XVI ПО ПОВОДУ ОБЪЯСНЕНИЙ ПРОФЕССОРА ГРИНА

(Из "Contemporary Review" за февраль 1881 г. )

{ Я не стал бы перепечатывать настоящую статью, если бы не последовала

перепечатка той статьи, на которую она служит ответом. Но как скоро м-р

Нетльшип вздумал увековечить в своем издании беззастенчивую критику проф.

Грина, - я счел себя обязанным сделать то же самое с теми страницами,

которые посвящены были мною разоблачениям беззастенчивости последнего.}

Метафизический спор, даже в самом лучшем случае, бывает весьма скучен;

но он становится особенно неприятным тогда, когда вызывает возражение за

возражениями. Поэтому я чувствую некоторую нерешимость, представляя вниманию

читателей "Contemporary", (хотя бы даже только таких, которые интересуются

метафизическими вопросами) несколько замечаний касательно рецензии проф.

Грина, ответа на нее м-ра Ходжсона и последующих объяснений проф. Грина; но

мне кажется, что я едва ли был бы вправе оставить все это без внимания и

ничего не сказать в оправдание взглядов, оспариваемых проф. Грином, или,

вернее, в опровержение доводов, приводимых им против них.

Когда появились обе статьи проф. Грина, я не хотел было отвечать на

них, не желая создавать себе лишние помехи для работ, так как, с одной

стороны, полагал, что едва ли многие заинтересуются нашим спором, а с другой

стороны, был уверен, что почти всякий, кто стал бы читать статьи проф.

Грина, вполне сумел бы, благодаря знакомству с моими Основаниями психологии,

оценить, как превратно он излагает мои взгляды и как несостоятельны его

возражения на них. Однако я принужден сознаться, что такое убеждение мое

было весьма ошибочным; опыт показал мне, что читатель обыкновенно

предполагает правильной передачу критиком рассуждений автора - и редко дает

себе труд проверить, насколько смысл, придаваемый критиком цитируемому им

отрывку, согласуется с тем смыслом, какой имеет этот отрывок в связи с

остальным текстом. Да кроме того, мне не следовало забывать, что при

отсутствии ответа на возражение возникает обыкновенно предположение, что

критик прав и что вовсе не обремененность занятиями, а лишь бессилие

заставляют автора воздержаться от ответа. Поэтому мне нечего было

удивляться, когда я из первых же строк статьи м-ра Ходжсона узнал, что

критика проф. Грина была принята вообще весьма благосклонно. Я весьма обязан

м-ру Ходжсону, что он выступил на защиту моих взглядов; а прочитав

возражения проф. Грина, я даже думаю, что главные доводы м-ра Ходжсона

должны вполне остаться в силе. Конечно, я не могу представить здесь разбор

всего этого спора, шаг за шагом. Я предполагаю остановиться лишь на главных

пунктах его.

В конце своего ответа проф. Грин отмечает "два недоразумения более

общего характера, на которые он (м-р Ходж-сон) указывает ему (Грину) в

начале своей статьи". Не признавая этого, проф. Грин пока откладывает свои

возражения по означенному поводу, хотя я и не вижу, как он в данном случае

мог бы доказать верность своих идей. Другие недоразумения, тоже общего

характера, имеющие значение предварительных замечаний по отношению к его

критике, могут быть здесь указаны и послужат, как я полагаю, одним из

доказательств несостоятельности этой критики.

Так, проф. Грин приводит следующее место из Оснований психологии:

"Отношение между разделами, противополагаемыми, в виде антитезы, всей

совокупности проявлений Непознаваемого, было для нас определенной, данной

величиной. Вытекающие из нее выводы оказались бы весьма шаткими, если бы

можно было доказать ложность или сомнительность самой этой величины. Если

идеалисты правы, то вся теория эволюции есть не более как мечта".

Это место он комментирует так:

"У того, кто смиренно признает теорию эволюции верным выражением наших

знаний о животной жизни, но кто в то же время считает себя идеалистом, это

положение не может не вызвать некоторого смущения. Но, разобравшись в нем,

он найдет, что, говоря здесь о теории эволюции, м-р Спенсер имеет в виду

главным образом приложение этой теории к объяснению познания, - приложение,

отнюдь не обязательное для того, кто признает названную теорию за теорию

животной жизни" {"Contemporary Review" за декабрь 1877 г., стр. 35.}.

