Часть 1.

Макс Вебер

ПРОТЕСТАНТСКАЯ ЭТИКА И ДУХ КАПИТАЛИЗМА

Часть первая*

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ**

Современный человек, дитя европейской культуры, не­избежно и с полным основанием рассматривает универ­сально-исторические проблемы с вполне определенной точки зрения. Его интересует прежде всего следующий вопрос: какое сцепление обстоятельств привело к тому, что именно на Западе, и только здесь, возникли такие явления культуры, которые развивались — по крайней мере как мы склонны предполагать—в направлении, получившем универсальное значение.

Только на Западе существует наука на той стадии развития, «значимость» которой мы признаем в настоя­щее время. Эмпирические знания, размышления о проб­лемах жизни и мироздания, философская, а также глубо­кая теологическая мудрость жизни, познание и наблюде­ния поразительной тонкости — все это существовало и в других странах, прежде всего в Индии, Китае, Вавилоне и Египте (хотя полное развитие систематической теоло­гии связано с христианством, находившимся иод влия­нием, эллинизма, подступы к ней обнаруживаются в исла­ме и в ряде индийских сект). Однако ни вавилонская, ни какая-либо иная культура не знали математического обоснования астрономии, его дали лишь эллины (что де-

[44]

дает, в частности, развитие вавилонской астрономии еще более поразительным). В индийской геометрии отсут­ствовало рациональное «доказательство» — оно также является продуктом эллинского духа, как, впрочем, и ме­ханика, и физика. Естественным наукам Индии, чрезвы­чайно развитым с точки зрения эмпирического знания, не известны ни рациональный эксперимент (начатки его относятся к античности, а полное развитие — к эпохе Возрождения), ни современные лаборатории, поэтому в высокоразвитой по своим эмпирическим наблюдениям и техническим методам медицине Индии отсутствует биологическая, и прежде всего биохимическая, основа. Ни одна культура, кроме западной, не знает рациональной химии. Высокоразвитая китайская историография лишена праг­матизма, укоренившегося на Западе со времен Фукидида. У Макиавелли есть предшественники в Индии. Одна­ко ни в одном учении о государстве, возникшем в стра­нах Азии, нет ни систематики, подобной Аристотелевой, ни рациональных понятий вообще. Несмотря на все то, что сделано в области права в Индии (школа Миман­сы), несмотря на ряд обширных кодификаций, созданных преимущественно в Передней Азии, и на появившиеся в Индии и других странах сборники обычного права, здесь нет того, что позволило бы говорить о рациональной теории права, нет строго юридических схем и форм юри­дического мышления, присущих римскому и сложившему­ся на его основе западному праву. Феномен, подобный каноническому праву,— также порождение Запада.

Аналогично обстоит дело и в области искусства. Му­зыкальный слух у других народов был, пожалуй, тоньше. чем у современных народов Запада, и, уж во всяком слу­чае, не менее тонким. Полифония различных типов была широко распространена во всем мире, сочетание ряда инструментов, ведение мелодической линии мы находим повсюду. Все наши рационально вычисленные интервалы известны были и за пределами Запада. Однако рацио­нальная гармоническая музыка — как контрапункт, так и аккордово-гармоническая фактура,— оформление зву­кового материала на основе трех главных трезвучий и гармонической терции, наш хроматизм и энгармонизм, которые со времен Возрождения получили (вместо преж­него толкования в пространственных представлениях) свое гармоническое рациональное обоснование, наш ор­кестр с его струнным квартетом в качестве главного

[45]

стержня и с организацией группы духовых инструментов, генерал-бас, наше нотное письмо, введение которого и сделало, собственно говоря, возможным композицию и заучивание современных музыкальных произведений, то есть вообще их существование во времени, сонаты, симфонии, оперы (хотя программная музыка, тембр, альтерация звука и хроматизм как выразительные сред­ства музыки были известны многим народам) и необхо­димые для их исполнения инструменты: орган, форте­пиано, скрипка — все это существовало только на За­паде.

Стрельчатая арка как декоративный элемент была из­вестна многим народам Азии и античного мира; небе­зызвестен был, вероятно, на Востоке и стрельчатый кре­стовый свод. Однако рациональное использование готи­ческого свода как средства распределения тяжести и перекрытия любых пространственных форм — прежде всего в качестве конструктивного принципа монумен­тальных строений,— как основы стиля, включающего в себя в виде декоративного элемента скульптуру и живо­пись и созданного в средние века, не встречается нигде, кроме Запада. Не известны вне Запада и решение проб­лемы купола (хотя технические основы его заимствованы у народов Востока), и тот вид «классической» рациона­лизации искусства в целом— в живописи посредством рационального использования линейной и воздушной перспективы,— который был создан у нас Возрождением. Книгопечатание существовало в Китае. Однако печатная . литература, то есть литература, рассчитанная только на печать, возможная только с момента появления печат­ного станка, прежде всего пресса, периодика, возникла на Западе. Всевозможные высшие учебные заведения, в том числе и такие, которые формально напоминают наши университеты и академии, существовали у разных народов (Китай, страны ислама). Но лишь Западу из­вестна рациональная и систематическая, то есть профес­сиональная, научная деятельность, специалисты-ученые в том специфическом современном смысле, который предполагает их господствующее в данной культуре по­ложение, прежде всего в качестве специалистов-чиновников — опоры современного западного государства и сов­ременной западной экономики. В других культурах обна­руживаются лишь начатки этого явления, но нигде не обрело оно столь конститутивного для социального

[46]

устройства значения, как на Западе. Конечно, «чинов­ник», даже специализировавшийся в определенной обла­сти, издавна известен различным культурам. Однако полной зависимости всей жизни, всех ее политических, технических и экономических предпосылок от организа­ции профессионально подготовленных чиновников, подчи­нения всего человеческого существования технически, коммерчески и прежде всего юридически образованным государственным чиновникам, которые являются носите­лями основных повседневных функций социальной жизни. не было ни в одной стране, кроме современного Запада. Организация политических и социальных групп в сосло­вия была широко распространена. Однако уже сослов­ное государство — rex et regnum* в западном понима­нии — известно только Западу. И наконец, парламенты с их периодически избираемыми «народными представите­лями», с их демагогией и господством партийных лиде­ров в качестве ответственных перед парламентом «ми­нистров» возникли на Западе, хотя «партии» как органи­зации, направленные на захват политической власти и общественно-политического влияния, безусловно, были известны во всем мире. Вообще «государство» как поли­тический институт с рационально разработанной «кон­ституцией», рационально разработанным правом и ори­ентированным на рационально сформулированные прави­ла, на «законы», управлением чиновников-специалистов в данной существенной комбинации решающих признаков известны только Западу, хотя начатки всего этого были и в других культурах.

Так же обстоит дело с самым могучим фактором на­шей современной жизни — с капитализмом.

