Часть 7.

который принуждает меня к подчинению. Несправедливость и преступление — одно и то же, независимо от того, совершены ли они венценосцем или мелким негодяем. Титул преступника и количество его приспешников не меняют характера преступления, разве что отягощают его. Разница только в том, что крупные разбойники наказывают мелких, чтобы держать их в повиновении, а крупных награждают лаврами и триумфами, так как они слишком сильны для слабых рук правосудия в этом мире и сами обладают властью, которая должна наказывать преступников. Что я могу предпринять против разбойника, вломившегося подобным образом в мой дом? Воззвать к закону для осуществления правосудия. Но возможно, что в правосудии мне отказано, или я калека и не могу пошевельнуться, или я ограблен и не имею средств для этого. Если господь лишил меня всех средств, с помощью которых можно восстановить справедливость, то мне ничего не остается, кроме терпения. Однако мой сын, когда будет в состоянии, сможет искать поддержки закона, которой лишен я; он иди его сын может возобновить свое прошение, пока он не восстановит свое право. Но покоренные или их дети не имеют ни суда, ни судьи, к которым они могли бы обратиться на земле. Тогда они могут воззвать, как это сделал Иеффай, к небесам и повторять свое обращение до тех пор, пока они вновь не получат природное право своих предков, которое заключалось в том, что они могли иметь над собой такой законодательный орган, который бы большинство одобрило и свободно признало. Если на это будут возражать, что это вызовет бесконечные беспорядки, то я отвечу: не в большей степени, чем правосудие, когда оно доступно всем, кто к нему взывает. Тот, кто докучает без причины своему соседу, наказывается за это решением суда, к которому он обращается. Тот же, кто обращается к небесам, должен быть уверен, что право на его стороне, и притом такое право, которое стоит труда и издержек, связанных с этим обращением; ведь ему придется отвечать перед таким трибуналом, который невозможно обмануть и который, несомненно, воздаст каждому соразмерно тому злу, которое он причинил своим собратьям по подданству, т. е. любой части человечества. Отсюда совершенно очевидно, что тот, кто побеждает в несправедливой войне, не может благодаря этому приобрести право на покорность и повиновение побежденного.

177. Но предположим, что победа будет сопутствовать правой стороне, и рассмотрим положение победител

==366

в законной войне, чтобы узнать, какую власть он получает и над кем.

Во-первых, совершенно очевидно, что в результате завоевания он не получает власти над теми, кто воевал вместе с ним. Те, кто сражался на его стороне, не могут нести ущерб в результате завоевания, но должны по крайней мере быть в такой же степени свободными людьми, как и раньше. Чаще всего они служат на определенных условиях, причем подразумевается, что они должны будут вместе со своим предводителем участвовать в дележе добычи и что на их долю выпадут различные другие преимущества, которые сопутствуют победоносному мечу, или что они по крайней мере получат какую-либо часть завоеванной страны. И народ-завоеватель не станет, я надеюсь, из-за завоевания рабом и не будет носить свои лавры лишь для того, чтобы показать, что им, народом, пожертвовали ради триумфа его предводителя. Те, кто основывает абсолютную монархию на праве меча, превращают своих героев, являющихся основателями таких монархий, в отъявленных убийц и забывают, что еще и другие офицеры и солдаты сражались на их стороне в выигранных ими битвах, или помогали им покорить побежденных, или же совместно с ними владели завоеванными странами. Некоторые говорят нам, что английская монархия была основана во время норманнского завоевания и что поэтому наши государи имеют право на абсолютную власть. Если бы это было верно (поскольку из истории это представляется иначе) и Вильгельм34 имел право вести войну на этом острове, то все же его власть, основанная на завоевании, могла простираться лишь на саксов и бриттов, которые являлись тогда обитателями этой страны. Норманны, пришедшие вместе с ним и помогавшие ему в завоевании, и все их потомки являются свободными людьми, а не подданными в результате завоевания, какую бы власть ни давало это завоевание. И если я или кто-либо другой станем претендовать на свободу на основании того, что мы являемся их потомками, то доказать противное будет весьма трудно; и совершенно очевидно, что закон, который не делает никакого различия между одним и другим, не предусматривает какой-либо разницы между свободой и привилегиями того и другого.

178. Но предположим, хотя это бывает и редко, что победители и побежденные так и не сливаются в один народ, обладающий одними и теми же законами и свободой. Рассмотрим теперь, какой властью законный завоеватель об-

==367

ладает над покоренными; эта власть, как я говорил, является чисто деспотической. Он обладает абсолютной властью над жизнями тех, кто, начав несправедливую войну, поставил свою жизнь под угрозу, но не над жизнями или состоянием тех, кто не участвовал в войне, равно как и не над собственностью даже тех, кто на самом деле участвовал в ней.

179. Во-вторых, я утверждаю, что победитель не получает никакой иной власти, кроме как над теми, кто действительно помогал, участвовал или одобрял несправедливое применение силы против него. Так как народ не давал своим правителям полномочий творить беззаконие, каким является ведение несправедливой войны (ведь народ никогда сам не обладал такими полномочиями), то его нельзя считать виновным в насилии и несправедливости, совершенных в несправедливой войне, в большей мере, чем он действительно в этом участвовал, равно как нельзя считать народ виновным в каком-либо насилии или угнетении, которое его правители употребляли в отношении самого же народа или какой-либо части его собратьев по подданству, ведь народ в равной степени не уполномочивал их ни на то, ни на другое. Правда, победители редко утруждают себя подобными различиями, они охотно допускают, чтобы смятение, вызванное войной, перемешало все; однако это еще не меняет права. Ведь власть победителя над жизнью побежденных существует лишь потому, что последние применили силу, чтобы совершить или поддержать несправедливость, и поэтому он может обладать такой властью лишь над теми, кто участвовал в этом применении силы; все остальные невинны; и он обладает не большим правом на власть над народом данной страны, который не причинил ему никакого вреда и, таким образом, не ставил под угрозу свою жизнь, чем над кем-либо другим, кто без всяких посягательств и провокаций жил совместно с ним в дружеских отношениях.

