Часть 2.

Здесь уместна следующая аналогия. Представим себе картину великого художника, разрезанную ва куски. Каждый ее фрагмент, взятый в отдельности, говорит о мастерстве автора п заставляет подозревать грандиозность целого, но полностью все это можно почувствовать лишь в том случае, если все разрозненные части картины будут сложены в определенном порядке. Только тогда мы поймем в полной мере и весь шедевр каждую его деталь.

Конечно, Гегель был далек от мысли, что система философских категорий может передать все богатство реальной действительности, эта система отражает лишь самые основные, самые общие связи развивающейся действительности. Философия изучает не в целом, а мир как целое.

Анатоль Франс однажды остроумно заметил. философская теория мироздания столь похожа на мироздание, как глобус, на котором нанесены одни только долготы и широты, был бы похож на Землю. Франс хотел высмеять идею философской системы, но между тем он правильно схватил её суть: она дает человеку

ориентиры, столь же реальные, как параллели и меридианы, которые хотя и не проведены на Земле, тем не менее являются не просто выдумкой и помогают человеку осваивать мир.

Гегель не только высказал общую идею о субординации категории, но и правильно указал на общий ее принцип — движение мысли от абстрактного к конкретному, т. е. от одностороннего к многостороннему, от пустоты к полноте содержания. Тем самым изложение приобрело строгую последовательность. Гегель иронизировал по поводу учебников логики, в которых можно произвольно переставлять разделы. Переход в них осуществляется чисто словесно; пишут, например: «Вторая глава. Теперь мы переходим к суждениям». В диалектической логике последующее должно с необходимостью вытекать из предыдущего.

Ошибка Гегеля состояла в том, что движение мысли от абстрактного к конкретному, которое лежит в основе его логической системы, он принял за реальный путь

рождения самого конкретного в действительности.

31

Маркс развеял иллюзию Гегеля, согласно которой реальное следует понимать «как результат себя в себе синтезирующего, в себя углубляющегося и из самого себя развивающегося мышления, между тем как метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное» 20.

Маркс показал, что диалектическая логика есть обобщенное отражение истории познания предмета. Движение от абстрактного к конкретному совпадает не с историей предмета, а с историей его теоретического освоения, взятого, разумеется, в предельно обобщенном виде. Научное знание начинает свое развитие с выработки наиболее общих, «тощих» абстракций, которые в дальнейшем все более наполняются конкретным содержанием.

Вместе с тем Маркс был убежден в плодотворности, более того, в единственной правильности метода восхождения от абстрактного к конкретному для теоретического познания развивающегося целого. Этот метод он применил при создании «Капитала» — произведения, посвященного анализу развития экономики капиталистического общества как единого целого. Отсюда нам станет понятным категорическое утверждение В. И. Ленина: «Нельзя вполне понять «Капитала» Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля»21. Сам Ленин старательнейшим образом «штудировал» Гегеля. Основное содержание ленинских «Философских тетрадей», откуда мы заимствовали цитату, образует конспект «Науки логики» Гегеля, составленный им в конце 1914 г. Причем это не просто выписки. Ленин комментирует Гегеля, переосмысливая идеи великого диалектика в духе материализма, отвергая и высмеивая искусственные идеалистические напластования.

Маркс и Ленин неоднократно подчеркивали противоположность материалистической диалектики методу Гегеля. Мы уже отмечали, что для Маркса восхожде-

20 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 727.

21 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, стр. 162.

32

ние от абстрактного к конкретному есть путь лишь познания, а не возникновения конкретного, реа.п история движется от одной конкретности к другой. Еще раньше мы говорили, что для Гегеля история представляет собой реализацию логики, в то время как на самом деле история первична, логические формы вырабатываются для ее осмысления и могут лишь приблизительно (особенно, когда речь идет об истории человечества) передать ее богатство. Об этом подробнее речь будет идти впереди.

