Часть 2.

225

Если женщина нападает на мужчину, то оттого лишь, чтобы защититься от женщины. Если мужчина заключает с женщиной дружбу, то ей кажется, что он делает это оттого, что не в состоянии добиться большего.

226

Наш век охоч до того, чтобы приписывать yмнeйшим: мужам вкус к незрелым, скудоумным и покорным простушкам, вкус Фауста к Гретхен: это свидетельствует против вкуса самого столетия и его умнейших мужей.

227 .

У многих женщин, как у медиумических натур, интеллект проявляется лишь внезапно и толчками, притом с неожиданной силой: дух веет тогда «над ними», а не из них, как кажется. Отсюда их трехглазая смышленость в путаных вещах,- отсюда же их вера в наитие.

228

Женщин лишает детскости то, что они постоянно возятся с детьми, как их воспитатели.

229

Достаточно скверно! Время брака наступает гораздо раньше, чем время любви: понимая под последним свидетельство зрелости - у мужчины и женщины.

230

Возвышенная и честная форма половой жизни, форма страсти, обладает нынче нечистой совестью. А пошлейшая и бесчестнейшая-чистой совестью.

230а

Брак-это наиболее изолганная форма половой жизни, и как раз поэтому на его стороне чистая совесть.

==757

231

Брак может оказаться впору таким людям, которые не способны ни на любовь, ни на дружбу и охотно стараются ввести себя и других в заблуждение относительно этого недостатка,-которые, не имея никакого опыта ни в любви, ни в дружбе, не могут быть разочарованы и самим браком.

231а

Брак выдуман для посредственных людей, которые бездарны как в большой любви, так и в большой дружбе,-стало быть, для большинства: но и для тех вполне редкостных людей, которые способны как на любовь, так и на дружбу.

2316

Кто не способен ни на любовь, ни на дружбу, тот вернее всего делает свою ставку-на брак 47.

00.htm - glava34

7. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ВСЯЧИНА

232

Кто сильно страдает, тому завидует дьявол и выдворяет его-на небо.

233

Нужно гордо поклоняться, если не можешь быть идолом.

234

У язвительного человека чувство пробивается наружу редко, но всегда очень громко.

235

Лабиринтный человек никогда не ищет истины, но всегда лишь Ариадну,-что бы ни говорил нам об этом он сам.

236

В старании не познать самих себя обыкновенные люди выказывают больше тонкости и хитрости, чем утонченнейшие мыслители в их противоположном старании-познать себя.

==758

237

Есть дающие натуры и есть воздающие.

238

Даже в своем голоде по человеку ищешь, прежде всего, удобоваримой пищи, хотя бы она и была малокалорийной: подобно картофелю.

239

Многое мелкое счастье дарит нас многим мелким убожеством: оно портит этим характер.

240

Всяким маленьким счастьем надлежит пользоваться, как больной постелью: для выздоровления-и никак иначе.

241

Испытываешь ужас при мысли о том, что внезапно испытываешь ужас.

242

После опьянения победой всегда появляется чувство большой утраты: наш враг, наш враг мертв! Даже потерю друга оплакиваем мы не столь глубоко-и оттого громче!

243

Потребность души не следует путать с потребностью в душе: последняя свойственна отдельным холодным натурам.

244

Помимо нашей способности к суждениям мы обладаем еще и нашим мнением о нашей способности судить.

245

Ты хочешь, чтобы тебя оценивали по твоим замыслам, а не по твоим действиям? Но откуда же у тебя твои замыслы? Из твоих действий!48

==759

246

Только несгибаемый вправе молчать о самом себе.

247

Мы начинаем подражателями и кончаем тем, что подражаем себе - это есть последнее детство.

248

«Я оправдываю, ибо и я поступил бы так же-историческое образование. Мне страшно! Это значит: «я терплю самого себя - раз так!»

249

Если что-то не удается, нужно вдвое оплачивать помощь своему помощнику.

250

Наши недостатки суть лучшие наши учителя: но к лучшим учителям всегда бываешь неблагодарным.

251

Наше внезапно возникающее отвращение к самим себе может в равной степени быть результатом как утонченного вкуса,- так и испорченного вкуса.

252

Лишь в зрелом муже становится характерный признак семьи вполне очевидным; меньше всего в легко возбудимых, импульсивных юношах. Прежде должна наступить тишина, а количество влияний, идущих извне, сократиться; или, с другой стороны, должна значительно ослабеть импульсивность.-Так, стареющим народам свойственна словоохотливость по части характерных для них свойств, и они отчетливее обнаруживают эти свойства, чем в пору своего юношеского цветения.

253

Всякое сильное ожидание переживает свое исполнение, если последнее наступает раньше, чем его ожидали.

К оглавлению

==760

254

Для очень одинокого и шум оказывается утешением.

255

Одиночество придает нам большую черствость по отношению к самим себе и большую ностальгию по людям: в обоих случаях оно улучшает характер.

256

Иной находит свое сердце не раньше, чем он теряет свою голову.

257

Есть черствость, которой хотелось бы, чтобы ее понимали как силу 49.

258

Человек никогда не имеет, ибо человек никогда не есть. Человек всегда приобретает или теряет.

259

Доподлинно знать, что именно причиняет нам боль и с какой легкостью некто причиняет нам боль, и, зная это, как бы наперед предуказывать своей мысли безболезненный для нее путь-к этому и сводится все у многих любезных людей: они доставляют радость и вынуждают других излучать радость,- так как их очень страшит боль; это называют «чуткостью».- Кто по черствости характера привык рубить сплеча, тому нет нужды ставить себя таким образом на место другого, и зачастую он причиняет ему боль: он и понятия не имеет об этой легкой одаренности на боль.

260

Можно так сродниться с кем-нибудь, что видишь его во сне делающим и претерпевающим все то, что он делает и претерпевает наяву,-настолько сам ты смог бы сделать и претерпеть это.

==761

261

«Лучше лежать в постели и чувствовать себя больным, чем быть вынужденным делать что-то» - по этому негласному правилу живут все самоистязатели.

262

Люди, недоверчивые в отношении самих себя, больше хотят быть любимыми, нежели любить, дабы однажды, хотя бы на мгновение, суметь поверить в самих себя.

263

Этой паре присущ, по сути дела, одинаковый дурной вкус: но один из них тщится убедить себя и нас в том, что вкус этот-верх изысканности. Другой же стыдится своего вкуса и хочет убедить себя и нас в том, что ему присущ иной и более изысканный - наш вкус. К одному из этих двух типов относятся все филистеры образования.

264

Он называет это верностью своей партии, но это лишь его комфорт, позволяющий ему не вставать больше с этой постели.

265

Для переваривания, в целях здоровья, потребна некоего рода лень. Даже для переваривания переживания 50.

266

Вид наивного человека доставляет мне наслаждение, если только по природе он зол и наделен умом.

267 ^

Изворотливые люди, как правило, суть обыкновенные и несложные люди.

268

Чтобы взваливать неприятные последствия собственной глупости на саму свою глупость, а не на свой характер,- для этого

требуется больше характера, чем есть у большинства людей.

<·

==762

269

Там, где дело идет о большом благополучии, следует накоплять свою репутацию.

