Часть 2.

также их эвристическое значение. Конкретное каузальное сведение отдельных событий в историческом исследова­нии, по существу, носит такой же характер. Так, напри­мер, объясняя, как проходила кампания 1866 г., необхо­димо сначала (мысленно) установить, как в случае идеальной целерациональности расположили бы свои войска Мольтке и Бенедикт, если бы каждый из них был полностью осведомлен не только о той ситуации, в которой находится он, но и о ситуации противника. Затем с этой конструкцией сравнивается фактическое расположение войск в упомянутой кампании, чтобы по­средством такого расположения каузально объяснить отклонение от идеального случая, которое могло быть обусловлено ложной информацией, заблуждением, логи­ческой ошибкой, личными качествами полководца или не­стратегическими факторами. Таким образом, и здесь (ла­тентно) используется идеально-типическая конструкция.

Конструированные социологические понятия идеаль­но-типичны не только в применении к внешним событиям, но и к явлениям внутренней жизни людей. «Предполага­емый смысл» реального поведения в подавляющем боль­шинстве случаев сознается смутно или вообще не созна­ется. Действующий индивид лишь неопределенно «ощу­щает» этот смысл, а отнюдь не знает его, «ясно его себе не представляет»; в своем поведении он в большинстве случаев руководствуется инстинктом или привычкой. Очень редко люди, а при массово-однородном поведении лишь отдельные индивиды отчетливо осознают его (ра­циональный или иррациональный) смысл. В реальной действительности подлинно эффективное, то есть пол­ностью осознанное и ясное по своему смыслу, поведе­ние — всегда лишь пограничный случай. Об этом необхо­димо помнить при исследовании реальности в историче­ской и социологической науке. Однако последнее обстоя­тельство не должно препятствовать образованию социо­логических понятий посредством классификации возмож­ных типов «предполагаемого смысла», то есть исходя из того, что поведение действительно ориентировано на его субъективно осознанный смысл. В социологическом ис­следовании, объектом которого является конкретная ре­альность, необходимо постоянно иметь в виду ее отклоне­ние от теоретической конструкции; установить степень и характер такого отклонения — непосредственная задача социологии.

[624]

Исследователю очень часто приходится делать выбор между методологически неясными и ясными, но нереаль­ными «идеально-типическими» процессами. При такой альтернативе в научном анализе следует отдавать пред­почтение вторым.

2. ПОНЯТИЕ СОЦИАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ

1. Социальное действие (включая невмешательство или терпеливое приятие) может быть ориентировано на прошедшее, настоящее или ожидаемое в будущем пове­дение других. Оно может быть местью за прошлые обиды, защитой от опасности в настоящем или мерами защиты от грозящей опасности в будущем. «Другие» могут быть отдельными лицами, знакомыми или неопределенным множеством совершенно незнакомых людей. (Так, на­пример, «деньги» служат средством обмена, которое действующее лицо принимает потому, что ориентирует свои действия на ожидание готовности со стороны много­численных незнакомых и неопределенных «других» в свою очередь принять их впоследствии в процессе обме­на.)

2. Не все типы действия — в том числе и внешнего — являются «социальными» в принятом здесь смысле. Вне­шнее действие не может быть названо социальным в том случае, если оно ориентировано только на поведение вещных объектов. Внутреннее отношение носит социаль­ный характер лишь в том случае, если оно ориентировано на поведение других. Так, например, действия религиоз­ного характера несоциальны, если они не выходят за пределы созерцания, прочитанной в одиночестве молитвы и т. д. Хозяйствование (отдельного индивида) социально только тогда и постольку, если и поскольку оно принима­ет во внимание поведение других. В самом общем и формальном выражении, следовательно, — если в таком хозяйствовании отражено признание третьими лицами фактических прав данного индивида распоряжаться своим хозяйством по своему усмотрению. В материальной сфере подобная ситуация может быть выражена, например, в том, что в таком хозяйствовании при потреблении при­нимается во внимание также и будущая потребность треть­их лиц, и «запасы» отчасти ориентируются на это; или если при производстве продуктов в основу ориентации положен предполагаемый спрос на них третьих лиц в будущем.

[625]

3. Не все типы взаимоотношения людей носят соци­альный характер; социально только то действие, которое по своему смыслу ориентировано на поведение других. Столкновение двух велосипедистов, например, не более чем происшествие, подобное явлению природы. Однако попытка кого-нибудь из них избежать этого столкнове­ния — последовавшая за столкновением брань, потасовка или мирное урегулирование конфликта — является уже «социальным действием».

