Проблема единого и многого и решение ее Платоном. (Гайденко П.П.)

П.П. Гайденко

Проблема единого и многого и решение ее Платоном.

Итак, перед Платоном стоит антиномия. Тезис ее сформулирован элеатами: истинно то, что тождественно самому себе, а тождественное себе не может не изменяться, ни возникать и исчезать, ни двигаться, ни члениться на части - оно может только быть и быть тождественным себе. Тезис элеатов, если его выразить формально - логически, свелся бы следовательно, к закону тождества: А есть А.

Платон полностью согласен с элеатами в том, что без наличия чего-то самотождественного (т.е., иначе говоря без принципа тождества) невозможно никакое познание. "...Не допуская постоянно тождественной себе идеи каждой из существующих вещей, он (человек) не найдет, куда направить свою мысль, и тем самым уничтожит всякую возможность рассуждения" (1).

Но тут возникает другое соображение - антитезис, сформулированный софистами: то, что в состоянии познать человек, не может быть тождественно самому себе, ибо самотождественного - это то, что отнесено только к себе самому, а то, что мы называем познанием, есть отнесение познаваемого к субъекту познания. Значит, для того чтобы предмет был познаваемым, нужно, чтобы он был отнесен не к самому себе, а к познающему субъекту (2). Если выразить эту мысль на языке Платона, то надо сказать: то, что может быть познано, есть всегда другое (а не тождественное).

Стало быть, мы имеем два несовместимых утверждения: чтобы было возможно познание, нужно, чтобы предмет был тождественным себе и в то же время чтобы он не был тождественным себе- другими словами, нужно, чтобы он был отнесен только к самому себе и чтобы он был отнесен только к другому - познающему субъекту.

Эта же самая антиномия может быть сформулирована и по-другому, для понимания языка Платона мы должны рассмотреть и эту ее формулировку. Тождественное самому себе, а стало быть, неизменное, вечное, неделимое и т. д. бытие предмета не может быть дано среди явлений чувственного мира и должно быть вынесено за пределы последнего. Это бытие Платон называет идеей.

Вопрос о возможности познания этой идеи (или этих идей) этой возможности ее "ступить в отношение с познающим субъектом, ставится в этом случае как вопрос о том, как идея может быть связана с чувственным миром в каком отношении с чувственным миром она может находиться. Как может нечто самотождественно вступить в контакт с чем-нибудь, кроме себя самого если оно вступит в этот контакт, то оно уже не будет самотождественным, неделимым, неизменным и т. д.; но если оно не вступит в этот контакт, то мир чувственный окажется совершенно непричастен ему и само оно станет совершенно недоступным познанию. Платон формулирует эту антиномию с максимальной остротой (3).

Поскольку идея есть нечто едино, а соответствующих вещей, т.е. чувственных воплощений этой идеи, будет множество, то отношения между идеальным и чувственным - это отношение между единым и многим.

Таким образом, полемика между элеатами и пифагорейцами по вопросу о едином и многом вновь возрождается у Платона, обогащенная еще одним аспектом, которого не было ранее, а именно аспектом гносеологическим.

Онтологически эта проблема формулируется так: как может единое быть предметом познания? Ведь, оказываясь познаваемым, оно вступает в контакт с познающим, а значит перестает быть единым. А всеобщая, т.е. логическая формулировка этого вопроса такова: как может быть единое - может ли - быть многим?

С наибольшей полнотой эта проблема рассмотрена в диалоге "Парменид", Не случайно эта проблема является вершиной логической мысли Платона. Форма, в какой Платон рассматривает этот вопрос, сама по себе очень интересна. Он строит свое рассуждение по тому же принципу, по какому строится косвенное доказательство в "Началах" Евклида, а именно: он принимает определенное допущение и показывает, какие выводы следуют из этого допущения.

Гипотеза I. "Если есть единое, то может быть ли оно многим?" (4). Ясно, что ответ должен быть отрицательным: единое - это единое, оно не может быть многим. А коль скоро мы приняли тезис, то мы должны согласиться, что

а) единое но может иметь частой, а значит, но может быть целым, ибо целое - это то, что имеет части;

б) не имея частей, оно не может иметь ни начала, ни конца, ни середины, а поскольку начало и конец - предел каждой вещи, то единое - беспредельно, а также лишено всяких очертаний;

в) не имея частей, единое также не может находиться ни в самом себе, ни в другом; ибо, находясь в другом, оно охватывалось бы этим другим и касалось его многими своими частями; а находясь в себе, оно окружило бы само себя и таким образом раздвоилось бы на окружающее и окружаемое; следовательно, единое находится нигде, т. е. иначе говоря, нигде не находится;

г) опять-таки из-за отсутствия в нем частей единое не могло бы ни покоиться, ни двигаться, ни изменяться - в силу тех же аргументов;

д) самое парадоксальное, что единое, как показывает Платон, "не может быть тождественным ни иному, ни самому себе и, с другой стороны, отличным от самого себя или от иного" .

То что единое не может ни быть отличным от себя, ни быть тождественным иному, это понятно; ведь оно имеет только одно определение - быть единым, а для того чтобы быть тождественным иному (или отличным от себя), оно должно соотнестись с другим, но никакого соотношения быть не может, пока дано только одно определение - единость. Всякое соотношение есть уже введение чего-то другого, а значит, несовместимо с исходной посылкой.