«Стремление к предпринимательству», «стремление к наживе», к денежной выгоде, к наибольшей денежной вы­годе само по себе ничего общего не имеет с капитализ­мом. Это стремление наблюдалось и наблюдается у офи­циантов, врачей, кучеров, художников, кокоток, чиновни­ков-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, по­сетителей игорных домов и нищих — можно с полным правом сказать, что оно свойственно all sorts and condi­tions of men** всех эпох и стран мира, повсюду, где для этого существовала или существует какая-либо объектив-

[47]

ная возможность. Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться еще на заре изучения истории культуры. Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капита­лизму и еще менее того его «духу». Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае, его рациональному регла­ментированию. Капитализм безусловно тождествен стремлению к наживе в рамках непрерывно действую­щего рационального капиталистического предприятия, к непрерывно возрождающейся прибыли, к рентабельно­сти. И таковым он должен быть. Ибо в рамках капита­листической системы хозяйств предприятие, не ориенти­рованное на рентабельность, неминуемо осуждено на гибель. Попытаемся дать рассматриваемому явлению более точное определение, чем это обычно делается. «Капиталистическим» мы здесь будем называть такое ве­дение хозяйства, которое основано на ожидании прибыли посредством использования возможностей обмена, то есть мирного (формально) приобретательства. Основан­ное на насилии (как формально, так и по существу), приобретательство следует своим особым законам, и не­целесообразно (хотя это и нельзя воспретить) подводить его под одну категорию с той деятельностью, которая в конечном итоге ориентирована на возможность получе­ния прибыли посредством обмена1. Там, где существует рациональное стремление к капиталистической прибыли, там соответствующая деятельность ориентирована на учет капитала (Kapitalrechnung). Это значит, что она направлена на планомерное использование материальных средств или личных усилий для получения прибыли таким образом, чтобы исчисленный в балансе конечный доход предприятия, выраженный материальными благами в их денежной ценности (или, если речь идет о постоянно действующем предприятии, периодически исчисляемая в балансе стоимость материальных благ в денежной цен­ности), превышал «капитал», то есть стоимость использо­ванных в предприятии материальных средств (в постоян­но действующем предприятии превышал бы их при каж­дом составлении баланса). При этом не имеет значения, идет ли речь о товарах in natura, переданных в форме комменды купцу, отправляющемуся в путешествие, — доход в этом случае может быть выражен только в това-

[48]

pax in natura, полученных в результате торговых сде­лок,— или о промышленном предприятии, чьи компонен­ты в виде строений, машин, капитала, сырья, полуфабри­катов и готовых продуктов являются как бы воплоще­нием требований, ответом на которые должны быть опре­деленные обязательства. Решающим для всех этих типов приобретательства является учет капитала в денежной форме, будь то в виде современной бухгалтерской отчет­ности, будь то в форме самого примитивного и поверх­ностного подсчета. Такого рода исчисления совершаются на начальной стадии при составлении баланса, предшест­вуют каждому мероприятию в виде калькуляции, служат средством контроля и проверки целесообразности от­дельных действий и помогают установить размер «при­были» при завершении мероприятия. При заключении торговой сделки типа комменды первоначальный учет сводится к установлению стоимости переданных товаров, которая должна быть признана всеми ее участниками (это, разумеется, не относится к тем случаям, когда доля участников комменды выражена в денежной форме). Завершающая стадия — оценка наличных товаров, на основании которой устанавливается доля прибыли или убытка отдельных участников комменды. Калькуляция же при рациональном ведении дел лежит в основе каж­дого действия торговца, получившего комменду. Отсут­ствие точного расчета и оценки (обычно они производят­ся приблизительно в соответствии с традицией и привыч­кой) наблюдается и по сей день в тех случаях, когда нет прямой необходимости производить точный расчет. Од­нако это характеризует лишь степень рациональности капиталистического предприятия.

Для определения понятия важно лишь то, что хозяй­ственная деятельность действительно ориентирована из сопоставление дохода и издержек в денежном выраже­нии, как бы примитивно это ни совершалось. В этом смысле «капитализм» и «капиталистические» предприя­тия с достаточно рациональным учетом движения капи­тала существовали во всех культурных странах земного шара — насколько мы можем судить по сохранившимся источникам их хозяйственной жизни: в Китае, Индии, Вавилоне, Египте, в средиземноморских государствах древности, средних веков и нового времени. Существова­ли не только отдельные изолированные предприятия, но и целые хозяйства, полностью ориентированные на бес-

[49]

прерывное возникновение новых капиталистических пред­приятий, и постоянные «промыслы», хотя именно торгов­ля долгое время не носила характер нашего постоянно действующего предприятия, а была, по существу, только серией торговых сделок; лишь постепенно в отдельных отраслях установилась та внутренняя связь, которая стала характеризовать именно деятельность крупных торговцев. Очевидно, что капиталистические предприятия и капиталистические предприниматели, занятые не только временно, но и постоянно на данном предприятии, суще­ствуют издавна и имели повсеместно весьма широкое распространение.

Однако возникший на Западе капитализм приобрел новое значение, и, что особенно важно, появились такие его типы, формы и направления, которых ранее нигде не было. Во всем мире существовали торговцы, крупные и розничные, занятые местной торговлей и торговлей ино­земной, производились ссудные операции всех видов, были банки с самыми различными функциями, по суще­ству напоминающими западные банки XVI в., морская ссуда, комменда и подобные им сделки и ассоциации были широко распространены и в виде постоянно дейст­вующих предприятий. Повсюду, где государственные учреждения нуждались в денежных средствах, появлял­ся заимодавец — так было в Вавилоне, Элладе, Индии, Китае и Риме. Он финансировал войны и морской раз­бой, всевозможные поставки и строительство при освое­нии заморских стран, выступал в качестве колонизатора, плантатора, использующего труд рабов или рабочих (подвергавшихся прямой или скрытой эксплуатации), по­лучал на откуп домены, должности и в первую очередь налоги, финансировал вождей партий, чтобы они могли быть избраны, и кондотьеров — чтобы они могли вести гражданские войны. И наконец, заимодавец выступал в качестве «спекулянта» во всевозможных денежных опе­рациях. Представители такого рода предприниматель­ства — капиталистические авантюристы — существовали во всем мире. Их шансы на успех (вне торговых, кредит­ных и банковских операций) либо носили обычно чисто иррационально-спекулятивный характер, либо были ори­ентированы на насилие, прежде всего на добычу; эта добыча могла извлекаться непосредственно в ходе воен­ных действий или посредством длительной фискальной эксплуатации государственных подданных.

[50]

Капитализм грюндеров, крупных спекулянтов, коло­низаторов и финансистов часто сохраняет ряд подобных черт и в современной действительности Запада даже в мирное время; особенно же близок к нему капитализм, ориентированный на войну. Отдельные — лишь отдель­ные — черты крупной международной торговли в наши дни, как, впрочем, и в прошлом, также родственны аван­тюристическому капитализму. Однако наряду с этим ти­пом капитализма Западу нового времени известен и дру­гой, нигде более не существовавший, — рациональная капиталистическая организация свободного (формально) труда. В других странах существовали лишь отдельные предпосылки подобной организации. Так, организация несвободного труда достигла известной рационализации на плантациях, в очень ограниченной степени — в ан­тичных эргастериях и, пожалуй, в еще меньшей — в фео­дальных поместьях и мастерских феодалов или на заре нового времени в домашнем ремесле, где работали кре­постные и зависимые от феодалов люди. Что касается свободного труда, то за пределами Запада мы лишь в отдельных случаях располагаем данными о наличии «до­машней промышленности», повсеместно же применение труда наемных работников не только не привело к соз­данию мануфактур, но даже не создало рациональной организации для обучения ремеслу наподобие средневе­ковых цехов Запада. Исключение составляют очень немногочисленные и совершенно специфические, во вся­ким случае, в корне отличные от современных предприя­тия, прежде всего в рамках государственных монополий. Однако ориентированная на товарный рынок, а не на политическую борьбу или иррациональную спекуляцию рациональная организация предприятия — не единствен­ная особенность западного капитализма. Современная рациональная организация капиталистического пред­приятия немыслима без двух важных компонентов: без господствующего в современной экономике отделения предприятия от домашнего хозяйства и без тесно связан­ной с этим рациональной бухгалтерской отчетности. От­деление места производства и продажи товаров от местожительства производителей встречается и в других странах и в другие эпохи (примером может служить как восточный базар, так и античные эргастерии). Капи­талистические ассоциации, осуществляющие калькуля­цию в рамках отдельного предприятия, мы также нахо-

