Часть 2.

чае*.-Помнят ли еще то курьезное обстоятельство, при котором совсем под конец, совсем неожиданно снова проявилось старое чувство к Вагнеру? При погребении Вагнера первое немецкое Вагнеровское общество в Мюнхене возложило на гроб его венок, надпись которого тотчас же стала знаменитой. «Спасение спасителю!»3'-гласила она. Каждый удивлялся высокому вдохновению, продиктовавшему эту надпись, каждый удивлялся вкусу, на который приверженцы Вагнера имеют привилегию; однако многие (это было довольно странно!) сделали в ней одну и ту же маленькую поправку: «Спасение от спасителя!»-Вздохнули свободнее.-

Приверженность к Вагнеру обходится дорого. Измерим ее по ее действию на культуру. Кого собственно выдвинуло на передний план вызванное им движение? Что все более и более взращивало оно?-Прежде всего, наглость профанов, идиотов в искусстве. Они организуют теперь ферейны, они хотят насаждать свой «вкус», они хотели бы даже разыгрывать судей in rebus musicis et musicantibus 39. Во-вторых, все большее равнодушие ко всякой строгой, аристократичной, совестливой выучке в служении искусству; на ее место поставлена вера в гений, по-немецки: наглый дилетантизм (-формула для этого имеется в Мейстерзингерах). В-третьих, и это самое худшее: театрократию- сумасбродную веру в преимущество театра, в право театра на господство над искусствами, над искусством... Но надо сто раз говорить прямо в лицо вагнерианцам, что такое театр: всегда лишь под искусства, всегда лишь нечто второе, нечто огрубленное, нечто надлежащим образом выгнутое, вылганное для масс! Тут и Вагнер не изменил ничего: Байрейт-большая опера,-а вовсе не хорошая опера... Театр есть форма демолатрии в целях вкуса, театр есть восстание масс, плебисцит против хорошего вкуса... Это именно и доказывает казус Вагнер: он покорил толпу, он испортил вкус, он испортил даже наш вкус к опере! -

Примечание.-Был ли Вагнер вообще немцем? Есть некоторые основания для такого вопроса. Трудно найти в нем какую-нибудь немецкую черту. Как великий учащийся, каким он был, он научился подражать многому немецкому·-вот и все. Его натура даже противоречит тому, что до сих пор считалось немецким,-не говоря уже о немецкой музыке! - Его отец был актер по фамилии Geyer. Geyer - это уже почти Adler 36... То, что до сих пор циркулирует в обществе в виде «Жизни Вагнера», есть fable convenue ", если не нечто худшее. Признаюсь в своем недоверии ко всему, что засвидетельствовано только самим Вагнером. У него не хватало гордости для какой-либо правды о себе, никто не был менее горд; он совершенно так же, как и Виктор Гюго, остался верен себе и в биографии,-он остался актером.

==548

Приверженность к Вагнеру обходится дорого. Что она делает с умом? освобождает ли Вагнер ум 1 - Ему свойственна всякая двойственность, всякая двусмысленность, вообще все, что убеждает невежд, не доводя их до сознания, для чего их убедили? Это делает Вагнера соблазнителем высокого стиля. Нет ничего усталого, отжившего, жизнеопасного и поносящего мир в духовной области, что не было бы взято его искусством тайно под защиту,-это самый черный обскурантизм, скрываемый им под светлыми покровами идеала. Он льстит каждому нигилистическому (-буддистскому) инстинкту и переряжает его в музыку, он льстит каждой христианственности, каждой религиозной форме d?cadence. Откройте свои уши: все, что выросло на почве оскудевшей жизни, вся фабрикация фальшивых монет трансценденции и потустороннего, имеет в искусстве Вагнера своего высшего защитника- не формулами: Вагнер слишком умен для формул,-а убеждением чувственности, которая в свою очередь снова делает ум дряблым и усталым. Музыка, как Цирцея... Его последнее произведение является в этом его величайшим шедевром. Парсифаль вечно сохранит свое значение в искусстве обольщения как гениальный прием обольщения... Я удивляюсь этому творению, я хотел бы быть его автором; за отсутствием этого факта я понимаю его...40 Вагнер никогда не был более вдохновенным, чем в конце. Утонченность в соединении красоты и болезни заходит здесь так далеко, что как бы бросает тень на прежнее искусство Вагнера: оно кажется слишком светлым, слишком здоровым. Понимаете ли вы это? Здоровье, светлость, действующие как тень? почти как возражение'1... Настолько мы уже чистые глупцы... Никогда еще не было более великого мастера в удушливых гиератических благовониях,-никогда еще не жил равный знаток всего маленького бесконечного, всего дрожащего и чрезмерного, всех феминизмов из идиотикона счастья!-Отведайте только, друзья мои, волшебного зелья этого искусства! Вы нигде не найдете более приятного способа энервировать ваш дух, забывать о вашем мужестве под розовым кустом... Ах, этот старый чародей! Этот Клингзор из Клингзоров! Как воюет он этим с нами! с нами, свободными умами! Как угодливо говорит он каждой трусости современной души чарующими звуками девичьего голоса!-Никогда не существовало такой смертельной ненависти к познанию!-Надо быть циником, чтобы не быть здесь обольщенным, нужно иметь способность кусать, чтобы не боготворить здесь. Хорошо, старый обольститель! Циник предостерегает тебя-cave canem ...

