Часть 5.

Часть первая

тального. Что-то от этого механизма Хайдеггер почувствовал. Но подлинное (Eigentliche), отсутствие которого он ощущает, моментально превращается в позитивность, в подлинность как отношение сознания, которое, придя из мира, безвольно подражает теологическому габитусу старого учения о сущности. Скрытая сущность застрахована от подозрений, что она есть несущность (Unwesen). Никто не отважится предположить, что категории так называемого омассовления (Vermassung), которую разрабатывает "бытие и время", как и гюйстомика (Goschenl?ndchen) Ясперса о духовной ситуации времени, могут сами быть этой скрытой несущностью (Unwesen), превращающей людей в то, что они есть; они должны разрешить философии ругать и порицать себя, потому что забыли сущность. Протест против овеществленного сознания, трепещущий в пафосе подлинности, сломлен. Остатки критики выброшены или свалены на явление, фактически - на субъектов. Сущность, чья вина всего лишь представлена и воспроизведена грехами и провинностями субъектов, остается непотревоженной. Фундаментальная онтология, не позволяя себе уйти от ?????????, выстраивает ответ на вопрос о том, что действительно есть, при помощи образа и формы вопроса. Неслучайно сам вопрос оснащен отвратительным (d?go?tant) термином "вопроса о бытии". Этот вопрос является лживым потому, что он обращен к жизненному интересу всякого отдельного; обнаженному в мысли и Гамлета в форме вопроса, уничтожается ли каждый отдельный индивид в смерти или он обладает надеждой на христианское non conf undsat, но то, что подразумевает Гамлет под бытием (Sein) или небытием (Nichtsein), подменяется чистой сущностью, поглощающей существование. Экзистенциальная онтология после феноменологического ее исполнения и использования поставила некоторые проблемы, тематизировала их, предложила дескрипции и дестинкции; она удовлетворила свое любопытство и ушла от вопроса. "Вопрос о бытии", - пишет Хайдеггер, - "нацелен на априорное условие возможности не только наук, исследующих существующее как таким образом и так существующее и при этом уже движущихся в рамках некоего понимания бытия, но и на условие возможности самих лежащих перед оптическими науками и фундирующих их онтологии. Всякая онтология, даже если она еще может иметь в своем распоряжении богатую и жесткую систему категорий, остается в основе своей слепой, если она первоначально не прояснила смысла бытия и не увидела в этом прояснении своей фундаментальной задачи"5. Именно напряженность, с которой в этих суждениях феноменологическая обстоятельность преподносится как вопрос о бытии, и ведет к потере того, что, собственно, можно понимать под этими словами - "вопрос о бытии". А все, что можно представить как "вопрос о бытии", по возможности, обесценивается до утилитарной пристрастности, причем обесценивается таким образом, что отказ предлагается как высшая истина, как подлинный ответ на поставленный вопрос. Только для того, чтобы поставить точку, так называемый вопрос о бытии распространяется и на то несо-

Отношение к онтологии 107

измеримое, что можно понять как единственно подлинное по происхождению понятие бытия. Вопрос о бытии превращается в запрет выходить за свои собственные границы, за тавтологию, которая проявляется у Хайдеггера в том, что ниспровергающее себя бытие говорит о себе не иначе, как исключительно о бытии6. Хайдеггер хотел бы придать тавтологической сущности бытия - хотя бы как одному из определений логики - статус превосходства. Сущность бытия можно вывести из апорий. Как когда-то Гуссерль, Хайдеггер беззаботно склоняется перед пожеланиями мышления, которые он рядополагает, но которые в истории метафизики (отпущенные Хайдеггером на волю волн) оказываются несовместимыми: стремлением к неопровержимости чистого, свободного от всякой эмпирической примеси, а потому абсолютно значимого и непосредственного, просто данного в силу того, что оно не нуждается в дополнении понятийным. Гуссерль таким способом соединяет программу "чистой" (что означает эйдетической) феноменологии с самоданностью являющегося предмета. Уже в самом названии "чистая феноменология" сталкиваются контрадикторные нормы. То, что чистая феноменология хочет быть не гносеологией, а добровольно избранной доминантной ориентацией в познании, освобождает от необходимости продумать соотношение ее категорией. Этот факт высвечивает, чем он, Хайдеггер, отличается от своего учителя. Лишь тем, что выбрасывает из сознания - сферы созерцания у Гуссерля, контрадикторную программу и переносит в трансцендентое сознание; перед нами концепция, которая была предвосхищена Гуссерлем в его акценте на ноэму. Несовместимость чистого и созерцаемого принуждает, однако, к тому, чтобы субстрат их единства выбирался с той мерой неопределенности, которая исключает сам момент возможности уличить в ложности один постулат посредством другого. Поэтому Хайдеггеровское бытие не может быть ни существующим, ни понятием. За достигнутую таким способом неоспоримость бытие должно расплатиться своей отрицательностью (Nihilit?t), неспособностью наполниться ни мыслью, ни созерцанием - не остается ничего, кроме подобия чистого имени самому себе*. За бесконечные повторения, которыми изобилуют хайдегтеровские публикации, ответственность можно возложить в большей степени на апоретичность, чем на словоохотливость Хайдеггера. Явление выходит за свои собственные границы только при помощи определения. То, что остается совершенно неопределенным, снова будет восприни-

*"Избыток объективности", который ему (бытию) "приписывается, заставляет бытие выступать в своей совершенной пустоте", "как совершенно пустое мнение обо всем", только благодаря некоему quid pro quo: в то время как современная онтология подменяет значением, которое приобретает бытие как мыслимое, само бытие, бытие обладает значением и без мыслящих субъектов. Произвольное отделение, субъективность, обнаруживает себя тем самым как ее principium vitale. Онтология не может конципировать бытие, не отправляясь от существующего, но она подчиняет существование его обусловленности" (Haag K.H. Kritik der neueren Ontologie. Stuttgart, 1960, S. 69).

108 Часть первая

маться только как эрзац, своего рода движения и жесты, которые в бессмысленном ритуале совершаются вновь и вновь, но не достигают своего объекта. Этот ритуал повторения философия бытия делит с мифом, который так близок и дорог ей...

VOLTE *

Диалектика бытия и существующего - "бытие немыслимо без существующего, а существующее без опосредования" подавляется Хайдеггером. Моменты, которые не существуют, если один не опосредован другим, являются для него непосредственно одним (Eine), а это одно есть позитивное бытие. Но счет не сходится. Осуждению подвергается греховное отношение категорий. Вытолканное восвояси существующее возвращается: бытие, очищенное от существующего, остается прафеноменом так долго, как долго оно содержит в себе существующее, которое пугает (excludiert) бытие. Хайдеггер разделывается с этим вопросом при помощи стратегического шедевра - а это матрица его мышления. При помощи термина "онтологическое различие" Хайдеггеровская философия поднимает руку на пока еще неотъемлемый момент существующего. То, что вообще может подниматься как существующее, фактически совершенно независимое от сферы оптического "бытия", должно оставаться невыговоренным и недоговоренным. Свое определение существование могло бы получить в недрах диалектики субъекта и объекта, однако как раз из диалектики бытие и должно быть изъято. В этой неопределенности - пожалуй, центральном пункте хай-деггеровской онтологии, заложено, что экстремы бытия и существования должны с необходимостью оставаться неопределенными и взаимно противоположными: допущение о том, в чем состоит их различие, отсутствует. Разговоры об онтологическом различии сводятся к тавтологии "бытие не есть существующее, потому что оно есть бытие". Хайдеггер ошибается, когда критикует европейскую метафизику, которая всегда молчала о том, что подразумевала под бытием в отличие от существующего7. Дыхание философии превратило существующее в онтологический факт**, в обесцвеченное и гипостазированное выражение ре-

* Volte (??.) - поворот, уход от удара противника.

