X ПАРЛАМЕНТСКАЯ РЕФОРМА: ОПАСНОСТИ И ПРЕДОХРАНИТЕЛЬНЫЕ МЕРЫ

(Впервые напечатано в "Westminster Review" за апрель 1860 г.)

Тридцать лет тому назад страх грядущих зол волновал не мало умов в

Англии. Инстинктивная боязнь перемены, с виду оправдываемая вспышками

народной жестокости, вызывала в воображении многих призрак анархии, которая

непременно должна наступить вслед за проведением билля о реформе. Среди

фермеров царил хронический ужас: они боялись, как бы новоиспеченные

участники политической власти как-нибудь не присвоили себе всех выгод,

даваемых скотоводством и земледелием. Владельцы замков и больших поместий

говорили о мелких собственниках, т. е. годовой доход которых равняется 10 ф.

ст., что проявляет юридически условие избирательного права (ten-pound bouse

holders) в таком духе, как будто те составляли армию хищников, грозящих

разграбить и опустошить их владения. Были и среди горожан такие, которые

рассматривали отмену старых укоренившихся зол как переход правления в руки

черни, что для них, в свою очередь, было равносильно грабежу. Даже в

парламенте выражались иногда подобные опасения, как, например, устами сэра

Роберта Инглиза, позволившего себе намекнуть, что национальный долг,

пожалуй, и не будет признаваться обязательным, если предполагаемая мера

сделается законом.

Может быть, и теперь есть люди, испытывающие подобные же страхи при

мысли о предстоящей перемене, полагающие, что рабочие и вообще люди низшего

сословия, заполучив власть, сейчас же наложат руки на собственность. Мы

надеемся, однако, что столь неразумно бьющие тревогу составляют лишь

незначительную часть нации. Не только либеральная партия, но и

консервативная понимает народ лучше и правильнее тех, кто строит такие

мрачные предположения. Многие представители высшего и среднего классов

признают тот факт, что в общем, если сравнить критически, поведение богатых

людей в смысле честности ничем не отличается от поведения бедняков. Виды и

степени соблазнов, которым подвергаются эти два слоя общества, различны, но

нравственные устои того и другого, в сущности, одинаковы. Неуважение к

правам собственности, проявляющееся среди народа, в широком смысле слова, в

прямой форме, т. е. в виде мелких краж, в более богатой среде проявляется

косвенными путями, в различных формах, однако ж не менее гнусных и часто

гораздо более убыточных для сограждан. Торговцы оптом и в розницу сплошь и

рядом совершают нечестные поступки, от обмеривания и обвешивания до

злостного банкротства включительно, - некоторые из видов мошенничества были

нами указаны в нашей статье "Торговая нравственность" (Morals of the Trade).

Плутни на скачках, подкуп избирателей, неуплата по счетам поставщиков,

барышничество железнодорожными акциями; непомерно высокие цены, назначаемые

помещиками за землю при продаже ее железнодорожным компаниям; подкуп и

лихоимство при проведении через парламент частных биллей - все эти и другие

примеры в том же роде показывают, что в высшем слое общества

недобросовестность - явление не менее обычное, чем в низшем, хотя

проявляется она и в иных формах; что процентное отношение в обоих случаях

одинаково велико и что в смысле результатов оно такое же, если не большее

зло.

А раз факты доказывают, что в смысли честности намерений один класс

стоит другого, неразумно противиться распространению льготы на низший класс

на том основании, что это грозит прямой опасностью собственности.

Предполагать, что земледельцы и ремесленники в своей массе, пользуясь своей

политической властью, будут сознательно несправедливы к своим более богатым

согражданам, на это у нас не больше оснований, чем полагать, что эти более

богатые сограждане уже теперь сознательно совершают легальные

несправедливости по отношению к ремесленникам и земледельцам.

В чем же тогда опасность? Чего бояться? Если владение землей, домами,

железными дорогами, капиталами и всякой иной собственностью и тогда будет

обеспечено в той же степени, как и теперь, с какой же стати бояться

злоупотребления новыми политическими правами? И каких, собственно,

злоупотреблений есть разумное основание бояться?

О том, как могут злоупотреблять своими политическими правами те, кого

предполагается наделить ими, мы можем судить по тому, как злоупотребляли ими

те, которые обладали ими раньше.

Чем характеризовалось в главных чертах правление доныне

господствовавших классов? - Нельзя сказать, чтоб эти классы искали всегда

своей прямой выгоды в ущерб другим, но нередко они вырабатывали меры,

косвенно выгодные для них. Добровольное самопожертвование являлось

исключением; руководящее же правило было: законы должны оберегать частные

интересы, все равно, в ущерб или не в ущерб интересам общественным. По

справедливости, землевладелец имеет не больше прав на имущество

недоимщика-арендатора, чем всякий другой кредитор, однако же землевладельцы,

составляющие большинство законодателей, издавали законы, дающие им

преимущество перед всеми другими кредиторами и обеспечивающие получение

ренты. Пошлина, взимаемая правительством за ввод во владение наследством,

перешло ли оно по закону или по завещанию, по справедливости должна бы

ложиться тяжелее на более богатых, чем на сравнительно бедных, и на

недвижимое имущество тяжелей, чем на движимое; однако же законом установлено

обратное; закон этот держался очень долго и до известной степени остается в

силе еще теперь. Право представления кандидатов на духовные должности идет

совершенно вразрез с духом закона; однако же право это было утверждено

парламентом и ревниво отстаивается доныне, причем вовсе или почти не

принимается в расчет благо тех, для кого, собственно, существует церковь.

Чем, как не влиянием личных мотивов, можно объяснить то обстоятельство, что

в вопросе о покровительстве земледелию класс землевладельцев и подвластных

им лиц резко разошелся во мнениях с другими классами, хотя факты для всех

были одни и те же? Если нужно, можем привести еще более яркий пример:

оппозиция англиканского духовенства отмене хлебных законов. Профессиональные

проповедники справедливости и милосердия, постоянно осуждающие эгоизм и

воображающие, что подают пример высокого самоотвержения, настолько, однако

же, доступны влиянию мирских расчетов и соображений, что. когда им

показалось, что интересы их в опасности, они почти единодушно воспротивились

предлагаемой перемене. Из десяти с лишним тысяч друзей ex officio бедняков и

нуждающихся только один (преподобный Томас Спенсер) принял деятельное

участие в борьбе против налога, которым был обложен хлеб крестьянина ради

обеспечения ренты землевладельцу.

Вот пример того, какими путями люди, стоящие у кормила власти, в наше

время добиваются того, что выгодно для них в ущерб другим. Надо полагать,

что и всякая общественная группа, получившая преобладание вследствие

политической перемены, действовала бы аналогичными способами, жертвуя ради

собственного блага благом других. Мы не видим причины думать, чтобы низшие

классы были, по существу, менее добросовестны, чем высшие, но точно так же

не видим и основания считать низшие классы более добросовестными. Мы

утверждаем, что во всех обществах и во все времена уровень нравственности

был в общей сложности одинаков для всех сословий; и потому нам кажется

ясным, что, если богатые при случае издают законы, несправедливо

покровительствующие им преимущественно перед всеми прочими, бедные, будь

власть на их стороне, делали бы то же самое. Не совершая заведомых

несправедливостей, они бессознательно руководились бы личными соображениями,

и законодательство наше, блуждавшее до того в одном направлении, опять стало

бы блуждать в другом.