Приверженность к Вагнеру обходится дорого. Я наблюдаю юношей, долго подвергавшихся его инфекции. Ближай-

==549

шим сравнительно невинным действием является порча вкуса. Вагнер действует, как продолжающееся употребление алкоголя. Он притупляет, он засоряет желудок. Специфическое действие: вырождение ритмического чувства. Вагнерианец называет в конце концов ритмическим то, к чему я применяю греческую поговорку «мутить болото». Уже гораздо опаснее порча понятий. Юноша становится недоноском-«идеалистом». Он перегнал науку; в этом он стоит на высоте маэстро. Взамен этого он разыгрывает философа; он пишет байрейтские листки; он разрешает все проблемы во имя отца, сына и святого маэстро. Худшим, конечно, остается порча нервов. Пройдитесь ночью по большому городу-вы услышите всюду, как с торжественной яростью насилуют инструменты-к этому примешивается порою дикий вой. Что там происходит? Юноши молятся Вагнеру... Байрейт смахивает на водолечебницу.-Типичная телеграмма из Байрейта: bereits bereut (уже покаялись).-Вагнер вреден для юношей; он является роковым для женщины. Что такое, с точки зрения врача, вагнерианка?-Мне кажется, что врач должен бы поставить молодым женщинам со всею серьезностью следующую альтернативу совести: одно или другое.-Но они уже выбрали. Нельзя служить двум господам, если один из них-Вагнер. Вагнер спас женщину; женщина построила ему за это Байрейт . Вся-жертва, вся-покорность: нет ничего, чего бы ему не отдали. Женщина беднеет на благо маэстро, она становится трогательной, она стоит перед ним нагая. Вагнерианка-самая прелестная двусмысленность из существующих нынче: она воплощает дело Вагнера,-она является знамением победы его дела... Ах, этот старый разбойник! Он крадет у нас юношей, он крадет даже наших жен 43 и тащит их в свою пещеру... Ах, этот старый Минотавр! Чего он уже нам стоил! Ежегодно приводят ему в его лабиринт вереницы прелестнейших дев и юношей, чтобы он проглотил их,-ежегодно взывает вся Европа: «собирайтесь на Крит! собирайтесь на Крит!..»44

ВТОРОЕ ПРИБАВЛЕНИЕ

- Мое письмо, по-видимому, не защищено от одного недоразумения. На известных лицах показывается выражение благодарности; я слышу даже скромное ликование. Предпочел бы тут, как и во многом, быть понятым.- Но с тех пор как в виноградниках немецкого духа завелось новое животное, имперский червь, знаменитая Rhinoxera, не понимают более ни одного моего слова. Даже Крестовая газета

К оглавлению

==550

свидетельствует мне об этом, не говоря уже о Центральной литературной газете 45.-Я дал немцам глубочайшие книги, какими только они вообще обладают,-достаточное основание, чтобы немцы не поняли из них ни слова... Если я в этом сочинении воюю с Вагнером-и мимоходом с одним немецким «вкусом»,-если у меня есть суровые слова для байрейтского кретинизма, то я менее всего хотел бы доставлять этим торжество каким-либо другим музыкантам. Другие музыканты в сравнении с Вагнером в счет не идут. Дело вообще обстоит скверно. Гибель является всеобщей. Болезнь коренится глубоко. Если Вагнер остается именем для гибели музыки, как Бернини для гибели скульптуры, то все же он не является ее причиной. Он только ускорил ее tempo-конечно, так, что стоишь с ужасом перед этим почти внезапным низвержением, падением в бездну. У него была наивность d?cadence-это было его превосходством. Он верил в него, он не останавливался ни перед какой логикой d?cadence. Другие медлят-это отличает их. Больше ничего!.. Общее у Вагнера с «другими»-я перечислю: упадок организующей силы, злоупотребление традиционными средствами без оправдывающей способности, способности к цели; фабрикация фальшивых монет в подражание великим формам, для которых нынче никто не является достаточно сильным, гордым, самоуверенным, здоровым; чрезмерная жизненность в самом маленьком; аффект во что бы то ни стало; утонченность, как выражение оскудевшей жизни: все более нервов вместо мяса.-Я знаю лишь одного музыканта, который в состоянии еще нынче вырезать увертюру из цельного дерева-и никто его не знает 46... Что нынче знаменито, то, по сравнению с Вагнером, создает не «лучшую» музыку, а лишь более нерешительную, более безразличную-более безразличную, потому что половина уничтожается тем, что существует целое. А Вагнер был целым; а Вагнер был целой испорченностью; а Вагнер был мужеством, волей, убеждением в испорченности-что такое еще Иоганнес Брамс!.. Его удача была немецким недоразумением: его приняли за антагониста Вагнера-нуждались в антагонисте!-Такие не создают необходимой музыки, такие создают прежде всего слишком много музыки!-Если человек не богат, то он должен быть достаточно гордым для бедности!.. Симпатия, бесспорно внушаемая там и сям Брамсом, совершенно независимо от этого партийного интереса, партийного недоразумения, была долго для меня загадкой,-пока наконец почти случайно я не дознался, что он действует на определенный тип людей. У него меланхолия неспособности; он творит не от избытка, он жаждет избытка. Если вычесть

