Часть 6.

Состав епископов но социальному происхождению в германских государствах

См. данные В.Пельстера и Й.Зимона, а также Шульте (р. 67 и 349). Речь идет о Кельнском епископстве, включая Льеж, Утрехт, Мюнстер, Оснабрюк и Мюнден; Майнцском епископстве, за исключением Праги и Оломоуца, включая Ворме, Шпайер, Страсбург, Шур, Аугсбург, Айхштедт, Вюрцбург, Бамберг, Хальбер-

124

штадт, Хильдесхейм, Падерборн, Верден. (Другие епископства Германии Трирское, Гамбург-Бременское, Магдебургское, Зальцбургское.)

Век IX X XI XI XII XIV XV Всего

Бароны 44 51 68 107 126 128 77 601

Знать (предпол.) 18 17 49 30 2 - - 116

Министериалы - - 2 2 31 47 44 126

Зависимые 2 - 3 - - - - 5

Бюргеры - - - - 2 17 3 22

Иностранцы - - 1 - - 3 1 5

Неизвестные 42 39 31 22 8 7 3 152

Итого 106 107 154 161 169 202 128 1027

Литература:

Aloys Schulte. Der Adel und die deutsche Kirche im Mittelalter (Дворянство и немецкая церковь в средние века) // Kirchenrechtliche Abhandlungen. Heft 63-64. Stuttgart, 1910;

Albert Werminghoff. St?ndische Probleme in der Geschichte der deutschen Kirche des Mittelalters (Сословные проблемы в истории немецкой церкви средних веков)// Zeitschrift der Savigny-Stiftung f?r Rechtsgeschichte, op. cit.

Эта таблица иллюстрирует две существенные тенденции: постепенную демократизацию церковной иерархии и, что еще важнее, возвышение министериалов, социальный подъем которых превосходит по темпам все классы средневекового общества. По своему происхождению они принадлежали к зависимым слоям общества, но как слуги суверенных правителей занимали положение, дающее влияние и власть. В XI в. они становятся самостоятельным сословием, служат в армии и используются как чиновники, чеканщики монет и менялы. Их амбивалентный статус зависимых и в то же время облеченных властью людей постепенно изменялся, когда в ряды министериалов стали вливаться дворяне. В конце концов они тоже получают доступ к церковным должностям. Вермингхоф подчеркивает интересный факт: католическая церковь вскоре начала проводить политику, позднее принятую на вооружение абсолютной монархией, политику, которая была направлена на нейтрализацию выгодных позиций местной знати, для чего использовались выходцы из простолюдинов. И все же преобладание феодалов в общественной иерархии, начавшее ослабе-

125

вать в XI в., закончилось только в XIX в., когда церковь открыла доступ в свои структуры для всех классов.

Хотя духовенство не было полностью свободно от вторичной дифференциации феодального типа, церковь сумела создать сплоченную и дисциплинированную интеллигенцию, место которой в социальной системе было четко определено. Все священнослужители, независимо от их социального происхождения, обладали privilegia competentiae, immunitates, canons et fori*. Целибат мешал наследственному закреплению должностей и в то же время помогал сохранять единство образа мысли у духовенства и препятствовал тому, чтобы определенная доля социальной амбивалентности, проникавшая в иерархию, разрушала единство церкви.

Следующая фаза в формировании образованной интеллигенции характеризуется двумя группами: гуманистов и мейстерзингеров**.

Симбиоз гуманистов с обществом осуществлялся в двух формах: гуманисты либо выступали в роли протеже своих патронов, либо находили себе занятие в университетах и правительственных канцеляриях. В любом случае они существовали как фавориты, зависимые от капризов своих покровителей, по отношению к которым служители церкви сохраняли частичную независимость36. Некую компенсацию за отсутствие надежного положения в обществе гуманисты находили в связях с друзьями и единомышленниками, поддерживая эти связи путем личного общения или посредством переписки. Частное общение заменяло международные каналы коммуникации, которые церковь предоставляла своим ученым. Содружества гуманистов служили и своего рода «расчетной палатой» по обмену знаниями, и агентствами по распределению престижных должностей. Именно по этим каналам осуществлялось постепенное формирование устойчивого общественного мнения, прежде пребывавшего в аморфном, «текучем» состоянии, если воспользоваться выражением Тенниса. Ибо мнение кристаллизуется не в обществе, как таковом, и не среди групп образованных людей, а лишь в существующей сети конкретных связей. Они набирают силу по мере того, как приходят в упадок официальные каналы формирования общественного мнения: гильдии, городские советы, феодальные законодательные собрания37. Узкие кружки выражали профессиональные и литературные интересы гуманистов и часто больше походили на миниатюрные организации, преследующие скрытые цели, чем на объединения близких друзей, какими себя иногда изображали гуманисты38. Эти гибкие неформальные группы не препятствовали, а часто поощряли развитие черт, которыми отличались гуманисты, таких, как экстравагантность, игра на публику и крайнее раболепство перед патроном.

* Привилегии осведомленности, безопасности, права и суда (лат.}. ** В переводе с нем. (Meistersinger) букв, означает - мастер-певец. Эти средневековые поэты-певцы из ремесленно-цеховой среды пришли на смену миннезингерам.

126

Мейстерзанг - это проявление демократической настроенности в искусстве, культивируемое человеком из народа, не отказавшимся от своего социального статуса, а воплотившим его содержание в своем искусстве. В известном смысле мейстерзингеры образовывали элиту не только благодаря своему «мастерству»39 во владении формой, но и в силу нарочитой замкнутости и обособленности40. Здесь опять ключ к пониманию ситуации дает язык. Разговорного языка мейстерзингеры в своих произведениях намеренно избегали, и даже налагались штрафы за «что-либо сочиненное или спетое не на верхненемецком языке, использованном доктором Мартином Лютером в его переводе Библии и употребляемом в канцеляриях князей и вельмож»41. Неприятие ложных мнений, суеверий, нехристианских и неприличных выражений и использование латинских слов contra gramma?cae leges* - все это свидетельствует о скромном происхождении тех интеллигентов и о глубоком почтении, с каким они относились к гуманистам. В подобной приверженности правилам, боязни импровизаций и таком прегрешении певца как громкое подсчитывание слогов при исполнении, чувствуется определенный недостаток уверенности в себе42.

В этом самоподчинении человека из народа дисциплине мы видим полную противоположность пренебрежению всеми правилами и запретами, каким отличается лабильная в своем отношении к жизни интеллигенция, склонная ставить новшество и imprevu ** выше надежности традиционного приема. Чтобы не допустить импровизаций, мейстерзингеры стремились преградить доступ в свою среду людям из народа, подобно тому как гильдия защищала свои цехи от свободной конкуренции. Хотя состязания мейстерзингеров были открытыми и проводились перед широкой публикой, распространение их песен в печатном виде не разрешалось.

В более поздние времена существовали различные промежуточные типы между интеллигенцией низшего среднего класса, с одной стороны, и свободными либерально-буржуазными интеллигентами из числа либеральной буржуазии - с другой. Мы рассмотрим различные смешанные формы, в которых выступают эти новые группы.

После упадка городских средних классов княжеские дворы стали центрами возрождавшегося феодализма и очагами новой интеллигенции, сформировавшейся из представителей знати и бюрократии или помимо нее, в зависимости от обстоятельств. Гуманизм тем временем развивался в большей степени как придворный и традиционный. Чиновники, духовенство, ученые и знать, утратившая свои военные функции после отказа от наемных армий, становились фаворитами князя и зависимыми от него. Аристократия, исключая земельную знать43, составляла теперь штат придворных «канцеляристов», средоточие всех и всяческих притязаний и оппозиционных настроений Прежней демаркационной линии между обществом и городской элитой больше не

Вопреки правилам грамматики (лат.}. * Импровизация, экспромт, неожиданность (??.).

