Часть 4.

72 ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

таком случае вовсе не есть н вообще не может быть правящим началом всего сущего, включая историю как фундаментальную реальность человеческого бытия. Воля класса и классовые интересы определяют историю как реальность, согласно марксизму. «Можно занимать разные позиции перед лицом коммунистических учений и их обоснования; бытийноисторически ясно, что в коммунизме говорит о себе стихийный опыт того, что принадлежит мировой истории. Кто берет «коммунизм» только как «партию» или «мировоззрение», тот так же не додумывает, как люди, видящие за словом «американизм» только некий особенный жизненный стиль, да еще и принижающие его. Опасность, к которой все определеннее скатывается прежняя Европа, состоит, пожалуй, прежде всего в том, что ее мысль — некогда ее величие — отстает от сущностного хода наступающей мировой судьбы, которая сохраняет тем не менее в основных чертах своего сущностного истока европейский отпечаток. Никакая метафизика, будь она идеалистическая, будь она материалистическая, будь она христианская, неспособна по своей сути, а не только в уже предпринятых ею попытках напряженного саморазвертывания, встать вровень с событиями, то есть: увидеть, осмыслить и продуманно охватить то, что, в полновесном смысле «бытия», сейчас есть»1.

Еще раз отметим, что суть философской мысли, вопрошающей о сущем как таковом, вовсе не заключается в материализме или идеализме, в борьбе между ними, в утверждении какоголибо мировоззрения, обретающего характер той или иной идеологии. Суть ее в аристотелевском вопросе ti to on? н постижении правящего начала сущего как такового, т. е. ардо; когда философская мысль становится метафизической, она тем самым обретает последовательную историю развертывания себя в той или иной форме и соответствующем содержании. Аристотелевское постижение бытиякакприроды конституирует историю предшествующей мысли в аспекте концепции о четырех причинах сущего, производящего себя в сферу космической гармонии благодаря природе как таковой. И это есть первая история философской мысли, которая еще до Фомы Аквинского, а после него особенно, уже обрела в той или иной ее интерпретации, можно сказать, непреходящее значение. Вот почему в своих лекциях по истории философии Гегель говорит следующее: «Аристотель является наиболее богатым источником; он специально и основательно изучал древних философов и, главным образом, в начале своей «Метафизики», равно как многократно также и в других своих сочинениях, он говорит о них в исторической последовательности; он столь же философичен, сколь и учен, и

1Там же. С 337.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 73

мы можем на него положиться. По отношению к греческой философии мы не можем сделать ничего лучшего, как изучить первую книгу его «Метафизики». Хотя лжеученая проницательность высказывается против Аристотеля и утверждает, что он неправильно понял Платона, мы все же должны возразить, что, так как он сам общался с Платоном, то, принимая во внимание его глубокий ум, никто, может быть, не знает Платона лучше его» (Соч. Т. IX. С. 150—151). И даже А. Ф. Лосев, весьма проницательный мыслитель и тонкий знаток эстетической мысли и ее истории, следуя Аристотелю, интерпретирует ионийскую мысль как учение о становлении «элементов», «стихий», основных «типов материи»: «Чувственнонаглядный материализм милетцев признавал элементами существующего то, что зримо и осязаемо, то, что существует непосредственно вокруг человека. Таким основным элементом... Фалес признавал воду, Анаксимен — воздух, Гераклит таким элементом считал огонь. А земля еще со времени мифологии признавалась в качестве источника для всего существующего. В качестве наиболее тонкой разреженной материи признавался эфир. Но важно еще выяснить «механизм» становления элементов, поэтому якобы уже Анаксимен учил, что это есть «механизм» разрежения и сгущения, т. е. «механизм хаоса и порядка, «разбегания» и «сбегания» Галактик, взрыва «первовещества» и т. п. Впрочем, не будем притязать на дело физиков и других естествоиспытателей, готовых всегда нас, т. е. притязающих на причастность к философской мысли, обвинить простонапросто в школьном невежестве. Пусть будет так. Продолжим рассуждения А. Ф. Лосева: «Разрежаясь, земля переходит в более подвижный и более легкий элемент — воду. Вода же в результате своего испарения превращается в воздух, который, в свою очередь, — в огонь и, наконец, в результате предельного разрежения и утончения — в эфир, из которого состоят и небо и самые боги»1. Имеет место, согласно А. Ф. Лосеву, процесс непрерывного взаимопревращения элементов как таковых; вот почему «философия милетцев» вовлекает в свое воззрение «непрерывное становление элементов, или элементностановящийся континуум»2.