**Учение Хайдеггера о преимуществе наличного бытия как онтического и одновременно онтологического, его учение о присутствии бытия заранее гипостазирует бытие. Только в случае если бытие, как того хочется Хайдеггеру, становится самостоятельным в качестве предшествующего наличному бытию, Dasein (наличное бытие) приобретает ту прозрачность к бытию, которая еще только должна полагаться. Таким способом достигается опережающее преодоление субъективизма. Несмотря на хайдеггеровский план редукции, к "несмотря на" снова было контрабандой введено онтологическое первенство субъективности - введено учением о трансценденции бытия в существующем, хотя от этого первенства отрекается язык фундаментальной онтологии. Хайдеггер был последователен, когда позже трансформировал анализ наличного бытия в идею неприкрашенного приоритета бытия, которое нельзя обосновать из существующего, потому что за ним просто нет бытия. Правда, при этом выпало все то, что составило влияние Хайдеггера [в философии], но это влияние уже присутствовало как момент в авторитете [высказываний] позднего Хайдеггера.

Отношение к онтологии 109

альной ситуации: как невозможно мыслить существующее без бытия (основной тезис Хайдеггера), так невозможно мыслить бытие без существующего. Итак, Хайдеггер уходит от опасности. Он совершает свой поворот. Потребность онтологии в противоположном, без чего не обойтись - это потребность в оптическом; зависимость онтологического принципа от своего партнера - не подлежащая пересмотру скандальность онтологии становится ее разменной монетой. Хайдеггеровская триумфальная победа над другими, менее анекдотичными онтологиями заключается в онтоло-гизации оптического. Тот факт, что не существует бытия без существующего, отлит в форме "бытие существующего принадлежит сущности бытия". Так истинное превращается в неистину: существующее в сущность. Бытие наращивает свое могущество за счет того, чем оно не может быть в измерении своего бытия в себе, - за счет существующего, чье понятийное единство всегда подразумевает смысл слова бытие. Вся конструкция онтологического различения - это потемкинская деревня. Она выстраивается только потому, что, благодаря тезису о существовании как способе бытия, сомнения в абсолютном бытии отбросить значительно проще*. Если все индивидуально существующее свести к его понятию - понятию оптического, исчезнет то, что делает его, в отличие от бытия, существующим. Формальная общепонятийная структура рассуждений об оптическом и всех его эквивалентах ставит на место гетерогенного понятийного содержания его понятие. Это возможно потому, что понятие существующего, совсем не отличается от превозносимого Хайдеггером понятия бытия; является тем самым понятием, которое заключает просто непонятийное (Nichtbegriffliche) в понятие неисчерпывающего себя (nicht sich Ersch?pfende), не артикулируя различия в том, что охватывается при помощи этих понятий. Поскольку "существующее" - это понятие всего существующего, то само существующее превращается в понятие, в онтологическую структуру, которая без всяких разрушений преобразуется в структуру бытия. Онтологизация существующего в "Бытии и времени" приведена к жесткой формуле: "Сущность" наличного бытия заключается в его существовании"8. Из определения существующего - как существующего при помощи понятий наличного бытия (Dasein) и существования (Existenz) вытекает, что то, что в налично существующем не является существенным, онтологичным, и есть онтологическое. Онтологическое различие устраняется благодаря тому, что непонятийное (Nichtbegriffliche) превращается в понятие (Verbeghfflichung), преобразуется в непонятийность (Niditbegrifflichkeit).

*"...если к истине бытия принадлежит другое: бытия никогда нет без существующего, никогда нет существующего без бытия" (Heidegger M. Was ist Metaphysik? 5. Aufl., Frankfurt am Main, 1949, S. 41).

110

Часть первая

Мифология бытия

Онтология не тяготится оптическим только в том случае, если онтичес-кое подобно онтологическому. Обманным путем обосновывается положение "онтология предшествует онтологическому различию": "но в данном случае говорится не о противопоставлении existentia и essentia, потому что только эти два метафизических определения бытия вообще пока еще не подвергаются сомнению, не то что их отношение"9. У Хайдеггера, несмотря на все противоположные заверения, фактически предшествующее онтологическому различению попадает в разряд сущности: в то время как отрицается различие, которое выражает понятие существующего, понятие возвышается за счет непонятийного, которое оно должно подчинить себе. Эту позицию можно зафиксировать и в другом разделе трактата о Платоне. Хайдеггер помещает вопрос об экзистенции в иной плоскости: это не вопрос об отношении эссенциального и экзистенциального, а вопрос о сущности: "Суждение "Человек существует" не отвечает на вопрос, действительно ли он существует или нет, но отвечает на вопрос о "сущности" человека"10. Рассуждения о "Еще не" (Noch nicht) там, где обозначается антитеза существования и сущности11, не является случайной темпоральной метафорой невременного (Unzeitliches). Фактически это архаичное мышление значительно более близко гилозоистам-ионийцам, чем элегатам. В их скудно дошедших до нас философемах грубо смешаны существование и сущность. Усилия античной метафизики, начиная с Парменидовской (она должна была противопоставить мышление и бытие, чтобы иметь возможность определить их, и вплоть до метафизики Аристотеля), состояли в том, чтобы принудить мышление и бытие к разрыву. Демифологизация есть разрыв, миф - вводящее в заблуждение единство неразличимого. Недостаточность исходных принципов для того, чтобы объяснить, почему в мире, мыслимом с их помощью, эти принципы противополагаются; вытекающая отсюда магическая экстерриториальность бытия, находящего себя в переплетении понятий, блуждающим между сущностью и фактом - все это Хайдеггер во имя привилегий бытия должен был подвергнуть критической работе понятия, должен был осудить как историю распада и упадка. Ситуация, аналогичная той, в которой философия, мыслящая себя по ту сторону истории, хотела бы усвоить историческую точку зрения, но была вынуждена подчиниться потусторонним истории принципам; также философия, как и существование, онтологизируется. Хайдеггер антиинтеллектуален, исходя из потребностей системы, антифилософичен, исходя из философии; его позиция напоминает о том, что современные религиозные ренессансы обусловлены не истинностью религиозных учений по истинной философии: хорошо, когда есть религия. История мышления, поскольку она ретроспективно отслеживает свое движение, является диалектикой про-

Отношение к онтологии 111

священия (Dialektik der Aufkl?rung). Поэтому Хайдеггер твердо решил не расслабляться, как это могло с ним случиться, наверное, в юности, на этапе какой-нибудь одной диалектической ступени. При помощи уэллсовской машины времени он ринулся в недра архаики, туда, где все может быть всем и все может означать все. Хайдеггер потянулся за мифом; и его миф остается одним из мифов двадцатого столетия - иллюзией, что история сорвет с мифа маску и станет очевидной совершенная несоединимость мифа и рационализированного образа действительности, ограничивающего всякое сознание. Хайдеггер воспринимает отсутствие мифологического состояния сознания так, как будто само его отсутствие может стать мифологической возможностью сознания. В Хайдеггеровском понятии бытия прорывается мифическое понятие судьбы: "Наступление существующего зависит от судьбы бытия"12. Благословенная неразличимость существования и сущности в бытии названа тем, чем она является: слепотой, природной закономерностью, отношением цепной зависимости, абсолютно негодной трансценденции, тремолирующей в Слове о бытии. Такой трансценденцией и является видимость понятия бытия; основание этой видимости - убеждение Хайдеггера, что определение выведено из наличного бытия, из потребности реальной человеческой истории, и тем самым определение превращается во внешнее по отношению к воспоминанию об этой истории. Дефиниции становятся моментами самого бытия и в силу этого предшествуют всякому существованию. Их астральная власть и величие холодны и равнодушны к бесчестию и греховности исторической реальности, а эта реальность санкционирована как неизменная. Мифично само дароприношение бессмысленного в качестве смысла; ритуальное повторение природных взаимосвязей в символических единичных действиях и поступках, как будто это превращает их в надприроду (?bernatur). Категории типа "страх", о которых, по меньшей мере, ничего нельзя установить достоверно, должны были бы сохраниться в веках; однако своими транс-фигурациями они превращаются в конституенции бытия как такового, в его предшествующую существованию организацию, в априорное существование. Они вмонтированы в бытие именно как "смысл" ("Sinn"), который на современном уровне истории позитивно не раскрывается - смысл не может непосредственно назвать себя. Бессмысленное осуждается смыслом, смысл бытия должен зарождаться в сферах и формах - полной противоположности бытию, в чистом существовании как его форме.

