Часть 1.

Платон Афинский

Феаг. Алкивиад II. Менексен. ок 399-387 до н.э.

Платон. Диалоги.- М.: Мысль, 1986.-607с.- Философское наследие, т.98. – С.66-112. С примечаниями с.506-523.

Страницы после текста.

ФЕАГ

Демодок, Сократ, Феаг

121 Д е м о д о к. Мне необходимо было бы поговорить с тобой1 наедине, мой Сократ, если у тебя есть время; и если ты не слишком занят, то ради меня удели время беседе.

С о к р а т. Но я и так свободен, в особенности же если я тебе нужен. И если ты хочешь мне что-то сказать, ничто этому не препятствует.

Д е м о д о к. Не желаешь ли пройти со мной отсюда в портик Зевса Освободителя?2

С о к р а т. Как тебе угодно.

b Д е м о д о к. Пойдем же. Послушай, Сократ, все рожденные существа созданы, по-видимому, на один лад — и растения, поднимающиеся из земли, и животные, в том числе человек3. В отношении растений нам, землепашцам, легче всего предусмотреть все, что необходимо для их роста и для самой посадки: после того как посаженное растение получает жизнь, начинается длительный, трудный и тяжкий уход за ростком. Похоже, что нечто подобное происходит и с человеком. Я наблюдаю это на примере моих собственных дел и переношу сей при

cмер на все остальное: ведь появление на свет этого вот моего сына — назвать ли это порождением или созданием — осуществилось весьма легко, воспитать же его — трудное дело, ибо я нахожусь в постоянном за него страхе. Можно было бы упомянуть еще о многом, но и та страсть, коя сейчас им владеет, очень меня пугает; страсть эту нельзя назвать низменной, однако в ней таится великий риск: ведь он, мой Сократ, говорит, что жаждет стать мудрым. Мне кажется, его сби-

dвают с толку некоторые его сверстники и земляки: посетив столицу, они припоминают услышанные там речи, а он им завидует и уже давно докучает мне, требуя, что

66

бы я подумал о нем и заплатил деньги кому-либо из софистов, который сделал бы его мудрым4. Меня же меньше всего заботят деньги, но боюсь, что там, куда ему не терпится отправиться, он подвергнет себя немалой опасности. До сих пор я удерживал его увещании-122

ями; но поскольку далее удержать его я не в силах, полагаю, что лучше всего будет уступить ему, иначе, общаясь с кем-то без моего ведома, он может погибнуть. Вот почему я и явился сейчас сюда — чтобы отдать его в обучение кому-либо из тех, кто пользуется славой софистов. Ты же в добрый час нам попался навстречу, ибо как раз с тобой мне весьма желательно посоветоваться о том, что я намерен предпринять. И если ты способен извлечь совет из того, что сейчас от меня услышал, ты можешь и должен мне его дать.

С о к р а т. Поистине, Демодок, говорят, что совет — b

это святая вещь5. И если он свят во всяком ином деле, то уж тем более в том, о котором ты сейчас со мною советуешься: ведь нет ничего более божественного в решениях людей, чем то, что касается воспитания — самого ли человека или членов его семьи. Но сначала нам надо с тобой договориться, как именно мы определим, о чем мы советуемся, дабы не выходило, что я разумею одно, ты же — другое, и потом, зайдя чересчур далеко в беседе, мы не показались бы сами себе смеш-c

ными — и я, дающий тебе советы, и ты, их выслушивающий, — потому что ни по одному вопросу не придем к согласию.

Д е м о д о к. Мне кажется, ты прав, Сократ, и поступить надо именно так.

С о к р а т. Да, я прав, но не вполне: кое-что — совсем немногое — я изменю. Мне представляется, что юноша этот жаждет не того, что мы предполагаем, но совсем другого, и тогда мы окажемся еще большими чудаками, держа совет не о том. Поэтому, думается мне, самым правильным будет начать с него самого, выспросивd

у него, чего же именно он желает.

Д е м о д о к. По-видимому, лучше всего сделать так, как ты предлагаешь.

С о к р а т. Скажи же мне, как звучит прекрасное имя юноши? Как мне к нему обращаться?

Д е м о д о к. Его имя Феаг, мой Сократ.

С о к р а т. Красивое имя дал ты, Демодок, сыну и благочестивое6. Скажи же нам, Феаг: ты утверждаешь, что хочешь стать мудрым и доверяешь твоему отцу из-

3* 67

eбрать человека, общение с которым сделало бы тебя таким?

Ф е а г. Да.

С о к р а т. Называешь ли ты мудрыми людей, знающих свое дело или не знающих?

Ф е а г. Конечно, знающих.

С о к р а т. Что же, разве не обучил тебя отец тому, чему обучаются здесь все остальные сыновья благородных родителей, — грамоте, игре на кифаре, борьбе и другим видам гимнастических состязаний?7

Ф е а г. Обучил, конечно.

123 С о к р а т. Значит, ты считаешь, что тебе недостает какого-то знания, о котором твоему отцу подобало бы для тебя позаботиться?

Ф е а г. Да, я так считаю.

С о к р а т. Какое же это знание? Скажи и нам, чтобы мы сумели тебе помочь.

Ф е а г. Отец мой это знает, Сократ, ибо я часто ему о том говорил, но он умышленно уверяет тебя, будто не знает, чего я хочу. Подобным же образом он и мне препятствует, не желая отдать меня никому в обучение.

С о к р а т. Но ведь то, что ты раньше ему говорил, было сказано словно бы без свидетелей; теперь же возьми меня в свидетели и перед лицом этого свидетеля из-

bложи, что это за премудрость, к которой ты так стремишься? Например, если бы ты стремился к той, что позволяет людям стать кормчими на кораблях, и я задал бы тебе вопрос: “Мой Феаг, в какой мудрости ты нуждаешься и из-за чего упрекаешь отца, будто он не желает отдать тебя в обучение людям, от которых бы ты ее перенял?” — что бы ты мне на это ответил? Как бы ты эту мудрость назвал? Не искусством ли кораблевождения?

Ф е а г. Да, так.

c С о к р а т. А если бы ты упрекал отца за нежелание сделать тебя искусным в премудрости управления колесницами, а я бы спросил, что это за премудрость, коей ты жаждешь, как бы ты мне ее назвал? Не искусством ли управления лошадьми?

Ф е а г. Да.

С о к р а т. Ну а та мудрость, к которой ты ныне стремишься, безымянна или же у нее есть какое-то имя?8

Ф е а г. Думаю, что, конечно, есть.

С о к р а т. А тебе известна только она сама, без названия, или же и ее имя?

Ф е а г. Конечно же и ее имя.

68

С о к р а т. Что ж это за имя? Скажи.

Ф е а г. Но какое иное имя, Сократ, можно ей дать,d

кроме имени мудрости?

С о к р а т. Однако ведь и управление колесницами — это мудрость? Или тебе кажется, что это — невежество?

Ф е а г. Нет, мне так не кажется.

С о к р а т. Значит, это мудрость?

Ф е а г. Да.

С о к р а т. А к чему мы ее применяем? Не к тому ли, чтобы знать, как следует править упряжкой лошадей?

Ф е а г. Да, именно к этому.

С о к р а т. Значит, и искусство кораблевождения — это мудрость?

Ф е а г. Мне кажется, да.

С о к р а т. Не та ли это мудрость, что помогает нам водить корабли?

Ф е а г. Именно та.

С о к р а т. Ну а ты какой жаждешь мудрости? Чем умеем мы с ее помощью управлять?