==551

то, в чем он подражает, что он заимствует от великих старых или экзотически-современных форм стиля-он мастер в копировании,-то останется, как его собственное, тоска... Это угадывают тоскующие и неудовлетворенные всех видов. Он является слишком мало личностью, слишком мало центром. Это понимают «безличные», периферические,-они любят его за это. В особенности он является музыкантом известного вида неудовлетворенных женщин. Пятьдесят шагов дальше- и находишь вагнерианку-совершенно так же, как на пятьдесят шагов далее Брамса находишь Вагнера,-вагнерианку, лучше отчеканенный, более интересный, прежде всего более приятный тип. Брамс трогателен, пока он тайно мечтает или скорбит о себе-в этом он «современен»,-он становится холоден, он уже не привлекает нашего внимания, как только делается наследником классиков... Брамса любят называть наследником Бетховена-я не знаю более осторожного евфемизма.-Все, что заявляет нынче в музыке притязание на «высокий стиль», в силу этого фальшиво либо по отношению к нам, либо по отношению к себе. Эта альтернатива наводит на размышления: именно, она заключает в себе казуистику относительно ценности двух случаев. «Фальшиво по отношению к нам»: против этого протестует инстинкт большинства-оно не хочет быть обманутым; я лично, конечно, все-таки предпочел бы этот тип другому («фальшиво по отношению к себе·»). Это мой вкус.-Говоря понятнее, говоря для «нищих духом»: Брамс-или Вагнер. Брамс не актер. Можно подвести добрую часть других музыкантов под понятие Брамс. Не скажу ни слова об умных обезьянах Вагнера, например о Гольдмарке 47: с «Царицей Савской» человеку место в зверинце-можно позволять себя показывать.-Нынче могут создавать хорошо, создавать мастерски только маленькое. Только тут возможна честность.- Но ничто не может излечить музыку в главном, от главного, от фатальности быть выражением физиологического противоречия,-быть современной. Самое лучшее обучение, самая совестливая выучка, принципиальная интимность, даже изоляция в обществе старых мастеров-все это остается паллиативным, говоря точнее, иллюзорным, потому что уже не имеешь в себе предусловий для этого; все равно, будет ли это сильная раса какого-нибудь Генделя или бьющая через край животность какого-нибудь Россини.-Не каждый имеет право на каждого учителя: это относится к целым векам.- Сама по себе не исключается возможность, что где-нибудь в Европе еще есть остатки более сильных поколений, типично более несовременных людей: оттуда можно бы еще надеяться на запоздалую красоту и совершенство также и для

==552

музыки. В лучшем случае то, что мы еще можем увидеть, будут исключения. От правила же, что испорченность главенствует, что испорченность фатальна, не спасет музыку никакой Бог.-

ЭПИЛОГ

- Удалимся в конце концов, чтобы передохнуть, на минуту из того тесного мира, в котором заставляет пребывать дух всякий вопрос о ценности личностей. У философа есть потребность вымыть руки, после того как он так долго занимался «казусом Вагнер».-Даю мое понятие современного.- Каждое время имеет в своей мере силы также и меру того, какие добродетели ему дозволены, какие запрещены. Либо оно имеет добродетели восходящей жизни,-тогда оно противится в силу самого глубокого основания добродетелям нисходящей жизни. Либо оно само есть нисходящая жизнь,- тогда оно нуждается и в добродетелях упадка, тогда оно ненавидит все, что оправдывается только полнотою, только чрезмерным богатством сил. Эстетика неразрывно связана с этими биологическими предусловиями: есть эстетика d?cadence, есть и классическая эстетика; «красота сама по себе»-это химера, как и весь идеализм.-В более тесной сфере так называемых моральных ценностей нельзя найти большего контраста, нежели мораль господ и мораль христианских понятий о ценностях: последняя выросла на гнилой насквозь почве (-Евангелия приводят нам точь-в-точь те самые физиологические типы, которые описывают романы Достоевского), мораль господ («римская», «языческая», «классическая», «ренессанс»), наоборот, является символическим языком удачности, восходящей жизни, воли к власти как принципа жизни. Мораль господ утверждает так же инстинктивно, как христианская отрицает («Бог», «тот мир», «самоотречение»-сплошь отрицания). Первая отдает вещам от своей полноты-она прославляет, она украшает, она осмысливает мир,-последняя делает ценность вещей беднее, бледнее, обезображивает их, она отрицает мир. «Мир»-это христианское бранное слово.-Эти формы контраста в оптике ценностей обе необходимы: это способы смотреть, которым не поможешь никакими основаниями и опровержениями. Не опровергнешь христианства, не опровергнешь болезни глаз. Что с пессимизмом боролись, как с некоей философией, это было вершиной ученого идиотизма. Понятия «истинный» и «ложный», как мне кажется, не имеют в оптике никакого смысла.-Против чего только и следует защищаться, так это

==553

против фальши, против инстинктивного двуязычия, не желающего чувствовать эти· контрасты как контрасты: какова, например, была воля Вагнера, который был не малым мастером в такой фальши. Поглядывать исподтишка на мораль господ, на аристократическую мораль (- исландская cara является почти важнейшим ее документом-) и при этом проповедовать противоположное учение, учение о «евангелии низменных», о потребности в спасении!.. Я удивляюсь, кстати сказать, скромности христиан, ходящих в Байрейт. Я сам не вынес бы известных слов из уст какого-нибудь Вагнера. Есть понятия, которым не место в Байрейте... Как? христианство, состряпанное для вагнерианок, быть может, вагаерианками-ибо Вагнер был в дни старости вполне feminini generis 48-? Повторяю, нынешние христиане кажутся мне слишком скромными... Если Вагнер был христианином, ну, тогда Лист, быть может, был отцом церкви!-Потребности в спасении, сущности всех христианских потребностей, нечего делать с такими шутами: она-самая честная форма выражения d?cadence, самое убежденное, самое мучительное подтверждение его в возвышенных символах и приемах. Христианин хочет освободиться от себя. Le moi est toujours ha?ssable*9.- Аристократическая мораль, мораль господ, наоборот, коренится в торжествующем Да себе-она есть самоподтверждение, самопрославление жизни, она также нуждается в возвышенных символах и приемах, но лишь «потому, что ее сердце слишком полно»50. Все прекрасное, все великое искусство относится сюда: сущность обоих-благодарность. С другой стороны, от нее нельзя отделить инстинктивного отвращения к d?cadents, насмешки, даже ужаса, вызываемого их символикой: это является почти ее доказательством. Знатный римлянин смотрел на христианство как на foeda

C?if^Qfc'ti ti r! " ' · ттт-т/^и ?ttt/"^ r! 'rr!! /r уптг <"??'??/·»/"*?? ггугт ? ????/'??? ???!?* тто тг_

superstitio ; напомню о том, как относился к кресту последний немец с аристократическим вкусом, Гёте 52. Тщетно искать более драгоценных, более необходимых контрастов *...

