Часть 5.

ной, a priori происходящей из разума воли народа и чистую идею главы государства, имеющую объективную практическую реальность. Этот глава (суверен) до тех пор остается лишь пустым порождением мысли (представляющим весь народ), пока еще нет физической личности, представляющей высшую государственную власть и обеспечивающей этой идее воздействие на волю народа. Отношение высшей государственной власти к воле народа можно мыслить трояким образом: либо одно лицо в государстве повелевает всеми, либо некоторые равные между собой совместно повелевают всеми остальными, либо, наконец, все вместе повелевают каждым, стало быть, и самим собой, иначе говоря, форма государства может быть либо автократической, либо аристократической, либо демократической. (Выражение монархическая вместо автократическая не подходит к имеющемуся здесь в виду понятию: ведь монарх — это тот, кто обладает высшей властью, автократ же, или самодержец,— тот, кто имеет всю власть; последний — суверен, первый же лишь представляет его.) — Легко заметить, что автократическая форма государства самая простая, а именно это — [отношение] короля к народу, стало быть, это [такая форма], где лишь один законодатель. Аристократическая форма сложена уже из двоякого рода отношений, а именно из отношений знатных между собой (в качестве законодателей), цель которых — быть сувереном, и затем из отношения этого суверена к народу; демократическая же форма самая сложная, а именно она должна сначала объединить волю всех, дабы из этого образовать народ, затем волю граждан, дабы образовать общность, и, наконец, поставить во главе этой общности суверена, который и есть сама эта объединенная воля *. Что касается применения права в государстве, то, пожалуй, наиболее простая [форма государства] есть и наилучшая, однако в отношении самого права она и наиболее опасная для народа ввиду деспотизма, к которому она весьма сильно

Об извращении этой формы при захвате власти неправомочными властителями (об олигархии и охлократии), равно как и о так называемом смешанном государственном устройстве, я здесь не упоминаю, так как это завело бы нас слишком далеко.

==265

тяготеет. Правда, в механизме объединения народа посредством принудительных законов упрощение есть разумная максима, а именно когда весь народ пассивен и подчиняется одному лицу, которое стоит над ним; но это не делает подданных гражданами; что же касается утешения, которым должен довольствоваться народ, а именно что монархия (здесь, собственно говоря, автократия) — наилучший государственный строй, если монарх хорош (т. е. обладает не только волей к правлению, но и проницательностью), то такого рода утешение принадлежит к тавтологическим изречениям и означает только следующее: наилучшее государственное устройство — то, благодаря которому государь становится лучшим правителем, т. е. то, которое самое лучшее.

§52

Искать свидетельства истории этого механизма бесполезно, т. е. добраться до начального периода гражданского общества невозможно (ибо дикари не составляют никакого документа относительно своего подчинения закону, и уже из самой природы первобытных людей можно сделать вывод, что они начинали здесь с насилия). А попытка подобного исследования, во всяком случае с целью силой изменить существующий государственный строй, наказуема. В самом деле, такого рода перемена должна была бы быть произведена народом, который собирается толпой с этой целью, следовательно, не законодательством; но бунт в существующем государстве — это ниспровержение всех основанных на гражданском праве отношений, а стало быть, ниспровержение всякого права, т. е. это не изменение гражданского строя, а его уничтожение и затем переход к лучшему строю, что представляет собой не метаморфозу, а палингенез, требующий нового общественного договора, на который прежний договор (теперь уже недействительный) не имеет никакого влияния.— Все же суверен должен иметь возможность изменять существующее государственное устройство, если оно не согласуется с идеей первоначального договора, и при этом сохранять форму, необходимую

==266

для того, чтобы народ составлял государство. Такого рода изменение не может заключаться в том, что государство само переходит от одной из трех указанных выше форм к одной из двух остальных, например аристократы договариваются между собой подчиниться автократии или же они пожелают раствориться в демократии, и наоборот; как будто от свободного выбора и усмотрения суверена зависит, какому устройству он намерен подчинить народ. Ведь даже и в том случае, если бы он принял решение перейти к демократии, он мог бы оказаться неправым по отношению к народу, который может чувствовать отвращение к этому строю и считать более приемлемой для себя одну из двух остальных [форм].

Государственные формы — это всего лишь буква (littera) первоначального законодательства в гражданском состоянии, и они могут существовать до тех пор, пока они как принадлежность механизма государственного строя считаются по старой и длительной привычке (следовательно, лишь субъективно) необходимыми. Но дух первоначального договора (anima pacti riginarii) налагает на устрояющую власть обязательство делать способ правления соответствующим идее первоначального договора и, если этого нельзя добиться сразу, постепенно и последовательно так изменять это правление, чтобы оно по своему действию согласовалось с единственно правомерным строем, а именно со строем чистой республики, и чтобы старые эмпирические (статутарные) формы, которые служили лишь к тому, чтобы способствовать покорности народа, превратились в первоначальную (рациональную) форму] — единственную, делающую свободу принципом, более того, условием любого принуждения, которое необходимо для правового государственного строя в подлинном смысле этого слова и которое в конце концов приведет к результату, соответствующему и букве первоначального договора].— Это единственный прочный государственный строй, при котором закон самодержавен и не зависит (anhдngt) ни от какого отдельного лица; это конечная цель всякого публичного права, то состояние, единственно в котором каждый может

==267

получить свое в окончательное владение; между тем, пока указанные формы государства должны по букве первоначального договора] представлять столь же различные облеченные верховной властью моральные лица, можно признать лишь временное внутреннее право, но нельзя признать никакое абсолютно правовое состояние гражданского общества.

Всякая истинная республика есть и не может быть не чем иным, как представительной системой народа, дабы от имени народа путем объединения всех граждан обеспечить их права через посредство их уполномоченных (депутатов). Но коль скоро глава государства как лицо (будь то король, дворянство или вся масса народа, демократический союз) также может быть кем-то] представлен, то объединенный народ не только представляет суверена, но он сам есть суверен; ведь именно у него (у народа) в руках первоначально находится верховная власть, производными от которой должны быть все права отдельных лиц просто как подданных (во всяком случае как служащих государства), и основанной отныне республике нет уже больше надобности выпускать из рук бразды правления и возвращать их тем, кто держал их прежде и чей абсолютный произвол мог бы снова уничтожить все новые

устроения.

Итак, большой ошибкой способности суждения одного из могущественных властителей нашего времени была его попытка выбраться из затруднительного положения, вызванного большими государственными долгами, поручив народу принять на себя это бремя и распределить его по своему усмотрению; ведь народ, естественно, получил таким образом законодательную власть не только в отношении обложения налогом подданных, но и в отношении правительства, а именно [возможность] воспрепятствовать тому, чтобы правительство наделало новых долгов из-за расточительства или войны; стало быть, полностью было уничтожено (а не только временно отменено) владычество монарха, и перешло оно к народу, чьей законодательной воле отныне было подчинено мое и

==268

твое каждого подданного. Нельзя также сказать, что при этом должно было быть дано молчаливое, но все же договорное обещание национального собрания не становиться самому сувереном, а лишь управлять его делами, с тем чтобы после приведения их в порядок вернуть бразды правления монарху: ведь подобный договор сам по себе совершенно недействителен. Право верховного законодательства в обществе — это не отчуждаемое, а самое личное право. Тот, кто им обладает, может только через общую волю народа распоряжаться народом, но не самой этой общей волей — первоначальной причиной всех публичных договоров. Договор, который обязывал бы народ вернуть свою власть, не подобал бы ему как законодательной власти, и все же он налагал бы на народ определенное обязательство, а это противоречит принципу: нельзя быть слугой двух господ.

