Федотова В.Г., Власова В.Б. и др.
Социальные знания и социальные изменения. 2001
Федотова В.Г., Власова В.Б. и др. Социальные знания и социальные изменения. - М., 2001. - 000 c.
УДК 300.38
ББК 15.56
С 69
Ответственный редактор
доктор филос. наук В.Г.Федотова
Рецензенты
доктор филос наук К.А.Зуев
доктор филос. наук А.А.Кара-Мурза
доктор филос. наук В.Н.Порус
Монография посвящена анализу роли социальных наук в социальных преобразованиях, а также выяснению влияния социального контекста на развитие науки. В ней рассмотрен макросо-циологический контекст, порождающий классическую и неклассическую фазы в социальном по-знании, основные исследовательские программы социально-гуманитарных наук, роль специаль-ных социальных наук в менеджменте социальных трансформаций. Центральной проблемой книги является рассмотрение России как части контекста смены парадигм социального знания и про-блема роли социальных наук в российских преобразованиях.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие 3
ГЛАВА I 3
МЕТАТЕОРИЯ - МАКРОСОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ 3
1. Классическое и неклассическое в социальном познании 5
2. Традиционное, современное и постсовременное общества 19
3. Как возможна социальная наука в России и других незападных странах (на примере социологии)? 42
3.1. Исторические этапы развития социологии 43
3.2. Несоизмеримость социологических подходов к обществам разных стадий развития и разных культур 48
3.3. Попытки преодоления несоизмеримости социологических теорий и достижения глобальной универсальности социологии 53
Глава II 3
Основные исследовательские программы социально-гуманитарных наук 3
1. Натурализм и культур-центризм 6
2. Понимание как инструмент культур-центристской иссследовательской программы обществознания. Тенденция превращения культур-центристской программы в общенаучную 13
3. Объяснение и понимание - проблема бытия и познания 20
4. Социальные и гуманитарные науки и их функции в обществе 29
ГЛАВА III 3
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ПРОГРАММЫ ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ И ЧАСТНЫЕ НАУКИ 3
1. Особенности взаимодействия натуралистической и культур-центристской исследовательских программ в экономическом знании 4
1.1. Натуралистическая и культур-центристская исследовательские программы в экономике 5
1.2. Конкуренция натуралистической и культур-центристской исследовательских программ в экономической науке 18
1.3. Попытка синтеза натурализма и культур-центризма 21
2. Изменения в исследовательских программах психологии конца ХIХ-ХХ веков 26
2.1. Натуралистический подход в психологии 29
2.2. Эволюция натуралистической программы 33
2.3. Культур-центристская (гуманистическая) программа в психологии 37
2.4. Логотерапия 42
2.5. Психотехники 45
3. Проблема ценностей и изменение подходов в исторической науке 48
3.1.К истории вопроса 49
3.2.Натуралистический подход в историографии 53
3.3. Культур-центристская исследовательская программа исторической науки 59
3.4. Переосмысление культур-центристского подхода с учетом нового культурного контекста 64
3.5. Презентизм 69
3.6. Дисциплинарные изменения 75
4. Культур-центризм в социологии 78
5. Поиск новых парадигм в социологии (за пределами натурализма и культур-центризма) 90
5.1. Отношение к классической парадигме социологии сегодня 90
5.2. Глобализация как фактор формирования новой парадигмы социологии 91
5.3.Мир-системная парадигма И.Валлерстайна 106
ГЛАВА IV 3
РОССИЯ КАК ЧАСТЬ КОНТЕКСТА СМЕНЫ ПАРАДИГМ СОЦИАЛЬНОГО ЗНАНИЯ 3
1. Россия как часть социального контекста смены социальных теорий второй половины XX века 4
2. Проблема российской идентичности: выбор пути или ракурсы интерпретации? 11
3. О роли традиции в процессах модернизации современного российского общества сегодня 16
ГЛАВА V 3
СОЦИАЛЬНОЕ ЗНАНИЕ И РОССИЙСКИЕ РЕФОРМЫ 90-Х ГОДОВ 3
1. Дилемма коммунитаристской и либеральной 4
парадигм в развитии отечественного и западного правосознания и науки о праве 4
2. Права человека с позиций коммунитаризма и либерализма 20
2.1. Идентичность или заданность контекстом? 21
2.2. Больше/меньше государства: два поколения прав человека 23
2.3.Третье поколение прав человека 26
2.4. Право или благо? 30
2.5. Конкретизация и детализация прав в условиях социальной трансформации Запада сегодня 32
3. О причинах неудач реформ 1991-98 гг. в России 35
3.1. Социальная база режима 39
3.2. Свобода и порядок 44
3.3. "Челноки" и эксперты 48
3.4. Западные эксперты 54
4. Хорошее общество ("Good society") 59
4.1. Проблема прав человека и различия современного и постсовременного дискурса в юридических и политических науках 60
4.2. От модели идеального общества к модели "хорошего общества" 70
Заключение 3
Предисловие
Данный труд является результатом многолетних усилий научного коллекти-ва, изучающего развитие социально-гуманитарных наук в контексте социальных трансформаций. Здесь ставятся в соответствие основные этапы научности (клас-сический, неклассический и постнеклассический) и макросоциологический кон-текст (переход от традиционного общества к современному и сегодняшняя тен-денция движения к постсовременному - постиндустриальному, информационно-му - обществу. В книге проанализированы основные исследовательские программы социально-гуманитарных наук (натурализм и культур-центризм), выяв-лена их "работа" в специальных дисциплинах - социологии, экономике, полито-логии, истории и рассмотрены способы их взаимодействия.
Главы I, II написаны руководителем коллектива проф. В.Г.Федотовой.
Глава III: 1 - А.А.Мяделец, исключая с. 113-116, написанные В.Г.Федотовой; 2 - Н.Н.Лебедева; 3 - Н.С.Петренко; 4. - А.А.Мяделец; 5 - Н.Н.Федотова.
Глава IV: 1, 2 - В.Г.Федотова; 3 -В.Б.Власова.
Глава V: 1 - В.Б.Власова; 2 - Н.С.Петренко; 3, 4 - В.Г.Федотова/
ГЛАВА I
МЕТАТЕОРИЯ - МАКРОСОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Наука не остается неизменным явлением и имеет историче-скую природу, как и все прочие социальные явления. Важной за-дачей поэтому является выявление типологии научного знания.
В данной главе нам хотелось бы рассмотреть смену типов научного знания в контексте социальных изменений.
Наиболее разработанной типологией является выделение классической, неклассической и постнеклассической стадий в развитии науки, задающих соответствующий тип научного знания. Эти понятия давно используются в теории науки. Но в один ряд они были поставлены В.С.Степиным применительно к естество-знанию. Согласно его концепции, разные типы научности следо-вали за революционными изменениями в науке. Научная рево-люция XVII в. привела к становлению классического естествозна-ния. Она представляла систему организованных норм и идеалов исследования, в которых были указаны общие установки класси-ческой науки и осуществлена их конкретизация с учетом доми-нанты механики. "Через все классическое естествознание, начи-ная с XVII в., проходит идея, согласно которой объективность и предметность научного знания достигается только тогда, когда из описания и объяснения исключается все, что относится к субъек-ту и процедурам его познавательной деятельности" .
Вторая научная революция произошла в конце XVIII - нача-ле XIX в. Как показал В.С.Степин, она разрушила универсаль-ность механической картины мира. Общие установки классиче-ской науки сохранились, но философские основания науки изме-няются. Классическая наука претерпевает эволюцию, но не меняет своих рамок.
Третья научная революция (конец XIX - середина XX в.) сформировала неклассическую науку. Этому способствовали от-крытия в физике. Как показывает В.С.Степин, неклассическая наука характеризуется "отказом от прямолинейного онтологизма и пониманием относительной истинности теорий и картины при-роды, выработанной на том или иной этапе развития естество-знания. В противовес идеалу единственно истинной теории, "фо-тографирующей" исследуемые объекты, допускается истинность нескольких отличающихся друг от друга конкретных теоретиче-ских описаний одной и той же реальности, поскольку в каждом из них может содержаться момент объективно-истинного знания. Осмысливаются корреляции между онтологическими постулата-ми науки и характеристиками метода, посредством которого ос-ваивается объект. В связи с этим принимаются такие типы объ-яснения и описания, которые в явном виде содержат ссылки на средства и операции познавательной деятельности" .
На современном этапе происходит новый качественный ска-чок в естествознании. Естествознание начинает учитывать нели-нейность, историзм систем, их человекоразмерность. В.С.Степин ясно формулирует отличия классического, неклассического и по-стнеклассического типов рациональности, задавая науке соответ-ствующую типологию: "Классический тип рациональности центри-рует внимание только на объекте и выносит за скобки все, что относится к субъекту и средствам деятельности. Для неклассиче-ской рациональности характерна идея относительности объекта к средствам и операциям деятельности; экспликация этих средств и операций выступает условием получения истинного знания об объекте. Наконец, постнеклассическая рациональность учитыва-ет соотнесенность знаний об объекте не только со средствами, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности" . Данная методология глубоко эвристична. Она позволяет соотнести раз-витие науки не только с внутринаучной логикой, но и с социаль-ными факторами. В работах Л.М.Косаревой, В.С.Степина, авто-ров этой книги прослежена связь научных революций с социаль-ным контекстом. И если это справедливо для естествознания, можно предположить, что подобная методология еще более про-дуктивна для социальных наук.
Рассмотрим, как же обстоит дело в социальном познании.
1. Классическое и неклассическое в социаль-ном
познании
Обращение к науке об обществе, ее рекомендациям в усло-виях "реального социализма" было одной из принятых идеологем. Причины ее устойчивого воспроизведения видятся преимущест-венно в социальном и политическом устройстве. До сих пор не поставлен вопрос, содержала ли предпосылки для этого сама социальная наука. Высказывается мнение, что квазинаука, под-делка под науку способствовала идеологическим спекуляциям. Однако здесь хотелось бы обсудить не социальные препятствия к нормальному функционированию науки, а тесноту методологиче-ских рамок ее развития. Причем речь пойдет не столько о критике узости марксистских подходов, сколько об ограниченности клас-сических научных представлений XIX века. Большая часть этих представлений была унаследована нами через марксизм, но мно-гие даже самые яростные его критики в нашей стране до сих пор остаются приверженцами методологии XIX века.
Можно выделить некоторые типичные классические пред-ставления о методах изучения человека, получившие развитие в марксизме. "Набор" методологических подходов, посредством которых исследовался человек, может быть представлен сле-дующим образом: принцип тотальности; восхождение от абст-рактного к конкретному; сведение индивидуального к социально-му; тотальность человеческой индивидуальности; концепция все-сторонне развитой гармонической личности.
Принцип тотальности предполагает, что части целого оказы-ваются идентичными только благодаря идентичности целого и его господству над частями .
Метод восхождения от абстрактного к конкретному и сведе-ние индивидуального к социальному - следствия этого принци-па. Эмпирически конкретное воспринимается Гегелем и Марксом как абстрактное, ибо оно не идентично с целостностью личности, с ее сущностными определениями. Гегель говорит, что считать убийцу только убийцей и уничтожать в нем все остальное - зна-чит мыслить абстрактно . Однако даже целостность восприятия человека не является выходом из абстракций, так как сущность человека (по Марксу) не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. Отдельный индивид оказывается абстракцией по от-ношению к социальному целому, к совокупности общественных отношений. Отсюда, по Ленину, индивидуальное постигается пу-тем сведения его к социальному. Разумеется, речь идет о мето-дологическом приеме познания человека, а не об онтологическом состоянии, когда индивид - ничто перед социальным целым. Однако практика быстро усвоила уроки методологии, превратив их в собственные приемы.
Специалисты, работающие в этой парадигме изучения чело-века, сознавали ее стесняющие рамки. Были попытки расширить или дополнить методологию изучения человека. Так, В.Кемеров (Екатеринбург) предлагал принцип выведения индивидуального из социального. И.Резвицкий и В.Веряскина обращались к анали-зу индивидуальности в многомерном социальном пространстве. Многие энтузиасты приходили в общественные науки в надежде сломать теоретические ограждения и сказать об индивидуально-сти нечто, что раскрывало бы ее в плоти и крови, в конкретности ее обычного житейского понимания. Некоторым удавалось найти более точную типологию, чем принятая классификация по типам социального устройства: феодальный, буржуазный и советский человек. Так, С.Зеленков говорит об индивидуалисте, коллекти-висте, аутсайдере и пр. Однако художественная литература да-вала такое многообразие человеческих типов, что бедность науч-ных аттестаций личности буквально резала глаз и слух.
Ориентация на всесторонне развитого, гармонического чело-века имела еще более далекие корни и прагматически воспроиз-водила возрожденческий идеал, который утрачивал статус идеа-ла и становился "заданием". В силу этого человек воспринимался как тотальность. Общество не могло понять того, что один и тот же человек мог героически идти на танк с гранатой в руке и одно-временно писал доносы. Многие традиционные методологиче-ские приемы изучения человека теперь решительно отвергаются вместе с сопутствующей им системой ценностей и этическими представлениями. Однако эта критика нередко связана не с кон-структивным пересмотром позиций, а с их "переворачиванием": нет тотальности - есть самодовлеющие части; вместо восхож-дения от абстрактного к конкретному - восхождение от конкрет-ного к абстрактному; не существует никакой целостности челове-ческой индивидуальности; личность не должна быть целостной и гармонической, а должна быть такой, какая она есть (в лучшем случае, совершенной в своей профессиональной роли).
Легко видеть, что подобные перемены свидетельствуют о со-хранении прежних методологических установок сознания - о его склонности воспринимать явления жизни тотально (прежде - тотально "за", теперь - тотально "против"). Вместе с тем, это означает отказ от возрожденческих и просвещенческих подходов в обществе, не прошедшем ни через Ренессанс, ни через Про-свещение, т.е. отказ от некоторых важных для его развития спо-собов освоения мира, без которых могут возобладать тенденции распада и варварства.
Поэтому необходим более серьезный разбор изменений в методологии и теории познания. Основная линия здесь - показ исторических этапов развития науки: от рецептурного знания, обслуживающего назревшие задачи практики, к классической науке, от классической науки к неклассической, от неклассиче-ской к современной (постнеклассической) . Подобно тому как разные общества, находясь в одном и том же сегодняшнем вре-мени, живут реально в различных временах, различные науки развиваются неодновременно. В наше время можно найти такие отрасли науки, где еще не достигнута классическая стадия (на-пример, "практическая" амбулаторная медицина существует как рецептурное знание, особенностью которого является эмпириче-ская реакция на каждый конкретный случай, т.е. подготовка реко-мендации о том, что нужно сделать, чтобы разрешить возникаю-щую конкретную проблему).
Не все науки прошли классическую стадию, связанную с по-лучением фундаментального знания, несущего во всеобщей форме представления о сущностных свойствах и закономерно-стях природы, общества и человека. Неклассическое знание, ярко проявляясь в квантовой физике или гуманитарных науках, сосед-ствует с классическими представлениями в других. Тенденция к появлению новых постнеклассических парадигм обнаруживается в различных науках совершенно в неодинаковой мере. Так, в со-циологии влияние этих парадигм обнаруживается на примере этнометодологии или другого применения "гибких", "мягких" мето-дов , в литературоведении - в постмодернистских подходах.
***
Рассматривая парадигмальные сдвиги в сторону постнеклас-сической науки на методологическом уровне, необходимо учиты-вать, что такие же сдвиги происходят и на уровне эпистемологи-ческом. Без уяснения существа этих последних нельзя понять и первые. Действительно, вряд ли можно разобраться в эволюции методов познания, не раскрывая тех изменений, которые проис-ходят в трактовке самого понятия истины.
С точки зрения классической концепции истины, последняя есть соответствие наших знаний о мире самому миру, слепок с объекта познания в знании . Классическая концепция истины предполагает, что все социокультурные препятствия на пути по-стижения истины, в том числе и "идолы" Ф.Бэкона, преодолимы - вплоть до образования "прозрачной среды" между субъектом и объектом, т.е. что можно получить знание, соответствующее объ-екту. Единственным допущением трудности познания является указание на то, что природа объекта постигается не сразу, поэто-му получение полной истины требует прохождения ряда познава-тельных звеньев (проблема относительности полноты знания зафиксирована в хрестоматийных понятиях относительной и аб-солютной истины).
В рамках классического понимания истина - одна, а заблуж-дений много. Эта единственная истина непременно победит за-блуждения. Монополия на истину - в значительной мере продукт убеждения в ее единственности и следующих за этим притязаний на владение ею. Более того, разделяя классическую концепцию истины, невозможно следовать ныне остро звучащему соци-альному требованию о запрете монополии на истину. Попытка только социальными средствами отказаться от монополии на истину предполагает уж и вовсе недостижимые условия: такую личную скромность ученых и руководителей науки, которая все-гда поставит их перед вопросом: а действительно ли именно я (мы) владею (ем) истиной? Подобной рефлексией и самокрити-кой, конечно, окрашен научный поиск, но они не могут стать до-минантой, всегда заставляющей сомневаться в результате и об-резающей притязания на истинный результат.
По существу своей деятельности ученый не может быть столь скромным и столь сомневающимся, ибо ему предстоит вы-дать свой индивидуальный результат за общезначимый, перевес-ти свое личное видение проблемы в абстрактно-всеобщую фор-му. Для этого и психологически необходимы определенные амби-ции, уверенность и убежденность в том, что прошедший необходимую методологическую проверку результат истинен. Требование добровольного отказа от монополии на истину в рам-ках классической концепции равносильно требованиям к политику никогда не быть уверенным в правильности своей политики. По-литик, как и ученый, может и должен быть рефлексивным по от-ношению к своей деятельности, видеть ее ошибки, но в конечном итоге он все же должен быть убежден в своей правоте, чтобы отважиться не только на политическую деятельность вообще, но и на какое-то конкретное политическое действие в частности.
Классическая "матрица" европейской культуры покоилась на таких принципах, как гуманизм, рационализм, историзм и объек-тивность познания (единственность истины). Оптимизм этой кон-цепции не выдержал испытания временем. Неклассический (мо-дернистский) проект, отдельные черты которого уже вызревали в эпоху классики (поэтому хронологические границы расплывчаты), уже покоился не на гуманизме, а, скорее, на личной ответст-венности и трудовой этике, уже не апеллировал к рационализ-му, а придал ему более плоскую форму - позитивистской веры в науку и в достижимость целей (целе-рациональность) взамен прежней универсальной веры в разум. Историзм, утверждавший преемственность и разумность истории, сменился верой в мате-риальный прогресс. Заметно релятивировалось учение об исти-не. Истина стала пониматься как результат выполнения опре-деленных научных процедур и правил.
Новые настроения внес постмодернистский подход. Он отра-зил разочарование и в ослабленном, в сравнении с классикой, неклассическом видении мира. Сказалось разочарование в лич-ной ответственности и трудовой этике, включающих личность в непрерывную социальную гонку в индустриальном обществе. Обострился кризис веры в разум. Исчезла в развитых странах (в силу благополучия значительной части населения, а в неразви-тых в силу его неблагополучия) готовность к жертвам во имя про-гресса, тем более материального. На смену всем прежним сим-волам европейской веры пришла вера в свободу, в многообразие, в единственную реальность языка. Слабо пробивающаяся сквозь слой неклассики идея объективности здесь была полностью за-менена идеей рефлексии языковых средств. Здесь уже не стало объекта и субъекта, уже не было и речи об объективности.
Эти изменения воспринимались как мода, и отечественное социальное знание, философия и методология продолжали "жить по классике", причем обуженной ее марксистским прочтением.
И вот теперь под напором внезапно обрушившейся жизни на-чался великий "отказ", великий пересмотр старых принципов, но чаще это пока просто "переворачивание" методологических под-ходов на противоположные, при которых воспроизводятся старые схемы познания и мышления с обратным знаком. Стремительно стала исчезать вера в единственность истины, сменяемая идеей плюрализма и даже утверждениями, что нет различия между ис-тиной и неистиной, хорошим и плохим, добром и злом. Хотя по-добные формы осознания реальности действительно присущи постнеклассическому (постмодернистскому) социально-культурному подходу, но на российской почве эстетический ниги-лизм постмодернизма, "черпание воли к культуре" в "воле к жиз-ни" (термины Н.Бердяева) - посредством обращения к традици-ям андеграунда - окрашиваются нередко в карикатурные тона. Даже на Западе некоторая карикатурность на классику у постмо-дернистов заметна. По мнению современного немецкого теолога, "сама по себе справедливая критика того злоупотребления един-ством, которым грешили тоталитарные режимы XX в., сверх того направлялась против идеи единства как таковой, характерна для постмодернизма" . Но в связи с этим все постмодернистские те-чения выступают в пользу высвобождения плюрализма. И делают они это с тем же тотальным притязанием, с каким прежде высту-пали идеологи в своих проектах единства" .
В отечественной культуре и теории познания, в методологии социального познания идея плюрализма подвергается опреде-ленному упрощению и утрированию. Для того, чтобы проиллюст-рировать возможности альтернативного подхода, обратимся к фигурам мирового значения в экономической науке: Дж.Тобину и М.Фридману, лауреатам Нобелевской премии. Дж.Тобин - не-окейнсианец, сторонник государственного регулируемой экономи-ки. М.Фридман - автор концепции свободного (сведенного до минимума) государственного вмешательства в экономическое развитие. Буквально по всем вопросам они имеют противополож-ное мнение. Так, Фридман считает социальные программы обще-ственными наркотиками. Тобин приветствует их. Для Фридмана крушение социализма - очевидное свидетельство преимуществ свободной рыночной экономики, для Тобина - аргумент об отно-сительно плохом государственном регулировании. Обе концеп-ции находятся на службе различных политических программ . Но никто в Америке не провозглашает: "Долой Фридмана!", "Да здравствует Тобин!", подобно тому как взывали у нас: "Долой Абалкина!", "Да здравствует Явлинский!". Хотя экономические теории играют в Америке свою роль (М.Фридман был советником Р.Рейгана, Дж.Тобин - Дж.Картера), Америка не живет "по тео-рии", ни одна развитая страна не живет согласно какой-то доктри-не. Но мы жили "по Марксу", а потом... "по Фридману", ибо сво-бодная, безо всякого вмешательства государства экономика - это теория Фридмана (но не американская реальность даже в эпоху рейганомики). Мы жили так, несмотря на предупреждения самого М.Фридмана никогда не применять его теорий в России в связи с иным состоянием сознания масс .
Этот пример поясняет две методологические особенности современного социального познания:
1. Невозможность принимать теоретические конструкты за реальность и жить в соответствии с ними.
2. Плюрализм концепций как способ обеспечения разных ти-пов или аспектов деятельности.
По поводу первого тезиса следует отметить, что пока в наших общественных науках не укоренится картина особых, сложно опо-средствованных отношений теории и практики и пока эта картина не произведет соответствующего сдвига в общественном созна-нии, до тех пор будут продолжаться те же бесплодные экспери-менты с новыми теориями, что и с теорией К.Маркса. В этой свя-зи полезно обратиться к работам В.Леонтьева, который показал, что экономисты часто ошибочно пренебрегают эмпирической ба-зой и строят теории, либо математические модели, которые не могут без адаптации быть применены на практике. Уже в самом построении экономической теории или экономической математи-ческой модели следует учитывать, считает Леонтьев, что эконо-мика имеет дело с явлениями повседневного опыта. Это должно расширить ее эмпирическую базу. Далее идет этап теоретическо-го исследования, где появляются известные из обыденного опыта зависимости, понятия. И только после этого начинается наиболее сложный этап - доказательство возможности применения этой теории для прогнозирования реальных процессов в экономике и ее приложениях .
Что касается плюрализма, то он отнюдь не предстает как признание всеядности. Плюрализм состоит вовсе не в том, чтобы признать взаимоисключающие выводы. Случай с Фридманом и Тобином говорит не о всеядности американцев. Повышение эко-номической эффективности лучше описывается теорией Фрид-мана, тогда как другие аспекты - уменьшение социальной не-справедливости, социального расслоения - лучше описываются теорией Тобина. Две политические партии США, имея консенсус по поводу базовых интересов своего общества, балансируют, решая то одну, то другую задачу, ибо акцент на социальной за-щите и помощи ослабляет экономический рост, а поддержка по-следнего ведет к усилению экономического и социального нера-венства. Одновременно же решить обе эти проблемы невозмож-но. Именно это - т.е. различные аспекты реальной политической и экономической деятельности - делает каждую концепцию ис-тинной по отношению к определенному типу задач. Как показал В.Шкода, в постнеклассической модели познания заметен рост авторитета эмпирического знания, понимания оборотной стороны действия "бритвы Оккама" - многообразие сущностей не следует необдуманно уменьшать . По мнению Леонтьева, "плюралисти-ческий характер какого-либо подхода заключается не в одновре-менном применении существенно различных типов анализа, а в готовности переходить от одного типа интерпретации к другому. Объяснение такому методологическому эклектизму (и это прин-ципиальный момент) в ограниченности любого типа объяснений или причинно-следственных связей..." .
Суммируя сказанное, можно сделать вывод, что, вопреки классической эпистемологии, истина в настоящее время может быть истолкована не как воспроизводство (слепок) объекта в знании, а как характеристика способа деятельности с ним. Поскольку таких способов может быть много, возможен плюра-лизм истин и, следовательно, исключается монополия на истину.
Это позволяет сказать также о том, что наука меняет здесь свое отношение к практике. Исчезает традиционная, идущая от греков, противоположность между эпистемой (производством знания) и доксой (его применением). Многие типы социального знания могут быть произведены одновременно с решением зада-чи его применения. Особенно это относится к экспертному зна-нию, находящемуся на пересечении, с одной стороны, научного знания и, с другой - разных видов специализированной дея-тельности и повседневного опыта, и никогда не существующему до экспертизы.
Обнаруживается связь истины с интересами. Объективность знания состоит в нахождении наиболее адекватных интересам способов деятельности.
Все более становится ясным, что вненаучные идеи могут пробить себе дорогу в обществе не с меньшей вероятностью, чем научно обоснованные, и что могут утверждаться такие представ-ления, которые вообще не допускают научного обоснования.
Постепенно обнаруживается, что понятие "объективная ис-тина" сохраняет свое регулятивное значение (подобное кате-горическим императивам морали), но практически истинность (как и моральность) выявляется в контексте всех типов мыш-ления и деятельности.
Выявляется значение повседневности как граничного усло-вия познания и практики, указывающего на опасные пределы деятельности за этой границей (повседневность может быть раз-рушена теоретическим притязанием на переделку жизни или на-сильственной - бесчеловечной - практикой) . Как вера во все-силие науки, так и отказ от представлений об истине могут быть репрессивны по отношению к повседневной жизни. Мы можем безжалостно ломать ее, веря, что наука "учит" жить иначе. Но это можно делать и утверждая, что науке безразлично, какой вид по-вседневности будет реализован, и что "естественная" повседнев-ность, выросшая из самой жизни, равноценна любым вариантам "искусственной".
Серьезные изменения в отношениях науки, связанные с во-енными стратегиями (конверсия), религией (признание сферы религиозного опыта) и социализмом (политическая смерть науч-ных концепций социализма) не могут не вызвать у ученых суе-верного страха перед доказанной историей способностью пре-вращать все человеческие намерения и усилия в нечто, отличное от задуманного. Размышляя о своей ответственности в этих ус-ловиях, ученый-обществовед оказывается в очень непростой си-туации. Ему уже не вменяется обществом в обязанность активно переделывать мир. Само знание, заявленное в качестве научно-го, - тоже риск. Ученый не может избежать ситуации риска и вовсе не в силах гарантировать положительный социальный результат применения своих концепций. Как показал В. Леонть-ев, в неустойчивых системах задуманный проект может вы-звать совершенно далекие от ожидаемых следствия; в устой-чивых же системах разные проекты могут привести к близким следствиям.
Наряду с истиной и истинами появляется множество правд как вненаучных представлений об истинном и должном.
Мир, в котором истина одна, а заблуждений много, прекратил свое существование. Прогресс свободы уничтожил его ясность и простоту. Происходящие сдвиги в содержании и функциях соци-альных наук, а также и науки в целом, заставляют нас понять, что и эта твердыня радикально меняется.
Все эти изменения получают релятивистскую трактовку как теми, кого релятивизм пьянит, так и теми, кого он пугает. Первые с восторгом сообщают, что социальная наука почила в бозе и не будет более учить нас, как жить и корежить нашу и без того неус-тойчивую жизнь. Вторые в страхе отшатываются от новых тен-денций в науке, полагая их интерпретации преувеличенными или несуществующими, надеясь, что исповедание классической кон-цепции истины может переломить эти опасные тенденции, даже если они существуют.
Современные парадигмы познания в социальных науках эм-пиричны, соединяют научный и вненаучный подходы, предстают во множестве вариантов. С позиций присущего классике призна-ния фундаментальных основ конкретной деятельности новые подходы кажутся мелкими, невнятными схемками. Сторонников же новых подходов следование классике восхищает системной мощью, но вместе с тем почти ужасает то концептуальное давле-ние, которое оказывает система выстроенного знания, и необхо-димость построения концепций ради решения самых простых вопросов. В этом усматривается ныне не столько объектив-ность, сколько объективация самой личности исследователя в концепцию, которая трактуется как форма насилия над жизнью.
Некоторые, восхищаясь концептуальной целостностью, воз-можности которой открыты классикой, понимают, что в нашем явно неклассическом или даже, как говорят, постсовременном мире существуют такие проблемы, которые требуют для своего осмысления совершенно новых подходов. В это мире умерли все боги и все герои, он уже почти вернулся к свободе как к пустоте. Постмодернизм связан с сознательным принятием ситуации смерти богов и героев, концепцией свободы и плюрализма, един-ственной реальности языка. Он дает не только метод науки, но и литературы. Умберто Эко, ученый-медиевист и писатель, дал блистательные образцы применения постмодернистского подхо-да к монистическим целостным мирам .
Почему метод, сформированный в условиях колоссальных социальных сдвигов современности, оказался столь эффектив-ным для исследования средневековья в работах Умберто Эко? Потому, что он раскрыл невидимые самому этому периоду слож-ности, противоречивость и многообразие. Постмодернистский подход, не обнаруживая в мире никаких сил, кроме самодвиже-ния, нашел этот мир в средневековье, которое думало о себе, что движется силой Бога. Упорядоченное, структурированное про-странство классики, налагаемое на разорванную целостность сегодняшнего дня (по аналогии), помогает обнаружить в ней ту связность, которую современность сама не находит. Оба эти ак-та - применение постмодернизма к анализу средневековья и применение классических по характеру моделей к современно-сти - являются актами не только познавательными, но и мо-ральными. Первый открывает в средневековье свободу, которая была задавлена целостностью духа. Второй открывает в совре-менности смысл, разорванный плюральностью и устремленно-стью к развитию мира. Смысл этот состоит в трансцендировании, выходе за пределы эмпирического бытия, если не к Богу, Космосу или другому абсолютному субъекту, то хотя бы к человеческому роду. В противном случае констатация распадающейся реально-сти превращается в апологию распада и порождение новых его витков. Как отмечает западный ученый З. Бауман, социологи должны развивать не постмодернистскую социологию, соответст-вующую климату постмодернизма, а социологию, способную по-нимать постмодернистский мир . В этом смысле может возрас-тать значение концепций, являющихся классическими по способу своего построения, хотя они уже никак не могут вытеснить совре-менные подходы.
Таков первый аргумент против трактовки сложившейся по-знавательной ситуации как релятивистской. Регулятивное значе-ние классики и ее моральное значение для современности неос-поримы, так же как неоспоримы эвристичность и инновационная направленность новых парадигм.
Второй аргумент против такой трактовки следующий: про-исходящие в науке изменения свидетельствуют о том, что не только этика, но и наука становятся сферами практического ра-зума. Одновременно это означает, что в науке значительно воз-растает этический компонент - этика ненасилия, представление об ответственности, риске, вине; как и прочие сферы человече-ской деятельности, наука становится сферой морального выбора и переживания.
Третий аргумент. В разные исторические периоды науке предписывались различные социальные роли. Так, Просвещение считало ее целью образование граждан; позитивисты - обеспе-чение средств деятельности, создание технологий, производст-венных и социальных. От науки всегда ожидали объяснений и предсказаний. Ныне эти ее функции не признаются в качестве самодовлеющих, находящихся исключительно в компетенции науки, поскольку решение соответствующих задач предполагает подключение других мыслительных форм, равно как и науке вме-няется в обязанность рефлексия не только средств, но и целей. Можно даже с надеждой сказать, что распад казавшейся тверды-ней старой познавательной самоуверенности стимулирует прояв-ление новой духовной ответственности. Здесь есть подобие меж-ду христианским догматизмом и христианской добродетелью, о которой Рормозер пишет: "Но пусть это и звучит провокативно, я скажу, что сегодня антихристианина можно обнаружить и иден-тифицировать скорее в явлениях, называющих себя христиан-скими, чем в "злом" мире, поскольку, в частности, все бывшие идеологические движения легитимируются в более или менее христианских формах" .
***
В методологии социального познания обнаруживаются две конфронтирующие позиции: мониста, догматика, убежденного в единственности истины, необходимости ее поиска и следовании ей, с одной стороны, и плюралиста, релятивиста, склонного от-рицать истину или трактовать ее весьма расплывчато, - с дру-гой. Фигура гибкого методолога, сочетающего регулятивное зна-чение классики, ориентирующей на объективное познание, с не-классическим и постнеклассическим пониманием многообразия подходов, несомненно, существует в практике научных исследо-ваний, но слабо представлена в рефлексии по поводу методоло-гических проблем науки.
Ситуация эта в двух отношениях сходна с проблемами мо-рального сознания. Во-первых, в дискуссиях по проблемам мора-ли тоже четко прослеживается конфронтация сторонников мо-рального догматизма и морального релятивизма. В практической морали это противоречие многими людьми интуитивно снимается признанием категорических императивов морали в качестве регу-лятива деятельности в практически установленных нормах. Каза-лось бы, наибольшую моральную крепость должен проявить тот, кто далек от гибкого сочетания названных полюсов и стоит на позициях морального догматизма - "святости", говоря словами С.Аскольдова . Однако он же показывает, что, находясь на по-лосе "святости", очень легко свалиться в отрицание морали во-обще - в "звериное". Почему? Потому что святость - это пози-ция человека, не прошедшего трудностей морального выбора, мучений его, не искушенного жизненными соблазнами. Такая мо-ральная позиция, несомненно, будет бита жизнью, вызовет раз-очарование, переход на противоположные позиции и затруднит формирование начала человеческого - не "святого" и не "звери-ного". "Ангельская природа, поскольку она мыслится прошедшей мимо познания добра и зла и сохранившей в себе первобытную невинность, во многом гораздо ближе и родственнее природе зверя, чем человека" .
Догматизм и монизм теории познания, принятие классических установок в качестве единственно возможных для науки - своего рода "святость" в сфере познания, тогда как релятивизм - ее, иронически говоря, "звериное". Эти противоположности в мето-дологии и теории познания так же сходятся, как и в морали. И здесь с гораздо большим трудом и усилием достигается "челове-ческое" - нахождение действительного места классическим и постнеклассическим, постмодернистским представлениям. "Че-ловеческое" и здесь - это итог искушения незнанием, возможно-стью и опасностью принять незнание за знание, итог знакомства с трудностями познания и переживание этих трудностей. Встанем же на дорогу "человеческого" и в науке - искушенного, но не ут-ратившего веру в познавательный идеал.
Второе сходство с моралью состоит в том, что наука, поры-вающая с практическим разумом (особенно в позитивизме, если говорить о практическом разуме в кантовском смысле как о сфере действия морального сознания) и пытающаяся возвыситься над ним, возвращается при новых своих парадигмах в его лоно. Быть мне лично догматиком или релятивистом либо искать "человече-ское" - это сегодня мой выбор, выбор каждого ученого, методо-лога, причем выбор не только познавательный, но и моральный. Следовательно, моральный регулятив - сущностное отношение, открытое Кантом в понимании мира - действует и в сфере по-знания.
Сейчас, когда постмодернизм в морали утверждает отсутст-вие разницы между хорошим и плохим и достигает чрезвычайно изящных мысленных комбинаций на этой основе, большой умст-венной изощренности (и подходы эти идут из жизни, где измени-лись и перепутались границы между добром и злом), моральный закон в нас - это главное, на что мы можем опереться в мире, в том числе и в сфере познания.
Рассмотренный переход от классической к неклассической и постнеклассической науке был поставлен в контекст истории нау-ки. Но он коррелирован с макродинамикой социальных процес-сов. К их числу относится соотношение западного и незападного миров. Социальная наука возникла на Западе. Но, по мере мо-дернизации незападных стран, она стала изучаться, внедряться, применяться и развиваться в них.
2. Традиционное, современное и
постсовременное общества
Мы осуществляем дальнейший теоретический шаг - раскры-тие отношений западного и незападного миров. Поэтому здесь потребуются специальные термины. К их числу относятся поня-тия "традиционное общество" и "современное общество".
Если мы говорим о сегодняшнем дне, о настоящем, несо-мненно для всех, что любое общество, существующее в нем, с обычной точки зрения является современным. Даже если гово-рить о хронологическом периоде, именуемом историками Новым временем - понятием, этимологически близким понятию "совре-менность" (как сегодняшнее, последнее, новое), нет сомнений в значимости обыденного словоупотребления "современное обще-ство" и здесь: это все общества, существующие на протяжении Нового времени. Одновременно можно сказать, что все общества до определенной степени традиционны в том отношении, что хранят традицию или наследуют ее даже тогда, когда хотят раз-рушить.
Однако неравномерность развития поставила под сомнение общеупотребительное значение этих слов: настоящее одних об-ществ похоже на прошлое других или, напротив, представляет собой искомое будущее для третьих. Неравномерность развития привела к тому, что терминам "традиционное" и "современное" общество придано научное значение. Эти термины очень важны, т.к. модернизация - это особая форма развития, сутью которой является переход из традиционного времени в Новое, от тради-ционного общества к современному.
Неравномерность процесса развития привела к тому, что на-ходящиеся как бы в разных временах незападные и западные общества стали именоваться так же как (соответственно) тради-ционные и современные. Начало этой тенденции положил М.Вебер. Запад для него был уникальным явлением, тождествен-ным современности.
В чем смысл перехода к этим новым терминам, почему не-достаточно прежних понятий "Запад" - "не Запад"? Запад - не Запад - сущностные понятия, связанные с наличием разного духа, они очевидно имеют на первом плане историко-географический аспект. Страны западного духа могут появиться и в других частях мира, например, на Востоке. С другой стороны, не все находящиеся на Западе страны являются западными. Герма-ния расположена на географическом Западе, но западной стра-ной она стала только в середине XX в.
Таким образом, можно сказать, что в XIX веке современные общества и Запад - тождественные понятия. В XX веке совре-менными стали называться в теории также общества, порываю-щие со своей традиционной идентичностью. Современное обще-ство начало пониматься как особый тип цивилизации, первона-чально возникший в Западной Европе и затем распространившийся в других регионах как система жизни, эко-номического, политического устройства, идеологии и культуры . Концепция "распространения" западных обществ применима, по-жалуй, только к Германии. Ни Турция, ни Мексика, ни Россия, страны, продвинувшиеся к западному пониманию жизни, ни Ки-тай, имеющий необычайное ускорение развития, ни Япония, дос-тигшая и превзошедшая западные технические возможности, не стали Западом, хотя в той или иной мере стали современными. Желая избежать трудностей, связанных с употреблением терми-нов "Запад" и "современное общество", Э.Геллнер использует следующую периодизацию уровней развития: пред-аграрная ста-дия, аграрная и индустриальная фазы развития . Однако эта типология содержит те же проблемы: индустриальная Польша не похожа на индустриальную Америку, а аграрная Россия XII в. не имеет "ничего общего" с Англией того же периода , или, точнее, сходство между указанными странами в обоих случаях заметно лишь теоретику и ускользает от обычного наблюдателя. Кроме того, индустриальной фазой не завершается развитие техноген-ной цивилизации (термин В.С.Степина), и уже очевидно наличие в ней нового этапа - постиндустриального, информационного.
Ряд авторов полагает, что термин "современность" охваты-вает весь посттрадиционный порядок, основанный на рациональ-ном знании, и включает все институты и поведенческие нормы послефеодальной Европы . Незападные общества по-своему тоже вступили в "современность" (Новое время), начали движе-ние в сторону "современности". Понятие "современное общество" предполагало будущую нетождественность с понятием "Запад".
Смена терминов открывает перспективу углубления сущно-стных характеристик западных-незападных обществ, рассмотре-ния их отношений не только в сегодняшней перспективе, но учи-тывая будущее незападного мира. (Изменение западного мира считалось в течение долгого времени идущим в заданном его прежним развитием направлении, т.е. не меняющим его сущно-сти).
Эвристическое значение дополняющих понятия "Запад" - "не Запад" понятий "традиционное" и "современное" общество было таковым, что на базе новых понятий стали строиться теории модернизации - перехода из традиционного общества в совре-менное.
Вместе с тем новые термины не могли вытеснить такие об-щеупотребительные понятия, как "западное" и "незападные" об-щества, или существовать отдельно от них. Старые термины на-полняли новые понятия живым содержанием. В работах, где тер-мины "традиционное" и "современное" общество вытеснили поня-тия "Запад" - "не Запад", возникала двусмысленность и неяс-ность относительно конкретного содержания употребляемых тер-минов, хотя теоретически они были разъяснены.
Истолкование термина "современность" как тождественного Западу понятия не является единственным. В странах, сохра-нивших традиции в ходе модернизации, таких, как Франция и Италия, некоторые исследователи справедливо недовольны ди-хотомическим описанием мировой истории и теоретическим раз-делением понятий "традиционное" и "современное" общества. Так, французский исследователь Ф.Боррико полагает, что совре-менность - это не Запад, а отношения Запада с незападным миром, т.е. весь пестрый, реально существующий мир Нового времени, характеризующийся многообразием традиций и куль-тур . Мы охотно согласимся с ним с того момента, когда неза-падный мир начинает быть способен к созданию собственных центров развития, как это случилось, например, с Японией, и ко-гда сам Запад начинает меняться. Но до тех пор, пока весь мир только отвечает Западу, но не предлагает своих вызовов, ис-пользование обыденного значения термина "современность" (что по существу делает Боррико) не дает увидеть неравномерность развития стран мира, отсталость одних из них, лидирующие по-зиции Запада и решающую роль его вызова, который может быть назван мировой революцией, а также причины модернизации.
Итак, мы полагаем понятия "традиционное" и "современное" общества эвристически ценными для анализа процесса модерни-зации и попытаемся теперь раскрыть их содержание.
Традиционные общества являются исторически первыми. Это - общества, воспроизводящие себя на основе традиции и имеющие источником легитимизации активности прошлое, тради-ционный опыт.
Традиционные общества отличаются от современных рядом особенностей. Среди них: зависимость в организации социальной жизни от религиозных или мифологических представлений; цик-личность развития; коллективистский характер общества и отсут-ствие выделенной персональности; доиндустриальный характер, преимущественная ориентация на метафизические, а не на инст-рументальные ценности; авторитарный характер власти; отсутст-вие отложенного спроса, т.е. способности производить в матери-альной сфере не ради насущных потребностей, а ради будущего; преобладание особого психического склада - недеятельной личности (называемой в психологии человеком типа Б); ценност-ная рациональность; ориентация на мировоззренческое знание, а не на науку; локальное развитие и др. Наука традиционного общества является предклассической. В естествознании - это преобладающее рецептурное знание, дающее ответ на вопросы, которые ставят конкретные задачи практики. Здесь развиты ма-тематика и астрономия. Социальных наук еще нет. Есть теология и описательная история. В духовном смысле это общество не живет сегодняшним днем: в нем нарабатываются долговремен-ные смысловые содержания.
В ходе модернизации происходит переход к современному обществу (modern society). Оно включает в себя, прежде всего, коренное отличие современного общества от традиционного - ориентацию на инновации и другие черты: преобладание инно-ваций над традицией; светский характер социальной жизни: по-ступательное (нециклическое) развитие; выделенную персональ-ность, индустриальный характер, преимущественную ориентацию на инструментальные ценности; демократическую систему вла-сти; наличие отложенного спроса, т.е. способности производить не ради насущных потребностей, а ради будущего; активный дея-тельный психологический склад (личность типа А); целе-рациональность; предпочтение мировоззренческому знанию точных наук и технологий (техногенная цивилизация), универ-сальность развития (к образцам которого начинает устремляться весь мир) .
В этот период на Западе формируется наука, называемая классической. Классическое естествознание, начиная с Галилея и Ньютона, стремится познать общие законы природы безотноси-тельно к конкретно стоящим задачам для того, чтобы знание этих законов можно было применить для решения любых задач. Со-циальные науки возникают позже, но тоже по модели классиче-ской научности. О.Конт был первым, кто предложил специальную социальную науку - социологию, целью которой было смягчение перехода от общества теологов и военных (традиционного обще-ства) к обществу развитой промышленности и науки. Конт нена-видел Великую Французскую революцию, ее кровавую драму и мечтал о том, чтобы социология способствовала более мирному регулированию социальных процессов
Как видим, современные общества (modern) по существу противоположны традиционным. Поэтому переход к ним - мо-дернизация - это драматический процесс.
Фокусом современных обществ выступает индивидуальность, вырастающая на пересечении инноваций, секуляризации и демо-кратизации. Активная деятельность ради будущего, а не только сегодняшнего потребления порождает здесь тип трудоголика, постоянно готового к жизненной гонке. Его становление в Запад-ной Европе осуществлялось на основе такого способа секуляри-зации жизни, как протестантизм, появление протестантской этики капитализма. Но и более поздние непротестантские модерниза-ции дали тот же результат в изменении персональности. Совре-менным становится не только общество, но и человек. Его отли-чает интерес ко всему новому, готовность к изменениям; разно-образие взглядов, ориентация на информацию; серьезное отношение ко времени и к его измерению; эффективность; пла-нирование эффективности и времени, личное достоинство, пар-тикуляризм и оптимизм .
Запад бросает вызов всему миру. Это - вызов современно-сти. Современность - это не только Новое, иначе (быстро) теку-щее время, возникшее в уникальном опыте Запада. Это также - нечто передовое, лучшее. Английское слово "modernity" имеет не только тот смысл, что указывает на нечто, существующее сего-дня, но показывает наивысший характер достигнутого уровня. Легко видеть это, употребив, скажем, выражение "современная техника". Это значит: не только техника, которая есть сейчас, но и самая новейшая, самая лучшая. Подобно этому понятие "совре-менное общество", относимое к Западу XIX в. и XX в. и последо-вавших за Западом стран в XX в., применяется для характеристи-ки наивысшего образца развития общества.
Подход, который мы применяем к типологии обществ, явля-ется культурологически-цивилизационным. Это означает, что со-циальные сдвиги мы рассматриваем как следствие культурных и цивилизационных обстоятельств и считаем главными в них неви-димое - духовные процессы.
Запад в его вызове миру, в этом вызове современному миру имел ряд своих собственных фаз. Обозначим их.
1. Эпоха меркантилизма, захвата торговых путей, мировой торговли, колонизации других народов. Вызов Запада состоял в его способности освоить это мировое пространство.
2. Эпоха раннего индустриализма (после первой промыш-ленной революции). Запад имел недоступное остальному миру преимущество развитой промышленности.
3. После второй промышленной революции (использование электричества, изобретение конвейера в начале XX в., открытия радиоактивности и пр.). Конвейер открыл возможность расчлене-ния производственного процесса и перенесения традиционных отраслей индустрии, особенно текстильной, в незападные стра-ны. Произошли перемены и на Западе, где появилось уже не только массовое производство, но и массовое общество - дест-руктурированное притоком людей из деревни в промышленность, образованием больших человеческих массивов гетерогенной природы. Массы отличаются отсутствием социальной целостно-сти - они образуются всякий раз заново в новой социальной си-туации. Отсюда - противоречивость их интересов, делающая их легкой добычей демагогов. Такие общества стали складываться везде, где есть промышленные производства. Однако при всей общности индустриальных обществ Запада и не-Запада между ними имеется существенное отличие. Массы Запада более оче-видно состоят из индивидуальностей, массы незападных общест-во не имеют этого личностного состава. На конференции в Пари-же (22-23 марта, 1994) японский специалист А.Хакамада привел весьма убедительную метафору для различения этих обществ: на Западе люди, как кирпичики, из них можно строить общество; в Японии, Азии люди - как глина, они не теряют своей формы; в России люди - как песок. Стоит убрать форму, как все рассыпа-ется .
Запад на этой фазе своего развития уже не имел преиму-ществ в традиционной индустрии перед не-Западом. Но с этого времени наука стала его исключительной особенностью. За-падный мир бросил теперь остальным научный вызов. Эта эпо-ха позднего индустриализма, позднего капитализма, поздней со-временности характеризовалась новым преимуществом Запада перед незападным миром.
4. Эпоха научно-технической революции, начавшаяся в се-редине пятидесятых годов XX в. Если раньше наука обслуживала уже назревшие задачи практики, и последняя имела тенденции собственного развития (паровая машина была изобретена до термодинамики, летательные аппараты до аэродинамики), то научно-техническая революция характеризуется технологиче-ским применением фундаментальных наук (атомные электро-станции не могли быть построены до открытия ядерной физики, выход в космос не мог быть реальным даже как попытка без зна-ния скоростей преодоления земного притяжения, вмешательство в наследственные процессы было бы невозможно без генетики и пр.). Запад освоил технологическое применение фундаменталь-ных наук, снова превзошел всех и обогнал. Научно-техническая революция стала новой фазой его вызова.
Однако подобно тому, как конвейер расчленил производство на операции и сделал индустриальное развитие доступным во всех частях мира, научно-техническая революция сделала воз-можным применение фундаментального знания, являющегося всеобщим, не имеющим хозяев в мире, повсюду. Свобода как западный принцип привела к продаже лицензий на его примене-ние. Ученые незападных стран - СССР, Китая, Индии, Японии оказались способными открывать сами новые технологии на уровне применения фундаментальных наук.
С тех пор, как началась эпоха меркантилизма и до тех пор, пока на основе применения фундаментальных наук не появляют-ся новые центры соперничества Западу в Восточной Азии, Запад остается Западом. Если употребить термин "современное обще-ство", Запад является современным (самым передовым) весь период Нового времени, откуда бы мы ни начали его отсчет. По этому поводу существует большая дискуссия - начинать ли от-счет Нового времени с открытия Колумбом Америки (1492 г.), с голландской ли революции XVI века, с английской революции 1642 г. или Великой французской революции 1789 г.
Еще менее ясным, чем начало Нового времени, является граница его заката: 1910 г. - начало конвейерного производства. 1917 г. - Октябрьская революция в России, расколовшая мир на две социальные системы, середина XX в. - научно-техническая революция, подготовившая переход Запада в постсовременную стадию.
В зависимости от различий в фиксации начала и конца Ново-го времени современное общество разными исследователями представляется расположенным на разных отрезках историческо-го времени.
Предельно широкая точка зрения: современное общество возникает в период меркантилизма и существует весь промежу-ток времени, обозначенный выше как 1-4, т.е. включая научно-техническую революцию.
Предельно узкая точка зрения: современное общество - это период индустриализма - 2, от Великой французской революции до второй промышленной революции, от Наполеона до Бодлера. Это - франко-центричная трактовка современности.
Промежуточные точки зрения датируют "современное обще-ство" от голландской (XVI в.) или английской (1642) революций до второй промышленной или научно-технической революции.
Некоторые исследователи, признающие эпоху 2-4 как совре-менную, пытаются периодизировать это время. Тогда 1 - мер-кантилизм - описывается как предсовременность, 2 - индуст-риализм - как современность, 3 - научный вызов и массовое общество как поздняя современность, 4 - период научно-технической революции частично как поздняя современность, частично как выход в постсовременность .
Среди обобщающих этапы современности концепций отме-тим весьма любопытную периодизацию современности, предла-гаемую немецким ученым П.Вагнером. Он утверждает, что в ис-тории современного западного общества, современности было два кризиса. 1) С конца ХIХ века до конца Первой мировой войны; 2) с конца 60-х годов этого столетия. Периодизация строится во-круг этих точек. Исследователь выделяет три эпохи развития со-временности: 1) либеральная современность - Запад XIX века; 2) организационная современность - Запад между вышеобозна-ченными кризисами; 3) ожидаемая либеральная современность, где предполагается ослабление институционализации и большая связь западного общества с многообразной человеческой дея-тельностью .
По мнению большинства исследователей, какие бы различия в истолковании современности не существовали, общим являет-ся признание в качестве важнейшего фактора технологических инноваций. По мнению П.Бергера и его соавторов, "базовая про-блема, связанная с пониманием современности (т.е. определение этого отрезка истории. - Авт.), не отличается от проблем, отно-сящихся к другим периодам истории или феноменам" . Всегда будут споры о том, является ли современность неделимым це-лым, а модернизация - непреклонной судьбой, которой нет аль-тернативы, или современность является свободно манипулируе-мым комплексом ингредиентов с бесконечным числом альтерна-тив . И только значение производственных технологий, индустриализация и выстраивание по технологическому признаку социальной организации и даже параллель между технологиче-ским производством и формированием сознания являются, по Бергеру, необходимым и достаточным признаком современности.
В.С.Степин также рассматривает социально-технические из-менения как предпосылку и условие научной эволюции . Инте-ресную точку зрения представил российский исследователь А.Фурсов. Он говорит о длинных и коротких веках истории, в ко-торые укладывается современность. Длинный XVI век (1453-1648 гг.), длинный XIX век (1789-1917 гг.). Его периодизация за-трагивает ключевые события истории - Вестфальский мир, за-вершивший "великую капиталистическую революцию" 1517-1648 гг., Великую Французскую революцию, Великую Октябрьскую ре-волюцию и пр. Она открывает перспективы политологической трактовки .
Поскольку разнокачественность может быть обнаружена по разным основаниям, не существует единственной трактовки ни начала, ни конца периода перехода Запада в современность, ни его составных частей. Так Р.Робертсон, связывая процесс ста-новления современности с первой глобализацией, вызванной становлением капитализма, с выходом из локального существо-вания к всемирному, так датирует этот процесс. Первая фаза. Фаза зарождения. Начинается на заре XV века и продолжается до середины XVIII в. В этот период формируются национальные сообщества и "транснациональная" система. Развивается като-лицизм. Появляются представления об индивиде и человечестве, оформляется гелиоцентрическая система, происходит становле-ние современной географии, возникает григорианский календарь. Вторая фаза. Начальная фаза развития. С середины XVIII в. до 1870 г. Наблюдается скачок к идее гомогенности. Появляется унитарное государство; кристаллизуются концепции формали-зуемых международных отношений, характерны также определе-ние индивидов по гражданству и становление концепции челове-чества; развитие юридических правил в международных отноше-ниях и коммуникациях. Возникают международные выставки. По-является проблема "допуска" неевропейских стран в "междуна-родное общество", осуществляется тематизация интернацио-нальных и национальных отношений. Третья фаза. Фаза взлета. Конец 1870-х - середина 1920-х. Здесь происходит полное вы-явление глобализующих тенденций предшествующего периода; появляются национальные общества; формируются индивиды, а также отдельные многонациональные общества; возникают уни-фицированные концепции человечества. Происходит первона-чальное выявление проблем современности (modernity); темати-зация идей национальной и персональной идентичности; включе-ние ряда неевропейских обществ в "международное общество"; приобретают вес идеи гуманизма. Этот период характеризуется международным распространением новеллы, подъемом экумени-стического движения; признанием всемирной компетенции - Олимпийские и Нобелевские премии. Вводится всемирное время. Человечество переживает Первую мировую войну. Четвертая фаза. Фаза борьбы за гегемонию. Поздние 1920-е - поздние 60-е. Появляются международные организации - Лига Наций и Ор-ганизация Объединенных Наций. Формулируются принципы на-циональной независимости. Возникают конфликтующие концеп-ции современности. Холодная война выступает как конфликт с "проектом современности". Об эпохе свидетельствуют холокост, атомная бомба, появление третьего мира. Далее следует пятая фаза - фаза неопределенности, начинающаяся в поздние 60-е и завершающаяся в ранние 90-е. В ней происходят трансформа-ции, выходящие за пределы современности: рост глобального сознания в поздние 60-е; полет на Луну; конец холодной войны; возникновение "постматериалистических ценностей"; проблемы "прав человека"; мультикультурализма; полиэтничности, артику-ляция проблем пола; разрушение биполярного мира, возрастание роли ислама как деглобализирующего движения. Экологический саммит в Рио-де-Жанейро ставит вопрос о невозможности всему миру жить как развитые гиганты по причинам экологических огра-ничений .
Проблема современности связана с формированием новой политической системы, с появлением современной системы вла-сти. В этом процессе Вестфальский мир (1648) рассматривается не просто как начало, но как система власти, просуществовавшая вплоть до середины XIX в. Начиная с Вестфальского мира госу-дарственная суверенность становится ключевым моментом меж-дународных отношений, а под термином "общество" имплицитно понимается национальное государство. Так, для С.Хантингтона Вестфальский мир - кульминационная дата становления совре-менного мира. С точки зрения конфликтов, которые его интере-суют, "грядущий конфликт между цивилизациями - завершаю-щая фаза конфликтов в современном мире. На протяжении полу-тора веков после Вестфальского мира, оформившего современную международную систему, в западном ареале кон-фликты разворачивались главным образом между государства-ми - королями, императорами, абсолютными и конституционны-ми монархами... Этот процесс породил нации-государства, а, на-чиная с Великой Французской революции, основные линии конфликтов стали пролегать не столько между правителями, сколько между нациями. В 1793 г., говоря словами Р.Р.Палмера, "войны между королями прекратились и начались войны между народами" .
Более, чем предшествующие типологии, понять сегодняшние процессы в России позволяет вычленение в западной современ-ности трех парадигм, произведенное известным политологом Т.Иногучи. Вестфальский мир, по его мнению, образовал пара-дигму международной жизни и внутренней организации власти, у которой до сегодняшнего времени есть свои апологеты и вырази-тели. К ним он относит, например, Г.Киссинджера. Только после создания национального консенсуса США и принятия Декларации независимости в Филадельфии в 1776 г. появляется альтернати-ва Вестфальской парадигме, которую он называет Филадельфий-ской. Ее сегодняшним выразителем Иногучи считает Ф.Фукуяму .
Иногучи приводит характеристику оснований каждой пара-дигмы в геополитическом, геоэкономическом и геокультурном аспектах. Вестфальская государство-центричная парадигма имеет в геополитическом смысле ключевой концепцией суверен-ное государство, институциональную единицу - нацию-государство, поведенческий тип - поиски баланса или присоеди-нение к лидеру, в ней достижение мира обеспечивается посред-ством войны, Вестфальская система индифферентна к демо-кратии. В геоэкономических основаниях она содержит идею на-циональной экономики, движущей силой считает государство, осуществляющее индустриализацию, предполагает большие вложения капитала и труда. В культурном плане ее достижения-ми являются государственные радио и телевидение, ключевой целью выступает образование нации и ключевым эффектом яв-ляется зрительная легитимация.
Филадельфийская система в геополитическом плане опира-ется на идею суверенности народов, ее институциональной еди-ницей является либеральная демократия, принцип поведения - "связывание или сокрытие", утверждается либерально-демократический мир, отношение к демократии - агрессивный экспорт или оппортунистическое молчание. В экономическом смысле ключевой концепцией Филадельфийской системы высту-пает глобальный рынок, ее движущая сила - ориентированная на рынок мегакомпетенция; система, основанная на технологиях. В геокультурном плане она развивается до кабельной телевизи-онной сети, глобального проникновения, зрительной глобализа-ции и гомогенизации .
Особенностью названных двух парадигм политической сис-темы современности явилось то, что они воплотили проекты, предложенные людьми для разрешения кризисов своего време-ни, но получили некий универсальный статус. Видимо, поэтому Иногучи называет вновь формируемую парадигму, которая за-вершает современность и открывает нечто новое (или, по мень-шей мере, придает ей качественно отличное от предшествующих фаз состояние) антиутопической. Проект уже не строится, пред-лагается ориентироваться на естественноисторический ход того, что есть, что осталось после заметной исчерпанности двух выше названных парадигм. Выразителем антиутопической парадигмы Ю.Иногучи считает С.Хантингтона. Согласно этому подходу, в геополитической сфере ключевой концепцией становится постсу-веренное или потерявшее свою суверенность государство, институциональной единицей становится цивилизационное сверхгосударство или просто государство, потерявшее свою зна-чимость, поведенческие реакции многообразны - от укрепления общественных связей до обессмысливания или коллапса, ситуа-ция складывается так, что не содержит ни войны, ни мира; в от-ношении к демократии наблюдается либо активная защита, либо циничное пренебрежение. Геоэкономические основы новой парадигмы - экономическое развитие, движущей силой высту-пает мировая культура как источник ценностей и "путеводитель" для народов; технологии сменяются изобретениями и ноу-хау. В геокультурном плане ключевая информация заложена в базовых цивилизационных основаниях, ключевая цель - реакция против государства и диссидентская коммуникация; реконструкция по-рядка в культурной сфере .
Имеют ли смысл все эти рассуждения, если нет ясности от-носительно начала и конца существования современного обще-ства в теоретическом значении этого термина? Заметим, что по-добной ясности временных границ не существует также в отно-шении понятия "Запад", и, как было отмечено выше, относительно границ Нового времени. Подвижность этих границ определена неравномерностью развития самого Запада, тем, что разные страны достигали современного состояния в разное вре-мя. Вторая причина связана с методологией и ценностными ори-ентациями исследователей, устанавливающих эти границы. Раз-ные границы, по существу, - это разные точки зрения на то, что является новым или более совершенным. Общей точкой зрения является признание таковым Запада периода раннего индустриа-лизма. Запад сохраняет себя через все изменения. Очевидно, что географически он останется Западом. Но духовно Запад может измениться, т.е. перестать быть самим собой. (Главным в нем является его духовный аспект, определяющий парадигму жизни в западных обществах). Плавающие временные границы "совре-менного общества", в-третьих, отражают опасение, что Запад потеряет значение образца общества, живущего в самом быст-ром, Новом времени, и являющегося самым передовым.
Включаясь в эту полемику, мы будем руководствоваться на-шей посылкой о главенстве культуры, духовного контекста, кото-рый определил Запад как демиургическое начало человечества, творящего здешний посюсторонний мир, руководствуясь пафосом свершений.
Базовым для нас является вызов Запада. Именно Запад это-го периода, периода его вызова, мы называем "современным об-ществом" (modern society). Мы готовы вместе с другими исследо-вателями называть 1 - эпоху меркантилизма предсовременно-стью, 2 - период индустриализма современностью, 3 - переход к массовому производству и большую часть 4 - время научно-технической революции поздней современностью. Постсовре-менность для нас стартует где-то в конце этого последнего этапа с появлением новых центров развития в Восточной Азии, способ-ных бросить вызов "самому" Западу. Соответственно, процесс модернизации сохраняет для нас значение перехода от традици-онного общества к современному (во всех его фазах и разновид-ностях). Этот переход, начинаясь с духовных переориентаций, в корне меняет основные социальные, экономические и политиче-ские характеристики общества. Это - переход от доминирова-ния традиций к господству инноваций, от религиозной, мифоло-гической и авторитарной легитимации активности к светскому, рациональному обоснованию деятельности, от авторитаризма к демократии, от вещного богатства к капиталу, от производства ради сегодняшних нужд к расширенному воспроизводству, от не-производительного труда к производительному, от ценностной рациональности к целе-рациональности, от мировоззренческо-го знания к науке и технологии, от медленного течения естест-венной эволюции к ускоренному развитию и мобилизации ресур-сов, от этничности к национальным государствам, от деревенских форм жизни к городским, от аморфных социальных образований к четко выраженным институтам образования, коммерции, меди-цины, управления и пр.
Даже если смотреть на вещи просто и видеть только бес-спорное преимущество западных, "современных" обществ перед традиционными, ясно, что переход этот не может быть осуществ-лен малой ценой, малыми жертвами, не может не быть глубоко драматическим. Но никто из западных теоретиков не смотрел на вещи так просто, и современное общество - Запад - повсюду описывалось как требующее больших напряжений, аскезы, тяже-лого труда, прежде чем стать обществом массового потребления. И эта последняя вожделенная сейчас в России и в посткоммуни-стической восточной Европе его черта не осталась без критиче-ского рассмотрения в западной литературе.