180. В-третьих, власть, которую победитель получает над побежденными в справедливой войне, является полностью деспотической; он обладает абсолютной властью над жизнями тех, кто, поставив себя в состояние войны, ставил свою жизнь под угрозу, но этим он не приобретает права и власти над их имуществом. Я не сомневаюсь, что это может показаться с первого взгляда странной доктриной, поскольку она совершенно расходится с тем, что принято в этом мире; нет ничего более обычного, чем, говоря о владении странами, сказать, что такая-то страна ее завоевала.

==368

как если бы завоевание без всяких других хлопот давало право на владение. Но мы должны учесть, что, как· свидетельствует опыт всех времен и народов, сильные и могучие редко руководствуются правом при осуществлении своего правления, хотя одним из проявлений покорности со стороны побежденных является принятие без спора тех условий, которые начертаны победоносным мечом.

181. Хотя для всех войн обычно сочетание насилия и ущерба и редко случается так, что агрессор не причиняет вреда имуществу, применяя силу в отношении тех лиц, против которых он ведет войну, все же только применение силы ставит человека в состояние войны. Независимо от того, наносит ли он ущерб с помощью силы или же, нанеся ущерб потихоньку, путем обмана, отказывается возместить за содеянное и с помощью силы удерживает захваченное (это то же, как если бы с самого начала сделать это с помощью силы), именно несправедливое применение силы создает войну. Ибо тот, кто вламывается в мой дом и вышвыривает меня за дверь или, пробравшись туда мирным путем, силой держит меня снаружи, фактически делает одно и то же. Предположим, что мы находимся в таком состоянии, когда не имеем общего судьи на земле, к которому я бы мог обратиться и которому мы оба обязаны были бы подчиниться; как раз о таком случае я сейчас говорю. Именно несправедливое применение силы ставит человека в состояние войны с другим, и тем самым тот, кто в этом виновен, ставит под угрозу свою жизнь. Ведь, распростившись с разумом, который является законом, установленным между человеком и человеком, и применяя силу, подобно зверям, он подлежит уничтожению со стороны того, против кого он применяет силу, как любой хищный зверь, опасный для существования человека.

182. Однако неправильные действия отца не являются проступками детей, и последние могут быть существами разумными и мирными, несмотря на скотство и несправедливость отца; отец благодаря своим прегрешениям и насилиям может ставить под угрозу лишь свою собственную жизнь, не вовлекая, однако, своих детей в свой грех или разорение. Его имущество, которое природа, желающая сохранить все человечество, насколько это возможно, сделала собственностью детей, дабы не допустить их гибели, все еще продолжает принадлежать его детям. Предположим, что они не участвовали в войне либо по причине младенчества, отсутствия, либо по собственному желанию и они не совершили ничего, что ставило бы под

==369

угрозу их имущество; и завоеватель не имеет никакого права отнимать его у них лишь на том основании, что он покорил того, кто силой хотел добиться его гибели; хотя, возможно, он и обладает некоторым правом на это имущество, чтобы возместить ущерб, нанесенный ему войной и защитой своего права; насколько это распространяется на имущество покоренных, мы еще увидим в дальнейшем. Таким образом, тот, кто благодаря завоеванию имеет право на личность человека и может уничтожить его, если ему заблагорассудится, не имеет вместе с тем права на владение и пользование его имуществом. Ведь именно грубая сила, к которой прибегнул агрессор, дает право его противнику лишить его жизни и уничтожить его, если ему заблагорассудится, как вредное животное. Но лишь понесенный ущерб дает ему право на имущество другого человека: ведь хотя я могу убить разбойника, напавшего на меня на большой дороге, я все же не могу (хотя это и кажется меньшим) отобрать у него деньги и отпустить его: это было бы грабежом с моей стороны. Его сила и состояние войны, в которое он себя поставил, побудили его рисковать жизнью, но это не дает мне права на его имущество. Таким образом, право завоевания простирается лишь на жизнь тех, кто участвовал в войне, но не на их имущество, которое может быть использовано лишь в такой мере, чтобы возместить понесенный ущерб и военные издержки; причем и тогда необходимо охранять права невинных жен и детей.

183. Предположим, что справедливость полностью на стороне победителя, и все же он не имеет права захватывать больше, чем то, что мог поставить на карту побежденный; его жизнь зависит от милости победителя, и его услуги и имущество последний может использовать для возмещения понесенного ущерба; но победитель не может взять имущество жены и детей побежденного; они также имеют право на имущество, которым он пользовался, и свою долю в имении, которым он владел. Например, я, находясь в естественном состоянии (а все государства находятся в естественном состоянии по отношению друг к другу), нанес ущерб другому человеку и отказался дать удовлетворение; это порождает состояние войны, в которой я силой защищаю несправедливо добытое, что -делает меня агрессором. Я побежден; моя жизнь, и это справедливо, как поставленная на карту, зависит от милости победителя, но не жизнь моей жены и детей. Они не вели войны и не способствовали ей. Я не мог поставить на карту их

К оглавлению

==370

жизни, ведь они не принадлежали мне, и я не мог ими распоряжаться. Моя жена имеет право на долю моего имения; эту долю я также не мог поставить на карту. Также и мои дети, родившиеся от меня, имеют право на то, чтобы я содержал их своим трудом или пособием. Таким образом, здесь мы имеем следующее положение: победитель имеет право на возмещение понесенного ущерба, а дети имеют право на имение отца для своего пропитания; что же касается доли жены, то независимо от того, имеет ли она право на нее благодаря своему труду или договору, совершенно очевидно, что муж не мог поставить на карту то, что принадлежит ей. Как следует поступить в подобном случае? Я отвечаю: основной закон природы состоит в том, что все, что только можно, должно быть сохранено; отсюда вытекает, что если не имеется достаточно имущества, чтобы полностью удовлетворить обе стороны, viz. потери победителя и потребности детей, то тот, кто и так обладает достатком, должен отказаться от чего-либо, хотя бы он при этом и не получал полного удовлетворения, и уступить неотложному и первоочередному праву тех, кому без этого угрожает гибель.