ПУБЛИЧНОГО ПРАВА РАЗДЕЛ ВТОРОЙ МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО

§53

Люди, составляющие один народ, могут быть представлены как уроженцы [данной] страны по аналогии с происхождением от общего рода (congeniti), хотя они и не таковы; однако в интеллектуальном и правовом значении, как дети от одной матери (республики), они составляют как бы одну семью (gens, natio), все члены которой (граждане), по происхождению равны между собой и не смешиваются — как с' людьми неблагородными — с теми, кто жил бы рядом с ними в естественном состоянии, хотя эти люди (дикари) с своей стороны ввиду не связанной законами свободы, которую они себе избрали, считают себя более благородными; они также составляют народности, но не государства. Право государств в отношении друг к другу, которое не совсем правильно называется международным правом — оно должно было бы, скорее, называться междугосударственным (ius publicum civitatum),— это то

==269

право, которое мы должны рассмотреть под названием международного права, когда одно государство, рассматриваемое как моральное лицо по отношению к другому государству, в состоянии естественной свободы, а следовательно, и в состоянии постоянной войны делает своей задачей установить отчасти право на войну, отчасти право во время (im) войны, отчасти право заставлять друг друга выйти из этого состояния войны, стало быть, установить строй, обеспечивающий прочный мир, т. е. право после войны; международное право содержит в себе лишь то, что отличает право народов от права естественного состояния отдельных людей или семей (в отношении друг к другу) таким образом, что в международном праве рассматриваются не только отношения одного государства к другому, в целом, но и отдельных лиц одного государства в отношении отдельных же лиц другого, равно как и их отношение к другому государству в целом; это отличие от права отдельных лиц в чисто естественном состоянии требует лишь таких определений, которые легко могут быть выведены из понятия естественного состояния.

§54

Элементы международного права таковы: 1) государства, рассматриваемые во внешних взаимоотношениях (так же как не подчиняющиеся законам дикари), от природы находятся в неправовом состоянии; 2) это состояние есть состояние войны (права более сильного), хотя это и не действительная война и не постоянная действительная вражда, которая (поскольку обе стороны не стремятся к ее смягчению), если даже одна сторона тем самым не поступает с другой стороной не по праву, сама по себе в высшей степени несправедлива, почему соседние государства и обязаны выходить из этого состояния; 3) согласно идее первоначального общественного договора, необходим союз народов не для того, конечно, чтобы вмешиваться во внутренние раздоры другой стороны, а для того, чтобы оказывать друг Другу помощь при нападении внешних врагов;

К оглавлению

==270

4) этот союз должен быть не суверенной властью (как в гражданском устройстве), а лишь товариществом (федерацией), союзом, который в любое время может быть расторгнут и, стало быть, должен время от времени обновляться; это — право in subsidium другому, первоначальному праву — отвращать от себя возможность оказаться в состоянии действительной войны между государствами (foe dus Amphictyonum).

§55

Когда речь идет о первоначальном праве на войну свободных государств между собой в естественном состоянии (с целью установить состояние, приближающееся к правовому), прежде всего возникает вопрос: какое право имеет государство по отношению к своим собственным подданным, [может ли оно] использовать их для войны против других государств, при этом пускать в ход или рисковать их состоянием, даже жизнью, таким образом, что независимо от их собственного мнения — хотят они воевать или нет — их может вовлечь в войну распоряжение суверена?

Это право как будто легко доказать, а именно из права по своему усмотрению распоряжаться своим (собственностью). А то, что кто-либо в отношении Субстанции сделал сам,— это его неоспоримая собственность.— Такова здесь дедукция в том виде, в каком ее сформулировал бы чистый юрист.

Существуют разные природные продукты в стране, которые в отношении количества того или иного их вида должны были бы рассматриваться так же, как изделия (artefacta) государства, так как сама страна не могла бы их производить в таком количестве, если бы не было государства и постоянного, обладающего властью правительства, а жители находились бы в естественном состоянии.— В стране, где я живу, домашние куры (полезнейший вид домашней птицы), овцы, свиньи, рогатый скот и прочие из-за недостатка корма или же из-за хищных животных либо исчезли бы совсем, либо их можно было бы встретить крайне ред-

==271

ко, если бы в стране не было правительства, которое гарантировало бы ее жителям их промыслы и имущество.— То же самое относится к количеству людей, которое может быть незначительным, как в американских пустынях, даже если приложить к этим пустыням очень много труда (которого у них нет). Жители были бы редко рассеяны по стране, так как никто из них не мог бы широко расселяться вместе со своей семьей по земле, которая постоянно находится под угрозой опустошения людьми или дикими и хищными зверями, и, стало быть, на ней нельзя было бы найти достаточное пропитание для столь большого числа людей, какое сейчас населяет ту или иную страну.— Подобно тому как можно сказать о растениях (например, о картофеле) и о домашних животных — поскольку они, что касается количества, дело рук человека,— что ими можно пользоваться, потреблять и уничтожать их, так можно как будто и о верховной власти в государстве — о суверене — сказать, что он имеет право отправлять своих подданных, большая часть которых — это [его] собственный продукт, на войну, как на охоту, и на сражения, как на увеселительную прогулку.

Это правовое основание (которое, возможно, и самим монархам может казаться туманным) хотя оно действительно в отношении животных, которые могут быть собственностью человека, однако абсолютно не применимо к человеку, особенно как гражданину, который всегда должен рассматриваться в государстве как участвующий в законодательстве (не только как средство, но в то же время и как цель сама по себе) и который, следовательно, должен давать через своих представителей добровольное согласие не только на ведение войны вообще, но и на каждое отдельное объявление войны: только при этом ограничивающем условии государство может располагать его опасной службой.

Итак, мы должны будем вывести это право из долга суверена по отношению к народу (а не наоборот); при этом народ должен считаться отдавшим свой голос в пользу такого решения, в каковом качестве он хотя и пассивен (позволяет распоряжаться собой), но все же самодеятелен и представляет самого суверена.

==272

§ 56

В естественном состоянии государств право на войну (на вражду) — это дозволенный способ, каким одно государство осуществляет свое право по отношению к другому, а именно при помощи своей собственной силы, когда оно считает, что другое государство нанесло ему ущерб; дело в том, что в естественном состоянии через судопроизводство (только через него разрешаются споры в правовом состоянии) это право осуществиться не может.— Помимо оскорбления действием (первого посягательства, которое следует отличать от первого проявления враждебности) существует еще угроза. Сюда относится либо тот случай, когда одно государство опережает другое в вооружении, на чем основывается превентивное право (lus praeventionis), либо же внушающее страх возрастание (благодаря завоеваниям) могущества (potentia tremenda) какого-либо другого государства. Это есть нанесение ущерба менее могущественным в силу одного лишь положения, до всякого действия превосходящего своей мощью государства, и в естественном состоянии подобное нападение во всяком случае правомерно. На этом, следовательно, покоится право равновесия всех активно соприкасающихся друг с другом государств.

Что же касается оскорбления действием, дающего право на войну, то сюда относится удовлетворение по собственному почину за обиду, нанесенную народу народом другого государства, возмездие (retorsio) без попытки добиться возмещения (мирным путем) от другого государства, что по своим формальным признакам сходно с внезапным началом войны без предварительного отказа от мира (без объявления войны): ведь если хотят найти какое-нибудь право в состоянии войны, то должно быть принято нечто аналогичное договору, а именно должно иметь место принятие заявления противной стороны, что обе стороны желают добиваться своего права таким путем.

18 Иммануил Кант, т. 4, ч. 2

==273

§57

Право во время войны — это как раз то в международном праве, что вызывает наибольшую трудность, а именно составить себе понятие об этом праве и мыслить какой-то закон в этом свободном от законов состоянии (inter arma silent leges), не впадая в противоречие с самим собой; право это должно было бы быть следующим: вести войну, руководствуясь такими принципами, согласно которым еще остается возможность выйти из указанного естественного состояния государств (в области внешних взаимоотношений) и вступить в правовое состояние.