Противоположность черт традиционного общества совре-менному можно бесконечно умножить. Согласно Теннису, модер-низация - это переход от сообщества к обществу, по Дюркгейму это - переход от механического к органическому состоянию об-щества, по Веберу - от ценностной рациональности к целе-рациональности, по Зиммелю - от вечного прошлого к вечному настоящему, по Кракауэру - переход к нахождению единичных экземпляров общего принципа рационализации .
Сочетание уникальных аспектов "современных обществ" и общего принципа "современности" - еще один болезненный пункт теории модернизации. Он так же вызывает разочарование в понятиях, в общих теориях и ориентирует на изучение конкретных стран. Так, П.Рабинов, посвящая свою книгу современной (modern) Франции, объясняет это не только своим интересом к стране, но и методологически: "Дебаты о современности беско-нечны - поэтому в них нет сути, и они представляют так много различных явлений, что кажутся бессмысленными или просто частью процесса модернизации, чтобы слишком заботиться об абстрактных дефинициях. Более эвристичным и более этногра-фическим было бы исследование того, как термин может быть понят и использован в его самопровозглашенной практике" . По существу это означает, что понятие "современное общество" ис-торически конкретно, не исчерпывается общими характеристика-ми и может быть описано во всей полноте только применительно к каждой стране. Мы уже отмечали, что на этом методологиче-ском пути встречаются франкоцентричные описания современно-сти. История Запада, однако, сложилась так, что с начала его возвышения и до второй половины XIX в. главными противодей-ствующими силами были Франция и Англия. В ходе многовековой борьбы, конкуренции и обогащения этих держав были выработа-ны многие формы западного подхода к внутренним и внешним проблемам. Идеологи английской (1642) и французской (1789) революций, выразители идей французского века Просвещения и английского фри-трейда подняли западную социальную, фило-софскую и историческую мысль на высоты, на которых она нахо-дится и поныне. Локк и Гоббс создали теории естественных прав личности, Монтескье и Руссо обосновали идею государственно-сти как общественного договора. Французы вознесли до небес рациональность человека, англичане (Берк и др.) обозначили пределы этой рациональности. Вместе они сформировали обще-западные принципы, сделали Запад современным обществом. И суть как раз в том, что при всем многообразии современных об-ществ существует современное общество, при всем многообра-зии западных стран существует Запад, и при всем многообразии модернизаций существует модернизация не только как общее название для многообразия, но и как существо этого многообра-зия. Говорить о модернизации как ответе незападного мира за-падному невозможно без общих понятий.
Опыт Юго-Восточной Азии существенно изменил взгляд на мировые процессы. Это - тот случай, когда локальные воздейст-вия на глобальные трансформации были впервые явно обозна-чены. Когда-то считалось, что Азия в принципе мало способна модернизироваться. М.Вебер, в частности, видел в ней трудно трансформируемое традиционное общество. Но то, что произош-ло в Юго-Восточной Азии, поставило под сомнение этот тезис: "Перспектива, имеющая центром Запад, более не адекватна... Согласно этой логике речь идет не о понимании Восточной Азии, но скорее о понимании того, что случилось повсюду (включая Запад) в свете этого азиатского опыта" .
Появилась новая трактовка: Юго-Восточная Азия - это "вто-рой случай капиталистической современности" после Запада, открывающий новый путь развития. Такую трактовку предложил, в частности, П.Бергер в предисловии к книге "В поиске Восточно-Азиатской модели развития", вышедшей в 1988 г. Основой этого второго случая современности, в противоположность Западу, является не индивидуализм, а коллективизм. Стабильность се-мейной жизни, по Бергеру, оказалась здесь соизмерима с трудо-вой этикой Запада. Семейные ценности создавали ориентиро-ванную на достижения трудовую этику Азии. Специфика азиат-ской современности состоит в значении коллективистской солидарности, высокого престижа образования, меритократиче-ских норм и институтов, производящих элиты. Эти черты соста-вили, по мнению Бергера, особенности этого второго случая ка-питалистической современности и Восточно-Азиатской модели развития, опирающейся на "человеческий капитал" .
Сегодня, однако, кажется, что сравнение Японии и других стран Юго-Восточной Азии с Западом имеет определенные на-тяжки. Технологическое сходство и наличие ряда демократиче-ских институтов соседствует с исключительной культурной спе-цифичностью стран данного региона. Модернизация, которая могла бы привести к "новому случаю современности", обычно основана на смене культурной идентичности на западную. Такой смены тут не произошло, и достигнута скорее не современ-ность, а конкурентоспособность с Западом обществ, которые сочетают технологическое развитие с сохранением традиций и достаточной закрытостью, локальной спецификой. Здесь смеша-лись особенности как традиционного, так и современного об-ществ. Так коллективизм и солидарность плохо согласуются с принципом современности - становлением автономного индиви-да. В послевоенной Японии была предпринята либеральная по-пытка, направленная на формирование индивидуализма, но она не реализовалась. Может быть это - "неиндивидуалистическая версия капиталистической современности"? - спрашивает Бер-гер. - Нет, отвечает американский исследователь, - это новый путь. Однако он еще не думает, что это - уже не модернизация. Мысль Бергера останавливается на том, что происходящее в Восточной Азии является новой моделью модернизации. Упот-ребляя термин "модель", американский профессор создает неко-торую надежду для других применить ее, повторить Восточно-Азиатский опыт. Возможно ли это? Ответ Бергера: "Я полагаю, что никто не стал бы отрицать, что нечто могло бы быть освоено из опыта общества, отличного от нашего собственного, но вопрос скорее состоит в уяснении того, может ли Восточная Азия обес-печить "модель" для других в смысле согласованной и отчетли-вой стратегии социального развития" .
Заметим, что слово "модель" здесь уже употреблено в кавыч-ках, т.е. подвергнуто сомнению. Проблема тесно увязана с ролью культурных факторов в социальном и экономическом развитии, с неустранимостью этих факторов.
Бергер предлагает очень продуктивную интерпретацию. Он допускает существование двух гипотез - "культурцентрист-ской" и "институционалистской". Следуя первой, процессы на Тайване можно было бы объяснить тем, что Тайвань населен китайцами, чье отношение к миру определено китайской культу-рой и китайскими социальными институтами. Это будет объясне-ние через посредство образа китайской культуры и духа совре-менного китайского капитализма. Институциональная гипотеза, согласно Бергеру, альтернативна. Она объясняет эти успехи ре-зультатами экономической политики и практики, не имеющей от-ношений к тому, что жители Тайваня - китайцы.
При культурцентристском подходе опыт Тайваня представля-ется уникальным, нетранслируемым. При институциональном могут быть предприняты усилия его распространения в арабском мире или в Латинской Америке. Поэтому институциональный под-ход кажется П.Бергеру более перспективным. Его границы долж-ны быть учтены посредством культурцентристских объяснений.
Однако границы, полагаемые культурой, нередко оказывают-ся более существенными, чем институциональные возможности. Культурцентристская интерпретация не позволяет говорить о пе-реносе тайваньского образца и даже ставит под вопрос самое представление о модели или образце: "Имеет смысл предполо-жить, что, скажем, арабы и латиноамериканцы могли бы адапти-ровать фискальную или торговую политику Тайваня; но бессмыс-ленно предполагать, что они могут адаптировать тайваньскую этику" . Какой же выбор из двух гипотез предпочитает П.Бергер? В самом себе он чувствует раздвоенность: идущее от его социо-логической профессии и влияния М.Вебера тяготение к "культур-центристской интерпретации" и связанное с его моральными и политическими предубеждениями предпочтение "институцио-нального" подхода. В противоположность тому, что думают мно-гие другие, Бергер утверждает, что наука никогда не дает нам одной определенной возможности.
Следуя этому методологическому указанию, можно построить две системы объяснения опыта развития вырвавшихся вперед стран Азии.
1. В терминах модернизационной теории новые процессы мо-гут быть описаны как новая модель модернизации. В пользу этого говорит стремление стран региона к освоению западного техно-логического уровня и опережению его, научные разработки, обра-зование, социальные преобразования, вписывающие эти страны в концепт "современности". Против этого свидетельствует сохра-нение собственной идентичности, использование традиций, про-тиворечащих вхождению в современность, для ее достижения.
2. Это особое свойство сохранения идентичности, использо-вания мешавших развитию традиций (коллективности, религиоз-ности) в интересах развития делает более убедительной точку зрения, что рассмотренный процесс выходит за пределы модер-низационной теории. Страны этого региона успешно скупили и реализовали лицензии западных индустриальных гигантов, пере-няли передовые технологии и перешли к информационным тех-нологиям, которые они не только осваивают, но и успешно разви-вают. В отношении социальных наук произошло успешное освое-ние западной парадигмы. "Как возможна социология в Япо-нии?" - задается вопросом журнал Current Sociology, специально посвященный этому вопросу .
Следует отметить, что это противоречие институционального и культурного, институционального и ценностного, напряженность отношений между этими полюсами сохраняется всегда. В исто-рии модернизации самого Запада решающую роль сыграли куль-турные сдвиги - Ренессанс, Реформация и Просвещение. Ин-ституты сами являлись продуктом новых ценностей. Но, будучи построенными, они стали способствовать воспроизводству цен-ностей и ограничению возможностей институционализации новых мировоззренческих подходов. Сегодня люди на Западе заметно не удовлетворены господством институтов. Появился новый ин-терес к базовым ценностям. То есть процесс соотношения ценно-стей и институтов на Западе можно было представить так: влия-ние культуры, ценностей - институционализация - воспроиз-водство ценностей - интерес к утраченным в ходе модернизации базовым ценностям - возможно, создание новых институтов.
Происшедшее в Юго-Восточной Азии соответствует такой перемене отношений между ценностями и институтами, когда старые ценности явились источником институтов современности (постсовременности). Тип развития, при котором это происходит, называется нами постмодернизацией. Постмодернизацию можно рассматривать как новый виток модернизации на основе культу-ры. Основанием для этого является то, что постсовременное не отрицает современности радикально, и постмодернизация, кото-рую страны традиционного типа проходят вместо модернизации или продолжая незавершенную модернизацию, решает и ряд задач последней или оставляет их перед собой на потом.
Автор главы давно использует понятие постмодернизации . Сегодня он находит подтверждение своих идей и в западных ис-точниках . Постмодернизация дает возможность этим странам миновать некоторые этапы западного развития, особенно болез-ненные процессы смены идентичности на западную. Она совпа-дает, вместе с тем, с тенденцией перехода Запада к постсовре-менной (постиндустриальной, информационной) стадии.
Различия в интерпретации процессов в Юго-Восточной Азии связаны с пониманием того, стали ли сделавшие скачок общест-ва этого региона современными или они достигают неизвестного прежде состояния.
Современным мы называем индустриальное, западное, капи-талистическое общество. Это была конвенция, т.к. в современно-сти живут и традиционные, и примитивные общества. Для опыта Юго-Восточной Азии характерно сближение антагонистических черт традиционного и современного общества, их взаимодопол-нительность, включающая в себя ориентацию на новое, с учетом традиции; использование традиции как предпосылки модерниза-ции; светскую организацию социальной жизни, но значение рели-гии и мифологии в духовной жизни; значение выделенной персо-нальности и, вместе с тем, одобрение и использование имею-щихся форм коллективности; сочетание мировоззренческих и инструментальных ценностей; демократический характер власти, но признание авторитетов в политике; эффективную производи-тельность, но и ограничение пределов роста; совмещение психо-логических характеристик человека традиционного и современно-го общества; эффективное использование науки при осуществ-лении традиционных, ценностных легитимаций социального выбора, соотношение локального и глобального.
Такой список "всего хорошего" мог бы быть сконструирован как мысленная попытка смягчить конфликты модернизации, но она показалась бы утопической, если бы не было реально успеш-ного поиска новых институтов и структур на основе традиции.
Важно отметить, что тенденции такого же рода есть и на За-паде . В ряде концепций дано эквивалентное описание происхо-дящих на Западе сдвигов к постсовременному обществу (постмо-дернисты), постиндустриальному обществу (А.Тоффлер, С.Липсет), к информационному (Р.Нисбит) и обществу риска (У.Бек). В системе наших рассуждений термин "постсовремен-ность" находится в одном ряду с понятиями "традиционное" и "современное" общество. Поэтому мы пользуемся им, чтобы не переходить в другие понятийные ряды, не предназначенные спе-циально для анализа модернизации.
Необходимо различать два смысла перехода к постсовре-менности: 1) как "мегатренд" - глобальную, универсальную тен-денцию, затрагивающую как Запад, так и незападные страны, пока немногие; 2) как характеристику более мягкого (без разру-шения основ) перехода к модифицированной современности (постсовременности), соединяющей черты традиционных и со-временных обществ. С другой стороны, переход к постсовремен-ности - это отрицание современности.
В значительной степени этот процесс был открыт постмодер-низмом. Постмодернизм вернулся к антимодернистской, предмо-дернистской критике современного общества, сопутствующей западной модернизации. Он соответствовал складывающейся на Западе ситуации - описать растущую неудовлетворенность об-ществом и требования новой реальности. С помощью критики, осуществляемой с антимодернистских позиций, постмодернизм показал "смерть высокого модернизма", его понимание "как вещи прошлого", чьи "утопические амбиции были нереализованы" и чьи "формальные инновации были истощены" . Концепция постсов-ременной культуры, постсовременного общества, постсовремен-ного развития претендовала на то, чтобы подвергнуть критике современность и вернуться к ценностям традиции. В ней отверга-лись революции и инновации современного общества, отмечался кризис легитимации процесса развития, исчезновение старых источников легитимации. Вместе с тем постмодернизм ощущал себя как новый модернизм. Он "резонировал" модернизм, обнов-ляя его. Концепция постмодернизма вызвана не только разочаро-ванием в Западе тех, кто его не догнал, но и разочарованием За-пада в себе самом. Она связана с самим представлением о вре-мени, которое никогда не останавливается в своей "современности", которое всегда наполняется определенным (по-зитивным или негативным) содержанием, связывает прошлое и будущее, традицию и инновацию . Н.Лукман более жестко гово-рит, что постмодернистская эпоха - абсурд, ибо продолжение современности гарантировано фундаментальными структурами, обеспечивающими непрерывность .
Наблюдалось встречное движение в развитии Юго-Восточной Азии и Запада, не просто отрицание западной модели модерни-зации в Японии, но и осознание ее пределов на Западе: "В XX веке глобальная интеграция продемонстрировала Японии пре-дельные возможности для вестернизации, за которые ей нет не-обходимости выходить, Япония не повторила западный модер-низм. Но в то же время и Запад стал остро осознавать дефекты модернизации. И в этом самодиагнозе Запада Япония смогла наконец найти своего духовного двойника", - пишет автор обзо-ра "Модернизм и культурные ценности японского народа", цити-руя совместную работу японского и западного авторов
Данный контекст прямо указывает на причины, почему клас-сическая парадигма сменилась на неклассическую и постнеклас-сическую. Замечательно предвидел это Кассирер в статье, по-священной кризису натуралистически-классических оснований философии культуры и все большему влиянию гуманистической альтернативы. Он писал, что появление новых методологий - неклассических методологий определено кризисом понятия раз-вития, на котором строится натурализм .
Итак, хотя мы не можем абсолютно однозначно поставить в соответствие этапы развития науки, особенно отдельных дисцип-лин (из-за неправомерности и относительной самостоятельности их развития) в абсолютное соответствие с этапами развития об-щества, которое также развивается неравномерно, есть все осно-вания поставить в соответствие наиболее крупные, системообра-зующие их тенденции: предсовременное традиционное общест-во - доклассическая наука, рецептурное знание; современное общество - классическая наука; поздняя современность - не-классическая наука; постсовременность - постнеклассическая наука.
Возникает вопрос, как науки, возникшие в современных об-ществах (на Западе) могут функционировать и развиваться в не-западных странах. Это позволит перейти от макромодели связи науки и общественных изменений к микромодели, которую мы представим на примере социологии.
3. Как возможна социальная наука в России
и других незападных странах
(на примере социологии)?
Поставленный в заголовке вопрос может удивить. И, кажется, он никогда не ставился в явном виде. Давно возникла русская социологическая школа. Марксистская парадигма социальных исследований в коммунистический период не устранила социаль-но-философских подходов и, в конечном итоге, возникновения советской социологии, придав им определенную направленность. Социология существует и развивается в сегодняшней России, даже можно признать наличие здесь социологического бума. Со-циология заняла прочное место в дисциплинарной структуре оте-чественного обществознания и в номенклатуре учебных дисцип-лин. (Недавние решения, отодвигающие ее в число факультатив-ных дисциплин, представляются нам необоснованными и вре-менными). В других незападных странах социология так же активно развивается. А если нечто существовало и существует, и будет существовать, то правомерно ли спрашивать о возможно-сти его существования? Вопрос этот поставлен в кантовском смысле. Напомним, что Кант совершенно не сомневался в суще-ствовании синтетических суждений в математике, механике и, тем не менее, выяснял, как они возможны. Он стремился выявить гносеологические условия, делающие возможными их существо-вания. Следуя этой методологии, мы пытаемся выявить социаль-ные условия, при которых социология возможна в России и дру-гих незападных странах. Одновременно ставится задача просле-дить связь социологии с изменениями в обществе и описать, хотя бы в общем виде, ее собственную эволюцию и перспективы ее трансформации в будущем. Вопрос не праздный. Западные со-циологи предоставляет возможности увидеть это, вынося сегодня в заголовки статей проблему возможности социологии в Японии, в Латинской Америке, Африке и пр.
3.1. Исторические этапы развития социологии
Дело в том, что первоначально социология возникла на За-паде, в конкретном месте и конкретном времени - во Франции О. Конта. Однако свое появление она лишь частично связывала с конкретными обстоятельствами: прежде всего, с именем Конта, с его стремлением с помощью этой науки урегулировать конфлик-ты в обществе и не допустить новой революции в современной ему Франции. Вместе с тем, она отвечала потребностям всех за-падных обществ не только своей эпохи, но и Запада последую-щих эпох в той мере, в какой он сохранял свою сущность. И, на-конец, западная социология "забывала" о своих "местных" исто-ках и претендовала на универсальность. Идея универсальности поддерживалась верой в прогресс, в то, что вступление Запада в Новое время, в современность - это только начало процесса, при котором все страны пойдут по тому же пути. Но поскольку это произойдет лишь в будущем, в настоящем социология была нуж-на лишь самому Западу. Как показали И.Уоллерстайн (использу-ем эту - американскую транскрипцию его имени) и другие иссле-дователи, вплоть до окончания Второй мировой войны, на Западе и, прежде всего, в США преобладало применение социологии к анализу западных обществ, для незападных предназначались этнология, культурная антропология, востоковедение. Это нашло свое отражение в системе образования, где в рамках указанных несоциологических дисциплин изучались отдельные страны, но социология преподавалась как универсальная дисциплина, без особого интереса к страновой дифференциации и с явным убеж-дением, что ее универсальность подтверждена ее способностью объяснять западные общества. По мнению Уоллерстайна, сло-жившееся разделение наук обязано своим существованием ли-беральной идеологии, которая обособила государство, рынок и гражданское общество, открыв для каждой из сфер изучения свою логику, на каждой из которых были построены политические науки, экономика и социология. Им показано, что после окончания Второй мировой войны США, сделавшись мировым лидером, ощутили необходимость адекватного знания о мире и организо-вали страноведческие и региональные исследования. Соответст-венно, были внесены изменения в систему образования, и социо-лог, например, мог специализироваться, принимая во внимание особенности какого-либо региона . Сегодня предпосылки либе-ральной идеологии о возможности разделения экономики, поли-тики и социальной сферы представляются Уоллерстайну исчер-панными, ибо эти стороны уже не являются независимыми друг от друга: "…ни одна пригодная исследовательская модель не сможет разделить "факторы" в соответствии с экономическими, политическими или социальными категориями, иметь дело только с одним видом переменных, считая другие постоянными. Мы ут-верждаем, что существует единый "набор правил" или единый "набор ограничений", внутри которого оперируют эти различные структуры" . Т.е. сегодня социология, согласно, Уоллерстайну имеет тенденцию войти в состав единой социальной науки об обществе, способной изучать любое общество.
Интерес к историческим трансформациям социологии всегда требует выделения фаз ее развития. В отличие от Уоллерстайна, эмпирически описывающего этапы развития американской со-циологии как науки о западном обществе, затем науки о любом обществе и, наконец, как части единой науки об обществе или, по крайней мере, части комплексного проблемного изучения любого общества, М.Олброу предлагает более сложную типологию ста-дий развития социологии:
- универсализм. Это - классическая фаза социологии, при которой доминирует стремление к получению общезначимого знания о человечестве и для человечества (Конт, Спенсер).
- национальные социологии. Формирование социологии на профессиональной основе, продолжение ее классического пе-риода, отличающееся развитием социологии в пределах нацио-нально-государственных границ (Вебер, Дюркгейм). Социологи-ческие школы возникли в Германии, Франции, США, Британии, Италии, незападных странах. Производимые идеи не утрачивали универсального характера, но контакты между социологами раз-ных стран были недостаточно развиты, М.Вебер и Э.Дюркгейм игнорировали друг друга.
Здесь не видно особой разницы с предыдущим этапом, по-скольку универсальная социологическая теория производилась также в национальных границах. Видимо, дело в том, что фран-цузы предпочитали ссылаться на Дюркгейма, а не на Вебера, а немцы наоборот. И это происходило не только по причине нацио-нальной принадлежности упомянутых социологов, но и потому, что они отразили в своих универсальных теориях, направленных на получение объективного научного знания, специфику своих стран: Франция - католическая страна, и концепция Вебера, очевидно, не объясняет происхождение и сущность капитализма в ней, тогда как рационализм Дюркгейма, его теория разделения труда более адекватно отражают французскую реальность, равно как Вебер немецкую. Универсальность же теоретических взглядов Вебера и Дюркгейма состоит в том, что оба они были адекватны в описании классического капиталистического общества, наиболее близким эмпирическим примером которого являлась Англия. Тео-рии, полученные немцем и французом, выступили как общеза-падные и наиболее характерные для объяснения классического капитализма и, тем самым, базовыми для прочих социологиче-ских подходов к изучению капиталистического общества.
- интернационализм. Являлся ответом на разрушение на-циональных идеологий и на мировые войны. Представлял собой двусторонний процесс -распространения в незападные страны как западной рациональности и теории модернизации (Парсонс), так и идей социализма. Усилились контакты между учеными, воз-никла Международная социологической ассоциации в 1949 году, стали проводится международные конференции.
Развивая мысль Олброу относительно данной фазы, можно отметить, что прямые контакты расширили круг идей. Западным ученым стали более известны именно в этот период теории цик-лов Кондратьева (хотя Кондратьев жил в Америке), идеи нефор-мальной экономики Чаянова, диалогическая теория Бахтина. Хо-рошей иллюстрацией интернациональной разработки некоторых идей является применение Уоллерстайном циклов Кондратьева для характеристики эволюции капиталистической мир-системы и развитие мир-системных идей Уоллерстайна русским ученым А.Фурсовым для анализа мирового значения коллапса коммуниз-ма .
- идигенизация социологии. Это фаза появления местных, ло-кальных социологических концепций. Проявилась в 1970-е годы в отказе социологов стран "третьего мира"внедрять модели, методы и терминологию социологии, возникшей на Западе и предназначен-ной, по их мнению, для анализа западных национально-культурных практик. Применение марксизма в странах "третьего мира", по мне-нию Олброу, не является индигенизацией, а характеризуется как сопротивление господству западных теорий (заметим в скобках, что и марксизм является таковой). Подчеркивалась эвристическая зна-чимость собственных культурных традиций как стимулов для появ-ления новых направлений в социологии. Многие из социологов третьего мира трагически воспринимали ситуацию, когда им прихо-дится смотреть на себя сквозь призму западных социологических понятий, которым они отказывали в универсальности. С.Хантингтон так характеризует это умонастроение: "то, что является универса-лизмом для Запада, для всех остальных выступает как империа-лизм" .
В некоторой степени индигенизация социологии, по мнению Олброу, произошла и на Западе: социологии США, Франции, Бри-тании, Германии, особенно Канады (Олброу ссылается на движение канадизации социологии) становятся более специфическими. Ис-точник этого - не враждебность к каким-то теориям, а интерес к своим особенностям.
На наш взгляд, индигенизация - это явление не только 70-х годов. В России она проявлялась в идеях народной науки, проле-тарской культуры. Сегодня тенденции индигенизации заметны в Турции в связи с ростом ислама. Стремление учить студентов так, как если бы они жили в США, присущее элитарным университетам этой страны, вызывает реакцию. Как прежде марксизм (в отличие от Олброу, я считаю его фактором индигенизации социологии стран "третьего мира"), сегодня постмодернизм стал знаменем поиска локальной идентичности и адекватных ей способов познания . Продолжаются обсуждения специфичности африканской социоло-гии . Что касается западных стран, то такие темы исследования в социологии как "Манеры за столом: ХVII-ХIХ века", "Изменения в оформлении парижских витрин" сегодня можно встретить не только в Париже (и идут они, кстати, не столько от признанного лидера французской школы Анналов Ф. Броделя, сколько от немецкого ис-следователя Н.Элиаса), равно как аналитическую традицию - не только в Англии. Скорее, здесь речь идет все же не об индигениза-ции, а об оживлении фазы национальных социологий, идеи которых быстро распространяются в связи с одновременным действием тенденций к интернационализации.
- глобализация социологии. Это - продукт объединения на-циональных и интернациональных социологических традиций, ин-дигенизации и универсализма - то есть всех четырех прежних ста-дий . Это - результат свободы социологов мира общаться в на-учном плане, обмениваться идеями. Фаза глобализации не совпадает, по Олброу, ни с национализацией, ни с интернациона-лизацией. Это специально подчеркнуто Исследовательским коми-тетом Международной социологической ассоциации, рассматри-вающей глобализацию как нечто противоположное интернациона-лизации, поскольку она связана с совмещением всех четырех стадий развития социологии .
Последняя фаза, на наш взгляд, ближе к первой - фазе уни-версальной социологии. Универсальность здесь, в отличие от своей первоначальной формы, построена не на том, что весь мир "дого-нит" Запад и вступит в фазу современности, сделается похожим на Запад и сможет применить его теории, а как раз разочарованием в неосуществленности и, скорее всего, неосуществимости этого ис-ходного предположения. Осознано сопротивление модернизации разнообразных и непохожих на западную культур, из-за которого даже при высокой степени рекультуризации незападные общества не превращаются в западные. Новая универсальность, достигаемая социологией на этапе глобализации, предстает как мультипликация социологических представлений о самых разных обществах. Со-циологические знания, представленные как фазы развития социо-логии не исчезают, а сосуществуют и могут участвовать в совмест-ном производстве нового знания.
Выделенные этапы развития социологии, на наш взгляд, одно-временно являются типами социологического исследования, кото-рые действуют в разных ситуациях, нередко совместно и всегда - с сохранением регулятивного значения социологической классики.
3.2. Несоизмеримость социологических подходов к обществам
разных стадий развития и разных культур
Вопрос о том, как применить западную (универсальную в пер-вом смысле - в соответствии с первым этапом) социологию в Рос-сии или Японии, в общем виде был разрешен: это возможно по ме-ре того, как в названных и других незападных странах возникает модернизированный сектор или по мере того, как они осуществляют модернизацию, обретают социальные структуры, сходные с запад-ными. Однако конкретное ее применение содержит много особен-ностей, нуждающихся в рассмотрении.
Универсальность же социологии, которая может быть присуща этапу ее глобализации, требует особых обсуждений, ибо механизм мультипликации социологических подходов к разным обществам неясен. Именно этим проблемам будет посвящен данный раздел статьи.
В том и другом случае встает вопрос о соизмеримости обществ и нахождении универсальных социологических средств для их опи-сания. Вопрос о соизмеримости решается при компаративистских исследованиях. Методология этих исследований с конца XIX века и по сей день предполагает максимально изолированный анализ сравниваемых обществ, чтобы устанавливаемые сходства, пересе-чения, культурные гибридизации, взаимные влияния, которые могут быть выявлены, не явились бы следствием методологических оши-бок, а были установлены, только если они действительно сущест-вуют. Методология компаративистского исследования представлена известным социологом П. Штомпкой в виде таблицы:
Виды компаративистского исследования
Фокус компаративистского исследования
Масштаб приме-нения Масштабобъекта Масштабсуждений
Направле-ния компа-ративист-ского ана-лиза Поиски одина-ковости, сходст-ва Охват сравнива-емых культур Универсализи- рующиесравнения Генерализирую-щие сравнения
Поиски уни-кальности Индивидуали-зация сравнений Конкретизиру-ющиесравнения Сравнения, выяв-ляющие особен-ности
Табл.1. Цит. по: Stompka P. Conceptual Frameworks in Comparative In-quiry//Globalization, Knowledge and Society. Р. 54.
В свете стоящей перед нами задачи представляет интерес по-следняя колонка справа, в которой описываются две разные иссле-довательские программы социологии - натуралистическая (под именем генерализующей) и культур-центристская (обозначенная в таблице как сравнения, выявляющие особенности). Натуралистиче-ская программа рассматривает социальные факты как "…вещи того же ранга, что и материальные вещи, хотя и на свой лад", - писал Э.Дюркгейм . Иными словами, натуралистическая программа фор-мирует идеалы и нормы научности социологии по образцу естест-венных наук, намеренно методологически заостряя противополож-ность субъекта и объекта познания, ориентируется на объяснение явлений, раскрытие присущих им закономерностей - генерализа-цию. Культур-центристский подход методологически заостряет не-элиминируемость свойств субъекта из изучаемого социологией объекта, интересуется не типичными, а наиболее характерными его качествами, выделяет особенности, определяемые культурой. Его метод - понимание, а не объяснение, индивидуализация, а не по-иск закономерностей. Даже если натурализм и культур-центризм применены для изучения одного и того же социального объекта, они превращают в свой предмет исходно разные части этого объекта: натурализм позволяет изучить "жесткий каркас", "скелет", законо-мерности социальной системы; культур-центризм - "мягкие ткани" общества, вплоть до того, чтобы построить историю без героев (школа Анналов) и "социологию без общества" .
П.Штомпка, чью таблицу мы привели выше, использует другие термины для выражения идей, обозначенных нами как натурализм и культур-центризм. Он говорит о социологических и социетальных концептах. Социологические концепты объясняют социальные фе-номены, социетальные концепты характеризуют участие индивиду-альных и коллективных субъектов в социальной жизни . Употреб-ляя термин "социетальные сообщества", Т.Парсонс понимал под ними объединения людей, возникающие на пути становления об-ществ. По его мнению, потребовались сотни лет, чтобы локальные социетальные сообщества феодального периода смогли эволюцио-нировать до такой степени социальной интеграции как гражданство. То есть "общество" понимается им преимущественно как капитали-стическое, западное, четко структурированное, разделенное на уровни, где осуществляются определенные функции. Соответствен-но и социология является структурно-функциональной . Но и в других направлениях социологии натуралистический подход доми-нирует при исследовании западных обществ. Дискурс социологии здесь преобладающе связан с понятиями структуры, институтов, рациональности, современности, прогресса, модернизации, техни-ческого развития и пр. Для многих обществ он совершенно чужд. Разумеется, есть феноменологические, этнометодологические, гер-меневтические культур-центристские подходы, но раскрываемые ими повседневность, смыслы, коллективные представления Запада так же мало соизмеримы с незападными обществами.
Сопротивление западному типу дискурса и есть индигенизация. Попытка совмещения ведет сначала к интернализации социологии, затем к ее глобализации.
Посмотрим, что же противопоставляется западному социологи-ческому дискурсу в Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, Рос-сии, Африке.
Так, в Латинской Америке предполагают необходимым вклю-чить в латиноамериканский социологический дискурс местное зна-ние, проблемы участия, власти, исследование коллективов, отно-шения настоящего к прошлому, использования традиции для моби-лизации масс, признание ценностей народной культуры, легитим-ность отрицания западных ценностей, критику эксплуатации, нужды и несправедливости, проблему трансфера латиноамериканского социологического видения в другие страны и, прежде всего, на За-пад .
Как мы уже отмечали, вопрос о возможности японской социоло-гии прямо ставится в литературе. В Японии имеется два основных направления в социологическом знании: использование западных теорий как универсальных и индигенизация - попытка построить социологическую концепцию исходя из японской уникальности. Первое направление базируется на Марксе или модернизацииион-ной теории. Большое социологическое сообщество Японии, социо-логические факультеты издают журналы на английском языке, ак-тивно осваивают западную социологию, особенно американскую. Преобладает интерес к структурно-функциональному подходу Пар-сонса. Второй подход - поиск японской уникальности и уникальной японской социологии описывается метафорой западных и японских ориенталистов: "хризантема и меч", связан с приложением антро-пологических характеристик к анализу общества, с раскрытием своеобразия японского характера, с утверждением социальной и культурной гомогенности Японии, коллективизма, преобладания традиции над изменениями . Характеризуя эту ситуацию в япон-ской социологии, Дж.Ли высказывает неудовлетворенностью обои-ми подходами. Первый избрал довольно устаревшие и не соответ-ствующие японскому опыту идеи, имеющие культурное и образова-тельное значение, но мало соответствующие сегодняшним японским реалиям. Второй не учитывает изменений и не имеет аде-кватной компаративистской перспективы, не позволяет сравнить японское общество не только с западными, но и с ближайшими ази-атскими соседями: "Аргументы уникальности и генерализации яв-ляются двумя сторонами одной и той же теоретической медали. Тщательное и придирчивое описание основных институтов или групп можно осуществить без стремления выяснить их специфич-ность или универсальность. Универсальная теоретическая модель, по контрасту, просто предлагает место для Японии в ее концепту-альной схеме. Но оно очень мало и толкает Японию к поискам ана-литических инструментов, имеющих смысл для анализа японского общества" .
По мнению Ли, японцы более успешны при применении по-стмодернизма и в эмпирических исследованиях. Действительно, развитие японского общества в послевоенный период имело две стадии: модернизационную, неолиберальную, осуществляемую под руководством американских оккупационных сил, и с середины 50-х годов осуществляемую по модели японских социологов, предло-живших сохранить старые структуры, например, общины в деревне, хорошо проводящие государственное воздействие, но изменить цели государства. Не завершив модернизационной фазы, японское общество стало развиваться на основе собственной идентичности, и такой тип развития получил название постмодернизации. Он со-провождался детальной эмпирической разработкой мероприятий и региональной политики. Этот положительный опыт стоит как бы в стороне от теоретически маргинальных для Японии, но реально магистральных направлений западной социологии.
Ли показывет, что в 60-е годы в Японии возникло инициирован-ное М.Мариямой движение интеллигенции - быть специалистом, а не интеллектуалом. Оно вписывалось в социологические поиски путей развития страны, но, как и в Америке, не избежало крайно-стей - производства "специализированных дураков", абсолютно невежественных во всем, что лежит за пределами их экспертного знания.
Легко видеть, что социологическое знание в России имеет мно-го сходства с японским опытом. Тут преобладает также бинарная оппозиция освоенной западной социологии и местных попыток опи-сать национальный характер, российскую многонациональность, мултикультурализм и мултиконфессионализм, коллективизм, отсут-ствие серединной культуры, неформальность экономики, предпоч-тение воли свободе, ставятся вопросы об учете этой специфики западными социологами при попытке объяснять российские про-цессы и пр. Этого пока добиться не удается, хотя богатая тради-циями русская социологическая школа, представленная трудами Ковалевского, Петражицкого, Томашева и др. известна на Западе. П.Сорокин остается русско-американским социологом, несмотря на то, что материалом его исследований за рубежом являются прежде всего американские реалии.
Представляют интерес африканские социологические исследо-вания, в которых есть все та же поляризация освоенной, но плохо работающей для анализа африканских обществ западной социоло-гии и попыток создать собственные социологические концепции, применимые к местным условиям. Идиоматичность африканской социологической традиции проявляется в антропологизме и этно-графичности, в изучении фольклора, преданий, устной поэзии, по-строении африканской социологии знания .
3.3. Попытки преодоления несоизмеримости социологических
теорий и достижения глобальной универсальности
социологии
Как видим, существуют большие различия между обществами, находящимися на разной стадии развития и с разными культурами, которые делают их и описывающие их социологические теории трудно соизмеримыми. В пределах одного общества так же обнару-живается несоизмеримость заимствованных из западных источни-ков способов объяснения и местных трактовок происходящего.
Как же преодолеть эту несоизмеримость, чтобы получить новый тип универсальности социологии, соответствующий духу глобали-зации? Есть, по меньшей мере, три предположения на этот счет.
Остро поставив вопрос о несоизмеримости социологических теорий и пытаясь для его обсуждения привлечь компаративистский метод в упомянутой выше работе, Штомпка все же полагает воз-можным сблизить западные и незападные концепции, посредст-вом увеличения в первых социетальных или, в нашей терминоло-гии, культур-центристских подходов. Иными словами, привлече-ние всего арсенала "мягких методов" западной социологии -феноменологии, этнометодологии, герменевтики, коммуникативной социологии увеличивает ее способность понимать "чужие" - неза-падные общества и быть соизмеримой с их собственными пред-ставлениями о себе. Это предложение имеет перспективу, но, вме-сте с тем, ряд трудностей. К их числу относится упомянутая выше ценностная несоизмеримость западного и незападных обществ, которая с помощью указанных подходов будет со всей очевидно-стью обнаружена. Понимание различий, диалог по их поводу не всегда возможен. Другая трудность состоит в следующем. Социоло-гия как академическая дисциплина возникла на Западе в ХIХ веке, но сегодня очевидно, что незападные страны имеют способность развивать социологию или что-то подобное ей. Именно в этом и состоит проблема: может ли что-то подобное социологии быть названо ею или быть интегрировано в универсальную социологию эпохи глобализации. То, что выше было представлено как африкан-ская социологическая специфичность, скорее похоже на этногра-фию. Можно в перспективе согласиться с Уоллерстайном, предпо-лагающим вхождение социологии в единый научный комплекс, спо-собный изучать любые общества. Но при существующем пока и, видимо, еще надолго дисциплинарном раскладе мы должны при-знать, что немодернизированные общества изучаются, скорее, культурологией, этнографией, ибо не имеют жестких структур и ин-ститутов, на которые ориентирована социология. Если же предпо-ложить, что могут существовать общества, где не только нет жест-кого социального каркаса, но и произошли разрушения традицион-ной культуры (например, общества, которым не удалась модернизация, но в которых в ходе попыток ее осуществления со-крушен прежний уклад и произошла атомизация индивидов), то та-кое общество стало бы объектом изучения не столько социологии или культурологии, сколько психологии.
Второй путь мультипликации опыта национальных социологий с западной ради получения нового типа универсальности намечен Ли на примере Японии. Он показал, что "мечта об универсальном тео-ретизировании трудно осуществима, если ни невозможна на уровне Японии (подчеркнуто нами. -Авт.), даже если японское общество будет определено как политическая или культурная единица)" (17, р. 58) . В любом случае, это будет локальная единица, не способная произвести универсальный продукт. Но ведь Запад делал это, по-чему же Япония не может? География культурных универсалий включает отдельные страны, которые производят нечто, принятое всеми народами. Именно на этом пути Запад и создал универсаль-ную социологию (на первом этапе ее существования). Япония не стала, в отличие от Запада, центром мирового развития, опреде-лившим его направленность. Она играет ведущую роль в своем ре-гионе, но развитие в нем построено на использовании уникальных особенностей. Поэтому никак нельзя сказать, что Сингапур, или Малайзия, или Таиланд догоняли Японию, в то время, как незапад-ные страны в течении пятисот лет пытались следовать за Западом, ориентируясь на догоняющую модель модернизации. Ли видит единственную возможность для социологии Японии включиться в универсальное производство знания - поместить в предмет сво-его исследования транснациональные процессы, в которых участ-вует и Япония. Только так, по его мнению, японская социология мо-жет вырваться из плена западной и развиться за пределами запад-ного доминирования, не впадая в индигенизационное сопротивление, т.е. преодолеть полюса евроцентристского и амери-каноцентристского универсализма и японской уникальности. Это предложение может быть полезным, но, на наш взгляд, для Японии трудновыполнимым, поскольку ее транснациональные связи осуще-ствляются преимущественно в сфере экономики и информатики, не затрагивая социальной сферы. Чтобы пойти по обозначенному Ли пути, Япония должна вернуться к задачам модернизации, о чем го-ворят некоторые японские социологи, например А.Китахара . Пе-реход к постмодернизации (развитию на основе собственной иден-тичности) позволил Японии стать конкурентноспособным общест-вом, но незавершенность задач модернизации, во многом традиционный характер японского общества делают его несоизме-римым с западными обществами, ибо при всей декларации постмо-дернизационных сдвигов там, они происходят на культурной пери-ферии, не затрагивая "жесткого ядра", сложившегося за пятьсот лет современной эпохи.
Третий и, как нам представляется, наиболее перспективный путь мультипликации западной и незападных социологий до уровня новой универсальности предложен американским социологом Э.Тарикьяном. Это -путь построения интернациональной социо-логии (не путать с социологией международных отношений). Та-рикьян разработал некоторые методы формирования на уровне обучения студентов в Дюк университете США. Он имеет прект кур-совых работ, где предлагает студентам, являющимся американцами в третьем поколении, рассказать, из каких стран прибыли их предки и в какое время, охарактеризовать те общества, из которых они прибыли, в том числе и их нынешнее состояние (политический ре-жим, экономику, социальную стратификацию и т.д.), описать те из-менения в США, которые произошли с момента прибытия в страну их родственников. Студенты могут приводить устные истории, а также документальный и научный материал. Для студентов, чьи семьи живут в США дольше, чем три поколения, предполагается изучение социальной истории. Это - блестящий пример попытки двухстороннего трансфера социологических знаний, который жаж-дут получить социологи большинства незападных стран, сопротив-ляясь одностороннему потоку научных моделей с Запада в неза-падные страны и отсутствию встречного потока даже при выработке программ развития той или иной незападной страны.
Мы бы определили интернациональную социологию как та-кую, в которой осуществляется взаимный трансфер социоло-гического (социально-гуманитарного) знания с Запада в неза-падные страны и обратно, а также между странами внутри этих регионов.
Социология знания открыла еще два фундаментальных фак-та: у знания об обществе есть свои социальные источники; каж-дое общество имеет свои собственные представления о само-очевидном знании. Первый тезис позволяет понять то, что соци-альные науки и социология, в частности, возникшие на Западе, отвечали уровню западной рациональности и служили целям за-падной модернизации как в мировоззренческом смысле (обосно-вывая правомочность западного пути развития), так и в социаль-но-технологическом (обеспечивая функционирование социальных систем). Распространение этих наук и их развитие в других стра-нах явилось частью распространения западного опыта или про-цесса модернизации.
Избрав курс догоняющей модернизации (неомодернизм), Восточная Европа и Россия перенимает институты Запада, в том числе и его науку как один из центральных институтов. Если бы политический курс был иной, например, ориентированный на соз-дание конкурентноспособной экономики, наверное, судьба соци-альных наук была бы другой, и отношения между наукой Запада и Восточной Европой были бы более партнерские. Курс неомодер-низации выбран Россией и Восточной Европой в целом. Он удив-ляет многих на Западе (американских социологов П.Бергера и Дж.Александера, например), кто не понимает, какую же стадию развития Запада мы догоняем сегодня. Но какую бы мы ни дого-няли, заимствование западных образцов научности при этом не-избежно.
Россия и Восточная Европа в целом могут быть охарактери-зованы как место, отличающееся признанием в качестве само-очевидного (возвращаемся к этому тезису социологии знания) особого типа знания - мировоззренческого, ценностно нагружен-ного. Когда Борис Годунов послал первых студентов за рубеж, они вернулись (следующие уже не вернулись), привезя с собой не знание ремесел, строительного дела, техники, а алхимию и аст-рологию, мечтая превратить сибирские леса в золото и найти счастливое для страны сочетание звезд. Сколько раз потом мар-ксизм, диалектика, неолиберализм, циклы Кондратьева, синерге-тика перетолковывались у нас подобным же всеобещающим об-разом.
Несоизмеримость восточноевропейских и западных обществ и их социологий заметна, но три предложенные способа интегра-ции социологического знания для достижения его новой универ-сальности - усиление культур-центристских подходов (см. гл. II, III) помещение в транснациональный контекст, интернациональ-ная социология нам представляются перспективными, особенно последний проект. Он учит нас рассмотрению всех обществ в многосторонней перспективе, начиная от индигенизированных точек зрения, затем тех, которые оценивают перспективы разви-тия, исходя из местных условий, затем - с позиций западной социологии, претендующей на универсальность, далее - в транснациональном контексте. Универсальная социология в пе-риод глобализации невозможна без совместной профессиональ-ной деятельности социологов (специалистов в социально-гуманитарных науках) мира, без попыток обсуждать любую про-блему, выявляя ее значимость и способы решения повсюду в мире.
Глава II
Основные исследовательские программы со-циально-гуманитарных наук
При рассмотрении места и роли исследовательских про-грамм необходимо разделить реальную исследовательскую дея-тельность историков, психологов, правоведов и представителей других частных общественных наук и методологическую рефлек-сию этой деятельности. Подобная рефлексия обусловлена, на наш взгляд, тем, что понятие исследовательской программы в частных общественных науках приобрело недостаточно опреде-ленное содержание и существенно меньшее влияние, чем в ме-тодологических построениях, предполагающих не только ориен-тацию на действующие образцы научного исследования, но и формирование его должных норм.
Будучи философской программой развития науки, исследо-вательская программа не тождественна тому или иному фило-софскому направлению (не всякое философское направление послужило базой развития научных теорий, ряд философских ориентаций объединялись для формирования исследовательской программы). Исследовательская программа содержит в себе ха-рактеристику предмета, метода исследования, общих предпосы-лок научной теории, способов перехода от философской системы к научным построениям . Отличаясь от философской системы, научная (исследовательская) программа не тождественна и науч-ной теории: "В отличие от научной теории научная программа, как правило, претендует на всеобщий охват всех явлений и исчерпы-вающее объяснение всех фактов, т.е. на универсальное толкова-ние всего существующего. Принципы или система принципов, формируемая программой, носит... всеобщий характер" . Поня-тие исследовательской программы плодотворно для анализа ме-тодологических построений, ибо последние, будучи философски-ми по своему статусу, несут на себе печать изучаемой области научного познания - наук об обществе и потому не являются всецело совпадающими с тем или иным философским направле-нием. Близким к исследовательской программе понятием являет-ся парадигма, термин, введенный Т.Куном и характеризующий исторически устойчивый образец исследования. В нашем иссле-довании мы используем оба термина, не делая между ними осо-бых различий.
Сегодня вопрос о парадигме социальных наук сталкивается с двумя трудностями: 1) избрание масштаба исследования (идет ли речь о дисциплине, теоретическом построении известного учено-го определенной специальности, обсуждается ли способ решения некоторой проблемы или речь идет о социальных науках в целом, о своего рода "метапарадигме", как удачно определяют исследо-вание такого уровня П.П.Гайденко и Ю.Н.Давыдов и 2) пер-спектива многопарадигмальности, совершенно очевидно господ-ствующая сегодня в социальных науках. В свете этого вопрос об одной-единственной парадигме либо о конкуренции парадигм может показаться надуманным. Однако, чтобы говорить о плюра-лизме парадигм, надо знать, во-первых, плюрализм каких пара-дигм имеется в виду и, во-вторых, в каком смысле достигается их плюрализм, что он означает на деле, кроме многообразия воз-можностей, каковы способы взаимодействия и совмещения мно-гообразия. Какие исследовательские программы (парадигмы) можно выделять на уровне дисциплины, персонального исследо-вания или конкретного анализа проблемы? Обычно выделяют позитивистскую, интерпретативную, критическую. Но этот "список" легко расширяется или уточняется: механицистскую, социал-детерминистскую, географически-детерминистскую, структурно-функционалистскую, феноменологическую, этнометодологиче-скую, программу школы Анналов, постмодернистскую, синергети-ческую и др. Существует ли возможность построения дисципли-нарных программ? Психологической, экономической и пр.? Ответ на последний вопрос будет дан несколько позже.
Но есть возможность выявить "метапарадигмы" и обсудить плюрализм при взаимодействии "метапарадигм", опираясь на историю философии и историю науки.
Раннебуржуазная и классическая философия были ориенти-рованы на природу и изучающие ее науки, на следующую отсюда натуралистическую парадигму. Они использовали образ природы как основы познания, реально и логически первого. Последовате-ли натуралистической исследовательской программы полагают либо, что предмет наук об обществе тот же, что и у естествен-ных наук, либо, что предметы различаются, но методы наук об обществе те же, что у естественных наук.
Согласно натуралистической парадигме мир рационален и есть то, что он есть или чем он кажется, но не иная "вещь". Это относится как к предметам естествознания, так и наук об общест-ве. Например, есть человек. Он думает и говорит, он живет в об-ществе, он производит духовную и материальную культуру. Мож-но рассмотреть эти и другие параметры человеческого существо-вания как нечто, что постоянно и является неизменным, подобно природной основе его существования. Слово "вещь" упомянуто тут далеко не случайно. Классик натуралистического подхода в социологии Э.Дюркгейм прямо определяет сущность натурали-стического метода как превращения исследуемого объекта в вещь: "Положение, согласно которому социальные факты должны рассматриваться как вещи, - положение, лежащее в самой ос-нове нашего метода, - вызвало больше всего возражений. То, что мы уподобляем реальность социального мира реальности мира внешнего, нашли парадоксальным и возмутительным. Это значит глубоко заблуждаться относительно смысла и значения данного уподобления, цель которого - не низвести высшие фор-мы бытия до уровня низших форм, но, наоборот, востребовать для первого уровня реальности, по крайней мере равного тому, который все признают за вторыми. На самом деле мы не утвер-ждаем, что социальные факты - это материальные вещи; это вещи того же ранга, что и материальные вещи, хотя и на свой лад" .
Главный результат применения натуралистической исследо-вательской программы к обществу - объяснение. Генетически первой исследовательской программой обществознания Нового времени была натуралистическая программа, которая форми-ровала идеал и нормы научности по образцу естественных на-ук. Исторически первым таким образцом была механика, опреде-лившая механицизм всего домарксовского материализма и при-давшая натуралистической программе исторически конкретный вид. Исследования общественой жизни в XVII-XVIII веке еще не претерпели такого отделения от философии, как естественные науки, но и в ее рамках восприняли механицизм. На его основе были предприняты попытки не только анализа социальной ре-альности, но и теоретического синтеза -поиска экономистами фундаментального отношения экономического механизма, исто-риками и философами -основного "фактора"истории.
1. Натурализм и культур-центризм
Центральное положение механики в натуралистической ис-следовательской программе (парадигме) было обусловлено уровнем развития естествознания. Позже в ХIХ веке появляются классификации наук, в центр которых помещаются география (Г.Бокль, Ф.Ратцель, И.Мечников и др.), демография (А.Кост, М.М.Ковалевский и др.), биология (Г.Спенсер и др.), в ХХ веке психология (Ж.Пиаже и др.), физика (О.Нейрат, Р.Карнап и др.), снова биология. Это перенесение центра тяжести натуралистиче-ской программы с одной науки на другую отражает степень зре-лости естествознания, появление в нем все новых лидирующих дисциплин. На основе методов какой-либо из названных наук формируются определенные школы в естествознании, прежде всего в социологии -географическая, демографическая, биоло-гически-органицистская и т.д. В рамках натуралистической иссле-довательской программы со временем происходит осознание нетождественности предметов социальных наук изучаемым объ-ектам природы. Программа трансформируется, но не сдает своих позиций. Безусловным проявлением натурализма является со-циоцентризм, как уже можно было заметить, исходя из метода Э.Дюркгейма. Предельной формой развития натуралистической социологии XIX века является экономический материализм, вуль-гарно сводящий весь социально-культурный процесс к проявле-нию первичного экономического фактора, действующего в каче-стве естественного.
Натурализм в методологии социальных наук ХХ века связан с развитием всех разновидностей позитивизма, со структурно-функциональным подходом. В этих направлениях безусловно понято отличие предметов физики, биологии, социальных наук, но провозглашена необходимость единства методов в построе-нии теории любых процессов. В частности, позитивизм абсолюти-зировал применимость гипотетико-дедуктивной модели (в кон-цепции "охватывающего закона" Поппера-Гемпеля) для историче-ского знания. В исторической науке его универсальность не под-тверждена даже в качестве тенденции, ибо в равной мере здесь применяются и имеют право на применение эмпирико-индуктивный подход, сохраняется просто описательность. Струк-турно-функциональный подход вписывается в натуралистическую программу потому, что функциональная связь, открытая в приро-де, раскрывается затем и в обществе без заметных качественных отличий. Эти структурные и функциональные сходства природных и социальных объектов были подмечены еще в ХIХ веке (Спен-сер, классики буржуазной политэкономии). Шаг от анализа суб-станциональных свойств к функциональным в натуралистической исследовательской программе был ее значительным достижени-ем в области обществознания, но вместе с тем пределом ее раз-вития. В рамках натуралистического подхода методу понимания фактически не было места.
Ограниченность натуралистической исследовательской про-граммы в определенной мере была уже осознана немецкой клас-сической философией. Диалектический подход к социальным явлениям, рассмотрение истории деятельности людей служило основой для попыток построения антинатуралистической иссле-довательской программы. Ее формирование было медленным и влияние слабым вплоть до ХХ века. Учет исторических характе-ристик социальных объектов в ХIХ веке вполне уживался с нату-ралистической программой в ее историко-эволюционистском ва-рианте, будь он продуктом перенесения биологических законо-мерностей на социальные объекты или следствием применения позитивистского подхода к обществу.
Для того, чтобы антинатуралистическая исследовательская программа окрепла, необходимы были условия, при которых бы-ла бы найдена иная онтологическая реальность, отличная от природы, но столь же самостоятельная и значимая, как первая. Такая новая реальность была найдена в культуре, получившей признание в качестве столь же самостоятельной сферы, что и область природы. В качестве ведущей черты неклассической (со-временной) философии многие исследователи отмечают переход от ориентации на каноны наук, изучающих природу, к признанию равноправия с природой культуры, социальной сферы и, соответ-ственно, равноправия изучающих их наук с естествознанием.
Можно назвать ряд причин, в силу которых натурализм воз-можен как исследовательская программа естествознания в ХVII-ХVIII веках. Во-первых, принцип раннебуржуазного и классическо-го буржуазного рационализма состоял в утверждении тождества разума и бытия, при котором разум сам рассматривается как при-родное свойство. Отсюда следовало, что источник человеческой активности - предмета изучения наук об обществе - естестве-нен и что культура ( это понятие возникло еще в ХVII веке) есть способ адекватной реализации природы человека, быть культур-ным человеком - значит не забывать своей природы. Это - зна-чимый социальный фактор, определивший развитие натурали-стической парадигмы, он проистекал из взгляда на общество как определенный организм - по словам Дюркгейма, органическую солидарность. Во-вторых, естествознание выделилось раньше в самостоятельную область и давало блестящие образцы исследо-вания уже тогда, когда обществознание еще не имело никакого собственного опыта.
Кризис натуралистической программы в конце ХIХ - начале ХХ века (не помешавший, между тем, ее оживлению в конце XX века) был связан с осознанием различий природы и культуры, отличия природных объектов от общественных. С развитием ка-питализма разрушались первоначальные природные зависимости людей и создавались все новые связи, определяемые совокуп-ным общественным трудом. Открытие второй, по сравнению с природой, онтологической реальности - культуры означало от-каз от ее понимания как деятельности, направленной на реали-зацию природной сущности человека. Культура была теперь по-нята как формирование человека и общественных связей, как продукт истории и сама история, как самоосуществление челове-ка, в ходе которого меняется его собственная природа. На той ступени развития, когда отношение к природе предстает как об-щественное отношение, получающее "всеобщее (универсальное) развитие, впервые и полагается объективное различие между природой и культурой", - справедливо отмечает В.М.Межуев, раскрывая далее смысл этого утверждения следующим образом: на начальных стадиях капитализма человек является в опреде-ленной мере элементом природной среды, составляя с ней непо-средственное единство, на более поздних ступенях развития са-ма природа становится элементом человеческой среды, реализу-ется деятельностное единство человека с природой. "В культуре тем самым представлен всеобщий специфический именно для человека характер его связи с природой, возвышающий его над особенностями чисто природного бытия и прямо совпадающий с его существованием как общественного субъекта деятельно-сти" .
Таким образом, культура как созданное человеком и созда-ние самого человека выступает как всеобщее определение, кото-рое, однако, предстает в конкретно-исторических формах. Перво-начальная природная зависимость сменяется открытием соци-альных связей, созданных общественным трудом, т.е. отношений людей, создаваемых не природным способом, а исторически соз-данными условиями труда и активностью общественного субъек-та.
В культур-центристской исследовательской программе этот позже, чем природа, открытый объект - культура - стано-вится логически первым. Главная идея этой новой программы есть отличная от природы самостоятельная реальность - куль-тура, не позволяющая уподобить многие явления социального мира вещам. Теории культуры могут обеспечить солидную основу для научного анализа общества. Они включают в науки об обще-стве правила и структуры сознания повседневности, что требует специальных методов - индивидуализации, понимания, интер-претации. С позиций этой программы явления не самотождест-венны, они всегда другие. Мы находим различную реальность в примитивных обществах, в прошлом, в своем и чужом обществе. Но тема "другой" реальности не ограничена определенным вре-менем или местом. Дети, женщины - иные, чем мужчины. Есть другие среди нас. Мы сами всегда другие. В отличие от уподоб-ления социального мира вещам, теперь он уподобляется субъ-екту, человеку. В культур-центристской программе можно быть ученым не тогда, когда анализируешь социальные факты как ве-щи, а когда включаешь мнения людей, их ценности. По мнению Ф.Хайека, "факт социального анализа - это мнение, конечно, не мнение студентов о социальных явлениях, а мнения тех, чьи дей-ствия производят предметы социальных наук" . Хайек так же, как и Дюркгейм, подчеркивает методологическое значение своих утверждений. Социальные науки, понятые указанным образом, - это лишь другой метод . Культур-центристская стратегия уста-навливает концептуальные границы объяснения и вводит прин-цип понимания в качестве ведущего методологического средства. Эта стратегия также представляет собой концептуальное упро-щение и унификацию социального мира: реальность упрощается и редуцируется до ее культурных элементов, до ценностей инди-вида, коллектива или социальных групп. Культур-центристская парадигма является антропологической. Она близка к "естествен-ному" взгляду на вещи обычного человека, хотя дает этому взгляду научное обоснование.
Культур-центристская исследовательская программа не столь явным образом, как натуралистическая, опирается на част-ные науки, ибо общественные науки, на которые она могла бы опереться, сами в существенной мере формируются той или иной исследовательской программой. И все же можно фиксировать присущую культур-центризму ориентацию на антропологию, ис-торию, искусство и науки об искусстве, культурологию, психоло-гию и пр., но в гораздо большей мере - развитие этих наук под влиянием культур-центристских ориентаций.
Открытие культуры как особой реальности не разрывает свя-зей человека с природой. Это - одна из причин, в силу которой культур-центристская исследовательская программа не упразд-няет натуралистическую программу. Природа остается в качестве предпосылки деятельности человека, но культур-центризмом не схватывается, оставляя место натурализму. Другой причиной жизненности натуралистической исследовательской программы является вызванное объективными социальными изменениями крушение классических рационалистических установок. По-стклассический рационализм существует как представление о тождестве целей и средств. Так он реализуется в социальной деятельности, так и в схемах познания, ориентированных на на-туралистическую программу. Натурализм соответствует новой фазе рационализма, более грубой и упрощенной, по сравнению с классическим рационализмом.
В силу сказанного натуралистическая исследовательская программа может распространяться и на такой объект изуче-ния, как сама культура. Способ натурализации культуры состоит в рассмотрении ее не как самоосуществления человека, в ходе которого меняется он сам и его социальные связи, а как деятель-ности, источник активности которой лежит в индивидуальных уст-ремлениях абстрактного индивида. Абстрактный индивид есть продукт натуралистической редукции культуры. Натурализация культуры состоит также в превращении ее из процесса в объект, состояние, лишь результат деятельности, воплощение активно-сти природного существа.
Первоначально культур-центристская программа форми-ровалась только применительно к обществознанию. Она по существу указала на границы натуралистической программы. Культур-центристская исследовательская программа охватывала такие области действительности, где качества субъекта были неэлиминируемы и интересовали не только как среднетипичные, а прежде всего как наиболее характерные, исключительные, спо-собные дать ключ к среднетипичному.
Натуралистическая и культур-центристская программы на-правлены на изучение одного и того же объекта, но превращают они в свой предмет в соответствии со своей методологией (ис-следовательской программой) исходно разные части этого объек-та: натурализм позволяет изучить "жесткий каркас", "скелет", взаимодействие частей социальной системы, культур-центризм - "мягкие ткани" общества, вплоть до того, чтобы по-строить историю без героев (школа Анналов), социологию без общества .
Существование названных программ в дисциплинах имеет философские предпосылки, наличие в философии, в том числе и философии культуры, натуралистических и гуманистических под-ходов. Первые призывают "верить в незнающую исключений за-кономерность", вторые - в изменчивость человеческого духа. Как показал Э.Кассирер, "атурализм (в философии культуры. - В.Ф.) пропитан фаустовской жаждой знания и апофеозом науки, которая одна только может принести человечеству избавление. Однако вера, будто наука способна не только познать человече-скую природу, но и призвана излечить ее слабости и недостатки, иссякает тем больше, чем дальше представители натурализма как историки и психологи проникают вглубь этой природы" .
Натуралистическая и культур-центристская исследователь-ские программы доминируют в методологии обществознания. Попытки создания дисциплинарных программ, как правило, ха-рактеризуются тяготением к одной из названных. Вернемся к во-просу о том, возможна ли, например, психологическая исследова-тельская программа? Психологический редукционизм, как и во-обще редукционизм, - одна из заметных черт ряда направлений методологии. Но все дело в том, какие аспекты психологического знания и самой психики оказываются преобладающими при ре-дукции. Если это психо-физиологические (субстанциональные) или поведенческие (функциональные) аспекты, то психологизм выступает как проявление натуралистической научной программы (Ж.Пиаже, З.Фрейд, бихевиоризм). Если психика интересует в ее историческом, социальном, душевно-духовном аспекте, то тогда налицо поворот к культур-центристской исследовательской про-грамме. Так, Дильтей в ранний период своей деятельности пре-тендовал на создание психологической программы, отделив нау-ки о природе от наук о духе и исключив возможность социологии как науки, подобной наукам о природе. Но понимание, обосно-ванное им как метод постижения духовной реальности, есть вме-сте с тем метод соотнесения ценностей и смыслов одной истори-ческой эпохи с другой, т.е. историцистский метод, ставящий в центр исследования, в конечном итоге, культуру. И Дильтей с полным правом ставится в один ряд со своими критиками Вин-дельбандом и Риккертом как представитель культур-центристской исследовательской программы.
Попытки построить экономическую исследовательскую про-грамму тоже характерны креном в экономический материализм, либо структурно-функциональным поворотом (т.е. тягой к натура-лизму), либо обращением к индивидуальным, исторически измен-чивым экономическим мотивам (т.е. культур-центристской ориен-тацией).
В ХХ веке противоречие двух исследовательских программ - натуралистической и культур-центристской - явилось одним из источников движения методологического знания, а также самих наук. Эти программы следует признать основными в методологии обществознания. Они являются системообразующими факторами обществознания, определяющими видение его специфики и его методов.
2. Понимание как инструмент культур-центристской иссследовательской программы об-ществознания. Тенденция превращения культур-центристской программы в общенаучную
Натуралистическая исследовательская программа рассмат-ривает любой предмет науки как природный. Оценка такой стра-тегии в западной литературе сводится к тому, что все многообра-зие данного в опыте материала приводится наукой к некоторому порядку, так что определенные явления описываются родовыми понятиями и на этой основе выводятся формы и отношения, представленные в общих законах. Это схема объяснения.
Культур-центристская программа не просто устанавливает границы объяснению, но противопоставляет ему понимание. Данная стратегия также допускает понятийное упрощение и обеднение явлений: действительность упрощается до тех ее элементов, которые имеют ценностное значение для индивидов и в ряде концепций - А.Шюца, Ю.Хабермаса - для коллективов или социальных групп.
