Часть 3.

ного юноши из Тавромения, который ночью домогался своей любовницы перед воротами соперника и намеревался их поджечь. Юноша был возбужден и распален фригийским напевом флейты, который Пифагор остановил как можно скорее (он в поздний час занимался астрономией). Он убедил флейтиста перейти на спондеический ритм, благодаря чему юноша, сразу успокоившись, в пристойном виде отправился домой, хотя только что он не воспринимал его и просто не хотел слышать обращенных к нему доводов, более того, безрассудно отвергал участие Пифагора. (113) Также Эмпедокл однажды спас своего гостеприимца Анхита, когда один юноша поднял против него меч, потому что тот, будучи судьей, приговорил отца юноши к смерти. Юноша бросился, в помрачении рассудка и в гневе, чтобы поразить мечом приговорившего к смерти его отца, как будто Анхит был убийцей. Эмпедокл же, имея под рукой лиру, изменил мотив и, исполнив какой-то успокаивающий и умиротворяющий напев, тотчас, как сказал поэт, влил «соку гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье бедствий дающего»[103] и спас своего гостеприимца Анхита от смерти, а юношу от убийства. (114) Рассказывают, что после этого юноша стал самым верным учеником Эмпедокла. Кроме того, вся пифагорейская школа осуществляла то, что они называли «настройкой», «музыкальным сочетанием» и «прикосновением», соответствующими мелодиями с пользой сообщая душе эмоции, противоположные ее состоянию. Отходя ко сну, они очищали разум от дневного смятения и шума определенными песнями и особого рода мелодиями и этим обеспечивали себе спокойный сон с немногими и приятными сновидениями. Встав с постели, они вновь снимали вялость и оцепенение

77

песнями другого рода, иногда это были песни без слов. Были случаи, когда они излечивали чувства и некоторые болезни, как говорят, настоящим пением (то есть заклинанием), и, вероятно, отсюда и вошло в употребление это понятие «заклинание». Так Пифагор ввел в употребление исключительно полезный способ исправления человеческих нравов и образа жизни с помощью музыки. (115) Раз у нас зашла здесь речь о мастерстве Пифагора-воспитателя, то дальше можно рассказать и о том, что связано с этим: как он открыл знание гармонии и гармонические законы. Начнем несколько издалека.

ГЛАВА XXVI

Однажды он пребывал в напряженном размышлении над проблемой, можно ли придумать для слуха какой-нибудь вспомогательный инструмент, надежный и не вводящий в заблуждение, каким для глаза является циркуль, отвес и, разумеется, диоптры, а для осязания - весы и изобретение мер. По счастливой случайности проходя мимо кузницы, Пифагор услышал, как на наковальне ковали железо и одновременные удары молотов издавали очень гармоничные звуки, кроме одного сочетания. Он различил в них октаву и созвучия, построенные на квинте и кварте, а интервал между квартой и квинтой он видел как не образующий гармонии сам по себе, но заполняющий расстояние между ними. (116) Радуясь, как будто он получил эту идею от богов, он вбежал в кузницу и методом проб выяснил, что звучание зависит от тяжести молота, а не от силы удара, формы молота или изменения положения железа, которое ковали. Узнав

78

точный вес молотов и установив, что их наклон при ударе одинаков, он удалился к себе домой. На один колышек, вбитый между углами стен (чтобы не внести в эксперимент никаких различных данных и чтобы вообще не было разницы между колышками), он повесил четыре струны из одного и того же материала, сплетенные из равного числа нитей, с одинаковой толщиной и одинаково скрученные. Он подвесил к ним разные грузы и сохранил равную их длину. (117) Затем, ударяя поочередно по паре струн, он нашел созвучия, о которых говорилось выше, в разных сочетаниях струн. Он установил, что струна, к которой прикреплен самый большой груз, и струна, к которой прикреплен наименьший груз, образуют октаву. Так как к первой было подвешено 12 гирек, а ко второй - шесть, то он открыл, что октаве свойственно отношение 2:1, что подтверждало и весовое соотношение гирек. С другой стороны, он открыл, что между струной с самым большим весом и ближайшей к самой легкой, имевшей восемь гирек, был интервал в квинту и, следовательно, полуторное отношение, и в полуторном отношении находились и подвешенные к ним грузы[104] . Между струной с самым большим весом и следующей, которая была с большим грузом, чем другие, - к которой были подвешены девять гирек, - был интервал в кварту соответственно подвешенным грузам[105] . Он выяснил, что эта струна (с девятью грузами) находится в отношении 3:4 к струне с самым большим грузом и что одновременно эта струна находится в полуторном отношении к струне с наименьшим весом, (118) поскольку девять именно так относится к шести[106] . Равным образом струна, следующая за струной с наименьшим весом, к которой было прикреплено восемь гирек, образовывала со струной,

79

имевшей шесть гирек, отношение 4:3, а со струной, которая имела 12 гирек, находилась в полуторном отношении. Следовательно, интервал между квинтой и квартой, на который квинта превосходит кварту, был установлен в отношении 9:8[107] . Звукоряд в октаве раскрывался двояко, либо с сочетанием квинты с квартой, как трехчленная пропорция 12:8:6[108] , либо, в обратном порядке, с сочетанием кварты с квинтой, как трехчленная пропорция 12:9:6[109] . Набив руку и изощрив слух на опытах с весами и открыв их пропорции, он искусно перенес общее крепление струн с вбитого на углу стены колышка на подставку под струны в лире, которую он назвал орудием натяжения струн, а натяжение струн в повороте колков в верхней части инструмента было аналогично подвешенным грузам. (119) Благодаря этому эксперименту, словно с помощью точного инструмента, он распространил наконец свой опыт на различные инструменты: цимбалы, флейты, свирели, монохорды, тригон[110] и подобные им и нашел, что во всех них арифметическое отношение было одинаково гармоничным. Он назвал звук,

80

соответствующий числу 6, гипатой[111] , звук, соответствующий числу 8 и находящийся в отношении 4:3 к гипате, - месой[112] , звук, следующий за месой, выражающийся числом 9 и звучащий тоном выше, чем меса, и находящийся к ней в отношении 9:8, - парамесой[113] , а звук, соответствующий числу 12, - нэтой[114] . Заполнив интервалы соответствен-

но диатоническому роду пропорциональными звуками, он подчинил таким образом октахорд[115] числовой гармонии, существующей в отношениях 2:1, 3:2, 4:3 и отличном от них отношении 9:8. (120) Таким образом он обнаружил в диатоническом роде необходимую и естественную прогрессию тонов от самого низкого звука к самому высокому. Начав с диатонического рода, он описал хроматический и энгармонический род, о чем мы расскажем, когда речь пойдет специально о музыке. Диатонический же род являет следующие ступени и такое естественное движение: полутон, тон, затем еще тон, и это есть кварта, соединение двух тонов и так

81

называемого полутона. Затем, с прибавлением другого тона, вставленного в середину, образуется квинта, соединение трех тонов и полутона. Затем следуют полутон, тон и еще тон - другая кварта, то есть еще одно отношение 4:3. Поэтому в более древнем гептахорде[116] каждый четвертый звук, начиная с самого низкого звука, образовывал созвучие кварты во всем звукоряде, причем полутон занимал поочередно первое, среднее и третье места тетрахорда. В пифагорейском октахорде, (121) представлял ли он сочетание тетрахорда с пентахордом или два несовпадающих тетрахорда, отделенные друг от друга целым тоном, мелодическое движение начиналось от самого низкого звука, так что каждый пятый звук образовывал созвучие квинты, а полутон здесь последовательно занимал четыре места: первое, второе, третье и четвертое. Вот так, рассказывают, открыл он искусство музыки и, изложив систематически, передал его ученикам для всех самых прекрасных целей.