Отсюда следует, что проф. Грин понимает эволюцию лишь в том популярном

смысле, в каком о ней говорится в "Происхождении видов". Между тем то

понятие об эволюции, о котором идет речь в приведенной цитате, далеко не

тождественно с ним, и это легко было бы понять проф. Грину, если бы он

припомнил определение означенного понятия, данное мною в Основных началах.

Мысль, которую я имел в виду выразить в приведенной цитате, такова:

если эволюция, как я ее понимаю, есть, при известных условиях, результат

того универсального перераспределения вещества и движения, которое и ныне

происходит, и всегда происходило во Вселенной, и если в течение тех ее

фазисов, которые характеризуются как астрономический и геологический,

предположить полное отсутствие жизни, а тем более сознания (в какой-либо

известной нам форме), - то теория эволюции необходимо должна признать особый

род бытия, независимый от того, который мы ныне именуем сознанием и

предшествующий ему. Я и высказал, что, следовательно, теория эта

представляется просто мечтой, если существуют лишь одни идеи, или если, как,

кажется, думает проф. Грин, объект существует только по отношению к

субъекту.

Насколько подобная общая точка зрения является для меня необходимой,

как базис для моих психологических исследований, и насколько представляется

ошибочной критика, игнорирующая это, станет ясно всякому, кто обратит

внимание на то, что, отрешившись от указанного взгляда, я оказался бы

глубоко непоследовательным, между тем как в обратном случае никакой

непоследовательности не было бы. Проф. Грин говорит, что моя доктрина

"приписывает объекту, который на самом деле без субъекта есть ничто,

независимую реальность, и затем она предполагает, что объект постепенно

придает субъекту известные качества, существование которых на самом деле

необходимо обусловливается теми свойствами, которые, по предположению,

должны их порождать" {"Contemporary Review" за декабрь 1877 г., стр. 37.}.

На это я скажу, что действительно, приписывая объекту "независимую

реальность" и отрицая, что без субъекта он был "ничто", моя доктрина, хотя и

совершенно несогласная со взглядами проф. Грина, вполне согласна сама с

собою. Если бы проф. Грин правильно понял теорию преобразованного реализма

(Основания психологии, п. 473), то он увидел бы, что, по моему мнению,

качества субъекта и объекта, представляющиеся сознанию, являясь результатом

кооперации объекта и субъекта, существуют лишь благодаря этой кооперации и,

подобно всем производным, не похожи на своих производителей и что вместе с

тем производители существуют ранее своих производных, ибо без них не могло

бы быть последних. Столь же неосновательно и другое предварительное

недоразумение, приводимое проф. Грином. Именно, он говорит: "Было бы весьма

грустно подумать, что, по воззрениям м-ра Спенсера и м-ра Льюиса, отношение

между сознанием и миром соответствует отношению между двумя предметами,

находящимися один вне другого; но, по-видимому, они не совсем беспричастны к

подобным грубым представлениям" и т. д.

Но так как я совершенно сознательно соглашаюсь с тем взглядом (и даже

изложил его во всей полноте), который проф. Грин не решается мне приписать,

потому что было бы "грустно подумать", что я разделяю такое "грубое

представление", ибо взгляд этот во всем согласуется с доктриной о

психологической эволюции, как я ее изложил, - то я удивляюсь, как можно было

предположить, будто я держусь иных воззрений. Принимая по внимание, что II,

III и IV части Оснований психологии заняты изложением эволюции духа, как

результата взаимодействия между организмом и средой, а также что во всех

содержащихся в V части разъяснениях (аналитических вместо синтетических)