А пока вернемся к Гегелю, к его творческому пути. Поражения Наполеона и последовавшее за ними крушение великой империи философ переживал болезненно. Однако он быстро убедился в том, что никакие военные победы коалиций не могут повернуть историю вспять. Возврата к старому нет и быть не может. Эта мысль с поразительной отчетливостью сформулирована Гегелем в его историко-политическом сочинении, увидевшем свет в Гейдельберге в 1817 г., — «Отчетах собрания сословий королевства Вюртемберг».

Умело лавируя между Бонапартом и его противником Вюртемберг вышел из наполеоновских войн с территорией, увеличенной вдвое. В соответствии с духом времени король Вюртемберга в марте 1815 г. созвал представителей сословии и передал им проект конституции, которая предусматривала создание одно палатного парламента. Это был шаг по пути буржуазного развития страны. В отличие от Бурбонов, которые ничему не научились, король Вюртемберга сделал необходимые выводы. Но тут случилось непредвиденное: представители сословий отклонили проект конституции и потребовали постановления «доброго старого права», то есть феодальных порядков, существовавших в Вюртемберге до 1806 г., и распространения их на новые земли. Так возник спор о конституции.

Гегель не мог пройти мимо этих событий на его родной вюртембергской земле. Он внимательно следил за перипетиями спора и после опубликования отчетов сословного собрания дал подробный разбор его деятельности. Он писал для широкого читательского круга,

Гегель, т. 1 —'2103

33

потому на этот раз позаботился о ясности изложения, его слог снова обрел простоту и эмоциональную окраску, давно исчезнувшую в его трудах.

Гегель критиковал позицию сословных представителей, стремившихся оживить устаревшие феодальные отношения. Оп сравнивал эту позицию с поведением помещика, в имении которого произошло наводнение, покрывшее песчаную почву плодородным илом, но который не желает хозяйничать на плодородной земле и старается вернуть свой старый песок. «О сословных представителях Вюртемберга можно сказать то же, что было сказано о французских эмигрантах после их возвращения на родину: они ничего не забыли и ничему не научились. Опн как будто проспали последние двадцать пять лет, вероятно, самые значительные во всей истории человечества и для нас самые поучительные, так как они определили нашу жизнь и наше мировоззрение. Едва ли можно представить себе более чудовищные жернова перемалывания ложных правовых понятий и предвзятых мнений о сущности государственного устройства, чем события этого двадцатипятилетия» (стр. 473—474). Такие переломные эпохи, писал Гегель, встречаются чрезвычайно редко; и задача политики состоит в том, чтобы полностью освоить (ценный опыт страшного двадцатипятилетия» (стр. 432).

Между тем вюртембергские сословия страдают «политической невоспреимчивостью». Здесь сказывается отсутствие парламентской традиции, воспитанные веками косность и раболепие. Гегель объясняет принципы парламентаризма, в частности значение в государстве оппозиции: «'Лишь неосведомленные люди полагают, что оппозиционная партия противодействует правительству или кабинету министров, как таковым. Даже в тех случаях, когда оппозиции выступает не против отдельных мероприятии, ...а подвергает критике правительственную политику в целом, эта критика направлена только против данного конкретного кабинета министров, а не против правительства и министерства, как таковых» (стр. 443).

Вместе с тем Гегель далек от идеализации буржуазной демократии. Здесь «граждане уподобляются изоли

34

рованным атомам, а собрания избирателей — бесформенным, хаотическим скоплениям; народ в целом растворяется в сборище отдельных людей» (стр. 448). По Гегелю, возраст и имущественное положение не характеризуют общественное лицо индивида, свое значение человек обретает лишь в силу служебного положения, сословной принадлежности и признанного обществом профессионального умения, что отмечается званием или титулом. Феодальный произвол дол. уступить место разумному, организованному этатизму. Государство — носитель социальной общности. Просветительская критика государства, характерная для молодого Гегеля, давно уступила место его апологетике, которая достигнет своей кульминации в «Философии права».

