технологии завтрашнего дня были подчинены более жестким экологическим требованиям, чем технологии эры Второй волны.

Технореволюционеры ставят вопрос так: или мы будем контролировать технологию, или она будет контролировать нас; "мы" просто больше не можем быть обычной крошечной прослойкой элиты из ученых, инженеров, политиков и бизнесменов. Время требует демократизации процесса принятия технологических решений. Антиядерные кампании, развернувшиеся в Западной Германии, Франции, Швеции, Японии и США(39), борьба против "Конкорда" или за контроль над генетическими исследованиями - все это наглядное свидетельство требований сегодняшнего дня.

Технореволюционеры утверждают, что технология не должна быть громоздкой, дорогой или сложной, чтобы быть "умной". Неуклюжие технологии Второй волны казались более эффективными, чем они были на самом деле, потому что и корпорации, и социалистические предприятия переложили на общество в целом ненормально высокие затраты на борьбу с загрязнениями, с безработицей или с отчуждением труда. Когда осознаешь истинную цену той или иной продукции, понимаешь неэффективность экономических механизмов Второй волны.

Итак, Технореволюционеры считают "подходящими" технологии, которые гуманизируют труд, способны предотвратить загрязнение и обеспечить охрану ок-

[259]

ружающей среды. Они предпочитают проекты, рассчитанные на местный, а не государственный или мировой рынок. По всему миру технореволюционеры проводят тысячи экспериментов с маломасштабными технологиями, начиная с выращивания рыбы и производства продуктов питания и кончая производством энергии, переработкой отходов, дешевым строительством и простым транспортом.

Одни эксперименты наивны и переносят нас назад, в мифологическое прошлое, другие более практичны. Некоторые сочетают новейшие материалы и "умные" станки со старой техникой. Например, Джин Гимпел, специалист по истории средневековой технологии, создал элегантные модели простых станков, которые могут пригодиться в неиндустриальных странах. В них используются новые материалы и старые способы производства. Волна интереса к дирижаблям дает другой пример применения техники прошлого века. Сегодня дирижабли, сделанные из новых материалов, имеют гораздо большую грузоподъемность(40).

Дирижабли - медленный, но дешевый, экологически чистый и безопасный вид транспорта - могут использоваться в тех регионах, где нет дорог, например, в Бразилии или Нигерии(41). Эксперименты с соответствующей или альтернативной технологией, особенно в области энергетики, предполагают, что некоторые простые, мелкомасштабные технологии могут быть такими же "умными", как и сложные, крупномасштабные, если весь спектр побочных эффектов принимается в расчет и механизм должным образом отлажен для выполнения определенной работы.

Технореволюционеров беспокоит серьезный дисбаланс науки и техники на планете: 3% всех ученых мира работают в странах, составляющих 75% населе-

[260]

ния земли. Они одобряют предложение уделять больше внимания технологическим нуждам бедных стран мира и более справедливому их участию в освоении космоса и мирового океана. Они считают, что не только морские и небесные пространства, но и передовые технологии - часть общего наследия человечества, поскольку в них существенный исторический вклад внесли многие народы - от индийцев и арабов до древних китайцев.

Наконец, технореволюционеры доказывают, что на пути к Третьей волне мы должны шаг за шагом отказываться от ресурсоистощающих, загрязняющих окружающую среду систем производства, применявшихся в эпоху Второй волны, и внедрять "метаболическую" систему, которая исключает потери и загрязнение и обеспечивает "преемственность": выпуск основной и побочной продукции каждой отрасли промышленности становится основой для следующих. В результате формируется система, при которой не производится ничего, что не может послужить основой для производства другого продукта, и так далее. Такая система не только увеличивает эффективность производства, но и уменьшает или даже исключает угрозу для биосферы.

Взятая в целом, программа технореволюционеров закладывает основу для гуманизации технологического прорыва.

Признают они это или нет, но технореволюционеры являются агентами Третьей волны. В последующие годы они не только не исчезнут, но их численность возрастет. Они такая же часть нашего перехода на новую ступень цивилизации, как и наши экспедиции к Венере, наши удивительные компьютеры, наши открытия в области биологии, наши исследования глубин океана.