Онтологюация оптического

Особое онтологическое положение наличного бытия Гегель антиципирует благодаря тезису идеализма о приоритете субъекта. Гегель эксплуатирует тезис, согласно которому нетождественное может быть определено только как

112

Часть первая

понятие; таким образом понятие диалектически отбрасывает нетождественное, приводит его к тождеству: "оптическое онтологично". Языковые неясности "науки логики" выдают это достаточно скоро. Пространство и время, отмечает Гегель (соглашаясь в этом с Якоби в третьем примечании к "Становлению") ясно определены как неопределенные, которые, если обратиться к его простейшей форме,- есть бытие. Но именно эта неопределенность и есть то, что составляет его определенность; ибо неопределенность противоположна определенности; она, стало быть, как противоположное сама есть нечто определенное или, иначе говоря, отрицательное, и притом чистое, совершенно абстрактное отрицательное. Эта неопределенность, или абстрактное отрицание, которое присуще бытию в себе, и есть то, что высказанное в формах как внешней, так и внутренней, рефлексия приравнивает бытие абстрактного отрицания к ничто, объявляет его пустой, сочиненной мыслью вещью, ничем. Или можно это выразить иначе: так как бытие есть нечто лишенное определений, то оно есть не (утвердительная) определенность, не бытие, а ничто13. Исподволь в качестве синонима неопределенного (Unbestimmte) Гегель использует неопределенность (Unbestimmtheit). В понятии неопределенности исчезает то, чьим понятием она является; понятие превращается в неопределенное, поскольку приравнивается к его определению, и это позволяет осуществить идентификацию неопределенного с ничто. С этого в действительности и начался абсолютный идеализм, который "Наука логики" должна была еще только обосновать. Такой же смысл имеет отказ Гегеля начать вместо бытия с нечто. Тривиальна мысль о том, что нетождественное не есть непосредственность, что оно опосредовано. Но Гегель не прав в центральных пунктах своей собственной концепции. Согласно ей, нетождественное хотя и тождественно - как самим собой определенное, но все-таки не тождественно, является другим по отношению ко всем своим идентификациям. Гегель не разворачивает диалектику нетождественного, хотя он намеревался защищать докритическую лексику нетождественного от лексики философии рефлексии. Само понятие нетождественного у Гегеля является средой, позволяющей превратить его в тождественное, в равенство относительно себя самого (Sichselbtstgleichheit); оно неизбежно несет в своем содержании противоречие тождественности, которое Гегель поспешно минует. То, что Гегель отчетливо констатировал в своих противопоставлениях, чтобы тут же интегрировать своей философией, превращается в самый тяжелый упрек против самой философии. Гегелевская абсолютная система, в основании которой - многолетний протест нетождественного, отрицает себя самое, вопреки собственному разумению. Без нетождественного никакое тождество не является истинным, особенно если оно в качестве тотальности вдобавок еще присваивает себе онтологический приоритет. Возвышение опосредованности нетождественного до его абсолютно понятий-

Отношение к онтологии 113

ного бытия способствует этому. Теория, вместо того чтобы принести бытию невыразимое в понятиях, поглощает, проглатывает это невыразимое, подчиняя его всеобщему понятию нерасторжимости (Unaufl?slichheit). Бытие тождества, указывающее на нетождественное (его чуть-чуть не достиг Гегель) -это протест против всякой философии тождества. Аристотелевская категория меры является триумфом тождества и его погибелью. То, что нетождественное с необходимостью уходит из абстрактного понятия (само по себе оно не может быть понятием), Гегель возводит в заслугу; он характеризует его как высшее, дух в противоположность всему, от чего понятие с необходимостью абстрагируется. Истинного должно быть мало - как в самоуверенной хайдеггеровской идеологии, воспевающей великолепие примирения, сглаживания и равновесия. Но апологетика долженствования - это не просто апологетика мышления, снова свернувшегося, съежившегося и превратившегося в момент; она обладает отчетливой идеологической функцией. Аффектация обретенной простоты, вытаскивающая на свет божий равнозабытые достоинства нищеты, простой и скромной жизни, отсылает к все еще живой нелепице о реальных нехватках в обществе, уровень производства в котором не позволяет говорить о благах, которых не хватает всем. Философия, спасающаяся от наивности при помощи собственного понятия, в состоянии помочь преодолеть эти заблуждения, флиртуя с рейнским другом дома: ее историю о бытии - о его отсутствии как превосходстве рассказывают по меньшей мере с греческих календ. Уже у Гегеля то, что появляется благодаря абстракции, считается более субстанциональным. Аналогичным приемом Гегель упускает материю, переход к экзистенции14. Высвечивается форма, потому что понятие нельзя определить, понятию как таковому не хватает как раз того, что под ним подразумевается. Гегель принадлежит европейской метафизике, но находится на ее самой внешней границе. Энгельс заметил это, но сделал прямо недиалектический вывод, увидев в материи первое бытие15. Хайдеггер повторяет гегелевский маневр на манер Уленшпигеля. Однако Гегель осуществляет его открыто, в то время как Хайдеггер, который совсем не хотел быть идеалистом, затягивает облачной пеленой онтологизацию он-тического. Побуждение оснастить недостаточность (Weniger) понятия, как его превосходство (Mehr), это все та же ополовиненная платоновская несостоятельность "нечувственное есть высшее". Логика сублимирует аскетический идеал во вне и одновременно фетишизирует его, лишая тяготения к чувственному, в котором аскетический идеал обладает истиной в противоположность иллюзии и обману его разрешительного (konzessionierter) осуществления. Понятие, которое превращается в чистое понятие, отвергая собственное содержание, функционирует, как правило, в качестве модели такой организации жизни, в рамках которой при всех новшествах инструментария (ему соответствует понятие) любыми средствами должны сохраняться нужда и убо-

114

Часть первая

жество. Как если бы в насмешку онтология могла существовать как сущее отрицательности, негативности. Чистое, остающееся себе равным тождество - это нечто скверное, дурное, вечное мифическое заточение, тюрьма в мифе навеки. Секуляризация этого зла - философия; включая теодицеи Лейбница и Гегеля, она превращается в рабу мифа, в то время как с гигантским эвфемизмом перетолковывает неизменное, трактует его как положительное, как благо. Было бы ужасно, если бы кто-то вдруг вознамерился создать онтологию, следуя при этом за содержанием, повторение которого превращает ею в сущее. Особенно если эта попытка касается онтологии культуры: в рамках этих усилий культура вообще терпит крах. Сферой философски легитимной онтологии могли бы стать, скорее, конструкции бытия, к счастью до сих пор все еще ускользающего от онтологии.