184. Но предположим, что издержки и ущерб войны должны быть компенсированы победителю до последнего фартинга и что дети побежденного, лишившись всего имущества своего отца, должны быть обречены на голодную смерть; и все же удовлетворение, которое в данном случае должен получить победитель, вряд ли даст ему права на какую-либо страну, которую он завоюет. Ведь ущерб, понесенный от войны, вряд ли будет равным стоимости значительного участка земли в любой части света, где вся земля находится в чьем-либо владении и где нет невозделанной земли. А если я не отнял землю победителя, что совершенно невозможно, поскольку я являюсь побежденной стороной, то едва ли какой-либо иной причиненный мной ущерб может сравняться с ценностью моей земли, если предположить, что она так же хорошо обработана и по своим размерам приближается к той его земле, где прошли мои войска. Уничтожение годового или же двухгодичного продукта является почти максимальным ущербом, который обычно можно нанести (так как он редко достигает размеров продукта четырех или пяти лет). Что же касается денег и им подобных богатств и сокровищ, отнятых у побежденного, то они не относятся к дарам природы, они обладают лишь фантастической, воображаемой стоимостью: природа не снабдила их ничем подобным; по ее

==371

мерилу они обладают не большей ценностью, чем в ампомпеке американцев для европейского государя или серебряные европейские деньги в прежние времена для американца. А продукт за 5 лет не равен по своей ценности вечному наследственному владению землей в тех местах, где вся земля находится в чьем-либо владении и не остается невозделанных участков, которые мог бы занять тот, чьи права на владение недвижимостью были нарушены. Это легко понять: ведь если устранить воображаемую стоимость денег, то диспропорция [между величиной ущерба и стоимостью земли] будет больше, нежели между пятью и пятьюстами; хотя в то же время продукт полугода стоит дороже наследственного владения там, где земли больше, чем находится ее во владении жителей и чем они используют, причем каждый имеет право использовать невозделанную землю; но там победители не стараются завладеть землями побежденных. Таким образом, никакой ущерб, который люди в естественном состоянии (а все государи и правительства по отношению друг к другу таковы) терпят друг от друга, не дает победителю власти лишить собственности потомство побежденного и отнять у них то наследство, которое должно находиться во владении их самих и их потомков во всех поколениях. Победитель действительно будет склонен считать себя господином, а само положение покоренных не даст им возможности отстаивать свое право. Но если это все и так, это не дает еще никакого иного права, чем то, которое голая сила дает сильнейшему над слабейшим. А на таком основании более сильный будет иметь право на все, что ему заблагорассудится захватить.

185. Над теми же, кто стал на его сторону в войне, а также над теми жителями покоренной страны, которые не оказывали ему сопротивления, и даже над потомством тех, кто оказывал ему сопротивление, победитель, даже в справедливой войне, на основании своего завоевания не имеет права повелевать. Они свободны от какого-либо подчинения ему, и если их прежнее правительство распущено, то они вольны создать себе новое.

186. Верно, что победитель обычно силою принуждает их, приставив меч к их груди, пойти на его условия и подчиниться такому правительству, которое ему заблагорассудится им дать; но вопрос заключается в том, какое право имеет он так поступать? Если будет сказано, что они подчиняются по собственному согласию, то тогда подразумевается, что их согласие необходимо для того, чтобы дать

==372

победителю право управлять ими. Остается только поразмыслить над тем, в какой мере обещания, исторгнутые силой без права, можно считать согласием и насколько они обязывают. На это я скажу, что они совершенно не обязывают, потому что если другой получает что-либо от меня силой, то право по-прежнему сохраняется за мной, и он обязан возместить мне это в ближайшее время. Тот, кто силой отнимает у меня лошадь, должен вернуть ее в ближайшее время, и я по-прежнему сохраняю за собой право взять ее обратно. По той же причине тот, кто силой вынуждает у меня обещание, должен в ближайшее же время дать мне возмещение, i. e. освободить меня от этого обязательства, или я сам возьму его обратно, i. e. решу, буду ли я его выполнять. Ведь закон природы, накладывая на меня обязательство только по тем правилам, которые предписывает природа, не может обязать меня нарушить ее правила; а исторгнуть у меня что-либо силой и будет означать именно это. Не меняет дела, если сказать: «Я даю обещание»; это не в большей мере извиняет силу и обходит право, чем в том случае, когда я опускаю руку в свой карман и сам даю свой кошелек грабителю, который требует его, приставив к моей груди пистолет.

187. Из всего этого вытекает, что правление, силой навязанное победителем покоренным, вести войну с которыми он не имел права, или тем, кто не участвовал в войне против него, когда он был прав, не накладывает на них никаких обязательств.

188. Но предположим, что все в этом сообществе, будучи членами одного и того же политического организма, совместно участвовали в несправедливой войне, в которой они были побеждены, и, следовательно, их жизнь зависит от милости победителя.