[261]

Из их конфликта с фантазерами, приверженцами Первой волны и защитниками Второй волны, провозглашающими, что технология превыше всего, появятся "умные", тонкие технологии, соответствующие новой энергосберегающей энергетической системе, к которой мы начинаем переходить. Соединение новых технологий с новой энергетической базой поднимет всю нашу цивилизацию на совершенно иной уровень. Сердцем этой цивилизации станут умные, научно обоснованные, крупнопоточные предприятия, действующие под жестким экологическим и социальным контролем, а также "умные" малопоточные предприятия, действующие в меньшем, более "очеловеченном" масштабе. Оба типа предприятий будут базироваться на принципах, совершенно отличных от тех, что управляли техносферой Второй волны. Эти два пласта индустрии вместе образуют "командные высоты" завтрашнего дня.

Но это только детали намного более обширного полотна. Ибо в то же самое время, когда мы трансформируем техносферу, мы революционизируем информационную сферу.

[261]

Глава 13

ДЕМАССИФИКАЦИЯ СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ

Агент-шпион - одна из самых мощных метафор нашего времени. Никакой другой фигуре не удалось так захватить воображение современного человека. Сотни фильмов прославляют агента 007 и его наглых выдуманных противников. Телевидение и дешевые книги создают бесчисленные образы шпиона, изображая его бесстрашным, романтичным, амораль-

[262]

ным. Тем временем правительства тратят огромные деньги на шпионаж. Агенты КГБ, ЦРУ и десятков других секретных служб, разыскивая друг друга, путешествуют из Берлина в Бейрут, из Макао в Мехико.

В Москве обвиняют в шпионаже западных корреспондентов. В Бонне сменяют канцлеров, находя в их министерствах шпионов. В то же время в Вашингтоне официальные лица, инспектирующие Конгресс, выявляют преступления, совершенные как американскими, так и корейскими секретными агентами, и даже небо над головой забито спутниками-шпионами, вероятно, фотографирующими каждый дюйм земной поверхности.

Шпион - не новинка в истории человечества. Поэтому стоит задаться вопросом, почему именно сейчас шпионаж так захватил воображение людей, оставив далеко позади частных детективов, полицейских и ковбоев. И когда мы поставим этот вопрос, мы сразу увидим существенную разницу между шпионом и этими героями культуры: выдуманные полицейские и ковбои полагаются только на свои пистолеты или кулаки, а выдуманный шпион вооружен самой современной экзотической технологией - электронными жучками, компьютерными данными, фотоаппаратами с инфракрасными лучами, летающими или плавающими автомобилями, вертолетами, мини-субмаринами, лучами смерти и тому подобным.

Существует и более глубокая причина популярности шпиона. Ковбои, копы, частные сыщики, искатели приключений и испытатели - традиционные герои печати и кино - стремятся к доступному и понятному: хотят земли для разведения скота, желают поймать преступника или заполучить девицу. Шпион - совсем другое дело.

[263]

Основная задача шпиона - получить информацию; она, по-видимому, стала популярным и важным бизнесом в мире. Шпион превратился в живой символ революции, охватившей сферу информации.

Склад образов

Информационная бомба взрывается в самой гуще людей, осыпая нас шрапнелью образов и в корне меняя и восприятие нашего внутреннего мира, и наше поведение. Переходя от информационного пространства Второй волны к Третьей волне, мы изменяем свою психику.

Каждый из нас создает ментальную модель действительности, у нас в голове существует как бы склад образов. Одни из них визуальные, другие слуховые, есть даже тактильные. Некоторые - только "перцепты" - следы информации об окружающей нас среде, т. е. они запоминаются, как образ, например, мельком увиденного голубого неба. Есть и определяющие отношения "ассоциации", предположим, два слова - "мать" и "дитя". Одни образы простые, другие сложные и концептуальные, подобно идее о том, что "причина инфляции лежит в повышении зарплаты". Связанные воедино, эти образы дополняют нашу картину мира, помещая нас в пространство, время, определяя наше место в структуре личностных взаимоотношений.

Эти образы не появились сами по себе. Они формируются непонятным для нас образом из сигналов или информации, получаемой нами из окружающей нас среды. Поскольку эта среда насыщена переменами, то на нашу работу, наши семьи, церковь, школы, политические институты влияет Третья волна информации, но и море самой информации тоже меняется.

[264]

До наступления эры масс-медиа ребенок времен Первой волны, росший в медленно меняющейся деревне, строил свою модель реальности из образов, полученных только от учителя, священника, официального лица и, конечно, от семьи. По словам психолога-футуролога Герберта Джорджуа, "в доме не было ни телевизора, ни радио, которые могли бы дать ребенку шанс встречи с разного рода незнакомыми людьми, идущими по разным дорогам жизни, людьми из разных стран... Очень немногие видели какой-либо заграничный город... В результате было мало людей, которым можно было подражать и следовать.