4. Социальное действие не идентично ни а) единооб­разному поведению многих людей, ни б) тому, на которое влияет поведение других, а) Если многие люди на улице открывают во время дождя зонты, то это (как правило) не означает, что действие человека ориентировано на поведение других; это просто однотипные действия для защиты от дождя, б) Известно, что на поведение челове­ка оказывает сильное влияние просто тот факт, что он находится среди столпившейся «массы» людей (предмет «массовой психологии», исследуемой в работе Лебона); такое поведение определяется как поведение, обусловлен­ное массовостью. Индивид может также оказаться объек­том массового воздействия со стороны рассеянных масс людей, если они влияют на него одновременно или после­довательно (например, через прессу), и он воспринимает их поведение как поведение многих. Реакции определен­ного типа становятся возможны только благодаря тому факту, что индивид ощущает себя частью «массы», дру­гие реакции, напротив, этим затрудняются. Вот почему какие-либо события или действия могут вызвать у чело­века в толпе самые разнообразные чувства — веселость, ярость, воодушевление, отчаяние и любые другие аффек­ты, которые не возникли бы в результате тех же причин у индивида в одиночестве (или не возникли бы с такой легкостью), при этом (во многих случаях по крайней мере) между поведением индивида и фактом его причаст­ности к толпе может не быть осознанной связи. Подобное поведение, обусловленное (или отчасти обусловленное) только фактом присутствия в толпе как таковым, выра­жающееся в простой реакции на данное обстоятельство и не соотнесенное с ним по своему смыслу, не входит в понятие «социального действия» в установленном нами значении. Правда, различие здесь с уверенностью провести трудно. Так, например, не только демагог, но и сама массовая аудитория может в различной степени и с

[626]

различной отчетливостью осмысливать свою связь с фак­том «массовости». Далее, просто «подражание» поведе­нию других (чему Г. Тард с полным основанием придает большое значение) не является специфически «социаль­ным поведением», если оно только реактивно и не ориен­тировано на поведение другого лица. Граница и в данном случае настолько размыта, что в ряде случаев едва ли можно провести должное различие. Однако тот факт, что индивид заимствует у других что-либо показавшееся ему целесообразным, не составляет социального действия в нашем понимании. Ориентация здесь не на поведение другого; индивид посредством наблюдения ознакомился с известными объективными возможностями, и на них он ориентируется в своем поведении. Его действие каузаль­но, но не осмысленно определено поведением другого лица. Напротив, если поведению других подражают пото­му, что оно «модно», считается традиционным, образцо­вым, «престижным», или из каких-либо иных соображе­ний такого рода, то такое подражание по своему смыслу соотнесено либо с поведением того, кому подражают, либо с поведением третьих лиц, либо с поведением тех и других. Между этими типами есть, конечно, множество промежуточных стадий. Феномен обусловленности массо­востью и феномен подражания не разделяются четкими границами, являют собой пограничные случаи социально­го действия и будут еще неоднократно встречаться в нашем изложении, например в разделе о традиционном действии (р. II). Причина недостаточной четкости границ объясняется в данном, как и в других случаях, тем, что ориентация на поведение других и смысл собственного действия далеко не всегда могут быть однозначно уста­новлены или даже осознаны, а еще реже — осознаны полностью. Уже по одному тому далеко не всегда можно уверенно разграничить простое «влияние» и осмысленную «ориентацию». Однако концептуально их разделять необ­ходимо, хотя чисто «реактивное» подражание имеет по крайней мере такое же социологическое значение, как «социальное поведение» в собственном смысле слова. Социология занимается отнюдь не одним «социальным действием», но оно являет собой (во всяком случае, для той социологии, которой мы здесь занимаемся) ее цент­ральную проблему, конститутивную для нее как для нау­ки. Впрочем, тем самым мы отнюдь не утверждаем, что эта проблема вообще важнее других.

[627]

II. МОТИВЫ СОЦИАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ

Социальное действие, подобно любому другому пове­дению, может быть: 1) целерациональным, если в основе его лежит ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве «условий» или «средств» для дости­жения своей рационально поставленной и продуманной цели, 2) ценностно-рациональным, основанным на вере в безусловную — эстетическую, религиозную или любую другую — самодовлеющую ценность определенного пове­дения как такового, независимо от того, к чему оно приве­дет; 3) аффективным, прежде всего эмоциональным, то есть обусловленным аффектами или эмоциональным со­стоянием индивида; 4) традиционным; то есть основан­ным на длительной привычке.

1. Чисто традиционное действие, подобно чисто реак­тивному подражанию (см. предыдущий параграф), нахо­дится на самой границе, а часто даже за пределом того, что может быть названо «осмысленно» ориентированным действием. Ведь часто это только автоматическая реакция на привычное раздражение в направлении некогда усвоен­ной установки. Большая часть привычного повседневного поведения людей близка данному типу, занимающему определенное место в систематизации поведения не только в качестве пограничного случая, но и потому, что верность привычке может быть здесь осознана различным образом и в различной степени (об этом ниже). В ряде случаев этот тип приближается к типу № 2.

2. Чисто аффективное действие также находится на границе и часто за пределом того, что «осмысленно», осознанно ориентировано; оно может быть не знающим препятствий реагированием на совершенно необычное раздражение. Если действие, обусловленное аффектом, находит свое выражение в сознательной эмоциональной разрядке, мы говорим о сублимации. В таком случае этот тип уже почти всегда близок к «ценностной рационализа­ции», или к целенаправленному поведению, или к тому и другому.