(27

существовало; наоборот, бюргерство без званий и статуса имело уже мало влияния.

Интеллигенты стали аутсайдерами только после революции среднего класса. До прихода буржуазии к власти обширные познания, блестящее образование являлись дополнением к статусу и воспитанию, обычному в среде титулованной знати. Светский человек, воплощающий идеал своего времени, служил образцом во всем, а идеалом были не только поэт, артист и ученый, но и чиновник и, не в последнюю очередь, политик. Одним из известных воплощений этой парадигмы является путешествующий кавалер, занимающийся всем, от политики до мошенничества, хорошо осведомленный обо всем, что происходит в мире, галантный и всегда безупречный джентльмен. Ни жизнь деревни, ни аморфная культура средних классов не могли соперничать с творческим духом и притягательной силой княжеских дворов. Это неудивительно, поскольку они являлись жизненно важными центрами новой социальной организации и новой политической системы, тщательно сбалансированной государем. Время от времени он попеременно то возвышал людей из народа, жалуя им дворянские титулы и раздавая высокие посты, то в виде компенсации назначал лишенных владений или ставших жертвами политических интриг представителей знати на военные должности, недоступные для простолюдинов. Двор Людовика XIV являлся образцом, с которого германские князья старательно брали пример.

Другой тип интеллигентов, имевший известное значение, возник после эпохи Возрождения в быстро распространявшихся замкнутых полу-формальных обществах. Флорентийская Академия делла Круска* послужила примером для целого ряда «лингвистических обществ» в Италии, Швейцарии, Голландии и Германии. Эти общества объединяли различные слои аристократии, образованных простолюдинов и их патрона - государя44. Поэты пользовались уважением, но большая часть их произведений была лишь рифмованной лестью.

Хотя выходцы из народа играли подчиненную роль в этих лингвистических обществах, было бы ошибочно не видеть в их лице роста широкой социальной ориентации, выходящей за рамки феодального мировоззрения и направленной на создание ранних форм национального консенсуса. Князь Людвиг, патрон одного из наиболее известных лингвистических обществ - «Fruchtbringende Gesellschaft»** г.Кётена, отклонил предложение превратить его в рыцарский орден для избранных на том основании, что общество «...заботится исключительно о немецком языке и добродетельных делах, а не о жизни рыцарей»45. Довольно странным кажется подобное подчеркивание культивирования таких добродетелей среднего класса, как искренность, взаимное доверие, ра-

* Платоновская Академия (1459-1521), которая боролась с позицией платонизма против схоластизированного Аристотеля, переводила, комментировала труды Платона. ** Общество, приносящее плоды (нем.).

\ 28

венство, простота, «естественное» поведение, объективность и терпимость, в обществе, состоящем главным образом из дворян46. Обращались друг к другу члены общества по имени, без упоминания титула. Публикации издавались анонимно, за подписью общества или под псевдонимом автора, чтобы направить внимание читателей на предмет, а не на личность и ее ранг. Аллегорические диалоги в этих изданиях выглядят тяжеловесными и манерными, но они ясно демонстрируют новую форму, в которую выливалась бурная и стихийная мен-тальность. «Беседы для женщин» Харсдёрфера хорошо иллюстрируют стремление создать традицию пристойного, цивилизованного общения для народа, глубоко погрязшего в косных обычаях провинциального общества47. Опубликованные трактаты, брошюры и памфлеты таких обществ и отчеты об их сократовских беседах поражают сегодня своей высокопарностью и педантичностью, но не следует недооценивать социальную функцию этого церемониала. Они внедряли демократический этикет в резко разделенное по сословному признаку, ограниченное узко понимаемыми интересами общество, культивировали народный язык средних классов и учили не принимать во внимание личность и рождение, когда речь идет об общих делах. И что самое важное, они устанавливали каналы межклассовой коммуникации и сплачивали локальные элиты, учившиеся тому, как эти каналы использовать.

Поскольку такие языковые общества служили начальной школой для позднейших литературных представителей средних классов, они стали объектом критики и осмеяния, как только эмансипированная и уверенная в себе интеллигенция среднего класса начала во всеуслышание заявлять о себе. Отрицание искусственности и манерности является в принципе протестом неопытных юнцов против родительской опеки. Первые залпы, которые Буало обрушил на барокко, эхом отозвались по всей центральной и северной Европе, где осознающие себя средние классы искали неполитические средства для выражения своих устремлений. Его высказывания стали своего рода общим литературным знаменателем оппозиционных настроений: «Aimez la raison», «Le faux est toujours fade, ennuyeux, languissant», «Rien rf est beau que le vrai; c'est eile seule qu'on admire et qu'on airne»*48. Сегодняшнее неприятие напыщенной элитарности и снобизма в культуре все еще мотивируется теми же социальными мотивами, которые выражал Буало.

Оппозиция придворному барокко исходила, однако, не только извне. Сам двор стал очагом недавно сформировавшейся интеллигенции, которая, не будучи в принципиальной оппозиции трону, ослабила влияние придворной атмосферы на образованную публику. Именно салоны, позднейший побочный продукт придворной жизни, где собирались самые разные люди, способствовали переходу от придворного типа культуры к стилю общения среднего класса.

* «Любите разум!», «Все ложное всегда тускло, уныло, скучно», «Лишь правдивое прекрасно: это единственное, чем восхищаются и что любят» (??.).

5 Зак. 349о 129

Салоны сами по себе не были созданием эпохи нового времени. В известном смысле можно говорить о салонах античности, если подобно Ф. де Конше, считать салонами Ликей и кружок Аспасии49. К этому можно добавить приемы феодальной знати при дворах Прованса, итальянского Ренессанса (Беатрис д'Эсте, Изабеллы Мантуанской и Ло-ренцо Великолепного) и общества светских женщин (Виттории Колонна, Маргариты Наваррской), не говоря о различных английских литературных обществах50. Однако классический салон возник при французском дворе.

Придворный церемониал и формальности публичных приемов почти неизбежно вызывали потребность в интимных встречах «за сценой». Такие встречи давали выход сплетням, интригам, возмущению, злословию и прочим страстям, не допускавшимся придворным этикетом. Эту моду ввела маркиза де Рамбуйе, разделившая свой зал для приемов на небольшие комнаты и альковы так, что каждый прием ограничивался 18 персонами. Крупные формы интерьера уступили место воздушным декорациям небольших комнат, одной из которых была знаменитая голубая комната д'Артениса51.

В своем содержательном исследовании литературной роли салонов Тинкер приводит шесть основных характеристик. Первую мы только что назвали - место встреч близких друзей, вторая - стимулирующее влияние хозяйки, поощряющей талант независимо от происхождения гостя и создающей высокий уровень приема. Приоритет интеллектуальных способностей хорошо иллюстрирует признание Вуатюра, сына виноторговца, принятого в кружок маркизы де Рамбуйе. Подобная открытость по отношению к гостям в особенности характерна для салонов третьего сословия, таких, как часто упоминаемый салон мадам де Жофрен, дочери «valet de chambre». Второстепенную роль богатства в этих салонах среднего класса понимали хорошо; так, некая мадам дю Дефандю, как говорили, не имела средств, чтобы угощать гостей обедом. Третья характерная черта салонов, отмеченная Тинкером, - литературные, философские или критические беседы, бывшие обычно продолжением спектакля, проповеди, чтения поэмы или эссе. При этом рождались критические экспромты, анекдоты, афоризмы, остроты - Ьоп mof и эпиграммы.