Но почему же единое не может быть тождественным самому себе? Потому что природа единого, говорит Платон не та же, что природа тождественного: "Если бы единое тождественное ничем не отличались, то всякий раз, как что-либо становилось бы тождественным, оно делалось бы единым и, становясь единым, делалось бы тождественным"(5).

Мы можем истолковать это объяснение Платона в том смысле что понятие тождественности предполагает акт соотнесении, сравнения двух предметов, т. е. определенное действие сознания, в то время как единое условие возможности всего остального, в том числе и тождественного.

Далее Платон доказывает, что единое не может быть не равным, не неравным себе (ибо для измерения необходима мера, отличная от измеряемого); оно не может быть причастно времени, ибо оно не имеет частей, а потому не может не "становиться", ни быть в прошлом, настоящем и будущем (7).

Таким образом, исходя из допущения единого, Платон получил парадоксальный вывод, что единого не существует. Если допустить, единое само по себе, исключающее многое, то такое единое есть ничто: "Не существует не имени, ни слова для него, ни знания о нем, ни чувственного его восприятия, ни мнения" (9).

Характерно, что у Платона онтологическая характеристика совпадает с гносеологической: единое, взятое само по себе не только не может быть познано, но его и не существует; "ни имени, ни слова" не существует для него потому, что для него нет и бытия (10). Это очень примечательное тождество - тождество бытия и знания. Единое, дорого ость именно этот предикат - предикат бытия, оказывается сразу в другом положении, чем единое, ли Ценное этого атрибута. По тем самым Платон переходит к другой гипотезе.

Гипотеза II. Единое существует (11). "Итак, утверждаем мы, если единое существует, надо принять следствия, вытекающее из единого, какие бы они не были". (12)

Рассмотрим вкратце этот второй круг рассуждения (13). Его суть заключается в том, что теперь единое имеет предикат; этот предикат - бытие (14). Самое главное здесь в том, что бытие как предикат единого не тождественно самому единому, а потому, когда мы говорим "единое есть", мы тем самым произносим суждение: "А есть В", ибо если единое - А, то бытие - это не просто связка "есть" (15), а это именно другое, чем единое, а значит, это - В. Вот как Платон формулирует это важнейшее положение: "Итак, должно существовать бытие единого, не тождественное с единым, ибо иначе это бытие не было бы бытием единого, и единое не было бы причастно ему, но было бы все равно что сказать "единое существует" или "единое едино". Теперь же мы исходим не из предположения, "единое едино", но из предположения "единое существует" (16).

Собственно, здесь уже все сказано; дальнейшее рассуждение только эксплицирует, выявляет то, что уже заключено в этой посылке Платона. А заключено в ней утверждение, что единое - не то же, что бытие; "единое" и "бытие" - это уже не одно, а два; а там, где налицо два, уже совершен переход, выход за пределы одного, единого; там где два, уже возможно много; двойка у Платона не случайно выступает как начало множественности. Если появилось первое суждение: А есть В, то тем самым уже даны и все остальные: А есть С, А есть D и т. д. Главное - выйти за пределы "А есть А", и этот выход Платон осуществляет говоря: единое существует или единое причастно бытию.

Постулировав, что "единое существует", Платон тем самым получил первую систему. Она, правда, еще очень простая, в ней связаны между собой всего два члена: "единое"' - "бытие", и она может быть названа "существующее единое". Но как бы ни была проста и элементарна эта система, она уже содержит в себе принцип построения любой самой сложной системы, в которой может быть огромное множество членов, т. е. на языке Платона, частей (17). После того как "единое существующее" предстало как целое, "частями" которого являются "единое" и "бытие" ход мысли Платона, только что прослеженный нами, пойдет как бы в обратном порядке.

"Итак, если бытие и единое различны, то единое отлично от бытия не потому, что оно - единое, равно как и бытие есть что-то иное сравнительно с единым не потому, что оно - бытие, но они различны между собою в силу иного и различного" (18).

Как понять это рассуждение? Платон хочет сказать, что единое отлично от бытия не потому, что оно единое, а потому, что оно выступает в Системе "единое бытие", или "бытийствующее единое" т. е. в силу соединения с бытием как другим, чем само единое. Только так мы можем понять слова, что бытие и единое различны между собой в силу иного. Благодаря их соотнесенности, через которую единое вступает в отношение, появляется новое определение самого единого; оно есть иное.

Если, далее, "единое существующее" есть система, то она представляет собой целое, а "единое" и "бытие" - ее части; таким образом, в отличие от первой гипотезы, когда мы исходили из предпосылки "единое - едино", мы теперь можем говорить применительно к существующему единому о целом и его частях. А поскольку каждая из этих частей не стоит особняком, а есть часть целого, имя которому - "единое существующее", то каждая из частей причастив другой: единое не может быть без бытия как своей "части", а бытие - без единого. "Следовательно,-рассуждает Платон,-каждая из этих частей в свою очередь содержит и единое и бытие, и любая часть опять-таки образуется по крайней мере из двух частей; и на том же основании все, чему предстоит стать частью, всегда точно таким же образом будет иметь обе эти части (19), ибо единое всегда содержит бытие, а бытие - единое, так что оно неизбежно никогда не бывает единым, коль скоро оно всегда становится двумя. Что ж, существующее единое не представляет ли собой, таким образом, бесконечное множество?"(20)

Следовательно, достаточно единому вступить в первое отношение, т. е. получить первый предикат - бытия, как образуется система из двух членов, которая, в сущности, уже содержит в себе систему из любого множества членов. Ибо два или, как говорит Платон в других диалогах, "неопределенная двоица" есть начало множественности. Где есть два, там всегда есть единое и иное, или, как сказали бы мы, единое и его отношение, а отношение имеет ту особенность, что оно порождает множественность.