ГЛАВА XXVII

(122) Восхваляют также многое из того, что сделали в общественной жизни его ближайшие ученики. Говорят, что, когда у жителей Кротона появилось желание совершать пышные выносы и погребения, один пифагореец сказал народу, что он слышал рассуждение Пифагора о богах: Пифагор якобы говорил, что Олимпийские боги обращают внимание на образ мыслей жертвующих, а не на количество жертв, подземные же боги, напротив, из-за того, что им досталась худшая доля, радуются битью в грудь и рыданиям и, более того, постоянным возлияниям и приношениям на могилу и

82

заупокойным жертвам, совершаемым с большой расточительностью. (123) Поэтому Аида из-за его предпочтения к такого рода подношениям называют Плутоном[117] , и тем, кто скромно воздает ему честь, он позволяет подолгу оставаться в верхнем мире, а кого-нибудь из тех, кто проявляет расточительность в горе, он всегда сводит под землю, чтобы получить приношения на могилу. Этим наставлением Пифагор внушил слушателям убеждение, что они будут благополучны, если в невзгодах будут проявлять умеренность, а проявляя расточительность, все погибнут раньше положенного срока. (124) Другой пифагореец взял на себя роль третейского судьи в деле, где не было свидетелей. Каждого из ведущих тяжбу он по отдельности подвел к какому-то надгробному памятнику и, остановившись, сказал, что лежащий здесь был в высшей степени достойным человеком. Когда один из тяжущихся восхвалил умершего за многие добрые дела, а другой лишь спросил: «И что он от этого получил?», пифагореец стал с подозрением относиться ко второму и не без основания взял сторону того, кто похвалил добронравие умершего. Еще один пифагореец взял на себя важное судебное разбирательство. Убедив одного из тяжущихся уплатить четыре таланта, другого - получить два, он вынес решение относительно трех талантов и, как представляется, дал каждому по таланту.[118] Однажды два человека со злым умыслом оставили у женщины с рынка плащ, договорившись с ней, что она отдаст его, только когда они явятся за ним вместе. Затем они так обманули ее: вскоре один из них взял то, что они оставили вместе, сказав, что другой разрешил ему это сделать, второй же, который не пришел, донес на нее и рассказал должностным лицам о первоначальном договоре. Один пифагореец,

83

взявшийся рассудить это дело, сказал, что женщина выполнит договор, если они явятся вместе.[119] (125) Еще два человека, как казалось, были очень дружны, но потом стали взаимно подозрительны, ничего не говоря друг другу, потому что кто-то, заискивая, сказал одному из них, что другой соблазнил его жену. Один пифагореец случайно зашел в кузницу тогда, когда считавший себя обесчещенным показывал острый нож кузнецу, выражая ему недовольство за то, что он его недостаточно наточил. Догадавшись, что этот нож заготовлен против того, кого оклеветали, пифагореец сказал: «Нож у тебя острее всего чего угодно, но только не клеветы». Этими словами пифагореец заставил его переменить решение, и он не совершил необдуманно ошибки в отношении друга, которого уже пригласил к себе домой. (126) Когда один посетитель в храме Асклепия уронил пояс с золотом и сетовал, потому что закон запрещал поднимать упавшее в храме, то другой пифагореец велел вынуть золото, которое не падало на землю, пояс же оставить, так как он лежал на земле. А вот что произошло, как говорят, в Кротоне, хотя неосведомленные люди относят это происшествие к другим местам: когда во время представления над театром пролетали журавли, один зритель, вернувшийся из плавания, сказал соседу: «Видишь свидетелей?» Один пифагореец, услышав это, отвел их на заседание Совета Тысячи[120] , предположив (что и было установлено в результате допроса их рабов), что они утопили в море каких-то людей, свидетелями чего были журавли, пролетавшие над кораблем. Еще пример: два человека, недавно примкнувшие к Пифагору, по-видимому, поссорились. Младший, подойдя к старшему, предложил примириться, говоря, что не нужно брать судьей третьего, но

84

они сами способны забыть о гневе. Тот сказал ему, что он в других отношениях совершенно удовлетворен, но стыдится того, что, будучи старшим, не подошел для примирения первым.[121] (127) Он рассказал ему это, а также истории о Финтии и Дамоне, о Платоне и Архите, о Клинии и Проре[122] . Кроме того, об Эвбуле из Мессины в самом деле рассказывают, что он, плывя домой, попал в плен к этрускам и был увезен в Этрурию. Этруск Навсифой, будучи пифагорейцем, узнал, что Эвбул - ученик Пифагора, поэтому он похитил его у пиратов и в полной безопасности вернул его в Мессину. (128) Когда карфагеняне собирались отправить на пустынный остров больше пяти тысяч пленников, карфагенянин Мильтиад увидел среди них аргивянина Посида (оба были пифагорейцами). Он подошел к нему, и, не раскрывая ему того, что готовилось, убедил его как можно скорее бежать к себе домой, посадил его на плывший мимо корабль, дал припасы на дорогу и спас таким образом человека от опасности. В общем, если бы кто-нибудь стал излагать все случаи общения пифагорейцев друг с другом, то он превзошел бы объем и должную меру этой книги.

(129) Лучше я перейду вот к чему: как пифагорейцы были государственными деятелями и правителями. Некоторые из них соблюдали законы и управляли городами Италии, проявляя то, что они считали наилучшим, и обсуждая это, и притом они не пользовались общественными доходами. И хотя против них стали выдвигать множество клеветнических обвинений, до некоторых пор все-таки одерживало верх добронравие пифагорейцев и воля самих городов, желавших, чтобы государственными делами управляли пифагорейцы. Считается, что именно в это время в Италии и в Сицилии

85

были наилучшие государственные устройства. (130) Харонд из Катаны, считающийся одним из лучших законодателей, был пифагореец, и локрийцы Залевк и Тимар, известные законодательной деятельностью, тоже были пифагорейцами, и, как говорят, были пифагорейцами те, кто составил регийские законы: одни называемые «гимнасиарховыми», и другие, названные в честь Феокла, - Фитий, Феокл, Геликаон и Аристократ. Они выделялись образом жизни и нравами, которые в то время процветали в расположенных в тех местностях городах.