3. Ценностно-рациональная ориентация действия от­личается от аффективного поведения осознанным опре­делением своей направленности и последовательно пла­нируемой ориентацией на нее. Общее их свойство заклю­чается в том, что смысл для них состоит не в достижении

[628]

какой-либо внешней цели, а в самом определенном по свое­му характеру поведении как таковом. Индивид действует под влиянием аффекта, если он стремится немедленно удовлетворить свою потребность в мести, наслаждении, преданности, блаженном созерцании или снять напряже­ние любых других аффектов, какими бы низменными или утонченными они ни были.

Чисто ценностно-рационально действует тот, кто, не­взирая на возможные последствия, следует своим убеж­дениям о долге, достоинстве, красоте, религиозных пред­начертаниях, благочестии или важности «предмета» лю­бого рода. Ценностно-рациональное действие (в рамках нашей терминологии) всегда подчинено «заповедям» или «требованиям», в повиновении которым видит свой долг данный индивид. Лишь в той мере, в какой человеческое действие ориентировано на них — что встречается доста­точно редко и в очень различной, большей частью весьма незначительной степени, — можно говорить о ценностно-рациональном действии. Как станет ясно из дальнейшего изложения, значение последнего настолько серьезно, что позволяет выделить его в особый тип действия, хотя здесь и не делается попытка дать исчерпывающую в ка­ком-либо смысле классификацию типов человеческого действия.

4. Целерационально действует тот индивид, чье пове­дение ориентировано на цель, средства и побочные ре­зультаты его действий, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам и, на­конец, отношение различных возможных целей друг к другу, то есть действует, во всяком случае, не аффектив­но (прежде всего не эмоционально) и не традиционно. Выбор между конкурирующими и сталкивающимися це­лями и следствиями может быть в свою очередь ориенти­рован ценностно-рационально — тогда поведение целе­рационально только по своим средствам. Индивид может также включить конкурирующие и сталкивающиеся це­ли — без ценностно-рациональной ориентации на «запо­веди» и «требования» — просто как данные субъективные потребности в шкалу по степени их сознательно взвешен­ной необходимости, а затем ориентировать свое поведе­ние таким образом, чтобы эти потребности по возможно­сти удовлетворялись в установленном порядке (принцип «предельной полезности»). Ценностно-рациональная ориентация действия может, следовательно, находитьс

[629]

в различных отношениях с целерациональной ориента­цией. С целерациональной точки зрения ценностная рациональность всегда иррациональна, и тем иррацио­нальнее, чем больше она абсолютизирует ценность, на которую ориентируется поведение, ибо она тем в меньшей степени принимает во внимание последствия совершае­мых действий, тем безусловнее для нее самодовлеющая ценность поведения как такового (чистота убеждения. красота, абсолютное добро, абсолютное выполнение своего долга). Впрочем, абсолютная целерациональность дей­ствия тоже в сущности лишь пограничный случай.

5. Действие, особенно социальное, очень редко ориен­тировано только на тот или иной тип рациональности, и самая эта классификация, конечно, не исчерпывает типы ориентаций действия; они являют собой созданные для социологического исследования понятийно чистые типы, к которым в большей или меньшей степени приближается реальное поведение или — что встречается значительно чаще — из которых оно состоит. Для нас доказательст­вом их целесообразности может служить только резуль­тат исследования.

III. СОЦИАЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ

Социальным «отношением» мы будем называть пове­дение нескольких людей, соотнесенное по своему смыслу друг с другом и ориентирующееся на это. Следовательно, социальное отношение полностью и исключительно состо­ит в возможности того, что социальное поведение будет носить доступный (осмысленному) определению харак­тер: на чем эта возможность основана, здесь значения не имеет.

1. Тем самым признаком данного понятия служит— пусть даже минимальная — степень отношения одного индивида к другому. Содержание этого отношения может быть самым различным: борьба, вражда, любовь, друж­ба, уважение, рыночный обмен, «выполнение» соглаше­ния, «уклонение» или отказ от него, соперничество эконо­мического, эротического или какого-либо иного характе­ра; сословная, национальная или классовая общность (в последнем случае — если такие отношения выходят за рамки простых совместных действий и являются социаль­ным поведением; см. об этом ниже). Таким образом, поня­тие «социальное отношение» как таковое ничего не го-

[630]

ворит о том, идет ли речь о «солидарности» действующих лиц или о прямо противоположном.

2. Речь здесь идет о предполагаемом участниками эмпирическом смысле — о действительном или усреднен­ном в конкретном случае, о конструированном в «чистом» типе, но никогда — о нормативно «правильном» или ме­тафизически «истинном». Социальное отношение имеется даже в тех случаях, когда речь идет о таких социальных образованиях, как «государство», «церковь», «сообщест­во», «брак» и т.д., и полностью и исключительно состоит в возможности того, что доступное определению действие, соотнесенное с действием другого по своему смыслу, было, есть и будет.

