Часть 4.

В одной статье мы читаем о b -распаде следующее: "Когда эта ситуаци

возникла впервые, альтернативы выглядели мрачно. Физики были поставлены

перед выбором: либо согласиться с крахом закона сохранения энергии, либо

поверить в существование новой и невиданной частицы. Эта частица,

испускаемая вместе с протоном и электроном при распаде нейтрона, могла

спасти устои физики, поскольку предполагалось, что именно она отвечает за

энергетическое равновесие. Это было в начале 30-х гг., когда введение новой

частицы еще не было столь обычным, как сегодня. Тем не менее, лишь слегка

поколебавшись, физики выбрали вторую возможность". (287) На самом же деле и

выбор был вовсе не из двух возможностей, и "колебания" были совсем не

легкими.

В хорошо известном учебнике по философии физики мы узнаем, что (1) "закону

(или принципу) сохранения энергии был брошен серьезный вызов экспериментами

по b -распаду, результаты которых были неоспоримы";

(2) "тем не менее, закон не был отброшен, и было допущено существование

новых частиц ("нейтрино"), чтобы привести этот закон в соответствие с

экспериментальными данными"; (3) "основанием для этого допущения было то,

что отрицание закона сохранения лишило бы значительную часть нашего

физического знания его систематической связности" (288)- (289)

Все три пункта - ошибочны. Первый ошибочен, ибо никакой закон не может быть

поставлен под сомнение из-за одного только эксперимента. Второй - ибо новые

научные гипотезы нужны не для того только, чтобы заделывать трещины между

данными и теорией, но для того, чтобы предсказывать новые факты. Третий

ошибочен потому, что все было наоборот: тогда казалось, что только

отрицание закона сохранения спасло бы "систематическую связность" нашего

физического знания.

(г4) Заключение. Требование непрерывного роста

Нет ничего такого, что можно было бы. назвать решающими экспериментами, по

крайней мере, если понимать под ними такие эксперименты, которые способны

немедленно опрокидывать исследовательскую программу. На самом деле, когда

одна исследовательская программа терпит поражение и ее вытесняет другая,

можно - внимательно вглядевшись в прошлое - назвать эксперимент решающим,

если удается увидеть в нем эффектный подтверждающий пример в пользу

победившей программы и очевидное доказательство провала той программы,

которая уже побеждена (придав этому тот смысл, что данный пример ни когда

не мог быть "прогрессивно объяснен" или просто "объяснен" в рамках

побежденной программы ) . Но ученые, конечно, не всегда правильно оценивают

эвристические ситуации. Сгоряча ученый может утверждать, что его

эксперимент разгромил программу, а часть научного сообщества - тоже сгоряча

- может согласиться с его утверждением. Но если ученый из "побежденного"

лагеря несколько лет спустя предлагает научное объяснение якобы "решающего

эксперимента" в рамках якобы разгромленной программы (или в соответствии с

ней), почетный титул может быть снят и "решающий эксперимент" может

превратиться из поражения программы в ее новую победу.

Примеров сколько угодно. В XVIII веке проводилось множество экспериментов,

которые, как свидетельствуют данные историко-социологического анализа,

воспринимались очень многими как "решающие" свидетельства против

галилеевского закона свободного падения и ньютоновской теории тяготения. В

XIX столетии было несколько "решающих" экспериментов, основанных на

измерениях скорости света, которые "опровергали" корпускулярную теорию и

затем оказались ошибочными в свете теории относительности . Эти "решающие"

эксперименты были потом вычеркнуты из джастификационистских учебников как

примеры постыдной близорукости или претензиозной зависти. (Недавно они

снова появились в некоторых новых учебниках, на этот раз с тем, чтобы

иллюстрировать неизбежную иррациональность научных стилей). Однако, в тех

случаях, когда мнимые "решающие эксперименты" производились на самом деле

гораздо позднее того, как были разгромлены программы, историки обвиняли

тех, кто сопротивлялся им, в глупости, подозрительности или недопустимом

подхалимстве по отношению к тем, кому эти программы были обязаны своим

рождением. (Вошедшие ныне в моду "социологи познания" - или "психологи

познания" - хотели бы объяснить подобные положения исключительно в

социальных или психологических терминах, тогда, как они, как правило,

объясняются принципами рациональности. Типичный пример - объяснение

оппозиции Эйнштейна к принципу дополнительности Бора тем, что "в 1926 г.

Эйнштейну было сорок семь лет. Этот возраст может быть расцветом жизни, но

не для физика". (290))*

Учитывая сказанное ранее, идея скороспелой рациональности выглядит

утопической. Но эта идея является отличительным признаком большинства

направлений в эпистемологии. Джастификационистам хотелось бы, чтобы научные

теории были доказательно обоснованы еще прежде, чем они публикуются;

пробабилисты возлагают надежды на некий механизм, который мог бы,

основываясь на опытных данных, немедленно определить ценность (степень

подтверждения) теории; наивные фальсификационисты верили, что по крайней

мере элиминация теории есть мгновенный результат вынесенного экспериментом

приговора. (291) Я, надеюсь, показал, что все эти теории скороспелой

рациональности - и мгновенного обучения - ложны. В этой главе на примерах

показано, что рациональность работает гораздо медленнее, чем принято

думать, и к тому же может заблуждаться. Сова Минервы вылетает лишь в

полночь. Надеюсь также, что мне удалось показать следующее: непрерывность в

науке, упорство в борьбе за выживание некоторых теорий, оправданность

некоторого догматизма - все это можно объяснить только в том случае, если

наука понимается как поле борьбы исследовательских программ, а не отдельных

теорий. Немного можно понять в развитии науки, если держать за образец

научного знания какую-либо изолированную теорию вроде "Все лебеди белые",

которая живет сама по себе, не относясь к какой-либо большой

исследовательской программе. Мой подход предполагает новый критерий

демаркации между "зрелой наукой", состоящей из исследовательских программ,

и "незрелой наукой", работающей по затасканному образцу проб и ошибок.

(292) Например, мы имеем гипотезу, затем получаем ее опровержение и спасаем

ее с помощью вспомогательной гипотезы, не являющейся ad hoc, в том смысле,

о котором шла речь выше. Она может предсказывать новые факты, часть которых

могут даже получить подкрепление. (293) Такой "прогресс" может быть

достигнут и при помощи лоскутной, произвольной серии разрозненных теорий.