Вообще, как утверждают, Пифагор изобрел всю систему гражданского воспитания. Он говорил, что ничто существующее не лишено примесей: земля причастна огню, огонь - воде, воздух - земле и огню, а они, в свою очередь, причастны воздуху. Далее, что прекрасное есть в безобразном, справедливое - в несправедливом, и все остальное подчиняется этому же закону (по этой причине разум получает импульс либо в одну, либо в другую сторону, и есть два вида движения тела и души: неразумный и сознательный), и он составил три линии конституций так, что концами они пересекались и образовывали прямой угол, причем одна линия находилась к другой в отношении 4:3, другая была пропорциональна пяти, а третья была средней между ними[123] . (131) Если мы подсчитаем числовые соотношения этих линий и образующиеся из них фигуры, то получится изображение наилучшего государственного устройства. Платон же позаимствовал это представление, открыто написав в «Государстве», что пара чисел, дающая пропорцию 4:3, соотносится с числом пять и образует два гармонических сочетания[124] . Говорят, что Пифагор проявлял сдержанность в стра-

86

стях и придерживался представления о середине[125] и о том, что каждую жизнь можно сделалась счастливой, если провести ее согласуясь с каким-либо одним благом. В целом, он открыл представление о выборе благ и соответствующих им деяний.

(132) Считается, что Пифагор заставил кротонцев отказаться от наложниц и вообще от незаконных связей. Существует прекрасное и славное изречение Дино, жены пифагорейца Бронтина, женщины мудрой и обладающей выдающимися душевными качествами: «Женщина должна совершать жертвоприношение сразу после того, как она встанет с ложа своего мужа» (некоторые приписывают это высказываение Феано). К Дино пришли жены кротонцев и просили ее вместе с ними обратиться к Пифагору, чтобы он высказался относительно благоразумного отношения к ним, ожидаемого ими от их мужей. Это и было сделано: женщина передала просьбу, и Пифагор поговорил с кротонцами и убедил их совершенно оставить царящую в то время распущенность. (133) Рассказывают также[126] , что, когда из Сибариса в Кротон пришли послы с просьбой о выдаче беглых рабов, Пифагор, увидев, что один из послов был убийцей его друзей, ничего не ответил ему. Когда же тот вновь спросил его и захотел вступить с ним в общение, Пифагор сказал, что таким людям он не будет давать прорицаний. Поэтому некоторые стали считать его Аполлоном. Все это, а также то, о чем мы рассказали чуть выше, - о низложении тиранов, о том, как стали свободными города в Италии и на Сицилии, и о многом другом, - пусть будет свидетельством его благотворного влияния на общественные дела, которое пошло на пользу людям.

87

ГЛАВА XXVIII

(134) Вслед за этим прославим словами его благородные деяния уже не в общих чертах, но соответственно каждой его добродетели[127] . Позвольте начать, как обычно, с богов, и мы постараемся показать его благочестие, раскроем для самих себя его удивительные деяния, проистекающие от благочестия, и изложим их достойным образом. Приведем еще такой пример этого благочестия, который мы уже упоминали[128] , что он познал свою собственную душу, кем она была и откуда она вошла в тело, и ее прежние жизни, и представил ясные доказательства этого. А вот еще пример: переходя однажды реку Несс со многими учениками, он обратился к ней с речью, и все слышали, как река громко и отчетливо ответила: «Здравствуй, Пифагор!» Кроме того, почти все авторы подтверждают, что в один и тот же день он был в Метапонте в Италии и в Тавромении на Сицилии и разговаривал со своими учениками и в том, и в другом месте, хотя эти города отстоят друг от друга на расстояние многих стадий по суше и по морю, которое не преодолеть даже за много дней. (135) Общеизвестно, что он показывал золотое бедро гиперборейцу Абариду, который догадался, что он -Гиперборейский Аполлон, а Абарид был его жрецом. Он сделал это, чтобы уверить Абарида, что он догадался правильно и не ошибся. Об этом человеке единодушно и без расхождений рассказывают огромное количество других случаев, еще более удивительных и еще более проявляющих его божественную природу: верные предсказания землетрясений, быстрые прекращения чумы, мгновенные остановки шквальных ветров, градов и ливней, умиротворение мор-

88

ских и речных волн, позволяющее легко переправиться ученикам. Этими способностями в разной степени обладали Эмпедокл из Акраганта, Эпименид Критский и Абарид Гиперборейский, которые тоже делали подобные вещи. (136) Об этом ясно свидетельствуют их сочинения[129] . Кроме того, у Эмпедокла было прозвище «Отвращающий ветер», у Эпименида - «Очиститель»[130] , а у Абарида - «Ступающий по воздуху», так как когда он ехал на дарованной ему стреле Аполлона Гиперборейского, как бы ступая по воздуху, он переправлялся через реки, моря и непроходимые места. Некоторые подозревали, что нечто подобное случилось и с Пифагором, когда в один и тот же день он беседовал в Метапонте и в Тавромении со своими учениками из того и другого города. Говорят и то, что он предсказал землетрясение, узнав это из колодца, из которого пил, и о корабле, плывшем при попутном ветре, сказал, что он утонет. (137) А то, что я собираюсь сказать, пусть будет свидетельством его благочестия. Я хочу еще раз показать основы религиозного служения, которые Пифагор и его ученики считали главными.

Все подобные предписания что-либо делать или не делать имеют целью согласование действий с волей божества, и это первый принцип, и вся жизнь пифагорейцев состоит в следовании богу, и это принцип их философии: смешно поступают люди, ищущие источник блага где-то в другом месте, а не у богов. Это похоже на то, как если бы кто-нибудь в стране, где правит царь, стал бы прислуживать какому-нибудь начальнику, пренебрегая самим главным начальником, царствующим над всеми. Люди, по их мнению, поступают именно так. Ведь если есть бог и если он - господин всего,

89

то, по единодушному мнению пифагорейцев, нужно просить благо у господина, потому что все дают блага тем, кого любят и кому рады, а с теми, к кому питают противоположные чувства, и поступают противоположным образом. Поэтому ясно, что следует делать то, что богу угодно. (138) Это нелегко узнать, если не прибегнуть к помощи того, кто слышал бога, или узнать это от самого бога, или посредством божественного искусства. Вот почему они придают большое значение искусству предсказания, так как только оно позволяет истолковать волю богов. Однако их занятия кажутся достойными тем, кто считает, что боги существуют, а для тех, кто либо существование богов, либо искусство предсказания считает наивным, глупо и то, и другое. В их запретах многое взято из мистерий, потому что они воспринимают эти запреты такими, какие они есть, не считают их хвастливой ложью и полагают, что они исходят от некого бога. И все пифагорейцы единодушно доверяют этому (вере в божественное), например, баснословным рассказам об Аристее из Проконнеса[131] , Абариде Гиперборейском и другим рассказам такого рода. Они верят всем таким рассказам, и сами достаточно имеют такой опыт, и сохраняют в памяти такого рода истории, кажущиеся баснословными, так как верят всему, что ведет к божеству. (139) Например, такой случай: Эврит рассказывал, будто пастух сказал, что, когда он пас неподалеку от могилы Филолая скот, он слышал, как кто-то пел. Эврит, нисколько не усомнившись, спросил, какой был лад. Оба были пифагорейцы, а Эврит - ученик Филолая[132] . Говорят также, что один человек как-то рассказал Пифагору, что ему приснилось, будто он разговаривал с умершим отцом, и спросил: «Что это предвещает?» Пифагор же сказал