Об этом следует всегда помнить во избежание суб­станциального толкования указанных понятий. «Государ­ство», например, перестает «существовать» в социологи­ческом смысле, как только исчезает возможность функ­ционирования определенных типов осмысленно ориенти­рованного социального действия. Такая возможность может быть очень большой или минимальной. Однако только в этом смысле и в той мере, в какой она действи­тельно (приближенно) существовала или существует, существовало или существует и данное социальное отно­шение. Никакого другого ясного смысла утверждение, что какое-либо «государство» существует или уже не существует, не может иметь.

3. Мы никоим образом не утверждаем, что индивиды, соотносящие свое поведение друг с другом, вкладывают в социальное отношение одинаковый смысл или что каж­дый из них внутренне принимает смысл установки своего контрагента, что, следовательно, в этом смысле здесь существует взаимность. «Дружба», «любовь», «уваже­ние», «верность договору», «чувство национальной общности», присущие одной стороне, могут наталкивать­ся на прямо противоположные установки другой. Если данные индивиды связывают со своим поведением раз­личный смысл, социальное отношение является объек­тивно «односторонним» для каждого из его участников. Однако и в этом случае их поведение соотнесено, по­скольку действующий индивид предполагает (может быть, ошибаясь или в какой-то степени неверно), что определенная установка по отношению к нему (действую­щему лицу) присуща и его партнеру, и на такое ожида­ние он ориентирует свое поведение, что может в свою

[631]

очередь иметь (и обычно имеет) серьезные последствия как для его поведения, так и для дальнейших отношений между данными индивидами. Объективно «двусторон­ним» отношение может быть лишь постольку, поскольку его содержание соотнесено таким образом, что оно со­ответствует ожиданиям партнеров; так, например, если установка отца соотносится с установкой его детей хотя бы приближенно так, как того ожидает (в отдельном или типическом случае) отец. В реальной действительности социальное отношение, полностью покоящееся на обоюд­ных соответствующих друг другу по своему смыслу уста­новках, — есть пограничный случай. Однако отсутствие обоюдности лишь тогда исключает (по нашей термино­логии) «социальное отношение», когда в результате этого исчезает взаимная соотнесенность поведения сторон. Здесь, как и всегда, есть множество самых разнообраз­ных промежуточных стадий.

4. Социальное отношение может быть преходящим или длительным, то есть основанным на возможности того, что повторяемость поведения, соответствующего смыслу этого отношения (то есть считающегося таковым и ожидаемого), существует. Следовательно, только нали­чие такой возможности, то есть вероятности повторения соответствующего данному смыслу поведения, — и ничто иное — означает, что социальное отношение в данном случае «существует»; об этом всегда следует помнить во избежание неверных представлений. Утверждение, что «дружба» или «государство» существует, означает, таким образом, только одно: мы {наблюдающие) предполагаем наличие в настоящем или прошлом возможности, которая заключается в том, что на основании определенного рода установки определенных людей поведение их обычно про­ходит в рамках усреднение предполагаемого смысла. Ни­чего другого в приведенном утверждении не заключается (см. № 2). Неизбежная в юридическом мышлении альтер­натива, согласно которой правовое положение определен­ного содержания либо значимо (в юридическом смысле), либо нет, а правовое отношение либо существует, либо нет, в социологическом понимании, следовательно, не при­сутствует.

5. Содержание социального отношения может изме­няться: так, например, в политических отношениях соли­дарность может превратиться в коллизию, вызванную столкновением интересов. Следует ли в подобных случаях

[632]

говорить о возникновении «новых» отношении или о но­вом содержании, которое теперь обрели прежние, — не более чем вопрос терминологической целесообразности, зависящий от продолжительности наступившего измене­ния. Содержание социального отношения может быть также частично неизменным, частично меняющимся.

6. Смысловое содержание, констатирующее социаль­ное отношение на длительное время, может быть сформу­лировано в «максимах», следования которым, усреднен­ного или приближенного по своему смыслу, стороны ждут от своих партнеров и на которые они в свою очередь (ус-редненно или приближенно) ориентируют свое поведение. Чем рациональнее — по цели или ценности — ориенти­ровано данное поведение, тем более применим такой метод. Очевидно, что в случае эротических или вообще аффективных отношений (например, основанных на ува­жении) возможность рациональной формулировки пред­полагаемого смыслового содержания значительно мень­ше, чем, скажем, при заключении делового контракта.

7. Содержание социального отношения может быть сформулировано по взаимному соглашению. Это означа­ет, что все его участники дают определенные заверения (то ли друг другу, то ли вообще) по поводу своего пове­дения в будущем. В этом случае каждый участник согла­шения рассчитывает— в той мере, в какой он рассужда­ет рационально,— прежде всего обычно на то (с различ­ной степенью надежности), что другой будет в своем пове­дении ориентироваться на смысл соглашения так, как он (то есть первое действующее лицо) этот смысл понимает. Свое поведение он ориентирует частично на подобное ожидание целерационально (в зависимости от степени его лояльности), частично ценностно-рационально—на «долг», который он усматривает в том, чтобы в свою очередь «соблюдать» соглашение в соответствии с тем, как он понимает его смысл. На этом мы здесь остановимся.

