Часть 19.

345

бесконечно делится и простирается: назад – к своим условиям, в стороны – к своей рядоположности, вперед – к своим следствиям. Добросовестное сознание сознает эту природу дела и свое отношение к нему и знает, что с тем случаем, в котором оно совершает поступки, оно знакомо не согласно всей этой требуемой всеобщности, и что его ссылка на это добросовестное взвешивание всех обстоятельств ничего не стоит. Но это знакомство со всеми обстоятельствами и взвешивание их не совсем отсутствует – оно имеется лишь как момент, как нечто, что есть только для других; и неполное знание добросовестного сознания, так как оно есть его знание, принимается им за знание достаточное и совершенное.

Подобным же образом дело обстоит со всеобщностью сущности или определением содержания через чистое сознание. – Приступающая к совершению поступков совесть относится ко всем сторонам [данного] случая. Последний дробится, и вместе с этим дробится отношение к нему чистого сознания, вследствие чего разнообразие случая есть разнообразие обязанностей. Совесть знает, что она должна выбирать среди них и решать, ибо ни одна из них не абсолютна в своей определенности или в своем содержании, а абсолютен только чистый долг. Но эта абстракция приобрела в своей реальности значение обладающего самосознанием "я". Достоверно знающий себя самого дух покоится как совесть внутри себя, и его реальная всеобщность или его долг заключается в его чистой убежденности в долге. Это чистое убеждение как таковое столь же пусто, как и чистый долг, – чистый в том смысле, что ничто в нем, никакое определенное содержание не есть долг. Но поступки должны быть совершены – индивид необходимо должен внести определенность; и достоверно знающий себя самого дух, в котором в-себе[-бытие] приобрело значение сознающего себя "я", знает, что имеет это определение и содержание в непосредственной достоверности себя самого. Как определение и содержание эта достоверность есть природное сознание, т.е. побуждения и склонности. – Нет такого содержания, которое совесть признала бы абсолютным, ибо она есть абсолютная негативность всего определенного. Она определяет, исходя из себя самой; но круг самости, в который попадает определенность как таковая, есть так называемая чувственность: когда ищут содержание в непосредственной достоверности себя самого, ничего не находят, кроме чувственности. – Все, что в прежних формах проявлялось как хорошее или дурное, как закон и право, есть иное, нежели непосредственная достоверность себя самого; оно есть всеобщее, которое теперь есть бытие для другого; или, с другой точки зрения, оно есть предмет, который, опосредствуя сознание с самим собою, становится между ним и своей собственной истиной и скорее обособляет его от себя, нежели является его непосредственностью. – Но для совести достоверность себ

346

самой есть чистая непосредственная истина; и эта истина, следовательно, есть ее представленная как содержание непосредственная достоверность себя самой, т.е. вообще произвол отдельного лица и случайность его бессознательного природного бытия.

Это содержание считается в то же время моральной существенностью или долгом. Ибо чистый долг, как оказалось уже при проверке законов, просто равнодушен ко всякому содержанию и мирится со всяким содержанием. В то же время он имеет здесь существенную форму для-себя-бытия, и эта форма индивидуального убеждения есть не что иное, как сознание пустоты чистого долга и сознание того, что он – лишь момент, что субстанциальность сознания есть предикат, субъект которого – индивид, чей произвол дает чистому долгу содержание, может связать с этой формой любое содержание и придать ему свою добросовестность. – Индивид известным образом приумножает свою собственность; долг состоит в том, чтобы каждый заботился о сохранении себя самого, равно как и своей семьи, и в не меньшей мере о возможности приносить пользу своим ближним и творить добро нуждающимся в помощи. Индивид сознает, что это – долг, ибо это содержание непосредственно заключается в достоверности его самого; он понимает, далее, что в данном случае он выполняет этот долг. Другие могут держаться того мнения, что такой образ действия есть обман; они придерживаются других сторон конкретного случая, он же твердо держится этой стороны вследствие того, что сознает приумножение собственности как чистый долг. – Таким образом, то, что другие называют насилием и несправедливостью, есть выполнение долга, который состоит в утверждении своей самостоятельности по отношению к другим; то, что они называют трусостью, есть выполнение долга, состоящего в сохранении своей жизни и возможности приносить пользу ближним; а то, что они называют храбростью, напротив, нарушает и тот и другой долг. Но трусость не настолько неосмотрительна, чтобы не знать, что сохранение жизни и возможности приносить пользу другим есть долг, чтобы не быть убежденной в том, что ее поступки соответствуют долгу, и чтобы не знать, что то, что соответствует долгу, состоит в знании; иначе она поступила бы неосмотрительно – она была бы неморальна. Так как моральность заключается в сознании, что долг выполнен, то это сознание будет наличествовать как в тех поступках, которые называются трусостью, так и в тех, которые называются храбростью; – абстракция, именуемая долгом, допускает всякое, в том числе и это содержание, – следовательно, совершающий действие знает, что он совершает в качестве долга, и так как он это знает и так как убежденность в долге само соответствует долгу, то совершённое действие признается другими; благодаря этому поступок обладает значимостью и действительным наличным бытием.

347

Имея в виду эту свободу, которая с одинаковым успехом вкладывает любое содержание во всеобщую пассивную среду чистого долга и знания, нет смысла утверждать, что вложено должно было быть какое-нибудь другое содержание; ибо каково бы оно ни было, на нем всегда лежит клеймо определенности, от которой свободно чистое знание и которую оно может отвергнуть точно так же, как и принять, в любом виде. Всякое содержание, тем, что оно определенное содержание, стоит на одной линии с другим содержанием, хотя бы казалось, что характерная черта его – это именно то, что в нем снято особенное. Так как в действительном случае долг раздваивается вообще на противоположность и вследствие этого на противоположность единичности и всеобщности, то может казаться, будто тот долг, содержание которого составляет само всеобщее, благодаря этому непосредственно имеет природу чистого долга, и форма и содержание тем самым полностью становятся соответствующими друг другу; так что, следовательно, поступок для общего блага, например, следовало бы предпочесть поступку на пользу блага индивидуального. Однако этот всеобщий долг есть вообще то, что имеется налицо как сущая в себе и для себя субстанция, как право и закон и что обладает значимостью независимо от знания и убеждения, равно как и от непосредственного интереса отдельного лица; следовательно, это и есть как раз то, на форму чего направлена моральность вообще. Что же касается его содержания, то и оно есть определенное содержание, поскольку общее благо противоположно единичному; следовательно, его закон есть такой закон, от которого совесть чувствует себя совершенно свободной, и предоставляет себе абсолютное право добавлять и отнимать, пренебречь им, равно как и выполнить. – В таком случае указанное различение долга по отношению к единичному и по отношению ко всеобщему согласно природе противоположности вообще не есть что-либо устойчивое. Скорее то, что отдельное лицо делает себе на пользу, идет на благо и всеобщему; чем больше оно заботилось о себе, тем больше у него не только возможности принести пользу другим, но сама его действительность лишь в том и состоит, что оно есть и живет в общении с другими; значение его отдельного удовольствия заключается по существу в том, чтобы пожертвовать для других свое и содействовать им в получении удовольствия. В выполнении долга по отношению к отдельному лицу, следовательно, по отношению к себе, выполняется долг и по отношению ко всеобщему. – Взвешивание и сопоставление обязанностей, которое здесь начинается, сводится к вычислению выгоды, которую извлекло бы всеобщее из того или другого поступка; но, с одной стороны, благодаря этому моральность подпадает под неизбежную случайность здравомыслия, а с другой стороны, сущность совести как раз в том, что она обрывает это

378

вычисление и взвешивание и решает, не опираясь на такие основания, а исходя из себя.

