Часть 13.

220

Если такое сознание и не претворяет цели в действительность, то оно все же хотело ее – это значит, что оно цель как цель, чистое действование, которое ничего не делает, превращает в самое суть дела; и потому оно может высказываться в том смысле и утешаться тем, что все же всегда что-то делалось и приводилось в действие. Так как всеобщее само включает негативное или исчезновение, то и самый факт, что произведение уничтожается, есть его действование; оно побудило к этому других и еще находит в исчезновении своей действительности удовлетворение, подобно тому как озорники, получая оплеуху, наслаждаются самими собой как причиной, вызвавшей ее. Или пусть оно даже и не пыталось осуществить самое суть дела и ровно ничего не сделало, значит, оно было не в силах; сама суть дела для него есть единство его решения и реальности. Действительностью, утверждает оно, может быть только то, что в его силах. – Наконец, пусть нечто для него интересное вообще совершилось без его содействия – для него эта действительность есть сама суть дела именно в том интересе, который оно в ней находит, хотя она и не была создана им; пусть это – счастие, которое досталось ему лично, оно расценивает его как свое деяние и заслугу; пусть это, кроме того, мировое событие, которое его больше не касается, – оно точно так же выдает его за свое, и бездеятельный интерес приобретает для него значение партии, за или против которой оно было, с которой боролось или которую поддерживало.

Честность этого сознания, равно как и удовлетворение, которое им всюду испытывается, фактически состоит, как явствует, в том, что оно не согласует своих мыслей о самой сути дела. Для него последняя в такой же мере его дело, в какой оно вовсе не есть произведение, или есть чистое действование и пустая цель, или также бездеятельная действительность; одно значение за другим оно делает субъектом этого предиката и забывает их одно за другим. Теперь в голом "хотел" или же "был не в силах" сама суть дела имеет значение пустой цели и мысленного единства хотения и осуществления. Утешение по поводу того, что уничтожена цель, которая все же была предметом хотения и чистого действования, равно как и удовлетворение от того, что нечто было предоставлено другим для действования, выдает за сущность чистое действование или всецело плохое произведение; ибо плохим следует называть то произведение, которое вовсе не есть произведение. Наконец, при удаче, когда действительность оказывается уже налицо, это бытие и без какого-либо действия становится самой сутью дела.

Но истина этой честности в том, что последняя не так честна, как она выглядит. Ибо она не может быть до такой степени лишена мысли, чтобы этим различным моментам в самом деле дать так распасться, но у нее должно быть непосредственное сознание

221

их противоположности, потому что они просто соотносятся друг с другом. Чистое действование есть по существу действование "этого" индивида, и "это" действование точно так же есть по существу некоторая действительность или суть дела. Наоборот, действительность есть по существу лишь в качестве его действования, как и действования вообще; и его действование в то же время есть и действование вообще, и действительность. В то время, следовательно, как индивиду кажется, будто главное для него в самой сути дела как абстрактной действительности, имеет место и то, что для него главное в ней как в его действовании (es ihm um sie als sein Tun zu tun ist).

Но равным образом, так как для него главное только в поступках, для него это не имеет серьезного значения, а главное для него – в некотором деле, и в деле как его деле. Так как, наконец, он, по-видимому, хочет только своего дела и своего действования, то опять-таки главное в сути дела вообще или в действительности, остающейся в себе и для себя.

Подобно тому как сама суть дела и ее моменты здесь являются содержанием, они столь же необходимо существуют и как формы в сознании. Они выступают как содержание только затем, чтобы исчезнуть, и каждый из них уступает место другому. Поэтому в определенности они должны быть налицо как снятые; но в таком виде они суть стороны самого сознания. Сама суть дела имеется налицо как в-себе[-бытие] или как его рефлексия в себя; но взаимное вытеснение моментов выражается в сознании так, что они выявлены не в себе, а только в нем для некоторого "иного". Один из моментов содержания выставляется им на свет и представляется для других; но в то же время сознание рефлектировано из него в себя и противоположное точно так же имеется в нем налицо; сознание хранит его для себя как свое. При этом не бывает также, чтобы один какой-нибудь момент был только вынесен наружу, а другой лишь сохранен внутри, – нет, сознание чередует их, ибо оно должно и тот и другой сделать существенными для себя и для других. Целое есть движущееся взаимопроникновение индивидуальности и всеобщего; но так как это целое имеется налицо для этого сознания лишь в качестве простой сущности и, следовательно, в качестве абстракции самой сути дела, то моменты этого целого распадаются как разъединенные вне ее и внеположные; и как целое оно исчерпывается и проявляется лишь раздельным чередованием вынесения наружу и для-себя-сохранения. Так как в этом чередовании сознание имеет один момент для себя и имеет его как существенный момент в своей рефлексии, а другой момент – лишь как внешний у себя или для других, то тем самым происходит игра индивидуальностей друг с другом, в которой они и себя самих и друг друга обманывают и точно так же признают себя обманутыми.

222

Итак, какая-нибудь индивидуальность собирается нечто осуществить; кажется, будто она этим возвела нечто в суть дела; она совершает поступки, открывается в этом для других и ей кажется, что главное для нее в действительности. Другие, следовательно, принимают действование индивидуальности за интерес к сути дела как таковой и за цель, состоящую в том, чтобы дело в себе было осуществлено, – безразлично, первой индивидуальностью или ими. Когда поэтому они указывают на то, что "это" дело уже осуществлено ими, или, если не осуществлено, предлагают свою помощь и оказывают ее, то описанного выше сознания, напротив, уже нет там, где, по их мнению, оно находится; то, что его интересует в деле, – это его поступки, и когда они убеждаются, что это и было само дело, они, стало быть, считают себя обманутыми. – Но фактически поспешность, с которой они шли на помощь, сама была не чем иным, как желанием видеть и показать свое действование, а не самое суть дела; т.е. они хотели обмануть других тем же способом, каким и сами, как они жалуются, были введены в обман. – Так как теперь обнаружилось, что самой сутью дела считаются собственные поступки, игра своих сил, то кажется, будто сознание занято своей сущностью для себя, а не для других, и заботится о действовании лишь как своем действовании, а не как действовании других, предоставляя, стало быть, то же самое другим в их деле.