IV. ТИПЫ СОЦИАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ. НРАВЫ. ОБЫЧАИ.

В области социального поведения обнаруживается фактическое единообразие, то есть последовательность действий с типически идентично предполагаемым смыс­лом повторяется отдельными индивидами или (эвентуаль­но одновременно) многими. Такими типами поведени

[633]

занимается социология в отличие от истории, исследующей каузальное сведение важных, имеющих решающее зна­чение, единичных связей.

Фактически существующую возможность единообра­зия в установках социального поведения мы будем на­зывать нравами, в том случае, если (и в той мере, в ка­кой) их существование внутри определенного круга лю­дей объясняется просто привычкой. Нравы мы будем называть обычаем, если фактические привычки укореня­лись в течение длительного времени. Обычай мы будем оп­ределять как «обусловленный интересами-», если (и в той мере, в какой) возможность его эмпирического наличия обусловлена только чисто целерациональной ориентацией поведения отдельных индивидов на одинаковые ожидания.

1. К нравам относится и «мода». «Мода» будет при­числяться к нравам в том случае (обратном тому, что было сказано об обычае), если причиной ориентации ста­новится нечто новое в поведении. 'Мода близка «услов­ности», так как, подобно «условности», она (большей частью) связана с сословными престижными интересами. Подробнее этим вопросом мы здесь заниматься не будем.

2. «Обычаем» в отличие от «условности» и «права» мы будем называть не гарантированное внешним образом правило, которым действующее лицо фактически руко­водствуется добровольно — то ли просто «не задумыва­ясь», то ли из «удобства» или по каким-либо другим при­чинам — и вероятного следования которому оно из тех же соображений может ждать от людей того же круга. В этом смысле обычаи не являются чем-то «значимым»; ни от кого не «требуют» их соблюдения. Переход от этого к условности и праву, конечно, точно установлен быть не может. Традиции повсюду стали источником значимости. В настоящее время «принято» завтракать более или ме­нее определенным образом, однако никто не «обязан» следовать данной традиции (разве что посетители ресто­ранов); однако это не всегда было принято. Напротив, манера одеваться, даже в той мере, в какой она связана с нравами, теперь в значительной степени уже преврати­лась в условность.

3. Многочисленные бросающиеся в глаза проявления единообразия в социальном поведении, прежде всего (но не только) в экономическим поведении, объясняются от­нюдь не ориентацией на какую-.чибо считающуюся «зна­чимой» норму, но и не обычаем, а просто тем фактом, что

[634]

данный тип социального поведения, по существу, больше всего в среднем соответствует, по субъективной оценке индивидов, их естественным интересам и что на эти взгляды и знания они ориентируют свое поведение. В ка­честве примера можно привести ценообразование на «свободном» рынке. Индивиды, интересы которых связа­ны с рынком, ориентируют свое поведение, рассматривае­мое ими как «средство», на собственные типические субъ­ективные хозяйственные интересы в качестве «цели» и на столь же типические ожидания предполагаемого поведе­ния других в качестве «условий» для достижения этой цели. По мере того как они действуют таким образом — чем более целерационально их поведение, тем более сход­ны их реакции на данные ситуации, — возникают едино­образие, регулятивность и длительность установки и по­ведения, которые часто обладают значительно большей стабильностью, чем поведение, ориентированное на нор­мы и обязанности, считающиеся «обязательными» в опре­деленном кругу. Тот факт, что ориентация только на собственные и чужие интересы достигает эффекта, кото­рого обычно пытаются — и очень часто тщетно — добить­ся с помощью норм, привлек пристальное внимание ис­следователей, прежде всего в области экономики. Можно даже считать, что именно это наблюдение явилось одним из факторов, определивших возникновение политической экономии как науки. Однако значимость указанного явле­ния распространяется и на все остальные сферы чело­веческого поведения. В своей неосознанности и внутрен­ней свободе оно представляет собой полярную противо­положность, с одной стороны, всем видам внутренней связанности привычными «обычаями», с другой — под­чинению нормам, которые считаются рациональными по своей ценности. Одним из существенных компонентов «ра­ционализации» поведения является замена внутреннего следования привычным обычаям планомерной адаптацией к констелляции интересов. Конечно, понятие «рационали­зации» поведения подобной заменой не исчерпывается. Ибо, помимо этого, «рационализация» поведения может — позитивно — идти в направлении сознательной ценност­ной рационализации или — негативно — вытеснять не только обычаи, но и аффективное поведение и, наконец, двигаться в направлении чисто целерациональном, от­вергающем ценностную рациональность поведения. С та­кой многозначностью в истолковании понятия «рациона-

[635]

лизации» поведения мы еще не раз встретимся в дальней­шем. (Концептуализация этого явления будет дана ниже.)

4. Стабильность обычая (как такового) основана, в сущности, на том, что индивид, не ориентирующийся на него в своем поведении, оказывается вне рамок «приня­того» в его кругу, то есть должен быть готов переносить всякого рода мелкие и крупные неудобства и неприятно­сти, пока большинство окружающих его людей считается с существованием обычая и руководствуется им в своем поведении. Стабильность констелляции интересов осно­вана сходным образом также на том, что индивид, не ориентирующийся в своем поведении на интересы дру­гих — не «считающийся» с ними, — вызывает их противо­действие или приходит к не желаемому и не предпола­гаемому им результату, вследствие чего может быть на­несен урон его собственным интересам.