Таким именно образом поступает совесть и сохраняется в единстве в-себе-бытия и для-себя-бытия, в единстве чистого мышления и индивидуальности, и есть достоверно знающий себя дух, который имеет свою истину в самом себе, в своей самости, в своем знании, и в нем как в знании о долге. Он сохраняется тут именно благодаря тому, что то, что есть положительного в поступке – как содержание, так и форма долга и знание о нем, – принадлежит самости, достоверности себя; а то, что хочет противостоять самости как собственное "в себе", считается неистинным, лишь снятым, лишь моментом. Поэтому значимостью обладает не всеобщее знание вообще, а его знание обстоятельств. В долг как всеобщее в-себе-бытие совесть вкладывает содержание, которое она заимствует из своей природной индивидуальности; ибо это содержание есть то, которое наличествует в себе самом; благодаря всеобщей среде, в которой оно находится, оно становится исполняемым ею долгом, и именно в силу этого пустой чистый долг установлен как снятый или в качестве момента; это содержание есть снятая пустота чистого долга или его исполнение. – Но равным образом совесть свободна и от всякого содержания вообще; она отрешается от всякого определенного долга, который должен иметь силу закона; в силе достоверности себя самой она обладает величественностью абсолютной автаркии, властью связывать и разрешать. – Вот почему это самоопределение есть непосредственно то, что совершенно соответствует долгу; долг есть само знание; но это простое обладание самостью есть в-себе[-бытие]; ибо в-себе[-бытие] есть чистое равенство себе самому, и последнее имеется в этом сознании.

[ 2. Всеобщность совести. ] – Это чистое знание есть непосредственно бытие для другого; ибо как чистое равенство себе самому оно есть непосредственность или бытие. Но это бытие в то же время есть чистое всеобщее, самостность всех; иными словами, поступки признаны и потому действительны. Это бытие есть стихия, благодаря которой совесть находится непосредственно в отношении равенства со всеми самосознаниями; и значение этого отношения – не закон, лишенный самости, а самость совести.

[(б) Неопределенность убеждения] – Но тем самым, что справедливое, осуществляемое совестью, в то же время есть бытие для другого, в нее, по-видимому, проникает некоторое неравенство. Долг, который она выполняет, есть некоторое определенное содержание; последнее, правда, есть самость сознания и в нем – знание самости о себе, его равенство себе самому. Но будучи исполнено, поставленное во всеобщую среду бытия, это равенство не есть уже знание, не есть то различение, которое столь же непосредственно снимает свои различия; наоборот, в бытии

349

различие установлено как устойчивое, и поступок есть некоторый определенный поступок, неравный стихии самосознания всех, следовательно, не необходимо признанный. Обе стороны, совершающая поступки совесть и всеобщее сознание, признающее эти поступки в качестве долга, одинаково свободны от определенности этого действования. В силу этой свободы отношение в общей (gemeinschaftlichen) среде, напротив, есть отношение полного неравенства, благодаря чему сознание, для которого поступок существует, находится в полной неизвестности относительно совершающего поступки, достоверно знающего себя самого духа. Он совершает поступки, он устанавливает некоторую определенность как сущую; другие придерживаются этого бытия как его истины и в этом обладают достоверностью его – он выразил в нем то, что считает долгом. Но он свободен от какого-либо определенного долга; его не там, где, по мнению других, ему действительно следовало быть; и эта среда самого бытия и долг как сущий в себе имеют для него значение только момента. Таким образом, то, что он для них выставляет, он снова переставляет или, лучше сказать, сразу же переставил. Ибо его действительность для него – не эти выставленные долг и определение, а те, которые он имеет в абсолютной достоверности себя самого.

Таким образом, другие не знают, морально хорошая ли эта совесть или злая, или, лучше сказать, они не только не могут знать это, но даже необходимо должны считать ее злой. Ибо как она свободна от определенности долга и от долга как сущего в себе, так же свободны и они. То, что она им выставляет, они сами умеют переставить; это такая совесть, благодаря которой выражается только самость другого, а не их собственная; они чувствуют себя не только свободными от нее, но и должны растворить ее в своем собственном сознании, путем суждений и объяснений должны свести ее к нулю, дабы сохранить свою самость.

Однако поступок совести не есть только это определение бытия, покинутое чистой самостью. То, что следует считать и признавать долгом, является таковым единственно благодаря знанию и убеждению, что это – долг, благодаря знанию себя самого в действии. Если действие лишается в себе этой самости, оно перестает быть тем, что единственно составляет его сущность. Его наличное бытие, покинутое этим сознанием, было бы обыкновенной действительностью, и поступок казался бы нам осуществлением его удовольствия и вожделения. То, что должно налично быть, составляет здесь существенность только благодаря тому, что его знают как индивидуальность, выражающую себя самое; и то, что стало достоянием этого знания, есть признанное и то, что как таковое должно обладать наличным бытием.

Самость вступает в наличное бытие как самость; дух, достоверно знающий себя, существует как таковой для других; его

350

непосредственные поступки не обладают значимостью и не действительны; не определенное, не в-себе-сущее есть признанное, а единственно себя знающая самость как таковая. Стихия устойчивого существования есть всеобщее самосознание; то, что вступает в эту стихию, не может быть результатом поступка; последний не удерживается в ней и не сохраняет в ней постоянства, лишь самосознание есть то, что признано и что приобретает действительность.

[(в) Язык убеждения.] – Тем самым мы снова встречаемся с языком как наличным бытием духа. Он есть сущее для других самосознание, которое непосредственно как таковое имеется налицо и, будучи "этим", всеобще. Он есть отделяющаяся от себя самой самость, которая становится для себя предметом как чистое "я = я", и в этой предметности в такой же мере сохраняет себя в качестве этой самости, как и сливается непосредственно с другими и есть их самосознание: она точно так же принимает себя на слух, как и ее принимают на слух другие, и это принимание на слух (das Vernehmen) и есть наличное бытие, ставшее самостью.

Содержание, которое здесь приобрел язык, уже не есть извращенная. и извращающая и разорванная самость мира образованности, а есть дух, возвратившийся в себя, достоверно знающий себя и в своей самости – свою истину или свое признавание и признанный в качестве этого знания. Язык нравственного духа есть закон, и простое повеление, и жалоба, которая в большей мере есть слеза, пролитая по поводу необходимости; моральное сознание, напротив того, еще безмолвно, замкнуто у себя в своем "внутреннем", ибо в нем самость еще не имеет наличного бытия, а наличное бытие и самость находятся лишь во внешнем отношении друг к другу. Но язык выступает лишь как средний термин самостоятельных и признанных самосознании; и налично сущая самость есть непосредственно всеобщая, многократная и в этой множественности простая признанность. Содержание языка совести есть самость, знающая себя как сущность. Он выражает только это, и это выражение есть истинная действительность действования и значимость поступков. Сознание высказывает свое убеждение; именно в этом убеждении единственно поступок есть долг; и только потому он и считается долгом, что убеждение находит словесное выражение. Ибо всеобщее самосознание свободно от только сущего, определенного поступка; последний как наличное бытие не имеет для него значения, а значение имеет убеждение, что поступок есть долг; и долг действителен в языке. – Претворить поступок в действительность не значит здесь перевести его содержание из формы цели и для-себя-бытия в форму абстрактной действительности, а значит перевести его из формы непосредственной достоверности себя самого – достоверности, которая знает свое знание или для-себя-бытие как сущность, – в форму уверения, что сознание убеждено в долге и знает долг

351

как совесть, исходя из себя самого; это уверение, стало быть, уверяет, что оно убеждено в том, что его убеждение есть сущность.