Однако они вновь заблуждаются; сознание уже ушло оттуда, где оно, по их мнению, находится. Для него важно не дело как "это" его единичное дело, а оно как дело, как всеобщее, которое есть для всех. Оно, стало быть, вмешивается в их действия и произведение, и если оно не может уже отобрать их у них, оно обнаруживает при этом свой интерес по крайней мере тем, что занимается высказыванием суждений; если оно накладывает на произведение печать своего одобрения и своей похвалы, то под этим подразумевается, что оно хвалит в произведении не только само произведение, но в то же время и свое собственное великодушие и умеренность, выражающиеся в том, что оно не погубило произведение как произведение и не нанесло ему ущерба своим неодобрением. Выказывая интерес к произведению, оно наслаждается в нем самим собой; точно так же произведение, которое оно порицает, желанно для него именно за то наслаждение своим собственным действованием, которое оно благодаря этому испытывает. А те, кто этим вмешательством считают себя обманутыми или выдают себя за таковых, скорее сами хотели обмануть таким же образом. Они выдают свои дела и поступки за нечто такое, что есть лишь для них самих и в чем они имеют в виду только себя и свою собственную сущность. Однако, делая что-то и тем показывая и выставляя себя публично, они своим действием прямо противоречат своему утверждению, будто хотят исключить самое публичность, всеобщее сознание и участие всех;

223

претворение же в действительность, напротив, есть вынесение "своего" во всеобщую стихию, благодаря чему оно становится и должно стать делом всех.

Таким образом, если главное должно быть только в чистой сути дела, то это точно так же обман себя самого и других; сознание, которое открывает какое-нибудь дело, напротив, на опыте узнает, что другие поспешно слетаются как мухи на только что выставленное молоко и хотят извлечь здесь выгоду, – и они, в свою очередь, узнают на опыте относительно сознания, что для него точно так же главное – не дело как предмет, а то, что это его дело. Напротив того, если считать существенным лишь само действование, применение сил и способностей или выявление "этой" индивидуальности, то опыт точно так же показывает обеим сторонам, что все хлопочут и считают себя званными, и вместо чистого действования или единичного специфического действования, напротив, открылось нечто, что в такой же мере есть для других, или открылась сама суть дела. В обоих случаях получается одно и то же и имеет лишь иной смысл в отличие от случая, который при этом имелся в виду и должен был иметь значение. Сознание узнает на опыте, что обе стороны – одинаково существенные моменты, и тем самым узнает природу самого дела, а именно, что она не есть только дело, которое противополагалось бы действованию вообще и единичному действованию, и не есть действование, которое противополагалось бы устойчивому существованию и было бы родом, свободным от этих моментов как своих видов, а она есть сущность, бытие которой есть действование единичного индивида и всех индивидов и действование которой непосредственно есть для других или есть суть дела, и лишь суть дела оказывается действованием всех и каждого; сущность, которая есть сущность всякой сущности, есть духовная сущность. Сознание на опыте узнает, что ни один из указанных моментов не есть субъект, а напротив, растворяется в самой всеобщей сути дела; моменты индивидуальности, которые для безмыслия этого сознания поочередно рассматривались как субъект, объединяются в простую индивидуальность, которая, будучи "этой" [индивидуальностью], столь же непосредственно всеобща. Сама суть дела вследствие этого теряет положение предиката и определенность безжизненной абстрактной всеобщности, она, напротив, есть проникнутая индивидуальностью субстанция – субъект, в котором индивидуальность есть в такой же мере в качестве себя самой или "этой" [индивидуальности], как и в качестве всех индивидов, и всеобщее, которое только в качестве "этого" действования всех и каждого есть бытие, действительность, состоящая в том, что "это" сознание знает ее как свою единичную действительность и как действительность всех. Сама чистая суть дела есть то, что выше определялось как категория: бытие есть "я", или "я" есть бытие, но как мышление, которое еще отличается от действительного

224

самосознания; здесь же моменты действительного самосознания, поскольку мы называем их его содержанием – целью, действованием и действительностью, – а также поскольку мы называем их его формой, суть для-себя-бытие и бытие для другого, – эти моменты выявлены как одно с самой простой категорией, и благодаря этому категория есть в то же время все содержание.

b. Разум, предписывающий законы

Духовная сущность в своем простом бытии есть чистое сознание и "это" самосознание. Первоначально-определенная натура индивида потеряла свое положительное значение быть в себе стихией и целью его деятельности; она есть лишь снятый момент, а индивид есть некоторая самость как всеобщая самость. Сама формальная вещь, напротив того, имеет свое наполнение в действующей, себя внутри себя различающей индивидуальности, ибо различия этой последней составляют содержание указанной выше всеобщности. Категория есть в себе как "всеобщее" чистого сознания; она есть точно так же для себя, ибо самость сознания точно так же есть ее момент. Она есть абсолютное бытие, ибо названная всеобщность есть простое равенство бытия себе самому.

Таким образом, то, что есть для сознания предмет, имеет значение истинного; оно есть и имеет значение в том смысле, что оно есть и имеет значение в себе самом и для себя самого; оно есть абсолютное дело, которое не страдает более от противоположности достоверности и ее истины, всеобщего и единичного, цели и ее реальности, а наличное бытие которого есть действительность и действование самосознания; это дело есть поэтому нравственная субстанция, а сознание его – нравственное сознание. Его предмет имеет для него точно также значение истины, ибо оно объединяет в одном единстве самосознание и бытие; оно имеет значение абсолютного, ибо самосознание не может и не хочет больше выходить за пределы этого предмета, потому что тут оно – у себя самого: оно не может, ибо этот предмет есть все бытие и сила; оно не хочет, ибо он есть самость или воля этой самости. Этот предмет сам по себе есть реальный предмет как предмет, ибо ему присуще различие сознания; он делится на массы, которые суть определенные законы абсолютной сущности. Но эти массы не затемняют понятия, ибо в нем по-прежнему заключены моменты бытия и чистого сознания и самости, – единство, которое составляет сущность этих масс и в этом различии не допускает более расхождения этих моментов.