Рассмотрение конкретных исторических событий и их политического смысла приводят Гегеля к некоторым общетеоретическим выводам по поводу того, как надо подходить к анализу исторического процесса. «Еще недавно, согласно имевшей широкое распространение психологической точке зрения на историю, наибольшее влечение придавалось так называемым тайным пружинам и намерениям отдельных индивидов, анекдотам, субъективным влияниям. Однако в настоящее время эта точка зрения потеряла всякое значение, история стремится вновь обрести свое достоинство в изображении природы и хода развития субстанциального целого» (стр. 430). Так перед Гегелем встала грандиозная задача — осмыслить историю человечества как единый, необходимый процесс, задача, которую он попытался решить в «Философии права» и в изданных посмертно лекциях по “Философии всемирной истории”

Философия истории Гегеля занята отысканием и изучением разумного, субстанциального начала в развитии общества. Истина есть система, философия есть наука об истине, следовательно, философия истории должна построить систему понятий, выражающих закономерные связи, внутренне присущие развитию человечества.

По как перейти от единичного к общему, закономер

35

ному? Уже в начале XVIII в. Дж. Вико высказал мысль о том, что в результате совокупной деятельности людей возникает нечто иное по сравнению с тем, какие цели ставил перед собой тот или иной человек. Эта мысль встречается также у Гердера.

Гегель шел по стопам Вико и Гердера, формулируя то, что он назвал «хитростью разума». Божественный разум, по словам Гегеля, не только могуществен, но и хитер; его хитрость состоит в том, что своих целей он достигает чужими руками.

Живые индивидуумы и народы, по мнению Гегеля, ища и добиваясь своего, в то же время оказываются средствами и орудиями чего-то более высокого и далекого, о чем они ничего не знают и что они бессознательно исполняют. Историческая деятельность человечества слагается из действий людей, вызванных реальными интересами каждой личности. Каждый человек преследует свои собственные индивидуальные цели, а в результате из его действий возникает нечто иное, что было в его действиях, но чего не было в его намерениях. Человек, который из мести поджег дом своего соседа, вызвал пожар, уничтоживший целый город. Результат, порожденный действием преступника, вышел далеко за пределы его намерений. Нечто подобное происходит и во всемирной истории.

Средневековая христианская идея истории как промысла божьего, общности людей в осуществлении высших целей выступила у Гегеля в сочетании с пониманием роли, которую играет индивид, наделенный сознанием и волей. Философия истории Гегеля утверждала творческую активность личности, но предупреждала о том, что в деятельности человека есть нечто надындивидуальное, содержащееся в поступках, но отсутствующее в намерениях. В мистической, мифологической форме здесь была выражена идея социального начала, порождаемого совокупным действием массы

людей.

Гегелю удалось правильно нащупать ту сферу, где взаимно погашаются индивидуальные, а следовательно, незакономерные действия людей, где за выступающей на поверхности игрой случая можно обнаружить желез-

36

ную необходимость. В § 189 «Философии нрава» (Прибавление) речь идет о ситуации, складывающейся в области хозяйства: «Почва здесь или там более или нее плодородна; годы различаются между собой по урожайности; один человек трудолюбив, другой ленив. Но этот кишмя кишащий произвол порождает из себя всеобщие определения и факты, кажущиеся рассеянными и лишенными всякой мысли. Управляются необходимостью, которая сама собою выступает. Отыскание здесь этой необходимости есть задача политической экономии, науки, которая делает честь мысли, потому что она, имея перед собой массу случайностей, отыскивает их законы»22. Действительно, экономика представляет собой ту сферу, где жизнь общества приобрев первую очередь характер массового процесса, где социальная закономерность проявляется с полной определенностью. Чтобы увидеть действие социального закона, надо обратиться либо к массовому процессу, либо к достаточно большому отрезку истории. Законы общества носят статистический характер. Поиски разума в истории привели к обнаружению исторической

закономерности.

