Часть 15.

структуры и субстрата моделируемой системы - при ведущей роли функционального моделирования, то есть моделирования поведения (см, об этом подробнее: Л. Б. Б а ж е н о в, Б. В. Б и р ю к о в. Некоторые философские вопросы моделирования биологических объектов.-В кн.; Математическое моделирование жизненных процессов. М., "Наука", 1968). Из того, что моделирование - в том числе знаковое, допускающее представление модели в виде программы для ЭВМ,- всегда дает только приближение к изучаемой "психологической действительности", вовсе не следует его гносеологическая "ущербность".

Шаткость заключений Х.Дрейфуса в этом пункте очевидна в свете результатов современных модельно-кибернетических исследований. Крити­ческое отношение автора к психологическим работам, в которых изучаются инварианты, позволяющие восприятию, по словам Дж. Федора, радикально и постоянно отбрасывать информацию, непосредственно содержащуюся в физическом входном воздействии (см. с. 140), безосновательно. В рамках модельно-кибернетического и экспериментально-машинного исследования выделение инвариантов - один из плодотворных путей изучения внутренних, то есть скрытых от личности и не усматриваемых в нейрофизиологических данных, механизмов психической деятельности. Роль инвариантов как неявных "опорных точек" интеллектуально-творческой активности на примере машинного моделирования процесса сочинений музыкальных композиций была показана советским ученым Р. Х-Зариповым (см. его статью "Моделирование транспозиции инвариантных отношений и музыкальных вариаций на вычислительной машине".- "Kybernetika", Academia, Praha, vol. 9. No 5,1973, p. 400-421; см. также кн,: Управление, информация, интеллект, с. 334-346) .Из работ Зарипова следует, что перенос инвариантной структуры из одних условий в другие является одним из общих принципов мышления и проявляется в разных видах интеллектуальной деятельности. Объективный характер подобного подхода выражается, в частности, в том, что с его помощью возможно прояснение механизмов преобразования мелодий в творчестве композиторов, а также объяснение фактов вольного или невольного заимствования музыкальных тем, по своей "внутренней сути" являющегося переносом либо изменением инвариантов.

Впрочем, было бы неверно недооценивать анализ

Контроверза "дискрет- психологического допущения, производимый ное-непрерывное" Дрейфусом. Доводы автора во многом попадают в

цель, в особенности когда речь идет об ограниченности методов, использующих принцип дискретности информации. О связанных с этим проблемах - таких, как проблема "нейтральных дан-ных", бесконечной редукции правил, глобального контекста и т. п., - мы поговорим ниже. Здесь же остановимся на затрагиваемом в книге вопросе о соотношении дискретного и непрерывного в кибернетическом моделировании.

Принцип дискретности данных, не подверженный ограничениям на уровне абстракции потенциальной осуществимости, по-видимому, действительно сужает диапазон возможностей "искусственного интеллекта", коль скоро речь идет о создании реально функционирующих моделей и систем. Ведь на этом пути может утратиться специфика решаемой задачи или моделируемого процесса. Мышление и восприятие, справедливо отмечает X. Дрейфус, включает целостные процессы, которые трудно понять в терминах последовательно или даже параллельно осуществляемых дискретных операций; "поскольку мозг по крайней мере отчасти работает, видимо, как аналоговое устройство, то весьма вероятно, что и наш разум порождает мысли и восприятия на базе "полей", "сил", "конфигураций" и т. п." (с. 116). Такое понимание интеллектуальной деятельности подпадает под более широкое (чем дискретная переработка информации) понимание "информационного процесса", означающее, "что наш разум на основе

314одних осмысленных образований строит другие осмысленные образования" (с. 115),

Автор, впрочем, излишне категоричен в противопоставлении дискретного и непрерывного: он не учитывает диалектическую подвижность соответствующих категорий. В действительности и реальный мир, и отображающий его человеческий интеллект воплощают в себе обе эти противоположности (о диалектике понятий "прерывное - непрерывное" см. подробнее в кн.: Б.В.Бирюков. Кибернетика и методология науки. М,, "Наука", 1974, с. 89-101) . К тому же многие из критикуемых Дрейфусом специалистов - так же как и исследователи, включившиеся в работы по "искусственному интеллекту" за последние годы,-отдают отчет в ограниченности "дискретностного" подхода, и не их вина, что технология в настоящее время не может предоставить в их распоряжение более гибкие средства.

Авторский анализ эпистемологического допуще-

феномен ния также требует корректив. Смысл допущения

сложности сводится к следующему: любое четкое - в терми-нах правил - описание поведения может быть

формализовано. Как говорит X. Дрейфус, это допущение предполагает, к что - по крайней мере в принципе - поведение человека можно представить с помощью набора независимых утверждений, описывающих "входы" организма и соотнесенных с утверждениями, описывающими его "выходы"» (с. 148). Создается впечатление, что автор не согласен с этим тезисом, хотя, по сути, его невозможно оспорить: оговорка "в принципе" означает принятие уровня абстракции потенциальной осуществимости, а на этом уровне все, что может быть ясно и общепонятно объяснено, может быть и формализовано, скажем, представлено с помощью некоторой машины Тьюринга. И попытка Дрейфуса прибегнуть к reductio ad absudum, указав, что в этом случае самолеты и корабли также окажутся машинами Тьюринга, несостоятельна: на уровне дискретных рассмотрений и абстракции потенциальной осуществимости любые действующие технические устройства действительно можно рассматривать как идеализированные машины, перерабатывающие информацию в соответствии с определенными

правилами.