Их выбор был ограничен еще и тем, что люди, с которых они могли брать пример, сами имели небольшой опыт встречи с другими". Образы мира, сформировавшиеся у деревенского ребенка, были очень скудными.

Сообщения, которые он получал, были, напротив, многословными, это была, как правило, случайная речь, полная пауз и повторов, т. е. "череда" идей усиливалась различной информацией рассказчика. Ребенок слышал "ты не должен" и в церкви, и в школе. Эти слова дополняли поучения, которые шли от семьи и государства. Консенсус в общине, сильное давление в сторону конформизма действовали на ребенка с рождения и еще больше ограничивали имеющийся образный ряд и его поведение.

Вторая волна увеличила число каналов, из которых индивид черпал материал для формирования картины мира. Ребенок пополнял свой образный ряд не только из природы и от людей, но и из газет, популярных журналов, радио и, позднее, от телевидения. Во всем остальном церковь, государство, дом и школа продолжали вещать в унисон, дополняя друг друга. Со време-

[265]

нем средства массовой информации сами превратились в гигантский громкоговоритель. Их энергия текла по региональным, этническим, племенным каналам, стандартизируя образы, бытующие в обществе.

Некоторые визуальные образы, например, были так распространены среди масс и так имплантированы в память миллионов людей, что превратились по сути дела в иконы. Ленин с выдвинутым вперед подбородком как символ триумфа под развивающимся красным знаменем стал такой же иконой для миллионов людей, как и образ распятого Христа. Образ Чарли Чаплина в котелке и с тросточкой или Гитлера, неистовствующего в Нюрнберге, образы тел, сложенных, как дрова, в Бухенвальде, Черчилля, показывающего знак V - символ победы, или Рузвельта в черной накидке; Мерилин Монро в юбочке, поднятой ветром, тысячи звезд масс-медиа и тысячи различных, повсеместно узнаваемых потребительских товаров - кусок мыла "Айвори" в Соединенных Штатах, шоколад "Моринага" в Японии, бутылка "Перье" во Франции - все это стандартные составляющие общего файла образов.

Эти централизованно разработанные образы, впрыснутые в массовое сознание средствами массовой информации, способствовали стандартизации нужного для индустриальной системы поведения.

Сейчас Третья волна радикально меняет все это. По мере ускорения перемен в обществе изменяемся и мы сами. Нас настигает все новая информация, и мы вынуждены постоянно пересматривать картотеку образов. Старые, относящиеся к прошлой жизни образы должны заменяться новыми, иначе наши действия не будут соответствовать новой реальности, мы

[266]

станем более некомпетентными. Невозможно все охватить.

Это ускорение процесса становления образов внутри нас приобретает временный характер. Одноразовое искусство, быстро снятые комедии положений, снимки, сделанные "Полароидом", ксероксы, образчики изобразительного искусства, которые пришпиливают, а затем выбрасывают. Идеи, верования и отношения, как ракеты, врываются в наше сознание и внезапно исчезают в никуда. Повседневно опровергаются и ниспровергаются научные и психологические теории. Идеологии трещат по швам. Знаменитости порхают, делают пируэты, атакуя наше сознание противоречивыми политическими и моральными лозунгами.

Трудно отыскать смысл в этой бурлящей фантасмагории, понять, как происходит процесс производства образов, поскольку Третья волна не просто ускоряет информационные потоки, она трансформирует глубинную структуру информации, от которой зависят наши ежедневные действия.

Демассифицированные средства массовой информации

В эпоху Второй волны средства массовой информации захватывали все большую и большую власть. Сейчас же происходят поразительные перемены. Когда подобно грозе нагрянула Третья волна, никто не ожидал, что средства массовой информации вместо того, чтобы расправить крылья, будут вынуждены поделиться своим влиянием. Они потерпели поражение сразу на нескольких фронтах от явления, которое я называю "демассификацией масс-медиа".

