Часть 3.

избавиться от насмешек. Но если мы сами будем спотыкаться на каждом шагу, то, думаю я, нам придется, смирившись, довериться своему рассуждению — пусть оно кидает и вертит нас, словно пловцов, как ему вздумается. Итак, слушай, какой еще выход я нахожу для нас в наших поисках.

Т е э т е т. Говори же.

С о к р а т. Я не стал бы утверждать, что мы были правы, согласившись, будто невозможно кому-то известное представлять себе неизвестным и таким образом обмануться. Напротив, некоторым образом это возможно. b

Т е э т е т. Не имеешь ли ты в виду того, что я и тогда еще подозревал, когда мы говорили, что бывает нечто в таком роде: я, зная Сократа, но видя издали другого, незнакомого мне человека, принимаю его за Сократа, которого я знаю. В таких вот случаях бывает то, о чем ты говоришь.

С о к р а т. Вот потому-то не отказаться ли нам от этого [предположения], поскольку оно заставляет нас не знать того, что мы знаем?

Т е э т е т. Ну что ж, давай откажемся.

С о к р а т. И давай будем исходить не из этого предположения, а из другого, и, может быть, нам улыбнется удача, а может быть, и наоборот. Однако мы очутились в таком положении, когда приходится прощупать наше рассуждение со всех сторон. Смотри же, дело ли я говорю. Может ли тот, кто прежде чего-то не знал, научиться этому впоследствии?

Т е э т е т. Конечно, может.

С о к р а т. А затем и другому и третьему?

Т е э т е т. Почему бы и нет?

С о к р а т. Так вот, чтобы попять меня, вообрази, что в наших душах есть восковая дощечка; у кого-то она побольше, у кого-то поменьше, у одного — из более чистого воска, у другого — из более грязного или у некоторых он более жесткий, а у других помягче, но есть у кого а и в меру.

Т е э т е т. Вообразил.

С о к р а т. Скажем теперь, что это дар матери Муз, Мнемосины 52, и, подкладывая его под наши ощущения и мысли, мы делаем в нем оттиск того, что хотим запомнить из виденного, слышанного или самими нами придуманного, как бы оставляя на нем отпечатки перстней. И то, что застывает в этом воске, мы помним и знаем,

251

пока сохраняется изображение этого, когда же оно стиe рается или нет уже места для новых отпечатков, тогда мы забываем и больше уже не знаем.

Т е э т е т. Пусть так.

С о к р а т. Стало быть, знающий это и рассматривающий что-то из того, что он видит и слышит, может ли таким вот образом составить себе ложное мнение?

Т е э т е т. Каким же это?

С о к р а т. Принимая известное иной раз за известное, иной раз за неизвестное. Ведь прежде мы плохо сделали, признав это невозможным.

Т е э т е т. Как же ты это объясняешь теперь? 192

С о к р а т. По поводу этого надо дать следующее объяснение, определив, что невозможно: [1] зная что-то и имея в душе соответствующий отпечаток, но не ощущая этого, принять это за нечто другое, что ты также знаешь и отпечаток чего имеешь, но что ты не ощущаешь; [2] известное принять за то, чего не знаешь и отпечатка чего не имеешь; [3] неизвестное принять за неизвестное; [4] неизвестное принять за известное; [5] ощущаемое принять за другое ощущаемое; [6] ощущаемое принять I, за что-то неощущаемое; [7] неощущаемое принять за неощущаемое; [8] неощущаемое принять за ощущаемое; [9] известное и ощущаемое и имеющее соответствующий ощущению знак считать другим известным, ощущаемым и имеющим соответствующий ощущению знак; это еще более невозможно, чем все прежнее,— если только это бывает; [10] известное и ощущаемое, имея правильный отпечаток, принять за [другое] известное, равно как [11] известное и ощущаемое, при тех же условиях, принять за [другое] ощущаемое; [12] неизвестное e и неощущаемое принять за [другое] неизвестное и неощущаемое; [13] неизвестное и неощущаемое принять за неизвестное; [14] неизвестное и неощущаемое принять за неощущаемое. Все это отличается невозможностью в каждом таком случае иметь ложное мнение. Остаются только вот какие случаи, если где-то это бывает возможным.

Т е э т е т. Какие же? Разве что из них я пойму тебя скорее. Пока что я не поспеваю за тобой.

С о к р а т. Случаи, когда то, что знаешь, принимаешь за нечто другое из того, что знаешь и ощущаешь; либо неизвестное, но ощущаемое, или же и известное и ощуd щаемое за другое известное и ощущаемое.

Т е э т е т. Теперь я еще больше отстал от тебя.

252

С о к р а т, Тогда вот что выслушай еще раз. Зная Феодора и внутренне помня, каков он, и зная таким же образом Теэтета, разве не могу я иной раз видеть вас самих, а иногда и нет, иной раз прикасаться к вам, а когда-то — нет, либо слышать или же ощущать другим каким-нибудь чувством, а иной раз не иметь от вас никакого ощущения, однако при этом помнить и ничуть не хуже вас про себя знать?

Т е э т е т . Разумеется. e

С о к р а т. Итак, из того, что я хочу объяснить, прежде всего усвой, что можно не ощущать известного, равно как и ощущать.

Т е э т е т. Верно.

С о к р а т. Стало быть, и неизвестное часто можно не ощущать, но часто — только ощущать.

Т е э т е т. Возможно и это.