- Но такая фальшь, как фальшь байрейтцев, не является нынче исключением. Все мы знаем неэстетическое понятие христианского юнкерства. Эта невинность среди контрастов, эта «чистая совесть» во лжи скорее современна par excellence, этим почти определяется современность. Современный чело-

Примечание. О противоположности «аристократической морали» и «христианской морали» говорила впервые моя «Генеалогия морали»: быть может, нет более решительного поворота в истории религиозного и морального познания. Эта книга, мой пробный камень для того, что родственно мне, имеет счастье быть доступной лишь самым высоким и строгим умам: у остальных не хватает для этого ушей. Надо обладать страстью в таких вещах, где ею никто нынче не обладает...

==554

век представляет собою в биологическом отношении противоречие ценностей, он сидит между двух стульев, он говорит сразу Да и Нет. Что же удивительного, что именно в наше время сама фальшь становится плотью и даже гением? что Вагнер «жил среди нас» "? Не без основания назвал я Вагнера Калиостро современности... Но все мы неведомо для себя, против воли носим в себе ценности, слова, формулы, морали противоположного происхождения,-мы, если нас рассматривать с физиологической точки зрения, фальшивы... Диагностика современной души-с чего начала бы она? С решительного вонзания ланцета в эту инстинктивную противоречивость, с высвобождения ее противоположных ценностей, с вивисекции, произведенной над ее поучительнейшим казусом.- Казус Вагнер для философа счастливый казус, это сочинение, пусть слышат это, внушено благодарностью...

==555

КАЗУС ВАГНЕР

DER FALL WAGNER

В 1876 г., накануне разрыва личных отношений с Вагнером, Ницше выпустил в свет четвертое и последнее из «Несвоевременных размышлений», озаглавленное «Рихард Вагнер в Байрейте»,-настоящий панегирик байрейтскому маэстро, который впоследствии даже самые непримиримые антиницшеанцы вынуждены были причислять к лучшим произведениям литературы о Вагнере (так, к примеру, X. Ст. Чемберлен: Chamberlain H. St. Richard Wagner. M?nchen, 1896. S. 88). Символически совпавшее с уходом от Вагнера, это сочинение (равно как и третье Несвоевременное-«Шопенгауэр как воспитатель») виделось самому автору «прощальным письмом», благодарным взглядом в прошлое, залитое необыкновенно величественным светом огромного вагнеровского солнца,- в жизни Ницше, начиная с 14-летнего возраста, когда в руки одержимого музыкой отрока впервые попал клавираусцуг «Тристана и Изольды», Вагнер был больше, чем событием, скорее именно со-бытием, первым безумящим уколом абсолютного восторга, судьбой, вламывающейся в жизнь и навсегда включающей жизнь в проскрипционные списки жертвенных первенцев смысла и понимания. «Я не в состоянии относиться к этой музыке критически и хладнокровно; все фибры, все нервы содрогаются у меня, и я давно не испытывал такой длительной отрешенности, как от только что названной увертюры (к «Мейстерзингерам».-К. С.)» (Письмо к Э. Роде от 27 октября 1868 г. // Вг. 2, 332). Что эта отрешенность не умещалась в стенах концертной залы и непредсказуемо колесила по быту, было уже просто рефлексом одержимости; это значило, скажем, отправиться из Наумбурга в Базель, откуда поступило приглашение на кафедру филологии, узнать в поезде, что в Карлсруэ состоится представление «Мейстерзингеров», сойти с полпути и вспомнить о Базеле уже наутро (рикошет маршрутно не особенно дикий, если сравнить его с почти одновременным броском молодого Владимира Соловьева из Британского музея в египетскую пустыню, но-что гораздо важнее-того же качества и рода). Последовавшее за этим личное знакомство с Вагнером, свирепый прозелитизм неофита, обращающего в новую религию всех своих друзей, языческихристианская двойная роль героя и апостола, кующего одной рукой меч, а другой пишущего «Воззвание к немецкой нации» и то самое «Рождение трагедии», которому суждено было стать увертюрой всемирной славы автора «Кольца