V. ПОНЯТИЕ ЛЕГИТИМНОГО ПОРЯДКА

Поведение, особенно социальное поведение, а также социальные отношения могут быть ориентированы инди­видами на их представление о существовании легитимно-го порядка. Возможность такой ориентации мы будем называть «значимостью» данного порядка.

1. Под «значимостью» порядка следует понимать не­что большее, чем простое единообразие социального поведения, обусловленное обычаем или констелляцией интересов. Если агентства по транспортировке мебели регулярно предлагают свои услуги ко времени предпола­гаемых переездов, то такая регулярность основана на их заинтересованности. Если мелочной торговец обходит свою клиентуру в определенные дни месяца или недели, то это либо результат длительной привычки, либо также проявление его заинтересованности (товарно-денежный оборот в районе). Однако если чиновник ежедневно явля­ется в бюро в определенный час, то такое его поведение вызвано не только привычкой (обычаем) и не только собственными интересами, которые он мог бы принимать или не принимать во внимание (хотя отмеченные мо­менты играют здесь известную роль); как правило, это вызвано «значимостью» для него системы (служебной регламентации), выражающейся в требовании, наруше­ние которого не только принесло бы ему вред, но и (в большинстве случаев) несовместимо (в большей или

[636]

меньшей степени) с его «чувством долга» как рацио­нальной ценностью.

2. Содержание социальных отношений мы будем на­зывать «порядком» только в тех случаях, когда поведе­ние (в среднем и приближенно) ориентируется на отчет­ливо определяемые максимы. Говорить о «значимости» порядка мы будем только в тех случаях, когда факти­ческая ориентация на эти максимы происходит хотя бы отчасти (то есть в той степени, в какой она может иг­рать практическую роль) потому, что они считаются значимыми для поведения индивида, то есть обязатель­ными для него, или служат ему образцом, достойным подражания. В действительности в основе ориентации действующих лиц на систему лежат различные мотивы. Однако тот факт, что наряду с другими мотивами тре­бования системы хотя бы для ряда людей служат об­разцом и обязательным условием их деятельности, то есть сохраняют для них значимость, увеличивает — и часто в очень значительной степени — вероятность ори­ентации поведения на данный порядок.

Порядок, устойчивость которого основана только на целерациональных мотивах, в целом значительно лабиль­нее, чем тот порядок, ориентация на который основана только на обычае, привычке к определенному поведе­нию (наиболее распространенный тип внутреннего отно­шения). Однако последний еще несравненно более ла­билен, чем порядок, обладающий престижем, в силу ко­торого он диктует нерушимые требования и устанавлива­ет образец поведения, то есть чем порядок, обладающий «легитимностью». Совершенно очевидно, что в реальной действительности нет четких границ между чисто традици­онно или чисто ценностно-рационально мотивированной ориентацией на порядок и верой в его легитимность.

3. «Ориентировать» поведение на «значимость» по­рядка можно, конечно, не только «следуя» его (усред-ненно понятому) смыслу. Даже в тех случаях, когда этот (усреднение понятый) смысл «обходят» или созна­тельно «нарушают», на поведение в ряде случаев про­должает оказывать действие возможность того, что поря­док в какой-то мере сохраняет свою значимость (в ка­честве обязательной нормы). Прежде всего из чисто целерациональных соображений. Вор, скрывая свой поступок, ориентируется на значимость законов уголов­ного права. Он вынужден скрывать его именно потому,

[637]

что в определенной среде порядок сохраняет свою «зна­чимость». Однако, оставляя в стороне этот пограничный случай, очевидно следующее: очень часто нарушение по­рядка ограничивается более или менее многочисленными частичными проступками или этому нарушению пыта­ются с большей или меньшей убедительностью придать облик легитимности. Но бывает, что в самом деле сосу­ществуют различные понимания смысла данной систе­мы; тогда каждое из них «значимо» для социологии в той мере, в какой оно определяет реальное поведе­ние. Социологу не представляет труда признать сосуще­ствование значимости различных противоречащих друг другу систем внутри одного и того же круга людей. Ведь даже отдельный индивид может ориентировать свои действия на противоречащие друг другу системы. И не только последовательно, как это случается каждо­дневно, но и в рамках одного действия. Человек, участ­вующий в дуэли, ориентирует свое поведение на кодекс чести; скрывая же свои действия или, наоборот, пред­став перед судом, он ориентируется на уголовное зако­нодательство. Правда, если обход или нарушение (в среднем принятого) смысла какого-нибудь порядка пре­вращается в правило, то значимость такого порядка становится уже ограниченной или вообще утрачивается. Следовательно, значимость и отсутствие значимости определенного порядка не являются в социологии абсо­лютной альтернативой, подобно тому как это имеет ме­сто в юриспруденции с ее непреложными целями. На­против, здесь границы между обоими случаями стерты; «значимы», как мы уже указывали, могут быть одно­временно противоположные друг другу системы, каждая из них — в той мере, в какой существует вероятность того, что поведение действительно будет ориентировано на нее.