Для хорошего ученого такой суррогат прогресса не являетс

удовлетворительным;

может быть, он даже отвергнет его как не являющийся научным в подлинном

смысле. Он назовет такие вспомогательные гипотезы просто "формальными",

"произвольными", "эмпирическими", "полуэмпирическими" или даже "ad hoc".

(294)

Зрелая наука состоит из исследовательских программ, которыми

предсказываются не только ранее неизвестные факты, но, что особенно важно,

предвосхищаются также новые вспомогательные теории; зрелая наука, в отличие

от скучной последовательности проб и ошибок, обладает "эвристической

силой". Вспомним, что положительная эвристика мощной программы с самого

начала задает общую схему предохранительного пояса: эта эвристическая сила

порождает автономию теоретической науки.

В этом требовании непрерывного роста заключена моя рациональна

реконструкция широко распространенного требования "единства" или "красоты"

науки. Оно позволяет увидеть слабость двух - по видимости весьма различных

- видов теоретической работы. Во-первых, слабость программ, которые,

подобно марксизму или фрейдизму, конечно являются "едиными", предлагают

грандиозный план, по которому определенного типа вспомогательные теории

изобретаются для того, чтобы поглощать аномалии, но которые в

действительности всегда изобретают свои вспомогательные теории вослед одним

фактам, не предвидя в то же время других . (Какие новые факты предсказал

марксизм, скажем, начиная с 1917 г.?) Во-вторых, она бьет по приглаженным,

не требующим воображения скучным сериям "эмпирических" подгонок, которые

так часто встречаются, например, в современной социальной психологии.

Такого рода подгонки способны с помощью так называемой "статистической

техники" сделать возможными некоторые "новые" предсказания и даже

наволхвовать несколько неожиданных крупиц истины. Но в таком

теоретизировании нет никакой объединяющей идеи, никакой эвристической силы,

никакой непрерывности. Из них нельзя составить исследовательскую программу,

и в целом они бесполезны .

Мое понимание научной рациональности, хотя и основанное на концепции

Поппера, все же отходит от некоторых его общих идей. До известной степени

присоединяюсь как к конвенционалистской позиции Леруа в отношении теорий,

так и к конвенционализму Поппера по отношению к базисным предложениям. С

этой точки зрения, ученые (и, как я показал, математики (297)) поступают

совсем не иррационально, когда пытаются не замечать контрпримеры, или, как

они предпочитают их называть, "непокорные" или "необъяснимые" примеры, и

рассматривают проблемы в той последовательности, какую диктует

положительная эвристика их программы, разрабатывают и применяют свои

теории, не считаясь ни с чем. (298) Вопреки фальсификационистской морали

Поппера, ученые нередко и вполне рационально утверждают, что

"экспериментальные результаты ненадежны или что расхождения, которые, мол,

существуют между данной теорией и экспериментальными результатами, лежат на

поверхности явлений и исчезнут при дальнейшем развитии нашего познания".

(299) И поступая так, они могут вовсе не идти "вразрез с той критической

установкой, которая... должна характеризовать ученого". (300) Разумеется,

Поппер прав, подчеркивая, что "догматическая позиция верности однажды

принятой теории до последней возможности имеет важное значение. Без нее мы

никогда не смогли бы разобраться в содержании теории - мы отказались бы от

нее прежде, чем обнаружили всю ее силу; и как следствие ни одна теория не

могла бы сыграть свою роль упорядочения мира, подготовки нас к будущим

событиям или привлечения нашего внимания к вещам, которые мы иначе никогда

не имели бы возможность наблюдать". (301) Таким образом, "догматизм"

"нормальной науки" не мешает росту, если он сочетается с попперианским по

духу различением хорошей, прогрессивной нормальной науки, и плохой,

регрессивной нормальной науки; а также, если мы принимаем обязательство

элиминировать - при определенных объективных условиях - некоторые

исследовательские программы.

Догматическая установка науки, которой объясняются ее стабильные периоды,

взята Куном как главная особенность "нормальной науки". (302)

Концептуальный каркас, в рамках которого Кун пытается объяснить

непрерывность научного развития, заимствован из социальной психологии; я же

предпочитаю нормативный подход к эпистемологии. Я смотрю на непрерывность

науки сквозь "попперовские очки". Поэтому там, где Кун видит "парадигмы",

вижу еще и рациональные "исследовательские программы ".

Глава 4

4. ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА ПОППЕРА ПРОТИВ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ПРОГРАММЫ

КУНА

Теперь кратко подведем итоги спора Куна с Поппером.

Мы показали, что Кун прав в своих возражениях против наивного

фальсификационизма, а также когда он подчеркивает непрерывность научного

развития, упорство в борьбе за выживание некоторых научных теорий. Но Кун

неправ, полагая, что, развенчивая наивный фальсификационизм, он тем самым

опрокидывает все виды фальсификационизма. Кун выступает против всей

исследовательской программы Поппера, он исключает всякую возможность

рациональной реконструкции роста науки. Кратко сопоставляя взгляды Юма,

Карнапа и Поппера, Уоткинс замечает, что, по Юму, рост науки индуктивен и

иррационален, по Карнапу,-индуктивен и рационален, по Попперу,- не

индуктивен и рационален (303). Это сопоставление можно продолжить: по Куну,

рост науки не индуктивен и иррационален. С точки зрения Куна, не может быть

никакой логики открытия - существует только психология открытия, (3 04)

Например, по Куну, наука всегда изобилует аномалиями, противоречиями, но в

"нормальные" периоды господствующая парадигма задает образец роста, который

может быть отброшен в период "кризиса". "Кризис" - психологическое понятие,

здесь оно обозначает нечто вроде паники, которой заражаются массы ученых.

Затем появляется новая "парадигма", несоизмеримая со своей

предшественницей. Для их сравнения нет рациональных критериев. Кажда

парадигма имеет свои собственные критерии. Этот кризис уничтожает не только

старые теории и правила, но также и критерии, по которым мы доверяли им.

Новая парадигма приносит совершенно новое понимание рациональности. Нет

никаких сверхпарадигматических критериев. Изменение в науке - лишь

следствие того, что ученые примыкают к движению, имеющему шансы на успех.

Следовательно, с позиции Куна, научная революция иррациональна и ее нужно

рассматривать специалистам по психологии толпы.

Сведение философии науки на психологию науки - не изобретение Куна. Еще

раньше волна психологизма пошла вслед за провалом джастификационизма.