постоянно предполагается, что мир обнимает собою организм, а организм

заключается в мире, - я не могу себе представить более странного

предположения, чем то, что будто я не признаю, чтобы отношение между

сознанием и миром было отношением заключенности одного в другом. Я знаю, что

проф. Грин не считает меня за последовательного мыслителя; но я едва ли мог

ожидать, что он припишет мне такую крайнюю непоследовательность, как

отрицание в VI части того основного принципа, которого я держался в

предшествующих частях, и принятие, взамен его, иного принципа. И тем менее

мог я ожидать, чтобы мне была приписана подобная крайняя

непоследовательность, что во всей VI части это самое положение везде

молчаливо подразумевается, как составная часть того реалистического учения,

изложением и обоснованием которого я так занимаюсь. Однако как бы то ни

было, но всего важнее здесь то, что если проф. Грину "грустно верить", будто

я держусь означенного воззрения, и он колеблется приписать мне "такое грубое

представление", то отсюда надо заключить, что его аргументация направлена

против какого-то другого мнения, которое, как он полагает, я разделяю. Но

тогда необходимо признать одно из двух следующих заключений: либо его

критика, направленная против этого иного мнения, которое он безусловно

приписывает мне, основательна либо нет. Если он считает ее неосновательной в

том предположении, что я действительно держусь этого приписываемого им мне

взгляда, - то спор наш окончен. Если же он, исходя из того же предположения,

считает ее основательной, то она должна быть неосновательной по отношению к

тому абсолютно несходному взгляду, которого я держусь на самом деле; и в

этом случае спор наш опять-таки должен быть признан оконченным. Если бы я

мог тут и остановиться, то, как мне кажется, я вправе был бы сказать, что

несостоятельность аргументации проф. Грина достаточно выяснена; но мне

желательно еще отметить здесь, помимо этих общих недоразумений, ослабляющих

силу аргументов проф. Грина, еще некоторые недоразумения частного характера.

К моему великому удивлению, несмотря на самые подробные предварительные

разъяснения, проф. Грин совершенно не понял моей исходной точки зрения при

описании того синтеза опытов, против которого он особенно сильно возражает.

В главах "Частичная дифференциация субъекта и объекта", "Полная

дифференциации субъекта и объекта" и "Развитое представление об объекте" я

попытался, как это видно из самых заглавий, наметить ход постепенного

образования этой основной антитезы в развивающемся интеллекте. Мне казалось,

да и теперь кажется, что для достижения большей последовательности

необходимо сначала исключить из рассуждения не только все те факты, которые

предполагаются известными относительно объективного бытия, но также и все

те, которые предполагаются известными касательно субъективного бытия. В

конце главы, предшествующей вышеназванным, равно как и в Основных началах,

где этот процесс дифференциации изложен более кратко, я указал на всю

трудность подобного исследования и особенно подробно выяснил это; я показал,

что всякий раз, как мы пытаемся проследить тот путь, каким достигается

распознание субъекта от объекта, мы неизбежно пользуемся способностями и

понятиями, развившимися уже после момента дифференциации субъекта и объекта.

Стараясь различить первые стадии этого процесса, мы вносим в наши

рассуждения продукты конечных стадий его и никак не можем избавиться от

этого. В Основных началах (п. 43) я обратил внимание читателя на то, что

слова впечатления и идеи, термин ощущение, выражение состояния сознания

предполагают, каждое в отдельности, обширную систему рассуждений, и если мы

позволим себе признать их побочные значения, то мы в своих рассуждениях

неизбежно впадаем в порочный круг. А в заключительной фразе главы,

предшествующей вышеуказанным, я говорю:

"Хотя в каждом объяснительном примере мы должны безмолвно подразумевать

некоторое внешнее бытие, а при каждой ссылке на состояния сознания

подразумевать некоторое внутреннее бытие, которому присущи эти состояния, -

тем не менее и здесь, как ранее, мы должны систематически игнорировать эти

подразумеваемые значения употребляемых слов. Я думал, что, имея перед

глазами все эти предостережения, проф. Грин не впадает в заблуждение и не

предположит в следующем затем рассуждении своем, что выражение "состояния

сознания" употреблено мною в обычном смысле. Я полагал, что коль скоро в

примечании, сделанном в начале этого исследования, я сослался на

соответственное место в Основных началах, где выражение "проявления бытия"