С о к р а т. Смотри же, не станет ли теперь понятнее. Сократ знаком и с Феодором, и с Теэтетом, но не видит 193 ни одного из них и не получает другого какого-либо от них ощущения. При этом он никогда не мог бы внутренне себе представить, что Теэтет — это Феодор. Дело я говорю или нет?

Т е э т е т. Ты прав.

С о к р а т. Итак, это было первое из того, о чем я говорил.

Т е э т е т. Да, первое.

С о к р а т. Теперь второе: зная одного из вас, а другого — не зная и не ощущая ни того ни другого, я никогда не счел бы того, кого знаю, тем, кого не знаю.

Т е э т е т. Правильно.

С о к р а т. В-третьих, не зная и не ощущая ни одного b из вас, я не счел бы одного из мне неизвестных за другого мне неизвестного. Проследи так же все остальное, как бы прослушав это заново, и ни в одном из этих случаев я никогда не составлю себе ложного мнения о тебе или о Феодоре, независимо от того, знаю или не знаю я обоих или одного знаю, а другого — нет. И так же с ощущениями, если только ты за мной поспеваешь.

Т е э т е т. Поспеваю.

С о к р а т. Итак, остается следующее: ложное мнение бывает в том случае, когда, зная и тебя, и Феодора, имея на той знакомой нам восковой дощечке как бы отпе с чатки ваших перстней, но недостаточно отчетливо видя вас обоих издали, я стараюсь придать каждому его знак

253

в соответствии с моим зрительным ощущением и приспособить его к старому следу, чтобы таким образом получилось узнавание. И если мне это не удается, и, как, обуваясь, путают башмаки, так же и я зрительное ощущение от каждого из них прикладываю к чужому знаку или, а как в зеркале, путаю правое и левое и ошибаюсь, тогда-то и получается заблуждение, а тем самым — ложное мнение.

Т е э т е т. Похоже на то, Сократ. Диву даюсь, как ты толкуешь свойство [ложного] мнения.

С о к р а т. И еще вот. Я знаю обоих, а одного из них вдобавок еще ощущаю, другого же — нет; в этом случае я провожу узнавание не в соответствии с ощущением,— об этом я говорил недавно, и тогда ты не понимал.

Т е э т е т. Да, тогда я не понимал.

С о к р а т. Я же говорил о том, что, зная и ощущая е одного и проводя его узнавание в соответствии с получаемым от него ощущением, никто не примет его за кого-то из тех, кого он знает и ощущает и чье узнавание он тоже проводит в соответствии с ощущением. Так ли было?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Оставался же тот случай, о котором мы толкуем теперь, говоря, что ложное мнение появляется 194 тогда, когда, зная и видя обоих или ощущая их другим каким-либо ощущением, кто-то распределяет знаки обоих не в соответствии с ощущениями, но, как плохой стрелок, не попадает в цель и ошибается; это и называется, стало быть, ложным мнением.

Т е э т е т. Похоже на то.

С о к р а т. Итак, когда для одного из знаков ощущение налицо, а для другого — нет, знак же отсутствующего ощущения прилаживается к тому ощущению, которое присутствует, все это обманывает разум. Одним словом, по поводу неизвестного и никогда не ощущавшегося не b может быть, видимо, ни обмана, ни ложного мнения, ежели только теперь мы рассуждаем здраво. Что же касается известного и ощущаемого, то в нем самом вращается и кружится мнение, становясь истинным или ложным: то, что прямо и непосредственно сопоставляет отпечатлеваемое и уже бывший отпечаток,— это истинное мнение, а криво и косвенно — ложное.

Т е э т е т. Ну разве это не прекрасное рассуждение, Сократ? с

С о к р а т. Еще не то скажешь, когда услышишь

254

следующее. Ведь иметь истинное мнение — прекрасно, а заблуждаться — постыдно.

Т е э т е т. А как же иначе?

С о к р а т. И вот что, как говорят, происходит отсюда. Если в чьей-то душе воск глубок, обилен, гладок и достаточно размят, то проникающее сюда через ощущения отпечатывается в этом, как говорил Гомер, сердце души, а «сердце»53 у Гомера не случайно звучит почти так же, как воск, и возникающие у таких людей знаки бывают чистыми, довольно глубокими и тем d самым долговечными. Как раз эти люди лучше всего поддаются обучению, и у них же наилучшая память, они не смешивают знаки ощущений и всегда имеют истинное мнение. Ведь отпечатки их четки, свободно расположены, и они быстро распределяют их соответственно существующему (так это называют), и этих людей ;зовут мудрецами. Или тебе это не по душе?

Т е э т е т. Чрезвычайно по душе.

С о к р а т. Когда же это сердце, которое воспел наш е премудрый поэт, космато 54 или когда оно грязно и не из чистого воска и либо слишком рыхло, либо твердо, то у кого оно рыхлое, те хоть и понятливы, но оказываются забывчивыми, те же, у кого твердое,— наоборот; у кого же воск негладкий, шершаво-каменистый, смешанный с землей и навозом, у тех получаются неясные отпечатки. Неясны они и у тех, у кого жесткие восковые дощечки, ибо в них нет глубины, и у тех, у кого они чересчур мягки, ибо отпечатки, растекаясь, становятся неразборчивыми. Если же ко всему тому у кого-то еще и маленькая душонка, то, тесно наползая один на другой, они становятся еще того неразборчивее. Все эти люди бывают склонны к ложному мнению. Ибо когда они что-то видят, слышат или обдумывают, они, медлительные, не в силах к каждому быстро отнести ему соответствующее и, распределяя неправильно, по большей части и видят, и слышат, и мыслят превратно. Про таких говорят, что они заблуждаются относительно существующего, и называют их неучами.