Ф е а г. Мне кажется, людьми.

С о к р а т. Больными людьми?e

Ф е а г. Разумеется, нет.

С о к р а т. Ведь это было бы врачебным искусством, не так ли?

Ф е а г. Да.

С о к р а т. Тогда эта твоя мудрость поможет нам управлять хоровым пением?

Ф е а г. Нет.

С о к р а т. Она была бы в этом случае искусством мусическим, да?

Ф е а г. Несомненно.

С о к р а т. Но, значит, мы с ее помощью сможем управлять гимнастами?

Ф е а г. Нет.

С о к р а т. Это было бы ведь искусством гимнастики?

Ф е а г. Да.

С о к р а т. Какими, однако, людьми и чем занимающимися помогает она управлять? Попытайся объяснить это так, как я тебе объяснял перед этим.

Ф е а г. Мне кажется, она помогает управлять граж-124

данами.

С о к р а т. Но ведь среди граждан есть и больные?

Ф е а г. Да, но я не только их имею в виду, а и всех остальных граждан.

69

С о к р а т. Кажется, я понимаю, о каком искусстве ты говоришь. Полагаю, ты имеешь в виду не то, благодаря которому мы умеем управлять жнецами, сборщиками плодов, огородниками, сеятелями и молотильщиками: ведь всем этим мы управляем с помощью искусства земледелия, не так ли?

Ф е а г. Да, так.

b С о к р а т. Это также и не то искусство, с помощью которого мы умеем управлять всеми пильщиками, крепильщиками, строгальщиками и резчиками: ибо это было бы плотничье искусство, не так ли?9

Ф е а г. Да.

С о к р а т. Но, быть может, ты говоришь о той мудрости, что помогает управлять и всеми названными мастерами — земледельцами, плотниками, а также всеми ремесленника-cми, вместе взятыми, и вдобавок еще частными лицами — мужчинами и женщинами?

Ф е а г. Да, мой Сократ, именно об этой мудрости я давно уже порываюсь сказать.

С о к р а т. А можешь ли ты мне ответить: Эгисф, умертвивший Агамемнона в Аргосе10, управлял теми людьми, о ком ты говоришь, — всеми ремесленниками, а также частными лицами — мужчинами и женщинами — или кем-то другим?

Ф е а г. Нет, именно этими лицами.

С о к р а т. Далее, Пелей, сын Эака, разве не такими же людьми управлял во Фтии?11

Ф е а г. Такими.

С о к р а т. А о Периандре, сыне Кипсела, ставшем правителем в Коринфе, ты слыхивал?12

Ф е а г. Да, конечно.

С о к р а т. Разве он не подобными же людьми управлял в своем городе?

dФ е а г. Да, подобными.

С о к р а т. Ну а Архелай, сын Пердикки, тот, что недавно был правителем Македонии?13 Разве ты не считаешь, что и он управлял такими же лицами?

Ф е а г. Да, считаю.

С о к р а т. А Гиппий, сын Писистрата, правивший в нашем городе14, кем, полагаешь ты, управлял? Не теми ли самыми?

Ф е а г. Конечно же теми.

С о к р а т. А не скажешь ли ты мне, какое прозвище носят Бакид, а также Сибилла и наш соотечественник Амфилит?15

70

Ф е а г. Какое же иное, мой Сократ, как не прозвище вещих?

С о к р а т. Ты верно сказал. Но попытайся мне такжеe

ответить, какое имя получили по свойству своей власти Гиппий и Периандр?

Ф е а г. Мне кажется, имя тиранов16. Иного и не могло быть.

С о к р а т. Значит, всякий, кто стремится править всеми людьми государства, стремится тем самым к подобной власти над ними — тиранической — и является не кем иным, как тираном?

Ф е а г. Это очевидно.

С о к р а т. Ну а ты сам не стремишься ли к такой власти?

Ф е а г. Из сказанного мною выходит, что да.

С о к р а т. Несчастный, значит, стремясь стать нашим тираном, ты давно уже попрекаешь своего отца за то, что он не посылает тебя к какому-нибудь наставнику в тирании? А ты, Демодок, не стыдно ли тебе, давно125

знающему, к чему он стремится, и имеющему возможность, послав его в обучение, сделать мастером той премудрости, которой он жаждет, — не стыдно ли тебе отказывать ему в его просьбе? Но теперь, как видишь, он в моем присутствии тебя обвинил; давай же посоветуемся вместе — ты и я, к кому его надо отправить и чья беседа поможет ему стать искусным тираном.

Д е м о д о к. Да, мой Сократ, клянусь Зевсом, давайb

посоветуемся, ибо мне кажется, что дело это требует серьезного обсуждения.

С о к р а т. Постой, добрейший мой! Порасспросим прежде как следует его самого.

Д е м о д о к. Спрашивай же.

С о к р а т. Что, если мы обратимся к Еврипиду, Феаг? Ведь Еврипид где-то говорит:

Мудры тираны от общенья с мудрыми17.

Представь, кто-нибудь спросил бы Еврипида: “Скажи, Еврипид, в общении с какими мудрецами становятсяc

мудрыми тираны?” Ведь если бы он сказал, что

Мудры крестьяне от общенья с мудрыми,

и мы спросили бы его: “Мудрыми — в чем?” — как бы он нам ответил? Не в чем ином, сказал бы он, как в земледелии?

71

Ф е а г. Да, не в чем ином, только в этом.

С о к р а т. Ну а если бы он сказал:

Ведь повара мудры в общенья с мудрыми,

и мы спросили бы его: “Мудрыми — в чем?” — как ответил бы он нам на это? “В поварском искусстве!” Не так ли?

dФ е а г. Да.

С о к р а т. Ну а если бы он сказал:

Мудры гимнасты от общенья с мудрыми,

и мы спросили бы его: “Мудрыми — в чем?” — разве не сказал бы он, что в гимнастике?

Ф е а г. Да.

С о к р а т. А коли он сказал, что

Мудры тираны от общенья с мудрыми,

и мы спрашиваем его: “О каких мудрецах ты говоришь, Еврипид?” — что может он нам ответить? О чем здесь идет речь?

Ф е а г. Но, клянусь Зевсом, я не знаю.

С о к р а т. Хочешь ли, я скажу тебе?

Ф е а г. Да, если тебе угодно.

С о к р а т. Это та мудрость, которая, как сказал Анакреонт, была ведома Калликрите18. Разве ты не знаешь эту песню?

Ф е а г. Конечно, знаю.

С о к р а т. Что же, ты жаждешь общения с таким

eмужем, который был бы сотоварищем по мудрости Калликрите, дочери Кианы, и “знал бы все, что связано с тиранией”, как говорит о ней поэт? Это ли тебе нужно, чтобы стать тираном — нашим и города?

Ф е а г. Ты уже давно, Сократ, вышучиваешь меня и насмехаешься.

С о к р а т. Как? Разве ты говоришь, что жаждешь не той премудрости, с помощью которой мог бы управлять всеми согражданами? А ведь, занимаясь этим, ты был бы не кем иным, как тираном.

Ф е а г. Думаю, я мог бы пожелать стать тираном, и лучше всего над всеми людьми, а если это невозможно,

126то над их большинством. Да ведь, пожалуй, и ты, и все остальные хотели бы этого, а еще более — стать богами... Но я сказал, что стремлюсь не к этому.

72

С о к р а т. Однако что же это такое, к чему ты стремишься? Разве ты не говорил, что жаждешь управлять своими согражданами?

Ф е а г. Но не силой, не так, как правят тираны, а с добровольного согласия граждан, как поступали и другие славные мужи нашего города.