Платоническая любовь - четвертая черта. Предметом ее является, разумеется, хозяйка, играющая решающую роль в процессе беседы. По своему социальному типу она далека от матроны патриархальной семьи или сдержанной хозяйки дома пуританской страты. Насыщенная эротикой атмосфера симптоматична не только для салона, но и для литературы и искусства того времени. Пятая черта - исключительная роль женщины, в особенности хозяйки52. Это, за одним лишь исключением, - зрелая женщина, которая не будучи ученой дамой выступает как сверкающая звезда салона.

Шестая, самая важная характеристика салона, упомянутая Тинкером, - выполняемая им в нужное время роль посредника между жиз-

* Острота (фр,).

130

пью и литературой, что имеет большое значение в период, когда княжеский патронат утрачивает свое влияние, а демократическая общественность еще не сформировалась. Салоны заполняют образовавшийся разрыв и становятся наследниками прежних защитных и покровительственных функций двора. Салон обеспечивает писателям и художникам заказы, материальную поддержку и доступ к избранной публике. Таким образом, салоны служили питательной почвой для литературы, а также биржей и рынком для продукции свободных писателей. В свою очередь писатели, которые уже не могли рассчитывать на постоянный патронат, получали в салонах возможность устанавливать контакты с издателями, агентами формирующейся анонимной публики и знакомиться с колеблющимся спросом. Такая изменившаяся ситуация давала автору новое представление о самом себе: он рассматривал своего работодателя, публику как социально равных и презирал постоянную зависимость от всякого единоличного работодателя в такой мере, что д'Аламбер мог заявить: «Les seuls grands seigneurs dont im homme de lettres doive desirer le commerce sont ceux qu'il peut traiter et regarder en toute s?rete, comme ses egaux, comme ses amis»*53.

Обладательница средств предоставляла фонды, пенсии и кров, оплачивала счета издателей, не унижая писателя и не посягая на его независимость.

Эта неповторимая эпоха салонов явилась поворотным пунктом в развитии публики от феодального типа к демократическому. Салоны сохраняли свои социальные и литературные функции лишь до тех пор, пока публика представляла собой реально осязаемую величину, поддающуюся управлению и руководству. В массовой демократии пункт селекции постепенно смещается от небольших собраний к анонимной публике. Кроме того, салоны - это среда обитания тех поэтов и художников, которые эмансипировались от высших классов, но не присоединились к низшей страте, стремясь вести свободное и независимое существование. Некоторое время салоны могли предотвратить социальную дезинтеграцию творческой интеллигенции, но, по мере того как складывающееся массовое общество постепенно поглощает эти литературные анклавы, интеллигенты начинают рассеиваться. Они все более утрачивают свои прежние контакты с обществом, так что к XIX в. оказываются по большей части в состоянии социальной изоляции. Именно это маргинальное существование в массовом обществе привело к развитию новых форм объединения - богемным кружкам и, что более существенно, - кафе.

Кофейни возникли на Ближнем Востоке, откуда они проникли на Запад через Константинополь, Вену и такие портовые города, как

* «Литератор должен желать общения только с такими знатными господами, которых он может со всей уверенностью считать равными себе, своими друзьями» (??.).

131

Гамбург и Марсель54. В Лондоне они появились в 1652 г. В Париже первое кафе было открыто близ фондовой биржи в 1671 г. Быстрое распространение кафе в Англии дает представление об их новых, созвучных времени функциях: кафе стали первыми центрами общественного мнения в частично демократизированном обществе55. Газеты находились еще в младенческом возрасте. Периодические издания типа газет получили распространение после 1662 г., но они подвергались цензуре, да и привычка к чтению еще не установилась. С другой стороны, кафе являлись местом свободного выражения своих мнений, где читали памфлеты и произносили речи56. Политический потенциал кафе проявился во время французской революции57.

Влияние кафе на формирование политических мнений стало настолько заметным, что в 1675 г. был издан указ о закрытии этих заведений. Однако кафе слишком прочно вошли в быт, и указ пришлось отменить. Дальнейшее развитие кафе пошло по типично английскому образцу - они трансформировались в политические клубы58. Не будем прослеживать их дальнейшее развитие, а обратимся к кафе как новому центру консолидации групп.

Очевидно, что эти места встреч обязаны своим значением демократизации общества и его элит. Если салоны сами по себе оказывали демократизирующее влияние на полуфеодальное общество в рамках небольших групп, то кафе были практически общедоступны. И если доступ в салон зависел от рекомендации и социальной приемлемости, то кафе в конце концов открыли свои двери любому, кто разделял их взгляды. Не общий стиль жизни и не общие друзья, а схожие мнения создавали теперь основу для консолидации. Большой город, имеющий тенденцию отрывать индивида от его первоначальной среды, делает возможным такой новый анонимный тип интеграции. Различие между современной открытой ассоциацией и ее давним предшественником, греко-римской общиной, объединявшей лиц, невзирая на родство, показывает, какое огромное историческое пространство пролегло между ними.

Современная ассоциация, выросшая во французских и английских кафе, отвергает семейные и социальные узы. Она является продуктом либерализованного массового общества, в котором обособленный индивид и его мнение формируют основу политической расстановки сил. В определенном смысле кружки, образовавшиеся в кофейнях конца XVIII - начала XIX в., представляли собой самую свободную в истории Запада ассоциацию; никогда мнения не были столь непостоянными и социально независимыми, как в тот период. С данной точки зрения развитие массового общества с его более жестким разделением и размежеванием взглядов является регрессом. Подробнее об этом ниже.

Конечно, индивид изначально не был свободен даже в пору расцвета либерального общества; ретроспективно всегда можно проследить социальные истоки формирования мнений. Никакое общество не делает своих членов полностью свободными, никакие идеи не возни-

132

кают в социальном вакууме. В действительности разложение старого, феодального типа стратификации сопровождалось развитием нового классового расслоения.

От этого отступления, посвященного кафе, вернемся к роли салонов. Они были факторами селекции до тех пор, пока могли функционировать в качестве социального «подъемника» и контролировать ключевые организации в области обучения и формирования общественного мнения. За салоном графини де Луине оставалось последнее слово при выборах в парижскую Академию* (именно благодаря его влиянию в число академиков были избраны Дюма-сын, Сарду, Флобер, Готье, Мистраль и Анатоль Франс)59. Более того, салоны замедлили рост политических и литературных элит и предотвратили образование переизбытка интеллигенции. Чисто демократический метод селекции неизбежно создает перепроизводство в обществах, где писатель, художник и ученый пользуются привилегированным статусом, как было в Германии и романских странах - во Франции, Италии и Испании. Салоны представляли собой не только органы селекции, они сублимировали процесс социального возвышения и благодаря своему симбиотическому характеру ассимилировали социальных аутсайдеров и готовили людей с многообещающими способностями на роль будущих лидеров. Разумеется, салоны явились каналом двусторонней связи с обществом - они вели как к приглашенным литераторам, так и к хозяйке салона. Еврейские салоны Берлина обязаны своим существованием не только тому, что евреи, как указывала Мэри Хар-грейв, рассматривали превращение своих домов в очаги культуры в знак компенсации своей политической неправоспособности60, но также и тому, что званые вечера в гостиных таких женщин, как Генриетта Герц и Рашель Левин, служили окном в более широкий и многообразный мир.