[267]

Первый пример дают нам газеты. Самые старые средства массовой информации Второй волны - газеты - теряют своих читателей. К 1973 г. газеты США в своей совокупности достигли тиража в 63 млн экземпляров ежедневно. С 1973 г. вместо увеличения своего тиража они начали его терять. К 1978 г. эта цифра упала до 62 млн, но худшее ждало впереди(1). Процент американцев, читающих газеты ежедневно, также упал с 69% в 1972 г. до 62% в 1977 г., и некоторым самым важным газетам нации был нанесен особенно ощутимый удар(2). В Нью-Йорке с 1970 по 1976 г. три основных ежедневных газеты потеряли 550 тыс. читателей. "Los Angeles Times", расцвет которой пришелся на 1973 г., к 1976 г. потеряла 80 тыс. читателей. Две больших филадельфийских газеты потеряли 150 тыс. читателей, две больших кливлендских газеты - 90 тыс., и две газеты Сан-Франциско - более 80 тыс. В то время как во многих частях страны неожиданно появились более мелкие газеты, такие крупные американские ежедневники, как "Cleveland News", "Hartford Times", "Detroit Times", "Chicago Today", "Long Island Press", скатились на обочину. Ту же картину мы наблюдаем и в Великобритании, где в период с 1965 по 1975 г. ежедневные национальные газеты снизили тираж на 8%(3).

Такие потери объясняются не только расцветом телевидения. Каждая массовая ежедневная газета встречает все большую конкуренцию со стороны набирающих силу малотиражных еженедельников, газет, выходящих два раза в неделю, так называемых "газет для потребителей", служащих не для столичного потребительского рынка, а округе и общинам внутри него и дающих более узкую рекламу и новости. Пол-

[268]

ностью насытив рынок, крупные столичные ежедневники находятся в глубоком кризисе, менее массовые издания заменяют их*.

Второй пример - популярные журналы. С середины 1950-х гг. и далее почти не было года, когда бы в Соединенных Штатах не прекратил свое существование большой журнал. "Life", "Look", "Saturday Evening Post" - все сошли на нет, чтобы позже возродиться в своем малотиражном бледном подобии.

Между 1970 и 1977 гг., несмотря на то что население Соединенных Штатов выросло на 14 млн человек, общий тираж основных 25 журналов упал на 4 млн экземпляров.

Одновременно с этим в США произошел буквально взрыв мини-журналов - появились тысячи новых, предназначенных для маленьких, региональных или даже местных рынков со своими специфическими интересами. Пилоты и вообще люди из авиации сейчас могут выбирать между десятками наименований периодики, издаваемой специально для них. Тинэйджеры, аквалангисты, пенсионеры, женщины-легкоатлеты, коллекционеры старых фотоаппаратов, любители тенниса, скейтбордисты - все имеют свою прессу. Мно-

----------------------------------------

* Некоторые публицисты не считают газеты средством массовой информации, поскольку многие из них имеют небольшой тираж и предназначены для небольших групп людей. Но основная масса газет, по крайней мере в Соединенных Штатах, заполнена национально значимым "котельным железом" - новостями агентств АР и UPI, анекдотами, кроссвордами, модой, очерками, то есть материалом, интересным для любого города. Чтобы успешно конкурировать с малотиражной местной печатью, крупные газеты уделяют больше места новостям с мест и добавляют самые разные материалы, могущие вызвать особый интерес. Выжившие ежедневные газеты 80-х и 90-х годов очень изменятся из-за разнообразия читающей публики. (Прим. автора. )

[269]

жатся такие региональные журналы, как "New York", "New West", "D" в Далласе или "Pittsburgher". Некоторые подразделяют рынок как по региональным признакам, так и по интересу: "Kentucky Business Ledger", например, или "Western Farmer".

С появлением этой новой быстрой, дешевой прессы каждая организация, община, политическая или религиозная группа и группка могут позволить себе иметь свой печатный орган. Даже небольшие группы имеют свои издания, сделанные на копировальных машинах, которые появились во всех американских офисах. Массовые журналы потеряли свое некогда мощное влияние на жизнь нации. Немассовый мини-журнал быстро набирает силу(4).

Но значение Третьей волны в массовых коммуникациях не сводится лишь к печати. В период между 1950 и 1970 гг. число радиостанций в США выросло с 2 336 до 5 359. В этот период население увеличилось только на 35 %, а число радиостанций на 129 %. Это значит, что раньше на 65 тыс. американцев была одна радиостанция, а сейчас одна радиостанция на 38 тыс. человек; то есть сейчас слушатель имеет больший выбор программ и аудитория обслуживается большим числом радиостанций.