Как образно говорит Платон, "единое, раздробленное бытием представляет собой огромное и беспредельное множество" (21). Единое может оставаться единым только при условии, что его не существует. Если же оно существует, то оно - многое.

Теперь, вслед за Платоном, перейдем к следующему определению системы "существующее единое". Оно, как мы уже знаем, есть и целое, и части. Взятое в качестве целого единое охватывает части; чтобы охватывать, оно должно быть ограниченным, хотя в качестве частей (т.е. со стороны своей множественности) оно бесконечно. "Существующее единое есть, надо полагать, одновременно и единое, и многое, и целое, и части, и ограниченное, и количественно бесконечное" (22).

В качестве целого единое должно иметь части - начало середину и конец; значит, оно причастно к какой-нибудь фигуре, "прямолинейной, круглой или смешанной" - обладая этими свойствами, оно (23) находится и в себе самом и в другом: "...поскольку единое - это целое, оно находится в другом, а поскольку оно совокупность всех частей - в себе самом" (24).

Как уже видно из приведенного рассуждения, единое будет иметь противоположные определения; если его брать как целое - одни, а если как части - другие. Единое оказывается, таким, образом, и тождественным себе и нетождественным, равным себе и равным другому, больше себя самого (как объемлющее себя) и меньше (как объемлемое) - значит, единое "и равно, и больше, и меньше самого себя и другого" (25). Теперь очевидно также что-единое будет причастно времени, хотя тут налицо будут противоположные определения: "...единое, с одной стороны, и есть и становится и старше и моложе себя самого и другого, а с другой - не есть и не становится ни старше, ни моложе себя самого и другого" (26).

И все другое оттого, что единое соотнесено с другим, а именно с бытием. Оказывается, быть это значит быть соотнесенным с другим, если мы хотим выразить бытие на языке мышления. Поэтому только единое, может быть соотнесено с другим. Платон очень хорошо показывает именно эту последовательность: соотнесенность единого с другим есть предпосылка его познаваемости. В силу того, что единому присущи все вышеперечисленные предикаты, -"поэтому, пишет Платон, - возможно нечто для него и его и это нечто было, есть будет. Возможно значит, его познание, и мнение о нем, и чувственное его восприятие" (27).

Так завершается второй круг рассуждения. В качестве предпосылки Платон выдвинул утверждение: единое существует. В результате оказалось, что в этом случае единое имеет противоположное определения, ибо с самого начала положение "единое существует" раскрывается как положение "единое есть многое". Но при этом следует еще один существенный вывод: единое познаваемо, если оно есть многое, т.е. если оно имеет предикат бытия.

Однако на этом размышление Платона еще не завершаются. Он предпринимает новую попытку: посмотреть какие выводы последуют из тех же самых посылок для иного, а не для единого.

Гипотеза III. Вот посылка третьего рассуждения: "Не рассмотреть ли теперь, что испытывает другое, если единое существует?" (28).

Какие заключения вытекают для другого, если налицо система -"существующее единое"? Другое определяется как неединое (иначе оно не было бы другим); но поскольку оно должно быть понято исходя из характера "отнесенного единого", а единое отнесено ни к чему более, как к другому, то понятно, что другое тоже будет отнесено к единому, т.е. они оба будут друг другу причастны. Но нас здесь эта причастность интересует с точки зрения судьбы другого. Что означает она для этого другого?

Как "другое", говорит Платон, оно должно быть отлично от самого единого. Единое - едино, значит, другое должно иметь части (т. с. быть многим). Но части в свою очередь не могут существовать, если нет целого, частями которого они являются. Часть не может быть частью многого - так выражает эту мысль Платон (29), иначе она и частью не будет, а станет чем-то беспредельным: ведь часть - это тоже что-то определенное, что-то одно, а значит она причастна единому: "Части тоже необходимо причастны единому. Ведь если каждая из них есть часть, то тем самым "быть каждым" означает быть отдельным, обособленным от другого и существующим само по себе..." (30).

Итак, если налицо система "существующее единое", то другое должно быть причастно единому и, как причастное, само должно быть целым и иметь части. Но поскольку оно при этом все-таки - другое, то это его определение несет с собой и свойство, противоположное тому, которое вытекает из его причастности единому. Это свойство- множественность. Всмотримся в эту множественность в тот именно момент (или с той именно стороны), в какой она не причастна единому.

"А что если мы пожелаем мысленно отделить от этого множества самое меньшее, что только возможно, это отделенное, поскольку и оно не причастно единому, не окажется ли неизбежно множеством, а не единым?" (31) Значит, множественное "в тот момент, когда оно не причастно единому", представляет собой нечто весьма своеобразное: какую бы малую "часть" его мы ни взяли, она сама рассыпается, растекается на бесконечно многие "части", а потому ее даже нельзя назвать частью, ее вообще никак нельзя ни назвать, ни обозначить, кроме как беспредельностью, текучестью или, как ее еще характеризует Платон, "природой многого". То, что не причастно единому, не есть вообще "нечто", для него нет слова, нет "логоса", оно - алогично, неназываемо и неуловимо. "Если постоянно рассматривать таким образом иную природу идеи саму по себе, то сколько бы ни сосредоточивать на ней внимание она всегда окажется количественно беспредельной" (32).