Ни одна война между независимыми государствами не может быть карательной войной (bellum punitivum). В самом деле, наказание может иметь место лишь при отношениях старшего (iinperantis) к подчиненному (subditum), a взаимоотношения двух государств не таковы.— Точно так же эта война не может быть истребительной (bellum internecivum) или войной ради порабощения (bellum subiugatorium); такая война была бы моральным уничтожением государства (народ которого либо растворяется в массе народа победившего государства, либо попадает в рабство). [И это] не потому, что такое вынужденное средство, пускаемое в ход государством для достижения состояния мира, само по себе противоречит государственному праву, а потому что идея международного права содержит в себе лишь понятие антагонизма в соответствии с принципами внешней свободы — сохранение своего, но не способ приобретения, который из-за возрастания мощи одного из государств может стать угрозой для другого.

Государству, которому объявлена война, разрешены всевозможные средства защиты, однако не те, пользование которыми сделало бы его подданных неспособными быть гражданами; ибо в таком случае это государство и себя сделало бы неспособным выступать согласно международному праву в междугосударственных отношениях в качестве лица (которое имело бы равные права с остальными). К таким средствам относятся: использование своих подданных в качестве

==274

шпионов, а шпионов, даже иностранных, в качестве убийц, отравителей (к этому разряду можно было бы отнести и метких стрелков, которые подстерегают в засаде одиночек) или же лишь для распространения ложных слухов; одним словом, нельзя пользоваться такими вероломными средствами, которые могут уничтожить доверие, требующееся для создания будущего прочного мира.

В войне разрешено взимать поставки и контрибуции, но не разрешено грабить народ, т. е. насильно отнимать у отдельных лиц то, что им принадлежит (это было бы ведь разбоем: не побежденный народ, а государство, под властью которого он находился, вело эту войну через посредство народа); сумма контрибуции должна быть назначена и взиматься по распискам, дабы при заключении мира соразмерно распределить повинности, наложенные на страну или на провинцию.

§ 58

Право после войны, т. е. в момент заключения мирного договора и в отношении его последствий, состоит в следующем: победитель ставит условия и ведутся переговоры, цель которых — прийти к соглашению с побежденным относительно этих условий и добиться заключения мира, и притом не в соответствии с каким-либо правом, которое имеет победитель якобы в оправдание за мнимое оскорбление со стороны своего противника, а так, что, оставляя этот вопрос открытым, победитель опирается на собственную мощь. Поэтому победитель не может требовать возмещения военных расходов, так как в этом случае он должен был бы выдать войну своего противника за несправедливую; даже если он в мыслях и держит этот довод, он все же не может его привести, ибо иначе он объявил бы войну карательной и снова нанес бы оскорбление. К указанному праву относится и обмен (без всякого выкупа) военнопленными, не считаясь с тем, что число их может быть неодинаковым.

Побежденное государство или его подданные не теряют в результате завоевания страны свою граждан-

18·

==275

скую свободу, так что оно не низводится на положение колонии, а подданные — на положение рабов; в противном случае война была бы карательной, а такая война противоречит себе самой.— Колония, или провинция,— это народ, который хотя и имеет свой строй, законодательство и территорию, на которой граждане другого государства всего лишь пришельцы, однако это государство имеет над таким народом высшую исполнительную власть и называется метрополией.— Колония находится под властью этого государства, однако имеет самоуправление (через свой собственный парламент, во всяком случае под председательством вице-короля) (civitas hybrida). Метрополией были Афины по отношению к различным островам, а теперь Великобритания по отношению к Ирландии.

Еще в меньшей мере может быть следствием победы над народом в войне холопство и его правомерность, так как в этом случае надо было бы допустить, что война была карательной. И уже совсем невозможно наследственное холопство, которое вообще есть абсурд, так как вину за чье-либо преступление нельзя наследовать.

Что с заключением мира связана амнистия, это заложено уже в самом его понятии.

§ 59

Право мира — это: 1) право находиться в состоянии мира, когда по соседству идет война, или право нейтралитета; 2) право требовать уверения в прочности заключенного мира, т. е. право гарантии; 3) право на взаимное объединение (федерацию) ряда государств для совместной защиты от любых внешних или внутренних возможных нападений, но не на объединение для нападения или внутренних завоеваний.

Право государства по отношению к несправедливому врагу не имеет ограничений (правда, с точки зрения качества, а не количества, т. е. степени), т. е. государ-

==276

ство, которому был причинен ущерб, может использовать для отстаивания своего не все, правда, средства, но сами по себе допустимые в той мере, в какой ему позволяют его силы.— Что же такое по понятиям международного права (в котором, как и вообще в естественном состоянии, каждое государство есть судья в своем собственном деле) несправедливый враг? Это — тот, чья публично выраженная (будь то словом или делом) воля выказывает максиму, согласно которой, если сделать ее всеобщим правилом, невозможно состояние мира между народами и должно быть увековечено естественное состояние. Сюда относится такое нарушение публичных договоров, о котором можно предполагать, что оно касается дела всех народов, поскольку из-за этого нарушения под угрозой оказывается их свобода, почему от них и требуется объединение против подобного бесчинства для того, чтобы лишить этого врага силы, давшей ему возможность нарушить договоры, но не для того, чтобы разделить страну врага и как бы стереть ее с лица земли, так как это было бы несправедливостью по отношению к народу [этой страны], который нельзя лишить его первоначального права — права объединения в общность; указанный союз должен дать возможность этому народу принять другое устройство, которое по самой своей природе не благоприятствовало бы склонности к войне.

Впрочем, выражение: «Несправедливый враг в естественном состоянии» — это плеоназм; ведь само естественное состояние есть состояние несправедливости. Справедливым врагом был бы тот, сопротивляться которому было бы с моей стороны несправедливо; но в этом случае он и не был бы моим врагом.

Поскольку естественное состояние народов, равно как и отдельных людей,— это состояние, из которого необходимо выйти, для того чтобы вступить в законное состояние, то до этого всякое право народов и все внешнее мое и твое государств, приобретаемое или сохраняемое войной, лишь временны и только в общем

==277

союзе государств (аналогичном союзу, благодаря которому народ становится государством) это право может стать окончательно действительным и истинным состоянием мира. Но так как при очень большом расширении такого государства народов, охватывающего самые отдаленные уголки земли, управление этим государством, а стало быть, и защита каждого отдельного его члена должны в конце концов стать невозможными, а многочисленность подобных объединений опять-таки приводит к состоянию войны, то вечный мир (конечная цель всего международного права) есть, разумеется, неосуществимая идея. Но политические принципы, нацеленные на то, чтобы вступать в такие [международные] связи, которые служили бы постоянному приближению к состоянию вечного Мира, вполне осуществимы, поскольку такое приближение есть задача, основанная на долге и, стало быть, на праве людей и государств.

Такой союз нескольких государств для сохранения мира можно назвать постоянным конгрессом государств, присоединиться к которому не возбраняется ни одному из соседних государств; нечто подобное (по крайней мере в том, что касается формальностей международного права с целью сохранения мира) имело место еще в первой половине текущего столетия, а именно собрание Генеральных штатов в Гааге; на нем министры большинства европейских дворов и даже самых маленьких республик жаловались на враждебные выпады со стороны других [участников собрания]; тем самым они мыслили себе Европу как единое федеративное государство, которое они рассматривали как бы в качестве третейского судьи в этих их публичных спорах; вместо этого в дальнейшем международное право осталось только в книгах, полностью исчезнув из [министерских] кабинетов, или же, после того как была уже применена сила, оно было в форме дедукций доверено тайникам архивов.

Однако под конгрессом разумеется здесь лишь произвольное, в любое время могущее быть распущенным собрание различных государств, а не такое объединение, которое (подобно Американским Штатам) осно-

==278

вано на конституции и потому не подлежит роспуску; только при помощи такого конгресса может быть осуществлена идея основания публичного права народов разрешать споры между собой так, как это подобает цивилизованным народам, как бы судопроизводством, а не варварским (дикарским) способом, а именно войной.