189. Я утверждаю, что это не касается их детей, находящихся в младенческом возрасте. Ведь поскольку отец сам не имеет права распоряжаться жизнью и свободой своего ребенка, постольку ни одно из его действий, очевидно, не может ставить их под угрозу. Таким образом, дети, что бы ни случилось с их отцами, являются свободными людьми, и абсолютная власть победителя распространяется лишь на личность тех людей, которые были им побеждены, и заканчивается вместе с их смертью; и даже если он будет распоряжаться ими как рабами, находящимися в его абсолютной деспотической власти, он не имеет такого права владычества над их детьми. Власть над ними он может иметь только с их собственного согласия, что бы

==373

он ни заставлял их говорить или делать; и у него нет законного права до тех пор, пока сила, а не выбор принуждает их к покорности.

190. Каждый человек рождается с двойным правом: во-первых, с правом свободы личности, над которой ни один другой человек не имеет власти и свободно распоряжаться которой может только он сам; во-вторых, с правом, преимущественным перед любым другим человеком, наследовать вместе с братьями имущество своего отца.

191. По первому из них человек по природе свободен от подчинения какому-либо правительству, хотя бы он и родился в месте, находящемся под его юрисдикцией. Но если он отказывается подчиняться законному правительству страны, в которой он родился, то должен также отказаться от права, принадлежащего ему по законам этого правительства, и от имущества, которое перешло к нему там от его предков, если это было правительство, созданное с их согласия.

192. По второму жители любой страны, которые происходят от тех, кто был покорен, и по наследству обладают правом на их имущество, и имеют правительство, навязанное им вопреки их свободному согласию, сохраняют право на владения своих предков, хотя они не соглашаются добровольно на правление, жестокие условия которого были силой навязаны хозяевам этой страны. Так как первый завоеватель никогда не имел права на землю этой страны, то люди, являющиеся потомками или претендующими на то, что они являются потомками тех, кого силой принудили покориться ярму насильно навязанного правительства, всегда имеют право сбросить его и освободиться от узурпации или тирании, которые принес им меч, пока их правители не создадут для них такой государственный строй, на который они охотно и по собственному выбору согласятся. Кто может сомневаться в том, что греческие христиане, потомки древних владельцев этой страны, могут по праву сбросить турецкое иго, под которым они так долго стонут, как только у них для этого появится сила? Ведь ни одно правительство не имеет права на повиновение со стороны народа, который не согласился на это добровольно; а этого народ, очевидно, никогда не сможет сделать, если только он не будет находиться в состоянии полной свободы выбора своего правительства и правителей или по крайней мере до тех пор, пока этот народ не обладает такими устойчивыми законами, на которые он сам или его представители дали свое добровольное согласие,

==374

а также до тех пор, пока народу не будет позволено владеть принадлежащей ему собственностью, а это означает, что народ будет являться собственником того, что он имеет, что никто не может взять какую-либо часть этого, не получив согласия самого народа, без чего люди при любом правлении не находятся в положении свободных людей, а являются настоящими рабами, подчиняющимися военной силе.

193. Но даже допуская, что победитель в справедливой войне имеет право на владения побежденных, равно как и право распоряжаться их жизнью — а этим, совершенно очевидно, он не обладает,— то отсюда еще не следует что-либо напоминающее абсолютную власть при продолжении правления. Потому что потомки побежденных будут все свободными людьми, если победитель наделит их имениями и собственностью, чтобы они жили в его стране (без этого она не будет ничего стоить) ; и что бы он ни предоставил им, они обладают этим, поскольку это им предоставлено, как собственностью; что означает, что без собственного согласия человека это не может быть у него взято.

194. Их личность свободна по прирожденному праву, а их собственность, будь она больше или меньше, принадлежит им и находится в их собственном распоряжении, а не в его; в противном случае это не собственность. Предположим, что победитель дает одному человеку тысячу акров, ему и его потомкам навечно; другому же он сдает в аренду тысячу акров пожизненно, из расчета арендной платы в 50 фунтов стерлингов или в 500 фунтов стерлингов в год. Разве не обладает один из них правом на свою тысячу акров навечно, а другой — в течение своей жизни при уплате указанной арендной платы? И разве не обладает пожизненный арендатор собственностью на все, что он получает сверх своей арендной платы благодаря своему труду и прилежанию во время указанного срока, если, положим, это вдвое превысит арендную плату? Разве может кто-либо сказать, что король или завоеватель после своего пожалования может по праву победителя отнять всю землю или часть ее у наследников того или другого при его жизни, если тот платит арендную плату? Или разве он может отнять у каждого из них по своей прихоти имущество или деньги, которые они получили с этой земли? Если он может это сделать, то тогда прекращаются и аннулируются все свободные и добровольные договоры в мире; тогда ничего не требуется для того, чтобы расторгнуть их в любое время, кроме достаточной силы; и все пожалования и обе-

==375

щания стоящих у власти являются лишь насмешкой и обманом. Разве может быть что-либо более смехотворное, чем сказать: «Я даю это вам и вашим детям навсегда», и притом сказать это самым определенным и торжественным образом, какой только можно придумать, и вместе с тем понимать это так, что я имею право, если мне заблагорассудится, завтра отнять это у вас?

195. Я не буду обсуждать сейчас, не освобождены ли государи от выполнения законов своей страны; но вот в чем я уверен — они обязаны подчиняться законам бога и природы. Никто, никакая власть не могут освободить их от обязательств, накладываемых этим вечным законом. Они столь велики и столь сильны, что в случае обещаний ими может быть связано само всемогущество. Пожалования, обещания и клятвы — это те узы, которые связывают всемогущего, что бы ни говорили некоторые льстецы князьям мира, которые все вместе, со всеми своими народами впридачу, являются в сравнении с великим богом лишь каплей в море или пылинкой на весах, незначительным ничтожеством!