Распространенные в среде рабочих взгляды и мнения только подтверждают

этот абстрактный вывод. Чего теперь желают рабочие классы, того они, надо

полагать, и добивались бы, если бы правительственная реформа отдала власть в

их руки. Судя по этим ходячим взглядам, они, несомненно, добивались бы или

помогли бы добиться многих вещей, весьма желательных. Вопросы, вроде вопроса

о церковном налоге (Church-rates), были бы решены давным-давно, если бы

политические права распространялись на большее количество лиц. Сильно

возросшее влияние народа непременно сказалось бы на упорядочении отношений

между группой, исповедующей религию, установленную государством, и между

остальной частью общества. Были бы уничтожены и другие остатки сословного

классового законодательства. Но, помимо идей, способных вызвать перемены,

неоспоримо благодетельные, рабочие классы лелеют и другие, которые не могут

быть осуществлены без грубой несправедливости по отношении к другим классам

и - в будущем - без вреда для самих рабочих. Так, например, все они питают

вражду к капиталистам. До сих пор еще как между земледельческими рабочими,

так и между жителями городов сильно распространено убеждение, будто машины

приносят только вред рабочим, причем выказывается желание не только

устанавливать число рабочих часов, но и регулировать все отношения между

нанимателями и наемниками. Рассмотрим вкратце факты.

Когда, присоединив еще одно ошибочное воззрение к несчетному числу

таких же, внушенных ею народу, законодательная власть приняла билль о

десятичасовом рабочем дне и тем самым признала, что ограничивать

продолжительность работы есть обязанность государства, в среде рабочих

классов естественно возникло желание добиться дальнейших улучшений своей

участи тем же путем. Первым результатом этого явилась весьма крупная стачка

"соединенных механиков" (Amalgamated Engineers). Устав этого союза имеет

целью ограничить различными способами предложения труда. Членам его не

дозволяется работать более определенного числа часов в неделю; плата должна

быть не ниже установленной. Никто не может быть принят в союз, не заработав

себе на то права "пробной" службой (probationary servitude). Союз ведет

строгую регистрацию своих членов; отмечаются все перемены в жизни рабочего:

брак, потеря одного места, переход на другое, - и малейшее упущение в

доставке сведений наказывается штрафом. Совет решает безапелляционно все

дела, частные и общественные. Какая тирания царит в союзе видно из того, что

члены наказываются за сообщение посторонним каких бы то ни было сведений о

делах союза, за порицание действий другого члена, за оправдание поведения

оштрафованных и т. д. Обеспечив такими принудительными мерами единодушие в

своей среде, члены союза путем долгого и упорного воздействия на своих

хозяев вынудили их согласиться на множество различных уступок, по их мнению

выгодных лишь для механиков. Позднее мы видим, как те же результаты были

достигнуты такими же средствами во время стачки рабочих строителей

(operative builders). В одной из первых прокламаций, изданных стачечниками,

они заявили, что "имеют одинаковое с другими право на общественное

сочувствие, проявляющееся теперь в широких размерах и направленное к тому,

чтобы сократить число рабочих часов", - чем разом выяснили и обольщение

свое, и источник этого обольщения. Веря, как тому научил их верить

парламентский акт, что отношение между количеством выполняемого труда и

получаемой за него платой не естественное, а искусственное, они требовали,

чтобы плата осталась та же, а число рабочих часов с десяти было уменьшено до

девяти. Они рекомендовали хозяевам на будущее время принимать это в расчет

при составлении контрактов, говоря, что они "питают полную уверенность в

том, что желание их неизбежно осуществится", - учтивый намек на то, что

хозяева должны будут уступить могуществу их организации. В ответ на угрозу

подрядчиков прекратить работы им напоминали, что ответственность за

причиненное таким путем общественное бедствие ляжет на них же. Когда разрыв

наконец совершился, стачечники пустили в ход все уже выработанные меры,

чтобы вынудить подрядчиков уступить, и добились бы своего, если бы

противники их, уверенные, что уступка будет равносильна разорению, не

соединились для такого же дружного и единодушного отпора. Уже в течение

нескольких лет перед тем подрядчики и архитекторы уступали многим

сумасбродным требованиям рабочих, и требования эти, предъявленные им, были

только логическим следствием предыдущего. Если б подрядчики согласились

укоротить рабочий день и отменить систематические прибавочные работы, т. е.

если бы выполнили то, чего от них добивались, рабочие вряд ли остановились

бы на этом. Успех сделал бы их еще более требовательными, и чем дальше, тем

больше бы ширилась и росла пагубная борьба труда с капиталом.

Наиболее совершенным образцом промышленной организации во вкусе

рабочих, вероятно, является союз работников печатного дела (Printers Union).

За исключением служащих в редакции Times'a. и еще в одном большом деле, где

владельцы сумели отстоять свою независимость, все наши наборщики,

тискальщики и т. д. входят в состав союза, регулирующего все отношения между

нанимателем и наемником. Существует установленная плата за набор -

столько-то за тысячу букв хозяин не может дать, а наборщик не имеет права

принять меньшей платы. За печатание также установлена плата, и, кроме того,

определено количество экземпляров, меньше которого вы не можете напечатать,

не заплатив за несделанную работу. Наименьшее число экземпляров - 250; если

вам нужно всего 50, вы все равно должны платить за 250, а если нужно 300 -

за 500. Помимо регулирования цен и порядка печатания, союз работников

печатного дела заботится еще и о том, чтобы уменьшить конкуренцию,

ограничивая число учеников, поступающих в типографию. Эта лига так хорошо

организована, что хозяева вынуждены были покоряться. Нарушение правил в

какой-либо книгопечатне ведет за собой стачку всех служащих, а так как их

поддерживает весь союз, хозяину обыкновенно приходится уступить.

И в других отраслях промышленности рабочие держались бы, если б могли,

той же ограничительной системы, что наглядно доказывают часто повторяемые

попытки в этом направлении. В стачках лудильщиков, жестянщиков

(Tin-plate-workers), ткачей г. Ковентри, механиков, башмачников, строителей,

- всюду обнаруживается явное стремление к регулированию заработной платы,

числа рабочих часов и разных других условий труда, словом, к уничтожению

вольного договора между наемником и нанимателем. Если бы рабочие повсюду

добились своего, все отрасли промышленности были бы до того стеснены, что

пришлось бы поднять цены на продукты производства, что легло бы тяжким

бременем на те же рабочие классы. Каждый производитель, находящийся под

покровительством своего союза во всем, что касается его профессии, платил бы

крайнюю цену за каждый покупаемый им продукт, благодаря тому что и другие

рабочие пользуются подобным же покровительством. Короче говоря, мы опять

вернулись бы к старой (только в новой форме) и вредной системе взаимного

обложения (taxation). В результате - уменьшение способности конкурировать с

другими нациями и подрыв нашей иностранной торговли.