90

ему, что это ничего не предвещает, но говорил он с отцом по-настоящему. «Как ничего не предвещает то, что ты сейчас разговариваешь со мной, - добавил он, - также и тот разговор ничего не предвещает». Так что, учитывая все это, пифагорейцы не себя считают простодушными, а тех, кто не верит этому. Ведь дело обстоит не так, что для бога одно возможно, а другое невозможно, как думают изощряющиеся в мудрости, но для бога возможно все. И есть начало стихов, которые, как они говорят, принадлежат Лину[133] , но, вероятно, они сочинили их сами:

Нужно всего ожидать, ибо все надежде доступно.

Богу легко сделать все, и для бога ничто не напрасно.

(140) Подтверждением своих представлений они считают то, что первый, кто изрек это, был не случайный человек, но бог. И одна из их акусм звучит так: «Кто ты, Пифагор?» Они говорят, что Пифагор - это Гиперборейский Аполлон. Доказательства этого такие: Пифагор на атлетических состязаниях, вставая, показал золотое бедро, а также он принимал Абарида Гиперборейского[134] и отобрал у него стрелу, с помощью которой тот передвигался. (141) Абарид, как говорят, пришел из страны гиперборейцев, собирая золото для храма Аполлона и предсказывая мор. Он останавливался в святилищах, и никогда не видели, чтобы он пил или ел. Говорят также, что у лакедемонян он принес предупредительные жертвы, и поэтому в Лакедемоне никогда больше не было мора. Итак, отобрав у Абарида золотую стрелу, которая у него была и без которой он не мог находить дорогу, Пифагор сделал его своим учеником. (142) А в Метапонте, когда какие-то люди выразили желание, чтобы им досталось

91

то, что находилось на подплывавшем корабле, Пифагор сказал им: «Точно, будет вам мертвец». И оказалось, что судно везло мертвеца. В Сибарисе Пифагор поймал толстую ядовитую змею и отпустил ее, и то же сделал в Тиррении с маленькой змеей, укус которой был смертелен. В Кротоне, как говорят, он гладил белого орла, а тот сидел спокойно. Когда кто-то захотел послушать его, он сказал, что не будет говорить, пока не появится какое-нибудь знамение, и после этого в Кавлонии появилась белая медведица. Он опередил человека, собиравшегося сообщить ему о смерти сына, и сказал о ней сам. (143) Миллию из Кротона Пифагор напомнил, что тот был Мидасом, сыном Гордия, и Миллий отправился в Азию, чтобы совершить на его могиле обряд согласно указаниям Пифагора.[135] Рассказывают также, что человек, купивший дом Пифагора и все перерывший в нем, никому не осмелился сказать, что он в нем видел, и за этот проступок как за святотатство он был схвачен в Кротоне и казнен, ведь видели, что он взял отвалившуюся от статуи золотую бороду. Пифагорейцы рассказывают эти истории и подобные им, чтобы им верили. Поскольку относительно всего сказанного нет расхождений и поскольку невозможно, чтобы это происходило с человеком, то пифагорейцы считают ясным, что необходимо воспринимать сказанное им как слова существа высшей природы, а не просто человека. Это и означает следующая загадка. (144) Они говорят, что

люди двуногие, птицы и что-то еще есть и третье.

Под третьим подразумевается Пифагор. Таков он был благодаря своему благочестию, и его считали таким справед-

92

ливо. К клятвам все пифагорейцы относились очень осторожно, помня наставление Пифагора:

Прежде всего почитай бессмертных богов, соблюдая

Их старшинство согласно закону, и верным будь клятве,

Славных героев... [чти по закону],[136] -

так что один из них, вынуждаемый законом дать клятву, хотя и собирался дать истинную клятву, но все же, ради соблюдения этого запрета, предпочел вместо клятвы подвергнуться штрафу в три таланта: такую сумму он был должен заплатить тому, кто привел его в суд.[137] (145) Их мнение о том, что ничто не происходит самопроизвольно и случайно, но все совершается согласно божественному промыслу, особенно с людьми добрыми и благочестивыми, подтверждает рассказ о пифагорейце Тимариде из Тарента, который приводит Андрокид в книге «О пифагорейских символах». Когда Тимарид собирался отплыть, уезжая по каким-то обстоятельствам, друзья пришли проводить его, обнимая и напутствуя на прощание. И один из них, когда он уже всходил на корабль, сказал: «Пусть боги тебе дадут все, что ты хочешь, Тимарид!» А тот ответил: «Боже сохрани! Лучше я буду желать того, что боги сами мне посылают». Ибо он считал более осмысленным и благоразумным не сопротивляться божественному промыслу и не досадовать на него. Если кто-нибудь захотел бы узнать, откуда у этих людей такое благочестие, то нужно сказать, что наглядный образец пифагорейского числового учения о богах содержался у Орфея. (146) Не вызывает сомнения, что, заимствовав идею у Орфея[138] , Пифагор написал книгу о богах, которую он также назвал «Священным словом», потому что он как бы сорвал цветок в самой

93

мистической части сочинений Орфея, независимо от того, было ли это сочинение его собственным, как утверждает большинство авторов, или сочинением Телавга, как говорят некоторые известные и наиболее заслуживающие доверия пифагорейцы, ссылаясь на записки Пифагора, адресованные им своей дочери Дамо, сестре Телавга. Эти записки, как сообщают, после смерти Дамо были переданы Битале, ее дочери, и Телавгу, сыну Пифагора, который по достижении совершеннолетия стал мужем Биталы. Телавг, разумеется, был юным, когда умер Пифагор, и он был оставлен при своей матери Теано. Из этого «Священного слова» (или «Слова о богах», встречаются оба названия) ясно, кто передал Пифагору сочинение о богах. Ведь там сказано: «Это слово о богах я, Пифагор, сын Мнемарха, постиг, пройдя посвящение в Либетрах Фракийских[139] с помощью Аглаофама. Он сообщил мне мистическое знание, что Орфей, сын Каллиопы, наставленный матерью на горе Пангей, говорил, что вечная сущность числа является наиболее провидящим принципом всего неба, земли и находящейся между ними природы, более того, она есть корень постоянства божественных людей, богов и демонов». (147) Из этих слов ясно, что идею о том, что сущность богов определяется числом, он заимствовал у орфиков. С помощью тех же чисел он делал удивительные предсказания и совершал служение богам соответственно числам, считая такое служение наиболее родственным их природе. Это можно понять вот откуда (ведь нужно представить какое-нибудь доказательство для подтверждения слов): поскольку Абарид продолжал совершать жертвоприношения по своему обряду и совершал предсказания по распространенному у всех варваров типу - посредством жертвоприношения