Диалектика перехода массовой случайности в необходимость открывает соблазнительную возможность экстраполировать действие тех или иных социальных законов на всю историю человечества. Гегель фактически так и поступил, попытавшись представить весь путь, пройденный человечеством, в виде некой единой, замкнутой системы развития разума. Ее внутреннюю структуру должны были выразить формы мысли — категории диалектики, ее реализацию во времени — философия истории.

По мнению Гегеля, в обществе происходит непрерывное движение от низшего к высшему. В связи с этим Гегель иронизирует над идеей о первоначальном райском состоянии человека и критикует Шеллинга и Шлегеля, считавших, что существовал некий пранарод, который якобы обладал высокоразвитой культурой, утерянной затем человечеством.

Гегель. Сочинения, т. VII, стр. 218.

37

Культура — это завоевание истории, результат развития разума, мирового духа. Конкретизируя это понятие, Гегель говорит о народном духе, который воплощает в себе единство законов, государственных учреждений, религии, искусства и философии. Прогресс во всемирной истории осуществляется всегда каким-то одним народом, дух которого является носителем мирового духа на данном этане его развития. Другие народы либо изжили себя, либо еще не дошли до необходимой стадии развития, поэтому они играют подчиненную роль.

Цель всемирной истории — познание мировым разумом самого себя. Такую же цель имеет и каждый «определенный народный дух», то есть мировой разум, воплотившийся в культуре того или иного парода. Осуществление этой цели означает вместе с тем начало упадка: познавая себя, народный дух видит свою конечность, ограниченность и открывает дорогу другим, более высоким принципам. Зрелость парода превращается в старость, он уступает свое место, однако созданные им плоды не пропадают. Плоды дают семена, но семена другого народа, которому время зреть. Так каждый народ представляет собой определенное звено в цепи развития мирового разума, двигающегося к осуществлению своей цели.

Исходя из своей концепции, Гегель устанавливает и вполне определенный критерий общественного прогресса, на основании которого он строит свою периодизацию всемирной истории. Это прогресс в созвана свободы. Человечество, развиваясь, постепенно приходит ко все более глубокому пониманию свободы. Восточные народы еще не знают, что человек свободен, как таковой, они знают только, что один свободен, но именно поэтому такая свобода оказывается лишь произволом, дикостью, тупостью. В результате этот один оказывается лишь деспотом, а не свободным человеком.

Только у греков появилось сознание свободы, но они, как и римляне, знали, что свободны лишь некоторые,

а не человек, как таковой. Поэтому у греков были рабы, обеспечивавшие существование прекрасной свободы немногих, и сама эта свобода являлась лишь случай

40

ным, недолговечным цветком и сочеталась иногда с порабощением человеческого, гуманного начала. «Лишь германские народы дошли в христианстве до сознания, что человек, как таковой, свободен, что свобода духа составляет самое основное свойство ого природы» 23.

Приведенная цитата, однако, не означает, что в центре философско-исторической концепции Гегеля находится человеческая личность, богатство ее неповторимого духовного мира. Увы, человек, о котором идет здесь речь, есть всего лишь абстрактный представитель человеческого рода, некий человек вообще. Индивид — не цель, а средство, — средство существования, благоденствия и развития государства. История начинается лишь с появления государства и завершается установлением идеального государственного устройства. По-видимому, Ортега-и-Гассет имел все основания назвать учение Гегеля философией Цезарей и Чингисханов.

Двояким образом система Гегеля вступает в противоречие с его методом, с идеей историзма. Во-первых, она совершенно произвольно останавливает процесс развития человеческого общества на некоем состоянии, которое представляется философу идеальным. «Совершенное общество, совершенное «государство», это — вещи, которые могут существовать только в фантазии», — писал Ф. Энгельс 24.