270

Стендаль цитирует как закулисную сентенцию: «Telle trouve ? se vendre, qui n'e?t pas trouv? ? se donner»51. «Никто не хочет ее задаром: оттого вынуждена она продаваться!»-сказал бы я.

271

Человек придает поступку ценность, но как удалось бы поступку придать ценность человеку!

272

Есть персоны, которые хотели бы вынудить каждого к полному приятию или отрицанию их собственной персоны,-к таковым принадлежал Руссо: их мучительный бред величия проистекает из их недоверия к самим себе.

273

Я воспринимаю как вредных всех людей, которые не могут больше быть противниками того, что они любят: они портят тем самым лучшие вещи и лучших людей.

274

Я хочу знать, есть ли ты творческий или переделывающий человек, в каком-либо отношении: как творческий, ты принадлежишь к свободным, как переделывающий, ты-их раб и орудие.

275

«Не будем говорить об этом!»-«Друг, об этом мы не вправе даже молчать».

276

Берегись его: он говорит лишь для того, чтобы затем получить право слушать,-ты же, собственно, слушаешь лишь от-

==763

того, что неуместно всегда говорить, и это значит: ты слушаешь плохо, а он только и умеет что слушать 52.

277

У нас есть что сказать друг другу: и как хорошо нам спорить-ты влеком страстями, я полон оснований.

278

Он поступил со мной несправедливо-это скверно. Но что он хочет теперь выпросить у меня прощения за свою несправедливость, это уже по части вылезания-из-.кожи-вон!53

279

После разлада. «Пусть говорят мне что угодно, чтобы причинить мне боль; слишком мало знают меня, чтобы быть в курсе, что больше всего причиняет мне боль».

280

Ядовитейшие стрелы посылаются вслед за тем, кто отделывается от своего друга, не оскорбляя его даже.

281

Поверхностные люди должны всегда лгать, так как они лишены содержания 54.

281а

К этому человеку прилган не его внешний вид, но его внутренний мир: он ничуть не хочет казаться мнимым и плоским,-каковым он все-таки является.

282

Противоположностью актера является не честный человек, но исподтишка пролгавшийся человек (именно из них выходят большинство актеров).

283

Актеры, не сознающие своего актерства, производят впечатление настоящих алмазов и даже превосходят их-блеском.

==764

284

Актерам некогда дожидаться справедливости: и часто я рассматриваю нетерпеливых людей с этой точки зрения-не актеры ли они.

285

Не путайте: актеры гибнут от недохваленности, настоящие люди-от недолюбленности.

286

Так называемые любезники умеют давать нам сдачу и с мелочи любви.

287

Мы хвалим то, что приходится нам по вкусу: это значит, когда мы хвалим, мы хвалим собственный вкус-не грешит ли это против всякого хорошего вкуса?

287а

Хваля, хвалишь всегда самого себя: порицая, порицаешь всегда другого.

288

Ты говоришь: «Мне нравится это»-и мнишь, что тем самым хвалишь меня. Но мне не нравишься ты! -

289

В каждом сношении людей речь идет только о беременности.

290

Кто не оплодотворяет нас, делается нам явно безразличным. Но тот, кого оплодотворяем мы, отнюдь не становится тем самым для нас любимым.

==765

291

Со всем своим знанием других людей не выходишь из самого себя, а все больше входишь в себя.

292

Мы более искренни по отношению к другим, чем по отношению к самим себе.

293

Когда сто человек стоят друг возле друга, каждый теряет свой рассудок и получает какой-то другой.

294

Собака оплачивает хорошее расположение к себе покорностью. Кошка наслаждается при этом собою и испытывает сладострастное чувство силы: она ничего не дает обратно 55.

295

Фамильярность превосходящего нас человека озлобляет, так как мы не можем расплатиться с ним тою же монетой. Напротив, следует посоветовать ему быть вежливым, т. е. постоянно делать вид, что он уважает нечто.

296

Что какой-то человек приходится нам по душе, это мы охотно зачитываем в пользу его и нашей собственной моральности.

297 Кто беден любовью, тот скупится даже своей вежливостью.

297а

Кто честно относится к людям, тот все еще скупится своей вежливостью.

==766

298

Когда мы желаем отделаться от какого-то человека, нам надобно лишь унизить себя перед ним-это тотчас же заденет его тщеславие, и он уберется восвояси.

299

Бюргерские и рыцарские добродетели не понимают друг друга и чернят друг друга.

300

Незаурядный человек познает в несчастья, сколь ничтожно все достоинство и порядочность осуждающих его людей. Они лопаются, когда оскорбляют их тщеславие,-нестерпимая, ограниченная скотина предстает взору.

301

Из своего озлобления к какому-то человеку стряпаешь себе моральное негодование-и любуешься собою после: а из пресыщения ненавистью-прощение-и снова любуешься собою.

302

Познавая нечто в человеке, мы в то же время разжигаем в нем это, а кто познает лишь низменные свойства человека, тот обладает и стимулирующей их силой и дает им разрядиться. Аффекты ближних твоих, обращенные против тебя, суть критика твоего познания, сообразно уровню его высоты и низости.

303

Не то, что он делает и замышляет против меня днем, беспокоит меня, а то, что я по ночам всплываю в его снах,- приводит меня в ужас.

304

Культура-это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом.

==767

305

Эпоха величайших свершений окажется вопреки всему эпохой ничтожнейших воздействий, если люди будут резиновыми и чересчур эластичными.

306

Дюринг, верхогляд, повсюду ищет коррупцию,-я же ощущаю другую опасность эпохи: великую посредственность-никогда еще не было такого количества честности и благонравия.

307

Теперь это только эхо, через что события приобретают «величие»: эхо газет.

307а Иной лишь после смерти делается великим-через эхо.

308

Этим конституционным монархам вручили добродетель: с тех пор они не могут больше «поступать несправедливо»,- но для этого у них и отняли власть.

309

Хоть бы Европа в скором времени породила великого государственного мужа, а тот, кто нынче, в мелочную эпоху плебейской близорукости, чествуется как «великий реалист», пусть пользуется мелким авторитетом.

310

Не давайте себя обманывать! Самые деятельные народы несут в себе наибольшую усталость, их беспокойство есть слабость,-в них нет достаточного содержания, чтобы ждать и лениться.

311

В Германии гораздо больше чтут желание, нежели умение: это самый подходящий край для несовершенных и претенциозных людей.

==768

ЗЛАЯ МУДРОСТЬ. АФОРИЗМЫ И ИЗРЕЧЕНИЯ

B?SE WEISHEIT. APHORISMEN UND SPR?CHE

Афоризмы, собранные под этим названием, датируются 1882- 1885 гг., т. е. время их появления охватывает период от завершения «Веселой науки» до окончательного написания «Так говорил Заратустра». Речь шла об издании отдельной «книги сентенций» в объеме приблизительно 600 афоризмов, которые должны были in nuce содержать квинтэссенцию ницшевской философии; сюда входил не только новый материал, но и подборка отдельных отрывков из обоих томов «Человеческого, слишком человеческого», «Утренней зари» и «Веселой науки». К середине 1883 г. появляются варианты названия книги: «В открытом море», «Молчаливая речь», «По ту сторону добра и зла» (!) и, наконец, «Злая мудрость». Сохранился даже листок с предполагаемым французским эпиграфом: «II sait go?ler sa vie en paresseux sens? qui

==815

pond sur ses plaisirs. Duc de Nevers» («Он умеет наслаждаться жизнью, как рассудительный ленивец, высиживающий свои удовольствия. Герцог Неверский'»). Замысел, впрочем, остался неосуществленным; работа над «Заратустрой» и уже после над «По ту сторону добра и зла» превратила собранный материал в сырье к названным книгам (достаточно сказать, что почти весь раздел «Афоризмы и интермедии» в «По ту сторону добра и зла» в готовом виде «заимствован» из «Злой мудрости»).