ПУБЛИЧНОГО ПРАВА РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ ПРАВО ГРАЖДАНИНА МИРА

§62

Эта идея разума — идея мирной, хотя еще не дружеской, общности всех народов земли без исключения, которые могут вступать друг с другом в полезные отношения,— вовсе не человеколюбивая (этическая) идея, а правовой принцип. Природа заключила все эти народы (в силу шарообразности заселяемого ими пространства, представляющего собой globus terraqueus) в определенные границы, и так как владение территорией, на которой может обитать житель земли, мыслимо лишь- как владение частью определенного целого, следовательно, как такое владение, на которое каждый житель первоначально имеет право, то все народы первоначально состоят в общности земли, но не в правовой общности владения (communio) и тем самым не в общности пользования землей или собственности на землю, а в физическом возможном взаимоотношении (commercium), т. е. во всестороннем отношении одного ко всем остальным, для того чтобы предлагать себя для взаимного общения; [каждый человек] имеет право пытаться вступать в такое общение, и за это чужестранец не вправе встречать его как врага.— Это право, поскольку оно имеет в виду возможное объединение всех народов для [установления] определенных всеобщих законов их возможного общения, можно назвать правом гражданина мира (ius cosmopoliticum).

Казалось бы, моря могут лишить народы всякого общения между собой, и тем не менее они благодар

==279

судоходству как раз и есть самые благоприятные естественные условия для сношения между народами, которое, чем больше имеется близких друг к другу побережий (например, Средиземноморское побережье), тем больше может быть оживленным, причем посещение этих прибрежных стран и еще в большей мере заселение их для установления связи с метрополией приводит также к тому, что зло и насилие в каком-либо одном месте нашего земного шара чувствуются повсеместно. Но такое возможное злоупотребление не может уничтожить право гражданина земли пытаться вступать в общение со всеми и с этой целью посещать все страны на земле, хотя это не есть право поселения на территории другого народа (ius incolatus); для такого поселения требуется особый договор.

Возникает, однако, вопрос: может ли какой-нибудь народ располагаться (accolatus) в новооткрытых странах и вступать во владение по соседству с народом, который уже поселился в данной местности, без его на то согласия?

Когда заселение происходит в такой отдаленности от местонахождения первого [из этих народов], что ни один из них, пользуясь своей землей, не причиняет другому ущерба, то в праве на такое заселение не приходится сомневаться; но если это пастушеские или охотничьи народы (как, например, готтентоты, тунгусы или большинство американских народностей, пропитание которых возможно только при наличии обширных необитаемых территорий), то такое заселение может произойти не с помощью силы, а по договору, и при заключении самого этого договора нельзя пользоваться неосведомленностью коренных жителей в вопросе об уступке подобных местностей; хотя оправдательные причины достаточно правдоподобны, чтобы такого рода насилие казалось служащим для блага мира — отчасти тем, что дикие народы приобщаются к культуре (таков, например, предлог, с помощью которого даже Бюшинг 18 хочет оправдать кровавое введение христианства в Германии), отчасти же ради очищения своей собственной страны от негодных людей в надежде на исправление их или их потомства в другой части света (например,

К оглавлению

==280

в Новоголландии),— тем не менее все эти мнимодобрые намерения не могут смыть пятно несправедливости применяемых при этом средств.— Если же на это возразят, что при таких сомнениях в допустимости силой устанавливать состояние законности, быть может, вся земля до сих пор оставалась бы в состоянии беззакония, то такого рода возражение так же мало может уничтожить указанное правовое условие, как и предлог, который выдвигают революционеры, выступающие против государства, а именно что, когда государственный строй негоден, народу следует преобразовать его силой и вообще раз и навсегда проявить несправедливость, дабы потом тем прочнее была установлена и процветала справедливость.

Заключение

Если кто-то не может доказать, что вещь существует, то пусть он попробует доказать, что она не существует. Если же ни то ни другое ему не удастся (весьма частый случай), то он может еще спросить: заинтересован ли он в принятии того или другого положения (с помощью гипотезы), и если да, то в теоретическом или практическом отношении, т. е. для того ли, чтобы только объяснить себе некоторое явление (как, например, для астронома обратное движение или неподвижность планет), или же для того, чтобы достигнуть определенной цели, которая в свою очередь может быть либо прагматической (чисто технической целью), либо моральной, т. е. такой, поставить перед собой которую есть максима, а сама максима есть долг.— Само собой разумеется, что мы здесь сделали своим долгом не предположение (suppositio) о выполнимости упомянутой цели, которое есть чисто теоретическое и к тому же проблематичное суждение, ведь для этого (чему-то верить) нет обязательности; наш долг здесь — поступать в соответствии с идеей этой цели, если даже нет ни малейшей теоретической вероятности того, что цель эта будет достигнута; однако невозможность достижения ее также нельзя показать.

==281

Итак, морально практический разум произносит в нас свое неотменимое veto: никакой войны не должно быть; ни войны между мной и тобой в естественном состоянии, ни войны между нами как государствами, которые внутренне хотя и находятся в законном состоянии, но внешне (во взаимоотношениях) — в состоянии беззакония; война — это не тот способ, каким каждый должен добиваться своего права. Следовательно, вопрос уже не в том, реален ли вечный мир или нереален (ein Ding oder Unding sei) и не обманываемся ли мы в нашем теоретическом суждении, когда допускаем первое; вопрос в том, что-мы должны поступать так, как если бы было реально то, чего, быть может, нет, должны содействовать обоснованию его и принятию такого строя, который представляется нам для этого наиболее пригодным (может быть, республиканизм всех государств вместе и каждого в отдельности), дабы установить вечный мир и положить конец преступной войне, на которую до сих пор как на главную цель были направлены внутренние устроения всех без исключения государств. И если бы даже полное осуществление этой цели оставалось бы всегда лишь благим пожеланием, все же мы, без сомнения, не обманываемся, принимая максиму неустанно действовать в этом направлении, ибо эта максима — наш долг; если же мы считали бы моральный закон в нас обманом, то это вызвало бы отвратительное желание отречься от всякого разума и по своим основоположениям зачислить себя наряду с остальным животным миром в один и тот же механизм природы.

Можно сказать, что установление всеобщего и постоянного мира составляет не просто часть, а всю конечную цель учения о праве в пределах одного лишь разума; ведь состояние мира — это единственное гарантированное законами состояние моего и твоего среди множества живущих по соседству друг с другом людей, стало быть людей, существующих вместе при одном государственном строе; но правило, [которым им следует руководствоваться], должно быть заимствовано не из опыта других людей (которым до сих пор удавалось наилучшим образом им пользоваться)

==282

в качестве нормы для Других, а вообще a priori заимствовано разумом из идеала правового объединения людей под публичными законами, ибо все примеры обманчивы (они могут лишь пояснять, но ничего не могут доказать) и, таким образом, нуждаются в метафизике, необходимость которой неосторожно признают даже те, кто над ней смеется, когда, например, как это часто бывает, они говорят: «Наилучший строй тот, где власть принадлежит не людям, а законам». В самом деле, что может быть более метафизически сублимированным, чем именно эта идея, которая все же в соответствии с их собственным утверждением обладает самой верной объективной реальностью, легко обнаруживаемой и в происходящих случаях, и которая единственная — если только ее испытывают и проводят не революционным путем, скачком, т. е. насильственным ниспровержением существовавшего до этого неправильного строя (ибо в этом случае вмешался бы момент уничтожения всякого правового состояния), а путем постепенных реформ в соответствии с прочными принципами — может при непрерывном приближении привести к высшему политическому благу — к вечному миру.

==283

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПОЯСНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К МЕТАФИЗИЧЕСКИМ НАЧАЛАМ УЧЕНИЯ О ПРАВЕ

Поводом к этим замечаниям служила для меня главным образом рецензия на эту книгу в «Getting. Anz.»19 № 28 от 18 февраля 1797 года; рецензия эта написана вдумчиво и с проницательностью исследователя, при этом, однако, также с сочувствием и «надеждой, что указанные начала останутся достижением для науки и в дальнейшем»; я хочу использовать эту рецензию как путеводную нить для моих рассуждений и, кроме того, для некоторого дальнейшего развития этой системы.