Выделение культуры в качестве особой и равноценной при-роде онтологической реальности привело к тому, что культура стала рассматриваться как специфический объект познания наук об обществе, которые имеют свои собственные методы исследо-вания, учитывающие социальную активность субъектов деятель-ности, выступающих в качестве объектов исследования.
Метод понимания разрабатывался в области социологии. Отнесение социологии в том виде, как она была развита позити-вистским направлением, к социально-гуманитарному знанию вы-звало существенные трудности, ибо социология пользовалась теми же методами обобщения, что и естествознание. Именно поэтому Риккерт критиковал разделение наук по предмету и, ссы-лаясь на социологию, показывал, что эта наука об обществе пользуется теми методами, которые делают ее более сходной с естествознанием, чем с науками о культуре.
Предмет социологии диктовал, однако, ее сходство с науками о культуре. Поэтому М.Вебер, В.Дильтей, Г.Зиммель, В.Зомбарт, Г.Мид, М.Шелер и многие другие исследователи пытались при-вести метод социологии в соответствие с ее предметом.
Общим итогом таких устремлений было усмотрение специ-фики знания об обществе в тождестве субъекта и объекта иссле-дования: объект социально-гуманитарного знания отличен от природного, это - живой, действующий индивид или сообщество индивидов, фрагмент социальной реальности, включающий в себя человека; субъектом же познания выступают те же индиви-ды или их сообщества или общество в целом. Поэтому возникает, по мнению представителей всех вариантов "понимающей социо-логии", направленность познания не только и не столько на объ-яснение объекта исследования, сколько на его понимание. Одна-ко сущность понимания в различных направлениях культур-центристски ориентированной социологии была представлена по-разному.
Хорошо известны некоторые интерпретации метода понима-ния - герменевтический, семантический, основанный на теории деятельности. Ими, однако, не исчерпывается разнообразие то-чек зрения в методологии по названному вопросу. Трактовки по-нимания очень разнообразны. Например, западногерманский со-циолог В.Бюль, делая обзор названной проблемы в предисловии к сборнику статей наиболее видных западных исследователей, характеризовал следующие подходы: 1) социологическая теория деятельности (М.Вебер, Х.Беккер), развитая затем Т.Парсонсом посредством соединения с системной теорией и превращенная Н.Луманом в "понимающий функционализм", и другая ветвь этого направления - Г.Мид, Б.Томас вплоть до символического инте-ракционизма А.Розе, Г.Блумера и др.; 2) идущая от М.Вебера и Э.Гуссерля феноменологическая трактовка понимания (А.Шютц), попытки построения феноменологической социологии знания (Р.Бергер, Т.Лукман); 3) направление, весьма путанно обозна-чаемое автором как "понимающий материализм" или даже "пони-мающий марксизм" (Ж.-П.Сартр, Ж.Лефевр, Д.Колаковски и др.). Сюда же Бюль относит так называемую "диалектическую социо-логию" Г.Маркузе, Т.Адорно; 4) лингвистический и герменевтиче-ский подход (Р.Винч, Г.Гадамер, Ю.Хабермас, П.Рикер); 5) критико-идеологическое направление (К.Мангейм, И.Габель и др.) . Думается, что и этот "список" неполон. По крайней мере, в нем отсутствуют психологические концепции понимания (ран-ний Дильтей), культурологические (поздний Дильтей), не указано "место" Ф.Шлейермахера, Г.Зиммеля и др.
При всем многообразии точек зрения на сущность понимания введение этого подхода в исследовательскую программу общест-вознания преследовало ряд сходных целей. Прежде всего, обна-ружилось стремление учесть специфику наук об обществе и их гуманистические, культурные функции, оградить обществознание от безудержной сегментации, изъятия из него смысла человече-ской деятельности. Понимание предполагало, что предметом общественных наук должны быть не только цели и результаты деятельности людей, но и ее ценности, мотивы и смысловое со-держание.
Неразрывно связанной с этими чертами социально-гуманитарного знания оказывалась его историчность, обуслов-ленная как развитием самих объектов исследования, так и спосо-бов их освоения. Наличие прошлого и настоящего, "своего" и "чу-жого" опыта имеет для обществознания принципиальное значе-ние. Понимание было призвано установить отношение объекта к контексту и, если это объект прошлого, к контексту своей и чужой культуры, поместить его в контекст истории.
И, наконец, посредством понимания пытались преодолеть эмпиризм социально-гуманитарных наук специфическим для них образом. Исторически меняющаяся деятельность субъекта, по-ложенная в основу культур-центристской исследовательской про-граммы обществознания, своеобразно учитывалась на уровне выбора исследователем познавательных средств. Так, по М.Веберу, социологическое обобщение должно установить смысл и причинность. Это не обязательно осмысление "чужого" опыта, но прежде всего - самой совместной жизни индивидов, ставших предметом социологического изучения. М.Вебер говорит о двух типах понимания - объясняющем и актуальном. Актуальное понимание необходимо для идентификации конструктов сознания исследователя с социальными феноменами, уяснения объема и содержания понятий и построения социальной реальности, не данной эмпирически так, как она дана в теории. Актуальное по-нимание - это идентификация "идеальных типов", нахождения общего смысла социальных образований. Объясняющее понима-ние должно вскрыть причины и отдельные, ситуационные смы-словые значения изучаемой деятельности.
Критика веберовской концепции социально-гуманитарного знания осуществляется как с позиций натуралистической и наив-но реалистической, так и с марксистской.
Широко известна критика понимания как метода обществен-ных наук, предложенная Т.Абелем . Абель считает, что соци-альная реальность всегда непосредственно наблюдаема, и по-нимание охватывает только мотивы действующих лиц и потому может играть роль лишь в предварительном формировании гипо-тез. Он полагает, что понимание "не верифицируемо", т.е. любое понимание может иметь место и его нельзя отбросить как неис-тинное.
Эта критика концепции понимания, в частности, в ее вебе-ровском варианте весьма наивна. Ясно, что такие социальные реальности как "культура", "цивилизация" и др. не являются эм-пирическими данными. Более требовательные критики веберов-ской методологии отмечают, что она не изменяет описательного характера историографии и социологии. Выделение типа пред-стает нередко не как инструмент объяснения общественных яв-лений, а как вывод, настолько бедный, что может быть уподоблен навешиванию ярлыков. Например, Лопреато и Олстон предлага-ют не ограничиваться такими идеализациями. Они считали, что в практику социальных наук должны быть введены, во-первых, предваряющие идеальные типы - понятийные схемы, парадиг-мы, идеализации конкретных явлений, во-вторых, теоретические идеализации - открывающие законы, обязательно действующие при идеальных условиях . Они отмечают большую слабость в разработке теоретических идеализаций. Эта критика справедли-ва. Способ идентификации теоретических конструктов социально-го знания с объектами реальности на основе понимания очевидно является необходимым, но недостаточным.
Мы уже указали, что культур-центристская исследователь-ская программа сближает науки об обществе с гуманистическими ценностями и повседневным знанием. Поэтому вопрос о сущест-вовании гуманитарных наук, в отличие от вненаучного знания или гуманистики как части культуры, многим представляется не-доказанным. Многие убеждены, что единственной научной про-граммой для обществознания, как и для любых других наук, вы-ступает натурализм.
Однако культур-центристская программа, как и натуралисти-ческая, превращает объект познания в предмет познания посред-ством идеально-типического конструирования, которого мы кос-нулись выше . Культур-центристская программа ограничивает это конструирование своими принципами, которые включают: 1) соответствие постулату логической согласованности, под которым понимается следование научным методам данной дис-циплины; 2) соответствие постулату субъективной интерпре-тации (принципу "понимания", модели индивидуального созна-ния); 3) соответствие постулату адекватности . Последний постулат означает не требование анализа объективного содер-жания идеальных конструктов, чего потребовала бы классическая гносеология. Речь идет совсем о другом: необходимо, чтобы по-нятие было ясно тому, кого оно описывает (человеку, живущему в данном "типе культуры", "бюрократии" и т.д.). В этом случае по-нимание превращается в способ рационализации опыта обыден-ного сознания, и содержание теоретических конструктов заведо-мо обедняется этим опытом.
С введением метода понимания в методологию обществен-ных наук возрастала опасность релятивизации знания, ибо раз-ные предпосылки и контексты установления фактов, различные конвенции относительно смыслов могли породить совершенно разные системы знаний. В ряде направлений герменевтики пони-мание выступает как канал субъективизации знания (Дильтей, Шлейермахер). С другой стороны, уже Дильтей, рассматриваю-щий понимание как постижение жизни через историю и заметно психологизирующий эту проблему, ставит вопрос об общезначи-мом объективном знании. Известны два основных способа отойти от психологической интерпретации понимания в сторону обще-значимости и объективности. Один из них - трансценденталь-ная постановка вопроса, при которой понимание рассматривает-ся как приобщение к данной в логике или языке сфере значений (Г.Риккерт, М.Шелер). Второй - онтологическая интерпрета-ция, при которой предпосылки познания рассматриваются как его онтология (М.Хайдеггер, Х.Г.Гадамер). Наконец, есть третья по-пытка - социологизировать предпосылки (Т.Кун, П.Фейерабенд и др.).
Эта последняя тенденция вместе с потребностью содержа-тельной интерпретации теоретических конструктов естествозна-ния способствовала появлению второй фазы культур-центристской исследовательской программы. На первой фазе развития эта программа формировалась исключительно для общественных наук. Теперь она приобрела общенаучное значе-ние, отчасти фиксируя некоторые тенденции естественных наук, отчасти забегая вперед и утрируя эти тенденции. Общей причи-ной распространения культур-центристской стратегии на методо-логию естествознания являлась назревшая потребность рас-сматривать развитие естественных наук как воплощение дея-тельной активности общественно-исторического субъекта (Т.Кун, П.Фейерабенд, М.Малкэй, Штарнбергская группа социоло-гии науки).
На наш взгляд, имеется объективная причина превращения культур-центристской программы в общенаучную и метода пони-мания - в универсальный метод научного познания. Она коре-нится в научно-технической революции, основным содержанием которой является технологическое применение фундаменталь-ных наук и открытие посредством науки новых видов производст-венной практики. В этих условиях наука оказывает огромное не-посредственное влияние на общество, и сама, в свою очередь, испытывает его влияние - проявляющееся, в частности, в орга-низации и финансировании науки, в создании системы приорите-тов. Обнаруживается методологическая роль социально-культурных факторов не только в обществознании, но и в естест-венных науках.
Толчком к обсуждению метода понимания в естествознании сегодня послужило крушение индуктивистско-фундаменталистских познавательных схем, построенных на ос-нове предположения, что существует стабильный, независимый от теории фактуальный базис. По мере усложнения теоретиче-ского строя науки и превращения в предмет науки абстрактных объектов, стала осознаваться более сложная связь теории и эм-пирии, фактов и их интерпретации. Было выявлено, что сам фак-туальный базис является итогом определенной теоретической работы. Эти особенности естествознания были зафиксированы в тезисе Куна-Фейерабенда о концептуальной нагруженности фак-та. Представление о факте как событии было явным образом вытеснено взглядом на факт как на элементарную истину, полу-чение которой связано со сложностями, присущими всякому по-иску истины. Эта реальная проблема науки и ее отображение в методологии привели к герменевтическому кругу: теория строится на основе фактов, но и сам факт теоретически выделен и обра-ботан.
В самом деле, отношения факта и теории весьма сходны с теми кругами, которые сложились в традиционных системах гер-меневтики: целое понимается по ее частям, а часть может быть постигнута только через целое (Ф.Шлейермахер); познающий субъект узнает себя через других, но других он понимает на ос-нове того, что есть в нем самом (В.Дильтей); изучая традицию, историк сам находится во власти традиции (Г.Гадамер) и т.д. И исходной точкой движения в этом новом круге или даже выхода из него многие исследователи начинают считать понимание фак-тов.
Думается, что введение проблематики понимания в методо-логию естествознания, как в целом ориентация на культур-центристскую исследовательскую программу имеет своей причи-ной повышение интереса к истории естествознания, прежде всего к логическому воспроизведению этой истории, представленному в конкурирующих схемах. Как соотнесен современный опыт науки с ее традицией? Подобные вопросы возникли в связи с качествен-но новым этапом развития науки, переходом от классической ме-ханики к квантовой, от описательных методов биологии и др. ес-тественных наук к теоретическим.
Сегодня, однако, можно найти и новые проявления натура-лизма. Одной из разновидностей нового натурализма является дарвиновский натурализм в политической теории . Классические политические теории брали в качестве предпосылок естествен-ные права и свободы людей и другие свойства естественного состояния - войну всех против всех, но сами классические фи-лософские трактаты, в том числе в философии политики не были ни натуралистическими, ни культур-центристскими: природные (естественные), социальные, моральные, культурные аспекты были сплетены в их трудах.
Глава всемирной социологической ассоциации проф. И.Уоллерстайн отмечал в докладе, сделанном им в Институте социологии РАН в Москве в 1996 г., следующие исторические тенденции развития социальных наук. В конце XIX века появля-ются такие дисциплины, как история (в смысле, предложенном Ранке), экономика, социология. Они родились на Западе и для изучения самого Запада. Для изучения примитивных обществ возникли этнография и антропология. Все же остальные - не западные и не примитивные общества (включая российское. - Авт.) изучались востоковедением, развивающимся преимущест-венно как филологическая дисциплина, анализирующая тексты и культуру этих народов.
В настоящее время, показывает Уоллерстайн, востоковеде-ние уступило место проникновению истории, социологии и эконо-мики в изучаемые им прежде страны. Появилась культурология, которая вытеснила идеалы натурализма, сконструированные по образцу ньютоновской физики, из социальных наук, и вместе с тем появилась натуралистическая реакция в виде синергетики, утверждающей неравновесность социальных систем, прохожде-ние нелинейных систем через точки бифуркации, способные вне-запно изменить поведение системы. Однако этот вид натурализ-ма сам свидетельствует о влиянии на него культур-центристских программ, об отказе от простых, раз и навсегда данных систем.
3. Объяснение и понимание - проблема бытия
и познания
Общей причиной распространения культур-центристской стратегии на все науки явилось стремление рассмотреть их как воплощение активности общественно-исторического субъекта познания. Только с началом отказа от натуралистической трак-товки общества и появлением социальной культур-центристской программы исследования в познании появляется субъект.
Именно с появлением культур-центристской исследователь-ской программы гуманитарных наук в конце XIX в. и ее распро-странением на всю науку во второй половине XX века принцип активности субъекта, универсальный для западных обществ, рас-пространился и на науку. Только с этого времени возникла ситуа-ция, которую известный итальянский философ Р.Гвардини отно-сит к Новому времени в целом: суть понятий личности, субъекта "в свое время заключалась в чувстве индивидуума, который вы-рвался, наконец, из средневековых пут и стал сам себе хозяином; в сознании автономии. Оно выражалось философски в теории о субъекте как основе всякого познания; политически - в идее гражданских свобод; жизненно - в представлении о том, что ка-ждый человеческий индивидуум - носитель неповторимого внут-реннего образа, - может и должен развить и выразить себя, прожив ему одному свойственную жизнь" . Повторяем, наука запаздывала с принятием этой точки зрения. Ее опорой являлась объективность, находимая в природе и служившая ей идеалом. С появлением второго основания картина мира Нового времени - культуры, основания, равномощного природе, "второй" природы происходит и "проникновение" субъекта познания в науку, осоз-нание науки не просто как системы знаний, а как итога деятель-ности познающего субъекта. Выделяя три элемента картины ми-ра Нового времени: природу, культуру и субъекта, - Р.Гвардини характеризует не только традиционное размежевание объекта и субъекта в этой картине, но и некоторую динамику, переход от объекта к субъекту, доминированию субъективного даже в науке. Анализ этой динамики привел многих к представлению об эволю-ции классической концепции истины, представлению о ее пере-ходе к неклассической и постнеклассической стадии , а также к эволюции классической картины мира, переходе ее в посткласси-ческую. Р.Гвардини характеризует эту ситуацию как распад кар-тины Нового времени, ставящий большие проблемы перед гря-дущим. Исчезает благоговейное преклонение перед природой, хотя заметим, ее и начинают защищать, т.е. найдена грань, при которой утрата уважения к природе опасна для человека и для его собственной природы. В сфере социальной Р.Гвардини отме-чает переход от личности к "массе". Отметим, работа его написа-на в 1954 г., и сейчас заметна тенденция массовых обществ к выделению индивидов, но опять лишь для преодоления его край-ностей - экономической непроизводительности и политических диктатур и несвобод. Исчезает, говорит Р.Гвардини, доверие к культуре, проявившей не только позитивные, но и разрушитель-ные тенденции. Человек не таков, каким его видела культура Но-вого времени. И, кажется, мы еще не дошли до той грани падения в культуре, при которой идеал Нового времени хотя бы частично возвратился, как это заметно в отношении природы и субъекта. Источником кризиса культуры Р.Гвардини считает господствую-щую в ней волю к власти, а не нравственно-личностный порядок. Культура становится "неестественной" и "негуманной", характери-зующей кризис двух первых оснований картины мира Нового времени: природы и субъекта. Слова Р.Гвардини, в 1954 г., может быть, сомнительные, ныне обрели самоочевидность: "Сущест-венной чертой грядущей (т.е. уже нашей теперь. - Авт.) культу-ры... будет опасность. Простейшее обоснование необходимости и смысла культуры заключается в том, что она дает безопасность. Именно таково было ощущение древнего человека, окруженного непонятной и непокоренной природой. Для него культура означа-ла все то, что оттесняло надвигающиеся на него силы, делало жизнь возможной, постепенно безопасность росла, природа пере-стала быть чем-то чуждым и угрожающим, превратившись в не-иссякаемый источник благ и вечно действенных сил обновления, источник полноты и изначальности, каким виделось Новое время. Но затем соотношение еще раз перевернулось: в ходе истории человек снова вступил в опасную зону, но на этот раз опасность возникла из тех самых человеческих усилий, которые отвратила ее в первый раз, - то есть изнутри самой культуры" .
Наиболее распространена, однако, точка зрения, что источ-ник опасности другой: наука, техника, которым противопоставля-ется традиция и культура как источник надежды. Распространен-ный тезис антисциентистских направлений о репрессивности нау-ки в равной мере может быть применен к традиции и культуре. Но если критика традиции и культуры не приводит к мысли о пользе варварства и распада, то критика науки принимает подчас весьма крайние неконструктивные формы.
Как легко мы узнаем в суждениях Р.Гвардини наш день: "Ди-кость в ее первой форме побеждена: окружающая природа под-чиняется нам. Но она вновь появляется внутри самой культуры, и стихия ее - то же самое, что победило первоначальную дикость: сама власть.
В этой первой дикости открываются старые пропасти перво-бытных времен. Все поглощающие и удушающие на своем пути джунгли стремительно разрастаются. Все чудища пустынь, все ужасы тьмы снова вокруг нас. Человек вновь стоит лицом к лицу с хаосом, и это тем страшнее, что большинство ничего не замеча-ет, ведь повсюду машины работают, учреждения функционируют, "научно образованные" люди говорят без умолку" . Но даже по-следнее, кроме "научно образованных людей", уже не так. Во многих местах машины и учреждения работают плохо.
В этой ситуации объяснение и понимание, представлявшие собой прежде всего способы научного познания, все более ста-новятся чертами самого бытия.
Прежде в культур-центристской исследовательской програм-ме понимание играло роль не только специфического навыка гу-манитарных наук, но и соединительного звена между наукой и культурой, наукой и миром повседневности. Гуманитарные науки, хотя и были отделены в этой программе от вненаучного знания, оказывались тесно связанными с ними, с культурой. Специфика гуманитарных наук состоит в их укорененности в обыденном зна-нии. В сущности, это - тезис всей культур-центристской иссле-довательской программы, представленной в приведенном выше постулате адекватности. Понимать - это значит говорить в гума-нитарном знании на всем понятном языке, и что особенно суще-ственно и уже было отмечено, с точки зрения представителей этой ориентации - понятном для того, о ком говорят. Хорошим примером такой методологии могли бы стать труды знаменитого этнографа М.Мид, ставшие источником познания народов Океа-нии не только для ученых, не только для широкой публики запад-ных стран, но чуть ли ни для самих этих народов . При этом М.Мид является крупным теоретиком, давшим не только понима-ние жизни изучаемых народов и возможность ее понимания для других, но и объяснение как особенностей этой жизни, так и мно-гих серьезных теоретических вопросов, которые имелись в этно-графии, психологии, культурологии, социологии.
Постулируя необходимость понимания и добиваясь его, гу-манитарная наука стремилась объяснить жизнь. Эта глубокая укорененность в жизни, вплоть до возможности ее переживать, лишала гуманитарную науку конструктивно-технологических функций, позволяющих формировать социальные технологии, но наделяла духовно-практическими, помогающими формиро-вать личность во всей ее целостности. В русской философии эта жизненная задача науки была осознана весьма определенно В.Розановым, видевшим в понимании важнейшую форму связи науки с реальным бытием людей. При этом истолкование самой науки было достаточно наивным, не раскрывающим ее отличия от культуры. "Наука" В.Розанова противоположна не только ре-альным социальным, естественным и техническим наукам, но и гуманитарным наукам, она похожа скорее на гуманитарное зна-ние, функционирующее в культуре, на мудрость, имеющуюся у людей в их повседневной жизни.
Социальное знание, естествознание, технические науки были ориентированы на знание, создающее социальные и производст-венные технологии, на обобщенную всегда и везде применимую форму этого знания. Они тоже влияли на духовную сторону чело-веческого бытия, но не тем, что воздействовали на целостность личности через отношение к ее бытию, а тем, что давали ей представление о мире в целом. Как уже было отмечено, господ-ствующим методом в этих науках было объяснение. Но в наше время многие методологи применяют и понимание как способ интерпретации теоретических конструктов, установления их связи с реальностью. Следовательно, в науках, где преобладает мо-дель объяснения, понимание имеет задачу сохранить связь теоретических построений науки с реальностью при всех ана-литических изъятиях последней. Эта тенденция некоего по-средничества понимания в соотнесении науки с жизнью давно уже сделала объяснение и понимание совместно работающими методами науки. Но и обыденное сознание все более прибегает к этим приемам, и не потому, что оно онаучивается, а в силу ус-ложнения и напряжения бытия. Одна из причин этого состоя-ния - превышение меры власти человека над природой - отме-чена Р.Гвардини. Другой мы бы назвали все большее расшире-ние сферы искусственного, то есть созданного технологией и культурой, занятой созданием своих миров, отличных от повсе-дневности. Построение особых миров, соприкасающихся с миром повседневности, постоянно осуществляется в социальной жизни, в производстве, в политике, в культуре.
Так, отображая мир, художественная литература "строит" свою реальность. Ведь понятие "реальность" ошибочно относят только к миру вещей, процессов и событий. Создавая свою лите-ратурную реальность, писатель иногда прибегает к метафориче-скому ее описанию. Так, Р.Музиль сам говорит об идеях своего главного произведения "Человек без свойств", что они висят, по-добно гобеленам, среди которых есть главный гобелен . Такие метафоры иногда позволяют прояснить суть порождаемой писа-телем реальности. В "наивном" варианте концепции отражения наука, искусство, обыденное сознание, мораль и пр. отражают одну и ту же реальность, но отражают по-разному, как бы в раз-ных зеркалах. Исходная данность и неизменность действительно-го мира принимается здесь без комментариев. Даже Г.Лукач в "Своеобразии эстетического" настойчиво подчеркивает наличие одной действительности и лишь различие отражающих ее зеркал и целей отражения" . Трудно поддается объяснению необхо-димость многообразия "зеркал", если в них должно отразиться одно и то же. Гораздо понятнее их необходимость, если изна-чально одинаковая для всех данность мира не покажется нам самоочевидной. Когда читаешь Г.Г.Маркеса, особенно "Сто лет одиночества", поражаешься фантазии художника и его способно-сти оторваться от известного нам мира. Но, вдумавшись, понима-ешь, что он не только не отрывался от него, но, напротив, погру-жался в незнакомый нам мир колумбийца. Мы находим в романе гипостазированное сознание простого колумбийца, творящего его обычный "простой" мир. Он предстает перед нами совершенно иным, чем мы бы могли его воспринять простым наблюдением. "...В измерении сознания вещь предстает в совершенно ином мо-дусе, чем в физико-телесном измерении, но при этом она про-должает оставаться той же и неизменной... осознанная вещь бо-гаче, полнее и, главное, реальнее неосознанной... Сознание тво-рит мир не из самого себя, а из мира... сознание творит мир в том смысле, что оно реализует потенции самих вещей, которые и есть собственные его потенции... сознавая вещь, мы творим ее из полноты собственной ее сущности и, так сказать, завершаем ее...", - пишет К.А.Свасьян . И значит, этот единственный дей-ствительный мир дан нам как множество миров, зависимых от исторического времени, культуры, социальной принадлежности, образования, рода занятий, интересов и пр. Вот почему инженер может сказать, что философ оторван от жизни, имея в виду от-сутствие в мыслях последнего заботы о конкретном деле, обыч-ном мире повседневности. И будет прав. Равно как прав будет философ, посчитавший, что мир его интересов - законов, смы-слов всеобщего - это тоже действительный мир, с которым сталкивается инженер, не делая его предметом своих усилий. Ощущение отрыва от жизни не покидает деятеля культуры, жи-вущего в нетворческом мире, в условиях общественно и профес-сионально разделенного труда. Подобным умозрением мучается художник - герой повести А.Битова "Человек в пейзаже": "Мы рождаемся не в беспредельном мире, не так ли? Мы его посте-пенно познаем. Спеленатые, мы шарим глазами и видим мать. Она - весь мир. Потом мир становится размером с комнату, с дом, с улицу. Потом мы убеждаемся в том, что мы видим, вос-принимаем и постигаем то, что мы называем реальностью, -диапазон, за пределами которого мы гибнем, как замерзаем или задыхаемся... Мы живем совсем не в реальности, а лишь в слое реальности, которая... не толще живописного слоя... Художник не понимает, а отражает... Но если при этом еще и постигает, види-те ли... то, полагая, что идет вглубь, он идет поперек слоя, а слой-то узок, не толще масла, а что за ним? За ним грунт, за ним холст, а за ним - пропасть, дыра, рваные края, а там - пыль, темнота, стена с гвоздем и веревкой, чтобы повеситься, бездар-ная подпись с бессмысленным названием..." . Без дерзновенной попытки художника выйти за данный слой реальности нет искус-ства. Попытки уйти от "видимого" слоя вовсе порой трагически открывают невидимые потенции или опасности мира, порой про-сто разрушают творца. И собеседник художника, лирический ге-рой А.Битова, в ужасе от эстетического многомирия и добавлен-ного к нему алкогольного "строительства" миров бежит в обычный мир мамы Нателлы с хачапури, теплыми живыми цыплятами на коленях, где и завершает свою повесть. Да, идеальные реально-сти культуры можно добыть, отрицая обыденность, в особом ми-ре оторвавшейся от действительности мысли, чувства, изменен-ных ценностей, личных трансформаций, творческих превраще-ний. Творческая жизнь требует колоссальных, часто непредвиденных и непредсказуемых усилий по строительству новых миров. Художник, писатель, ученый нередко сгорает сам, чтобы что-то сказать. Но построенный мир толкает к иному, за-ставляет воспринимать себя как действительный. Здесь нередка поза как примета жизни в иной реальности, описанной Ю.Н.Давыдовым "кайф" отрыва от жизни. Но нередко все это только для того, чтобы реальнее ощутить видимый и всем дан-ный слой реальности.
Реальность жизни состоит в наличии действительного проти-воречия между предельно оторванным творчески построенным миром идеального и более простыми, обычными "мирами". Здесь границы творчества и познания - в том, какие строятся идеаль-ные реальности, какие миры. Художник, писатель, философ во-лен погубить себя в поисках иного, но на нем лежит ответствен-ность за "обитаемость" своих миров или за их способность сде-лать действительные миры более обитаемыми. Нам скажут, что миры Ф.Кафки или С.Дали необитаемы. Но человек в XX веке попадал и в более страшные, более необитаемые реальные ми-ры. Что такое театр абсурда О.Беккета, например, в сравнении с абсурдом жизни, нередко, поколений? Культурная реальность XX века - это противоречия, которыми полна жизнь, в том числе и противоречия самого видения. Она - характеристика грани, гра-ницы, за которыми "пропасть, дыра... стена с гвоздем".
"Голос бывшего подполья, ныне вышедшего из подполья... голос искалеченной человечности, человечности слабой, не знающей (откуда ей знать?) веры, которая способна была бы стать духовным остовом действительной человеческой незави-симости. Здесь почти нет собственных духовных скреп, обере-гающих человечность, нет самобытного и свободного духовного содержания - только судорога отталкивания от противного, по-рой хоть в бездну, только бы не гражданскую", - пишет И.Виноградов . В отличие от непротиворечивой псевдоклассики, реальности новой литературы противоречивы, в отличие от бес-смысленности псевдонового искусства, они осмысленны. Мир чувств современника, воспитанный псевдоклассикой, стерилен и чист, выверен до уровня подсознания .
Мир чувств, взращенный псевдоновым искусством, сумбурен и странен. Мир чувств, воспитанный "действительной" культурой (теперь он лучше сказать "должной"), полнокровен и индивидуа-лен и учитывает интересы всех живущих в обычном действитель-ном мире. Повседневность, как бы к ней не относились, обретает статус неустранимой реальности, не способной быть упразднен-ной никаким культурным строительством, и в этом смысле точкой отсчета.
Сказанное показывает, как существенно для "второй реаль-ности" культуры, искусства, для произведенного в них идеально-го, отстаивание идеала.
Культура при этом выступает как арена борьбы за общест-венно развитое мышление (философию и науку) и ее пропаганду в массах, за общественно развитую чувственность (искусство) и реальное общественное воспроизводство выражаемых им идеа-лов, за общественно развитые отношения людей, в конечном ито-ге, за их счастье (мораль). Из сферы идеального эта борьба пря-мо и непосредственно переходит в реальную заботу о развитии человека, которое лишено заранее поставленных пределов, об общественных условиях самоосуществления человека. Мы долго пренебрегали реальностями и языком обычной жизни, восста-новленным ныне в своих правах. Но это не значит, что филосо-фия, наука, искусство, культура в целом должны видеть теперь только мир обычной жизни. Это не весь мир и не весь язык мира. Культура открывает новые реальности, расширяющие возможно-сти практического, практически-духовного и теоретического ос-воения мира человеком, в конечном итоге, ради полноты мира обычной жизни.
Появление на исторической арене и культурной сцене масс делает проблему выбора ценностей, понимания реальности, оби-тания жизненных миров, на которые распался единый мир, про-блемой каждого человека. Если даже продолжить верить в воз-можности единого научного объяснения и более адекватного, чем любое другое, научного понимания реальности, то уже не суще-ствует веры, что это понимание может быть каким-то образом внушено обществу. Демократия начинается с признания объек-тивности противоречия, а следовательно, с признания объектив-ности различных взглядов. Усложнение и опасности реального мира требуют от каждого человека собственных усилий по позна-нию и освоению реальности, по преодолению хаоса и опасностей.
Классическому разведению объекта и субъекта деятельности и познания остается мало места в постнеклассической реально-сти. Остается мало места соответственно выросшей из классики оппозиции объяснения и понимания. В условиях, когда границы между объектом и субъектом деятельности и познания теряют свою жесткость, объяснение и понимание становится тесно свя-занным не только в научном познании, но и в самой жизни. Без понимания нельзя продолжить деятельность, дать объяснение явления, без объяснения нередко невозможно понять.
4. Социальные и гуманитарные науки
и их функции в обществе
Проблема ответственности обществоведа остро стала в на-шей стране в связи с рядом социальных неудач. Характерные в таких случаях поиски виноватого указали и на ученых.
Вопрос об ответственности ученых или науки в целом ста-вится практически в тех случаях, когда возникает опасность, что научные решения не гарантируют положительного социального результата. В большей степени это относится к таким наукам, как экономика, социология, юриспруденция, чьи концепции могут быть положены в основу социально-технологических решений, т.е. решений, предлагающих социальные технологии для практи-ческого изменения общественных состояний и в меньшей степени к гуманитарному знанию, осуществляющему консультативно-регулятивную роль. В любом случае ответственность трактуется как вина за неоптимальный результат. Истинность результата не становится, как правило, предметом общественного обсуждения, так как установление ее требует научной компетенции и до поры предстает лишь как внутринаучная задача. Вне науки истинность предлагаемого ею решения подвергается сомнению лишь по ме-ре установления его неоптимальности или ошибочности. Трак-товка ответственности ученых и науки как возможной вины за неоптимальный результат не рассматривает возможности опти-мального результата, но считает его всегда возможным, незави-симо от состояния общества, от его способности эволюциониро-вать в тех направлениях, в которых стремится изменить его нау-ка.
Источником методологической установки, ориентированной на всезнание и всемогущество, является онтологизация идеаль-но чистых, "истинных" объектов науки, отождествление науч-ных моделей с реальностью. Попытка навязать реальному объек-ту свойства идеально чистого, оперирование с реальным объек-том как с идеальным рождает убеждение в том, что все препятствующее этому процессу есть следствие теоретических ошибок. Признать, что могут существовать объективные противо-речия, объективные интересы, мешающие реализации теории, что реальный объект способен создавать такие преграды теории, которые не могут быть учтены до опыта во всем объеме, с таких позиций невозможно. Иными словами, непротиворечивость абст-рактных теорий подменяется непротиворечивостью реальных объектов, а противоречия реальных процессов истолковываются как недостаток теории, ее неспособность их преодолеть. Однако эта черта получила у нас широкое распространение. С ее помо-щью ведется поиск таких абстракций, которые бы преодолевали объективные противоречия. Абстракции как таковые, безусловно, могут быть найдены, но при соприкосновении с действительно-стью они неизбежно распадаются, теории раздираются на части, противоречащие друг другу. В действительности наука может сделать лишь то, к чему общество уже готово.
Непонимание этого ведет к фетишизации самой науки, свя-занной с убеждением, что наука все может, если только захочет, постарается, с убеждением, что любой объект может быть изме-нен в любом желаемом направлении.
Наука никогда не претендовала на всезнание. Напротив, ей присуща роль, на которую в нашей литературе указал Э.Ю.Соловьев, - разрушителя мнимого всезнания и фиктивной уверенности . В подтверждение этого тезиса Э.Ю.Соловьев при-вел легенду о купце, думавшем, что имеет тысячу золотых монет. Пришедший к нему ученый-алхимик обнаружил, что на самом деле золотых монет только пять. Для того чтобы утешить купца, он изготовил и подарил ему еще пять золотых монет (делать бы-стрее и больше он не умеет). Таким образом, реальное богатство купца увеличено вдвое, а фиктивная уверенность упала в сто раз. "Объем разрушенных иллюзий, - пишет Э.Ю.Соловьев, - все-гда намного превышает объем тех достоверностей и реальных возможностей, которые наука в данный момент доставляет" . Многие западные ученые также отмечают эту функцию науки "расколдовывать мир". Употребляя науку по образу обыденного сознания, мир с ее помощью заколдовывается вновь. Задача же социального теоретика на сегодняшний день состоит не только в производстве нового знания, доставляющего новые возможности, но и в разрушении фиктивных ожиданий обыденного сознания от сферы управления. Эта очистительная, в том числе и самоочи-стительная, работа - неотъемлемая черта ответственности уче-ного, за которой уже следует задача поисков возможного, той реальной пользы, которую может принести.
Проблематизация реальности и проблематизация собствен-ной жизни, жизни каждого человека становится актуальной зада-чей ученого.
Итак, важнейшими функциями социальных наук является критика действительности и ее проблематизация. Вопрос же о том, что позитивного для развития общества может дать наука, который всегда представляется основным, не снимается этими утверждениями, а требует более дифференцированного подхода (применительно к разным областям знаний) и серьезных обсуж-дений. Многие ожидания от наук об обществе не оправдываются как раз потому, что остается неизвестным, чего следует ожидать от тех или иных наук. Только разрушая мнимое всезнание, наука может осуществить свою функцию производства нового знания. Ф.Хайек сравнивал рынок с наукой, где не просто производится новое знание, а производится незапланированно, неожиданно, посредством открытия того, что нельзя было предположить до его осуществления. Это неожиданно произведенное знание втор-гается в общество в его самом драматическом процессе - про-цессе развития. Существуют разные типы развития: органически-инновационный Запада (внутренний источник развития, измене-ния на собственной основе, инновационные механизмы, поступа-тельный характер с локальной цикличностью, быстрые темпы, духовные основания - целеорациональность, трудовая этика, идея прогресса, не заданный априори образ будущего); неорга-нически-мобилизационный (источник развития - "вызов Запада", механизм изменений - мобилизация масс, догоняющий харак-тер, медленные темпы, духовные основания - вера прозападных элит в прогресс, образ будущего предзадан); мобилизационно-инновационный (комбинация названных черт); постколониальный (источник развития - внешний вызов, развитие неорганическое, механизм изменений - этатизм, их характер - деархизация, темпы крайне медленные, духовные основы развития отсутству-ют или это позиция прозападных элит, образ будущего - улуч-шение жизни); архаический (нет источника развития, органиче-ские препятствия ему, механизм - воспроизводство существую-щего, изменения незаметны двум-трем поколениям).
Россия развивается по второму, неорганически-мобилизационному типу. Традиционно мобилизующей частью населения были крестьяне. Во времена Витте и Коковцева сред-ства на индустриализацию получали от продажи хлеба голодаю-щих крестьян. Коммунизм был мобилизацией масс для индуст-риализации. 90-е годы - негативной мобилизацией масс: "делай-те, что хотите", но, тем не менее, невыплата зарплат, пенсий, их мизерность, исчезновение вклада в банках и пр. были формой изымания средств у народа, впервые не государством, а олигар-хией. Ни крестьяне, ни народ более не способны выдержать мо-билизационного типа развития, и цель России -переход к инно-вационному типу. Все 90-е годы нам показывали источники инно-ваций в деятельности инженера, научившегося солить грибы или открывшего свиноферму, банкиров, перешедших к промышлен-ному производству сухарей. Это, конечно, инновации, по дости-гаемые потерей профессиональных ролей. Они полезны, но не идут ни в какое сравнение с институтами инноваций - наукой и рынком. Наука при этом является самым главным институтом инновации, без которого невозможно вхождение России в гло-бальный мир. Но потенциал инноваций в разныз науках различен.
Существует общий термин - науки об обществе, или соци-альные науки (в широком смысле). Однако они неоднородны. С одной стороны, есть экономика, социология, наука о праве. С дру-гой стороны - антропология, науки об искусстве, история, куль-турология. Первые называют социальными в узком смысле сло-ва, в отличие от вышеупомянутого широкого. Вторые - гумани-тарными науками. После этой эмпирической классификации необходимо обсуждение критериев разделения на гуманитарные и социальные науки.
Существует несколько точек зрения.
1) Разделение науки по предмету: социальные науки изуча-ют общие социальные закономерности, структуру общества и его законы, гуманитарные науки - человеческий мир.
2) Разделение наук по методу: социальные науки - это те, в которых используется метод объяснения, гуманитарными назы-вают науки, где базовым методологическим средством является понимание.
3) Разделение наук одновременно по предмету и методу. Это предполагает, что специфический объект диктует специфи-ческие методы.
4) Разделение наук в соответствии с исследовательскими программами.
Мы придерживаемся последней точки зрения. Следуя ей, к социальным наукам следует отнести те, которые используют на-туралистическую программу с присущей ей моделью объяснения, разделением субъект-объектных отношений.
Гуманитарными науками будут называться те, которые при-меняют культур-центристскую исследовательскую программу с характерным для нее устранением субъект-объектного противо-стояния посредством раскрытия субъектных характеристик объ-екта и использованием понимающей методологии.
Научное социальное знание - наиболее объективированный и приближенный к естественным наукам тип знания об обществе, изучающий законы функционирования и развития отдельных со-циальных сфер и общества в целом, объективные закономерно-сти общественного развития. Здесь субъект-объектное противо-стояние, противостояние исследователя и изучаемого им фраг-мента действительности намеренно и методически заостряются. Иными словами, описанию и объяснению в такого рода науках поддается лишь то, что имеет значение всеобщего и охватывается в форме понятия.
Гуманитарные науки - это науки о человеке, истории, куль-туре. Но их существование конституировано не столько объектом (знание о человеке, истории, культуре может быть получено не только в гуманитарной, но и социальной форме), сколько выбо-ром культур-центристской исследовательской программы, пред-полагающей выделение субъектной природы самого объекта ис-следования, диалектики объективного (присущего научному зна-нию) и субъективного (присущего самому объекту исследования). При этом осуществляется такое же объективное конструирова-ние предмета исследования, как и в социальном знании, но оно, как будет показано ниже, ограничено структурами повседневно-сти.
Именно исследовательская программа определяет в конеч-ном счете разделение наук на социальные и гуманитарные, по-скольку, как уже отмечалось, объективации, натурализации, со-циологизации могут быть подвергнуты исследования таких объек-тов, как человек, культура, история, равно как культур-центристская стратегия, учет субъективных характеристик возмо-жен и при рассмотрении социальных сфер. Уже на уровне фор-мирования предмета науки, перехода от объекта действительно-сти к его представленности в научном знании начинает действо-вать одна из познавательных стратегий - объективации (натурализации) или гуманитаризации (культур-центризма), нахо-дя продолжение в методе. Объект исследования в определенной мере диктует способ образования предмета науки и выбор мето-да, но не детерминирует их с абсолютной определенностью.
Существует известная свобода в расширении сферы гумани-тарного знания путем применения культур-центристских страте-гий. Она и рассматривается чаще всего как единственный способ увеличения гуманитарной адекватности всего социального зна-ния. Более того, гуманитарные науки выступают в известной мере моделью знания в целом, поскольку техническое знание обнару-жило наличие субъекта в своем объекте, естествознание пере-сматривает свои объективистские идеалы, ориентируется на по-нимание того, что любая наука работает с наличными культурны-ми средствами и зависит от уровня практики и уровня знания. Социальная природа науки оказывается методологически зна-чимой для определения ее познавательных идеалов. Кроме того, такой традиционно-гуманитарный способ видения предмета ис-следования, как понимание, проник в естествознание, характери-зуя его гуманитаризацию, ибо функция понимания в этом случае состоит в том, чтобы сохранить бытийный смысл вводимых тео-ретических конструктов при всех аналитических разъятиях дейст-вительности. Понимание является способом содержательной трактовки научных абстракций, ибо теоретические конструкты в развитом знании абстрактны, оторваны от мира и существуют в системе математических и теоретических аргументаций, и поэто-му придание им смысла и есть гуманитарная забота о сохранении человеческого мира даже в естествознании. Тем более в науках об обществе задача достижения гуманитарной адекватности чрезвычайно важна.
Мы имеем опыт догматического функционирования социаль-ной теории, отсутствия критического отношения к ней, разорван-ности обратных связей социальной теории и практики. Однако "репрессивность" всеобщих представлений констатируется и са-ма по себе, коль скоро с их помощью люди должны учиться ду-мать и жить иначе, чем они думают и живут.
Но в таком случае в качестве гаранта гуманитарности берет-ся индивидуальный опыт исследователя. Последний, однако, может расходиться с нашим опытом и может быть навязан нам точно так же, как абстрактная схема. В этом случае наука пре-вращается в рационализацию опыта обыденного сознания. Пре-имущество такого подхода состоит, тем не менее, в том, что опыт субъекта познания и предлагаемые им выводы могут быть обсу-ждены широким кругом людей на понятном им языке. При обсуж-дении сохраняется ценностно-смысловое содержание реальной жизни. Очевидно, что гуманитарное знание, формируемое таким путем, отвечает своему назначению быть наукой о человеке, дос-тигая тем самым определенного уровня гуманитарной адекватно-сти. Однако представление о том, что это единственный путь, неверно. Очевидно, гуманитаризация знания, выбор гуманитар-ной, культур-центристской методологической стратегии - не единственная и в ряду случаев чисто внешняя возможность дос-тижения гуманитарной адекватности знаний об обществе.
Существует некоторая тенденция отказа от научного доми-нирования в социальной сфере и тенденция критики науки, крити-ки во многом справедливой. Подчеркивается значение научно-гуманитарного и вненаучного социального знания. Их большая непосредственность, понятность для неспециалистов, связь с обыденно-практическим сознанием вызывает естественное дове-рие к такому типу знания. Однако социальные науки несут ответ-ственность перед людьми за состояние социальной жизни, ибо их цель заключается не только в объективном познании, но и в на-хождении путей социально необходимых преобразований. Требо-вание понятности, доступности для обсуждения заменяется тут другим - уметь раскрыть социальные механизмы, дать возмож-ность их использовать, осуществить не только регулятивно-консультативную, но и познавательно-преобразующую, даже тех-нологическую функцию. Социальные науки гуманитарно-адекватны, если выполняют эти задачи. Например, экономиче-ские науки проявят свою гуманитарную адекватность, если не только выразят экономические устремления людей, но и найдут механизмы и способы реализации этих устремлений на основе изучения объективных экономических законов. При этом соци-альные науки, как уже было отмечено, могут попадать в поле не-оправданных ожиданий, когда от науки требуют того, что может сделать лишь общество или даже история.
Убеждение, что наука всегда может выполнить любое жела-ние, что она волшебный ключик от любых кладовых прогресса, является сциентистской иллюзией, порожденной отчасти самой наукой. Социальная наука должна говорить о том, что она может сделать и чего не может на определенный момент. Так, состоя-ние мотивов, целей и ценностей вполне может менять взгляд на объективные процессы. Скажем, для западной политэкономиче-ской науки характерна убежденность в универсальном действии экономических мотивов. Опыт последних десяти лет показал оче-видность, что часть населения не имеет консьюмеристических побуждений. В разных аудиториях нами задавался вопрос, иду-щий от А.Смита и М.Вебера: "Если вы производите картошку по цене 6 руб. кг., и вам предложили продавать ее по 12, сколько картошки вы станете производить: больше, меньше, столько же". В любой аудитории, включая бизнесменов, очень богатых биз-несменов доминировал ответ: "Меньше", в исключительных слу-чаях "Столько же". Людей, которые говорили "больше" за не-сколько лет опросов было чрезвычайно мало, хотя следует при-знать, что их количество росло. Это значит, что в России отсутствует буржуазный индивид, готовый на интенсификацию труда ради прибыли. Значит, и сама программа социальных ис-следований экономических процессов должна учитывать цели и ценности субъекта.
Обе стратегии - натуралистическая и культур-центристская - чаще всего вступают в конфронтацию, но потен-циально могут находиться в содружестве, стимулировать разви-тие друг друга. Совместимость не всегда означает какой-то осо-бый или определенный способ связи, она только означает, что есть две точки зрения на одну проблему, одна исходит из целей субъекта, другая - из объективных процессов.
Обществоведение заслуживает серьезной критики. Если ее точнее адресовать различным группам знаний об обществе, то вненаучное знание можно упрекнуть в нежелании считаться с достижениями наук при постановке социально значимых целей, особенно в мировоззренческом поиске. Гуманитарное научное знание, подвергающее должному обсуждению смыслостроение человеческой жизни, недостаточно последовательно утверждает ценности. Сегодня это особенно проявляется при появлении в нем технологической составляющей - тестирования, манипули-рования, избирательных технологий, PR, в том числе и грязных. Социальное знание погружено во внутринаучную логику, игнори-рует жизненное содержание этой логики и практических следст-вий своих выводов.
У многих специалистов в связи с этой критикой возникла ил-люзия возможности отрицания теоретического социального зна-ния как заведомой схоластики. Между тем адекватной является реакция, когда от социального теоретика требуют обозначить, какие реальные жизненные проблемы стоят за его построениями и какой вклад в их решение он вносит, а от ученого-гуманитария требуют описания поведения человека в определенной ситуации, уяснения его мотивов, целей и ценностей. Гуманитарное знание об экономических процессах - это знание мотивов экономиче-ского поведения, это знание поведения человека в экономических процессах. Социальное экономическое знание есть знание зако-нов и механизмов экономической жизни и путей их использова-ния, осуществления экономических целей и мотивов. Как видим, приближение обществознания к жизни и его гуманитаризация связаны с одновременным применением как культур-центристской, так и натуралистической стратегий, с совме-стной работой социальных и гуманитарных наук.
Прежнее представление о структуре знаний об обществе же-стко закрепило за науками разделение на социальные и гумани-тарные знания по предмету. Экономика или социология в этом случае не мыслят себя как гуманитарное знание. Вместе с тем, как мы уже показали, смысл достижения гуманитарной адекват-ности состоит в том, чтобы к одному и тому же объекту подходить с точки зрения двух стратегий, обеспечивающих одновременную работу натуралистической и культур-центристской программ. Подчеркнем еще раз - гуманитарное научное знание может быть получено о любом объекте путем методически заост-ряемого интереса к его субъектной природе и жизненно-смысловому содержанию, социальное знание может быть полу-чено о любом объекте путем намеренно-методически подчер-киваемой его объективности и наличия в нем закономерностей.
Появление культур-центристской программы поколебало принцип классической научности и способствовало ее переходу в неклассическую стадию. Превращение культур-центристской исследовательской программы из программы для части наук об обществе в программу, пригодную для всех наук об обществе, в общенаучную было симптомом появления постнеклассической науки. На этой последней фазе еще сохраняется противоречие натуралистической и культур-центристской программ, но уже есть очевидные доказательства нашего предположения о том, что одна и та же наука может быть построена либо как социальная, либо как гуманитарная. Известный методолог литературоведения Р.Ливингстон убедительно показал, что в его науке могут функ-ционировать как натуралистическая, так и культур-центристская программы (он называет ее гуманистической), которые в полной мере разделяют литературоведение на социальную и гуманитар-ную науки (в зависимости от того, какая исследовательская про-грамма используется) .
Если этот пример удивляет равноценной возможностью при-менения натуралистической программы в литературоведении, то не менее удивляет проникновение культур-центристских, антро-пологических подходов в теорию организации. Сегодня антропо-логия организаций, включающая в себя анализ культуры, возрас-та, пола, принадлежности к сообществу, соотношение бюрокра-тии и неформальных отношений, работу с маргинальными клиентами и пр., является ошеломляюще новой стратегией как в антропологии, так и в организационных теориях .
Стремление преодолеть противоположность натурализма и культур-центризма, их оппозиционность характерна для сего-дняшних дискуссий. Но как преодолеть? На этот счет существует несколько предложений.
1) Пытаться строить теоретическое знание на базе обеих программ, так сказать, смешивая их, создать интегральную про-грамму. Это неверно, хотя бы потому, что обе программы имеют разнонаправленные векторы, взаимоотрицают друг друга.
2) Быть "по ту сторону" этой конфронтации, "по ту сторону" объективизма и "релятивизма", который нередко приписывают культур-центристской программе . Быть по ту сторону - озна-чает покончить с теоретической самоуверенностью, учесть плю-рализм, быть более гибким, обратиться к практическому дискурсу, отказаться от революционаристского упования на радикальное изменение общества посредством каких-либо теорий.
3) Преодоление антиномий натурализма и культур-центризма достигается при совместной работе двух программ при обсуж-дении практических проблем. Здесь можно представить две точки зрения. Наша точка зрения: необходимо взаимодействие социальных и гуманитарных наук, т.е. одновременная работа двух программ. Одна анализирует цели и ценности субъекта, дру-гая - выявляет закономерности, которые могли бы привести к достижению этих целей. Первая ориентирована на "очеловечива-ние", вторая - на "овещнение". Но это не значит, что первая за-ведомо лучше и "гуманитарнее", они должны работать на любом объекте, выясняя его человеческое и объективное содержание, чтобы последнее могло быть использовано в интересах человека.
Другая интерпретация принадлежит И.Уоллерстайну (его имя переводится по-разному то на английский, то на немецкий лад) в рамках его миросистемной методологии, которая описана в главе "Поиски новой парадигмы" данной книги. Считая, что кон-цепция мир-системы вытесняет понятие прогресса и его линейно-сти, Уоллерстайн показывает, что в мире существует трансфор-мация мировых систем, которые не поддаются описанию в тер-минах "вверх, вниз или прямо" . Это меняет методологию, соединяя натуралистический анализ макропроцессов с культур-центристским исследованием отдельных точек, т.е. вопрос о соотношении двух исследовательских программ ставится как во-прос о разном масштабе их объяснительной способности в рамках нового подхода, признающего стохастический и не од-нонаправленный характер будущего. Касаясь этих программ, Уоллерстайн пишет: "Поскольку перед нами неразрешимая логи-ческая дилемма, решение следует искать на эвристической осно-ве. Анализ мировых систем предлагает эвристическую оценку жизненной стратегии между трансисторическими обобщениями и частными изложениями... Мы утверждает, что оптимальным ме-тодом является анализ внутри системных рамок, достаточно про-должительных во времени и в пространстве, чтобы содержать в себе основные "логики"... одновременно признавая и учитывая, что эти системные рамки имеют начало и конец и поэтому не должны рассматриваться как "вечные" явления"
Науки и ученые могут быть ответственны, когда правильно осознают свои задачи. Для этого необходимо отказаться от фе-тишизма идеально чистых состояний, онтологизации истинных объектов науки, предоставить практике естественные возможно-сти нахождения многообразия, вырабатывать теории без вуль-гарного отождествления теоретических моделей с реальностью, без вульгарного вытеснения общечеловеческих норм морали именем теорий. В самой науке учет интересов людей может быть осуществлен путем взаимодействия различных исследователь-ских стратегий, взаимодействием с вненаучным знанием и прак-тическим опытом людей. При этом необходима свобода науки в выборе своих решений от политических и административных структур, внутренняя независимость ученых и науки. Тогда уче-ный сможет изготовить те самые пять "золотых" монет (и боль-ше), о которых шла речь в приведенной выше легенде. Но в лю-бом случае он разрушит гораздо больше предубеждений и фик-ций, чем создаст нового. Его компетентность - основание для приглашения его к принятию решений. Но нельзя от ученого тре-бовать, чтобы он кормил, одевал и обувал народ. Надо не ме-шать каждому человеку делать свое дело - одним кормить, оде-вать и обувать страну, другим - познавать мир. Необходимо создавать структуры, в которых возможно поощрение любого производительного труда.
Натуралистические и культур-центристские исследователь-ские программы, выделенные в качестве ведущих исследова-тельских программ социального познания, находят в каждой из областей социального знания свою специфическую трансформа-цию. Смысл выделения исследовательских программ, как мето-дологического средства изучения генезиса социального знания, состоит в том, чтобы представить плюралистическую характери-стику социального исследования и его социокультурных предпо-сылок. Для того, чтобы уточнить основные положения исследова-тельских программ и выяснить особенности их взаимодействия и социального применения в научных экспертизах, необходимо обратиться в конкретным дисциплинам научного социально-гуманитарного знания.
ГЛАВА III
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ПРОГРАММЫ ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ И ЧАСТНЫЕ НАУКИ
Методологические установки, представленные в натурали-стической и культур-центристской исследовательских программах обществознания находятся в сложных отношениях с исследова-тельской деятельностью, осуществляемой в частных обществен-ных науках. В методологических схемах особенности отдельных наук предстают в огрубленном виде, в виде тенденций. Можно говорить о своего рода методологической реальности, которая, подобно физической, биологической и пр. реальностям замещает изучаемую область с определенной степенью соответствия и полноты.
Сложность применения названных исследовательских про-грамм к отдельным общественным наукам определена также тем, что, кроме общенаучных закономерностей и закономерностей, присущих системе обществознания, каждая из наук имеет свои собственные. Глобальные исследовательские программы обще-ствознания находят в каждой из наук специфические трансфор-мации, связанные с наличием собственных исследовательских программ каждой из них, с их собственными предметами, целями и методами.
Например, знакомясь с историей политико-экономических учений XX столетия, определяющих развитие других экономиче-ских дисциплин, ни в коей мере не представляется возможным разделить их все на натуралистические и культур-центристские (что, кстати, не имело бы эвристической ценности). Главной про-блемой экономической науки является вопрос об экономической роли государства. Политико-экономические концепции могут быть подразделены на такие, в которых отрицается экономическая роль государства и предполагается неизменным стихийный ха-рактер капиталистической экономики, и те, которые считают не-обходимым государственное вмешательство в экономику. Пер-вые концепции предполагают действие в экономической практике методов товарного хозяйства, вторые - методов централизован-ного управления экономикой. Неудачи того и другого подхода порождают до сих пор апологетику натурального хозяйства как естественной формы деятельности мелкого производителя. На-туралистический характер последней позиции самоочевиден.
Однако в основных противостоящих друг другу подходах - стихийной или регулируемой экономики - можно найти ориента-ции как на натурализм, так и на культур-центризм. Вполне оче-видно, что концепции стихийной экономической деятельности создают больше предпосылок для обоснования естественного характера экономического процесса и применения их к анализу позитивистских подходов, а также математических моделей и методов.
1. Особенности взаимодействия натуралисти-ческой
и культур-центристской исследовательских
программ в экономическом знании
Развитие современного экономического знания проходит под знаком синтеза натуралистических и культур-центристских ориен-таций в научном познании. Адекватное выражение плюралисти-ческого характера влияния социокультурных факторов на генезис экономической науки воплощено в основных исследовательских программах: натуралистической и культур-центристской. Успех использования исследовательских программ как методологиче-ского средства рассмотрения истории экономического знания состоит в отказе от попыток доказать детерминистический харак-тер связи культуры, ценностно-мировоззренческих ориентаций ученых с внутринаучными характеристиками знания. Гибкий спо-соб задания исходных идеализаций исследовательской програм-мы акцентирует внимание на конкуренции и взаимодействии зна-чимых экономических теорий, школ и направлений на протяжении длительного времени. Он предполагает поиск конкретных меха-низмов влияния социокультурного контекста на становление эко-номических теорий и позволяет дать ответ на вопрос: каким об-разом эти теории влияют на процесс принятия решений в эконо-мической области и какими временными рамками ограничено это влияние.
1.1. Натуралистическая и культур-центристская
исследовательские программы в экономике
Как известно, классические экономические теории физиокра-тов, А.Смита, Д.Рикардо и других экономистов, созданные на эта-пе становления капитализма, исследуют с макроэкономических позиций проблему функционирования рыночной экономики, исхо-дя из заложенных в ней функций саморегулирования и самораз-вития. Мировоззренческой предпосылкой этих теорий является идея естественного социального порядка, признающая достиже-ние свободы экономической деятельности на основе макроэко-номического равновесия, в первую очередь, совокупного плате-жеспособного спроса и произведенного национального продукта.
Универсальный характер классических экономических теорий четко вписывается в ценностные установки повседневного созна-ния индивидов эпохи свободного предпринимательства. Разум-ный эгоизм и индивидуализм, как выражение ценностных ориен-таций субъектов экономических отношений, определяют главную цель хозяйственной деятельности - увеличение капитала и мак-симально полезное его использование.
Классические экономические теории абсолютизируют спо-собность рыночной экономики к саморегулированию. Они утвер-ждают, что макроравновесие рынка может нарушаться только под воздействием внеэкономических факторов - войн, политических катаклизмов. Поэтому роль государственного регулирования эко-номическими процессами сведена к обеспечению порядка и безопасности в условиях свободного рынка. При этом государст-во не вмешивается в механизм рыночной конкуренции. Эти поло-жения характеризуют особенности натуралистической программы в экономической науке.
Ограниченность натуралистических ориентаций классической экономической теории была выявлена при переходе к монополи-стической стадии развития капитализма, когда на первый план вышла проблема экономической роли государства, разрешения социальных антагонизмов капиталистического общества и изуче-ния мотивов поведения индивидов на рынке в условиях изменив-шейся социальной среды. Классическая экономическая теория не акцентировала внимание на социальных проблемах, интересах и политических разногласиях, что стало причиной ее кризиса во второй половине XIX века. Особенно наглядно кризис классиче-ской экономической теории проявился в тех странах континен-тальной Европы, где позднее развитие национальной государст-венности предполагало активное вмешательство в экономиче-скую сферу.
С точки зрения внутринаучных критериев, необходимость выдвижения новых экономических теорий связана с критикой из-лишне сильных исходных идеализаций классического экономиче-ского знания. Таких, как совершенная конкуренция, саморегули-руемость и саморазвитие рынка, тождественность частнособст-веннических интересов общественному благу и т.д.
Основной недостаток классической экономической теории точно сформулировал американский институционалист У.Митчел: "Классическая теория занималась лишь механическими законами спроса и предложения и не могла объяснить природу поведения людей при использовании денег" .
С точки зрения известного западного экономиста В.В.Леонтьева, классическая экономическая теория имеет два существенных недостатка: во-первых, она страдает "теоретиче-ской дальнозоркостью", т.е. способна верно оценивать долго-срочные тенденции экономического развития, но беспомощна в описании краткосрочных изменений. Во-вторых, процесс эконо-мического роста рассматривается в ней как раз и навсегда задан-ный и не зависящий от ситуации экономического выбора .
Указанные недостатки классической экономической теории обусловлены ориентацией на механическую модель объяснения экономической системы. Объективация "человеческого измере-ния" экономической деятельности приводит к построению статич-ной вневременной теории экономического развития, которая сла-бо соответствует экономической реальности и социально-культурным условиям незападных стран.
Семидесятые годы прошлого века стали отправной точкой формирования культур-центристской исследовательской про-граммы как альтернативы натуралистическим ориентациям клас-сической экономической теории. Важная роль в этом процессе принадлежит, с одной стороны, марксизму и немецкой историче-ской школе в политической экономии, а с другой стороны, субъек-тивной психологической школе (маржинализму).
С критикой основных положений классической экономической теории выступил К.Маркс. Мы остановимся лишь на тех моментах экономической теории Маркса, которые указывают на преемст-венность его экономической теории и классической теории бур-жуазных политэкономов, а так же - на те новшества и открытия К.Маркса, которые дают основание считать его одним из осново-положников неклассической экономической теории.
Главным достижением буржуазных политэкономов XVIII века К.Маркс считал открытие трудовой теории стоимости, которая позволила выявить внутреннюю связь экономических явлений капиталистического производства. Экономическая теория К.Маркса сохранила классическую установку на поиск законов развития капитализма. Он развил классическую картину экономи-ческой реальности как мира общественного богатства и склады-вающихся на этой основе классовых антагонизмов.
К.Маркс смог ответить на вызов истории, интегрировав и пе-реработав принцип историзма в построении собственной теории капитализма. Его взгляд на историю как на естественноисториче-ский процесс, с выделением причины социокультурных измене-ний в сфере материального производства стал попыткой мони-стического обоснования взаимодействия всех сфер общества, социокультурной среды, в которую погружены экономические от-ношения.
Причину закономерных противоречий, с которыми столкну-лась трудовая теория стоимости, К.Маркс видит в двух взаимо-связанных моментах. Во-первых, в некритическом использовании понятия "стоимость" буржуазными политэкономами. Никто из его теоретических предшественников не показал материальное бы-тие стоимости, заключенное в товаре. Во-вторых, никто ранее не различал понятия "прибыль" и "прибавочная стоимость", следст-вием чего был затруднен показ роли труда как единственного источника стоимости, и прибавочной стоимости как основы при-были . Введение Марксом понятий "абстрактный" и "конкретный" труд позволило найти основу измерения различных видов труда.
Методологической причиной таких результатов классической экономической теории он считал антиисторизм буржуазных по-литэкономов, который не позволил выйти за рамки рационализа-ции объективных видимостей капиталистического процесса про-изводства, возникающих в результате товарного фетишизма. Ан-тиисторизм буржуазных политэкономов проявился также в их невнимании к генезису форм экономической мысли, в их неспо-собности определить институциональную основу своих теорий .
Разработав метод материалистической диалектики, К.Маркс перешел, как он сам считал, с уровня анализа обыденных пред-ставлений о капитализме к научному рассмотрению объективных законов его развития, которые проявляются в неадекватных формах. Этот метод позволил К.Марксу рефлексировать исход-ные посылки своей экономической теории, открыто заявить о том, что он стоит на позициях пролетариата.