Какой же вывод для другого следует из допущения, что "единое существует"? Аналогичный тому, какой мы получили из этой посылки для единого, а именно, что другому присущи противоположные определения: "Другое - неединое - как оказывается, таково, что если сочетать его с единым, то в нем возникает нечто иное, что и создает им предел в отношении друг друга, тогда как природа иного сама по себе - беспредельность" (33). Определения "другого" потому и будут противоположны, что одни из них вытекают из его отличности от единого, а другие - из его причастности единому: "Поскольку... [другое] обладает свойствами быть ограниченным и быть беспредельным, эти свойства противоположны друг другу" (34).

Но при этом, как мы уже знаем, другое является познаваемым; наличие противоположных свойств - не препятствие для познания, а условие его, поскольку это наличие вытекает из отнесенности различных моментов, из принципа отношения, простейшей формой которого является любое суждение: А есть В.

Проверка второго круга рассуждения подтвердила его правильность: выводы для другого - те же, что и выводы для единого.

Гипотеза IV. В четвертой гипотезе - та же посылка, что и в первой, только выводы снова должны быть сделаны не для единого, а для другого. "Если есть единое (35), что должно испытывать другое? (36).

Поскольку здесь единое берется как таковое, вне всяких определений, постольку у него нет никаких отношений, а значит, между ним и другим нет никакого посредствующего начала, они не находятся внутри одной системы. Платон это формулирует так: "Нет ничего отличного от них, и чем единое и другое могли бы находиться вместе" (37). Единое, взятое безотносительно, т. е. не наделенное атрибутом бытия, как мы уже знаем из первого круга рассуждений, не имеет никаких частей; к тому, у чего нет частей, ничто не может быть причастным. Другое, не причастное единому, не является ни единым (что само собой понятно), ни многим: ведь, как мы уже знаем, чтобы быть многим, оно тоже нуждается в причастности к единому. Оно в этом случае вообще лишено каких бы то ни было определений, что вполне понятно, поскольку все определения предполагают отнесенность, а ее здесь быть не может.

Вслед за Платоном мы рассмотрели четыре разные гипотезы и проследили, какие заключения из них вытекают. Все четыре имели в качестве общей посылки допущение, что единое есть, хотя это есть и понималось в разном смысле.

Оставшиеся четыре гипотезы имеют другую общую посылку: единого не существует. Платон прослеживает, какие выводы вытекают из несуществования единого:

а) для самого единого по отношению к многому (38);

б) для самого единого по отношению к самому себе (39) ;

в) для многого по отношению к единому (40);

г) для многого по отношению к многому (41).

Гипотеза V. В первом, на наш взгляд наиболее трудном для анализа рассуждении, Платон доказывает, что если единое не существует, но мы о нем как о несуществующем все же ведем речь, а стало быть, приписываем единому некоторый предикат - пусть даже этим предикатом будет несуществование, то мы опять-таки получаем простейшую систему: "несуществующее единое". А это значит, что единое имеет предикат и, стало быть, получает все определения, которые имеет единое, когда оно наделено предикатом "бытия". Более того, самое интересное в этом рассуждении Платона состоит в том, что несуществующее единое "каким-то образом должно быть причастно и бытию" - иначе мы о ном вообще ничего не могли бы сказать (42).

Это соображение Платона проливает свет и на предшествующие его рассуждения. В каком же смысле, в самом деле, можно утверждать, что несуществующее единое причастно бытию? Разве это не абсурдное утверждение?

Нам кажется, что это утверждение Платона может быть истолковано следующим образом. Если мы вообще можем приписать единому какой-либо предикат - будь то существование или несуществование, то мы тем самым ставим его в определенную связь с чем-то другим, чем оно само. Наличие такой связи является первейшим условием того, чтобы мы вообще могли о нем что-то сказать, т. е. познать его: ведь и познание, и называние словом - это на греческом языке передается термином "логос".

Значит, независимо от того, приписываем ли мы единому предикат "бытия" или "небытия", но если мы какой-то из них приписываем, т. е. произносим суждение "А есть В", то тем самым мы это знаем, раз об этом говорим И в этом смысле - и только в этом - несуществующее единое "каким-то образом причастно бытию".

А вот когда мы говорим "единое есть" в смысле "единое есть единое", "А есть А", то в этом случае, хотя мы и не говорим, что "единое не существует", в результате экспликации содержания тезиса "единое есть единое" мы приходим к выводу, что о нем вообще ничего нельзя знать, ничего нельзя сказать и что оно, следовательно, непричастно бытию. И это потому, что оно определено с самого начала как лишенное всякого отношения.

Гипотеза VI. В этом втором случае тоже постулируется несуществование единого, но в другом смысле: в смысле отсутствия у единого какого бы то ни было предиката Это - отрицательная форма того же самого допущения которое в положительной форме дано в самом первом рассуждении: "единое есть (единое)". Выводы из этого допущения поэтому те же, что и выводы из первой гипотезы: о несуществующем едином ничего нельзя высказать, "несуществующее единое ничего не претерпевает" (43).