Беседы в салоне отражали его промежуточное положение как места общения переселившейся в город аристократии и искушенного жизненным опытом городского простонародья. В противоположность им в праздничных собраниях гильдий участвовали представители лишь одного класса. Певческие праздники или банкеты в таверне были весельем с заранее составленной повесткой дня; они проводились в рамках единого, общего мировосприятия, в соответствии с правилами и нормами, принятыми гомогенной и тесно сплоченной стратой бюргеров. Салон же объединял лиц различного социального положения, разных политических пристрастий и взглядов. Аристократия еще была его основой, но интеллектуальная атмосфера и характер бесед создавали миниатюрную копию конкурентного и мобильного общества, в котором социальный статус уже не передавался по наследству, а приобретался самостоятельно и требовал периодического под-

* Распространенное в XVIII - начале XX вв. название французской Академии наук, точнее Академии естественных наук (осн. в 1666, до 1793 - Королевская Академия), входящей в Институт Франции.

133

тверждения. Беседа предоставляла возможность стать героем дня; рассыпая блестки остроумия и ошеломляя собеседников показной оригинальностью, можно было сделать карьеру, а способность в считанные минуты достичь триумфа была ключом к успеху. Но никакой триумф не мог быть продолжительным, если он тут же не воплощался в виде выгодной должности или договора с издателем.

Салон представляет другую черту современной ассоциации - ограниченность претензий, предъявляемых ею к индивиду. Отто фон Гир-ке указывал на всеобъемлющий характер средневековых корпораций и гильдий. Их сложные функции охватывали личность целиком, во всем диапазоне ее интересов - религиозных, правовых, экономических, в проведении досуга. В противоположность этому современная ассоциация затрагивает индивида косвенно, вторгаясь лишь в ограниченный круг его интересов, оставляя его относительно свободным и сохраняя его положение неопределенным. Один и тот же индивид оказывается в нескольких пересекающихся группировках, и именно эти множественные связи создают дифференцированную личность начала XIX в.61 У такого человека есть широкие возможности .для ухода из системы, поскольку он может переходить от одной группы к другой, а его участие в любой из них достаточно ограниченно. В салоне были сделаны первые попытки создать модель поведения в ситуации, изобилующей неожиданностями, чреватой самыми непредвиденными поворотами событий. Там, где ничего заранее не предписано, в большом почете находчивость и остроумие, и там, где круг обсуждаемых проблем ограничен, их легко можно разрешить, не особенно ломая себе голову.

Не случайно консервативные клубы в Германии начала XIX в. еще напоминают об обычаях средневековых гильдий или формальностях придворных ассамблей. Я имею в виду такие клубы, как «Christlich Deutsche Tischgesellschaft»* и «Tunnel an der Spree»**62. Мы не обнаруживаем здесь ничего от непринужденности английских политических клубов; собрания проходят скучно, выступления проводятся по списку заранее намеченными ораторами, и ведется запись докладов, сделанных участниками заседаний63. Хотя мы обнаруживаем в этих клубах некоторые черты, присущие салонам, особенно в объединениях юнкеров, правительственных чиновников и романтически настроенных либералов, им недостает разнообразия, живости и неформального характера их английских аналогов. Германские консервативные клубы того времени еще не отражают социальных форм общества, основанного на конкуренции.

В целом специфические формы консолидации интеллигенции являются важной основой для понимания тех ролей, которые играет страта образованных людей в обществе, и время от времени эти формы даже позволяют выявить преобладающий стиль выражения и ментальность, присущие более четко определившимся элементам общества6'1.

Христианское германское застольное общество (нем.). :* Туннель через Шпрее (нем.).

134

в) Интеллигенция и классы. Предшествующие рассуждения могут создать искаженное представление об интеллигенции как самозарождающейся и вечно самовоспроизводящейся группе, так как мы до сих пор не касались ее зависимости от остального общества. Именно это сейчас и рассмотрим.

В известном смысле интеллигенты являются ренегатами, отрекшимися от страты своих родителей. Поэтому необходимо внимательно изучить обстоятельства такого отречения и последующее отношение отступника к его прежнему классу. Новые социальные возможности открываются для интеллигенции всякий раз, когда доминантная страта оказывается неспособной выполнять новые руководящие функции. Это создает возможности для избирательного возвышения промежуточных классов, и именно в таких ситуациях чиновники выдвигались на высшие посты, а люди из средних классов овладевали профессиями, связанными с науками65.

/. Типы возвышающейся интеллигенции

Я склонен проводить различие между индивидуальным продвижением в открытую группу и закрытую страту. Оба процесса сопровождаются специфическим опытом, способствующим формированию различных социальных позиций.

Индивиды, выдвигающиеся поодиночке, без посторонней помощи в открытую и в целом доступную страту, склонны исповедовать индивидуалистическую и героическую философию успеха66. Их отношение к жизни отличается активностью и оптимизмом. Например, представители либеральной буржуазии продвигались к положению, которое было достижимо в условиях развивающегося капитализма. Их возвышение является наиболее ярким примером восходящей мобильности в массовом масштабе. Успех приходил к предприимчивым индивидам точно так же, как к кондотьерам, купцам и банкирам итальянского Возрождения. Предприниматель мог быть твердо уверен, что почти каждый, обладающий энергией и практической сметкой, способен в конце концов добиться успеха. Любой человек обязан успехом самому себе, может быть, своей фортуне, но не специфически сложившимся обстоятельствам. На самом деле, как индивиду связать свой успех со специфически структурированным обществом, если он не может сравнить его с другим? Поэтому индивид, вполне естественно, склонен гипостазировать историю своей жизни, представляя ее как космические условия существования. Он делает общие выводы на основании того факта, что нашел обстоятельства, известные ему, отвечающие его амбициям. Он занимает открытую, симпатизирующую позицию по отношению к классу, из которого вышел, и придерживается философии «помоги себе сам» по отношению к обществу в целом.

Вхождение в закрытую сплоченную страту с утвердившимся esprit de corps стимулировало иную позицию. Индивиды, быстро поднявшиеся до уровня элитарной группы, склонны обретать новую идентификацию, принимать нормы и условности этой группы и соглашаться с

135

социальной иерархией, в структуру которой они вошли67. Выдвижение ученых в бюрократическом государстве, вызванное ростом потребности в государственных чиновниках и особенно юристах, - именно такой случай. Быстрое продвижение ученых являлось исключением в жестко градуированном кастообразном обществе, предо-ставлявшем мало возможностей для значительной карьеры, если не считать подмастерьев, ставших мастерами, и мелких торговцев, выбивавшихся в конце концов в купцы68. Быстро выдвинувшиеся ученые проявляли себя как способные защитники интересов существующей феодальной иерархии, в рамках которой они претендовали на особый вид знатности, nobilitas litteraria* как эквивалент nobilitas generis**. Эти притязания были описаны М. Стефани, юристом из Грейфсвальда в его Tractatus de Nobilitate*** в 1617 г. В обществе простолюдинов doctores****занимали почетное место за столом как аристократы, в суде их голос имел больший вес, чем голос простолюдина, - так, если доктор и простолюдин подозревались в убийстве, то вина возлагалась на последнего, и т. д. Результатом этих усилий, отраженных в обширной литературе о nobiliias litteraria69, было действительно постепенное повышение социального статуса интеллигенции.