Многие видели в джастификационизме единственно возможную форму

рационализма: конец джастификационизма означал, казалось, конец

рациональности вообще. Крушение тезиса о том, что научные теории могут быть

доказательно обоснованы, что прогресс науки имеет кумулятивный характер,

вызывало панику среди сторонников джастификационизма. Если "открыть -

значит доказать", но доказать ничего нельзя, то и открыть ничего нельзя, а

можно только претендовать на открытие. Поэтому разочарованные

джастификационисты, точнее, экс-джастификационисты, решили, что разработка

критериев рациональности - безнадежное дело и все, что остается, - это

изучать и описывать Научный разум в том виде, как он проявляет себя в

деятельности известных ученых.

После крушения ньютоновской физики Поппер разработал новые, не

джастификационистские критерии. Кое-кто из тех философов, на которых

произвело столь сильное впечатление падение джастификационистской

рациональности, теперь стали прислушиваться, часто из третьих уст, к

необычным лозунгам, выдвинутым наивным фальсификационизмом. Найдя их

несостоятельными, они приняли неудачу наивного фальсификационизма за конец

всякой рациональности. Разработка рациональных критериев опять предстала

как безнадежное предприятие; опять-таки раздались призывы ограничитьс

изучением Научного Разума. (305) Критическая философия должна была уступить

место тому, что Полани назвал "посткритической" философией. Но в

исследовательской программе Куна была новая идея: изучать следует не

мышление отдельного ученого, а мышление Научного Сообщества. Психологи

индивидуума сменяется социальной психологией; подражание великим ученым -

подчинением коллективной мудрости сообщества.

Но Кун просмотрел утонченный фальсификационизм Поппера и ту

исследовательскую программу, начало которой было им положено. Поппер

заменил центральную проблему классического рационализма, старую проблему

поиска оснований, новой проблемой погрешимокритического развития и

приступил к разработке объективных критериев этого развития. Здесь

пытался продвинуть его программу еще дальше. Я думаю, что тот небольшой шаг

вперед, который удалось сделать, достаточен хотя бы для того, чтобы отбить

критические выпады Куна. (306 )

Реконструкция научного прогресса как размножения соперничающих

исследовательских программ, прогрессивных и регрессивных сдвигов проблем,

создает картину научной деятельности, во многом отличную от той, кака

предстает перед нами, если развитие науки изображается как чередование

смелых теорий и их драматических опровержений. В главных чертах эта

реконструкция опирается на идеи Поппера, в особенности на "запрете"

конвенционалистских, т. е. уменьшающих эмпирическое содержание, уловок.

Главное отличие этой реконструкции от первоначального замысла Поппера

состоит, я полагаю, в том, что в моей концепции критика не убивает - и не

должна убивать - так быстро, как это представлялось Попперу. Чисто

негативная, разрушительная критика, наподобие "опровержения" или

доказательства противоречивости не устраняет программу. Критика программы

является длительным, часто удручающе длительным процессом, а к

зарождающимся программам следует относиться снисходительно. ( 307 )

Конечно, можно ограничиться указанием на вырождение исследовательской

программы, но только конструктивная критика с помощью соперничающих

программ приводит к реальному успеху; что же касается поражающих

воображение результатов, то они становятся видны только после рациональной

реконструкции всего процесса.

Нельзя отрицать, что Куну удалось показать, как психология науки способна

раскрывать важные и, прямо скажем, грустные истины. Но психология науки не

может рассчитывать на свою автономию. Рост науки, каким он предстает в

рациональной реконструкции, имеет место, по существу, в мире идей, в

платоновском или попперовском "третьем мире", в мире знания, ясность и

чистота которого не зависит от познающего субъекта. (308 )

Исследовательская программа Поппера направлена на описание этого

объективного роста науки. (309) Исследовательская программа Куна,

по-видимому, стремится к описанию изменения в ("нормальном") научном

мышлении (будь то мышление индивида или целого сообщества). (310). Но

зеркальное отражение третьего мира в мышлении индивидуального ученого -

пусть даже "нормального" - обычно является карикатурой оригинала; если

описывать эту карикатуру, не соотнося ее с оригиналом из третьего мира,

можно получить карикатуру на карикатуру. Нельзя понять историю науки, не

учитывая взаимодействия этих трех миров.

5

ПРИЛОЖЕННИЕ:

ПОППЕР, ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ И "ТЕЗИС ДЮГЕМА-КУАИНА"

Поппер начинал как догматический фальсификационист в 20-х гг., но скоро

осознал несостоятельность этой позиции и воздерживался от публикаций, пока

не придумал методологический фальсификационизм. Это была совершенно нова

идея в философии науки, и выдвинута она была именно Поппером, который

предложил ее как решение проблем, с которыми не мог совладать догматический

фальсификационизм. В самом деле, центральной проблемой философии Поппера

является противоречие между положениями о том, что наука являетс

критической и в то же время подверженной ошибкам. Хотя Поппер предлагал и

последовательную формулировку, и критику догматического фальсификационизма,

он так и не сделал четкого разграничения между наивным и утонченным

фальсификационизмом.

В одной из своих прежних статей 311 я предложил различать три периода в

деятельности Поппера: Поппер0, Поппер1 и Поппер2.. Поппер0 - догматический

фальсификационист, не опубликовавший ни слова: он был выдуман и

"раскритикован" сначала Айером, а затем и другими.312 В этой статье

надеюсь окончательно прогнать этот призрак. Поппер1 - наивный

фальсификационист, Поппер2 - утонченный фальсификационист. Реальный Поппер

развивался от догматического к наивному методологическому

фальсификационизму в 20-х гг.; он пришел к "правилам принятия" утонченного

фальсификационизма в 50-х гг. Этот переход был отмечен тем, что к

первоначальному требованию проверяемости было добавлено требование

"независимой проверяемости",313 а затем и третье требование о том, чтобы

некоторые из независимых проверок приводили к подкреплениям.314 Но реальный

Поппер никогда не отказывался от своих первоначальных (наивных) правил

фальсификации. Вплоть до настоящего времени он требует, чтобы были "заранее

установлены критерии опровержения: следует договориться относительно того,

какие наблюдаемые ситуации, если ни будут действительно наблюдаться,

означают, что теория опровергнута".315 Он и сейчас трактует "фальсификацию"

как исход дуэли между теорией и наблюдением без необходимого участи

другой, лучшей теории. Реальный Поппер никогда не объяснял в деталях

процедуру аппеляции, по результату которой могут быть устранены некоторые

"принятые базисные предложения". Таким образом, реальный Поппер - это

Поппер с некоторыми элементами Поппера2.