[51]

дим в ряде стран Востока и античного мира. Однако по сравнению с современной автономией промышленных предприятий это не более чем начатки. Прежде всего потому, что в них полностью отсутствуют (или лишь на­мечаются) внутренние средства этой автономии: рацио­нальная бухгалтерская отчетность и юридически офор­мленное разделение капитала предприятия и личного имущества предпринимателя2. Тенденция развития по­всюду вела здесь к тому, чтобы в рамках крупного земле­владения, в домохозяйстве («ойкосе») правителей и фео­далов возникали ремесленные предприятия, и тенденция эта, как показал уже Родбертус, носит совершенно иной, даже прямо противоположный характер, несмотря на не­которое поверхностное сходство с описываемой нами.

Однако свое нынешнее значение все особенности за­падного капитализма в конечном итоге обрели лишь бла­годаря капиталистической организации труда. С этим связана и так называемая «коммерциализация», то есть появление ценных бумаг и биржи, рационализировавшей спекуляцию. Ибо без рациональной капиталистической организации труда все особенности капитализма, в том числе тенденция к коммерциализации, и в отдаленной степени не получили бы того значения, которое они обре­ли впоследствии (если они вообще были бы возможны). Прежде всего они не оказали бы такого влияния на со­циальную структуру общества и все связанные с ней специфические проблемы современного Запада. Точная калькуляция — основа всех последующих операций — возможна лишь при использовании свободного труда. Поскольку за пределами Запада не было рациональной организации труда, постольку (и потому) остальные страны мира не знали и рационального социализма. Безусловно, что так же, как всему миру известны были городское хозяйство, продовольственная политика горо­дов, меркантилизм, социальная политика правителей, ра­ционирование, регулирование хозяйства, протекционизм и теории laissez-faire (в Китае), известны были и ком­мунистические, и социалистические хозяйства самых раз­личных видов: коммунизм, обусловленный семейными, религиозными или военными причинами; государственно-социалистические (в Египте), монополистически-картельные и потребительские организации всевозможных ти­пов. Однако так же, как понятия «бюргер» не существо­вало нигде, кроме Запада, а понятия «буржуазия» нигде,

[52]

кроме современного Запада, — несмотря на то что повсю­ду существовали когда-то привилегии городского рынка, цехи, гильдии и прочие юридически оформленные раз­личия города и деревни — нигде, кроме Запада, не было и не могло быть «пролетариата» как класса, поскольку не было рациональной организации свободного труда в форме предприятия. Издавна в самых различных фор­мах существовала «классовая борьба» между кредитора­ми и должниками, землевладельцами и обезземеленными крестьянами, зависимыми людьми или арендаторами, представителями торговых слоев и потребителями или землевладельцами. Однако даже та борьба, которая велась в средние века на Западе между скупщиками и ремесленниками, в других странах существовала лишь в зачаточном состоянии. За пределами Запада полностью отсутствует характерная для современного мира противо­положность между крупными промышленниками и сво­бодными наемными рабочими. Поэтому нигде, кроме Запада, не могла сложиться та проблематика, которая свойственна современному социализму.

Следовательно, для нас в чисто экономическом аспек­те главной проблемой всемирной истории культуры явля­ется не капиталистическая деятельность как таковая, в разных странах и в различные периоды меняющая только свою форму; капитализм по своему типу может высту­пать как авантюристический, торговый, ориентированный на войну, политику, управление и связанные с ними возможности наживы. Нас интересует возникновение буржуазного промышленного капитализма с его рацио­нальной организацией свободного труда, а в культурно-историческом аспекте — возникновение западной буржу­азии во всем ее своеобразии, явление, которое, правда, находится в тесной связи с возникновением капиталисти­ческой организации труда, но не может считаться пол­ностью идентичным ему. «Буржуазия» в сословном смыс­ле существовала и до возникновения специфически за­падного капитализма. Правда, только на Западе. Совер­шенно очевидно, что специфический современный капи­тализм в значительной степени связан с развитием тех­ники и созданными ею новыми возможностями. В настоя­щее время его рациональность в большой мере обуслов­лена исчисляемостью решающих технических факторов, которые образуют основу точной калькуляции, а это, в сущности, означает, что такая рациональность зиждетс

[53]

на своеобразии западной науки, прежде всего естествен­ных наук с их рациональным математическим обоснова­нием и точными экспериментальными методами. Разви­тие этих наук и основанной на них техники в свою оче­редь стимулировалось и стимулируется поныне теми преимуществами, которые предоставляются в ходе прак­тического применения в капиталистической экономике результатов естественнонаучного исследования. Правда, возникновение западноевропейской науки обусловлено не этими явлениями. Уже в Индии был известен пози­ционный принцип, индийцы знали и алгебру, они же изобрели десятичную позиционную систему счисления, которая была использована развивающимся капитализ­мом Запада, тогда как в Индии она не привела к внедрению методов современной калькуляции и составления баланса. Развитие математики и механики также не было обусловлено капиталистическими интересами. Од­нако техническое применение научного знания, которое стало решающим фактором в преобразовании жизненно­го уклада народных масс, возникло благодаря тому, что определенные начинания получали на Западе экономи­ческое поощрение. Это было тесно связано со своеобра­зием социального устройства западного общества. Неиз­бежно возникает вопрос: с какими же компонентами от­меченного своеобразия было связано это поощрение? Ибо все они не могут быть одинаково значимыми. К без­условно важным компонентам следует отнести рацио­нальную структуру права и управления. Ибо современ­ный рациональный промышленный капитализм в такой же степени, как в исчисляемых технических средствах производства, нуждается в рационально разработанном праве и управлении на основе твердых формальных пра­вил, без которых может обойтись авантюристический, спекулятивно-торговый капитализм и политически обу­словленный капитализм всевозможных видов, но не ра­циональное частнохозяйственное предприятие с его ос­новным капиталом и точной калькуляцией. Подобное право и подобное управление в требуемой юридической и формальной законченности предоставлял хозяйственной сфере лишь Запад, Естественно возникает вопрос: где истоки этого права? Как показывает изучение данной проблемы, капиталистические интересы наряду с другими факторами, безусловно, также способствовали утвержде­нию и господству в области права и управления сослови

[54]

профессионально обученных в нормах рационального права юристов. Однако никоим образом нельзя считать, что создали это сословие только такие интересы или пре­имущественно они. И не они создали это право. В ходе развития действовали и совсем иные силы. Почему, в са­мом деле, капиталистические интересы не привели к ана­логичным результатам в Китае или Индии? Почему в этих странах вообще не вступили на характерный для Запада путь рационализации ни наука, ни искусство, ни государство, ни экономика?