196. Вкратце положение дел в случае завоевания можно изложить следующим образом: победитель, если справедливость на его стороне, обладает деспотическим правом над личностями всех, кто фактически помогал вести войну против него и участвовал в ней, и имеет право на возмещение понесенного им ущерба и издержек за счет их труда и имений, не ущемляя права кого-либо другого. Над остальной частью народа, если там были люди, которые не соглашались на войну, а также над детьми самих пленников, равно как и над владениями тех и других, он не имеет никакой власти; и таким образом, завоевание не дает ему самому законного права владычества над ними или передачи его своему потомству; напротив, он является агрессором, если посягает на их имущество и тем самым ставит себя в состояние войны с ними; и ни он сам, ни кто-либо из его преемников не имеет больше права на властвование, чем датчане Хингар или Хубба имели здесь, в Англии, или имел бы Спартак, если бы он покорил Италию36; а это значит, что они могут сбросить свое ярмо, как только бог даст мужество и возможность к этому тем, кто находится в покоренном состоянии. Какое бы право ассирийские цари ни имели на Иудею благодаря мечу, бог помог Езекии сбросить власть этой захватнической империи. «И был Господь с ним: везде, куда он ни ходил, поступал он благоразумно. И отложился он от царя Ассирийского, и не стал служить

==376

ему» (4 Цар. 18, 7)37. Отсюда совершенно очевидно, что сбросить власть, которая установлена над кем-либо не правом, а силой, хотя бы это и называлось мятежом, не является все же преступлением перед лицом господа, но это именно то, что он разрешает и одобряет, даже если бы этому препятствовали обещания и договоры, исторгнутые силой; ведь весьма вероятно для всякого, кто внимательно читал рассказ об Ахазе и Езекии, что ассирийцы покорили Ахаза и низложили его и сделали Езекию царем при жизни его отца и что Езекия по соглашению оказывал ему по-

10

чтение и платил ему дань все это время .

00.htm - glava33

Глава XVII ОБ УЗУРПАЦИИ

197. Поскольку завоевание можно назвать иноземной узурпацией, то узурпация является своего рода домашним завоеванием, с той разницей, что узурпатор никогда не может иметь право на своей стороне, ибо узурпация может быть только тогда, когда кто-либо овладевает тем, на что имеет право другой. Если это только узурпация, то она представляет собой лишь смену лиц, а не форм и установлений правления: ведь если узурпатор распространяет свою власть за пределы того, что по праву принадлежало законным князьям или правителям государства, то это является тиранией, а не просто узурпацией.

198. Во всех законных правительствах назначение лиц, которые должны осуществлять правление, является столь же естественной и необходимой их частью, как и сама форма правления, и это то, что первоначально было установлено народом. Вот почему все государства с установившейся формой правления имеют также законы, согласно которым назначаются те, кто в какой-либо мере будет участвовать в органах власти, и установленные методы передачи им права. Для анархии подобает скорее не иметь вообще никакой формы правления или же согласиться на то, что она будет монархической, однако она не указывает пути, как узнать или назначить то лицо, которое станет обладать властью и будет монархом. Тот, кто приобретает хоть какую-то долю власти иными путями, чем те, которые предписаны законами сообщества, не имеет права на то, чтобы ему повиновались, хотя бы форма государства все же сохранялась, поскольку он не является тем лицом, которого назначили законы, а следовательно, не тем лицом,

==377

на которое дал согласие народ. И ни один такой узурпатор и никто из его потомства никогда не могут иметь права на власть до тех пор, пока народ не будет иметь свободу выразить свое согласие, и действительно его выразит, и утвердит пребывание у власти того, кто до сих пор ее узурпировал.

00.htm - glava34

Глава XVIII О ТИРАНИИ

199. Если узурпация есть осуществление власти, на которую имеет право другой, то тирания — это осуществление власти помимо права, на что никто не может иметь права. И это есть использование власти, которую кто-либо имеет в своих руках, не на благо тех, кто подчиняется этой власти, но в целях своей личной частной выгоды, когда правитель, какими бы полномочиями он ни обладал, кладет в основу своих действий не закон, а свою волю и его распоряжения и действия направлены не на сохранение собственности его народа, но на удовлетворение его собственного честолюбия, мстительности, жадности иди какой-либо другой недостойной страсти.

200. Если кто-либо может сомневаться в справедливости или разумности сказанного, поскольку оно выходит из-под пера скромного подданного, то я надеюсь, что авторитет короля сделает это для него приемлемым. Король Яков I в своей речи, обращенной к парламенту в 1603 году, сказал следующее: «Я всегда буду предпочитать благо народа и всего государства каким-либо частным и личным моим целям при составлении хороших законов и конституций, поскольку я всегда считал, что богатство и благо государства являются моим величайшим благом и блаженством в этом мире и именно этим законный король полностью отличается от тирана. Ибо я утверждаю: главная и величайшая разница между законным королем и тираном-узурпатором состоит в том, что, в то время как гордый и честолюбивый тиран считает свое королевство и народ предназначенными лишь для удовлетворения своих желаний и неумеренных аппетитов, праведный и справедливый король, напротив, признает, что он предназначен для обеспечения богатства и защиты собственности своего народа». А в его речи к парламенту в 1609 году содержатся следующие слова: «Король связывает себя двойной клятвой о соблюдении основных законов своего королевства. Молчаливо, поскольку, будучи королем, он обязан охра-