Идея демаркации между прогрессивными и регрессивными сдвигами проблем, как

она обсуждалась в этой статье, основана на концепции Поппера; по сути, эта

демаркация почти тождественна его известному критерию демаркации между

наукой и метафизикой.316

Поппер первоначально имел в виду только теоретический аспект проблемных

сдвигов, что нашло выражение в гл. 20 [153] и дальнейшую разработку в

[157]-317 Впоследствии он добавил к этому обсуждение эмпирического аспекта

([160])."8 Однако запрет, наложенный Поппером на "конвенционалистские

уловки" в одних отношениях слишком строг, в других - слишком слаб. Он

слишком строг, поскольку, согласно Попперу, новый вариант прогрессивной

программы никогда не принимает уменьшающую эмпирическое содержание уловку,

специально для поглощения аномалии; в таком варианте невозможны констатации

вроде следующей: "Все тела подчиняются законам Ньютона, за исключением

семнадцати аномальных случаев". Но так как необъясненных аномалий всегда

сколько угодно, я допускаю такие формулировки: объяснение есть шаг вперед

(т. е. является "научным"), если, по крайней мере, оно объясняет некоторые

прежние аномалии, которые не получили "научного" объяснения ранее. Если

аномалии считаются подлинными (хотя и не обязательно неотложными)

проблемами, не так уж важно, придаем ли мы им драматический смысл

"опровержений" или снижаем его до уровня "исключений"; в таком случае

различие чисто лингвистическое. Такой уровень терпимости к ухищрениям ad

hoc позволяет продвигаться вперед даже на противоречивых основаниях.

Проблемные сдвиги могут быть прогрессивными несмотря на противоречия.319

Однако запрет, налагаемый Поппером на уловки, уменьшающие эмпирическое

содержание, также слишком слаб: с его помощью нельзя, например, разрешить

"парадокс присоединения" или исключить ухищрения ad hoc. От них можно

избавиться только потребовав, чтобы вспомогательные гипотезы формировались

в соответствии с положительной эвристикой подлинной исследовательской

программы. Это новое требование подводит нас к проблеме непрерывности в

науке.

Эта проблема была поднята Поппером и его последователями. Когда я предложил

свою теорию роста, основанную на идее соревнующихся исследовательских

программ, я опять-таки следовал попперовской традиции, которую пыталс

улучшить. Сам Поппер еще в своей "Логике открытия" 1934 г. подчеркивал

эвристическое значение "влиятельной метафизики",320 за что некоторые члены

Венского кружка называли его защитником вредной философии.321 Когда его

интерес к роли метафизики ожил в 50-х гг., он написал очень интересный

"Метафизический эпилог" к своему послесловию "Двадцать лет спустя" к

"Логике научного исследования" (в гранках с 1957 г.).322 Но Поппер связывал

упорство в борьбе за выживание теории не с методологической

неопровержимостью, а скорее, с формальной неопровержимостью. Под

"метафизикой" он имел в виду формально определяемые предложения с

кванторами "все" или "некоторые" либо чисто экзистенциальные предложения.

Ни одно базисное предложение не могло противоречить им из-за их логической

формы. Например, высказывание "Для всех металлов существует растворитель" в

этом смысле было бы "метафизическим", тогда как теория Ньютона, взятая сама

по себе, таковой не была бы.323 В 50-х гг. Поппер также поднял проблему,

как критиковать метафизические теории, и предложил ее решение.324 Агасси и

Уоткинс опубликовали несколько интересных статей о роли такой "метафизики"

в науке, в которых связывали ее с непрерывностью научного прогресса.325 Мой

анализ отличается от них тем, что, во-первых, я иду гораздо дальше в

стирании различий между "наукой" и "метафизикой", в смысле, который придан

этим терминам Поппером; я даже воздерживаюсь от употребления термина

"метафизический". Я говорю только о научных исследовательских программах,

твердое ядро которых выступает как неопровержимое, но не обязательно по

формальным, а, возможно, и по методологическим причинам, не имеющим

отношения к логической форме. Во-вторых, резко отделяя дескриптивную

проблему историко-психологической роли метафизики от нормативной проблемы,

различения прогрессивных и регрессивных исследовательских программ,

пытаюсь продвинуть решение последней гораздо дальше, чем это сделано ими.

В заключение, я хотел бы рассмотреть "тезис Дюгема-Куайна" и его отношение

к фальсификацио-низму.

Согласно этому тезису, при достаточном воображении любая теория (состоит ли

она из отдельного высказывания либо представляет собой конъюнкцию из

многих) всегда может быть спасена от "опровержения", если произвести

соответствующую подгонку, манипулируя фоновым (background) знанием, с

которым связана эта теория. По словам Куайна, "любое предложение может

сохранить свою истинность, если пойти на решительную переделку той системы,

в которой это предложение фигурирует... И наоборот, по той же причине ни

одно предложение не обладает иммунитетом от его возможной переоценки".326

Куайн идет дальше и дает понять, что под "системой" здесь можно

подразумевать всю "целостность науки". "С упрямством опыта можно совладать,

прибегнув к какой-либо из многих возможных переоценок какого-либо из

фрагментов целостной системы, [не исключая возможной переоценки самого

упрямого опыта]".327

Этот тезис допускает двойственную интерпретацию. Слабая интерпретаци

выражает только ту мысль, что невозможно прямое попадание эксперимента в

узко определенную теоретическую мишень, и, кроме того, возможно сколько

угодно большое разнообразие путей, по которым развивается наука. Это бьет

лишь по догматическому, но не по методологическому фальсификационизму;

отрицается только возможность опровержения какого-либо изолированного

фрагмента теоретической системы. ^"

При сильной интерпретации тезис Дюгема-Куайна исключает какое бы то ни было

правило рационального выбора из теоретических альтернатив; в этом смысле он

противоречит всем видам методологического фальсификациоиизма. Это различие

не было ясно проведено, хотя оно имеет жизненное значение для методологии.