Т е э т е т. Ты прав, как никто, Сократ. b

С о к р а т. Итак, скажем ли мы, что у нас бывают ложные мнения?

Т е э т е т. Решительно.

С о к р а т. А истинные тоже?

Т е э т е т. И истинные.

С о к р а т. Итак, будем считать, что мы пришли к до-

255

статочно твердому соглашению и у нас, безусловно, бывают оба этих мнения?

Т е э т е т. В высшей степени так.

С о к р а т. Пожалуй, страшно, Теэтет, и поистине неприятно быть праздным болтуном.

Т е э т е т. Как так? К чему ты это сказал?

e С о к р а т. Досадуя на свою тупость и порядочную болтливость. Ну как еще это можно назвать, когда кто-то и так и этак растягивает свои рассуждения и по лености не может ни принять хоть одно, ни от него отказаться?

Т е э т е т. Да, но тебе-то на что досадовать?

С о к р а т. Я не только досадую, но и боюсь, что не сумею отчитаться, если кто-то спросит меня: «Сократ, ты нашел, что ложное мнение возникает не от взаимодействия ощущений и не в мыслях самих по себе, но от d соприкосновения ощущения с мыслью?» Полагаю, я с самодовольным видом подтвержу это, как некое прекрасное открытие, сделанное нами.

Т е э т е т. Мне, по крайней мере, кажется, Сократ, что ничего постыдного в только что изложенном нет.

С о к р а т. «Значит, ты утверждаешь,— скажет он,— что человека, которого мы только мыслим, но не видим, мы никогда не сочтем лошадью, которую в свою очередь мы тоже не видим и не осязаем, и никак иначе не ощущаем, а только мыслим?» Я думаю, мне придется согласиться.

Т е э т е т. И правильно сделаешь.

e С о к р а т. «Что же,— скажет он,— одиннадцать, которое всего только кем-то мыслится, никогда нельзя будет счесть за двенадцать, которое тоже лишь мыслится?» Давай-ка отвечай!

Т е э т е т. Но я отвечу, что, когда видишь или осязаешь, можно принять одиннадцать за двенадцать, но мысленно такое представление об этих числах невозможно.

С о к р а т. Что же? Думаешь, если кто-то будет pac196 сматривать про себя пять и семь,— не воображать себе пять и семь человек или что-то еще в этом роде, но рассматривать сами числа пять и семь, которые, как мы говорили, суть знаки, запечатленные на дощечке из воска, и по поводу которых нельзя составить себе ложного представления,— так вот, спрашивая себя, сколько же это будет вместе, какой-то человек, подумавши, скажет, что одиннадцать, а какой-то — что двенадцать? Или все и подумают и скажут, что двенадцать?

256

Т е э т е т. Клянусь Зевсом, нет! Многие скажут, что одиннадцать. Если же кто-то будет рассматривать боль- b шие числа, то и ошибка будет больше. Ведь ты, я думаю, скорее говоришь о всяком числе.

С о к р а т. Ты правильно думаешь. И заметь, тогда происходит вот что: те самые оттиснутые в воске двенадцать принимаются за одиннадцать.

Т е э т е т. Пожалуй, так.

С о к р а т. Итак, не возвращаемся ли мы к прежнему рассуждению? Ведь испытывающий нечто известное принимает это за другое, также известное, а это, как мы говорили, невозможно; так мы и вынуждены были признать, что ложного мнения не бывает, чтобы не застав- с лять одного и того же человека одновременно и знать и не знать одно и то же.

Т е э т е т. Ты совершенно прав.

С о к р а т. Итак, нужно объявить, что ложное мнение — это нечто иное, нежели отход мысли от ощущения. Иначе мы никогда не заблуждались бы в области мысли как таковой. А так получается, что либо не бывает ложного мнения, либо можно не знать известного. Что из этого ты выбираешь?

Т е э т е т. Трудный выбор ты предлагаешь, Сократ.

С о к р а т. Однако боюсь, наше рассуждение не до d пускает ни того ни другого. Впрочем, надо дерзать до конца: что, если нам отбросить стыд?

Т е э т е т. Каким образом?

С о к р а т. Пожелав ответить, что такое есть знание.

Т е э т е т. Что же в этом бесстыдного?

С о к р а т. Тебе, как видно, и невдомек, что с самого начала наше рассуждение было поиском знания; ведь мы не знали,- что это такое.

Т е э т е т. Нет, я понимаю.

С о к р а т. А по-твоему, это не бесстыдство, не зная знания, объяснять, что значит «знать»? Дело в том, Теэтет, что мы давно уже нарушаем чистоту рассужде е ния. Уже тысячу раз мы повторили: «познаём» и «не познаём», «знаем» или «не знаем», как будто бы понимая друг друга, а меж тем, что такое знание, мы так еще и не узнали. Если хочешь, то и теперь, в этот самый миг, мы опять употребляем слова «не знать» и «понимать», как будто бы уместно ими пользоваться, когда именно знания-то мы и лишены.

Т е э т е т. Но каким образом ты будешь рассуждать, Сократ, избегая этих слов?