==378

нять как народ, так и законы своего королевства, и вслух при своей клятве во время коронации; точно так же каждый справедливый король в благоустроенном королевстве обязан соблюдать договор, заключенный с его народом посредством его законов, создавая свое правительство на этой основе в соответствии с тем договором, который бог заключил с Ноем после потопа: «Впредь время сева и жатвы, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся, пока существует земля». И поэтому король, управляющий благоустроенным королевством, перестает быть королем и вырождается в тирана, как только он перестает управлять согласно своим законам». И несколько далее: «Вот почему все короли, которые не являются ни тиранами, ни клятвопреступниками, будут рады ограничить себя пределами своих законов. А те, кто побуждает их к противному, суть твари и гады, приносящие вред как им, так и государству». В таких словах ученый король, хорошо понимавший суть вещей, излагает разницу между королем и тираном, которая заключается лишь в том, что один создает законы, ограничивающие его власть, и целью его правления является общественное благо, второй же все подчиняет своей воле и прихоти.

201. Было бы ошибочно думать, что этот недостаток присущ лишь монархиям; другие формы правления столь же ему подвержены. Везде, где власть, вложенная в чьи-либо руки для управления народом и для сохранения его собственности, применяется в других целях и используется для того, чтобы разорить его, терзать или подчинить деспотическим и беспорядочным приказаниям тех, кто обладает этой властью, везде она тотчас же становится тиранией независимо от того, один ли человек пользуется этой властью или несколько. Вот почему мы читаем о тридцати тиранах в Афинах, равно как и в Сиракузах; и невыносимая власть децемвиров в Риме была ничуть не лучше40.

202. Где кончается закон, начинается тирания, если закон преступается во вред другому. И если кто-либо из находящихся у власти превышает данную ему по закону власть и использует находящуюся в его распоряжении силу для таких действий по отношению к подданному, какие не разрешаются законом, то он при этом перестает быть должностным лицом, и поскольку он действует подобным образом без надлежащих полномочий, то ему можно оказывать сопротивление, как и всякому другому человеку, который силой посягает на права другого. Это признается в отношении низших должностных лиц. Тому, кто имеет

==379

право схватить меня на улице, можно оказывать сопротивление как разбойнику и грабителю, если он попытается вломиться в мой дом, чтобы исполнить данное ему предписание, хотя я и знаю, что он имеет ордер и обладает юридическими полномочиями, дающими ему право арестовать меня вне дома. И мне бы очень хотелось узнать, почему это не должно относиться к самым высшим должностным лицам, равно как и к самым низшим. Разве это было бы разумно, если бы старший брат на том основании, что он получил большую часть отцовского имущества, имел тем самым право отнять любую из долей своих младших братьев? Или если бы богач, владеющий всей округой, на этом основании имел право захватить, когда ему заблагорассудится, дом и сад своего бедного соседа? Если человек на законном основании обладает огромной властью и богатствами, превосходящими то, чем располагает подавляющее большинство сынов Адама, то это далеко не предлог и тем более не основание для грабежа и угнетения, каковыми является незаконное причинение вреда другому; напротив, это является в значительной степени отягчающим обстоятельством. Преступать пределы власти не имеет права ни высокопоставленное, ни низшее должностное лицо; это в равной степени непростительно как королю, так и констеблю. Для первого это еще хуже, поскольку он облечен большим доверием, уже имеет гораздо большую долю, нежели остальные из его братьев, и, как предполагается, благодаря полученному им образованию, роду своих занятий и имеющимся у него советникам гораздо лучше знает меру справедливости и несправедливости.

203. Но разве можно противиться велениям государя? Разве можно оказывать ему сопротивление всякий раз, как кто-либо будет чувствовать себя обиженным и считать, что с ним поступили несправедливо? Это приведет в расстройство и сокрушит все государства, и вместо правления и порядка не останется ничего, кроме анархии и смятения.

204. На это я отвечу, что силу следует противопоставлять лишь несправедливой и незаконной силе; всякий же, кто оказывает сопротивление в любом другом случае, навлекает на себя справедливое осуждение бога и людей; и поэтому не возникнет никакой опасности или смятения, как это часто предполагают, так как: 205. Во-первых, в ряде стран особа государя по закону является священной, и, таким образом, что бы он ни приказывал или ни делал, его особа по-прежнему свободна от

К оглавлению

==380

всякого посягательства или насилия, в отношении него нельзя применять ни силу, ни какое-либо юридическое порицание или осуждение. Тем не менее можно оказывать сопротивление незаконным действиям какого-либо низшего должностного лица или других уполномоченных государем лиц, если только он сам фактически не поставит себя в состоявие войны со своим народом, распустит правительство и понудит народ прибегнуть к той защите, на которую имеет право всякий находящийся в естественном состоянии. И кто может предсказать, чем окончится такое положение вещей? Соседнее королевство показало миру странный пример41. Во всех же остальных случаях священность особы государя избавляет его от всяких неудобств, благодаря чему он находится в безопасности от всякого насилия и вреда, пока существует власть, так что не может быть более разумного порядка. Ведь вряд ли часто будут возникать случаи, когда он лично может принести вред, к тому же этот вред не может быть очень большим, поскольку сам он своими лишь собственными силами не в состоянии ни уничтожать законы, ни угнетать основную массу народа; если же какой-либо государь будет проявлять столь большую слабость и столь дурной характер, чтобы желать сделать это, то неудобство в виде некоторых частных злоупотреблении, которые могут порой иметь место в тех случаях, когда на трон восходит государь-самодур, вполне уравновешивается миром для народа и безопасностью правления в лице главного должностного лица, поставленного таким образом вне опасности; для государства гораздо безопаснее, если иногда несколько частных лиц подвергнется опасности пострадать, чем если главу республики можно будет легко и при малейшем поводе ставить под удар.