Вторым последствием продвижения наверх этого социального типа является его радикальный разрыв с прежней породившей его стратой. Это снова хорошо иллюстрирует пример министериалов.. Их интеллектуальная продуктивность в поздний период миннезанга была результатом сознательной ассимиляции придворной культуры. Другой симптом такого регрессивного освобождения от прежних связей - это склонность к соблюдению все более усложняющихся норм поведения и условностей этикета. Такая тенденция обычно знаменует достижение точки социального насыщения. Выдвигающаяся на социальную авансцену группа начинает ритуализировать обретенный ею новый статус, когда он достигает апогея, до конца исчерпав свои возможности. В фазе возвышения министериалы, служилые люди короля приобретали статус благодаря службе, в особенности кавалерийской. На протяжении большей части средневековья служба в конном строю ценилась выше, чем знатное происхождение. Меч всадника был почетным знаком отличия даже в руках королей70. Но в период стабилизации служилая знать привела свой ранг в соответствие с традиционными ценностями и сделала критерием знатности происхождение, а не службу.

П. Типы интеллигенции, создаваемые утратившими свои социальные позиции или лишенными социальных перспектив личностями

Мы обращаемся теперь к*тем классам, и в особенности к тем интеллигентам, социальные ожидания которых потерпели крах. Е. Ледерер

* Знатность образованности (лат.). ** Знатность по рождению (лат.}. *** Трактат о знатности (лат.). **** Доктора (лат.).

136

говорит в связи с этим о тенденциях к изоляции и самовосхвалению. Страта, резко отброшенная назад, на свои первоначальные позиции, не стремится соперничать с высшими классами, но становится на позиции открытого вызова по отношению к ним и создает модели мышления и поведения, противоречащие общепринятым нормам71. Сама ситуация способствует возникновению подобных установок; их острота зависит от вторичных факторов, например от способности вырабатывать и развивать контридеологию. Если нет условий для формирования явно выраженной оппозиции, недовольство приобретает скрытые формы и его проявление ограничивается индивидом или непосредственной первичной группой этого индивида. Такая подспудная враждебность остается тщетной и социально непродуктивной. Однако, если обстоятельства дают выход коллективному недовольству, оно становится конструктивным стимулом и создает атмосферу социального критицизма, в долгосрочной перспективе необходимого динамичному обществу.

Такова ситуация, стимулирующая появление социального самосознания и способствующая возвышению интеллигенции. Правда, данная страта может возникнуть также из состояния пресыщения, как это часто случается со вторым поколением утвердившейся страты. Р. Ха-ман пытался свести культуру раннего Возрождения к роли второго поколения72. Например, Козимо Медичи - «бизнесмен, подлинной стихией которого был банк, добросовестно занимался государственными делами и твердо верил в неразделимость личных и государственных интересов. Он жил просто и аскетично... в то время как Лоренцо Великолепный пренебрегал бизнесом, довел свое состояние до грани банкротства и сделал плотские и духовные наслаждения своим главным жизненным принципом»*73. Однако приобретенное по наследству благосостояние не является самым распространенным импульсом, побуждающим к овладению культурой; гораздо чаще стимул к такому занятию порождается невозможностью личного продвижения. Весьма типична ситуация страты, отвергнутой высшими классами, как указывал Ледерер и как свидетельствует пример миннезингеров. Потерпевшие неудачу индивиды стремятся отойти от взглядов своих коллег по страте, вполне довольных жизнью, и занять отчетливо выраженную критическую позицию по отношению к обществу, в котором они живут.

В том же направлении шло развитие инакомыслящих из низших классов. На первой фазе своего сознательного самоутверждения низшие классы реагируют на условности высших классов, противопоставляя им свои собственные обычаи и создавая утопию, содержащую и контримидж существующего порядка, и критику его идеологии. Только после длительного периода консолидации импульс инако-

* В знаменитом флорентийском роде Медичи Козимо Старший Медичи (1389-1464; правил с 1434) представлял первое поколение, а Лоренцо Великолепный Медичи (1449-1492; правил с 1469; поэт) - второе поколение.

1 37

мыслия созревает до уровня рациональной критики общества и реалистической оппозиции74. Такие утопии и контримиджи создаются индивидами, а не склонными к недовольству и мятежу, но безгласными массами, хотя отверженные индивиды могут стать их союзниками и глашатаями. Именно они формулируют недовольство, и сознательно создаваемые контрсимволы формируют единство мышления и действий масс. Основоположники классового сознания редко принадлежат к страте, самосознание которой они пробуждают. Именно это, косвенное, отстраненное участие в делах того или иного класса дает интеллигенту дополнительную опору в обществе. Он может обострять реакцию масс, только окунувшись в их жизнь и, таким образом, выходя за рамки собственного социального положения. Будучи изолированным индивидом, он приобщается в ходе этого процесса к взглядам и убеждениям коллектива путем расширения контактов с определенным классом, к которому сам интеллигент не принадлежит. Фактически он должен следовать за классом, чтобы вести его за собой.

Лишенные собственности члены высшего класса представляют иной тип карьеры. Они вытесняются обычно в результате вторжения снизу. Иногда частичное вытеснение высшего класса является результатом его неспособности нести экономическое бремя предписанных классовых условностей. Нонконформизм в отношении обычаев, соблюдение которых требует больших расходов, часто блокирует путь к обычному типу продвижения. Так, довольно типична растерянность сынов высшего класса, не способных финансировать долгий период ожидания, обычно ведущего к привилегированному положению. В этих ситуациях формируется особый тип интеллигенции. (Излишне говорить, что мы имеем дело, как и социология в целом, с типичными вероятностями, а не с четко выстроенными и предопределенными историями жизни индивидов.)

Теперь наметим типичные направления, открытые для интеллигенции, развивающейся в процессе отрыва от своих корней.

Первая фаза. Вышеупомянутая специфическая неспособность поддерживать традиционный стиль жизни является типичным источником разочарования. Мы обычно воспринимаем установленные обычаи и ожидания как нечто само собой разумеющееся, не особенно размышляя об их частных экономических предпосылках, пока они гарантированы. Мы начинаем осознавать свои привычки и склонности, когда экономические перемены вынуждают нас изменять их и адаптировать к новой ситуации. Например, женщины, привыкшие к обеспеченному существованию, к жизни без тревог и забот, обычно обладают повышенной чувствительностью и редкой способностью к состраданию, которые они утрачивают, если внезапное ухудшение материального положения заставляет их встретиться лицом к лицу с тяжелыми испытаниями суровой борьбы за существование. Непосредственной реакцией на подобные изменения является обычно смутное ощущение беспокойства. Но когда расхождение между изменившейся си-

138

туацией и былым положением, утратившим свои прежние функции, продолжается, происходит критическое переосмысление реальности. Тенденция этого переосмысления будет зависеть от того, о каких личностях идет речь: об оторвавшихся от своих корней или о тех, возвышение которых было остановлено на полпути. Рефлективность индивидов, ставших интеллигентами в процессе отрыва от своих корней, знаменует вторую фазу и развивается в следующем направлении.

Процесс изменения сопровождается сохранением идентификации с предшествующей ситуацией. Когда этот процесс прочно входит в жизнь, получая широкое распространение, возникает философия «старого доброго времени», идеология традиционализма. Индивиды, не вписавшиеся в новые социальные структуры, невольно идеализируют прошлое, видя в нем воплощение своих ностальгических мечтаний. Интеллигенция в аналогичной ситуации принимает общепринятые представления своего времени и в соответствии с этим создает мифологию древности или философию истории, возвеличивающую средневековье с позиций теории медленных, органичных изменений; таковы идеологии, принятые на вооружение романтической немецкой интеллигенцией и явившиеся одним из проявлений их реакции на опасность революции, угрожавшую земельной знати. Форма концепции время от времени менялась, но тенденция к традиционалистской или романтической интерпретации изменений повторяется везде, где интеллигенция формируется из элементов, оторвавшихся от своих классовых корней.

