Часть 5.

V

Лишь когда станет понятно, насколько современная математическая мысль обогнала предшествующую науку пространственных измерений, как развилась наука отношений, можно дать отчет в том, что математическая физика открывает каждый день все более многочисленные направления научных объективаций. Стилизованная природа лаборатории должна казаться нам менее темной, чем природа, препарированная посредством математической схемы, открытая непосредственному наблюдению. Соответственно объективная мысль с тех пор, как она начала воспитываться органичной (внутренне связной) природой, раскрывается с примечательной глубиной в результате того, что мышление совершенствуется, очищается и подсказывает возможности дополнения. Продолжая размышлять над объектом, субъект имеет больше шансов проникнуть глубже. Вместо того чтобы следовать за метафизиком, отправляющимся на кладбище идей, возникает стремление следовать за математиком, направляющимся в лабораторию. Сегодня смело можно вывесить на двери лаборатории физика или химика платоновское предупреждение: “Негеометр да не войдет”.

Сравним, к примеру, известное наблюдение Декарта над куском воска с опытом над каплей воска в современной микрофизике, и мы увидим разницу в выводах, которые касаются метафизики субстанции, как в объективном, так и в субъективном плане77.

Для Декарта кусок воска — это символ неустойчивости материальных свойств. Ни один аспект ансамбля, ни одно из непосредственных впечатлений не остаются постоянными. Достаточно поднести воск к огню, как его форма, цвет, пластичность, запах начинают меняться. Этот нечеткий опыт свидетельствует, согласно Декарту, о неопределенности объективных качеств. Для него — это школа сомнения. Этот опыт отдаляет исследователя от попыток экспериментального познания тел, каковые представляются более трудными для познания, нежели душа. Если бы рассудок не находил в себе самом основы науки о протяженном, всякая субстанция куска воска испарилась бы вместе со снами воображения. Кусок воска держится лишь на основе интеллигибельной протяженности, так как сами размеры его могут расти или уменьшаться в зависимости от обстоятельств. Такой отказ от опыта как основы размышления в конечном счете имеет решающее значение, несмотря на последующий возврат к изучению протяженности. С самого начала здесь накладывается своего рода вето на всякое развитие экспериментальных исследований, на всякие средства классификации аспектов различий, на попытки найти меру различия, зафиксировать переменные характеристики явления для того, чтобы их различить друг от друга. В объекте прежде всего хотели иметь дело с простотой и единством, с тем, что постоянно. При первой неудаче подвергают сомнению всё. Не замечают координирующей роли искусственного эксперимента, не видят того, что объединенное с опытом мышление в состоянии восстановить органичный и, следовательно, целостный характер феномена. С другой стороны, не учитывая самым тщательным образом уроков опыта, обрекают себя на то, чтобы не видеть и того факта, что подвижность объективного наблюдения непосредственно отражается в подобной же подвижности субъективного опыта. Ведь если воск меняется, то меняюсь и я; меняюсь вместе со своим ощущением, которое в тот момент, когда я о нем думаю, и есть моя мысль, ибо чувствовать означает и думать в широком смысле картезианского cogito. Но Декарт тайно верит в реальность души в качестве субстанции. Ослепленный мгновенным светом cogito, он не сомневается в стабильности я, которое образует субъект суждения я мыслю. Но почему это — одно и то же существо, которое ощущает воск то твердым, то мягким, а не один и тот же воск, который ощущается по-разному в двух разных экспериментах?

Если бы cogito было переведено в пассивную форму — в cogitatur ergo est, то разве активный субъект испарился бы вместе с неустойчивостью и неопределенностью впечатлений?

Декартовская пристрастность к субъективному опыту станет, я думаю, более понятной, если пережить со всей страстью настоящий реальный, научный, объективный эксперимент, если научиться жить по строгим меркам мысли, в жестком равновесии мысли и опыта, ноумена и феномена, т. е. не впадая в иллюзорную веру в бытие объективных и субъективных субстанций.