Функция понятия экзистенции

Учение о существовании первоначально склоняется к онтологизации онтического. Поскольку существование (Existenz) в соответствии с древними аргументами не может быть выведено из сущности, само должно бы \ ь существенным. По образцу рассуждений Кьеркегора, существование возвышается, но, возвышаясь, разрежается, теряет остроту, притупляется (что противоречит трактовке Кьеркегора). Само библейское суждение "должно познать их по плодам их" звучит в храме экзистенции профанацией и замолкает. Способ бытования бытия (Seinsweise von Sein) не противопоставляет более экзистенцию понятию - все болезненное для существования удалено. Экзистенция получает достоинство и статус платоновской идеи, а одновременно и непроницаемость, неуязвимость (Kugelfestigkeit) того, что не может мыслиться иначе, потому что оно просто есть, а не суть помысленное. В этом Хайдеггер и Ясперс согласны друг с другом. Ясперс простодушно признается в такой нейтрализации существования, направленной против Кьеркегора. "В его отрицательных решениях я чувствовал противоположность всему, что я любил и чего желал, что готов был сделать и что сделать был не готов"16. Экзистенциализм самого Ясперса, который в конструкции понятия бытия не подпал под влияние pater subtilis, с самого начала осознавал себя как "вопрос о бытии"17. Хайдеггер и Ясперс могли, не изменяя самим себе, уклониться от темы бытия, которая в Париже под знаком экзистенции слишком быстро "рванула" из аудиторий в пивнушки и ресторанчики и зазвучала там гораздо менее респектабельно18. Правда, пока критика тезиса о не подвластном онтологизации оптическом остается в силе, сама эта критика не перестает быть всего лишь суждением об инвариантных структурных отношениях, она как бы чрезмерно онтологична. Таков философский мотив поворота Сартра к политике.

Отношение к онтологии 115

В движении после Второй мировой войны - движении, экзистенциальном по названию и авангардистском по стилю поведения, на практике было что-то неустойчивое, сумеречное. Экзистенциализм, который немецкий истеблишмент заподозрил в разрушительных тенденциях, наклеивал на себя вышедшую из моды эмблему патриархальных добродетелей своих дедов на бороды своих сторонников. Они носят маскарадные костюмы оппозиционеров, а молодежь - маски пещерных людей, не играющих больше в обман, мошенничество и ложь культуры. Истинным в понятии экзистенции является неприятие такого состояния общества и сциентистского мышления, которое преследует и изгоняет нерегламентируемый опыт, виртуально - субъекта в качестве момента познания. Протест Кьеркегора против философии был протестом против овеществленного сознания, из которого, по его словам, ушла субъективность: критикуя философию, Кьеркегор защищал ее интересы. Анахронично это повторилось в школах французского экзистенциализма. Тем временем лишенная реальной власти и внутренне ослабленная субъективность изолирована и гипостазирована в дополнение к хайдеггеровскому гипостазису ее противоположности - бытия. Раскол субъекта именно как расщепление бытия идет у Сартра (и этого нельзя не заметить) от "Бытия и ничто" к иллюзии непосредственности опосредованного. Таково бытие, которое опосредует понятие и тем самым субъекта, таков субъект, опосредованный миром, в котором он живет, таков и его выбор, столь же бессильный и чисто внутренний. Бессилие позволяет вещной несущности (Unwesen) одержать победу над субъектом. Понятие экзистенции многое прибавило к философии благодаря тому, что представило соизмеримое и соотнесенное -рефлексию субъекта (конституирующую его познание и конкретно существующее) и более конкретную, непосредственную для каждого отдельного субъекта индивидуацию его опыта как необходимо связанное, Дивергентность как того, так и другого в принципе препятствует субъективному дополнению: конституивному субъекту может помешать то, что он является простым отвлечением от эмпирического и потому непригоден для обоснования эмпирического вообще и какого-нибудь наличного эмпирического бытия: индивиду может помешать то, что он лишь случайная часть мира и ощущает отсутствие существенной необходимости, в которой нуждается, чтобы охватить бытие и, насколько это возможно, обосновать его. Экзистенция, или (на демагогическом жаргоне) человек представляется как универсальная, общая всем людям сущность, так и особенным; особенным, потому что это всеобщее, иначе чем в своем обособлении, в определенной индивидуации нельзя ни представить, ни помыслить. Перед лицом любой критики познания, в простейшем размышлении о понятии человек, в intentione recta эта "эврика" (Heureka) теряет свою ясность и очевидность. Не поддается полаганию и определению, что такое человек. Сегодня он функция, он несвободен, при-

116 Часть первая

нижен по сравнению со всем, что инвариантно соотносится с ним; человек -это беззащитная потребность (schutzlose Bed?rftigkeit); вот чем любуются и чему радуются некоторые антропологи. Человек тащит с собой увечья и деформации, которые отрицают его на протяжении вот уже тысячелетий, это его социальное наследство. Если бы из современных качеств человека была выведена человеческая сущность, это саботировало бы саму возможность ее существования. Ни к чему большему так называемая историческая антропология не пригодна. Правда, историческая антропология познает обусловленность и процесс становления, но она приписывает эти свойства субъектам под влиянием абстракции "утрата человеческого" (Entmenschlichung), превращающей людей в то, что они сегодня есть, и терпимой по отношению к ним во имя qualitas humana. Чем конкретнее рассуждает антропология, тем больше обманывает, равнодушная к тому в человеке, что не имеет своего основания в нем как в субъекте, но присутствует в процессе потери субъективности, в уходе от нее (Entsubjektivierung), который с незапамятных времен шел параллельно с историческим формированием субъекта. Тезис преуспевающей антропологии "человек открыт" (в нем редко отсутствует язвительный кивок на животное) - сам по себе пуст; антропология изображает собственную неопределенность, лживость как точность и позитивность. Существование, экзистенция - это момент, а не целое, против которого историческая антропология что-то измышляет; она отвоевывает не себя, неотъемлемую от целого претензию быть таковым, коль скоро стилизуется под философию. То, что нельзя ничего сказать о том, что такое человек, накладывает вето на всякую антропологию. Это совсем не особенная, не возвышенная ее концепция.

"Dasein в отношении к себе онтологично"

Для Кьеркегора номиналистическое противопоставление существования сущности сыграло роль оружия теологии против метафизики. В соответствии с догматом богоподобия он трактовал личность, экзистенцию, непосредственно единичный индивид логически. Кьеркегор выступил против онтологии, однако существующее как наличное бытие "того отдельного" впитывает ее атрибутику. В "Бытчи и времени" экзистенция характеризуется при помощи исходных размышлений, мало чем отличающихся от рефлексий "Болезни к смерти": кьеркегоровская "прозрачность" (Durchsichtigkeit) субъекта, сознание являются правооснованием ее онтологизации: "Само бытие, к которому Dasein может относиться так или иначе и всегда каким-то образом относится, мы называем экзистенцией"19, или буквально: "На основании своей экзистенциальной определенности Dasein, наличное бытие "онтологично" по отношению к самому себе"20. Понятие субъективности переливчато не менее, чем понятие бытия, и потому как угодно согласуется с ним. Его много-

Отношение к онтологии

117

значность позволяет приравнять способ бытия к бытию и не анализировать онтологическое различие. Dasein означает оптическое в силу его пространственно-временной индивидуации, онтологически - в качестве Логоса. Сомнительным в хайдеггеровском присоединении Dasein к бытию является то "Zugleich" ("Одновременно"), которое и подразумевается в рассуждениях Хайдеггера о "многократном превосходстве" наличного бытия относительно всего остального бытийствующего (Seienden). То, что субъект определяется через сознание, еще не означает, что все, подвластное сознанию субъекта, это прозрачное и "онтологичное". Онтологическими вообще могут быть только суждения, а не нечто. Обладающий сознанием индивид, чье сознание не существует вне и без него, остается фактичностью, существующим, пространственно временным, но небытием. Субъект помещается в бытие, потому что бытие это понятие, а не непосредственно данное; но в субъект помещается индивидуальное человеческое сознание и таким образом - оптическое. Это существующее можно мыслить, однако мышления недостаточно для того, чтобы представить его существующим по определению, непосредственно существенным Существующее является онтологическим как раз не "относительно себя самого"; такая самость постулирует оптическое, элиминирующее доктрину онтологического превосходства.