206. Во-вторых, эта привилегия распространяется только на личность самого короля и не препятствует тому, чтобы ставились под сомнение, встречали сопротивление и противодействие те, кто несправедливо применяет силу, хотя бы они и претендовали на получение от него тех полномочий, которые не санкционированы законом. Это совершенно очевидно в том случае, когда некто имеет королевский приказ арестовать какого-либо человека и ему на то даны королем все полномочия; и однако, обладатель этого приказа не может для его исполнения вломиться в дом человека, равно как не может исполнить это повеление короля в некоторые дни или в некоторых местах, хотя в полученном им предписании ничего не говорится о подо-

==381

бном исключении; но это те ограничения, которые наложены законом, и если кто-либо их нарушает, то королевское предписание не является тому оправданием. Ведь, поскольку власть дана королю лишь по закону, он не может уполномочить кого-либо поступать вопреки закону или оправдать подобный поступок предоставленным им полномочием. Поручение или повеление любого должностного лица, когда он не имеет на то права, является столь же недействительным и незначащим, как если бы оно исходило от любого частного лица. Разница между тем и другим заключается в том, что должностное лицо обладает некоторой властью в определенных пределах и для определенных целей, а частное лицо совсем ее не имеет. Ведь не поручение, а власть дает право действовать; однако против законов не может быть никакой власти. Но, не взирая на подобное сопротивление, особа короля и власть находятся в безопасности, и, таким образом, не существует угрозы ни для правителя, ни для правления.

207. В-третьих, предположим, что имеется правление, при котором особа главного должностного лица не является подобным образом священной; все же доктрина о законности сопротивления всяким незаконным проявлениям его власти не будет при всяком незначительном случае угрожать ему или вносить смуту в государство. Ибо где можно восстановить справедливость в отношении потерпевшего и возместить понесенный им ущерб посредством обращения к закону, там не может быть повода для применения силы, которая используется лишь тогда, когда человеку препятствуют обратиться к закону. Ведь враждебной силой считается лишь такая сила, которая не дает возможности подобного обращения. И только такая сила ставит того, кто ее применяет, в состояние войны и делает законным сопротивление ему. Некто, держа в руке меч, требует у меня на большой дороге кошелек, в то время когда я, может быть, не имею в кармане и двенадцати пенсов; этого человека я могу убить на законном основании. Другому я даю подержать сто фунтов стерлингов, только пока я схожу с коня, и он отказывается вернуть мне их, когда я снова сел верхом, и при этом обнажает свой меч, чтобы силой защищать обладание этими деньгами, если я пытаюсь взять их обратно. Вред, который этот человек мне причиняет, в сто или даже в тысячу раз больше, чем тот, который собирался мне причинить первый (которого я убил прежде, чем он действительно нанес мне какой-либо ущерб) ; и тем не менее я могу на законном основании

==382

убить одного, а другого не могу даже ранить на законном основании. Причина этого очевидна: ведь один применял силу, которая угрожала моей жизни, и у меня не было времени обратиться к закону за защитой, а если бы я лишился жизни, тогда обращаться к закону было бы уже слишком поздно. Закон не мог бы вернуть жизнь моему мертвому телу, потеря была бы невозместимой; вот почему для предотвращения этого закон природы дал мне право уничтожить того, кто поставил себя в состояние войны со мной и угрожал мне уничтожением. Но в другом случае моя жизнь не находилась в опасности и я мог воспользоваться преимуществом обращения к закону и вернуть себе таким путем сто фунтов стерлингов.

208. В-четвертых, если же незаконные действия, творимые должностным лицом, продолжаются (с помощью той власти, которой он обладает), а применению средств, положенных по закону, мешает та же самая власть, все же право сопротивления, даже в случае таких самых отъявленных актов тирании, не нарушит внезапно или по ничтожному поводу порядок правления. Ведь если все эти действия распространяются лишь на случаи, касающиеся нескольких частных лиц, то хотя они обладают правом защищать себя и вернуть себе силой то, что у них было взято незаконной силой, однако же по этому праву нелегко вовлечь их в борьбу, в которой они наверняка погибнут; один или несколько из угнетенных людей не в состоянии нарушить порядок правления, когда основная масса народа не считает, что это ее касается, как не в состоянии буйный безумец или недовольный сумасброд опрокинуть благоустроенное государство; народ столь же мало склонен следовать за одним, как и за другим.

209. Но если какое-либо из этих незаконных действий распространилось на большинство народа или же если злоупотребления и угнетения коснулись лишь немногих, но в таких случаях, когда предшествующие обстоятельства и последствия наводили на мысль, что опасность угрожает всем, и если все люди глубоко убеждены, что законы, а вместе с ними и их достояние, свободы и жизни в опасности, а возможно, и их религия, то я не знаю, что помешает им оказывать сопротивление незаконной силе, которая против них применяется. Это, я признаюсь, неудобство, которое сопутствует всякому правлению, когда правители довели его до подобного состояния, так что они сами находятся на подозрении у своего народа; это, пожалуй, самое опасное состояние, в которое они могут себя поста-

==383

вить,— в чем их менее следует жалеть, потому что этого так легко избежать; ведь невозможно, чтобы правитель, если он действительно желает добра своему народу и заботится о его сохранении и блюдет его законы, не добился того, чтобы народ видел и чувствовал это; это так же невозможно, как если бы дети не видели, что отец семейства любит их и заботится о них.