Сохранившиеся материалы были опубликованы в 12-м томе Naumann-Ausgabe (S. 355-422) в редакторском варианте Фрица Кёгеля. Последний исключил из них все афоризмы, повторяющиеся в опубликованных книгах Ницше, сократив таким образом объем издания почти вдвое. В общей панораме ницшевского мировоззрения эта «ненаписанная книга» (как, впрочем, и «Веселая наука» в переходе ее от четвертой к пятой книге) занимает довольно своеобразное место и представляет немалый интерес; речь идет, по существу, о некоем переходном, переломном этапе мысли Ницше, уже достаточно окрепшей от «детской болезни» артистического пессимизма и еще не погрузившейся в катастрофический реализм последнего периода. Читателю предоставлена возможность прослеживать перипетии становления этой мысли вплоть до стилистических исканий и превращений-не на готовом материале, а как бы в процессе растирания красок.

На русском языке «Злая мудрость» выходит впервые. Перевод выполнен К. А. Свасьяном по упомянутому уже 12-му тому NaumannAusgabe. ?. Кегель снабдил свое издание богатым указателем «параллельных мест», позволяющим не только устанавливать связь между мыслями, но и зачастую взаимно комментировать их. Эти паралипомены частично приведены в нижеследующих примечаниях; переводы сделаны лишь из тех работ Ницше, которые не входят в настоящий двухтомник.

' Ср. в черновых набросках к «Заратустре»: ««Ты страшен мне, ибо тебя берет смех там, где мы боремся за жизнь,-ты выглядишь как некто, кто уверен в своей жизни».-«В своей жизни или в своей смерти»,-сказал Заратустра» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1881-1885, Bd 12. S. 261).- 721.

2 Ср. аф. 114 «Утренней зари»: «О познании страдальца. Состояние больных людей, которые долго и ужасно мучились своими страданиями и рассудок которых тем не менее остается незамутненным, представляет некоторый интерес для познания-не говоря уже ничего о тех интеллектуальных благодеяниях, которые приносит с собою каждое глубокое одиночество, каждая внезапная и дозволенная свобода от всякого рода обязанностей и привычек. Глубоко страдающий человек с ужасающим хладнокровием разглядывает вещи из своего состояния: перед взором его исчезают все те мелкие лживые фокусы, в которых по обыкновению плещутся вещи, когда на них смотрят глазами здорового человека; даже сам он предстает себе без пуха и цвета. Допустим, что прежде он жил какими-то опасными причудами; это высшее отрезвление болью служит средством-и, должно быть, единственным средством - вырвать его из них. (Возможно, что с этим столкнулся основатель христианства на кресте: ибо горчайшие из всех слов: «Боже мой, для чего Ты Меня оставил!», взятые во всей глубине, как и следует их брать, содержат свидетельство общего разочарования и просветления относительно грезы своей жизни; в момент высочайшей муки он стал ясновидящим в отношении самого себя, подобно тому как рассказывает это поэт о бедном умирающем Дон-Кихоте.) Чудовищное напряжение интеллекта, силящегося тягаться с болью, приводит к тому, что все, на что он теперь взирает, освещается новым

==816

светом, и несказанная привлекательность, которую вызывают к жиэчи все новые освещения, бывает зачастую достаточно сильна, чтобы д^ть отпор всем приманкам самоубийства и явить последующую жи^нь страдальца как нечто в высшей степени желанное. С презрением всчоминает он уютный, теплый мир, окутанный туманами, в котор01^ бродит ничтоже сумняшеся здоровый человек; с презрением вспоминает он благороднейшие и любимейшие иллюзии, которыми он прежде водил себя самого за нос; ему доставляет какое-то наслаждение чакликать себе это презрение как бы из самой преисподней и причии^ь таким образом душе горчайшее страдание: этим противовесом удерживает он физическую боль-он чувствует, что нынче ему необхо.яшч как раз этот противовес! В жутком ясновидении своего существа восклицает он самому себе: «Будь однажды собственным овоим обвинителем и палачом, прими однажды страдание как предписанную •тебе тобою же кару! Наслаждайся своим преимуществом судьи; бол^ч^в: наслаждайся своим соизволением, своим тираническим произволом! Будь выше своей жизни, как и своего страдания; смотри свысока на вес, что имеет основания, и на все бездонное!» Наша горд°сть встает на дыбы, как никогда еще; на ее стороне против такого тирзиа, как боль, и против всех нашептываний боли, которыми эта после/0.11'151 силится выудить из нас свидетельство, порочащее жизнь, несравненная привлекательность задачи-взять против тирана как раз сторону »изни. В этом состоянии злобно обороняешься от всякого пессимизма, дабы он не предстал следствием нашего состояния и не унизил нас, как побежденных. Равным 'образом никогда еще соблазн проя^яять справедливость в суждениях не достигал такой силы, как нынче» ибо нынче в этом триумфе, празднуемом над нами самими и над Раздражительнейшим из всех состояний, простительной выглядела бь1 любая несправедливость суждения; но мы не хотим приносить изучений-как раз теперь хотим мы показать, что можем существовать «без вины». Мы охвачены форменной судорогой спеси.-И вот опускаются первые сумерки смягчения, выздоровления-и почти тотчас же начинаем мы обороняться от засилья нашей спеси: мы именуем себя в ней глупыми и тщеславными-словно бы нам довелось пережить нечто, что было уникальным! Мы унижаем без малейшей благодарности всесильную гордость, с помощью которой нам только t1 УДавалось сносить боль, и запальчиво требуем противоядия от гор/гости: нам хочется отчужденности и обезличенности, после того как боль слишком насильственным и продолжительным образом вкола^чвала нас в личное. «Долой, долой эту гордость! - восклицаем мы.--- Она была болезнью и к тому же судорогой!» Мы снова смотрим на людей и природу более требовательным взором: с щемящей душу удыбкой вспоминаем мы, что знаем теперь о них кое-что по-новому и иначе, чем прежде; что 'упала некая завеса,-но это так услаждает tiacj снова видеть приглушенные огоньки жизни и выходить из ужасающей трезвой ясности, в которой мы, будучи страдальцами, видели ч проницали взором вещи. Мы не гневаемся, если снова начинают разыгрываться фокусы здоровья,-мы всматриваемся во все, точ^о ups" ображснные, кротко и все еще устало. В этом состоянии нел^эя без слез слушать музыку» (W. 1, 1088-1089).-727.

3 Ср. во «Фрагментах к Дионисовым дифирамбам»: «Берегись предостерегать бесстрашного! Ради самого предостережения он t511™™ еще в каждую пропасть» (Nietzsche, Schriften und Entw?rfe 1881'1885. Bd 12. S. 341).-722.