==789

Нибелупгов», наконец, неописуемое блаженство «трибшенской идиллии» (23 встречи с хозяином и хозяйкой виллы Трибшен на Фирвальдштетском озере)- все это, включая неумолимую логику ближайшего разрыва, представало неким захватывающе разыгранным мифом на фоне, точнее, на противофоне воцаряющейся позитивистической прагматики и скепсиса, во всяком случае (так скажет об этом в скором времени Шпсиглср) «последним событием немецкого духа, на котором лежит величие» (Spengler О. Der Untergang des Abendlandes. Bd l. M?nchen, 1924, S. 472). Разрыву предшествовало разочарование, когда чаемое Рождение Трагедии обернулось вдруг Рождением Байрейта, притом не из духа музыки, а по правилам самого регулярного гешефтмахерства; Байрейт, увиденный новым Римом, католицизмом без слов (с оскорбительно ясным намеком на мендельсоновско-верленовские romances sans paroles),-это будущее разоблачение, выкрикнутое из 1886 г. (аф. 256 «По ту сторону добра и зла»), оказывалось реальностью в переживаниях уже 1874 г. Туринское-и уже отнюдь не «прощальное» - письмо «Казус Вагнер», написанное весною и вышедшее в свет в сентябре 1888 г. (в издательстве К. Г. Наумана), лишь подводило итоги. Впоследствии вагнерианская партия («Ноль, Поль, Коль») приложит уйму усилий, чтобы осветить конфликт средствами бульварных интерпретаций, мало чем отличающихся от тех, которыми обрабатывали самого Вагнера действительные boulevardiers литературы конца века (как, скажем. Макс Нордау): «шум и ярость·» туринского письма Ницше будут объяснять чем угодно, вплоть до зависти неудавшегося музыканта; во всяком случае попытаются создать впечатление внезапности конфликта, как если бы бывший пылкий прозелит, изнемогающий от любви к своему божеству, вдруг сошел с ума и стал изнемогать от хулы на собственную любовь,- ситуация, заставившая еще не сошедшего с ума, но уже стоящего на пороге роковой болезни философа трезвейшим и спешным образом готовить к изданию последнюю из своих книг: «Nietzsche contra Wagner»-впечатлительный коллаж отрывков, подобранных из ряда прежних сочинений в доказательство невнезапносги и, стало быть, периодичности скандальной антивагнерианы. Опубликованные посмертно материалы из наследия не оставляют никаких сомнений в действительной причине разрыва; к контроверзе Ницше - Вагнер как нельзя лучше подходит шопенгауэровская притча о перекличке великанов, слышащейся гулом в мире карликов. Что обратное влияние восторженного адепта на «мейстера» было ничуть не менее реальным фактом, этого не скрывал и сам Вагнер, списывавший, по собственному признанию, со своего юного друга 3-й акт «Зигфрида» (см.: F?rster-Nietzsche E. Das Leben Friedrich Nietzsches. Bd 2. Abt. 2. S. 853), как знать, может быть, и уже против воли, и «Парсифаля» («Клянусь Вам Богом, что считаю Вас единственным человеком, знающим, чего я хочу»-ibid., S. 131). Несомненно во всяком случае одно: понять что-либо в этой изнуряюще глубокой истории- значит держаться как можно дальше от отчужденно-надменного стереотипа наукообразного подхода и ориентироваться на непосредственное переживание самого феномена. Прежде всего изумительная стилистика избиения Вагнера в поздних произведениях, и особенно в туринском письме 1888 г. («так сегодня не пишет никто в Германии»-Письмо к П. Дёйссену от 14 сентября 1888 г. // Вг. 8,426), не должна сбивать с толку; он продолжал любить Вагнера, как никого, и пронес эту свою любовь

даже в годы помрачения, когда достаточно было только произнести имя великого чародея, чтобы взор больного увлажнился и тотчас же приобрел осмысленное выражение,-он ведь и сам успел выдать эту тайну накануне катастрофы в необыкновенно горячих признаниях, изменнически проглядывающих сквозь ритуальные жесты экзекуции: «Я называю Вагнера великим благодетелем моей жизни» (W. 2,1052). Собственно ключ к катастрофе дан именно здесь; остается догадаться, какой взыскательностью, какими требованиями могла бы обернуться такая любовь, кроме которой по существу и не было никакой другой! Требование сформулировано в «Рихарде Вагнере в Байрейте»: «Не разрубать гордиев узел греческой культуры, как это сделал Александр, так что концы его развеялись по всем направлениям мира, но связать его, после того как он был разрублен,-вот в чем теперь задача. В Вагнере узнаю я такого анти-Александра» (W. 1,381). Иными словами, речь шла о действительном спасении культуры и мира от новых «персов»-центробежной силы варварства, распыляющей единство культурного смысла (вся едкость поздних насмешек над байрейтским «Спасителем», спасающим разве что целомудренных юношей и истеричек, настаивалась в этом смысле в целомудренных упованиях самого насмешника). Протрезвление сразило наповал; Байрейт, провиденный как новый апокатастасис, как исход из пленения в обетованную топику возрожденной культуры, оказывался всего лишь... новым Римом, хуже, контрабандной тропой, ведущей в Рим, во всяком

==790

случае новой культурной единицей в реестре ветхих ценностей: Зигфрид, Брун^ гильда, мировой пожар, гибель богов оставались реалиями сцены и превратностей режиссуры. Странным образом, хотя и с другого конца, базельский профессор филологии предъявлял проблеме счет, мало чем отличающийся (по крайней мере в пренебрежении элементарными эстетическими нормами) от того другого, яснополянского, счета, которым приводил в оцепенение Европу-что это? наивность ребенка или старческая прихоть?-автор «Что такое искусство». Вздох, не перестающий с тех пор исторгаться из груди, ну, хотя бы искусствоведов, не говоря уже о просто здравомыслящих потребителях культуры: помилуйте, но это же театр, искусство, условности да и мыслимо ли требовать от актера, чтобы он-спасал мир! Ответ: нет, но если речь и в самом деле идет о театре, то нечего инсценировать «спасение мира», когда налицо целых тридцать шесть тематических матриц более локального и кассового назначения. Вагнер нарушил правило сакральной сделки; Вагнер вошел в дело с заявкой на реальность, и Вагнер подменил реальность условностью - в условиях «контракта» театр оговаривался как средство к цели, целью же было соборное действо и преображение души; здесь театр сам стал целью, а чаемый теург сам сорвал с себя маску «нового Эсхила», оказавшись всего лишь гениальным режиссером, ловцом душ - не в видах спасения их, а в целях очередной лицедейской манипуляции и... срыва оваций. Условность?-но на условность не молятся, но условность не выдают за музыкальнодраматический паралипоменон к Евангелиям, но условность не избирают местом паломничества, чтобы по прибытии сдавать под расписку собственную обувь в местный музей (башмаки Фридриха Экштейна в байрейтском музее). Вагнер посягнул на невыразимое и выразил его сценой как средством массового оглушения. Мастер нюанса, ясновидец самых патологических оттенков души, спец по вскрытию душевных сейфов, одним тактом магической паузы, одной бесконечной, как горизонт, ферматой, одной тоскующе вздрагивающей квинтой контрабасов и контрафаготов гонящий к исповедальне сотни и тысячи душ и пригоняющий их все еще к театру,-но ведь оттого и была сделана заявка на реальное, что сила гения соответствовала реальности, и речь, стало быть, шла не о портативных потрясениях бытовой драматики Геббеля или Золя, а о Рождении Трагедии,- оттого и раздалось ужасом разочарование, когда юный прототип уже написанного Зигфрида и еще не написанного Парсифаля обнаружил, что авторскими правами на мистерию завладел не кто иной, как Калиостро. Прибавьте сюда еще и издержки личного общения-диктаторские замашки старшего друга, нетерпимость ко всем прочим маэстро и едва ли не ветхозаветную ревность к малейшим признакам музыкального ».адюльтера» (эпизод с партитурой Брамса, чуть ли не выхваченной из рук Ницше и отшвырнутой на пол), сальные саксонские анекдоты, подаваемые на десерт и заставляющие робкого обожателя краснеть до корней волос (он, что, не чувствовал, кому он их рассказывает, этот бывалый Клингзор, уже и таким вот фасоном берущий в оборот своего прото-Парсифаля!),-соедините все это, и фокус развязки предстанет в нестерпимо ярком свете. «Адюльтер», по не в предполагаемом смысле, не преминул случиться: ответом на байрейтские фестпшили стала «фига» Вольтером, новым патроном и профессиональным идеаловыводителем,- обманутый и безутешный Парсифаль моментально