Но есть сторона дела, которую автор схватывает верно. Человеческое

поведение можно считать закономерным в том смысле, что оно определенным образом упорядочено. Однако предположение, будто законы поведения могут быть воплощены в программах для ЭВМ или каком-либо ином эквивалентном формализме, далеко не очевидно и, во всяком случае, нуждается в обосновании. В возможность такого автор не верит, выдвигая следующий серьезный аргумент: необходимые для программного представления поведения человека "громадные вычисления могут оказаться неосуществимыми в силу самих законов физики и теории информации, требующих таких вычислений" (с. 152).

Здесь мы подошли к важнейшей проблеме современной кибернетики - проблеме сложности. Выше мы уже упоминали о ней, когда указывали на трудности, связанные с движением по дереву экспоненциально растущего множества альтернатив, открывающихся при решении задачи "большой размерности". Рассмотрим теперь эту проблему подробнее- В настоящее время в различных разделах кибернетики и математики формируются элементы того, что со временем может вылиться в общую теорию сложности. Пока такой теории не существует, но в рамках математической логики уже изучается сложность алгоритмов и вычислений, в теории информации - сложность кодирования и декодирований и т. д.; Г. Н. Пова-ровым предложена интересная "индуктивная шкала" сложности материальных систем (см., например, кн.: Управление, информация, интеллект, ч- II, гл.4) .

Теоретическое изучение проблемы сложности особенно важно потому, что оно проливает свет на некоторые фундаментальные закономерности реального мира и познания - закономерности, носящие (как и вообще все

315закономерности) характер своего рода запретов. По-видимому, именно сложностные ограничения обесценивают вычислимость "в принципе", В этой связи целесообразно отметить идеи Дж. фон Неймана. Еще в конце 40-х годов фон Нейман задумалса над соотношением сложности объектов и сложности их описаний; он выдвинул идею о существовании некоего "порога сложности", начиная с которого описание объекта становится сложнее самого объекта - идею, чреватую серьезными последствиями для сложившейся научной практики, при которой описания вводятся именно для того, чтобы упростить сложное, сделав его понятным для исследователя. Приведем аутентичный текст заключения фон Неймана: "Нет сомнения в том, что любую мыслимую фазу любой мыслимой формы поведения можно "полностью и однозначно" описать с помощью слов. Это описание может быть длинным, однако оно всегда возможно. Отрицать это означает примкнуть к разновидности логического мистицизма, от чего большинство из нас, несомненно, далеки. Имеется, однако, существенное ограничение, состоящее в том, что все сказанное применимо только к каждому элементу поведения, рассматриваемому в отдельности, но далеко не ясно, как все это применять ко всему комплексу поведения в целом..- Здесь нам придется иметь дело с такими разделами логики, в которых у нас практически нет предшествующего опыта- Степень сложности, с которой мы сталкиваемся в этом случае, далеко выходит за рамки всего того, что нам известно. Мы не имеем права считать, что логические обозначения и методы, применявшиеся ранее, могут быть использованы и в этой области. У нас нет полной уверенности в том, что в этой области реальный объект не может являться простейшим описанием самого себя, то есть что всякая попытка описать его с помощью обычного словесного или формально-логического метода не приведет к чему-то более сложному, запутанному и трудновыполнимому" (Дж. фон Нейман. Общая и логическая теория автоматов. В кн: А. Т ь ю р и н г. Может ли машина мыслить? М,, Физмат-гиз, 1960, с, 90-91). Исходя из этого, фон Нейман выдвинул гипотезу, согласно которой "сложностные" задачи со временем приведут к возникновению логики нового типа, которая будет менее комбинаторной и более аналитической ("непрерывностной") и сомкнётся с нейрофизиологией.

Современное развитие теории "расплывчатости", так же как и работы, развивающие идеи И. М. Гельфанда и М. Л. Цетлина о "континуальных моделях управляющих систем" (о которых см, М. Л. Цетл ин. Исследования по теории автоматов и моделирование биологических систем. М-, "Наука", 1969), в частности, моделирование возбудимых сред, по-видимому, подтверждает "логическую" часть прогноза фон Неймана, Что же касается предположения о существовании "порога сложности", то этот вопрос до сих пор остается открытым. Но научная мысль продолжает поиск. Алгоритмическое определение понятия количества информации, предложенное А. К Колмогоровым, в значительной степени является результатом его размышлений над проблемой сложности. Колмогоровым же было проведено различение четырех категорий чисел -малых, средних, больших и очень больших, сравнение которых привело его к заключению, что начиная с больших чисел "переборные" задачи становятся недоступными для решения: "Проблемы, которые не могут быть решены без большого перебора, останутся за пределами возможностей машины на сколь угодно высокой ступени развития техники и культуры" (А. Н. Колмогоров. Автоматы и жизнь. В кн.: Кибернетика ожидаемая и кибернетика неожиданная. М., "Наука",1968, с. 24).

Онтологическое Полное опровержение эпистемологического

допущение в свете нетран- тения, утверждает Дрейфус, требует

зитивности научного обоснования того факта,что мир принципиально не

объяснения может быть проанализирован в терминах

окончательно установленных, четко определенных данных, то есть разложен на некие неизменные "факты"- элементы информации. Допуще-

316 о возможности такого представления мира - оно названо в книге онтологическим допущением,-как убедительно показывает Х.Дрейфус, является наиболее шатким. Критика в данном случае попадает в цель, хотя Дрейфус не всегда пользуется надлежащим оружием и поражает далеко не все уязвимые пункты "онтологического допущения".