С точки зрения современной методологии экономической теории, как считает В.В.Леонтьев, процесс построения экономи-ческой теории включает в себя два отдельных и принципиально различных типа анализа. Во-первых, в начале рассматривается поведение предпринимателей и потребителей с позиции их эко-номической мотиваций: это поведение объясняется на языке их собственных понятий. На первой стадии построения экономиче-ской теории ученый просто воспроизводит рациональные пред-ставления предпринимателей, занимающихся бизнесом с целью максимизации своих прибылей, и описывает реакции потребите-лей, стремящихся наилучшим образом удовлетворить свои жела-ния. Для следующей стадии построения экономической теории характерна обратная ситуация. А именно, значительная часть теоретического анализа на этой стадии исследования основыва-ется на предпосылке, что экономические субъекты ничего не знают об объективных последствиях своей деятельности. Здесь ученый показывает, как действия экономических субъектов неза-висимо от их собственных желаний определяют форму и резуль-таты их деятельности. Если К.Маркс, заключает В.В.Леонтьев, обвиняя буржуазных экономистов в фетишизме, хотел заявить, что вторая стадия теоретического исследования с необходимо-стью дополняет первую, то он прав. Если же его теорию фети-шизма понимать как приговор, вынесенный первой стадии теоре-тического исследования, то эта теория должна быть отвергнута как принципиально ошибочная .
На наш взгляд, главным вкладом К.Маркса в экономическую теорию является понимание капитала как общественного отно-шения. Тем самым он адекватно сформулировал предмет иссле-дования и, преодолев натуралистические ориентации в исследо-вании капитализма, показал необходимость исторического рас-смотрения генезиса общества в экономической теории, как по своему содержанию, так и по формам мысли.
Выделим те положения марксистской экономической теории, которые выходят за рамки натуралистической исследовательской программы:
- исследование экономической реальности как общественных отношений между индивидами по поводу товаров;
- обусловленность экономических интересов и мотивов пове-дения индивидов их социальной стратификацией;
- исследование повседневных представлений индивидов, классов через историю буржуазной политической экономии;
- метод восхождения от абстрактного к конкретному, соче-тающий количественные и качественные, статистические и дина-мические моменты экономического развития;
- исследование проблем экономической динамики: создание теории делового цикла и схем простого и расширенного воспро-изводства капитала.
Представители немецкой исторической школы (В.Рошер, Б.Гильдербранд, К.Книс, Г.Шмоллер, В.Зомбарт, М.Вебер, А.Шпитгоф и др.) составили наиболее откровенную оппозицию классической политической экономии как источнику марксизма и самому марксизму. Исторические условия Германии начала века отличали ее от других стран: буржуазное государство уже тогда вмешивалось в экономику, а рассмотрение истории как духа на-рода, воплощенного в государстве, придавала этому вмешатель-ству оправдание. Концепции исторической школы в экономике получают все большее влияние по мере роста государственного регулирования экономики в других странах.
Историческая школа в экономике сознательно ориентирована на культур-центристскую программу, в формировании которой представители этой школы приняли заметное участие. При всех конкретных экономических построениях общим для названных экономистов является убеждение в социально-культурной спе-цифике экономической науки, которая в отличие от естествозна-ния ищет не причинные связи и их объяснения, а понимает моти-вы, цели, способы поведения действующего индивида. В эконо-мике человек (общество) изучает сам себя, и тождество субъекта деятельности и субъекта познания как ведущий методологиче-ский принцип культур-центристской исследовательской програм-мы полностью перенесено в методологию экономической науки. Историческая школа политэкономии использовала классифика-цию жизненных проявлений, данную В.Дильтеем. Согласно этой классификации, жизненные проявления могут быть представлены как логические построения (понятия, суждения и др.); как дейст-вия и как переживания.
Первый класс проявлений осуществляется в естественных науках и, по мнению Дильтея (признанному, правда, ошибочным), не предполагает понимания как особого метода, ибо в этом слу-чае тот, кто понимает суждение, не может это сделать иначе, чем тот, кто его высказал. Содержание логических идей рассматрива-ется Дильтеем как однозначно заданное. Здесь автоматически достигается полное понимание, имеющее элементарный харак-тер. Область же собственно понимания, требующая овладения его высшими интуитивными формами - это переживание.
В согласии с таким подходом немецкая историческая школа считает, что экономическая наука изучает жизненные проявления второго рода, то есть действия людей как одностороннее выра-жение душевной жизни. Действие не предназначено для сообще-ния о мотивах, которые к нему привели, и все же может быть по-нято на основе предполагаемых мотивов.
Г.Шмоллер поставил себе задачу анализа меняющихся спо-собов деятельности агентов экономических отношений с учетом совокупности психологических, географических, экономических и других факторов. Внешнеэкономические аспекты экономической деятельности были главным предметом его интереса. Экономи-ческие интересы рассматривались им как следствия изменений тех содержаний душевной жизни, которые человек проявляет в экономике.
В.Зомбарт отрицал экономические законы и ставил характер экономической деятельности и институтов в зависимости от мес-та и времени: исходя из метода исследования "культуры", он хо-тел обнаружить стремления и цели, характерные для каждого общества. Экономическая система, по Зомбарту, является во-площением хозяйственного духа, обладающего культурно-созидательной ролью. Поэтому экономическая деятельность должна быть не просто изучена, а понята.
Анализируя представления классических экономистов об ин-дивидуально-психологической подоплеке экономических явлений, историческая школа категорически отрицает, что эгоистический интерес индивидов, их погоня за прибылью является единствен-ным мотивом экономической деятельности. С точки зрения эко-номистов-историков, в экономической области, так же как и в дру-гих областях жизнедеятельности, индивид подчиняется самым разнообразным мотивам: честолюбию, чувству долга, жажде дея-тельности, милосердия или просто обычаю. Эти мотивы накла-дываются на эгоистическое поведение людей и видоизменяют цели экономических поступков.
Представители исторической школы стремились охватить экономическую реальность во всей ее сложности, исследуя больше особенное и типичное, чем общее и универсальное. Но они проигнорировали тот факт, что экономическая теория рас-сматривает массовые экономические явления. И если из всех мотивов, которым подчиняется человек, экономист в первую оче-редь изучает погоню за прибылью, то это происходит не потому, что он хочет свести экономическую теорию к "естественной исто-рии эгоизма" (выражение Б.Гильдебранда), а потому что изме-ряемое в деньгах действие этого мотива поведения легче подда-ется научному изучению, чем другие побудительные причины экономических поступков индивидов.
Видя в человеческой деятельности только один побудитель-ный мотив, классические экономисты, по словам экономистов-историков, считали возможным из этой единственной тенденции вывести путем априорных рассуждений все экономические зако-ны. Недостаточность такого приема очевидна, если принять во внимание многообразие существующих в экономическом мире мотивов поведения. Для того, чтобы преодолеть расхождение между экономической реальностью и экономической теорией, с точки зрения исторической школы, необходимо отбросить всякую абстрактную теорию вместе с дедуктивным методом ее построе-ния и сделать изображение действительности единственным предметом экономической науки. С этой целью преобладающим методом построения экономической теории и должен стать осно-ванный на наблюдении, описательных и статистических материа-лах метод индукции.
Наиболее последовательно такого взгляда на методологию экономического исследования придерживались Г.Шмоллер и В.Зомбарт, которые сводили экономическое исследование к опи-санию истории экономических институтов, отношений и отдель-ных явлений. В сущности, здесь произошло смешение критики использования метода дедукции классическими экономистами и самого метода. Несомненно, что недостаточно точный анализ мотивации и потребностей индивидов, вступающих в экономиче-ские отношения, и использование логики здравого смысла для определения исходных постулатов экономической теории дает прово критиковать манеру использования дедуктивного метода классическими экономистами. Но в то же время такие видные экономисты-историки, как Шмоллер, Бюхер и М.Вебер, считали необходимым использовать силу абстракции и логического ана-лиза как средства выделения типичных черт в разнообразии эко-номических процессов.
Самую разработанную экономическую теорию в рамках исто-рической школы предложил М.Вебер. Он выступил с либераль-ных позиций за превращение политической экономии в строгую науку. Либерализм М.Вебера состоял в том, что он рассматривал общество как обусловленное социальными закономерностями взаимодействие автономных индивидов. Причем его интересова-ли не столько сугубо экономические проблемы, сколько связь экономики, социологии и религии.
Развитие капитализма, по М.Веберу, представляет процесс усиления целерациональности в действиях индивидов, превра-щения качественных различий мотивации их экономического по-ведения в чисто количественные. Логическим завершением про-цесса формальной рационализации является полная калькули-руемость всех поступков индивидов и исчезновение иррациональных, религиозных мотивов деятельности, состав-ляющих "дух капитализма".
Предвидя такой результат, М.Вебер старается максимально отойти от монистического взгляда на развитие капитализма и обращается к идее констелляции религиозных, правовых, этиче-ских и других факторов генезиса капитализма. В то же время он не разделял методологический индивидуализм Г.Шмоллера и В.Зомбарта, которые редуцировали понимание экономических процессов к описанию их генезиса. В уникальности экономиче-ских событий М.Вебер ищет закономерности, интерпретируя эм-пирический материал с помощью идеальных типов. Метод иде-ального типизирования позволяет выделять среди поступков, представлений индивидов, возникающих в процессе экономиче-ской деятельности, лишь наиболее вероятные схематизмы пове-дения.
Противоречие между личными интересами и общественным благом, названное М.Вебером противоречием между формаль-ной и содержательной рациональностью, нельзя решить в рамках классических представлений о естественном социальном поряд-ке. Это противоречие фиксирует антагонизм бюрократической системы и свободы человека. С точки зрения М.Вебера, экономи-ческая теория устанавливает смысл экономических действий ин-дивидов и их связь, используя два типа понимания: объясняющее и актуальное. Объясняющее понимание раскрывает ситуацион-ные, смысловые значения экономических поступков индивидов и характерно для начального этапа построения экономической тео-рии. В то время как актуальное понимание находит общий смысл экономической деятельности, зафиксированный в макроэкономи-ческом процессе.
Обращаясь к истории экономической мысли, мы не ставим своей целью воспроизвести в хронологическом порядке полемику различных школ и направлений, а тем более отдельных экономи-стов, связанную с попытками преодолеть ограниченность класси-ческой экономической теории. Наша задача состоит в том, чтобы показать, какие идеи, принципы, методы построения экономиче-ских теорий выходят за рамки натуралистической исследователь-ской программы, каким образом соотносится культур-центристская ориентация экономических теорий с натуралисти-ческой.
Все разновидности субъективной психологической школы (математическая, маржинализм и т.д.) исходят из субъективной теории стоимости, отвергая тем самым трудовую теорию стоимо-сти классической политической экономии, однако различным об-разом развивают другие принципы классической теории. Харак-терной чертой субъективно-психологической школы является нахождение такого очевидного принципа, исходя из которого можно было бы обосновать экономическую теорию. Таким прин-ципом для этой школы стал гедонистический принцип, то есть каждый индивид стремится получить максимум удовольствия и минимум неприятностей в ходе экономической деятельности. Этот принцип приходит на смену принципу разумного эгоизма и индивидуализма, на котором строится классическая экономиче-ская теория. Сводя стимулы экономического поведения индиви-дов к гедонистическому принципу, субъективно-психологическая школа представила экономических субъектов схематично, в виде взаимодействующих сил. Целью экономической теории становит-ся определение результатов их взаимодействия или их воздейст-вия на внешний мир.
Соглашаясь с классической школой в том, что абсолютная свобода конкуренции реализует максимум удовлетворения для каждого индивида, субъективно-психологическая школа критикует классиков за их попытку установить причинно-следственную связь между основными экономическими явлениями (спросом, предложением и ценой, стоимостью производства и ценой, рас-пределением дохода между заработной платой, процентом и рентой). Субъективно-психологическая школа исходит из того, что надо ограничиться исследованием отношений или однообразия между явлениями, отбросив напрасную попытку установить, какие из экономических явлений являются причинами, а какие следст-вием.
С точки зрения субъективно-психологической школы, для изучения каждого экономического явления необходимо устано-вить между ними столько различных отношений, сколько сущест-вует неизвестных. Взаимодополнительность экономических яв-лений может быть изучена различными методами: либо с помо-щью уравнений и математических формул (математическая разновидность субъективно-психологической школы), либо при-бегая к психологическим методам (как это делает психологиче-ская, маржиналистическая школа).
Отличительной особенностью математической школы, наи-более известных ее представителей - С.Джевонса, Л.Вальраса, В.Парето, - является то, что обмен ставится в основание всей экономической теории, потому что всякий обмен предполагает отношение между обмениваемыми количествами, которое выра-жается и формулируется в цене. Задачей экономической теории становится нахождение отношений обмена, которые необходимо выразить в математическом виде и составить из них уравнение. Математическая школа не ограничивается исследованием отно-шений взаимной зависимости между изолированными экономи-ческими явлениями, она стремится найти объединяющее их на-чало, в качестве которого выступает переработанная идея обще-го равновесия. Определение условий устойчивости равновесия становится целью экономической теории.
Так, математическая школа перевела на язык математиче-ских формул идею экономического равновесия, выдвинутую клас-сической экономической теорией, и создала теорию общего рав-новесия. Теория общего равновесия исходит из простейшего эм-пирического факта, что экономическое знание имеет дело с явлениями повседневной жизни индивидов, такими как:
- производство и потребление товаров;
- покупка и продажа товаров по определенным ценам.
Вальрас доказал взаимозависимость всех цен и количеств в экономике. Он распространил идею общего равновесия на рынок услуг и товарный рынок и выявил три закона определения цены на этих рынках:
- на рынке есть только одна цена для всех товаров одной и той же категории;
- эта цена устанавливает точное равновесие между предпо-лагаемыми и спрашиваемыми количествами товаров;
- эта цена позволяет наибольшему количеству продавцов и покупателей возвращаться с рынка удовлетворенными.
Эти законы, выраженные в математической форме Вальра-сом, сводят всю экономическую теорию к механике обмена. Они рассматривают гедонистический принцип "получать максимум удовлетворения при минимуме неприятности" как принцип чистой механики, принцип "наименьшего усилия" или "экономии сил".
Другая проблема равновесия заключается в исследовании того, в каких пропорциях должны комбинироваться между собой различные элементы в ходе производства. Определение макси-мально эффективных пропорций соединения факторов производ-ства задает предел линейному экономическому росту. В разра-ботку этого закона внесли значительный вклад С.Джевонс и В.Парето.
Математическая школа в рамках субъективно-психологического направления во многих отношениях развивала основные положения классической теории, которые принимались ею без достаточного обоснования и доказательства. Так, класси-ческие экономисты утверждали, что режим свободной конкурен-ции - наилучший режим, но не могли доказать, при каких усло-виях это верно. А представители математической школы доказа-ли, при каких условиях это положение классической школы выполняется и почему: при стремлении к максимальной полезно-сти между обменивающимися сторонами свободная конкуренция уравновешивает максимум удовлетворения и минимум самопо-жертвования. Экономисты-математики смогли представить меха-нику обменов через систему уравнений, их определяющих, орга-нично, без неясных концепций. Макроэкономическое равновесие выражает принцип предельной полезности и доказывает необхо-димость количественных методов экономического анализа.
Наряду с этими концепциями широкое распространение по-лучил маржинализм, исходящий из субъективной теории ценно-стей и психологизма. Маржиналисты (Ф.Визер, Е.Бем-Баварек и др.) заменили трудовую теорию стоимости классической буржу-азной политической экономии, с их точки зрения, не отвечающую наиболее оптимальным режимам работы экономической систе-мы, теорией предельной полезности и производительности, при-званной рационализировать субъективные устремления агентов экономических отношений.
Они предполагали, что предприниматель стремится макси-мально увеличить свой доход, а покупатель - приобрести мак-симально полезную вещь Эти мотивы агентов экономических от-ношений представлялись маржиналистам столь простыми, что их выявление не требовало какого бы то ни было анализа. Поэтому в этих субъективистских концепциях метод понимания в сколь-нибудь разнообразном виде не используется.
Маржинализм как разновидность субъективно-психологической школы доказывает, что алгебраические уравне-ния и геометрические построения не могут помочь постигнуть качественную характеристику основных экономических явлений (рента, стоимость, прибыль и т.д.). Изменив ракурс рассмотрения экономической действительности с внешнего на внутренний, то есть с точки зрения мотивации, целей и средств агента экономи-ческих отношений, маржинализм выдвинул потребителя, а не капиталиста главной фигурой экономического развития. Субъек-тивный мир рядового участника экономического процесса, его личные сбережения как основа инвестиций, его ментальность и мотивация выбора из альтернативных вариантов максимально полезного варианта с его точки зрения - вот что становится предметом экономического исследования. Метод интроспекции распространяется маржинализмом на область построения эконо-мической теории.
Математическая школа явилась одной из ранних разновид-ностей неоклассической теории, в то время как маржинализм стал одним из родоначальников неклассических вариантов эко-номической теории, альтернативных натуралистическим ориен-тациям экономистов-классиков.
Субъективно-психологическая школа создала более гармо-ничную экономическую теорию, в сравнении с классической шко-лой. Различные направления субъективно-психологической шко-лы ослабили разрыв между экономической реальностью и теори-ей за счет более реалистичных принципов, лежащих в основании экономической теории, и менее сильных идеализаций. Эта школа показала ограниченность классических представлений об эконо-мическом росте в условиях ограниченных ресурсов и альтерна-тивных возможностей их использования.
Таким образом, в полемике между разновидностями субъек-тивно-психологической школы, марксизмом и немецкой историче-ской школой выкристаллизовываются контуры культур-центристской исследовательской программы в экономическом знании. Основные положения культур-центристской исследова-тельской программы заключаются в следующем:
- фиксируется онтологический плюрализм экономической ре-альности, который проявляется как на уровне понимания эконо-мических действий индивидов в повседневной жизни, так и на уровне государственного регулирования национальной экономи-ки;
- выявляются ценностные установки индивидов, выходящие за рамки утилитаризма и гедонизма, фиксирующие стремление индивидов к личной свободе и реализации своих творческих ин-тенций;
- экономика рассматривается как взаимодействие экономиче-ской динамики и статики и, исходя из принципа относительности, отдается приоритет экономической динамике;
- критически относится к количественным методам построе-ния экономической теории, подчеркивая роль качественных, ин-дивидуализирующих, типизирующих методов исследования;
- признается первичность экономических действий индивидов над экономическими институтами;
- выделяется коллективный характер экономической дея-тельности и экономического исследования.
1.2. Конкуренция натуралистической и культур-центристской
исследовательских программ в экономической науке
Великая депрессия 1929-32 гг. показала неспособность полной саморегуляции рынка в условиях экономического кризиса. Она бросила вызов экономической теории, поставив под сомне-ние правомерность натуралистических разновидностей экономи-ческого знания. Укажем на философские и мировоззренческие предпосылки, базирующиеся на идеях классического либерализ-ма:
- индивид должен быть единственным агентом экономическо-го процесса, так как никто кроме него не может знать лучше его истинных интересов и не способен их реализовать;
- государство не должно вмешиваться в экономическую жизнь и регулировать ее ход;
- методологический индивидуализм при построении экономи-ческих теорий в рамках натуралистической программы оказался неспособен решать новые экономические проблемы, угрожавшие самому существованию общества (проблемы инфляции и массо-вой безработицы). В условиях резкого изменения внешней эко-номической среды и предпочтений экономических агентов на-глядно обнаружилась ограниченность классической теории, опи-сывавшей общее равновесие экономической системы, исходя из устойчивых потребительских вкусов.
В этой кризисной ситуации Кейнс сформулировал новые идеи, которые совершили научную революцию в экономической мысли XX века. Эта революция затронула как метафизические основания экономического знания, так и цели и методы его по-строения. Центральное положение кейнсианской теории состоит в том, что макроэкономическое равновесие достигается сочета-нием саморегуляторов рынка с государственными регуляторами прямого и косвенного воздействия. В отличие от классической экономической теории, Кейнс показал, что в конкурентной эконо-мике не существует механизма, который гарантирует полную за-нятость. Для того, чтобы достигнуть макроэкономического равно-весия в условиях кризиса и безработицы, с точки зрения кейнси-анской теории, необходимо стимулировать спрос. Роль государства состоит в помощи малоимущим и поддержании их спроса, в расширении сферы производства для удовлетворения общественных нужд (развитие инфраструктуры, обеспечение об-разования, медицинского обслуживания и т.д.) .
Применение государством метода увеличения деловой ак-тивности через стимулирование инфляционного спроса затраги-вает интересы и цели субъектов рынка, которые проходят про-цесс адаптации к изменившимся экономическим условиям. Ре-альность и возможность государственного регулирования экономики определяется не только несовершенством механизма рыночной саморегуляции, но и тем, что государство является крупнейшим собственником и в его руках сосредоточены право-вые рычаги и структуры, реализующие его функцию собственни-ка.
В теориях, допускающих вмешательство государства в эко-номику, роль человека по самой сути названных концепций пред-ставлена в большей мере. Но и здесь встречаются натуралисти-ческие тенденции. Так, Дж.Кейнс ищет объяснения неравномер-ности экономического процесса в изменчивости психологических мотивов предпринимателя и покупателя. И все же при всей этой изменчивости он находит "основной психологический закон": лю-ди увеличивают свое потребление с ростом дохода, но не прямо пропорционально его росту. Поэтому спрос зависит не столько от платежеспособности, сколько от психологической склонности к к потреблению и сбережению, соотношение которых является пе-ременной величиной. Экономическая концепция Дж.Кейнса на-правлена на устранение этой переменчивости посредством мер государственно-монополистического регулирования (налоговой, инфляционной политики, субсидирования предпринимателей из госбюджета и др.).
Фундаментальные изменения в экономической теории, сде-ланные Кейнсом, выразились, в первую очередь, в политических выводах из его теории. Эти выводы фактически переориентиро-вали экономистов на решение проблемы занятости с помощью общественных работ, а также недопущения существенного сни-жения заработной платы в период кризиса, так как это ведет к длительной депрессии экономики и политическим потрясениям.
Кейнсианская теория не смогла бы стать такой влиятельной среди экономистов, если бы она не отражала объективные про-тиворечия между системой господства крупных трестов в старых отраслях хозяйства и нарождавшейся системой поточно-конвейерного производства для личного потребления широких масс людей. Кейнсианская модель переориентировала Запад на новую модель экономического роста - за счет увеличения по-требления. Теория Кейнса была ориентирована на соответст-вующую технологическую основу - массовое поточно-конвейерное производство товаров длительного пользования для личного потребления и призывала к глубокой структурной пере-стройке американской экономики. Жизнеспособность этой теории во многом определила успехи "нового курса" Рузвельта, исполь-зовавшего экономические идеи Кейнса.
Кейнсианский идеал полной занятости без инфляции как цель экономической политики был подвергнут критике новейшими разновидностями неоклассической теории: "кривая Филлипса", теория рациональных ожиданий, концепция естественной нормы безработицы М.Фридмана и т.д. Экономисты-неоклассики высту-пили против основной идеи Кейнса о том, что негибкость цены и заработной платы, характеризующая депрессивную экономику, быстро уступит место гибким ценам и подвижной зарплате, как только будет достигнуто состояние полной занятости. Проблема анализа природы инфляции становится основной в дискуссиях 50-60-х гг. нашего века. В этой дискуссии вскоре доминирующее положение заняла неоклассическая концепция "кривая Филлип-са", которая на основе разброса статистических данных вывела обратную связь между темпами изменения денежной зарплаты и долей безработных в общей величине рабочей силы в Англии.
Стабильность цен и безработица оказались несовместимыми конфликтующими целями экономической политики. Это открытие отрицает кейнсианский идеал полной занятости без инфляции. Надежда Кейнса и его последователей на одновременное дости-жение устойчивых цен и полной занятости уступила место поня-тию выбора между этими макроэкономическими переменными.
1.3. Попытка синтеза натурализма и культур-центризма
Однако в конце 60-х - начале 70-х гг. во многих развитых ка-питалистических странах стала наблюдаться новая ситуация од-новременного роста инфляции и безработицы. Этот эмпириче-ский факт поставил под сомнение истинность "кривой Филлипса". Представители неоклассического направления уточнили свое понимание "кривой Филлипса", пытаясь избежать противоречий с новыми экономическими реалиями. Они пришли к выводу, что существует не одна устойчивая кривая Филлипса, а целое семей-ство краткосрочных кривых, сдвигавшихся с течением времени в результате влияний, которые еще следовало определить.
Наиболее известной интерпретацией этих влияний является концепция естественной нормы безработицы М.Фридмана, пред-ложенная им в 1967 г. в работе "Роль денежной политики". Под естественной нормой безработицы М.Фридман понимал такой уровень безработицы, при котором уровень реальной заработной платы соответствует равновесию на всех рынках. Целью эконо-мической политики, по М.Фридману, является достижение не полной занятости, а нулевой инфляции за счет естественной нормы безработицы.
Для достижения этой цели М.Фридман предложил политику снижения производственных мощностей и роста безработицы до тех пор, пока экономические агенты не начнут снижать свои ин-фляционные ожидания до уровня падающего темпа инфляции. Проблема оценки инфляционных ожиданий экономических субъ-ектов, различной реакции капиталистов и рабочих на расширение спроса стала центральным пунктом критики концепции М.Фридмана.
Если все соглашения по уровню заработной платы носят дол-госрочный характер, то как объяснить существование так назы-ваемых краткосрочных кривых Филлипса.
Неокейнсианцы предложили гипотезу относительной зара-ботной платы для объяснения того, почему существует выбор между инфляцией и безработицей в краткосрочном периоде. С их точки, зрения рабочие готовы принять сокращение реальной зар-латы, вызванное инфляцией, поскольку главным считают посто-янство относительной зарплаты, а инфляция не влияет на ее стабильность.
Сторонники теории рациональных ожиданий отрицают меха-низм адаптивных ожиданий как средневзвешенных изменений цен за прошлый период, который постепенно приспосабливает ожидания капиталиста и рабочего к современным обстоятельст-вам, как упрощенную картину формирования ожиданий экономи-ческих агентов. Такая точка зрения стала реакцией на неудовле-творительные результаты эмпирической проверки.
Теория рационоальных ожиданий, получившая название "но-вой классической макроэкономики", попыталась ответить на во-прос, почему ни одна экономическая модель не дает успешного прогноза изменения цены спроса и предложения. Дж.Ф.Мутт, Р.И.Лукас, Д.Дж.Сарджентс, Н.Уоллес увидели причину непред-сказуемости движения цен и управления спросом и предложени-ем в особенностях формирования ожиданий экономическими агентами, которые пользуются той же информацией, что и поли-тики и действуют так, чтобы нейтрализовать любую попытку вмешательства политиков в экономику.
Экономические агенты, формируя прогноз ценовых измене-ний, делают это так же, как рынок определяет фактические цены. Это означает, что вероятностное распределение субъективных ожиданий ценовых изменений будет иметь то же среднее значе-ние, что и объективное распределение. Таким образом, теория рациональных ожиданий объясняет изменение цен, спроса и предложения ограниченностью информации и разной скоростью ее поступления до экономических агентов, принимающих реше-ния по конъюнктуре рынка.
Теорию рациональных ожиданий трудно проверить эмпири-чески, так как ожидания не наблюдаются непосредственно.
Существуют ограничения области применимости теории ра-циональных ожиданий, например, когда люди не формируют ра-циональных ожиданий по рациональной причине наличия проти-воречивой информации. Теория рациональных ожиданий не дает ответ на то, как формулируются ожидания на различных рынках (товарном, финансовом, услуг и т.д.).
Теория рациональных ожиданий означает отказ от любых концепций, допускающих выбор между инфляцией и безработи-цей, которые дают практические рекомендации политикам.
Несмотря на частные различия в решении тех или иных эко-номических проблем, все разновидности неоклассических теорий объединяет приверженность либеральным позициям свободной конкуренции. Неоклассическая школа возникла на стыке класси-ческой и субъективистской традиций как попытка синтеза двух основных направлений экономического исследования. Она рас-сматривает механизм рыночной саморегуляции через исследова-ние краткосрочных, индивидуальных операций на рынке, которые приводят к достижению макроэкономического равновесия и опре-делению общего интереса либерального общества.
Идея общего равновесия была взята и переработана не-оклассиками из классической традиции. Так, если у экономистов-классиков макроравновесие достигалось согласованием матери-альных потоков и движением доходов, то для неоклассической школы это проблема согласования интересов между частными экономическими агентами.
Для достижения общего равновесия неоклассическая школа пыталась анализировать не только результаты деятельности хо-зяйствующих субъектов, но и их мотивы и цели в лучших тради-циях маржинализма. Пытаясь связать индивидуальное и массо-вое экономическое поведение, неоклассики предложили эмпири-ческую интерпретацию в статистике потребительских ожиданий и предпочтений понятия "субъективной полезности", центрального понятия субъективно-психологической школы. В результате жиз-ненный мир реального субъекта был редуцирован до его средне-статистического слепка, условного персонажа с его однозначно прогнозируемым поведением.
Построение вневременных экономических моделей неоклас-сической школой вывело за границы экономического исследова-ния проблемы экономического роста и технического прогресса. Попытка использования этих моделей для предсказания реаль-ной экономики, функционирующей в определенном историческом времени, ограничивалась качественными параметрами, то есть указывала на направление изменений. В то время как неокласси-ческие модели призваны дать количественные параметры изме-нений.
В современной экономической науке усиливается плюрализм экономических школ и направлений, более размытой становится граница между сторонниками неоклассического подхода, сохра-няющего свое лидирующее положение и вторгающегося в новые для себя области, усложняя институциональные предпосылки своих теорий, а также школ и направлений, альтернативных не-оклассике (посткейнсианство, традиционный институционализм, неоавстрийская школа, неошумпетерианство, радикальная по-литэкономия). Натуралистические ориентации неоклассики взаи-модополняются культур-центристской устремленностью альтер-нативных ей школ. И в этом диалоге научных подходов, идей, методологий проясняется место каждой экономической теории в системе экономической науки.
Появление культур-центристской исследовательской про-граммы не отменяет натуралистических ориентаций экономиче-ского знания. Это связано с различными исследовательскими стратегиями построения экономической теории. В.Г.Федотова показала, что натуралистическая стратегия построения экономи-ческой теории направлена на выявление закономерностей эко-номической жизни и способов осуществления экономических це-лей. В то время как культур-центристская программа направлена на выяснение жизненно-смысловых мотивов экономических дей-ствий индивида . Обе исследовательские стратегии имеют пра-ва на существование, так как обусловлены соответствующими социальными онтологиями. Натуралистическая исследователь-ская программа исходит из структурно-функционального характе-ра экономического процесса, абсолютизируя такой момент ре-альной экономики, как взаимодействие человека с природой. Причем и человек, и природа рассматриваются абстрактно. Че-ловек рассматривается как элемент социальной системы, которая полностью задает алгоритм его экономической деятельности. Природа - как часть производственного процесса, исходный ма-териал производства товаров.
Культур-центристская исследовательская программа подчер-кивает роль ценностно-смысловой мотивации экономической деятельности индивидов, невозможность устранить глубинный смысл экономического взаимодействия при построении экономи-ческой теории. При этом справедливо отмечается, что экономи-ческие институты созданы самими индивидами и их функции из-меняются на основе изменения их ценностно-смысловых ориен-таций. Иными словами, натурализм акцентирует внимание на моменте устойчивости экономики, на экономической статике. Культур-центризм подчеркивает относительность любых эконо-мических институтов, схем экономической деятельности, рас-сматривая экономические процессы с позиций динамики. По-скольку речь идет о необходимых моментах функционирования экономики, то натурализм и культур-центризм взаимодополняют друг друга. Принцип взаимодополнительности обеих программ базируется на ценностно-мировоззренческих установках ученых-экономистов или этических норм научного сообщества.
Культур-центристская ориентация начального этапа построе-ния экономической теории очевидна. Однако она ограничивается в данном случае областью субъективных мотиваций, убеждений, фетишей повседневного сознания индивидов.
Следующим этапом построения экономической теории явля-ется изучение экономической реальности с точки зрения объек-тивных результатов, в которых воплотились индивидуальные устремления участников экономического процесса. Здесь проис-ходит абстрагирование от индивидуальных особенностей субъек-тов и экономические изменения объясняются по типу причинно-следственной связи. Для этого типа экономического исследова-ния характерна натуралистическая ориентация.
Подводя итоги взаимодействия натуралистической и культур-центристской исследовательских программ в экономическом зна-нии, выделим следующие положения:
- условность демаркации между этими программами в иссле-довании реальных экономических проблем;
2. Изменения в исследовательских программах
психологии конца ХIХ-ХХ веков
Анализ особенностей детерминации развития психологиче-ского знания предполагает выделение приоритетных факторов, оказывающих свое воздействие на различные уровни и формы знания в те или иные исторические периоды. Существенными факторами, воздействующими на науку, являются сдвиги в куль-турном облике эпохи, в философско-мировоззренческой рефлек-сии природных и общественных явлений в их непосредственном, а также представленном в языке науки виде и, наконец, принци-пиальные изменения в облике науки как целого, как социального феномена, как системы знаний, деятельности и отношений уче-ных, как системы норм, ценностей и идеалов. Перечисленные факторы представляют собой уровень макроидей, наиболее об-щих культурно-мировоззренческих, философских и общенаучных тенденций в сознании научного сообщества, а может быть, и в более широких масштабах общественного сознания конкретной эпохи. Для психологии в период ее становления в качестве само-стоятельной науки детерминация на этом уровне ("макроидей") имеет особое значение. Во-первых, в конце Х1Х - начале ХХ века психология была еще недостаточно по сравнению с после-дующими этапами ее развития внутренне дифференцирована, чтобы зависеть более непосредственным образом от запросов общественной практики. Эта зависимость появится позднее, ко-гда из недр психологических знаний выделятся многочисленные прикладные дисциплины, реагирующие непосредственно на со-циальный заказ. И хотя на рубеже ХХ века психология приобрела новую область практического приложения своих знаний: к педаго-гике и медицине добавилась производственная деятельность как стимул для развития психотехники, - применение психологиче-ских знаний в реальной жизни людей и общества в целом не сра-зу стало определять облик и направление развития психологиче-ской науки.
Поэтому макросоциальные изменения находят отражение в развитии психологической науки лишь будучи опосредствованы "макроидеями" эпохи. Именно эти макроидеи проникают в обще-теоретические размышления ученых, продвигающихся в своих исследованиях по пути, предписанному внутренней логикой раз-вития науки. И если на первых стадиях своего существования психологическая наука была в известном смысле "более удален-ной" от прямого запроса общественной практики, чем другие об-ласти социально-гуманитарного знания - такие, как экономиче-ские, юридические науки, социология и пр., - то детерминирую-щее воздействие макроидей эпохи имело для ее развития принципиальное значение.
Причина этого заключается, на наш взгляд, в истории зарож-дения психологии - истории ее постепенного и очень длительно-го, по сравнению с другими социальными и гуманитарными нау-ками, выделения из системы философского знания. Другой при-чиной приоритетности этого уровня детерминации психологиче-ской науки является, на наш взгляд, постоянно в той или иной степени присутствующая потребность представителей других сфер социально-гуманитарного знания в сведениях из области психологии: история, педагогика, литературоведение, искусство-знание и т.п. находятся с психологией в процессе непрерывного взаимообмена идеями. Аналогичная потребность в психологии и взаимообмен информацией с нею существует и в медицине, фи-зиологии человека и животных, биологии. Психология потенци-ально более богата "чужими" идеями и одновременно более щедра во взаимоотношениях с другими науками, причем не толь-ко социально-гуманитарными, но и естественными. Из этой тес-ной связи и взаимозависимости психологии с другими областями знания вытекает вариативность исследовательских программ, развивающихся в рамках психологической науки. Однако положе-ние на границе между естествознанием и социально-гуманитарным познанием обусловливает постоянное присутствие двух основных возможностей - ориентации исследователей ли-бо на натуралистическую, либо на гуманитарную (или "культур-центристскую") парадигму.
Психологическая наука, быть может, острее, чем другие, ну-ждается в самоопределении относительно методологической и мировоззренческой ориентации на образцы естествознания либо гуманитарного знания. Острее, поскольку от этого выбора зависят способы работы с конкретными живыми людьми (а не с текстами, продуктами культуры, экономическими процессами или политиче-скими организациями - как это происходит в других областях социально-гуманитарного знания). По мере развития психологии и расширения спектра возможностей ее влияния на практику, по мере совершенствования прикладных областей психологической науки вопрос об адекватности ее методологического инструмен-тария объекту исследования, неотделимый от философско-мировоззренческих представлений о психической реальности, детерминантах ее развития и функционирования, приобретал все более актуальное звучание. При этом центральной проблемой, волновавшей психологию на протяжении всего времени ее суще-ствования, было понимание ее собственного предмета исследо-вания. Душа, сознание, поведение, рефлексы, бессознательное, психические образы, переживания, смыслы, ориентировочная деятельность, целостная личность. Именно поиск действительно-го предмета психологии и связанные с ним вопросы о методах и научном статусе психологического познания объединяли и проти-вопоставляли друг другу ученых, научные школы, а позднее и психотерапевтические сообщества. Между тем решение этих фундаментальных для любой науки, но обостренно значимых и перманентно актуальных для психологии проблем всегда так или иначе в явном или завуалированном виде выражало тенденцию к предпочтению естественнонаучной (натуралистической) либо гуманитарной (культур-центристской, гуманистической) парадиг-мы в мышлении психологов.
Во второй половине ХIХ века успехи естествознания и не-удовлетворенность психологов ограниченностью возможностей прежней, во многом субъективной методологии познания психи-ческих явлений (сознания) привели к стремлению к разработке новых, объективных методов исследования в психологии. К концу ХIХ века поиски объективной методологии изучения психики при-вели к утверждению экспериментальных методов в качестве ос-новного способа познания психологией своего предмета. Таким предметом новой психологии, ориентировавшейся на образцы построения естественных наук, стало поведение, фиксируемое во внешних реакциях организма на стимулы внешней среды. Стрем-ление к математической точности, строгости описания реально-сти поведения, доступной эмпирическому наблюдению и количе-ственным измерениям, приводило психологов к такому ограниче-нию своего предмета, которое выводило за рамки научного исследования все те неосязаемые аспекты психической реально-сти, которые не поддавались изучению с помощью естественно-научной методологии.
2.1. Натуралистический подход в психологии
Для основателя бихевиоризма Джона Уотсона психология представлялась @чисто объективной отраслью естественной науки@ . Целью психологической науки выступало предсказа-ние поведения, контроль и управление им. При этом бихевиоризм не признавал демаркационной линии между человеком и живот-ными. Изучение поведения человека рассматривалось как часть общей схемы психологического исследования. Уотсон полагал, что "во имя регулирования и управления эволюцией в будущем сегодня необходимо определить законы поведения разных видов живых организмов". Посвятив многие годы экспериментам над животными, он счел возможным в итоге утверждать, что "челове-ка и животных необходимо помещать по возможности в одинако-вые экспериментальные условия" и при этом допустимо приме-нять одинаковые методы . Отказ от изучения сознания и его состояний в качестве объекта исследования, по мнению основа-теля бихевиоризма, уничтожает барьеры между психологией и другими науками. Данные психологии представляется возмож-ным, с его точки зрения, сводить к объяснению в физико-химических терминах.
Критикуя традиционную интроспективную психологию (психо-логию сознания), Уотсон утверждал, что данные интроспекции не представляют научной ценности, так как зависят от степени под-готовленности исследователей в области интерпретации этих данных в терминах сознания. Поэтому ошибочно считать объек-том психологии явления сознания, требующие для своего пости-жения интроспективный метод, ибо эти явления не поддаются объективному экспериментальному исследованию. Интроспек-тивная психология, по мнению Уотсона, опиравшегося в своих воззрениях на идеи позитивизма и прагматизма, запуталась в спекулятивных вопросах. Однако "вековые пережитки философ-ских спекуляций также мало тревожат исследователя поведения, как мало тревожат физика" .
Уотсону казалось, что "пришло время, когда психологи долж-ны отбросить всякие ссылки на сознание, когда больше не нужно вводить себя в заблуждение, думая, что психическое состояние можно сделать объектом наблюдения" . Трудность (а для бихе-виоризма - и бесполезность) научного исследования неосязае-мой и ненаблюдаемой психической реальности усугублялась в эпоху становления этого классического образца натуралистиче-ски ориентированной психологии разногласиями в толковании терминов, описывающих состояния сознания, что приводило к несоотносимости результатов и усугубляло субъективизм их ин-терпретаций. Вера Уотсона в возможность новой психологии под-креплялась убежденностью, что в науке о поведении никогда не будут использоваться термины "сознание", "психическое состоя-ние", "ум", "образ", "устанавливаемое интроспективно" и др. Дан-ные психологической науки можно, с его точки зрения, выражать в терминах стимула и ответной реакции, в терминах образования навыка, интеграции навыков и т.п. Отправной точкой исследова-ния при этом должен выступать тот наблюдаемый факт, что орга-низм как человека, так и животного приспосабливается к своему окружению посредством врожденного и приобретенного набора актов. При этом определенные стимулы вызывают определенные реакции, которые могут и должны предсказываться учеными. В этом - основа возможности управления поведением как живот-ных, так и человека...
Как известно, идеи позитивизма и прагматизма, обусловив-шие формирование натуралистической исследовательской про-граммы бихевиористов, имели опору в социальных реалиях аме-риканского индустриального общества конца ХIХ - начала ХХ века. Именно этот общественно-исторический контекст обусловил стремление приблизить психологию к реальной жизни, заставить служить практическим целям. Прикладная ориентация бихевио-ризма побудила Уотсона обещать, что если психология последует предлагаемому им плану разработки новой науки - науки о по-ведении, то "педагог, физик, юрист, бизнесмен смогут использо-вать наши данные в практических целях, как только мы сможем экспериментально получить их" . Время требует начать разра-батывать психологию, делающую поведение, а не сознание объ-ективным предметом исследования, ибо есть "достаточно про-блем по управлению поведением, чтобы мы занимались только ими и совсем не думали о сознании самом по себе" .
Таким образом, детерминация развития психологического знания на уровне воздействия на познание макросоциальных процессов опосредствовалась в тенденциях динамики мировоз-зрения ученых той эпохи. Укрепление позиций позитивизма в фи-лософии, широкое распространение естественнонаучных знаний, осознание психологами общественной потребности в надежных, объективно проверяемых и обладающих предсказательной силой данных научного исследования, вера в познаваемость человече-ского поведения как простого объекта природы и убежденность в его предсказуемости и в праве (чьем?!) управлять и манипулиро-вать человеком... Все это послужило той питательной средой, на которой возникла и получила широкое развитие психология бихе-виоризма.
Становление экспериментальной психологии в ее бихевиори-стском варианте означало ориентацию психологов на нормы и идеалы классического естествознания, для методологической рефлексии которого было характерно противопоставление субъ-екта объекту, стремление "очистить" процесс познания от всего субъективного, вера в возможность ценностно нейтральной науки и в безграничные возможности человеческого разума, приоритет точных математических методов, жестких причинно-следственных объяснений и однозначных предсказаний законо-мерно возникающих природных явлений.
Выбор естественнонаучной методологии в качестве образца исследовательской деятельности свидетельствовал об исключи-тельной значимости натуралистической исследовательской про-граммы для психологов-бихевиористов. И хотя детерминистиче-ский способ объяснения претерпевал в психологии конца ХIХ - начала ХХ века ряд существенных изменений, эволюционируя от физического к биологическому, биопсихологическому и, наконец, к собственно психологическому детерминизму , психология бихевиоризма оставалась на протяжении этого времени на "твер-дой" почве натурализма.
Однако история психологии ХХ века является яркой иллюст-рацией внутренней динамики натуралистической исследователь-ской программы, ее эволюции в направлении постепенной гума-нитаризации и гуманизации. Этот путь просматривается и в изме-нениях, которые претерпели исходные установки бихевиоризма в отношении понимания предмета своего исследования, и в пере-менах, которые начались в гештальт-психологии с того времени, когда она вышла за рамки академической дисциплины и стала превращаться в эффективное психотерапевтическое направле-ние, и в истории психоанализа, который в концепциях учеников З.Фрейда во многом преодолел изначальные способы объясне-ния человеческих мотивов с помощью биологических детерми-нант.
2.2. Эволюция натуралистической программы
Психоанализ занимает особое место среди психологических направлений, зародившихся под знаком натуралистической ис-следовательской программы. Отнести систему взглядов З.Фрейда к числу этих направлений, видимо, можно в ее первоначальном варианте. Основатель психоанализа начинал свои исследования с твердыми естественнонаучными установками. Система пред-ставлений о причинах и природе невротических расстройств складывалась у него в рамках медицинского подхода к человеку как объекту наблюдений и воздействий со стороны исследующего и исцеляющего врача. Стремясь постичь динамику скрытых не-осознаваемых влечений, определяющих поведение человека, тщетно пытающегося совладать со своей биологической приро-дой, не желающего до конца подчиняться неумолимым требова-ниям общественных норм, З.Фрейд постепенно вырабатывал концепцию, претендовавшую на статус "глубинной психологии".
Причина успеха и того влияния, которое система З.Фрейда оказала как на последующее развитие психологии, так и на широ-кие пласты культурной жизни, на литературу и искусство ХХ века, коренится, на наш взгляд, не только в открытии бессознательного как особой и весьма существенной составляющей человеческой психики, но и в том, что для психоанализа предметом интереса стало не внешне наблюдаемое поведение, а скрытые мотивы, сложно организованная внутренняя жизнь отдельного человека. И хотя в подходе психоаналитиков к человеку присутствуют эле-менты натуралистической исследовательской программы (это те стороны учения З.Фрейда, которые традиционно выступали объ-ектом критики в советской философско-психологической литера-туре: тенденция биологизации психической жизни индивида, вне-исторический подход к психике и др.), натурализм, по-видимому, не является в психоанализе всеобъемлющим.
Исследования психоаналитического направления с извест-ными оговорками могут быть рассмотрены в качестве аналога работы в неклассической науке. Описание объекта неклассиче-ского естествознания, как известно, предполагает учет влияния познавательных средств (приборов и др.) на результат исследо-вания, включение этого влияния в содержание получаемой ин-формации об объекте. По отношению к психологическим фено-менам возможно формулировать нечто вроде боровского прин-ципа "дополнительных описаний": "Подобно тому, как в квантовой механике оказывается невозможным дать единообразное, в тер-минах одного языка, описание плана изучаемого объекта, - час-тиц и их взаимодействий (микромир), так и в психологии (в част-ности, в случае психоанализа, но также и в целом ряде исследо-ваний в научной психологии) оказывается невозможным дать единообразное описание плана изучаемых психических феноме-нов и плана психотехнических действий и средств их осуществ-ления, благодаря которым осуществляются трансформации пси-хики человека и ее изучение" .
Сходство неклассических ситуаций в физике и психологии, однако, не оставляет надежд на ассимиляцию психологических исследований в рамках естествознания, "во всяком случае есте-ствознания традиционного типа" . В этом утверждении содер-жится своего рода приговор возможности продуктивной реализа-ции натуралистической парадигмы не только в рамках психоана-лиза, но и в более широком контексте психологического познания (хотя вопрос о принадлежности неклассической науки к естество-знанию "традиционного типа" оставляет поле для обсуждения). В отношении психоанализа была выражена еще более жесткая по-зиция, утверждающая принципиальную невозможность превра-щения его в науку, так как большинству теоретических представ-лений психоанализа "даже самых фундаментальных, не только классического фрейдовского, но и современного психоанализа ничего в реальности не соответствует... Нет в природе таких ве-щей, как "эдиповский комплекс" или "комплекс кастрации", к кото-рым, как к исходным точкам психогенеза невротического симпто-ма движется - и приходит неизменно! - психоаналитический процесс, нет фрейдовских "инстанций личности": "Я", "Оно", "Сверх-я", нет тех стадий развития влечений и их трансформа-ций, которые описывает психоанализ, нет тех законов построения сновидений, с опорой на которые он строит их интерпретацию и т.п." . Поэтому стремление рассматривать психоанализ как науку, либо как пред- или недонауку является проявлением бес-плодности убеждения в адекватности и универсальности, а тем более единственности сциентистски ориентированной методоло-гии, характерного для многих психологов .
Несоответствие психоанализа критериям научности, харак-терным для естествознания, не лишает его, однако, эффективно-сти в практическом отношении. И хотя конструкции типа фрей-довского эдипова комплекса являются не чем иным, как мифоло-гемами, тем не менее работа, основанная на подобных интерпретациях реальных проблем пациента, способна оказы-вать подлинное терапевтическое воздействие . Не означает ли это, что психоанализ как один из возможных вариантов психотех-нической деятельности основывается на некоторых объективных законах человеческой психики, знание которых позволяет спе-циалисту найти к ней доступ? Или иначе: не создает ли готов-ность пациента открыть для психоаналитика доступ к своей пси-хике (с целью терапевтического решения тех или иных личност-ных проблем) условия для совместного (междусубъектного, а не субъект-объектного) познания терапевтом и клиентом реальности психической жизни? С позиций традиционной естественнонауч-ной, натуралистической парадигмы, подобное познание научным действительно не назовешь. Ведь психоаналитик как субъект по-знания "навязывает" свои интерпретации "объекту". Кроме того, пациент или клиент оказывется также не природным "объектом", а соавтором, со-творцом сюжета психоаналитического действия, вступающим со своим терапевтом в особые отношения (перенос, контрперенос и др.) Разумеется, психоаналитик имеет в своей работе дело с искусственной реальностью, создаваемой в проце-се терапевтических отношений и продуцируемой пациентом под его воздействием, в ауре его, терапевта, интерпретаций. Но ведь и вся психология, делающая своим предметом исследования психику целостной человеческой личности (а не просто реакции или рефлексы), занимается исследованием искусственной ре-альности! Искусственной, "сделанной" - в силу принципиальной неустранимости воздействия познающего субъекта на предмет исследования, который претерпевает изменения в процессе этого воз- и взаимо-действия и который, кроме того, развивается и сам, т.е. развивает себя (как минимум, под постоянным воздействием социальной реальности его бытия, в идеале же - сознательно выдвигая задачу духовного саморазвития) .
Исследование психоаналитического характера оказывается сопоставимым с работой представителей различных областей гуманитарного знания. Со-творчество разных субъектов позна-ния, необходимость интерпретации, понимания, неустранимость ценностного измерения из процесса исследования... - все это можно найти и в деятельности литературоведа, и в историческом познании. Гуманитарный пласт в содержании психоанализа даже в его позднейшем варианте не является единственным. Исход-ные сциентистские, естественнонаучные установки З.Фрейда не исчезли до конца, однако оказались существенно отодвинуты на периферию того смыслового богатства, которое вошло в психо-анализ благодаря фрейдизму и его продолжению и развитию в творчестве учеников З.Фрейда (Юнга, Адлера, Фромма, Хорни и др.), которые впоследствии сделали психоанализ еще более "культурцентристским", избавив его от крайностей пансексуализ-ма и обогатив социально-культурным содержанием.
Эволюция натуралистической исследовательской програм-мы, ее "размывание", постепенная локализация в отдельных фрагментах, относительно узких подсистемах психологического знания является показателем, с одной стороны, того, что притя-зания натуралистической парадигмы на всеобщность являются необоснованными, а с другой стороны - реальности существо-вания тех онтологических составляющих научного предмета в психологии, которые допускают адекватное использование точ-ных методов, имеющих аналоги в естествознании.
Изменения, происходившие в натуралистической исследова-тельской программе в психологии ХХ столетия во многом были обусловлены внутренней логикой развития познания, расширени-ем и уточнением представлений о предмете и методах этой нау-ки, углублением понимания человека и его психики. Между тем внутренняя логика науки не существует вне процесса производ-ства идей реальными представителями научного сообщества. Поэтому система детерминации развития психологического зна-ния лишилась бы своего важнейшего структурного параметра, если бы в ее описании был упущен фактор индивидуально-биографических особенностей ученых - основателей новых на-учных направлений. Этот фактор является главным опосредст-вующим звеном во взаимосвязи социокультурных изменений, истории макроидей и внутренней логики развития науки.
2.3. Культур-центристская (гуманистическая) про-грамма
в психологии
В зарубежной психологии к середине ХХ века отчетливо про-явилась тенденция к преодолению жестких рамок натуралистиче-ской парадигмы и изменению соответствующих исследователь-ских программ. Наряду с включением отдельных элементов гума-нитарной исследовательской программы в контекст изначально натуралистически ориентированных направлений психологии эта программа нашла свое более или менее последовательное вы-ражение в концепциях таких представителей зарубежной психо-логии, как Ш.Бюлер, А.Маслоу, Дж.Олпорт,К.Роджерс, В.Франкл и др. Наиболее влиятельным представителем направления, объе-динившего идеи этих и ряда других психологов ХХ столения и получившего именование "гуманистическая психология", был Карл Роджерс, ставший основоположником нового подхода к по-ниманию человеческой психики как на уровне теории, так и, быть может, прежде всего в практической работе психолога и психоте-рапевта с клиентом. Гуманистическая психология как особое на-правление психологической мысли возникла в середине ХХ века, выступив в качестве "третьей силы", противостоящей бихевио-ризму и психоанализу, которые долгие годы оставались основ-ными способами мышления и деятельности американских и за-падноевропейских психологов. Что же послужило причиной этому явлению в истории психологического знания, каковы социальные обстоятельства, способствовавшие пробуждению гуманистиче-ской психологии? Наряду с тенденциями внутренней логики раз-вития психологической науки, в соответствии с которыми к сере-дине ХХ века становится очевидной эвристическая и методологи-ческая ограниченность натуралистической методологии в познании человеческой психики, гуманизация и гуманитаризация психологического знания была обусловлена и более широким социальным контекстом. Начиная с середины 30-х гг. ХХ столе-тия, ученые уже не имели возможности остаться в стороне от политических событий, потрясших не только Европу, но втянув-ших так или иначе в свою орбиту все мыслящее человечество. Утверждение тоталитарных режимов, поддерживавшихся господ-ством фашистской идеологии и вторая мировая война, унесшая десятки миллионов жизней, привели к укреплению того типа гу-манитарного мышления, для которого значение и ценность чело-веческой индивидуальности - превыше всего. Дальнейшее раз-витие гуманитарной парадигмы в ее современном виде происхо-дило в психологии в эпоху, когда человечество уже столкнулось с результатами применения оружия массового уничтожения и ока-залось перед лицом глобальных проблем, поставивших под во-прос перспективы выживания планеты. Поэтому, хотя теоретиче-ские предпосылки формирования гуманитарной парадигмы воз-никли задолго до этого в трудах Риккерта, Виндельбандта и Дильтея, современное гуманитарное знание, способное занять достойное место в системе "постнеклассической" науки , несет на себе неизгладимые следы социокультурного контекста второй половины ХХ столетия.
Формирование конкретных исследовательских программ гу-манистической психологии в контексте гуманитарной парадигмы исследования происходило в процессе практической работы пси-хологов с людьми, в ходе которой оказание психотерапевтом ре-альной помощи клиенту оказывалось неотделимым от их совме-стного познания тайн психической жизни в ситуации встречи двух личностных миров, открытых друг другу. К.Роджерс сформулиро-вал суть своего понимания отношения между гуманистическим психологом (психотерапевтом) и человеком, который нуждается в его помощи (клиентом, пациентом), как субъект-субъектного, ме-ждусубъектного, в противоположность субъект-объектному отно-шению, характерному для иных психологических направлений: "Я вхожу в отношения с человеком, имея гипотезу или веру в то, что моя приязнь, мое доверие и мое понимание внутреннего мира другого приведут к важному процессу его становления. Я вхожу в отношения не как ученый, не как врач, который может правильно поставить диагноз и лечить, а как человек, входящий в отношения с другим человеком. Чем больше я буду рассматривать клиента только как объект, тем в большей степени у него будет тенденция становиться только объектом" .
Особенностью отношений, в которых протекает общение психотерапевта и его клиента, является открытое выражение те-рапевтом своих истинных чувств, искренность, подлинность и "прозрачность" всех его переживаний относительно клиента, себя самого и характера происходящего взаимодействия между ними. Это качество, названное К.Роджерсом конгруэнтностью, позволя-ет создать доверительную атмосферу, в которой клиент посте-пенно тоже сможет начать избавляться от масок, выполняющих функции психологических защит от скрытых болезненных пере-живаний, мучивших его в прошлом либо возникающих "здесь и теперь", или могущих появиться в будущем. Движение в сторону большей открытости, свободы проявления эмоций позволяет клиенту вместе с терапевтом осуществлять исследование своего внутреннего мира, узнавая свое подлинное "я" и постепенно при-нимая себя таким, каковым он является на самом деле. Человек оказывается в состоянии принять самого себя на основе теплого, положительного отношения - принятия со стороны психотера-певта, которое предполагает расположение к нему не просто как к пациенту или клиенту, а как к человеку, имеющему безусловную ценность, независимую от его состояния, поведения или чувств. Принятие неотделимо от эмпатического понимания, сопережива-ния. "Только тогда, когда я понимаю чувства и мысли, которые кажутся вам такими ужасными, такими глупыми, такими сенти-ментальными или эксцентричными, только когда я понимаю их так, как вы, и принимаю их так же, как вы, - только тогда вы дей-ствительно чувствуете в себе свободу исследовать все глубоко скрытые расщелины и укромные уголки вашего внутреннего опы-та. Эта свобода - необходимое условие отношений" . Свобо-да самоисследования в контексте эффективных, "помогающих", по Роджерсу, психотерапевтических отношений предполагает полную свободу от любой моральной или диагностической оцен-ки, которая, с точки зрения основателя гуманистической психоте-рапии, является угрозой для личности.
Подобное понимание терапевтических отношений основыва-ется на концепции человека, которая сформировалась в гумани-стической психологии. Эта концепция включает в себя идею под-линности, аутентичности человеческого существования, основан-ного на свободном выборе, творчестве, на непрерывности процесса личностного становления, на открытости опыту и приня-тии других людей .
Существенным моментом в понимании человека К.Роджерсом является доверие к человеческой природе, к полно-ценно функционирующему организму. К.Роджерс солидаризиру-ется с А.Маслоу, утверждавшим, что антисоциальные эмоции - враждебность, ревность и т.д. - проистекают из фрустрации ба-зисных потребностей в любви, защищенности и принадлежно-сти . Возражая сторонникам жесткого внешнего контроля над агрессивной антисоциальной (по Фрейду) природой человека, Роджерс настойчиво проводит мысль о том, что "под слоем по-верхностного контролируемого поведения, под горечью, под бо-лью находится положительное "Я", без всякой ненависти" . Подобное, несколько абстрактное и романтическое представле-ние о человеческой природе обнаруживает во взглядах Роджерса элементы натурализма. Утопические предположения о возможно-сти идеального функционирования человеческого организма обу-словливают невозможность практического воплощения этого проекта в общественной реальности.
Трудности совмещения натуралистических представлений с гуманитарной, культур-центристской исследовательской про-граммой проявились и в долгих поисках Роджерсом пути преодо-ления противоречия между методологическими установками гу-манистической психотерапии и принципами научного исследова-ния, которое он первоначально рассматривал в духе классической рациональности, предъявляя к нему требования естественнонаучной точности, доказательности и т.п. Однако с этой проблемой Роджерсу удалось справиться путем пересмотра своих представлений о нормах и идеалах научного исследования. В результате длительных обсуждений с коллегами и обдумыва-ния специфики научного психологического познания он пришел к новому пониманию науки, которое учитывало неустранимость субъективного начала на всех этапах производства нового зна-ния, начиная с выделения предмета и постановки проблемы и кончая стадией применения результатов познания в практической жизни. Это новое понимание факта включенности ценностных предпочтений субъекта познания в научную деятельность и ее результаты, принятие этой ситуации как имманентной характери-стики современной науки приблизило взгляды Роджерса к пози-ции постнеклассической рациональности .
Между тем, даже изменив свои представления о науке, Род-жерс остался верен своему пониманию человека, включающему доверие не только к личностному опыту в широком смысле, но и к собственно организмическим реакциям как показателю тех изме-нений, которые происходят с человеком в психотерапевтическом процессе. Можно ли считать это непоследовательностью в реа-лизации гуманитарной (культурцентристской) исследовательской программы в гуманистической психологии? Или это - соедине-ние двух подходов, гуманитарного и естественнонаучного, кото-рое в наибольшей степени соответствует изучаемой реальности психической жизни человека в его целостности? Ответ на этот вопрос, по-видимому, даст последующее развитие психологиче-ской науки и практики. Несомненным, однако, является тот факт, что приоритет гуманистического отношения к человеку и гумани-тарных методов понимания, вчувствования, сопереживания оста-ется для К.Роджерса непоколебимым на всем протяжении его долгого творческого пути.
Принципиальное значение Роджерс придавал духовной ра-боте, активности терапевта, который выступает в процессе пси-хотерапии одновременно субъектом познания другого человека и самого себя и субъектом, способствующим позитивным измене-ниям как в другом, так и в самом себе в ходе взаимообогащающе-го творческого общения-встречи. Возможность создать отноше-ния, способствующие развитию других как независимых индиви-дов, измеряется "моим собственным достигнутым развитием, - писал К.Роджерс. - Если я хочу создать помогающие отноше-ния - впереди у меня интригующая работа длиною в жизнь - по увеличению и развитию моих возможностей" . При этом речь шла не просто о влиянии субъекта психотерапевтической дея-тельности и познания на другого человека, а об особом этически оправданном участии в преобразовании психической реальности другого человека совместно с ним самим. Подтверждение своих идей Роджерс обнаружил в их своеобразном созвучии со взгля-дами религиозного философа-экзистенциалиста Мартина Бубера, в которых понимание специфики межличностных отношений на-шло выражение в понятии "тверждать другого": "Утверждение значит... принятие этой возможности другого... Я могу понять в нем, узнать в нем... человека, которым он был... создан стать. Я утверждаю его в себе, а затем в нем по отношению к этой воз-можности, которая... может сейчас быть развита, может развер-нуться" . Не удивительно, что работая в этой парадигме, Род-жерс утверждал: "Будущее нашей планеты... наше будущее будет зависеть не от естественных наук. Оно зависит от нас, тех, кто пытается понять и иметь дело со взаимодействиями между людьми, от тех, кто создает помогающие отношения" .
2.4. Логотерапия
В развитии зарубежной гуманистической психологии с сере-дины ХХ столетия начала укрепляться особая ветвь, получившая именование логотерапии. Основателем этого направления стал Виктор Франкл, взгляды которого развивались параллельно с процессом становления идей К.Роджерса и других представите-лей гуманистической психологии. Концепция Франкла вызревала в полемике с господствовавшими в Европе и США психоаналити-ческими воззрениями. Однако при этом основатель логотерапии стремился обозначить и те точки, в которых его позиция не сов-падала и с концептуальной схемой гуманистической психологии К.Роджерса и его единомышленников. Источник теоретических расхождений Франкла с идеями других представителей гумани-стической психологии, по-видимому, следует искать в его личной судьбе. Биография основателя логотерапии несет в себе страш-ный опыт пребывания в нацистских концлагерях. И хотя многие идеи концепции, получившей свое развитие уже после второй мировой войны, зародились у В.Франкла еще в конце 30-х гг., они прошли испытание пребыванием на фабрике смерти, в соседстве с газовыми камерами Освенцима и Дахау. Именно там нашли подтверждение представления о смысле, обретение и осуществ-ление которого является наиболее важным мотивом человече-ского поведения: "Наибольшие шансы выжить даже в такой экс-тремальной ситуации имели... те, кто был направлен в будущее, на дело, которое их ждало, на смысл, который они хотели реали-зовать" .
Понимание человека, выстраданное Франклом в жесточай-ших испытаниях, выпавших на его долю, основывается на идее самотрансценденции человеческого существования: "...человеческое бытие всегда ориентировано вовне на нечто, что не является им самим, на что-то или на кого-то: на смысл, кото-рый необходимо осуществить, или на другого человека, к которо-му мы тянемся с любовью... Чем больше он отдает себя делу, чем больше он отдает себя своему партнеру, тем в большей сте-пени он является человеком и тем в большей степени он стано-вится самим собой" . Быть человеком, по Франклу, - значит выходить за пределы собственного бытия. Человеческое бытие является существенно большим, чем просто выражение себя самого.
Поэтому самоактуализация, которая в гуманистической пси-хологии рассматривалась как высшая человеческая потребность (А.Маслоу), отнюдь не является ни конечным предназначением человека, ни его первичным стремлением. "Подобно счастью, самоактуализация является лишь результатом, следствием осу-ществления смысла. Лишь в той мере, в какой человеку удается осуществить смысл, который он находит во внешнем мире, он осуществляет и себя" . Обращение помыслов человека к само-актуализации происходит в том случае, если он "промахнулся мимо своего призвания", подобно тому, как бумеранг возвраща-ется к охотнику лишь тогда, когда тот не попал в цель.