94

животных, особенно птиц (ибо считается, что внутренности птиц дают наиболее точные предсказания), Пифагор, желая не лишать его стремления к истине и показать ему, как это сделать более достоверными методами, без крови и умерщвления жертвы (особенно потому, что считал петуха посвященным солнцу), осуществил для него то, что называется совершенной истиной, построенной на арифметической науке. (148) Вера в богов была у него от благочестия. Он всегда предписывал не питать недоверия ни к удивительным рассказам о богах, ни к учениям о богах, поскольку боги могут все. А божественные учения (которым следует верить) подразумевают те учения, которые передал Пифагор. Его ученики до такой степени верили и усваивали то, что они считали правильным, что когда какой-то пастух рассказал Эвриту из Кротона, слушателю Филолая, что в полдень слышал из могилы голос Филолая (а он умер много лет назад), и при этом голос как бы пел, то Эврит спросил пастуха: «Что за лад был, скажи, умоляю?» Когда кто-то спросил Пифагора, что предвещает видеть во сне давно умершего отца, который разговаривал со спящим, то он сам ответил: «Ничего, как ничего не предвещает то, что ты разговариваешь сейчас со мной»[140] . (149) Одежду он носил белую и чистую, постель также была белой и чистой. Одежда и постель были из льна, так как овчинами он не пользовался.[141] И он передал этот обычай ученикам. О высших существах он говорил иносказательно и по всякому случаю вспоминал богов и воздавал им почести, так что даже за обедом совершал возлияния богам и призывал каждый день прославлять в гимнах высших существ. Он обращал внимание на изречения, оракулы и знамения, в общем, на все случайное. (150) В жертву богам он приносил ладан,

95

просо, жертвенные лепешки, соты, миро, другие благовония, а животных ни сам он не приносил в жертву, ни кто-либо из философов его школы, достигших созерцания; другим же ученикам, акусматикам или политикам, он предписывал иногда приносить в жертву одушевленных существ: вероятно, петуха, или барана, или какое-нибудь другое новорожденное животное, быков же приносить в жертву запрещал. Свидетельством почитания им богов служит и то, что он призывал не клясться всуе именем богов. Поэтому Силл, пифагореец из Кротона, ради того, чтобы не приносить клятву, даже заплатил денежный штраф, хотя и собирался принести истинную клятву.[142] Пифагорейцам же приписывают такую клятву (благоговейно избегая упоминания имени Пифагора, так же, как очень скупо они упоминают имена богов, они указывают на него, говоря о муже, открывшем четверицу):

Именем клятву даю открывшего нам четверицу,

Неиссякаемой жизни источник.[143]

(151) Пифагор, как говорят, в целом был приверженцем стиля и образа мыслей Орфея и почитал богов подобно Орфею, воздвигая их в медных изваяниях, связанных не с нашими формами, а с образами богов, которые всеобъемлющи, обо всем пекутся и природа и образ которых подобны Вселенной.[144] Он возвещал их очистительные обряды и так называемые мистерии и имел об этом самое точное знание. Еще говорят, что он соединил божественную философию с религией, одному научившись у орфиков, другому - у египетских жрецов, третьему - у халдеев и магов[145] , четвертое заимствовав из мистерий, совершающихся в Элевсине, на

96

Имбросе, Лемносе и в Самофракии[146] , а кое-что заимствовав у сообществ, существующих у кельтов и иберов. (152) У латинян читают «Священное слово» Пифагора, но не для всех и не всеми, а лишь теми, кто благосклонно относится к его учению о благе и не совершает ничего постыдного. Он говорил, что нужно трижды совершать возлияние богам и что Аполлон прорицает с треножника из-за того, что тройка - первое по природе число[147] , Афродите же нужно жертвовать что-нибудь на шестой день, так как это число первое, которое является общим для всей природы чисел[148] , а будучи поделенным любым образом, дает одинаковое значение вычитаемого и остатка. Гераклу нужно приносить жертвы на восьмой день месяца, помня, что он рожден семимесячным. (153) Пифагор также говорит, что в храм нужно входить в чистой и белой одежде, в которой не спали, помня о том, что сон, так же как черный и огненный цвет, - свидетельство праздности, а чистота - свидетельство честности и справедливости помыслов. Он предписывает, что, если в храме нечаянно прольется кровь, нужно очистить храм или золотом, или морской водой, потому что вода возникла первой, а золото - самая прекрасная вещь, и по ним измеряется ценность всех вещей. (154) Он также запрещает рожать в храме, так как неблагочестиво в храме облачать божественную часть души в тело. Он запрещает на праздниках стричь волосы и ногти, считая, что власть богов нельзя оставлять ради умножения наших благ. Он запрещает убивать в храме даже вошь, полагая, что божество не должно быть причастно ничему чрезмерному и гибельному. Он говорит: «Почитай богов кедром, лавром, кипарисом, дубом и миртом, не чисти ими ни тело, ни зубы, считая, что это[149] первое

97

порождение влажной природы, питавшее первую нерасчлененную материю». Вареную пищу он запрещает жарить, говоря, что кроткое не нуждается в гневе[150] . Следуя магам, он не позволяет сжигать тела умерших, желая, чтобы смертное не было причастно ничему божественному.[151] (155) Он считает благочестивым сопровождать к могиле умершего в белых одеждах, намекая этим на простую и первую природу соответственно числу и началу всех вещей.[152] Главное - он призывает клясться честно, и хотя будущее далеко, но для богов нет ничего далекого. Он говорит, что больше благочестия в том, чтобы претерпеть несправедливость, чем в том, чтобы убить человека (ибо суд совершается в Аиде), если подумать о природе души и природе ее первой сущности. Он запрещал делать гроб из кипариса, так как из кипариса сделан скипетр Зевса, или по какой-либо другой мистической причине. Он предписывал совершать возлияние перед алтарем Зевса-Спасителя, Геракла и Диоскуров, воспевая Зевса, начало и главу пищи, Геракла - природную силу и Диоскуров как образец согласия всех вещей[153] . (156) Он говорит, что возлияние следует нести не закрывая глаз, так как он считал, что ничто прекрасное не заслуживает стыда и позора. Он предписывал всякий раз, когда гремит гром, прикасаться к земле, показывая, что мы помним о происхождении всех вещей. Входить в храм он предписывал справа, а выходить слева, полагая, что правое - начало так называемой нечетности чисел, которая божественна, а левое - символ четного и распадающегося.[154] Вот так описывают проявления благочестия Пифагора, а об остальном, что касается его благочестия, можно догадаться из сказанного, так что я заканчиваю разговор об этом.