Гипотеза VII. "Обсудим еще, каким должно быть иное, если единое но существует" (44). В этом случае "не-сущоствованно" единого пони мается в том же смысле, как и в рассуждении (а), где Платон исходил из системы "несуществующее единое". Иное, стало быть, соотнесено с несуществующим единым и определено этим соотнесением. Но в этой системе - "несуществующее единое" - положение с "иным" существенно отличается от того, которое мы описали в системе "существующее единое". Поскольку иное соотнесено, то в принципе мы о нем можем говорить, но поскольку оно соотнесено с несуществующим единым (45), то мы о нем можем говорить лишь неопределенно: наше суждение о нем будет бесконечным, оно будет суждением типа "А есть не В".

Какие же характеристики в результате этого получает иное?

"...Любые [члены другого] взаимно другие, как множества; они не могут быть взаимно другими, как единицы, ибо единого не существует. Любое скопление их беспредельно количественно; даже если кто-нибудь возьмет кажущееся самым малым, то и оно, только что представлявшееся одним, вдруг, как при сновидении, кажется многим и из ничтожно малого превращается в огромное по сравнению с частями, получающимися в результате его дробления" (46).

Таким образом, по Платону, ситуация, которую демонстрировал Зенон, доказывая невозможность множества возникает в том случае, если многое соотносится с несуществующим единым. В этом случае недостает того начала благодаря которому множество приобретает характер определенного числа, а каждый член этого множества оказывается далее неделимым единством. Запомним этот вывод, он очень важен"?

Итак, если многое соотнесено с "несуществующим единым", то оно приобретает те черты текучести, или, как сегодня часто говорят, "брезжущего смысла", когда невозможно остановиться ни на чем определенном, твердом, ограниченном".

Гипотеза VIII. Наконец, последний случай: "Чем должно быть иное, если единое не существует?" (47).- Теперь несуществование берется в том же смысле, как и в гипотезе VI, а именно: единое вообще никак не отнесено к другому, не отнесено даже и как несуществующее. Какие выводы тогда следуют для иного? Раз нет никакой отнесенности, то понятно, что мыслить многое здесь вообще невозможно. Это заключительное рассуждение полностью повторяет начало диалога: там мы тоже имели дело с безотносительным единым.

"...Если единое не существует, то ничто из иного не может мыслиться ни как одно, ни как многое, потому что без единого мыслить многое невозможно... Если единое не существует, то и иное не существует и его нельзя мыслить ни как единое, ни как многое" (48). Значит, если многое соотнесено с несуществующим единым, то его можно мыслить, о нем можно говорить, хотя оно и будет неопределенным; но если многое вообще не соотнесено с единым, то о нем ничего нельзя сказать, а это равносильно тому, что его нет. Свой диалог Платон заключает следующими словами Парменида: "Не правильно ли будет сказать в общем: если единое не существует, то ничего не существует?-

" Т. е. даже для того, чтобы мыслить множество как беспредельное, текучее, неуловимое, все же нужно соотносить его с единым, хотя и несуществующим. Эту мысль Платона хорошо усвоила античная философия, прежде всего Аристотель. Он пишет по поводу "беспредельного": "... ничто беспредельное не может иметь бытия; а если и не так, во всяком случае существо беспредельного как такое) не беспредельно" (Метафизика, II, 2). Аристотель здесь говорит о том же, что и Платон: чтобы мыслить беспредельное, нужно как-то ухватить его, определить с помощью чего-то, что само не может быть беспредельным.

Итак, если многое соотнесено с "несуществующим единым", то оно приобретает то черты текучести, или, как сегодня часто говорят, "брезжущего смысла", когда невозможно остановиться ни на чем определенном, твердом, ограниченном (49).

Гипотеза VIII. Наконец, последний случай: "Чем должно быть иное, если единое не существует?" (50).- Теперь несуществование берется в том же смысле, как и в гипотезе VI, а именно: единое вообще никак не отнесено к другому, не отнесено даже и как несуществующее. Какие выводы тогда следуют для иного? Раз нет никакой отнесенности, то понятно, что мыслить многое здесь вообще невозможно. Это заключительное рассуждение полностью повторяет начало диалога: там мы тоже имели дело с безотносительным единым.

"...Если единое не существует, то ничто из иного не может мыслиться ни как одно, ни как многое, потому что без единого мыслить многое невозможно... Если единое не существует, то и иное не существует и его нельзя мыслить ни как единое, ни как многое" (51). Значит, если многое соотнесено с несуществующи м единым, то его можно мыслить, о нем можно говорить, хотя оно и будет неопределенным; но если многое вообще не соотнесено с единым, то о нем ничего нельзя сказать, а это равносильно тому, что его нет. Свой диалог Платон заключает следующими словами Парменида: "Не правильно ли будет сказать в общем: если единое не существует, то ничего не существует?--

Совершенно правильно",- отвечает его молодой собеседник (52).

Иными слогами, все живот единым: если не его утверждением, то его отрицанием, если не положительной, то отрицательной связью с ним.