В.Франкл, вступая в полемику с А.Маслоу, выдвигавшим в свое время идею о необходимости удовлетворения низших, наи-более насущных базовых потребностей как условии актуализации и удовлетворения высших потребностей, утверждает, что про-блема смысла возникает не только в ситуации фрустрации низ-ших потребностей, но и в случае их удовлетворения, в частности, в "обществе изобилия". Анализируя состояние постиндустриаль-ного общества как того контекста, в котором появляется необхо-димость в логотерапии, Франкл обращает внимание на кризис ценностей, связанный с утратой традиций, прежде диктовавших человеку, что ему должно делать. Это становится причиной экзи-стенциального вакуума, т.е. ощущения отсутствия смысла, при-сущего прежде всего представителям молодого поколения, склонного к более радикальному отказу от традиционных ценно-стей. Не случайно исследование причин смертности, проводив-шееся в конце 50-х годов среди американских студентов, выяви-ло, что самоубийства занимают второе место (после дорожно-транспортных происшествий), причем, как отмечают исследова-тели, попыток суицида обнаруживается в 15 раз больше .
Потребность в логотерапии в этих условиях становится оче-видной, поскольку, как отмечает Франкл, у каждого времени свои неврозы, а современное индустриальное общество ("общество изобилия") актуализировало не фрустрацию сексуальных потреб-ностей, как во времена Фрейда, а ситуацию экзистенциальной фрустрации, характеризующейся глубинным чувством утраты смысла. В результате экзистенциального вакуума появляются специфические невротические заболевания, которые Франкл на-звал "ноогенными неврозами". "В отличие от неврозов в узком смысле слова, являющихся, по определению, психогенными за-болеваниями, ноогенные неврозы проистекают не из комплексов и конфликтов в традиционном смысле слова, а из угрызений со-вести, из ценностных конфликтов и - не в последнюю очередь - из экзистенциальной фрустрации, проявлением и воплощением которой может... выступать невротическая симптоматика" .
Смысл, по Франклу, представляет собой объективное изме-рение человеческого существования, а потому он должен быть найден, а не создан. Помочь человеку в поиске уникального смысла, то есть в обнаружении единственной возможности в ре-альности каждой конкретной ситуации, может совесть, высту-пающая "органом смысла". Ощущение осмысленности жизни спо-собно создать у человека иммунитет против конформизма и то-талитаризма - двух следствий экзистенциального вакуума. Пути нахождения смысла Франкл считает возможным обнаружить в действии, создании чего-либо, в переживании (в любви) и, нако-нец, в позиции и установке, с которой человек встречает свою судьбу даже в безнадежной ситуации . Смысл неотделим от ответственности, которой следует воздвигнуть не менее гранди-озный памятник, чем Статуя Свободы, ибо "здоровый дух демо-кратии будет выглядеть однобоко, если понимать его как свободу без ответственности" . Поиск смысла сопряжен со стремлением к должному, поэтому задача человека состоит в осуществлении не всех тех возможностей, которые заложены в нем самом, а прежде всего тех, которые ждут его, способного реализовать их. Выбор из существующих возможностей той, реализация которой является необходимостью, определяется решением фундамен-тальной проблемы - проблемы ценностей.
Задача психотерапии заключается в этой ситуации в том, чтобы выступить в роли катализатора той духовной работы, кото-рую должен проделать человек в поисках смысла. В противопо-ложность "глубинной" психологии психоанализа Франкл обосно-вывает необходимость "вершинной" психологии, включающей в поле своего зрения стремление к смыслу. Потребность в созда-нии "вершинной" психологии объединила Франкла с другим вы-дающимся психологом ХХ века - Л.С.Выготским, который своим путем пришел к осознанию насущной необходимости в выработке именно такой, "вершинной" психологии . Обращение психоло-гии и психотерапии к ее истинному - гуманистическому - при-званию является насущной потребностью современной культур-но-исторической ситуации: "Лишь регуманизированная психоте-рапия способна понять приметы времени - и ответить на запросы времени. Лишь регуманизированная психотерапия мо-жет справиться с деперсонализирующими тенденциями, повсе-местно берущими верх..." .
2.5. Психотехники
Своеобразие становления и развития гуманистической пси-хологии во многом обусловлено тем, что наиболее крупные пред-ставители этого направления, в частности, К.Роджерс и В.Франкл, были прежде всего практикующими психотерапевтами. Теорети-ческая рефлексия их работы опиралась на надежный фундамент личного опыта взаимодействия этих людей с большим количест-вом нуждающихся в их помощи пациентов (клиентов). Гуманисти-ческая психология как теория рождалась не в академической ти-ши кабинета ученого, а в реальных психотерапевтических отно-шениях, в живом контакте, в совместном межсубъектном исследовании психической реальности внутреннего мира челове-ка, в сотворческом общении.
Теоретическая сторона гуманистической психологии поэтому неотделима от практической, и отношения теории и практики но-сят здесь совершенно особый характер, не похожий на связь ака-демической и прикладной науки. На это обстоятельство обращает внимание Ф.Е.Василюк, обосновывая специфику психотехниче-ской теории в отличие от традиционной академической научно-психологической теории, строившейся на протяжении почти всего периода своего существования по образцам естественных на-ук , то есть в соответствии с принципами натуралистической парадигмы. Своим возникновением психотехническая теория обязана расширению и укреплению позиций специфически пси-хологической практики, принципиально отличающейся от тех си-туаций прикладного использования данных психологической нау-ки, когда ее результаты "внедряются" (извне) в иные ("инород-ные") виды деятельности - материальное производство, медицину, образование и др. Собственно психологическая прак-тика, которая реализуется в системе психологических служб консультирования, тренинговых групп и психотерапии, не просто нуждается в теоретических знаниях и даже не просто строится на их основе. Она является той "лабораторией", в которой рождается новый тип теории, отличающийся от классической академической теории по своим философским основаниям, ценностям, целям, предмету и методу, характеру исследовательских процедур, особенностям познающего субъекта и его взаимодействия с "объектом" и по содержанию знания и его значению для участников психотехнического взаимодействия (психолога и клиента) .
Наиболее существенной особенностью психотехнической теории в контексте осмысления парадигмальных сдвигов в разви-тии социально-гуманитарного знания является то, что в психотех-ническом познании "происходит парадоксальный для классиче-ской науки методологический переворот: метод здесь объединяет участников взаимодействия (субъекта и объект познания, - в неадекватной старой терминологии), как бы вбирает их в себя и превращается в своего рода "монаду", которая и становится предметом познания. Но, как известно, "монада не имеет окон" (Лейбниц), она познается изнутри" . Методологический статус психотехнических знаний предполагает включение знаний об "объекте" в качестве аспекта в искомое знание о методе, что принципиально отлично от самых развитых "неклассических" ес-тественнонаучных исследований, включающих знание о методе в знание об исследуемом объекте. Таким образом, если предметом классической академической теории является "фрагмент, выде-ленный методом из объекта, то общим предметом психотехниче-ской теории является сам метод, ограняющий и созидающий про-странство психотехнической работы с объектом" .
В процессе психотехнического познания оптимальным мето-дом становится тот, который создает наилучшие условия для са-мопознания и самораскрытия человека. В отличие от жестких экспериментальных программ, характерных для естественнона-учной парадигмы, процедуры психотехнического познания харак-теризуются гибкостью, способностью к уникальному реагирова-нию на конкретную неповторимую ситуацию, возможностью само-исследования и взаимоисследования психолога и его клиента (пациента, участника тренинговой группы).
Позиция субъекта познания здесь отнюдь не нейтральна. На-против, психолог сознательно выбирает свою ценностную пози-цию, его отношение к клиенту является глубоко личностным, эмоционально насыщенным, сопереживающим. Будучи теорией работы-с-объектом, психотехническая теория смотрит на мир не извне, а изнутри той практики, которая и создает своеобразный мир междусубъектных отношений, преобразующих психическую реальность обоих участников взаимодействия. Познание и пре-образование этой реальности оказываются неотделимы друг от друга.
Знание, получаемое в результате, носит глубоко личностный характер. Это знание не о чем-то внешнем, отдаленном, это зна-ние не "о нем", а о внутреннем, близком, что присутствует во мне или в чем присутствую Я, то есть знание "о себе" или "о тебе" . Предметом психотехнической теории оказывается сама практика психотехнической работы, практическая работа психолога. Вклю-чение ценностной установки субъекта познания в саму ткань тео-рии в качестве необходимого условия получения психотехниче-ского знания о "психотехнической реальности" позволяет, как справедливо отмечает Ф.Е.Василюк, отнести психотехническое познание к "постнеклассическому" типу по классификации В.С.Степина .
***
Таким образом, логика развития психологического знания во второй половине ХХ века привела исследователей к принципи-ально новому пониманию предмета и метода психологии, ее за-дач и ценностного содержания. Поиски новой парадигмы увенча-лись утверждением приоритета гуманитарных, гуманистических по содержанию, процедур и культур-центристской направленно-стью исследовательских программ.
Эпоха индустриального общества начала ХХ века породила бихевиоризм как воплощение натуралистической парадигмы мышления в психологии, позволявшей относиться к человеку как к неодушевленному объекту, достойному манипулирования из-вне. Об этом с тревогой писал Людвиг фон Берталанфи: "Расши-ряющаяся экономика "общества изобилия" не может существо-вать без подобной манипуляции. Только при все большем мани-пулятивном превращении людей в скиннеровских крыс, роботов, торгующих автоматов, гомеостатически приспосабливающихся конформистов и оппортунистов может это великое общество про-грессировать ко все возрастающему национальному продукту. Представление о человеке как роботе было как выражением, так и мощной мотивирующей силой в массовом индустриальном об-ществе. Оно было основой для бихевиоральной инженерии в коммерческой, экономической, политической и прочей рекламе и пропаганде" .
3. Проблема ценностей и изменение подходов
в исторической науке
В современном историческом знании парадигмальный рубеж в области методологии нашел свое выражение как в виде суже-ния поля исторического исследования, не позволяющего вклю-чить в него мотивы и ценности людей, так и в виде субъективист-ских концепций. Методологическая дилемма - ценность истори-ческой эпохи против оценки ее историком в ходе эволюции исторического знания - решалась попеременно в пользу обеих точек зрения в зависимости от того, какие концептуальные идеи преобладали в данный момент в историографии. Развитие соци-ального знания на данном этапе предполагает интерес не только к научным, но и к иным формам когнитивного освоения мира, а для исторических дисциплин характерна и трансформация их предмета, критериев доказательности исторического знания, а также сферы их применения. Расширение предмета историческо-го знания происходит одновременно с обогащением его методо-логического аппарата и попытками анализа по-новому увиденных результатов других социальных и культурологических дисциплин.
В силу своей специфики историография всякий раз занима-ется изучением ситуации, к которой приводит расширение облас-ти исследований в исторической науке и развитие источниковед-ческой базы. Как писал об этом М.Барг, ее заботой является весь комплекс связанных с этим методологических проблем, поскольку историография находится на стыке по крайней мере трех дисцип-лин: истории исторической науки, теории исторического познания и социологии, открывая путь к научному объяснению на первый взгляд хаотических и противоречивых явлений, к выбору и поста-новке исследовательских проблем, к отбору и методикам анализа источников, к явным или скрытым философско-историческим концепциям, которыми направляются и вдохновляются все сколь-нибудь крупные исторические труды .
3.1.К истории вопроса
Переосмысление основ историографии происходило на про-тяжении достаточно длительного периода. В течение нескольких столетий она постепенно приблизилась к осознанию себя как нау-ки. Существенно новый этап в развитии исторической мысли пришелся на конец ХVIII - начало ХIХ вв. Здесь особую роль сыграла деятельность немецкой исторической школы права (Г.Гуго, К.-Ф.Савиньи и др.), пришедшей к выводу о необходимо-сти исследования не только современных политических и право-вых институтов Германии, но и истории их становления, а также влияния на формирование этих институтов новых экономических отношений в Европе, в особенности торговых и кредитных.
Особое место занимают работы Нибура, в которых впервые был поставлен ряд важных вопросов критики источников. Зани-маясь источниками, связанными с ранним периодом римской ис-тории, Нибур столкнулся с проблемой, как перейти от неполного и субъективного источника к историческому факту, к тому, что про-исходило в действительности. Пытаясь разрешить эту проблему, он разработал ряд принципов, помогающих установить время и происхождение конкретного исторического источника. Нибур об-наружил, что историческое знание содержит множество фальси-фикаций и умолчаний. Он предложил, чтобы с источниками, кото-рые в основном оставались литературными или повествователь-ными, работали, выявляя в них более ранние и более поздние элементы, различая позднейшие напластования и первоначаль-ную их форму. Кроме того, Нибур выдвинул идею имманентной критики даже наиболее достоверных их частей, которая показы-вала бы, как точка зрения автора повлияла на его изложение фактов. Это позволило бы историку учесть возникшие при этом искажения. Таким образом немецким методологом была постав-лена проблема доверия к историческому источнику вообще .
Деятельность исторической школы права, затем школы Лео-польда Ранке, а также работы по социальной и политической ис-тории таких французский историков, как О.Тьерри, Ф.Гизо, Ф.Минье и других, - все это в ХIХ в. привело к переосмыслению предмета историографии. Начинает осознаваться различие меж-ду современной и ушедшей культурой, понимание того, что для истолкования прошлой реальности нужен разработанный мето-дологический аппарат. Историография все более склоняется к превращению в методологию исторического познания, выдвигая требование доказуемости. С этого момента можно говорить о попытках построения научной историографии так, как ее понима-ла классическая наука.
Дальнейшее развитие историографии можно рассматривать в различных аспектах. Один из наиболее значимых в методоло-гическом смысле - это исследование эволюции этой науки под углом проблемы соотношения ценностей изучаемой эпохи и оценки историка. После предварительной работы по отбору ма-териала, претендующего на то, чтобы представлять содержа-тельную основу исторического факта, возникает необходимость в его истолковании. Первая дихотомия здесь - между истинностью и образностью, "стремлением к изображениям не только факти-чески истинным, но и фиксирующим ценности в качестве состав-ляющих, например, образного повествования о великих и низких делах" .
Литературная историография не входит в число самостоя-тельных наук, а понимается как теоретико-множественное пере-сечение нескольких форм мысли. Относительно намерений, ко-торые могут действовать на автора, заставляя его "погрешать против точности и правдивости" , Ш.Сеньобос писал, что исто-рик ведь может иметь и литературные вкусы, и не осознавая это-го, он отчасти придает своим утверждениям драматический, ро-мантический, лирический или ораторский оттенок с целью произ-вести большее впечатление на своих читателей. Такая причина отхода от строгих канонов классической методологии играла очень важную роль в исторических документах, особенно в пове-ствовательных или описательных. Раскрывая смысловой потен-циал истории, этот подход ставит своей целью не столько поиск истины, сколько пробуждение эстетического интереса, построе-ние интриги. Превращаясь в символ, каждое событие обретает собственное имя и усиливает эмоциональное воздействие на читателя. Отмечено, что, подобно научным теориям, образы и метафоры, в том числе используемые в историографии этого типа, классифицируются по группам, которые могут быть соотне-сены с этапами возникновения, развития и устаревания научной теории. Любая метафора возникает как индивидуально-творческий акт, создающий новое, до этого непривычное значе-ние, затем она может стать активно-образной, распространиться в научном сообществе и массовом сознании и, в конце концов, быть адаптированной ими.
Метафора - важный элемент и в научной историографии: например, по крайней мере три из них соотносимы с социальным движением так, как оно отражено в самосознании общества: ме-тафоры развития, генезиса и революции . Иногда, особенно в этой связанной с искусством разновидности историографии, эмо-циональность замещает оценку историка. Яркость становится целью писателя. Предпочтение здесь отдается не категории все-общего либо уникального, единичного в истории, но скорее тому, что относится к искусству - особенному. Грань между историче-ским и художественным творчеством становится весьма тонкой. Исследователи методологии исторического знания, особенно в последние годы, неоднократно отмечали, что метафора и в соб-ственно научном знании выполняет определенные функции, хотя, в отличие от искусства и литературы здесь приоритетными явля-ются иные ее стороны . "В научных теориях зачастую происхо-дит так, что для теории о вновь изучаемых явлениях метафори-чески используется теория об иной области действительности, созданная и принятая раньше, причем метафорическое исполь-зование этой теории является скорее инициатором осмысления аналогии, чем ее следствием" . Интересно видеть, в какое но-вое отношение вступает неожиданный образ с ассоциативным полем по-иному метафоризированного события, делая его пред-метом как теоретического, так и творческого освоения мира. Этот подход свойствен в научной историографии в основном описа-тельной школе, однако и она не ограничивалась констатацией факта или рассказом о событии. Требование эстетической сугге-стивности выполняло роль катализатора понятийного мышления. Историческая наука выражала свое отношение к тому, чем стало событие для нас или чем могло бы стать.
Как отмечалось неоднократно исследователями, идея "двух историй" - научного исследования и рассказа о неповторимых событиях прошлого восходит по крайней мере к Фихте. Он делил историю на априорную (теоретическую) и апостериорную (эмпи-рическую). Гегель также говорил о двух разных историях, одна из которых "пишет серым по серому", а другая построена по канонам литературы. Пример второго подхода можно найти у Р.Виппера, который показывает, как драматизируется историком период, предшествовавший буржуазной английской революции. "Одинна-дцать лет беспарламентского правления (1629-1640) изображе-ны как один долгий акт трагедии, содержащий ее завязку. Люди живут в тягостном ожидании; обе стороны, между которыми по-том произойдет столкновение, молча готовятся к борьбе" . В соответствии с этим общим замыслом ученый и отбирал из бес-конечного огромного материала нужные ему факты. Однако ос-новная линия развития в историографии связана все же со стремлением решить чисто исследовательские задачи, требую-щие не только изучения исторических фактов, но и анализа раз-броса мнений по проблеме их интерпретации.
С другой стороны, близость исторического повествования к литературному жанру в самом деле дает основания для опасений по поводу доказательности исторического знания. Дело в том, что сам объект исторического знания имеет в значительной степени эстетическую структуру. Оценка историка исходит из потребности в раскрытии этических, эстетических, религиозных и иных ценно-стных аспектов прошлого, в особенности позитивных. Поздней-шая историография, начиная с того момента, когда обнаружи-лось, что надежда проникнуть с помощью интуиции в мысли и чувства ушедших поколений нуждается в корректировке, больше реагировала на личность самого историка. Так, например, школу "Анналов" в свое время критиковали за принятые в ней способы работы с источниками и стремление угодить читателю. Ее обви-няли в некоторой облегченности и тенденции к сенсационности. При всем при этом сама когнитивность оценки оспаривалась тем утверждением, что оценка гораздо более субъективна, чем вооб-ще требует научное познание.
3.2.Натуралистический подход в историографии
Как объективистское направление, воспитанное школой Ран-ке, так и релятивизирующий проблему ценностей прагматизм и основанный на его идеях презентизм не просто считали, что цен-ности эпохи, в которую работает историк, и его оценка прошлого связаны между собой, но что что-то одно превалирует. Так, в по-зитивистской парадигме (особенно в самом начале, в ХIХ веке), несмотря на ее неоднородность, сложилась тенденция рассмат-ривать исторические события как реально происходившие, "ося-заемые" и полностью доступные пониманию. Г.Риккерт, разбирая позднее крайности в подходах натуралистической исследова-тельской программы, следующим образом писал о том, что пред-лагалось в то время позитивизмом: "Если я говорю здесь об аль-тернативе, то это не значит, что человеку науки предоставлялось выбрать вторую, свободную от ценности точку зрения, как чисто естественнонаучную, а затем расширить ее до пределов естест-веннонаучного "миросозерцания", выгодно отличающегося от культурно-научной точки зрения меньшим числом предпосылок (благодаря отсутствию предполагаемого значимым критерия цен-ности). Натурализм и считает это возможным, но на самом деле это самообман" . Заметим, что сама значимость натуралисти-ческой парадигмы для науки не подвергается им сомнению, про-сто она ограничивается "природой": "Конечно, с естественнонауч-ной точки зрения можно рассматривать всю действительность, а, следовательно, и всю культуру, как природу, и изгнание из такого рассмотрения всех решительно точек зрения ценности не только возможно, но и необходимо. Но можно ли считать эту точку зре-ния единственно правомерной, отрицая тем самым всякое исто-рическое образование понятий как произвольное, и не должно ли игнорирование ценности в естествознании принципиально огра-ничиваться сферою естественнонаучного специального исследо-вания?" - спрашивал он .
Русский историк В.И.Герье в книге "О.Конт и его значение в исторической науке" так понимал то новое, что было привнесено позитивизмом в методологию исторического исследования: "Со-вершенный им (О.Контом. -Авт.) перелом имеет в историческом отношении такое же значение, какое имеет появление историче-ской школы, возникшей ранее.... Оба направления имеют много родственного в том, что хотят заменить искусственные построе-ния политического рационализма конкретными, взятыми из жизни представлениями, с тою разницей, что историческая школа об-ращается за ними к истории, Конт - к наблюдению; историческая школа больше занята объяснением генезиса явлений, расчлене-нием генетического процесса, Конт - анализом общественных явлений; историческая школа исходит из понятия о народе, Конт - из понятия об обществе; первая исходит из народного духа и в нем видит источник политического творчества, второй ищет естественных законов (lois naturelles) и старается свести к ним общественные явления" .
Действительно, позитивизм был согласен, что ценности куль-туры - важный для личности побудительный мотив, но движу-щей силой истории считал все же народ, массу, и поэтому боль-ше внимания уделял коллективной психологии. Хотя попытки теоретического анализа поведения больших групп людей встре-чались и ранее, эпоха социальных перемен конца ХIХ - начала ХХ века и наличие в этот момент в обществе именно массы как решающей силы социальной динамики, "массовидный" облик наиболее ярких и впечатляющих событий этого времени вызвали к жизни и новые формы и методы социально-научного знания, представленные в том числе и позитивистской исследователь-ской программой. О.Конт переносил акцент на психологию наро-да, определяемую такими факторами, как природная среда, об-щественные склонности и т.п. . Как замечали исследователи позитивизма, в дальнейшем его идеи легли в основу анализа, например, истории учреждений, а не политической истории или истории искусства, где роль ярких индивидуальностей трудно или невозможно игнорировать . Из трудов позитивистов исчезали элементы литературности и образности.
Придавая большое значение исследованию документальных источников, Л.Ранке полагал, что историк, обращающийся к фак-там, раскрывает ход событий так, как они происходили. Многие исследователи указывали на то обстоятельство, что часто парал-лельные описания исторических событий не совпадают не только в том, насколько велика дифференциация в их оценке, но и с фактографической точки зрения. В связи с этим Г.Зиммель обра-тил внимание на следующую проблему: "Как из материала непо-средственной действительности жизни создается теоретическое образование, именуемое нами историей?" Стремясь показать, что это преобразование более радикально, чем обычно предполагает "наивное сознание", он критикует исторический реализм, "для которого историческая наука - зеркальное отражение происхо-дившего, "каким оно действительно было"; этим, по мнению Зим-меля, исторический реализм совершает не меньшую ошибку, чем реализм в искусстве, "представители которого полагают, что они изображают действительность, не замечая того, как сильно это "изображение" стилизует реальность" . Подобное отождеств-ление вообще характерно для объективисткой парадигмы в нау-ке. Зиммель тем самым имел в виду не столько цель писателя-историка, сколько сам его метод. Историография как раз и рас-сматривает технику исследовательской работы историка, зани-мается выявлением его концепции и поиском причины, по которой она сложилась именно в таком виде, а также выяснением того, какую литературную форму он избрал для изложения своих взглядов и почему. Уже начиная с критической школы в источни-коведении анализируется социокультурный контекст, в котором он работает.
Историк, придерживающийся классической парадигмы, был уверен в подлинности свидетельства, если источник заслуживал доверия. Крайне остро эта проблема стояла еще в начале века, когда, раздраженный необъяснимым доверием фактографиче-ской школы к дипломатическим, политическим и другим подобно-го рода документам Ш.Сеньобос писал о том, что существует, вероятно, какое-то природное уважение к официальным автори-тетам, политическим или научным, к министерствам и статисти-ческим бюро. Всякий документ получает почти магическую силу, он делается подлинным документом. В таком случае забывают, что эта подлинность заключается только в форме акта, а не в его содержании, и часто смешивают слово "подлинный" со словом "верный". Когда человек выходит из этого состояния постоянного легковерия (тут Сеньобос приводит книгу одного историка, где все цены, указанные в актах переписи, трактовались как вполне верные исключительно потому, что эти акты подлинные. - Авт.), так вот, когда это не подтверждается, ученый вступает на почву критики. И здесь, когда первоначальное доверие к историческому источнику безвозвратно утеряно, его подстерегает еще одна опасность. "Нельзя достичь сразу методических приемов, - пи-шет Сеньобос, - и рождающаяся критика сначала принимает неопределенную форму. Жестоко обманутый документами, ли-шенными всякой ценности, критик начинает тщательно разби-раться в них, и убеждается, что есть документы, составленные подделывателями и признанными лжецами, которые должны быть отброшены" . Как это ни парадоксально, но на восприятие исторического источника любого типа, будь то документы, пред-меты, устные свидетельства и т.д. начинает влиять традиция, прежде характерная для западноевропейской юриспруденции. В применении к судебной практике, как поясняет Сеньобос, это за-конное негодование породило теорию свидетельства. Она осно-вана на той идее, что свидетели могут быть хорошие и дурные. "Хорошие свидетели, достойные доверия, суть те, которые знали истину и хотели сказать ее, это люди искренние и хорошо осве-домленные; дурные свидетели - это лжецы и дурно осведом-ленные люди, они и не знают истины, и не хотят говорить ее" . Прежде всего такое разграничение прилагается к лицам. Перено-ся его на письменные акты, распределяют документы по их авто-рам, как в суде распределяют свидетельства: с одной стороны - документы, достойные доверия, с другой - внушающие подозре-ния. "Старинное юридическое понимание говорит, - продолжает Сеньобос, - что есть свидетели, показания которых должны иметь решающее влияние на судебный приговор. Это понятие соединяют с другим юридическим понятием о подлинном акте, т.е. об акте правильном, который должен быть признан, тогда как документ сомнительный должен быть отброшен. Это понятия не научные и часто, вводя их в в историческую критику, забывают о том глубоком различии, какое существует между научной про-блемой и юридическим делом" . Таким образом, имея дело со все большим числом как подлинных, так и недостоверных источ-ников, методология исторической науки встает перед проблемой объективности исторического знания.
Фактографическая школа в этом вопросе твердо стояла на той позиции, что задача ученого - изучение документа, а не его интерпретация. Школа Ранке на первый план выдвигала полити-ческую, военную и дипломатическую историю, когда ученый на основании достоверных фактов исследует ценности прошлого, но воздерживается от оценки. Взгляды ранкианцев связаны с пред-ставлениями классической науки той эпохи, утверждаюших неза-висимость объекта познания от ученого, с одной стороны, и от самого процесса познания, с другой. Позднее, при отходе боль-шинства исследователей от классического понимания объектив-ности, эти идеи также претерпели трансформацию. Так, переос-мысливая их с позиций неокантианства, Риккерт трактует это уже таким образом, что, конечно же, "по сравнению с трудами истори-ков, произвольно искажавших факты или прерывавших изложе-ние субъективными выражениями похвалы и порицания, требо-вание Ранке соблюдать "объективность - справедливо, и именно в противоположность таким произвольным историческим конст-рукциям следует подчеркивать необходимость считаться с фак-тами. Но, отсюда, однако, не следует, - даже если Ранке и был того мнения, - что историческая объективность заключается в простой передаче голых фактов без руководящего принципа вы-бора. В словах "как оно было на самом деле" заключается, как и в идиографическом методе, проблема" . Что же касается Ранке, то он, по Риккерту, "избежал одностороннего искажения и оценки фактов не благодаря безразличию, но благодаря универсально-сти своего сочувствия; так что даже сам великий мастер "объек-тивной" истории... является в исторических трудах своих "сочув-ствующим человеком" . Сами ранкианцы полагали, что чем меньше связана история с настоящим, тем лучше, поскольку это позволит избежать предвзятости оценок. Попытка рассматривать событие с позиции современости ведет к модернизации прошло-го.
Первостепенной задачей позитивистская исследовательская программа полагала выход за пределы представлений своей эпохи, так, чтобы сами исторические факты подводили историка к той или иной концепции. Классическая парадигма в историогра-фии поддерживала идею установления событий и объяснения законов истории с позиции вненаходимости, и образцом науки для позитивизма все же было естествознание с его убежденно-стью в возможности адекватной констатации факта. В этом же духе высказывался, например, Сеньобос, утверждая, что на прак-тике в громадном большинстве случаев весьма редко встречает-ся потребность знать, что думал автор. Сопоставляя аксиологи-ческий и эпистемологический аспекты работы историка, Ш.Сеньобос писал, что "за исключением случаев изучения док-трин мы не выиграем ничего, если будем производить отдельно критику правдивости и критику точности; нет надобности узна-вать, что думал автор, потому что его убеждение не представляет никакого интереса; автор является только посредником, помо-гающим узнать внешний факт, который был ему известен" . Правда, кроме внешней критики источника, подготовительной критики, ими была предусмотрена, как и полагается добросовест-ному исследователю, еще и внутренняя критика, которая виде-лась им как умозаключения по аналогии, заимствованные боль-шей частью из психологии и имеющие целью воспроизвести ду-шевные состояния, переживавшиеся автором документа . Таким образом, проникнуть во внутренний мир этого автора, т.е. в культуру прошлого, никакой трудности не представляет, просто такая внутренняя критика необходима, как пишут Ланглуа и Сеньобос, только в крайне редких случаях. Цель критики - выяс-нить, точно ли автор документа передал факты. Особое же свой-ство "исторических фактов" заключается в том, что они узнаются только косвенным путем, по оставшимся от них следам, по при-чине чего исследователь все же имеет дело не с фактами, а с их образами, которые субъективны . Это вынуждает историка прибегать к аналогии с современностью, к собственному опыту и воображению. Отсюда несколько двусмысленное понимание ис-торического факта как такого утверждения или суждения, которое "соединяет вместе несколько впечатлений, утверждая, что эти впечатления соответствуют внешней действительности" . Знания о прошлом неизбежно субъективны в силу того, что про-шедшую реальность мы знаем только по сходству ее с сущест-вующей.
Но, не отказывая прошлому в оценке со стороны историка, Ланглуа и Сеньобос полагали, в отличие от ряда направлений более позднего времени, что исторические факты, подобно явле-ниям природы, обладают повторяемостью, а это дает возмож-ность найти исторические закономерности. В дальнейшем, в ходе методологических дискуссий как между последователями школы Ранке и позитивистами, так и между позитивистами и неоканти-анцами возникают новые взгляды на то, что преобладает в рабо-те историка: аутентичность культуры прошлого или ее переин-терпретация.
3.3. Культур-центристская исследовательская про-грамма
исторической науки
В своей концепции исторического знания Дильтей обратил внимание на проблему, состоящую в том, что историческая наука во многом имеет дело с субъективизмом как самих историков, так и с тем, что в исторических событиях участвуют люди с собствен-ными целями, включенные в свой органичный социокультурный контекст. Таким образом, анализ места ценности в прошлом предполагает присутствие ее в сознании людей последующих эпох. Это довольно сложный когнитивный процесс, идентифици-рующий роль ценности в духовном мире прошлого, и в то же вре-мя это повторное истолкование (содержательная интерпретация ценности с позиций современности). Концепция исторического факта в системе взглядов Дильтея исходила из неустранимости индивидуального в духовной культуре прошлого. Историческая наука, полагал Дильтей, имеет дело с событиями, зафиксирован-ными в разного рода исторических свидетельствах. Историк ра-ботает с опосредованной информацией. Однако описания оче-видцев - это всегда высказывание о ценностях, даже неявных. Это высказывание о том, каким человеку представлялось его время или каким бы он хотел его видеть. Дильтей конкретизиро-вал свой взгляд на эту проблему, относя историю к наукам о духе, поскольку считал, что из других наук она ближе всего к описа-тельной психологии. Проблему соотношения в работе историка его собственных оценок и духовного мира исследуемого общест-ва он перевел в плоскость поиска инструментов исторического познания, которые могли бы гарантировать более или менее объективный взгляд на прошлое.
Представители Баденской школы неокантианства В.Виндельбанд и Г.Риккерт проводили различие между науками о природе и науками о культуре, исходя не только из их предмета либо метода, но и из понятия ценностей. В концепции Виндель-банда суждение о прошлом - это дело истории, современная оценка - философа. Суждение, считал он, это теоретическое соединение представлений (о прошлом). Суждениям можно при-писывать известную ценность или отказывать в ценности, объяв-ляя их истинными или ложными, утверждая или отрицая, т.е. так или иначе интерпретируя фактические сведения. История как дисциплина в ее методологическом аспекте - это специальная, эмпирическая наука. "Специальные науки, - говорит Виндель-банд, - устанавливают те суждения, которые приписывают предметам определенные качества состояний, деятельностей и отношений" . Именно исторические науки констатируют, что отдельные люди или народы находились в тех или иных отноше-ниях, совершали те или иные действия, испытали ту или иную судьбу. Вспомним, что и для Риккерта метод отнесения к ценно-сти не совпадал с методом оценки. "Значимость ценности, - писал Риккерт, - не является проблемой истории, но ценности играют в ней роль лишь постольку, покольку они фактически оце-ниваются субъектами (т.е. людьми прошлого. - Авт.), и посколь-ку, поэтому, некоторые объекты рассматриваются ими как блага. Если история, следовательно, и имеет дело с ценностями, - считает он, - то все же она не является оценивающей наукой. Наоборот, она устанавливает исключительно то, что есть. Перед нами два в логической своей сущности принципиально отличных друг от друга акта: отнесение к ценности остается в области ус-тановления фактов, оценка же выходит из нее" . Виндельбанд также видит задачу истории как специальной дисциплины в ут-верждении и отрицании суждений, в которых прошлое познается, описывается или объясняется, тогда как оценка исторического прошлого - прерогатива исключительно философии. В этой свя-зи особенно интересным представляется его отношение как ме-тодолога к истории философии.
История философии, по Виндельбанду, - это эмпирическая наука. Она призвана показывать на основании соответствующего выбора материала "постепенный прогресс научного духа, рабо-тавшего над разрешением задачи собственно философской - доводить ценностные нормы до сознания людей" . Однако из-за этого история философии не перестала быть эмпирической наукой, каковой необходимо должна быть всякая историческая дисциплина. Виндельбанд солидарен с Риккертом, который раз-водит процедуру отнесения к ценности и задачи истории как эм-пирической науки. Он утверждает, что те определения норматив-ного сознания, к которым стремится философское мышление, осуществлялись в процессе исторического движения мысли как определения эмпирического сознания. Этот их эмпирический ге-незис и должна понять история философии совершенно незави-симо от той ценности, которая им присуща. "Исторический про-цесс развития человеческого духа, - пишет он, - можно рас-сматривать с той точки зрения, согласно которой в нем при раз-работке отдельных проблем, при изменении его интересов... постепенно пробивается сознание норм. Истинный смысл исто-рии философии в таком постепенном уяснении сознанием этих норм" .
В "Философии немецкой духовной жизни ХIХ столетия" сам Виндельбанд показывает пример того, что историческая ситуация может не только исследоваться с позиций культур-центристской научной программы, т.е. с учетом того, что наполняло смыслом жизнь людей прошлого - их целей и ценностей, но и вновь оце-ниваться философией через отнесение ее к общезначимым цен-ностям. Рассмотрев политику Бисмарка и его роль в становлении немецкой государственности и формировании единого народного духа, он говорит, что "наша жизнь получила таким образом со-вершенно другой характер, и это расширение социальных рамок - самое важное основание для экстенсивного и интенсивного уси-ления чувства жизни, которое ощутило человечество ХIХ века.... Распад старых форм жизни и появление новых жизненных моти-вов приводит в результате к состоянию поиска и нащупывания, к интенсивному брожению, которое требует своего выражения. Но к этому присоединился еще один момент, может быть, самый важный из всех. Он возникает из социального движения, которое как у нас, так у всех культурных народов дало в ХIХ веке совер-шенно измененную структуру всей жизни" . Полемизируя с позитивистами и ставя им в вину деперсонификацию истории, он заявил, что преимущественный интерес к проблеме "массовой" истории грозит утратой того, что всегда составляло в ней как нау-ке самое ценное - жизнь личности.
С точки зрения неокантианского направления ценности ушедших эпох соотносимы с категорией обшезначимого, а каждая эпоха отличается большим или меньшим осознанием этого об-щезначимого именно на индивидуальном уровне. Задача фило-софии, таким образом, заключается в том, чтобы именно оцени-вать историческое прошлое, и она может быть выполнена через его отнесение к высшим духовным ценностям, выступающим в качестве критерия и для прошлого, и для настоящего. Виндель-банд пишет, что только обращаясь к идеальному, философ мо-жет полностью понять, что представляло собой ценность для лю-дей прошлого и сформулировать свою оценку этого прошлого, критикуя современников за отход от общезначимых идеальных ценностей.
Риккерт полагал, что рассмотрение благ и оценок как совре-менности, так и прошлого с точки зрения значимости связанных с ними ценностей, т.е. попытки установить, заслуживало ли какое-нибудь "благо" действительно такого названия, являлось ли оно подлинным и по праву ли совершалась какая-нибудь оценка, - ничто из этого историка не интересует. "Я упоминаю об этом, - говорит Риккерт, - только для того, чтобы сказать, что историче-ские науки о культуре при исследовании благ и идей, вступающих к ним в отношение оценивающих субъектов, не могут дать на по-добные вопросы никакого ответа. Это заставило бы их выска-зать оценки, а оценивание не должно никогда входить в чисто историческое понимание действительности" . М.Вебер позд-нее понимал это утверждение так, что речь идет только о весьма тривиальном требовании, сводившемся к тому, чтобы исследова-тель отчетливо разделял две группы гетерогенных проблем: ус-тановление эмпирических фактов (включая выявленную исследо-вателем "оценивающую" позицию эмпирически исследуемых им людей), с одной стороны, и собственную практическую оценку, то есть свое суждение об этих фактах (в том числе и о превращен-ных в объект эмпирического исследования "оценках" людей), рас-сматривающее их как желательные или нежелательные, то есть свою в этом смысле оценивающую позицию - с другой . Од-нако для неокантианства в чистом виде, представителями которо-го являлись Риккерт и Виндельбанд, проблема была поставлена более сложным образом - через отнесение ценностей прошлого к разряду идеального.
В концепции Виндельбанда конкретными ценностями зани-мается наука о духе, изучающая историю развития человеческой культуры. Она делает понятным закономерное возникновение оценок, исследует законы, по которым совершаются эти оценки, однако не образует самостоятельной дисциплины, а должна быть составлена из разделов психологии и истории культуры. Вин-дельбанд пишет, что "психологически-эволюционистское изуче-ние оценок и их закономерности есть проблематика общей объ-ясняющей науки о духе", которая "должна объяснить, каким обра-зом сложились общепризнанные формы оценок и... какие силы истории обусловили тот особый способ, которым мы совершаем эти оценки" . Что касается философии, то она занимается те-ми вечными ценностями, которые не являются причинами объек-тивного хода событий или основанием субъективного их понима-ния, а представляют собой идеальные нормы, в соответствии с которыми выносится суждение о ценности того, что происходит в силу естественной необходимости. Эти ценностные нормы слу-жат правилами оценки .
Другой представитель неокантианской школы в историогра-фии Э.Майер критиковал позитивистские взгляды за то, что они игнорируют важнейшие факторы истории - идеи и представле-ния людей, случайность, свободу воли, а также ликвидируют ис-торическую роль отдельной личности. Такая позиция очень близ-ка Риккерту, который также полагал, что действительность еди-нична, индивидуальна, и предметом истории должен быть уникальный факт. Историк, считал Риккерт, изображает не все индивидуальное, но только то, что представляется ему интерес-ным и существенным, то есть работает с фактами, предвари-тельно подвергшимися оценке и отбору. "Что ценности обыкно-венно не замечаются, - пишет Риккерт, - это объясняется ис-ключительно тем, что основывающееся на культурных ценностях выделение существенного из несущественного большей частью совершается уже авторами, дающими историку его материал, или представляется историку-эмпирику настолько "само собой понят-ным", что он совсем не замечает, что здесь на самом деле имеет место. Определенное понимание действительности он смешива-ет с самой действительностью" . Оценка исторического собы-тия может быть произвольной, тем не менее, она представляет собой важную методологическую процедуру, проводимую истори-ком при отборе и упорядочивании материала.
3.4. Переосмысление культур-центристского подхода
с учетом нового культурного контекста
Однако не зря многие более поздние методологи истории за-давались вопросом: а возможно ли вообще проникнуть в орга-ничный мир ценностей, присущий только этому конкретному вре-мени? Дж.Коллингвуд, например, писал, что "мыслительный акт не может повторяться в вакууме, как бестелесный дух прошлого опыта" . Сколь часто он бы ни происходил, он должен всякий раз происходить в каком-то контексте, и этот новый контекст дол-жен столь же соответствовать ему, как и старый. Следовательно, простой факт того, что некто выразил свои мысли письменно, а мы располагаем его трудами, еще не делает нас способными понять его мысли. Для этого мы должны подойти к их чтению под-готовленными, располагая опытом, достаточно сходным с опытом их автора, чтобы его идеи могли стать частью нашей душевной жизни.
По мнению М.Вебера, есть науки, которым как бы "дарована вечная молодость" . К ним относятся все исторические дисцип-лины, "перед ними в вечном движении культуры все время возни-кают новые проблемы" . Для них главную задачу составляет преходящий характер всех идеально-типических конструкций и вместе с тем постоянная неизбежность создания новых. "Мысли-тельный аппарат, который разработало прошлое посредством мысленной обработки, а в действительности путем мысленного преобразования непосредственно данной действительности и включения ее в понятия, соответствующие познанию и направле-нию интереса того времени, всегда противостоят тому, что мы можем и хотим извлечь из действительности с помощью нового познания. В этой борьбе совершается прогресс исследования в науках о культуре... В науках о культуре отношение между поня-тием и понятием таково, что синтез всегда носит преходящий характер" , - утверждал он.
Духовный мир историка неизбежно иной, чем культура про-шлого. Методологическую тонкость такой постановки вопроса в известном смысле чувствовали и неокантианцы. В частности, русский философ Л.Карсавин, поддерживавший идею понимания в качестве главного приема исторического исследования и пыта-ясь преодолеть указанную выше сложность, писал: "Цель истори-ка не в простом описании процесса развития, но в объяснении его, в понимании его необходимости. Это достигается не путем причинного объяснения, а особого рода вживанием историка в процесс, сопереживанием процесса, подобном сопереживанию чужой духовной жизни" .
Но Коллингвуд решал эту проблему по-иному. Он полагал, что историк никогда не сможет узнать смысл сказанного челове-ком с помощью простого изучения устных или письменных заме-чаний, им сделанных. Чтобы обнаружить этот смысл, необходимо также знать, каков был вопрос, на который это написанное или сказаное должно было послужить ответом. Таким образом, Кол-лингвуд допускал возможность реконструкции ценностных пред-посылок человека иной эпохи. Познаваемость исторического прошлого гарантируется, по его мнению, постольку, поскольку вся история - это история мысли . Исторический процесс - это не последовательность простых событий, а последовательность действий, имеющих внутреннюю сторону, состоящую из процес-сов мысли. Коллингвуд не противопоставляет радикально духов-ный мир прошлого и оценку историка, считая, что ценности вос-производимы без ущерба для себя.
Однако в чем состоит так понятая история мысли? В том, что рождаются новые вопросы, или в том, что на одни и те же вопро-сы человечество в каждую эпоху дает новые ответы? Меняются ли ценности прошлого содержательно или они только выражены иначе? Коллингвуд ведь не разделял мнение современной ему Оксфордской школы реализма, считавшей, что проблемы совре-менной этики те же самые, что и этические проблемы платонов-ского "Государства" или аристотелевской "Никомаховой этики", т.е. что "Платон, Аристотель, эпикурейцы, стоики, схоластики, картезианцы и т.д. задавали себе одни и те же вопросы, но по-разному отвечали на них" . На самом деле, считает он, изменя-ется сама суть ценностей и задача историка - пробиться к изна-чальному их смыслу. Подобного подхода во многом придержива-ется и другой представитель неогегельянского направления в историографии - Б.Кроче. Поэтому он допускает, что события прошлого, зафиксированные в каком-либо документе, могут оце-ниваться с точки зрения самого прошлого. Кроче писал об исто-рической действительности, сохраняемой сознанием. Ценности должны восприниматься непосредственно, интуитивно. Духовный мир прошлого - это продукт образной, художественной интуиции историка. Кроче не возражал против неокантианского понимания истории как череды событий, каждое из которых обладает непо-вторимостью. Но попытка подвести его под какое-то правило, слить его с каким-либо другим событием - хотя бы и сходным по типу - означает, по его убеждению, "погрешение против истори-ческого факта".
У Кроче мы замечаем еще одну тенденцию. Он утверждает, что нельзя назвать логический критерий, который определил бы, какие сведения полезны, важны, и какие - нет, поскольку, с его точки зрения, это практическая, а не научная проблема. В даль-нейшем это направление методологии было подхвачено и разви-то. Наиболее ярко оно проявилось, трансформировавшись в прагматистски ориентированной историографии.
Возвращаясь к Коллингвуду, следует отметить, что он рас-крывает еще один аспект соотношения духовного мира иссле-дуемой эпохи, с одной стороны, и оценки историка, с другой. Дело в том, что он выясняет, какие именно ценности скорее становятся предметом оценки. С одной стороны, это те ценности, которые по самой своей сути обещают, что будут или постоянно являются предметом ненасыщенной, неудовлетворенной в полной мере потребности, так, как это виделось прагматизму. С другой сторо-ны, история, скажем, политических теорий - это не история раз-личных ответов на один и тот же вопрос, а история проблемы, более или менее постоянно меняющейся, и решение ее меняется вместе с реальным содержанием самой проблемы. Например, форма полиса казалась идеалом человеческого общества лишь грекам платоновской эпохи. Ко времени Гоббса изменились взгляды людей не только на то, какие формы социальной органи-зации возможны, но и какие из них желательны .
Вебер считал необходимым проводить различие не только между оценкой и отнесением к ценности, но и между оценкой и интерпретацией ценности, что означает для него развитие воз-можных смысловых позиций по отношению к данному явлению, но часто проводится недостаточно отчетливо, вследствие чего возникают неясности при определении логической сущности ис-тории .
Подводя некоторые итоги сказанного выше, можно сказать, что и Коллингвуд, и многие другие историки ставили и различным образом решали проблему "ослепления" историка его эпохой и доверия его к следам прошлого. В частности, Кроче считал, что историк неизбежно пишет с точки зрения своего настоящего, по-этому то, каким видится ему прошлое, не становится общеобяза-тельной оценкой: история представляет собой постоянное ста-новление нового, а "историческая правда" рождается мыслью историка. И потому всякая человеческая мысль исторична, а лю-бое суждение о факте есть историческое суждение. Философия прагматизма, еще более заостряя эту позицию, право исследова-теля на субъективизм радикально декларировала. Содержание социального знания, по мнению представителей этого направле-ния, отличается неоднозначностью истины. Презентистская же историография вообще отказывается от требования воссоздания мыслей людей прошлого, считая это излишним, а проверку исто-рических свидетельств - по крайней мере проблематичной.
Если Коллингвуд предлагал историкам метод корелляции как бы подразумеваемого вопроса и ответа на него, считая, что толь-ко таким образом можно исследовать сознание, дух, а главное, целесообразность и целеполагающую деятельность людей, то в презентизме анализ ценностной среды прошлого в принципе пе-рестает быть актуальным, отражая общее разочарование в мето-дологическом наследии неокантианства. Первичность оценки, а не ценности обосновывается презентизмом тем, что субъект все-гда выдвигает в качестве предмета познания то, чему он отдает предпочтение. Как мы видели, на самом деле эта проблема была поставлена гораздо раньше, но в презентистской методологии была, пожалуй, доминирующей. Еще Риккерт, иронизируя над тем, насколько это как бы очевидно, замечал, что стоит только сказать историку, что он не умеет отличать существенное от не-существенного, как он "ощутит это как упрек своей научности. Он поэтому сразу согласится с тем, что он должен изображать толь-ко то, что "важно", "значительно", "интересно" или еще что-нибудь в этом роде. Все это, в этой форме, до того само собой понятно, что не требуется даже явно высказывать этого. И все же, - под-черкивал Риккерт, - здесь кроется проблема, которая может быть решена только тем, что мы ясно сознаем отнесение истори-ческих объектов к связанным с благами культуры ценностям.
Там, где нет этого отнесения, - там события неважны, не-значительны, скучны и не входят в историческое изложение" . Выбор с необходимостью уже предшествует познанию, причем он сделан на основе того, что представляется историку существен-ным, что может и не быть связанным с действительным положе-нием вещей. Подчеркивая, что историку приходится иметь дело не с фактом, а с утверждением о нем, К.Беккер следующим обра-зом отвечал на вопрос о том, где история находится: "В чьем-то уме или нигде". Другими словами, событие имело место в про-шлом, но сегодня в своей полноте и истинности оно невоспроиз-водимо.
3.5. Презентизм
Презентисты не разделяли оптимизма неокантианцев по по-воду восполняющего понимания истории, но не ставили под со-мнение когнитивное содержание оценочных суждений историка. С их точки зрения, выражения типа "возникновение системы анг-лийского парламентаризма - прогрессивное событие в истории" отражают место исторического события в современном общест-венном сознании путем апелляции к ценностям демократии. Представление о факте, отраженное в документах и свидетель-ствах, с которыми имеет дело историк, и само подлинное собы-тие - исторически разные явления. Понятия реального прошлого и исторического прошлого не тождественны друг другу. Об этом писал, например, английский исследователь Л.Голдстейн. "Ре-альное прошлое - это события, существовавшие до настоящего времени, бывшие предпосылкой современной действительности. Историческое же прошлое представлено в сохранившихся доку-ментах, на основе изучения которых мы занимаемся теоретиче-ской реконструкцией минувших процессов и событий" . Это близко к тому выводу, что, так как у разных историков свои цели, то отбирая из бесчисленных фактов существенные и отбрасывая несущественные, сообразно этим целям, они действуют произ-вольно. Это, конечно, крайность, поскольку сами цели историка, в конечном итоге, не могут быть абсолютно произвольными. Но остается фактом, что интересы историка неизбежно накладывают отпечаток не только на отбор материала, но и на результат оцен-ки. Это происходит потому, что именно выбранный критерий де-лает предмет оценки ценностью, придавая ей позитивную или негативную окраску.
Презентистская школа в историографии не испытывала уже той потребности в принципах научной методологии, которая от-личала классическое понимание социального знания: отношение к историческому факту как объективной реальности, доступной познанию в сохраненном виде; независимость объекта исследо-ваний от познающего субъекта, верифицируемость исторической истины и содержательная независимость прошлого от оценки историка. Презентизм полагал, что история нужна не сама по се-бе, как некое ставшее прошлое, а как материал для уяснения и решения современных коллизий: важные проблемы современно-сти становятся фактом сознания как субъективное ощущение специфической напряженности, нехватки чего-то. Это понимание презентизм унаследовал из философии прагматизма. Как отме-чал еще один из основоположников философии прагматизма Ч.Пирс, исследование - это усилие уйти от состояния сомнения, характеризующегося с психологической стороны как беспокойное и неудовлетворенное, к состоянию верования. "С сомнения, сле-довательно, борьба начинается, и с прекращением сомнения она заканчивается. Единственной целью исследования, таким обра-зом, является установление мнения (opinion)", - пишет Пирс . А потому актуальными являются те ценности исторического про-шлого, которые желаемы сегодня. Ценность, потребность в кото-рой удовлетворена полностью, без остатка, не вызывает интере-са, она изжила себя в обществе. Из множества ценностных объ-ектов культурной ситуации прошлого эмоции у современников вызывает только небольшая часть.
Здесь явное сходство с Коллингвудом, его тезисом о том, что каждое поколение пишет историю заново, причем это положение получает теоретическое обоснование. Коллингвуд в свое время формулировал это таким образом: "Если есть некая вечная про-блема P, то мы вправе спросить себя, что Кант, Лейбниц или Беркли думали о P. Если мы способны ответить на этот вопрос, то можно перейти к следующему: "Были ли Кант, Лейбниц или Беркли правы, решая проблему P таким образом?" Но то, что считается вечной проблемой P, на самом деле представляет со-бой серию преходящих проблем P1, P2, P3... - проблем, специ-фические особенности которых затуманились в глазах историче-ски близорукого человека, который сгреб их в одну кучу под об-щим названием P" .
Однако принцип корелляции между вопросом и ответом, как это было у Коллингвуда, в презентизме трансформируется. Исто-рическая память фиксирует только то, что нас интересует: отбор определяется вопросами, которые современность ставит перед прошлым. По мере роста знания о прошлом история предостав-ляет все больше альтернатив для выбора, но одновременно по-ложение исследователя становится все более сложным. Р.Арон, исследовавший эпистемологические и методологические аспекты работы историка, обращал внимание на то, что мы располагаем разрозненными свидетельствами, поэтому исторические реконст-рукции, восстанавливающие связи между ними, нуждаются в тео-ретических построениях, основанных на определенной филосо-фии. Ч.Бирд видел в разрыве с классической школой в историо-графии окончательный залог независимости исторического знания, избавившегося от тирании физики и биологии .Тем не менее, полагал он, историк не в состоянии обойтись без филосо-фии, которая не вытекает из истории, а принимается на веру. Поэтому человек, пишущий историю, сознательно или бессозна-тельно совершает "акт веры" Научный метод историографии -еинственно возможный, но надо избавиться от иллюзий, что он создает историю, полностью охватывающую прошлое.
Если исходить из такой точки зрения, то выходит, что именно субъективный выбор историка формирует эти отраженные ценно-сти, рефлектируя по поводу их функциональности для настояще-го. Ничего предосудительного презентизм в этом не усматривает, хотя в выступлениях по этому поводу все же ощутим некий отте-нок эпатажа. В частности, Ч.Бирд поддерживал Беккера в том, что ценности общества, к которому принадлежит историк, а также его собственная позиция искажают историческую картину неизбежно. Там, где уровень исторического знания и опыт предлагают аль-тернативы в интерпретации прошлого, непременно начинается субъективность, которая трансформируется в устоявшееся мне-ние. Занимаясь этим феноменом, современный американский исследователь Дж.Покок (в статье "Постпуританская Англия и проблема Просвещения") пытался, например, выяснить, почему термин "английское Просвещение" столь непривычен для слуха, тогда как о "французском", "шотландском" или "немецком Про-свещении" все говорят с легкостью. Он считает, что такое мнение в науке возникло потому, что, несмотря на то, что Англия послу-жила моделью для деятелей европейского Просвещения, в ней отсутствовали "просвещенный абсолютизм" и "просвещенные философские умы" (с чем он решительно не согласен), т.е. те компоненты, которые, согласно мнению ряда ученых, и составля-ли основное содержание понятия "Просвещение" . Причина это-го заключается, по мнению представителей презентизма, в том, что каждый устанавливаемый историком факт - это результат сложного интеллектуального процесса, и он представляет собой во многом чисто теоретическую конструкцию. Основанная же на этих фактах теория предполагает и их отбор.
Но ведь и сами исторические источники содержат факты, отобранные в поддержку определенной точки зрения. Альтерна-тивные исторические факты просто остаются неизвестными. Оценка современного историка - всего лишь одно из звеньев в длинной цепочке интерпретаций. Коллингвуд решал эту пробле-му, исходя из посылки, что настоящим объектом изучения исто-рика являются мысли людей прошлого - следовательно, истори-ки изучают возникновение их собственных мыслей, развитие от мыслей прошлого к мыслям настоящего. Однако он же резко кри-тиковал оксфордских реалистов, считавших, что проблемы, кото-рыми занимается философия, не меняются. Презентизм исполь-зует это как основание для аксиоматизации утверждения, что история не содержит никакой объективной истины и является отражением современности. Представления историка от том, что является желательным, формируют не только аксиологическое, но и фактическое представление о прошлом.
Относительно историков-практиков следует отметить, что они, как правило, не воспринимали презентизм как технику кон-кретного исследования. Как считает А.Я.Гуревич, влияние пре-зентизма скорее заключалось в том, что он способствовал рас-пространению тенденции к presentmindedness, поглощенности сознания иссследователей современностью, что выразилось в преимущественном интересе к новейшей истории ("культ совре-менности" или "болезнь современности") .
Историки, занимавшиеся теоретическими разработками, не могли не обратить внимание на то, что происходило в это время в других науках о человеке, и прежде всего соотносилось с мето-дами исследования, возникающими в новых социальных и гума-нитарных дисциплинах. "Три факта из новейшей истории соци-альных наук, - пишет М.Барг, - особенно содействовали рас-пространению критических взглядов на современное общее состояние историографии: успехи лингвистики, развитие культур-ной антропологии, и, наконец, появление историко-социологических исследований" . Этот период яркого развития смежных дисциплин в сочетании с кризисом историографии при-вел к тому, что ряд направлений попытался выявить специфику исторического знания, используя преимущественно формальные методы исследования. Реальное влияние в этом направлении на историков оказали идеи, предложенные структурализмом.
К.Беккер, в своей речи, посвященной новому пониманию за-дач историографии, подчеркивал, что историк изучает действи-тельность, которой уже не существует. Он не спорит с идеями неокантианцев о том, что событие истории уникально и принци-пиально неповторимо. Однако презентизм не разделяет идеи, что историк способен проникнуть в мир прошлого. Историческую дей-ствительность нельзя воспроизвести, поскольку уже нет носите-лей этой действительности. Единственный выход из положе-ния - интерпретация, придающая фактам тот смысл, который заново создаст историк. Применительно же к ценностям это фак-тически будет повторной интерпретацией, в основе которой ле-жат на сей раз предпочтения историка, то есть оценка. В пре-дельном случае отход от оценки означает, что высказывание об историческом событии не оценивается даже историками, а пред-ставляет собой логическую конструкцию. Историческое событие рассыпается на составные части, рассматриваемые строго гори-зонтально. При этом важно учитывать, что Беккер рассматривает каждый отдельный факт как часть определенного целого, а это целое есть лишь простое обобщение тысячи и одного простейше-го факта, которые нам в момент исследования вовсе не требуют-ся, к тому же и само это обощение мы не можем использовать в отрыве от более широких фактов и обобщений. Только в связи с бесчисленнными другими фактами история приобретает смысл и значение.
Логическим следствием пересечения методологических по-ложений презентизма и структурализма в изучении культуры ста-ла точка зрения, что каждый народ, каждая эпоха имеет свои стандарты ценностного сознания. Абсолютного стандарта оценки явлений, принадлежащих разным культурным контекстам, либо нет вообше, либо такой стандарт, возможно, представляет собой нечто трансцендентное, недоступное, и задавать вопросы об этом нет смысла. Совместное влияние концепций структурализма и презентизма привело в методологии наук о культуре к оттесне-нию собственно исторического ракурса на второй план и утвер-ждению, что ценности изучаемого объекта имеют исключительно локальный масштаб. Эта идея чисто горизонтального исследова-ния вернулась в свою очередь в структурную антропологию, за-ставив ее постоянно задаваться вопросом о том, возможно ли проникновение в мир чуждой культуры в принципе. М.Мид в книге "Культура и мир детства" замечает: "То, что антропологи предпо-читают быть самоучками во всем, даже в усвоении теорий, пре-поданных им в колледже, по-моему, профессиональная болезнь. Исследователь должен освободить ум от всех предвзятых идей, даже если они относятся к другим культурам в той же части све-та, где он сейчас работает. В идеальном случае даже вид жили-ща, возникшего перед этнографом, должен восприниматься им как нечто совершенно новое и неожиданное. В определенном смысле его должно удивлять, что вообще имеются дома, что они обладают или не обладают стенами, что они пропускают солнце и задерживают ветер и дожди. [...] В поле никакое явление нельзя принимать за само собой разумеющееся" .
Однако ни презентизму, ни структурализму не удалось пре-одолеть собственную установку по отношению к ценностям про-шлого. Они не смогли разрешить проблему мотивации человече-ских поступков, поведения людей другой эпохи. Собственно, та-кая задача этими школами и не ставилась. Рассмотрение духовной жизни относилось ими к области других наук. Так, Голд-стейн, различая реальное и историческое прошлое, относил к области методологии только последнее. Историография как чисто теоретическая, гносеологическая дисциплина может ограничить-ся самым первым этапом, то есть анализом способов исследова-ния исторического материала. Для нее несущественно различие между ценностью и утверждением о ценности. Анализ истинности суждения обеспечивается методологией, а реальное прошлое не дает возможности отличить истинное от ложного.
3.6. Дисциплинарные изменения
Вместе с тем историками-практиками критиковалась и чисто "вертикальная" историография. Ориентация исследования только в вертикальном, узкодисциплинарном направлении в конечном счете приводила к разложению исторической целостности на не-сообщающиеся друг с другом экономику и искусство, идеологию, политику. Об этом писал еще в начале века Л.Карсавин: "Техника исторически развилась; зато угрожает исчезновением сама исто-рия" . Карсавин замечает, что критикуемые им нравы историков свидетельствуют о состоянии самой истории как науки. Это со-стояние "ныне характеризуется крайнею специализацией, т.е. распадом целостного знания на самодовлеющие дисциплины, утратой идеи человечества. Распад доходит до того, что никто даже и не задумывается над согласованием друг с другом разных исторических дисциплин... Всякая попытка синтетического по-строения исторического процесса вызывает подозрительные со-мнения" . Карсавин на это резонно замечает, что беспринцип-ное собирание материала не только не нужно, но даже и вряд ли возможно.
Итак, до середины нашего столетия идея единой историо-графии оставалась не воплощенной в жизнь, по крайней мере, в западной научной практике. Тем не менее, как об этом вспоминал Ж.Дюби , во Франции "приблизительно с 1945 года, все, что было живого во французской исторической науке, ориентирова-лось на экономическую историю". Это было продолжением тра-диций французской историографии 30-х годов, когда историки находились под сильным влиянием экономистов, на взгляды ко-торых, в свою очередь повлиял кризис 1929 г. Это влияние было настолько серьезным, что в выдвинутой позднее Ф.Броделем схеме "трех уровней длительности" в истории (событие, конъюнк-тура, структура) два последних термина были заимствованы у экономической науки.
Далее, как пишет Дюби, после 1950 года интенсивно разви-валась уже такая дисциплина, как историческая демография. Развитие математико-статистических и демографических мето-дов наибольшие возможности предоставило историкам - спе-циалистам по Новому времени. Обратившись к методам стати-стики, историки смогли на этой основе построить так называемую "сериальную" историю. Они анализировали те изменения, кото-рые следовали из данных множества источников той эпохи, кото-рые были в их распоряжении. Успех этого метода объяснял влия-ние работ, к примеру, такого историка, как Э.Лабрусс, который занимался изучением ряда кризисов, предшествовавших Фран-цузской революции.
И все же интенсивно развивавшаяся в 50-60-е годы матема-тическая методология не решала важную для историографии проблему исследования культуры, которой продолжали зани-маться историки и которая не вполне поддавалась методам клиометрии. Тем самым вопрос об отношении историка к ценно-стям минуших эпох также оставался открытым. Постепенно по-требность в математических методах обработки исторических источников отошла на второй план, дав возможность историкам обнаружить вдруг, например, полную необъяснимость столь вы-раженной гигантомании источников европейского Средневековья. История культуры требовала раскрытия психологических основа-ний поведения, мировоззрения людей, свидетельства которых представляют собой вопиющее противоречие здравому смыслу, и частично эта проблема разрешилась с появлением третьей вол-ны историков, принадлежащих к школе "Анналов". Это определи-ло и восстановление интереса к проблеме ценностей прошлого, в особенности ценностей повседневного опыта, о чем уже было сказано выше. Как полагает И.Т.Касавин, "Восприятие идей, ре-зультатов и методов этих наук (как специальных наук о позна-нии - методологии, истории науки, когнитивной социологии и психологии, так и ряда наук социально-гуманитарного профиля - социальной психологии, лингвистики, теории и истории культуры, социальной антропологии. - Авт.) философским анализом по-знавательного процесса стало возможным лишь в силу обрете-ния им, условно говоря, социально-философской ориентации. Именно потому, что знание и познание были поняты как элемен-ты более широкой области - мира человеческой деятельности и общения (а это, в свою очередь, стало возможно благодаря пре-одолению атомистической трактовки социальной реальности и ее альтернативы - униформизма), анализ знания начал усваивать представления, заимствованные из иных научных дисциплин.... Это не просто более полный учет значимости проблемы социаль-ного познания наряду с другими гносеологическкими проблемами; это, скорее, процесс преобразования теории познания в подлин-ное социально-гуманитарное исследование. Указанная тенден-ция ведет к радикальному переосмыслению понятий и проблем традиционной теории познания" .