Номиналистический аспект

Критике подвергается не просто тезис о том, что онтологическое понятие экзистенции уничтожает непонятийное (Nichtbegriffliche), возвышая его до уровня своего понятия, но и установка, что подобным образом обретается момент непонятийного. Номинализм - один из корней экзистенциальной философии; протест Кьеркегора обеспечивает хайдеггеровской онтологии притягательную силу неспекулятивного. То, что получило ложное категориальное воплощение в экзистенциальном понятии существующего, комплиментарно приписывает экзистенции приоритет по отношению к содержанию, и от этого снова выигрывает понятие экзистенции. Если индивид - это социально опосредованная видимость, то такой же видимостью является форма его теоретико-познавательной рефлексии. Невозможно объяснить, почему индивидуальное сознание - сознание с давних пор говорящего [индивида], уже в притяжательном местоимении "мое" (mein) предпосылающего языковую всеобщность, от которой он отказывается, утверждая приоритет своей особенности, должно предшествовать другому. Случайность, подтолкнувшая индивида начать с его собственного сознания (с этой случайностью он срастается), превращается в основание необходимости. При этом, как давно понял Гегель, в лимитации на "мое" априори содержится отношение к другому, которое таким способом должно быть исключено. Общество существует по

118

Часть первая

отношению к субъекту. То, что субъект не осознает как существующее по отношению к обществу, является его обязательным заблуждением и просто негативно рассказывает об обществе. Средствами языка в "мое" увековечено отношение собственности, ставшее почти логической формой. Чистое ???? ?? - без моментов всеобщего, на которое указывает Мое (das Meine), отличая себя от всеобщего, является таким же абстрактным, как и всеобщее, которое изолированное ???? ?? называет пустым и ничтожным. Философский персонализм Кьеркегора (а в чем-то и его буберовский настой) предчувствует в номинализме скрытый шанс метафизики; мышление просвещения, вместо того чтобы диалектически проникнуться идеями существования, в том числе и номиналистическими, возвращает к мифологии именно в том пункте, в котором мифология абсолютизировала номинализм; разрушила рефлексию верой в недавно данное. Уничтожение рефлексии, позитивистская гордость собственной наивностью есть не что иное, как неосознанное стремление к самосохранению, превратившееся в грубое и ограниченное понятие.

Экзистенция авторитарна

Понятие экзистенциального, которому Хайдеггер предпочитает изначально онтлогический экзистенциал Dasein qua Sein (наличное бытие как бытие), подчиняется представлению, согласно которому мерой истины является не ее как всегда классифицированная по видам объективность, но чистое так бытие (So-Sein) и такое поведение (So-Sich-Verhalten) того, кто мыслит. Субъективный ratio позитивистов облагорожен и возведен в дворянское достоинство, но при этом он лишается присущего ему момента разума. В этом Ясперс безоговорочно следует Кьеркегору; хайдеггеровскому объективизму, правда, трудно подписаться под суждением "'субъективность есть истина"; между тем в анализе эк-зистенциалов "Бытия и времени" оно используется звучанием. Популярности "Бытия и времени" в Германии способствовало и то, что радикальный жест и торжественный тон соединяются с идеологией подлинного и крепкого - качествами, которые индивиды наделяют себя как привилегиями. Если субъективность, а посредством нее сущность, охарактеризованная Кантом как функциональная, растворяет все твердые, упорядоченные субстанции, то ее онтологическое утверждение помогает преодолеть страх перед этим. Субъективность, функциональное понятие ???'?????? превращается в абсолютно устойчивое (Festen), как это было задумано в учении Канта о трансцендентальном единстве. Но истину, констелляцию субъекта и объекта, в которой оба момента взаимно пронизывают друг друга, также трудно свести к субъективности,, как и к противоположному, к бытию, диалектическое отношение которого к субъективности Хайдеггер стремился смазать. Истинное в субъекте разворачивается в отношении к тому, чем сам субъект не является; ни при каких условиях истин-

Отношение к онтологии

119

ное не достигается козырем подтверждения своего так-бытия (Soseins). Гегель знал об этом, школам гегелевского ренессанса это представляется обременительным. Если действительно субъективность является истинной, то мысль сказывается простым повторением субъекта, превращается в ничтожное. Из любви к субъекту в его экзистенциальном возвышении упраздняется все, что могло бы в субъекте возникнуть. Экзистенциальное возвышение вверяется релятивизму, которое, как ему кажется, оно превзошло; субъект транспортируется на уровень непрозрачной случайности. Этот иррациональный экзистенциализм бьет себя в грудь и натравливает против интеллектуалов, правда, признавая себя "одиночкой среди них": "Философ, однако, отваживается на разговоры, в которых не существует объективного различия между подлинным разговором из философствующего источника и пустой интеллектуальностью. Если как исследователь человек использует для своих достижений общезначимые критерии, а в жесткости и несгибаемости их значений находит удовлетворение, как философ он пришел к различению пустого разговора от разговора интеллектуального только с точки зрения субъективного критерия собственного бытия. Отсюда - в корне различный этос теоретического образа действий в науках и в философии"21. Экзистенция, лишенная своего другого, от которого она отчуждается, таким способом заявляет о себе как о критерии мысли и обеспечивает свою значимость авторитарно и декретивно, подобно тому, как в политической практике диктатор всякий раз прокламирует роль мировоззрения. Сведение мысли к мыслящим индивидуумам тормозит прогресс самой мысли; только в рамках этого движения мысль превратится в мысль, в которой исключительно и живет субъективность. Как предустановленное основание истины, субъективность овеществлена. Все это уже можно было услышать в звучании старомодного слова личность. Мышление делает себя тем, чем уже является мыслящий индивид -тавтологией, формой регрессивного сознания. Напротив, утопический потенциал мысли, опосредованный воплощенным в отдельных субъектах разумом, мог бы разорвать ограниченность мыслящего таким образом индивида. Из возможных усилий мысли это самое лучшее средство, чтобы превзойти слабо и погрешно мыслящую индивидуальность. Экзистенциальное понятие истины парализует утопическое в мысли (это идет от Кьеркегора, преследовавшего обскурантистские цели); в качестве усилия, ведущего к достижению истины, пропагандируется ограниченность, тупость; поэтому культ экзистенции расцветает пышным цветом в провинциях всех стран - во всем провинциальном мире.

"Историчность"

С давних пор онтология присвоила себе тезис об оппозиции понятия экзистенции идеализму. Существующее, которое должно было свидетельствовать против освящения созданной людьми идеи, было снабжено амбициоз-

120

Часть первая

ным рукоположением бытия. Небесные просторы экзистенциального были возведены в дворянский сан в противоположность условиям материального существования, которые Кьеркегор причислял к "моменту", противопоставляя идею экзистенции. Поглощение бытием понятия существования, уже сама философская разработка бытия в качестве способного к диалогу всеобщего понятия демонстрирует новое исчезновение истории; напротив, у Кьеркего-ра, много размышлявшего о левых гегельянцах, история вторгается в спекуляцию под знаком теологии, сигнумом парадоксального соприкосновения времени и вечности. Двойственность учения о бытии - стремление одновременно действовать, исходя из существующего, и онтологизировать это существующее, - короче, лишить экзистенцию через обращение к characteristica formalis, формальным ее характеристикам, всего имманентного непонятийного, в том числе - и это совершенно точно - и отношения экзистенции к истории*. С одной стороны, транспозицией из экзистенциала историчности вымывается вся соль исторического. Стремление любой prima philosophia к учению об инварианте распространяется на то, что варьируется: историчность потихоньку вытесняет историю в неисторическое (Ungeschichtliche), не задумываясь о тех исторических условиях, которым подчиняются внутренние взаимосвязи и взаимозависимости субъекта и объекта**. Разрешается вынести приговор социологии. Социология, как прежде психология у Гуссерля, искажается, деформируется в задачу чисто внешней релятивации, наносящей ущерб добротной качественной работе мышления: как будто реальная история не аккумулирует все то, что необходимо познать, как будто всякое познание, всерьез восстающее против овеществления, превращая застывшие вещи

*"Только существующее - существенно будущее в своем бытии, настолько будущее, что оно свободно может позволить себе вернуться к своему фактическому Да - здесь после того, как ради смерти бытия разбилось о него; а это означает существующее, которое в качестве будущего равно первоначальному - может, вручая себе унаследованную возможность, преодолеть собственную заброшенность и моментально быть "для своего времени". Только собственная, одновременно конечная временность создает нечто наподобие судьбы, а это означает, что собственная историчность возможна" (Heidegger M. Sein und Zeit, S. 385).