Диалог "Парменид" имеет огромное значение с точки зрения логико-философского обоснования античной науки. В этом диалоге Платон дал образец своей диалектики (53). Каким способом ведет Платон свое рассуждение? Как мы уже упоминали, оп применяет здесь особый метод какого мы не встречали ни у кого из его предшественников за исключением разве что элеатов, а именно: он принимает определенное допущение, или гипотеза и затем прослеживает, какие утверждения следуют из этой гипотезы. Этот метод получил впоследствии название гипотетико - дедуктивного, и значение его для развития науки трудно переоценить (54).

Именно Платон, как видим, был первым, кто применил этот метод- его дальнейшей логической разработкой мы обязаны Аристотелю, а его применением к математике - обязаны современным Платону математикам: Архиту, Евдоксу и др. Во всяком случае, способ доказательства, который пользуется Евклид в "Началах", построен потому же образцу: делается определенное допущение на основе принятых аксиом и постулатов, а затем показывается, какие следствия должны вытекать из этого допущения.

Но применение этого метода у Платона и Евклида, как мы покажем ниже, осуществляется по-разному, что хорошо демонстрирует сам Платон, однако схема, которой сам пользуются, одна и та же.

Соотнесенность едкого и многого,

или системный характер идеального мира.

В диалоге "Парменид" Платон разрешает антиномию, поставленную перед научно-философской мыслью элеатами и софистами. Антиномия эта, как мы помним, формулировалась так:

Тезис элеатов: истинно (и соответственно познаваемо) только то, что тождественно самому себе (55);

Антитезис софистов: познаваемо и соответственно истинно только то, что не тождественно себе, не отнесено к себе, а отнесено к другому - познающему субъекту поэтому всякая истина относительна.

Как решает эту антиномию Платон? Он, как мы видели, показывает, что условием познания (и не только познания, но, что важно, и самого бытия) единого является его соотнесенность с другим; а другое единого есть многое И наоборот: условием познаваемости (и существования) многого является его соотнесенность с единым без этого многое превращается в беспредельное (апейрон) и становится не только непознаваемым, но и не сущим (Платон, как мы знаем, часто называет беспредельное небытием, "ничем").

Так одновременно решаются оба вопроса: онтологический - как может единое стать многим, т. е. идея воплотиться в чувственный мир, и гносеологический - как может единое быть предметом познания, поскольку познание предполагает отнесение единого и себе тождественного к другому - субъекту знания.

Ответ гласит: единое есть многое, если оно мыслится соотнесенным с другим; а если его так не мыслить то его вообще невозможно мыслить.

При этом необходимо иметь в виду, что эта соотнесенность есть характеристика именно самих идей Платон подчеркивает, что именно в силу того, что в умопостигаемом мире идеи соотнесены друг с другом, что именно в логическом плане единое есть многое, они могут быть соотнесены и с чувственными вещами и становятся предметом познания. Платон предлагает обосновывать соотнесенность эмпирического мира с миром идеи соотнесенностью идей между собой. Соотнесенность логосов определяет собой причастность к ним вещей и проистекающую из этой причастности взаимную связь, соотнесенность уже и самих пещей.

Эту свою основополагающую мысль Платой поясняет следующим образом: "Если кто примется показывать тождество единого и многого в таких предметах, как камни, бревна и т. д., то мы скажем, что он приводит нам примеры многого и единого, но не доказывает ни того, что единое множественно, из того, что многое едино, и в его словах нет ничего удивительного, но есть лишь то, с чем все мы могли бы согласиться. Если же кто-то сделает то, о чем я только что говорил, то есть сначала установит раздельность и обособленность идей самих по себе, таких, как подобие и неподобие, множественность и единичность, покой к движение, и тому подобных, а затем докажет, что они могут смешиваться между собой и разобщаться, вот тогда, Зенон, я буду приятно изумлен. Твои рассуждения я нахожу смело разработанными, однако... гораздо более я изумился бы в том случае, если бы кто мог показать, что то же самое затруднение всевозможным способом пронизывает самые идеи, и, как вы проследили его в видимых вещах, так же точно можно обнаружить его в вещах, постигаемых с помощью рассуждения" (56). Не случайно Платон здесь устами Сократа задает вопрос именно Зенону. Это и в самом деле тот пункт, в котором Платон пересматривает учение элеатов. У элеатов ведь единое выступает как начало ни с чем не соотнесенное, а потому противоположное многому, т. е. миру чувственному. Чувственный же мир для них противоречив, ибо в нем вещи "соединяются и разобщаются" одновременно. Платон же показывает, что это "соединение и разобщение", т. е. единство противоположностей, свойственно и миру умопостигаемому (т. е. тому, что элеаты называют "единым") и что лишь благодаря этому единое может быть и именуемым, и познаваемым. Если же его рассматривать так, как того требуют Парменид и Зенон, то оно будет вообще непознаваемым и безымянным, а значит, несуществующим.

Платон, таким образом, ставит идеи к отношение одна к другой и показывает, что только единство многого, т. е. система, составляет сущность умопостигаемого мира и она есть то, что может существовать и быть познаваемо.

Описывая метод, примененный им в диалоге "Парменид", Платон говорит о том, что разум здесь пользуется гипотезами, предположениями для того, чтобы постигнуть высшее начало: "Достигнув его (начала, которое ужо не гипотетично.) и придерживаясь всего, с чем оно связано, он (разум) приходит затем к заключению, вовсе не пользуясь ничем чувственным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и его выводы относятся только к ним" (57).