4 Ср. аф. 38 «Странника и его тени»: «Угрызение совести'-такая же глупость, как попытка собаки разгрызть камень» (W. /, 897)- 722.

5 Ср. набросок, относящийся к лету 1881 г. и включенный в матери-

==817

алы к ненаписанной книге «Возвращение того же»: «Если исследователь приходит к необыкновенным результатам (как Мейер), то это еще не является доказательством необыкновенной способности: его талант случайно задействовал в точке, где было предуготовлено открытие. Стань Мейер по случаю филологом, он с таким же остроумием стяжал бы себе имя, но ничто не позволило бы растрезвонить о нем как о «гении».-Не результаты доказывают наличие познавательного гения, ни даже метод, так как о последнем во все времена существуют различные учения, полные притязаний. Но несметное количество в особенности неоднородного опыта, овладение большими массами и унификация, по-новому рассмотренное старое и т. д.» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1881-1885. Bd 12. S. 87).-727.

6 Ср. аф. 466 «Утренней зари»: «Убытки в славе. Какое преимущество: мочь говорить с людьми в качестве незнакомца! «Половину нашей добродетели» отнимают у нас боги, лишая нас incognito и делая нас прославленными» (W. /, 1236).-728.

7 Ср. набросок в материалах к «Утренней заре»: «Я знаю человека, который так изнежен слабым сквознячком своей «свободы», что при одной мысли о принадлежности к какой-либо партии его бросает в холодный пот-будь это даже его собственная партия» (Nietzsche. Schriften und Entwurfe 1876-1880. Bd 11. S. 404). Ср. также аф. 233 «Смешанных мнений и изречений»: «Презирающим «стадное человечество». Кто рассматривает людей как стадо и убегает от них со всей доступной ему быстротой, того они наверняка настигнут и забодают» (W./,830).-72S.

8 Ср. черновой набросок к «Заратустре»: «Я не хочу повторения жизни. Как вынес я ее? Трудясь. Что дает мне выдержать ее вид? Взгляд на сверхчеловека, утверждающего жизнь. Я и сам пытался утверждать се-ах!» (Nietzsche. Schriften und Entwurfe 1881-1885. Bd 12. S. 198). Ср. еще: «Мне боязно среди людей; меня мучила жажда среди людей, и ничто не утоляло меня. Тогда ушел я в одиночество и сотворил сверхчеловека. И, сотворив его, я разгладил ему великую завесу становления и дал полдню светиться вокруг него» (ibid., S. 213).-728.

9 Ср. набросок в материалах к «Утренней заре»: «Новая мысль восхищает меня, я все больше отучаюсь от ощущения, что она исходит от меня или от кого-то другого. Как глупо-быть здесь ревнивым! И все-таки, какая ужасная история помрачения истинного у этой ревности!» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1876-1880. Bd U.S. 203). Ср. следующие отрывки там же: ««Не укради!»-Но где прекращается собственность? Мысль, импульс, точка зрения, выражение образа, вид здания, человека-разве все это не собственность? А мы непрерывно обкрадываем все. Мы уворовываем в себя все вещи и все солнца-все существующее, все некогда случившееся продолжаем мы лелеять для самих себя. Мы не думаем при этом о других; каждый отдельный индивид заботится о том, что он может урвать для самого себя» (ibid., S. 394). «Честность в отношении собственности вынуждает нас сказать, что и сами мы целиком наворованы и что ощущения наши слишком притуплены и грубы по этой части. Человеку свойственна ложная гордость в отношении материала и красок, но он может написать новую картину, к восторгу знатоков,- тем самым он снова заглаживает свое посягание на имущества мира.-Понимать наше существование так, что мы должны свершить для него нечто,-понимать его не как вину, а как аванс и задолженность!-Мы питаемся всем; справедливость требует, чтобы мы возвращали нечто на пропитание всем» (ibid., S. 394-395).- 729.

10 Ср. аф. 510 «Утренней зари»: «Бежать своих доброоетелей. Что проку в мыслителе, раз он не умеет при случае бежать своих собствен-

==818

ных добродетелей! Ему ведь следует быть «не только моральным существом»!» (W. /, 1251).-729.

" Ср. аф. 90 «Смешанных мнений и изречений»: «Чистое и чистая совесть. Вы полагаете, все чистое во все времена имело чистую совесть?-Наука-стало быть, непременно нечто очень чистое-вступила в мир без таковой и начисто лишенная всякого пафоса, скорее, украдкой, окольными путями, шествуя, точно некая преступница, с покрытой или принаряженной головой и всегда, по меньшей мере, с пастроением контрабандистки. Чистой совести предшествует в качестве предварительной ступени-не противоположности-дурная совесть: ибо все чистое было однажды новым, следовательно, необычным, противящимся нравам, безнравственным и подтачивало сердце счастливого открывателя, как червь» (W. /, 770-771).-729.

12 Ср. аф. 253 «Утренней зари»: «Очевидность. Скверно! Скверно! Что требует самых основательных, самых упорных доказательств, так это очевидность. Ибо слишком многим недостает глаз, чтобы видеть ее. Но это так докучно!» (W. 1, 1175).-730.

13 Ср. аф. 264 «Смешанных мнений и изречений»: «Охлаждение. Перегрев сердца связан по обыкновению с болезнью головы и суждения. Кто на время дорожит здоровьем последних, тот, следовательно, должен знать, что именно надобно ему охладить: не заботясь о будущем своего сердца! Ибо, будучи вообще способным к нагреванию, станешь снова теплым и переживешь еще свое лето» (W. .?, 836).-750.

14 В оригинале: «Das Herz ist es, das begeistert: und der Geist ist es, der beherzt und kalt in der Gefahr macht. Oh ?ber die Sprache!»; перевод «beherzt» как «сердит» вынужден, чтобы сохранить игру слов.- 730.

15 Ср. черновой набросок к «Веселой науке»: «Весь этот мир, сотворенный нами, о, как мы его любили! Все чувства, испытываемые поэтами к их собственному творению,- ничто по сравнению с неисчислимыми излияниями счастья, которое охватывало людей в незапамятные времена, когда они открывали природу» (Nietzsche. Schriften und Entwui?e 1881-1885. Bd 12. S. 144).- 730.

"' Ср. черновой набросок к «Заратустре»: «О, уж этот диковинный и жестокий Бог, которого вы славите как «любовь»! Когда возник Бог, была ли вся любовь менее божественной?» (ibid., S. 299.).-733.

17 Ср. черновой набросок к «Веселой науке»: «Если мы не сотворим себе из смерти Бога грандиозного отречения и непрерывной победы над собою, то нам придется нести убытки» (ibid., S. 162).-734.

18 Ср. аф. 333 «Утренней зари»: ««Человечность». Мы не считаем животных моральными существами. Но думаете ли вы, что животные считают нас моральными существами?-Умей животное говорить, оно сказало бы: «Человечность-это предрассудок, которым, по крайней мере, не страдаем мы, животные»» (W. /, 1199).-735.