Во всех приведенных выше своеобразных явлениях речь, очевидно, идет о специфическом «рационализме», характеризующем западную культуру. Между тем в это понятие можно вкладывать самый различный смысл (на это мы неоднократно будем указывать в. ходе нашего дальнейшего изложения). Существует, например, «рацио­нализация» мистического созерцания (то есть такого от­ношения к жизни, которое с иных точек зрения представ­ляется специфически «иррациональным»), но также и рационализация хозяйства, техники, научного исследова­ния, воспитания, войны, права и управления. Более того, и в рамках каждой подобной области «рационализация» может быть проведена с самых различных позиций при различной целенаправленности, причем то, что с одной точки зрения является «рациональным», с другой, может оказаться «иррациональным». Поэтому во всех культурах существовали самые различные рационализации в самых различных жизненных сферах. Характерным для их культурно-исторического различия является то, какие культурные сферы рационализируются и в каком на­правлении. Следовательно, вопрос вновь сводится к тому, чтобы определить своеобразие западного, а внутри него современного западного рационализма и объяснить его развитие. Любая подобная попытка толкования должна ввиду фундаментального значения экономики принимать во. внимание прежде всего экономические условия. Одна­ко нельзя упускать из виду и обратную каузальную связь. Ибо в такой же степени, как от рациональной тех­ники и рационального права, экономический рациона­лизм зависит и от способности и предрасположенности людей к определенным видам практически-рационально­го жизненного поведения. Там, где определенные психо­логические факторы служат ему препятствием, развитие хозяйственно-рационального жизненного поведения так-

[55]

же наталкивается на серьезное внутреннее противодей­ствие. В прошлом основными формирующими жизненное поведение элементами повсюду выступали магические и религиозные идеи и коренившиеся в них этические пред­ставления о долге. О них и пойдет речь в последующем изложении, в основу которого положены опубликованные ранее и переработанные для настоящего издания статьи.

В первых двух более ранних по времени написания статьях делается попытка подойти к наиболее трудному для восприятия аспекту рассматриваемой проблемы под одним чрезвычайно важным углом зрения: речь идет об обусловленности «хозяйственного мышления», «этоса» данной формы хозяйства определенной религиозной на­правленностью. Иллюстрацией этой обусловленности должна служить связь современного хозяйственного «этоса» с рациональной этикой аскетического протестан­тизма. Здесь рассматривается, следовательно, лишь одна сторона определенного каузального отношения. В последующих статьях, посвященных «хозяйственной этике мировых религий»* , делается попытка на основа­нии обзора взаимосвязи между наиболее важными рели­гиями, с одной стороны, хозяйством и социальным рас­слоением — с другой, проанализировать обе стороны кау­зального отношения в той мере, в какой это необходимо для того, чтобы установить элементы, допускающие сравнение с западным развитием. Ведь лишь таким обра­зом возможно сколько-нибудь однозначное каузальное сведение** тех моментов религиозной хозяйственной этики Запада, которые свойственны только ей и отличают ее от других. В настоящих статьях автор ни в коей мере не претендует на то, чтобы дать общий анализ различных культур, пусть даже в самой сжатой форме. В каждой культурной сфере намеренно подчеркивается только то, что находилось и находится в противоречии с западным культурным развитием. Статьи эти полностью ориентиро­ваны лишь на то, что является важным для анализа за-

[56]

ладного развития именно под этим углом зрения. Иной метод для достижения нашей цели не представляется нам возможным. Однако для устранения недоразумений необходимо со всей решительностью указать на границы поставленной нами задачи. Читателя, недостаточно зна­комого с данной проблематикой, следует предостеречь еще в одном отношении, а именно от переоценки значе­ния данного исследования. Совершенно очевидно, что ни синолог, ни индолог, ни семитолог или египтолог не най­дет здесь для себя ничего нового по существу интересую­щих его вопросов. Хотелось бы надеяться на то, что спе­циалисты не обнаружат никаких фактических неправиль­ностей в той части нашего исследования, которая суще­ственна для нашей концепции. В какой степени автору удалось в границах, доступных неспециалисту, прибли­зиться к этому идеалу, не ему судить. Совершенно оче­видно, что исследователь, вынужденный пользоваться переводами и прибегать для правильного понимания громадного количества документов и нарративных источ­ников к специальной, очень противоречивой литературе (значение этих контроверз он также не может самостоя­тельно оценить), имеет все основания весьма скромно оценивать свои работы. Тем более что и количество пере­водов подлинных «источников» (то есть надписей и гра­мот) в некоторых случаях (особенно для Китая) очень невелико по сравнению с тем, что имеется в наличии и что важно. Из всего вышесказанного ясно. что упомяну­тые статьи носят чисто предварительный характер, осо­бенно в той части, где речь идет о странах Азии3. Окон­чательное суждение надлежит вынести специалистам. Эти статьи вообще были написаны лишь потому, что вплоть до настоящего времени нет таких специальных исследований, которые ставили бы себе подобную цель и рассматривали бы материал под таким специфическим углом зрения. И если любое научное исследование в ко­нечном итоге устаревает, то к настоящей работе это отно­сится в первую очередь. В исследованиях такого рода неизбежно приходится прибегать к сравнениям, в ходе которых, несмотря на все связанные с этим сомнения, автор вынужден привлекать материал, выходящий за рамки его непосредственной специализации. При этом приходится иметь в виду все проистекающие из этого последствия и отдавать себе отчет в том, что проделан­ная работа в данном случае отнюдь не является гаран-

[57]

тией успеха. В наши дни мода и литературные склонно­сти породили уверенность, что можно обойтись без спе­циалиста или свести его роль к вспомогательной дея­тельности на службе «созерцателя», интуитивно воспри­нимающего действительность. Почти все науки обязаны кое-чем дилетантам, часто даже весьма ценной поста­новкой вопросов. Однако возведение дилетантизма в научный принцип было бы концом науки. Пусть тот, кто ищет созерцаний, отправляется в кино. Впрочем, ему в громадном количестве предоставляется на данном уровне решение интересующих его проблем и в литературной форме4. Ничто не является более чуждым нашим, в выс­шей степени трезвым и строго эмпирическим по своему замыслу исследованиям, чем такого рода настроения. И еще мне хотелось бы прибавить следующее: тот, кто ждет «проповеди», пусть идет в собрание сектантов. Мы ни одним словом не упоминаем о ценностном соотношении сравниваемых здесь культур. Не подлежит сомнению, что человек, обозревающий какой-либо отрезок того бес­конечного движения, которому подвластны судьбы людей, ощущает оглушительные удары рока. Но ему следовало бы воздержаться от своих ничтожных комментариев; они здесь так же неуместны, как выражение восторга при виде моря или гор, разве что человек чувствует себя спо­собным воплотить свои ощущения в произведении искус­ства или выразить их в пророческом обращении к людям. Во всех остальных случаях бесконечные толки об «инту­иции» означают обычно не что иное, как неспособность ощущать должную дистанцию по отношению к объекту, а это достойно такого же осуждения, как аналогичная позиция по отношению к человеку.