Истинно ли уверение, что совершают поступки из убежденности в долге, действительно ли то, что совершается, есть долг, – эти вопросы или сомнения лишены всякого смысла по отношению к совести. – Вопрос, истинно ли уверение, предполагал бы, что внутреннее намерение отличается от высказанного, т.е. что проявление воли единичной самости может быть отделено от долга, от воли всеобщего и чистого сознания; эта воля была бы на словах, а первое было бы, собственно говоря, истинным побудительным мотивам поступка. Однако именно это различие всеобщего сознания и единичной самости снято, и снятие его есть совесть. Непосредственное знание достоверно знающей себя самости есть закон и долг; его намерение, вследствие того, что оно – его намерение, есть справедливость (das Rechte); требуется только, чтобы оно это знало и чтобы оно высказало убеждение в том, что его знание и проявление воли есть справедливость. Выражение этого уверения снимает в себе самом форму своей особенности; оно признает в этом необходимую всеобщность самости; называя себя совестью (Gewissen), оно называет себя чистым знанием себя самого (Sichselbstwissen) и чистым абстрактным проявлением воли, т.е. называет себя всеобщим знанием и проявлением воли, которое признает других, которое им равно (ибо они суть именно это чистое знание себя и проявление воли) и поэтому признается также ими. В проявлении воли достоверно знающей себя самости, в этом знании, что самость есть сущность, заключается сущность справедливости. – Следовательно, тот, кто говорит, что он поступает таким-то образом по совести, говорит истину, ибо его совесть есть знающая и проявляющая волю самость. Но он по существу должен это сказать, ибо эта самость должна быть в то же время всеобщей самостью. То, что самость есть всеобщая самость, заключается не в содержании поступка, ибо содержание в силу своей определенности само по себе безразлично, а всеобщность заключается в форме поступка; именно эту форму и следует установить как действительную; она и есть самость, которая как таковая действительна в языке, высказывается как истинное, именно в этом признает все самости и признается ими.

[(г) Прекрасная душа.] – Итак, совесть в величии своего превосходства над определенным законом и всяким содержанием долга вкладывает любое содержание в свое знание и проявление воли; она есть моральная гениальность, знающая, что внутренний голос ее непосредственного знания есть голос божественный, и так как в этом знании она столь же непосредственно знает наличное бытие, она есть божественная творческая сила, в понятии которой заключается жизненность. Она есть точно так же

352

богослужение внутри себя самой; ибо совершение ею поступков есть созерцание этой ее собственной божественности.

Это одинокое богослужение есть в то же время по существу богослужение общины, и чистое внутреннее знание себя самого и принимание себя на слух переходят в момент сознания. Созерцание себя есть его предметное наличное бытие, и эта предметная стихия есть высказывание его знания и проявления воли как некоторого всеобщего. Благодаря этому высказыванию самость становится значимой, а поступок – осуществляющим действием. Действительность и устойчивое существование ее действования есть всеобщее самосознание; но высказывание совести выявляет достоверность себя самой как чистую и тем самым как всеобщую самость; из-за этой речи, в которой самость выражена и признана как сущность, поступок признается другими. Дух и субстанция их связи есть, следовательно, взаимное уверение в своей добросовестности, добрых намерениях, радость по поводу этой взаимной чистоты и любование великолепием знания и высказывания, лелеяния и пестования такого превосходства. – Поскольку эта совесть еще различает свое абстрактное сознание от своего самосознания, она лишь скрыла свою жизнь в боге; правда, бог непосредственно наличествует в ее духе и в ее сердце, в ее самости, но "явное", его действительное сознание и опосредствующее движение последнего есть для нее некоторое "иное", нежели указанное сокрытое "внутреннее" и непосредственность наличествующей сущности. Но в осуществлении совести снимается различие между ее абстрактным сознанием и ее самосознанием. Она знает, что абстрактное сознание есть именно "эта" самость, это достоверно себя знающее для-себя-бытие, она знает, что именно разница снята в непосредственности соотношения самости с [бытием] в себе, которое, будучи установлено вне самости, есть абстрактная сущность и то, что от нее сокрыто. Ибо то соотношение есть опосредствующее соотношение, в котором соотнесенные [стороны] составляют не одно и то же, а некоторое "иное" друг для друга, и только в некотором третьем они составляют "одно"; непосредственное же соотношение фактически означает не что иное, как единство. Сознание, возвысившееся над бессмыслицей, которая считает еще различиями те различия, которые не есть различия, знает непосредственность наличия сущности в нем как единство сущности и своей самости, знает, стало быть, свою самость как живое "в себе", и это свое знание – как религию, которая как созерцаемое или налично сущее знание есть то, что говорит община о своем духе.

Вместе с тем мы здесь видим, что самосознание ушло обратно в свое сокровенное, для которого исчезает всякая обнаруженность, – в созерцание "я = я", где это "я" есть вся существенность и наличное бытие. Оно погружается в это понятие себя самого, так как оно доведено до крайности – до своих крайних терминов,

353

и притом так, что различенные моменты, благодаря которым оно реально или остается еще сознанием, суть не для нас только эти чистые крайние термины; то, что оно есть для себя и что есть для него в себе, и что есть для него наличное бытие, оно испаряет в абстракции, которые для самого этого сознания более не имеют опоры, не имеют субстанции; и все, что доселе было для сознания сущностью, ушло обратно в эти абстракции. – Сознание, доведенное до этой чистоты, есть его самое скудное формообразование, и сама эта скудость, составляющая его единственное достояние, есть исчезновение; та абсолютная достоверность, в которую растворилась субстанция, есть абсолютная не-истина, которая рушится внутри себя; это – абсолютное самосознание, в которое погружается сознание.

Если рассматривать это погружение внутрь себя самого, то для сознания в-себе-сущая субстанция есть знание как его знание. Как сознание оно разделено на противоположность себя и предмета, который для него есть сущность; но именно этот предмет есть то, что совершенно "прозрачно", это – его самость, и его сознание есть только знание о себе. Вся жизнь и вся духовная существенность ушла обратно в эту самость и потеряла свое отличие от самого "я". Моменты сознания поэтому суть эти крайние абстракции, из коих ни одна не стоит на месте, а теряется в других и их порождает. Это смена несчастного сознания самим собою, но смена, которая для самого этого сознания происходит внутри его и которая сознает себя понятием разума, а это понятие есть несчастное сознание только в себе. Для разума как сознания абсолютная достоверность себя самого непосредственно обращается, стало быть, в некоторое отзвучание, в предметность его для-себя-бытия; но этот созданный мир есть его речь, которой оно внимало столь же непосредственно и эхо которой только к нему возвращается. Это возвращение не имеет поэтому того значения, что оно здесь в себе и для себя; ибо сущность для него – не какое-либо "в себе", а оно само; столь же мало оно обладает наличным бытием, ибо предметное не доходит до того, чтобы быть "негативным" действительной самости, подобно тому как эта последняя не доходит до действительности. Ему недостает силы отрешения, силы сделаться вещью и выдержать бытие. Оно живет в страхе, боясь запятнать великолепие своего "внутреннего" поступками и наличным бытием; и дабы сохранить чистоту своего сердца, оно избегает соприкосновения с действительностью и упорствует в своенравном бессилии отречься от самости, доведенной до крайней абстракции, и сообщить себе субстанциальность или превратить свое мышление в бытие и довериться абсолютному различию. Пустопорожний предмет, который оно себе создает, оно поэтому наполняет теперь сознанием пустоты; его действование есть томление, которое, само превращаясь в лишенный сущности предмет, только теряет себя и, превозмогая эту

354

потерю и попадая обратно к себе, обретает себя лишь как потерянное; в этой прозрачной чистоте своих моментов оно – несчастная, так называемая прекрасная душа, истлевающая внутри себя и исчезающая как аморфное испарение, которое расплывается в воздухе.