С о к р а т. Ты разумеешь, как Фемистокл, Перикл или Кимон19 либо другие мужи, искушенные в делах государственного правления?

Ф е а г. Да, клянусь Зевсом, я говорю о них.

С о к р а т. Ну а если бы ты жаждал умудриться в верховой езде, то к кому, думаешь ты, надо было бы тебеb

обратиться, чтобы стать искусным наездником? Разве не к мастерам верховой езды?

Ф е а г. Да, к ним, клянусь Зевсом.

С о к р а т. Значит, ты обратишься к людям, сведущим в верховой езде, имеющим лошадей и постоянно пользующимся ими — и своими, и многими чужими?

Ф е а г. Ясно, что к ним.

С о к р а т. Ну а если бы ты пожелал стать умелым в метанье копья? Как ты считаешь, разве не к копьеметателям пошел бы ты, чтобы стать искусным в этом деле, — к людям, владеющим копьями и постоянно пользующимся ими — своими, а также и многими чужими?c

Ф е а г. Думаю, ты прав.

С о к р а т. Скажи же мне: если ты желаешь стать искусным в деле государственного правления, разве, по твоему разумению, тебе надо отправиться в поисках этой мудрости к кому-то другому, а не к тем государственным мужам, что искушены в политике и привыкли управлять и своим городом, и многими другими, имея связи как с эллинскими, так и с варварскими государствами?20 Неужели ты думаешь, что станешь мудрым в их искусстве, общаясь не с ними самими, а с какими-то другими людьми?

Ф е а г. Но я слышал, Сократ, от людей, будто ты говоришь в своих беседах, что сыновья этих государственных мужей ничуть не лучше, чем сыновья сапож-d

ников21. И мне кажется, ты здесь в высшей степени прав, насколько я могу об этом судить. Значит, я был бы весьма неразумен, если бы считал, что кто-то из них может передать мне свою мудрость, коль скоро он ничем не оказался полезен родному сыну, — если только вообще он мог в этом отношении быть полезным кому-либо из людей.

73

С о к р а т. В таком случае, достойнейший мой, что бы ты сделал сам, если бы перед тобой после рождения сына встала эта задача? Если бы он говорил тебе, что жаждет стать хорошим живописцем, и упрекал тебя, своего отца,

eв том, что ты не желаешь на это тратиться, а сам в то же время ни в грош не ставил бы мастеров живописи и не желал бы у них учиться? Или, стремясь стать флейтистом, презирал бы таких мастеров либо кифаристов, коли хотел бы стать кифаристом? Знал бы ты, как ему помочь и к кому его послать, если бы он не пожелал у них обучаться?

Ф е а г. Клянусь Зевсом, нет.

127С о к р а т. А теперь, поступая точно так же по отношению к своему отцу, ты удивляешься и коришь его, когда он не знает, что с тобой делать и к кому тебя посылать? Что, если мы определим тебя к кому-либо из достойных афинян, сведущих в делах государства, который занимался бы с тобою даром? Тогда ты и денег бы не потратил и обрел гораздо большую славу в глазах большинства людей, чем если бы общался с кем-то другим.

Ф е а г. За чем же дело стало, Сократ? Разве ты не принадлежишь к достойнейшим людям? Если ты пожелаешь со мной заниматься, я буду доволен и не стану искать никого другого.

bС о к р а т. Что это ты говоришь, Феаг?

Д е м о д о к. Он говорит совсем неплохо, Сократ, и мне его слова по душе. Я не представляю себе большей удачи, чем если бы он удовольствовался твоим обществом и ты сам пожелал бы с ним общаться. Я даже стесняюсь сказать, насколько мне это желанно. Но прошу вас обоих — тебя, чтобы ты согласился на это общение, и тебя, мой сын, чтобы ты не искал никакого иного общества, кроме Сократова. Этим вы избавите меня от

eмногих ужасных забот. Я ведь очень боюсь, как бы он не связался с кем-то другим, кто мог бы его развратить.

Ф е а г. Так не бойся же за меня теперь, отец, если только ты в состоянии убедить Сократа, чтобы он принял меня в обучение.

Д е м о д о к. Ты говоришь прекрасно. Сократ, теперь моя речь к тебе: я готов, говоря кратко, предоставить тебе и себя, и все мне самое близкое — одним словом,

dвсе, в чем ты нуждаешься, если ты будешь мил с Феагом и облагодетельствуешь его насколько сможешь.

С о к р а т. Я не удивляюсь твоему стремлению, Демо-

74

док, коль скоро ты считаешь, что он извлечет благодаря мне большую пользу; ведь я не знаю, к чему бы здравомыслящий человек мог приложить большее усердие, чем к тому, чтобы сделать своего сына сколь возможно лучшим. Однако я весьма дивлюсь, с чего ты вздумал, будто я более тебя способен помочь твоему сыну стать достойным гражданином, а также почему он сам считает меня более способным помочь ему, чем тебя. Ведь ты,e

прежде всего, старше меня; затем, ты уже отправлял множество самых высоких государственных должностей среди афинян и пользуешься высоким почетом как среди своих земляков-анагирассцев22, так и — не меньшим — среди прочих афинских граждан. Во мне же никто из вас не мог бы усмотреть ничего подобного. Поэтому если наш Феаг пренебрегает общением с государственными мужами и ищет других людей, объявляющих, что они могут обучать юношей, то есть ведь и Продик Кеосский, и Горгий из Леонтии, и Пол-акрагантец23, да и многие128

другие, настолько мудрые, что они, приходя в города, убеждают благороднейших среди юношей, да и самых богатых (несмотря на то, что у тех есть полная возможность даром общаться с кем угодно из их сограждан), — убеждают их, оставив прежние знакомства, беседовать с ними и вдобавок доложить к этому весьма немалые деньги да еще и свою благодарность. Было бы естественно, если бы ты и твой сын избрали кого-нибудь из них; ко мне же обращаться с такой просьбой не подобает: я ведь не знаю ни одной из этих счастливых и прекрасных наук — хоть и желал бы. И я всегда утверждаю,b

что, как говорится, я полный неуч во всем, кроме разве одной совсем небольшой науки — науки любви. В этой же науке я заявляю себя более искусным, чем кто бы то ни было из людей — как прошлых времен, так и нынешних.

Ф е а г. Ты видишь, отец? Мне кажется, Сократ не очень-то готов пока со мной заниматься, хотя я с моей стороны готов, лишь бы он пожелал. Но он говорит намc

это шутя. Я ведь знаю своих сверстников и людей несколько старшего возраста, которые до общения с ним ничего собой не представляли, а после того, как у него поучились, за весьма малый срок показали себя лучшими людьми, чем те, в сравнении с кем они ранее были хуже.

С о к р а т. А знаешь ли ты, в чем тут дело, сын Демодока?