Мы считаем необходимым пояснить, почему мы для достижения нашей цели не привлекли этнографический материал в той степени, в которой это было бы необхо­димо для подлинно глубокого исследования поставленной проблемы, особенно там, где речь идет о религиозности народов Азии. Произошло это не только потому, что человеческая работоспособность имеет свои границы, но и потому, что речь здесь идет о воздействии именно религиозно обусловленной этики тех слоев, которые были «культуртрегерами» в каждой из изучаемых стран. Речь идет о влиянии, оказываемом именно их жизненным по­ведением. Справедливо, конечно, что и это жизненное поведение может быть понято во всем своем своеобразии

[58]

только в том случае, если сопоставить его с данными этно­графии и фольклора. Мы вполне осознаем этот пробел, который будет неминуемо обнаружен этнографом, и на­деемся в какой-то мере восполнить его при системати­ческом изучении материала в работе по социологии ре­лигии*. Подобная задача вышла бы, однако, за рамки настоящего исследования с его определенным образом ограниченными целями. Здесь мы вынуждены были удов­летвориться попыткой выявить те черты различных рели­гий, которые допускают сравнение с религиями западных культур.

В заключение следует остановиться на антропологическом аспекте проблемы. Поскольку определенные типы рационализации мы постоянно обнаруживаем на Западе, и только там, даже в тех сферах жизненного поведения, которые (как будто) развиваются независимо друг от друга, легко может сложиться впечатление, что основой этого служат наследственные качества. Автор признает, что лично, по своим субъективным воззрениям, он скло­нен придавать большое значение биологической наслед­ственности. Однако, несмотря на значительные успехи антропологии, он в настоящее время не видит пути для того, чтобы точно определить или даже предположитель­но выяснить вклад антропологии в намеченном здесь направлении — ни степень ее возможного влияния, ни характер и форму ее воздействия. Одной из задач буду­щего социологического и исторического исследования должно быть прежде всего выявление всех тех влияний и каузальных рядов, которые могут быть удовлетвори­тельно объяснены как реакции на судьбы человечества и среду. Только в этом случае (если к тому же сравни­тельная расовая неврология и психология выйдут из сво­ей начальной стадии, а в этих науках уже обнаруживает­ся ряд многообещающих направлений) можно надеяться на удовлетворительные результаты такой постановки проблемы5. В настоящее время подобная необходимая предпосылка, по нашему мнению, отсутствует, поэтому ссылка на «наследственность» означала бы опрометчи­вый отказ от той степени познания, которая может быть доступна сегодня, и попытку свести проблему к неизвест­ным еще (в настоящее время) факторам.

[59]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В этом, как и в ряде других пунктов, я расхожусь с нашим уважае­мым ученым Л. Брентано (см.: Brentano L. Die Anfange des modernen Kapitalismus. Munchen, 1916) прежде всего терминологи­чески, но также и по существу. Мне не представляется целесообраз­ным подводить под одну категорию столь различные явления, как нажива, приобретенная в виде добычи, и нажива, полученная в ре­зультате управления предприятием; еще менее целесообразно счи­тать «духом» капитализма — в отличие от других форм наживы — всякое стремление к получению денег. Если последнее, как нам пред­ставляется, не оставляет места для понятий в их точном значении, то первое лишает западный капитализм той его специфики, которая отличает его от других форм капитализма. В «Философии денег» Г. Зиммеля (1900) также в ущерб объективному изложению слишком сближаются «денежное хозяйство» и «капитализм». В работах В. Зомбарта, ч прежде всего в последнем издании его прекрасной работы «Современный капитализм» (2-е изд., 1916—1917), специфике западного капитализма — рациональной организации труда — также не уделено должного внимания; подчеркиваются те факторы, которые существовали во всем мире (так по крайней мере представляется мне при моей постановке проблемы).

2. Эту противоположность не надо, конечно, понимать как абсолютную. В рамках ориентированного на политику (прежде всего фискального) капитализма уже в средиземноморских и восточных государствах древности, а также в Китае и Индии возникали длительно действую­щие предприятия, где ведение бухгалтерских книг (до нас дошли лишь небольшие их отрывки), по всей видимости, носило «рацио­нальный» характер. Теснейшим образом связан ориентированный на политику авантюристический капитализм с рациональным промыш­ленным капитализмом в период возникновения современных банков, в частности Английского банка, основой которых обычно являлись деловые операции, обусловленные политическими и военными моти­вами. В этом смысле показательно противопоставление такой инди­видуальности, как, например, Патерсон,— типичного promoter — тем членам правления, которым Патерсон был обязан своим дли­тельным влиянием и которых очень скоро стали называть «the Puritan usurers of the Grocers' Hall» (пуританскими поставщиками из Grocers' Hall), так же как и крах политики этого «солиднейшего» бан­ка в связи с основанием Южноокеанской компании. Границы выше­указанного противопоставления не могут быть точно обозначены, но они существуют. Крупные promoters (грюндеры) и financiers (финан­систы) не создали рациональной организации труда, так же как (в целом и с отдельными исключениями) не создали ее типичные пред­ставители финансового и политического капитализма — евреи. Сде­лали это совсем другие люди (вернее, тип людей!).

3.Моих знаний в области гебраистики совершенно недостаточно.

4.Вряд ли есть необходимость указывать на то, что под эту категорию не подходят такие работы, как: Jaspers К. Psychologie der Weltanschauungen, 1919; Klages L. Prinzipien der Characterologie, 1910, и им подобные,— все они исходят из иных отправных пунктов, чем настоящее исследование. Здесь не место приводить наши сооб­ражения по этому вопросу.

5.Подобную точку зрения несколько лет назад высказал в разговоре со мной один очень известный психиатр.

[60]

ПРОТЕСТАНТСКАЯ ЭТИКА И ДУХ КАПИТАЛИЗМА

1. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

1. ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ И СОЦИАЛЬНОЕ РАССЛОЕНИЕ

При ознакомлении с профессиональной статистикой любой страны со смешанным вероисповедным составом населения неизменно обращает на себя внимание1 одно явление, неоднократно обсуждавшееся в католической печати и литературе2 и на католических съездах Гер­мании. Мы имеем в виду несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предприни­мателей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и прежде всего среди высшего техни­ческого и коммерческого персонала современных пред­приятий.3 Это находит свое отражение в статистических данных не только там, где различие вероисповеданий совпадает с национальными различиями и тем самым с различием в уровне культурного развития, как, на­пример, в восточной Германии с ее немецким и польским составом населения* , но почти повсеместно, где капи­тализм в пору своего расцвета мог беспрепятственно совершать необходимые ему социальные и профессио­нальные преобразования; и чем интенсивнее шел этот процесс, тем отчетливее конфессиональная статистика отражает упомянутое явление. Правда, относительное преобладание протестантов среди владельцев капитала4, руководителей крупных торгово-промышленных пред­приятий5 и квалифицированных рабочих, тот факт, что процент протестантов в этих кругах превышает их про­центное отношение к населению в целом, отчасти объ­ясняются историческими причинами6, уходящими в далекое прошлое; в этом случае принадлежность к оп-

[61]