**Благодаря своей языковой форме фундаментальная онтология может транслировать исторический и социальный моменты, которые, в свою очередь, не сводимы к чистой essentia историчности. Критика языка в "жаргоне подлинности" является таковой вопреки философскому содержанию. Допущение, сделанное Хайдеггером в понятии проекта, - это непосредственное наследие феноменологии с момента ее превращения в дисциплину, исследующую материальное. Результаты налицо: специфические определения Dasein, наличного бытия, и Existenz, экзистенции, у Хайдеггера - то, что он причисляет к condition humaine и рассматривает как ключ к истинному учению об истине, не являются структурно стрингентными, а деформируются в зависимости от случайного частного. Фальшивый тон выдает эту ситуацию и признает ее наличие именно вследствие её неподлинности.

Отношение к онтологии

121

в процесс и поток, не обнаруживает в них истории. С другой стороны, онто-логизация истории разрешает присвоить неизвестной исторической силе могущество бытия и узаконить подчинение исторической ситуации как якобы исходящей от самого бытия. Этот аспект хайдеггеровского видения истории подчеркивал Карл Левич*. То, что история после этого может игнорироваться, а может и обожествляться, - это практический политический вывод из философии бытия. Время само, а тем самым и преходящее (Verg?ngnis) в экзистенциальных проектах абсолютизируются и прославляются как вечные. Понятие экзистенции - понятие существенного преходящего, понятие временности временного изолирует существование самим упоминанием о нем, называнием (Nennung). Если экзистенция рассматривается как проблемное феноменологическое имя, то она уже интегрирована. Новейшие гарантии философии от удара мифического эмфемизма - это иллюзорная по характеру своего происхождения вера в то, что чары естественного можно рассеять, если умиротворяюще и примирительно подражать им. Экзистенциальное мышление забивается в пещеру давно осуществленного мимезиса. При этом оно, однако, следует одному из самых губительных предрассудков истории философии, упраздненной экзистенциализмом по схеме "увольнение лишних сотрудников"; ориентируется на платоновскую идею о постоянном и неизменном как благе, при помощи которого сказано не больше, чем при помощи суждения "в непрекращающейся войне каждый раз право принадлежит сильнейшим". Платоновская педагогика культивирует средствами этого

* "Разъяснения, которые Хайдеггер вкладывает в формулу "своего времени", должны, вероятно, зафиксировать, что речь идет не о некоем излюбленном "дополнении" к моментальному, навязчивому современному сегодня, а о решающем времени подлинного момента, характер выбора которого обусловлен различием между вульгарным и экзистенциальным временем и историей. Но, как удастся в данном случае однозначно определить, является ли время выбора "исходным, первоначальным" моментом или только навязчивым "сегодня" в беге и спешке происходящего в мире? Решительность, не ведающая о том, на что она решилась, не даст ответа на этот вопрос. Уже не единожды случалось, что многие решались на поступок, претендующий быть судьбоносным, решающим, а оказывалось, что этот поступок - всего лишь вульгарное и недостойное жертв "дело". Как вообще в историческом мышлении можно провести границу между "собственно" происходящим и случающимся "вульгарно"; как можно различать судьбу, выбранную по собственному усмотрению, и участь, которую не выбирают, которая вторгается в жизнь человека и принуждает его к моментальному выбору и решению? Разве не достаточно отомстила "вульгарная история" хайдеггеровскому презрению к просто существующему сегодня, когда в "вульгарно решающий момент" принудила Хайдеггера принять руководство Фрейбургским университетом во времена Гитлера; принудила, чтобы перевести избранное со всей решительностью собственное бытие в "немецкое бытие", чтобы опробовать практически онтологическую теорию экзистенциальной историчности на оптической почве подлинно историчного, то есть политического происходящего?" (Lowith К. Heidegger: Denker in D?rftiger Zeit. Frankfurt am Main, 1953, S. 49).

122

Часть первая

суждения воинственные добродетели, а согласно диалогу "Горгий", они подчиняются высшей идее - идее справедливости, и ответственны перед ней. Однако небо потемнело, учение об экзистенции уже не сияет ярче, чем любое другое созвездие. Экзистенция освящена в отсутствие священного. От вечной идеи, в которой существующее должно присутствовать или которой оно должно обусловливаться, не осталось ничего, кроме голого утверждения того, что и так существует - аффирмации власти.

Часть вторая

НЕГАТИВНАЯ ДИАЛЕКТИКА: ПОНЯТИЕ И КАТЕГОРИИ

Негативная диалектика: понятие и категории 125

Неустранимость нечто

Нет бытия без существующего. Нечто (Etwas) как необходимый для мышления субстрат понятия, в том числе и понятия бытия, является предельно внешней абстракцией нетождественного с мышлением содержательного; эту абстракцию нельзя упразднить и отменить дальнейшим движением мысли. Невозможно представить себе формальную логику, если нет нечто. В такой ситуации формальная логика не в состоянии очиститься от своего металогического рудимента*. Тезис "при помощи формы как таковой мысль может освободиться от содержания" - это аргумент, обосновывающий подчинение абсолютной форме, он сам является иллюзорным. Относительно формы содержательное вообще является конститутивно содержательным познанием содержания. Однако и в субъективной противоположности чистое понятие, функция мышления не может радикально обособиться от существующего Я (Ich). Начиная с Фихте, ?????? ?????? идеализма гласит: в движении абстракции освобождаешься от того, от чего абстрагируешься. Это нечто исключается из мышления, изгоняется из рая мысли, но не уничтожается "в себе" - таково магическое верование. Мышление, лишенное мыслимого и

*В первом примечании к первой триаде логики Гегель отказывается начинать с нечто, а не с бытия (см. Гегель ГВ.Ф. Наука логики. Сочинения. Т. V. С. 68-76). Тем самым он предрешает судьбу всего своего труда, в котором хочет утвердить главенство субъекта, утвердить в этом смысле идеалистически. Вряд ли движение диалектики было бы иным, даже если бы Гегель и пошел от абстрактного нечто, что соответствует "аристотелизму" Гегеля - главной отличительной черте его "Науки логики". Представление о нечто могло бы подтвердить большую терпимость [Гегеля] в отношении нетождественного по сравнению с бытием; однако нечто такое же опосредованное, как и бытие. И понятие "нечто" не позволяет остановиться; анализ должен развертываться в направлении того, что под нечто подразумевается, мыслится; должен двигаться к непонятийному. Между тем сам Гегель не может вывести в основании логики и малейшего намека на нетождественность, о которой напоминает слово "нечто".