75

Ф е а г. Да, клянусь Зевсом, ибо, если ты пожелаешь, и я смогу стать таким, как они.

dС о к р а т. Нет, мой милый, ты не знаешь, как это бывает на деле; но я расскажу тебе. Благодаря божественной судьбе с раннего детства мне сопутствует некий гений — это голос, который, когда он мне слышится, всегда, что бы я ни собирался делать, указывает мне отступиться, но никогда ни к чему меня не побуждает24. И если, когда кто-нибудь из моих друзей советуется со мной, мне слышится этот голос, он точно таким же образом предупреждает меня и не разрешает действовать. Я могу вам представить тому свидетелей. Вы знаете ведь того красавца Хармида, сына Главкона; однажды он советовался со мной, стоит ли ему пробежать ристалище в Немее25. И не успел он начать говорить о своем желании состязаться, как я услышал голос и стал удерживать его от этого намерения такими сло-

eвами: “Когда ты говорил, — сказал я, — мне послышался голос моего гения: тебе не следует состязаться”. “Быть может, — отвечал он, — голос указывает тебе, что я не одержу победу? Но даже если я не стану победителем, я использую время для упражнения”. Как он сказал, так и сделал. Стоит послушать его рассказ о том, чем

129для него эти упражнения кончились. А если желаете, спросите Клитомаха, брата Тимарха, что сказал ему Тимарх, когда вопреки вещему голосу пошел на смерть он и бегун Еватл26, принявший его — беглеца. Скажет вам Клитомах, что тот ему говорил...

Ф е а г. Что?

С о к р а т. “Мой Клитомах, мне предстоит вот сейчас умереть, потому что я не захотел послушать Сократа”.

bА почему так сказал Тимарх? Я объясню. Однажды во время пира поднялись со своего места Тимарх и Филе-мон, сын Филемонида, с намерением убить Никия, сына Героскамандра27. Об этом замысле было ведомо лишь им двоим, но Тимарх, вставая, мне молвил: “Ну как, Сократ? Вы продолжайте пить, мне же нужно идти. Я приду попозже, если встречу удачу”. А мне в это время был голос, и я ему отвечал: “Ни в коем случае не вставай! Мой гений подает мне обычный знак”. И он остался. Но по прошествии некоторого времени он снова

cвскочил, чтоб идти, говоря: “Я все же иду, Сократ”. И снова мне послышался голос, и я опять заставил его остаться. В третий раз, желая скрыть это от меня, он встал, не говоря мне ни слова, тайком, выждав, когда

76

я был занят другими мыслями. И так он удалился и выполнил то, из-за чего должен был потом умереть. Потому-то он и сказал своему брату то, что я передал вам сейчас — мол, он умрет оттого, что мне не поверил. А еще вы можете услышать от многих участников сици-d лийского дела, что я сказал по поводу гибели войска28. Но дела, случившиеся когда-то, можно узнать от свидетелей; вы же имеете возможность испытать мое знамение в настоящем — значит ли оно что-то в действительности. Ведь оно явилось мне при выступлении в поход красавца Санниона, а воюет он теперь вместе с Фрасиллом29 против Ионии и Эфеса. И я думаю, что он либо умрет, либо испытает другую смертную муку, да и за все остальное войско я опасаюсь.

Все это я сказал тебе к тому, что великая сила этогоe

божественного знамения распространяется и на тех людей, что постоянно со мною общаются. Ведь многим эта сила противится, и для таких от бесед со мной нет никакой пользы, ибо и я не в силах с ними общаться. Многим же она не препятствует проводить со мной время, но они из этого не извлекают никакой пользы. А те, кому сила моего гения помогает со мною общаться, — их и ты знаешь — делают очень быстро успехи. И опять-таки из этих занимающихся с успехом130

одни получают прочную и постоянную пользу, а многие другие, пока они со мной, удивительно преуспевают, когда же отходят от меня, снова становятся похожими на всех прочих. Так случилось, например, с Аристидом, сыном Лисимаха, Аристидова сына: общаясь со мной, он сделал за короткое время весьма большие успехи; но потом он отправился в какой-то поход и вышел на судах в море; когда же он возвратился, то застал в беседе со мной Фукидида, сына Мелесия, Фукидидова сына30, — а Фукидид этот накануне был раздражен против меня из-за какого-то разговора. Аристид, увидев меня, поздо-b

ровался и, побеседовав со мною о том о сем, говорит: “А ведь я слышал, Сократ, что Фукидид заносится перед гобою и бранит тебя, словно он что-то собой представляет”. “Но так оно и есть”, — говорю я. “Как, — отвечает, — невдомек ему разве, что он был за жалкая душонка раньше, чем стал близок с тобой?” “Видимо, пот, — говорю я, — клянусь богами!” “Но и сам-то я, — говорит он, — оказался смешон, Сократ!” “Почему же так?” — спрашиваю. “Да потому, что до моего отплытияc

я был способен разговаривать с любым человеком и по-

77

казывал себя не худшим собеседником, чем кто бы то ни было другой, а потому и гнался за обществом самых тонких людей; теперь же я, напротив, избегаю образованных людей, лишь только учую, что они таковы: настолько совещусь я собственной никчемности”. “А сразу ли, — спрашиваю я, — покинула тебя эта способность или постепенно?” “Постепенно”, — отвечает он. “Ну а когда она была при тебе, — спросил я, — ты имел ее

dблагодаря занятиям со мной или по какой-то другой причине?” “Скажу тебе, мой Сократ, — отвечал он, — невероятную вещь, однако истинную, клянусь богами! Ведь, как ты знаешь сам, я от тебя совсем ничему не научился; но я делал успехи, когда находился вместе с тобой и даже если был с тобой не в одном и том же помещении, а всего лишь в одном с тобой доме; а еще более преуспевал я, когда находился с тобой в одном помещении, и уже гораздо больше, казалось мне, когда, находясь с тобой в одной комнате, я смотрел на тебя, eговорящего, а не глядел в это время в сторону; самые же великие и многочисленные успехи сопутствовали мне, когда, сидя рядом с тобою, я тесно к тебе прикасался. Теперь же, — заключил он, — вся эта способность излилась из меня прочь”.

Вот, мой Феаг, с чем сопряжено общение со мной. Если божеству будет угодно, ты добьешься весьма больших успехов, и быстро, если же нет, то — нет. Так что смотри, не безопаснее ли тебе учиться у кого-либо из тех, кто сами владеют пользой, приносимой им людям, чем у меня, где все это подвержено случаю.

131Ф е а г. А по-моему, Сократ, нам надо поступить таким образом: давай испытаем твоего гения, общаясь друг с другом; и если он будет к нам благосклонен, тем лучше. Если же нет, мы тотчас же тогда посоветуемся, что нам делать: обратиться ли к другому человеку или же попытаться умилостивить являющееся тебе божество мольбами, жертвоприношениями и всеми средствами, указанными прорицателями.

Д е м о д о к. Больше не возражай, мой Сократ, на слова мальчика: хорошо ведь сказал Ф е а г.

С о к р а т. Что ж, если вам представляется это верным, так и поступим.

АЛКИВИАД II

Сократ, Алкивиад

С о к р а т. Мой Алкивиад1, значит, ты направля-138

ешься к храму, дабы вознести моление богу?

А л к и в и а д. Именно так, Сократ.

С о к р а т. Ты кажешься угрюмым, взглядом уперся в землю — похоже, ты о чем-то задумался.

А л к и в и а д. Но что это могла бы быть за забота, Сократ?

С о к р а т. Величайшая забота, Алкивиад, как мнеb

кажется. Послушай, ради Зевса, разве ты не думаешь, что боги, когда мы их о чем-то просим — частным образом или публично, — иногда одно нам даруют, в другом же отказывают и при этом они различают, кому надобно что-либо даровать, а кому — нет?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Так не кажется ли тебе, что требуется очень сильный дар провидения, чтобы как-нибудь невзначай, полагая обрести благо, не вымолить себе величайшего зла, когда боги расположены дать молящему именно то, о чем он просил? Например, об Эдипе рассказывают, будто он просил у богов, чтобы его сыновья медью делили отцовское достояние2. Вместо того чтобыc

молить, как это было еще возможно, об отвращении уже нависшего над ним зла, он накликал еще новое зло. Итак, его заклятие исполнилось, а из этого воспоследовали многие другие ужасные вещи, перечислять которые имеет ли смысл?3

А л к и в и а д. Но ведь ты, мой Сократ, говорил о безумном человеке. Неужели ты считаешь, что кто-либо, находясь в здравом уме, осмелится обращать к богам такие молитвы?