[ 3. Зло и его прощение. ] – Но это тихое слияние бессильных существенностей улетучивающейся жизни следует взять еще в другом значении – в значении действительности совести и в явлении движения последней, и рассмотреть совесть как совершающую поступки. – Предметный момент в этом сознании определился выше как всеобщее сознание: знание, знающее себя само, в качестве "этой" самости отлично от другой самости; язык, на котором все взаимно признают друг друга добросовестно совершающими поступки, это всеобщее равенство, распадается на неравенство единичного для-себя-бытия; каждое сознание из своей всеобщности столь же прямо рефлектировано в себя; вследствие этого необходимо появляется противоположность между единичностью по отношению к другим отдельным лицам и единичностью по отношению ко всеобщему; это отношение и его движение мы и рассмотрим. Иными словами, эта всеобщность и долг имеют попросту противоположное значение определенной исключающей себя из всеобщего единичности, для которой чистый долг есть лишь выступившая на поверхность и обращенная вовне всеобщность; долг заключается только в словах и имеет значение некоторого бытия для другого. Совесть, сначала лишь негативно направленная на долг как на "этот" определенный имеющийся налицо долг, чувствует себя свободной от него; но так как она наполняет пустой долг некоторым определенным содержанием, заимствованным из себя самой, то у нее есть положительное сознание того, что она в качестве "этой" самости создает себе содержание; ее чистая самость как пустое знание лишена содержания и определения; содержание, которое она сообщает своей чистой самости, заимствовано из ее самости как "этой" определенной самости, из себя как природной индивидуальности, и когда она говорит о добросовестности своих поступков, она, конечно, сознает свою чистую самость, но в цели своих поступков как в действительном содержании она сознает себя как "это" особое единичное и как противоположность тому, что она есть для себя и что она есть для других, как противоположность между всеобщностью или долгом и своей рефлектированностью из нее.

[(б) Конфликт между добросовестностью и лицемерием.] – Если противоположность, в которую впадает совесть как совершающая поступки, находит, таким образом, выражение в ее внутреннем [мире], то вместе с тем эта противоположность есть неравенство вовне в стихии наличного бытия, неравенство ее особой единичности по отношению к другому единичному. – Ее особенность состоит в том, что оба момента, конституирующие ее сознание,

355

самость в в-себе[-бытие], признаются в ней неравноценными, и притом определяются в ней так, что достоверность себя самого есть сущность по отношению к [бытию] в себе или ко всеобщему, которое имеет значение только момента. Этому внутреннему определению, стало быть, противостоит стихия наличного бытия или всеобщее сознание, для которого, напротив, всеобщность, [т.е.] долг, есть сущность, тогда как единичность, которая по отношению ко всеобщему есть для себя, имеет значение лишь снятого момента. Для этого соблюдения долга первое сознание считается злом, потому что оно есть неравенство его внутри-себя-бытия со всеобщим, и так как оно в то же время провозглашает свое действование равенством себе самому, долгом и добросовестностью, то соблюдение долга считает его лицемерием.

Движение этой противоположности есть прежде всего формальное восстановление равенства между тем, что есть зло внутри себя, и тем, что оно провозглашает; нужно показать, что оно – зло и таким образом его наличное бытие равно его сущности, лицемерие должно быть разоблачено. – Это возвращение имеющегося в лицемерии неравенства в равенство не осуществлено еще тем, что лицемерие, как принято говорить, именно тем и доказывает свое уважение к долгу и добродетели, что оно принимает видимость их и пользуется этим как маской для своего собственного сознания не в меньшей степени, чем для чужого; в этом признавании противоположного в себе будто бы содержится равенство и согласие. – Однако лицемерие в то же время не держится этого словесного признавания и рефлектировано в себя, и в том, что оно пользуется в-себе-сущим лишь как бытием для другого, напротив, содержится собственное презрение к нему и для всех проявляется отсутствие в нем сущности. Ибо то, чем можно пользоваться как внешним орудием, оказывается вещью, не имеющей в себе никакой собственной ценности.

Не достигается это равенство также ни односторонним упорным настаиванием злого сознания на своем, ни суждением "всеобщего". – Если злое сознание отрекается от сознания долга и то, что последнее объявляет дурным, абсолютным неравенством всеобщему, отстаивает как совершение поступков согласно с внутренним законом и совестью, то в этом одностороннем уверении в равенстве остается неравенство его другому [сознанию], так как ведь это последнее не верит этому уверению и не признает его. – Или: так как одностороннее упорство в одной крайности само себя уничтожает, то зло, хотя тем самым и согласилось бы, что оно – зло, но этим оно непосредственно снималось бы и не было бы лицемерием и как таковое не разоблачалось бы. Фактически оно признается в том, что оно – зло, утверждая, что оно, в противоположность признанному всеобщему, поступает согласно своему внутреннему закону и совести. Ибо если бы этот закон и совесть не были законом его единичности и произвола, то он

356

не был бы чем-то внутренним, собственным, а был бы тем, что общепризнано. Поэтому тот, кто говорит, что он по отношению к другим поступает согласно своему закону и совести, фактически говорит, что он третирует их. Действительная совесть, однако, не есть это упорство в знании и воле, которая противополагает себя всеобщему, а всеобщее есть стихия ее наличного бытия, и ее язык свидетельствует о ее действовании как признанном долге.

Точно так же и упорство всеобщего сознания, настаивающего на своем суждении, не есть разоблачение и прекращение лицемерия. – Обзывая его дурным, низменным и т.п., оно ссылается в таком суждении на свой закон, подобно тому, как злое сознание – на свой. Ибо тот закон выступает в противоположность этому и тем самым – как некий особенный закон. Он, стало быть, не имеет преимущества перед другим законом, а скорее признает его действительным; и это усердие делает как раз противное тому, что оно намерено делать, а именно, то, что оно называет истинным долгом и что должно быть общепризнанным, показать как нечто непризнанное и тем самым предоставить "другому" равное право для-себя-бытия.

[(в) Моральное суждение.] – Но это суждение имеет в то же время другую сторону, начинающую разрешение имеющейся здесь противоположности. – Сознание всеобщего относится к злому сознанию не как то, что действительно и совершает поступки (ведь, напротив, злое сознание есть то, что действительно), а в противоположность ему оно есть то сознание, которое не вовлечено в противоположность между единичностью и всеобщностью, встречающуюся в поступках. Оно остается во всеобщности мысли, ведет себя как постигающее сознание, и его первое действие есть только суждение. – Этим суждением оно, как было только что отмечено, ставит себя теперь рядом со злым сознанием, и последнее в силу этого равенства начинает созерцать себя само в этом другом сознании. Ибо сознание долга ведет себя как постигающее сознание, пассивно; но вследствие этого оно находится в противоречии с собой как с абсолютной волей долга, с собой как с тем, что прямо дает определение из себя самого. Оно хорошо сохранило себя в чистоте, ибо оно не совершает поступков; оно есть лицемерие, которое хочет выдать суждение за действительное действие, и доказывает добропорядочность не поступками, а выражением превосходных умонастроений. Это сознание, следовательно, совершенно такое же, как и то, которое упрекают в том, что у него долг только на словах. В том и другом сознании действительность одинаково отлична от слов – в одном из-за корыстной цели поступка, в другом – из-за отсутствия поступков вообще, необходимость которых заключается в самом разговоре о долге, ибо долг без исполнения не имеет никакого значения.