Эти законы или массы нравственной субстанции признаны непосредственно; нельзя спрашивать об их происхождении и основании и искать некоторого "иного", ибо иное, нежели суща

225

в себе и для себя сущность, было бы только само самосознание; но самосознание есть не что иное, как эта сущность, ибо оно само есть для-себя-бытие этой сущности, которая именно потому есть истина, что она в такой же мере есть самость сознания, как и его "в себе" или чистое сознание.

Так как самосознание знает себя как момент для-себя-бытия этой субстанции, то оно, следовательно, выражает наличное бытие в нем закона так, что здравый разум непосредственно знает, что правильно и хорошо. Насколько непосредственно он знает это, столь же непосредственно он это и оценивает и непосредственно высказывает: это – правильно и хорошо. И притом именно "это"; существуют определенные законы, наполненная содержанием сама суть дела.

То, что столь непосредственно дается, столь же непосредственно должно приниматься и рассматриваться; как мы рассматривали то, что чувственная достоверность непосредственно провозглашает как сущее, так посмотрим, каково бытие, провозглашаемое этой нравственной непосредственной достоверностью, или каковы непосредственно сущие массы нравственной сущности. Примеры некоторых таких законов покажут это, итак как мы берем их в форме изречений знающего, здравого разума, то нам не нужно лишь привносить момента, который доказывал бы их значимость, раз они рассматриваются как непосредственные нравственные законы.

"Всякий должен говорить правду". – При провозглашении этой обязанности как безусловной тотчас же добавляется условие: если он знает правду. Заповедь поэтому будет теперь гласить: всякий должен говорить правду, всякий раз согласно своему знанию ее и убежденности в ней. Здравый разум, т.е. именно то нравственное сознание, которое непосредственно знает, что правильно и хорошо, разъяснит также, что это условие уже настолько было связано с его общим изречением, что он именно так разумел эту названную заповедь. Но на деле он этим признает, что, провозглашая ее, он тут же и нарушил; он говорил: всякий должен говорить правду; имел же он в виду, что всякий должен говорить правду согласно своему знанию ее и убежденности в ней; т.е. он говорил не то, что имел в виду; а говорить не то, что имеют в виду, значит не говорить правды. Вместе с поправкой эта неправда или неудачная формула теперь будет гласить: всякий должен говорить правду согласно своему имеющемуся всякий раз знанию ее или убежденности в ней. – Но тем самым всеобще-необходимое, в себе значимое, что хотело выразить это положение, обратилось, напротив, в совершенную случайность. Ибо то обстоятельство, что говорится правда, предоставлено случаю: знаю ли я правду и могу ли я убедиться в ней; а этим сказано только то, что истинное и ложное будет высказываться без разбора, как кому придется их знать, иметь в виду и понимать. Эта

226

случайность содержания обладает всеобщностью только в форме предложения, в которой она выражена; но в качестве нравственного положения оно обещает некоторое всеобщее и необходимое содержание, а из-за случайности содержания оно противоречит себе самому. – Если, наконец, это положение исправить так, что случайность знания правды и убежденности в ней должны отпасть и правда должна также стать достоянием знания, то получится заповедь, прямо противоречащая той, которая послужила исходным положением. Предполагалось, что здравый разум прежде всего непосредственно обладает способностью выражать правду, а теперь говорится, что он должен знать ее, т.е. не знает, как ее выразить непосредственно. – Если рассматривать со стороны содержания, то окажется, что последнее упущено в требовании: правду должно знать; ибо это требование относится к знанию вообще: должно знать; требуется, следовательно, скорее то, что свободно от всякого определенного содержания. Но здесь речь шла о некотором определенном содержании, о некотором различии в нравственной субстанции. Однако это непосредственное определение ее есть такое содержание, которое оказалось, скорее, совершенной случайностью и которое, будучи возведено во всеобщность и необходимость так, чтобы знание получило выражение закона, – напротив, исчезает.

Другая знаменитая заповедь гласит: возлюби ближнего твоего как себя самого. Она обращена к единичному в его отношении к единичному и утверждает это отношение как отношение одного единичного к другому или как отношение чувства. Деятельная любовь, – ибо недеятельная любовь лишена бытия и потому, конечно, не имеется в виду, – стремится к тому, чтобы отвратить от человека зло и принести ему добро. Для этого необходимо уметь различать, что для него зло, что есть целесообразное добро в противоположность этому злу и что вообще есть его благо; это значит, я должен любить его, обращаясь к рассудку; безрассудная любовь повредит ему, может быть, больше, чем ненависть. Но руководимое рассудком существенное благодеяние в своем богатейшем и важнейшем виде – это руководимые рассудком общие действия государства, действия, по сравнению с которыми действование единичного как такового становится чем-то вообще столь ничтожным, что о нем едва ли стоит и говорить. Действия государства при этом обладают столь огромной силой, что если бы единичное действование вздумало противопоставить себя им и либо стать преступным, действуя прямо в своих интересах, либо из любви к другому обманным путем лишить всеобщее того права и той доли, которые оно в нем имеет, то оно вообще оказалось бы тщетным и было бы неодолимо сокрушено. Для благодеяния, которое есть чувство, остается только значение совершенно единичного действования, некоторой помощи в случае нужды, которая столь же случайна, как и кратковременна. Случаем определяетс

227

не только повод к благодеянию, но и то, есть ли оно вообще деяние (ein Werk), не растворится ли оно тотчас же вновь и не обратится ли оно само скорее в зло. Таким образом, эта деятельность на благо других, провозглашенная необходимой, такова, что она может, пожалуй, существовать, а может и не существовать; если вдруг представится случай, она может быть и есть некоторое деяние, может быть и есть благо, а может быть и нет. Этот закон, стало быть, столь же мало обладает всеобщим содержанием, как и первый, нами рассмотренный, и он не выражает – как надлежало бы абсолютному нравственному закону – чего-то такого, что есть в себе и для себя. Или: подобного рода законы застревают только на долженствовании, но не обладают действительностью; они – не законы, а только заповеди.