19 Ср. черновой набросок к «Утренней заре»: «Поскольку нынче больше, чем когда-либо, значимы индивидуальные масштабы, то и несправедливости стало больше, чем когда-либо. Историческое чувство - моральное противодействие. Причинение зла суждениями нынче величайшее из существующих еще зверств. Всеобщей морали уже не существует; по меньшей мере, она становится все слабее, как и вера в нее среди мыслителей.

Нет недостатка в людях, живущих без морали, так как они больше не нуждаются в ней (подобно тем, кто живет без врача, лекарств, мучительных процедур, так как они здоровы и обладают соответствующими привычками). Жить морально сознательно-предполагает сплошную ошибочность вкупе с ее гнетом и последствиями, и это значит: мы не нашли еще условий нашего существования и все еше ищем их. Для индивида, поскольку он не принадлежит к категории

==819

мыслителей, мораль представляет ограниченный интерес: покуда у него нехорошо, нестабильно на душе, он размышляет над причинами и ищет моральных причин, так как прочие ему, малообразованному, неизвестны. Втиснуть ошибки своего телосложения, своего характера в моральность, взвалить на себя вину за свою болезнь-это морально» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1876-1880. Bd 11. S. 232). Ср. в материалах к «Веселой науке»: «Мораль есть занятие тех, кто не в состоянии отделаться от нее: оттого она принадлежит в их случае к «условиям существования». Условий существования нельзя опровергнуть: их можно только-не иметь» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1881-1885. Bd 12. S. 134).- 735.

20 Ср. черновой набросок к «Утренней заре»: «Как только мы намереваемся определить цель человека, мы оговариваем само понятие человека. Но существуют лишь индивиды; из известных до сих пор можно лишь таким путем извлечь понятие, что при этом отдирается индивидуальное,-стало быть, установить цель человека значило бы: задержать индивидов в их индивидуальном становлении и велеть им- стать общими. Не надлежало ли, напротив, каждому индивиду, благодаря своим индивидуальнейшим признакам, стать попыткой достижения более высокого вида, чем человек! Моей моралью было бы: все больше лишать человека его общего характера и специализировать его, делать его на одну степень непонятнее для других (и тем самым делать его предметом переживаний, удивления, поучения для них)» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1876-1880. Bd 11. S. 237- 238).- 736.

21 Ср. черновой набросок к «Заратустре»: «Поскольку еще приходится действовать, стало быть, поскольку еще поведевается, синтез (снятие морального человека) остается неосуществленным. Не иначе могут порывы повелевающего разума прорваться сквозь цель, как наслаждаясь собою в деяниях. Сама воля должна быть преодолена - чувство свободы творится уже не из противоположности принуждения! Становиться природой\» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1881-1885. Bd 12. S. 216).-736.

22 Ср. аф. 81 «Странника и его тени»: «Мирская справедливость. Можно перевернуть мирскую справедливость вверх дном-с помощью учения о полной безответственности и безвинности каждого; и попытка в этом направлении была уже сделана как раз на почве противоположного учения о полной ответственности и виновности каждого. То был основатель христианства, кому хотелось упразднить мирскую справедливость и устранить из мира суд и кару. Ибо он понимал всякую вину как «грех», т. е. как преступление перед Богом, а не как преступление перед миром; с другой стороны, он считал каждого человека по последней мерке и почти во всяком отношении грешником. Но виновные не должны быть судьями себе подобных: так решила его справедливость. Все судьи, представляющие мирскую справедливость, были, таким образом, в его глазах столь же виновными, как и осужденные ими, а выражение невинности в их лицах казалось ему верхом ханжества и фарисейства. Кроме того, он смотрел на мотивы поступков, а не на следствия и считал достаточно дальновидной лишь одну-единственную оценку мотивов: самого себя (или, как он выражался: Бога)» (W. /, 912- 913).- 737.

21 Ср. черновой набросок к «Утренней заре»: «До сих пор существовали прославители человека и очернители его, те и другие, однако, с моральной точки зрения. Ларошфуко и христиане находили человека безобразным: но это есть моральное суждение, а другого попросту не знали. Мы причисляем его к природе, которая ни зла, ни добра, и находим его не всегда безобразным там, где к нему чувствовали отвращение те моралисты, и не всегда прекрасным там, где они его прославляли.

==820

Что есть здесь прекрасное и безобразное? Нечто усложненно-целесообразное, что сбивает с пути и обводит вокруг пальца наш рассудок, при всем том какое-то фокусничество; дальше-способность выражения и сила самого выражения. Большая кривая его планов и идеалов. Его история. Его манера опьянять себя. Это животное-сущая учеба без конца. В природе нет грязного пятна, лишь мы наложили его на нее. Слишком поверхностно трактовали мы эту «грязь». Нужны глаза нидерландцев, чтобы и здесь открыть красоту» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1876-1880. Bd 11. S. 410- 411) -737.

24 См.: La Rochefoucauld. Op. cit. P. 73-737.

25 Ср. аф. 357 «Утренней зари»: «Моральные мухи-кусачки. Моралистам, которым недостает любви к познанию и которые знают только наслаждение от причинения боли, свойственны дух и скука провинциалов; их столь же жестокое, как и никчемное, удовольствие заключается в том, чтобы разглядывать пальцы соседа и незаметным образом так воткнуть иголку, чтобы он укололся сам. В них сохраняются остатки дурных привычек подростков, которые не могут прийти в хорошее настроение без чего-то вроде охоты и надругательства над живым и мертвым» (W. /, 1205).- 739.

26 Ср. аф. 101 «Утренней зари»: «Сомнительно. Принять веру просто потому, что она отвечает нравам,-это же значит: быть бесчестным, быть трусливым, быть ленивым!-И значит, бесчестность, трусливость, лень-предпосылки нравственности?» (W. /, 1075).-742.

21 Ср. аф. 56 «Странника и его тени»: «Быть честным в отношении честности. Некто, открыто демонстрирующий свою честность в отношении самого себя, мнит под конец себя и в самом деле чем-то вроде: ибо он слишком уж хорошо знает, почему он честен-в силу того же основания, по которому кто-то другой предпочитает наигранность и притворство» (W. /, 763).- 742.

28 Ср. черновой набросок к «Заратустре»: «Что вы сострадательны, это я допускаю: жить без сострадания-значит быть больным душой и телом. Но нужно обладать большим умом, чтобы посметь быть сострадательным! Ибо ваше сострадание воедно для вас» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1881-1885. Bd 12. S. 226).-744.