Автор справедливо ставит под сомнение утверждение, будто "для того, чтобы стать разумным, человек тем или иным способом решил или должен был решить проблему большой базы данных. Вполне возможно,-говорит он- что сама эта проблема возникла как "артефакт", связанный с тем, что вычислительная машина вынуждена оперировать дискретными элементами”(с. 170). Человеческое знание невозможно разложить на какие-то окончательные простые категории.

Эта критика, на наш взгляд, заслуживает более углубленного рассмотрении. "Атомистическая" доктрина знания уязвима в двух отношениях. Первое состоит в том, что трудно допустить наличие каких-то окончательных "атомов знания". Об этой неопозитивистской концепции логического атомизма мы поговорим в следующем разделе. Согласно второму, даже если предположить, что "атомы знания" существуют, возникает вопрос, какова их роль в познавательном процессе- Выделение таких "атомов" имело бы смысл только при условии, что в процессе научного объяснения всегда, в случае необходимости, возможно сведение знаний об изучаемых явлениях к этим "атомам". Тогда, разумеется, это объяснение в принципе можно было бы вложить в подходящим образом запрограммированный цифровой вычислитель. Однако многовековая практика научного объяснения опровергает такую возможность. Редукция понятий как сведение сложного к простому может быть принята только с серьезными ограничениями. Научное объяснение в общем случае не обладает свойством транзитивности: если положения теории А объясняются в терминах теории &, оперирующей более "элементарными" (и более "точными") данными (фактами, элементами знания и т. п.), а положения теории В могут быть уяснены в терминах еще более "дробной" теории С, то из этого не следует с необходимостью, что положения теории А объяснимы с помощью теории С Если бы отношение "х объясняет у" было транзитивным - позволяющим неограниченно переносить свойство объяснимое™ с теории на теорию,-то мы были бы в состоянии понимать любые процессы в терминах, скажем, физики фундаментальных частиц. Но, как известно, для большого класса наук, даже многих разделов той же физики, этого сделать нельзя. Нетранзитивность процессов научного "сведения - выведения" подрывает "онтологическое допущение".

Обратимся теперь к концепции, предполагающей

Логический атомизм и наличие неизменных "атомов знания", выполне-философское наследие мых будто бы с помощью логического анализа и

могущих служить основой для машинных моделей разума. Идея о существовании подобных "атомов" еще совсем недавно имела немало сторонников среди философов неопозитивистского направлении. Как верно отмечает Х.Дрейфус, наиболее полное выражение она получила в "Логико-философском трактате" Л.Витгенштейна, основная идея которого сводится к мысли о том, что мир определяется в терминах множества атомарных фактов, которые могут быть выражены логически независимыми предложениями-

Подобной концепции логического атомизма автор противопоставляет человеческое "чувство ситуации", позволяющее личности выбирать из потенциально бесконечного множества фактов "только те, которые релевантны - имеют непосредственное отношение к делу, а после того, как релевантные факты найдены, оценить их значимость"; ибо "не существует каких-либо фактов, релевантность и значимость которых инвариантны во всех ситуациях"" (с. 182) . Не "нейтральные" по отношению к человеческой Деятельности факты и "атомарные предложения" определяют человеческое

317поведение, а учет ситуаций и обращение к контексту, который и придает фактам их значимость (см. с. 179).

Здесь мы подходим к самой сути аргументации автора. Исходя из исторической ограниченности "атомизма" как философского принципа, составляющего, по его мнению, гносеологическую основу "искусственного интеллекта", Дрейфус направляет все свои усилия на то, чтобы доказать, что "атомистический" подход вообще не пригоден дли адекватного моделирования интеллектуальной деятельности, так как человек отображает объекты прежде всего как некие целостности, не расщепляя их на независимые друг от друга части; такое расщепление - анализ целого-производится не до восприятия объекта, а после этого восприятия, когда человек вторично фиксирует на нем свое внимание.

"Логический атомизм" Дрейфус рассматривает как органическое продолжение и логическое завершение рационалистической линии философской мысли, "философской традиции", как он ее называет,- традиции, восходящей еще к Платону. Взгляды, составляющие существо онтологического допущения "искусственного интеллекта", формировались, по его мнению, под влиянием концепций "эмпириков" (Д. Юм) и "идеалистов" (И.Кант); в системе взглядов Юма, пишет Дрейфус, информационным "битам" соответствуют атомарные впечатления, а в системе Канта - правила рассудочной деятельности. Эмпирики и идеалисты "подготовили почву для модельного представления мышления в виде процесса переработки информации - безличного процесса, в котором "процессор" не играет существенной роли" (с- 106).

Очевидно, что трактовка "философской традиции", предлагаемая Дрейфусом, страдает явными натяжками. Многогранные взгляды Канта отнюдь не укладываются в прокрустово ложе, определяемое концепцией автора. Что касается кантовской интерпретации "обычной", или "общей", логики (согласно которой в этой науке исследование понятий, суждений и умозаключений производится при полном отвлечении от мыслимого содержания) , а также этической теории Канта (по которой нравственное поведение состоит в безусловном подчинении этическому долгу-"правилу" категорического императива), то они в той или иной степени подпадают под общую оценку Дрейфуса. Однако когда Кант раскрывает связь между чувственным созерцанием и рассудком (оперирующим понятиями и суждениями), он отмечает значение такого фактора, как "продуктивная сила" воображения; человек как субъект познавательного процесса - "процессор", если прибегнуть к кибернетической терминологии,-учитывается в кантовском учении о разуме как способности к умозаключению, приводящей к возникновению идей, что скорее противоречит идее Дрейфуса, нежели укрепляет ее. В истолковании взглядов Д. Юма в книге также наблюдается неоправданное смещение акцентов. Юм, например, придавал большое значение изучению психики' человека и в значительной мере с психологических позиций подходил не только к этике и эстетике, но и к истории и экономике.