ределенному вероисповеданию выступает не как при­чина экономических явлений, а до известной степени как их следствие. Выполнение определенных экономи­ческих функций предполагает либо обладание капи­талом, либо наличие дорогостоящего образования, а большей частью то и другое; в настоящее время эти функции связаны с наследственным богатством или, во всяком случае, с известным достатком. В XVI в. многие богатейшие области империи, наиболее разви­тые экономически в силу благоприятных естественных условий и близости торговых путей, в частности боль­шинство богатых городов, приняли протестантскую веру; последствия этого факта ощущаются вплоть до насто­ящего времени и способствуют успехам протестантов в их борьбе за существование и экономическое процве­тание. Но тут возникает следующий вопрос историче­ского характера: в чем причина этой столь сильной пред­расположенности экономически наиболее развитых об­ластей к церковной революции? Ответить на него совсем не так просто, как может показаться на первый взгляд. Конечно, разрыв с экономическим традиционализмом должен был в значительной степени усилить склонность к сомнению в незыблемости религиозных традиций, к восстанию против традиционных авторитетов вообще. Но не следует упускать из виду и то, о чем теперь часто забывают: что Реформация означала не полное устра­нение господства церкви в повседневной жизни, а лишь замену прежней формы господства иной; причем замену господства необременительного, практически в те вре­мена малоощутимого, подчас едва ли не чисто фор­мального, в высшей степени тягостной и жесткой рег­ламентацией всего поведения, глубоко проникающей во все сферы частной и общественной жизни. С господ­ством католической церкви, «карающей еретиков, но милующей грешников» (прежде еще в большей степени, чем теперь), мирятся в наши дни народы, обладающие вполне современным экономическим строем, мирились с ним и самые богатые, экономически наиболее развитые страны на рубеже XV и XVI вв. Господство же каль­винизма, в той степени, в какой оно существовало в XVI в. в Женеве и Шотландии, в конце XVI и в начале XVII в. в большей части Нидерландов, в XVII в. в Но­вой Англии, а порой и в самой Англии, ощущалось бы нами теперь как самая невыносимая форма церковного

[62]

контроля над личностью. Именно так и воспринимали это господство широкие слои тогдашнего старого пат­рициата как в Женеве, так и в Голландии и Англии. Ведь реформаторы, проповедовавшие в экономически наиболее развитых странах, порицали отнюдь не чрез­мерность, а недостаточность церковно-религиозного господства над жизнью. Чем же объясняется то, что именно экономически наиболее развитые страны того времени, а в этих странах (как мы увидим из дальней­шего изложения) именно носители экономического подъема — «буржуазные» средние классы, не только мирились с дотоле им неведомой пуританской тиранией, но и защищали ее с таким героизмом, который до того буржуазные классы как таковые проявляли редко, а впоследствии не обнаруживали больше никогда? Это было «the last of our heroism»* , по справедливому опре­делению Карлейля.

Далее, и это самое главное: если даже (как уже было сказано) большее число протестантов среди вла­дельцев капитала и ведущих деятелей современной про­мышленности отчасти можно объяснить их исторически сложившимся сравнительно благоприятным имущест­венным положением, то ряд других явлений свидетель­ствует о том, что причинная связь в некоторых случаях, несомненно, носит иной характер. Остановимся прежде всего хотя бы на следующем: на повсеместно наблюда­емом (будь то в Бадене, Баварии или Венгрии) разли­чии в характере среднего образования, которое в от­личие от протестантов родители-католики обычно дают своим детям. Тот факт, что процент католиков среди учащихся и выпускников средних учебных заведений «повышенного типа» значительно ниже их процентного отношения ко всему населению7, можно, правда, в известной степени объяснить вышеупомянутыми иму­щественными различиями. Но тот факт, что среди аби­туриентов-католиков процент окончивших учебные за­ведения, которые готовят к технической и торгово-про­мышленной деятельности, вообще к буржуазному пред­принимательству (реальные гимназии, реальные учи­лища, гражданские училища повышенного типа. и т.п.), также значительно ниже, чем среди протестантов8 — католики явно предпочитают гуманитарную подготовку

[63]

классических гимназий,— этот факт никак нельзя объяснить вышеназванной причиной; более того, он сам должен быть использован для объяснения незначитель­ного участия католиков в капиталистическом предпри­нимательстве. Еще более показательно другое наблю­дение, свидетельствующее, что среди квалифицирован­ных рабочих современной крупной промышленности мало католиков. Мы имеем в виду следующее явлением как известно, промышленные предприятия получают значительную часть своей квалифицированной рабочей силы из ремесленной среды, как бы предоставляя ре­меслу дело подготовки необходимой им рабочей силы, которую они по окончании подготовки отнимают у ре­месла; среди этих рекрутируемых промышленными пред­приятиями рабочих значительно больше протестантов, чем католиков. Иначе говоря, занятые в ремесле като­лики проявляют больше склонности остаться ремеслен­никами, то есть относительно большее их число стано­вится мастерами внутри данного ремесла, тогда как протестанты в относительно большем количестве устрем­ляются в промышленность, где они пополняют ряды квалифицированных рабочих и служащих предприятий9. В этих случаях, несомненно, налицо следующее при­чинное соотношение: своеобразный склад психики, при­витый воспитанием, в частности тем направлением вос­питания, которое было обусловлено религиозной атмо­сферой родины и семьи, определяет выбор профессии и дальнейшее направление профессиональной деятель­ности.

Незначительная роль католиков в торгово-промыш­ленной сфере современной Германии тем более пора­зительна, что она противоречит издавна10 наблюдаемой и поныне действующей закономерности: национальные и религиозные меньшинства, противостоящие в качестве, «подчиненных» какой-либо другой «господствующей» группе, обычно — именно потому, что они добровольно или вынужденно отказываются от политического вли­яния и политической деятельности,— концентрируют все свои усилия в сфере предпринимательства: этим путем наиболее одаренные их представители стремятся удовлетворить свое честолюбие, которое не находит себе применения на государственной службе. Так об­стояло дело с поляками в России и Восточной Пруссии, где они, несомненно, шли по пути экономического про-

[64]

гресса (в отличие от поляков Галиции, стоявших у власти), так же—с гугенотами во Франции Людови­ка XIV, с нонконформистами и квакерами в Англии и — last not least* — с евреями на протяжении двух тысячелетий. Между тем католики Германии не под­тверждают эту закономерность, во всяком случае так, чтобы это бросалось в глаза; надо сказать, что и в прошлом, в те времена, когда в Англии и Голландии католиков либо преследовали, либо только терпели, они в отличие от протестантов ничем особенным не проявляли себя в области экономики. Скорее можно считать установленным, что протестанты (особенно сторонники тех течений, которые будут подробно рас­смотрены в дальнейшем) как в качестве господствую­щего, так и в качестве подчиненного слоя населения, кик в качестве большинства, так и в качестве мень­шинства проявляли специфическую склонность к эко­номическому рационализму, которую католики не обна­руживали и не обнаруживают ни в том, ни в другом положении11. Причину различного поведения предста­вителей названных вероисповеданий следует поэтому искать прежде всего в устойчивом внутреннем своеоб­разии каждого вероисповедания, а не только в его внешнем историко-политическом положении12.