Сразу же в начале Введения к учению о праве мой проницательный рецензент наталкивается на одну дефиницию.— Что такое способность желания? «Это,— говорится в тексте,— способность через свои представления быть причиной предметов этих представлений».— Против этой дефиниции делается такое возражение: «Она сводится на нет, коль скоро отвлекаются от внешних условий последствия желания.— Однако способность желания представляет собой кое-что и для идеалиста, хотя для него внешний мир ничто».— Ответ: Разве не существует также сильной и в то же время заведомо тщетной тоски (например, «будь на то воля божья, этот человек мог бы еще жить»), которая хотя и не связана с поступком (tatleer), однако не лишена последствий (nicht folgeleer) и хотя не воздей-

==284

ствует на внешние предметы, зато сильно действует на внутренний [мир] самого субъекта ([например], делает его больным)? Желание как стремление (nisus) стать через свое представление причиной, даже если субъект понимает недостаточность этой причины для желаемого действия, все же есть каузальность, по крайней мере во внутреннем [мире] субъекта.— Недоразумение же здесь заключается в следующем: так как сознание своей способности вообще (в указанном случае) есть в то же время сознание своей неспособности в отношении внешнего мира, данная дефиниция неприменима к идеалисту; между тем, поскольку здесь вообще идет речь только об отношении причины (представления) к действию (чувству), каузальность представления (будь то внешняя или внутренняя) относительно предмета этого представления неизбежно должна мыслиться в понятии способности желания.

Логическая подготовка одного нового смелого правового поняти

Когда занимающиеся правом философы хотят подняться до метафизических начал учения о праве (без которых все их право было бы лишь статута рным), им не может быть безразличен вопрос об обеспечении полноты деления ими правовых понятий: в противном случае их наука будет не основанной на разуме системой, а мешаниной.— Топика принципов должна быть полной ради формы системы, т. е. должно быть указано место для понятия (locus communis), которое остается свободным для этого понятия в соответствии с синтетической формой деления, как бы потом ни доказывали, что то или иное понятие, поставленное на данное место, само по себе противоречиво и не подходит для этого места.

Ученые правоведы до сих пор заняли только два общих места: место вещного и место личного права. Естественно задать следующий вопрос: поскольку остаются как члены априорного деления еще два свободных места, получаемых от одной лишь формы объеди-

==285

нения обоих в одно понятие, а именно место для личновещного права, равно как и место для вещно-личного права, то будет ли такое вновь прибавленное понятие приемлемым и должно ли оно уже теперь встречаться, хотя бы лишь проблематично, в полной таблице деления? Последнее не допускает сомнения. Действительно, чисто логическое деление (отвлекающееся от содержания познания — от объекта) всегда есть дихотомия; например, каждое право есть либо вещное, либо невещное право. Но то деление, о котором здесь идет речь, а именно метафизическое, может быть и тетрахотомией, потому что кроме двух простых членов деления прибавляется еще два отношения, а именно отношения ограничивающих право условий, при которых одно право сочетается с другим; возможность такого сочетания требует особого исследования. — Понятие лично-вещного права сразу же отпадает, так как нельзя мыслить право вещи по отношению к лицу. Но спрашивается: так же ли немыслимо здесь обратное отношение, или же такое понятие, а именно понятие вещно-личного права, не только не содержит внутреннего противоречия, но и составляет необходимое понятие (данное a priori в разуме) для понятия внешнего мое и твое, [указывающее], что лица рассматриваются так же, как вещи, хотя и не во всех отношениях, однако ими обладают и во многих отношениях обращаются с ними, как с вещами.

Обоснование понятия вещно-личного права

Итак, дефиниция вещно-личного права вкратце такова: это право человека иметь какое-нибудь лицо, кроме себя, как свое *. Я намеренно говорю: лицо, ибо

Я здесь не говорю: иметь какое-нибудь лицо как мое лицо (als die meinige) (не употребляю здесь прилагательного), а говорю: как мое (фп шеиш, т. е. употребляю здесь существительное). В самом деле, я могу сказать: это — мой отец, что обозначает лишь мое физическое отношение (связи) к нему вообще, например «я имею отца». Но я не могу сказать: я имею отца как мое. Если же я говорю: моя жена, то это обозначает особое, а именно правовое, отношение владельца к предмету владения (даже если пред-

==286

всяким другим человеком, который лишился своей личности (стал холопом) из-за совершенного им преступления, можно, конечно, располагать как своим; но не об этом вещном праве здесь идет речь.

Составляет ли это понятие «как новый феномен на юридическом небосклоне» некую stella mirabilis (явление, вырастающее до размеров звезды первой величины, дотоле никогда не виданное, постепенно вновь исчезающее и, может быть, когда-нибудь возвращающееся), или же это просто падающая звезда, это мы сейчас рассмотрим.

3 Примеры

Иметь что-то внешнее своим означает владеть, основываясь на праве; владение же — это условие возможности пользования. Когда указанное условие мыслится только как физическое, владение называется держанием.— Одного лишь правомерного держания недостаточно, правда, для того, чтобы на этом основании выдать предмет за мое или сделать его таковым; но когда я правомочен, на каком бы то ни было основании, настаивать на держании предмета, который ускользает или вырывается [кем-то] из-под моей власти, то это правовое понятие есть знак (подобно действию в отношении его причины) того, что я считаю себя правомочным обращаться с этим предметом как со своим а именно так пользоваться им, а себя считаю находящимся по отношению к нему в умопостигаемом владении им.

Свое означает здесь, правда, свое не в смысле собственности на лицо другого (так как человек не может быть собственником ни самого себя, ни тем более другого лица), а лишь свое в смысле права пользования (ius utendi fruendi) — права непосредственно пользоваться данным лицом как средством для своей цели подобно вещи, но без нанесения ущерба его личности.

мет этот — лицо) как к вещи. Владение же (физическое) — это условие возможности обращения (manipulatio) с чем-то как с вещью, хотя в каком-то другом отношении оно должно рассматриваться и как лицо.

==287

Однако цель эта как условие правомерности пользования должна быть морально необходимой. Мужчина не может желать женщину для того, чтобы пользоваться ею как вещью, т. е. испытывать непосредственное удовольствие от чисто животного общения с ней, равно как и женщина не может отдаваться ему для этого, не отказываясь, как и мужчина в этом случае, от своей личности (плотское или скотское совокупление), т. е. не могут этого, не состоя в браке, в который в качестве взаимной отдачи себя как лица во владение другого должно заранее вступить, дабы не потерять человеческий облик (entmenschen) из-за плотского пользования друг другом.

Без этого условия плотское наслаждение в принципе (хотя и не всегда по результату) сродни каннибализму. Истребляется ли [плоть] ртом и зубами, или же женская плоть из-за беременности и возможного смертельного исхода родов, а мужская — в результате истощения от частых притязаний женщины на половую силу мужчины, различие здесь только в способе наслаждения, и одна сторона в отношении другой при таком взаимном пользовании половыми органами действительно представляет собой потребляемую вещь (res fungibilis): если бы кто-то сделал себя такой вещью посредством договора, то договор был бы противозаконным (pactum turpe).

Точно так же мужчина и женщина не могут произвести на свет ребенка как свой совместный продукт (res artificialis), не взяв на себя по отношению к ребенку и по отношению друг к другу обязательство содержать его; иначе это то же самое, что приобретение (правда, только по форме) человека подобно вещи (лишь в соответствии с вещно-личным правом). Родители * имеют право по отношению к любому владельцу ребенка, вырванного из-под их власти (ius in re), и в то же время право принуждать ребенка к любой работе и любому исполнению их приказаний, которые

В соответствии с немецкой орфографией слово Дlteren обозначает seniores, Eltern же — parentes; в произношении это не различается, но по смыслу различие очень велико.

==288

не противоречат возможной соответствующей законам свободе (ius ad rem); следовательно, они имеют и личное право на своего ребенка.