29 Ср. аф. 113 «Утренней зари»: «Стремление отличиться. Стремление отличиться всегда нацелено на ближнего и ищет узнать, каково у него на душе,-но сочувствие и осведомленность, необходимые для удовлетворения этого влечения, крайне далеки от того, чтобы быть безобидными, сострадательными или благосклонными. Мы хотим, напротив, ощутить или догадаться, как именно ближний сносит нас во внешнем или внутреннем плане: каким образом он теряет власть над собою и поддается впечатлению, которое производит на него наша рука или просто наш взгляд; и даже в том случае, когда стремящийся отличиться производит и хотел произвести радостное, окрыляющее или просветляющее впечатление, он все-таки наслаждается этим успехом не в той мере, в какой он порадовал, окрылил, развеселил ближнего, а в какой он запечатлел себя в чужой душе, изменил ее формы и возобладал ею по собственному усмотрению. Стремление отличиться есть стремление возобладать ближним, все равно-косвенным путем и только в чувствах или даже в грезах. Существует целая градация этого тайно взыскуемого возобладания, и ее полный перечень почти совпал бы с историей культуры, от первых карикатурных еще ростков варварства до гримасы переутонченности и болезненной идеальности. Стремление отличиться причиняет ближнему - чтобы огласить лишь некоторые ступени этой затяжной лестницы-муки, потом удары, потом ужас, потом полное страха удивление, потом изумление, потом зависть, потом восторг, потом окрыленность, потом радость, потом веселость, ==821

потом смех, потом высмеивание, потом издевку, потом надругательство, потом удары без разбора, потом истязание: здесь, на самом конце лестницы, стоит аскет и мученик; он испытывает высочайшее наслаждение от того, что. сам несет как следствие своего влечения отличиться то именно, что его отражение, варвар, причиняет другому на начальных ступенях лестницы, желая отличиться от него и перед ним. Триумф аскета над самим собою, его обращенный при этом вовнутрь взор, который видит человека расщепленным на страдальца и соглядатая и впредь всматривается только во внешний мир, словно для того, чтобы собирать в нем хворост для собственного костра, эта последняя трагедия стремления отличиться с одним лишь действующим лицом, обугливающимся в самом себе,-вот достойный финал, загаданный самим началом: оба раза неизречимое счастье при виде пыток1. В самом деле, должно быть, нигде на земле не было большего счастья, помысленного как полнокровное чувство власти, чем в душах суеверных аскетов. Брамины выражают это в истории короля Вишвамитры, который тысячелетними тщаниями в покаянии выработал такую силу, что вознамерился воздвигнуть новое небо. Мне сдается, что во всем этом роде внутренних переживаний мы представляем собою нынче грубых новичков и бредущих на ощупь отгадчиков загадок: четырьмя тысячелетиями раньше были лучше осведомлены об этих нечестивых утонченностях самонаслаждения. Должно быть, и сотворение мира представлялось какому-то индийскому мечтателю некой аскетической процедурой, осуществленной Богом над самим собой! Должно быть, и сам Бог хотел загнать себя в приведенную в движение природу как в некий аппарат для пыток, дабы вдвойне ощутить при этом свое блаженство и свою власть! И если допустить, что это был как раз Бог любви: какое наслаждение для такого Бога-сотворить страждущих людей, истинно по-божески и по-сверхчеловечески претерпевать неуемную муку при виде их и тиранизировать таким образом самого себя! И допустив даже, что это был не только Бог любви, но и Бог святости и безгреховности: какие подозрения о горячечных бредах божественного аскета должны шевелиться в душе, если он сотворяет грехи и грешников и вечное осуждение и уготавливает под небом своим и престолом чудовищное место вечной юдоли и вечных стенаний! - Нельзя вполне исключить того, что и души Павла, Данте, Кальвина и им подобных проникли однажды в жуткие тайны подобного сладострастия власти; и можно при виде этих душ задаться вопросом: да, действительно ли круг в стремлении отличиться в конце концов замыкается на аскете? Нельзя ли было бы еще раз пробежать этот круг с самого начала с твердым настроением аскета и в то же время сострадающего Бога? Итак, причинять другим боль, чтобы тем самым причинять боль себе, чтобы через это снова торжествовать над собой и своим состраданием и блаженствовать от предельной власти!-Прошу прощения за несдержанность в осмыслении всего, что могло оказаться возможным в душевной несдержанности властолюбивой прихоти на земле!» (W. /, 1085-1087).- 745.

30 Ср. аф. 18 «Утренней зари»: «Мораль добровольного страдания. Какое наслаждение оказывается в период войны наиболее сильным у людей, принадлежащих к тем маленьким, постоянно подвергающимся опасности общинам, где царит строжайшая нравственность? Стало быть, у сильных, мстительных, враждебных, коварных, подозрительных, готовых к самому страшному и очерствевших в лишениях и нравственности душ? Наслаждение жестокостью: и это столь же верно, сколь верно и то, что в этих состояниях к добродетели такой души причисляется также изобретательность и ненасытимость по части жестокости. Община услаждается содеянными жестокостями и стряхивает

==822

с себя на время угрюмость постоянного страха и осторожности. Жестокость принадлежит к древнейшему праздничному настроению человечества. Следовательно, и богов воображают себе услаждающимися и празднично настроенными там, где их потчуют зрелищем жестокости,-таким образом вкрадывается в мир представление о том, что добровольное страдание, свободно поволенная мука есть нечто вполне осмысленное и значимое. Постепенно обычай формирует в общине практику, сообразную этому представлению; отныне всякий избыток хорошего самочувствия возбуждает подозрение, а все тяжело болезненные состояния-уверенность; говорят себе: боги, должно быть, взирают на нас немилостиво из-за счастья и милостиво из-за нашего страдания-отнюдь не сострадательно! Ибо сострадание считается чем-то презренным и недостойным сильной, внушающей страх души,- но они взирают на нас милостиво, поскольку развлекаются тем самым и «делаются беспечными»: ибо жестокий наслаждается сильнейшим зудом чувства власти. Так, в понятие «самого нравственного человека» общины входит добродетель частого страдания, лишения, сурового образа жизни, жестокого самоистязания-повторим это снова и снова-не как средство дисциплины, самообладания, взыскания индивидуального счастья, а как добродетель, которая создает общине хорошую репутацию у злых богов и точно фимиам некой непрерывной примирительной жертвы воскуривается им на алтаре. Все духовные водители народов, которые были в состоянии оживить нечто в косном, ужасном омуте их нравов, нуждались, кроме безумия, в добровольной муке, дабы обрести веру,_ чаще всего и прежде всего, как правило, веру в самих себя! Чем больше ступал их дух по новым стезям и, стало быть, мучился угрызениями совести и страхами, тем жесточе бешенствовали они против собственной плоти, собственных прихотей и собственного здоровья,-как бы предлагая божеству, озлобленному, должно быть, из-за запущенных и подавленных обычаев и новых целей, некий суррогат удовольствия. И не вздумайте слишком быстро поверить в то, что нынче мы полностью избавились от подобной логики чувства! Пусть наиболее героические души посовещаются с собою по этому поводу! Каждый крохотный шаг на ниве свободного мышления, лично выпестованной жизни с давних пор завоевывался духовными и телесными муками: не только продвижение вперед, нет! прежде всего сама поступь, движение, изменение нуждались в неисчислимых мучениках-в долгой веренице нащупывающих пути и основополагающих тысячелетий, о которых, разумеется, и не думают, разглагольствуя, как водится, о «мировой истории», этом смехотворно маленьком отрезке человеческого существования; но даже и в этой так называемой мировой истории, которая, в сущности, есть шум вокруг последних новостей, не существует более значительной темы, чем древнейшая трагедия мучеников, тщившихся сдвинуть с места болото. Ничто не куплено более дорогой ценой, чем та малость человеческого разума и чувства свободы, которая нынче составляет нашу гордость. Но именно эта гордость и лишает нас почти возможности сопереживать чудовищный временной отрезок «нравственности нравов», которая предлежит мировой истории как действительная и решающая основная история, сформировавшая характер человечества: когда действительными были-страдание как добродетель, жестокость как добродетель, притворство как добродетель, месть как добродетель, отрицание разума как

добродетель, напротив, хорошее самочувствие как опасность, любознательность как опасность, радость как опасность, сострадание как опасность, жалость со стороны как оскорбление, труд как оскорбление, безумие как дар Божий, изменение как нечто безнравственное и чреватое погибелью!-Вы думаете, все это изменилось и человечество должно было сменить свой характер? О, вы, ==823

знатоки человеков, узпайте-ка получше самих себя!» (W. 1, 1026- 1027).- 745.