Дюгем, по-видимому, придерживался только слабой интерпретации: в

теоретическом выборе он видел действие человеческой "проницательности";

правильный выбор всегда нужен для того, чтобы приблизиться к "естественному

порядку вещей".Э2" Со своей стороны, Куайн, продолжая традиции

американского прагматизма Джемса и Льюиса, по-видимому, придерживаетс

позиции, близкой к сильной интерпретации.329

Рассмотрим подробнее слабую интерпретацию тезиса Дюгема-Куайна. Пусть

некоторое "предложение наблюдения" О выражает "упрямый опыт",

противоречащий конъюнкции теоретических (и "наблюдательных") предложений

hi, ha, .... hn, Ji, Ja, ..., Jn, где hi - теория, a Ji - соответствующее

граничное условие. Если запустить "дедуктивный механизм", можно сказать,

что из указанной конъюнкции логически следует О; однако наблюдается О', из

чего следует не-0. Допустим к тому же, что все посылки независимы и все

равно необходимы для вывода О.

В таком случае можно восстановить непротиворечивость, изменяя любое из

предложений, встроенных в наш "дедуктивный механизм". Например, пусть h1 -

предложение "Всегда, когда к нити подвешивается груз, превышающий предел

растяжимости этой нити, она разрывается"; h2-"Вес, равный пределу

растяжимости данной нити - 1 ф."; h3 - "Вес груза, подвешенного к этой нити

==2 ф.". Наконец, пусть О- предложение "Стальная гиря в 2 ф. подвешена на

нити там-то и тогда-то, и при этом нить не разорвалась". Возникающее

противоречие можно разрешить разными способами.

Приведем несколько примеров. (1) Мы отвергаем h3; выражение "подвешиваетс

груз" заменяем выражением "прикладывается сила"; вводим новое граничное

условие: на потолке лаборатории, где производится испытание, прикреплен

скрытый от непосредственного наблюдения магнит (или какой-нибудь другой

источник, возможно, даже неизвестной нам силы). (2) Мы отвергаем На;

предполагается,, что поскольку предел растяжимости нити зависит от ее

влажности, а данная нить увлажнена, то предел ее растяжимости =2 ф. (3) Мы

отвергаем O ; подвешенная гирька в действительности весит только один фунт,

но ее взвесили на испорченных весах. (4) Мы отвергаем О; хотя в этом

предложении зафиксирован факт, разрыва на самом деле не было; дело в том,

что данный факт зафиксирован профессором, известным своими

буржуазно-либеральными взглядами, а его ассистенты, исповедующие

революционную идеологию, привыкли истолковывать все, что скажет этот

профессор, "с точностью до наоборот"; если факт подтверждается, они видят,

что он опровергается. (5) Мы отвергаем h3; данная нить- не просто нить, а

"супернить", а "супернити" вообще не рвутся.330 Можно продолжать до

бесконечности. Пока хватает воображения, действительно можно заменить любую

из посылок, встроенных в "дедуктивный механизм", внося изменения в различно

удаленные от этого "дедуктивного механизма" части нашего знания и, таким

образом, восстанавливая непротиворечивость.

Можно ли из этого вполне банального наблюдения вывести общую формулу

"всякая проверка бросает вызов всей целостности нашего знания"? А почему бы

и нет? Сопротивление этой "холистской догме относительно "глобального"

характера всех проверок"331 со стороны некоторых фальсификационистов

вызвано просто семантическим смешением двух различных понятий "проверки"

(или "вызова") упрямого экспериментального результата, имеющего место в

нашем знании.

Попперовская интерпретация "проверки" (или "вызова") состоит в том, что

данный результат О противоречит ("бросает вызов") конечной хорошо

определенной конъюнкции посылок Т: О&Т не может быть истинной. Но с этим не

будет спорить ни один сторонник тезиса Дюгема-Куайна.

Куайновская интерпретация "проверки" (или "вызова") состоит в том, что

замещение О&Т может быть вызвано некоторым изменением и вне О и Т.

Следствие из О&Т может противоречить некоторому положению Н из какой-либо

удаленной части нашего знания. Однако никакой попперианец не станет этого

отрицать.

Смешение этих двух понятий проверки приводит к некоторым недоразумениям и

логическим промахам. Кое-кто, интуитивно ощущая, что рассуждения по правилу

modus tollens, исходящие из опровержения, могут относиться к весьма неявным

посылкам из целостности нашего знания, отсюда ошибочно заключают, что

ограничение ceteris paribus - это посылка, конъюнктивно соединеная с вполне

очевидными посылками. Но "удар" может наноситься не рассуждением по modus

tollens, а быть следствием последовательного замещения исходного

"дедуктивного механизма".332

Таким образом, "слабый тезис Куайна" тривиальным рассуждением удерживается.

Но "сильный тезис Куайна" вызывает протест и наивного, и утонченного

фальсификациониста.

Наивный фальсификационист настаивает на том, что из противоречивого

множества научных высказываний можно вначале выделить (1) проверяемую

теорию (она будет играть роль ореха), затем (2) принятое базисное

предложение ( молоток), все прочее будет считаться бесспорным фоновым

знанием (наковальня). Дело будет сделано, если будет предложен метод

"закалки" для молотка и наковальни, чтобы с их помощью можно было расколоть

орех, совершая тем самым "негативный решающий эксперимент". Но наивное

"угадывание" в этой системе слишком произвольно, чтобы обеспечить

сколько-нибудь серьезную закалку. (Грюнбаум, со своей стороны, прибегая к

помощи теоремы Бэйеса, пытается показать, что по крайней мере "молоток" и

"наковальня" обладают высокими степенями вероятности, основанными на опыте,

и, следовательно, "закалены" достаточно, чтобы их использовать для колки

орехов.)333

Утонченный фальсификационист допускает, что любая часть научного знани

может быть заменена, но только при условии, что это будет "прогрессивная"

замена, чтобы в результате этой замены могли быть предсказаны новые факты.

При такой рациональной реконструкции "негативные решающие эксперименты" не

играют никакой роли. Он не видит ничего предосудительного в том, что

какая-то группа блестящих исследователей сговариваются сделать все

возможное, чтобы сохранить свою любимую исследовательскую программу

("концептуальный каркас", если угодно) с ее священным твердым ядром. Пока

гений и удача позволяют им развивать свою программу "прогрессивно", пока

сохраняется ее твердое ядро, они вправе делать это. Но если тот же гений

видит необходимость в замене ("прогрессивной") даже самой бесспорной и

подкрепленной теории, к которой он охладел по философским, эстетическим или

личностным основаниям - доброй ему удачи! Если две команды, разрабатывающие

конкурирующие исследовательские программы, соревнуются между собой, скорее

всего, победит та из них, которая обнаружит более творческий талант,

победит - если Бог не накажет ее полным отсутствием эмпирического успеха.