Увеличился также предложенный выбор; различные радиостанции обращаются к своей собственной аудитории, а не к безликой общей массе, как раньше. Станции, передающие общие новости, вещают для образованных взрослых людей среднего класса. На разные группы молодежи ориентируются радиостанции, по которым "гоняют" различные типы рок-музыки: хард-рок, софт-, панк-, кантри- и фолк-рок. Музыку в стиле соул передают радиостанции, чью аудиторию составляют черные американцы. Радиостанции, специализи-

[270]

рующиеся на классической музыке, имеют в виду взрослых людей с высокими доходами; есть радиостанции, вещающие на иностранных языках для различных этнических групп - от португальцев, живущих в Новой Англии, до итальянцев, чиканос, японцев и евреев. Вот что пишет политобозреватель Ричард Ривз: "В Ньюпорте, штат Род-Айленд, я проверил радио AM и обнаружил 38 станций, три из которых - религиозные, две предназначены для цветных и одна вещала на португальском"(5).

Новые формы аудиокоммуникации забирают себе то, что осталось от массовой аудитории. В 60-е годы маленькие дешевые магнитофоны и кассетники распространились среди молодежи, как пожар в прерии. Это всеобщее заблуждение, что нынешние подростки проводят больше времени у радио; они слушают радио меньше, чем их сверстники 60-х годов. В 1967 г. в среднем они проводили у радио 4, 8 часа в день, а в 1977 г. только 2, 8 часа(6).

Затем настало время радио "ситизенз бэнд" (citizens band). В отличие от широкого вещания, являющегося строго односторонним (слушатель не может переговариваться с диктором), автомобильные радиоприемники дают водителям возможность общаться друг с другом в радиусе 5-15 миль.

Между 1959 и 1974 гг. в Америке был только 1 млн частных радиостанций. Затем, по словам обескураженного официального лица из Федеральной комиссии по массовым коммуникациям, "нам потребовалось всего 8 месяцев, чтобы набрать второй миллион, и 3 месяца - третий". СБ расцвело пышным цветом, и к 1977 г. использовалось уже около 25 млн личных радиоустановок, так что весь эфир был наполнен разноцветной болтовней - от предупреждений, что "смоуки" (полиция)

[271]

ловит нарушителей скоростного режима, до молитв и зазываний проституток. Это увлечение уже прошло, но его последствия еще существуют.

Радиобоссы, опасаясь за свои доходы от рекламы, яростно отрицают, что СБ уменьшило их аудиторию. Но рекламные агентства в этом не уверены. Одно из них, Marsteller, Inc., провело опрос в Нью-Йорке, и выяснилось, что 45 % пользователей СБ на 10-15% сократили прослушивание обычного радио. Более того, исследование показало, что больше половины пользователей СБ одновременно слушали и обычное радио в машине, и свое радио СБ(7).

В любом случае сдвиг в сторону разнообразия печатной продукции произошел параллельно с изменением в сфере радиовещания. И та, и другая сферы теряют свою аудиторию (демассифицируются).

Но только в 1977 г. средства массовой информации Второй волны потерпели свое самое значительное поражение. Для целого поколения самым мощным и самым массовым средством информации было, конечно же, телевидение. В 1977 г. оно начало "мигать". Вот что писал журнал "Time": "Все рушится, боссы телевещания нервно всматриваются в цифры... они не верят своим глазам... Впервые за свою историю телевидение теряет зрителей"(8).

"Никто не мог предположить, - бормочет другой человек из рекламы, - что популярность телевидения пойдет на спад".

Даже сейчас нет недостатка в объяснениях этого факта. Нам говорят, что программы стали еще слабее, чем раньше, что много того и мало этого. Теленачальники нервно ходят по коридорам; нам обещаны новые программы. Но глубинная истина только начинает выплывать из облаков многообещающего телевосхвале-

[272]

ния. Клонится к закату день всемогущества централизованной сети вещания, контролирующей производство образов. И на самом деле, президент компании NBC (Эн-Би-Си), обвиняя три основные телесети США в стратегической "тупости", предсказал, что к 1980 г. часть публики, смотрящая их программы в прайм-тайм, сократится наполовину(9). Третья волна в средствах массовой информации подрывает господство магнатов Второй волны во всех областях.