С о к р а т. Следовательно, безумие, по твоему мнению, противоположно разумности?

79

А л к и в и а д. В высшей степени.

dС о к р а т. Тебе не кажется, что бывают люди разумные, а бывают и лишенные разума?

А л к и в и а д. Да, конечно.

С о к р а т. Давай рассмотрим, что же это за люди. Мы ведь согласились с тобой, что есть люди разумные и неразумные, а кроме того, и просто безумные.

А л к и в и а д. Да, согласились.

С о к р а т. Но ведь существуют и здравые люди?

А л к и в и а д. Да, существуют.

С о к р а т. И другие — больные?

139А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Это ведь не одно и то же?

А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. А есть ли такие, что не принадлежат ни к тому, ни к другому виду?

А л к и в и а д. Нет, таких не бывает.

С о к р а т. Значит, каждый человек необходимо бывает либо здоровым, либо больным.

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Ну а относительно разумности и неразумия ты того же самого мнения?

А л к и в и а д. Как понимать твой вопрос?

С о к р а т. Думаешь ли ты, что человек может быть только разумным или неразумным или же существует и третье состояние, промежуточное, делающее его и не

bразумным, и не лишенным разума?

А л к и в и а д. Нет, конечно.

С о к р а т. Значит, человек в силу необходимости испытывает только одно из двух.

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Вспомни же: ты признал, что разумность противоположна безумию?

А л к и в и а д. Да, признал.

С о к р а т. А также и то, что не существует третьего, промежуточного состояния, которое делало бы человека и не разумным и не лишенным разума?

А л к и в и а д. Да, я признал это.

С о к р а т. А может ли быть, чтобы две вещи были противоположны одной?

А л к и в и а д. Ни в коем случае.

С о к р а т. Значит, по-видимому, неразумие и без-

bумие — это одно и то же?

А л к и в и а д. Очевидно.

С о к р а т. Итак, Алкивиад, мы были бы правы, ска-

80

зав, что все неразумные безумны, — если, например, неразумен кто-либо среди твоих сверстников (а так оно и есть) или из людей более преклонного возраста. Скажи же, во имя Зевса, разве ты не думаешь, что среди граждан нашего города лишь немногие разумны, большинство же лишено разума, и их-то ты и называешь безумцами?

А л к и в и а д. Да, я так думаю.

С о к р а т. Но неужели ты считаешь, что среди стольких безумцев мы можем безмятежно жить в своем госу-d

дарстве, не подвергаясь тычкам и пинкам — всему тому, что привычно делать безумцам? Посмотри же, мой милый, не так ли обстоит дело?

А л к и в и а д. А как же, собственно, оно может обстоять, Сократ? По-видимому, все происходит не так, как я думал.

С о к р а т. Мне это тоже кажется. Но следует это рассмотреть примерно вот каким образом...

А л к и в и а д. А именно?

С о к р а т. Скажу тебе. Мы допускаем, что некоторые люди больны. Не так ли?

А л к и в и а д. Да, разумеется.e

С о к р а т. Но разве ты считаешь для больного неизбежным страдать только от подагры, лихорадки или воспаления глаз и не допускаешь, что помимо всех этих бывают другие болезни? Ведь их очень много, кроме тех, что я перечислил.

А л к и в и а д. Я это знаю.

С о к р а т. Ну а любое воспаление глаз ты считаешь болезнью?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Не думаешь ли ты также, что любая болезнь — это воспаление глаз?

А л к и в и а д. Нет, конечно, не думаю. Но я затрудняюсь в определении.

С о к р а т. Однако если ты внимательно отнесешься140

к моим словам, то, рассматривая это вдвоем, мы скорее придем к цели.

А л к и в и а д. Я внимателен, Сократ, насколько это в моих силах.

С о к р а т. Итак, мы признали, что любое воспаление глаз — это болезнь, но не любая болезнь — воспаление глаз?

А л к и в и а д. Да, признали.

С о к р а т. И правильно, как мне кажется, сделали.

81

Ведь и все, кого бьет лихорадка, больны, однако это не значит, что все болеющие больны лихорадкой, и точно так же, думаю я, обстоит дело с подагрой и с воспалением глаз. Все это — болезни, но воздействие их раз-

bлично, как утверждают те, кого мы именуем врачами. Не у всех они между собой подобны и не у всех одинаково протекают, но в каждом отдельном случае это происходит в соответствии с особенностью недуга; между тем все это — болезни. Ведь точно так же мы предполагаем, что существуют различные мастера. Или же нет?

А л к и в и а д. Разумеется, существуют.

С о к р а т. Так нужно ли нам перечислять сапожников, плотников, ваятелей и множество других мастеров

cпоименно? Они владеют разными частями мастерства и все являются мастерами, но не все они плотники, сапожники или ваятели, хотя в целом они — мастера.

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Подобным же образом обстоит дело и с распределением неразумия: тех, кому досталась большая его часть, мы называем безумцами; тех же, у кого его чуть поменьше, — глупцами и слабоумными. Если же кто хочет употребить смягченные выражения, то либо называют их восторженными или наивными, либо простодушными, несведущими или туповатыми. Впрочем, коли ты поищешь, то найдешь еще много других имен. Все они означают неразумие, но его виды различаются так, как, согласно нашему объяснению, различаются между собой ремесла или болезни. Согласен ли ты с этим?

А л к и в и а д. Да, согласен.

С о к р а т. Вернемся же теперь к нашему вопросу. Ведь в самом начале нашей беседы перед нами возникла необходимость определить, что такое разумные люди и неразумные. И мы признали, что такие люди существуют. Не так ли?

А л к и в и а д. Да, признали.

eС о к р а т. Не считаешь ли ты, что разумные — это те, кто понимают, что надо делать и говорить?

А л к и в и а д. Да, я считаю именно так.

С о к р а т. Кто же будут тогда неразумные? Видимо, те, кто не ведают ни того ни другого?

А л к и в и а д. Да, они.

С о к р а т. Значит, не ведающие ни того ни другого будут незаметно для себя делать и говорить то, что не следует?

82

А л к и в и а д. Очевидно.

С о к р а т. Однако я, мой Алкивиад, причислил141

к этим людям и Эдипа. Но и в наше время ты мог бы найти много таких людей, причем не охваченных, подобно ему, гневом и вовсе не считающих, что они молят богов о чем-то плохом для себя: напротив, они полагают, что вымаливают благо. Ведь Эдип, хоть и не просил ничего хорошего, также и не думал, будто он это просит; однако есть люди, с которыми происходит нечто прямо противоположное. Полагаю, что ты первый, если бы тебе явился бог, к которому ты сейчас направляешься, и раньше, чем ты успел бы попросить его о чем-нибудь сам, спросил тебя, довольно тебе было бы стать тираном города афинян, да притом — если бы тебе это показалось не великим делом, но ничтожным — предложил тебеb

стать тираном всей Эллады, увидев же, что и этого тебе недостаточно, но ты стремишься управлять всей Европой, обещал бы тебе и это, причем не только обещал, но в тот же день по твоему желанию довел бы до всеобщего сведения, что Алкивиад, сын Клиния, стал тираном, — полагаю, ты ушел бы от него, преисполненный радости, считая, что бог возвестил тебе величайшие блага.