126

Часть вторая

помысленного, противоречит своему собственному понятию, а это мыслимое указывает на существующее, как оно еще только должно полагаться абсолютным мышлением, на простое ??????? ????????. С точки зрения логики непротиворечивости существование и существующее являются чем-то предосудительным; только диалектика может постичь их в процессе самокритики понятия. Повод к самокритике - обусловлен содержанием подлежащего критике со стороны разума, - познанию; таким образом диалектика выживает, хотя погибает идеализм, нашедший в ней свое высшее воплощение. Мышление ведет к тому моменту в идеализме, который есть относительно мышления противоположное; именно этот момент не разрешает повторного бегства мышления, его спасение в мысли. Учение Канта не допускало дихотомии формы и содержания, субъекта и объекта, но взаимная опосредованность и обусловленность противоположных категорий пары Канта вовсе не смущала; он прошел мимо диалектической сущности категорий, противоречия как их смыслового импликатора. Только учитель Хайдеггера - Гуссерль так заострил и акцентировал идею априорности, что помимо его воли, как и вопреки желаниям Хайдеггера, в присущем ???? стремлении можно было уничтожить его диалектику1. В случае если диалектика хотя бы раз превращается в неоспоримое, она не может наподобие онтологии или трансцендентальной философии оставаться в рамках своего собственного принципа, не может сохранить себя по аналогии с постоянно модифицируемой, но, как всегда, несущей структурой. Критика онтологии не стремится выйти за границы другой онтологии; не стремится она и к границам неонтологического. Она просто полагает другое (Anderes) как абсолютно первое (Erste); на этот раз критика полагает не абсолютное тождество, бытие, понятие, а нетождественное, существующее, фактичность. Тем самым она гипостазирует понятие непонятийного и опровергает то, что это понятие подразумевает. Философия основания ????? ????????? обязательно привносит с собой главенство понятия, отвергнутое понятием сбрасывает также и форму неправомерно отрефлектированного философией с точки зрения основания. В мыслях о трансцендентальной апперцепции - или мыслях все еще о бытии философия могла бы успокоиться, пока понятия апперцепции и бытия для нее тождественны с мышлением, которое их мыслит. Если такая тождественность принципиально отменяется, то философия в своем крушении разрушает покой понятия как последнего основания. Фундаментальный характер любого всеобщего понятия исчезает перед лицом определенного существования; философия поэтому не может больше надеяться на тотальность.

Принуждение к содержательному

В "Критике чистого разума" восприятие как нечто оккупирует место неустранимо оптического. Восприятие достоинства познания, однако, не име-

Негативная диалектика: понятие и категории

127

ет ни малейшего преимущества по сравнению с реально существующим. "Мое" восприятие, случайное для трансцендентального анализа и накрепко привязанное к оптическим условиям, недооценивается опытом, который ограничен собственной рефлексивной иерархией (для себя самого он только следствие), рассматривается как претензия на правильность и истинность. Аналогично, если ошибочно полагаемое последним основание является для какого-нибудь индивидуального человеческого сознания в себе последним, то и любое другое индивидуальное, ограниченное собственной самостью сознание не могло приписать своему восприятию такое же преимущество. Если форма, трансцендентальный субъект, для того чтобы функционировать, выстраивать обладающие значимостью суждения, с необходимостью нуждается в восприятии, то подтверждение этому найдено квазионтологичное - не только в чистой апперцепции, но в равной степени и в ее противоположности - в материи субъекта. Так должно было быть разрушено учение о субъективной конституции в целом, к которой, согласно Канту, несводима материя. Рухнула бы и идея о неизменном, в себе-самом-равном. Она вытекает из господства понятия, которое хочет быть постоянным в противоположность своим содержаниям; это свойственно и понятию материи, поэтому идея неизменного и маскируется полемикой против понятия материи. Восприятия -материя Канта, имеют характер преходящего, однако без них нельзя представить себе формы, являющиеся, со своей стороны, условиями возможности познания. Непонятийное (Unbegriffliche), связанное неразрывно с понятием, дезавуирует в себе бытие непонятийного и изменяет его. Понятие непонятийного не может оставаться "у себя", в рамках теории познания; философия принуждает гносеологию к содержательности. Всегда, когда философия сильна своей содержательностью, она вместе с исторически существующим - своим предметом, воспринимает и непонятийное; это произошло впервые не в учениях Шеллинга и Гегеля, но contre coueur уже у Платона, который и был крестным отцом существования как несуществования; а плюс к этому создал учение о государстве, в котором братскими узами соединены вечные идеи с эмпирическими определениями типа "эквивалентный обмен" или "разделение труда". Сегодня академически сглажено различие между правильной, штатной философией, имеющей дело с высшими понятиями, даже если они в состоянии фальсифицировать свою собственную понятийность, и чисто генетическим, внефилософским отношением к обществу, сомнительными прототипами которого представляются социология знания и критика идеологии. Различие это крайне неубедительно; аналогично, потребность в правильной философии, со своей стороны, весьма подозрительна. Никакая философия, запоздало испугавшаяся за свою "чистоту", не откажется от всего того, что когда-то составляло ее субстанциальность. Хотя философский анализ имманентно обнаруживает в понятиях, ошибочно причисляемых к чистым,

128

Часть вторая

и их истинностном содержании оптическое, из страха перед которым и появилось стремление к чистоте; оптическое, которого понятие высокомерно побаивается и передоверяет отдельным наукам. Минимальный остаток он-тичного в понятиях, которые напрасно очищает штатная философия, принуждает ее, рефлектируя, входить в отношения с наличным бытием (Dasein), вместо того чтобы предпочесть его чистое понятие и в границах этого понятия чувствовать себя защищенным от всего, что оно подразумевает. Философское мышление не содержит ни остатков пространства и времени, - после их "вычитания" из сознания, ни общих рассуждений о пространственно-временном. Оно кристаллизуется в особенном - в том, что определено в пространстве и времени. Понятие просто существующего - это всего лишь тень фальшивого, неистинного понятия бытия.

"Метафизика потайного оконца"

Там, где учат познанию абсолютно первого (Erstes), всегда заходит речь о смысловом его корреляте - ему не равном, но абсолютно гетерогенном; сходятся prima philosophia и дуализм. Чтобы избежать этого, фундаментальная онтология должна постараться дистанцировать свое первое от всех возможных определений. Первому Канту - синтетическому единству апперцепции, тоже не лучшим образом удалось выполнить это требование. Любая определенность предмета для Канта - это вложение субъективности в многообразие, лишенное качественной определенности; при этом не учитывается, что операции определения, которые Кант причислял к спонтанным достижениям трансцендентальной логики, подразумевают момент, который не есть сами эти операции и действия; синтез возможен только тогда, когда синтезируется нечто, востребованное и допущенное к синтезу, исходя из собственной самости. Активное, деятельное определение не является чисто субъективным; а потому триумф суверенного субъекта - пустота, как это предписано самой природе закона. Если в действительности субъект и объект не противостоят друг другу так жестко, как в кантовской проекции, а взаимно проникают, пронизывают друг друга, то деградация вещи к хаотически абстрактному, как ее осуществил Кант, пробуждает вместе с тем и силу, которая должна сформировать субъекта. Право, которое осуществляет субъект, превращается в право властвовать над субъектом; гегелевская фурия уничтожения поспевает и здесь, и там. В категориальной деятельности субъект расходует себя, обедняет себя; чтобы быть в состоянии определить, что ему противостоит; чтобы артикулировать эту определенность определенным образом, сделав ее кантовским предметом, субъект должен ради объективной значимости такого определения утоньшиться до простой всеобщности, отсекая от себя не меньше, чем от предмета познания, когда этот предмет подводится в