98

ГЛАВА XXIX

(157) Важнейшим свидетельством его мудрости, если говорить прямо, следует считать записки пифагорейцев, содержащие правду обо всем, отделанные по сравнению со всеми прочими сочинениями такого рода, покрытые, словно нетронутым пухом, старомодным налетом древности, составленные с помощью божественного знания, полученного свыше, полные мыслей и проницательные, замысловатые и разнообразные по форме и содержанию, исключительно простые и совершенные по стилю, насыщенные до предела очевидными и бесспорными фактами, изложенными научно и полно (такое изложение называется силлогизмом), если читать эти записки соответствующим образом, чтобы это чтение не было второстепенным или поверхностным. Итак, эти записки передают от первоисточников знание об умопостигаемом мире и богах. (158) Итак, Пифагор учит обо всех природных явлениях и дает полный очерк двух частей философии - этики и логики. Он дает всяческие математические знания и излагает лучшие науки. В целом, в человеческих знаниях о чем бы то ни было нет ничего, что не было бы детально изложено в этих сочинениях. Итак, если признать, что из приписываемых Пифагору сочинений одни подлинные, а другие составлены на основе его лекций и поэтому не называют авторов и отсылают как к автору к Пифагору, то из всего этого очевидно, что Пифагор был достаточно сведущим во всей мудрости. Но говорят, что он отдавал предпочтение геометрии. Ведь у египтян хорошо разработана геометрия, так как еще с древних времен и из-за разливов по воле богов Нила образованные египтяне были вынуждены

99

измерять всю землю, на которой они жили, и поэтому наука была названа «геометрией» (землемерие). Но и исследование небесных явлений, в котором также был сведущ Пифагор, не остается у них в небрежении. Действительно, представляется, что все его геометрические теоремы происходят из Египта, а теоремы о счете и числах, как говорят, изобретены финикийцами. Учения о небесных явлениях некоторые равно относят и к египтянам, и к халдеям. (159) Пифагор, как говорят, заимствовав все это и умножив знания, развил их и вместе с тем ясно и стройно изложил своим ученикам.

Действительно, он первым придумал название «философия» и сказал, что она есть стремление, как бы любовь к мудрости, а мудрость есть знание истины, заключенной в сущем. Сущее он признавал и говорил, что оно нематериально, вечно и что только оно деятельно, - такими признаками обладают лишь бестелесные вещи. Далее, материальные и телесные виды, называющиеся похожим именем существующих, по причастности к сущему, подвержены рождению и гибели и никогда не являются истинно сущими. Мудрость же есть знание о собственно сущем, а не о соименных ему подобиях, поскольку телесные вещи непознаваемы и не дают точного знания, как лишенные предела и не доступные познанию и как бы вовсе не существующие соответственно их отличию от целостности и соответственно их неспособности получить ясное определение. (160) Невозможно получить знание о вещах по природе непознаваемых. Следовательно, следует стремиться не к знанию о несущественном, но скорее к знанию об истинно-сущем, всегда неизменном и постоянном и существующем одновременно с понятием «существование». Обычно постижение существующих вещей сопровож-

100

дается постижением соименных им сущностей, даже если не делать этого специально, как постижение частичного связано с постижением общего. «Поэтому, - говорит Архит, - кто хорошо постиг общее, тот сможет хорошо рассмотреть и частности, что они собой представляют». Поскольку существующие веши не являются едиными, однородными и простыми, они сразу представляются в разнообразных и многочисленных видах: как мысленные и бестелесные виды, которые называются сущим, и как телесные и доступные восприятию, которые участвуют в истино сущем. (161) Обо всем этом он передал точнейшие знания и ничего не оставил неисследованным. Он передал людям общие знания, как, например, искусство демонстрации, определения и различения, как можно понять из пифагорейских сочинений. Он обычно возвещал предельно короткими изречениями в символической форме своим ученикам грандиозные и разветвленные рассуждения, подобно тому как Аполлон и сама природа, первый - добрыми словами, вторая - при помощи малых по величине семян, являют нескончаемое и труднопостижимое обилие мыслей и сотворенных вещей. (162) Например, такое изречение самого Пифагора: «Начало - половина всего»[155] . Не только в этом полустишии, но и в других, подобных, божественнейший Пифагор заключил искру истины для способных разжечь ее, утаив за краткостью речи необозримый и огромный размах умозрения. Или такой пример: «Все приличествует числу», - изречение, которое он очень часто произносил перед всеми. Или: «дружба есть равенство»[156] , или слово «космос»[157] , или, в самом деле, слово «философия», а также понятие «существование»[158] , или[159] , или прославленное понятие «четверица». Все эти и многие другие образы и

101

стихи Пифагор придумал для пользы и исправления учеников, и те, кто понимал его слова, так чтили и боготворили их, что для обшины учеников они стали формой клятвы:

Именем клятву даю открывшего нам четверицу,

Неиссякаемой жизни источник.[160]

Вот каким удивительным было это проявление его мудрости.

(163) Из наук, почитаемых пифагорейцами, как говорят, на первом месте были музыка, врачевание и ведовство. Они были молчаливы и послушны, и у них вызывал одобрение тот, кто умел повиноваться. Из медицины они более всего принимали то, что касается образа жизни, и этот вопрос у них был подробно разработан, и прежде всего старались найти определения правильного соотношения питья, еды и отдыха. Поэтому они едва ли не первыми занялись вопросами питания и стали определять порядок приготовления пищи. В большей степени, чем их предшественники, пифагорейцы применяли мази, но применение лекарств одобряли меньше и использовали их главным образом для лечения гнойных ран, а хирургия и прижигания у них были менее всего в употреблении. (164) При некоторых болезнях они произносили заклинания.

Они считали, что музыка также очень благотворно действует на здоровье, если заниматься ею подобающим образом.[161] Для исправления души они применяли также избранные стихи Гомера и Гесиода.[162] Они думали, что нужно удерживать и сохранять в памяти все, чему учат, и все, что было сказано, и что нужно до тех пор готовить себя в соответствии с обучением и лекциями, пока это позволяет способность восприятия

102

и запоминания, потому что именно этой способностью человек познает и ею хранит познанное. По крайней мере, они высоко ценили память, очень упражняли ее и уделяли ей много внимания. В учебе они не оставляли то, что им преподавалось, пока не усваивали твердо элементарные знания, и каждый день они перебирали в памяти сказанное следующим образом. (165) Пифагореец не вставал с постели до тех пор, пока не вспоминал все случившееся накануне. Он совершал эту процедуру следующим образом. Он пытался восстановить мысленно, сначала что он сказал, или услышал, или какое приказание, встав после сна, отдал домашним, и что было вслед за этим, а что - еще позже, и свои следующие поступки он оценивал таким же образом. И опять вспоминал, кого первого он встретил, выйдя из дома, кого второго и что было сказано сначала, что потом, и что еще позже. И о других событиях вспоминал точно так же. Он пытался восстановить в памяти все случившееся за целый день, стремясь припоминать в том порядке, в каком произошло каждое событие. Если свободного времени после сна у него было больше, чем обычно, он пытался припомнить таким же образом, что произошло позавчера. (166) И более всего они старались развивать память, так как ничто так не содействует приобретению знаний, опыта и рассудительности, как память.