357

Но суждение следует рассматривать также как положительное действие мысли, и у него есть некоторое положительное содержание; благодаря этой стороне противоречие, которое имеется в постигающем сознании, и его равенство первому [сознанию] становятся еще полнее. Совершающее поступки сознание провозглашает это свое определенное действование долгом, и обсуждающее сознание не может этого отрицать за ним; ибо сам долг есть бессодержательная форма, пригодная для любого содержания, или: конкретный поступок, сам различающийся многосторонностью, имеет всеобщую сторону – ту самую, которая, принимаемая за долг, в такой же мере присуща ему, как и особенная сторона, составляющая участие и интерес индивида. Обсуждающее же сознание не довольствуется указанной стороной долга и знанием совершающего поступки о том, что это его долг, отношение и состояние его действительности. Наоборот, оно держится другой стороны, переносит поступок во "внутреннее" и объясняет его из его, отличного от него самого, намерения и корыстного мотива. Подобно тому как каждый поступок может быть подвергнут рассмотрению со стороны его соответствия требованиям долга, он может быть подвергнут и этому другому рассмотрению со стороны особенности; ибо как поступок он есть действительность индивида. – Это обсуждение, следовательно, выводит поступок из его наличного бытия и рефлектирует его во "внутреннее" или в форму собственной особенности. – Если поступку сопутствует слава, то обсуждение видит в этом "внутреннем" жажду славы; – если он вообще соответствует положению, которое занимает индивид, не выходя за его рамки, и он таков, что это положение не является для индивидуальности внешним определением, а индивидуальность наполняет собою эту всеобщность и именно благодаря этому оказывается способной к чему-нибудь более высокому, то суждение видит во "внутреннем" как побудительной причине такого поступка честолюбие и т.д. Когда в поступке вообще совершающий его достигает созерцания себя самого в предметности или чувствования себя в своем наличном бытии и, стало быть, наслаждения, суждение видит во "внутреннем" влечение к собственному счастью, хотя бы оно состояло лишь во внутреннем моральном тщеславии, в наслаждении сознания собственным превосходством и в предвкушении надежды на будущее счастье. Ни один поступок не может избежать подобного обсуждения, ибо долг ради долга, эта чистая цель, есть нечто недействительное; свою действительность она находит в действовании индивидуальности, и поступок имеет благодаря этому свой особый характер. – Для лакея нет героя [34]; но не потому, что последний не герой, а потому, что тот – лакей, с которым герой имеет дело не как герой, а как человек, который ест, пьет, одевается, [т.е.] вообще имеет с ним дело со стороны единичности потребностей и представлений. Таким образом, для обсуждени

358

нет такого поступка, в котором оно не могло бы противопоставить единичную сторону индивидуальности общей стороне поступка и не могло бы по отношению к совершающему поступки сыграть роль лакея моральности.

Это обсуждающее сознание, таким образом, само низменно, потому что оно разделяет поступок и порождает и закрепляет его неравенство себе самому. Далее, оно есть лицемерие, потому что такое обсуждение оно представляет не как иные приемы зла, а как правильно поступающее сознание, в этой своей недействительности и тщеславии оно возносится над подвергнутыми разносу деяниями и хочет выдать свои бездейственные речи за превосходную действительность. – Таким образом, приравнивая себя этим совершающему поступки [сознанию], которое оно подвергает своему обсуждению, оно им признается тождественным ему. Действующее сознание находит, что обсуждающее сознание не только постигает его как нечто чуждое и ему неравное, но, напротив, оно находит это сознание равным себе по собственному его характеру. Созерцая это равенство и провозглашая его, совершающее поступки сознание признается ему в этом и ожидает равным образом, что это другое сознание, подобно тому как оно на деле поставило себя наравне с ним, точно так же ответит на его речь, провозгласит в ней свое равенство, и что так настанет признающее наличное бытие. Его признание не есть унижение, смирение, уничижение перед другим сознанием; ибо это высказывание не есть одностороннее высказывание, которым оно устанавливало бы свое неравенство ему, а оно высказывается только вследствие того, что видит равенство другого с собой, в своем признании оно провозглашает их равенство со своей стороны и провозглашает его потому, что язык есть наличное бытие духа как непосредственной самости; оно ожидает, следовательно, что другое [сознание] внесет свою долю в это наличное бытие.

Но на то, что зло признается: "я – зло", не следует ответа, в котором было бы такое же признание. В указанном обсуждении это не имелось в виду; напротив! Оно отталкивает от себя эту общность и является жестокосердным, существуя для себя и отвергая неразрывную связь с другим. Вследствие этого картина совершенно меняется. То сознание, которое признавалось, видит, что его оттолкнули и что другое сознание не право, отказываясь дать выход своему "внутреннему" в наличное бытие речи и противополагая злу красоту своей души, а признанию – упрямство неподатливого характера и безмолвие, в котором хочет затаить себя внутри себя и не унижаться перед другим. Здесь выявлено наивысшее возмущение духа, достоверно знающего себя самого; ибо он созерцает себя как "это" простое знание самости в другом, и притом так, что и внешняя форма этого другого не есть (подобно тому как было в богатстве) то, что лишено сущности, не есть вещь, а то, что ему противопоставляют, есть

359

мысль, само знание, та абсолютно текучая непрерывность чистого знания, которая отказывается с ним общаться, – с ним, который уже в своем признании отрекся от обособленного для-себя-бытия и выявил себя как снятую особенность, а тем самым – как непрерывную связь с другим, как всеобщее. Но другое заранее оставляет себе за самим собою свое необщающееся [с другим] для-себя-бытие; за признающимся оно оставляет то, что, однако, тем уже отвергнуто. Благодаря этому оно оказывается сознанием, которое покинуто духом и которое его отвергает; ибо оно не узнает того, что дух в абсолютной достоверности себя самого господствует над всяким действием и действительностью и может их отвергнуть и не допустить до свершения. В то же время оно не узнает противоречия, в которое оно впадает и которое состоит в том, что отвержение, совершенное на словах, оно не считает истинным отвержением, тогда как оно само имеет достоверность своего духа не в каком-нибудь действительном поступке, а в своем "внутреннем", и наличное бытие последнего – в словесном выражении его суждения. Оно само, стало быть, препятствует возвращению другого из действия в духовное наличное бытие речи и в равенство духа, и этой жесткостью порождает неравенство, какое еще имеется.

Поскольку достоверно знающий себя самого дух как прекрасная душа не обладает силой отрешения от дорожащего собою знания себя самого, постольку прекрасная душа не может достигнуть равенства с отброшенным сознанием и, стало быть, доступного созерцанию единства себя самой в другом, не может достигнуть наличного бытия; равенство осуществляется поэтому только негативно, как бытие, лишенное духа. Лишенная действительности прекрасная душа в противоречии между своей чистой самостью и необходимостью для последней проявиться во внешнем бытии и превратиться в действительность, [т.е.] в непосредственности этой устойчивой противоположности, – непосредственности, которая единственно есть средний термин и примирение противоположности, поднявшейся до своей чистой абстракции, и которая есть чистое бытие или пустое ничто, – прекрасная душа, следовательно, как сознание этого противоречия в его непримиренной непосредственности потрясена до безумия и тает в истомляющей чахотке. На дело она тем самым отказывается от упрямого отстаивания своего для-себя-бытия, но порождает только лишенное духа единство бытия.