Отнюдь не ради критики, каковой длительное время увлекались в историкофилософских «штудиях», мы привели здесь рассуждения А Ф. Лосева о раннегреческих мыслителях. Важно еще раз отметить сущность современного исторического сознания, которое до сих пор определяется Гегелем, а через него в первую очередь Аристотелем. Платоновскоаристоте

1 Лосев А ф. История античной эстетики (ранняя классика). М.: «Высша

школа», 1963. С. 340.

2 Там же. С. 344.

74 ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

левская мысль сохраняется в той фундаментальной метафизической позиции новоевропейского человека, которую завершают Гегель, Маркс и Ницше и которая до сих пор господствует. Мы уже отмечали, что после эпохи Возрождения не столько природа сама по себе, сколько история становится той фундаментальной реальностью человеческого бытия, в коей, Как и в "действительности непосредственного окружения, происходит явная или скрытая борьба за власть, могущество и просто влияние. Вот почему историю постоянно «переделывают»; в аспекте национальных интересов ее непрерывно переписывают, как "правило, в целях геополитики, каковым подчиняют религию, культуру, экономику и вообще все то, что может быть «подручным», стать сугубо инструментальным. К истории философской мысли это тоже относится. Гегель полагал, как мы уже это отмечали, что в своей системе абсолютного духа, т. е. в «Феноменологии духа», «Науке логики» и в «Энциклопедии философских наук», он завершил историю постижения бытиякаксознанияисамосознання, которую он возводил к раннегреческой мысли. И в силу этого завершения вместе с ним, т. е. с Гегелем, философы уже ушли в прошлое («Сова Минервы»), поэтому теперь их место занимают знающие люди, наделенные неопровержимым и универсальнодейственным методом, приобщающим их к подлинной науке, так сказать, к несомненно достоверному «реальному знанию». И к такого рода знанию были приобщены, скажем, пусть отчасти, однако тем не менее, основоположники и последователи марксизма, Чернышевский и «реалист Писарев, Ницше и Фрейд, представители неопозитивизма, лингвистической философии и структурализма, нынешнего постструктурализма и т. д. После Гегеля реальным оказывается такое знание, которое якобы освящено подлинным пониманием истинных влечений и желаний «массового» человека, классовых и национальных интересов и потребностей, а также наделено средствами их осуществления в действительности. Формируется совершенно «бездомный» человек, не знающий ни себя, ни своего отечества, поэтому подверженный воздействию любого рода идеологии, обещающей реализацию каких угодно чаяний и стремлений. Но даже это не является определяющим для понимания сущности современного исторического сознания и тем более гегелевской истории философии. Разумеется, именно Гегель после Фихте стремился превратить философскую мысль в условие и форму непосредственного действия, продуцирующего определенные свершения, могущие конституировать исторические события. Возможно, от греческой мысли, быть может особенно от Платона, наследуется такого рода интенция сознания, вследствие чего его квалифицируют основопо

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 75

ложником утопизма, а сэр К. Поппер считает Платона не просто предшественником, но и изначальным идеологом современного тоталитаризма1.

Но речь идет о другом. Речь идет о таком реальном знании, которое должно быть силой, согласно Ф. Бэкону. И коль скоро наука Нового времени уже к началу XIX столетия продемонстрировала свою действенность в изобретательстве и технологии, то в силу этого обстоятельства и философская мысль стала претендовать на основополагающее и действенное «Наукоучение» (Фихте) и «реальное знание»(Гегель). Технические изобретения и научные открытия обрели такое магическое воздействие, что во всей предшествующей мысли, включая становление философии, стали отыскивать «реальное знание», которое свидетельствует о действенном его характере. Вот почему о Фалесе сообщают, что он учился у египетских жрецов, бонд. особенно сведущ в геометрий, мог"предсказывать солнечные затмения и вообще был весьма проницательным в практических делах, т. е. не просто первым «натурфилософом», но и ионийским «предшественником» Галилея, Ф. Бэкона и Декарта. Философская мысль еще только намечает свой путь, по сути дела еще отсутствует jilosojia, но уже говорят о натурфилософии, о первых и основополагающих «научноисследовательских программах» и «проектах». Об Анаксимандре сообщают, что он первым составил «карту земли, что в Спарте он соорудил солнечные часы («Гномон»), пытался рационально объяснить причины землетрясений и был также «натурфилософом». Нечто подобное, имеющее прямое отношение к современной науке и технологии, так сказать, к «реальному знанию», разъясняют относительно Пифагора, его учениках и последователях, о других мыслителях до Сократа, Платона и Аристотеля, не говоря уже о последующих мыслителях. Вся изначальная проблематика раннегреческой и последующей философской мысли подчиняется господствующей ныне форме научности, которая включает в себя современную политологию и культурологию; последние рассуждают о ценностях и непрерывкой переоценке ценностей, вовлекаясь тем самым в идеологию тотальной революционности и «перманентной революции». Когда на первый план выдвигается действие, направленное во что бьГто ни стало на преобразование мира, вместо тоготобы егогюнимать и осмысливать, jrr___e^_xpTb както ему ответствовать и соответствовать, тогда имеет место бегство от