От подобных результатов следует предостерегать. Не рискованно ли дать

политическую власть людям, которые держатся таких ошибочных взглядов на

основы общественных отношений и упорно стремятся провести свои взгляды в

жизнь? Это становится вопросом серьезным. Люди, подчиняющие свою свободу,

как частных лиц, деспотическим постановлениями рабочих союзов, вряд ли

достаточно независимы, чтобы хорошо воспользоваться своей свободой

политической. Кто до такой степени плохо понимает истинный смысл свободы и

допускает, что отдельная личность или корпорация имеет право запретить

наемнику и нанимателю заключать между собой договоры, какие им угодно, тоже,

по нашему мнению, почти не способен оберегать и свою собственную свободу, и

свободу своих сограждан. Если понятия о честности так смутны, что люди

считают долгом повиноваться приказаниям вождей союзов, отказываясь от права

лично располагать своим трудом и ставить свои собственные условия; если,

повинуясь этому извращенному чувству долга, они рискуют жизнью своих

семейств, заставляя их голодать; если они называют "гнусным правилом"

(odious document) простое требование, чтобы хозяин и работник были свободны

заключать между собою какие им угодно договоры; если чувство справедливости

в них так притупилось, что они способны даже бить, лишать работы, морить

голодом, даже убивать своих же собратьев, восстающих против диктатуры союза

и отстаивающих свое право продавать свой труд кому угодно и по вольной цене,

- словом, они доказали, что способны быть рабами и в то же время тиранами,

мы смело можем погодить с распространением на них привилегий политических

прав.

Цели, которых рабочие давно уже стремятся достигнуть с помощью частных

организаций, - те же самые цели, каких они старались бы достигнуть, будь у

них в руках политическая власть, путем общественных постановлений. Раз в

таких вопросах, как вышеуказанные, убеждения их так прочны и решимость так

сильна, что они систематически подвергают себя крайним лишениям в надежде

добиться своего, - мы имеем полное основание ожидать, что такие взгляды под

давлением такой решимости, скоро вылились бы в форму закона, если бы рабочие

стояли у кормила власти. Для рабочих вопросы, касающиеся регулирования

труда, представляют живейший интерес. Для кандидата в парламент лучший

способ заручиться их голосами - поддакивать им в этих вопросах. Нам скажут,

что дурных результатов можно опасаться только в том случае, если рабочие

получат численный перевес в среде избирателей; на это можно возразить, что

нередко, при двух приблизительно равносильных политических партиях,

результаты выборов определяет третья, значительно меньшая. Припомним, что

рабочие союзы в Англии насчитывают до 600 000 членов и владеют капиталом в

300 000 ф. ст.; припомним, что эти союзы обыкновенно помогают друг другу и

даже соединены в одно целое - ассоциацию рабочих вообще; припомним, что все

они превосходно организованы и безжалостно пользуются своею властью над

членами: во многих городах совместное воздействие их непременно должно иметь

решающее влияние на результат общих выборов, хотя бы в каждом данном случае

рабочие составляли лишь небольшую часть избирателей. Какого влияния может

достигнуть небольшая, но сплоченная группа, нам это уже показали ирландцы в

палате общин и еще нагляднее ирландские эмигранты в Америке. Организация

рабочих союзов не менее совершенна; не менее сильны и побуждения,

руководящие их членами. Судите же сами, как велико должно быть их влияние.

Правда, в городских советах и земледельческих округах класс

ремесленников не имеет никакой власти; правда и те, что антагонизм между

ними и земледельцами всегда будет ставить им преграды на пути к достижению

цели. Зато, с другой стороны, в этих вопросах за рабочих будут стоять

многие, не принадлежащие к рабочему классу. Множество мелких торговцев и

других, также мало обеспеченных материально людей, будут заодно с ними

добиваться урегулирования отношений между трудом и капиталом. В средних

классах также найдется не мало доброжелательных людей, незнакомых с

политической экономией и уверенных, что рабочие правы в своих стремлениях.

Возможно, что даже и среди землевладельцев они встретят поддержку. Вспомним,

как враждебно относились землевладельцы в парламенте к интересам фабрикантов

во время агитации из-за десятичасового рабочего дня, и мы убедимся, что

деревенские сквайры очень и очень способны поддерживать рабочих в издании

постановлений, неблагоприятных для нанимателей. Правда, чувство раздражения,

руководившее ими, тогда до известной степени угасло. Притом же, надо

надеяться, что они с тех пор поумнели. Но все же, памятуя прошлое, надо и

это принимать в расчет.

Итак, вот одна из опасностей, которая может повлечь за собой

распространение избирательного права. Опасаться прямых нарушений прав

собственности нелепо, но это вполне основательные опасения, что права эти

могут быть нарушены косвенным путем, что закон может сдавить в железных

тисках и рабочего, и капиталиста, запрещая одному распоряжаться по произволу

своими деньгами, а другому продавать свой труд по вольной цене. Мы не

подготовлены настолько, чтобы сказать, какой именно степенью расширения

представительства могут быть обусловлены подобные результаты. Мы не беремся

и высчитывать, насколько возрастет влияние рабочих, если льгота будет

распространена на лиц, имеющих ценз в 5-6 фунтов, как не беремся и решать,

хватит ли противных сил на то, чтобы парализовать это влияние. Мы просто

хотели указать на одну из опасностей, о которых не следует забывать, -

возможность в области промышленности издания постановлений пристрастных и

несправедливых.

Обратимся теперь к другой опасности, отличной от предыдущей, но

родственной ей. Распространение законодательства на не подлежащую ему

область, перепроизводство законодательства (overlegislatiori), стесняющее

обмен труда и капитала, есть зло; другое зло - когда законодательство через

посредство государства, старается обеспечить обществу выгоды, которые труд и

капитал должны бы доставлять ему сами по себе. А между тем лица, стоящие за

такое превышение законодательной власти в одном случае, обыкновенно стоят за

него и в другом; это естественно, хотя и печально. Люди, ведущие трудовую

жизнь, мало скрашенную наслаждением, охотно внимают учению, требующему,

чтобы государство снабжало их различными положительными преимуществами и

удовольствиями. Нельзя ожидать, чтобы достаточно натерпевшийся бедняк

относился особенно критически к тем, кто сулит ему даровые удовольствия. Как

утопающий хватается за соломинку, так тот, чья жизнь - тяжелое бремя,

хватается за что угодно, если ему светит оттуда хоть призрачный луч надежды

на получение маленькой доли счастья. Поэтому мы не должны порицать рабочие

классы за то, что они охотно слушают социалистов и веруют в "верховное

могущество политического механизма" (political machinery).