[(г) Прощение и примирение.] – Истинное, а именно обладающее самосознанием и наличным бытием уравновешивание, в силу его необходимости содержится уже в предшествующем. Сокрушение жестокого сердца и его возвышение до всеобщности есть то же движение, которое было выражено в признававшемся сознании. Раны духа заживают, не оставляя рубцов; действие не есть что-то непреходящее, а воспринимается духом обратно

360

в себя, и сторона единичности, наличествующая в нем – будет ли она намерением или налично сущей негативностью и пределом ее, – есть то, что непосредственно исчезает. Претворяющая в действительность самость, форма ее поступка есть лишь момент целого, точно так же знание, которое, пользуясь суждением, дает определения и устанавливает различие между единичной и всеобщей стороной совершения поступков. Зло, о котором шла речь, выявляет это отрешение от себя или себя [само] как момент, вовлеченное в признающееся наличное бытие созерцанием себя в другом. Но как у него должно быть сокрушено его одностороннее непризнанное наличное бытие особого для-себя-бытия, так у этого другого должно быть нарушено его одностороннее непризнанное суждение; и подобно тому как первое выражает власть духа над своей действительностью, так и второе выражает власть над своим определенным понятием.

Но это второе отказывается от разделяющей мысли и упрямства отстаивающего в нем для-себя-бытия, потому что на деле оно созерцает в первом себя само. Это сознание, которое отвергает свою действительность и производит себя в снятое "это", проявляется благодаря этому фактически как всеобщее; оно возвращается из своей внешней действительности в себя как сущность; всеобщее сознание, таким образом, узнает в нем себя само. – Прощение, даруемое им первому сознанию, есть отказ от себя, от своей недействительной сущности, так как оно этому сознанию приравнивает то другое, которое было совершением действительных поступков, и то, что было названо злым на основании определения, полученного в мысли совершением поступков, – оно признает добрым, или лучше сказать, оно отказывается от этого различия между определенной мыслью и ее для-себя-сущим определяющим суждением, как другое отказывается от для-себя-сущего определения поступка. Слово примирения есть налично сущий дух, созерцающий чистое знание себя самого как всеобщей сущности в противоположном себе, в чистом знании себя как абсолютно внутри себя сущей единичности, – взаимное признавание, которое есть абсолютный дух.

Он вступает в наличное бытие лишь на высшей ступени, где его чистое знание о себе самом есть противоположность себе самому и смена себя самого. Зная, что его чистое знание есть абстрактная сущность, он есть этот знающий долг в абсолютной противоположности знанию, которое считает себя сущностью в качестве абсолютной единичности самости. Первое [чистое знание] есть чистая непрерывность всеобщего, которое единичность, знающую себя как сущность, знает как то, что в себе ничтожно, как зло. Но другое есть абсолютная разобщенность, которая себя самое знает абсолютно в своем чистом "одном", а указанное всеобщее – как то, что недействительно и есть только для других. Обе стороны доведены до такой чистоты, при которой в них уже

361

нет лишенного самости наличного бытия, в них уже отсутствует "негативное" сознания, а указанный долг есть постоянный характер знания сознанием себя самого, "и это зло точно так же имеет свою цель в своем внутри-себя-бытии, а свою действительность – в своей речи; содержание этой речи есть субстанция его устойчивого существования; эта речь есть уверение в достоверности духа внутри себя самого. Оба достоверно знающих себя самих духа не имеют иной цели, кроме своей чистой самости, и не имеют иной реальности и наличного бытия, кроме именно этой чистой самости. Но они еще разные; и эта разница абсолютная, потому что она установлена в этой стихии чистого понятия. Она такова не только для нас, но и для самих понятий, которые находятся в этой противоположности. Ибо хотя эти понятия – определенные друг по отношению к другу, но в то же время они в себе – всеобщие, так что заполняют весь объем самости, и у этой самости нет иного содержания, кроме этой своей определенности, которая не выходит за пределы самости и не более ограниченна, чем она; ибо одна определенность, абсолютно всеобщее, в такой же мере есть чистое знание себя самого, как другое – абсолютная разобщенность единичности, и оба – только это чистое знание себя. Обе определенности, стало быть, суть знающие чистые понятия, сама определенность которых непосредственно есть знание, или отношение, и противоположность которых есть "я". Таким образом, они друг для друга эти просто "противоположные"; именно то, что совершенно внутренне, противостоит таким образом себе самому и так вступает в наличное бытие; они составляют чистое знание, которое установлено этой противоположностью как сознание. Но это еще не есть самосознание. Осуществляется оно в движении этой противоположности. Ибо эта противоположность сама есть скорее недискретная непрерывность и равенство "я = я"; и каждое из них для себя снимает себя в самом себе именно в силу противоречия своей чистой всеобщности, которая в то же время еще противится своему равенству с другим и обособляется от него. Благодаря такому отрешению это раздвоенное в своем наличном бытии знание возвращается в единство самости; оно есть действительное "я", всеобщее знание себя самого в абсолютно противоположном себе, в сущем внутри себя знании, которое благодаря чистоте своего обособленного внутри-себя-бытия само есть совершенно всеобщее. Примиряющее "да", в котором оба "я" покидают свое противоположное наличное бытие, есть наличное бытие расширившегося до двойственности "я", которое в ней остается равным себе и в своем полном отрешении и в противоположном себе обладает достоверностью себя самого; это – являющийся бог среди тех, кто знает себя как чистое знание.

VII. РЕЛИГИЯ

В рассмотренных до сих пор формообразованиях, которые в общем различались как сознание, самосознание, разум и дух, религия как сознание абсолютной сущности хотя вообще и встречалась, однако с точки зрения сознания, которое сознает абсолютную сущность; но в названных формах не появлялась абсолютная сущность в себе самой и для себя самой, не появлялось самосознание духа.

Уже сознание, поскольку оно есть рассудок, становится сознанием сверхчувственного или "внутреннего" в предметном наличном бытии. Но сверхчувственное, вечное, или как бы еще оно ни называлось, лишено самости; это всего лишь всеобщее, которое еще далеко от того, чтобы быть духом, знающим себя как дух. – Затем самосознание, которое имеет свое завершение в форме несчастного сознания, было лишь скорбью духа, прорывающейся вновь в предметности, но ее не достигающей. Единство единичного самосознания и его неизменной сущности, до которого доходит несчастное сознание, остается поэтому по ту сторону его. – Непосредственное наличное бытие разума, который выступал для нас из этой скорби, и свойственные ему формы не имеют религии, потому что самосознание разума знает или ищет себя в непосредственном наличествовании.

Напротив того, в нравственном мире мы видели некоторую религию, а именно религию подземного мира; она – вера в страшную неведомую ночь судьбы и в эвмениды отошедшего духа; – первая есть чистая негативность в форме всеобщности, вторые – та же негативность в форме единичности. Хотя, таким образом, абсолютная сущность в этой последней форме есть самость и имеется налицо как самость, иначе и не бывает, однако единичная самость есть "эта" единичная тень, отделившая от себя всеобщность, которая есть судьба. Хотя она есть тень, снятое "это" и, следовательно, всеобщая самость, тем не менее указанное негативное значение еще не обратилось в это положительное значение, и потому снятая самость в то же время непосредственно еще означает это особенное и лишенное сущности. – Но

363

судьба без самости остается лишенной сознания ночью, которая не достигает ни различения внутри себя, ни ясности знания себя самой.

Эта вера в ничто необходимости и в подземный мир становится верой в небо, потому что отошедшая самость должна соединиться со своей всеобщностью, то, что она содержит, должно в этой всеобщности раскрыться и таким образом стать себе ясным. Но мы видели, что это царство веры раскрывает свое содержание только в стихии мышления, не доходя до понятия, и потому гибнет в своей судьбе, а именно в религии просвещения. В последней восстанавливается сверхчувственное потустороннее рассудка, но восстанавливается в таком виде, что самосознание удовлетворяется посюсторонним и знает, что сверхчувственное, пустое, не подлежащее ни познанию, ни страху потустороннее не есть ни самость, ни сила.