Современный этап развития школы "Анналов" отличается тем, что нельзя сказать однозначно, какая из сторон аксиологиче-ского познания доминирует - ценности прошлого или оценка историка. Ориентация школы "Анналов" на жизненную среду или картину мира конкретной эпохи относительно традиционно исто-рической проблематики сформировалась под влиянием прагма-тистского понимания интересов исторического исследования. С другой стороны, это направление экстраполирует на область ис-тории методы, которые были выработаны другими науками о че-ловеке. Возрастание удельного веса образов и метафор свиде-тельствует и о большем понимании гуманитарного характера ис-тории как науки и языка в качестве ее инструмента. В этом выразилась также новая степень интеграции в современной нау-ке, так как метафора - одно из важных средств реализации этого процесса и средств его осмысления. Ж.Дюби, один из основате-лей школы "Анналов", отмечал, что, когда в 70-е годы во Франции снова возродился интерес к политической истории и на первый план, как и раньше, выдвинулось событие, одновременно про-изошли изменения и в манере подачи исторического материала. Рассказ, повествование приобретают все большее значение . Во французской историографии это было связано с тем, что в конце 60-х годов философы и социологи заинтересовались исто-рией механизмов власти внутри социальной системы. Однако полувековой опыт изучения материальных и ментальных структур прошлого не был забыт историками, и изучение политики те-перь - это уже не исследование простых сцеплений причин и следствий, как во времена позитивизма, а рассмотрение совокуп-ности культурных факторов, которые обусловили расстановку сил и привели к некой политической ситуации.
Они используются для анализа конкретных аспектов ценно-стного сознания, например, культуры западноевропейского Сред-невековья глазами обычного "маленького человека". Именно в такой методике исследовано соотношение сакрального и про-фанного в религиозном мировосприятии, ощущение пространства и времени, отношение к детям в средневековой семье (М.Вовель) или раскрытие понимания идеи Страшного суда среди духовен-ства и то, какие изменения она претерпела в обыденном созна-нии (Ф.Ариес). Однако при дальнейшем приближении метод, ко-торый был по сути инициирован успехами антропологии, соци-альной психологии, этнографии и не имел отношения к тому, как историческая наука понимала свои задачи прежде, - этот метод приводит исследователей к выводам, связанным с прагматист-ским пониманием задачи историка. Бросив взгляд на современ-ную европейскую культуру , например, с точки зрения тех же основных жизненных этапов, то есть, как это выполнил бы праг-матизм, сделав акцент на собственном отношении к этому исто-рика, они обнаружили, что, некоторые черты средневековой мен-тальности дожили до наших дней. Это зафиксировали исследо-ватели школы "Анналов", проследив преемственность развития ментальных структур от средневековья до нашего времени . Таков был вывод, к которому привел их анализ принципиально иной, закрытой культуры, представивший ключ к пониманию со-временных ценностей. Это многообразие подходов с использова-нием методов других наук обогатило исследовательский аппарат историографии, а идеи, выдвинутые еще прагматизмом, не по-зволили бежать от собственных ценностей. Школа "Анналов" приобрела в каком-то смысле синтетический, мультипарадиг-мальный характер.
4. Культур-центризм в социологии
Продолжая намеченную методологическую работу, отметим, что разнооборазие теоретических подходов в рассмотрении предмета социологического знания, критериев его научности, основных проблем социологического исследования воспринима-лось классиками социологии (О.Конт, Э.Дюркгейм, Т.Парсонс, П.Сорокин и др.) как показатель неразвитости, незрелости социо-логического знания. Отсюда вытекала одна из важнейших задач социологического познания - преодолеть "мультипарадигмаль-ность" социологического знания, выявить устойчивые "метапара-дигмы", объединяющие конкурирущие социологические подходы. Тем не менее, отличительной чертой социологического знания является его "мультипарадигмальный" характер. Этот факт на-столько прочно вошел в менталитет современного научного со-общества социологов, что получил свое выражение даже в спра-вочных пособиях и словарях. Так, издатели словаря "Современ-ная западная социология" выделяют тринадцать направлений и школ социологического знания, начиная с академической социо-логии и заканчивая этнометодологией .
В качестве культур-центристских направлений рассмотрим феноменологическую и постмодернистскую ориентацию в социо-логии как варианты постнеклассической, культур-центристской программ.
Феноменологически ориентированное социальное знание обосновывается на уровне значений возможности его перевода на язык значений свойственных самой исследуемой реальности. Сохраняется связь между социальным знанием и представле-ниями повседневного жизненного мира. Если такое соответствие имеет место, то дальнейшее развитие социального знания зада-ется критериями логической строгости, адекватности и субъек-тивной интерпретации.
Исследование предпосылок, упорядочивающих повседнев-ную жизнь индивидов, тех фоновых ожиданий, которые создают контекст коммуникации индивидов в социальном мире, невоз-можно посредством количественных, объективирующих методов. Раскрыть онтологический плюрализм социальной жизни, выра-женный в естественной установке индивидов, показать, как упо-рядочивается повседневный мир индивидов, понять процесс оз-начивания социального действия в ходе коммуникации способны "смыслосберегающие" (термин Н.М.Смирновой), типизирующие и индивидуализирующие методы. К их числу относятся: "case-stady", социально-гуманитарная экспертиза, этнографические описания, метод включенного наблюдения, анализ записанной на пленку речи и т.д.
Следует оговориться, что феноменологическая социология во многом лишь постулировала необходимость применения этих методов для постижения уникальности, ситуативности социаль-ного мира. Своей главной задачей она считала критику норма-тивности исходных идеализаций классического социального зна-ния, количественных методов построения социальной теории и своеобразное философское обоснование возможности достовер-ного описания субъективного опыта индивидов для понимания генезиса общественных структур посредством культур-центристских подходов. Более детальное исследование и приме-нение этих методов в социальном познании артикулировано в этнометодологии. В своих же исследованиях классики этномето-дологической социологии чаще всего использовали метод вклю-ченного наблюдения. С их точки зрения, метод включенного на-блюдения создает наибольшую возможность для исследования процессуального характера социальной жизни.
Современная ситуация в социальном познании, связанная с утратой четких идеалов и критериев научности, показывает дей-ственность метода социально-гуманитарной экспертизы. Этот метод находится на пересечении научного знания и повседневно-го опыта индивидов и позволяет выявлять "болевые точки" соци-альной нестабильности.
Метод социально-гуманитарной экспертизы незаменим "в си-туациях с объективной неопределенностью, "внутренней детер-минацией", сценарий развития которых определяет личный чело-веческий выбор" . Социально-гуманитарная экспертиза ориен-тирована на общечеловеческие ценности как основание для диалога между различными жизненными мирами. Метод соци-ально-гуманитарной экспертизы позволяет исследовать социаль-ные явления в их повседневных и культурных связях, мягко, не-разрушающим образом диагностировать социальную реальность.
Примером удачного применения социально-гуманитарной экспертизы может служить разработка сектором методологии социального познания Института философии РАН программы "Новые лидеры для России" . Задача программы определяется поиском в условиях распада СССР лидеров, которые умеют соче-тать в своей деятельности верность традициям своей страны и открытость всемирному опыту, являются не лидерами индустри-альной эпохи - "большими впереди", а лидерами инноваций. Авторы программы поддерживают новых лидеров гражданского общества и дезавуируют лидеров деструкции. Используя показ нового типа ненасильственного лидерства, вырастающего на ба-зе культуры, но создающего нечто новое, обозначается главная область социальных инноваций - повседневность.
Критерием оценки новых лидеров становится их работа над улучшением повседневного мира россиян, над развитием их по-вседневной культуры.
Характерными чертами лидеров деструктивного типа явля-ются: "одномерность"; ортодоксальность мировоззрения; способ-ность к насильственному достижению поставленной цели; леги-тимация своего лидерства верой в правильность избранного пути; революционный авангардизм и митинговая политическая культу-ра .
Типичные черты новых лидеров: "многомерность"; лидеры с чертами учительства; лидеры реальных, малых дел; с проблем-ным характером мышления; социально ответственные; с пози-тивной энергетикой ненасилия; способные возглавлять социаль-ную действительность в экономической, социальной, политиче-ской сферах .
Радикальным вариантом социологического познания, исход-ным методологическим принципом которого является индивиду-альная человеческая незаменимость, отсутствие четкой демар-кации между субъектом и объектом социологического исследова-ния, является этнометодология. Исследуя интерпретационную, разговорную основу социальных структур, этнометодология пока-зывает, как "социальный мир вырастает из человека" (метафора В.С.Бакирова). Родоначальник этнометодологии Г.Гарфинкель считает, что понимание социального взаимодействия возможно только в том случае, когда эксплицируются нерефлексированные механизмы социального взаимодействия . Используя методы включенного наблюдения, записи на пленку дискуссий, этногра-фических методов, метода разрушения стабильных и упорядо-ченных ситуаций употребления языка, можно исследовать не-формальные правила разговорного взаимодействия в повседнев-ной жизни индивидов.
Это позволяет выявить индексные выражения, характери-зующие уникальность ситуации разговора, и понять, как образу-ются объективные выражения, описывающие общие характери-стики языка вне зависимости от контекста его употребления. Ин-дексные выражения относятся к повседневному социальному знанию индивидов, в то время как объективные выражения явля-ются понятиями социологического исследования, которое сводит-ся к изучению методов интерпретации индексных выражений по-вседневной речи. Объективные выражения социологического исследования характеризуют не социальную реальность, а спо-соб приписывания общим значениям объективного существова-ния.
Социологическое исследование предстает как организация и обработка интерсубъективных значений, выработанных внутри исследовательской группы в процессе коммуникации ее членов. Особенности коммуникации внутри научного сообщества задают-ся неформальными правилами повседневной речи. Биографич-ность, незавершенность, релятивность значений участников ком-муникации трансформируется в процессе достижения консенсуса в интерсубъективные значения данной исследовательской груп-пы. Понимание смысла социального взаимодействия состоит в обнаружении правил, используемых участниками разговора. Ор-ганизуя социальные действия в соответствии с фоновыми ожида-ниями, индивиды одновременно творят и поддерживают структу-ры социального порядка. Социологическое познание выступает в роли самопознания индивидом актов творения социального мира, правил интерпретации, упорядочивающих личностно-уникальные стратегии поведения индивидов в ходе коммуникации. Установ-ленный социальный порядок в следующее мгновение может быть переинтерпретирован. Поиск адекватных ценностным ориентаци-ям личности форм самореализации становится обычным состоя-нием жизни. Этот поиск бесконечен и не претендует на универ-сальность и истинность.
Этнометодология критически относится к онтологическим представлениям повседневного сознания о существовании соци-альных структур, объектов вне и независимо от сознания. В этом моменте этнометодология отличается от различных вариантов понимающей социологии и символического интеракционизма от-рицанием априорной заданности интерсубъективности социаль-ного действия и символического взаимодействия.
Этнометодология является наиболее разработанным постне-классическим проектом в социологическом исследовании, кото-рый претендует на выражение творческой интерпретации инди-видом многообразия социокультурного опыта человечества, по-следовательно проводя идею конструируемости всех социокультурных феноменов.
Методы этнометодологической социологии эффективны в си-туации радикального плюрализма социального мира, распада единого социокультурного пространства человеческой жизни на множество равнозначных жизненных миров, сообществ индиви-дов, когда происходит постоянный спор между гетерогенными ценностями, каждая из которых не приемлет систематизации. Индивид вынужден самостоятельно и постоянно делать выбор между конкурирующими ценностями, стратегиями поведения в условиях исчезновения эталонной традиции рационального по-стижения мира. Размываются границы между субъективным и объективным, между повседневным и теоретическим социальным знанием. Попытки нормативно, извне организовать, ограничить стихию социальной жизни терпят крах. Описанная социокультур-ная ситуация получила название ситуации постмодернизма.
Ситуация постмодернизма фиксирует избыточность социо-культурного пространства жизни индивидов. Сталкиваясь с бес-конечностью возможных жизненных миров, индивид осознает свою неспособность жить во всех этих мирах, каждый из которых не хуже и не лучше остальных. Он осознает бесперспективность своих попыток навязать гетерогенной социальной реальности свою стратегию жизни, перестроить мир в соответствии с личны-ми или групповыми пристрастиями. Перед индивидом встает про-блема самоидентификации, иными словами, выяснения, в каком из жизненных миров он сейчас находится. Кризис самоидентифи-кации субъекта, связанный с отсутствием жестко структурирован-ного монистичного социального мира и принципиальной возмож-ностью распада собственного "Я" на множество "Я", живущих в различных, не сводимых друг к другу, а порой и не связанных друг с другом жизненных мирах является одной из центральных проблем постмодернизма.
Сложность описания постмодернистской ситуации заключа-ется в том, что необходим переход на новый категориальный язык, который перестает быть отражением социальной реально-сти и становится способом сохранения коммуникации между рав-нозначными, равноценными жизненными мирами в ситуации ра-дикального плюрализма.
Дискуссии о постмодернистской ситуации являются попытка-ми сформировать новый тип научного сознания, интеллектуаль-ной практики, который соответствует событийному характеру со-циальной жизни . Новый тип научного сознания базируется на философской идее бытия как становления и представляет собой поиск адекватной формы выражения предметных областей ста-новления, будь то архитектура и эстетика, живопись и литерату-ра, философия и социальные науки.
В.А.Подорога отмечает, что историзм мысли проявляется в наличии двух временных измерений в культуре, которые взаимо-дополняют друг друга. Одно время - это время вечности, когда господствует "воля к системе", стремление мысли к неизменным и универсальным принципам. Другое время - время мысли как события, которое находится внутри времени вечности, как не-предсказуемое, становящееся время. Это время имеет свой по-рядок длительности, не сводимый к хронологическому, внешнему системному порядку .
Для постмодернистской интеллектуальной практики харак-терна переориентация истории как развития социальной реаль-ности на историю как одновременное существование равноцен-ных, равнозначных жизненных миров. В условиях потери разумом роли легитимирующего центра и принципиальной невозможности создания любого другого единого центра организации социально-го пространства на первый план социального познания выдвига-ется исследование правил коммуникации, взаимоперевода рав-ноправных теоретических построений, описывающих различные жизненные миры. Поиск интегрирующей основы социальной жиз-ни связывается в постмодернистских проектах с анализом со-ставных частей предложений языка и переходов между ними, общих правил коммуникации, а также в достижении компромисса на базе общечеловеческих ценностей.
В западной исследовательской традиции разработка комму-никативной модели социального мира связана с именем Ю.Хабермаса. Суть его позиции состоит в том, что процесс диф-ференциации не рассматривается как несущий разрушительные последствия для жизненного мира. Разрушение жизненного мира возможно лишь в случае отождествления разума с его инстру-ментальной функцией, с формальной рациональностью. Между тем, разум, лишенный своей инструментальной функции, сохра-няется в структурах языкового понимания. Таким образом, разум выступает как интерпретатор возможностей понимания внутри жизненного мира .
Французский постмодернист Ж.-Ф.Лиотар считает, что в си-туации столкновения гетерогенных видов дискурса стремление спасти целостность мышления является завуалированным жела-нием сохранить тотальность языка. Внутри одного вида дискурса конфликт всегда может быть разрешен, но он принципиально неразрешим между гетерогенными дискурсами. Задача филосо-фа в условиях столкновения дискурсов состоит не в поиске одно-значных интерпретаций, приведении гетерогенных видов дискур-са к общему принципу, а в описании самой ситуации столкнове-ния .
Видный представитель англоамериканской ветви постмодер-низма Р.Рорти рассматривает проблему гетерогенности ценно-стей с позиций выработанного им контекстуализма. Суть контек-стуализма Р.Рорти сводится к пониманию текста жизненного ми-ра как совокупного множества равнозначных контекстов поведения конкретных индивидов, стремящихся к солидарности в сообществе языка, к которому индивид всегда принадлежит слу-чайно. Ценности, поступки, восприятия других индивидов прове-ряются через призму собственного стандарта и затем ассимили-руются в его жизненном мире .
Несмотря на различие подходов в исследовании радикально-го плюрализма социального мира и способов ориентации инди-видов в этом мире, всех представителей постмодернизма объе-диняет понимание того, что язык является источником и основой всей человеческой культуры. Постмодернизм остро ставит про-блему поиска посредствующих звеньев между различными вида-ми дискурса, гетерогенными ценностями, необходимости взаимо-перевода множества равноправных теорий, описывающих соци-альный мир, раскрытие пределов их возможности.
Каждый из видных представителей постмодернизма предла-гает свой проект социального исследования, однако критический пафос в отношении "тоталитаризма разума" преобладает над позитивным решением проблемы.
Современные социологи, как западные, так и российские, иначе оценивают сам факт существования разнообразных иссле-довательских подходов в социологическом знании. Так, польский социолог П.Штомпка считает, что разнообразие "больших теорий" в социологии будет сохраняться по двум причинам. Во-первых, чтобы соответствовать меняющемуся социальному миру, быть адекватным человеческому опыту, "большие теории" сами долж-ны быть разнообразными, изменчивыми и преходящими. Во-вторых, горизонт восприятия социологических теорий простыми людьми ограничен и пристрастен. Их здравый смысл будет сти-мулировать разнообразие социологических теорий .
Известный российский социолог В.А.Ядов подчеркивает, что претензии классических социологических теорий О.Конта, Э.Дюркгейма, Т.Парсонса и других на универсальное объяснение социальной реальности не срабатывают ввиду радикального из-менения объекта социологического исследования, "ни одна пара-дигма прогноза социальных изменений не является универсаль-ной" . Возникает необходимость использовать многообразие социологических подходов для исследования социального мира.
Разнообразие направлений и школ социологического иссле-дования связано со сложным, многомерным объектом социологи-ческого познания - общественной жизнью человека. В зависимо-сти от ответа на вопрос: "Что определяет онтологию обществен-ной жизни - социальные структуры или деятельность индивидов?", социологические направления и школы тяготеют к двум исследовательским программам - натуралистической и культур-центристской.
В новой социокультурной ситуации усложняется внутренний мир человека, который становится ареной борьбы противополож-ных по смыслу побуждений, стремлений, желаний. Человеку трудно найти убедительные рациональные основания выбора собственного мотива поведения. Он лишен внешней опоры в сте-реотипах поведения, нормативных регламентациях, господ-ствующих идеологиях. Человек сегодня находится в состоянии постоянного ценностного самоопределения, пересмотра ценност-ных ориентаций. Среди множества несовпадающих друг с другом ценностных определений социального мира человек отыскивает те, которые созвучны его индивидуальности или создает свои собственные, полагаясь на свой жизненный опыт. В коммуника-ции индивидуальных ценностных миров устанавливается соци-альный порядок, устойчивые социальные структуры. Но, в отли-чие от социальных структур индустриального общества, эти структуры находятся в постоянном процессе самоорганизации. Выпадение из коммуникации любого человека или переориента-ция его ценностных установок влечет за собой изменения соци-альных структур, смысла социального действия.
Насколько реалистична описанная социокультурная ситуация и как она влияет на социологическое исследование? Видные за-падные социологи, такие, как Р.Ингельгарт, Х.Хендерсон, Д.Элджин и др., исследуют тенденции изменения ценностных ориентаций массового сознания граждан высокоразвитых стран. Анализ массовых социологических опросов, проведенных в США, Западной Европе и Японии в начале 70-х-середине 80-х годов, свидетельствует о том, что происходит постепенный отход от признания коммерческого успеха главной жизненной ценностью в направлении конструирования ценностной интенции жизни, осно-ванной на самовыражении и раскрытии своих творческих способ-ностей. Изменение ценностных ориентаций проникает в сознание всех социальных групп общества, но прежде всего это относится к более образованным и более молодым социальным группам, к среднему классу гуманитарной и технической интеллигенции, рабочим, занятым в наукоемких отраслях производства.
Так, из данных социологических опросов, проведенных в се-редине 70-х годов Р.Ингельгартом в Западной Европе и Японии следует, что в этих странах "материалистические" ценности раз-деляли около 40% работников физического труда и около 32% представителей средних классов. "Постматериалистических" ценностей придерживались 9% работников физического труда и 15% представителей среднего класса. В конце 70-х годов число носителей "материалистических" ценностей сократилось сответ-ственно до 37% и 30%. Число сторонников "постматериалистиче-ских" ценностей осталось прежним. Р.Ингльхарт реалистично оценивает масштаб изменений массового ценностного сознания западноевропейцев: "Западное общество остается преимущест-венно материалистическим. Только среди наиболее молодых возрастных когорт постматериалисты приближаются по числен-ности к материалистам" .
С точки зрения Х.Хендерсона, современные социальные ценности в США могут быть определены как "постиндустриаль-ные". Эти ценности представляют собой новый тип потребитель-ского спроса на стили жизни, включая осознание смысла и цели человеческого существования. Эти ценности менее материальны, часто не поддаются экономическому определению и находятся за пределами рыночной экономики.
Одним из примеров поиска "новых ценностей" может служить движение за "добровольное опрощение", суть которого состоит в переходе к внешне простому, но внутренне богатому стилю жиз-ни. Этот стиль жизни основан на следующих ценностных установ-ках: "материальная простота" - количественное, а не качествен-ное ограничение потребления, разумное использование предме-тов длительного пользования, акцент на этические моменты; "человеческий масштаб" - предпочтение жизни в среде, ориен-тированной на человека, жизнь в децентрализованной общине; "самоопределение человека" - стремление к большему контро-лю над собой и к независимости от мнения других; "экологическая ответственность" .
Д.Элджин, один из исследователей "добровольного опроще-ния" считает, что это движение охватывает около 6% взрослого населения США, средний возраст которых около 30 лет, со сред-ним уровнем доходов .
Без преувеличения, масштабы и темпы изменения ценностей массового сознания современного западного общества остаются преимущественно "материалистическим", но приобретают сего-дня "постматериалистический" ориентир. Предпосылки структу-рирования социального мира перестают задаваться экономиче-ским базисом или господствующей идеологией, а конструируются в правилах построения речевого взаимодействия, взаимного пе-ревода значений символов социальных миров друг в друга.
Исследование ситуаций, в которых происходит речевое взаимодействие, становится способом освоения многомерного, во многом амбивалентного и случайного социального мира. Мира, в котором связь субъективного и объективного все более обу-словливается личностно-уникальными факторами. Социологиче-ское исследование переориентируется на изучение конкретных ситуаций употребления языка, понимаемого не только как язык слов, но и как язык жестов, выразительных движений, ритуалов, манер. Основной целью социологического познания становится поток типизирующих конструктов языка, фоновых ожиданий уча-стников речевой коммуникации.
Появление постнеклассических тенденций развития социоло-гического знания не отменяет существующих в социологии клас-сического и неклассического типов научности, однако заостряет проблему объективности социологического знания и способов ее верификации.
Перед лицом "постнеклассического вызова" как никогда ра-нее важен синтез классического и неклассического типов научно-сти в социологическом знании, базирующихся на идее объектив-ности и логической строгости социологического знания, хотя и различным образом интерпретирующих ее.
5. Поиск новых парадигм в социологии (за пре-делами натурализма и культур-центризма)
Дискуссии по вопросу о новой парадигме чрезвычайно слож-ны. Будущее неоднозначно, поэтому нельзя быть уверенным в правоте методологических прогнозов на будущее. Старые мето-дологии могут работать в новых условиях, равно как новые мето-дологии способны открывать особые ракурсы прежде поставлен-ных проблем. Эмпирический материал многообразен и может быть подобран для подтверждения прямо противоположных то-чек зрения. По-существу, приемлемый выбор парадигмы опреде-ляется концептуальной стройностью. Как показал Т.Кун в своей работе "Структура научных революций", теоретические построе-ния могут быть отвергнуты только более совершенными теорети-ческими построениями. Сегодня в условиях неопределенности и методологического многообразия представляется необходимым, прежде всего, описать его по типу сценарного подхода, чтобы выявить возможности и варианты.
5.1. Отношение к классической парадигме социологии сегодня
Под классической социологией, как правило, понимают пара-дигмы социологии от О.Конта, Э.Дюркгейма, М.Вебера до струк-турного функционализма Т.Парсонса и Р.Мертона. Некоторые полагают, что классическая парадигма социологии - это образ-цы исследования, заданные теоретической мыслью, представ-ленной в несколько иных хронологических рамках - с конца XIX века до 1917 года. Так, американский социолог П.Бергер, считает завершением классической парадигмы методы М.Вебера, а Т.Парсонса и Р.Мертона относит уже к отступлению от этой пара-дигмы. Часто возникает спор о том, можно ли мир сегодняшнего дня объяснить средствами классической социологии. На этот во-прос существуют несколько ответов. 1) Никакой другой парадиг-мы, кроме классической, для его объяснения не существует. Так считает П.Бергер. Тридцать лет назад он восторженно приглашал студентов в социологию, сегодня же в статье "Социология: отказ от приглашения?" , высказывает глубокое разочарование в своей науке, ибо современные социологи не смогли предсказать многих глобальных трансформаций и образ социологии, в кото-рую он приглашал, распался. 2) Классическая парадигма может быть не является единственной, но только она способна струк-турировать многообразный и нестабильный мир. З.Бауман счи-тает, что, может быть, мир и стал постсовременным, но не обяза-тельно изобретать для его анализа новую парадигму . Н.Е.Покровский показывает, что так называемая постмодернист-ская парадигма несет в себе даже в утрированной форме все черты восприятия Запада как центра и по существу, исполь-зует потенциал классического подхода при видимом разрыве с ним. 3) Социология не может более работать в старых парадиг-мах, определяемых дисциплинарной структурой, сложившейся в XIX веке. "Надев шоры, которые соорудил для нас XIX в., мы не в состоянии выполнить ту социальную задачу, которую стремимся выполнить и реализации которой ожидает от нас весь остальной мир - рационально представить имеющиеся исторические аль-тернативы…", - считает И.Уоллерстайн . 4) Сложился новый мир, он потребовал от социологии новую неклассическую пара-дигму, соответствующую постиндустриальной фазе. Эту идею отстаивают американец Е.Тирикьян, новозеландец Б.Смарт и другие исследователи из разных стран мира, которые уже этим фактом подтверждают неслучайность своего интереса к глобали-зации. 5) Концепции, в которых предпринята попытка объединить классическую и неклассическую парадигмы социологии. Извест-ным представителем этого направления является нидерландский ученый Я.Н.Питерс .
Рассмотрим те концепции, которые предполагают необходи-мость новой парадигмы.
5.2. Глобализация как фактор формирования новой па-радигмы социологии
Не все согласны с Валлерстайном. Хотя он прав в том. что глобализация эпохи современности, развития капитализма нача-лась уже давно, он ошибается в утверждении, что не произошло ничего нового. Произошла экономическая глобализация и ин-формационная. Капитал ныне не знает границ и его вложение зависит от фирм, а не от национальных правительств. Интернет связал весь мир информационно. Центральной проблемой, во-круг которой скрестились копья в характеристике парадигм со-циологического знания является проблема глобализации. Спе-циалисты делятся на тех, кто считает глобализацию процессом, начавшимся с времен капитализма (глобализация современной эпохи) и тех, кто понимает под ней совершенно новый процесс преодоления национально-государственных границ в сфере эко-номики, информации и, потенциально, в других областях. По-следние утверждают, что сегодня нельзя ограничить предмет социологии обществом, понятым как нация-государство, и социо-логия изучает так же международное сообщество, в перспективе способное стать международным обществом. Соответственно выстраиваются взгляды на изменение парадигм в социологии. Одни считают, что изменения неизбежны, но не радикальны. В терминах этой книги их можно назвать постнеклассическими, свя-занными с усилением культурных размерностей познания. По мнению других, происходят очень серьезные изменения, вытес-няющие старую методологию. Есть еще третьи, кто полагает, что процесс глобализации не завершился и даже не вполне опреде-лился, что он представляет собой переходный процесс, социоло-гическое исследование которого может опираться (снова в тер-минах нашей монографии) на одновременно классические, не-классические и постнеклассические методологии, но так же на натуралистические и культур-центристские исследовательские программы. Именно на последней точке зрения мы и остановим-ся.
Эта позиция неоднородна. В ней мы выделим концепции: 1) "нового мира новых миров" Э.Тирикьяна, 2) "общества знания" Н.Стера и 3) "гибридизации" Ж.Питерса.
1. Один из таких исследователей, Е.Тирикьян, подчеркивает, что в истории бывают такие времена, когда тип общества с при-вычным социальным порядком сменяется другим. Смерть одного социального мира чаще всего обозначает рождение нового мира, который выходит на историческую сцену. История дает множест-во примеров переходных моментов. Средневековый Запад возник на рубеже тысячелетия как совершенно новая социокультурная реальность (феодализм, урбанизация, доминирующая роль церк-ви, приоритет мирного существования над войной).
Важнейший переходный период занял менее 50 лет - с 1490 по 1520 годы. За эти годы на общественной сцене появи-лись три главные черты современности (modernity), такие как го-сударство, капитализм и протестантизм, а также возникла совре-менная наука. Их взаимодействие породило революцию не толь-ко в социальных, но и когнитивных структурах. Данный период характеризуют три черты: 1) установление связей с разными на-родами - между Европой и Америкой, Европой и Азией и т.д., то есть наступление эры географических открытий; 2) перемещение центра современности с юга Европы на ее север; 3) изменение менталитета. Складывались ценности, противостоящие фео-дальному порядку средних веков. Коренные изменения в мента-литете были связаны с появлением ценностей либерализма (по-следний стал доминирующей ценностью (проявляющейся в по-вседневном поведении), с процессом секуляризации, освоением природы и подчинением ее человеку.
Переходные периоды были порождены также Французской и Октябрьской революциями. Сегодняшнее состояние Запада начало складываться в 1968 году. Тогда случился заметный куль-турный разрыв внутри западных обществ. Именно после 1968 года (после массовых выступлений молодежи) стали говорить о новой парадигме - о парадигме постиндустриального или пост-современного общества. 1992 год примечателен как конец того, что называли "старой Европой". Образовалась "новая Евро-па" - Европейское сообщество. В 90-е годы по всему миру (кро-ме Китая) распространяется "демократическая лихорадка" - принципы либеральной демократии и необходимости экономиче-ских и политических реформ принимаются массами и общества-ми.
Все это привело к серьезным трансформациям в социологии. По мнению Тирикьяна, сегодня имеются альтернативные концеп-ции. Первая, где утверждается наличие глобального порядка. Вторая определяет мир 90-х как "ослабленный мир", "мир вне контроля", отмеченный разрушением традиционных границ на макро- и микроуровнях. Существенной чертой макроуровня явля-ется слом прежней биполярной системы, разделяющей мир на два полюса - свободный и коммунистический. На микроуров-не - уровне персональной идентичности и межличностных от-ношений - теряют свое значение традиционные основания са-моидентификации, самоориентации и саморазвития, наблюдают-ся разрушения "первичной группы", традиционных ролей и есте-ственного разделения на мир женщин и мужчин.
По мнению другого исследователя, Б.Смарта, глобальные трансформации привели к дезорганизации, к переосмыслению отношений между Западом и Востоком из-за преобразований в Восточной Европе и бурного экономического роста Японии. Со-циологическое понятие общества, ограниченного геополитически пределами современного государства-нации больше не работает, появление глобальных форм коммуникации и увеличение мигра-ции населения ставят вопрос о предмете социологии в новых условиях. "Существуя параллельно с социальными, культурными и политическими трансформациями, она (социология. - Авт.) пытается интерпретировать и объяснить их, и сама она сегодня представляется децентрализованной и плюралистической… Тео-рия, предмет и метод социологии стали факторами различия и разногласий, поэтому угасла возможность консенсуса или такой парадигмы в социологии, которую разделяли бы все"
Сходные реакции в социологии на изменение образа обще-ства обнаруживает и Смарт. Он трактует новую ситуацию как от-ступления от международных целей, - понимаемых как глобали-зация, и характеризует возрастание озабоченности относительно диверсификации, различий, традиций, появления локального в социологии, попавшей в объятия постмодернизма, торжествую-щего по поводу многообразия и различий. Другая точка зрения также апеллирует к постмодернизму в социологии, но считает его сложившимся международным дискурсом, обозначившим место глобальных трансформаций, и открывшим новые аналитические рамки за пределами модернизма . Оба взгляда совпадают в том, что классическая социологическая парадигма, позволявшая этой дисциплине объяснять современность (modernity) от Конта до Парсонса, ныне не работает и уступает место новой - пост-современной. Однако постсовременность и соответствующая ей парадигма трактуются диаметрально противоположным образом: одной точкой зрения - как ведущие к локализации, и другой - как имеющие следствием глобализацию.
Постмодернизм для последних предстает в роли вируса, ин-фицирующего социологическую теорию. Глобализация общества, рост плюрализма не ведет, с их точки зрения, к замене классиче-ской (модернистской) парадигмы на постмодернистскую, а фор-мирует совершенно новую методологию - парадигму глобализа-ции. Вместе с тем, он и критически относится к тем, кто считает завершенным переход к глобальному обществу и трактуют пред-мет социологии как международное сообщество: "Чем предпола-гать существование "глобального общества" в качестве рацио-нального основания для глобальной или интернациональной со-циологии, - пишет Смарт, - осуществляйте социологический анализ процесса глобализации и исследуйте проблемы пред-ставления (различных культурных контекстов. -Авт.), которые возникают с появлением интернациональной социологии" .
Противоречие в объяснении способности социологического знания быть универсальным или локальным является еще одной линией водораздела. Снова можно представить две точки зрения. Они буквально вынесены на обложку журнала: "новые миры и социология", "социология для одного мира". Одни специалисты утверждают, что хотя классическая, "нормальная" социология возникла на Западе, для объяснения происходящих там процес-сов, она имеет универсальное значение и может быть применена всюду. Это происходит потому, что глобализация мира в период современности осуществлялась из одного - Западного центра. Другие утверждают, что сегодня это уже не так. Суть смены пара-дигмы в социологии - она теряет универсальную форму и стано-вится более локально или регионально обусловленной, более специфической для каждого региона. Так утверждают и Тирикьян, и Смарт. Грубо говоря, раньше ставился вопрос лишь о том, как применить западную социологию в России, Индии и пр. Сего-дня - как создать социологию для России, Индии и других стран.
Существенными обобщенными признаками современной си-туации во всех обществах Тирикьян считает соединение процес-сов "деструктурации" и "реструктурации", новых моделей диффе-ренциации и отказа от них, в целом нестабильность. Мир 90-х Тирикьян определяет как "мир экономического, политического и социального беспорядка - мир всепроникающей аномии" . Он сравнивает современную ситуацию в социологии с покидани-ем привычных условий, привычного пейзажа и с вхождением в длинный тоннель. Возникает опасность длительного пребывания там, а также сомнения в том, есть ли из него выход и следующая отсюда аномия.
Огромное количество изменений в сегодняшнем мире броса-ет вызов социологии. Она должна дать объяснение, интерпрета-цию широкомасштабных трансформаций, появлению нового "ми-рового порядка". По мнению Тирикьяна, складывается "новый мир возникающих новых миров" отличающийся неопределенностью ситуаций. Словосочетание "новые миры" могут быть истолкованы "в феноменологическом смысле (как новые структуры сознания), в пространственном смысле (новые территории или новые про-странства, где располагаются действующие лица), и в межлично-стном смысле (новые социальные связи, объединяющие народы, ранее отрезанные друг от друга или невидимые друг другу)" .
"Новый мир новых миров" - это самый большой вызов со-циологии, привыкшей к анализу современности, где многообразие миров - как их стадии развития, так и географической локализа-ции - измерялось линейкой прогресса, глобализирующего мир посредством ориентации на западный образец. Социология была при этом социологией для одного мира. Глобализация современ-ности имела имя "прогресс", изучалась классической социологи-ей, глобализация сегодняшнего дня - начинающейся постсовре-менности - рассматривается как единство мира, народов Земли, заключенное в его многообразии. Изменения возникли по многим причинам: из-за высокой цены прогресса или даже его недости-жимости для многих народов, из-за нелинейности и неравномер-ности процессов развития разных стран, значимости случайных факторов, бифуркаций в изменении характера их развития, из-за трансформаций самого Запада, который ныне осваивает, восста-навливает некоторые отброшенные модернизацией черты (ком-мунитаризм, религиозность и пр.). Тезис о глобализации не на основе прогресса, а на основе взаимозависимости - это призна-ние статус-кво, отказ от каких-либо революционных изменений. Это требование исходит как от Запада, удовлетворенного ситуа-цией, так и от тех, кто боится радикальными изменениями ухуд-шить свое положение.
С развитием капитализма история, по словам К.Маркса, пре-вратилась в эмпирически наблюдаемую всемирную историю (средства связи, экономическое взаимодействие, универсальные социальные и политические единицы - общества, нации-государства). Но в повседневной жизни эта эмпирическая связь мира открывается немногим. Термин глобализация в указанном втором смысле появился в 80-е годы нашего века. С 80-х годов она стала фактом повседневности: курс доллара, спорт, туризм, телевидение, интернет, после 90-х в России - челночное движе-ние, открывшее миллионам людей новые страны.
Утверждение, что мы сейчас живем в одном мире, все еще остается социологически противоречивым: "Глобализация не обязательно означает, что все мы живем в одном социальном мире, напротив... локальные приоритеты и интересы продолжают создавать те социальные миры, которые мы знаем и в которых мы живем" .
Конечно, глобализация - противоречивый феномен: с одной стороны, "процессы глобализации не только связывают далекие локальные сообщества и вносят свой вклад в их трансформацию путем интенсификации всемирных социальных отношений; а с другой стороны, эти же процессы "усиливают давление на ло-кальные автономии и региональную культурную идентич-ность" .
Поэтому "умеренная" точка зрения признает, что социология не отказывается от своего традиционного предмета - отдельных (национальных) обществ, но и пытается анализировать междуна-родное сообщество в его перспективе стать обществом. Анализ глобализации требует изменении социологической парадигмы. По крайней мере, необходимо разнообразие теоретических и иссле-довательских подходов к изучению глобальных процессов.
2. Классические социологические подходы не исчезают в но-вых условиях. По мнению канадского ученого Н.Стера, "совре-менные теории глобализации умудряются повторять предполо-жения классической социальной науки 19 века, также предсказы-вавшей единство современной жизни, устанавливаемое в направлении доминирующих эволюционных признаков" . И "глобализация выполняет функцию выравнивания социальной разнородности, что представляет продолжение классического поиска новых форм социального "цемента", солидарности и коо-перации в форме менее легитимных проявлений социального и культурного поведения" .
Социолог Н.Стер совместно с философом из Дармштадта Г.Беме разработал концепцию "общества знания". Г.Беме был одним из лидеров школы социологии науки, называемой Штарн-бергской группой. Данная группа сформулировала новую концеп-цию социологии знания, согласно которой отсутствует принципи-альное различие социальных и естественных наук. Естествозна-ние трактовалось ею как столь же социально обусловленное и зависящее от субъекта, как и обществознание. Центральным по-ложением Штарнбергской группы было утверждение, что фунда-ментальные науки о природе уже совершили все открытия, и да-лее наука развивается под влиянием внешних целей: борьбы с раком, экологической безопасности, предотвращения угрозы вой-ны и др. В свою очередь социальные процессы рассматривались как следствие применения социальных наук. (Именно последнюю линию и развивает Стер). Вместе взятые принципы социальной обусловленности познания, включающие социальную обуслов-ленность познавательных средств, формировании теории под воздействием социальных целей и развития общества как след-ствии применения социальных наук и составили концепцию "об-щества знания". Под ним понимается такое общество, которое функционирует на основе знания и само участвует в его форми-ровании. На наш взгляд, в пользу концепции "общества знания" говорят также идеи П.Бергера и Т.Лукмана о социальном конст-руировании реальности исходя из коллективных представлений, теорема У.Томаса, согласно которой, нечто, принятое за реаль-ность, реально и в своих последствиях. Описанные ими тенден-ции усиливаются информационными процессами и переходом к постиндустриальному, информационному обществу, повышением значимости информации, идей в социальных процессах. Глоба-лизация при этом играет ту роль, что она вовлекает весь мир в более гомогенное пространство. По словам Стера, "глобализа-ция - форма расширения или "процесс растягивания" особенно в сферах экономической и политической деятельности" . Он по-лагает, что глобализация началась уже давно: "однако, хотя я и ограничиваю область своего исследования недавним прошлым, я думаю, что процессы глобализации происходили и раньше, а также считаю неверным теоретическое утверждение о том, что глобальный мировой рынок и появление мировой культуры были теоретически сконструированы в последние несколько лет" . Центральными категориями для познания глобализации являют-ся фрагментация и гомогенизация. Фрагментация и гомогениза-ция - две взаимосвязанные части одного процесса. Их равно-значность только сегодня начинает осознаваться. Прежде "фраг-ментация" воспринималась только как нечто, несущее большую угрозу основаниям общества" . С другой стороны, сегодня появилась новая опасность - сведения глобализации к преуве-личению роли гомогенизирующих факторов: на самом деле, "гло-бус - разделенный мир, этот факт часто выпускают из виду, спеша принять глобализацию в качестве нового главного процес-са социетальных трансформаций" . "Глобализация и фрагмен-тация - это одновременные тенденции, присущие глобальным сдвигам: "…термины гомогенизация и фрагментация предназна-чены для понимания тенденций, которые можно распространить только на отдельные институты в некоторых обществах, но не на все их институты, в которых подобные сдвиги могут сталкиваться с суровым неприятием или со случайными сопротивлениями" .
Концепция "общества знания"" содержит аргументацию, что процессы глобализации стали возможными в связи с возрастани-ем роли знания в обществе, глобальные изменения поддержива-ются и опосредуются возникновением общества знания, но по-следнее не может преодолеть противоречивость всемирных со-циальных отношений и значимость локальных трансформаций".
По мнению Э.Гидденса, результат глобализации не является "обобщенным набором изменений, действующих в одном направ-лении, а состоит во взаимно противоположных тенденциях" .
Сторонники "общества знания" ставят глобализацию в один ряд с модернизацией во всемирном масштабе, которая, на его взгляд и связывает мир в единое целое.
Против тезиса о растущей культурной, социальной и эконо-мической глобализации и изменения всех существующих пара-дигм говорит ряд фактов: локальные контексты не являются фак-тически идентичными; они не могут быть пассивными реципиен-тами доминирующей системы; в то же время они зависят от завоевывающих их социальных воздействий, исходящих из со-храняющегося центра глобального мира Запада. Общества, в особенности на стадии превращения в общества знания, имеют возрастающее количество наличных ресурсов для сопротивления гомогенизации. Среди них - появление новых и часто насильст-венных культурных движений, оригинальных локальных идентич-ностей - "новый мир новых миров", региональных и националь-ных идентичностей.
Переходный характер глобализации и делает возможным, по мнению Стера, одновременно применить классическую и неклас-сическую социологическую методологию (в последней он выде-ляет в качестве основных понятия гомогенизации и фрагмента-ции).
3. Я.Н.Питерс предлагает совершенно иную концепцию гло-бализации и методологию сочетания классических и неклассиче-ских парадигм социологии.
Он не согласен с интерпетацией глобализации как процесса, в результате которого мир становится более унифицированным и стандартизированным посредством технологической, коммерче-ской и культурной синхронизаций, исходящих от Запада, т.е. с тем, что глобализация - это глобальная модернизация.
По его мнению, глобализация ни в коем случае не является однонаправленным процессом, она может идти вместе с усиле-нием локальных настроений, что выражается фразой "Думай гло-бально, действуй локально" . (В качестве примера подобного мышления и поведения приводятся действия людей, которые находят поддержку своих локальных требований в транснацио-нальных организациях). Подобные операции получили название "глокализаций" (glocalization), термин, очень точно отражающий совмещение этих двух ракурсов - глобализации и локализации. Глобальные процессы противоречивы: они "могут вызвать как силы фрагментации, так и унификации... усиление международ-ных связей может вызвать конфликты по поводу интересов и идеологий, а не просто удалить трудности взаимного понима-ния" .
Я.Н.Питерс выделяет типичные недостатки, связанные с ис-пользованием модернизационного подхода к объяснению глоба-лизации: он превращает глобализацию в вестернизацию; теория глобализации превращается в придаток теории модернизации; если придерживаться подобной точки зрения, то надо согласить-ся с тем, что история глобализации началась с истории Запада, то есть не позднее чем с 1500 года. Такое понимание глобализа-ции географически узко (так как сводится к вестернизации) и ис-торически неглубоко. Поэтому, считает Питерс, надо вынести понятие глобализации как за пределы 1500 года, так и за рамки современности или вестернизации.
Для изучения глобализации исследователь предлагает новый подход: рассмотрение глобализации как гибридизации: струк-турной -возникновение новых, смешанных форм кооперации, и культурной - развитие транслокальных культур. Гибриды - это "пути, по которым формы отделяются от существующих практик и рекомбинируются с новыми формами в новых практиках" . Гиб-ридизация понимается как фактор реорганизации социальных пространств. "Гибридизационная перспектива" позволяет пере-местить внимание исследователей с изучения происходящего в границах определенного общества, нации или класса на анализ собственно глобализационных моментов.
Для социальной структуры глобализация означает увеличе-ние возможных видов организаций: транснациональных, между-народных, макрорегиональных, национальных, микрорегиональ-ных, муниципальных, локальных и пр. Все эти уровни пересечены функциональными связями корпораций, международных органи-заций, неправительственных организаций, а также профессиона-лами и компьютерными пользователями. Все более значимыми становятся не только эти виды организаций, но и "те неформаль-ные пространства, которые созданы внутри них, в промежутках", а именно: диаспоры, эмигранты, беженцы и т.д., которые являют собой "источники социального возобновления" .
Гибридизация осуществляется в особых "гибридных местах". К таковым относятся зоны свободного предпринимательства и оффшорные зоны, представляющие собой места встреч государ-ственного суверенитета и межнационального предприниматель-ства. Другое измерение гибридности, связанное с чувством вре-мени, отражается в понятии "смешанные времена" (mixed times), что характерно для незападных стран, где это понятие объясняет сосуществование предсовременности, современности и постсов-ременности" .
Питерс приходит к выводу о том, что глобализация "повыша-ет уровень организационных вариантов, и все они действуют од-новременно" . Однако они могут соответствовать не всем, а некоторым конкретным социальным, культурным экономическим и прочим сферам. Главное во всем этом, по мнению Питерса, состоит в том, что ни один из видов организации не является наиболее приоритетным. В этом и заключается существенное отличие современного этапа глобализации от предыдущих.
Структурная и культурная гибридизации взаимозависимы, так как новые формы кооперации требуют новых культурных образо-ваний. Описывая межкультурное взаимодействие, Питерс пока-зывает, что скорее "межкультурализм нежели многокультурализм является лейтмотивом подобного рода перспективы" .
Одним из трудных вопросов является вопрос о том, как мож-но различать гибриды. Различия проводятся по тому контексту, в котором гибрид функционирует. Первый тип: гибридизация отно-сится к кросскатегориальному процессу. В качестве категорий могут выступать географические места, совмещающие в себе "экзотическое и знакомое", нации, культуры, страты.
Другая форма гибридности - транскультурная конвергенция. Она включает гибридизацию Азиатской, Африканской, Американ-ской и Европейской культур показывает другую сторону гибрид-ности. Питерс предлагает использовать две концепции культуры: 1) территориальную (локальную), под которой он понимает куль-туру общества или социальной группы и 2) более широкую, где культура понимается как транслокальная. Локальная культура представляет пример обращенности внутрь себя (inward-looking), а транслокальная культура обращена вовне себя (outward-looking). Это означает, что транслокальная культура принимает глобальное понимание географического места, определяемого тем, что "каждое место является фокусом определенной смеси широких и более локальных социальных отношений" . При анализе гибридности возрастает роль географического фактора. Третий тип гибридизации - это переход от территориальной к транслокальной культуре, слиянию эндогенного и экзогенного пониманий культуры.
Имеются разнообразные формы гибридности - от мимикрии до гегемонии от стабильной гибридности, принимающей форму канона до гибридности, дестабилизирующей ситуацию, подры-вающей центр. Между этими крайностями - большой спектр кон-кретных проявлений гибридизации.
Гибридные образования создаются взаимопроникновением разнообразных логик, поэтому для их изучения пригодны разные методологии. Искусство исследователя и состоит в том, чтобы умело находить наиболее адекватную методологию, комбини-рующую как классическую, так и современные подходы.
Итак, среди разных трактовок глобализации мы выделили наиболее умеренные, считающие, что сегодняшние глобальные трансформации имеют качественно новую природу, но что им предшествовал длительный процесс глобализации на основе прогресса (глобализация современности). Соответственно этому, трансформации парадигмы социальных наук, в частности рас-смотренной здесь социологии, связаны с идеей плюральности - множеством новых миров, идеей переходного процесса и гибри-дизацией.
И.Валлерстайн ставит вопрос не столько о смене парадигм, сколько о дисциплинарной перестройке социальных наук. Как уже было отмечено, он считает, что дисциплинарная структура, воз-никшая в XIX веке, сковывает возможности понимания новых проблем: "Три признанные арены коллективной человеческой деятельности - экономической, политической и социальной (или социокультурной) - не являются автономными аренами соци-ального действия. У них нет своей "логики". И, что более важно, переплетение норм "рациональностей", решений, выборов, огра-ничений таково, что ни одна пригодная исследовательская мо-дель не сможет разделить "факторы" в соответствии с экономи-ческими, политическими или социальными категориями, имееть дело только с одним видом переменных, считая другие постоян-ными" .
Валлерстайн полагает, что подобная системная методология способна преодолеть, помимо старого следования определенной дисциплине, еще и противостояние идеографических и номотети-ческих методологий (более обобщенно представленные в нашей монографии как культурцентристская и натуралистическая). Со-гласно первой, все меняется и не может быть обобщено, соглас-но второй - реальный мир не является набором случайных собы-тий и имеет законосообразности. Валлерстайн критически отно-сится к антагонизму этих методологий и утверждает, что его новая мир-системная парадигма интегрирует их, поскольку в масштабе системного интереса находится место как рассмотре-нию исторических флуктуаций, так и обобщениям. Он связывает мир-системный подход с реальным состоянием мировой системы и показывает, что в сельскохозяйственную эпоху существовало множество мини-систем. "Примерно к 1500 году одному их таких мировых хозяйств удалось избежать общей судьбы" . Возникла современная капиталистическая система и к концу ХХ века она оказалась единственной мировой системой. Иными словами, в терминах данной книги, он выделяет традиционное и современ-ное общество как типы систем. На данном этапе начавшаяся трансформация этой системы ставит вопрос о новой методоло-гии: "Анализ мировых систем стремится лишить понятие прогрес-са статуса траектории и открыть его заново как аналитическую переменную… Нет никакой уверенности в том, существует ли линейная тенденция - вверх, вниз или прямо. Возможно, что линия как раз неровная или, может быть, неопределенная… Мы детализируем процесс трансформации до некоего неизбежного конечного пункта, существование которого является единствен-ной реальной исторической альтернативой. Но предположим, что создание новых исторических систем - это стохастический про-цесс. Тогда перед нами появляется совершенно новое поле для интеллектуальной деятельности" .
Выше мы уже показали, что Валлерстайн отрицает глобали-зацию, считая, что мир-система находится в более неопределен-ной трансформации.
Однако для многих других рассмотренных выше концепций (Э.Тирикьян, Б.Смарт, Я.Питерс) глобализация представляется осуществимой перспективой. Мы видим повсюду противоречие между современным и постсовременным пониманием в социоло-гии. Оно имеет конкретные выражения: глобальный мир совре-менности, организованный на условиях господства идей, идущих из одного, западного центра - ослабленный, плохо структуриро-ванный мир сегодняшнего дня; характеристика новой социальной реальности как несложившейся и делающей затруднительным применение парадигмы "нормальной" (классической) социоло-гии - характеристика ситуации как установившейся в своем мно-гообразии и плюрализме и появление постсовременной (постмо-дернистской) социологической парадигмы; представление клас-сической социологии как дисциплины, пригодной для всего мира - утверждение, что социология сегодня становится регио-нальной наукой; появление глобалистской парадигмы в социоло-гии, предметом которой становится мировое сообщество - со-хранение классической социологии, предметом которой выступа-ет конкретное общество.
Эти противоречия становятся очень острыми, постоянно на-растают. Почему они существуют, откуда они взялись, как их раз-решить?
Ответ на этот вопрос дает З.Бауман в статье "Спор о постмо-дернизме". Он сравнивает социальную ситуацию и ситуацию в социологии с упражнением, которое давалось студентам его по-коления в университете: картинка, изображавшая кота, медленно трансформировалась, пока кот не превращался в пса. Спор: "кот или пес?" постоянно вспыхивал в аудитории. Момент превраще-ния трудно было зафиксировать.
Социальные трансформации глобального масштаба совер-шаются очень медленно, неравномерно и не повсеместно (по-сткоммунистические страны все 90-е годы шли по пути модерни-зации - догоняли Запад и, соответственно, нуждались в пара-дигмах классической социологии). И поэтому сегодня: 1) могут работать как классическая парадигма, так и элементы новой; 2) возможно, есть область, где новая парадигма будет более эф-фективной в объяснении; 3)классическая парадигма в социологии имеет регулятивное значение при всех изменениях. В этом со-стоит вообще значение классики.
5.3.Мир-системная парадигма И.Валлерстайна
Доказательству исчерпанности классической парадигм со-циологии в настоящее время посвятил многие работы И.Валлерстайн.
В 1974 г. Валлерстайн выступил с концепцией мир-системы в своем многотомном труде "Современная мир-система" . Имен-но эта работа дала толчок к рассуждению о глобализации. Если мир представляет собой систему, значит он един или становится единым, глобализируется. В 70-е годы, однако, Валлерстайн по-лагал, что сложившаяся капиталистическая мир-система имеет серьезного оппонента в антисистемных движениях, к которым он относил коммунистическое, социал-демократическое и нацио-нально-освободительное. Под ударами этих движений, считал Валлерстайн, особенно социалистического, может победить со-циализм, формируя затем новую мир-систему. На Всемирном социологическом конгрессе в 1974 г. он заявил, что мир движется не к победе капитализма, как утверждали Анкелес и Смит - сто-ронники теории модернизации, а к победе социализма. Признав в 90-е годы непродуктивность антисистемных движений и непроиз-водительность социализма, Валлерстайн не отказался, тем не менее, от идеи, что капиталистическая мир-система не способна глобализировать мир, что она претерпевает собственный кризис, включающий три аспекта: 1) пройдя фазу подъема А-фазу конд-ратьевского цикла с 1945 по 1973 гг., капитализм оказался в В-фазе цикла, т.е. фазе упадка. После 1973 г. Валлерстайн не от-рицает возможности возникновения следующей фазы подъема - А-фазы, которая, по нашему мнению, уже имеет место сегодня в США и Западной Европе; 2) системный кризис, связанный с огра-ничением накопления капитала из-за роста зарплат, налогов и экологических проблем (увеличение расходов на экологию); 3) нелинейность развития, которая может стать причиной того, что переход из В-фазы в А-фазу когда-нибудь не произойдет: "Капи-талистическая мир-экономика в течение длительного времени воспроизводила себя посредством мехнизмов, которые восста-навливали равновесие всякий раз, как ее процессы нарушали его, но рано или поздно система оказывается в "точке бифуркации", то есть перед двумя (или более) альтернативными путями превра-щения в новую систему - с новым равновесием, новыми струк-турными ритмами и новыми вековыми трендами" . То есть, по мнению Валлерстайна, есть обычные (не меняющие системы) фазы изменений, где устанавливается баланс некоторых чрез-мерных изменений (роста или его уменьшения) (1), есть опреде-ленные проблемы, возникшие в конкретный момент времени (2) и (3) есть опасность в силу некоторых нелинейных процессов сойти в привычного пути (тренда) и оказаться перед альтернативами или многообразием возможностей, которые нельзя предсказать. Валлерстайн полагает, что третье обстоятельство является ре-шающим для того, чтобы утверждать принципиальную изменяе-мость капиталистической мир-системы и поставить под сомнение ее способность глобализировать мир. Вывод, к которому прихо-дит Валлерстайн: капиталистическая мир-система не глобали-зирует мир, а пребывает в состоянии перехода в новое со-стояние, определить которое сегодня невозможно однозначно. Поэтому "…прочтение текущей реальности как глобальной оши-бочно" . То, что называется глобализацией - связывание ми-ра в единый - началось, по мнению Валлерстайна, в 1450 г. ( так датирует он начало генезиса капиталистической системы) и про-должается до сих пор, но отмечается наличие двух фаз конд-ратьевских циклов 1945/1967-73 (А) и 1990 (В): "Процессы, кото-рые обычно имеются в виду, когда речь идет о глобализации, не являются новыми по своей сути, они существовали в течение пятисот лет. Выбор, который мы должны сделать сегодня, заклю-чается не в том, подчиниться или не подчиниться этим процес-сам, а скорее в том, что делать, когда эти процессы подойдут к своему логическому концу, а они идут именно к нему" .
ГЛАВА IV
РОССИЯ КАК ЧАСТЬ КОНТЕКСТА СМЕНЫ ПАРАДИГМ СОЦИАЛЬНОГО ЗНАНИЯ
Социальные науки возникли на Западе. Они отвечали уровню западной рациональности и служили целям западной модерниза-ции как в концептуально-мировоззренческом смысле (источники легитимации социального развития), так и в социально-технологическом (обеспечение функционирования социальной системы). Распространение наук и их развитие в других странах явилось частью распространения западного опыта или процесса модернизации в целом.
Традиционным обществам, в отличие от современных (modern), западных, присуще религиозное, не научное обоснова-ние социальных сдвигов, преобладание мировоззренческого зна-ния над научным и над технологиями. Союз западной науки с наукой в России возможен в той мере, в какой она преуспела в модернизационной стратегии, определенные противоречия с за-падным пониманием науки и ее функций - в той мере, в какой задачи модернизации не являются завершенными (см. п. 3.I гла-вы). Результатом этого противоречия является глубокая миро-воззренческая нагруженность социальных наук в России, пред-почтение знания, имеющего явную мировоззренческую состав-ляющую. Так из всех вариантов социализма в России выбрали леворадикальный марксистский вариант, своего рода социали-стический фундаментализм, а из всех возможностей капитали-стического развития - праворадикальный, род западного фун-даментализма. Поэтому Россия может быть обозначена как ме-сто, отличающееся предпочтением особого типа социального знания. Эту мысль можно было бы развивать и дальше, но, за неимением места, обратимся к другому вопросу - оказывает ли Россия влияние на состояние западной социальной науки? Како-ва роль России как составной части мирового социального кон-текста в смене социальных теорий?
1. Россия как часть социального контекста сме-ны
социальных теорий второй половины XX века
Один из известных американских социологов и социальных философов Дж.Александер выделил четыре этапа в развитии послевоенной социальной теории, смену которых он тесно связал с изменением социального контекста. Приведем указанную пе-риодизацию, используя аргументы Александера и давая свои комментарии.
1. Господство модернизационных теорий, 50-60-е годы. По-сле победы над фашизмом влияние Запада и образа западной цивилизации повсеместно возросло, поверженные Германия и Япония встали на рельсы западного пути развития. Начался про-цесс деколонизации, пафос которого состоял в утверждении спо-собности освобождающихся народов самостоятельно, в условиях независимости осуществить модернизацию по западному образ-цу. Исключение составляли страны социалистической системы, но это было то исключение, которое подтверждало правило: ни-кто более большевистских лидеров не утверждал необходимости для России догнать Европу (Л.Троцкий, В.Ленин, И.Сталин), "дог-нать и перегнать Америку" (Хрущев). Социалистические общества осуществляли модернизации, но особым образом, и Россия не выпадала из социального контекста, породившего модернизаци-онные теории. Модернизационные теории предполагали, что есть общий путь для всего человечества, на который не все общества вступают одновременно.
2. Модернизации 50-60-х годов не закончились успехом для стран третьего мира. Их традиционные культуры были разруше-ны в большей мере, чем приобретены основы современного об-щества. Бурное развитие Японии не меняло ее национальной идентичности на западную и представлялось азиатским чудом (а не следствием успеха модернизационных теорий), которому не суждено повториться. В этот период повсеместно растет убежде-ние в возможности социалистической альтернативы модерни-зации, в особом пути социалистических стран. Модернизацион-ные теории решительно отбрасываются в пользу социалистиче-ских. Знаменательный пример умонастроения 70-х приводит Дж.Александер. В середине 70-х на заседании Американской со-циологической ассоциации известный исследователь, сторонник теории модернизации А.Айнкелес докладывал проведенное им совместно с Д.Смитом исследование о персональной модерниза-ции в шести развивающихся странах. Молодое поколение социо-логов выразило решительное презрение к их ныне почти класси-ческому труду и поддержало И.Валлерстайна, заявившего: "Мы живем не в модернизирующемся, а в капиталистическом мире... и в переходе мировой системы от капитализма к социализму" .
"Влечение" к социализму было связано с открытием "второ-го", т.е. незападного и способного конкурировать с Западом пути. Ему способствовали либерализация политического режима СССР в годы застоя, его реальное противостояние Западу в сфере обо-роны, космоса, ядерной области, фундаментальных наук, притя-гательность социалистического выбора для стран третьего мира, не преуспевших в капиталистической модернизации после деко-лонизации, успехи социал-демократов Запада. Идея второго пути и сейчас еще не исчезла, хотя он уже редко связывается с социализмом.
3. Неуспех третьего мира на социалистическом пути, так же, как и на пути модернизации, скоро развеивает эти иллюзии. По-скольку социализм есть тоже модернизация - движение к со-временному обществу, но осуществленное особым образом - в условиях изоляции, часто с применением насилия, - поднимает-ся волна антимодернизационных настроений, ставящая под со-мнение оба вышеназванных и обозначенных типа социальных теорий. Появляются постмодернизационные социальные теории. Их нельзя путать со всем объемом постмодернизма как фило-софского модного течения, включившего в свой состав опыт ар-хитектурной эклектики, плюрализм и равенство всех тенденций, права маргиналов, критику Просвещения и пр. Социальные тео-рии, питаемые этим направлением, более строги. Их можно на-звать теориями постмодернизации. Частично они воспроизводят "расстройство" просветительской парадигмы, ее "отставку" и ко-мическое к ней отношение, присущее постмодернизму в целом.
Базируясь на Лиотаре, Фуко, Хайссене, Рорти, такие соци-альные теоретики, как Хелпер, Шейдман, Харвей и Лач , Вали-горский, Лодж, фон Лауэ, Этциони, показывают неединственность западного пути, неединственность социалистической альтернати-вы, возможность развития на основе традиции (постмодерниза-ция), например, Юго-Восточной Азии, преодоление противопо-ложности между средневековым и локковским человеком, даже возможность не развиваться.
Следствия постмодернизационной перемены в социальной теории являются амбивалентными: с одной стороны, здесь крити-куется право Запада диктовать миру свою волю, признается зна-чение локальных культур и цивилизаций, их право на собствен-ную судьбу, отрицается концепт всемирной истории как истории, идущей в направлении, открытом Западом; с другой стороны, здесь утверждается удовлетворенность статус-кво, удовлетво-ренность Запада своим положением, его безразличие к судьбе "маргиналов", до которых Западу более нет дела. (Эта тенденция отчетливо прозвучала на Билефельском социологическом кон-грессе летом 1994 г.). Здесь отчетливо видно преобладание ло-кального над униврсальным, множество путей.
4. Привлеченные модной риторикой постмодернизма, а также декларируемым социальными теориями постмодернизации "пра-вом" на собственное развитие, элита многих посткоммунистиче-ских государств, особенно тех, которым присущ этноцентризм, обратилась к "строительству" собственных постмодернизацион-ных теорий. Другие, оскорбленные местом, занятым ими в гло-бальном раскладе развитых и отсталых стран, отвергли статус-кво и плюрализм, поставив перед собой задачу неомодерниз-ма - нового витка модернизации . Разочарования в Западе у этих последних не найти, Просвещение критикуется ради фразы без понимание того, что догоняющая модель модернизации - соответствувющая этому выбору - является одновременно опаздывающей, никак не способной догнать Запад сегодняшнего дня. Такие теории называются неомодернизационными. Путь развития в этой интерпретации снова становился единствен-ным - общечеловеческим.