Нам надлежит прежде всего выяснить, какие эле­менты этого своеобразия названных вероисповеданий действовали, а отчасти и продолжают действовать в указанном выше направлении. При поверхностном под­ходе и под влиянием современных представлений легко может сложиться следующая интерпретация данного противоречия: большая «отчужденность от мира», свой­ственная католицизму, аскетические черты его высших идеалов должны были воспитать в его приверженцах известное равнодушие к земным благам. Эта аргумен­тация действительно лежит в основе распространенной в наши дни сравнительной оценки обоих вероиспове­даний. Протестанты, используя эту схему, подвергают критике аскетические (действительные или мнимые) идеалы жизненного уклада католиков, католики же в свою очередь упрекают протестантов в «материализме», к которому привела их секуляризация всего содержа­ния жизни. Один современный писатель счел возмож-

[65]

ным сформулировать противоположность обоих веро­исповеданий так, как она проявилась в их отношении к предпринимательской деятельности, следующим об­разом: «Католик... спокойнее; наделенный значительно более слабой склонностью к приобретательству, он пред­почитает устойчивое обеспеченное существование, пусть с меньшим доходом, рискованной, тревожной жизни, подчас открывающей путь к почестям и богатству. На­родная мудрость гласит: либо хорошо есть, либо спо­койно спать. В данном случае протестант склонен хо­рошо есть, тогда как католик предпочитает спокойно спать»13. Слова «любить хорошо поесть» если не пол­ностью, то в какой-то степени в самом деле правильно определяют мотивы поведения церковно индифферент­ной части протестантов Германии и для настоящего времени. Однако в других случаях дело обстоит совер­шенно иначе, причем не только в прошлом: английских, голландских и американских пуритан характеризовало как раз обратное, то есть отрицание «радостей жизни», и, как мы увидим из дальнейшего, именно эта их черта наиболее важна для нашего исследования. Так, фран­цузский протестантизм очень долго сохранял (и в ка­кой-то степени сохранил вплоть до наших дней) харак­тер кальвинистских церквей, особенно тех, которые были «под крестом», характер, сформировавшийся в период религиозных войн. И тем не менее — или, как мы поставим вопрос в дальнейшем, быть может, именно поэтому — он, как известно, был одним из главных носителей промышленного и капиталистического раз­вития Франции и в той мере, в какой это было возможно, несмотря на претерпеваемые им гонения, остался та­ковым. Если серьезность и подчинение всего жизнен­ного уклада религиозным интересам называть «отчуж­дением от мира», тогда надо признать, что французские кальвинисты, были и остаются по крайней мере столь же отчужденными от мира, как, например, католики Северной Германии, для которых их вера, бесспорно, имеет такое первостепенное значение, как ни для одного народа мира. Те и другие в равной степени отличаются от господствующих религиозных партий: как от фран­цузских католиков, полных радости жизни в своих низших слоях и прямо враждебных религии в высших, так и от немецких протестантов, растворивших свою веру в мирском предпринимательстве и, как правило,

[66]

преисполненных религиозного индифферентизма14. Вряд ли какая-либо другая параллель может столь отчетливо показать, что неопределенные представления, подобные (мнимой!) «отчужденности от мира» католицизма или (мнимой!) материалистической «радости жизни» про­тестантизма, и прочие такого рода понятия совершенно неприемлемы в исследовании интересующей нас проб­уемы, хотя бы по одному тому, что, взятые в столь общей форме, они не соответствуют действительности ни в настоящем, ни тем более в прошлом. Если же, несмотря на все вышесказанное, решиться оперировать названными представлениями, то в этом случае необ­ходимо принять во внимание ряд бросающихся в глаза обстоятельств, которые наводят на мысль, не следует ли перевернуть соотношение между неприятием мира, аскезой и церковной набожностью, с одной стороны, и участием в капиталистическом предпринимательстве — с другой, не следует ли рассматривать данные явления не как противоположные, а как связанные внутренним родством.

В самом деле, даже если начать с чисто внешних моментов, бросается в глаза, сколь поразительно боль­шое количество сторонников самого глубокого христи­анского благочестия происходит из купеческой среды. К ним относятся, в частности, самые убежденные пие­тисты. Можно, конечно, рассматривать это как своего рода реакцию глубоких и не предрасположенных к купеческой деятельности натур на «мамонизм», именно так, по-видимому, субъективно воспринимался процесс «обращения» Франциском Ассизским и многими пие­тистами. Что же касается столь широко распростра­ненного явления, как происхождение многих капита­листических предпринимателей крупного масштаба (вплоть до Сесиля Родса) из духовной среды, то его можно в свою очередь объяснить реакцией на аскети­ческое воспитание, полученное в юности. Однако такого рода аргументация оказывается несостоятельной в тех случаях, когда отдельные люди и группы людей сочетают виртуозность в сфере капиталистических деловых от­ношений с самой интенсивной формой набожности; по­добные случаи отнюдь не единичны, более того, их можно считать характерными для тех протестантских церквей и сект, которые имели наибольшее историческое зна­чение. В частности, подобная комбинация всегда обна-

[67]

руживается в кальвинизме, где бы он ни возникал15. Хотя в эпоху Реформации кальвинизм (подобно другим протестантским вероисповеданиям) ни в одной стране не был связан с каким-нибудь определенным классом, тем не менее можно считать характерным и в известной мере «типичным», что среди прозелитов французских гугенотских церквей, например, преобладали монахи и представители торгово-промышленных кругов (купцы, ремесленники), причем это положение сохранилось и в период преследований гугенотов16. Уже испанцам было известно, что «ересь» (то есть нидерландский каль­винизм) способствует «развитию торгового духа», и это вполне соответствует точке зрения сэра У. Петти, из­ложенной в его исследовании причин расцвета капи­тализма в Нидерландах. Готхайн17 с полным основа­нием называет кальвинистскую диаспору «рассадником капиталистического хозяйства»18. Основной причиной описываемого явления можно было бы, конечно, счи­тать превосходство хозяйственной культуры Франции и Нидерландов, с которой преимущественно была свя­зана диаспора, или огромное влияние таких факторов, как изгнание и отрыв от традиционных жизненных ус­ловий19. Однако и в самой Франции XVII в., как явст­вует из борьбы, которую вел Кольбер, дело обстояло совершенно так же. Даже Австрия, не говоря уже о других странах, подчас прямо импортировала протес­тантских фабрикантов. Не все протестантские испове­дания воздействовали одинаково сильно в этом направ­лении. Что касается кальвинизма, то он, по-видимому, проявил себя аналогичным образом и в Германии; в Вуппертале и в других местах «реформатская» вера20 больше, чем другие исповедания, способствовала раз­витию капиталистического духа. Больше, чем, напри­мер, лютеранство, о чем свидетельствуют сравнения, произведенные прежде всего в Вуппертале, как в целом, так и в отдельных случаях21. О подобном же влиянии реформатской веры, обращаясь к Шотландии, говорил Бокль, а из английских поэтов — Китс22. Еще более поразительна связь (о которой также достаточно упо­мянуть) между религиозной регламентацией жизни и интенсивным развитием деловых способностей у целого ряда сект, чье «неприятие мира» в такой же степени вошло в поговорку, как и богатство; это прежде всего относится к квакерам и меннонитам. Роль, которую

[68]