Негативная диалектика: понятие и категории

129

соответствии с проектом к его понятию. Объективирующий субъект сжимается в точку абстрактного разума, логической непротиворечивости наконец, которая, в свою очередь, не имеет смысла вне зависимости от определенного предмета. Абсолютно первое с необходимостью остается неопределенным, как и ему противоположное; единство абстрактно антитетического раскрывается без обращения к конкретному происходящему. Застывшая дихотомич-ная структура распадается в значительной степени из-за того, что каждая из сторон противоречия определяется как момент своей собственной противоположности. Дуализм присутствует в философском мышлении и является для него неизбежностью постольку, поскольку превращается в ложное в поступательном движении мысли. Опосредование - это наиболее общее, но само по себе недостаточное его выражение. Если лишить субъекта его претензии - он суть первое (das Erste), которое вдобавок втайне инспирирует онтологию, то, согласно схематике традиционной философии, вторичное уже более не является вторичным, двояко подчиненным. Недооценка субъекта была резервом для тривиальности типа "все существующее зависит от наблюдателя, его группы или рода". В действительности познание момента субъективного опосредования в объективном подразумевает критику представления о возможности проникновения в чистое в себе (An sich), - забытое, но выглядывающее из-за спины этой банальности. Европейская метафизика (исключение - ее еретики) была метафизикой потайного оконца. Субъект - сам всего лишь ограниченный момент - такая метафизика запирала навечно в его Я, в самость; такова плата за обожествление. Как сквозь амбразуры старинной башни, субъект смотрит на черное небо, на котором восходит звезда идеи или звезда бытия. Именно стены, в которые заточен субъект, бросают на все -чему он присягает, чем он заклинает, - тени вещности (Dinghaften), с которыми снова бессильно враждует субъективная философия. Только в конфигурации существующего, но не в неприятии его, не в аллергии к существованию можно выразить то, что всегда может привнести слово бытие в опыт, в познание. Иначе содержание философии превратится в убогий результат процесса обоснования, слишком похожий на картезианскую достоверность субъекта - мыслящей субстанции, чтобы их различать. Нельзя смотреть вовне. То, что могло бы быть "по ту сторону", является только "под сенью" материалов и категорий - внутри, в них. Поэтому расходятся истина и неистина кантовской философии. Эта философия истинна в своем разрушении иллюзии непосредственного знания абсолютного; она неистинна, описывая это абсолютное при помощи модели, которая соответствует непосредственному сознанию (пусть даже это непосредственное сознание всего лишь intellectus archetypus). Обнаружение этой неистины - истина послекантовского идеализма; но и он неистинен - снова неистинен, приравнивая субъективно опосредованную истину к субъекту в себе, как будто его чистое понятие есть понятие самощ бытия.

130

Часть вторая

Не нужно гипостазировать непротиворечивость

Такие рассуждения по виду парадоксальны. Субъективность мышления, если мышление нельзя объяснить, исходя из него самого, можно объяснить из фактического, общества например; но объективность познания не существует без мышления, без субъективности. Этот парадокс возникает в картезианском нормативном требовании - объяснение должно обосновывать последующее, по крайней мере логически следующее из предыдущего. Эта норма более не является обязательной. В соответствии с ней диалектическое содержание было бы простым логическим противоречием. Но содержание нельзя объяснить по правилам привлеченной извне схемы, иерархической и упорядочивающей. Ведь в таком случае попытке объяснения предшествует само объяснение, которое еще только нужно найти; непротиворечивость, субъективный принцип мышления полагается как имманентный необходимо мыслимому объекту. В определенном ракурсе диалектическая логика сориентирована позитивистски значительно сильнее, чем столь презираемый ею позитивизм: в качестве мышления диалектическая логика воспринимает необходимо подлежащее этому мышлению - предмет, даже в той сфере, где он не следует правилам мысли. Анализ объекта затрагивает и правила мысли. Мышлению не стоит довольствоваться собственной закономерностью; оно в состоянии мыслить, опровергая себя, однако и не отказываясь от собственных прав; если можно дать определение диалектике, то оно как таковое -изначально уступка. Арматура мышления не должна набирать вес и расти вместе с мышлением; более чем достаточно просто понять, что целостность (Totalit?t) его логических претензий - это маскировка. По видимости невыносимое, субъективность имеет в качестве своей предпосылки фактическое, но объективность субъект невыносима только для этой маскировки - для гипостазиса отношений причины и следствия, для субъективного принципа, в который не укладывается познание объекта. Диалектика как философский образ действия - это попытка при помощи самого древнего инструмента и средства Просвещения, при помощи хитрости разума распутать узел парадоксальности. Не случайно парадоксальное, уже начиная с Кьеркегора, считалось формой распада диалектики. Диалектический разум следует импульсу трансцендировать природную закономерность и покровы, ее маскирующие (свое продолжение они находят в логических правилах); трансцендируя, диалектический разум не навязывает естественной закономерности своего господства: он не жертвует и не мстит. Его собственная сущность - сущность становящаяся и преходящая, как само антагонистическое общество. Правда антагонизм, подобно страданию, в обществе не имеет границ. Диалектику как универсальный принцип объяснения практически нельзя распространить на познание природы: в равной мере недопустимо конструирование двояко-

Негативная диалектика: понятие и категории 131

го рода истин - истины диалектической, внутренне глубоко общественной, и истины, индифферентной в отношении социума. Разделение общественного и лежащего за его границами (внеобщественного) бытия, ориентированное на разделение наук - ошибочная позиция; заблуждением является само представление, что в гетерономной истории развертывается слепая природность, естественная самобытность2. За границы диалектической связи не выведет никто и ничто - только сама диалектика. Как раз относительно этой связи диалектика критически осознает себя, рефлектирует свое собственное движение; иначе претензии Канта на истину, противоположные претензиям Гегеля, так и остаются спорными, неподтвержденными. Такого рода диалектика является отрицательной, негативной. Ее идея обозначает отличие от Гегеля. В гегелевской диалектике тождество и позитивность совпадают; все нетождественное и объективное включается в субъективность, расширенную и возвышенную до абсолютного духа; по мысли Гегеля, этим должно быть достигнуто снятие и примирение. Сила целого, действующая в каждом единичном определении, напротив, является не только отрицанием (Negation) этого определения, но и сама есть негативное (Negative), неистинное. Философия абсолютного, тотального субъекта - это партикулярная философия*. Обратимость идеи тождества, присущая этой философии, действует вопреки

*Слово тождество в истории новейшей философии имеет много смыслов. Когда-то оно обозначало единство сознания личности: содержанием всего моего опыта являюсь я во всех своих проявлениях. Это подразумевает кантовская формулировка: "Все мои представления подчинены "Я мыслю"" (Кант И. Критика чистого разума. Собрание сочинений. В 8 томах. Т.З. М., 1994, С. 131). В этом случае тождество снова должно было превратиться в полагаемое во всех разумных сущностях одинаковым, в мышление как логическую всеобщность; дальше - себе-подобие, себе-равенство всех предметов мысли, простое А равно А. Короче, с позиций теории познания: субъект и объект, всегда взаимно опосредованные, совпадают. Оба слоя значений строго не различаются и у Канта. Это не погрешности плохого использования слов и терминов. В большей мере тождество обозначает позицию неразличимости психологического и логического моментов в идеализме. Логическая всеобщность как всеобщность мышления привязана к индивидуальной тождественности, без которой всеобщность неосуществима, потому что иначе нельзя сохранить прошлое в настоящем, вообще ничто нельзя сохранить как равное и подобное. Протест против такой возможности имеет в качестве своей предпосылки логическую всеобщность; это протест мышления. Кантовское "Я мыслю" ("Ich denke"), индивидуальный момент единства, всегда требует и надындивидуального всеобщего. Единичное Я (Einzel-Ich) - это одно, только благодаря всеобщности числового принципа единства; единство самого сознания рефлексивной формы логического тождества. То, что это индивидуальное сознание, это "одно", имеет значение только в условиях логической предпосылки исключенного третьего: не может существовать другое. Поскольку единичность индивидуального сознания надындивидуальна, надиндивидуальность - это просто возможность быть. Ни один из обоих моментов не обладает приоритетом. Если бы не существовало тождественного сознания, тождества обособления, то не было бы и всеобщего - и наоборот. Так узаконивается диалектическое восприятие всеобщего и особенного в ракурсе теории познания.

132________________________Часть вторая

принципу духа, который она же и постулирует. Если существующее можно тотально вывести из духа, то его злая судьба схожа с судьбой просто существующего, которому, как подразумевается, он противополагается: иначе дух и существующее диссонируют. Именно ненасытный принцип тождества увековечивает антагонизм, угнетая противоречащее. Все нетолерантное, все, что не похоже, препятствует примирению, снятию, преодолению, которое принцип тождества ошибочно уподобляет себе. Насилие унификации воспроизводит то самое противоречие, которое уничтожается.