Наконец, когда с наступлением совершеннолетия долг родителей содержать ребенка прекращается, они еще имеют право использовать своих детей как членов семьи, подчиняющихся их приказаниям, для поддержания домашнего быта до их отделения от семьи; это долг родителей в отношении своих детей, вытекающий из естественного ограничения права родителей. До указанного момента дети — домочадцы и принадлежат к семье, но после отделения принадлежат к ее прислуге (famulatus), которая, следовательно, может быть присовокуплена к своему хозяина дома не иначе как по договору (в качестве его домашних слуг). Равным образом и слуги вне семьи могут на основе вещноличного права быть причислены к своему хозяина дома и по договору приобретены в качестве челяди (famulatus domesticus). Такой договор не просто договор о найме труда (locatio conductio operae), а договор об отдаче себя как лица во владение хозяина дома, т. е. договор о найме лица (locatio conductio personae), отличающийся от договора о найме труда тем, что челядь соглашается на все дозволенное, что относится к благополучию домашнего быта и не возлагается на нее как специально заказанная и особо определенная работа; нанятый же на определенную работу (ремесленник или поденщик) не становится своим другого лица и, стало быть, не член семьи.— Хозяин дома не может (via facti) завладеть нанятым на определенную работу как вещью, даже если он живет в его доме (inquilinus), потому что этот работник не состоит в правовом владении другого лица, которое обязывает его к выполнению определенных работ; хозяин дома должен на основе личного права настаивать на выполнении обещанных работ, которое обеспечивается правовыми средствами (via iuris).— Вот то, что можно сказать в объяснение и защиту необычного, вновь прибавленного правового основания в естественном законоведении, которым, однако, молчаливо пользовались всегда.

==289

О смешении вещного права с личяым

Далее, мне ставится в упрек как гетеродоксия в естественном частном праве также и утверждение: «Покупка уничтожает наем» («Учение оправе», §31, стр. 129 20).

То, что можно отменить наем дома до истечения обусловленного времени жительства съемщика и, следовательно, нарушить, казалось бы, данное ему обещание, если только это делается в обычное время переезда и в обычный, установленный гражданским законодательством срок, с первого взгляда представляется противоречащим всем договорным правам.— Если, однако, можно доказать, что съемщик, заключая свой контракт о найме, знал или должен был знать, что данное ему обещание сдающего внаем как собственника естественно (без особого указания в контракте), стало быть молчаливо, связано с условием: если только сдающий внаем не будет вынужден в течение указанного срока продать свой дом (или, обанкротившись, вынужден будет предоставить свой дом заимодавцам),— то становится ясно, что сдающий внаем не нарушает своего обещания, уже самого по себе разумно обусловленного, и право съемщика не ущемляется в случае расторжения контракта до истечедия срока найма.

В самом деле, право съемщика, вытекающее из контракта о найме,— это личное право на то, что одно определенное лицо должно предоставить другому (ius ad rem), a не право по отношению к каждому владельцу вещи (ius in re), т. е. не вещное право.

Конечно, съемщик мог оградить себя в своем контракте о найме и приобрести себе вещное право на дом; но для этого ему нужно было, чтобы контракт на дом того, кто сдает внаем, как закрепленный на земле, был внесен в ипотечную книгу; в этом случае никакой отказ собственника, ни даже смерть его (естественная или гражданская — банкрот) не могли бы съемщика лишить его прав до истечения обусловленного контрактом времени. Если же он этого не сделал или потому, что хотел сохранить свободу снять другой дом на луч-

К оглавлению

==290

ших условиях, или же потому что хозяин не пожелал, чтобы на его доме лежало такое onus, то из этого надо сделать вывод, что в отношении срока прекращения контракта] (речь идет не о сроке, обусловленном гражданским законодательством) каждый из них отдавал себе отчет в том, что он заключил молчаливо обусловленный контракт о том, что контракт о найме может быть снова расторгнут по соображениям удобства той или другой стороны. Правомочие уничтожить наем через покупку подтверждают некоторые правовые последствия из такого голого контракта о найме; в самом деле, в случае смерти съемщика от его наследника не требуется обязательства продлить наем, потому что это лишь обязательство по отношению к определенному лицу и оно прекращается со смертью этого лица (причем, однако, законное время прекращения [контракта] непременно должно учитываться). Точно так же право съемщика, как такового, не может распространяться на его наследников без особого договора; равным образом съемщик без специального соглашения не правомочен при жизни обеих сторон назначать субарендатора.

Дополнение к разбору понятия права наказани

Сама идея государственного устройства людей содержит в себе понятие карающей справедливости, принадлежащей верховной власти. Возникает лишь вопрос, безразличны ли для законодателя способы наказания, если только они годятся в качестве средства устранения преступления (как нарушения государственной безопасности в вопросе владения каждого своим), или же надо принимать также во внимание уважение к человечеству в лице преступника (т. е. уважение к роду [человеческому]), и притом исходя из чисто правовых оснований, поскольку я все еще считаю ins talionis по форме единственной a priori определяющей (а не взятой из опыта, который указывал бы, какие целительные средства для этого наиболее сильно

==291

действующие) идеей, служащей принципом карающего права *.— Как, однако, будет обстоять дело с наказаниями за преступления, не допускающие никакой отплаты, так как эти наказания или сами по себе невозможны, или сами были бы наказуемым преступлением против человечества вообще, как, например, изнасилование, а также мужеложство или скотоложство? Первые два из указанных преступлений [следует наказывать] кастрацией (как белых или черных евнухов в гареме), последнее — вечным изгнанием из гражданского общества, потому что такоа человек сам себя сделал недостойным общества людей.— Per quod quis pcccat, per idem punitur et idem.— Указанные преступления потому и называются противоестественными, что они совершаются против самого человечества.— Произвольно наказывать за них — это противоречит букве понятия карающей справедливости. Преступник лишь в том случае не может жаловаться, что с ним поступили не по праву, когда он сам своими руками совершил преступление и когда его постигает, если не по букве, то по духу карающего закона, то самое зло, которое он совершил против другого.

В каждом наказании есть нечто задевающее (с полным правом) чувство чести обвиняемого, потому что наказание содержит в себе чисто одностороннее принуждение, и, таким образом, его достоинство гражданина, как такового, в некоторых случаях по меньшей мере не принимается во внимание: его подчиняют внешней обязанности, которой он со своей стороны не может противиться. Знатный и богатый человек, которого подвергают денежному штрафу, испытывает больше унижения от необходимости склониться перед волей нижестоящего, чем от потери денег. Карающую справедливость (iustitia punitiva), поскольку аргумент наказуемости—моральный аргумент (quia peccatuni est), следует здесь отличать от благоразумия в вопросах наказаний, которое носит чисто прагматический характер (ne peccetur) и основывается на опыте относительно того, какие средства действуют сильнее всего для предотвращения преступления; такое благоразумие занимает в топике правовых понятий совсем иное место, locus iusti, но не место conducibilis, или полезного для определения цели, и не место одного лишь honesti, место которого следует искать в этике.

==292

О праве давности

«Право давности (usucapio) должно быть обосновано, согласно указанному на стр. 13121 и ел., естественным правом. Ибо если не допустить, что честным владением можно обосновать идеальное приобретение, как это здесь называется, то вообще никакое приобретение не было бы гарантировано как окончательное. (Но господин К [ант] даже в естественном состоянии допускает лишь предварительное приобретение и настаивает поэтому на юридической необходимости гражданского устройства.— Я утверждаю себя в качестве честного владельца лишь по отношению к тому, кто не может доказать, что он до меня был честным владельцем той же вещи и перестал им быть не по своей воле.)»— Не об этом идет речь, а о том, вправе ли я утверждать, что я также собственник, хотя бы и объявился претендент, утверждающий, что он еще раньше был истинным собственником вещи, но узнать о его существовании как владельца и о его действительном владении как собственника было абсолютно невозможно, что бывает тогда, когда этот претендент не представил со своей стороны (по своей ли вине или нет) никакого общезначимого доказательства своего непрерывного владения, например через внесение в матрикул или бесспорной подачей голоса в качестве собственника на гражданских собраниях.