Если "философская традиция”,с которой полемизирует Дрейфус, есть

традиция рационализма, то принять его позицию без существенных ограничений и уточнений просто невозможно. Пусть мир, в котором мы живем, нельзя безоговорочно провозгласить миром, в котором заранее гарантирована "ясность, определенность и управляемость", миром "структурированных данных, теории принятии решений и автоматизации". Однако наука и практика не могут не исходить из того, что мир доступен человеческому разуму. В этом смысле отвергать рациональное начало в мире и человеке^ значит становиться на позицию того самого "логического мистицизма", о котором говорит фон Нейман в приведенной нами цитате.

Строя свою аргументацию, Дрейфус широко пользуется материалами гeштальтпсихологии и психолого-гносеологическими концепциями Э. Гуссерля, позднего Л. Витгенштейна, М. Мерло-Понти и М. Хайдеггера.

318По-видимому, именно феноменолого-экзистенциалистские и иррациона-листические установки этих философов, разрывающих "феноменологический" мир человеческой личности и реальность (к которой относится» в частности, нейрофизиологическая основа психики), "повинны" в том, что автор иногда заходит так далеко, что фактически начинает отвергать формализацию как метод изучения познавательных процессов.

Какова же на самом деле та философская тради-

Логическая ция, на основе которой наука пришла к киберне-

традиция тике, к моделированию познавательных процес-

сов, к направлению "искусственного интеллекта"?

Прежде всего это логическая традиция -традиция, исторически восходящая к Лейбницу. Справедливо обращая внимание на эту сторону дела, Дрейфус, к сожалению, не развивает достаточно подробно тему математико-логической подготовки кибернетики. В числе предшественников современных модельно-кибернетических исследований, помимо Лейбница и Буля (о которых говорится в книге), следует назвать также и выдающихся математических логиков конца прошлого века Э. Шредера и П. С. Порецкого (Шредер вполне определенно сформулировал идею "искусственного интеллекта"), и Г. Фреге, выдвинувшего программу логической формализации математики, и Д. Гильберта, положившего начало современным метаматематическим исследованиям, и К. Геделя, А. Тьюринга, Э. Поста, С. Клини, А, Тарского, А. Маркова, П. Новикова и др., заложивших основы теории алгоритмов и в серии знаменитых теорем раскрывших внутреннюю ограниченность формализации.

Читая высказывания Дрейфуса о логике, следует иметь в виду, что логические отношения для него исчерпываются только булевой алгеброй. Между тем за последние полвека арсенал логики необычайно обогатился: спектр логических построений простирается теперь от неклассических логических систем типа интуиционистской и конструктивной логик, многозначных, бесконечнозначных и модальных логических систем до вероятностно-индуктивных теорий, логических исчислений повелительных предложений, теории вопросно-ответных процедур и логики расплывчатых понятий, о которой речь шла выше. Логика как наука вплотную сомкнулась с математической лингвистикой и семиотикой, и на этой основе возникла общая теория языков, исчислений и алгоритмов. Получили развитие прикладные логические разработки. Если учесть перспективы применения всех этих логико-семиотических средств в кибернетическом моделировании и "искусственном интеллекте", то тезис автора об антологическом допущении как некой обязательной методологической базе работ по автоматизации интеллектуально-творческих процессов не выглядит убедительно.

Пусть читатель не распространяет нашу критику

Третья возможность. ряда положений автора на книгу в целом. Из

Антиномия киберне- произведенного Дрейфусом анализа трудностей

тической формализа- кибернетики можно извлечь обширный полезный

ции и ее решение и интересный материал- Теперь настало время

подробнее рассмотреть - в позитивном плане - его основную аргументацию.

Автор подчеркивает, что своеобразие, важность - и вместе с тем проклятие - работ по разработке систем общения пользователей с машиной на естественном языке состоит в том, что "машине приходится использовать формальные методы для того, чтобы справляться с реальными жизненными ситуациями, как только они возникают" (с. 161), ситуациями, в которых "объекты имеют специфическое ситуативное значе-ние" (с. 160). Современные машины, справедливо отмечает Х.Дрейфус, при нынешних методах программирования не могут "участвовать в ситуациях" наравне с людьми; на них можно моделировать лишь некоторые разновидности теоретического понимания, но то, что иногда называют

319практическим интеллектом, не программируется. Машины "«экзистенциально тупы» в том смысле, что не в состоянии справляться с конкретными ситуациями" (с. 160) , В качестве подтверждения приводится фактический материал, относящийся к использованию естественного языка. В процессе языковой коммуникации люди не связаны жестко лингвистическими правилами. Они могут их нарушать, видоизменять и тем не менее выражать именно то, что они хотят сказать, и при этом другие люди их понимают. Невозможность программирования этой способности Дрейфус объясняет трудностями формулирования правил допустимого нарушения правил. Ибо на этом пути мы неизбежно впадем в бесконечный процесс сведения одних правил к другим. Эту вполне реальную трудность, существенным образом тормозящую работы по машинному переводу, Дрейфус, вслед за Л. Витгенштейном (как автором "Философских исследований"), понимает как диалектический аргумент, опровергающий посредством сведения к абсурду возможность автоматизации сферы языкового об-щения. Диалектический момент усматривается при этом в антиномичности, которая может истолковываться как в терминах правил, так и контекстов.