А л к и в и а д. Я думаю, Сократ, что и с любым другим, кому выпало бы это на долю, было бы то же самое.

С о к р а т. Однако ценой своей жизни ты вряд лиc

пожелал бы обрести тираническую власть над землею всех греков и варваров.

А л к и в и а д. Думаю, что не пожелал бы. Зачем она мне, если бы я никак не мог ею воспользоваться?

С о к р а т. Ну а если бы ты мог воспользоваться ею во зло и в ущерб самому себе? Верно, и на таких условиях ты бы ее не захотел?

А л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. Итак, ты видишь, что небезопасно наобум принимать все, что тебе предлагают, или же самому об этом просить — в случае если из этого может проистекать вред либо вообще можно лишиться по этой причине жизни. Мы могли бы назвать многих стремившихсяd

к тиранической власти и усердно ее для себя добивавшихся как некоего блага, которых заговорщики, замышлявшие против тирании, лишили жизни. Полагаю, ты весьма наслышан о некоторых совсем недавних событиях, например о том. как Архелай, тиран македонян, был убит своим любимцем 4: этот последний оказалс

83

влюбленным в тираническую власть не меньше, чем сам тиран был влюблен в него, и он убил своего любов-

eника, чтобы самому стать счастливым человеком — тираном. Но по прошествии трех или четырех дней, в течение которых он обладал властью, он сам был убит другим заговорщиком. Ты можешь видеть также на примере наших сограждан — ведь не от других мы это слышали, но сами были тому свидетелями, — сколькие из них, стремившиеся к должности стратега и уже до-

142стигшие ее, либо оказывались изгнанными из нашего города, либо лишались жизни. Те же из них, относительно кого можно было подумать, что дела их обстоят наилучшим образом, пройдя через многочисленные и грозные опасности не только во время похода, но и тогда, когда возвращались на родину, внезапно оказывались в окружении сикофантов5, попав в осаду не менее сильную, чем со стороны врагов во время войны, так что иные из них молили богов скорее о том, чтобы оказаться не-

bпригодными к исполнению этой должности, чем о том, чтобы их избрали стратегами. Притом если бы им еще эти опасности и труды приносили пользу, то в них был бы какой-то смысл; на самом же деле все обстоит прямо противоположным образом.

То же самое, как ты можешь видеть, касается и детей: некоторые молят богов об их рождении, а когда у них появляются на свет дети, эти люди оказываются ввергнутыми в величайшие жизненные тяготы и беды. Одни из них из-за совершенной испорченности своих детей провели всю свою жизнь в печали; у других, хоть

cдети их были хорошими, несчастный случай их похищал, и они оказывались в не менее бедственном положении, так что предпочли бы после этого совсем не иметь детей. Такие случаи и многие другие, подобные им, вполне очевидны, но редко бывает, когда люди либо отрекаются от того, что им дано, либо, желая получить что-либо с помощью молитвы, в конце концов от этой молитвы отказываются. Большинство людей не отказалось бы ни от тиранической власти, ни от должности стратега, ни от многих других даров, которые приносят гораздо больше вреда, чем пользы; более того, они

dмолили бы о них богов, если бы ими не располагали. Но иногда, получив это, они вскоре идут на попятный и просят забрать у них то, о чем они прежде молили. Потому я и недоумеваю, не напрасно ли, в самом деле, люди «обвиняют богов в том, что от них бывает зло»:

84

ведь «люди сами, вопреки судьбе, накликают на себя горе своими глупостями или, как надо сказать, неразумием»6. Представляется поэтому, Алкивиад, что ра-e

зумен был тот поэт, который имея, по-видимому, неких неразумных друзей и видя, что они и поступают дурно, и молят богов о том, что не является лучшим, но лишь кажется таковым, вознес о них всех молитву богам примерно такую:

Зевс-повелитель, благо даруй нам — молящимс

иль немолящим,143

Жалкую ж долю отринь и для тех, кто о ней тебя просит 7.

Мне кажется, прекрасно и верно сказал поэт! Ты же, если у тебя есть против этого какие-то возражения, не молчи.

А л к и в и а д. Трудно, Сократ, возражать на прекрасно сказанные слова. Я вижу лишь, что незнание бывает причиной величайших бед для людей, когда, похоже, мы сами не ведаем того, что действуем по незнанию и

(что хуже всего) вымаливаем сами себе величайшее зло. Ведь никто бы этого не подумал, наоборот, каждый счел бы себя способным вымолить у богов величайшие блага, а не величайшее зло. Последнее было бы поистине больше похоже на проклятье, чем на молитву.

С о к р а т. Но, быть может, милейший мой, найдется какой-нибудь муж, более дальновидный, чем я и ты, и скажет, что речи наши неверны, когда мы так реши-c

тельно порицаем незнание, не добавляя к этому, что есть люди, чье незнание для них при известных обстоятельствах является благом, тогда как для тех, о ком мы говорили раньше, оно было злом.

А л к и в и а д. Что ты говоришь? Существуют какие-то вещи, которые кому-то и при каких-то обстоятельствах лучше не знать, чем знать?

С о к р а т. Мне так кажется. А тебе нет?

А л к и в и а д. Нет, клянусь Зевсом.

С о к р а т. Но ведь не стану же я обвинять тебя в том, что по отношению к своей матери ты пожелал бы совершить то, что, как говорят, сделали по отношению к своим матерям Орест, Алкмеон и некоторые другие...8d

А л к и в и а д. Во имя Зевса, не кощунствуй, Сократ!

С о к р а т. Этот запрет, мой Алкивиад, должен относиться не к тому, кто говорит, что ты не пожелал бы совершить подобное дело, но гораздо больше к тому, кто стал бы утверждать противоположное: ведь тебе оно

85

кажется настолько ужасным, что о нем не следует, по-твоему, говорить даже вот так, в простоте души. Или ты полагаешь, что Орест — будь он разумен и знай, что именно ему лучше всего предпринять, — осмелился бы на нечто подобное?

eА л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. Думаю, что и никто другой также.

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Следовательно, как видно, незнание и непонимание лучшего — скверная вещь?

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Значит, скверная она и для Ореста, и для всех других?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Давай же рассмотрим следующее: пусть тебе внезапно пришло в голову, взяв в руки нож и по-

144дойдя к двери дома Перикла, твоего опекуна и друга9, спросить, дома ли он, с намерением его убить — именно его, а не кого-то другого, ибо ты считал бы это за лучшее, — а тебе бы ответили, что он дома. Я не утверждаю, что ты действительно пожелал бы сделать нечто подобное, но ведь тебе, не ведающему, что есть лучшее, могло прийти в голову и такое, и ничто не могло бы этому воспрепятствовать, если бы ты считал, что самое скверное и есть самое лучшее. Или ты с этим не согласен?..

А л к и в и а д. Разумеется, согласен.

bС о к р а т. Итак, если бы ты вошел в дом и увидел его, но не узнал и подумал бы, что это кто-то другой, разве ты осмелился бы его убить?

А л к и в и а д. Нет, клянусь Зевсом! Конечно, нет.

С о к р а т. Ведь ты собирался убить не первого встречного, но самого Перикла? Не так ли?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И если бы ты даже много раз за это принимался, но постоянно не узнавал бы в этом человеке Перикла, то, сколько бы раз ты ни собирался осуществить свой замысел, ты на него бы не бросился?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. А думаешь ли ты, что Орест напал бы на свою мать, если бы вот так же ее не узнал?