1 Боже, до какого абсурда дошла «Нищета историцизма», если сам автор кннги с таким названием впадает в «нищету» непонимания мысли Платона, Гегеля и Маркса. И все идет от концепции «реального* знания. В критике Платона и Гегеля бранные выражения В. И. Ленина и К. Поппера в своей стилистике полностью совпадают. См.: Поппер К. Открытое общество и. его враги. М.: «Культурная инициатива», 1992. Т. I, П.

76 ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

мышления в сторону такого «реального знания», из коего проистекает только действие и противодействие.

Древнегреческая мысль, постигающая jnsis как arch или Бытие всего сущего, исходила из положения: ex nihili ninil fit («из ничего ничто не возникает»). И в философии Аристотеля она получила свое завершающее осуществление и тем самым характер никогда не преходящей значимости, обретая таким образом уже свою собственную историю в смысле фундаментальной реальности. Вот почему Гегель свое «Введение в греческую философию» начинает так: «При упоминании Греции образованный европеец и, в особенности, мы, немцы, чувствуем, как будто мы очутились в родном доме. Европейцы получили свою религию, свое представление о потустороннем, о более отдаленном, не от Греции, а от Востока, точнее от Сирии, и в этой области они сделали шаг вперед по сравнению с Грецией. Но мы сознаем, что посюстороннее, здесь наличное, наука и искусство, то, что, доставляя удовлетворение нашей духовной жизни, делает ее достойной, а также и украшает ее, пришло к нам из Греции непосредственно или окольным путем через римлян» (Соч. Т. IX. С. 135).

Средневековая мысль опиралась на положение: ex nihili fit — ens creatum («из ничего все сотворенное сущее возникает»). Бытийность ens creatum постигается теперь как actualitas (действительность), производная от Actus purus, т. е. Бога как чистой действенности Высшего Бытия, имеющего смысл summum Bonum («Высшее Благо»). После деификации человеческого бытия, присущей ренессансному антропоцентризму, мы получаем картезианскую философию, согласно которой universum есть не что иное, как explicatio Ego cogito; т. е. мир осуществляется в своем подлинном бытии как развертывание мыслящего Я, каковое в процессе непрерывного и тотального сомнения оказывается исходным и правящим началом всего сущего, т. е. первореальностью чего бы то ни было. Гегель в этой связи разъясняет: «Мы мыслим то и сё Поэтому оно и существует — таково обычное, якобы очень серьезное доказательство тех, которые неспособны понимать, о чем идет речь; что существует некое определенное содержание — это как раз то, в чем следует сомневаться,— ведь не существует ничего твердого, неизменного. Мышление есть совершенно всеобщее, но не только потому, что я могу абстрагироваться, а именно потому, что «я» есть простое, тождественное с собою. Мышление есть, следовательно, первое; ближайшим определением, прибавляющимся к нему, непосредственно связанным с ним, является определение бытия. «Я мыслю» непосредственно содержит в себе мое бытие,— это, говорит Картезий, есть основа всякой философии. Определение бытия находится в моем «я»: сама эта связь и есть первое, исходный

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 77

пункт. Мышление как бытие и бытие как мышление — это и есть моя достоверность, «я»; таким образом, в знаменитом «cogito ergo sum» неразрывно связаны друг с другом мышление и бытие» (Соч. Т. XI. С. 260—261).