5. Теория неомодернизации на этнооснове. Запаздывающий характер "догоняющей модернизации" и архаические черты, кон-сервативные начала постмодернизации на этнооснове привели к интенции соединения третьей и четвертой фаз.
Теоретически это выразилось в обсуждении проблем соеди-нения универсального и локального, всемирно-исторического и локально-исторического , единства в многообразии.
6. Евразийство. Это - теория, которая сегодня больше, чем антимодернизационные (славянофильские, почвенные) теории претендует быть альтернативой описанным выше и является чисто российским "продуктом".
Евразийская концепция возникла в послеоктябрьском эмиг-рантском зарубежье как реакция на появление Страны Советов. Эта новая реальность, по мнению евразийцев, была продуктом ошибочной ориентации верхнего класса России исключительно на Европу, что вызывало в ответ низовые антимодернистские, антизападные движения. Таким образом, европеизм аристокра-тии отрывал ее от народа, что и явилось, по мнению евразийцев, в конечном счете причиной Октябрьской революции.
Приняв это объяснение, евразийцы фактически смирились с послереволюционной Россией, с оптимизмом расценивали ее будущие перспективы, ибо путь СССР (с некоторыми оговорками) соответствовал евразийским представлениям не о должном, как иногда представляют дело, а о возможном пути для России. Все евразийцы полагали, что "месторазвитие" (особый термин евра-зийцев) России - Евразия, а не только Европа; что этот геогра-фический, природный фактор наряду с другим естественным фактором - населением (включающим тюркские народы России) не позволяет говорить о России как исключительно европейской стране.
Концепция эта не получила теоретического развития прежде всего по политическим мотивам - из-за яростной критики со сто-роны русской эмиграции и политического раскола в среде самого "евразийства". Тем не менее СССР действительно во многом со-ответствовал евразийской доктрине географически (Европа и Азия как месторазвитие), этнически (этническим разнообразием, включающим европейские и азиатские народы, как своеобразный евразийский суперэтнос), а также наличием идеократического (коммунистического) государства, т.е. государства, держащегося на силе идеи, объединяющей все сферы общества. Не осущест-вился лишь замысел универсальной роли православия, но суще-ствование идеократического государства заместило, по сути, про-гнозируемую евразийцами синтетическую функцию религии.
Евразийцы пересмотрели воззрения на историческую роль монгольского завоевания России и набегов тюркских народов на славянский юг. Азиатские народы, по их мнению, несли с собой жесткие формы государственного устройства и вместе с тем "ду-ховную свободу". В отличие от Запада как возможного колониза-тора восточных земель, азиатские завоеватели, подчеркивали евразийцы, были безразличны к духовной жизни покоряемых ими народов и не препятствовали этнической самоидентификации. С точки зрения классического евразийства, Украину также можно рассматривать как типично евразийскую страну из-за ее сопри-косновения с тюркскими народами, преобладанием в ней право-славного христианства и, конечно же, трехсотлетнего пребывания в составе Российской империи.
Сегодняшнее обращение к идеям евразийства Н.Савицкого, Н.Трубецкого и др. (прямо повторяя их мировоззренческие и гео-политические постулаты, либо неясно ориентируясь на них в по-пытках собственного объяснения посткоммунистических измене-ний) не может не опираться на понятия и язык современных со-циологических теорий. В связи с этим евразийская концепция получает интерпретации, соответствующие различным формам (которые мы описали выше) последовательно сменяющихся со-циальных теорий.
1. Модернизационная интерпретация. Евразийскими в этом смысле называются традиционные или недостаточно модернизи-рованные европейские страны, страны с европейско-азиатским месторазвитием и незавершенной модернизацией (Россия, Тур-ция), а также азиатские государства, вступающие на путь модер-низации - "догоняющие" Запад, например, Казахстан. Модерни-зационная интерпретация видит только один аспект - то, что эти страны, будучи отстающими, традиционными ("азиатскими"), пы-таются сменить свою идентичность на западную, европейскую.
2. "Социалистическая" интерпретация, в которой опыт СССР трактуется как успешный евразийский опыт, социализм - как евразийский (незападный) путь. Новейшая геополитическая вер-сия утверждает цивилизационное значение уже не системы со-циализма, а СНГ.
3. Постмодернизационная - согласно которой модерниза-ция принимает новые черты в связи с изменением не только стран, осуществляющих процесс социальной трансформации, но и Запада. Постмодернизационная интерпретация видит в евра-зийстве своеобразную конвергенцию ценностей традиционного ("азиатского") и современного (западного) общества. Это идеоло-гия умеренного, не радикального преобразования с использова-нием собственных основ.
4. Неомодернизационная - жестко повторяющая аргументы модернизационной теории, однако не считающаяся с ее уроками.
5. Интерпретация, с точки зрения модели неомодернизации на этнооснове, в свете единства локального и универсального соединяет идеи модернизации, неомодернизации и постмодерни-зации, утверждая о невозможности "догнать" Запад.
6. Антимодернизационная как откат от модернизации. Евра-зийское месторазвитие рассматривается в этом случае как осо-бенность, препятствующая следованию вышеобозначенным кон-цепциям модернизации и неомодернизации по причине утвер-ждения ими абсолютной ценности западной модели развития, принимаемой в качестве универсальной, и пренебрежение ло-кальным, а также противоречащая идеям постмодернизации из-за доминирования здесь локального и маргинального.
Как видим, в картине сменяющихся и взаимодействующих социальных теорий евразийство не является самостоятельной доктриной, а представляет собой некоторый фактор, получающий различные интерпретации. Последние порой теряют твердую почву факта, но свидетельствуют в целом о некоторой собира-тельной характеристике - исторической (взаимодействие с мон-голами и тюрками), географической (для России - нахождение в Европе и Азии), психологической (отличный от западной цивили-зации психологический код), политической (не демократии, про-тодемократии), социальной (общества, не завершившие модер-низации). Это своего рода мировоззренческое знание.
Таким образом, на всех приводимых Дж.Александером фазах развития социальной теории России принадлежит не последнее место в социальном контексте и тех социальных сдвигах, ко-торые инициируют смену теорий. На первом этапе Россия мог-ла вспоминать предшествующие этапы модернизации и артику-лировать идею "догнать и перегнать Америку". Весь второй этап вырастал из иллюзий российского неограниченного успеха, а так-же успеха социал-демократий Запада. Третий этап российскими теоретиками был воспринят только риторически, тогда как для украинских, например, он был в известной мере предпосылкой националистического выбора. Четвертый этап - это описание российского посткоммунистичепского выбора с его идеализацией Запада и придания западным моделям статуса универсальных, с отказом от всякой самоиронии и новой фазой героической борь-бы за демократию (как прежде за социализм).
Роль России в смене социальных теорий отмечается и дру-гими исследователями. Так, известный американский социолог П.Бергер выделяет четыре основных события, сломавшие пара-дигму социологии после второй мировой войны. Это маргиналь-ные устремления верхнего среднего класса западных стран (фе-минизм, этноцентризм и пр.); опыт создания незападного центра капитализма в Японии и других странах Юго-Восточной Азии; оживление религии; распад СССР и коллапс коммунизма. Он пи-шет: "...четвертый случай, это - имеющий важное значение кол-лапс советской империи, и, кажется, по меньшей мере сейчас, мировой коллапс социализма одновременно как реальности и как идеи. Даже начало этого всемирно-исторического события было очень недавно и последствия возникли с незамедлительной ско-ростью... Было бы несправедливым ругать кого-то за отсутствие теории, объясняющдей все это, поскольку почти никто не предви-дел этого (включая полк дипломированных сответологов), и все испытывали трудности охватить эти события какими-либо теоре-тическими рамками, придающими смысл" .
В свете сказанного необходим более рефлексивный подход к проблемам развития России и других посткоммунистических стран. Ни постмодернистская, ни неомодернистская (включая неомодернизм на этнооснове) теории не объясняют сложностей и особенностей задач, стоящих перед этими странами, не характе-ризуют перспективу их развития с достаточным учетом их специ-фики и не позволяют управлять процессами изменений в этих странах.
Уже десятилетний опыт посткоммунистических преобразова-ний ставит вопрос о том, что следующим этапом или типом тео-рии будет:
7. Теория посткоммунистического развития, которая бы более адекватно воспроизводила специфику и возможности развития своих стран и могла бы участвовать в менеджменте происходя-щих здесь социальных трансформаций. У этой теории (теорий) должно появиться имя. Пока оно не найдено.
Цель книги - дать подробный анализ модернизационной (неомодернизационной) и постмодернизационной перспективы и представить контуры теории посткоммунистического развития.
2. Проблема российской идентичности: выбор пути
или ракурсы интерпретации?
Вопрос об идентичности - это вопрос об источнике норм и поведенческих реакций, имеющем более универсальную приро-ду, чем сами эти нормы. Вопрос о российской идентичности - это вопрос о том, где более общий источник российского само-сознания.
Поскольку процессуально, исторически Россия - всегда мо-дернизирующаяся страна, от Петра I, Александра II, большевиков до нынешних реформаторов и, как мы показали, общественный контекст смены социальных теорий не только не позволяет ис-ключить Россию из рассмотрения, но буквально разворачивается вокруг ее судьбы, проблема российской идентичности осуществ-ляется в терминах Восток-Запад, отражающих соотношение тра-диционного (незападного) и современного (западного) обществ и переход от одного к другому как процесс модернизации.
Обсуждение российского развития имманентно включает в себя эти понятия, всегда начинается с определения места России между Востоком и Западом.
Можно выделить несколько основных точек зрения относи-тельно российской идентичности, рассматриваемой по отноше-нию к обозначенным координатам "Восток" - "Запад": Россия находится между Востоком и Западом и не имеет цивилизацион-ной определенности, она лишь колеблется в ту или иную сторону; Россия осуществляет слабый, неустойчивый синтез между Восто-ком и Западом, постоянно теряя стабильность и цельность; Рос-сия - евразийская страна, в ней осуществлен синтез европей-ского и азиатского начала, она явилась плавильным тиглем для славяно-тюркских народов, сформировавших в результате орга-нику российского суперэтноса, его культуру; Россия вовсе не яв-ляется азиатской страной, она - безусловно европейская страна, находящаяся, однако, в состоянии недостаточной развитости ("отсталая" Европа, "вторая" Европа), но способная преодолеть отсталость и подняться до уровня развитых капиталистических стран; Россия представляет собой часть восточноевропейской цивилизации; Россия обладает собственной цивилизационной особенностью, которая ярче всего представлена ее провинцией.
Наиболее характерными являются здесь концепции, изоли-рующие российское развитие (почвенничество, в том числе сла-вянофильское и евразийское), и западничество, определяющее Россию как отсталую Европу.
Западнический, славянофильский и евразийский подходы проявляются уже при интерпретации российской истории. Они по-разному характеризуют пройденный Россией путь. Западники рассматривают российскую историю как историю преодоления отсталости от Запада, начатую Петром и не завершенную в ходе дальнейшего развития. Будущее России - присоединиться к на-родам Запада. Славянофилы - как историю развития самобыт-ных качеств - православия, соборности, народности, опреде-ляющих историческую миссию России сохранять и множить ду-ховные основы человечества. Евразийцы полагают, что судьба России в ее "месторазвитии". Они считают его характеристикой, органически объединяющей географические, этнические, соци-альные особенности России. Введенный П.К.Савицким, этот тер-мин был призван подчеркнуть самобытность России, ее "почву", отличную от того, как ее понимали славянофилы. Конгломерат народов, в сущности, не мог бы мирно существовать, имея раз-ные религии, обычаи и нравы. Эти народы спаяны в единое це-лое, делающее из них достаточно органическую общность, идео-кратическим государством.
Таким образом, обозначились разные точки зрения, находя-щие различные пути России в прошлом, настоящем и будущем. Некоторыми исследователями они представлены как отрезки российской истории. Наиболее разработана и продумана эта ли-ния у русского философа послеоктябрьского зарубежья Г.П.Федотова. Три столицы определили три этапа российской истории: исконная русско-византийская столица, наследница гре-ческого христианства - Киев, забытая в качестве таковой и рус-скими, и украинцами, периодически тяготеющая к польско-украинской культуре, к борьбе с русско-византийской; "западни-ческий соблазн Петербурга и азиатский соблазн Москвы" . В целом история России представляется Г.П.Федотову историей утраты ее лучшего этапа - Киевской Руси, дающего стране од-новременно и самобытность, и свободу. Здесь доминировала не "тоталитарная" византийская культура, а свободная церковь, и были все предпосылки, из которых на Западе в те времена исхо-дили "первые побеги свободы" . Московская Русь, согласно Г.П.Федотову, определила новое направление развития Рос-сии - прогресс на основе несвободы. Всего же в тысячелетней истории России выделяются "четыре формы развития основной русской темы: Запад - Восток. Сперва в Киеве мы видим Русь свободно воспринимающей культурные воздействия Византии, Запада и Востока. Время монгольского ига есть время искусст-венной изоляции и мучительного выбора между Западом и Вос-током (Литва и Орда). Москва представляется государством и обществом существенно восточного типа, который, однако же, скоро (в XVII в.) начинает искать сближения с Западом. Новая эпоха - от Петра до Ленина - представляет, разумеется, тор-жество западной цивилизации на территории Российской импе-рии" .
Г.П.Федотов противоречив - Запад привлекает его свобо-дой, но прямые утверждения о западном пути России от Петра до Ленина тут же и оспариваются. Это был лишь западный соблазн, неорганическое вовлечение России в реформы. Он отрицает зна-чение азиатских народов для России, полемизирует с евразийца-ми, но говорит о Москве как азиатской основе России. Если Г.П.Федотов и западник, то особенный. Основанием цивилизаци-онного сходства у него является религия, поэтому он поклонник не "латинства", а греческой традиции, эллинизма, проникающего в Киевскую Русь через посредство Византии . Мечты Г.П.Федотова - религиозное торжество православия, эллинизм, удержание традиций Киевской Руси. В светском плане этому со-ответствуют традиции Восточной Европы. Славяне ненавидели Оттоманскую империю, хотя потом и пожалели о ее распаде. Их цивилизационный код был другим, тянул их друг к другу. Поэтому они чувствовали себя крайне неуютно в Оттоманской империи. Однако, оказавшись в Австро-Венгерской империи, они ощутили духовную, религиозную несвободу, более жесткую, чем под тур-ками, которым не было особого дела до духовного мира своих подданных.
Г.П.Федотов является европеистом, но не западником. Он - певец "второй Европы". Он часто употребляет термин "Европа" вместо "Запад", поскольку он всегда имеет в виду прежде всего Восточную Европу, либо Восточную и Западную вместе, более развитые, чем Россия, европейские страны. Эллинистическое начало Восточной Европы - ее восточно-христианские корни в глубине истории сформировали отличия от Запада, западно-христианской цивилизации, создали иной психологический склад.
Хотя эта точка зрения кажется нам привлекательной, не бу-дем поддаваться ее соблазну. Присоединиться к сторонникам того или иного пути российского развития можно лишь на основе мировоззренческих предпочтений, ибо нет доказательств истин-ности какого-то из них. Попробуем подойти к этой задаче методо-логически.
Предположим, что каждый из вариантов истолкования рос-сийской идентичности способен выявить некоторые действитель-ные особенности, будучи ракурсом интерпретации, а не характе-ристикой пути российского развития.
Все ракурсы интерпретации должны быть обсуждены и учте-ны, но не могут быть онтологизированы, представлены как ре-альные возможности. Это предположение возникает в связи с тем, что весь спектр выбора расположен между идеально-типическими конструкциями "Восток" - "Запад". Последние несо-мненно имеют под собой географическую, политическую и куль-турно-цивилизационную почву, но характеризуются они прежде всего своей сущностью: "Запад" - пафосом покорения природы, демиургическим началом, развитием науки, целе-рациональности, демократией; "Восток" - традиционностью, ре-лигиозностью, ценностной рациональностью и пр.
Достаточно сказать, что средневековый Запад, исходя из этих сущностных представлений, был Востоком. Поэтому на по-нятия "Запад" и "Восток" распространяется правило работы с теоретическими абстракциями, запрещающее их прямую онтоло-гизацию, т.е. отождествление с реальностью.
В зеркале методологии судьба России не более определен-на. Однако можно предположить, что в спорах о ее судьбе отра-жаются, причем вполне адекватно, отдельные стороны. В отличие от классической методологии, которая ориентирует на выбор единственной - истинной точки зрения, предположим, что в данном споре зерна истины имеет каждая сторона. Тогда каж-дый из подходов, трактуемый классической методологией как путь России, в неклассической будет выглядеть как ракурс интер-претации. Вопрос о "пути" будет решаться на пересечении этих ракурсов.
В силу сказанного ориентация на Западную Европу и Запад в целом, славянофильское и евразийское почвенничество, провин-циальный угол зрения рассматриваются нами не как пути выбора России, а как ракурсы интерпретации, вскрывающие российскую специфичность в ходе модернизации, и ее геополитические инте-ресы. В этой связи задача пересматривается как нахождение возможностей рационального договора о базовых национально-государственных ценностях и интересах, причем такого договора, в котором могла бы принять участие российская провинция. Ус-ловие и цель договора - преодоление конфликта между пред-ставителями враждующих течений на почве простого понимания того, что без развития Россия не может быть великой страной (мысль, "полезная" почвенникам и евразийцам) и что без осозна-ния своих национально-государственных интересов и собствен-ной идентичности она не может модернизироваться (мысль, "по-лезная" западникам). Такая идеология не может решить пробле-му единства страны, т.к. за столкновением взглядов стоит борьба интересов. Однако без нее не могут быть достигнуты ни общие правила действия, ни жертва части интересов, называемая ком-промиссом.
Полагаем, что все ракурсы интерпретации - европейский, почвенный (славянофильский и евразийский, взгляд из провин-ции) принципиально отличаются от трех "путей" развития России тем, что ни один из ракурсов не является ни единственным, ни единственно возможным. Заведомая односторонность каждого из них очевидна, как очевидна и заведомая относительность право-ты каждого, т.е. аргументированность, наличие подтверждающих фактов, ценностная обоснованность. Не приходится ожидать и механического совмещения ракурсов интерпретации.
Если поставить вопрос, какой взгляд на российскую идентич-ность является верным из всех, перечисленных выше, какой путь он предлагает России, то мы попадем в тот круг бесплодных де-батов, которые ведутся в России уже второе столетие (хотя евра-зийская концепция - послереволюционный продукт XX в., ее под-ключение к концептуальным вариантам российского пути разво-рачивается по логике старых споров славянофильства и запад-ничества).
Решая задачу построения теории посткоммунистических трансформаций, автор одновременно решает вопрос о совмеще-нии всех ракурсов интерпретации и нахождении реального пути развития. Автор говорит о пути, исходя из тех задач, которые страна ставит перед собой сегодня - завершить модернизацию, войти в технотронный век, построить гражданское общество, сде-лать государство правовым. Социальная база таких преобразо-ваний в России не велика, и потому эти задачи не могут быть ре-шены радикально (используя неомодернистскую теорию и идео-логию). Не могут они и быть отброшены постмодернистским безразличием к выбору пути.
3. О роли традиции в процессах модернизации
современного российского общества сегодня
Россия представляет собой объект цивилизационных преоб-разований, которые сегодня, как правило, отождествляются без всяких оговорок с задачами социальной модернизации. В обра-щении же к глубинным истокам ее особенности неизбежно встает вопрос о правомерности такого отождествления вообще и о спе-цифике постановки этой проблемы в целом на российской почве, особенно в настоящий момент.
Проблема социальной модернизации - один из камней пре-ткновения в реальном историческом развитии нашей страны на протяжении тысячелетнего существования российской государст-венности. В современных публикациях по философской методо-логии мы не находим единства в трактовке упомянутого выше процесса. Чаще всего его осуществление в России связывали с политикой "открытого окна в Европу", начатой еще Петром Вели-ким; с освободительной деятельностью императора Александра Второго; с трагически прерванными уже в начале текущего века столыпинскими реформами; и даже с индустриализацией сталин-ских времен. И все же ни прежде, ни теперь и ни в каком соци-ально-политическом или экономическом обличье упомянутая ци-вилизационная работа так и не выполнила задач социальной мо-дерназиции до конца. К тому же негативные последствия совершенных в этом направлении перемен всякий раз в конце концов сводили на нет почти все достижения, возвращая все на круги своя, хотя и на ином витке исторической спирали.
Так, например, прогрессивная ориентация Петра и его спод-вижников на европейский стиль мышления, европейские идеалы, на европейскую культуру в целом привели в практике его неза-дачливых наследников к засилью иностранщины в его худших, подражательских проявлениях. Достаточно вспомнить Анну Ио-анновну с ее фаворитом Бироном, борьбу М.В.Ломоносова с не-вежественными и корыстолюбивыми немцами-академиками, за-полонившими российскую науку в середине XVIII века и мешав-шими ее дальнейшему движению вперед. Из примеров ближайшего прошлого можно привести насильственную коллек-тивизацию советского крестьянства в 30-х годах, которая мысли-лась как надежный способ догнать передовые капиталистические державы, как средство поднять отечественную деревню на выс-шую ступень развития, а на деле оказалась прямым путем к фео-дализму XX века.
Многие исследователи России ссылаются главным образом на специфику российской национальной идентичности, связан-ную, по большей части мнений, либо со сложным географическим положением на пространстве двух материков; либо с исключи-тельным опытом истории, испытания и потрясения которого лишь слегка коснулись, а то и вовсе обошли стороной другие народы; в современную эпоху - с трагическими последствиями совсем не-давнего коммунистического эксперимента, которые мы пока еще не только не изжили полностью, но даже не до конца осозна-ли . Нам же представляется, что своеобразие описываемой социокультурной ситуации нельзя вывести из какой-либо одной особенности нашей исторической судьбы, поскольку существо последней состоит именно в наслоении друг на друга и взаимном проникновении друг в друга громадного числа разнородных эле-ментов и характеристик, которые не только лежали в основе рос-сийской самобытности вчера и составляют ее нынче, но (насколь-ко просматриваются наличные тенденции нашего общественного бытия и сознания) будут оставаться определяющими и впредь.
Итак, в современной России поиски решения модернизаци-онных задач в границах парадигмы, противопоставляющей вар-варство и цивилизацию, не ведут к успеху. Ведь ни для кого не секрет, что в течение своего многовекового существования рос-сийское "варварство" дало миру величайшие достижения обще-человеческой культуры. И равно односторонним поэтому с мето-дологической точки зрения является истолкование проблем сего-дняшней российской модернизации только в веберовском духе , в духе натуралистической исследовательской програм-мы. Как раз в веберовском понимании для модернизации обще-ственной жизни России было сделано достаточно много; во-первых, в значительной степени индустриализировалось матери-альное, а частично и духовное производство; во-вторых, была отделена церковь от государства, а значит, секуляризировалось школьное воспитание и многие другие отрасли общественной деятельности, бывшие прежде под давлением религиозных пред-писаний и установок; в-третьих, произошли глубокие и необрати-мые урбанистические сдвиги, разрушившие многие традиционные связи людей друг с другом и т.д.
Конечно, мы ни в коей мере не посягаем на всемирно при-знанный авторитет М.Вебера как социального философа, от-крывшего особую страницу в книге наших знаний о тайнах жизни общества и его истории. Но следует подчеркнуть, что расцвет его творчества приходится на конец XIX - начало XX века, когда еще сильны были в методологии социального познания устои модернизма с его прогрессистскими представлениями и вывода-ми. С тех пор реальная история общества явилась нам с ее бо-лее суровой и не всегда предсказуемой стороны. Две мировые войны и угроза третьей (на этот раз ядерной); большевистская революция на одной шестой части земного шара и подпадение под ее влияние и контроль почти половины Европы, большей части Азии и даже некоторых стран Африки и Центральной Аме-рики; повсеместные нарушения экологического равновесия в природе и грозящая в связи с этим глобальная катастрофа, не-удачи модернизационных реформ 90-х - все это и многое другое показывает нам вполне убедительно, что сегодня мы живем в условиях исторического риска, что дальнейшая судьба, страны и всей земной цивилизации зависит от выбора людей, от нашей ответственности и решимости. Такой поворот реальной истори-ческой ситуации не мог не сказаться на изменении представле-ний философов, историков, социологов об объективных законо-мерностях исторического развития, о способах познания этих закономерностей.
И прежде всего отмеченное выше влияние отразилось на по-нимании сущности исторического прогресса, на выяснении гно-сеологического содержания того понятия современности, которое означало высший пункт развития исторических процессов и явле-ний в прогрессистско-просветительской парадигме . С точки зрения интересующей нас здесь проблематики, в ряду этих изме-нений наиболее важным, по-видимому, является открытие того обстоятельства, что социальная модернизация - это вовсе не разовый конкретно-исторический акт, предполагающий достиже-ние некоего состояния современности и пика прогресса. Постмо-дернисты, выступившие со своими "опровержениями" модерна, произвели шокирующее впечатление на научную и философскую общественность. Но Юрген Хабермас абсолютно точно охаракте-ризовал их положительную роль в истории методологии социаль-ного познания, когда подчеркнул их значение в осознании и кри-тике принципиальной ограниченности просветительского про-грессизма . Ибо именно постмодернисты побудили по-новому взглянуть на историю: как на процесс, открытый всем влияниям, а следовательно, не имеющий и не могущий иметь законченной телеологической направленности. Вместо устремленности к цели возникает состояние, в частности, и переживания своей несовре-менности и трудностей жизни в ней . При этом оказывается, что модернизация не может непременно и жестко связываться исключительно с одним только способом ее реализации, что эф-фективным в данном отношении может оказаться любой из пред-ложенных способов, в том числе и возврат к истокам историче-ской альтернативы, породившей современное состояние соци-альных проблем, с тем чтобы переоценить заново исторический выбор прошлого и снова двинуться вперед на основе нового вы-бора.
В рамках такой культур-центристской трактовки понятия мо-дернизации перетолковывается и социально-философский смысл традиции и ее места в процессе модернизации. По М.Веберу, традиция осмысляется в узко-социологическом значении, то есть как "механизм воспроизводства социальных институтов и норм, при котором поддержание последних обосновывается, узаконяет-ся самим фактом их существования в прошлом... Традиционные действия и отношения ориентированы не на достижение опреде-ленной цели (что характерно для рационального действия) и не на реализацию специально зафиксированной нормы, но на по-вторение прошлого образца" . Таким образом, и форма тради-ционного установления, и его содержание признаются незыбле-мыми из поколения в поколение, а сама традиция выступает уни-версальным регулятором общественной жизни и деятельности. Сегодня, конечно, такой роли традиция больше не играет. И в этом Вебер абсолютно прав. Но ведь традиция не исчезла из со-временной жизни вообще. Более того, во многих отраслях дея-тельности (и прежде всего в духовной практике) она играет ис-ключительно важную роль. Во-первых, традиция здесь по-прежнему выступает аккумулятором коллективного опыта культу-ры, важнейшим средством социализации индивида, особенно на начальных ее этапах. Во-вторых, она, как и в прошлом, связывает между собой людей, объединяет их в качестве единомышленни-ков или единоверцев. В-третьих, она гарантирует преемствен-ность форм деятельности людей, их культуротворчества, обеспе-чивая, так сказать, язык культурного диалога. В-четвертых, тра-диция есть способ развития культуры, поскольку механизм традиционного действия включает в себя не только стабилизи-рующую, но и инновационную сторону, которая реализуется в ходе актуализации традиционной нормы за счет перетолкования ее ценностного содержания, заключенного в неизменно передан-ной "текстовой" форме . Обобщая сказанное, можно сделать вывод о том, что в современных условиях традиция остается од-ним из важнейших средств регуляции человеческой деятельно-сти, хотя и теряет свою универсальность. При этом изменяется тип традиционной ориентации. Он рационализируется, поскольку на место господствовавшего прежде некритического, "автомати-ческого" воспроизведения прошлого образца выдвигается твор-ческое переосмысление последнего с целью обоснования эф-фективности его применения в изменяющихся условиях деятель-ности для решения новых социальных задач .
В свете такого толкования процесса модернизации и ро-ли традиции в культуротворчестве современного общества необходимо задуматься, как понимать и как осуществлять модернизацию современного российского общества. И глав-ное, что в первую очередь стоит сегодня понять, состоит в следующем. Поскольку мы все время стремились догнать европейскую цивилизацию, в советский период растеряли многие вековые традиции русского народа и взамен приоб-рели множество псевдотрадиций, то задача модернизации для России сегодня имеет значение не столько отказа от традиции (в ее веберовском значении), сколько возвращения к традициям российской культуры. Чисто институциональная попытка трансформировать страну без учета ее культурной специфики невозможна.
ГЛАВА V
СОЦИАЛЬНОЕ ЗНАНИЕ И РОССИЙСКИЕ РЕФОРМЫ 90-Х ГОДОВ
В ходе реформ 90-х была избрана неолиберальная модель в форме экономической теории, утверждавшей в качестве основ гражданского общества и правового государства свободный ры-нок. От вековых коллективистских представлений страна обрати-лась к крайним формам индивидуализма. Парадоксальность си-туации состояла в том, что в то время, как Россия шагнула к не-олиберальным принципам, на Западе они были потеснены коммунитаризмом. Сегодня в России не найти квот при поступле-нии в университеты или в избирательные органы, как было в СССР (столько-то рабочих, столько-то женщин, столько-то пред-ставителей Союзных республик и пр.). В США же, напротив, дей-ствуют аффирмативные (поддерживающие) акции в отношении отдельных групп населения, в частности, афро-американцев при поступлении в университеты или на работу. И, если на Западе коммунитаристские формы осваиваются в дополнение к либе-ральным, то в России не осталось легальных коммунитаристских практик, все они переместились в криминал, олигархию, кланы.
Ситуация с очевидностью требует как исторического, так и правового анализа либерализма и коммунитаризма, изучения причин неудач реформы и прогнозов и предложений относитель-но будущего.
Дилемма коммунитаризма и либерализма составляет суще-ство не только правового и политического сознания, но и группы наук - политологии, науки о государстве и праве, всех юридиче-ских дисциплин, социологии, экономики. Сегодня она становится таким же нервом парадигмальных изменений в этих дисциплинах, как и глобализация, описанная выше. Здесь реальные процессы перемен опережают научные описания. Поэтому, по существу, здесь в двух параграфах речь идет о переменах в реальной жиз-ни, которые должны повлиять на научные изменения.
1. Дилемма коммунитаристской и либеральной
парадигм в развитии отечественного и западно-го
правосознания и науки о праве
На стыке времен рождаются особые психологические пере-живания, связанные с обостренной социальной ответственностью теперешних поколений перед потомками; растет естественная потребность общества в самоанализе, в оценке (а часто и пере-оценке) прошлого, в прогнозировании будущего.
В России эта потребность усугубляется сложными историче-скими обстоятельствами. Рухнула советская власть, в течение почти трех четвертей века казавшаяся незыблемой и глобально перспективной если не всем, то, по крайней мере, большинству граждан огромной советской страны. В результате изменился не только общественный строй на одной шестой части земного ша-ра. Изменились и геополитические условия существования на постсоветском пространстве. Распад СССР означал совершенно иной международно-правовой статус каждого из его бывших субъектов. Россия в этом процессе получила возможность, а точ-нее сказать, пришла к необходимости строить свою собственную, государственную, экономическую и социальную политику. Таким образом, конец века совпал для нее, как и для многих других вновь образованных суверенных государств, с появлением со-вершенно новой ситуации.
Тем более актуальными в таких условиях становятся "итого-вые" вопросы. Где мы, россияне, находимся в наши дни? Кто мы такие спустя тысячелетие после нашего исторического возникно-вения? Откуда мы пришли и куда идем? Наконец, почему мы та-ковы, каковы мы есть, и чем отличаемся от других народов, тво-рящих мировую историю? Ответы на все эти и близкие к ним во-просы в ходе переживаемых ныне трудностей и противоречий, по сути дела, остаются внутренним стержнем постановки любых социально-философских проблем - и теоретических, и методо-логических, ибо их решение предусматривает обязательность всестороннего, масштабного рассмотрения множества тесно взаимосвязанных позиций социально-экономического, политиче-ского, нравственно-религиозного, эстетического и правового по-рядка. Истоки интереса к проблеме правосознания коренятся в специфическом для России недостатке внимания к этой области духовной практики на протяжении всей нашей истории. Чтобы не быть голословным, обратимся к трудам русских правоведов доок-тябрьского периода. Так, в статье "В защиту права", впервые опубликованной в 1909 г. в сборнике "Вехи", известный русский философ, социолог и правовед Б.А.Кистяковский отмечает "пора-зительный факт: в нашей "богатой" литературе в прошлом нет ни одного трактата, ни одного этюда о праве, которые имели бы об-щественное значение (выделено нами. - Авт.); в ней же не бы-ло ничего такого, что способно было бы пробудить правосознание нашей интеллигенции... И теперь в этой совокупности идей, из которой слагается мировоззрение нашей интеллигенции, идея права не играет никакой роли" . И далее автор объясняет причины такого положения: "Притупленность правосознания рус-ской интеллигенции и отсутствие интереса к правовым идеям являются результатом застарелого зла - отсутствия какого бы то ни было правового порядка в повседневной жизни русского наро-да" .
Здесь следовало бы сразу оговориться о значении термина "право" в отличие от термина "закон" во избежание недоразуме-ния, связанного с их отождествлением и проявляющегося в пред-ставлении, что присутствие законов в стране уже означает в ней наличие правового порядка. Как определяет эти понятия совре-менная отечественная юриспруденция, "под правом понимается особый, независимый от воли законодателя социальный фено-мен со своими объективными свойствами и регулятивным прин-ципом, под законом же - вся совокупность официально-властных установлений, общеобязательные акты и нормы, наде-ленные принудительной (законной) силой" . Отличительной особенностью права признается тем самым принцип формально-го равенства, который отрицался в советский период как "буржу-азный", поскольку он игнорировал требование фактического ра-венства; которое провозгласили своей целью пролетарские рево-люционеры. Поэтому вполне естественно, что одним из первых и едва ли не самых важных лозунгов начавшейся в конце 80-х го-дов перестройки советского общества стал призыв к построению правового государства . Ведь именно благодаря своему формализму право гарантирует запрет на зло, какми бы конкрет-ным содержанием оно ни наполнялось: "Правовые нормы по са-мой сути своей антиавторитарны: они запрещают обращаться с людьми, как с "винтиками" социально-политического механизма, как с безвольными объектами командования и администрирова-ния. Запрет этот пресекает диктаторское посягательство на лич-ность и при том любое - не только корыстное (продиктованное эгоистическими интересами общественной группы), но и благо-нравное, осуществляемое по мотивам заботы об "общем бла-ге" . В то время как закон, регламентируя разрешение добра, всегда конкретизирует последнее вполне содержательными за-претами "во имя интересов" - революции, народа, прогресса и т.п., причем содержание это всегда задано субъективно либо произвольно.
Для более детального уяснения предложенных в настоящей главе положений и выводов необходимо, на наш взгляд, сделать еще несколько теоретико-методологических, а может быть, и ис-торических разъяснений, связанных, прежде всего с ее названи-ем. В каком смысле употребляется намеченная там характери-стика парадигм развивающегося правосознания в качестве ком-мунитаристской и либеральной? Дело в том, что любые другие подобные прилагательные страдают неадекватностью представ-лений общества (как западного, так и российского) о фундаменте, цементирующем социальные связи на всех уровнях его бытия и функционирования. Например, если мы указанную дилемму за-фиксируем как противоречие коллективистской и индивидуалист-ской схем как таковых, то из поля зрения исследования исчезнут все проявления коммунитаризма, которые связаны с пониманием личности как цели общественного развития. И, соответственно, весьма трудно будет разглядеть, скажем, проявления либера-лизма, которые продолжали оставаться в центре западных тео-рий государственного вмешательства к экономику.
Это, безусловно, парадоксальная постановка вопроса, но именно парадокс на самом деле и является предметом нашего исследования. С другой стороны, не следует считать, что понятия коммунитаризма и либерализма являются абсолютно четкими и общезначимыми в своих формулировках во всех отношениях. Наоборот, теоретическое оформление и коммунитаризма, и осо-бенно либерализма как моделей отношения к действительности весьма далеки от совершенства. В частности, в отношении либе-рализма по всей день идут нескончаемые дискуссии, задача ко-торых - выяснить действительный смысл этого фундаменталь-ного явления, освободившись от многочисленных наслоений и злоупотреблений в его практическом проявлении.
В первую очередь, несколько замечаний о классическом, за-падном либерализме. Это явление очень сложное, подвижное, неоднозначное в своем содержании. Уже в словаре Брокгауза и Эфрона дается два его функциональных определения: "1) на-правление в политике, противоположное консерватизму, стрем-ление к реформам и организации государства и общества на на-чалах свободы личности, свободы от стеснений, налагаемых цер-ковью, деспотизмом власти, полицейской регламентацией, обычаями и т.д. 2) л(иберализм) в экономической жизни выстав-ляет требование возможно полной свободы промышленной дея-тельности от вмешательства государства; отсюда... требование свободы торговли, невмешательства государства в отношения между предпринимателями и рабочими" . Еще больше вари-антов определения либерализма можно предложить, ориентиру-ясь на историю его развития, в ходе которой он проявлял себя не только как доктрина политической или экономической деятельно-сти, но и как специфический тип философского мышления, в сути которого всегда оставалось некое инвариантное ядро.
Отметим то понимание классического либерализма, которое нам представляется наиболее емким и вычленяющим как раз это инвариантное ядро: "Говоря о либеральной модели, мы не соот-носим ее с программой какой-то определенной партии, но имеем в виду тип социально-экономического развития, вписывающий-ся в некоторую парадигму... В основе этой парадигмы лежит при-знание абсолютной ценности человека, приоритет свободы и ин-тересов отдельной личности по отношению к обществу; предпоч-тение методов эволюционно-реформистских преобразований общественных структур методам радикальным, взрывным, рево-люционным" . Это определение тем более уместно здесь привести, что оно не только характеризует либерализм в качест-ве идейной парадигмы, общей для западных и российских мысли-телей, но и задает именно те рамки рассмотрения дилеммы ли-берализма и коммунитаризма, которые избраны для исследова-ния в работе, предлагаемой читателю. В самом деле. Здесь нас волнует не столько детальное уточнение дефиниций, сколько определенный акцент во всех дефинициях, а именно тот, что свя-зан не просто с исключительностью отношения к роли личности, индивида в общественном развитии, а со стремлением и воз-можностями сформировать самоценность личности. Этим, собственно, и отличается либеральная постановка вопроса от коммунитаристской, которая также объявляет своей целью "гар-монически развитую" личность, но это скорее гармония личного и общественного, где примат последнего утверждается вполне оп-ределенно.
Мы не рассматриваем подробно историю и конкретные осо-бенности развития русского либерализма, так как, во-первых, это - огромная самостоятельная тема, которая для современно-го изучения вопроса представляет лишь вспомогательный мате-риал и потому будет привлекаться в данном случае лишь как фундаментальный социокультурный фон; во-вторых, русский ли-берализм всегда был в значительной мере ориентирован не на собственную почву, а скорее на западные ментальные традиции и, как правило, не пользовался популярностью в широком массо-вом сознании в отличие от коммунитаристских ориентиров (даже когда они "пришли с запада"). И потому нет нужды особо выде-лять русский либерализм, противопоставляя его западному, хотя с исторической точки зрения их отличия важны; в-третьих, на-чавшие было укрепляться все же в общественном сознании на-чала ХХ в. тенденции русского либерализма были насильственно прерваны. Развернувшуюся в СССР в 60-х-80-х годах правоза-щитную деятельность таких людей, как А.Сахаров, А.Мень, З.Крахмальникова и другие вряд ли можно вполне отождествлять с проявлениями либеральной идеологии - и в силу ее достаточ-но узкого по функциям, прагматического характера и не столько правового (в буквальном смысле этого слова), сколько, если можно так выразиться, "социально-экологического" движения., т.е. "экологии общества". И, наконец, в-четвертых, в отечествен-ной литературе 90-х годов этот вопрос поднимался достаточно подробно и неоднократно .
Перестроечные процессы, при всех издержках их осуществ-ления в экономике, политике, идеологии и других отраслях мате-риальной и духовной практики общества, породили широкую объ-ективную базу для возрождения либеральных стремлений.
Коммунитаристская парадигма правосознания противопо-ложна отмеченным выше характеристикам либеральной концеп-ции. Стоит отметить устойчивый правовой нигилизм советского коммунитаризма (в том смысле слова "право", какое мы выше что обозначили). В советских условиях такая теоретическая поста-новка вопроса на практике в первые годы революции приводила к приоритету так называемой "революционной законности", "рево-люционной целесообразности" и т.п., а позже - к переходу на рельсы "административно-командного" управления.
Однако не все так однозначно в проблеме коммунитаризма, как выглядит на первый взгляд. Действительно, доведенная до своего логического конца, эта парадигма может быть реализова-на на практике и как тоталитарная организация общества, и в этом случае все сказанное о ее пороках справедливо. Но есть в коммунитаристских убеждениях, коммунтаристских моделях орга-низации общественной жизни и свои притягательные моменты. Недаром в прошлом возникали многочисленные варианты об-щинного идеала существования: и начиналось человеческое об-щество с первобытной общины; и христианский идеал любви в целом ориентирован на равенство людей перед лицом Бога; и утопические учения социализма в их европейских образцах при-зывали к объединению людей, к растворению личности в коллек-тиве себе подобных, и, наконец, марксизм как политическая док-трина строилась прежде всего на благородном экономическом основании - установить общественную собственность на сред-ства производства, которая бы исключила в обществе "войну всех против всех". В то же время и либерализм имеет крупные недос-татки, которые могут быть доведены до абсурда, и тогда в обще-стве воцарился бы зоологический "индивидуализм", в ходе иско-ренения которого "третейский судья" - государство - обрастал бы все большими бюрократическими атрибутами, которые в слу-чае злоупотреблений, обходящих закон, привели бы к ситуации, не намного предпочтительнее, чем тоталитаризм. О некоторых других недостатках либерализма речь еще впереди.
Учитывая "несовершенства" обеих парадигм правосознания и правовой науки, можно не удивляться, что и на протяжении всей истории их развития в мире, в том числе и в российском истори-ческом пространстве, каждая из них имела свои взлеты и прова-лы, сменявшие друг друга. В конечном же счете, на Западе вос-торжествовала либеральная схема организации общественной жизни, в то время как российское правосознание (в той мере, в какой можно о нем говорить в массовом проявлении) оставалось коммунитаристским. Как объяснить эту "поляризацию"? Что яви-лось фундаментальными причинами такого распределения в ми-ровом общественном сознании? Ответ на этот вопрос не пред-ставляется простым удовлетворением праздного любопытства, поскольку в нем мы обнаруживаем строгую логическую и прямую историческую связь между ментальной позицией людей и их об-щественно-историческим существованием. А обнаружение и ана-лиз этой связи помогает сегодня сориентироваться в прогнозиро-вании будущего развития процессов правовой рефлексии и на Западе, и в нашей стране, что особенно важно при вступлении в новое тысячелетие с учетом тенденции глобализации всей соци-альной и духовной практики сегодня.
Итак, постараемся ответить на вопрос: какие особенности в прошлом историческом развитии России и Запада способствова-ли формированию столь ярко выраженной противоположности их парадигм правового сознания и правовой науки в середине ис-текшего столетия?
В основе сегодняшнего противостояния либерализма как ве-дущей концепции западного правосознания и коммунитаризма как предпочтительной "правовой" ориентации российского общест-венного сознания, взятого в массовом масштабе, лежит специфи-ка духовных ценностей в целом, коренящаяся, в свою очередь, в многовековой истории социальных и политических отношений, а также выраставших отсюда традиционных установлений, куль-турных образований, которые, в конечном счете, складывались как черты национальных характеров, социально-психологического склада народа. Все это вместе образовывало некую историче-скую судьбу - не в фатальном смысле этого слова, означающем изначальную предопределенность того или иного хода развития, а в том значении, которое мы связываем с необратимостью свершившегося, с объективной цепью взаимных влияний кон-кретных исторических событий, оставляющих неизгладимый след в нашем культурном самосознании. Некая самобытность исход-ных свершений в истории определенного общества, в конце кон-цов, ответственна за ту социальную, политическую и нравствен-ную атмосферу, в которой складывались и развивались в после-дующем целые слои населения, давшие миру цвет западной и российской духовной культуры.
В этом отношении одним из главных событий, наложившим оригинальный отпечаток на духовные характеристики и ценност-ные ориентации, а значит, и на само существо интеллектуальной жизни на Западе, была Реформация, прямо или косвенно затро-нувшая все европейские страны на пороге так называемого Ново-го времени. Главная заслуга Реформации, с интересующей нас точки зрения, заключается в том, что этот процесс духовного об-новления Европы перевернул существовавшие прежде отноше-ния между религией и обществом. Конечно, Бог и церковь не только не исчезли из его жизни, но и сохранили достаточное ду-ховное влияние на людей. Но мирское начало было признано самодовлеющим. Существовавшее прежде аскетическое презре-ние к материальным благам в религиозном идеале сменилось пониманием равнозначности светской аскезы как труда в дости-жении благополучия, завещанного Богом еще Адаму.
Реформация переставила акценты в отношениях человека с Богом, в представлениях человека о своем божественном проис-хождении. Если раньше библейская формула "Бог создал чело-века по образу и подобию своему" трактовалась как утверждение зависимости человека от Бога, как обоснование его несамостоя-тельности по сравнению с божественным промыслом, то отныне та же формула приобрела прямо противоположный смысл. В ней подчеркивалось, что, поскольку человек создан по образу и подо-бию Божьему, то, значит, в каждом отдельном индивиде присут-ствует искра Божия, которая заключена в его творческом гении, сопряженном со свободным разумом, или, что то же самое, с ра-зумной свободой. Возникающая при этом проблема определения "разумных границ" свободы решалась с течением времени все более определенно в духе Общественного договора, разделяю-щего четко свободу и произвол. Благодаря признанию свободы индивида как его естественного права, ограниченного лишь при-знанием точно такого же права за другим индивидом, а следова-тельно, лозунгом впервые формирующегося либерализма стало представление о том, что индивид свободен в своих решениях и действиях до той черты, за которой начинается нарушение сво-боды другого индивида. Эта черта и охраняется государством, которому в этих целях граждане отдают часть своей собственной свободы.
Описанное выше историческое обстоятельство является весьма важным, но не единственным в ряду особенностей исто-рической судьбы России и Запада, приведшей к поляризации их правосознания в ХХ веке. Ориентация на полярные духовные ценности в России и западном сознании, резюмированная нами в предшествующем изложении, имела свои радикальные социаль-ные последствия. В Европе они закрепились завоеваниями вели-ких буржуазных революций, прокатившихся в ХVII-ХVIII веках в Нидерландах, Англии, Франции, реализовавшихся в Америке как возникновение нового, самого прогрессивного на тот период сво-бодного государства - Соединенных Штатов. Суть этих перемен состояла в том, что родился новый западный человек: оторвав-шись от своей духовной пуповины, связывающей его с матерью-церковью, он разорвал и древние узы родовой, патриархальной общины, остатками которой были прежде натуральные хозяйства феодальной Европы. Этот новый человек - сирота в мире и на-деется только на себя. Но зато и отвечает он только за себя. Природа его социальной ответственности индивидуальна. И все формы коллективных гарантий в объединениях политического, экономического и культурного характера на самом деле пресле-дуют только одну цель: охранить, защитить прежде всего свободу индивида, а его социальное и материальное благополучие - дело его собственных рук. Милосердие, выступающее как дань христианским заповедям, - это не попытка сделать всех людей счастливыми, а способ успокоить свою собственную сытую со-весть. Именно поэтому авторитаризм редко приживается сегодня на Западе, а там, где он на какое-то время способен захватить позиции, они не прочны, так как не имеют ни глубоких корней в общественном сознании, ни фундаментальной базы в социально-экономическом строе общества.
В России же, не прошедшей Реформацию, сохранилось от-ношение к Богу как к высшему судии, перед лицом которого все люди рабы, а их решение в конечном счете определяется Боже-ственной волей, мирская же судьба вторична в том отношении, что она лишь прелюдия к Царству небесному (или геенне огнен-ной, это уж как Бог решит). Главное в жизни индивида - не столько его успех, процветание на производственном поприще, сколько его нравственное существо, нравственное самсосовер-шенствование, смысл которого, прежде всего, состоит в самозаб-вении и жертвенной любви к ближнему. Человек понимался как сын Божий, и эта патриархальность предъявляла индивиду свои требования, свои привилегии и свои ограничения. Главным же среди них была ориентация не на себя, а на другого, точнее ска-зать, на "мир", общину, некую социальную тотальность. Так за-кладывались основания коммунитаристской парадигмы в проти-воположность либеральному взгляду на индивида и его роль в обществе.
Древние родовые узы общины сохранялись в России вплоть до столыпинских реформ начала ХХ века. Речь идет, безусловно, не о кровно-родственных связях первобытного общества, а о той жизни в миру, то есть в деревенской или артельно-ремесленной общине, которая всегда была характерна для русского крестьян-ства, составлявшего большую часть российского населения, а также межсословной "семейственности", которая получила свое выражение в том факте, что российское дворянство жило "одной семьей" с крестьянской общиной в рамках крепостного поместья. При этом крестьянсткий "мир" зиждился, как известно, на круговой поруке, то есть на взаимной ответственности его членов друг за друга перед "барином-батюшкой", и сохранению такой социаль-ной патриархальной структуры немало способствовала стоящая на ее страже православная религия, объединяющая всех мирян как братьев и сестер во Христе. Этот корпоративный дух, особые духовные условия жизни людей наряду с чисто материальным, социальным способом их патриархального существования под-держивали и питали собой традицию коллективистских начал мировоззрения русского народа независимо от его деления на различные социальные группы. В противоположность западному индивидуализму российская жизнь строилась на соборности, на стремлении сообща решать проблемы, жить в едином стиле, раз-деляя взаимную ответственность за коллективный выбор. Имен-но эти социальные и психологические обстоятельства помогают понять и широкую популярность социалистического учения в предреволюционной среде российской интеллигенции, и триум-фальные победы власти Советов в годы революции и граждан-ской войны, и энтузиазм колхозного строительства в послерево-люционной деревне, и даже известную ностальгию по советскому образу жизни в наши, постперестроечные дни.
Как уже замечено выше, нас интересуют не столько фактиче-ские подробности реального бытия, сколько общая направлен-ность развития российской ментальности в противоположность западному либерализму. Безусловно, всякая схема огрубляет процесс, но в то же время помогает различить в нем главное, определяющее и второстепенное, подчиненное, вызванное не самой сутью происходящего, а некими побочными или случайны-ми влияниями.
Что же касается главных, сущностных тенденций развития рассмотренного выше "параллелизма" либеральной (западной) и коммунитаристской (российской) парадигм правового сознания, то в них обеих к концу ХХ столетия выяснились довольно интерес-ные девианты, сохраняющие "параллельность" ориентации, но как бы с обратным знаком, что наводит на мысль о неких законо-мерностях такого интеллектуального превращения, выяснить ко-торые мы и попытаемся ниже.
В частности, в последние 10-15 лет в нашей стране все бо-лее отчетливо стали оформляться девиантные по отношению к исконно российскому, в том числе и советскому, менталитету ми-ровоззренческие установки организации общественной жизни - прежде всего в экономической и правовой областях. Это можно было бы считать простым следствием перестроечных процессов, вызвавших к жизни логичную в ситуации кризиса жажду сжигать "все, чему поклонялся" и поклониться "всему, что сжигал", если бы не два обстоятельства: во-первых, сама перестройка во мно-гом явилась результатом предварительных глубинных перемен в идеологическом сознании субъекта культуротворчества. И во-вторых, на Западе, где вовсе не было никакой "перестройки" в конкретно-историческом смысле этого слова, возникла и все сильнее крепнет столь же парадоксальная потребность переме-нить на 180 градусов курс концептуального подхода к принципам построения социальной и экономической организации общества. Причем самое интересное заключается в том, что противополож-ная, полярная зависимость между отечественной и западной ин-тенцией обоснования экономических программ, социально-правовых и мировоззренческих ориентаций осталась прежней. Только вектор российского продвижения в данном аспекте на-правлен теперь от преобладания коллективистской парадигмы ко все большему распространению индивидуалистических схем, в то время как Запад, наоборот, все более настойчиво приветствует достоинства прежде столь враждебной ему коллективистской позиции. Понять и объяснить эти исторические парадоксы осо-бенностей отечественного и западного правосознания, возможно, означает увидеть некие фундаментальные процессы, характер-ные для современного культуротворчества в целом, в глобальном масштабе. Существенную роль в их становлении сыграли науч-ные концепции, апробированные не на практике, а в теории, крайности либерализма, попытки решить проблему справедливо-сти в либеральных теориях Роулза, Дворкина и др., и неудовле-творенности этим теми, кто видел групповое неравенство, анали-зировал бедные, особенные или маргинальные слои.
Ни либерализм, ни коммунитаризм, как уже было сказано выше, не могут быть представлены исчерпывающе в виде задан-ной раз и навсегда модели общественного развития. Обе эти па-радигмы имеют местные, национальные или региональные отли-чия своего формирования и функционирования так же, как и свои достоинства и недостатки. Кроме того, обе они развивались во времени, испытывая на себе корректирующее влияние не только той социальной реальности, в которой они существовали, но и духовного контекста, характерного для этого времени в данной стране и за ее пределами. Мы не будем подробно останавли-ваться на описании всех исторических форм либеральной и ком-мунитаристской идеологии за отсутствием места и времени . Да это и не требуется для выяснения поставленных в нашей ста-тье вопросов. Гораздо важнее обратить внимание на те общие, присущие самому "качеству" каждой парадигмы специфические особенности, которые составляют ее инвариантную сущность, а потому наиболее выпукло проявляются в каждом исторически конкретном случае либерализма и коммунитаризма как таковых.
Происходящая сегодня в мире фактическая конвергенция ментальных установок либерализма и коммунитаризма - по крайней мере, в тех пределах, о которых здесь уже было сказа-но, - объясняется, по нашему мнению, именно тем, что каждый из приверженцев рассмотренных только что позиций имеет сего-дня возможность, опираясь на исторический опыт человечества, убедиться как в ограниченности или, наоборот, неправомерной абсолютизации одной из них (на примере конкретных неудач, несовершенства, неожиданных следствий и т.п. при их воплоще-нии в жизнь), так и в определенных преимуществах противопо-ложной концептуальной схемы - как минимум, в ее теоретиче-ских посылах, а часто и в отдельных практических применениях. В дальнейшем изложении хотелось бы остановиться, собственно, на этих субъективных и объективных предпосылках конверген-ции, рассмотреть их детальнее и во взаимной связи.
Итак, что же обнаружилось к середине ХХ столетия такое, что заставило традиционный для всего западного мира либерализм в известной мере пересмотреть свои ценности, изучая их объек-тивные основания, уточняя их социальное содержание, перетол-ковывая их духовный смысл в свете опыта противостоящей ему коммунитаристской практики? Обращаясь к гражданской истории, мы наталкиваемся в этот период на две мировые войны, социа-листическую революцию, мировую экономическую депрессию 1929 года, а позже - на экологический кризис, международный терроризм, организованную преступность, локальные войны в результате конфликтов межнационального и религиозного харак-теров и др. Причем все это создает глобальные влияния и по-следствия самого худшего свойства. На первый взгляд, казалось бы, названные катаклизмы могли привести только к неприятию коммунитаризма, поскольку в указанных кризисах и конфликтах борьба часто идет за групповые (классовые, национальные, кла-новые права) и выбираться из этих проблемных кризисов невоз-можно в одиночку, необходимы совокупные усилия, что предпо-лагает не только объединение людей внутри государства, но и объединение целых государств между собой. К тому же все бо-лее развитая всеобщность экономических отношений капитализ-ма толкала к объединениям межнациональных корпораций в промышленном и банковском деле. И все же экономических, по-литических и социальных объединений недостаточно для того, чтобы решить современные проблемы. Необходимо воспитывать определенное сознание в обществе - нравственное, экологиче-ское, эстетическое и т.д., способное функционировать, если мож-но так выразиться, "профилактически". А для этого нужно посту-питься некоторыми либеральными принципами в пользу призна-ния за обществом и государством ведущей роли в ходе этого объединения и воспитания, организующих и структурно центри-рующих объективно, стихийно складывающиеся процессы.
Но это только одна, так сказать, внешняя сторона дела. Дру-гая заключается во внутренней рефлексии, в самокритическом сознании либералов, не удовлетворенных теми результатами, к которым пришло это направление мысли сегодня. Ведь, несмотря на то, что на Западе давно и прочно существовало либеральное правосознание, ушедшее достаточно далеко по пути реализации в практике социальной организации благодаря созданным здесь правовым институтам, все же западному миру не удалось избе-жать упомянутых выше катаклизмов. Иначе говоря, с конца XIX и до середины ХХ века обнаружилось серьезное противоречие ли-беральных идей друг другу.
В частности, идея свободы индивида оказалась слишком аб-страктной. Ее реализация в Конституции, давая формальные права, не обеспечила чисто либеральным способом их экономи-ческой и культурной реализации. Люди, не обладавшие изна-чальным капиталом, были обречены на зависимость от денежно-го мешка в буквальном и переносном смысле слова. Ибо либе-ральная свобода личности (в самый первый период развития либерализма, в классической его фазе, которую можно охаракте-ризовать одним лозунгом как "laissez-faire") оставляла эту лич-ность голодной и необразованной, так что она не имела возмож-ности свободного творческого самовыражения. Такая идеология вела значительную массу людей в прямо противоположную сто-рону - в объятия вождя, спасителя и, в конечном счете, обеспе-чивала победу коммунитаристским идеям в их самом худшем варианте. Кроме того, тезис об абсолютной свободе предприни-мательства и торговли, будучи осуществленным на деле, обна-руживал очень быстро резкую тенденцию к монополиям и сверх-монополиям, а потому на известном этапе дискредитировал себя, почти сразу же в глазах либералов .
В результате еще в 1935 году американский философ Дж.Дьюи отчетливо сформулировал существо изменений, проис-шедших в теоретических и практических лозунгах либералов при переходе от старого, классического, к новому, постклассическому либерализму: "В целом... политика либерализма в последнее время была нацелена на продвижение "оциального законода-тельства", то есть таких мер, которые к прежним функциям прави-тельства добавляют осуществление им социальных услуг. Важ-ность этого добавления не следует недооценивать... Поскольку высвобождение способностей индивидов для свободного и само-стоятельного самовыражения есть важнейшая составная часть кредо либерализма, то либерализм, если он искренен, должен иметь волю к обладанию средствами, которыми обусловлено достижение его целей. Жесткая регламентация материальных и механических сил - единственный способ, каким массы индиви-дов могут освободиться от регламентации и последующего по-давления их культурных возможностей... Существование пред-ставления, будто бы организованный общественный контроль за экономическими силами несовместим с историческими путями либерализма, подтверждает, что прогрессу либерализма про-должают мешать пережитки эпохи "laissez-faire" с ее противопос-тавлением общества и индивида. Прежний либерализм рассмат-ривал самодеятельность и конкурентную экономическую дея-тельность индивидов в качестве средства к достижению общественного благосостояния как цели. Нам надлежит... уви-деть, что общественная экономика есть средство обеспечить свободное развитие индивида как цель" .
И в заключение осталось проанализировать судьбу коммуни-таристских убеждений и коммунитаристской пратики, с тем чтобы понять их нынешнее "попятное" движение в сторону своих либе-ральных оппонентов. Для этого также следует рассмотреть и объективные, социально-экономические предпосылки, и те ду-ховно-концептуальные рамки, в которых заключена философия коммунитаризма.
Давно стало общим местом связывать коммунитаризм с то-талитаризмом. Конечно, такая связь правомерна и в настоящей работе на нее обращено должное внимание. Гораздо важнее сейчас увидеть, какие еще изъяны теории и практики коммунита-ристской идеологии привели к падению ее престижа в условиях перестройки. Ведь сама по себе перестроечная "революция" не обязательно предполагала переориентацию на либерализм как совокупность духовных ценностей. В самом деле, благодаря пе-рестройке возродились ценности православия, вполне коммуни-таристского по своей сути, как было показано выше; восстанав-ливается уважение к частной собственности, которая спокойно уживалась в дореволюционной России с коммунитаристскими идеалами. И вообще, как уже было подчеркнуто чуть выше, либе-рализм - достаточно уязвимое направление движения общест-венного сознания и практики, особенно в той только что проана-лизированной его части, которая так или иначе ограничивает гу-манитарную склонность к справедливости и состраданию, допус-кает проблематичность экономического и социального обеспече-ния реализации творческой свободы личности в массовом масштабе, тем самым недалеко уйдя от тоталитаризма или же толкая в его объятия своих бывших адептов. И в этом отношении вряд ли либерализм мог быть слишком привлекательным даже для российских экономистов и политиков, не говоря уже о народ-ных массах. Это обстоятельство косвенно подтверждается фак-том не очень высокого рейтинга движения правых в нашей стране сегодня. И тем не менее, демократический общественный поря-док возможен тогда и постольку, когда и поскольку допущена сво-бода человеческой личности . И здесь хотелось бы подчерк-нуть еще одно несомненное преимущество либералистской пози-ции в обстановке сегодняшней России по сравнению с различными оттенками коммунитаризма. Оно возможно, если либерал апеллирует не к индивиду как единице социального из-мерения, а именно к личности, то есть такому индивиду, который, обладая опытом культуры предшествующих поколений, в то же время творчески воспринимает этот опыт, реализуя свои внут-ренние духовные ресурсы, приспосабливая заданные ментальной историей схемы для решения актуальных задач настоящего вре-мени.
2. Права человека с позиций коммунитаризма и
либерализма
Проблема прав человека имеет научное обоснование, ухо-дящее корнями в труды классиков западной философии. Сего-дняшние социальные изменения на Западе и в мире в целом ме-няют многие базовые положения и делают проблему прав чело-века предметом научных дискуссий.
В современном российском законодательстве и практике только еще формируется новая концепция прав человека. Для Конституции РФ 1993 года, в отличие от советского законода-тельства, характерна индивидуалистическая направленность конституционных конструкций и умаление коллективных прав . Многие полагают, однако, что ндивидуализм в западном значении не присущ отечественной культуре и русскому менталитету свой-ственны идеи общего социокультурного блага. Отмечается также ослабление принципа индивидуальных прав в пользу групповых в западном законодательстве.
Основные моменты, в которых сейчас расходятся позиции либералов и коммунитаристов, - это в ответе на вопросы: 1) отдается ли приоритет идее права индивида, основанной на сво-боде - или права группы во имя общего блага, (для складываю-щейся постсовременной); 2) является ли понятие самоидентич-ности человека автономным или оно задается социальным кон-текстом, к которому он принадлежит; 3) какова роль государства в обеспечении прав человека, которая, однако, напрямую зависит от ответа по первым двум позициям.
2.1. Идентичность или заданность контекстом?
Коммунитаризм начался с отстаивания идеи общности, со-общества, коллектива как социальной ценности. Сommunity (англ.: община, сообщество) - это ассоциация индивидов. Одна-ко вокруг характера этой ассоциации ведутся большие дебаты, особенно в связи с вопросом, личность ли складывается под влиянием сообщества, или, наоборот, община - это то, к чему принадлежит индивид.
Основной аргумент, который выдвигается коммунитаристами, заключается в том, что либерализм не учитывает, насколько идентичность конституируется принадлежностью индивида к оп-ределенной социальной группе. Многие философы, представ-ляющие феноменологическое, герменевтическое, постмодерни-стское и др. направления, утверждают, что личность целиком и полностью сконструирована, что она детерминирована культурой, или, по крайней мере, взгляды на природу человека отражают наши предположения и ценности (которые заложены в нашей культуре и нас самих). Коммунитаристы упрекают либералов в том, что идентичность у индивида зафиксирована раз и навсегда, вне зависимости от его принадлежности к тому или иному сооб-ществу, и полагают, что говорить об индивидуальности столь аб-страктно не имеет смысла.