Да и не одни рабочие классы поддаются таким иллюзиям. К несчастью, их

поддерживают и даже до известной степени вводят в заблуждение люди, стоящие

выше их. И в парламенте, и вне его многие доброжелатели рабочих из высших и

низших слоев общества являются деятельными проповедниками ложных учений. Во

все времена издавалось и издается много законов, основанных на ложном

убеждении, будто обязанность государства не только заботиться о том, чтобы в

битве жизни люди боролись честным оружием, но и помогать каждому бороться,

причем издержки на это покрываются деньгами, вынутыми предварительно из его

собственного или из чужого кармана. Стоит заглянуть в газеты, чтоб

убедиться, что за стенами палат ведется деятельная агитация в пользу

дальнейшего развития той же политики, и что агитация эта грозит с каждым

днем усиливаться. Целый ряд разнообразных примеров этого можем почерпнуть из

деятельности Чэдвикской (Chadwick) и Шэфтсберийской школ. В протоколах

общества, нелепо титулующего себя "Национальной ассоциацией покровительства

социальной науке" (National Association for the Promotion of social

science), находим еще более многочисленные образцы действия этих пагубных

заблуждений.

Говоря, что рабочие классы вообще и класс ремесленников в частности

питают сильную склонность к социалистическим утопиям, в чем их, к несчастью,

поддерживают и поощряют многие, кому следовало бы быть умнее, мы говорим не

наобум. Мы не делаем выводов a priori касательно доктрин, которые легко

могут прийтись по вкусу людям в их положении, и руководимся не только

указаниями, почерпнутыми из газет. В нашем распоряжении прочный базис

фактов, которые нам дает деятельность преобразованных муниципальных

учреждений. Эти учреждения год от году расширяли свои функции, и вытекающие

отсюда местные налоги в некоторых случаях оказывались до того тяжелы, что

вызывали реакцию против политической партии, ответственной за реформу.

Городские советы, вначале почти исключительно состоявшие из вигов, за

последнее время переполнены консерваторами, и это благодаря усилиям

состоятельных классов, наиболее страдавших от муниципальной

расточительности. Кому же могла быть по душе такая расточительность?

Беднейшей части избирателей. Кандидаты в городские советы не нашли лучшего

средства привлечь на свою сторону большинство голосов, как затевая разные

местные сооружения. Стоило предложить выстроить бани и прачечные на

городской счет, чтобы сделаться популярным. Предложение поддерживать

общественные сады на средства, собранные путем местных налогов, было

встречено большинством рукоплесканиями. То же было и с проектом учреждения

бесплатных библиотек. Он, конечно, был принят сочувственно как рабочими, так

и людьми, желавшими к ним подладиться. В наших фабричных городах сплошь и

рядом устраиваются дешевые концерты; если бы кто-нибудь, воспользовавшись

этой идеей, предложил угощать рабочих музыкой на общественный счет, его,

несомненно, провозгласили бы другом народа. То же и со всеми

социалистическими затеями, которым нет счета и нет конца.

А раз муниципальные правления, в которых представительство поставлено

весьма широко, обнаруживают такие тенденции, не следует ли заключить, что и

центральная власть, основанная на более широком, чем ныне, базисе

представительства, проявила бы подобные же стремления? Мы имеем тем более

оснований бояться этого, что люди, стоящие за многообразное вмешательство

государства в общественные дела, обыкновенно поддерживают тех, кто

добивается законов, регулирующих труд. Эти две доктрины родственны одна

другой, и поддерживают их в значительной степени одни и те же лица.

Соединившись вместе, эти две партии будут очень могущественны, а так как к

ним нередко будут взывать кандидаты, согласные с ними по обоим пунктам, они,

хотя бы и составляя меньшинство, могут получить более сильное, чем следует,

представительство в законодательной власти. В такой, по крайней мере, форме

рисуется нам опасность. Руководимые филантропами, которых симпатии сильнее

их умов, рабочие классы, по всей вероятности, будут содействовать

перепроизводству законов не только агитацией в пользу регламентации

промышленности, но и различными другими способами. Как далеко должно зайти

расширение избирательного права, чтобы опасность стала серьезной, - этого мы

определять не беремся; здесь, как и раньше, мы просто имели в виду указать

возможный источник зла.

Какими же мерами можно предупредить это? Прежде всего не теми, какие,

по всей вероятности, будут приняты. Для избежания зол, которые грозит

повлечь за собой надвигающаяся политическая перемена, будут, как водится,

прибегать к паллиативам вроде мелких ограничений, условий и т. д. В таких

случаях обыкновенно стараются не высушить источник зла, а лишь преградить

ему путь плотиной. Мы не верим в такие средства. Единственной надежной

гарантией была бы перемена убеждений и побуждений. Но чтобы произвести такую

перемену, нет иного средства, как дать ощутимо почувствовать

заинтересованным лицам, до какой степени пагубно отражается на них

чрезмерное законодательство. "Как же это сделать?" - спросит читатель. Для

этого надо лишь то, чтоб причины и следствия находились в их естественных

соотношениях и чтобы было устранено все, что теперь мешает людям видеть ту

реакцию, какую влечет за собой всякое действие законодателя.