В применении к проблеме контекстуального понимания антиномичность состоит в следующем. Ставя задачу конструирования разумного поведения, мы сталкиваемся с противоречием. Если для каждого контекста, в котором фигурирует некоторый набор фактов, должен быть более широкий контекст, позволяющий выделять среди них существенные {тезис), то должен существовать какой-то первичный, не сводимый ни к чему другому контекст, не требующий дальнейших объяснений, так как иначе возникнет бесконечная редукция контекстов (антитезис).

Для разрешения этой антиномии Дрейфус вслед за Кантом отказывается от предположения, что возможны только две альтернативы. Существует

третья альтернатива, в которой и заключено решение дилеммы; она

воплощена в человеке. Для человека "нет никакой иерархии контекстов - просто наличная ситуация воспринимается нами как продолжение или модификация предшествующей. Тем самым мы переносим из непосредственного прошлого совокупность предвидений, основанных на том, что было существенным и важным мгновение назад. Этот перенос создает определенную установку, определяющую то, на что нам следует обратить внимание" (с. 186).

Представленная Дрейфусом антиномия действительно диалектична. По

своему типу она, вообще говоря, имеет глубокие исторические корни, в

чем нетрудно убедиться из приведенной автором "временной версии"

исходной антиномии: "либо должен существовать самый первый контекст - контекст, который машина не в силах распознать из-за отсутствия

предыдущего контекста, в терминах которого происходит выделение существенных характеристик данного контекста; либо возникает редукция

контекстов во времени, уходящая в сколь угодно отдаленное прошлое, и

тогда машина окажется не в состоянии начать процесс распознавания"

(с. 188) . Нетрудно заметить, что перед нами вариация на тему апорий

Зенона, в частности апории "Дихотомия", с помощью которой, как

полагают историки античной философии, Зенон старался доказать, что

движение не может начаться.

В чем же состоит решение подобных антиномий? Причем решение не на логико-теоретическом уровне, а решение реальное, ибо подобные антино-мии - не пустые, ничего не отражающие абстракции: они присущи самой действительности. Решение это - в самом движении, самом развитии* В таком, например, движении человеческой деятельности, апелляция к которой понадобилась Дрейфусу для раскрытия антиномичности кибернетического моделирования. Это движение есть обучение, развитие знания, практика. В применении к кибернетике вопрос ставится примерно так: возможна ли организация аналогичных процессов для вычислительных

320машин и их программ? В свое время этим вопросом занимались еще фон Нейман и Тьюринг. Нейман в связи с этим разработал теорию самовоспроизводящихся автоматов и в ее рамках обсуждал вопрос о возможности возрастания сложности автоматов в процессе их самовоспроизведения. Эту модель он рассматривал в качестве некоего весьма упрощенного аналога - но все же аналога! - органической эволюции, которая, как известно, "использует" и накопление опыта, и "решение проблем", и обучение, и развитие. И хотя Дрейфус лишь вскользь упоминает о Тьюринговой идее программирования "машины-ребенка", в ходе дальнейших рассуждений он все же признает, что если со временем удастся запрограммировать изначальные человеческие рефлексы и обеспечить машине возможность обучения, "то, быть может, окажется возможным решить проблему распознавания контекстов" (с. 187).

Критически интерпретируемым "допущениям

Личность - объект искусственного интеллекта" в книге противопо- или субъект? Актив- ставляется альтернативная концепция. Эта часть ность деятеля-человека изложения Дрейфуса в значительной мере

представляет самостоятельный интерес .

Главная идея Дрейфуса заключается в том, что специфика познавательной деятельности человека, его способов поведения - всего того, что является камнем преткновения для создателей современных ЭЦВМ и их математического обеспечения, - вытекает из того, что человек находится в собственном "человеческом мире" (мире, для обозначения которого можно было бы употребить термин "ноосфера", то есть сфера разума}, не совпадающем с тем "физическим миром", информация о котором только и может обрабатываться на современных цифровых машинах. Согласно противоположной точке зрении, называемой в книге "машинной парадигмой", цифровая машина есть воплощение логического мышления, и ей "не хватает только некоторой совершенной программы, чтобы сравняться с человеком в его отличительном свойстве - рациональности, разумности" {с. 195). В основе данной парадигмы, по Дрейфусу, лежат следующие предпосылки: объяснение человеческого поведения может (и должно) быть дано в естественнонаучных терминах; ситуации, с которыми сталкиваются люди, можно трактовать подобно физическим состояниям; "мир человека" допустимо интерпретировать так же, как изучаемую естествознанием вселенную. Критикуя такой взгляд, Дрейфус подчеркивает, что он в конечном счете ведет к противопоставлению разумного и биологического начал в человеке и к "попыткам моделирования способности к рассуждению, исходя из нее самой" (с. 197). Подобное толкование человека как устройства или объекта, реагирующего на воздействия со стороны других объектов согласно определенным правилам, по мнению автора, есть понимание человека как "созерцателя", пассивно воспринимающего сведения, поступающие из окружающего мира и затем упорядочивающего их.

Это сильный аргумент Дрейфуса, и с ним нельзя не согласиться. Однако Дрейфус заблуждается, полагая, что "пионерами" критики человека как пассивного "устройства" выступили М. Хайдеггер и "поздний" Витгенштейн. Понимание человека как некоего "объекта" было органически чуждо уже диалектике Гегеля. Карл Маркс, формируя диалектико-материа-пистическую систему взглядов на природу, общество и личность, со всей решительностью подчеркивал активность субъекта. Но в отличие от современных феноменологов и экзистенциалистов, на которых ссылается Дрейфус, он выводил ее из социальной практики как основы человеческого бытия. В Марксовых "Тезисах о Фейербахе" предшествующий материализм подвергается критике именно за то, что "предмет, действительность, чувственность" берется им "только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, с. 1) . Аналогичные идеи высказывал и В. И. Ленин. В "Философских тетрадях" мы

321читаем: "Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его" (В. И. Лени н. Поли. собр. соч., т. 29, с. 194). Мотив творческой активности деятеля-человека в научной методологии прочно вплетен в ткань диалектико-материалистической теории отражения.