Тот, кто знаком с литературой по данному вопросу, вспомнит о понятии «порядка» у Р. Штаммлера в ци­тированной нами в предварительных замечаниях книге, блестяще написанной, как и все его работы, в которой, однако, он совершенно неверно и путано рассматривает эту проблему. Штаммлер не только не разделяет эмпи­рическую значимость и значимость нормативную, но, более того, не понимает, что социальное поведение ори­ентируется не только на «порядок»; и прежде всего по­рядок превращается у него, логически совершенно не­правомерно, в «форму» социального поведения, а затем

[638]

ему приписывается та роль по отношению к «содержа­нию», которую играет «форма» в теоретико-познава­тельном смысле. (Других ошибок мы здесь касаться не будем. )

Действительно, хозяйственная деятельность, напри­мер, ориентируется (в первую очередь) на представле­ние о скудости определенных, имеющихся в наличии средств удовлетворения потребностей по сравнению с (предполагаемыми) потребностями, и на предполагаемое в настоящем и будущем поведение третьих лиц, распо­лагающих теми же средствами. Однако при этом хозяй­ственная деятельность в выборе своих средств, конечно, ориентируется, кроме того, на те «порядки», значимость которых в качестве законов и условностей известна дей­ствующему лицу; то есть ему известно, что их наруше­ние вызовет определенную реакцию третьих лиц. Это чрезвычайно простое эмпирическое положение дел Штам­млер безнадежно запутал и, в частности, объявил, что каузальное отношение между системой и реальным по­ведением концептуально невозможно. Между юридиче­ски догматической, нормативной значимостью системы и эмпирическим явлением действительно нет каузаль­ного отношения; здесь возможны только такие вопросы: «относится» ли юридически данное эмпирическое явле­ние к {правильно интерпретируемому) порядку? Должен ли он считаться для него (нормативно) значимым? И если да, то что он в качестве нормативно значимого от него требует? Между возможностью того, что пове­дение ориентируется на представление о значимости так или иначе усреднение понятого порядка, и экономиче­ским поведением, безусловно, существует (при извест­ных условиях) каузальное отношение в самом обычном смысле слова. Для социологии именно такая возмож­ность ориентации на это представление и есть значимый порядок как таковой.

VI. ТИПЫ ЛЕГИТИМНОГО ПОРЯДКА: УСЛОВНОСТЬ И ПРАВО

1. Легитимность порядка может быть гарантирована только внутренне, а именно:

1) чисто аффективно: эмоциональной преданностью:

2) ценностно-рационально: верой в абсолютную зна­чимость порядка в качестве выражения высочайших

[639]

непреложных ценностей (нравственных, эстетических или каких-либо иных);

3) религиозно: верой в зависимость блага и спасения от сохранения данного порядка.

II. Легитимность порядка может быть гарантирована также (или только) ожиданием специфических внеш­них последствий, следовательно, интересом, причем это ожидание особого рода.

Порядком мы будем называть: а) условность, если ее значимость внешне гарантиро­вана возможностью того, что любое отклонение натолк­нется внутри определенного круга людей на (относи­тельно) общее и практически ощутимое порицание; б) право, если порядок внешне гарантирован возмож­ностью (морального или физического) принуждения, осуществляемого особой группой людей, в чьи непосред­ственные функции входит охранять порядок или предот­вращать нарушение его действия посредством приме­нения силы.

1. Условностью мы будем называть «обычай», кото­рый считается в определенном кругу людей «значимым» и невозможность отклонения от которого гарантиру­ется порицанием. В отличие от права (в принятом нами смысле слова) здесь отсутствует специальная группа людей, осуществляющая принуждение. Если Штаммлер видит критерий различия между условностью и правом в совершенно «добровольном» подчинении, то это не соответствует обычному словоупотреблению и не под­тверждается его собственными примерами. Следование «условности» (в обычном смысле слова), то есть необ­ходимость придерживаться принятой манеры приветст­вия, одежды, определенных границ в общении по форме и содержанию, весьма серьезно «ожидается» от инди­вида как обязательное соответствие принятым образцам и отнюдь не предоставляется его свободному решению на манер того, как обычай позволяет индивиду по своему усмотрению выбирать свои трапезы.

При нарушении условности (например, «профессио­нальной этики») социальный бойкот со стороны людей одной профессии часто оказывается значительно более действенной и ощутимой карой, чем та, которую мог бы вынести судебный приговор. Здесь отсутствует только специальная группа людей, гарантирующая повинове­ние (у нас это судьи, прокуроры, чиновники, судебные

[640]

исполнители и т.д.). Однако граница эта не может быть точно очерчена. Пограничным случаем конвенцио­нальной гарантии, переходящей в правовую гарантию системы, является угроза подлинного организованного бойкота. В нашей терминологии это уже средство юри­дического принуждения. В данном случае нас не инте­ресует то обстоятельство, что гарантией условности может быть не только порицание, но и другие средства (как, например, использование права хозяина дома при поведении, нарушающем условность, принятую в данном кругу людей). Решающим здесь является то, что такие (часто жесткие) меры принуждения применяет отдель­ный человек именно в качестве конвенционального по­рицания, а не специально предназначенная для этого группа людей.