257

197 С о к р а т. Никаким, пока я — это я. Если бы я был завзятым спорщиком или если бы такой муж здесь присутствовал, то и он приказал бы нам избегать этого и упрекнул бы меня за мои речи. Но поскольку мы люди маленькие, то хочешь, я возьму на себя смелость сказать, что такое «знать»? Мне кажется, какая-то польза в этом была бы.

Т е э т е т. Ради Зевса, отважься. Даже если ты и не воздержишься от тех слов, то все равно получишь полное прощение.

С о к р а т. Итак, слыхал ли ты, как теперь толкуют это самое «знать»?

Т е э т е т. Может быть, и слыхал, однако сейчас не припоминаю.

b Сократ. Говорят, что это значит «обладать знанием».

Т е э т е т. Верно.

С о к р а т. Значит, мы не много изменим, если скажем «приобретать знание»?

Т е э т е т. А чем, по-твоему, второе отличается от первого?

С о к р а т. Возможно, ничем. Однако выслушай, что мне здесь представляется, и проверь вместе со мной.

Т е э т е т. Если только смогу.

С о к р а т. Мне кажется все же, что «обладание» и «приобретение» — не одно и то же. Например, если кто-то, купив плащ и будучи его владельцем, не носит его, то мы не сказали бы, что он им обладает, но сказали бы, что он его приобрел.

Т е э т е т. Верно.

с С о к р а т. Смотри же, может ли приобретший знание не иметь его? Например, если кто-нибудь, наловив диких птиц, голубей или других, стал бы кормить их дома, содержа в голубятне, ведь в известном смысле можно было бы сказать, что он всегда ими обладает, поскольку он их приобрел. Не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. В другом же смысле он не обладает ни одной [из пойманных] птиц, но лишь властен когда угодно подойти, поймать любую, подержать и снова отd пустить, поскольку в домашней ограде он сделал их ручными. И он может делать так столько раз, сколько ему вздумается.

Т е э т е т. Это так.

С о к р а т. Опять-таки, как прежде мы водрузили в

258

душе неведомо какое восковое сооружение, так и теперь давай еще раз построим в каждой душе нечто вроде голубятни для всевозможных птиц, где одни будут жить стаями отдельно от других, другие же либо небольшими стайками, либо поодиночке, летая среди остальных как придется.

Т е э т е т. Считай, что построили. И что же дальше? о

С о к р а т. Следует сказать, что, пока мы дети, эта клетка бывает пустой — ведь под птицами я разумею знания, тот же, кто приобрел знание, запирает его в эту ограду, и мы скажем, что он выучил или нашел предмет, к которому относилось это знание, и что в этом-то знание и состоит.

Т е э т е т. Пусть будет так.

С о к р а т. Впоследствии, когда вздумается, он опять 198 ловит знание и, поймавши, держит, а потом снова отпускает,— смотри сам, какими это нужно назвать словами: теми же, что и раньше, когда он приобретал [знание] , или другими. И вот откуда ты яснее постигнешь, что я имею в виду. Ведь арифметику ты относишь к искусствам?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Предположи, что арифметика — это охота за всевозможными знаниями четного и нечетного.

Т е э т е т. Предположил.

С о к р а т. С помощью своего искусства тот, кто его

передает, думаю я, и сам держит прирученными знани

чисел, и обучает им других. b

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И передающего [знания] мы называем учителем, принимающего их — учеником, а содержащего приобретенные [знания] в своей голубятне — знатоком?

Т е э т е т. Именно так.

С о к р а т. Обрати же внимание на то, что из этого следует. Не тот ли знаток арифметики, кто знает все числа? Ведь в душе у него присутствуют знания всех чисел.

Т е э т е т. Ну и что?

С о к р а т. Значит, в любое время он может либо про с себя пересчитывать эти числа, либо сосчитать какие-то внешние предметы, поскольку они имеют число?

Т е э т е т. А как же иначе?

С о к р а т. И мы предположим, что считать — это не что иное, как смотреть, какое число может получиться?

259

Т е э т е т. Так

С о к р а т. Значит, кто исследует то, что знает, кажется как бы незнающим, а мы уже договорились, что он знает все числа. Тебе случалось слышать о подобных несообразностях?

Т е э т е т. О, да.

d С о к р а т. В нашем сравнении с приобретением и охотой за голубями мы говорили, что охота была двоякая: до приобретения с целью приобрести и после приобретения, чтобы взять в руки и подержать то, что давно уже приобретено. Не так ли и знаток имеет те знания и знает то, что он давно уже изучил, и может снова изучить то же самое, вновь схватывая и удерживая в руках знание каждой вещи, которое он давно приобрел, но не имел в своем разуме наготове?

Теэтет. Правильно.

е С о к р а т. Только что я тебя спрашивал, каким выражением нужно воспользоваться, говоря о тех случаях, когда знаток арифметики, собираясь считать, а знаток грамматики — читать, вновь стал бы узнавать ©т себя, знающего, то, что он знает?

Т е э т е т. Но это нелепо, Сократ.

С о к р а т. Но можем ли мы сказать, что он читает 193 или считает неизвестное, если признаем, что он знает все буквы и любое число?

Т е э т е т. Да и это бестолково.