Во-вторых, историзм как метод мышления предполагает рассмотрение социальных структур в непрерывном развитии, когда исчезают старые закономерности и появляются новые. Если так, то, следовательно, не возможно охватить единой системой понятии развивающееся целое. В этом смысле существует известное противоречие между идеями последовательного историзма, развитыми в «Феноменологии духа», и принципами, которые лежат в основе «Науки логики» и «Философии истории». Любая система категорий, даже самых «гиб-, переходящих в свою противоположность и т. д.,

'.. Сочинения, т. VIII, стр. 18. /Г. Маркс а Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 275.

39

представляет все же схему, упрощающую действительность. А когда перед нами предстает ряд систем, сменивших друг друга в процессе развития, то подойти к ним с единой меркой просто невозможно.

В этом смысле Маркс говорил, что «не существует производства вообще». Уточняя эту мысль, Маркс писал: «Есть определения, общие всем ступеням производства, которые фиксируются мышлением как всеобщие; однако так называемые общие условия всякого производства суть не что иное, как эти абстрактные моменты, с помощью которых нельзя понять ни одной действительной исторической ступени производства» . Маркс подчеркивал, что историю нельзя осмыслить, «пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности» 26.

Каждое общество, каждая эпоха, каждая культура, иногда даже страна рождает свои собственные специфические закономерности, которые и раскрывают подлинный смысл исторического бытия на том или ином этапе развития. Исследователь, руководствующийся принципом историзма, выделяет в развитии человечества целостные системы и к каждой из них подходит с соответствующей меркой.

Изучение той или иной завершенной системы, лежащей перед глазами историка, — задача хотя и сопряженная с определенными трудностями, но все же поддающаяся безошибочному решению. Путь уже пройден, и никто, кроме мысли историка, вторично по нему не пройдет. В гораздо более затруднительном положении оказывается историк современности, которая представляет собой систему незавершенную, открытую, многовариантную в своем поступательном движении. Любая развивающая» и действительность содержит в себе не одну, а ряд возможностей, и диалектическое мышление восстает против попыток игнорировать какую-либо из них.

25 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинении, т. 12, стр. 714.

26 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочишния, т. 19, стр. 121.

40

Существует огромный соблазн а 1а Гегель замкнуть в мыслях открытую систему и через свое представление о будущем истолковать прошлое и настоящее. Марксизму чужд подобный провиденциализм. При составлении социального прогноза марксист всегда учитывает, что общество располагает несколькими вариантами развития, и зачастую трудно предсказать, какой из них будет реализован.

Немалое значение в формировании исторического процесса имеет случайность. Диалектика позволяет различать два типа случайностей: одни выступают в роли более или менее адекватного воплощения необходимости, взаимно «погашаясь» в массовом процессе или способствуя выявлению и действию определенной закономерности; другой тип случайности, являясь для данного процесса чем-то посторонним, как бы вторгаясь со стороны, может внести в необходимость серьезные, подчас роковые коррективы. Гегель видел в истории только первый тип случайности, марксизм — и тот и другой.

Для Гегеля история всегда существовала как всемирная история, как замкнутая, финалистски детерминированная разумная система. Марксизм рассматривает всемирную историю как систему, возникшую не изначально с появлением общества, а сложившуюся на весьма высоком уровне его развития, как систему открытую, содержащую в себе различные возможности, в том числе и такие, которые готовит ей

случай.

Курс лекций по философии всемирной истории Гегель читал в Берлинском университете, профессором которого он стал в 1818 г. и оставался до дня своей кончины. В нашем издании этот период творчества представлен развернутой рецензией на собрание сочинений Гамана, письмами и афоризмами. Это лишь небольшая часть того, что возникло в берлинские годы; главное — обширные лекционные курсы, изданные посмертно на основании студенческих записей (помимо «Философии всемирной истории» — «Философия религии», «Эстетика», «История философии»), фундаментальный труд «Философия права».