Обратимся же к современной науке, занятой прогрессирующей объективацией. Физика имеет дело вовсе не с тем воском, который только что принесли с пасеки, а с воском по возможности максимально чистым, химически хорошо определенным, освобожденным от всего лишнего в долгом процессе методичных процедур. Искомый воск, таким образом, есть в некотором роде точный момент метода объективации. Собранный с цветов, он не сохраняет теперь их запаха, хотя сохраняет следы процедур очистки. Он, так сказать, реализован посредством искусственного эксперимента. Без этого эксперимента такой воск в своей чистой форме, которая вовсе не естественна, не существовал бы.

После расплавления маленького кусочка воска в чашке физик подвергает его медленному процессу затвердения. Плавление и затвердение производятся постепенно, с использованием крошечной электропечи, температура в которой точно регулируется изменением силы тока. Таким образом, физик становится хозяином времени, действия которого зависят от изменения температуры. В результате получают капельку воска не только правильной формы, но и правильной поверхностной структуры. Книга микрокосмоса напечатана, остается лишь прочитать ее.

Для изучения поверхности воска направим на каплю пучок рентгеновских монохроматических лучей, следуя очень точной методике и совершенно забыв при этом, разумеется, о естественном белом цвете, природа которого, по мнению донаучной мысли, была простой. Благодаря медленности процесса охлаждения поверхности воска молекулы оказываются ориентированными по отношению к общей плоскости. Эта ориентация вызывает дифракционное рассеяние рентгеновских лучей, которое производит спектрограммы, подобные тем, которые были получены Дебаем и Брэггом для случая кристаллов. Известно, что названные спектрограммы, предвиденные фон Лауэ, обновили кристаллографию и позволили проникнуть во внутреннее строение кристаллов. Подобным же образом и изучение капли воска обновляет и углубляет наши знания о материальных поверхностях. Сколько мыслей вызывает у нас эта развивающаяся эпиграфика материи! Как пишет Жан Трийя: “Явления ориентации... определяют огромное разнообразие поверхностных свойств, таких, как капиллярность, текучесть, сцепление, адсорбция, катализ”78. Именно в этой пленке отношения с внешней средой образуют предмет новой науки — физической химии. Именно здесь метафизики могли бы лучше понять то, как отношения определяют структуру. Если взять диаграммы, начиная с поверхностных и постепенно переходя к тем, что сделаны в более глубоких слоях капли, то заметно, что ориентация молекул постепенно исчезает, микрокристаллы становятся нечувствительными к воздействиям, идущим с поверхности, и наступает полный статистический беспорядок. Между тем в зоне преимущественной ориентации, напротив, явления вполне хорошо упорядочены. Эти феномены обязаны своим существованием прерывным молекулярным полям в слое разделения двух сред, в области материальной диалектики. В этой промежуточной области и возможны странные опыты, которые потрясают традиционное понимание предметов физики и химии и открывают физику возможность воздействовать на химическую природу вещества. (Трийя ссылается в этой связи на опыты по растяжению коллоидных гелей.) Таким образом, уже чисто механическим путем, посредством вытяжки можно вызвать весьма заметные различия в рентгенограммах. Трийя заключает: “Это связано с механическими свойствами, а также с адсорбцией красителей, зависящей от того, ориентирована ли материя посредством обработки вытяжкой или нет; возможно, мы имеем здесь еще неизвестный способ воздействия на химическую активность”79.

Такое чисто механическое воздействие на химическую активность означает в некотором смысле следование картезианскому идеалу. В действительности, однако, искусственный конструктивный характер этого воздействия столь очевиден и стремление к сложности столь явное, что здесь следует усматривать еще одно доказательство научного расширения границ опыта и новый случай некартезианской диалектики.