С о к р а т. Не хочешь ли ты, чтобы мы сказали, что нам дела нет до того, куда заблагорассудится кому потащить слова «знать» и «учиться», коль скоро мы определили, что одно дело — приобретать знания, а другое — ими обладать? И не утверждаем ли мы, что невозможно, чтобы кто-то не приобрел того, что он приобрел, так что никогда уже не может получиться, что кто-то не знает того, что он знает, ложное же мнение, напротив, составить себе об этом возможно. Дело в том, что можно и не b иметь какого-то знания и, охотясь за порхающими вокруг знаниями, по ошибке принять одно за другое. Так например, можно принять одиннадцать за двенадцать, поймав у себя самого знание одиннадцати вместо двенадцати, как дикого голубя вместо ручного.

Т е э т е т. Твои слова не лишены смысла.

С о к р а т. Когда ты схватываешь то, что собирался схватить, тогда ты не ошибаешься и имеешь мнение о существующем, так? Значит, бывает истинное мнение с и ложное и ничто из того, на что мы досадовали прежде,

260

не становится нам поперек дороги. Пожалуй, ты со мной согласишься. Или как ты поступишь?

Т е э т е т. Соглашусь.

Сократ. Ну что ж, от одного мы избавились: от незнания известного. Ведь приобретенное остается приобретенным, заблуждаемся мы или нет. Однако более страшным кажется мне другое.

Т е э т е т. Что же?

Сократ. Возникновение ложного мнения от подмены знаний.

Т е э т е т. Как это?

Сократ. Прежде всего так, что имеющий знание & о чем-то не ведает этого не по неведению, а из-за своего знания. Затем бывает, что одно представляется другим, а другое — первым. И разве не получится страшная бессмыслица, когда при наличии знания душе ничего не известно и все неведомо? Ничто не мешает заключить на этом основании, что при неведении можно знать, а при слепоте — видеть, коль скоро знание заставляет кого-то не знать.

Т е э т е т. Но может быть, нехорошо, Сократ, что e только знания представляли мы себе в виде птиц,— нужно было и незнания пустить летать вместе с ними в душе, и тогда охотящийся схватывал бы то знание, то незнание одного и того же; ложное представлял бы себе с помощью незнания, а с помощью знания — истинное.

С о к р а т. Ну как не похвалить тебя, Теэтет! Однако посмотри еще раз, что ты сказал, и пусть будет так, как ты говоришь: схвативший незнание будет, по-твоему, 200 мнить ложно. Не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Он, конечно, не будет считать, что он ложно мнит.

Т е э т е т. Как это?

С о к р а т. Наоборот, он будет считать, что его мнение истинно, и как знаток будет распоряжаться тем, в чем он заблуждается.

Т е э т е т. Именно так.

С о к р а т. Стало быть, он будет считать, что поймал и имеет знание, а не незнание.

Т е э т е т. Ясно.

С о к р а т. Итак, после долгого пути мы вернулись в прежний тупик. И тот наш изобличитель скажет со смехом: «Почтеннейшие, разве тот, кто знает и то и дру- b гое, и знание и незнание,— разве он примет одно извест-

261

кое за другое, также известное? Или не знающий ни того ни другого разве представит себе одно неизвестное вместо другого? Или зная одно, но не зная другого, разве примет он известное за неизвестное? Или неизвестное он сочтет за известное? Или вы опять мне скажете, что бывают в свою очередь знания знаний и незнаний, которые он приобрел и содержит в каких-то там с смехотворных голубятнях или восковых слепках и знает их с тех пор, как приобрел, даже если и не имеет их наготове в душе? И таким образом вы неизбежно будете тысячу раз возвращаться к одному и тому же, не делая ни шагу вперед». Что же мы ответим на это, Теэтет?

Т е э т е т. Но клянусь Зевсом, Сократ, я не знаю, что сказать.

С о к р а т. Разве не справедливо, дитя мое, упрекает он нас в этой речи, указывая, что неправильно исследовать ложное мнение раньше, чем знание, отложив это J последнее в сторону? А ведь нельзя познать первое, пока еще недостаточно понятно, что же есть знание.

Т е э т е т. Сейчас, Сократ, необходимо согласиться с твоими словами.

С о к р а т. Итак, пусть кто-то еще раз сначала спросит: что есть знание? Ведь мы пока не отказываемся от этого вопроса?

Т е э т е т. Вовсе нет, если только ты не отказываешься.

С о к р а т. Скажи, как нам лучше всего отвечать, чтобы меньше противоречить самим себе?

o Т е э т е т. Как мы прежде пытались, Сократ. Ничего другого я не вижу.

С о к р а т. А как это было?

Т е э т е т. Сказать, что знание — это истинное мнение. По крайней мере, истинное мнение безошибочно, и то, что с ним связано, бывает прекрасным и благим.

С о к р а т. Переводя кого-нибудь вброд, Теэтет, проводник говорит: «Река сама покажет» 55. Так и здесь если мы продолжим исследование, то само искомое по 201 ходу дела откроет нам возникающие препятствия, если же мы будем стоять на месте, мы ничего не узнаем.

Т е э т е т. Ты прав. Давай посмотрим дальше.

С о к р а т. Итак, это не требует долгого рассмотрения, поскольку есть целое искусство, которое указывает тебе, что знание вовсе не есть истинное мнение.

Т е э т е т. Как? И что же это за искусство?

С о к р а т. Искусство величайших мудрецов, кото-

262

рых называют риторами и знатоками законов. Дело в том, что они своим искусством не поучают, но, убеждая, внушают то мнение, которое им угодно. Или ты почитаешь их такими великими учителями, что не успеет ь утечь вся вода, как они досконально изложат всю истину тем, кто не присутствовал в то время, когда кого-то грабили или еще как-то притесняли?