употреблено мною вместо "чувствований", "состояний сознания", как вызывающее

против себя менее возражений, и коль скоро в этом примечании было ясно

указано, что аргументация Психологии воспроизводит лишь в иной форме

аргументацию Основных начал, - то он увидит, что выражению "состояния

сознания", употребленному в этой главе, не следует придавать большего

содержания, чем выражению "проявления бытия" { Если меня спросят, почему я

употребил здесь выражение "состояния сознания", "чувствования" вместо

"проявления бытия", хотя ранее предпочел последнее, то я отвечу, что сделал

это лишь из желания соблюсти единство терминологии в этой и предшествующей

главе, посвященной "Динамике сознания". В этой главе исследование сознания

имеет целью установить принцип той последовательности, в какой возникают

наши убеждения, для того чтобы подготовить таким образом рассмотрение

вопроса о том, как этот принцип действует при образовании понятия о субъекте

и объекте. Но в дальнейшем изложении предполагалось, что выражение

"состояния сознания", подобно выражению "проявления бытия", употребляется

лишь для обозначения той формы существования, какая могла возникнуть при

условии неразвившейся еще восприимчивости и пока не существовало еще

различия между ним и тем, что было вне его.}. Я думал, он поймет, что цель

моя в этой главе заключалась в том, чтобы пассивно, не столько путем

рассуждений, сколько путем наблюдений, подметить, как сами собою образуются

проявления или состояния, яркие и слабые, причем я не имел намерения ни

касаться их значения, ни разъяснять их смысла. И все-таки проф. Грин

обвиняет меня в том, что я с самого уже начала умалил значение своего

исследования внесением в употребленные мною там термины - продуктов

развитого сознания {"Contemporary Review" за декабрь 1877г.}. Он доказывает,

что мое деление "состояний сознания" или, как я называю их в другом месте,

"проявлений бытия" на яркие и слабые несостоятельно уже само по себе, так

как я включаю в разряд ярких и такие слабые проявления, которые потребны для

того, чтобы из них составились восприятия в обыкновенном смысле слова. Так

как, описывая все то, что я пассивно подметил, я между прочим говорю об

отдаленном лесе, о волнах, лодках и т. п., то он на самом деле думает, что я

тут разумею такие уже сложившиеся представления, по которым обыкновенно

устанавливается самая классификация этих объектов. Но что мне было делать?

Ведь не мог же я, в самом деле, говорить о том процессе, который желал

описать, не употребляя никаких названий ни для предметов, ни для действий; я

должен же был как-нибудь обозначить те разнообразные проявления, яркие и

слабые, которые возникали в моей голове в описанных случаях; а ведь слова,

их обозначающие, не могут не заключать в себе и всех своих прочих значений.

Что оставалось мне делать, как не предупредить читателя, что все эти

побочные значения ему следует игнорировать и что все его внимание должно

было направлено исключительно на сами проявления, а не на те образы, которым

они сами по себе соответствуют. На той ступени "частичной дифференциации",

которая там описывается, я предполагаю себя не сознающим ни своей

собственной индивидуальности, ни индивидуальности мира, как имеющего

отдельное от меня существование; отсюда ясно следует, что то, что я называю

"состоянием сознания", есть лишь общеупотребительное выражение, которое,

однако, не может быть толкуемо в своем обыкновенном смысле, но которому

должен быть придан тот характер и то значение, какие оно может иметь при

отсутствии организованного опыта, способствующего обычному познанию

предметов. Правда, извращая так смысл моих рассуждений в декабре, проф. Грин

в марте, устами некоего воображаемого адвоката, дает истинное изложение моих

взглядов { "Contemporary Review" за март 1878 г., стр. 753.}, но тем не

менее он (проф. Грин) все же продолжает отрицать, что слова мои имели тот

смысл, который им совершенно правильно придает упомянутый воображаемый

адвокат, причем еще пользуется случаем заявить, что я употребляю выражение

"состояния сознания" с целью придать "философский характер" тому, что иначе

казалось бы "написанным уж слишком в стиле газетного фельетона"

{"Contemporary Review" за март 1878 г., стр. 755.}. Но если бы он даже и

признал теперь, что предполагаемый им смысл моих слов, который он хотя

усматривает, но тем не менее отрицает, и есть именно правильный, - то и

тогда его поправка все-таки не совсем удовлетворила бы меня, так как она

появилась бы три месяца спустя после того, как он на основании собственных

ошибочных толкований приписал мне разные нелепости".