Впрочем, верно ли, что кристаллизация возможна при отсутствии направляющих полей? Ведь, считая, что она осуществляется под влиянием преимущественно внутренних сил субстанциальной природы, невзирая на направляющее воздействие, приходящее извне, поступают в духе реалистского подхода. Поразительно, в самом деле, рассматривать явление поверхностной кристаллизации (учитывая первоначальную хаотичность), с той точки зрения, что якобы можно говорить о субстанциях, которые поверхностно кристаллизованы перпендикулярно поверхности, и аморфны параллельно поверхности. Эти кристаллические “культуры” нового рода уже весьма много прояснили относительно молекулярных структур80. Как же можно принимать всю эту немыслимую сумму технических средств, гипотез, математических конструкций, которые только что появились с экспериментами на капле воска, и не быть способным счесть неэффективной метафизическую критику картезианского типа. Непрочными здесь являются как раз привходящие обстоятельства, а не связанные друг с другом отношения, которые выражают материальные качества. Достаточно разобраться в этих обстоятельствах, которые запутаны в своей естественной, натуральной форме, чтобы действительно организовать реальное. Качества научной реальности тоже в первую очередь есть функции наших рациональных методов. Для того чтобы организовать, конституировать определенный научный факт, нужно пустить в дело связную технику. Научная деятельность сложна по сути своей. Научная эмпирия развивается на основе сложных и искусственно созданных истин, а не на основе истин случайных и ясных. Разумеется, врожденные истины не бывают включенными в состав науки. Разум следует формировать так же, как нужно формировать опыт.

Следовательно, объективное размышление, совершаемое в стенах лаборатории, приводит нас к прогрессирующей объективации, где одновременно реализуются и новый эксперимент, и новая мысль. Оно отличается от субъективной медитации (стремящейся к сумме ясных и окончательных знаний) самим фактом своего развития, желанием дополнений, которые оно всегда считает возможными. Ученый начинает с программы и заканчивает рабочий день, произнося символ веры, повторяемый ежедневно: “Завтра я буду знать”.

VI

С учетом сказанного рассмотрим теперь проблему научной новизны в чисто психологическом плане. Ясно, что революционное движение современной науки должно глубоко воздействовать на структуру духа. Дух обладает изменчивой структурой с того самого мгновения, когда знание обретает историю, ибо человеческая история со своими страстями, своими предрассудками, со всеми непосредственными импульсами своего движения может быть вечным повторением с начала. Но есть мысли, которые не повторяются с начала; это мысли, которые были очищены, расширены, дополнены. Они не возвращаются к своей ограниченной, нетвердой форме. Научный дух по своей сути есть исправление знания, расширение рамок знания. Он судит свое историческое прошлое, осуждая его. Его структура — это осознание своих исторических ошибок. С научной точки зрения, истинное мыслят как исторический процесс освобождения от долгого ряда ошибок; эксперимент мыслят как очищение от распространенных и первоначальных ошибок. Вся интеллектуальная жизнь науки играет на этом приращении знания на границе с непознанным, поскольку сущность рефлексии в том, чтобы понять, что не было понятно. Небэконовские, неевклидовы, некартезианские мысли подытожены исторической диалектикой, которая представляет собой очищение от ошибок, расширение системы, дополнение мысли. Но пока здесь недостает социальной жизни, человеческой симпатии, направленной на то, чтобы новый научный дух (ННД) приобрел такое же формообразующее значение, как и новая экономическая политика (НЭП). Для многих ученых, страстно относящихся к своим занятиям бесстрастной наукой, интерес к предмету этих занятий совпадает, по существу, с тем изначальным духовным интересом, который связан с судьбой разума. Рейхенбах верно говорит о конфликте поколений, обсуждая проблему смысла науки81. А Комптон, как бы иллюстрируя это, рассказывая о своем визите к Дж. Дж. Томсону в Кембридж, где он встретил его сына Д. П. Томсона, приехавшего на уик-энд, замечает: они забавлялись тем, что рассматривали фотоснимки, полученные с помощью электронных волн. И далее: “Видеть великого старого ученого, потратившего лучшие годы своей жизни на доказательство корпускулярной природы электрона, полным восхищения трудами своего сына, открывшего, что электрон в процессе движения образует волны, было поистине драматично”82.

Действительно, этот пример как нельзя лучше характеризует ту философскую революцию, которая произошла в сравнительно короткий промежуток времени и заставила нас расстаться с представлением об электроне как вещи; можно по достоинству оценить интеллектуальную смелость, которая требуется для такой ревизии реалистских представлений. Физик был вынужден три или четыре раза на протяжении последних двадцати лет перестраивать свой способ мышления и в интеллектуальном плане ломать свою жизнь.