в Англии и Северной Америке играли квакеры, в Нидер­ландах и Германии досталась меннонитам. Тот факт, что даже Фридрих Вильгельм I мирился с пребыванием меннонитов в Восточной Пруссии, несмотря на их ка­тегорический отказ от военной службы (меннониты были главной опорой прусской промышленности), является лишь одной из общеизвестных и многочисленных иллю­страций этого положения (правда, имея в виду характер названного короля, одной из наиболее ярких). Доста­точно известно, наконец, что и пиетистов характеризует то же сочетание самого ревностного благочестия с оче­видными практическими способностями и успехом в делах23; достаточно вспомнить о ситуации на Рейне и о Кальве. Поэтому мы не считаем целесообразным нагромождать дальнейшими примерами эти чисто предварительные замечания. Ибо уже те немногие, которые были здесь приведены, с полной очевидностью свиде­тельствуют об одном и том же: «дух трудовой деятель­ности», «прогресса» и пр., пробуждение которого обычно приписывают протестантизму, не следует понимать как «радость жизни» и вообще придавать этому понятию «просветительский» смысл, как это обычно делают в наши дни. Протестантизм Лютера, Кальвина, Нокса и Фоэта был весьма далек от того, что теперь именуют «прогрессом». Он был откровенно враждебен многим сторонам современной жизни, которые в наше время прочно вошли в быт самых ревностных приверженцев протестантизма. Если вообще пытаться обнаружить какое-либо внутреннее родство между определенными проявлениями старопротестантского духа и современной капиталистической культурой, то искать его следует не в (мнимой) более или менее материалистической или, во всяком случае, антиаскетической «радости жиз­ни», приписываемой протестантизму, а в его чисто ре­лигиозных чертах. Еще Монтескье сказал в «Духе за­конов», что англичане превзошли все народы мира в трех весьма существенных вещах — в набожности, тор­говле и свободе. Не связаны ли успехи англичан в об­ласти приобретательства, а также их приверженность демократическим институтам (что, впрочем, относится к иной сфере причинных отношений) с тем рекордом благочестия, о котором говорит Монтескье?

Стоит только поставить вопрос таким образом, как сразу возникает целый ряд всевозможных, еще лишь

[69]

смутно ощущаемых нами соотношений. Наша задача заключается именно в том, чтобы сформулировать эти неустановившиеся представления с той четкостью, ко­торая вообще достижима при анализе неисчерпаемого многообразия каждого исторического явления. Для этого необходимо отказаться от неопределенных общих по­нятий, которыми мы оперировали до сих пор, и попы­таться проникнуть в сущность того характерного свое­образия и тех различий отдельных религиозных миро­воззрений, которые исторически даны нам в различных направлениях христианской религии.

Предварительно, однако, необходимо сделать еще несколько замечаний. Прежде всего о специфике объ­екта, историческое объяснение которого составит тему дальнейшего изложения: затем о том, в каком смысле подобное объяснение возможно в рамках настоящего исследования.

2. «ДУХ» КАПИТАЛИЗМА

В заголовке стоит несколько претенциозно звучащее понятие — дух капитализма. Что следует под этим по­нимать? При первой же попытке дать нечто вроде «де­финиции» этого понятия возникают известные трудно­сти, вытекающие из самого характера исследователь­ской задачи.

Если вообще существует объект, применительно к которому данное определение может обрести какой-либо смысл, то это может быть только «исторический инди­видуум», то есть комплекс связей, существующих в ис­торической деятельности, которые мы в понятии объеди­няем в одно целое под углом зрения их культурного значения* .

Однако поскольку подобное историческое понятие соотносится с явлением, значимым в своей индивидуаль­ной особенности, оно не может быть определено по прин­ципу «genus proximum, differentia specifica»** , то есть вычленено; оно должно быть постепенно скомпоновано из отдельных составных частей, взятых из исторической действительности. Полное теоретическое определение

[70]

нашего объекта будет поэтому дано не в начале, а в конце нашего исследования. Другими словами, лишь в ходе исследования (и это будет его наиболее важным резуль­татом) мы придем к заключению, как наилучшим образом, то есть наиболее адекватно интересующей нас точке зре­ния, сформулировать то, что мы здесь понимаем под «духом» капитализма. Эта точка зрения в свою очередь (к ней мы еще вернемся) не является единственно воз­можной при изучении интересующих, нас исторических явлений. Другие точки зрения привели бы к выявлению других «существенных» черт как данного, так и любого другого исторического явления. Из этого следует, что под «духом» капитализма можно или должно понимать отнюдь не только то, что нам представляется наиболее суще­ственным для нашей постановки проблемы. Это объясняет­ся самой спецификой «образования исторических поня­тий», методической задачей которого является не под­ведение действительности под абстрактные родовые поня­тия, а расчленение ее на конкретные генетические связи, всегда сохраняющие свою специфически индивидуальную окраску.

Если мы все-таки попытаемся установить объект, анализ и историческое объяснение которого составляют цель настоящего исследования, то речь будет идти не об его понятийной дефиниции, а (на данной стадии во всяком случае) лишь о предварительном пояснении того, что мы имеем в виду, говоря о «духе» капитализма. Подобное пояснение в самом деле необходимо для понимания того, что является предметом данного исследования. Для этой цели мы воспользуемся документом упомянутого «духа», документом, в котором с почти классической ясностью отражено то, что нас прежде всего интересует; вместе с тем данный документ обладает тем преимуществом, что он полностью свободен от какой бы то ни было прямой связи с религиозными представлениями, следовательно, не со­держит никаких благоприятных для нашей темы пред­посылок.

Этот документ гласит: «Помни, что время — деньги; тот, кто мог бы ежедневно зарабатывать по десять шил­лингов и тем не менее полдня гуляет или лентяйничает дома, должен — если он расходует на себя всего только шесть пенсов — учесть не только этот расход, но считать, что он истратил или, вернее, выбросил сверх того еще пять шиллингов.

[71]

Помни, что кредит — деньги. Тот, кто оставляет у меня еще на некоторое время свои деньги, после того как я должен был вернуть их ему, дарит мне проценты или столько, сколько я могу выручить с их помощью за это время. А это может составить значительную сумму, если у человека хороший и обширный кредит и если он умело пользуется им.

Помни, что деньги по природе своей плодоносны и способны порождать новые деньги. Деньги могут родить деньги, их отпрыски могут породить еще больше и так далее. Пять шиллингов, пущенные в оборот, дают шесть, а если эти последние опять пустить в оборот, будет семь шиллингов три пенса и так далее, пока не получится сто фунтов. Чем больше у тебя денег, тем больше по­рождают они в обороте, так что прибыль растет все быстрее и быстрее. Тот, кто убивает супоросную свинью, уничтожает все ее потомство до тысячного ее члена. Тот, кто изводит одну монету в пять шиллингов, уби­вает (!) все. что она могла бы произвести: целые ко­лонны фунтов.

Помни пословицу: тому, кто точно платит, открыт кошелек других. Человек, рассчитывающийся точно к установленному сроку, всегда может занять у своих дру­зей деньги, которые им в данный момент не нужны.

А это бывает очень выгодно. Наряду с прилежанием и умеренностью ничто так не помогает молодому чело­веку завоевать себе положение в обществе, как пунк­туальность и справедливость во всех его делах. Поэтому никогда не задерживай взятых тобой взаймы денег ни на один час сверх установленного срока, чтобы гнев твоего друга не закрыл для тебя навсегда его кошелек.

Следует учитывать, что самые незначительные дей­ствия оказывают влияние на кредит. Стук твоего мо­лотка, который твой кредитор слышит в 5 часов утра и в 8 часов вечера, вселяет в него спокойствие на целых шесть месяцев; но если он увидит тебя за бильярдом или услышит твой голос в трактире в часы, когда ты должен быть за работой, то он на следующее же утро напомнит тебе о платеже и потребует свои деньги в тот момент, когда их у тебя не окажется.

Кроме того, аккуратность показывает, что ты пом­нишь о своих долгах, то есть что ты не только пункту­альный, но и честный человек, а это увеличивает твой кредит.

[72]