Гегель раскрывает историю философской мысли и философии в целом в плане истории постижения бытиякаксознания. В теологической мысли Фомы Аквинского природносущее склоняется к тому, чтобы определять себя логически. Но уже в эпоху Возрождения «логическое» притязает быть «эгологическим,Начиная с Ф. Бэкона и Декарта, Гоббса и Лейбница эта «згологическая» детерминация сущего как такового через философию Канта и Фихте обретает всеохватывающее и завершающее значение и обоснование в «Феноменологии духа» Гегеля, в его последующих трудах и, наконец, в его истории философии. В нашем понимании древнегреческая мысль о сущем (ov) якобы всегда была «натурфилософией» или «онтологической». Но уже у Платона и Аристотеля она была и онтотеологической, пусть концептуально не развитой» однако тем не менее. С Декарта философская мысль становится прежде всего «egoлогической», в силу чего Ego оказывается не только решающим для: определения logos'a, но и qeos'а. Вопрос о сущем в целом, подготовленный средневековой схоластикой, оказывается онтотеологическим, поэтому всей новоевропейской метафизике присуща внутренне квазитеологическая тенденция, которую стремились устранить Маркс и Ницше. Тогда неизбежным оказывалось идолопоклонство и магическая притягательность власти в ее политикоидеократическом облачении. Онтотеология в ее эгологическом измерении получает свое метафизическое обоснование в той фундаментальной позиции, согласно которой абсолютное для Гегеля (т. е. подлинное бытие и сама истина) есть прежде всего дух. Но дух в гегелевском понимании есть ego («Я»),— logos («знание»); дух есть qeos и вся действительность, «чистое бытие» или просто ov. И вот только тогда, когда проблематику гегелевской философии мы рассматриваем в терминах новоевропейской метафизики и господствующего ныне исторического сознания, только тогда мы обретаем основу для непредвзятого понимания его истории философии, которая есть история спекулятивнодиалектического постижения бытиякаксознания.

Самым фундаментальным вопросом философии Аристотель считал вопрос: ti to on? Гегель считал таковым вопрос отношения мышления к бытию; и в изречении Парменида, То gap anto voein te кai einai («Одно и то же — мыслить и быть»), он обнаруживал изначальную постановку этого вопроса и предварительное, разумеется, еще весьма незрелое его разрешение; т. е. хотя и смутное, однако все же предвосхищение новоевропейских доктрин реальности и познавания, концепций отношени

78 история философии

между реальностью как таковой и мышлением. Вот почему в своих лекциях по истории философии он переводит это изречение Парменида так: «Мышление и то, ради чего существует мысль, суть одно и то же. Ибо без сущего, в котором оно высказывается, ты не найдешь мышления, ибо ничего нет и ничего не будет, кроме сущего». И далее Гегель комментирует: «Это — основная мысль Парменида. Мышление производит себя, и производимое есть мысль. Мышление, следовательно, тождественно со своим бытием, ибо ничего нет, кроме бытия этого великого утверждения» (Там же. С. 223).

Бытие, согласно Гегелю, есть утверждение производящей себя мысли; тем самым оно, производимое мышлением, есть действительность мышления, Ego cogito, обретающее смысл actus purus. Через понимаемое так мышление бытие всего сущего есть утверждение, имеющее характер действительности, т. е. actualilas. Бытие полагается мышлением, утверждающим себя как «первореальность» в неисчислимом многообразии вещей как таковых. Но это многообразие тем не менее следует заключить в спекулятивнометафизическое определение или в логикоматематическую формулу всеединства, позволяющую исчислять что угодно ради получения полезной и действенной информации, так сказать, реального знания. Бытие переносится в сферу «идеального поэтому для Гегеля оно есть то же самое, что и мышление. Потому бытие всего сущего тождественно мышленшо, что сама значимость сущего как такового в горизонте антропоцентрической свободы утверждается мышлением и выражается мышлением, имеющим свои собственные идеалы, позволяющие преобразовывать реальное, коль скоро само мышление есть прежде всего деятельность (actio). Как раз в силу этого обстоятельства Гегель вполне правомерно истолковывает изречение Парменида следующим образом: «Так как в этом нужно видеть восхождение в царство идеального, то мы должны признать, что с Парменида началась философия в собственном смысле этого слова... Это начало, правда, еще смутно и неопределенно, и нужно объяснить далее то, что в нем содержится, но это объяснение и есть именно эволюция самой философии, эволюция, которой здесь еще нет» (Там же).