В данный момент расширение общественной администрации популярно главным

образом потому, что народу не внушены правильные понятия, что он не видит

определенной связи между предлагаемыми ему выгодами и теми расходами,

которыми придется окупать эти выгоды. Народ знает по личному опыту, что

всякое новое учреждение с новым штатом служащих и некоторым денежным фондом

в своем распоряжении приносит ему известные степени выгоды и удобства; в

этом он убедился непосредственно; но что за издержки расплачивается нация, а

следовательно, и он сам и каким образом это делается - этого он не знает,

ибо непосредственного опыта у него нет. Финансовое управление устраивается

так, что возрастание общественных затрат и усиление тягот, которые несет

всякий трудящийся, как будто не имеют между собою ничего общего, и,

разъединяя эти две идеи, поддерживает в народе ошибочную веру в то, что

закон может давать что бы то ни было даром. Это, очевидно, и есть главная

причина вышеуказанной муниципальной расточительности. Трудящийся элемент в

наших городах пользуется общественной властью, хотя в большинстве случаев и

не несет общественных тягот, или, вернее сказать, они не ложатся на него

прямо. За небольшие дома в местечках все налоги платит обыкновенно

землевладелец; в последние годы, в видах экономии и удобства, установился

такой порядок, что даже и налог в пользу бедных землевладелец платит за всех

своих арендаторов. Вначале это делалось по добровольному соглашению, но

теперь это признано обязательным, причем домовладельцу, ввиду того что он

вносит всю сумму налога сразу, избавляя власти от труда и хлопот собирания

его по частям, делается скидка, соответственно числу ферм. Предполагается,

что внесенную за арендаторов сумму он получит обратно в ренте. Таким

образом, большинство муниципальных избирателей, не платя особо местных

налогов, не получают постоянных напоминаний о связи и зависимости между

общественными тратами и их личными издержками. А благодаря этому во всякой

местной затее, хотя бы она была сумасбродна и стоила бешеных денег,

население видит чистый выигрыш для себя, если только эта затея мало-мальски

для него выгодна. Порешили, например, перестроить городскую ратушу. В этом

вовсе нет надобности, но решение одобрено и принято большинством. "Для

торговли это хорошо, а нам ничего не стоит" - вот довод, который смутно

мелькает в голове каждого и является решающим. Если кто-нибудь предложит

купить соседний участок и превратить его в общественный парк, рабочие,

разумеется, будут поддерживать его; приобретение места для даровых прогулок

- чистая для них выгода, а что из-за этого могут увеличить налоги, это их не

касается. Таким образом, по необходимости возникает тенденция расширять

поприще общественной деятельности и умножать общественные расходы. Охотники

за популярностью добиваются ее, ходатайствуя о разных сооружениях и

начинаниях, которые должны быть выполнены городом. Политика у всех одна и та

же, а люди, не одобряющие ее, не смеют энергично протестовать из страха

потерять свои места на будущих выборах. В результате - местные администрации

неизбежно получают анормальное развитие.

Если б налоги раскладывались на всех избирателей и взимались с каждого

непосредственно, этому муниципальному коммунизму был бы нанесен жестокий

удар; в этом, надо полагать, не усомнится никто. Если б каждый мелкий

обыватель убедился, что каждая новая затея городских властей обходится ему в

несколько лишних пенсов расхода на фунт, он начал бы соображать,

высчитывать, стоит ли полученная выгода заплаченной за нее цены, и нередко

приходил бы к отрицательному заключению. Он задался бы вопросом, не мог ли

бы он, вместо того чтобы позволять местному правлению предоставлять ему

какие-то отдаленные выгоды в обмен на известную сумму денег, - не мог ли бы

он за та же самые деньги получить сейчас же и большие выгоды, и в

большинстве случаев нашел бы, что это вполне возможно. Мы не беремся судить,

как далеко может простираться влияние подобных соображений, но можем с

уверенностью сказать, что оно будет благодетельно. Всякий согласится, что

обывателю следует беспрестанно напоминать о зависимости между тем, что для

него делается городом, и величиной суммы, которая с него взимается в пользу

города. Нельзя отрицать, что привычка постоянно иметь в виду эту зависимость

удержала бы в должных границах деятельность многих муниципальных правлений.

То же самое и с центральной властью. Здесь причины и следствия еще

более разобщены между собою, и общественные предприятия, на первый взгляд,

не имеют ничего общего с расходами, которые из-за них несут граждане. Налоги

собираются таким незаметным образом, такими разнообразными и неуловимыми

путями ложатся на массу, что массе едва ли возможно реально представить тот

факт, что суммы, выдаваемые правительством на содержание школ, на эмиграцию,

на контроль и надзор за рудниками, заводами, железными дорогами, судами и т.

д., по большей части взяты из ее же кармана. Наиболее интеллигентные

понимают это как отвлеченную истину, но истина эта не настолько ясна для них

и памятна им, чтобы она могла влиять на их действия. Иное дело, если бы

налоги были прямые и стоимость каждого нового государственного предприятия

давала бы себя чувствовать каждому обывателю добавочным сбором. Тогда все,

путем личного и часто повторяющегося опыта, убедились бы в том, что каждый

раз, как государство даст вам что-нибудь одной рукой, оно что-нибудь

отнимает у вас другой; эта истина сделалась бы всем ясной, и уж не так легко

было бы распространять в обществе нелепые иллюзии насчет могущества и

обязанностей правительства. Всякий придет к тому же заключению, если только

припомнит, как принято объяснять введение косвенных налогов: без них де не

хватало бы денег на поддержание государственного бюджета. Государственные

люди понимают, что, если бы, вместо того чтобы брать с обывателя немножко

здесь и немножко там, притом так, чтобы он этого или не замечает, или сейчас

же забывает об этом, с него потребовали всю сумму разом, он вряд ли был бы в

состоянии уплатить ее. Недовольство и ропот возросли бы до пределов совсем

нежелательных. Не обошлось бы, конечно, и без принудительных мер, да и с их

помощью не удалось бы собрать всей суммы налога, так как огромное

большинство обывателей нерасчетливы и не способны копить. И полученного

далеко не хватало бы на расходы, признанные необходимыми. Всякий, кто

согласен с этим, должен поневоле признать, что при системе прямого обложения

возникновение новых ведомств, влекущее за собой новые траты, встречало бы со

всех сторон отпор. Вместо того чтобы умножить функции государства, возникла

бы тенденция сократить их количество.

Итак, вот одна из предохранительных мер. Пропорционально понижению

избирательного ценза надо приближаться к системе прямого обложения. Перемены

нужны не в том направлении, какое открывает Compound-Housholders-Act 1851г.,

устраняющий необходимость для избирателя ранее подачи голоса уплатить налог

в пользу бедных, но в направлении прямо противоположном. С властью

распоряжаться государственным доходом должно быть неразрывно связано

сознательное внесение своей доли в этот доход. Вместо того чтобы уменьшать

прямые налоги, как того желают многие, следует, наоборот, распространить их

на низшие и более многолюдные классы в той мере, в какой эти классы наделены

политической властью.

Это наше предложение, по всей вероятности, не придется по вкусу

политикам. Не в природе человека одобрять такую систему, которая стремится

ограничить его власть; это не в порядке вещей. Мы знаем также, что

значительное расширение прямого обложения будет в данный момент сочтено

невозможным; пока мы еще не имеем и данных, чтобы доказать противное. Но это

еще не причина восставать против уменьшения косвенных и увеличения прямых

налогов, насколько позволяют обстоятельства. И если бы, когда первые

уменьшатся, а вторые возрастут до высшей степени, возможной при данных

условиях, - если бы с того момента правительство поставило себе за правило

все добавочные суммы дохода собирать путем прямых налогов, это было бы

действительно надежным оплотом против одного из зол, которое, по всей

вероятности, повлечет за собою дальнейшее расширение политических прав.