В религии моральности, наконец, восстановлено то, что абсолютная сущность есть некоторое положительное содержание, которое, однако, соединено с негативностью просвещения. Это содержание есть некоторое бытие, которое точно так же возвращено обратно в самость и остается замкнутым в ней, и есть некоторое различенное содержание, части которого столь же непосредственно подвергнуты негации, как и установлены. Но судьба, в которой тонет это противоречивое движение, есть самость, сознающая себя как судьбу существенности и действительности.

Дух, знающий себя самого, в религии непосредственно есть его собственное чистое самосознание. Рассмотренные формы его, – истинный дух, отчужденный от себя и достоверно знающий себя самого – совокупно составляют его в его сознании, которое, противостоя своему миру, в нем себя не узнает. Но в совести он подчиняет себе как свой предметный мир вообще, так и свое представление и свои определенные понятия, и теперь он – самосознание, сущее у себя. В этом самосознании он имеет для себя, будучи представлен как предмет, значение всеобщего духа, который внутри себя содержит всю сущность и всю действительность, но есть не в форме свободной действительности или самостоятельно являющейся природы. Правда, он имеет образ или форму бытия, будучи предметом своего сознания, но так как это последнее в религии установлено в существенном определении: быть самосознанием, то этот образ совершенно ясен для себя; и действительность, которую он содержит, в нем заключена или в нем снята именно так, как если бы мы говорили о всей действительности; она есть мысленная всеобщая действительность.

Так как, следовательно, в религии определение подлинного сознания духа не имеет формы свободного инобытия, то его наличное бытие отлично от его самосознания, и его подлинная действительность оказывается вне религии; дух и того и другого,

364

конечно, один, но его сознание не объемлет обоих сразу, и религия является частью наличного бытия и действий, другая часть которых есть жизнь в действительном мире духа. Так как мы теперь знаем, что дух в своем мире и дух, сознающий себя духом, или дух в религии, – одно и то же, поэтому завершение религии состоит в том, чтобы тот и другой стали равными друг другу, не только в том смысле, что действительность духа охвачена религией, но и наоборот, чтобы он стал для себя действительным как себя самого сознающий дух и предметом своего сознания. – Поскольку дух в религии представляет себя себе самому, он, правда, есть сознание, и действительность, заключенная в ней, есть форма и внешний облик его представления. Но действительности в этом представлении не дано ее полное право – именно быть не только внешним обликом, но и самостоятельным свободным наличным бытием; и наоборот, так как в ней самой ей недостает завершения, она есть некоторая определенная форма, которая не достигает того, что должно воспроизводить, а именно духа, сознающего себя самого. Дабы его форма выражала его самого, она сама должна быть не чем иным, как духом, и дух должен был бы себе казаться или действительно быть таким, каков он в своей сущности. Только благодаря этому было бы достигнуто и то, что может показаться требованием противоположного, а именно, что предмет его сознания имеет в то же время форму свободной действительности, но лишь дух, который имеет предметом себя в качестве абсолютного духа, есть для себя в такой же мере свободная действительность, в какой он продолжает сознавать в ней себя самого.

Ввиду того, что прежде всего различаются самосознание и собственно сознание, религия и дух в мире духа или наличное бытие духа, последнее состоит в цельности духа, поскольку его моменты проявляются в их расхождении и каждый для себя. Но эти моменты суть сознание, самосознание, разум и дух, – дух именно как непосредственный дух, который еще не есть сознание духа. Их совокупная целостность составляет дух в его мирском наличном бытии вообще; дух как таковой содержит рассмотренные до сих пор формообразования во всеобщих определениях, в только что названных моментах. Религия предполагает полное их прохождение и есть простая целостность или абсолютная самость их. – Это прохождение их, впрочем, по отношению к религии не следует представлять во времени. Лишь дух в целом есть во времени, и формы, которые суть формы духа в целом как такового, проявляются во [временной] последовательности; ибо лишь целое имеет действительность в собственном смысле и потому – ту форму чистой свободы по отношению к иному, которая выражается как время. Моменты же целого, сознание, самосознание, разум и дух, так как они – моменты, не имеют разного друг с другом наличного бытия. Так же как дух был отличён от своих

365

моментов, так еще, в-третьих, следует отличать от самих этих моментов определение каждого из них в отдельности. А именно, каждый такой момент, как мы видели, в свою очередь, в самом себе принимает в собственном последовательном течении различные и разнообразные формы, как, например, в сознании различались чувственная достоверность и восприятие. Эти последние стороны расходятся во времени и принадлежат некоторому особенному целому. – Ибо дух из своей всеобщности нисходит до единичности через определение. Определение или средний термин есть сознание, самосознание и т.д. Но единичность составляют формы этих моментов. Последние представляют дух в его единичности или действительности и различаются во времени, однако так, что в последующем удерживаются предыдущие.

Если поэтому религия есть завершение духа, в которое отдельные моменты его – сознание, самосознание, разум и дух – возвращаются и вернулись как в свою основу, то в совокупности они составляют налично сущую действительность духа в целом, который только и есть как различающее и возвращающееся в себя движение этих его сторон. Становление религии вообще содержится в движении всеобщих моментов. Но так как каждый из этих атрибутов был представлен так, как он не только определяется в общем, но как он есть в себе и для себя, т.е. как он для самого себя протекает внутри себя как целое, то тем самым произошло не только становление религии вообще, но и указанные процессы полного прохождения отдельных сторон содержат в то же время определенности самой религии. Дух в целом, дух религии есть, в свою очередь, движение, состоящее в том, что, исходя из своей непосредственности, он приходит к знанию того, что есть он в себе или непосредственно, и достигает того, что формообразование, в котором он выступает перед своим сознанием, совершенно тождественно его сущности, и он созерцает себя таким, как он есть. – В этом становлении, следовательно, дух сам существует в определенных формообразованиях, которые составляют различия этого движения; в то же время в силу этого определенная религия имеет точно так же некоторый определенный действительный дух. Если, стало быть, знающему себя духу вообще принадлежат сознание, самосознание, разум и дух, то к определенным формообразованиям знающего себя духа принадлежат определенные формы, которые внутри сознания, самосознания, разума и духа развивались в каждом из них в отдельности. Для своего действительного духа определенная форма религии извлекает из форм каждого его момента те, которые соответствуют ей. Одна определенность религии проникает все стороны ее действительного наличного бытия и накладывает на них эту общую печать.

Именно так формообразования, выступавшие доселе, организуются теперь иначе, чем они выступали в своей

366

последовательности, о чем предварительно выскажем вкратце еще несколько необходимых замечаний. – В рассмотренной последовательности каждый момент, углубляясь в себя, складывался в некоторое целое по свойственному ему принципу; и познавание было той глубиной или тем духом, в котором эти моменты, для себя не имевшие устойчивого существования, получали свою субстанцию. Но теперь эта субстанция выступила; она есть глубина духа, достоверно знающего себя самого, глубина, которая не позволяет отдельному принципу изолироваться и сделаться целым внутри себя самого, а собирая и удерживая вместе внутри себя все эти моменты, она продвигается в этом совокупном богатстве своего действительного духа, и все его отдельные моменты сообща принимают и получают одинаковую определенность целого внутри себя. – Этот дух, достоверно знающий себя самого, и его [поступательное] движение есть их подлинная действительность и в-себе- и для-себя-бытие, которое достается каждому в отдельности. – Следовательно, если прежний один ряд в своем продвижении обозначал узлами возвратные ходы внутри себя, но, выходя из них, снова продолжал движение вдоль, то теперь он как бы разорван в этих узлах, всеобщих моментах, и распадается на много линий, которые, будучи собраны в один пучок, в то же время симметрически соединяются, так что одинаковые различия, в которые сформировалась каждая отдельная линия внутри себя, совпадают. – Впрочем, из всего изложения явствует само собою, каким образом следует понимать эту представленную здесь координацию общих направлений, а потому излишне отмечать, что эти различая по существу надо понимать лишь как моменты становления, а не как части; в действительном духе они суть атрибуты его субстанции; в религии же, напротив, – лишь предикаты субъекта. – Точно так же в себе или для нас, конечно, все формы вообще содержатся в духе и в каждом духе; что же касается его действительности вообще, то все дело лишь в том, какова для него в его сознании та определенность, в которой он выразил свою самость, или в какой форме он знает свою сущность.