Но фактически из природы самого дела явствует, что необходимо отказаться от всеобщего абсолютного содержания; ибо никакая определенность, устанавливающаяся в простой субстанции (а ее сущность в том и состоит, что она – простая), не соответствует ей. Заповедь в своей простой абсолютности сама провозглашает непосредственное нравственное бытие; различие, которое проявляется в ней, есть некоторая определенность и, стало быть, некоторое содержание, подчиненное абсолютной всеобщности этого простого бытия. Так как, следовательно, необходимо отказаться от абсолютного содержания, то заповеди может принадлежать лишь формальная всеобщность или отсутствие противоречия с собой [28], ибо бессодержательная всеобщность есть формальная всеобщность, а абсолютное содержание само значит только то, что оно есть различие, которое не есть различие, или бессодержательность.

То, что остается на долю предписыванию законов, есть, следовательно, чистая форма всеобщности или фактически тавтология сознания, которая противостоит содержанию, и есть знание не о сущем или подлинном содержании, а о сущности или о его равенстве себе самому.

Нравственная сущность поэтому сама не есть непосредственно содержание, а лишь критерий, определяющий, способно ли некоторое содержание быть законом или нет, когда оно не противоречит себе самому. Предписывающий законы разум низведен до разума только проверяющего.

c. Разум, проверяющий законы

Различие, присущее простой нравственной субстанции, есть для нее случайность, которая, как мы видели, в определенных заповедях обнаруживается как случайность знания, действительности и действования. Сравнение указанного простого бытия и не соответствующей ему определенности было произведено нами;

228

оказалось, что простая субстанция тут есть формальная всеобщность или чистое сознание, которое, будучи свободно от содержания, противостоит ему и есть знание о нем как об определенном содержании. Эта всеобщность остается, таким образом, тем же, чем была сама суть дела. Но в сознании эта всеобщность есть нечто иное, а именно, она более не есть безмысленный инертный род, а отнесена к особенному и считается его силой и истиной. – Это сознание, по-видимому, есть прежде всего та же проверка, которую мы брали до сих пор на себя, и его действование может быть только тем, что уже совершено, т.е. сравнением всеобщего с определенным, откуда, как и прежде, получилась бы их несоразмерность. Но отношение содержания ко всеобщему здесь иное, так как это последнее получило иное значение; оно есть формальная всеобщность, к коей пригодно определенное содержание, ибо в ней оно рассматривается только в соотношении с самим собою. В процессе нашей проверки всеобщая чистая (gediegene) субстанция противостояла определенности, развивавшейся как случайность сознания, в которое вступала субстанция. Здесь один член сравнения исчез; всеобщее уже не есть сущая и имеющая значимость субстанция или справедливое в себе и для себя, а есть простое знание или форма, которая сравнивает содержание только с самим собою и рассматривает его, есть ли оно тавтология. Законы более не даются, а проверяются; и для проверяющего сознания законы уже даны; оно воспринимает их содержание просто как оно есть, не вдаваясь, как мы делали, в рассмотрение пристающих к его действительности единичности и случайности, а, придерживаясь заповеди как заповеди, поступает по отношению к ней столь же просто, как просто оно есть ее критерий.

Но по этой причине такая проверка достигает немногого: как раз потому, что критерий есть тавтология и он равнодушен к содержанию, он воспринимает в себя в такой же мере данное содержание, как и противоположное. – Вопрос в том, можно ли считать законом в себе и для себя то, что собственность существует: в себе и для себя, а не потому, что это полезно для других целей; нравственная существенность состоит именно в том, что закон равен только себе самому и, будучи, следовательно, благодаря этому равенству себе обоснован в своей собственной сущности, не есть обусловленный закон. Собственность в себе и для себя не противоречит себе; она есть некоторая изолированная или только в равенстве себе самой установленная определенность. Несобственность, бесхозяйность или общность имуществ столь же мало противоречит себе. То обстоятельство, что нечто не принадлежит никому, либо принадлежит первому встречному, завладевшему им, либо всем вместе и каждому по его потребностям или в равной доле, есть простая определенность, формальная мысль, как и противоположное этому – собственность. – Конечно, если бесхозяйная вещь рассматривается как предмет, необходимый дл

229

удовлетворения потребности, то необходимо, чтобы им завладело какое-нибудь отдельное лицо; и было бы скорее противоречием возвести в закон свободу вещи. Но под бесхозяйностью вещи и не подразумевается абсолютная бесхозяйность, а она должна поступить во владение согласно потребности отдельного лица, и притом не для сохранения, а для непосредственного употребления. Но так лишь совершенно случайным образом заботиться об удовлетворении потребности противоречит природе сознательного существа, о котором единственно идет речь; ибо оно должно представлять себе свою потребность в форме всеобщности, заботиться о своем существовании в целом и приобретать себе постоянное имущество. Таким образом, мысль, что вещь случайно достается первому же обладающему самосознанием существу согласно его потребности, не согласуется сама с собою. – При общности имуществ, где забота об этом была бы общей и постоянной, на долю каждого приходилось бы столько, сколько ему нужно; тогда вступают в противоречие друг с другом это неравенство и сущность сознания, для которого равенство отдельных лиц есть принцип. Или же, согласно этому принципу, распределение будет равным, тогда доля не будет находиться в соотношении с потребностью, а ведь одно лишь это соотношение составляет понятие этой доли.

Но если таким образом несобственность является противоречивой, то происходит это только потому, что она не была оставлена как простая определенность. С собственностью дело обстоит так же, если ее разложить на моменты. Единичная вещь, составляющая мою собственность, тем самым приобретает значение чего-то всеобщего, закрепленного, постоянного; но это противоречит ее природе, которая состоит в том, чтобы быть употребленной и исчезнуть. В то же время она считается моей, что признают все другие и исключают себя из участия в ней. Но в том, что я признан, содержится, скорее, мое равенство всем – противоположность исключения. – То, чем я обладаю, есть некоторая вещь, т.е. некоторое бытие для других вообще, для одного лишь меня оно совершенно общо и неопределенно; то, что я ею обладаю, противоречит ее всеобщей вещности. Собственность, таким образом, противоречит себе во всех отношениях точно так же, как и несобственность; каждой из них присущи эти оба противоположные, друг другу противоречащие моменты единичности и всеобщности. – Но каждая из этих определенностей, будучи просто представлена как собственность или несобственность, если не вдаваться в дальнейшее развитие, столь же проста, как и другая, т.е. не противоречит себе. – Мерило закона, присущее самому разуму, подходит поэтому одинаково хорошо ко всему, и тем самым оно фактически не есть мерило. И было бы даже странно, если бы тавтология, закон противоречия, признаваемый для познания теоретической истины лишь в качестве формального критерия, т.е. в качестве чего-то, что совершенно равнодушно к

230

истине и неистине, значили больше для познания практической истины.