среагировал на случившееся карантином «Человеческого, слишком человеческого» и предпочтением псевдохрамовому обряду Байрейта «.фокстротных* дерганий позитивизма (в музыкальной проекции-Бизе). Что Бизе был не больше чем красным платком, размахиваемым перед Минотавром, об этом сказано прямо: «Вам не следует принимать всерьез то, что я говорю о Бизе; мне самому нет до Бизе никакого дела. Но как ироническая антитеза Вагнеру, он действует весьма сильно; ведь было бы невообразимой безвкусицей, вздумай я, скажем, отталкиваться от похвалы Бетховену. Ко всему Вагнер был обуян бешеной завистью к Бизе; «Кармен» побила все рекорды успеха в истории оперы и намного превзошла число постановок всех вагнеровских опер в Европе» (Письмо к К. Фуксу от 27 декабря 1888 г. // Вг. 8,554). Одним словом, речь шла уже о бесповоротно иных {«.сверхчеловеческих») задачах, для реализации которых пришлось мобилизовывать самые диковинные и скандальные средства; притча о Бенвенуто Челлшш, пересказанная в аф. 258 «Человеческого, слишком человеческого»,- ваятель, обнаруживший при отливке статуи нехватку жидкой массы и изловчившийся бросать в нее что попало, тарелки, ложки, вилки,- вырастала до притчи о самом себе: отливая в себе нового рыцаря Грааля, этот несвоевременен не гнушался никаким сырьем, от Вольтера до Бизе, от равнения на разбойников итальянского Возрождения до леденящих кровь кощунств. Байрейт - признак старого Карфагена, выдающего себя за Град Небесный,-должен был быть разрушен любой ценой.

==791

Ценой - удивительно ли прозвучит это после всего сказанного - собственной души и собственпой жизни. «Когда я пошел дальше один, я дрожал; вскоре затем я был болен, больше чем болен, я изчел •ог - изнемог от неудержимого разочарования во всем, что остается для вдохновения нам, современным людям, в растраченной всюду силе, работе, надежде, юности, любви, изнемог от отвращения ко всему идеалистическому лганью и изнеженности совести, которая снова одержала здесь верх над одним из храбрейших; изнемог наконец, и не в последнюю очередь, от гложущей тоски беспощадного подозрения--что я осужден отныне на более глубокое недоверие, более глубокое подозрение, более глубокое одиночество, чем когда-либо прежде. Ибо у меня не было никого, кроме Рихарда Вагнера...» (W, 2,1054).

Для настоящего издания использован прекрасный перевод Н. Полилова (Нитче Ф. Вагнер как явление. Нитче contra Вагнер, СПб., 1907), снабженный его же большим и обстоятельным введением. Почти не касаясь качества самого перевода, я счел нужным изменить его заглавие, которое казалось мне вместе неуклюжим и неадекватным. Немецкий оригинал «Der Fall Wagner» вообще предстает головоломкой для переводчика; во-первых, само слово «Fall», означающее и «явление», и «падение» (в углублении смыслов-«грехопадение»), и «банкротство», с другой стороны, «случай», «происшествие», «судебное дело», даже «заболевание», наконец, с третьей стороны, «падеж» (со странной скличкой «падежа», скажем, скота с грамматическим «падежом») и, во-вторых, сочетание его с именем Вагнера, причем не в родительном падеже, что звучало бы «Der Fall Wagners», а именно в именительном, и, значит, никак не «Случай Вагнера» (как иногда переводят), а скорее уж «Явление Вагнер», «Случай Вагнер», «Падение Вагнер» и уже в прогоне через всю градацию смыслов. Я предпочел остановиться ва «Казус Вагнер»-отчасти из-за относительно дифференцированной прагматики слова «казус», отчасти же из-за нерусскости его, позволяющей обходиться без родительного падежа и не атрибутировать драматически несклоняемые судьбы самого казуса «Вагнер».

' Смеясь, говорить горькие вещи (лат.). Видоизмененная пародия на строку Горация: «Quamquam ridehtem dicere verum quid vetat?» (Ho что мешает, смеясь, говорить правду?- Horat. Sat. I l, 24). Verum (правда) стало здесь severum (горькая правда).-528.

..,'2 Ср. следующее место из книги о Моцарте Альфреда Эйнштейна: «Вот ова, эстетика Моцарта «в сжатом виде» (in nuce). «Потеть» музыке не полагается;;.» (Эйнштейн А. Моцарт. Личность. Творчество. М., 1977. С. 161).-528.

3 Выражение Вагнера.-528.

4 чистота (ит.).-529.