В самом деле, вопрос стоит так: кто должен доказать его правомерное приобретение? На владельца нельзя возложить подобное обязательство (onus probandi), ибо в пределах его зафиксированной [документами] истории он состоит во владении вещью. Прежний предполагаемый собственник вещи, согласно правовым принципам, полностью отрезан от ряда последующих ее владельцев промежутком времени, в течение которого он не представлял никакого действительного с гражданской точки зрения доказательства своего права] собственности. Отсутствие какого бы то ни было публичного акта владения делает его претендентом, не имеющим никаких оснований. (Напротив, здесь,

==293

как в теологии, действительно положение: conservati est continua creatio.) Если бы даже и объявился какой-нибудь до сих пор не обнаружившийся, хотя и снабженный задним числом отыскавшимися документами, претендент, то все же и здесь остается сомнение, не появится ли со временем еще какой-нибудь более давний претендент, который сумеет обосновать свои притязания на еще более раннее владение.— От длительности владения вовсе не зависит при этом окончательное приобретение вещи по праву давности (acquirere per usucapionem). В самом деле, нелепо было бы допустить, что нечто неправое становится в конце концов правом лишь потому, что оно долгое время было дозволено. Пользование (каким бы оно ни было длительным) предполагает право на вещь, и никак нельзя считать, что право должно основываться на пользовании. Следовательно, право давности (usucapio) как приобретение благодаря длительному пользованию вещью — это само себе противоречащее понятие. Не менее противоречиво также понятие лишения притязаний силы за давностью как способа сохранения [владения] (conservatio possessionis meae per praescriptionem); правда, оно отличается от предыдущего понятия по аргументу присвоения. А именно это — негативное основание (т. е. совершенное непользование своим правом, непользование даже тем правом, которое необходимо для объявления себя владельцем) для отказа от притязаний (derelictio), который представляет собой правовой акт, т. е. применение своего права по отношению к другому, для того чтобы, лишив его притязаний (per praescriptionein), приобрести объект этих притязаний; а это заключает в себе противоречие.

Таким образом, я приобретаю без доказательства и без какого бы то ни было правового акта — мне незачем доказывать,— приобретаю по закону (lege); а что же дальше? Публичное освобождение от притязаний, т. е. гарантия моего владения законом^ силу того, что мне не надо доказывать и что я основываюсь на непрерывном владении. Но то обстоятельство, что любое приобретение в естественном состоянии есть лишь предварительное приобретение, не имеет никакого

==294

влияния на вопрос о гарантии владения приобретенным, которая должна предшаствовать приобретению.

О наследовании

Что касается права наследования, то на этот раз господина рецензента оставила его обычная проницательность, позволявшая ему нащупать нерв моего доказательства.— Я вовсе не говорю (на стр. 13522), будто «каждый человек необходимо принимает каждую предложенную ему вещь, принимая которую он может только выиграть, но ничего не может проиграть» (ибо подобных вещей вообще не существует), а говорю лишь, что каждый в один и тот же момент неизбежно и молчаливо, но при этом также фактически принимает право предложения, а именно когда суть дела такова, что взять свое предложение обратно совершенно невозможно, т. е. в момент смерти данного лица: дающий обещание не может теперь отменить свое предложение и принимающий обещание, не нуждаясь в совершении какого-нибудь правового акта, в этот же момент становится акцептантом, но акцептантом не обещанного наследства, а права принять его или отвергнуть. В этот момент при вскрытии завещания он считает, что еще до принятия наследства стал более состоятельным, чем до этого, ибо он приобрел исключительно лишь правомочие принять [наследство], которое само уже есть состояние. [Я говорю] при этом, что только при наличии гражданского состояния возможно что-то сделать своим другого лица, когда его уже нет; этот переход имущества из рук умершего [в другие руки] ничего не меняет в отношении возможности приобретения в соответствии со всеобщими принципами естественного права, хотя в основу применения их к указанному случаю должно быть положено гражданское устройство.— Вещь, ничем не обусловленное принятие которой или отказ от которой зависит от моего свободного выбора, называется res iacens. Если собственник какой-нибудь вещи даром предлагает ее мне (обещает, что она будет моей),

==295

например мебель из дома, из которого я как раз собираюсь выехать, то, до тех пор пока он не берет назад свое обещание (что немыслимо, если он тем временем умирает), я имею исключительное право на принятие предложенного (ius in re iacente), т. е. один только я могу по своему усмотрению принять ее или отвергнуть; и это право исключительного выбора я приобретаю не посредством особого правового акта — моего заявления: «Я хочу, чтобы у меня было такое право», а без него (lege).— Итак, я могу, правда, заявить, что я хочу, чтобы вещь мне не принадлежала (потому что принятие этой вещи могло бы, [например], причинить мне неприятности в отношениях с другими людьми), но я не могу хотеть обладать исключительным правом выбора: должна мне принадлежать эта вещь или нет; ведь такое право (принятия или отказа от вещи]) я имею и без заявления о принятии мной вещи] непосредственно благодаря предложению; ведь если бы я мог даже отказаться от выбора, то я бы выбрал отсутствие выбора, а это было бы противоречием. Такое право выбора переходит ко мне в момент смерти завещателя, благодаря завещанию которого (instituti heredis) я хотя и не приобретаю еще ничего из его имущества, однако приобретаю чисто правовое (умопостигаемое) владение этим имуществом или его частью; я могу уступить его принятие в пользу других, и, значит, это владение ни на мгновение не прерывается, наследование передается в виде некоего непрерывного ряда от умирающего к назначенному наследнику в силу принятия им [предложения], и таким образом, вне всякого сомнения, подтверждается положение: testamenta sunt iuris naturae.

О правах государства в отношении вечныаа пожертвований в пользу его подданных

Пожертвование (Stiftung) (sanctio testamentaria beneficii perpetui) — это утвержденное государством добровольное благотворительное установление для определенных членов государства и их потомков, сущест-

==296

вующее до тех пор, пока все они не вымрут.— Такое пожертвование называется вечным, если распоряжение о его содержании связано с самим устройством государства (ведь государство должно рассматриваться как вечное). Его благотворение предназначается или для народа вообще, или для какой-то объединенной по определенным принципам части народа — для сословия или для семьи и всех ее потомков. Примером первого рода пожертвований могут служить богадельни, второго — церкви, третьего — сословные организации (Orden) (духовные и светские), четвертого — майораты.

Об этих корпорациях и их праве наследования говорят, что они не могут быть упразднены, так как такое право становится собственностью наследника, назначенного по завещанию, а упразднить такой порядок (corpus mysticum) — это все равно что отнять у кого-нибудь свое.

А

Благотворительное заведение для бедных, инвалидов и больных, содержащееся на государственные средства (в богадельнях и больницах), действительно никогда не может прекратить свое существование. Но если отдать предпочтение не букве, а смыслу воли завещателя, то могут возникнуть временные обстоятельства, которые делают желательным упразднение такого пожертвования, по крайней мере по форме.— Так, пришли к выводу, что призрение бедных и больных (за исключением тех, кто находится в сумасшедших домах) будет лучше и обойдется дешевле, если пособие будет им выдаваться в виде определенной (соответствующей потребности времени) денежной суммы, на которую они смогут снять для себя помещение там, где захотят — у родственников или знакомых, чем если бы, как, например, в приюте Гринвича, для них устраивались великолепные, но весьма ограничивающие их свободу заведения с дорогостоящим персоналом.— При этом нельзя сказать, что государство отнимает у народа, имеющего право пользоваться таким пожерт-

==297

вованием, [его] свое; скорее, государство споспешествует народу, выбирая для его содержания более мудрые средства.