В обоих только что рассмотренных моментах наполнения ранее пустой духовной сущности установление в нравственной субстанции непосредственных определенностей, а затем знание того, действительно ли они суть законы, – были сняты. В результате тем самым кажется, будто ни определенные законы, ни знание их не могут иметь места. Но субстанция есть сознание себя как абсолютной существенности, которое тем самым не может отказаться ни от присущего ей различия, ни от знания об этом различии. Значение того обстоятельства, что предписывание и проверка законов оказались бесплодными, состоит в том, что и то и другое, взятые по отдельности и изолированно, суть лишь неустойчивые моменты нравственного сознания; и движение, в котором они выступают, имеет тот формальный смысл, что нравственная субстанция проявляется благодаря этому как сознание.

Поскольку оба эти момента суть более точные определения сознания самой сути дела, их можно рассматривать как формы честности, которая, как прежде со своими формальными моментами, так теперь возится с долженствующим быть содержанием доброго и правого и с проверкой такой незыблемой истины и воображает, будто обретает силу и значимость заповедей в здравом разуме и рассудочном здравомыслии.

Но без этой честности законы не действительны как сущность сознания, а проверка – как действование внутри сознания; эти моменты в том виде, в каком каждый из них для себя непосредственно выступает как некая действительность, выражают: один – лишенное значимости установление и бытие действительных законов, а другой – такое же лишенное значимости освобождение от них. Закон как определенный закон имеет случайное содержание; здесь это имеет то значение, что он – закон единичного сознания, имеющий произвольное содержание. Упомянутое непосредственное предписывание законов есть, следовательно, тираническое своеволие, которое возводит в закон произвол, а нравственность – в повиновение произволу, т.е. законам, которые суть только законы, но не заповеди в то же время. Подобно этому и второй момент, поскольку он изолирован, – проверка законов, – означает приведение в движение неподвижного и своеволие знания, своеволие, которое, предаваясь рассуждению, свободно от абсолютных законов и считает их чуждым себе произволом.

В обеих формах эти моменты составляют негативное отношение к субстанции или к реальной духовной сущности, т.е. в них субстанция еще не имеет своей реальности, а сознание содержит эту субстанцию еще в форме своей собственной непосредственности, и она есть еще лишь воля и знание "этого" индивида, или долженствование некоторой недействительной заповеди и знание

231

формальной всеобщности. Но так как эти модусы сняли друг друга, то сознание ушло обратно во всеобщее и указанные противоположности исчезли. Духовная сущность есть действительная субстанция в силу того, что эти модусы имеют значимость не по отдельности, а только как снятые, и единство, в котором они суть только моменты, есть самость сознания, которая, будучи отныне установлена в духовной сущности, возводит последнюю в то, что действительно, наполнено и обладает самосознанием.

Духовная сущность, таким образом, есть для самосознания прежде всего в качестве в себе сущего закона; всеобщность проверки, которая была формальной, не в себе сущей всеобщностью, снята. Точно так же это есть некоторый вечный закон, имеющий свое основание не в воле "этого" индивида, а есть в себе и для себя, абсолютная чистая воля всех, имеющая форму непосредственного бытия. Эта воля не есть так же заповедь, только долженствующая быть, а она есть и имеет значимость; это есть всеобщее "я" категории, которое непосредственно есть действительность, и мир есть только эта действительность. Но так как этот сущий закон безусловно имеет силу, то повиновение самосознания не есть служение некоторому господину, приказания которого были бы произволом и в котором самосознание не узнавало бы себя. Наоборот, законы суть мысли его собственного абсолютного сознания, которые оно само непосредственно имеет. Оно и не верит в них, ибо вера, конечно, также созерцает сущность, но сущность чужую. Нравственное самосознание в силу всеобщности своей самости непосредственно составляет "одно" с сущностью; вера, напротив, начинает с единичного сознания, она есть движение его, состоящее в том, что оно все время стремится приблизиться к этому единству, но не достигает наличествования своей сущности. – Указанное сознание, напротив, сняло себя как единичное сознание, это опосредствование осуществлено, и только благодаря тому, что оно осуществлено, это сознание есть непосредственное самосознание нравственной субстанции.

Таким образом, отличие самосознания от сущности совершенно ясно. Благодаря этому различия в самой сущности – не случайные определенности, а ввиду единства сущности и самосознания, от которого лишь и могло бы произойти неравенство, они суть массы расчленения этого единства, проникнутые его жизнью, себе самим ясные, нераздвоенные духи, беспорочные небесные образы, которые сохраняют в своих различиях неоскверненную невинность и единодушие со своей сущностью. – Самосознание есть столь же простое ясное отношение к ним. Они суть, и больше ничего, – это составляет сознание его отношения. Так, Антигона Софокла рассматривает их как неписаное и бесспорное право богов, –

Ведь не отныне и не со вчера живут,

Когда ж явились, никому не ведомо.