Т е э т е т. Я вовсе этого не думаю; но они убеждают.

Сократ. А убеждать — не значит ли это, по-твоему, внушить мнение?

Теэтет. Как же иначе?

Сократ. Разве не бывает, что судьи, убежденные, что знать что-либо можно, только если ты видел это сам, иначе же — нет, в то же время судят об этом по слуху, получив истинное мнение, но без знания? При этом с убеждение их правильно, если они справедливо судят.

Теэтет. Разумеется.

Сократ. По крайней мере, мой милый, если бы истинное мнение и знание были одним и тем же, то без знания даже самый проницательный судья не вынес бы правильного решения. На самом же деле, видимо, это разные вещи.

Знание не есть правильное мнение с объяснением

Теэтет. Сейчас я вспомнил, Сократ, то, что слышал от кого-то, но потом забыл: он говорил, что знание — это истинное мнение с объяснением, а мнение без объяснения находится за пределами знания a. Что не имеет объяснения, то непознаваемо — так он это называл,— а то, что его имеет, познаваемо.

Сократ. Ты прекрасно говоришь. Но скажи, как он различал это познаваемое и непознаваемое — одно ли и то же слышали об этом ты и я.

Теэтет. Но я не знаю, восстановлю ли я это в памяти. Вот если бы говорил кто-то другой, мне сдается, я мог бы следить за ним.

Сократ. Ну что же, слушай мой сон вместо своего. Мне сдается, я тоже слышал от каких-то людей, что именно те первоначала, из которых состоим мы и все е прочее, не поддаются объяснению. Каждое из них само по себе можно только назвать, но добавить к этому ничего нельзя — ни того, что оно есть, ни того, что его нет. Ибо в таком случае ему приписывалось бы бытие или не- 202 бытие, а здесь нельзя привносить ничего, коль скоро высказываются только о нем одном и к нему не подходит ни «само», ни «то», ни «каждое», ни «одно», ни «это»,

263

ни многое другое в том же роде. Ведь все эти распространенные слова, хотя и применяются ко всему, все же отличаются от того, к чему они прилагаются. Если бы это первоначало можно было выразить и оно имело бы свой внутренний смысл, его надо было бы выражать без посторонней помощи. На самом же деле ни одно ь из этих начал невозможно объяснить, поскольку им дано только называться, носить какое-то имя. А вот состоящие из этих первоначал вещи и сами представляют собою некое переплетение, и имена их, также переплетаясь, образуют объяснение, сущность которого, как известно, в сплетении имен. Таким образом, эти начала необъяснимы и непознаваемы, они лишь ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступно истинному мнению. Поэтому, если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без объяснения, его душа с владеет истиной, но не знанием этой вещи; ведь кто не может дать или получить объяснение чего-то, тот этого не знает. Получивший же объяснение может все это познать и в конце концов иметь это в качестве знания. Так ли рассказывали тебе это сновидение или иначе?

Теэтет. В точности так.

Сократ. Значит, тебе нравится утверждение, что истинное мнение с объяснением есть знание?

Теэтет. Положительно нравится.

d Сократ. В таком случае, Теэтет, мы в этот день и час завладели тем, в поисках чего толпы мудрецов давно состарились, прежде чем это найти?

Теэтет. По-моему, Сократ, то, что мы высказали, прекрасно.

Сократ. Похоже, что это так. Ибо какое может быть знание без объяснения и правильного мнения? Впрочем, кое-что в сказанном мне не нравится.

Теэтет. Что именно?

Сократ. То, что с виду сказано наиболее складно: е что-де начала непознаваемы, а род сложенного познаваем.

Теэтет. Разве это неправильно?

Сократ. Это еще нужно узнать. А заложниками того, что мы сказали, будут у нас примеры, которыми пользовался тот, кто все это говорил.

Теэтет. Какие же?

Сократ. Буквы и слоги письма. Или, по-твоему, не их имел в виду говоривший то, о чем мы толкуем?

Теэтет. Нет, именно их.

264

Сократ. Давай-ка проверим их снова, более того, гоз проверим самих себя — так или не так мы обучились грамоте. Прежде всего: слоги поддаются объяснению, а буквы необъяснимы?

Т е э т е т. Пожалуй, да.

Сократ. Вот и мне так кажется. Поэтому, если кто-то спросит о первом слоге «Сократ», вот так: «Теэтет, скажи, что такое „Со"?», что ты ответишь?

Теэтет. Что это сигма и омега.

Сократ. Это и есть твое объяснение слога?

Теэтет. Да, именно.

Сократ. Тогда дай такое же объяснение сигмы. b

Теэтет. Но разве можно назвать начала начал? Ведь сигма, Сократ, совсем безгласная, это какой-то шум, род свиста в гортани. А вот бета в свою очередь — это и не звук, и не шум, да и большинство букв тоже. Поэтому очень хорошо сказано, что они необъяснимы. Из них только семь наиболее отчетливых имеют звучание 56 — смысла же не имеет пи одна.

Сократ. Что же, мой друг, здесь мы достигли относительно знания ясности.

Теэтет. По-видимому.

Сократ. Итак, мы правильно указали, что буква с непознаваема, а слог — познаваем?

Теэтет. По крайней мере, похоже на то.

С о к р а т. А скажи, за слог мы принимаем две буквы или когда их больше двух, то все? Или же одну какую-то идею, возникающую при их сложении?