Но самое серьезное значение, которое м-р Ходжсон делает проф. Грину и к

которому я вполне присоединяюсь, состоит в том, что, по его словам, я

считаю, будто бы объект образуется путем "агрегата ярких состояний

сознания", тогда как совершенно очевидно, что я отождествляю объект с

nexus'ом этого агрегата. В подтверждение своего мнения проф. Грин говорит:

"Если бы я позволил себе сказать, что, по убеждению м-ра Спенсера,

объект есть не более как агрегат ярких состояний сознания, то обвинение м-ра

Ходжсона, что я игнорирую некоторые места, где утверждается противное, имело

бы свое основание".

Обратимся к фактам. Обсуждая отношение моей теории ко взглядам

идеалистов и скептиков, проф. Грин предполагает, что Берклей и Юм обратились

бы ко мне со следующими словами: "Вы ведь согласны со мной", - сказал бы мне

Берклей, что, говоря о внешнем мире, мы говорим об известных, вполне

определенных идеях, связанных между собою известным образом {"Contemporary

Review" за декабрь 1877 г., стр. 44.}. И проф. Грин полагает, "что я

безмолвно признаю правильным такое отождествление мира с идеями". Далее, Юма

он заставляет так говорить мне: "Согласитесь со мной, что так называемый мир

есть лишь ряд впечатлений { Там же, стр. 44.}, причем и в этом случае

предполагает, что я молчаливо соглашусь с таким изложением моих взглядов,

как совершенно правильным. Равным образом и в своей аргументации проф. Грин

беспрестанно указывает или подразумевает, что, по моему убеждению, объект

создается ярким агрегатом состояний сознания. В начале своей второй статьи

{"Contemporary Review" за март 1878 г., стр. 745.} он говорит обо мне: "Он

здесь (в Основаниях психологии) отождествляет объект с некоторым агрегатом

ярких состояний сознания, который, как он доказывает, является независимым

от другого агрегата, слагающегося из слабых состояний сознания и

отождествляемого им с субъектом". И полагая, что этими словами он

действительно излагает мои воззрения, он тем не менее утверждает, что вовсе

не искажает меня, потому что, как он говорит {"Contemporary Review" за

январь 1881 г., стр. 115.}, "едва ли найдется хотя бы одна страница в моей

(проф. Грина) статье, где бы я не приводил ссылок, доказывающих убеждение

м-ра Спенсера во внешнем и независимом существовании объекта, выраженное в

самых разнообразных формах". Но что из того, если в этих ссылках

обнаруживается вопиющее противоречие между внешним существованием и

независимостью объекта, с одной стороны и понятием о нем как об агрегате

ярких состояний сознания - с другой? Что из того, если он все время

заставляет меня казаться абсолютно непоследовательным, упуская из виду то

обстоятельство, что не самый агрегат ярких состояний понимается мною как

объект, а связывающий их nexus? Приемы, применяемые проф. Грином в своих

рассуждениях, можно показать на одном следующем небольшом примере. На стр.

40 его первой статьи мы находим следующие слова:

"Далее о разделении состояний сознания на два больших агрегата, яркий и

слабый, говорится как о "дифференциации их на два противоположных бытия,

которые мы называем субъектом и объектом". Если слова вообще имеют

какое-нибудь значение, то м-р Спенсер, очевидно, отождествляет "объект" с

агрегатом состояний сознания. Между тем в том месте, откуда проф. Грин взял

эти слова и которое у него самого помещено внизу страницы, внимательный

читатель заметит одно слово (опущенное проф. Грином в цитате, находящейся

среди текста), совершенно изменяющее весь смысл этой цитаты. Именно, у меня

говорится о результате не "дифференциации", а частичной дифференциации.

Если, употребляя выражение проф. Грина, слова вообще имеют какое-нибудь

значение, то и слова "частичная дифференциация" не могут иметь одинакового

смысла со словами "полная дифференциация". Если "объект" образовался уже при

этой частичной дифференциации, то чем же станет он, когда дифференциация

завершится? Очевидно, "если слова имеют какое-нибудь значение" и если бы

проф. Грин не опустил в своей цитате слово "частичная", то было бы ясно, что

я агрегата ярких состояний никогда не выдавал за объект. Небольшой пример,

приведенный здесь, может служить образцом тех приемов, какими пользуется

проф. Грин в своих рассуждениях. Везде, в обеих своих статьях, он разбирает

лишь отдельно выхваченные небольшие отрывки, причем обыкновенно придает им

смысл, совершенно отличный от того, какой эти отрывки имеют в общей связи с

остальным текстом.