Однако же этим не предотвратить другого указанного нами зла, а бояться

его также есть разумное основание. Постоянные напоминания о связи между

деятельностью государства и окупающими ее налогами помешали бы росту тех

государственных учреждений (agencies), которые берутся снабжать граждан

положительными удобствами и удовольствиями, но не ограничили бы

отрицательных и не связанных с затратами вторжений закона в жизнь -

стеснения индивидуальной свободы граждан, пагубного вмешательства в

отношения между трудом и капиталом. Против этой опасности единственное

средство - распространение более здравых понятий между рабочими и, как

результат этих более здравых понятий, - нравственный прогресс рабочих

классов. "Иными словами, надо воспитать народ", - скажет читатель. Да,

воспитать его необходимо, но это не то воспитание, в пользу которого ратует

большинство. Обыкновенное школьное обучение вовсе не подготовляет к

правильному пользованию политическими правами. Лучшее доказательство - тот

факт, что ремесленники, ошибочные воззрения которых всего больше грозят

опасностью, являются в то же время наиболее образованным классом рабочего

населения. Распространение образования в том виде, в каком оно теперь дается

народу, не только не обещает быть предохранительным средством, но, наоборот,

грозит увеличить опасность. Поднимая рабочие классы вообще на уровень

культурности ремесленников, мы рискуем не уменьшить, а скорее увеличить их

способность причинять политический вред. Ходячая вера в то, что умение

читать, писать и считать делает человека гражданином, кажется нам совершенно

неосновательной, как и вообще ожидание множества различных благ от

первоначального обучения. Между умением сделать грамматический разбор фразы

и правильным пониманием причин, обусловливающих высоту вознаграждения, нет

никакой связи. Таблица умножения не поможет рассмотреть несостоятельность

доктрины, гласящей, что уничтожение собственности полезно для торговли. От

долгой практики можно сделаться отличным каллиграфом, ничуть не научившись

понимать тот парадокс, что с введением машин увеличивается число рабочих,

употребляемых в той или другой отрасли производства. Точно так же не

доказано, что обрывки геометрии, астрономии и географии помогают делать

правильную оценку свойствам и побуждениям парламентских кандидатов. В

сущности, стоит только сопоставить данные и ожидаемые от них следствия,

чтобы убедиться, как несостоятельна вера в связь между ними. Когда мы хотим

сделать из девочки музыкантшу, мы сажаем ее за фортепьяно; мы не даем ей в

руки рисовальных приборов и не ждем, что музыкальная техника придет вместе с

умением владеть карандашом и кистью. Заставить мальчика корпеть над книгами

законов - крайне нерациональный способ готовить его в инженеры. И в этих и в

других случаях мы ждем хороших результатов только при условии, что у

человека была хорошая подготовка к известной функции, в смысле изучения и

управления во всем, что касается этой функции. Как же можно ожидать, что

человек будет хорошим гражданином, если полученная им подготовка не имеет

ничего общего с обязанностями гражданина? Нам могут ответить, что, научив

рабочего читать, мы дали ему доступ к источникам знания, из которых он может

почерпнуть умение пользоваться своими избирательными правами; что изучение

других предметов изощряет его способности и делает его лучшим судьей в

политических вопросах. Это верно, и сама тенденция, несомненно, хороша. Но

что, если книги, которые он читает, только подтверждают усвоенные им

ошибочные понятия? Что, если существует целая литература, взывающая к его

предрассудкам, снабжающая его лживыми доводами в пользу предварительных

идей, за которые тот, само собой, спешит схватиться? Что, если он отвергает

в науке все, клонящееся к тому, чтобы лишить его заветных иллюзий? Не должны

ли мы признать, что образование, только помогающее рабочему укрепляться в

своих заблуждениях, делает его скорее непригодным, чем пригодным, быть

гражданином? Разве тред-юнионы не лучшее доказательство этому?

Как мало так называемое образование подготовляет к пользованию

политической властью, об этом можно судить по некомпетентности лиц,

получивших высшее образование, какое только можно у нас получить. Оглянитесь

назад, на ошибки вашего законодательства; припомните, что люди, совершавшие

их, по большей части кончили университет с ученой степенью, и вы должны

будете сознаться, что близкое знакомство со всеми отраслями знания, которые

наше цивилизованное общество считает ценными, может идти рука об руку с

глубочайшим невежеством в области социологии. Возьмите юного члена

парламента, только что вышедшего из Оксфорда или Кембриджа, спросите его,

что, по его мнению, должен делать закон и почему он должен это делать? Или

чего он не должен делать, и на каком основании? И сразу обнаружится, что ни

знакомство его с Аристотелем, ни чтение Фукидида не подготовили его к ответу

на тот первый вопрос, решение которого обязательно для законодателя.

Довольно одного примера, чтоб показать, насколько образование, обыкновенно

получаемое у нас, отличается от того, которое необходимо для законодателей,

а следовательно, и для тех, кто избирает их: мы говорим об агитации в пользу

свободы торговли. Короли, пэры, члены парламента, по большей части

получившие образование в университетах, подрезали крылья торговле, стесняли

ее покровительствами, запрещениями и премиями. Целый век держались у нас

законодательные постановления, вред которых ясен для каждого, даже не

особенно умного, человека. А между тем за эти столетия из всех

высокообразованных законодателей нашей нации не нашлось ни одного, который

бы понял их пагубность. Свет был пролит на дело не ученым, посвятившим себя

общепринятой науке, но человеком, вышедшим из коллегии без диплома и

посвятившим себя изысканиям, которыми не занимались в учебных заведениях.

Адам Смит сам, по собственной инициативе, рассмотрел хозяйственные явления в

жизни общества, производительные и распределительные деятельности, проследил

их сложную взаимную зависимость и, таким образом, вывел общие руководящие

принципы для политики. И после него люди, которые лучше всех поняли и

оценили возвещенные им истины и настойчивой популяризацией их заставили в

них уверовать общество, - эти люди также не имели ученых степеней и

дипломов. И наоборот, люди, прошедшие обязательный curriculum, оказывались

обыкновенно упорнейшими и жесточайшими противниками перемен, предписываемых

политической экономией. В такой крайне важной области поборниками

правильного законодательства были люди, которым недоставало так называемого

"хорошего образования", а противниками его, и притом в огромном большинстве,

люди, получившие его!

Истина, за которую мы стоим и которой так странно пренебрегают другие,

в сущности, почти труизм. Разве не подразумевает вся наша теория воспитания,

что для политической власти необходима специальная подготовка, необходимо

политическое образование? Для того чтобы образование могло руководить

гражданином в его общественной деятельности, оно обязательно должно

знакомить его с результатами этой деятельности.

Итак, второе и надежное предохранительное средство есть распространение

не специально технических и разношерстных знаний, которое так ярко

пропагандируется у нас, но распространение политических знаний или, говоря

точнее, знания социологии. Главное - установить правильную теорию правления,

правильное понимание назначения законодательства и его границ. Этого вопроса

наши политики обыкновенно совсем не затрагивают в своих прениях, а между тем

этот вопрос важнее какого бы то ни было другого. Изыскания, над которыми

политики теперь смеются, называя их умозрительными и непрактичными,

когда-нибудь будут признаны несравненно более практичными, чем исследования,

ради которых они по целым дням корпят над Синими книгами и о которых

препираются по ночам. Разглагольствования, каждое утро наполняющие столбцы

Таймса, - вздор и пустяки в сравнении с основным вопросом: в чем,

собственно, сфера действия правительства? Прежде чем обсуждать, каким

образом закон должен урегулировать то или другое, не умнее ли будет задать

себе сначала вопрос: подлежит ли это вмешательству закона? - и, прежде чем

ответить на этот вопрос, поставить несколько более общих вопросов: что

должен делать закон и чего он не должен затрагивать? Если законодательство

вообще имеет границы, точное определение этих границ несомненно должно иметь

гораздо более серьезные последствия, чем тот или другой парламентский акт,

и, следовательно, само по себе несравненно более важно. Раз имеется в виду

опасность злоупотребления политической властью, в высшей степени важно

объяснить народу, для каких целей исключительно следует пользоваться этой

властью.