Путь, по которому следует наука, прежде всего определяется творческим

воображением человека, а не универсумом фактов, окружающим его. Творческое

воображение, вероятно, способно найти новые подкрепляющие данные даже дл

самых "абсурдных" программ, если поиск ведется с достаточным рвением.334

Этот поиск новых подтверждающих данных - вполне естественное явление.

Ученые выдвигают фантастические идеи и пускаются в выборочную охоту за

новыми фактами, соответствующими их фантазиям. Это можно было бы назвать

процессом, в котором "наука создает свой собственный мир" (если помнить,

что слово "создает" здесь имеет особый, побуждающий к размышлениям смысл).

Блестящая плеяда ученых, получая финансовую поддержку процветающего

общества для проведения хорошо продуманных экспериментальных проверок,

способна преуспеть в продвижении вперед даже самой фантастической программы

или, напротив, низвергнуть любую, даже самую, казалось бы, прочную цитадель

"общепризнанного знания".

Здесь догматический фальсификационист в ужасе воздевает руки к небу. Пред

ним возникает призрак инструментализма в духе кардинала Беллармино,

выходящий из-под надгробия, под которым он был, казалось, навеки уложен

достижениями ньютоновской "доказательно обоснованной науки". На голову

утонченного фальсификациониста падают обвинения в том, что он, дескать,

создает прокрустовы матрицы, в которые пытается втиснуть факты. Это может

даже изображаться как возрождение порочного иррационалистического альянса

между грубым прагматизмом Джемса и волюнтаризмом Бергсона, некогда

триумфально побежденного Расселом и Стеббингом.335 На самом же деле

утонченный фальсификационизм соединяет в себе "инструментализм" (или

"конвенционализм") со строгим эмпирическим требованием, которого не

одобрили бы ни средневековые "спасатели явлений", вроде Беллармино, ни

прагматисты, вроде Куайна, ни бергсонианцы, вроде Леруа: это требование

Лейбница-Уэвелла-Поппера, согласно которому хорошо продуманное создание

матриц должно происходить гораздо быстрее, чем регистрация фактов, которые

должны быть помещены в эти матрицы. Пока это требование выполняется, не

имеет значения, подчеркивается ли "инструментальный" аспект рождаемых

воображением исследовательских программ для выявления новых фактов и

надежных предсказаний, или же подчеркивается предполагаемый рост

попперовского "правдоподобия; ("verissimilitude"), т.е. выясненного

различия между истинным и ложным содержанием какой-либо из ряда

теоретических версий".33 " Таким образом, утонченный фальсификационизм

объединяет то лучшее, что есть и в волюнтаризме, и в реалистических

концепциях роста научного знания.

Утонченный фальсификационист не принимает сторону ни Галилея, ни кардинала

Беллармино. Он не с Галилеем, ибо утверждает, что наши фундаментальные

теории, каковы бы они были, все же могут выглядеть абсурдом и не иметь

никакой достоверности для божественного ума; но он и не с Беллармино, если

только кардинал не согласится, что научные теории все же могут, в конечном

счете, вести к увеличению истинных и уменьшению ложных следствий и, в этом

строго специальном смысле, могут увеличивать свое "правдоподобие".337

Примечани

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Наиболее значительным приверженцем идеала "вероятной истины" в наше врем

является Р. Карнап. Критический анализ этой концепции и ее исторических

предпосылок см. в моей работе [93].

2 Основными сторонниками идеала "истины как соглашения" являются М. Поляки

и Т. Кун. Критический анализ см.: [134], [136] и [98].

3 С первых страниц своей книги [89] Т. Кун выступает против "кумулятивной"

концепции роста науки. Но своим антикумулятнвизмом он обязан прежде всего

А. Койре, а не К. Поп-перу. А. Койре показал, что позитивизм - плоха

методология для историков науки; историческое развитие физики нельзя понять

вне контекста, создаваемого чередоваввеи "метафизических" исследовательских

программ. Поэтому изменения научного знания связаны с масштабными

катаклизмами метафизических революций. Т. Кун принял эту эстафету у Барта и

Койре; его книга получила столь широкую известность, в частности, благодар

его меткой и неотразимой критике в адрес джастификационистской

историографии, что стало сенсацией в кругу рядовых ученых и историков

науки, до которых эстафета идей Барта, Койре (или Поппера) еще не дошла.

Однако, к сожалению, идеи Куна не свободны от авторитаристских и

иррационалистских обертонов.

4-5 Джастификационисты не раз подчеркивали эту асимметрию между единичными

фактуальными высказываниями и универсальными теориями. См., например,

рассуждения Р. Попкина о Б. Паскале ([152], с. 14). Пробабилисты же

полагают, что теории могут быть не менее прочно установленными, чем

фактуальные высказывания ["Пробабилисты" - так Лакатос называет тех

методологов, которые стремятся использовать аппарат вероятностной логики и

математической теории вероятностей в методологических исследованиях, в

частности для определения степени вероятности (или подтверждения) научных

утверждений" (Никифоров А. Л. Комментарий к статье И. Лакатоса "История и

ее рациональные реконструкции" //Структура и развитие науки. Из Бостонских

исследований по философии науки. М„ 1978. С. 473) - Прим. перев.].

6 На самом деле кое-кто из этих немногих, вслед за Миллем, отказавшись от

явно неразрешимой проблемы индуктивного доказательства (выведени

универсального из частных высказываний), перешли к другой проблеме,

неразрешимость которой гораздо менее очевидна; - выведения одних частных

фактуальных высказываний из других.

7 Основоположники пробабилизма были интеллектуалистами; поздние усили

Карнапа построить эмпирицистский вариант пробабилизма не увенчались

успехом. См.: [93], р. 367. 361, прим. 2.

8 Более подробно см.: [93], р. 353 и далее. [176], р. 683. О

джастификационизме Б. Рассела см.: [91]. р. 167.

10 (1181, р. 144.

11 Отсюда ясно, почему демаркация между доказуемыми фактуальными и

недоказуемыми теоретическими высказываниями имеет такое важное значение дл

догматического фальсификациониста.