Путь, который предлагает Дрефус в рамках

Биологическое развиваемого им "альтернативного подхода",

психическое состоит в поисках "совершенно иного" ответа на

вопрос, "каким образом осуществляется разумное поведение", нежели решение в духе "машинной парадигмы". Смысл этого пути - в попытке найти "фундаментальные отличительные черты человеческой деятельности" (с. 197). Последние сводятся к трем факторам, которые, по мнению автора, не могут быть учтены в современных работах по "искусственному интеллекту". Это - роль биологического начала в человеке или, как говорит Дрейфус, роль "тела" в "организации и унификации" человеческого опыта; роль ситуаций, в которых непрерывно находится человек, как основы такого упорядочения поведения, которое не использует какие-либо жесткие правила; и, наконец, роль человеческих целей и потребностей как основы выделения человеком того, что для него значимо и должно быть учтено а его действиях.

Телесному фактору придается в книге особенно большое значение. Дрейфус говорит, что "наше отличие от машинь, вне зависимости от сложности ее конструкции связано отнюдь не с обособленной, универсальной, нематериальной душой, а со сложно организованным материальным телом, находящимся в самодвижении" (с. 200). Именно тело человека является источником навыков, которые используются в различных ситуациях и формируют "феноменальный" мир человеческой психики. Благодаря своей "телесности" в человеческом поведении решается антиномия редукции контекстов и правил, являющаяся камнем преткновения для современных машин, то есть реализуется "третья возможность". "Телесность" обусловливает именно те функции, которые нельзя вложить в машинные программы - и создаваемые ныне, и только проектируемые. В числе этих функций - процессы, называемые в книге "периферийным сознанием", "допустимостью неоднозначности", "способностью различения существенного и несущественного" и "осмысленной классификацией данных". Дрейфус считает, что именно наличие тела объясняет способность человека к частично неопределенному, не поддающемуся четкому выражению предвосхищению (антиципации) событий. Это предвосхищение носит "глобальный" характер в том смысле, что, находясь в зависимости от учитываемых деталей наличной ситуации, оно в то же время определяет их значение; при этом предвосхищение, антиципация динамична - она может перемещаться от одной чувственной модальности или действующего органа к другой модальности или органу. Все это в своей совокупности образует общую способность человека к приобретению "телесных умений и навыков. Благодаря этой фундаментальной способности наделенный телом субъект может существовать в окружающем его мире, не пытаясь решить невыполнимую задачу формализации всего и вся" (с. 220). В "телесности" человека автор видит причину того, почему "информационные процессы" познания, в которых "значение целого обладает приоритетом по отношению к составляющим целое элементам" (с. 221), так отличаются от машинных методов.

Эти рассуждения Дрейфуса, если отвлечься от определенного налета "биологизма", заслуживают внимания. В связи с ними, однако, уместно сделать два замечания. Первое касается отечественных психологии и философии, а именно того, что в них в должной мере учитываются и биологический аспект поведения человека (начиная с биомеханики движений, в разработку которой большой вклад внес Н. А. Бернштейн), и феномен целостности восприятия, и определенное "приоритетное" значение этой целостности по отношению к последующей аналитической деятель-

322ности сознания (см. работы С. Л. Рубинштейна), и человеческая предвосхищающая деятельность (в психологической школе Д- Н. Узнадзе основанная на понятии установки, а в кейропсихологической школе П» К. Анохина - на понятии акцептора действия) . Как результат упомянутых психологических исследований напрашивается вывод, что восприятие и узнавание объектов, данных человеку в пространстве и времени, мало похоже на поиск по дереву четко различимых "нейтральных" характеристик.

Второе замечание заключается в том, что "телесная организация", значение которой для интеллектуально-познавательной и практической деятельности человека столь решительно подчеркивается в книге, в свою очередь может быть предметом автоматной имитации. В аргументации Дрейфуса недостаточно учитывается различие между цифровыми машинам** предназначенными исключительно для переработки информации, и роботами, в зачатке обладающими "телом". Мы имеем в виду так называемые интегральные роботы, в которые встраиваются датчики, получающие данные из внешней среды (эти датчики являются в определенном смысле аналогами органов чувств животных и человека), и которые снабжаются манипуляторами и устройствами, позволяющими роботу перемещаться в трехмерном пространстве (то есть реализовать некое подобие моторики живых организмов). Проектирование подобных роботов имеет целью сделать их способными к самостоятельной деятельности определенного (неизбежно ограниченного) рода в сложном и изменяющемся окружении. О далеко идущих планах в области роботостроения свидетельствуют разнообразные проекты издания роботов-исследователей для действий в космосе и океане.

Вернемся, однако, к анализу рассуждений Дрейфуса. В его книге высказаны интересные соображения относительно соотношения рационально-логических и интуитивно-наглядных, концептуально-сознательных и "глубинных" форм активности человеческой психики. Автор верно обращает внимание читателя на то, что кибернетическое моделирование наиболее успешно тогда, когда речь идет о передаче машине логических отношений и процедур. Однако эти "высшие", четко определенные логические формы интеллекта базируются на очень сложных и более общих "низших" формах (и даже, замечает автор, управляются этим последним) . В значительной мере это есть та часть психики, которая роднит человека с животным миром ("распознавание образов") - но не только, так как к наиболее сложным пластам психики Дрейфус относит и использование естественного языка с его гибкими значениями. Именно эта "низшая", "глубинная" часть механизма познания труднее всего поддается моделированию, а по мнению автора, даже не поддается вообще.