В

Духовенство, которое плотски не размножается (католическое), владеет под покровительством государства земельными угодьями и постоянно проживающими на них подданными, принадлежащими к духовному государству (называющемуся церковью), которому миряне во спасение своей души отдали себя по завещанию в качестве его собственности; и таким образом, духовенство как особое сословие имеет владения, которые из века в век законосообразно передаются по наследству и в достаточной мере документированы папскими буллами.— Можно ли считать, что полновластием светского государства духовенство может быть лишено этого отношения между ним и мирянами, и не означает ли это то же, что силой отнять у кого-нибудь свое, ведь была же сделана такая попытка неверующими французской республики?

Вопрос стоит здесь так: может ли церковь принадлежать к государству или государство к церкви как свое, ведь две верховные власти не могут подчиняться друг другу без того, чтобы между ними не возникали противоречия.— Что только первое устройство (politicohierarchica) может само по себе быть прочным, это само собой ясмо; ведь всякое гражданское устройство от мира сего, потому что оно земная (человеческая) власть, которую вместе с вытекающими из нее следствиями может засвидетельствовать опыт. Верующие же, царство которых на небе и в загробном мире, должны, если за ними признается устройство, относящееся к небесному царству (hierarchico-politica), испытывать земные страдания, подчиняясь верховной власти светских людей.— Следовательно, может существовать только первое устройство.

Религия (в явлении) как вера в церковные установления и власть священников как аристократов такого устройства, или даже когда эта власть едино-

==298

державна (папская), не может быть навязана народу или отнята у него никакой гражданской властью; точно так же нельзя отстранять (как это делается в Великобритании в отношении ирландского народа) гражданина от государственной службы и лишать его вытекающих из нее выгод из-за того, что его вероисповедание отличается от религии, исповедуемой двором.

Когда же некоторые набожные и верующие души, дабы молитвами, отпущением грехов и покаянием (за которые назначенные для этого служители (священники) обещают облегчить им участь на том свете) причаститься благодати, которой церковь обещает оделить верующих и после их смерти, приносят что-то в дар на вечные времена, благодаря чему некоторые угодья должны после их смерти перейти в собственность церкви и государство при этом в той или иной части или даже совсем становится в ленную зависимость от церкви,— тогда подобное пожертвование, сделанное якобы на вечные времена, утверждено отнюдь не навечно, государство может в любой момент сбросить с себя это бремя, возложенное на него церковью.— Ведь сама церковь — это институт, основанный исключительно на вере, и, когда заблуждение, содержащееся в указанном мнении, исчезает благодаря просвещению народа, вместе с ним рушится и основанная на этом заблуждении устрашающая власть духовенства, и государство с полным правом завладевает собственностью, присвоенной церковью, а именно землей, подаренной ей по завещаниям. Правда, ленники существовавшего до этого времени института могут на основании своего права потребовать, чтобы им не наносился ущерб на протяжении всей их жизни.

Даже пожертвования на вечные времена в пользу бедных людей или учебных заведений, поскольку они имеют определенный, начертанный пожертвователем характер согласно его идее, не могут быть основаны навечно, и участок земли не может быть навсегда отягощен ими; государство должно иметь право свободно распоряжаться ими в соответствии с потребностями времени.— Что трудно бывает провести эту идею

==299

повсеместно (например, иногда бедные студенты должны восполнять недостаточность благотворительного школьного фонда нищенством, исполняя [на улицах] песни), это не должно никого удивлять; ведь более щедрый пожертвователь, но в то же время и с более честолюбивыми намерениями не хочет, чтобы кто-либо другой вносил в это дело изменения в соответствии со своими понятиями, а желает, чтобы он сделался бессмертным. Однако это не меняет сути самого дела, а также права и даже обязанности государства изменить любое пожертвование, если оно мешает поддержанию и прогрессу государства; таким образом, подобные пожертвования никогда нельзя рассматривать как утвержденные навечно.

Если дворянство страны даже при монархическом, а не аристократическом строе бывает дозволенным на определенное время и необходимым в силу определенных обстоятельств институтом, все же ни в коем случае нельзя утверждать, что это сословие может быть основано навечно и что глава государства не правомочен полностью отменить привилегии этого сословия или что, в случае когда он это делает, он отнимает у (благородных) подданных [их] свое, принадлежащее им по наследству. Дворянство — это временное, освященное авторитетом государства цеховое товарищество, которое должно приспосабливаться к обстоятельствам времени и не должно ущемлять столь долго отодвигавшееся на задний план всеобщее право человека.— В самом деле, ранг дворянина в государстве не только зависит от самого строя, но и составляет всего лишь его акциденцию, что возможно лишь благодаря присущности [его] государству (дворянин, как таковой, мыслим только в государстве, но не в естественном состоянии). Следовательно, если государство изменяет свой строй, то тот, кто от этого теряет свой титул и свои преимущества, не может сказать, что у него отнимают [его] свое, так как он мог называть это своим только при условии неизменности прежней формы

К оглавлению

==300

государства, а государство имеет право изменить свою форму (например, преобразоваться в республику).— Итак, ни одна сословная организация и никакая привилегия носить знаки ее отличия не дают вечного права на такое владение.

D

Что же касается, наконец, пожертвования в виде майоратов, когда помещик предписывает по завещанию, чтобы в последовательном ряду наследников владельцем поместья (Gutsherr) всегда становился самый старшин в семье (по аналогии с государственным строем наследственной монархии, где таковым бывает государь [Landesherr]), то такого рода пожертвование не только может быть в любое время упразднено с согласия всех родственников со стороны отца, не только не может существовать вечно, как если бы право наследования было тесно связано с землей, и не только нельзя сказать, будто отмена его есть нарушение пожертвования и воли пожертвователя,— но и здесь государство имеет право и даже обязано при постепенном накоплении причин для его собственного преобразования не давать вновь возродиться такой федеративной системе своих подданных, напоминающих в данном случае вице-королей (по аналогии с монархами и сатрапами), если эта система себя изжила.

Заключение

Под конец господин рецензент делает еще следующее замечание, касающееся изложенных под рубрикой «Публичное право» идей, «относительно которых,— как он говорит,— место не позволяет мне здесь высказаться»: «Насколько нам известно, еще ни один философ не признавал самого парадоксального из всех парадоксальных положений, [а именно] что одна лишь идея верховной власти должна меня заставить повиноваться каждому, кто объявит себя моим господином, как своему господину, не спрашивая о том, кто дал

==301

ему право мне приказывать. Неужели это одно и то же: повиноваться верховной власти и главе [ее] и считать a priori своим господином то или иное лицо, чье существование не дано даже a priori?» — Ну, допустим, что здесь имеется парадоксальность, но, надеюсь, при более тщательном рассмотрении нельзя будет уличить [нас] по крайней мере в гетеродоксии; напротив, пусть проницательный и мягко осуждающий основательный рецензент (который, несмотря на то что находит указанное место предосудительным, «считает эти метафизические начала учения о праве в целом полезными для науки») не пожалеет о том, что он взялся защитить их как заслуживающие по крайней мере повторного исследования от упрямых и поверхностных критических замечаний других.

Мое положение, которое оспаривается как предосудительное, следующее: тому, кто обладает верховной повелевающей и законодательной властью над народом, должно повиноваться, и притом столь юридически безусловно, что наказуемо уже одно стремление публично доискиваться, на каком основании она была приобретена, иначе говоря, ставить под сомнение это основание, дабы оспорить его при возможной его недостаточности; повинуйтесь правительству, имеющему над вами власть (во всем, что не противоречит внутренне моральному),— это категорический императив.— Но разум рецензента восстает, кажется, не только против самого этого принципа, который в основу права кладет факт (завладение) как условие, но и того, что одна лишь идея верховной власти над народом заставляет меня, принадлежащего к этому народу, без предварительного исследования повиноваться присвоенному праву (учение о праве, § 49).

Любой факт есть предмет в явлении (чувств); напротив, то, что может быть представлено только чистым разумом, что должно быть причислено к идеям, адекватно которым не может быть дан в опыте ни один предмет,— а таково совершенное правовое устройство у людей — это вещь в себе.

Итак, если существует народ, объединенный законами под верховной властью, то он дан как предмет

==302