Третья фаза завершает процесс и доводит отрицание изменившейся ситуации до крайних пределов. Часто это является результатом резкого изменения, делающего невозможной постепенную реадаптацию и безжалостно разрушающую все надежды на приход лучших времен. Теперь традиционалистская установка становится коллективной и направленной против изменившегося социального порядка или его защитников. Как всякое движение имеет ядро и периферию, так и ядро движения, отрицательно реагирующего на изменение ситуации, состоит из лиц, которые не могут примириться с существующими условиями. Среди них можно выделить три различных типа:

1) представителей старшего поколения, чье положение не позволяет им перестроиться;

2) представителей профессий, утрачивающих свое значение;

3) бывших получателей независимого дохода, занимавших положение, которое препятствовало пониманию ими происходящих изменений.

Неспособность воспринимать новые факты создает свою собственную идеологию, как это происходит в большинстве социальных ситуаций, и быстро становится единодушно выраженным нежеланием. Таковы источники, из которых реакция черпает свои главные силы. Непримиримость и решительность остаточных страт может порой влиять на колеблющиеся массы.

139

Четвертая фаза достигается лицами одинакового происхождения, но принадлежащими к следующему поколению, способному примириться с изменившимся положением дел. Обычно реакция на изменившуюся ситуацию не выходит за рамки одного поколения и ее распад начинается с лиц, не утративших свободу выбора. Их отход от собственной страты обычно сопровождается типичными симптомами диссоциации: независимой, продиктованной внутренними убеждениями критикой и скептицизмом по отношению к старшим представителям группы.

Такие индивиды проходят через две стадии сомнения. На первой они разуверяются в убеждениях и обещаниях революционеров, но при этом утрачивают и веру в собственные дореволюционные идеалы. Подобным скепсисом реакционной идеологии отмечен социальный генезис скептицизма.

III. Экскурс в историю социальных корней скептицизма

Парето и его последователи представляют собой современный образец скептицизма, носящего некоторые черты только что описанного двойного разочарования. Отпрыск генуэзских патрициев, инженер, занимавший одно время руководящий пост в промышленности и ставший позднее профессором, Парето придерживался трезвой, лишенной сентиментальности позиции по отношению к идеологиям вообще и к демократии, либерализму и социализму в частности, что характерно для представителей его класса, с подозрением относящихся к политике. Но Парето не разделял убеждений и своей собственной страты. Он видел в истории более или менее устойчивый процесс, в котором элиты постоянно сменяют друг друга, а массы периодически приводятся в движение в соответствии с определенными законами психологии. Сущность истории - борьба элит.

Невозможно найти единую формулу для различных типов скептицизма. Безусловно, не все эти типы имеют социальные корни. Некоторые из них основаны на чисто личном опыте, не образующем групп, в то время как другие могут быть отнесены к предрасположенности, обусловленной темпераментом. Какова бы ни была его основа, скептицизм является подлинным и последовательным ответом на ситуацию, если он подкреплен типичными социальными обстоятельствами. Исследование этих типичных обстоятельств имеет большое значение, так как они всегда образуют вехи социальных изменений.

Как правило, скептицизм возникает в результате краха группового мировоззрения. В той мере, в какой надежность Weltanschauung зависит от прочного положения его приверженцев, индивид начинает сомневаться в кредо, исповедуемом его группой, когда связи с ней уже не имеют под собой прочной основы и если ее сплоченность ослабевает, Современные наблюдения в этом отношении соответствуют урокам истории. Хеберле, изучавший социальную мобильность в Америке, отмечает: «Хотя в стабильном обществе случаются нарушения закона и норм нравственности, никто не ставит под сомнение

140

их законность; только мобильное общество возбуждает сомнения и критику»75.

Вернемся опять к миннезингерам для иллюстрации простого типа скептицизма в обществе, находящемся в состоянии упадка. Вольфрам фон Эшенбах боролся против вызывающего тревогу «Zwivel»*, присущего XII и XIII вв. В то время как более твердый в вере Вольфрам старался подавить свои сомнения, проникнутый светскими настроениями Готфрид Страсбургский открыто насмехался над церковью. Как преодолеть растерянность, возникающую вследствие ослабления веры, - оперевшись на традицию или же прибегнув к циничной иронии? - вот дилемма, постоянно встающая перед интеллигенцией в ситуации социального упадка. Если противопоставить первую фазу миннезанга, пользовавшегося поддержкой высшей земельной знати, более позднему периоду, когда этот жанр достиг своего расцвета благодаря творчеству отколовшихся от общества маргиналов, ведущих бродячий образ жизни, становится понятным, что процесс отрыва от корней, в результате которого интеллигенты теряли почву под ногами, превращаясь в скитальцев, брошенных на произвол судьбы, проходил тогда через те же фазы, что и сегодня.

Читатель может спросить: не напрасно ли мы смешиваем сомнения религиозного типа с пошатнувшейся лояльностью по отношению к социальной системе? На каком уровне мышления переживается сомнение и что является его конкретным объектом, зависит от концептуальных построений, которыми общество оправдывает свои нравственные принципы. Скептицизм не может принимать форму социологической критики в культуре, не способной к социальной рефлексии. Сомнение оторвавшегося от своих корней индивида принимает форму, в которой обычно воспринимается им упадок пошатнувшейся системы: религиозный поэт становится агностиком, политически сознательный патриот превращается в космополита, а метафизик - в релятивиста. Однако особый социологический интерес представляет развитие от простого недоверия, ставящего под сомнение тот или иной догмат, к радикальному скептицизму или, как я бы это назвал, к двойному скептицизму. Он возникает, когда два различных мироощущения стремятся овладеть одной и той же личностью и когда эта личность подвергается воздействию противоположных убеждений, в равной степени страстных и искренних. Такой двойственный взгляд на вещи часто является результатом пространственного совпадения разных, параллельно существующих взглядов. Я имею в виду ситуацию, когда группа старших продолжает защищать прежний догмат, в то время как молодая выдвигает новый. Индивид, утративший свое прочное положение в обеих группах, оказывается под перекрестным огнем, ведущимся с противоположных позиций. Тогда он обнаруживает обескураживающий факт, что одни и те же вещи воспринимаются по-разному. Это замешательство знаменует возникновение подлинной эписте-

* Сомнение (средневерхненем.}.

141

мологии, которая представляет собой нечто большее, чем просто выработку и оправдание уже сложившегося взгляда. Ибо эпистемология есть выражение пошатнувшейся веры не только в одну определенную истину, но и в истину, как таковую, и в человеческую способность к познанию.

Не случайно поэтому, что подлинная эпистемология дважды возникала в западной истории. Первый раз она была связана с софистами и Сократом, второй - с Декартом. Кем же еще были софисты, как не городской интеллигенцией, испытывавшей воздействие двух сосуще- i

ствующих образов жизни: старого, феодально-мифологического и об- ff

раза жизни городских ремесленников с их настойчивым стремлением понять, как создаются вещи. Некоторые моралисты склонны видеть в дерзкой игре софистов альтернативными решениями лишь циничное шутовство. В мире, где каждая вещь обычно имеет только одно значение, открытие множества критериев истины произвело шокирующее впечатление. Сам Сократ был софистом, игравшим двусмысленностями и противоречиями, прежде чем пришел к окончательным решениям. Подобно тому как софисты объясняли с помощью умозрительных понятий конфликт двух миров, Декарт выводил свою теорию познания из разрыва современной ему науки с теряющей свои позиции схоластикой, от методологии которой он не мог вполне отказаться. Однако скептицизм, возведенный Декартом на уровень эпистемологии, стал импульсом для современных исследований.