12 Должны быть заранее установлены критерии опровержения: следует

договориться относительно того, какие наблюдаемые ситуации, если они будут

действительно наблюдаться, означают, что теория опровергнута" ([163], p. 38

[русск. перев.: с. 247]).

13 Цит. по [161]. К. Поппер замечает: "Я полностью согласен [русск. перев.,

с. 229].

14 [27], pp. 367-368. О "невозможности корректирования" наблюдаемых фактов

см. [26]. Если в приведенном выше отрывке Брейсуэйт дает убедительный ответ

на вопрос о научной объективности, то в другом месте он замечает, что "за

исключением далеко идущих обобщений наблюдаемых фактов. . . полное

опровержение не более возможно, чем полное доказательное обоснование"

([27], р. 19).

15 Об этих посылках и их критику см. [161], гл. 4 и 10 [русск. пер. с.

54-60, 75-78]. Вот почему я, вслед за Поппером. называю этот вариант

фальсификационизма "натуралистическим". "Базисные высказывания" в смысле

Поппера не следует смешивать с базисными высказываниями, о которых идет

речь в указанных главах. Важно отметить, что эти две посылки принимают и

многие джастифвкационнсты, вовсе не являющиеся фальсификационистами: к

экспериментальным доказательствам они могут добавить "интуитивные" (вслед

за Кантом) или "индуктивные" (вслед за Миллеи). Наш фаль-сификационист

допускает только экспериментальные доказательства.

16 Эмпирический базис теории - это множество ее потенциальных

фальсификаторов, то есть множество тех предложений наблюдения, которые

могут опровергнуть эту теорию.

17 Между прочим, Галилей также показал, что, если бы луна была идеально

чистой сферой, то она была бы невидимой: это следовало из его оптики. См.:

[64].

18 На самом деле большинство психологов, отвергнувших джастификационнстский

сенсуализм, сделали это под влиянием философов-прагматистов вроде У.

Джемса, который отрицал объективность знания. И все же влияние Канта -

через О. Кюльпе и Ф. Брентано - и Поппера - через Э. Брунсвика и Д.

Кэмпбелла - определило водораздел в современной психологи; и если даже в

психологии был повержен психологизм, то это благодаря возросшему пониманию

идеи объективности, центральной в философии Канта и Поппера.

20 См. [I61]. гл. 29 ([русск. перев.. с. 1401).

По-видимому, первым философом, подчеркнувшим это, был Фриз в 1837 г. (см.

[I61], гл. 29, прим. 3; русск. перев., с. 140]). Конечно, это частный

случай более общего тезиса о том, что логические характеристики, такие как

вероятность или непротиворечивость, относятся к высказываниям. Так,

например, высказывание "природа непротиворечива" ложно (или, если угодно,

бессмысленно), ибо природа не есть высказывание (или конъюнкци

высказываний).

21 Между прочим, даже это сомнительно.

32 Как говорит Поппер, "фактически окончательного опровержения теории

вообще нельзя провести", а те, кто ожидают какого-то непогрешимого

опровержения, чтобы только затем элиминировать теорию, должны ждать вечно и

никогда не смогут "извлечь из опыта какую-либо пользу" (I61], гл. 9;

[русск. перев., с. 74]).

23 Кант и его английский последователь Уэвелл понимали, что все научные

высказывания, как априорные, так и апостериорные, в равной степени

теоретичны; но они оба полагали, что такие высказывания равно доказуемы.

Кантианцы ясно понимали, что научные высказывания являются теоретическими в

том смысле, что они не пишутся ощущениями на tabula rasa пустого сознания,

и не выводятся дедуктивно или индуктивно из таких же высказываний.

Фактуальное высказывание - только частный случай теоретического

высказывания. В этом Поппер солидарен с Кантом против эмпирицистского

варианта догматизма. Но Поппер сделал следующий шаг: по его мнению,

высказывания науки не только теоретичны, они все также погрешимы и

предположительны.

24 Если гипотетическая планета столь мала, что недоступна даже самым

большим из возможных оптических телескопов, он мог бы испробовать

какой-нибудь совершенно новый прибор (вроде радиотелескопа), который мог бы

позволить "наблюдать" ее, то есть Природу о ней, даже пусть только

косвенно. (Новая "наблюдательная" теория может сама и не быть четко

сформулированной или удостоенной строгой проверки, но это озаботило бы его

не более, чем Галилея заботили подобные ситуации.)

25 По крайней мере до тех пор, пока некая новая исследовательская программа

вытеснит ньютоновскую программу и сможет объяснить это столь упрямое

явление. В таком случае это явление будет извлечено из забвения и

провозглашено "решающим экспериментом".

26 Поппер спрашивает: "Какого же рода клинические реакции могли бы в глазах

психоаналитика опровергнуть не только отдельный его диагноз, но и

психоанализ в целом?" ([162], Р. 38; [русск. перев., с. 247)). А какое

наблюдение могло бы опровергнуть в глазах ньютонианца не только

какое-нибудь частное объяснение, но саму теорию Ньютона?

27 Это ограничение ceteris paribus, как правило, не должно рассматриватьс

как отдельная посылка.

28 Кстати, мы могли бы убедить догматического фальсификациониста в том, что

его критерий демаркации был очень наивным заблуждением. Отказавшись от

него, но сохранив свои основные посылки, он должен был бы изгнать теории из

науки и рассматривать рост научного знания как накопление доказательно

обоснованных базисных предложений. Это действительно было бы последней

фазой классического эмпиризма после того, как испарилась надежда доказывать

или по крайней мере опровергать теории фактами.

29 См. [I61]. разд. 8.

30 Ниже, в III разделе будут приведены еще более убедительные примеры.

31 Это разделение и соответствующая терминология заимствована у Поппера;

см. [I61], гл. 19, [русск. пер. с. 105-107]; [157]. гл. 23, прим. 3 к гл.

26 [русск. пер., т. 2. с. 247. 433].

32 Какой ни возьми вариант консервативного активизма, он не может

объяснить, почему теория тяготения Ньютона должна быть неуязвимой дл

критики; кантианцы ограничивались объяснением прочности геометрии Евклида и

механики Ньютона. Что же касается ньютоновской гравитационной теории и его

оптики (или других областей науки), то они занимали неясную и временами

индуктивистскую позицию.