5 В оригинале: Senta-Sentimentalit?t (а вовсе не «санто-сентимевтальность», как перевел Н. Полипов). Сента-героиня из «Летучего голландца» Вагнера.- 529.

6 Ср.: прим. '38 к т. 1, с. 599.- 530.

7 Любовь... наиболее эгоистическое из всех чувств и, следовательно, наименее великодушное, когда оно ранено (фр.).-530. ·

8 Надо осредиземноморить музыку (фр.).-530.

9 Это предложение отсутствует в доступных мне немецких изданиях, как Наумана, так и Щлехты и Колли-Монтинари. Здесь возникает сразу несколько вопросов: прежде всего, откуда мог русский переводчик вычитать эту фразу? Поскольку перевод датирован 1907 г., а имеющийся у меня под рукой 8-й том Naumann-Ausgabe (изд. П. Гаст и Э. Фёрстер-Ницше), где это место отсутствует,-1906, то очевидно, что речь идет о пользовании более ранними изданиями: прижизненным (1888), или вторым (1892), или кёгелевским (1895-1896), которыми я не располагаю. Непонятно, однако, каким образом цитированная фраза могла фигурировать в одном из этих изданий и исчезнуть в позднем, тем более что все они были осуществлены в рамках одного издательства (С. G. NaumannVerlag)? Отсутствует она и в последующих изданиях, и поскольку утрачены также рукопись и корректура книги, то вопрос остается открытым. Несомненно, однако, что Н. Полилов именно перевел ее откуда-то, но несомненно и другое: в контексте всего отрывка присутствие ее представляется обязательным. Несколькими строками ниже речь идет о «еще раз Лоэнгрине» и «в третий раз Лоэнгрине», что выглядит по крайней мере несуразным ва фоне отсутствия «в первый раз Лоэнгрина». Как бы ни решалась эта загадка, издатели должны были прокомментировать ляпсус если не с текстологической точки зрения (допустив, что им нет дела до русского переводчика), то хотя бы уже просто с логической. Между тем вопрос обойден молчанием как у Шлехты, так и в 14-м томе комментариев Колли и Монтинари.-531.

==792

") Судя по всему, намек на Козиму Вагнер. Ср. следующий отрывок из черновиков, датированный 25 ноября 1887 г.: «Госпожа Козима Вагнер-единственная женщина большого стиля, которую я знал; но я ставлю ей в счет то, что она испортила Вагнера. Как это случилось? Он не «заслуживал» такой женщины: в благодарность за это он стал ее добычей.-Парсифаль Вагнера был прежде всего и с самого начала опущением вкуса Вагнера до католических инстинктов его жены, дочери Листа,-своего рода благодарностью и покорностью более слабого, всячески страждущего создания другому созданию, умеющему защищать и ободрять, стало быть, более сильному, более ограниченному-в конце концов даже актом вечной трусости мужчины перед всем «вечно-женственным».- Разве не все великие художники подвергались до сих пор порче через обожающих женщин? Когда эти абсурдно-тщеславные и чувственные обезьяны-ибо таковы почти все они-впервые и впритык переживают идолослужение, которое женщина в подобных случаях умеет справлять всеми своими низшими и высшими вожделениями, тогда дело довольно скоро приходит к концу: улетучивается последний остаток критики, самопрезрения, скромности и стыда перед более великими - отныне они способны на любое вырождение.-Эти художники, которые в наиболее терпкий и сильный период своего развития имели достаточно оснований презирать оптом собственных приверженцев, эти умолкшие художники неизбежно становятся жертвами первой попавшейся интеллигентной любви (или, скорее, первой попавшейся женщины, которая вполне интеллигентна для того, чтобы интеллигентно посвящать себя наиболее личному в художнике, «понимать» его как страждущего, «любить» его...)» (Nietzsche F. Nachgelassene Fragmente 1887-1889. Kritische Studienausgabe /Hrsg. von G. Colli und M. Montinari. Bd 13. S.l6-l7).-53].

" Источник Ницше для этого отрывка о Гёте: Hehn V. Gedanken ?ber Goethe. Berlin, 1887. S. 49-185.-JJ2.

" Из письма Гёте к Цельтеру от 20 октября 1831 г. (речь идет о Фридрихе Шлегеле). Ницше цитирует по книге Хена (с. 110).-532.

13 большинство не довольствуется философией, ему нужна святость (фр.). Цитата из Э. Ренана (Renan E. Vie de J?sus. Paris, 1863. P. 451- 452).- 532. , 14 Зигфрид-сын Зигмунда и Зиглинды, брата и сестры.-533.

15 Ср.: «Впрочем, не могу здесь удержаться от заявления, что оптимизм, если только он не бессмысленное словоизвержение таких людей, за плоскими лбами которьи не обитает ничего, кроме слов, представляется мне не только нелепым, но и поистине бессовестным (ruchlose- нечестивым.- К. С.) воззрением, горькой насмешкой над невыразимыми страданиями человечества» (Шопенгауэр А. Поля. собр. соч. Т. 1. С. 337).- 533.

" Хорошо плыл, когда потерпел кораблекрушение (лат.). Изречение Зенонастоика (см.: Diog. Laert. VII 4).-533.

" Намек на Достоевского.-534.

11 Ср. евангельское: «...пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне...» (Матф. 19, 14).- 534.

" Вагнер-это невроз (фр.). Перекличка с фразой из «Дневников» Гонкуров, которые Ницше читал как раз в этот период: «И слово доктора Моро де Тур: «Гений-это невроз»» (см.: Journal des Goncourts. Т. 2. Paris, 1887. P. 279).-

20 прекрасное принадлежит немногим (лат.-Horat. Sat. I 9, 44).-535.

21 обострение, усиление (фр.).-536.

22 Ввысь (лат.).-537.

23 с позволения сказать (лат.).-537.

24 Ср.прим. 68 к с. 484- 537. .