Если эпистемология родилась в сумеречной ситуации радикального скептицизма, то психология возникла из этического плюрализма. Психология становится возможной, когда центр внимания смещается с этических норм поведения к реальному индивиду. Но индивид остается, скорее, обобщенной конструкцией универсалистов, пока его обнаруживают в ситуации, допускающей выбор и уход от традиционных норм и обязанностей. Когда альтернативы, стоящие перед человеком, выходят за пределы полярной противоположности греха и спасения, его поведение становится объектом типологии, для которой у универсалистов нет даже соответствующей терминологии. Именно этическая дезориентация и агностицизм Монтеня вызвали беспрецедентный интерес к эмпирической изменчивости и противоречивости человеческих реакций. Ироническое отношение Монтеня к тривиальным происшествиям и важным историческим событиям, трактуемым им как явления одного порядка, выдает иконоборческое пренебрежение к любой иерархии, к любой «табели о рангах» в жизни людей и любопытство будущего ученого к omnia ubique*. Монтень, как и софисты, получал удовольствие от игры с внешней, парадной стороной вещей, подобно тому как Рабле наслаждался грубым смехом, звучащим со страниц его произведений. Монтеня занимала изменчивость человека и его обстоятельств. «Понимание добра и зла зависит от того представления, которое мы создали о них. Однако различие в представле-

* Всему повсеместно (лат.)

142

ниях доказывает с очевидностью, что они складываются у нас не иначе как в силу условности»76. Носителем условности, которую имел в виду Монтень, было не что иное, как изменчивая и непостоянная человеческая психика.

Пятой фазы скептицизм достигает, когда выходит из стадии дезориентации и приближается к тому, что я предлагаю называть второй верой. Конечно, не все индивиды, принадлежащие к мечтающей вернуться в прошлое, реакционной интеллигенции, достигают этой фазы. Немногим благоприятствуют социальные условия, позволяющие скептицизму становиться постоянным образом жизни, как это было с Монтенем. Но рано или поздно большая часть вытесненных с прежних социальных позиций интеллигентов ищет выход из состояния неопределенности назад, к положительной и твердой вере. Однако принятому таким образом кредо недостает безыскусственности и девственной простоты убеждений, опираясь на которые восходящие классы утверждают себя. Вторая вера свидетельствует о том, что утратившие корни индивиды вновь собираются с силами и, не выдержав изоляции, вынуждены примкнуть к стабильной страте.

Одним из учеников Парето, занимавшим на конференции в Лозанне позицию радикального агностицизма, был Муссолини, эмигрант, скептически настроенный интеллигент, изучавший механизм истории и не нашедший в ней ничего достойного веры. Подобные люди не разделяют апокалипсических надежд примитивных страт, находящихся на грани исчезновения. Какими бы бесплодными ни были эти надежды, они неизбежно возникают в результате общего упадка воли и веры в свои силы, в то время как вторая вера интеллигенции носит черты хорошо продуманной, тщательно разработанной мифологии, особенно когда исторические мифы изобретают в век позитивистской и критической историографии. Часто забывают, что утешающая, подбадривающая вера зарождается в рамках уверенной в своих силах группы или вновь складывающегося социального порядка, а не в силу преднамеренного соглашения колеблющихся индивидов, утративших стойкие убеждения77.

Поскольку мы пытались определить социальный генезис скептицизма, теперь пришло время спросить: в каких слоях общества складываются твердые убеждения и принципы? Здесь опять следует вспомнить, что, хотя предрасположенность к непререкаемым убеждениям может развиться и в индивидуальном порядке, тем не менее именно особые обстоятельства привлекают индивидов с такими склонностями и дают постоянные импульсы для формирования не подлежащих обсуждению, аподиктических убеждений.

а) Первичная ситуация, стимулирующая аподиктические установки, характерна для представителя интересов однородной группы. Мы говорим, часто не осознавая этого, не от своего имени, а от имени определенной группы. В большинстве случаев мы поступаем так без каких бы то ни было официальных полномочий и не зная, от чьего имени говорим. Кроме того, конфликт, оказывающий одинаковое воздей-

143

ствие на группу в целом, порождает более четкие и твердые взгляды, чем проблемы, разъединяющие ее.

б) Второй компонент аффирмативной позиции заложен в биполяр-ности социальной ситуации. Группа, стремящаяся утвердиться в споре с одним оппонентом, вырабатывает более отчетливое представление о себе, чем группа, занимающая срединное положение и встречающая оппозицию с обеих сторон. Срединная позиция носит, как правило, более экспериментальный характер и менее четко оформлена, чем любая крайняя позиция в конфликте двух сторон. Об этом свидетельствует знакомая дилемма либерала, стоящего между традиционалистами и радикалами.

в) Третья возможность возникновения категорической точки зрения заключается в позиции непримиримого аутсайдера и критика, не участвующего в каком-либо конкретном деле и поэтому не нуждающегося ни в компромиссах, ни в том, чтобы как-то модифицировать собственные взгляды.

Характерные черты интеллигенции, появившейся в процессе отрыва от своих корней, становятся яснее, если сравнить их с чертами интеллигенции, продвижение которой блокировано. Последняя обычно принимает скорее утопии восходящего класса, направленные в будущее, а не романтические идеалы нисходящей страты. Когда такие интеллигенты заходят в тупик и достигают фазы скептицизма, их разочарованность не становится радикальной и полной, как в точке двойного скептицизма. Они не отказываются полностью от своей изначальной веры в «прогресс» - подлинно не верящие в прогресс являются обычно выходцами из классов, привыкших к своим прошлым достижениям и воспринимающих успех как нечто само собой разумеющееся. Выдвигающаяся на авансцену общества интеллигенция нашего времени склонна к социологической ориентации главным образом потому, что ее успех во все большей мере зависит от понимания всей сложности условий современной жизни. «Подъемники» современного общества, по выражению Сорокина, - это далеко не те простые каналы, через которые бюрократическое государство XVIII в. или средневековая церковь отбирали и готовили своих чиновников. Наоборот, образованные представители высших классов склонны воспринимать свое положение как само собой разумеющееся; поскольку они не обладают искусством делать карьеру во всех его деталях и не знакомы со сложным механизмом, обеспечивающим обычный для среднего человека успех, они склонны доверять упрощенным и чрезмерно обобщенным, огульным концепциям. Так, мы иногда характеризуем ту или иную фазу социального процесса, не подвергая" ее анализу, как эпоху роялистов или республиканцев, веры или агностицизма, героев или простых людей, не чуждых человеческих слабостей. Другим проявлением такой отстраненности от социальной реальности является уход в свой внутренний мир тех, что не надеются справиться со своими проблемами. Эта тенденция напоминает магическую силу, которой изнутри наделяются вещи, находящиеся за пределами контроля извне.

144

Однако трезвая оценка социальных сил естественна для тех представителей высших классов, чьи управленческие функции повседневно заставляют их иметь дело с механизмами сложного общества. Чиновник промышленной, политической или военной организации находится в положении, позволяющем ему видеть события во всем многообразии взаимосвязей. Его подход к реальности имеет прагматическую тенденцию, но, хотя такого чиновника интересуют прежде всего непосредственные результаты событий, его положение развивает в нем способность учитывать весь комплекс взаимосвязей, имеющих к ним отношение.