С простодушием "незрелого студента" (с воззрениями которого проф. Грин

сравнивает некоторые мои взгляды) я воображал, что если предметом обсуждения

являются целых три последовательных главы, то нельзя предполагать, чтобы

окончательные выводы были изложены в первой из них; но теперь, после данного

мне профессором Грином урока, я впредь буду знать, что критик может

оспаривать то, что очевидно еще неполно, как будто оно уже совершенно

закончено, и может рассуждать, как о вполне развитом, о таком понятии,

которое, как видно даже из заглавий соответственных глав, находится еще в

зачаточном состоянии.

На этом я и покончу; если же воспоследует еще какой-нибудь ответ, то

пусть он так и останется без возражений. Надо же, чтобы спор был наконец

когда-нибудь закончен, или самое дело будет от этого проигрывать Я могу лишь

пожелать одного- пусть лучше читатель сам вдастся в истолкование моих

взглядов, чем принимать на веру, без надлежащей проверки, всякие

представляемые ему разъяснения их".

Postscriptum. Из заметки, приложенной м-ром Нетльшипом к новому изданию

статей проф. Грина, видно, что после появления предыдущих страниц в печати

проф. Грин писал издателю "Contemporary Review": "Я по совести не могу

ничего взять назад из того, что мною было написано ранее; но в моей статье

есть некоторые выражения, о которых я очень сожалею, так как они могут

подать повод к обвинению меня в недостатке личного уважения к м-ру Спенсеру

По основаниям, в достаточной степени выясненным в моем ответе м-ру Ходжсону,

я не могу признать себя виновным в превратном изложении того, что говорит

м-р Спенсер; но, перечитав впоследствии хладнокровно мою первую статью, я

нашел, что позволил себе, в пылу полемики, употребить в ней некоторые

выражения, не совсем уместные, - особенно со стороны неизвестного писателя

(хотя бы даже и "профессора"), нападающего на маститого философа. Делаю это

признание исключительно ради собственного удовлетворения, а никак не под

впечатлением того, чтобы это могло как-нибудь касаться м-ра Спенсера".

Возможно что кое-кто из единомышленников проф. Грина и спросит, каким

образом - после того, как он заявил, что по совести не может ничего взять

назад и что не повинен в превратном изложении моих взглядов, - я могу

называть его критику беззастенчивой. Отвечу, со своей стороны, что критик,

который упорствует в повторении, того что по самому виду своему является

непорядочным, и затем утверждает, что по совести не может поступить иначе,

еще не доказывает этим своей порядочности а скорее на оборот. Кто в своей

цитате обдуманно пропускает слово "частичный" и трактует затем как полное

то, что заведомо является неполным; кто, имея дело с рассуждением,

обнимающим три главы, считается только с первой из них; кто продолжает

упорствовать в своих мнениях, после того как ему указано на последовательные

искажения, допущенные им в своем изложении; - тот, если не заведомо

бесчестен, то, во всяком случае, лишен способности отличать при споре

правильное от неправильного. Единственное еще одно возможное предположение

приходит мне в голову: не являются ли подобные приемы естественным

следствием той философии, которой придерживается мой критик? Конечно, если

бытие и небытие - одно и то же, то точная передача и извращение также,

пожалуй, одно и то же.

Прибавлю, что есть любопытное сродство между идеями, лежащими в основе

вышеприведенного письма, и теми чувствами, которые высказываются в нем. Так,

проф. Грин говорит, что приносит извинение в неуместности своих слов

исключительно ради "собственного удовлетворения". Его совесть не

успокаивается изъявлением сожаления, что его неуместные слова были многими

прочитаны, не выражает он своего сожаления и мне, против которого эти слова

были направлены; он изъявляет свое сожаление издателю "Contemporary Review"!

Значит, по его мнению, обида, нанесенная публично известному А, может быть

вполне смыта извинением, принесенным частным образом перед В! Это скорее

гегелианский образ мышления; или, вернее, тут гегелианский образ

чувствования совпадает с гегелианским же образом мышления.

Конец второго тома Опытов