232

Они суть. Когда я спрашиваю об их возникновении и суживаю их до точки их происхождения, я вышел за их пределы; ибо тогда я – всеобщее, а они – обусловленное и ограниченное. Если они, по моему разумению, должны оправдать себя, то я уже привел в движение их неколебимое в-себе-бытие и рассматриваю их как нечто, что для меня, быть может, истинно, а может быть и не истинно. Нравственный образ мыслей в том именно и состоит, чтобы непоколебимо и твердо стоять на том, что правильно, и воздерживаться от всякого колебания, расшатывания и умаления его. – Нечто отдано мне на хранение, оно есть собственность другого, и я признаю это, потому что это так и есть, и остаюсь непоколебимым в этом отношении. Если я удерживаю у себя то, что мне дано на хранение, то, согласно принципу моей проверки – принципу тавтологии, – я отнюдь не впадаю в противоречие; ибо тогда я больше не считаю его собственностью другого; удерживать у себя что-нибудь, что я не считаю собственностью другого, вполне последовательно. Изменение взгляда не есть противоречие, ибо дело не во взгляде как таковом, а в предмете и содержании, которое не должно противоречить себе. Как я могу изменить взгляд (что я и делаю, когда что-нибудь дарю), согласно которому нечто есть моя собственность, и считать, что оно есть собственность другого, не будучи при этом повинен в противоречии, точно так же я могу пойти и обратным путем. – Следовательно, нечто есть право не потому, что я нахожу его свободным от противоречия, а именно потому, что оно – правое, оно есть право. В основе лежит то, что нечто есть собственность другого: об этом мне нечего пускаться в рассуждения, или расследовать всевозможные мысли, связи, точки зрения или задумывать что-нибудь; нечего также размышлять о предписывании законов и их проверке; такого рода движениями своей мысли я расстроил бы указанное отношение, так как фактически я с таким же успехом мог бы как угодно и противоположное сообразовать со своим не определенным тавтологическим знанием и, следовательно, возвести его в закон. А правильно ли это определение или противоположное – это определено в себе и для себя; я с своей стороны мог бы любое определение возвести в закон, точно так же как и никакое не возводить, и раз я начал проверять, я уже на пути безнравственности. Я нахожусь в нравственной субстанции благодаря тому, что правильное для меня есть в себе и для себя, и таким образом эта субстанция есть сущность самосознания; а это последнее есть ее действительность и наличное бытие, ее самость и воля.

VI. ДУХ

Разум есть дух, так как достоверность того, что он – вся реальность, возведена в истину; и разум сознает себя самого как свой мир, а мир – как себя самого. – Становление духа показано в непосредственно предшествующем движении, где предмет сознания, чистая категория, возвысился до понятия разума. В наблюдающем разуме это чистое единство я и бытия, для-себя-бытия и в-себе-бытия определено как "в себе" или как бытие, и сознание разума находит себя. Но истина наблюдения есть скорее снятие этого непосредственного находящего инстинкта, этого лишенного сознания наличного бытия разума. Созерцаемая категория, найденная вещь входит в сознание как для-себя-бытие "я", которое теперь знает себя в предметной сущности как самость. Но это определение категории как для-себя-бытия, противоположного в-себе-бытию, точно так же односторонне и есть момент, снимающий себя самого. Категория поэтому определяется для сознания так, как она есть в своей всеобщей истине, т.е. как сущность, сущая в себе и для себя. Лишь это все еще абстрактное определение, составляющее самое суть дела, есть духовная сущность, и ее сознание есть формальное знание о ней, которое занимается всевозможным содержанием ее; это сознание на деле еще отлично от субстанции как нечто единичное, оно либо предписывает произвольные законы, либо мнит, что в своем знании как таковом имеет законы в том виде, в каком они суть в себе и для себя; и оно считает себя мощью, оценивающей их. – Или, если рассматривать со стороны субстанции, эта мощь есть сущая в себе и для себя духовная сущность, которая еще не есть сознание себя самой. Но сущая в себе и для себя сущность, которая вместе с тем представляет себя в качестве сознания действительной и самой собой, есть дух.

Духовная сущность сознания уже была обозначена как нравственная субстанция; но дух есть нравственная действительность. Дух есть самость действительного сознания, которому он противостоит или, лучше сказать, которое противостоит себе как предметный действительный мир, но мир в такой же мере

234

потерявший для самости все значение чего-то чуждого, как и самость потеряла все значение от него отделенного, зависимого или независимого для-себя-бытия. Как субстанция и всеобщая, себе самой равная постоянная сущность дух есть неизменная и незыблемая основа и исходный пункт действования всех и их конечная цель (Zweck und Ziel) как мысленное "в себе" всех самосознании. – Эта субстанция есть точно так же всеобщее произведение, которое создается действованием всех и каждого как их единство и равенство, ибо она есть для-себя-бытие, самость, действование. В качестве субстанции дух есть непоколебимое справедливое равенство самому себе; но в качестве для-себя-бытия эта субстанция есть растворенная, приносящая себя в жертву милостивая сущность, в которой каждый осуществляет свое собственное произведение, разрывает всеобщее бытие и берет от него свою долю себе. Это растворение и разъединение сущности есть именно момент действования и самости всех; в этом – движение и душа субстанции и приведенная в действие всеобщая сущность. Именно тем, что она есть бытие, растворенное в самости, она не есть мертвая сущность, а действительна и полна жизни.

Дух, таким образом, есть сама себя поддерживающая абсолютная реальная сущность. Все рассмотренные до сих пор формы существования сознания суть абстракции его; они состоят в том, что дух анализирует себя, различает свои моменты и останавливается на каждом. Это изолирование таких моментов имеет его самого предпосылкой и опорой, иначе говоря, оно существует лишь в нем, который есть существование. Когда они так изолированы, кажется, будто они существуют как таковые; но в какой мере они только моменты или исчезающие величины, показало их обратное движение и возвращение в их основу и сущность; и именно эта сущность и есть это движение и растворение этих моментов. Здесь, где дух, или рефлексия этих моментов, выявлен в себе самом, наша рефлексия может с этой стороны вкратце напомнить о них: они были сознанием, самосознанием и разумом. Дух, следовательно, есть сознание вообще, что включает в себя чувственную достоверность, воспринимание и рассудок, поскольку в анализировании себя самого он утверждает момент, [состоящий в том], что он есть для себя предметная сущая действительность, и абстрагируется от того, что эта действительность есть его собственное для-себя-бытие. Если, напротив, он утверждает другой момент анализа, сводящийся к тому, что его предмет есть его для-себя-бытие, он есть самосознание. Но как непосредственное сознание в-себе – и для-себя-бытия, как единство сознания и самосознания он есть сознание, которое обладает разумом, которое, – как это обозначает слово "обладать", – обладает предметом как в себе разумным или определенным ценностью категории, но так, что для своего сознания этот предмет еще не имеет

235

ценности категории. Дух есть сознание, из рассмотрения которого мы сейчас именно и исходили. Если, наконец, разум, которым обладает дух, созерцается как таковой последним, то разум есть, или если это разум, который в нем действительно есть и который составляет его мир, то дух – в своей истине; он есть дух, он есть действительная нравственная сущность.