Необходимо обратить внимание еще на один момент. Мы уже отмечали в ходе анализа диалога "Парменид", что Платон нигде не отрывает акт понимания, познания, от акта называния, именования. То, что невозможно воплотить в речи, в слове, является алогичным, т. е. непознаваемым. Естественно поэтому, что анализ познавательных структур у Платона неотделим от анализа речи; структуры языка - это основные логические структуры мысли.

Нам представляется в этой связи вполне вероятным допущение, что тот способ рассмотрения соотношения единого и многого, который мы находим в диалогах Платона впервые возник в греческой науке при анализе языка, т. е. у софистов. Не случайно же именно софисты были первыми греческими грамматиками и филологами; возможно, именно они и раскрыли ту парадоксальную природу слова и предложения, которую впоследствии до конца выявил Платон. На тот факт, что именно анализ языка дал толчок к исследованию природы мышления как соотнесения единого и многого, указывает следующий отрывок из диалога "Филеб". "Мы утверждаем,- говорит Сократ,- что тождество единства и множества, обусловленное речью, есть всюду, во всяком высказывании; было оно прежде, есть и теперь. Это не прекратится никогда и не теперь началось, но есть, как мне кажется, вечное и нестареющее свойство нашей речи. Юноша, впервые вкусивший его, наслаждается им, как если бы нашел некое сокровище мудрости; от наслаждения он приходит в восторг и радуется тому, что может изменять речь на все лады то закручивая ее в одну сторону и сливая все воедино то снова развертывая и расчленяя на части..." (58).

К своему удивлению, мы узнаем в этом юноше самого Платона, который в "Пармениде" именно тем и занимается, что "изменяет речь на все лады", то приводя все к единому, то снова раздробляя на множество. "Тут прежде и больше всего недоумевает он сам, а затем повергает в недоумение и своего собеседника..." (59).

Таким образом, оказывается, что не столько Платон ведет свой диалог, сколько диалог ведет Платона; не Платон ведет речь о едином и многом, а сама речь ведет Платона, заставляя недоумевать и удивляться не только его слушателей, но и его самого.

Благодаря переключению внимания с природы на человека его сознание и язык - переключению, осуществленному софистами и Сократом, Платон смог осуществить переход к анализу логических связей, "связей смыслов", с тем чтобы потом от них вернуться к анализу "связи вещей".

1. Парменид, 135b- с/Пер. И. Н. Томасова.

2. Платон устами Парменида следующим образом поясняет эту мысль, которую еще трудно понять молодому Сократу, "...Если бы кто стал утверждать, что идеи, будучи такими, какими они, по-нашему, должны быть, вовсе недоступны познанию, то невозможно было бы доказать, что высказывающий это мнение заблуждается...

- Почему так, Парменид?- спросил Сократ.

- А потому, Сократ, что и ты, и всякий другой, кто допускает самостоятельное существование некоей сущности каждой вещи, должен, я думаю, прежде всего согласиться, что ни одной такой сущности в нас нет.

- Да, потому что как же она могла бы тогда существовать самостоятельно - заметил Сократ". (Парменид, 133b-с).

3. Когда молодой еще Сократ в диалоге "Парменид" хочет решить эту антиномию путем указания на то, что связь между идеями и чувственными вещами - это связь приобщения (или причастности) не особенно углубляясь в вопрос о том, к каким затруднениям ведет допущение такой связи, умудренный в этом вопросе Парменид спрашивает его: "Но каждая приобщающаяся [к идее] вещь приобщается к целой идее или к ее части? Или возможен какой-либо иной вид приобщения, помимо этих?

- Как так?- сказал Сократ.

- По-твоему вся идея целиком - хоть она и едина - находится в каждой из многих вещей или дело обстоит как-то иначе?

- А что же препятствует он, Парменид, там находиться? сказал Сократ.

- Ведь оставаясь единою и тождественною, она в то же время будет вся целиком содержаться во множестве отдельных вещей и таким образом окажется отделенной от самого себя, -ответил Сократ,-ведь вот, например, один и тот же день бывает одновременно во многих местах и при этом нисколько не отделяется от самого себя, так и каждая идея, оставаясь единою и тождественною, может в то же время пребывать во всем.

- Славно, Сократ, - сказал Парменид,-помещаешь ты единое и тождественное одновременно во многих местах, все равно как если бы, покрыв многих людей одною парусиною, ты стал утверждать, что единое все целиком находится над многими Или смысл твоих слов не таков?

- Пожалуй, таков,- сказал Сократ.

- Так вся ли парусина будет над каждым или над одним - одна, над другим - другая се часть?

- Только часть.

- Следовательно, сами идеи, Сократ, делимы, - сказал Праменид, и причастное им будет причастно их части, и в каждой вещи будет находиться уже не вся идея, а часть ее.

- Что же, Сократ, решишься ли ты утверждать, что единая идея действительно делиться у нас на части и при этом все же остается единой?

4. Парменид, 137с. Здесь, видимо следовало бы перевести это вопрос так: "Если оно единое, то может ли оно быть многим?". Далее мы увидим почему связку "есть" здесь не следовало бы подчеркивать.

5. Парменид, 139b.

6. Парменид, 139d.

7. Парменид, 141е.

8. Парменид, 141е.

9. Парменид, 142.