Достаточно эмоционально пережить такой факт, как состояние незавершенности современной науки, чтобы получить представление о том, что такое открытый рационализм. Это состояние удивления перед возможностями и силой теоретической мысли. Как прекрасно сказал Жювэ: “Самый важный элемент прогресса физических наук следует видеть в удивлении перед всяким новым образом или даже новой ассоциацией образов, ибо именно удивление возбуждает всегда довольно равнодушную логику, именно оно заставляет ее строить новые связи, но саму причину этого прогресса, источник удивления нужно искать внутри силовых полей, порождаемых в нашем воображении новыми ассоциациями образов, мощь которых есть мера творческих потенций ученого, который способен соединять их в ансамбли”83.

Перед лицом удивительных принципов новой квантовой механики сам Мейерсон, защищавший с присущим ему блеском и эрудицией классический характер теории относительности, внезапно заколебался. Сомнительно, что нельзя написать “Квантовую дедукцию” для того, чтобы завершить доказательство, предпринятое в “Релятивистской дедукции”. “Признаем... — пишет он, — что по отношению ко всем научным теориям, которые мы исследовали в наших книгах, теория квантов занимает особое место, но нам не представляется возможным распространить на этот случай то, что нам, по нашему мнению, удалось применить в отношении теории относительности”84. По теории Мейерсона, концепция кванта есть по сути своей отклонение от нормы, что эта арифметизация возможностей сродни иррационалистичности. Мы же, напротив, полагаем, что это учение расширяет положительным образом наше понимание реального и является победой нового разума над иррационализмом. Современный кризис в науке — это нормальный кризис роста. Нужно подготовить дух к восприятию квантовых идей, а это можно сделать, лишь систематически организуя расширение научного духа.

Я думаю, что теория относительности уже означает победу в высшей степени индуктивного мышления, что педагогические достижения в дедуктивном доказательстве определенных релятивистских следствий ничуть не лишают эйнштейновскую революцию ее гениального и неожиданного характера. Гениальные идеи волновой механики де Бройля и матричной механики Гейзенберга также появились неожиданно, так сказать, без всякой исторической подготовки. Они отбросили в прошлое классическую и релятивистскую механику, ибо и та и другая представляют теперь всего лишь более или менее грубое приближение более тонких и полных теорий.

Разве всеобщий и неподвижный разум способен усвоить все эти удивительные мысли? Способен ли он не только привести их в порядок, но и подвести под свой порядок? Это, несомненно, тайная надежда Мейерсона. Поскольку Мейерсон доказывает неизменность форм мысли на протяжении столетий, находя даже в современных идеях устойчивые черты, свойственные дикарям, он делает отсюда вывод, что мозг не может эволюционировать быстрее, чем какой-либо другой орган. От этого мейерсоновского тезиса веет, безусловно, благоразумием, и противопоставить ему можно лишь более или менее дерзкие предвосхищения. Разве мозг — не настоящий предмет человеческой эволюции, не исходный росток жизненного порыва? Обладая невероятной пластичностью и богатством связей, разве не он является органом бесконечных возможностей? Когда Жювэ употребляет столь яркое выражение, как силовые поля, создаваемые в воображении сближением двух разных образов, то не следует ли отсюда, что мы должны наделить и отношение идей большей динамикой и видеть в “идеях-силах” Фулье некий физический смысл? Ведь развивающаяся идея — это своего рода органический центр кристаллизации. Статичный мозг не способен делать выводы. Так стоит ли для доказательства постоянства мозга ссылаться на обычную мысль, на мысль без усилия, на мысль, которая отдавая приказ мускулам, заключает союз с тем, что больше не развивается? В таком случае все обречено: душа, тело, сам мир, который с самого начала предстал перед нами во всем своем многообразии и богатстве. Мне представляется, что для понимания интеллектуальной эволюции вместо отождествления с некоей глобальной реальностью, к которой ученый, возможно, и вернулся бы с радостью как к первоначальной философии, скорее следовало бы обратиться к пытливой мысли, к мысли, исследующей объект: к мысли, которая только ищет диалектические поводы для того, чтобы выйти за свои собственные пределы, разорвать свои границы; короче говоря, к мысли, стремящейся к объективации. Именно поэтому можно заключить, что такая мысль является творческой.