А л к и в и а д. Думаю, он этого бы не сделал.

cС о к р а т. Значит, несомненно, он замышлял убить не первую встречную женщину или чью-то чужую мать, но только лишь свою собственную?

А л к и в и а д. Именно так.

86

С о к р а т. Следовательно, в подобных случаях неведение — самое лучшее для людей, находящихся в подобном расположении духа и питающих подобные замыслы.

А л к и в и а д. Это очевидно.

С о к р а т. Итак, ты видишь, что незнание некоторыми людьми каких-то вещей в определенных обстоятельствах является благом, а не злом, как недавно тебе казалось?

А л к и в и а д. Это похоже на правду.

С о к р а т. А если ты пожелаешь рассмотреть и то,d

что за этим следует, быть может, оно покажется тебе странным...

А л к и в и а д. Что именно ты разумеешь, Сократ?

С о к р а т. Коротко говоря, получается, что обладание всевозможными знаниями без знания того, что является наилучшим, редко приносит пользу и, наоборот, большей частью вредит своему владельцу. Посмотри же: не кажется ли тебе необходимым, чтобы мы, когда собираемся что-либо сказать или сделать, считали, что прежде всего мы должны знать или действительно знаем то, что намерены искусно выполнить или сказать?e

А л к и в и а д. Да, мне так кажется.

С о к р а т. Значит, ораторы, например, всякий раз дают нам советы — одни по поводу войны и мира, другие по поводу сооружения стен или оборудования гаваней — именно потому, что они это знают либо считают, что знают; одним словом, все, что когда-либо город делает для другого города или для самого себя, является145

результатом совета ораторов.

А л к и в и а д. Это правда.

С о к р а т. Посмотри же, что за этим последует.

А л к и в и а д. Если сумею.

С о к р а т. Различаешь ли ты людей разумных и неразумных?

А л к и в и а д. Да, конечно.

С о к р а т. И скорее всего ты многих считаешь неразумными, разумными же — немногих?

А л к и в и а д. Да, так.

С о к р а т. И при этом ты ведь имеешь в виду какие-то отличительные признаки?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Можешь ли ты назвать разумным чело-b

века, умеющего давать советы, но не знающего, лучше ли то, что он советует, и в каком случае это будет лучшим?

87

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Ты, я полагаю, не назовешь разумным и того, кто разбирается в самом деле войны, но не знает, когда ее лучше вести и в течение какого именно срока. Не так ли?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Равно как если бы кто умел убить другого, отнять у него деньги или сделать его изгнанником, но не знал бы, когда это уместно и в отношении кого именно?

А л к и в и а д. Да, и такого я не назвал бы разумным.

cС о к р а т. Следовательно, он разумен, если знает что-либо подобное — в том случае, когда знание это сопровождается пониманием наилучшего, а это последнее совпадает и с пониманием полезного, не так ли?..

А л к и в и а д. Да, так.

С о к р а т. Такого человека мы назовем разумным и годным для того, чтобы советовать городу и самому себе. Тому же, кто не обладает подобным знанием, мы дадим противоположное имя. Согласен ли ты с этим?

А л к и в и а д. Да, вполне.

С о к р а т. Ну а если кто сведущ в верховой езде или стрельбе из лука, в кулачном бою, борьбе или других видах состязаний, а также в любом подобном, известном

dнам роде искусства, как ты назовешь его, если он к тому же знает, что в его искусстве является наилучшим? Не скажешь ли ты, что такой человек сведущ в искусстве верховой езды, что он — знаток этого искусства?

А л к и в и а д. Да, скажу.

С о к р а т. А того, кто сведущ в кулачном бою, думаю я, ты назовешь знатоком кулачного боя, сведущего же в игре на флейте — знатоком этого искусства, и так далее по отношению ко всему остальному. Или ты дашь иное название?

А л к и в и а д. Нет, именно это.

С о к р а т. Представляется ли тебе, что знаток в подобных вещах бывает одновременно в силу необходимости и разумным человеком, или мы скажем, что это далеко не так?

eА л к и в и а д. Далеко не так, клянусь Зевсом!

С о к р а т. И каково же, по-твоему, было бы государство, состоящее из искусных стрелков и флейтистов и других подобных же знатоков, а также из упомянутых нами раньше людей, разбирающихся в том, как надо воевать или убивать, и из мужей-ораторов, лопающихс

88

от спеси, причем все эти люди не обладали бы знанием наилучшего и не было бы в этом государстве человека понимающего, когда и для чего можно наилучшим обра-146

зом использовать любого из них?

А л к и в и а д. Я сказал бы, что это скверное государство, Сократ.

С о к р а т. Я думаю, ты укрепился бы в этом мнении, когда бы увидел, насколько каждый из них честолюбив ц считает, что самой важной “частью” государственной жизни является та, в которой

...сам себя он может превзойти10.

Я утверждаю, что в своем искусстве самом по себе такой человек — наилучший; что же касается наилучшего для государства и для него самого, то здесь он совершает множество промахов, ибо, будучи лишен ума, он дове-b

ряется кажимости. При таких обстоятельствах разве не правы мы будем, если скажем, что подобное государство преисполнено множества смут и беззаконий?

А л к и в и а д. Правы, клянусь Зевсом.

С о к р а т. Но разве нам не казалось необходимым прежде всего считать, что мы знаем, или действительно знать то, что мы без колебаний собираемся сказать либо сделать?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Значит, если бы кто из нас сделал то, что он знает или думает, что он это знает, и с этим было бы связано понимание пользы, мы получили бы выгоду дляc

государства и для самих себя?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Если же произошло бы нечто противоположное, то, думаю я, из этого не воспоследовало бы выгоды ни для государства, ни для того, кто бы действовал?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Что ж, тебе и сейчас это так представляется или как-то иначе?

А л к и в и а д. Нет, именно так.

С о к р а т. Но ведь ты признал, что считаешь большинство неразумными, разумными же — немногих?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Значит, мы опять-таки скажем, что большинство ошибается в понимании того, что является наилучшим, поскольку большей частью, как я думаю, за отсутствием ума доверяется кажимости.

89

dА л к и в и а д. Да, подтвердим это.

С о к р а т. Следовательно, большинству людей выгодно и не знать, и не думать, будто они знают: ведь они будут изо всех сил стараться сделать то, что они знают или думают, будто знают, и эти старания большей частью принесут им скорее вред, чем пользу.

А л к и в и а д. Ты говоришь сущую правду.

С о к р а т. Теперь ты понимаешь, насколько я был прав, когда утверждал, что обладание прочими знании-

eями без знания того, что является наилучшим, по-видимому, редко приносит пользу, большей же частью вредит тому, кто владеет такими знаниями.

А л к и в и а д. Даже если я раньше так не думал, то теперь я с тобою согласен, Сократ.

С о к р а т. Поэтому нужно, чтобы и государство и душа, желающие правильно жить, держались этого знания — совершенно так, как должен больной держаться врача или человек, желающий совершить безопасное плавание, — кормчего. Ведь без этого знания, чем ярост-

147нее стремится человек к удаче в наживе, в приобретении телесной силы или в каких-либо других подобных вещах, тем более резким, видно, бывает в силу необходимости промах. Тот же, кто приобрел так называемое многознание и многоумение, но лишен главного знания, действует всякий раз, руководствуясь одним из указанных многочисленных знаний, но при этом поистине не пользуется попутным ветром судьбы, ибо он, думаю я,

bплывет в открытом море без кормчего, и такое жизненное плавание длится недолго. Отсюда и вытекает, по-моему, изречение поэта, обвиняющего некоего человека в том, что «многие знал он дела, но знал их все очень скверно»11.