Благодаря этим занятиям всю Италию наводнили философы, и Италия, прежде безвестная, впоследствии благодаря Пифагору стала называться Великой Грецией, и многие в ней стали философами, поэтами и законодателями. Написанные ими учебники по риторике, торжественные речи и законы были принесены в Элладу. И если упоминают натурфилософов, то прежде всего, как правило, называют Эмпедокла

103

и Парменида из Элей[163] , а если хотят привести какие-либо сентенции о жизни, то приводят сентенции Эпихарма[164] , и почти все философы знают их наизусть. Вот что мы сказали о мудрости Пифагора, о том, как он в высшей степени побуждал к ней людей, и насколько каждый мог приобщиться к ней, и о совершенстве его учения.

ГЛАВА XXX

(167) Мы лучше всего поймем, как Пифагор соблюдал справедливость и учил ей людей, если рассмотрим ее первоосновы и подумаем, от каких причин она возникает, а также если поймем первопричину несправедливости. А вслед за тем мы узнаем, как Пифагор остерегался несправедливости и способствовал тому, чтобы наилучшим образом осуществлялась справедливость. Итак, основа справедливости - общность и равенство, а также представление о том, что единство одного тела и одной души дает всем единство переживаний, когда одним словом называют свое и чужое, как свидетельствует и Платон, заимствовав эту мысль у пифагорейцев[165] . (168) Итак, Пифагор сделал это лучше всего из смертных, полностью изгнав из обычаев все частное и укрепляя общее вплоть до самых последних мелочей, которые бывают причиной раздора и смятения. Ведь у всех них все было общим и одинаковым, и никто ничем не владел отдельно. И если кто-либо был доволен общиной, он пользовался общим добром самым справедливым образом, а если нет, то, забрав свое имущество, и даже больше того, что внес в общее достояние, он уходил. Так, исходя из первоначала, Пифагор наилучшим образом установил справедливость.

104

Далее, к справедливости ведет чувство родства с людьми, а отчуждение и презрение к общему роду вселяет несправедливость. Поэтому, желая еще более внушить людям это родственное чувство, он ставил людей в один ряд с родственными им животными, призывая считать их сородичами и друзьями, ни в чем не чинить им обиды, не убивать и не употреблять их в пищу. (169) Раз он сблизил людей с животными, ибо их тела состоят из тех же самых элементов, что и наши, и они участвуют в общих основах жизни вместе с нами, то насколько больше он установил общность тех, кто имеет однородную и разумную душу! Из этого ясно, что он установил справедливость, происходящую из самого главного начала.

Поскольку недостаток средств иногда заставляет многих действовать вопреки справедливости, Пифагор хорошо предусмотрел также и это обстоятельство, обеспечив себе ведением хозяйства такие средства, какие должны быть, достаточные для расходов свободного человека. И, кроме того, порядок в доме - основа благополучия в полисах в целом, так как полисы состоят из домохозяйств. (170) Поэтому говорят, что сам Пифагор, получив в наследство имущество Алкея, умершего после посольства в Лакедемон, не менее, чем философией, вызывал удивление своим умением управлять хозяйством. Свою дочь, родившуюся у него после женитьбы, которая впоследствии была выдан замуж за кротонца Мемнона, он воспитал так, что до замужества она была первой в хороводе девушек, а став замужней женщиной, первой подходила к алтарям. Жители Метапонта, сохранявшие память о Пифагоре и в последующие времена, его дом как храм посвятили Деметре, а переулок, где он стоял, стал

105

святилищем Муз. (171) Поскольку высокомерие, роскошь и презрение к законам часто приводят к несправедливости, Пифагор каждый день призывал помогать закону и воевать с беззаконием. Поэтому он установил такую последовательность: первым из зол проникает в дома и города роскошь, вторым - высокомерие, третьим - погибель. Поэтому он призывал всячески противодействовать роскоши и отвергать ее и с рождения приучать себя к тому, чтобы жить благоразумно и достойно мужчины и не осквернять себя никаким злословием, выражающим негодование, воинственность, брань, грубость и насмешку. (172) Кроме того, он прочно утвердил другой вид справедливости, законодательный, который предписывает, что нужно делать, и запрещает то, что делать не нужно. Он выше судебного вида справедливости, так как последний подобен искусству врачевания и исцеляет больных, а первый с самого начала не позволяет болеть и заблаговременно печется о душевном здоровье. Этим объясняется то обстоятельство, что самые лучшие законодатели были учениками Пифагора: сначала Харонд из Катаны, затем Залевк и Тимарат[166] , написавшие законы локрийцам, а еще Теэтет, Геликаон, Аристократ и Фитий, ставшие законодателями в Регии. Все эти законодатели удостоились от сограждан почестей, подобающих богам. (173) Не так, как Гераклит, который сказал, что напишет для эфесцев законы, и постановил, чтобы граждане поголовно были повешены, - нет, они брались устанавливать законы с большой мудростью и знанием общественных дел. Нужно ли удивляться этому? Ведь они получили образование и воспитание как свободные люди. Фракиец Замолксис, который был рабом Пифагора и стал его учеником, получив свободу и вернувшись к гетам, установил для

106

них законы, как мы говорили в начале[167] , и вселил мужество в сограждан, убедив их, что душа бессмертна. Еще и поныне все галлы, траллии и многие варвары внушают своим сыновьям, что душа не разрушается и сохраняется после смерти и что нужно не бояться смерти и противостоять опасностям. За то, что Замолксис научил этому гетов и дал им законы, он считается у них величайшим богом. (174) Далее, Пифагор считал, что власть богов более всего полезна для установления справедливости, и на этой власти он построил государственность, законы, справедливость, правосудие. Не лишним будет рассказать и о том, как он определял каждое из этих понятий. Думать о божестве, что оно существует и что его отношение к человеческому роду таково, что оно взирает на людей и не оставляет их в небрежении, - это представление, усвоенное от Пифагора, пифагорейцы считали полезным. Ведь мы нуждаемся в таком руководстве, которому не всякий осмелится противиться. Такова власть, происходящая от божества, если божество достойно власти над миром. Пифагорейцы были правы, когда говорили, что живое существо по природе дерзко и непредсказуемо в своих порывах, влечениях и остальных страстях. Значит, оно нуждается в чьем-либо превосходстве и такой угрозе, от которых исходят благоразумие и порядок. (175) Они считали, что никто не должен забывать о благочестии и служении божеству, сознавая неоднородность своей природы, и каждый всегда должен помнить о том, что божество взирает на людей и наблюдает за их поведением. После богов и демонов наибольшее значение они придавали родителям и закону и готовили себя не к притворному, а к сознательному послушанию им.[168] Вообще они считали, что нужно признать, что нет большего зла, чем анархия, ибо