Психологический рост, осуществленный математической физикой, был превосходно показан Жювэ. Он подчеркивает тот факт, что самым смелым и плодотворным идеям мы обязаны очень молодым ученым. “Гейзенберг и его соперник Иордан, — пишет он, — родились в начале века; в Англии поразительный гений... Дирак создал оригинальный и новый метод и разработал глубокие теоретические основы того, что называют спином электрона, когда ему не было и двадцати пяти лет. Если вспомнить, что и Бор был очень молодым, когда в 1913 г. предложил свою модель атома, и что Эйнштейн в двадцать пять лет открыл специальную теорию относительности и некоторое время спустя предложил впервые закон квантования света... то мы должны будем признать, что XX век переживает своего рода мутацию мозга или человеческого духа, необычайно расположенного к тому, чтобы будоражить устоявшиеся формулировки законов природы, подобно тому как в прошлом веке раннее развитие Абелей, Якоби, Галуа, Эрмитов было также обязано, быть может, мутации духа, устремленного к постижению математических сущностей”85.

Нет сомнения, что и каждый из нас способен пережить такие мутации, вспоминая, какое волнение мы испытали, осваивая новые теории; ведь они требуют стольких усилий, что не кажутся естественными. Но творящая природа (nature naturante) действует и в наших душах; в один прекрасный момент мы чувствуем, что поняли. Какому свету мы обязаны этими внезапными синтезами? Этой поразительной ясности, что дает нашему разуму чувство уверенности и удовлетворение. Эта интеллектуальная удовлетворенность — первый признак прогресса. Вместе с феноменологом Жаном Эренгом я мог бы сказать, что “самая развитая личность, в силу широты своих взглядов, всегда будет понимать тех, кто менее образован... тогда как обратная ситуация невозможна”86. У понимания есть своя динамическая ось — это духовный, жизненный порыв. Эйнштейновская механика добавляется к нашему пониманию ньютоновских понятий. Механика де Бройля добавляется к постижению чисто механических и чисто оптических понятий. Между этими двумя группами понятий новая физика производит синтез, который развивает и завершает картезианскую эпистемологию. И если мы в самом деле сумеем помножить объективную культуру на культуру психологическую, глубоко жизненно вникнуть в научные исследования, то можно будет почувствовать внезапное вдохновение, которое дает душе понимание творческого синтеза, осуществляемого математической физикой.

Примечани

1 Bachelard G. Le nouvel esprit scientifique. Paris: Presses Universitaires de France, 1934. В 1984 г. во Франции вышло 16-е издание этой книги. — Перев.

2 Воuty E. La vйritй scientifique. Paris, 1908. p. 7.

3 “Пангеометрия” — название последней работы Н. И. Лобачевского (1855 г.). — Перев.

4 В данном случае — педагогика ритуального посвящения в Природу. — Перев.

5 Главный редактор “Vocabulaire technique et critique de la philosophie”. В 1983 г. во Франции вышло 14-е издание этого Словаря. — Перев.

5а См.: Bachelard G. Le pluralisme cohйrent de la chimie moderne. Paris, 1932.

6 Renouvier Ch. Les dilemmes de la mйtaphysique pure. Paris, 1912, p. 248.

7 Barbarin P.-J. La gйomйtrie non-euclidienne, 3-е йd., p. 8.

8 Ibid., p. 7.

9 См.: “Bulletin des sciences mathйmatiques”, fйvrier 1926, p. 53.

10 Juvet G. La structure des nouvelles thйories physiques. Paris, 1933, p. 157.

11 Ibid., p. 158.

12 Ibid., p. 162.

13 Buhl A. Notes sur la gйomйtrie non-euclidienne. Paris, 1928. — In: Barbarin P.-J. Op. cit., p. 116.

14 Juvet G. Loc. cit., p. 164.

15 Ibid., p. 169.

16 Ibid., p. 170.

17 Ср.: Meyerson E. Du cheminement de la pensйe. Paris, 1931, t. 1, p. 69.

18 Gonseth F. Les fondements des mathйmatiques. Paris, 1926, p. 101.

19 См. там же, с. 104.