Не все специалисты в области кибернетического моделирования, так же как математики и логики, занимающиеся вопросами "искусственного интеллекта" или задумывающиеся над его проблемами, по-видимому, в должной мере учитывают сторону дела, на которой столь решительно настаивает Дрейфус Однако те математики и кибернетики, которые принимают во внимание психолого-гносеологические и социальные аспекты, видят ее достаточно ясно. Вот что, например, писая А, Н. Колмогоров в статье "Жизнь и мышление как особые формы существования материи": "В развитом сознании современного человека аппарат формального мышления не занимает центрального положения. Это скорее некоторое "вспомогательное вычислительное устройство", запускаемое в ход по мере надобности... .кибернетический анализ работы развитого человеческого сознания в его взаимодействии с подсознательной сферой еше не начат" (сб. "О сущности жизни", ЬЛЛ, "(Наука", 1964, с. 54), Эти слова, сказанные советским ученым еще в начале 60-х годов, справедливы и для современной ситуации в "искусственном интеллекте".

323Впрочем, из сказанного выше не следует делать вывод о несущественности логического мышления в познавательном процессе. Дрейфус - и об этом мы еще будем говорить - чрезмерно противопоставляет мир, субъективно данный личности, объективному физическому миру, в котором действует человек, и это приводит к известной недооценке классической науки о природе, в сооружении здания которой формально-логическое "вспомогательное логическое устройство", которым располагает каждый человек, играет необходимую и важную роль. Если дискретный подход и требования точности не всегда дают эффект, то во многих случаях это как раз самые сильные средства.

Одно из главных препятствий на пути кибернети-

Потребности и цели. ческого моделирования человеческого поведения Что значит "быть в автор усматривает 8 невозможности наделить человеческом мире"? ЭЦВМ человеческими мотивами и целями. Объясняя природу этой трудности, Дрейфус правильно

указывает на то, что в основе человеческого целеполагания лежат потребности. Особый акцент при этом делается на потребностях биологического ("телесного") характера, включая двигательную активность организма. Будучи определена текущими нуждами человека, система его целей, мотивов его поведения, функционирования его организма динамична, изменчива; этим она коренным образом отличается от системы правил, управляющих работой машины: как бы ни были организованы эти правила (например, иерархически подразделены на правила переработки информации, метаправила -правила применения правил или изменения их и т. п.), на современном уровне развития ЭЦВМ и их математического обеспечения они предполагают предварительное формальное описание - пусть обобщенное и доступное изменению в ходе машинного обучения - класса ситуаций, с которыми машина может справляться. Эта "нечеловеческая жесткость" проистекает из того - и здесь Дрейфус совершенно прав, - что машину невозможно запрограммировать таким образом, чтобы у нее появились собственные цели того же типа, что и те, которые определяют поведение человека. Правда, современные программы "искусственного интеллекта" позволяют машине а ходе решения задач формировать "цели"' и "подцели", зависящие от "истории" соответствующего информационного процесса и результатов общения машины с внешней средой. Однако нынешние машинные аналоги человеческого целеполагания все же чрезвычайно далеки от своего прототипа, и, создавая все более мощные системы "искусственного интеллекта", мы не знаем, по какому пути и в какой мере можно к нему приближаться.

Конкретные потребности человека - Дрейфус фактически неоправданно ограничивает их "телесной организацией"- прямо или косвенно формируют текущие задачи человеческой деятельности, благодаря которым происходит разграничение существенного и несущественного- От направленности реальных интересов, накопленных знаний и навыков действий зависит, что в данной ситуации будет оставлено без внимания, что сохранится в качестве "потенциально релевантного" на более "отдаленных" участках внутреннего мира человека, а что будет немедленно учтено в его поведении.

Человек не машина. Все, с чем он сталкивается в своей деятельности, будь то конкретные объекты или отвлеченные идеи, так или иначе связано с его устремлениями. "Вне конкретной заинтересованности, без наличия конкретного предмета исследования - всего того, что позволяет производить выбор и интерпретацию" (с. 186), невозможно осмысление реальности и деятельность в ней. Это умение ориентироваться е мире - "быть в нем своим", как образно говорится в книге, - присуще человеку не только как "машине" из мускулов и нервов, но и как существу, применяющему орудия труда и исследования. Ссылаясь на выводы М.Лоляного, автор отмечает, что, когда человек овладевает орудиями труда или языком, он

324превращает соответствующие орудийные или языковые средства как бы в продолжение самого себя, "интериоризирует" их, вживается в них.

Итак, "человеческий мир" всегда структурирован в терминах намерений и направленности интересов, и это порождает, говорит Дрейфус, особого рода регулярность человеческого поведения - контекстуальную регулярность, смысл которой состоит е том, что человеческое поведение никогда не подчиняется полностью каким-либо правилам, но всегда упорядочено - в той мере, в какой это необходимо при данных условиях.

В книге убедительно 'показано, что "человеческий мир" не может быть разложен на "независимые элементы"; для человека, его психики, считает Дрейфус, не возникает и вопроса о "хранении и классификации огромных списков бессмысленных, изолированных данных" (с. 229), так как ситуации, в которых оказывается человек, всегда организованы в терминах человеческих потребностей и склонностей, благодаря чему факты приобретают соответствующее значение.