10. Впоследствии неоплатоники увидели в этом рассуждении Платона первую форму негативной теологии: единому, как оно есть само по себе, безотносительно к чему бы то ни было, невозможно приписать никаких предикатов; оно может быть определено только через отрицание. Это неоплатоновсккое понимание оказало влияние на средневековую теологию, возрожденческую метафизику и немецкую мистику Мейстера Экхарта и Якова Беме.

11. Вот почему нельзя первую гипотезу формулировать так, как было сделано в переводе Тормасова Н.Н.; ведь первая гласит: если единое едино, то что? И вывод: если единое едино то оно - ничто, оно не существует. Вторая же гипотеза гласит: если единое существует, то что из этого следует?

12. Парменид, 142b.

13. Вторая гипотеза гораздо глубже связана с первой чем это может показаться на первый взгляд, а именно: в первом рассуждении доказывается, что единое, как таковое, еще не имеет предиката бытия; что оно, будучи только единым, не есть; а значит, бытие приходит к единому не из него самого. Второе рассуждение как раз и начинается с приписывания единому предиката бытия, т. е. с соединения единого с бытием.

14. То, что бытие - предикат, и притом первый из предикатов, основа и источник предикации вообще,- в этом утверждении заключена суть всей системы Платона.

15. Можно также сказать, что если в первом круге рассуждения "есть" в выражении "единое есть" понималось только в смысле тождества единого самому себе, почему мы и предпочли сформулировать это выражение как "единое едино", то в этом втором круге рассуждения "есть" употребляется в экзистенциальном смысле, в смысле "единое существует". Но это различение связки "есть" в смысле формального тождества (тавтологии) и в экзистенциальном смысле, различение, которым пользуется современная логика, не во всех отношениях совпадает со способом мышления Платона.

16. Парменид, 142Ь-с.

17. "Какие следствия проистекают из предположения: "единое существует?"... Не представляется ли необходимым, чтобы это предположение обозначало единое, которое имеет части?

- Как это?

- А вот как: если "существует" говорится о существующем едином, а "единое" - о едином существующем и если, с другой стороны, бытие/и единое не тождественны, но лишь относятся к одному и тому же существующему единому, которое мы допустили, то ведь необходимо, чтобы само существующее единое было целым, а единое и бытие-его частями" (Парменид, 142с-d).

18. Парменид, 143b.

19. Каждый из элементов системы воспроизводит в себе первичное отношение (принцип построения системы), которое Маркс впоследствии назвал "клеточкой" системы.

20. Парменид, 142е-143.

21. Парменид, 144е

22. Парменид, 145.

23. Парменид, 145b.

24. Парменид, 145с.

25. Парменид, 151.

26. Парменид,155с

27 Парменид, 155d

28 Парменид, 155 b

29. Парменид, 157с-d.

30. Парменид, 157е - 158.

31. Парменид, 158с.

32. Парменид, 158с.

33. Парменид, 158d.

34.Парменид, 158е.

35. Здесь опять-таки для большей точности надо бы перевести- "Если единое - едино, что должно испытывать другое?"

36. Парменид, 159Ь.

37. Парменид, 159с.

38. См. Парменид, 160b - 163b.

39. См. Парменид, 163b - 164b.

40. См. Парменид, 164b - 165d.

41. См. Парменид, 165е - 166с.

42. Парменид, 161е.

43. Парменид, 164b.

44. Парменид, 164b.

45. "Иное, чтобы действительно быть иным, должно иметь нечто, в отношении чего оно есть иное... Что бы это такое было? Ведь иное не будет иным в отношении единого, коль скоро единого не существует... Следовательно, оно иное по отношению к себе самому..." (Парменчд, 164с). Здесь Платон в качестве предпосылки вводит наличие отношения(иное - отнесено, а потому о нем можно говорить, оно предицируемо), но то, к чему иное отнесено, не существует, а потому оно oтнесено неопределенно и оказывается в конце концов отнесенным к самому себе.

46. Парменид, 164с- d.

47. Парменид, 165е.

48. Парменид, 166а-d.

49. Т. е. даже для того, чтобы мыслить множество как беспредельное, текучее, неуловимое, все же нужно соотносить его с единым, хотя и несуществующим. Эту мысль Платона хорошо усвоила античная философия, прежде всего Аристотель. Он пишет по поводу "беспредельного": "... ничто беспредельное не может иметь бытия; а если и не так, во всяком случае существо беспредельного <как такое) не беспредельно" (Метафизика, II, 2). Аристотель здесь говорит о том же, что и Платон: чтобы мыслить беспредельное, нужно как-то ухватить его, определить с помощью чего-то что само не может быть беспредельным. >

50.Парменид, 165е.

51. Парменид, 166а-b.

52. Парменид, 166b-c

53. Хотя мы здесь рассматриваем диалог "Парменид", однако это не значит, что в других диалогах Платон не пользуется тем же методом. Диалог "Парменид", однако, удобнее для анализа потому, что здесь метод Платона выступает в наиболее чистом виде.

54. В. Лейнфельнер отмечает, что метод, примененный Платоном, "по сей день остается единственным методом экспликации следствий, вытекающих из некоторого принятого тезиса".

55. Другими словами, существует только единое, а многого нет; истинно только сверхчувственное, а чувственное - сфера мнения.

56. Парменид, 129d - 130.

57. Государство, 511b- с/Пер. А. Н. Егунова.

58. Филеб, 15d - е/Пер. Н. В. Самсонова.

59. Филеб, 15е.

Начало формы Конец формы