Кабельное телевидение проникло сейчас в 14, 5 млн домов и, по-видимому, ворвется со скоростью урагана в 80-е годы. Промышленные эксперты ожидают, что к концу 1981 г. от 20 до 26 млн человек будут пользоваться кабельным телевидением, т. е. кабельное телевидение будет доступно 50% американских семей. Дело пойдет еще быстрее, поскольку медные провода заменены дешевыми стекловолоконными системами, где свет проходит в тончайших стеклянных волокнах. И подобно скоропечатанию или ксероксу кабель демассифицирует аудиторию, разделив ее на множество мини-аудиторий. Более того, кабельные системы могут сделать телесвязь двусторонней, так что зрители будут не только смотреть программы, но и общаться с различными службами(10).

В Японии к началу 80-х годов целые города будут связаны стекловолоконным кабелем, и пользователи смогут заказывать не только программы, но и диапозитивы, различные сведения, записи театральных постановок, газетный и журнальный материал. Служба спасения и пожарные службы будут работать по той же системе.

В Икоме, спальном районе Осаки, я давал интервью в телешоу по экспериментальной программе "Хай-Овис" ("Hi-Ovis"), когда микрофон и телекамера ста-

[273]

вятся на телевизор в доме каждого пользователя, так что зрители могут быть не только получателями, но и отправителями информации. В то время как ведущий шоу брал у меня интервью, некая миссис Сакамото, глядя эту программу у себя в гостиной, подключилась к нам и начала с нами разговаривать на ломаном английском. И я, и телезрители видели на экране ее, приветствующую меня в Икоме, и ее бегающего по комнате маленького сынишку.

"Хай-Овис" имеет банк видеокассет обо всем ча свете - музыка, кулинария, образование и многое другое. Пользователи могут набрать кодовый номер и через компьютер, в любое время дня и ночи, могут потребовать, чтобы им показали на экране нужную им кассету.

Хотя эта система работает только в 160 домах, этот эксперимент поддерживается японским правительством и получает финансовую поддержку от таких корпораций, как "Fujitsu", "Sumimoto Electric", "Matsushita" и "Kintetsu". Это очень продвинутая система, работающая на технологии оптических волокон.

В Коламбусе, штат Огайо, неделей ранее я посетил систему Уорнер Кейбл корпорейшн Кьюб (Warner Cable Corporation's Qube, system). Она обеспечивает пользователя 30 телеканалами (против четырех регулярных передающих станций) и дает возможность смотреть специализированные программы всем - от школьников до врачей, юристов или "только для взрослых". "Кьюб" - самая разработанная, коммерчески окупаемая, двусторонняя кабельная система в мире. Пользователю дается аппарат, похожий на калькулятор, ему нужно только нажать кнопку, и он соединяется со станцией. Зритель, использующий так называемую "горячую кнопку", может соединиться со студией

[274]

"Кьюб" и ее компьютером. "Time", описывая эту систему, восхищается тем, что пользователь благодаря ей "выражает свое мнение в местных политических дебатах, продает гаражи, участвует в благотворительных аукционах, где продаются objets d'arts... Нажав кнопку, Джо или Джейн Коламбус могут задать каверзный вопрос политику или вынести приговор участникам конкурса любительских талантов". Потребители имеют возможность устроить "ярмарку сравнений местных супермаркетов" или заказать столик в Восточном ресторане.

Кабель все же не единственная проблема, с которой столкнулись телесети.

Видеоигры - ходовой товар в магазинах. Миллионы американцев стали страстными поклонниками приспособлений, превращающих телеэкран в стол для пинг-понга, хоккейное поле или теннисный корт. Эта разработка может показаться тривиальной и не иметь отношения к тому, чем занимаются ортодоксальные политические аналитики. Но она представляет собой волну социального обучения, это предварительная тренировка, готовящая нас к жизни в электронном мире. Видеоигры не только разрушают массив аудитории, уменьшая число тех людей, которые просто смотрят телевизор; благодаря этому нехитрому приспособлению миллионы людей учатся играть с телевизором, отвечать ему, взаимодействовать с ним. В этом процессе из пассивных получателей информации они превращаются в ее отправителей. Пожалуй, они манипулируют телевидением, а не телевизор - ими.

Информационные службы, работающие на телевидении, сейчас уже доступны в Великобритании, где зритель, снабженный адаптером, может нажать кнопку и выбрать из десятков таких разных информационных

[275]

служб то, что он хочет - новости, погоду, финансы, спорт и т. д. Эти данные проходят по телевизионному экрану как по ленте телеграфного аппарата. Вскоре пользователи смогут ввести в телевизор жесткий диск и перенести на бумагу все, что они пожелают сохранить. И опять же выбор у них гораздо больше, чем был раньше.