2. Мы в данном случае считаем решающим для поня­тия «права» (которое для других целей может быть определено совершенно иным образом) наличие специ­альной группы принуждения. Она, разумеется, совсем не должна быть всегда похожа на то, к чему мы при­выкли теперь. Прежде всего, совсем не обязательно на­личие «судебной» инстанции. Такой группой может быть, например, «род» (в вопросах кровной мести и «фай-ды»), если для его реакции действительно значимы установления какой-либо системы. Впрочем, это крайний случай того, что можно еще считать «юридическим при­нуждением». Как известно, международное право часто не признавалось «правом», ввиду того что оно не гаран­тировано наличием надгосударственной принудитель­ной власти. Для принятой здесь (из соображений целе­сообразности) терминологии порядок, гарантированный извне только ожиданием порицания и репрессий — сле­довательно, конвенционально и констелляцией интере­сов, — где отсутствует группа людей, действия которых специально направлены на его сохранение, не может быть определен как «право». Вполне вероятно, что в рамках юридической терминологии определение это мо­жет быть противоположным.

Средства принуждения здесь иррелевантны. Сюда от­носится даже «братское предупреждение», принятое в ряде сект в качестве первичной меры мягкого воздей­ствия на грешников, при условии что оно основано на определенном правиле и совершается специальной груп­пой людей. То же можно сказать о порицании, выска-

[641]

занном цензорами, если оно служит средством гаранти­ровать «нравственные» нормы поведения, а тем более о моральном принуждении, которое осуществляет церковь. Следовательно, «право» может быть иерократическим и политическим, может быть гарантировано статутами какого-либо объединения или авторитетом главы дома, сообществами или ассоциациями. Свод правил поведе­ния студентов в рамках данного концептуального опре­деления также имеет значение «права». Само собой разумеется, что сюда относятся и не обеспеченные пра­вовой санкцией случаи, предусмотренные в секции 888 § 2 свода процессуальных норм гражданского права. «Leges imperfectae» и категория не караемых судом обязательств суть формы юридического языка, в кото­рых косвенным образом определены границы или усло­вия применения принуждения. Насильственно введен­ные правила дорожного движения в этом смысле — право (см. § 157, 242 свода гражданских законов).

3. Значимый порядок не обязательно должен быть общим, абстрактным по своему характеру. Значимое «правовое положение» и «судебное решение» в конкрет­ном случае совсем не всегда были так резко отграни­чены одно от другого, как нам представляется вполне естественным сегодня. «Система» может поэтому приме­няться к отдельному конкретному случаю. Все остальное относится уже к социологии права. Наиболее целесооб­разно, как мы полагаем, пользоваться (если особо не оговорено обратное) современным представлением об отношении правовых положений к судебным решениям.

4. «Внешне» гарантированные системы могут быть гарантированы и «внутренне». Взаимоотношения между правом, условностью и этикой не составляют проблемы для социологии. «Этическим» социология считает тот критерий, для которого специфическая ценностно-ра­циональная вера людей служит нормой человеческого поведения, пользующегося предикатом «хорошего» в нравственном отношении, так же как поведение, при­меняющее предикат «красивый», прилагает к своему определению эстетический критерий. В этом смысле этические нормативные представления могут очень силь­но влиять на поведение людей, без какой-либо внеш­ней гарантии. Подобное обычно происходит в тех слу­чаях, когда нарушение указанных норм серьезно не за­трагивает чужих интересов. Однако часто соблюдение

[642]

норм гарантируется религией; они могут гарантиро­ваться и конвенционально (в смысле используемой здесь терминологии) посредством вынесения порицания при их нарушении или бойкота, а также юридически посредством санкций уголовного и гражданского права или вмешательства полиции.

Подлинно значимая в социологическом смысле этика в большинстве случаев обычно гарантируется тем, что ее нарушение может вызвать неодобрение, то есть гаран­тируется конвенционально. Однако не все (во всяком случае, не обязательно) конвенционально или юридиче­ски гарантированные системы претендуют на этическую нормативность, причем правовые, в ряде случаев чисто целерациональные по своему характеру, претендуют еще в значительно меньшей степени, чем конвенцио­нальные. Следует ли относить к сфере «этики» распро­страненное в определенном кругу представление о значи­мости или не следует (то есть рассматривать его в по­следнем случае «просто» как условность или «просто» как норму права), решается для эмпирической социологии только в соответствии с тем, какое понятие «этического» фактически определяло или определяет поведение в дан­ном кругу людей. Поэтому никакого обобщения здесь быть не может.

[643]

Текст приводится по изданию:

Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. — М.: Прогресс, 1990. —808 с.— (Социологич. мысль Запада).