Мы видели, что образ действий интеллигенции и характер ее мышления зависят от условий, в которых она осознает и выражает себя. Относится ли интеллигенция к вытесненной или восходящей группе или к страте, продвижение которой заблокировано, она стремится выработать нормы и условности, предназначенные господствовать в том обществе, где она живет. Характер этих условностей различен для каждой культуры и зависит от пути, каким интеллигенция достигает ключевых позиций в обществе. Таковы различия между виртуозами гимнастики и поэзии Древней Греции, учеными Индии, Иудеи и Ислама и рыцарскими, бюрократическими и техническими элитами Запада. Заняв свое место, интеллигенция устанавливает образцы приобщения к культуре для господствующей элиты, а через нее и для общества в целом. В этом смысле мы принимаем обобщающую формулировку Ледерера: «Если данная страта находится во главе восходящего класса, ее принципы усваиваются этим классом и определяют стандарты социально востребованных критериев культурности. Если динамический процесс, исследовательский поиск становится конвенциональным, некоторые из его результатов порождают устойчивую традицию». Далее он добавляет: «Традиция приобщения к культуре не всегда определяет нормы социального поведения того или иного класса. Традиция эта может утратиться с возвышением другой страты, интересы и образ жизни которой не оставляют для нее места»78.

г) Социальная среда обитания интеллигенции. Последнее наблюдение касается уже нашей сегодняшней темы: роли образованных людей в обществе. Хотя большая часть нашей современной интеллигенции образует открытое и свободное сообщество, она время от времени вступает в отношения сосуществования с тем или иным классом и часто образует свои собственные особые группировки. Мы уже рассматривали отдельные примеры подобных образований. Теперь обратимся к тому, что я предлагаю назвать социальной средой обитания интеллигенции. Мы различаем следующие три типа: локальный, институциональный (или организационный) и обособленный.

Уровень локальной среды характерен для небольших и средних сообществ. Влияние и устойчивость их культуры объясняются неизменностью "интересов и взаимопониманием с окружающим населением. Старшие поколения играют свою роль в сохранении локальных тради-

145

ций. Мы видим, что стабильные группы обычно связаны с местными органами самоуправления и объединяются на основе дружеских отношений, патронажа и совместных празднеств. Иногда локальные элиты могут становиться центром региональной культуры значительного масштаба - предмет, ознакомиться с которым читатель сможет, обратившись к работе Надлёра79. Эта первичная культура, неосознанный результат локальных контактов, развивалась в живописи позднего средневековья и нового времени в таких различных региональных стилях, как фламандская, кельнская и бургундская школы. Вполне естественно, что интеллектуальная атмосфера города или региона зависит от отношений между местными элитами и элитами других краев80. Неоднократно указывалось на то, что образование и литература в патрицианском Нюрнберге заметно отличались от Аугсбурга, в котором доминировали гил >дии. Нюрнбергский гуманизм был культурой эмигрантов и, пожалуй, младшего поколения патрициев - старшее поколение дистанцировалось от гуманизма. Так, например, Ганс Сакс, Дюрер и Фишер были эмигрантами. С другой стороны, в демократическом Аугсбурге, где с 1368 г. в городском совете заседали представители гильдии, приверженцами гуманизма были мэр, врачи, священники и монахи. Интересно отметить, что в Аугсбурге образованные врачи сменили неудачливых поэтов и именно здесь легко произошел непосредственный переход от мейстерзингеров к гуманистам. Локальный контекст аугсбургской культуры позволяет интерпретировать ее литературную жизнь, включая тончайшие детали стиля, в свете социальной расстановки сил в городе.

Другой тип представляют образованные люди, входящие в определенные институты. Средневековая христианская культура приобрела свой международный характер не благодаря средневековому обществу, а в силу повсеместного распространения церковной организации и целостности и незыблемости ее учения. Соборы походили один на другой не так, как походят друг на друга многоквартирные дома индустриальных городов. В центрах промышленного производства схожие запросы и условия приводят к схожим решениям и даже городские массы все более ощутимо утрачивают свои локальные и национальные особенности, тогда как интернациональный стиль соборов объяснялся миграцией каменщиков и архитекторов и всеобъемлющим влиянием сети церковных организаций. Именно эта сеть и единая доктрина, а не местопребывание или социальное происхождение, определяли социальное положение духовенства. В целом социальное положение интеллигенции в большей мере, чем классовая принадлежность или местожительство влияло на ее мышление, хотя в церкви эти элементы самоутверждались на более высоких ступенях социальной лестницы, что в конечном счете разрушало единство мироощущения духовенства.

Стабильные и занявшие прочные позиции политические партии создают свою собственную интеллигенцию. Но сегодня существует значительное число политически ангажированных писателей и специ-

146

алистов-профессионалов, не принадлежащих к центральным организациям партий. Их история восходит к лондонским клубам XVIII в.81 Следует отличать их от чисто политических функционеров - лиц, оплачиваемых политическими организациями и подчиняющихся дисциплине. Они напоминают институциональные типы интеллигенции более ранних периодов. Гуманисты прошлых эпох являют собой другой пример сообщества образованных людей, которые действовали в тесной связи с феодальной стратой. Хотя у них никогда не было собственной тесно сплоченной организации, сравнимой с церковной, социальная зависимость ставила их в положение, напоминающее положение организованной интеллигенции. Стандартизация обучения делала возможной определенную внутреннюю однородность среды гуманистов.

Третий тип - обособленная интеллигенция. Многие наши образованные современники по меньшей мере хотя бы раз в жизни на короткое время сталкивались с такой ситуацией. До сих пор многие из них сохранили взгляды, характерные для обособленного индивида. Они могут иметь свои политические предпочтения, но не принадлежат ни к одной партии или религиозной организации. Однако такая обособленность не является абсолютной. Достаточно вспомнить хотя бы большинство журналистов, связанных как явными, так и скрытыми, неосязаемыми обязательствами, взятыми на себя прессой. И все же их политический выбор и социальные симпатии нелегко предугадать из-за крайней неустойчивости во взглядах, характерной только для этой страты. Зависимость писателя от работодателя не предотвращает воздействия на него событий социальной, политической или религиозной жизни, происходящих за стенами офиса его работодателя, его сообщества или вне его страны. Журналист, писатель, радиокомментатор и специалист по проблемам досуга в своем мнении зависят не только от личных контактов. Пространственные барьеры не имеют для них относительно большого значения именно в силу их профессиональной деятельности.

Поэтому нельзя адекватно понимать поведение этой страты исходя только из ее социального положения, классовых интересов или особенностей среды обитания. Недостаточно также рассматривать социальные движения или события интеллектуальной жизни, в которых индивиды принимают участие. Даже профессиональные высказывания не помогут существенно в прогнозировании реакций этих индивидов. Сам факт, что у них всегда есть свобода выбора, что они в состоянии принимать самые различные решения, делает бессмысленным упрощенный подход к роли данной страты. В Германии та самая интеллигенция, которая откликнулась на идеи Французской революции, вскоре стала знаменосцем романтизма и реставрации. Итальянская интеллигенция, поддерживавшая в политике левых, вскоре после первой мировой войны способствовала формированию фашизма.

В отличие от анализа четко оформленного класса понимание особенностей этой страты требует от нас анализа большого множества

147