Если бы высшие классы понимали свое положение, они, надо полагать,

сообразили бы, что распространение в обществе здравых понятий по этому

вопросу ближе чем что бы то ни было, затрагивает их благополучие и благо

нации вообще. Влияние народа неизбежно будет возрастать. Если власть

перейдет в руки масс раньше, чем она усвоит себе более правильные взгляды на

общественный строй и законодательство, результатом этого будет весьма

прискорбное вмешательство закона в отношения труда и капитала и столь же

пагубное расширение государственной регламентации. А отсюда произойдет

огромный ущерб: во-первых, нанимателям, во-вторых, наемникам и, наконец,

всей нации. Если можно вообще предупредить это зло, его можно предупредить

только одним путем: прочно укоренив в обществе убеждение, что функции

государства имеют определенные границы и что границ этих ни в каком случае

не следует переступать. Научившись распознавать эти границы высшие классы

должны употребить все средства, чтобы сделать их ясными и для народа.

В нашей статье "Представительное правление и к чему оно пригодно" мы

поставили себе задачей показать, что, если представительное правительство,

по самой природе своей, более всякого другого пригодно к отправлению

правосудия и обеспечению справедливости в отношениях граждан между собою, -

оно, в силу той же природы своей, менее всякого другого пригодно к

выполнению различных добавочных функций, которые обыкновенно берет на себя

правительство. На вопрос: "К чему пригодно представительное правление?" - мы

ответили: "Оно пригодно, чрезвычайно пригодно, более всех других пригодно

именно к тому, что является настоящей задачей всякого правительства; и

непригодно, совершено непригодно, особенно непригодно для делания того, чего

правительство вообще не должно делать".

К этой истине можно присоединить еще одну. По мере того как власть

становится представительной и более приспособленной к охранению прав

граждан, она становится не только непригодной для других целей, но

прямо-таки опасной. Приспособляясь к своей главной и самой существенной

функции, правительство утрачивает способность выполнять другие функции не

только потому, что сложность его состава служит помехой его административной

деятельности, но и потому еще, что при выполнении других функций оно

поддается пагубному влиянию классовых интересов. Пока оно ограничивается

предупреждением всяких насилий и нападений одного индивидуума на другого и

защитой нации в целом от внешних врагов, чем шире его базис, тем лучше; ибо

все люди одинаково заинтересованы в обеспечении жизни, собственности и

свободы пользоваться своими способностями. Но как только оно берется

доставлять гражданам положительные выгоды или вмешивается в специальные

отношения между классами, тотчас же, по необходимости, возникает повод к

несправедливости. Ибо в таких случаях непосредственные интересы классов не

могут быть одинаковы. А потому мы повторяем, что, по мере расширения

представительства, сфера правительственных начинаний должна быть

ограничиваема.

Postscriptum. После того как были написаны эти страницы, лорд Джон

Руссель внес билль о реформе (Reform-Bill). Здесь не мешает сказать об этом

билле несколько слов, в применении к общим принципам, за которые мы ратуем.

Понижение избирательного ценза для сельских жителей встретит одобрение

большинства, за исключением тех, чье незаконное влияние благодаря этому,

уменьшится. Присоединение к избирателям земледельческих округов класса,

менее непосредственно зависящего от крупных землевладельцев, не может не

иметь благодетельных последствий. Даже если бы вначале это и не оказало

заметного влияния на выбор представителей, оно все же будет хорошим стимулом

к политическому воспитанию и вытекающим отсюда выгодам в будущем. О

перераспределении мест мало что можно сказать, кроме того разве, что, хоть

от этого еще далеко до правильного хода вещей, в настоящее время, пожалуй, и

нельзя сделать ничего большего.

Правильно ли установлены границы избирательного ценза для городов - это

вопрос очень спорный. Всякий, кто рассмотрит обе стороны его и взвесит

факты, говорящие за и против, вероятно, почувствует некоторое колебание.

Будучи убеждены, что везде и во всем следует руководиться идеей абстрактной

справедливости, хотя бы и с большими ограничениями, мы были бы очень рады по

возможности приблизиться к ней; ибо очевидно, что только с отменой

несправедливых исключений в области политических прав исчезнут и вытекающие

отсюда политические несправедливости. Тем не менее мы убеждены, что формы,

необходимые для свободы сами по себе, не создадут реальной свободы при

отсутствии соответственного национального характера точно так же, как самый

совершенный механизм не станет работать при отсутствии движущей силы.

По-видимому, есть основание думать, что в каждый данный период времени

существует известная определенная норма свободы, к которой способен народ, и

всякое расширение ее с одной стороны неминуемо влечет за собой ограничение

ее с другой. Французская республика обнаруживает, пожалуй, не больше

уважения к правам личности, чем вытесненный ею деспотизм, а французы

избиратели пользуются своей свободой только для того, чтобы снова впасть в

рабство. В Америке путы, налагаемые государством, заменены оковами

общественного мнения, и граждане там во многих отношениях более стеснены,

чем у нас. Если нужно доказательство тому, что равенство прав на

представительство еще недостаточная гарантия свободы, мы имеем его в тех же

тред-юнионах; организация их чисто демократическая, и между тем строгость и

беззастенчивость их в отношении членов недалеко ушли от неаполитанской

тирании. Если истинная цель состоит в том, чтобы добиться настолько большой

свободы, какая только доступна для индивида, если средство, ведущее к этой

цели, как обыкновенно думают, заключается в том, чтобы открыть массе доступ

к политической власти, то, рассматривая дальнейшие степени понижения ценза,

надо прежде всего поставить перед собою вопрос: повысится ли от этого

средний уровень свободы граждан? Будет ли иметь каждый в отдельности

большую, чем прежде, свободу по-своему добиваться намеченных себе в жизни

целей? В данном случае вопрос надо ставить так: не будет ли добро, которое

могут принести обладатели ценза в 7,6 или 5 фунтов, содействуя устранению

существующих несправедливостей, отчасти или всецело парализовано злом,

которое они же могут причинить, вводя несправедливости иного рода?

Desideratum есть такое умножение числа избирателей, какое возможно

допустить, не давая возможности народу приводить в исполнение свои

обманчивые схемы чрезмерной государственной регламентации. Главное -

определить, будет ли предлагаемое нам увеличение числа избирателей больше

или меньше, чем нужно. Рассмотрим вкратце факты.