20 Brunschvicg L. L'expйrience humaine et la causalitй physique. Paris, 1922, p. 408.

21 Enriques F. Le concepts fondamentaux de la science. Trad. Rougier. Paris, 1913, p. 267.

22 Darrоw K. La synthиse des ondes et des corpuscules. Trad. Boll. Paris, 1931, p. 22.

22a Имеется в виду закон, согласно которому площади, зачерчиваемые радиусом-вектором, связывающим планету с Солнцем, за единицу времени, равны между собой. — Прим. ред.

23 Mallarmй St. Divagations. Paris, 1897, p. 90.

23a Имеется в виду философская концепция “фикционализма” X. Файхингера. — Прим. ред.

24 Whitehead A. La science et le monde moderne. Trad. d'Ivery et Hollard. Paris, 1928, p. 200.

25 Schlick M. Espace et temps dans la Physique contemporaine. Trad. Solovine. Paris, 1924, p. 33.

26 Цит. по: Reiser О. L. Mathematics and emergent evolution. — “Monist”, octobre, 1930, p. 523.

27 Op. cit., p. 351, 352.

28 См.: “Revue gйnйrale des sciences”, octobre, 1930, p. 578.

29 См.: Metzger Н. Newton, Stahl, Boerhaave et la doctrine chimique. Paris, 1933, p. 74 et suiv.

30 По мнению Тиндаля, рассеивающийся пучок света при наблюдении сбоку имеет вид голубоватого конуса на темном фоне (конус Тиндаля). Этот эффект был изучен и объяснен им в 1868 г. — Перев.

31 Henri V. Matiиre et йnergie. Paris, 1933, p. 24. В физике это явление получило название комбинационного рассеяния света. Это — рассеяние света веществом, сопровождающееся заметным изменением частоты рассеиваемого света. Комбинационное рассеяние было открыто в 1928 г. советскими физиками Г. С. Ландсбергом и Л. И. Мандельштамом на кристаллах и одновременно индийскими физиками Ч. Раманом и К. Кришнаном на жидкостях. В зарубежной литературе это открытие называют часто эффектом Рамана. — Перев.

32 См.: Henri V. Loc. cit., p. 235.

33 См.: Haissinsky M. L'atomistique moderne et la chimie. Paris, 1931, p. 311.

34 Гейзенберг В. Физические принципы квантовой теории. Л. — М., 1932, с. 16.

35 de Вrоglie L. La nouvelle dynamique des quanta. — In: Electrons et photons. Paris, 1928, p. 105.

36 Coppel, Fournier et Yovanovitch. Quelques suggestions concernant la matiиre et le rayonnement. Paris, 1928, p. 23.

37 Гейзенберг В. Цит. соч., с. 41.

38 Darwin С. G. La thйorie ondulatoire de la matiиre. — “Annales de l'Institut Henri Poincarй”, fasc. 1, vol. 1, p. 25.

39 Ibid., p. 26.

40 “Monist”, July 1929, p. 28.

40a Имеется в виду один из докладов Луи де Бройля, где излагается такая точка зрения. — Прим. ред.

41 Физик Джинс справедливо замечает по этому поводу, что пространство “десяти измерений” столь же реально, как и наше обычное трехмерное пространство. См.: Jeans J. The mysterious Universe, p. 129.

42 До начала XVIII в. картезианцы, будучи сторонниками космогонии, полагали, что Земля у полюсов удлинена; согласно же теории Ньютона, она должна была быть там сплющена. Так возник спор, в котором приняли участие многие математики XVIII в. В связи с этим в 1735 г. была послана экспедиция в Перу, вслед за которой в 1736—1737 гг. последовала другая — в Лапландию, под руководством Пьера Мопертюи, с целью промерить градус долготы. В результате этих экспедиций восторжествовала теория Ньютона. И это было триумфом как теории, так и самого Мопертюи, за что он и получил прозвище Великого сплющивателя. — Перев.

42а Видимо, опечатка: нужно “четырехмерного”. — Прим. ред.

43 Cartan E. Le parallйlisme absolu et la thйorie unitaire du champ. — “Revue de mйtaphysique et de morale”, Janvier, 1931, p. 32.