Видеомагнитофоны тоже распространяются очень быстро. К 1981 г. торговцы надеются продать миллион штук. Видео не только дает возможность записать, например, футбольный матч в понедельник, чтобы посмотреть его в воскресенье (таким образом разрушая синхронность образного ряда, которую дает телевизионная сеть), но и закладывает основы продажи кассет с записями фильмов и спортивных событий (арабы не проспали важный момент: кассету с фильмом "Посланник" ("The Messenger") о жизни Мухаммеда можно купить упакованной в коробку с позолоченной арабской вязью на ней). Благодаря видеомагнитофонам можно иметь специализированные кассеты, например, медицинский учебный материал для медработников или кассеты для покупателей с инструкциями о том, как собрать мебель или подключить тостер. Что важнее, видео дает возможность каждому потребителю стать производителем образов, принадлежащих только им. Опять-таки аудитория традиционного телевидения редеет, демассифицируется.

И, наконец, домашние спутниковые антенны позволяют индивидуальным телестанциям формировать временные мини-сети для специализированного программирования и посылать сигналы повсюду и отовсюду за минимальную цену, тем самым разрушая существующие телесети. К концу 1980 г. операторы кабельного телевидения будут иметь одну тысячу наземных стан-

[276]

ций, способных принять сигналы со спутниковых антенн. "На этом этапе, - пишет журнал "Television/Radio Age", - диспетчеру программ нужно будет только купить время на спутнике - и он имеет национальную кабельную телесеть... он может выборочно подключиться к любой системе по своему выбору"(11). "Спутник, - заявляет Уильям Дж. Доннелли, вице-президент огромной рекламной компании "Young & Rubicam", отвечающий за электронные средства информации, - ведет к появлению более мелких аудиторий и большего числа национальных программ".

Все эти разработки имеют одну общую черту: они делят телезрителей на группы, и каждый новый сегмент не только увеличивает разнообразие нашей культуры, но и глубоко проникает в мощную структуру телесетей, которые до сих пор полностью подавляли наш образный ряд. Джон О'Коннор, критик из газеты "New York Times", кратко резюмирует: "Одно точно: коммерческое телевидение не может больше нам диктовать, что смотреть и когда смотреть"(12).

На первый взгляд все это кажется набором не соотносящихся между собой событий, однако на деле является процессом взаимосвязанных перемен, которые маячат на горизонте средств информации, начиная с газет, радио и кончая журналами и телевидением. Средства массовой информации находятся под атакующим огнем. Бурно растут новые, демассифицированные средства информации, которые бросают вызов, а иногда и сменяют средства массовой информации, господствовавшие во всех обществах времен Второй волны.

Таким образом, Третья волна начала совершенно новую эпоху - эпоху не массовых средств информации. Наряду с новой техносферой появляется новая ин-

[277]

фосфера, и это будет иметь далеко идущие последствия во всех сферах жизни, включая наше сознание. Вместе взятые, эти перемены революционизируют наши представления о мире и наши способности его познания.

Клип-культура

Демассифицированные средства информации демассифицируют и наше сознание. Во время Второй волны постоянная накачка стандартизированного образного ряда привела к тому, что критики называют "массовым сознанием". Сегодня уже не массы людей получают одну и ту же информацию, а небольшие группы населения обмениваются созданными ими самими образами. Поскольку все общество движется в сторону разнообразия, привнесенного Третьей волной, новые средства информации отражают и ускоряют этот процесс.

Этим отчасти объясняется тот факт, что мнения по какому-либо вопросу - от поп-музыки до политики - становятся менее унифицированными. Консенсус пошатнулся. На личностном уровне нас осаждают и ослепляют противоречивыми и не относящимися к нам фрагментами образного ряда, которые выбивают почву из-под ног наших старых идей, и обстреливают нас разорванными и лишенными смысла "клипами", мгновенными кадрами. По сути дела, мы живем в "клип-культуре".