Дух, поскольку он есть непосредственная истина, есть нравственная жизнь народа; он – индивид, который есть некоторый мир. Он необходимо должен перейти к сознанию того, что он непосредственно есть, снять прекрасную нравственную жизнь и, пройдя ряд формообразований, достигнуть знания себя самого. Но эти формообразования отличаются от прежних тем, что они суть реальные духи, действительности в собственном смысле, формообразования некоторого мира, а не формообразования одного лишь сознания.

Живой нравственный мир есть дух в его истине; подобно тому как дух прежде всего приходит к абстрактному знанию своей сущности, так нравственность пропадает в формальной всеобщности права. Дух, отныне раздвоенный внутри себя самого, начертает в своей предметной стихии как в некоторой прочной действительности один из своих миров, царство образованности, и противопоставит ему в стихии мысли мир веры, царство сущности. Но оба мира, постигнутые духом, который, утратив самого себя, уходит внутрь себя, постигнутые понятием, ввергаются в хаос и революционизируются здравомыслием и его распространением – просвещением; и царство, разросшееся и разделившееся на посюстороннее и потустороннее, возвращается в самосознание, которое теперь в морали постигает себя как существенность, а сущность – как действительную самость и уже не выносит из себя наружу своего мира и его основы, а предоставляет всему истлеть внутри себя и в качестве совести (Gewissen) оказывается духом, обладающим достоверностью (der gewisse) себя самого.

Итак, нравственный мир, мир, разорванный на посюстороннее и потустороннее, и моральное мировоззрение суть духи, движение и возвращение которых в простую для-себя-сущую самость духа развиваются и целью и результатом которых выступает самосознание абсолютного духа.

A. ИСТИННЫЙ ДУХ, НРАВСТВЕННОСТЬ

В своей простой истине дух есть сознание и раскрывает свои моменты. Поступок делит дух на субстанцию и сознание субстанции и делит как субстанцию, так и сознание. Субстанция как всеобщая сущность и цель противостоит себе как разъединенной действительности; бесконечный средний термин есть

236

самосознание, которое, будучи в себе единством себя и субстанции, теперь становится для себя самосознанием, объединяет всеобщую сущность и ее разъединенную действительность, возвышает последнюю до первой и поступает нравственно, – первую же низводит до второй и осуществляет цель, т.е. субстанцию лишь мысленную; оно создает единство своей самости и субстанции как свое произведение и тем самым – как действительность.

В раздвоении сознания простая субстанция, с одной стороны, сохранила противоположность по отношению к самосознанию, а с другой стороны, она в такой же мере этим проявляет ей самой присущую природу сознания, состоящую в том, что она различает себя внутри себя самой как мир, расчлененный на свои массы. Таким образом, она раскалывается на различенную нравственную сущность, на человеческий и божественный закон. Точно так же противостоящее ей самосознание по своей сущности предоставляет себя одной из этих сил и в качестве знания делится на неведение того, что оно делает, и на знание об этом, которое вследствие этого есть обманутое знание. Таким образом, самосознание на опыте узнает в своем действии, с одной стороны, противоречие названных сил, на которые раздвоилась субстанция, и их взаимное разрушение, а с другой – противоречие между своим знанием о нравственности своих поступков и тем, что нравственно в себе и для себя, и находит свою собственную гибель. Но на деле нравственная субстанция благодаря этому движению превратилась в действительное самосознание, или: эта самость стала в-себе – и для-себя – сущим, но именно в этом нравственность и погибла.

a. Нравственный мир, человеческий и божественный закон, мужчина и женщина

[ 1. Народ и семья. Закон дневного света и право теней. ] – Простая субстанция духа делится как сознание. Или: подобно тому как сознание абстрактного, чувственного бытия переходит в восприятие, так и непосредственная достоверность реального нравственного бытия; и подобно тому как для чувственного восприятия простое бытие становится вещью, обладающей многими свойствами, точно так же и для нравственного восприятия совершение поступков становится действительностью многих нравственных отношений. Но для чувственного восприятия бесполезная множественность свойств сжимается в существенную противоположность единичности и всеобщности; и в еще большей мере для нравственного восприятия, которое есть очищенное, субстанциальное сознание, множественность нравственных моментов становится двойственностью закона единичности и закона всеобщности. Но каждая из этих масс субстанции

237

остается духом в его целостности; если вещи в чувственном восприятии не обладают иной субстанцией, нежели эти два определения единичности и всеобщности, то здесь эти определения выражают только поверхностную противоположность обеих сторон.

[(б). Человеческий закон.] – В рассматриваемой нами здесь сущности единичность имеет значение самосознания вообще, а не единичного случайного сознания. Нравственная субстанция, стало быть, в этом определении есть действительная субстанция, абсолютный дух реализован в множественности наличного сознания; он есть общественность (das Gemeinwesen), которая для нас, когда мы подошли к практическому формообразованию разума вообще, была абсолютной сущностью (das absolute Wesen) и которая здесь в своей истине выступает для себя самой как сознательная нравственная сущность и сущность для того сознания, которое составляет наш предмет. Это дух, который есть для себя, сохраняя себя в отражении индивидов, и есть в себе или есть субстанция, сохраняя их внутри себя. Как действительная субстанция он есть народ, как действительное сознание – гражданин народа. Это сознание имеет свою сущность в простом духе, а достоверность себя самого – в действительности этого духа, в целом народе, и непосредственно в нем – свою истину; следовательно, – не в чем-то, что не действительно, а в некотором духе, который существует и обладает значимостью.