44 Von Mises. Ьber kausale und statistische Gesetzmдssigkeit in der Physik. — “Die Naturwissenschaften”, 14 Febr., S. 146.

45 Carmichael P. A Logic and Scientifical Law. — “Monist”, April. 1932, p. 27.

46 Poincarй H. Savants et йcrivains. Paris, 1910, p. 237.

47 Вloch E. Thйorie cinйtique des gaz. Paris, 1921, p. 2.

48 “Monist”, July, 1929, p. 29.

49 Bergmann H. Der Kampf um das Kausalgesetz in der jьngsten Physik. Braunschweig, 1929, S. 49.

50 Campbell N. R. Thйorie quantique des spectres. Paris, l924. p. 100.

51 Reichenbach H. La philosophie scientifique. Trad. Vouillemin. Paris, 1932. p. 26 et suiv.

52 Гейзенберг В. Цит. соч., с. 15. Заметим, что Гейзенберг дает здесь эксплицитное выражение мысли Бора.

53 Цит. по: Metz M. La thйorie du champ unitaire de A. Einstein. — “Revue philosophique”, novembre, 1929, p. 393.

54 Гейзенберг В. Цит. соч., с. 17, примечание.

55 Ruddick Ch. T. On the Contingence of Natural Law. — “Monist”, July, 1932. p. 361.

56 Boll M. L'idйe gйnйrale de la mйcanique ondulatoire et de ses premiиres explications. Paris, 1932, p. 32.

57 “Revue philosophique”, juillet 1923, p. 92, note.

58 Сartan E. Loc. cit., p. 28.

59 Ср.: Meyerson E. Rйel et dйterminisme dans la physique quantique. Paris, 1933, passim.

60 См.: Duprйel. De la nйcessitй. — “Archives de la Sociйtй belge de philosophie”, 1928, p. 25.

61 Meyerson E. Loc. cit., p. 19.

62 Спин от англ. spin — вращаться, вертеться. — Перев.

63 См.: Perrin J. L'orientation actuelle des sciences. Paris, 1930, p. 25.

64 Meyerson E. Loc. cit., p. 20—21.

65 Duprйel. Loc. cit., p. 13.

66 de Broglie L. Thйorie de la quantification dans la nouvelle mйcanique. Paris, 1932, p. 31.

67 Duрrйel. Loc. cit., p. 14.

68 См.: Frost W. Bacon und die Naturphilosophie. Mьnich, 1927. S. 65.

69 Вlосh L. Structures des spectres et structure des atomes. — In: Confйrences d'Actualitйs scientifiques et industrielles. Paris, 1929, p. 200.

70 Ibid., p. 202.

71 Ibid., p. 207.

72 Ibid.

73 Cabrera B. Paramagnйtisme et structure des atomes combinйs. — In: Activation et structure des molйcules. Paris. 1928, p. 246.

74 Cabrera B. Loc. cit., p. 247.

75 См.: Bachelard G. Le pluralisme cohйrent de la chimie moderne. Paris, 1932. — Перев.

76 Poincarй H. Savants et йcrivains, p. 86.

77 В первом случае имеется в виду то место в “Метафизических размышлениях” Декарта, где говорится, что, с точки зрения метафизики, воск обладает лишь одним свойством — протяженностью; во втором — классические опыты американского физика Р. Милликена с каплями масла, ртути и глицерина для доказательства идеи равенства их электрических зарядов. — Перев.

78 Trillat J. Etude au moyen des rayons X des phйnomиnes d'orientation molйculaire dans les composйs organiques. — In: Activation et structure des molйcules, p. 461.

79 Ibid., p. 456.

80 См.: Thibaud J. Etudes aux rayons X du polymorphisme des acides gras. — In: Activation et structure de molйcules, p. 410. et suiv.

81 См.: Reichenbach H. Loc. cit., p. 23—24.

82 Цит. по: Haissinsky M. Loc. cit., p. 348.

83 Juvet G. Loc. cit., p. 105.

84 Meyerson E. Le cheminement de la pensйe, t. 1, p. 67.

85 Juvet G. Loc. cit., p. 134.

86 Hering J. Phйnomйnologie et philosophie religieuses. Strasbourg, 1925, p. 126.