11 Ср. аф. 401 «Утренней зари»: «Опаснейшее отучивание. Начинаешь с того, что отучиваешься любить других, и кончаешь тем, что не находишь больше в себе ничего достойного любви» (W. 1. 1214).- 746.

32 Ср. аф. 235 «Странника и его тени»: «Общительная натура. «Я не перевариваю себя,-сказал некто, желая объяснить свою тягу к обществу.-Желудок общества покрепче моего, он вынесет меня»» (W. /, 970).- 746.

33 Ср. черновой набросок к «Заратустре»: «Даже деградация, упадок, в случае отдельных людей и всего человечества, должны порождать свои идеалы: и всегда будут верить в то, что идут вперед1. Идеал «обезьяна» мог бы когда-нибудь стоять перед человечеством-как цель» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1881-1885. Bd 12. S. 201).- 746.

34 Ср. аф. 274 «Смешанных мнений и изречений»: «Женщина исполняет, мужчина предвещает. Через женщину природа показывает, с чем она до сих пор справилась, работая над человеческим образом; через мужчину показывает она, что ей пришлось при этом преодолевать, но и то, что она затевает еще сделать с человеком.-Совершенная женщина во всякое время есть праздность Творца в каждый седьмой день культуры, отдых, обретаемый художником в его произведении» (W. /, 838).- 747.

35 Ср. черновой набросок к «Утренней заре»: «Допустим, что нашей культуре привелось бы нуждаться в благочестии. Она не смогла бы породить его из себя. Для этого будет недоставать последней внутренней решимости и умиротворенности. Умов, более, чем когда-либо, воинственных и охочих до авантюр! Поэтам еще предстоит открыть возможности жизни, в их распоряжении звездные миры, а не какая-нибудь Аркадия и долина Кампаньи: возможно бесконечно смелое фантазирование, опирающееся на знания о развитии животных. Вся наша поэзия представляет собою нечто столь мелкобуржуазно-земное; еще отсутствует великая возможность высших людей. Лишь со смертью религии открытия в божественном смогут вновь изобиловать» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1876-1880. Bd 11. S. 227- 228).- 747.

36 Ср. аф. 140 «Смешанных мнений и изречений»: v. Держать язык за зубами. Автору следует держать язык за зубами, когда его произведение раскрывает рот» (W. 1, 790).-745.

37 Ср. аф. 129 «Смешанных мнений и изречений»: «Читатели сентенций. Самыми скверными читателями сентенций оказываются друзья их автора, в случае если они усердствуют в обратном гадании от общего к особенному, которому сентенция обязана своим возникновением: ибо этой привычкой совать свой нос во все кастрюли они сводят на нет все старания автора, так что теперь им вместо философского настроения и поучения в лучшем или худшем случае выпадает на долю в качестве выигрыша не что иное, как удовлетворение пошлого любопытства» (W. /, 787).- 748.

38 Ср. аф. 124 «Странника и его тени»: «Идея Фауста. Маленькая белошвейка поддается соблазну и делается несчастной; злодей - великий ученый, имеющий за плечами все четыре факультета. Может ли, однако, здесь обойтись без нечистого? Нет, конечно, нет! Без подмоги всамделишного черта великому ученому не удалось бы сие осуществить.- Неужели этому и в самом деле суждено было стать величайшей немецкой «трагической мыслью», как принято говорить среди немцев?-Для Гёте, однако, названная мысль была еще и слишком страшна; его кроткое сердце не могло не поместить маленькую белошвейку, ==824

«добрую душу, лишь однажды забывшуюся», после ее насильственной смерти в окружение святых; и даже великого ученого путем злой шутки, сыгранной с чертом в решающий момент, доставил он в нужное время на небо, его, «доброго малого» с «темным порывом»,-там, на небеси, любящие наново обретают друг друга.- Гёте сказал однажды, что для подлинно трагического природа его была слишком примирительной» (W. /,927).-749.

39 Ср. аф. 239 «Утренней зари»: «Намек моралистам. Наши музыканты сделали великое открытие: в их искусстве возможно и безобразие, вызывающее интерес! Так, точно опьяненные, бросаются они в этот разверзшийся океан безобразного, и никогда еще делать музыку не было столь легким занятием. Лишь теперь приобрели общий темный фон, на котором и крохотная полоска света прекрасной музыки получает блеск золота и изумруда; лишь теперь осмеливаются разъярять и возмущать слушателя, держать его в постоянном напряжении, чтобы после, погружая его на мгновение в покой, даровать ему чувство блаженства,- от чего выигрывает только его оценка музыки. Открыли контраст: только теперь возможны-и общедоступны-сильнейшие эффекты: никто не спрашивает нынче о хорошей музыке. Но вам впору поторопиться! Каждому искусству, которому удалось это открытие, отведен лишь короткий срок.-О, если бы у наших мыслителей были уши, чтобы вслушаться в души наших музыкантов с помощью их музыки! Сколь долго приходится ждать, пока снова обнаружится повод поймать с поличным искренних людей на месте преступления и в полном неведении относительно содеянного! Ибо нашим музыкантам недостает и малейшего чутья относительно того, что они перелагают в музыку свою собственную историю, историю обезображивания души. Некогда хороший музыкант едва ли не ради своего искусства должен был стать хорошим человеком.-А нынче!» (W. /, 1170-1171).-750.

ю Ср. аф. 110 «Странника и его тени»: «Письменный стиль и речевой стиль. Искусство писать требует прежде всего суррогатов для способов выражения, которые свойственны лишь говорящему: стало быть, для жестов, акцентов, тонов, взглядов. Оттого письменный стиль представляет собою нечто совершенно иное, чем речевой стиль, и нечто гораздо более трудное: он хочет с меньшим количеством средств быть столь же понятным, как и последний. Демосфен произносил свои речи иначе, чем мы их читаем: сначала он перерабатывал их для чтения.-Речи Цицерона с этой же целью должны были быть прежде демосфенизированы: теперь в них намного больше римского форума, чем в состоянии выдержать читатель» (W. /, 922).- 751.

Ср. аф. 116 «Странника и его тени»: «Читать вслух. Умение читать вслух предполагает умение исполнять: нужно всюду применять бледные краски, но определять степень бледности в точных пропорциях к полностью и густо окрашенному оригиналу, всегда предносящемуся взору и дирижирующему,-т. е. сообразно исполнению той же партии. Следует, таким образом, овладеть этим оригиналом» (W. /, 923-924).-751.