25 Это определение литературного декаданса почти дословно воспроизводит следующий отрывок из статьи П. Бурже о Бодлере: «Стиль декаданс начинается там, где единство книги распадается, чтобы уступить место независимости страницы, где страница распадается, чтобы уступить место независимости фразы, а фраза-чтобы уступить место независимости слова» (Bourgel P. Essais de psychologie contemporaine. Paris, 1883. P. 25). На это заимствование впервые обратил внимание В. Вейганд (Weigand W. F. Nietzsche. Ein psychologischer Versuch. M?nchen, 1893. S. 67-68).-ЯД.

26 братья Гонкуры (фр.).-538.

27 драматургическая служанка (лат.).-540.

28 Тальма Ф. Ж. (1763-1826), французский актер, фаворит Наполеона.-541.

29 на генуэзский лад (ит.).-541.

30 Это место стоило бы сравнить с тем, что было сказано Л. Толстым против «завязок» Шекспира, да и самого Вагнера (см.: Толстой Л. Н. О Шекспире

==793

и о драме//Полп. собр. соч. Т. XIX. М., 1913. С. 143-188; Что такое искусство//Там же. С. 84- 93).- 542.

" Ср. прим. 43 к с. 157.- 542. 11 Сказал Вагнер, первый авторитет в целомудрии (лат.).-543.

31 Возможно, намек на последнюю строку «L'art po?tique» Верлена: «Et tout le reste est litt?rature».-544.

34 Ср.: «Эльза представляет собою бессознательный, непроизвольный элемент, в котором стремится обрести спасение сознательная, своевольная природа Лоэнгрипа... Эльза, женщина-это необходимейшее коренное проявление чистейшей чувственной непроизвольности-сделала меня совершенным революционером. Она была духом народа, к которому я в свое спасение стремился и в качестве художника» (Wagner R. Gesammelte Schriften und Dichtungen. Bd 4. Leipzig, 1872. S. 368- 369).- 544.

35 Риман Г. (1849-1919), немецкий музыковед.-545.

16 Гейер-по-немецки коршун, Адлер-орел. Фамилия Адлер, весьма распространенная среди евреев, приводится здесь в пику вагнеровскому антисемитизму; на деле Людвиг Гейер (кстати, отчим, а не отец Вагнера) не был евреем.-548, 37 вымышленная басня (фр.).-548.

38 «Erl?sung dem Erl?ser»-заключительные слова из «Парсифаля» Вагнера. Мог ли Ницше предполагать, что схожая пошлость поразит бумерангом и его собственную кончину, на этот раз в форме латинского двустишия, сочиненного ad hoc одним веймарским стихотворцем: «Titan! Te rapuit mors, ingeni?se Prometheu; / V?rane dicta sicut noveris ipse cito»-«Титан! Тебя похитила смерть, благородного Прометея;/И скоро сам ты узнаешь, верно ли сказанное» (см.: Naumann G. Zarathustra-Commentar. T. 3. S. 44-45).-548.

39 в делах музыкальных и музыкантских (лат.).-548.

ю Что здесь речь идет ве просто об остроумном обороте, показывает следующий отрывок из письма Ницше к П. Гасту от 25 июля 1882 г.: «В воскресенье я был в Наумбурге, чтобы еще чуточку подготовить свою сестру к Парсифалю. Это удавалось мне весьма диковинным образом. Наконец я сказал: «сестричка, весь этот тип музыки я сочинил ребенком, когда писал свою Ораторию» - и вот же, я извлек старые бумаги и после долгого перерыва снова наиграл написанное: идентичность настроения и выражения была сказочной! Да, некоторые места, к примеру «Смерть королей», показались нам обоим более захватывающими, чем все, что мы исполнили себе из Парсифаля, и все-таки совершенно parsifalesk! Сознаюсь: я снова с неподдельным ужасом ощутил, в каком близком родстве состою я с Вагнером» (Вг. 6, 231).-549.

41 остерегайся собаки (лат.).-549.

42 Намек на Козиму Вагнер.-550.

43 Намек на Ганса фон Бюлова, женой которого (до ухода к Вагнеру) была Козима Лист.- 550.

"" Слова из хора «Прекрасной Елены» Ж. Оффенбаха.- 550. "*5 Неологизм Ницше, образованный, по-видимому, из слов Rhinozeros (носорог) к Philloxera (виноградная филлоксера). «Крестовая газета»-консервативная «Новая прусская газета», выходившая в Берлине с 1848 по 1938 г. «Центральная литературная газета»-лейппигский еженедельник, в котором молодой Ницше опубликовал несколько рецензий.-551.

я6 Имеется в виду Петер Гаст. Ср.: «Со всей осторожностью шепча на ухо: этот музыкант, господин Петер Гаст, кажется мне новым Моцартом» (Письмо к Г. Леви предположительно от 10 ноября 1882 r.//Br. 6, 274).-551, 47 Гольдмарк К. (1830-1915), австрийский композитор.-552, 4S женского рода (лат.).-554.

4S> Я всегда ненавистно (фр.). См. Pascal. Pens?es. P. 82.-554.

50 Ср. евангельское: «Ибо от избытка сердца говорят уста» (Матф. 12, 34).- 554.

51 мерзкое суеверие (лат.). Ср.: Tacitus. Annales XV 44 (у Тацита «exitiabilis supers titio»).-554.

sz Имеется в виду 6б-я из «Венецианских эпиграмм» Гете: «Был я всегда терпе-пив ко многим вещам неприятным, / Тяготы твердо сносил, верный завету богов - /Только четыре предмета мне гаже змеи ядовитой: / Дым табачный, клопы, запах чесночный и t» (пер. С. А. Ошерова).-554.

53 Ироническая перефразировка евангельского; «И Слово стало плотию, и обитало с нами» (Иоан. 1, 14).-555.

==794