41

Творчество Гегеля достигает своего акмэ. Он пользуется всемирной известностью, олицетворяя собой философскую культуру Германии. Два десятилетия, вплоть до сороковых годов, учение Гегеля господствует над умами прогрессивной общественности.

Вместе с тем социальные взгляды самого Гегеля с годами все более приобретают консервативную окраску. Республиканские симпатии сменились убеждением в непревзойденном совершенстве прусской монархии. Если в свою бытность в Иене Гегель весьма отрицательно относился к Пруссии и ее прошлому, то теперь он занимает прямо противоположную позицию. Страницы «Философии всемирной истории», посвященные Фридриху II, — совершенно откровенная его апология. Фридрих — это «герой протестантизма», «король-философ», который «дал единственный пример того, как отец заботится о благе своего домашнего круга, старательно обеспечивает благо своих подданных в энергично правит ими». Что касается отношения к современной ему Пруссии, то «Гегель доходит здесь почти до раболепства. Видно, как он насквозь заражен жалким высокомерием прусского чиновничества...» 27. Прусская монархия представляется Гегелю завершением развития мирового духа, идеалом государственного устройства.

Изменились политические идеалы Гегеля, но классовая природа его философии оставалась неизменной. Характерно, что Гегель видел в Пруссии буржуазную монархию, чем тогда она еще не была. Характеризуя Германию, он хвалил ее за то, что в ней еще не было осуществлено. “Ленные обязательства отменены, принципы свободы собственности и личности стали основными принципами. Доступ к государственным должностям открыт каждому гражданину, но умение и пригодность являются необходимыми условиями. Государством управляет мир чиновников, и над всем этим стоит личное решение монарха “. В данном случае Гегель принимал желаемое за действительное, но само

27 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, стр. 365.

28 Гегель. Сочинения, т. VIII, С

42

желание увидеть в своей стране сочетание буржуазных принципов с абсолютизмом было весьма показательным.

Показательными были и изменения в исторической концепции Гегеля. Раньше центральным и наиболее значительным событием новой истории для него была Французская революция, теперь это место он отводит Реформации, которая, по его мнению, сделала излишними в Германии революционные преобразования. Перед революцией Гегель испытывает чувство страха.

В этом отношении особенно характерно его последнее произведение — «Английский билль о реформе», опубликованное в 1831 г., незадолго до смерти. Если в своей критике вюртембергских сословных представителей Гегель обрушивался на тех, кто отстаивал устаревшие права и привилегии, то здесь он выступает па стороне противников избирательной реформы. Вслед за ними он повторяет наивные аргументы в пользу существования «гнилых местечек» и высказывает сомнения в том, что изменение избирательного закона принесет пользу. Гегель высказывает прямое опасение, что реформа повлечет за собой активизацию политической борьбы, которая опасна для Англии потому, что монархическая власть там слишком слаба, чтобы играть роль опосредующей силы между борющимися партиями. «Другой силой может быть народ; и оппозиция, базирующаяся на принципах, до сих пор чуждых парламенту, увидев неравенство сил по сравнению с противоположной парламентской партией, может поддаться соблазну и искать поддержки в народе, и тогда вместо реформы произойдет революция»29.

Таи заканчивалось это своего рода политическое завещание Гегеля. Прошло почти сорок лет с того времени, когда юный тюбингенский студент набрасывал утопические планы возврата к античной свободе. За эти годы взгляды философа претерпели существенные изменения. Увлечение революцией сменилось разочаро-

29 Не^е1. ЗашШсЬе \Уегке. Нге^. Vоп С. Ьаззоп, 13с1. VII, 8. 323.

43

ванном в насильственной ломке социальных устоев. Эмоционально-художественное отношение к действительности уступило место культу логического мышления, раскрывшегося перед философом во всей сложности и полноте. Все личное, волнующее только индивида, отступило на задний план перед интересами социального целого. Многие перемены произошли в убеждениях Гегеля, но никогда не оставляла мыслителя вера в разум человека, в правопорядок и справедливость.

44