Выше уже приводилось это рассуждение Гегеля о философии Парменида, но здесь для нас важно отметить то обстоятельство, что для Гегеля философская мысль только тогда, так сказать, в наличии, когда бытиекаксознание есть сама по себе реальность или абсолютное знание, когда просто есть самомышление как абсолютное знание. Поэтому в спекулятивной логике, которая завершает учение Декарта о методе, происходит самозавершающее восхождение бытия всего сущего в сферу мышления или духа как абсолютной реальности, получившей до сих пор не

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 79

преодолимое антропоцентрическое измерение, которое, как правило, бессознательно исходит из следующего положения: «ех nihilo omne ens qua ens fit» («из ничего все сущее в качестве сущего возникает»). И это положение относится не только к гегелевской истории философии, т. е. истории философского постижения бытиякаксознания, но и к марксистской, ницшеанской и даже сартровской. Ибо если Гегель говорил о разуме, наделенном волей, то Шопенгауэр говорил о «слепой воле, но уже после Шеллинга; а Маркс говорил о необходимости наделения воли пролетариата надлежащим сознанием его могущества и собственных исторических интересов, поскольку история есть прежде всего та фундаментальная реальность человеческого бытия, которая создается самим человеком, поэтому только она и есть ex nihilo omne ens que ens fit; потому и все по своей природе сущее следует преобразовать в сугубо человеческую действительность. Тогда закончится предыстория и начнется подлинная история, тоща и осуществится скачок из царства необходимости в царство свободы (Ф. Энгельс), т. е, в такую антропологическую реальность, в которой от каждого будет требоваться только по его способности, зато каждому будет даваться по полагаемой с его стороны необходимости, причем свободное развитие каждого будет одновременно свободным развитием всех в интернациональном и братском обществе.

В заключительных рассуждениях следует отметить, что мы отнюдь не критикуем ни философскую мысль Маркса и Ницше, ни всю последующую после них философию как таковую. Мы просто утверждаем, что философия, которая после Аристотеля распадалась на разного рода научные дисциплины, которая после Гегеля становилась «реальным» знанием, получающим ярко выраженный технологический и политикоидеологический характер, все же благодаря Аристотелю в лице Гегеля обрела свою собственную историю. Т. е. философская мысль научилась так или иначе, более или менее внятно осознавать себя не в качестве преддверия к средневековой мысли («схоластика») и не в качестве преддверия к новоевропейской науке («исследовательское предприятие»), «пытающего природносущее экспериментами с помощью математических исчислений, а в качестве такой мысли, вопрошающей о бытии всего сущего, которая постоянно возвращается к своему истоку и тем самым обретает диалогический ,. характер. Философская мысль, которая после Платона и Аристотеля получила значение фундаментальной метафизической позиции, преобразующейся исторически, характеризуется М. Хайдеггером как история забвения Бытия, т. е. бытийности всего сущего самого по себе. И это есть третий вариант истории философии, призывающий нас снова возвратиться к истокам философской мысли, замутненным периодом позднего эллинизма

80 ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

и римским красноречием, средневековой схоластикой и ренессансной риторикой, наконец, новоевропейской метафизикой, которая, вовлеченная в политикоэкономическую реальность, обосновывает присущие ей потребности и замыслы освобождаемого для самого себя человека, предъявляющего непрерывно возврастающие и изменяющиеся требования к природе, обществу и истории. В господствующей ныне политикоэкономической действительности человек предъявляет свои постоянно возрастающие претензии ко всему сущему, создает все новые и новые меры к реальности как; таковой, не затрудняя себя обоснованием той или иной меры, ибо он сам по себе уже, наконец, есть «мера всех вещей». В силу этого обстоятельства все сущее удерживается якобы в своей подлинной природе и истинности, закономерности и т. п., благодаря предъявляемым к нему человеческим потребностям, претензиям и требованиям; причем сама мысль, включая науку, искусство и культурологию, исходит из такого положения, что как будто все эти требования и претензии, не говоря уже о потребностях, порождают исконную природу самих по себе вещей. Отсюда и рассуждение о «полезности» растений и животных, которое переносится затем и на людей в их классовом или национальноэтническом и религиозном облачении. Когда исчезает вопрос о том, что есть сущее как таковое в качестве сущего, коль скоро оно есть (аристотелевский вопрос: ti to on? когда основным становится вопрос об отношении мышления к бытию, тогда бытие всего сущего редуцируется к объективной реальности, правящим началом которой оказывается «субъективизм» и «волюнтаризм» ego cogito, и еще «культ личности». Ведь именно так мы объясняем историю нашей реальности, т. е. «социализма», после Октябрьского переворота и жуткой «гражданской» войны, которая до сих пор, так сказать, «тихой сапой» продолжается. Однако не будем в окончательных рассуждениях вовлекаться в сферу публицистики, политологической риторики и идеологии.