Теэтет. Мне кажется, все вместе.

Сократ. Взгляни же на эти две: сигму и омегу. Обе составлдют первый слог моего имени. Разве не это знает тот, кто знает этот слог?

Теэтет. Как же иначе? b

Сократ. Значит, он знает сигму и омегу?

Теэтет. Да.

Сократ. Как же так? Каждую из двух он не знает и, не зная ни одной, вдруг узнает обе?

Теэтет. Но это совсем не имеет смысла, Сократ.

Сократ. Но если необходимо узнать каждую из двух, коль скоро кто-то собирается узнать обе, то необходимо предварительно узнать все буквы J , чтобы потом узнать слог, и, таким образом, наше великолепное рассуждение ускользает из рук.

Теэтет. И совсем неожиданно. e

Сократ. Значит, плохо мы его стерегли. Ведь, по-

265

жалуй, следовало бы за слог принять не [совокупность] букв, а какой-то возникающий из них единый зримый вид, имеющий свою собственную единую идею, отличную от букв.

Т е э т е т. Разумеется. И скорее всего, это более вероятно, чем первое.

Сократ. Давай же не будем малодушно предавать это великое и возвышенное учение.

Т е э т е т. Давай не будем.

Сократ. И, как мы только что сказали, пусть одна 204 возникшая из сложения отдельных букв идея и будет слогом, как в письме, так и во всем прочем.

Т е э т е т. Разумеется.

Сократ. Поэтому частей у нее быть не должно.

Теэтет. Почему?

Сократ. Потому что если есть части, то целое неизбежно есть совокупность этих частей. Или ты возникающее из частей целое толкуешь как единый вид, отличный от совокупности частей?

Теэтет. Я — да.

Сократ. А всё и целое, по-твоему,— одно и то же b или разное?

Теэтет. Мне это не ясно, но раз уж ты велишь отвечать с усердием, то рискну сказать, что разное.

Сократ. Твое усердие правильно, Теэтет, а вот правилен ли ответ — нужно посмотреть.

Теэтет. Конечно, нужно.

Сократ. Итак, по теперешнему рассуждению, целое отличается от всего?

Теэтет. Да.

Сократ. А есть ли различие между всем и совокупностью [частей]? Например, когда мы говорим: «один, два, три, четыре, пять, шесты», или «дважды три, с трижды два», или «четыре и два; три, два и один»,— называем ли мы во всех случаях одно и то же или разные вещи?

Теэтет. Одно и то же.

Сократ. Отличное от шести?

Теэтет. Нет.

Сократ. Стало быть, каждое из сочетаний вместе давало шесть?

Теэтет. Да.

Сократ. Но, называя совокупность [частей], разве мы не называем всё?

Теэтет. Непременно.

266

Сократ. Иначе говоря, это не что иное, как шесть?

Т е э т е т. Не что иное.

Сократ. Значит, для того, что состоит из чисел, л названия «всё» и «всё вместе» означают одно и то же?

Т е э т е т. Очевидно.

Сократ. Мы можем сказать об этом так: число, обозначающее плетр, и самый плетр тождественны. Не правда ли?

Т е эт е т. Да.

Сократ. То же но стадии?

Т е э т е т. Да.

Сократ. И о численности войска и самом войске? И подобным же образом обо всем остальном? Ибо все число составляет всю суть каждой вещи.

Т еэтет. Да.

Сократ. А числа каждой вещи — это не что иное,

как ее части?

Т еэтет. Не что иное.

Сократ. Но все, что имеет части, и есть совокупность частей?

Т е э т е т. Очевидно.

Сократ. Но можно признать, что совокупность частей и есть всё, коль скоро все число будет всем.

Т е э т е т. Так.

Сократ. Значит, целое не есть совокупность частей, иначе, будучи совокупностью частей, оно было бы всем.

Т еэтет. Видимо, нет.

Сократ. Но часть, как таковая, есть ли она часть чего-то другого, а не целого?

Т е э т е т. Она часть всего.

Сократ. Ты храбро отбиваешься, Теэтет. Но если 2оа это всё ничего не потеряло, то оно и останется этим же всем?

Теэтет. Непременно.

Сократ. А целое не есть ли то же самое, если у него нигде ничего не отнято? Если же у чего-нибудь что-то отнято, то оно не есть ни всё, ни целое, поскольку они тождественны и из одного и того же происходят.

Теэтет. Теперь мне кажется, что всё и целое ничем друг от друга не отличаются.

Сократ. Итак, мы говорили, что там, где есть части, целое и всё будут совокупностью частей.

Теэтет. Вот именно.

Сократ. Вернемся к тому, что я недавно хотел по-

267

казать. Если слог не то же, что буквы, то и эти буквы ь неизбежно не будут его частями, иначе он был бы тождествен своим буквам и познаваем в той же степени, что они?

Т е э т ет. Так.

Сократ. Значит, во избежание этого мы считали его отличным от них?

Т е э т е т. Да.

Сократ. Что же? Если буквы — не части слога, то можешь ли ты указать какие-то другие части слога, которые не были бы буквами?

Т е э т е т. Никоим образом, Сократ. Если уж признавать какие-то части слога, то смешно, отбросив одни начала, отправляться в поиски за другими, с Сократ. Разумеется, Теэтет. Согласно этому нашему рассуждению, слог, видимо, есть какая-то единая, не имеющая частей идея.

Теэтет. Видимо.