42 Ср. черновой набросок к «Веселой науке»: «За периодический стиль, как за одеяние, хватаются все, кто не намерен демонстрировать свою наготу,- оттого ли, что они бесформенны, оттого ли, что привыкли слишком стыдиться себя. Их мысли пугливы и неуклюжи без покрывающей их оболочки-та толика грации, на которую они способны, обнаруживается лишь тогда, когда складки периода придают им мужество и веру в собственное достоинство. Давайте вынесем и даже одобрим в них это: попросим лишь эти запутавшиеся в складках вешалки не делать из себя никакого закона морали и красоты: периодический стиль есть и остается паллиативом» (Nie lische. Schriften und Entw?rfe 1881- 1885. Bd 12. S. 148).-752.

==825

43

Ср. черновой набросок к «Заратустре»: «Учреждения как последствия великих личностей и как средства захоронения и укоренения великих личностей-пока, наконец, не появятся плоды. Все, что обычно есть мораль, стало здесь любовью» (ibid., S. 217).-753.

44 Ср. аф. 287 «Смешанных мнений и изречений»: «Источник большой любви. Откуда возникает внезапная страсть мужчины к женщине, глубокая, сокровенная? Только из чувственности меньше всего; но если мужчина обнаруживает одновременно в каком-либо существе слабость, беспомощность и к тому же высокомерие, то в нем происходит нечто такое, словно его душа стремилась бы излиться через край: он чувствует себя в одно и то же мгновение растроганным и оскорбленным. Из этой точки пробивается источник большой любви» (W. /, 841).-756.

45 Ср. черновой набросок к «Утренней заре»: «Натуры, не думающие вообще о себе, в особенности же не склонные подмечать в себе известные вещи (скажем, женщины-деятельность желудка, не говоря уже о половом влечении),-толкуют явления иначе и не желают видеть и признавать в них простое основание. Так, их страсть требует чего-то мечтательного и для себя самой мистического; они уступают ей гораздо раньше и порывистей, чем следовало бы, так как думают о ней идеалистически. Что знают незамужние женщины о неутоленном половом влечении в обуревающей их страсти к искусству и некоторым его течениям, или в сострадании, или в том, как слепо они отдаются какой-то мысли!» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1876-1880. Bd 11. S. 251- 252).- 756.

16 Ср. аф. 95 «Смешанных мнений и изречений»: ««Любовь». Тончайшая уловка, которою христианство превосходит прочие религии, заключается в одном слове: оно говорит о любви. Так стало оно лирической религией (тогда как в обоих своих других творениях семитизм подарил мир героически-эпическими религиями). В слове «любовь» заключено нечто столь многозначное, возбуждающее, напоминающее, обнадеживающее, что даже самый отставший в развитии интеллект и ледяное сердце ощущает еще нечто от сверкания этого слова. Умнейшая женщина и пошлейший мужчина думают при этом о сравнительно бескорыстнейших мгновениях их совместной жизни, даже если Эрос в их случае и не взлетел особенно высоко; и те бесчисленные люди, которые недосчитываются любви-от родителей, детей или возлюбленных,- в особенности же люди, обладающие сублимированной половой чувствительностью, нашли в христианстве свою находку» (W. /, 772).- 756.

47 Ср. черновой набросок к «Утренней заре»: «Мужчины заключают брак, чтобы приобрести чувство власти; женщины тоже (чтобы быть независимыми). Но и те и другие заблуждаются. Любовь не служит основанием для брака, скорее, контроснованием: глубокое чувство скрывает себя» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1876-1880. Bd 11. S. 370).- 758.

48 Ср. черновой набросок к «Утренней заре»: «Чахлость многих людей обусловлена тем, что они всегда мыслят о своем существовании в головах других, что значит: они принимают всерьез свои действия, а не то, что действует,-самих себя. Наши действия, однако, зависят от того, на что должно быть оказано действие, и, следовательно, не подлежат нашей власти. Отсюда такое количество беспокойства и досады» (ibid., S. 384).- 759.

49 Ср. аф. 64 «Смешанных мнений и изречений»: «.Жестокосердный из тщеславия. Поскольку справедливость часто служит ширмой для слабости, справедливые, но слабые люди подчас из тщеславия прибегают к симуляции и ведут себя подчеркнуто несправедливо и черство, чтобы оставить за собою впечатление силы» (W. /, 765).-761.

==826

50

Ср. заключительную часть предисловия к «Утренней заре»: «Однако напоследок: к чему было нам столь громко и с таким усердием говорить о том, кто мы такие, чего мы желаем и не желаем? Взглянем на это холоднее, отдаленнее, умнее, выше, выскажем это, как тому и подобает быть сказанным среди нас, столь тихо, чтобы все пропустили его мимо ушей, чтобы все пропустили нас мимо ушей! Прежде всего скажем это медленно... Это предисловие запаздывает, но не очень уж,-что, в сущности, значат каких-нибудь пять, шесть лет? Книге вроде этой, проблеме вроде этой некуда торопиться; мы оба к тому же дружны с lento, я, как и моя книга. Не зря сподобился стать филологом, должно быть, все еще продолжаешь им быть, учителем медленного чтения,-наконец, и писать начинаешь медленно. Это принадлежит нынче не только к моим привычкам, но и к моему вкусу-возможно, злому вкусу?-не писать больше ничего, что не довело бы до отчаяния всякого рода человека, которому «некогда». Филология и есть как раз то почтенное искусство, которое требует от своего почитателя прежде всего одного: отойти в сторону, не торопиться, успокоиться, стать медленным-словно некое ювелирное искусство и знание слова, которое справляется с исключительно тонкой, осторожной работой и ничего не достигает, если оно не достигает чего-то lento. Ho оттого именно и нужна она сегодня больше, чем когда-либо; именно этим сильнее всего привлекает она нас и чарует в самый разгар эпохи «труда», хочется сказать: спешки, неприличной и взопревшей прыткости,-эпохи, которая тщится одинаково «покончить» со всем, включая и каждую старую и новую книгу: сама филология не столь легко дает покончить с собою, она учит хорошо читать, т. е. читать медленно, глубоко, с оглядкой назад и вперед, с задними мыслями при оставленных открытыми дверях, чуткими пальцами и глазами... Мои терпеливые друзья, эта книга желает себе только совершенного читателя и филолога: учитесь хорошо читать меня!-» (W. 1, 1016).-762.

51 «Продавать себя ухитряется та, которой не удалось отдаться» (франц.).- 763.

52 Ср. черновой набросок к «Смешанным мнениям и изречениям»: «Никогда не общаться с тем, кто не умеет слушать, но демонстрирует себя и осенившие его мысли, полагая таким образом вести разговор. Это отличительный признак эгоиста, будь он даже весьма одарен» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1876-1880. Bd 11. S. 151).- 764.

53 Ср. аф. 242 «Странника и его тени»: «Искусство извиняться. Когда кто-то извиняется перед нами, он должен делать это весьма умело: иначе мы сами предстаем себе виновными и испытываем неприятное чувство» (W. /, 972).- 764.

54 Ср. черновой набросок к «Заратустре»: «Они все лишены характера: какая польза была им от этого! То, что они должны были украсть себе таковой» (Nietzsche. Schriften und Entw?rfe 1881-1885. Bd 12. S. 275).- 764.

55 Ср. черновой набросок к «Заратустре»: «Берегись кошек: они никогда не отдают, они даже не отплачивают-они лишь ощериваются и мурлычут при этом» (ibid., S. 227).- 766.