Цифры, приводимые лордом Русселем, показывают, что новый разряд

избирателей будет состоять главным образом из ремесленников, а большинство

ремесленников, как мы уже видели, соединены в одно целое общим желанием

урегулировать отношения труда и капитала. Лорд Руссель ошибается: как класс,

они далеко не "вполне пригодны к свободному и независимому пользованию

политическими правами (franchise)". Наоборот, они более, чем всякий другой

класс, стеснены в своих действиях. Они - рабы авторитетов, ими же и

поставленных. Зависимость фермеров от помещиков и рабочих от хозяев далеко

не так велика; ибо каждый из них может перенести свой труд или капитал в

другое место. Кара же за неповиновение правилам рабочих союзов настигает

виновного, где бы он ни был. А следовательно, надо ожидать, что масса

новоиспеченных городских избирателей (borough electors) будет действовать

единодушно, по предписаниям центрального правления соединенных рабочих

союзов. Мы только что получили известие, подтверждающее наши догадки. Только

что опубликован адрес, поднесенный всем английским рабочим конференцией

строительных ремесел (Conference of the Building Trades): рабочих благодарят

за поддержку; советуют держаться той же организации; предсказывают в будущем

успешное достижение целей и намекают, что пора возобновить агитацию в пользу

девятичасового рабочего дня. Итак, мы должны быть готовы к тому, что

индустриальные вопросы скоро сделаются очередными и руководящими, ибо для

ремесленников они представляют более жгучий интерес, чем всякие другие. И

можно с уверенностью сказать, что ими будет определяться большинство

избраний.

Сколько же именно? Местах в тридцати новый разряд избирателей составит

численное большинство; действуя единодушно, они непременно возьмут верх над

уже имеющимися ныне избирателями, даже предполагая, что партии, враждующие

теперь между собою, соединятся. В полдюжине других мест новоиспеченные

избиратели составят возможное большинство, т. е. возьмут верх, если только

местные либералы и консерваторы не сплотятся и не будут действовать вполне

единодушно, что маловероятно. В городах приблизительно пятидесяти число

избирателей возрастет в полтора раза и больше; иначе говоря, новая партия

будет иметь возможность выбирать между двумя уже имеющимися партиями и,

конечно, поддержит ту, которая обещает оказывать наиболее содействия планам

ремесленников. Нам возразят, что для этого надо предположить, что весь новый

разряд избирателей состоит из ремесленников, чего нет на самом деле. Это

правда. Но с другой стороны, надо взять в расчет, что среди домохозяев с

цензом в 10 ф. есть много ремесленников, а вольные граждане (freemen) почти

сплошь те же ремесленники; а следовательно, общее число ремесленников в

каждой отдельной группе избирателей будет не меньше, чем мы предполагаем.

Если же принцип тред-юнионистской организации будет целиком применен к делу

выборов, что, по нашему мнению, непременно и будет, под давлением его

окажутся 80-90 городов, которые могут посадить в парламент от 100-150

представителей, предполагая, что найдется такое количество подходящих

кандидатов.

Но ведь представители сельских общин не подлежат и не будут подлежать

влиянию рабочих союзов; следовательно, надо ожидать антагонизма между ними и

избирателями-ремесленниками; такой же антагонизм могут обнаружить и

небольшие местечки. Возможно, однако же, что землевладельцы, раздраженные

возрастающей властью богатого купечества, с каждым годом нагоняющего их,

предпочтут примкнуть не к нанимателям, но к наемникам, а за ними и все, кто

подвластен им. Так в былые времена дворяне, соединившись с народом,

восставали против королей или короли вместе с народной массой шли против

дворян. Но оставим в стороне эти отдельные возможности. В данный момент есть

полное основание думать, что сельские избиратели по вопросам промышленности

станут в оппозицию с городскими. Значит, вопрос надо ставить так нельзя ли

обеспечить выгоды, проистекающие от дарования права голоса большему

количеству граждан, - а выгоды эти, несомненно, будут велики, - поставив в

то же время преграду сопутствующим им пагубным тенденциям? Возможно, что эти

новые избиратели-ремесленники будут иметь большую силу делать добро, тогда

как власть их приносить вред будет в значительной степени парализована. Но

это следовало бы еще хорошенько обсудить.

Один только вопрос не возбуждает в нас никаких колебаний, а именно

вопрос об уплате налогов как необходимом условии (ratepaying qualification).

Из ответа лорда Русселя м-ру Брайту и позднее, из ответа его же м-ру Стилю,

мы видим, что этот пункт предполагается оставить без изменений, т. е. что

избиратели с цензом в 6 ф. будут сравнены с избирателями 10-фунтового ценза.

В 1851 г. Compound-Householders-Act'ом, о котором мы уже упоминали,

постановлено было, что нанимателей домов в 10 ф., за которых налоги

уплачивают их хозяева, если они уплатили однажды налог подлежащим властям,

на будущее время должно рассматривать как плательщиков налогов, и,

соответственно этому, они должны получить право голоса. Иными словами,

условие платы налогов является номинальным: на практике так оно и выходит;

доказательством служит тот факт, что в Манчестере по выходе этого акта сразу

прибавилось 4000 избирателей.

Удерживать это постановление и продолжать действовать в том же духе мы

считаем безусловно вредным. Мы уже доказали, что по мере усиления власти

народа необходимо приближаться к системе прямого обложения, и,

следовательно, отмена уплаты налогов, как необходимого условия для получения

права голоса, есть шаг назад, в смысле уменьшения личного опыта избирателя

касательно расходов на общественное управление. Но это вовсе не единственное

основание для неодобрения. Поставленная условием уплата налогов есть

надежное испытание, - испытание, отделяющее в среде рабочих классов более

достойных от менее достойных. Мало того, таким путем подбираются люди

наиболее пригодные к пользованию правом голоса, обладающие специальными

умственными и нравственными качествами, необходимыми для разумного

политического поведения. Какие умственные свойства предполагает подобное

поведение? Прежде всего, умение мысленно представлять отдаленные

последствия. Демагоги легко вводят в заблуждение именно тех людей, которые

видят перед собой лишь ближайшие результаты и не принимают в расчет

отдаленных, хотя бы им и указывали на них; результаты эти представляются им

смутными, туманными, теоретическими и не отвращают их от желания вцепиться

зубами в обещанную кость. Наоборот, мудрый гражданин представляет себе

грядущие беды так же ясно, как если бы они стояли у него перед глазами, и

страх перевешивает в нем соблазн данного момента. Соответственно этим двум

характеристикам, обязательное условие уплаты налогов делит арендаторов на

два разряда: одни предоставляют платить за себя хозяевам и лишаются права

голоса; другие сами уплачивают налоги, чтобы получить это право; одни не

способны противиться искушениям, не способны откладывать и предпочитают

лишиться права голоса, чем подвергать себя неудобству периодической уплаты

налогов; другие противятся соблазну и делают сбережения, между прочим, с

целью уплатить налоги и сделаться избирателями. Исследуем эти характерные

черты, дойдем до источников их, и мы убедимся, что в большинстве случаев

человек, непредусмотрительный в денежном отношении, будет непредусмотрителен

и в области политики, и, наоборот, между людьми расчетливыми в житейском

смысле найдется много недурных политиков. А потому было бы безумием отменить

постановление, благодаря которому население само собой распадается на два

разряда - людей, добивающихся гражданских прав, и людей, добровольно их

теряющих.