Этот дух может быть назван человеческим законом, потому что по существу он есть в форме действительности, сознающей себя самое. В форме всеобщности он – общеизвестный закон и имеющиеся налицо нравы; в форме единичности он есть действительная достоверность себя самого в индивиде вообще, а достоверность себя как простой индивидуальности он есть в качестве правительства; его истина есть открытая (offene), очевидная значимость, – некоторое существование, которое для непосредственной достоверности принимает форму освобожденного наличного бытия.

[(в). Божественный закон.] – Но этой нравственной силе и публичности (Offenbarkeit) противостоит другая сила – божественный закон. Ибо нравственная власть государства как движение сознающего себя действования имеет свою противоположность в простой и непосредственной сущности нравственности; как действительная всеобщность она есть насилие над индивидуальным для-себя-бытием, а как действительность вообще она имеет во внутренней сущности еще нечто иное, чем она есть.

Уже было упомянуто о том, что каждый из противоположных модусов существования нравственной субстанции заключает в себе ее целиком и все моменты ее содержания. Если, следовательно, общественность есть эта субстанция в качестве сознающего себя действительного действования, то другая сторона

238

имеет форму непосредственной или сущей субстанции. Эта последняя, таким образом, есть, с одной стороны, внутреннее понятие или всеобщая возможность нравственности вообще, а с другой стороны, она точно так же заключает в себе момент самосознания. Самосознание, выражающее нравственность в этой стихии непосредственности или бытия, или непосредственное сознание себя как сущности и как "этой" самости в "ином", т.е. естественная нравственная общественность, – есть семья. Как бессознательное еще внутреннее понятие она противостоит ее сознающей себя действительности; как стихия действительности народа – самому народу; как непосредственное нравственное бытие – нравственности, образующейся и сохраняющейся благодаря труду для всеобщего; пенаты противостоят всеобщему духу.

Но хотя нравственное бытие семьи определяется как бытие непосредственное, тем не менее внутри себя она есть нравственная сущность, но не постольку, поскольку она есть природное отношение своих членов или не постольку, поскольку их связь есть непосредственная связь единичных действительных членов; ибо нравственное в себе всеобще, и это природное отношение есть по существу в такой же мере дух, и оно нравственно лишь в качестве духовной сущности. Посмотрим, в чем состоит специфическая нравственность последней. – Прежде всего, так как нравственное есть в себе всеобщее, то нравственное отношение членов семьи не есть отношение на почве чувства или отношение любви. Нравственное, по-видимому, должно в этом случае быть заложено в отношение единичного члена семьи к семье в целом как субстанции, так что его действование и действительность имеют целью и содержанием только семью. Но сознаваемая цель, которую ставит себе действование этого целого, поскольку она направлена на само целое, сама единична. Приобретение и сохранение власти и богатства, с одной стороны, направлены только на удовлетворение потребности и относятся к вожделению; а с другой стороны, в своем более высоком определении, становятся чем-то только опосредствованным. Это определение относится не к самой семье, а направлено на подлинно всеобщее, на общественность; оно, напротив, негативно по отношению к семье и состоит в том, что из семьи удаляется отдельное лицо, его природность и единичность подчиняются и оно привлекается к добродетели, к жизни внутри всеобщего и для всеобщего. Специфическая для семьи положительная цель есть отдельное лицо как таковое. Для того, чтобы это отношение было нравственным, это лицо не может, – ни то, которое совершает поступки, ни то, на которое направлены эти поступки, – выступать в зависимости от случая, как это происходит, скажем, при оказании какой-нибудь помощи или услуги. Содержание нравственного поступка должно быть субстанциальным или цельным и всеобщим;

239

такой поступок может поэтому относиться только к единичному как целому, т.е. к нему как всеобщему. И дело опять-таки не в том, скажем, чтобы только воображать, будто оказание услуги способствует всему его счастью, в то время как эта услуга, поскольку она есть непосредственный или действительный поступок, имеет для него только единичное значение; и не в том дело, чтобы такие поступки, будучи даже воспитанием, слагающимся из ряда усилий, действительно имели своим предметом единичное как целое и создали его как произведение, где вне цели, негативной по отношению к семье, действительный поступок имеет только ограниченное содержание; и не в том, наконец, дело, чтобы этот поступок был некоторой помощью в нужде, благодаря которой поистине спасают единичное как целое, ибо этот поступок сам есть совершенно случайный акт, поводом для которого служит обыденная действительность, которая может быть, а может и не быть. Следовательно, поступок, который охватывает все существование кровного родственника и своим предметом и содержанием имеет его – не гражданина, ибо этот последний не принадлежит семье, и не того, кто должен стать гражданином и потерять значение "этого" единичного, – а его, "это" принадлежащее семье единичное как некоторую всеобщую сущность, отрешенную от чувственной, т.е. единичной действительности, – такой поступок касается уже не живого, а мертвого, который из долгого следования своего рассеянного наличного бытия собран в завершенное единое образование и из непокоя случайной жизни поднялся до покоя простой всеобщности. – Так как отдельное лицо действительно и субстанциально только в качестве гражданина, то оно, поскольку оно – не гражданин и принадлежит семье, есть только лишенная действительности бесплотная тень.

[(г). Права отдельного лица.] – Эта всеобщность, которой достигает отдельное лицо как таковое, есть чистое бытие, смерть; это есть непосредственная естественная завершенность становления (Gewordensein), а не действование сознания. Долг члена семьи, вследствие этого, присовокупить эту сторону, дабы и его последнее бытие, это всеобщее бытие, принадлежало не одной только природе и не оставалось чем-то неразумным, а чтобы утверждалось за ним нечто содеянное и право сознания. Другими словами, смысл поступка состоит скорее в том, что (так как поистине покой и всеобщность сознающей себя самое сущности не принадлежат природе) отпадает видимость такого действования, которое присваивает себе природа, и восстанавливается истина. – То, что делала в единичном лице природа, есть та сторона, с которой его превращение во всеобщее проявляется как движение чего-то сущего. Правда, само это движение оказывается внутри нравственной общественности и имеет ее своей целью; смерть есть завершение и наивысший труд, который предпринимает индивид как таковой в интересах этой общественности.

240