А л к и в и а д. А как сюда относятся эти слова поэта, Сократ? Мне кажется, здесь нет ничего подходящего по смыслу.

С о к р а т. Напротив, даже очень подходящее; только, мой милый, он, как почти все поэты, говорит здесь загадками. Ведь поэзия по самой своей природе загадочна и

cне раскрывается первому встречному. Но к этому ее природному свойству добавляется еще то обстоятельство, что, когда поэтическим вдохновением бывает охвачен человек скупой, не желающий поделиться с нами своей премудростью и стремящийся запрятать ее возможно глубже, нелегким делом бывает распознать скрытый смысл его слов. Ведь не можешь же ты думать, что

90

Гомер, божественнейший и мудрейший из поэтов, не знал, что невозможно “знать скверно” (не кто иной,d

как он, сказал, что Маргит знал многое, но знал все это скверно), однако он говорит намеками, заменяя слово “зло” словом “скверно”, а слово “знать” — словом “знал”. Если подставить те, первые, слова, стих утратит размер, но смысл у него будет тот, что был угоден поэту, а именно: Маргит знал много дел, но знать все это было для него злом12. Итак, ясно, что, раз многознание было для него злом, значит, он был человеком никчемным и глупым, — если только полагаться на сказанное нами раньше.

А л к и в и а д. Мне правится твое объяснение, Со-e

крат; если я не поверил бы этим твоим словам, то другим и подавно.

С о к р а т. И ты прав, что им веришь.

А л к и в и а д. Я снова с тобой согласен.

С о к р а т. Но скажи, ради Зевса (ты ведь видишь, сколь велико здесь затруднение, и, мне кажется, ты его со мной разделяешь, ибо ты без конца бросаешься из одной крайности в другую и то, что уже с уверенностью признал, снова отбрасываешь и отказываешься от этого148

мнения): если бы и сейчас тебе явился бог, к чьему храму ты направлялся, и вопросил бы тебя, раньше чем ты сам обратил бы к нему мольбу, доволен был бы ты, если бы получил то, о чем шла речь вначале, или если бы он предоставил тебе возможность самому вознести к нему свою мольбу, — что, полагаешь ты, из полученного тобой от бога либо вымоленного у него принесло бы тебе удачу?

А л к и в и а д. Клянусь богами, я, пожалуй, не знаю, что тебе сразу ответить на это, Сократ! Да это было бы, думаю я, безумием, и поистине нужна большая осторожность, дабы не вымолить себе невзначай зла, пола-b

гая, что молишь о благе, и дабы вскоре после этого не пойти, как ты говоришь, на попятный, отказавшись от всего того, о чем молил прежде.

С о к р а т. Так разве не больше нас понимал тот поэт, чье слово пришло мне на память вначале? Он побуждал бога отвратить жалкую долю и от того, кто сам о ней молит.

А л к и в и а д. Я с тобой согласен.

С о к р а т. Этому поэту, Алкивиад, стали подражать и лакедемоняне, поскольку они избрали для себя следующий обычай: и в частной жизни, и в общественнойc

91

они всегда возносят примерно такую же молитву — чтобы боги даровали им в придачу к хорошему еще и прекрасное13; но никто не слышал, чтобы они просили чего-нибудь большего. Во всяком случае до сих пор они пользовались не меньшим счастьем, чем прочие люди; если же и случались у них какие-то неудачи, то не по вине их молитвы: ведь от богов зависит, полагаю я, даровать то, о чем просит молящий, или же прямо противоположное. Я хочу тебе разъяснить и еще кое-что: слы-

dшал я от неких людей, старших, чем я, что, когда между афинянами и лакедемонянами возник раздор, судьба была нашему городу ни в одной битве — ни на суше, ни на море — не иметь успеха и никогда не одержать победы. Афиняне пришли из-за этого в негодование, но не знали, с помощью какого средства отвратить сва-

eлившиеся на них беды. Тогда им пришло в голову, что лучше всего отправить посольство к Аммону14 и вопросить его. Заодно они хотели получить от Аммона ответ, почему боги предпочитают даровать победу лакедемонянам, а не им, приносящим богам самые многочисленные и великолепные жертвы среди эллинов и посвящающим в их храмы такие дары, какие не приносит никто другой; вдобавок, говорили они, мы ежегодно устраиваем в честь богов дорогостоящие и пышные шествия и тратим на это столько денег, сколько не тратят все

149эллины, вместе взятые. Лакедемоняне же — было поручено им сказать — никогда не делали ничего подобного и проявляют по отношению к богам такую небрежность, что приносят им всякий раз в жертву увечных животных, да и во всех остальных почестях выказывают гораздо большую скупость, чем мы, притом что они располагают ничуть не меньшими средствами, чем наш город. После того как они это сказали и задали вопрос, что им следует делать, дабы избежать нынешних бед, проори-

bцатель не сказал ничего иного — ему явно запретил это бог, но, воззвав к богу, молвил: “Аммон говорит афинянам такие слова: ему гораздо более угодно молчаливое благочестие лакедемонян, чем все священнодействия и обряды эллинов”. Вот все, что он сказал, ничего более. Под молчаливым благочестием, думаю я, бог разумел не что иное, как их молитву: действительно, она весьма отлична от всех других молитв. Ведь все остальные

cэллины, принося в жертву богам быков с позолоченными рогами или же оделяя их жертвенными дарами, просят за это взамен все, что вздумается, — благое ли это или

92

дурное. Но боги, слыша, как они богохульствуют, не приемлют все эти роскошные дары и жертвоприношения. Думается мне, надо с великой опаской и осмотрительностью подходить к тому, что дозволено произносить в молитвах, а что — нет.

У Гомера ты также можешь найти нечто подобное сказанному сейчас; он говорит о располагающихся лагерем троянцах, что они

...сожигали полные в жертву богам гекатомбы,d

и “их благовоние ветры с земли до небес возносили облаком дыма”,

но боги блаженные жертв не прияли,

Презрели их: ненавистна была им священная Троя,

И владыка Приам, и народ копьеносца Приама15.

Так что напрасны были жертвоприношения и дары тро-e

янцев — они им не помогли: боги от них отвернулись. Ведь, я полагаю, это не в обычае богов — дать, подобно жалкому ростовщику, переубедить себя с помощью даров. И мы болтаем сущие глупости, когда считаем, что таким образом превосходим лаконцев. Ведь было бы очень странно, если бы боги смотрели на наши дары и жертвоприношения, а не на наши души — благочестивым ли и справедливым ли является человек. Думаю я, они гораздо больше внимания обращают на это, чем на150

роскошные шествия и жертвы: ведь ничто не мешает ежегодно совершать жертвоприношения как частным лицам, так и городу, пусть даже они и очень сильно погрешили против богов и против людей. Боги же, будучи неподкупными, презирают все это, как и дал понять бог устами своего прорицателя. Очевидно, и у богов и у людей, имеющих ум, должны особенно почитаться справедливость и разумение: разумные же и справед-b

ливые — это именно те, кто знает, что должно делать и говорить, обращаясь как к богам, так и к людям. Я хотел бы услышать и от тебя, что ты можешь на это сказать.

А л к и в и а д. Но я, мой Сократ, полностью согласен с тобою и с богом. Негоже мне было бы разойтись с ним во мнении.

С о к р а т. Припоминаешь ли ты, что сказал, будто находишься в большом затруднении, как бы, моля о благах, невзначай не вымолить себе зла?c

93