Различие, которое было сделано между действительным духом и духом, который знает себя в качестве духа, или между ним самим как сознанием и как самосознанием, снято в духе, который знает себя согласно своей истине; его сознание и его самосознание уравнены. Но поскольку религия здесь лишь непосредственна, это различие еще не ушло обратно в дух. Установлено только понятие религии; сущность в этом понятии есть самосознание, которое есть для себя вся истина и в ней содержит всю действительность. Это самосознание как сознание имеет предметом себя; дух, знающий себя лишь непосредственно, есть для себя, следовательно, дух в форме непосредственности, и определенность формообразования, в котором он для себя выступает,

367

есть определенность бытия. Это бытие, правда, наполнено не ощущением или многообразной материей, или иными односторонними моментами, целями и определениями, а духом и знает себя как всю истину и действительность. Это наполнение, таким образом, не равно своему формообразованию; дух как сущность не равен своему сознанию. Он действителен лишь как абсолютный дух, ибо как он есть в достоверности себя самого, так он есть для себя и в своей истине, или: крайние термины, на которые он как сознание делится, суть друг для друга в образе духа. Вид, который принимает дух как предмет своего сознания, остается наполненным достоверностью духа как субстанцией; благодаря этому содержанию исчезает низведение предмета до чистой предметности, до формы негативности самосознания. Непосредственное единство духа с самим собою есть основа или чистое сознание, внутри которого сознание раздваивается. Заключенный таким образом в свое чистое самосознание, дух существует в религии не как творец природы вообще; то, что он создает в этом движении, есть его формообразования как духи, которые в совокупности составляют полноту его явления; и само это движение есть становление его совершенной действительности через отдельные стороны ее, или через его несовершенные [виды] действительности.

Первая действительность духа есть понятие самой религии, или религия как религия непосредственная и, стало быть, естественная; в ней дух знает себя как свой предмет в естественном или непосредственном виде. Вторая же действительность необходимо есть та, которая знает себя в виде снятой естественности или самости. Она, следовательно, есть искусственная религия; ибо до формы самости этот вид возводится благодаря созидающей деятельности сознания, вследствие чего последнее созерцает в своем предмете свое действование или самость. Наконец, третья действительность снимает односторонность обеих первых; самость – в такой же мере непосредственная самость, в какой в непосредственность есть самость. Если в первой действительности дух вообще существует в форме сознания, во второй – в форме самосознания, то в третьей – в форме единства их; он имеет формообразование в-себе – и для-себя-бытия, и ввиду того, следовательно, что он представлен так, как он есть в себе и для себя, это – религия откровения. Но хотя в ней дух достигает своего истинного формообразования, тем не менее именно само формообразование и представление есть еще сторона непреодоленная, от которой он должен перейти в понятие, чтобы совершенно растворить в нем форму предметности, – в нем, в понятии, которое точно так же заключает в себе эту свою противоположность. Только тогда дух постиг понятие себя самого так, как пока лишь постигли его мы, и его формообразование или стихия его наличного бытия, будучи понятием, есть сам дух.

368

A. ЕСТЕСТВЕННАЯ РЕЛИГИЯ

Дух, знающий духа, есть сознание себя самого, и для себя он есть в форме предметного; он есть и в то же время он есть для-себя-бытие. Он есть для себя, он есть сторона самосознания, и притом вопреки стороне своего сознания, или стороне соотнесения себя с собою как предметом. В его сознании есть противоположение и тем самым определенность формообразования, в котором он себе является и знает себя. Только об этой определенности и будет речь в нижеследующем рассмотрении религии; ибо неоформленная сущность духа или его чистое понятие уже выяснилось. Но различие между сознанием и самосознанием в то же время оказывается внутри последнего; форма религии не содержит наличного бытия духа ни в виде свободной от мысли природы, ни в виде свободной от наличного бытия мысли; эта форма есть наличное бытие, содержащееся в мышлении, точно так же как оно есть нечто мысленное, которое есть для себя налично сущее. Одна религия отличается от другой по определенности той формы, в которой дух знает себя, но в то же время надо заметить, что воспроизведение этого его знания о себе по этой отдельной определенности на деле не исчерпывает действительной религии в целом. Те разные религии, которые предстанут перед нами, воспроизводят опять-таки лишь разные стороны одной единственной религии, и притом каждой отдельной, и представления, которые как будто выделяют одну действительную религию предпочтительно перед другой, встречаются во всякой религии. Но в то же время и разнообразие должно рассматриваться как некоторое разнообразие религии. В самом деле, так как дух пребывает в различии своего сознания и своего самосознания, то движение имеет целью снять это главное различие и придать формообразованию, которое есть предмет сознания, форму самосознания. Но это различие еще не снято тем, что формообразования, которые содержит сознание, заключают в себе также момент самости и что бога представляют как самосознание. Представленная самость не есть действительная самость; для того, чтобы она, как и всякое другое более точное определение формообразования поистине принадлежала последнему, она, с одной стороны, должна быть приведена к этому формообразованию действованием самосознания, а с другой стороны, низшее определение должно оказаться снятым и постигнутым в понятии через определение более высокое. Ибо то, что представлено, лишь благодаря тому перестает быть представленным и чуждым знанию его, что оно порождено самостью и, следовательно, рассматривает определение предмета как свое определение, а тем самым рассматривает себя в нем. – Благодаря этой деятельности более низкое определение в то же время исчезло, ибо действование есть негативное действование, которое осуществляется за счет некоторого

369

другого; поскольку же низшее определение еще встречается, оно удалилось в несущественность; точно так же, как и напротив, там, где еще господствует более низкое определение, но встречается и более высокое, одно скромно занимает место рядом с другим. Поэтому хотя разные представления внутри отдельной религии и воспроизводят все движение ее форм, тем не менее характер каждой религии определен особенным единством сознания и самосознания, т.е. тем, что самосознание вмещает в себя определение предмета сознания, благодаря своему действованию полностью присваивает его себе и знает его как существенное определение по сравнению с другими. – Истина веры в определение религиозного духа выявляется в том, что действительный дух таков, каково формообразование, в котором он созерцает себя в религии, – как, например, в воплощении бога, которое встречается в восточной религии, не содержится истина, потому что в действительном духе этой религии нет этого примирения. – Здесь нет надобности возвращаться от целостности определений к отдельному определению и показывать, в каком формообразовании внутри него и его особой религии содержится полнота прочих определений. Более высокая форма, будучи отодвинута назад и подчинена более низкой форме, теряет свое значение для обладающего самосознанием духа, принадлежит ему только поверхностно и относится к его представлению. Более высокую форму следует рассматривать в ее специфическом значении и там, где она составляет принцип этой особой религии и удостоверена ее действительным духом.

a. Светлое существо

Дух как сущность, которая есть самосознание, – или обладающая самосознанием сущность, которая есть вся истина и знает всю действительность в качестве себя самой, – в противоположность реальности, которую он сообщает себе в движении своего сознания, есть всего лишь понятие духа; и это понятие в противоположность дневному свету этого раскрытия есть ночной мрак его сущности, в противоположность наличному бытию его моментов как самостоятельных форм – творческая тайна его рождения. Эта тайна содержит