Как мы видим, позиция автора отражает реальную диалектику человеческой деятельности, - деятельности, для которой характерна гибкость, недоопределенность задач, сложное и во многом противоречивое взаимодействие потребностей и целей, выражающееся, в частности, в том, что нередко цель осознается лишь после ее достижения, так как вызвавшая ее потребность может не осознаваться или осознаваться весьма смутно, "При попытке найти окончательные бесконтекстные и бесцелевые элементы, которые нам нужны, чтобы найти не разложимые далее кванты информации, вводимые в машину,- пишет автор,- ...мы фактически стараемся очистить факты нашего жизненного опыта именно от той прагматической организации, благодаря которой только и возможно их гибкое использование, приводящее к решению повседневных задач" (с. 231).

Способность человека, по выражению Дрейфуса, "быть своим в человеческом мире" - вещь вполне реальная. Реальная потому, что она может быть утрачена. Так, при поражении некоторых участков мозга человек теряет (полностью или частично) способность "глобального" восприятия, оставаясь при этом личностью. В таком случае для ориентации в мире он действует подобно машине: например, для того чтобы отличить треугольник от четырехугольника, подсчитывает число сторон этих фигур. Здоровый человек также может приблизиться к видению мира сквозь "машинные очки", если по каким-то причинам он рассматривает вещи вне их обычных связей. В семиотике искусства использование подобного литературного приема называется остранением.

"Мир" современной ЭЦВМ - даже эвристически запрограммированной - есть мир отдельных деталей, атомизированность которого стремятся преодолеть за счет эффективных методов поиска решений, организации памяти, фреймов, формализованных обобщенных описаний и т. п. Но в этом "мире" - включая "мир" машин обозримого будущего, - как правильно говорит Дрейфус, нет места "для хорошо знакомого нам мира орудий, организованного в терминах наших намерений" (с. 235) .

Читатель, несомненно, заметил наблюдающийся в

Практика. Человек как книге известный "перекос" в сторону преувеличе-

" совокупность всех ния биолого-антропологических аспектов в истол-

общестеенных отно- ковании человека и его интеллекта. К сожалению,

шений" общественная природа личности как носителя

разума - важнейшая, "сущностная" черта человека, в то же время являющаяся наибольшим, насколько можно судить, препятствием на пути кибернетического моделирования интеллекта, остается в книге нераскрытой. Правда, в связи с вопросом о распознавании социальных связей автор отмечает значение социального общения, считая

325мир человеческой жизни "более широкой ситуацией"; в которую погружена человеческая деятельность (см. с, 185), говорит о том, что человеческая способность "находиться в ситуации" зависит "не столько от гибкости

нашей нервной системы, сколько от нашей способности к практической

деятельности" (с. 200), и указывает, что "не существует жестко фиксированной природы человека" (с. 250). Однако понимание автором практики

весьма далеко отстоит от диалектико-материалистической концепции

практической деятельности' и, как косвенно "признает автор, близко к

концепции прагматизма.

Осмысляя проблему возможностей кибернетического моделирования познавательных процессов и создания систем "искусственного интеллекта", мы должны брать практику в ее полном объеме: и как основу формирования самого человека, и как главный импульс познавательного процесса, и как критерий истинности результатов отражения действительности в психике, сознании человека. Именно с этих позиций и следует рассматривать категории, которыми оперирует автор, и собранный им богатый и интересный фактический материал. Процесс удовлетворения потребности как источника активности личности неотделим от целенаправленной деятельности. Эта деятельность развертывается в истории, в исторической практике. Как писали К, Маркс и Ф. Энгельс, "сама удовлетворенная первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям, и это порождение новых потребностей является первым историческим актом" (К, Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т, 3, с. 27}. В советской философии, психологии и социологии историческая обусловленность потребностей раскрыта достаточно полно. Не ограничиваясь той "телесной" сферой, к которой их "привязывает" Дрейфус, отечественные философы и психологи подчеркивают огромное значение социально обусловленных интеллектуальных потребностей и раскрывают связь высших форм человеческих потребностей как регуляторов поведения личности с процессами творчества (см.- например: А. Г. С п и р к и н. Сознание и самосознание. М., Политиздат, 1972} .

Понятие цели как феномена, с одной стороны, объективно обусловленного, а с другой - носящего субъективный (принадлежащий субъекту) характер, должно быть, таким образом, введено в контекст социальной практики. Маркс отмечал, что человек "не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю" (К.Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т, 23, с. 189). Раскрывая взаимоотношение субъекта и объекта в процессе производства, Маркс писал, что если производство, с одной стороны, "является присвоением объектов субъектами, то, с другой - оно в такой же мере есть формирование объектов, подчинение объектов субъективной цели, превращение объектов в результаты и воплощения субъективной деятельности" (К. Маркс и Ф. Энгельс» Соч., т. 46,ч.1, с. 478).

Человеческие цели формируются в человеческом сознании, которое "с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, с, 29) . Характер целей, степень их гибкости или жесткости, их динамика складываются в человеческой практической деятельности. Диалектически противоречивый характер последней приводит к тому, что и цели человека сложны и многоплановы, зачастую противоречивы. В этом - одно из качественных различий между поведением человека и работой машины; последняя в определенном смысле даже более "целеустремлена", чем человек: ее работа направлена на получение результата, который при всех ухищрениях машинных адаптации и обучения носит несравненно более жесткий характер, чем активность наделенного сознанием человека, порождающая все новые цели.

326