Начиная с Аристотеля и затем его ученика Теофраста, всякое более раннее мышление истолковывается в контексте определенной метафизической позиции и тем самым оно неизбежно приспосабливается к присущим этой позиции воззрениям. Изнутри той или иной концепции, возникающей в рамках исторически формирующейся фундаментальной метафизической позиции, философская мысль, начиная с Платона и затем более последовательно с Аристотеля, обретает стремление довести до артикулированного выражения загадочность и тем самым «безмолвие» всего предшествующего им мышления. Однако в такого рода интенции сознания более раннее мышление, будучи приспосабливаемым к более позднему, как бы лишается своей собственной речи, присущего ему языка. Изначальная философска

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 81

мысль скрывается «мантией» более поздних доктрин; причем, если предпринимается то, что мы квалифицируем как историческое исследование, то такое исследование, как правило, просто устанавливает те или иные скрытые предпосылки, лежащие якобы в истоках философской мысли. Это не есть собственно историческое постижение вообще, поскольку в подобного рода изысканиях эти предпосылки принимаются в расчет либо потому, что они уже отброшены «прогрессирующим» развитием философии, либо потому, что они способствовали утверждению господствующей концепции истины. И вот все вышесказанное М. Хайдеггер определяет как историю забвения бытия. Он создает новую историю философии, которая есть превращение философской мысли в метафизику, лишающей себя возможности ответствовать и соответствовать бытию как таковому. Поэтому для него история философии есть прежде всего восстановление языка изначальной философской мысли, языка философии, ставшей после Платона и Аристотеля метафизикой. Но ведь и Гегель стремился к этому с помощью спекулятивнодиалектического логоса, воссоздавая тем самым такую философскую мысль, которая не является историографией, т. е. описанием преходящих во времени тех или иных мнений, концепций и соображений, причем даже таких, каковые в горизонте современного исторического сознания могут претендовать на статус «прогрессивных» научноисследовательских программ, намечающих нам маршрут к современной науке и «высшему» уровню философии. И Аристотель тоже стремился к восстановлению языка всей предшествующей ему философской мысли, постигающей бытие всего сущего как природу, после софистов и Платона. Благодаря Аристотелю, Гегелю и Хайдеггеру философская мысль обретает свою собственную историю, отказываясь быть на службе идеологии и какого угодно мировоззрения. Во всех этих историях философия стремится возвратиться к своему изначальному истоку, чтобы быть совершенно свободной мыслью, поскольку только в таком истоке она обретает способность ответствовать всему сущему и тем самым «быть у себя дома». Вот почему Гегель говорит о греческой мысли в горизонте своего понимания «бытиякаксознания» следующее: Греки «не только были такимито и такимито, не только пользовались и наслаждались тем, что они создали и сделали из себя, а сознавали и радостно представляли себе этот родной характер всего своего существования, основу и источник самих себя, и радовались этому, не удовлетворяясь лишь тем, чтобы существовать, обладать и пользоваться созданным ими. Ибо именно их дух, как порожденный духовным возрождением, характеризуется тем, что он, вопервых, есть их дух, а затем знает, что этот нх дух так же возник и именно у себя же... В самом существовании этой уютности, и ближе

82

в духе уюта, в этом представлении, что они находятся у самих себя со стороны своего физического, гражданского, правового, нравственного, политического существования, в этом характере свободной, прекрасной историчности, заключающейся в том, что то, чем они являются, имеется у них также в качестве Мнемозины,— в этом содержится также зародыш мыслительной свободы и, таким образом» необходимость возникновения у них философии. Как греки находятся у себя дома, так н философия состоит именно в том, чтобы находиться у себя дома, чтобы человек был в своем духе у себя дома, чувствовал себя уютно у себя. Если мы вообще чувствуем себя у греков как в родном доме, то мы должны в особенности чувствовать себя как дома в их философии, но — разумеется — мы не должны чувствовать себя находящимися у них, так как философия по существу своему как раз находится дома у самой себя и мы имеем дело с мыслями, с тем, что более всего является нашим, с тем, что свободно от всяких особенностей (Там же. С. 136—137).