33 Я не отношу Гегеля к "революционным активистам". Он • его последователи

рассматривали изменение концептуальных каркасов как предопределенный,

неизбежный процесс, в котором индивидуальное творчество или рациональна

критика не играют существенной роли. По этой "диалектике" получается, что

те, кто устремляются вперед, поступают так же неверно, как и те, кто

плетется позади. Умно поступает не тот, кто строит лучшую "тюрьму" или

разрушает своей критикой старую, а тот, кто всегда идет в ногу с историей.

Эта диалектика рассматривает изменение вне связи с критикой.

34 См.: [204], [203], [205].

35 См.. в частности [149], [150] [русск. перев., с. Б-152], [127]. [106],

[107]. Быть может, одной из главных философских заслуг конвенционалистов

было то, что они высветили этот факт: любая теория может быть спасена от

опровержений "конвенционалистскими уловками". (Последний термин введен

Поппером. См. критическое обсуждение конвенционализма Пуанкаре в [161],

особенно гл. 19 и 20, [русск. перев., с. 105- 112]).

36 Пуанкаре вначале разработал свой конвенционализм по отношению к

геометрии [149]. Затем Мильо [127] и Леруа обобщили идею Пуанкаре,

распространив ее на все разветвления современной физики. Пуанкаре [150] с

самого начала подвергает строгой критике бергсонианца Леруа, взглядам

которого он противопоставляет аргументы, защищающие эмпирический

(фальсифицируемый или "индуктивный") характер всей физики, исключа

геометрию и теоретическую механику. Дюгем, в свою очередь, критиковал

Пуанкаре: по его мнению, и ньютоновская механика могла быть опровергнута.

37 Loci classici (здесь: самые характерные примеры (лат.) - Прим. перев.)

этих концепции-140] и [154]. Дюгем не был последовательным революционным

конвенционалистом. Во многом следуя Уэвеллу, он полагал, будто

концептуальные изменения суть лишь приуготовлены" к заключительной, хотя,

быть может, неблизкой, "естественной классификации". "Чем совершенней

теория, - писал он, - тем в большей степени мы осознаем, что логический

порядок, в который она выстраивает экспериментально установленные законы,

есть отражение некоторого порядка бытия". В частности, он отказывалс

призвать, что механика Ньютона действительно "рухнула" и называл теорию

тяготения Эйнштейна проявлением "безумной и лихорадочной погони за новыми

идеями", которая ввергла физику в настоящий хаос, где уже логика сама

блуждает в потемках, а здравый смысл в ужасе бежит прочь". (Из предислови

ко 11-му изданию (1914) его книги [40]).

38 [40]. гл. VI, ї 10.

39 [161]. гл. 30, (русск. перев., с. 145].

40 В атом разделе я обсуждаю "наивный" вариант попперовского

методологического фальсификационизма. Поэтому всюду, где в этой главе стоит

термин методологический фальсификационизм, его можно читать как "наивный

методологический фальсификационизм".

41 [161], гл. 27. [русск. перев., с. 132].

42 Там же, гл. 28, [русск. перев., с. 136-138].

43 [161]. гл. 30 [русск. пер., с. 143]; [166]. pp. 2191-292.

44 См. [163], р. 390 [русск. перев.. с. 360].

45 Обратим внимание, что Поппер весьма тщательно берет термин

"наблюдательный" в кавычки; см. [161], гл. 28 [русск. пер., с. 136-137].

46 Такое разграничение играет какую-то роль в первом и в четвертом типах

решений методологического фальсификациониста.

47 Интересное обсуждение этой темы можно найти у Фейерабенда [57].

48 Можно спросить: не лучше ли было бы отказаться от терминологии

натуралистического фальсифнкацнонизма и окрестить "наблюдательные" теории

"пробными теориями"?

49 См. [161], гл. 22. Многие философы как-то просмотрели важное замечание

Поппера о том, что базисное предложение не может ничего опровергнуть без

помощи хорошо подкрепленной фальсифицирующей гипотезы.

50 См. [161], гл. 30; [русск. перев., с. 145].

51 См. [161]. р. 387.

52 [161], гл. 30, 29; [русск. перев.. с. 148].

53 [159], р. 134; [русск. перев. № 10, с. 44]. В других работах Поппер

подчеркивает, что его метод не может "гарантировать" выживание

сильнейшим. Естественный отбор может ошибаться: сильнейшие могут гибнуть, а

монстры - выживать.

54 См. [155].

55 [161], гл. 82; [русск. перев., с. 213].

56 " Там же, с. 214.

57 В отличие от догматической фальсификации (опровержения). эта

"фальсификация" представляет собой прагматическую, методологическую идею.

Но что же она означает? Ответ Поппера, с которым я не согласен, заключаетс

в следующем: методологическая "фальсификация" указывает на "необходимость

замены фальсифицированных гипотез лучшими гипотезами" ([161]. р. 87; русск.

перев., с. 116]). Это хорошо иллюстрирует тот процесс, который описан мной

в- [92]. когда критическая дискуссия изменяет исходную проблему, но

оставляет старую терминологию. Побочным результатом оказывается изменение

значений терминов.

58 Критерий демаркации догматического фальсификациониста: теория "научна",

если она имеет эмпирический базис.

59 Между прочим, Поппер [161] не совсем четко фиксирует этот момент. Он

пишет: "Конечно, можно интерпретировать понятие наблюдаемое событие а

психологическом смысле. Однако я использую это понятие в таком смысле,

который позволяет заменить его на понятие "событие, характеризующеес

положением и движением макроскопических физических тел" ([161], гл. 28;

[русск. перев.. с. 137]). Например, мы можем признать позитрон, проходящий

через камеру Вильсона в момент t0, наблюдаемым событием, хотя сам позитрон

имеет отнюдь не макроскопическую природу.

60 См. [161]. гл. 68. Действительно, методологический фальсн-фикационизм

является философской основой некоторых из наиболее интересных направлений в

современной статистике. Подход Неймана - Пирсона полностью основывается на

методологическом фальсификационизме. См. также [27]. гл. VI. (К сожалению,

Брейсуэйт истолковывает попперовский критерий демаркации как водораздел

между осмысленными и неосмысленными. а не между научными и не-научными

высказываниями.)

61 [153] [русск. перев., с. 237].

62 Там же, с. 238.

63 [159], р. 133; [русск. перев. № 10, с. 44].

64 Обсуждение этого важного понятия попперовской методологии см. в [93], р.

397 и далее.