210. Но если все люди будут видеть, что говорится одно, а делается другое, используются уловки, чтобы обойти закон, и данная по доверию прерогатива (которая является неограниченной властью в отношении некоторых вещей, оставленной в руках государя на благо, а не во вред народу) применяется в целях, противоположных тем, ради которых она была дана; если народ увидит, что министры и ниже стоящие должностные лица избираются так, чтобы они подходили для таких целей, и что они пользуются благоволением или отставляются в зависимости от того, насколько они способствуют этим целям или противодействуют им; если народ видит, что неоднократно проявляется неограниченная власть и что втихомолку поощряется определенная религия (хотя публично против нее выступали) , которую уже готовы ввести, и что распространяющие ее получают всяческую поддержку, а если это не может быть сделано, то их всячески одобряют и привечают; если целый ряд акций показывает, что органы власти все склоняются к этому, то как может какой-либо человек не чувствовать себя в душе убежденным в том, к чему идет дело? В такой же мере он не может не размышлять о том, как ему спастись, если он убежден, что капитан корабля, на котором он находится, везет его и всех остальных в Алжир 42, поскольку он видит, что капитан все время держится этого курса, хотя противные ветры, течь в корабле и недостаток людей и продуктов часто вынуждали его на некоторое время отклоняться от этого курса, но он упорно снова ложился на него, как только ему позволяли ветер, погода и прочие обстоятельства.

00.htm - glava35

Глава XIX О РАСПАДЕ СИСТЕМЫ ПРАВЛЕНИЯ

211. Тот, кто хочет сколь-либо ясно говорить о распаде системы правления, должен сначала провести различие между распадом общества и распадом системы правления. То, что создает сообщество и сводит людей из разъединен-

==384

ного естественного состояния в одно политическое общество,— это соглашение, которое каждый заключает со всеми остальными о том, чтобы объединиться и выступать в качестве одного целого и стать таким образом единым особым государством. Обычной и почти единственной причиной, по которой распадается этот союз, является вторжение иноземных войск, которые завоевывают его. Ибо в этом случае (поскольку люди не в состоянии поддерживать и сохранять себя как один целый и независимый организм) союз людей, относящийся к тому целому, которое из них состояло, должен неизбежно прекратиться, и, таким образом, каждый возвращается к тому состоянию, в котором он был раньше, и получает свободу самому о себе заботиться и обеспечивать свою безопасность так, как он считает это подходящим, в каком-либо другом обществе. Когда какое-либо общество распадается, несомненно, что система правления этого общества не может остаться. Нередки случаи, когда мечи завоевателей подрезают системы правления у самого корня и разрубают общества на куски, лишая покоренную или рассеянную массу защиты и поддержки того общества, которое должно было бы предохранить ее от насилия. Мир слишком хорошо знает об этом и является слишком просвещенным, чтобы допускать подобный способ распада систем правления, так что об этом нет необходимости больше говорить; и не требуется слишком много аргументов для доказательства того, что, когда общество распадается, система правления не может продолжать существовать; это столь же невозможно, как невозможно, чтобы каркас дома устоял, когда материалы, из которых он сделан, разбросаны и расшвыряны ураганом или все они превращены землетрясением в кучу мусора.

212. Помимо этого свержения извне системы правления распадаются под действием сил изнутри.

Во-первых, когда изменяется законодательный орган. Гражданское общество представляет собой состояние мира среди тех, из кого оно состоит и меж коими состояние войны исключено благодаря третейскому суду, который они создали в виде своего законодательного органа для прекращения всех разногласий, которые могут возникнуть между ними; именно в своем законодательном органе члены государства соединены и объединены все вместе в одно связанное живое тело. Это та душа, которая дает форму, жизнь и единство государству; благодаря этому отдельные члены пользуются взаимным влиянием, симпатией и связью; и вот почему, когда законодательный орган раз-

13 Джон Локк, т. 3

==385

бит или распущен, происходят распад и смерть. Ведь если сущность и единство общества состоят в том, чтобы иметь одну волю, то законодательный орган, будучи однажды учрежден большинством, обладает правом провозглашать и осуществлять эту волю. Создание законодательного органа является первым и основным актом общества, благодаря которому обеспечивается продолжение союза людей под руководством определенных лиц и при ограничениях, проистекающих из законов, созданных уполномоченными на то лицами с согласия народа и по его назначению, без чего ни один человек и никакое число людей среди них не могут иметь власти создавать законы, обязательные для остальных. Когда один или несколько человек возьмутся составлять законы, не будучи на то уполномочены народом, то созданные ими законы не будут иметь силы и народ не будет обязан им повиноваться; благодаря этому люди снова окажутся вне какого-либо подчинения и могут создать себе новый законодательный орган, который они считают лучше, и совершенно вольны сопротивляться применению силы со стороны тех, кто, не имея на то права, захотел бы их к чему-либо принудить. Каждый может поступать по собственной воле, когда те, кто по уполномочию общества должен был бы провозглашать его волю, лишены этой возможности и их место узурпировано другими, которые не имеют на то ни права, ни полномочия.

213. Подобное положение возникает обычно в государстве из-за тех, кто злоупотребляет властью, которой он облечен; и трудно считать, что является справедливым, и знать, на кого здесь падает вина, не будучи знакомым с формой правления, при которой это происходит. Предположим, что законодательная власть находится совместно у трех различных лиц: 1. Одно наследственное лицо — обладает постоянной высшей исполнительной властью и вместе с тем властью созывать и распускать два других органа власти в определенные промежутки времени.

2. Собрание наследственного дворянства.

3. Собрание представителей, избранных pro tempore43 народом. Такая форма правления предполагается, очевидно: 214. Во-первых, когда одно подобное лицо, или государь, ставит свою собственную деспотическую волю на место законов, которые представляют собой волю общества, провозглашенную законодательным органом, то тогда законодательная власть меняется. Ведь в действительности

==386