"Беллетристика понемногу отдает свои куски территории, - жалуется критик Джеффри Вулфф, - каждый романист все меньше понимает великую картину мира". Что касается документальной прозы, Дэниэл Ласкин, рецензируя такие феноменально популярные справочники, как "Народный альманах" ("The People's

[278]

Almanac"), "Книга реестров" ("The Book of Lists"), пишет: "Идея любого исчерпывающего синтеза кажется несостоятельной. Альтернативное решение - собрать мир наобум, особенно его самые забавные черепки". Но разбивка нашего образного ряда на крошечные кадрики не ограничивается книгами или литературой, она еще больше проявляется в прессе и электронных средствах информации.

В этой новой культуре с ее фрагментарными, временными образами увеличивается разрыв между пользователями средств информации Второй и Третьей волн.

Публику Второй волны, стремящуюся к готовым, установившимся моральным и идеологическим истинам прошлого, раздражают и дезориентируют клочки информации. Она испытывает ностальгию по радиопрограммам 30-х годов или фильмам 40-х. Она чувствует себя вырванной из пространства новых средств информации не только потому, что многое из того, что она видит и слышит, пугает и расстраивает ее, но и тип подачи материала ей незнаком.

Вместо получения пространных, соотносящихся друг с другом "полос" идей, собранных и систематизированных, нас все больше пичкают короткими модульными вспышками информации - рекламой, командами, теориями, обрывками новостей, какими-то обрезанными, усеченными кусочками, не укладывающимися в наши прежние ментальные ячейки. Новый образный ряд не поддается классификации, отчасти из-за того, что выпадает из наших старых концептуальных категорий, но еще и потому, что подается в странной, скоротечной, бессвязной форме. Резко критикуя то, что они называют бедламом клип-культуры, люди Вто-

[279]

рой волны испытывают подавленное раздражение против средств информации.

Люди Третьей волны, напротив, чувствуют себя неплохо под бомбардировкой блицев: полутораминутный клип с новостями, полуминутный рекламный ролик, фрагмент песни или стихотворения, заголовок, мультик, коллаж, кусочек новостей, компьютерная графика. Будучи ненасытными читателями дешевых книг и специальных журналов, они залпом глотают огромное количество информации. Но они также внимательно следят за тем, как в новых концепциях или метафорах собираются и организуются в некое целое эти кусочки информации. Вместо попытки втиснуть новые модульные данные в стандартные структуры или категории Второй волны, они учатся создавать свои собственные "полосы" идей из того разорванного материала, который обрушивают на них новые средства информации.

Сейчас мы не получаем готовую ментальную модель реальности, мы вынуждены постоянно формировать ее и переформировывать. Это ложится на нас тяжелым грузом, но это же ведет к большей индивидуальности, демассификации как личности, так и культуры. Некоторые из нас ломаются под таким давлением, отступают, испытывая апатию или гнев. Другие постоянно растут, формируют себя и становятся компетентными, грамотными людьми, способными работать на высшем уровне. (В обоих случаях, является ли напряжение слишком большим или не очень, результат один - далекий плач униформированных, стандартизированных, легко управляемых роботов, приход которых предсказывали многие социологи и фантасты времен Второй волны. )

[280]

Кроме прочего, демассификация цивилизации, отражением и усилением которой являются средства информации, влечет за собой огромный скачок объема информации, которой мы обмениваемся друг с другом. И этот рост объясняет, почему мы становимся "информационным обществом".

Чем более разнообразна цивилизация, чем дифференцированной ее технология, ее энергетические формы, тем больше информации должно проходить между составляющими ее частями, чтобы иметь возможность соединить их воедино, особенно перед лицом глобальных перемен. Какая-либо организация, например, должна уметь предвидеть (более или менее точно), как на эти перемены отреагируют другие организации, если она хочет соответствовать этим переменам. То же касается и индивидов. Чем более мы униформированы, тем меньше нам нужно знать друг о друге, чтобы предвидеть поведение каждого. Но по мере того, как люди вокруг нас становятся все более индивидуализированными и демассифицированными, мы все больше нуждаемся в информации - сигналах и ключах, - чтобы предвидеть, хотя бы в общих чертах, как они собираются поступать по отношению к нам. И если мы не сможем делать эти прогнозы, мы не сумеем работать или даже жить вместе.

В конечном счете индивиды и организации постоянно стремятся получить больше информации, и во всей системе пульсируют растущие потоки данных. Форсируя увеличение объема информации, необходимой для существования социальной системы, и увеличив скорость обмена ею, Третья волна раскачала структуру изношенной, перегруженной инфосферы Второй волны и создает новую структуру, способную ее заменить.

[281]