Сократ. Помнишь, мой друг, как немного раньше мы одобрили и приняли положение, что первоначала, из которых состоит все прочее, необъяснимы, поскольку каждое из них само по себе частей не имеет, и неправильно было бы прилагать к нему слова «есть» или «это», как отличные от него и ему чуждые? Именно эта причина и делает их необъяснимыми и непознаваемыми.

Теэтет. Помню.

b Сократ. И есть ли здесь другая какая-нибудь причина, кроме той, что эти первоначала просты и неделимы? Я, по крайней мере, не вижу другой причины.

Теэтет. Кажется, другой и нет.

Сократ. Так не относится ли и слог к тому же виду, коль скоро он не имеет частей и есть единая идея?

Теэтет. Безусловно, относится.

Сократ. Значит, если слог есть совокупность букв и представляет собой нечто целое, буквы же — его части, то одинаково познаваемы и выразимы будут и слоги и буквы, коль скоро совокупность частей оказалась тождественной целому, е Теэтет. Да, именно.

Сократ. Если же слог един и неделим, то одинаково неопределимы и непознаваемы будут слог и буква. Ибо одна и та же причина приведет к одинаковому результату.

Теэтет. Ничего не могу возразить.

Сократ. Следовательно, мы не согласились бы,

268

если бы кто-нибудь утверждал, что слог познаваем и выразим, а буква — наоборот?

Теэтет. Нет, если мы будем верны нашему рассуждению.

Сократ. А с другой стороны? Не примешь ли ты гов скорее противоположное утверждение, правоту которого ты мог осознать, обучаясь грамоте?

Т е э т е т. Какое именно?

Сократ. Ведь, обучаясь, ты только и делал, что старался различить каждую букву самое по себе на взгляд и на слух, чтобы при чтении и письме тебя не затрудняло их расположение?

Т е э т е т. Ты говоришь сущую правду.

Сократ. А в совершенстве обучиться у кифариста разве не значило для тебя уметь следить за каждым зву- ь ком и определять, от какой струны он исходит? А что звуки — буквы музыки, это всякий согласится повторить.

Т е э т е т. Не иначе.

Сократ. И если бы на основании постигнутых нами букв и слогов нужно было судить о прочих, то мы сказали бы, что род букв дает гораздо более ясное познание и более основательное, чем слоги, и позволяет достичь совершенства в любом виде учения. И если бы кто-то утверждал, что слог познаваем, а буква по своей природе непознаваема, то мы подумали бы, что он волей-неволей впадает в детство.

Т е э т е т. Несомненно.

Сократ. Здесь, мне кажется, можно было бы при- с вести и другие доказательства. Но как бы нам не забыть об исходном- утверждении. Рассмотрим, что это, собственно, значит: объяснение вместе с истинным мнением оказывается совершенным знанием.

Т е э т е т. Это следует рассмотреть.

Сократ. Скажи, что можно было бы подразумевать под объяснением? Сдается мне, что речь идет об одном из трех.

Т е э т е т. Из каких же трех?

Сократ. Первое, пожалуй, вот что: [объяснять— а значит] выражать свою мысль звуками с помощью глаголов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде отражается в потоке, изливающемся из уст. Или объяснение представляется тебе иначе?

Т е э т е т. Мне — так. По крайней мере, про действующего так мы говорим: он объясняет.

269

Сократ. Значит, всякий может это делать быстрее или медленнее — показывать, что он мнит по поводу каждой вещи, коль скоро он не глух и не нем от рождения. Таким образом, сколько людей ни имеет правильное е мнение, все они обнаруживают это посредством объяснения, и ни у кого еще правильное мнение не возникло помимо знания.

Т е э т е т. Ты прав.

Сократ. Не будем же легкомысленно осуждать того, кто предложил рассматривать знание так, как мы теперь это делаем, за то, что он будто бы ничего не сказал. Ведь может статься, он имел в виду совсем не это, но то, что на вопрос о каждой вещи можно дать ответ при гот помощи начал.

Теэтет. Что ты имеешь в виду, Сократ?

Сократ. Например, Гесиод говорит, что в повозке сто деревянных частей 58. Я не в состоянии их назвать, да и ты, я думаю, тоже. Но достаточно и того, если на вопрос, что такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов, поручни, ярмо.

Теэтет. Вполне достаточно.

Сократ. А может быть, он нашел бы нас смешны-ь ми, если бы на вопрос о твоем имени мы стали выговаривать его по складам и, хотя мы имеем о нем верное представление и произношение, сочли бы себя знатоками грамматики, располагающими грамматически точным объяснением имени Теэтета. Ведь нельзя говорить о чем-либо со знанием дела, прежде чем не определишь каждую вещь при помощи начал, имея при этом истинное мнение, как это было уже сказано раньше.

Теэтет. Да, это было сказано.

Сократ. Так и о повозке мы имеем правильное мнение, но лишь тот, кто способен уяснить ее сущность с помощью ста частей, присоединивши [к мнению] и это умение, присоединяет к истинному мнению объяснение и вместо имеющего мнение становится искусным знатоком сущности повозки, определив целое с помощью начал.

Теэтет. И ты находишь это благом, Сократ?

Сократ. Только если и ты так находишь, мой друг, и если ты допускаешь, что описание каждой вещи с помощью начал [букв] и есть ее объяснение, а описание по слогам или еще большими частями — отсутствие а такового. Но подтверди это, чтобы мы вместе подвергли это рассмотрению.

270