107

человек по природе не способен выжить, если над ним нет руководителя. (176) Эти мужи считали правильным сохранять верность отеческим нравам и обычаям, даже если они были в чем-то хуже других. Никоим образом не может быть полезным или спасительным, если с легкостью отвергнуть существующие законы ради собственных нововведений. Пифагор также во многих других поступках проявил благочестие в отношении богов, доказывая согласие своей жизни со своими словами. Стоит упомянуть об одном деянии, которое поможет объяснить все остальные. (177) Я расскажу о том, что сказал и сделал Пифагор, когда посольство прибыло из Сибариса в Кротон, чтобы потребовать выдачи беглых рабов. Близкие ученики Пифагора были убиты участниками посольства (один был убийца, а другой - сын одного из участников мятежа, позже умершего от болезни). Поскольку сограждане (кротонцы) все еще раздумывали, как поступить, то Пифагор сказал ученикам, что он не хотел бы, чтобы у него были большие разногласия с кротонцами, и как он не одобряет принесение в жертву животных, то так же он считает, что эти люди не имеют права отрывать умоляющих о защите от алтарей. Когда же послы из Сибариса подошли к нему и стали упрекать его, Пифагор сказал убийце, который и выражал это недовольство, что он не будет прорицать ему.[169] Поэтому его обвиняли в том, что он утверждал, будто он - Аполлон. Точно так же и раньше, когда кто-то хотел знать и спросил, почему это так происходит, он ответил вопросом: «Подобает ли Аполлону, когда он дает оракул, объяснять его?» (178) Другой участник посольства, высмеивая, как ему казалось, рассуждения, в которых Пифагор доказывал возвращение душ, сказал, что даст ему письмо отцу, когда Пифагор

108

соберется отправиться в подземное царство, и попросил его взять ответное письмо, когда тот будет возвращаться от отца. Пифагор сказал ему, что не собирается отправляться в места для нечестивых, где, как он ясно знал, наказывали убийц. Когда послы стали бранить его, он пошел в сопровождении многих людей к морю и совершил омовение. Тогда один из членов совета сказал кротонцам, раскритиковав послов во всех прочих отношениях, что они к тому же потеряли рассудок, оскорбляя Пифагора, о котором ни одно живое существо не осмелилось бы сказать ничего плохого, даже если бы все живые существа говорили на том же языке, что и люди, как это было вначале согласно мифам. (179) Пифагор нашел и другой способ отвращать людей от несправедливости - посредством веры в суд над душами. Он знал, что то, что об этом говорят, происходит в действительности и что напоминать о нем полезно для страха перед несправедливостью. Он заявлял, что гораздо лучше претерпеть несправедливость, чем убить человека (ибо суд совершается в Аиде), если подумать о душе, ее сущности и первой природе существующих вещей.[170] Желая показать, что в неравных, непропорциональных и неопределенных вещах справедливость определенна, равна и пропорциональна, и желая дать наставление, как ее следует соблюдать, Пифагор сказал, что справедливость подобна той единственной геометрической фигуре, которая обладает бесчисленными вариантами комбинаций фигур, различно расположенных друг относительно друга, с одним и тем же значением квадратного корня[171] . (180) Поскольку справедливость присутствует и в общении с другим человеком, то пифагорейцы, как говорят, передавали такой способ наставления в справедливости. В общении одно уместно, а

109

другое неуместно, и это различие определяется возрастом, достоинством, степенью родства, обязательствами и другими различиями, которые бывают между людьми. Ибо есть род общения, который не кажется неуместным между молодыми людьми, но недопустим по отношению к старшему. В отношении младшего к старшему неуместны гнев, угрозы и дерзость, и младшему при общении со старшим следует остерегаться всякого неуместного поведения такого рода. То же самое можно сказать и о достоинстве. (181) С человеком, достигшим добронравием истинного достоинства, не является приличной или уместной фамильярность или что-либо другое, о чем только что шла речь. Подобные предписания касались также общения с родителями и благодетелями. Выбор подходящего времени сложен и разнообразен. Ведь одни сердятся и гневаются вовремя, а другие - не вовремя, и так же из тех, кто стремится к чему-либо или желает чего бы то ни было, одним выпадает удачный момент, а другим - неудачный[172] . То же можно сказать обо всех прочих страстях, поступках, настроениях, отношениях, встречах. (182) Сама же уместность в некоторой степени может быть объектом наставления и ожидания и допускает систематическое изложение, но если говорить прямо и в целом, то ничто из этого к ней не относится. Согласуются с природой уместного и близко сопутствуют ей понятия срока, подобающего, соответствия и всего, что еще можно найти однородного с ними. Пифагорейцы утверждали, что первооснова - один из самых почитаемых принципов во всех вещах, будь то наука, или практика, или род, а также домашнее хозяйство, государство, армия или любые подобные им организации. Но природа первоосновы во всех названных понятиях с трудом поддается рас-

110

смотрению и оценке. В науках только незаурядный ум способен, глядя на части работы, понять их начало и составить о нем суждение. (183) Имеет большое значение и важно для всей работы в целом правильно постичь начало, ибо ничего, говоря прямо, не возникнет из этого разумного, если истинное начало останется непознанным. То же самое касается и начала в другом смысле. Никогда не будет порядка ни в доме, ни в государстве, если они не признают добровольно начальство истинного повелителя и руководящую власть и господство. Власть возникает при желании обеих сторон, равно правителя и подчиненного. Также они говорили, что обучение осуществляется правильно при добровольном желании обеих сторон, учителя и ученика Если один из них будет когда-либо противодействовать, намеченное дело не может быть выполнено надлежащим образом. Итак, Пифагор считал правильным повиновение властителям и послушание учителям. Он убедительно подтвердил это своими делами следующим образом. (184) Он приехал из Италии на Делос к Ферекиду Сиросскому, который был его учителем, когда тот заболел так называемой вшивой болезнью, чтобы ухаживать за ним и похоронить его. Он оставался при нем вплоть до его кончины и исполнил религиозные обряды в честь покойного наставника. Вот как ревностно он заботился о своем учителе.

(185) Что касается договоров и честного их соблюдения, то Пифагор так хорошо учил этому своих учеников, что рассказывают следующее. Однажды Лисид помолился в храме Геры и, выходя, встретил сиракузянина Эврифама, с которым вместе слушал Пифагора, когда Эврифам входил в храм богини. Эврифам попросил подождать, пока он выйдет после молитвы, и Лисид сел на стоявшее там каменное сиденье.

111