Либералы в ответ утверждают, что личность все же распола-гает способностью формировать свою собственную идентич-ность. Тем не менее, утверждает, например, Д.Мюллер, "будучи отрезанной от социального контекста, человеческая жизнь может утратить важную часть своего внутреннего смысла" . Иными словами, в среде социальных теоретиков ни община, ни индиви-дуальность не имеют онтологического или нормативного приори-тета, однако относительно конкретных прав и свобод в постсов-ременном обществе такой приоритет отдается коллективным субъектам права.
Как либералы, так и коммунитаристы рассматривают идею о природе человека в качестве источника его прав, по-разному по-нимают эту природу. Идея естественных, неотчуждаемых прав человека выдвигалась еще Руссо, Гроцием, Локком.. Согласно естественноправовой концепции, источник и основание права кроется в самой природе человека, и они соотносятся с идеями морали и справедливости. В дальнейшем, эти идеи неоднократно обсуждались и дополнялись как сторонниками современного дис-курса - либералами, так и постсовременного (равно как предсо-временного) - коммунитаристами.
Любая социальная теория и философия имплицитно или экс-плицитно содержит концепцию человеческой природы. Либералы допускают, что человек по своей природе склонен к благу и разу-мен, рационален, следовательно, они настаивают на том, что правительство не должно вмешиваться в его выбор, а должно, напротив, предоставлять ему самому решать, каким путем следо-вать, какого курса придерживаться: индивидуалистского или кол-лективистского. С этим тесно связано представление философии об ответственном и разумном индивиде. Либералы обычно осуж-дают существование тех социальных структур, через которые проявляется девиантное поведение. Меры, которые они обычно рекомендуют, - это изменить само общество. Человек должен обладать информацией и быть наделенным возможностью выбо-ра, поскольку он по своей природе склонен делать то, что считает правильным, полезным и благотворным как для себя, так и для остальных.
Им противостояли консерваторы, которые исходили из допу-щения, что люди, даже если они не преисполнены грубости и злобы, все равно подчиняются импульсам и разного рода ирра-циональным силам. Консерваторы обращались к людям, предла-гая им набор ценностей, поскольку они склонны думать, что че-ловеческая природа не может быть исправлена и, следователь-но, существует врожденная потребность быть руководимыми (че-рез использование общественных авторитетов и т.д.). В этом понимании прав и свобод их объем и содержание определяются государством, выступающим в роли "подателя благ", которые оно "дарует" человеку, осуществляя по отношению к нему патернали-стские функции. В свою очередь, такое повышенное внимание к обязанностям государства теоретически подразумевает четкую структуру и классификацию прав человека, а также их юридиче-скую эффективность.
А.Этциони полагает, что накоплено достаточно данных, по-зволяющих говорить о том, что люди имеют глубоко укоренив-шуюся необходимость в социальных связях, выступающих иногда как сдерживающая сила, в зависимости, подчиненности, непре-одолимую потребность в нормативном (или моральном) руково-дстве. Эти признаки зависимости могут служить поводом для мысли, что люди в массе своей неспособны удовлетворять тем требованиям и условиям, которые предъявлены к ним в разных моделях либерализма; что компетентность, способность сделать рациональный выбор между альтернативами, разделить пред-почтения, одобряемые в данной культурной среде, является не часто встречающимися свойствами.
Эти две позиции являются основными, относящимися к пред-ставлению о человеческой природе. Есть социальные философы и теоретики, которые делают другие допущения, но трудно пред-ставить себе, чтобы они делали их без имплицитной концепции человеческой природы. Итак, первое поколение прав человека базировалось на социально-философской теории естественных прав и имело два варианта истолкования - либеральный и кон-сервативный.
Первое поколение прав человека на Западе отстаивало пра-во на жизнь, свободу и стремление к счастью.
Второе поколение прав человека пыталось закрепить нор-мативно такие условия жизни, которые позволили бы каждому свободно развивать свою человеческую природу, обеспечили бы человеку достойный уровень жизни и социальную защищенность. Сюда относятся, например, право на труд как право на равную оплату за равный труд без дискриминации; защиту материнства и детства; право на наивысший достижимый для всех уровень фи-зического и психического здоровья и т.д. Культурные права пред-назначены гарантировать духовное развитие человека (право на образование, на доступ к культурным ценностям, право свободно участвовать в культурной жизни общества).
2.2. Больше/меньше государства: два поколения прав человека
Со временем в странах Запада, особенно с развитием граж-данского общества, была отмечена сложность "балансирования" между двумя полярными требованиями: "больше свободы" и "больше государства". Утверждение о приоритете свободы соот-ветствует тенденции делегирования больших властных полномо-чий местной общине, местному самоуправлению, иначе приори-тет государства дает больше прав центральной администрации. Дело в том, что второе поколение прав человека, подразумеваю-щее право не просто на жизнь, но на определенный уровень жиз-ни, потребовало большего вмешательства со стороны государст-ва, осуществляемого, в частности, при высоком уровне развития экономики. Второе поколение прав человека сформировалось в процессе борьбы народов за повышение своего экономического и культурного состояния, что подразумевало идеи социального ре-формирования. Все это предполагало увеличение роли государ-ства и усиление его социальных функций, например, воздействие на экономику через антимонопольное законодательство, налого-обложение, инвестиции, финансирование социальных программ, контроль экологических нарушений и т.д. Эти права входят в оп-ределенное противоречие с правами первого поколения, осно-ванными на традиционных либеральных ценностях, которые бы-ли сформулированы в ходе буржуазных революций (право на свободу мысли, совести и религии, равенство перед законом, на жизнь, свободу и безопасность личности, свободу прессы и соб-раний и т.п.). Это - права, выдвигающие идею негативных сво-бод ("свобода от"), которые обязывают государство воздержаться от вмешательства в сферы, регулируемые этими правами теперь пополняются теми правами, которые недостижимы всем насче-лением без участия государства. Начался поиск баланса прав первого и второго поколения.
Его основание искали Дж.Локк, А.Смит, и другие представи-тели классического либерализма, которые отмечали, что общест-во является слишком мощной силой, подавляющей силой и боро-лись за пространство для индивидуальных интересов, возможно-сти выразить себя, за права индивида. Как пишет известный современный либерал Ч.Тейлор, "последние три столетия пока-зывали возрастающую силу атомистических способов мышле-ния... Согласно этому атомизму, существуют только индивиды, обладающие стремлениями, целями и жизненными планами.
Эти стремления включают взаимодействия людей друг с дру-гом и, следовательно приводят к их взаимосвязи. Так получают объяснение семья и дружба. Кроме того, общие институциональ-ные структуры истолковываются как коллективные инструменты. В понимании Гоббса, Локка и Бентама и согласно сформировав-шемуся под их влиянием здравому смыслу ХХ столетия полити-ческие сообщества созданы индивидами для получения тех благ, которые не могут быть получены иначе как сообща. Действие является коллективным, однако его исходный пункт остается ин-дивидуальным. Общее благо полностью исчерпывается индиви-дуальными благами" .
Как показывает А.Этциони, либерализм очень часто был по-глощен мыслями о защите индивидуальных свобод от угрозы посягательств на них со стороны государства. Вместе с тем ли-бералы зачастую пренебрежительно относятся к тому, что пред-ставляется важным и значительным для коммунитаристов: рав-ные социальные стартовые условия, которые дают личности воз-можность и право оказывать поддержку, защищать, отстаивать ее психологическую целостность. Когда социальная ткань, несу-щая на себе тяжесть моральных ценностей и поддерживающая их, рвется, не выдерживает и личностная психологическая непри-косновенность. И образовавшийся вакуум побуждает государство "увеличиваться в объеме", усиливать свою власть и роль в обще-стве. В тех случаях, когда община должным образом и правильно развивается и культивируется, либералы допускают, чтобы она преуспевала и процветала, т.к. она где-то способна замещать регулятивные функции государства .
Связь между индивидуальными правами и последующими обязательствами (свобода и ответственность), а также опасность мажоритаризма (диктата большинства) ясна как для либералов, так и для коммунитаристов. Коммунитаристское представление о современном и постсовременном обществе поддерживает запад-ный эксперимент управляемой свободы, которая и есть демокра-тия. Отношения между личностью и обществом имеет больше нюансов, чем простая оппозиция: личность против общества или государства - то, что, как правило, кладется либералами в осно-ву их доводов. И сегодня научная полемика в большей мере оп-ределяет политическую и юридическую практику.
Центральный вывод научной дискуссии: индивиды (как лич-ности) и сообщества взаимно конструируются, их отношения, взаимодействия поддерживают и дополняют друг друга. Характер отношений между ними устанавливается посредством опреде-ленных усилий, попыток продвигаться вперед. Ценой этого явля-ется подрыв прямой выгоды для индивида или блага для сооб-щества, однако это дает возможность сохранить некоторый ба-ланс между ними.
2.3.Третье поколение прав человека
После Второй мировой войны формируется новое, третье поколение прав человека. Его принципиальной особенностью становится возникновение понятия коллективных прав. До сих пор целью работы многочисленных институтов прав человека было гарантирование прав и свобод отдельно взятого человека.
Относительно прав человека, пишет Ч.Тэйлор, "...имеется целый диапазон позиций - от тех, которые ставят на первое ме-сто права и свободы индивида, до тех, которые высший приори-тет отдают общественной жизни и благу коллектива. Различные позиции на этой шкале иы могли бы описать как более или менее идивидуалистские или коллективистские. На одном ее полюсе мы могли бы обнаружить таких людей, как Нозик, Фридмен и другие политические либералы; на другом полюсе располагается алба-нец Энвера Ходжи или красногвардейцы культурной револю-ции" . Будучи опосредствованной понятием прав человека, коммунитаристская трактовка послужила одной из причин появ-ления новой группы прав - коллективных, таких, как права наро-дов и права меньшинств. Российское массовое сознание воспри-няло идею прав человека уже на стадии признания прав группы.
Коллективные права были призваны защитить тех граждан, которые по социальным, политическим, медицинским и другим причинам не имели равных с другими гражданами возможностей осуществлять общие для всех людей права и свободы и поэтому нуждались в законодательной поддержке. Поскольку эти права зачастую противоречили друг другу, произошла плюрализация критериев, по которым определялась необходимость в этих пра-вах. Одновременно представления о потребности в определен-ных правах и свободах стали гораздо более субъективными и более разнообразными с содержательной точки зрения.
Коллективные права чаще всего подразделяются на права народов (на развитие собственной культуры народа, право на сохранение и развитие традиций, получение образования и воз-можность общения на родном языке и т.д.) и права меньшинств. Таким образом, здесь речь идет о правах политического, этниче-ского, религиозного и других сообществ уже как отдельных субъ-ектов права. Происходит не просто расширение круга прав и сво-бод человека и гражданина, закрепление их в международно-правовых документах, но и появление качественно новых тен-денций.
Принятие идеи коллективных прав человека первоначально проходило с определенными трудностями. Один из исследовате-лей вопроса А.Х.Абашидзе пишет, что после Второй мировой войны проблема меньшинств снова привлекла внимание мирово-го сообщества. Это было связано как с преступлениями геноцида в ходе войны, так и с решениями некоторых стран (Польши, Венг-рии и др.) о выселении со своей территории немецкого населе-ния. Несмотря на то, что проблемы национальных меньшинств приобрели международный характер еще в рамках Лиги Наций, при разработке Устава ООН страны, не желавшие устанавливать специальный режим защиты прав меньшинств на своих террито-риях, добились того, чтобы эта проблема стала частью общей проблемы защиты прав человека. В результате этого в Уставе ООН нашли отражение лишь принципы равноправия и недискри-минации, а проблема национальных меньшинств получила со-всем другой статус. В ходе подготовки Третьим комитетом Гене-ральной Ассамблеи ООН окончательного текста Всеобщей дек-ларации прав человека (в Париже, в 1948 году) несколько деле-гаций (Югославия, Дания, СССР) пожелали включить в Деклара-цию не только статьи о принципах равноправия и недискримина-ции, но и положения, касающиеся позитивных мер в целях защи-ты меньшинств. Однако эти делегации неожиданно столкнулись с серьезным сопротивлением. Возражением служило то, что про-блемы меньшинств являются сложным следствием структурных различий государств и при попытке их применения, возможно, нарушение национального единства и целостности этих госу-дарств.
Делегации некоторых стран указывали также, что все мень-шинства уже получили права и защиту в этой Декларации: в Ст. 18 им гарантируется свобода мысли, совести и религии, в Ст. 19 - свобода убеждений и их свободное выражение, в статье 20 - свобода мирных собраний и ассоциаций, в статье 26 - право на образование, в статье 27 - право свободно участвовать в культурной жизни общества и т.д. .
Таким образом, внезапно открылось множество новых аспек-тов прав человека. С одной стороны, это была попытка избавить-ся от дискриминации (по признакам национального происхожде-ния, цвета кожи, пола, вероисповедания и др. В США, по некото-рым данным, еще в 60-е годы число поддерживающих программ достигало 500, а их стоимость определялась в десятки миллиар-дов долларов. Далее, со временем постепенно сложилось пони-мание того, что во многих случаях права индивидуума бывают лучше всего защищены тогда, когда защищены права соответст-вующего слоя населения.
С другой стороны, по мнению либералов, групповые права защищены, если обеспечиваются права каждого индивида, в том числе и индивида в группе. В международных документах права меньшинств выглядят как обеспечение возможности образования на родном языке в соответствии с культурной традицией, сохра-нения культуры (школы, музеи, библиотеки, СМИ), уважение ре-лигиозных традиций и норм семейного права. Важно, что отдель-ный человек является субъектом таких прав, но вопрос перено-сится из плоскости его личного статуса на его положение в группе.
С другой стороны, индивидуальные и коллективные права взаимозависимы: осуществление коллективных прав не должно ущемлять права и свободы индивида, что все-таки всегда было исторически приоритетным. Сейчас коммунитаристы много обсу-ждают вопрос о том, принадлежность к какому сообществу будет определяющей для данного конкретного человека, если их инте-ресы придут в столкновение (например, к профессиональному, этническому или религиозному).
Рассмотрение законодательной практики через призму имен-но коллективных прав оказалось неожиданно продуктивным с методологической точки зрения. Так, С.В.Поленина показывает, что выявление типа дискриминации в принципе возможно лишь в масштабах группы. Например, предельно допустимые нормы пе-реносимых работником тяжестей существуют для лиц обоего по-ла, однако женщин такое правило способно задеть сильнее, а это может послужить основанием для их дискриминации в трудовых отношениях. "Анализ социальной ситуации, - пишет она, - под углом зрения коллективных прав сответствующих групп населе-ния способен выявить также возможность возникновения в обще-стве последующих социальных конфликтов, если не будет во-время устранена дискриминационная причина. Например, увели-чение числа молодых людей, не имеющих средств для получения полноценного образования, грозит им в дальнейшем дискрими-нацией при приеме на работу, что в свою очередь, чревато пер-спективой ухудшения криминогенной обстановки" .
В последние годы многие исследователи отмечают, что прак-тическая реализация многих коллективных прав может приводить и к некоторым негативным последствиям. Кроме того, социаль-ными теоретиками было отмечено, что нельзя смешивать две центральные дихотомии: атомизм-холизм и индивидуализм-коллективизм. Так, Ч.Тэйлор приводит пример Маркса как тип холиста-коллективиста и Нозика как атомиста-индивидуалиста . Он пишет: "Мы часто слыщим разговоры о расхождении между коммунитаристами и либералами в понимании общества. Жаркие споры в этой области, насчитывающие ныне вот уже более трех столетий, привели к размежеванию атомистов и холистов. О пер-вых часто говорят как о методологических индивидуалистах. Они убеждены в том, что а) при объяснении социальных действий, структур и условий мы можем и обязаны истолковывать их в тер-минах свойств социальных индивидов; и б) социальные блага мы можем и должны истолковать в терминах взаимосвязи индивиду-альных благ" .
2.4. Право или благо?
Вообще, проблема приоритета права или блага является центральной для момента перехода от современной к постсов-ременной парадигме в социальной теории. Смысл разногласий между либералами и коммунитаристами здесь вполне ясен. Ли-бералы защищают приоритет права над благом на том основа-нии, что не существует бесспорной концепции блага, признавае-мой всеми гражданами в качестве общей основы для определе-ния направлений социального сотрудничества. Коммунитаристы же ставят под сомнение приоритет права над благом в двух смыслах: 1) и как моральное действие; 2) и как эпистемологиче-ское утверждение относительно порядка морального знания . Ч.Тэйлор полагает, что либерализм просто выдвинул свою собст-венную, альтернативную концепцию "хорошего общества". По Тэйлору, "мы не в состоянии разрешить вопросы права или спра-ведливости, встав на нейтральную позицию по отношению к бла-гам и ценностям: надо делать выбор среди различных благ".
Коммунитаристы утверждают также, что либеральная попыт-ка определения принципов справледливости без признания того факта, что разнообразие благ и принципов требует вмешательст-ва государства, хотя бы в процесс распределения, является са-мообманом.
М.Сэндел, а также Э.Макинтайр предъявляют либерализму упрек в том, что либеральный акцент на правах основывается на "морально обанкротившейся социальной онтологии, не прини-мающий во внимание роли традиции и общины в определении прав и принципов распределения".
Как идейное течение, коммунитаризм в своем развитии про-шел ряд этапов. Т.А.Алексеева замечает, что, если в 60-е годы философы-коммунитаристы использовали отдельные теоретиче-ские положения и терминологию марксизма, то сейчас они боль-ше опираются на аристотелевскую теорию справедливости, час-тично модернизированную и обогащенную некоторыми гегелев-скими идеями . Она считает, что именно аристотелевская идея о том, что корни справедливости лежат в обществе, где главным связующим звеном является разделяемое большинством пред-ставление как о благе человека, так и о благе самого общества, оказала сильное влияие на критику Макинтайром теории спра-ведливости Роулса. И точно так же гегелевская концепция исто-рической обусловленности человека вдохновила некоторых уче-ных, например, Сэндела, на отрицание либеральной интерпрета-ции человеческой природы.
Согласно коммунитаристским взглядам Бейнса, либерализм, хотя и не наследует саму метафизику Канта, но в целом все же идет вслед за ним, когда пытается определить право независимо от тех объектов, которые желают индивиды, или тех целей, кото-рые они ставят. (У Канта, по Бейнсу, права определялись не че-рез желаемые объекты, а в связи с универсальными чертами практического рассуждения или морального действия). Бейнс показывает, что теория "справедливости как честности" Роусла ориентирована на представление об "исходной позиции", в кото-рой участники, "лишенные представленя о своих собственных концепциях блага, избирают (лишь. - Авт.) принципы для опре-деления путей общественного сотрудничества между ними" .
***
Как показывает Э.Гузман, резкое противопоставление этих двух подходов - либерализма и коммунитаризма - заставляет нас рассматривать моральный универсум в терминах напряжен-ного дуализма: наша самоидентификация либо полностью неза-висима от наших корней, оставляя нас целиком свободными в выборе жизненых планов, - либо, напротив, мы тотально обре-менены социумом; либо право имеет абсолютный приоритет пе-ред благом - либо понятие блага полностью занимает место права; либо право полностью независимо от исторических и со-циальных частностей - либо понятие о справедливости и добро-детели должно полностью основываться на повседневной част-ной практике данного конкретного общества и т.д. .
В ходе многолетних дискуссий между представителями ли-берализма и коммунитаризма происходит сглаживание наиболее острых противоречий. С одной стороны, большинство либералов соглашается, что права сами по себе уже предполагают некото-рое понятие о благе для граждан (по крайней мере, о благе соци-ального сотрудничества). Так, в "Теории справедливости" Роулс признал, что определение права опирается на "узкую теорию" блага, включающую минимально необходимые положения о при-роде социального сотрудничества. С другой стороны, многие коммунитаристы (например, Тэйлор и Уолцер) безусловно, по-местили бы либеральные права как таковые на высокое место в любом списке разнообразных благ, ценимых в демократическом обществе.
2.5. Конкретизация и детализация прав в условиях со-циальной трансформации Запада сегодня
Локк сформулировал ряд базовых принципов (жизнь, свобо-да, собственность), которые легли в основу идеологии либера-лизма, а позднее - гражданского общества. Далее концепция прав человека формировалась под влиянием требований совре-менности. Исторический контекст определял то, что должно было быть поддержано обществом в данный период. Если исходить из такой точки зрения, то выходит, что именно субъективный выбор людей формирует представления об их правах и свободах. Но-вые права возникают под влиянием того, какие новые ценностные моменты проявляются в сознании общества (например, трактовка свободы человека как свободы выбора образа жизни).
Для третьего поколения прав характерна тенденция расши-рения содержания уже существующих прав человека, их конкре-тизация и детализация. Новые трактовки необходимы для уясне-ния и решения современных коллизий: важные проблемы совре-менности становятся фактом сознания как субъективное ощущение специфической напряженности, нехватки чего-то.
Так, в рамках медицины право на жизнь расщепляется уже на право на сохранение дара жизни (право ребенка на рождение), право на поддержание жизни (определенный уровень оказания медицинской помощи), право на смерть (право на самостоятель-ный выбор личностью пределов своего существования) и т.п. . Возникают понятия права на отличие, права на тишину и т.д. Права человека приобретают новые аспекты в своем содержа-нии.
С течением времени трансформировалось также и понятие дискриминации, в связи с изменением отношения к понятию ра-венства. Если первоначально под дискриминацией подразумева-ли только умышленное нарушение основных прав, то в дальней-шем как умышленное, так и неумышленное действие, а также в ряде случаев и бездействие.
Как отмечают исследователи, со временем также выясни-лось, что равный подход ко всем без исключения "также не реша-ет проблемы подлинного равноправия, так как ставит одно лицо в лучшее положение по сравнению с другим. Поэтому практика при подведении тех или иных фактов под понятие дискриминации стала соизмерять эти факты с теми последствиями, которые они принесли отдельному человеку или целой группе лиц. Если же выясняется, что эти действия или бездействие призвано умень-шить разрыв между социальными слоями населения, между при-вилегированными и непривилегированными, то они рассматри-ваются не как дискриминация, а как меры, способствующие соз-данию подлинного равноправия, хотя для разных социальных групп последствия этих мер и были разными" .
М.Уолцер противопоставляет свою систему "комлексного ра-венства" тому, что он называет "простым равенством" Роулса. Он утверждает, что аргументы в отношении прав и распределитель-ных принципов "должны принимать во вниманин разделяемый смысл различных социальных благ". Уолцер считает, что права не могут быть определены до блага, поскольку природа и сфера действия распределительных принципов будет варьироваться по отношению к социальным благам .
Интересную трактовку в этой связи приобретает понятие бла-готворительности, частной филантропии. Как известно, суть ее заключается в том, что люди добровольно передают свои средст-ва или какие-то блага другим людям или группам, которые они считают достойными поддержки. Заметим, что как частные лица они действуют отдельно от (или даже вопреки) политическому аппарату государства.
Усилия эти могут быть истолкованы как осуществление права этих людей на свободу, включая свободное использование тех ресурсов, которыми они располагают. Частная филантропия со-четает две высших ценности индивидуальной и социальной мо-рали: персональную свободу и межличностное сотрудничество. Тем не менее, с частной филантропией связаны и многие мо-ральные проблемы . Эти проблемы можно подразделить на три группы, в зависимости от того, сфокусированы ли они на а) агентах филантропии (проще говоря, самих филантропах), б) или на реципиентах их благотворительной деятельности, в) или же, допустим, на объектах, которые финансируются.
Что касается агентов, здесь возможны следующие вопросы: есть ли у них право на все то богатство, которым они располага-ют? Способ, которым они обрели свое богатство - не затронул ли он моральные права других людей? И т.д.
Другая группа вопросов относится к реципиентам, т.е. к тем, кто получает эти благотворительные дары. Можно начать с того спорного вопроса, который возникает при анализе первой группы, фокусируясь, однако, не на правомочности их владения средст-вами, а на соотношении между тем, как они их используют, с од-ной стороны, и прав реципиентов, с другой. В самом ли деле эти агенты (т.е. филантропы) имеют право использовать те средства, которыми они располагают, теми способами, которые видятся им подходящими, безотносительно к тем правам, которые другие люди - действительные или потенциальные реципиенты - мог-ли иметь на те же самые средства? Вправе ли реципиенты пре-тендовать на оказываемую помощь?
Третья группа вопросов связана с объектами филантропии, т.е. планами, проектами, целями, которые хотел бы поддержать филантроп. Всегда ли право выбора этих объектов должно пре-доставляться дающему? Этот вопрос приобретает особое значение, когда имеется выбор между правом филантропа и ба-зисными потребностями, нуждами людей, которые в ином случае могли бы быть удовлетворены на эти средства. Иными словами, "имеет ли филантроп право тратить свои средства на то, чтобы собрать библиотеку редких изданий, или создать художественный музей, в то время как миллионы людей голодают?" . Действи-тельно, разве мы не можем с полным основанием утверждать, что те, кто голодает, имеют преимущественное право на эти средства?
Огромное количество подобных вопросов, нарастающих в условиях социальных изменений делают социальную науку ак-тивным конструктуром правовой политической системы. При этом в вопросах коммунитаризма и либерализма реальность опереди-ла теорию.
3. О причинах неудач реформ 1991-98 гг.
в России
Целью реформ было построение гражданского общества, правового государства, основанного на либеральной модели и свободный рынок. Кризис реформ сегодня очевиден и для рос-сийских граждан и специалистов, и для западных экспертов. В чем же причина неудач?
Множество причин, вытекающих из главной.
Главной причиной мы считаем выбор право-радикальной версии капитализма, опасный своим революционаризмом не ме-нее, чем лево-радикальный марксистский вариант социализма.
Другой причиной является следующая из этого радикализма попытка полного разрыва с прошлым и разрушение прошлого вместо его преобразования в ценностном, технологическом, куль-турном плане еще до того, как появилась возможность заполнить образующийся вакуум чем-то более содержательным. Например, нет сомнений в том, что индустриальные достижения предшест-вующих поколений сегодня - признак отсталости. Дымящие тру-бы заводов в развитом мире вытеснены наукоемкими производ-ствами, высокотехнологичными и информационными процессами. Однако и здесь резкое закрытие заводов индустриальной эпохи рождало локальные социальные проблемы, например закрытие сталелитейных заводов в Сент-Луисе (США) вызвало массовую люмпенизацию и криминализацию в этом регионе. Опыт учтен, и по соседству в Карбондейле не закрыты шахты с вредными сер-ными примесями. Университет обязывают топить углем (который никому уже не нужен), и город соревнуется за лучшую экологию, покупает дорогие очистные сооружения, чтобы шахты сохранить. В России же остановили промышленность огромной страны, по-родив 20 миллионную армию безработных, чтобы бросить людей в первоначальное капиталистическое накопление западного об-разца 500-летней давности, который лишь в силу особых причин (протестантской этики) преодолел свою "дикую" фазу и перешел к цивилизованной. В России повторяют этот путь без какой-либо предпосылки для цивилизации капитализма.
Из этого вытекает весьма принципиальная ошибка. Выбор модернизационной стратегии в этих реформах был традицион-ным - провозглашалась "догоняющая модель" модернизации. Единственным внятным обоснованием происходящего было ука-зание на то, что мы должны стать "нормальной" страной, где под нормальным понимался как раз Запад, являющийся, скорее, уни-кальным, в сравнении с преобладающим незападным населени-ем. Возникает вопрос, а какую фазу западного развития мы пы-тались догнать - нынешнюю, ведущую в постиндустриальный, информационный мир, прежнюю индустриальную или стадию первоначального накопления? Ответ на этот вопрос отсутство-вал. Но по существу модернизационная модель была ориентиро-вана не на технологические и демократические достижения За-пада, а на первоначальное накопление, перераспределение соб-ственности в частных интересах и на его консьюмеристскую культуру. Поэтому под флагом модернизации произошла демо-дернизация, возврат к ранним формам капитализма, натурализа-ция, рефеодализация в способах производства и человеческих отношениях. Нельзя похвастаться ничем, ибо даже внушавшая уважение банковская система рухнула и погребла деньги граж-дан.
Важнейшей причиной неудачи российских реформ было раз-рушение коллективных представлений, представлений о на-циональных интересах, представлений о целостности общества, воспринимавшихся как наследие тоталитаризма. Оно шло по ря-ду направлений. Национальные интересы были отвергнуты сна-чала во имя гуманистических и общечеловеческих ценностей. Другой путь отказа от концепции общественных интересов был избран неолибералами, утверждающими, что общественные ин-тересы являются фикцией, а подлинным только индивидуальный интерес. Этот "номинализм" и повел нас к новому средневековью. Индивидуальные интересы трактовались исключительно как ин-тересы получения максимальной выгоды, что никак не соответст-вует ни идеям классиков неолиберализма, ни выводам тех уче-ных, кто доказал, что рациональность целого не равна сумме ра-циональности частей, ни социологическим представлениям о многоуровневом устройстве общества, о равномощности процес-сов социальной дифференциации и интеграции.
Вместе с элиминацией коллективных представлений и идеи национальных интересов вымывалось социальное ядро общест-ва, его структурированность, исключалось такое социетальное сообщество, говоря словами Т.Парсонса, как гражданство. В сво-ей теории эволюции общества этот классик американской социо-логии показал, что потребовались сотни лет, чтобы локальные социетальные сообщества феодального периода смогли эволю-ционировать до такой степени социальной интеграции, как граж-данство . Демократическое устройство могло бы более серь-езно стратифицировать общество, выделить группы людей с ар-тикулированными интересами. Этого не произошло.
Общество перешло на уровень адаптации, выживания, от-брасывая все системообразующие факторы. Объем социальных разрушений превысил объем модернизационных преобразова-ний. Причем разрушалась не только традиционная сфера обще-ства, но и уже модернизированная. Демократический порядок не возник, его заменил анархический порядок в секторе экономиче-ской самодеятельности и криминальный беспредел. Негативная мобилизация, представляющая людям возможности своеволия ("делайте, что хотите") вместо социально-организованной свобо-ды породила как низовую экономическую самодеятельность (тор-говлю, челночничество, мелкий бизнес), так и криминал, дающий доход, превышающий возможности легального заработка. Поэто-му мы считаем, что негативная мобилизация закономерно про-извела анархию, люмпенизацию масс и криминальную ситуацию.
Однако в данной статье мы хотели бы поставить вопросы бо-лее специфического свойства. Коренной причиной ошибочного курса выступило преобладание рыночной идеологии над идеями демократии. Из лексики ушли идея прав человека, гражданского общества, правового государства, демократии как формы прав-ления и политического устройства, как формы социально органи-зованной свободы и типа государства. Можно понять М.С.Горбачева, когда в условиях тяжелейшего дефицита он гово-рил, что нам нужна свобода для перехода к рынку. Но нельзя по-нять, почему такой взгляд на реформы продолжал доминировать после насыщения рынка товарами. Нельзя понять безразличия к криминализации рынка, отнюдь не делающего его свободным, к замещению рынка базаром.
Сегодня ясна ошибочность господствовавшей модели разде-ления общества на коммунистов и демократов, антиреформато-ров и реформаторов. При всей нелюбви к словам об "избира-тельных технологиях" (как правило, никаких технологий нет, а есть вранье, надувательство, подтасовка), приходится признать, что на выборах 1996 года была применена, причем очень успеш-но, технология поляризации общества на два эти лагеря, побуж-дающая голосовать по принципу наименьшего из зол. После вы-боров это "изобретение" было успешно использовано как идеоло-гическое средство против критики режима за отсутствие реформ и ошибочность курса. Страх общества перед переменами к худ-шему стал называться демократическим консенсусом, поляриза-цию общества на упомянутые лагеря стали считать не следстви-ем деятельности имиджмейкеров, а естественным процессом, ввели лукавые словечки "переходный период" или "трудности переходного периода", не говоря о том, а куда же совершается этот переход. Западные эксперты внесли серьезный вклад в раз-витие этого заблуждения, и не только работавшие на выборах американские специалисты, но и ученые с неплохой репутацией, но, видимо, плохим знанием страны или смертельным ужасом перед коммунизмом. Например, М.Макфол в своей книге "Прези-дентские выборы в России. Конец поляризующей политики" , равно как и в большинстве своих статей, представил весь набор предвзятостей такого рода и несет ответственность за поддержа-ние власти "данных демократов" как демократии вообще, пусть даже и электоральной, как он пытается сейчас смягчить свою позицию перед лицом очевидности провала. Сегодня и другие западные эксперты, констатируя российскую катастрофу, выдви-гают идею иной поляризации российского общества: не между реформаторами и антиреформаторами, коммунистами и демо-кратами, а между демократами и рыночниками. Так, Д.Глински и П.Реддавей в совместной статье "Разрушительные последствия "рыночного большевизма" прямо пишут, что массовое демо-кратическое движение в России было использовано рыночными олигархами для передела собственности. Теоретическая возмож-ность для либералов быть антидемократами, отмечаемая многи-ми политологами, в России получила завершенное воплощение.
Социальная база режима уменьшилась. Опора режима после 1996 г. пришла к собственным выводам, не совпадающим с гос-подствующей идеологией, выдаваемой за экспертное знание. Именно этим вопросам будут посвящены следующие разделы статьи.
3.1. Социальная база режима
После семидесятилетнего опыта применения марксизма в России 90-е стали годами отрицания всякой теории в социальных науках. Последняя трактовалась как предпосылка идеологии, от идеологии же хотели избавиться. Поэтому неолиберализм в Рос-сии не притязал на слишком серьезную теоретичность, ограничи-ваясь ссылками на Ф.Хайека и Дж.Бьюккенена и забывая со-слаться на М.Фридмана после публикации его статьи "Четыре шага к свободе", где он не рекомендовал следовать неолибера-лизму в России . Что касается идеологии, неолибералы упор-но отрицали, что создали именно ее. В их представлении абст-рактные теории и идеология были вытеснены экспертным знани-ем.
Под экспертным знанием понималось совместно выработан-ное группой ученых и политиков знание о путях осуществления избранного курса реформ и преодоления препятствующих этому факторов.
Согласно экспертному знанию, в советское время мы жили в самой отсталой стране, в которой население стало недостойным уважения: оно не смогло противостоять диктатуре в прошлом и не умеет устроить свою жизнь в настоящем. Эксперты предлага-ли либеральный курс реформ, считая главным свободный рынок, открытость Западу, рекультуризацию.
Эти суждения и выводы транслировали и тиражировали средства массовой информации, легко доводя их до публики, влияя на людей, но, вместе с тем и отвечая их накопившемуся недовольству: дефицит и низкий, не отвечающий мировым стан-дартам уровень жизни; перекос экономики в сторону отраслей тяжелой индустрии и военного производства; гиперномия (сверх-нормированность и контроль за всеми сферами жизни); всевла-стие государства; демагогия, эгоизм и высокомерие элит, совет-ский стиль правления - вся полнота власти и никакой ответст-венности; отсутствие свободы слова, собраний, ассоциаций; недавнее использование психиатрии в политических целях; ни-жайший, непрофессиональный уровень сельского хозяйства и коммунальных служб и, как следствие этого, принудительное ис-пользование городского населения в качестве сезонных рабочих в деревне и уборщиков в городе (субботники, воскресники); не-возможность зарабатывать; ограничения в перемещении ("про-писка" внутри страны и "железный занавес" вовне); продвижение вверх по служебной лестнице неталантливых как наиболее ло-яльных режиму и вышестоящему начальству; долгие годы, а то и жизнь, проведенные в очередях, в том числе и в очередях на по-лучение жилья и т.д. Народ решил, что хуже не будет. Эксперты всецело поддерживали его в этом. Люди не могли представить, что через 7-9 лет их ждут: мизерность зарплат и их невыплата, в результате чего 150 млн. человек из стран бывшего коммунисти-ческого блока, по оценкам западных экспертов, оказались ниже черты бедности, обнищание, бездомные, беспризорные, бомжи, безработица; перекос экономической жизни в сторону импорта часто низкосортного продовольствия; аномия - ценностный ва-куум, люмпенизация, криминализация и анархия на этой основе; ослабление роли государства, но возросшая коррупция власти, демагогия, безответственность, откровенная работа политиче-ских элит на себя, чтобы успеть отхватить как можно быстрее кусок все убывающего общественного пирога; война в Чечне и последущий терроризм; наличие свободы слова, но потеря зна-чимости слов, отказ от литературного стандарта в средствах мас-совой информации, потеря морального отношения к слову, про-паганда порнографии и насилия; возможность собраний и ассо-циаций, не исключающая, однако, фашистские объединения и фактически противозаконную легализацию криминальных струк-тур; катастрофический развал сельского хозяйства; развал ком-мунальных служб и хозяйства, исключая Москву, но и здесь - продолжающееся даровое использование горожан на субботни-ках (смеха ради, представим себе субботник в Нью-Йорке); реги-страция вместо прописки, но, одновременно, полицейский режим в Москве, где милиция "не трогает"лишь бандитов; "золотой зана-вес", повешенный Западом вместо "железного", сохранение и усиление визового режима для поездки на Запад; продолжаю-щаяся невозможность заработать на профессиональной основе, особенно в предприятиях госбюджетной сферы, обнищание уче-ных, учителей, врачей, инженеров, рабочих, потеря среднего класса одновременно с ростом числа богатых, среди которых банковская и политическая элита оказывалась несоизмеримо в меньшем количестве, чем криминал; продвижение вверх ловких людей, часто не обремененных моралью или чувством ответст-венности и не отказавшихся от старых "принципов" угодничества, персонального служения; полная безнадежность для масс страны в решении жилищной проблемы; демографический кризис; потеря статуса страны "второго мира"и переход в "третий мир".
Первое, что можно констатировать: идеологические предпо-сылки неолибералов не позволяли экспертам давать адекватную оценку направленности реформ и успешности их осуществления. Другой причиной конечного провала реформ был отказ от незави-симых экспертиз, малейшая критика которыми проводимого курса воспринималась как принадлежность к политической оппози-ции . Демократию поняли как власть этих демократов, и оппо-зицию не терпели, демократическую оппозицию еще более, чем коммунистическую.
Но надо признать, что независимая экспертиза не получила бы одобрения народа, массовой поддержки. Уверенность в том, что перемены могут быть только к лучшему, пришла к массам не под влиянием экспертов, в силу родственной природы их мышле-ния. Народ желал жить лучше как можно скорее и был опьянен перспективой свержения своих обидчиков и предстоящей "воли". Поэтому мы будем говорить в дальнейшем об экспертизе как о деятельности группы ученых, обслуживающих властные решения или, если быть более точным, о деятельности той группы ученых, которую власть в те или иные периоды выбирала для экспертизы. Одномоментной реакцией власти на кризис в той или иной сфере была смена группы экспертов, но власть никогда не пошла бы на создание альтернативных экспертных групп. Не было конкурса обещаний, конкурса планов избежания рисков, никакого анализа пределов, за которыми риск становится необратимым.
Народ был почти единодушен в отрицании недостатков сис-темы. Эксперты были более радикальны. Они отрицали не только их, но систему в целом, полагая, что данные недостатки полно-стью представляют системный продукт или даже совпадают с природой социализма. Если прежде социализм строили как анти-капитализм, то теперь капитализм конструировали как антисо-циализм. Если прежде была выбрана наиболее радикальная ле-вая версия западной мысли - марксизм, то теперь - радикаль-ная правая версия - неолиберализм. Как видим, прежде и те-перь действовали люди с одинаковым мышлением.
В начале 90-х эксперты и массы оказались единомышленни-ками. Весь народ составлял социальную базу реформ своим же-ланием жить лучше, хотя и слабо представлял себе, что такое демократия, свободный рынок и пр.
Эта социальная база просуществовала недолго. Симптомом ухудшающейся социальной ситуации стала ориентация большой части населения на В.Жириновского во время парламентских выборов в декабре 1993. Однако эта реакция масс была отнесена к разряду красно-коричневого сопротивления. Никакой иной экс-пертной трактовки она не получила ни у нас, ни на Западе. Неза-висимая экспертиза, как и прежде, отвергалась, ситуация грубым образом идеологизировалась. Вопрос о том, каким образом вчера еще "демократический" народ внезапно стал "красно-коричневым" и могло ли это произойти на самом деле, не ставился. Я знаю десятки профессионалов в России и некоторых за рубежом, кто понимал, что происходит, но не имел возможности дать незави-симую экспертизу. Шла борьба, и в бою требовалисть сторонники. Потеря массовой поддержки политического режима в России не была зафиксирована, и анализ причин этого не состоялся. Значи-тельная часть населения, чье экономическое и социальное поло-жение ухудшилось, ушла в оппозицию неопределенного полити-ческого свойства. Она стала "против", как прежде была "за". Вер-ной режиму продолжала оставаться интеллигенция, чей выбор демократии был сознательным и выстраданным. Но и она стала терять уважение к власти. Не только чрезвычайное ухудшение ее экономического уровня, но и расхождение ее представлений о демократии с правлением "этих демократов" на выборах 1996 привело значительную часть интеллигенции в оппозицию разного рода - от демократической до националистической. Многие еще задавались вопросом: "Если не Ельцин, то кто?", и отвечали "Зю-ганов" в полном соответствии с замыслом избирательной техно-логии. Е.Максимович, А.Арбатов призывали следовать своему искреннему выбору, завоеванному праву поступать свободно, но упрощенная модель "Ельцин или коммунисты" работала на буду-щего президента. Она блокировала успех Г.А.Явлинского, поме-шала созданию коалиционного правительства, она не позволила увидеть слабое отношение Зюганова к коммунизму. Приход Зю-ганова к власти был бы приходом государственников, но не ком-мунистов. Однако на этой шаткой основе избрание Ельцина не могло бы состояться, если бы не поддержка 40-50 млн. людей, кто ушел или был уволен из бюджетной сферы, но нашел свой путь выживания - челночничество (к концу 1998 г. - более 10 млн. человек), частный извоз, строительство в частном секторе, вовлекшее не только рабочих, но и инженеров, проектировщиков и архитекторов, репетиторство, обучение языкам, огородничест-во, уборка квартир. Люди из этого сектора экономической само-деятельности проявили витальность, выносливость, энергию, смекалку и вступили на путь самопомощи и кооперации, обеспе-чивающей им выживание на уровне адаптации. Мне уже прихо-дилось характеризовать этот сектор как анархический не в бран-ном смысле этого слова, а в научном - как характеристику осо-бого типа социального порядка, обеспечивающего адаптацию, но не более высокие уровни общественной системы (не такие, как постановка целей, социальная дифференциация и интеграция, удержание культурного образца, создание коллективных пред-ставлений, сохранение идентичности и пр. ). Грубо говоря, был заключен своего рода социальный контракт между властью и этой группой населения: делайте, что хотите, но голосуйте "за". Одни хотели торговать, другие, кому этого было мало, воровать. Криминализация была очевидным следствием этого договора, который может быть описан как негативная мобилизация. Обмен свободы на "волю" вместо социально организованной свободы - демократии привел к парадоксальной ситуации: люди, не желав-шие иметь никакого дела с режимом, стали его социальной опо-рой, которая продержалась вплоть до августа 1998 г. Кризис авгу-ста 1998 г. имел системный характер, он показал анархическую природу самого государства. Рухнувшая финансовая система погребла многих из тех, кто составлял ее опору.
3.2. Свобода и порядок
Одним из существенных вопросов является то, какой порядок сложился в посткоммунистической России. Существует два типа порядка: тоталитарный, предполагающий унификацию содержа-ний и действий, запланированность событий и подавление всего, что препятствует реализации избранных идеалов, и демократи-ческий, основанный на некоторых непреложных принципах орга-низации, обеспечивающих основные права граждан и их цен-тральное регулятивное значение без попытки устранить сущест-вующее в обществе многообразие. Ни один из них не сложился в сегодняшней России. Можно предположить, что имеющийся у нас порядок является эксполярным, т.е. не совпадающим ни с одним из указанных полюсов (термин "эксполярный" предложил Т.Шанин для характеристики российской экономики. Это означает, что она не является ни государственно регулируемой, ни рыночной. Су-ществует порядок, который большинством специалистов назван анархическим. Это - порядок в международном сообществе. Типичной моделью анархии является международное сообщест-во. Отсутствие центральной власти, дейстсвенных институтов, коллективных представлений и общей идентичности делают его таковым по мнению ведущих политологов мира. В этом смысле Россия 90-х - анархическая страна. Но имеются и дополнитель-ные обстоятельства, усиливающие эту характеристику. Возникли не только общая анархическая окрашенность общества, логика анархических отношений, но и два анархических сектора: один - по М.А.Кропоткину - сектор самопомощи и кооперации, другой - по М.А.Бакунину - составили люди, освободившиеся от чуждой им интеллигентской культуры. Первый сектор сформировал не-формальную эксполярную российскую экономику. Второй сектор составили те, кто воспринимал революцию как высвобождение инстинктов. Эта сфера жизни характеризуется люмпенизацией масс и вытеснением интеллигенции с рынка культуры.
Анархия не являлась хаосом, она выступала как тип порядка, отличный от двух других его известных типов. Анархический по-рядок выступал как эксполярный, отрицающий признаки двух вы-шеназванных типов. Некоторым, кто сознавал, что сложился не демократический, а анархический порядок, все же казалось, что он может стать предпосылкой демократического общества. Одна-ко этому препятствием был основной парадокс социальной жизни 90-х, и особенно лет, последовавших после выборов президента в 1996-м; люди, которые отрицательно относились к государству, поддерживали его, боясь потерять свою "волю". Следовательно, власть, пожелав создать демократическую систему, уничтожила бы свою основу, источники своей поддержки.
Иллюзорность позиции людей, удовлетворенных анархией, показал август 1998-го, который подорвал экономическую само-деятельность, но не смог затронуть окрепшую власть криминала при всей активизации борьбы с этим продуктом системы. Про-изошла подмена властных функций государства непосредствен-ным обменом мелких товаропроизводителей; государство и ин-ституты не контролировали соблюдение законов; кризис идентич-ности порождал аномию - отсутствие норм и ценностей в головах, а это - типичная предпосылка девиантного (отклоняю-щегося) поведения; неформальная экономика плавно перетекала в нелегальную и криминальную, ибо доход этих сфер превышал все легальные возможности; разрастались ложные формы кол-лективности - банды, кланы, криминальные группы и бессмыс-ленные акты насилия со стороны люмпенизированной части об-щества; демократия подменялась олигархией и т.д.
Начиная с "Закона о предприятии" периода перестройки, при-званного развивать инициативу предприятий и их ответствен-ность за собственное развитие, возникла эгоистическая, противо-положная задуманной реакция - производители одежды увели-чили цену на нее без заметной реорганизации производства и улучшения качества ради увеличения зарплаты, не думая о том, что это сделают немедленно также обувщики и прочие произво-дители жиненно необходимых товаров и никто не получит выго-ды. Завозился и продавался некачественный товар. Отмена мо-нополии государства на алкоголь оказалась национальной ката-строфой. Стало разворовываться оружие. Люди воровали цветной металл со стратегических объектов и линий электропе-редач. Распространились взятки, выгода которых исчезала, так как получавшие их в одном месте вынуждены были отдавать в другом. Исчезали деньги граждан в банках. Ширилась крими-нальная революция. В борьбе за выживание одних и обогащение других мы все обманули друг друга и оказались в ситуации, в ко-торой жить нельзя ни бедным, ни богатым. Именно поэтому идея порядка овладела массами. Но какого порядка жаждет общество? Оно еще не знает, какого. От разрушения анархического порядка многие потеряют. Тоталитарного порядка хотят немногие.
Третьяков считает, что происходит переход от неуправляе-мой демократии к демократии управлемой. Неуправляемая демо-кратия - это, скорее, эксполярный анархический порядок, даю-щий невиданные свободы, но не имеющий черт ни демократиче-ского, ни тоталитарного порядка. Управляемая демократия - это, видимо, управляемая свобода, т.е. демократия. Она, как я уже пыталась показать, не может возникнуть из анархии. Сегодняш-няя политика свидетельствует, что анархия преодолевается: воз-никает новый эксполярный порядок, не совпадающий с чертами тоталитарного и демократического порядков, но комбинирующий их. Такой порядок и называется авторитарным.
Сложившаяся ситуация - это предсказанная реакция на возникшую вольницу. Неизбежность авторитарного порядка на пути к демократии утверждали в период перестройки Игорь Клям-кин и Андраник Мигранян. Мне кажется, что тогда его можно было избежать. Но теперь избежать, по-видимому, не удастся. Для экономических неолиберальных программ в России оказался свойственен отрыв экономической модернизации от социальной и политической, непонимание различия экономических мотивов буржуазного и не буржуазного человека. Капитализм на про-странстве бывшего СССР оказался целиком построен на локаль-ных традициях и творящим множество "диких"", "криминальных" и квазикапиталистических форм. Удовлетворенные функцией капи-тала, т.е. нажившиеся в сегодняшей России, не могут понять тех, кто испытывает несогласие с разложившейся тканью российской социальной "субстанции". Капитал в России начал работать це-ной криминализации общества, и только мы сами виноваты в этом. Мы ждали чуда, мы возлагали ответственность на Запад. Ответственность лежит на российских реформаторах, кто интере-совался в России только функционированием капитала, но не его социальной субстанцией и тем более не соответствием капита-лизма цивилизованным нормам. Они отрицали национальную культуру, но сполна использовали ее самые древние, архаиче-ские свойства для соблазнения народа к криминалу и анархии, чтобы удержать свою власть и делать то же самое наверху. По-пытка построить цивилизованный капитализм не получилась. Анархический порядок в России был системным продуктом не-удачного курса реформ. Он не являлся результатом злого умыс-ла или социальной инженерии, а выступал как следствие тожде-ства сознания верхов и низов, их архетипических начал, к кото-рым отпрянули те и другие в условиях революционной переделки общества. Но мы получили урок, состоящий в том, что радикаль-ное реформирование ставит перед людьми непосильные задачи рекультуризации, переделки своей собственной культуры в кра-чайший срок, которые они обходят, находя способы выживания в архаическом перетолковывании мало понятных им принципов. Использование свободы как воли и привело к анархическому по-рядку, автохтонному (местному) капитализму как реакции на не-имоверно радикальные требования изменить культуру народа. Точно такой - автохтонный - социализм мы имели из-за ради-кализма марксистов. Номенклатура - не более чем клан, олигар-хия.
Возникающий сегодня в России порядок авторитарен. Но он имеет двойственный характер: он может быть как предпосылкой демократического строительства, так и основой отказа от него. Если демократический порядок не может возникнуть из анархиче-ского, то нужно нечто, из чего он может произрасти. Поскольку предпосылкой демократии не может быть также тоталитарный порядок, то остается иметь дело с тем, что мы получили.
3.3. "Челноки" и эксперты
Итак, экспертное знание все более отделялось от сознания масс и представлений интеллигенции, но описанные выше люди из адаптационного сектора целиком разделяли мнение экспертов. Твердое ядро этого слоя составляли "челноки". Первые из них появились не вследствие безработицы или не главным образом из-за нее, а руководствуясь желанием иметь деньги, зарабаты-вать и жить лучше. Многие из них прошли через неудачи коопе-ративного движения горбачевской эпохи, но не были сломлены.
Первые челноки совершили чудо преодоления советского дефицита неимоверно тяжелым физическим трудом. На своих плечах они перетаскали десятки тонн грузов, преодолевая пре-тензии таможни, рэкет и разбой. До начала массовой безработи-цы, втянувшей в "челночное" движение более 10 млн. человек, это были довольно бравые люди, ловкие, циничные, активно не-навидящие "совков" и "лохов", неспособных последовать их при-меру. Они чувствовали себя гражданами мира, явно самооболь-щаясь. По мере расширения этой армии свободных торговцев и пополнения ее инженерами, рабочими, учителями, бывшими со-ветскими инженерами, врачами, бывшими начальниками, по мере освоения более цивилизованных форм торговли, когда появилась финансовая возможность нанять грузчиков, переправить товар грузовыми самолетами, появления более цивилизованных рын-ков, покупки более качественных товаров, челноки перестали быть столь агрессивными к населению, снабжать который това-ром стало их задачей. Именно два аспекта: свободный, от себя самих зависящий выбор (воля) и совпадение этой воли с эксперт-ным руководством, тем не менее, составили основу движения вплоть до кризиса августа 1998 г. Даже после пополнения чел-ночного движения потерявшими работу массами, которые были подавлены, фрустрированы, потеряли уважение к себе, смотрели на новое занятие как несчастье, экспертное руководство оказа-лось спасительным в психологическом плане, показывающим, что они на верном пути. Их готовность быть идеологически ("эксперт-но") руководимыми извне плюс внезапная независимость от чье-го-либо формального руководства вполне закономерна. Эти люди были подобны эмигрантам, оказавшимся в чужом мире. Они были эмигрантами в собственной стране, потерявшими свою идентич-ность. В социологии доказано, что люди, потерявшие свою иден-тичность, переходят "к индивидуальной свободе выбора и инди-видуальной зависимости от экспертного руководства" .
Одним из устойчивых элементов экспертного знания было указание на то, что мы не живем в "нормальной стране". За норму принимался Запад. Эксперты требовали преодоления советского комплекса зависимости от государства, ожидания опеки и ориен-тировали людей на рекультуризацию унифицирующего свойст-ва - превращения в свободного, автономного индивида. Не-смотря на сильную кооперацию, челночное движение породило негативного индивида, отрицающего все остальное в качестве возможного источника опасности, упорного в адаптации, в выжи-вании, но отчужденного от всего за пределами этого и живущего в постсоцальном (или предсоциальном состоянии). Попытка П.Штайна поставить перед "новыми русскими", среди которых было немало челноков, гамлетовский вопрос, провалилась. В Театре Российской Армии, где шел его "Гамлет", перенасыщен-ный сценами из быта нуворишей, только эти сцены и вызывали отклик зала, набитого этой публикой по причине высокой цены билетов. Они не понимали даже то, что им было ясно "по жизни", что опасность для других есть, одновременно, опасность для се-бя.
Рынок становился все более цивилизованным. Исчезли из оборота проклятия "совкам" и "лохам". Жулики на рынке продол-жали и продолжают эксплуатировать наивность этих людей, "сов-ков"и "лохов", не меняя мнения о них посредством всяческих ло-терей, наперстков и пр. Но челноки стали серьезны, вежливы, стали разбираться в товаре и в людях.
Их путь не пролегал в основной массе на Запад из-за визово-го режима и высоких цен. Они освоили Стамбул, Пекин, Варшаву и Будапешт. И вопреки экспертному знанию о культурной унифи-кации до эгоистического индивида, открыли для себя мультикуль-турализм, многообразие культур. Они восстановили свою россий-скую идентичность посредством сравнения с людьми другой культуры. Как показали исследования В.А.Ядова, бизнесмены после некоторого опыта отрицания своей страны пришли к тому, что на вопрос свободно составленной анкеты об идентичности, на вопрос "Кто вы?", они не вдаются в плюрализм определений типа "бизнемен", "молодой человек", "муж"и пр., а пишут совершенно неожиданное: "Я - русский". Что касается челноков, то их на-строение делалось таковым достаточно долго. Они поняли, что они - не турки, не китайцы, не поляки, не венгры, не индусы, когда кто-то заезжал за серебром и кожей в Индию. Вместе с тем, они обрели друзей среди этих народов, они преодолели подспуд-но негативное отношение к туркам, например, к Турции - этой Мекке российской торговли, они обнаружили экономическую взаимозависимость. Так, для примера, дубленки среднего каче-ства в Стамбуле, до начала массового челночного движения, стоили 80-100 долларов в 1992-93гг., в 1997 они стоили 600-700 долларов, т.е. миллионы российских челноков повысили цены на товар, после российской катастрофы в августе 1998 г. цена по-добной дубленки - менее 100 долларов или немного превышает эту сумму. Челноки потеряли образ врага, ощутили общность проблем, трудности людей в других странах, но и свое психоло-гическое и культурное отличие, причем не превосходство и не отсталость. Они научились воспринимать "другое". Они не узнали Запад, но ощутили его высокомерие, когда накопив денег, реша-лись посмотреть и западные страны. Они стабилизировали свою психику, переоткрыли свою идентичность. В 1997 г. им казалось странным вновь вернуться в школы, на заводы, на стройки. Сего-дня они готовы к этому не только из-за экономического кризиса, но по причине своего знания о культурном многообразии и исчез-новения иллюзий относительно перспектив их "воли". Но кризис 98 г., который, по некоторым данным, сохранил 8 челноков из 100, озлобил их и чувство национальной идентичности близко сегодня к националистическому чувству. Если образ врага исчез вовне, то внутренние процессы ведут их снова к культивации это-го образа. Рыночные торговцы, например, отличаются сильным национализмом, противопоставляя свою нацию другим и даже рыночная кооперация, весьма многонациональная, не избавляет от этого чувства.
Обретая представления о мире, восстанавливающие их идентичность, они начали образовывать социетальные сообще-ства , говоря в терминах Т.Парсонса, где кооперация начала побеждать их негативный индивидуализм, но в это время кризис нанес удар по этой начавшейся социализации экономической самодеятельности. Социальный порядок получил предпосылку строительства не только сверху, но и снизу, поскольку социе-тальное сообщество является его производящей единицей, но этот опыт был раздавлен. Унифицирующим идеям экспертного знания они противопоставляют в своем сознании мультикульту-рализм. Если бы эксперты режима хоть раз поинтересовались, о чем думает все уменьшающееся ядро их социальной поддержки, они неизбежно должны были поставить вопрос о соотношении вестернизации и модернизации, задаться проблемой самой воз-можности рекультуризировать Россию до уровня Запада, вызы-вающей уже насмешку всего мира.
Экспертное знание в социальной сфере слишком смешано с идеологией, чтобы обратиться к опыту масс.
Но экспертизы проводятся и в других областях. Остановимся на двух известных исследованиях. Одно из них является case-study о соотношении экспертного знания о картофеле со знанием крестьян, производящих картофель . В другом исследуется соотношение экспертного знания о радиоактивном заражении травы в северо-западной Англии после Чернобыля и о трудностях овцеводства здесь в представлении экспертов и овцеводов .
Изучая знания экспертов о картофеле и местную культурную традицию его выращивания, Ван дер Плог обнаружил, что в по-вседневном знании крестьян содержится много такого, что не принимается во внимание экспертным знанием. Научная экспер-тиза по поводу картошки, тем не менее, имеет инструктивный характер, внедряется, несмотря на различия научного знания и практического опыта. Ван дер Плог привел примеры, когда мест-ное практическое знание оказывалось более адекватным и дела-ло экспертное знание вариативным и неуниверсальным. Т.е. аб-страктная и претендующая на универсальность экспертиза не выдержала проверку при местном применении полученного ею знания о картофеле.
Изучение экспертного знания о радиоактивном заражении травы и знаний овцеводов о поведении животных также оказа-лось не в пользу первых. Эксперты были уверены, что животных не следует продавать в другие районы, т.к. через три недели подросшая трава окажется менее радиоактивной, привыкшие к гибкой практике крестьяне, несмотря на неспособность быть во-влеченными в анализ последствий аварии на технологически сложном комплексе, реагировали правильнее.
Универсальное объяснение в обоих случаях требовало мест-ной коррекции.
Если это верно для выращивания картошки и анализа радио-активного заражения, как можно было предложить обществу унифицирующую модель без обратной связи с результатами ее применения, без анализа причин потери социальной базы, без независимых экспертиз, без учета рисков. Экспертиза игнори-ровала иные научные и политические точки зрения и реакции людей, жизни которых были подвергнуты экстремальным из-менениям на основе экспертизы. Эксперты отвергли способ-ность всех остальных - от масс до ученых и политиков к ра-циональному восприятию происходящего. Нельзя считать, что повседневное знание всегда имеет преимущества перед науч-ным. Опыт "пролетарской культуры", "народной науки" нами уже пройден. Речь идет только о том, что знание, касающееся людей, не может быть безразличным к результатам своего воздейст-вия на них. Экспертиза, как правило, притязающая на руково-дство, должна планировать риски и реакцию на них, монито-ринг ситуации и обратную связь между своими предложениями и результатами их осуществления.
В большинстве исследований научных экспертиз по экологи-ческим вопросам, проблемам сельского хозяйства и технологиче-ского воздействия отмечается в качестве главного недостатка отсутствие связи с практическим знанием, повседневным зна-нием людей и их самоощущением . Именно этот недостаток был присущ "строительству" общества на научной марксистской основе. Он же оказался решающим для неолибералов.
Второй важнейший недостаток: отказ от планирования рис-ков, от предвидения неудач. Эксперты и поначалу весь народ проявили полное отсутствие фундаментального для сегодняшне-го дня чувства риска. Понятие риска выносится в заголовки большинства работ по проблемам экспертизы и по социальным проблемам сегодняшнего дня .
Одной из причин отсутствия обратной связи с населением является отсутствие мониторинга ситуации, восприятие пассив-ности масс как доверия, хотя это доверие давно потеряно. Как показал Б.Винне, за доверие принимается зависимость от экс-пертных систем, в действительности же это - спрятанное недо-верие, которое рано или поздно прорвется наружу .
Для социальной экспертизы, кроме того, чрезвычайно ва-жен анализ культурной специфики. Российский ученый Ю.М.Федоров, занимаясь анализом ямало-ненецкого конфликта, пришел к классификации экспертиз на технико-экономические (техническая возможность), социальные (социальные следствия), гуманитарные (условия развития людей, культура) и ноологиче-ские (сохранность архетипа, в рассматриваемом случае ненецкий архетип единства с природой, разрушаемый нефтяниками). Все эти экспертизы, как показал исследователь, должны работать совместно . Сделанные на местном материале выводы име-ют универсальное значение: невозможно проводить реформы, не учитывая архетипических культурных особенностей и грубо раз-рушая их. Модернизация не требует полной рекультуризации. Соотношение модернизации и вестернизации представляет со-бой всегда конкретную проблему общества, в котором начаты преобразования.
В конечном итоге, исследователи применения экспертного знания ставят вопрос о "хорошей науке" ("good science"), под ко-торой понимают науку, отошедшую от политически конъюнктур-ной субкультуры и способной предвидеть и анализировать рис-ки . Идея "хорошей науки" сегодня не менее популярна, чем "хорошего общества" и выражает стремление повернуть науку к общественным нуждам, а не к выражению интересов узкой груп-пы лиц.
Однако обсуждение проблемы провала реформ в терминах экспертизы не выражает всей степени противостояния народа и власти. Власть преследует частные интересы - в этом со-стоит моральная катастрофа власти и моральная причина провала реформ. Власть имеет презрительное отношение к сво-ему народу, не способна не только улучшить жизнь людей, но и выразить сочувствие, принести извинения. Экспертиза отрицала значимость национальных традиций, в частности, коллективист-ских, поэтому неолиберализм радикально отрицал коммунитари-стские подходы, имеющиеся сегодня и на Западе.
3.4. Западные эксперты
Мы уже имеем опыт, показывающий инструктивные притяза-ния западных экспертов и вместе с тем легкий отказ от прежних требований без взятия на себя доли вины при провале задавае-мого курса.
В летнем номере американского журнала "Социальное ис-следование" за 1995 год (Social Research) была опубликована сенсационная статья венгерских ученых Г.Чепеля, А.Еркени и К.Шепеле. Статья ошеломила не столько тем, что в ней было ска-зано, сколько тем, что она опубликована в США. Называется эта статья "Синдром приобретенного иммунодефицита в социальной науке Восточной Европы". Авторы описывают серьезные разоча-рования в посткоммунистических реформах, тяжелое экономиче-ское положение ученых, особенно в социальных науках, которым не удалось избежать участия в общем процессе упадка. Они по-казывают, что демократически настроенные ученые, авангард преобразований в стране, оказались жертвами реформы, что сфера культуры более других склонна сопротивляться переме-нам и что логика изменений направлена против собственных ин-тересов ученых. Система социальных наук столкнулась с финан-совым кризисом. Лишенные финансирования университеты и научные учреждения идут ко дну, в то время, как частные инсти-туты, еще не способные дать образование в соответствии с пра-вилами и стандартами научной и преподавательской деятельно-сти, переманивают специалистов. Разрушаются все структуры академической деятельности, включая библиотеки.
Объяснение ситуации они находят в том, что в условиях де-фицита финансирования руководство наукой перешло в странах Восточной Европы в руки западных экспертов, имеющих деньги и волю трансформировать науку этого региона. Поэтому ответст-венность за происходящее возлагается ими на Запад.
В чем же состоит роль Запада в реформировании восточно-европейской социальной науки и в чем конкретно обвиняют его венгерские ученые?
Запад приносит в Восточную Европу исследовательские при-оритеты и финансирование программ. Главная мотивация запад-ных экспертов - борьба с остатками и возможностью рецидива коммунизма в восточно-европейских странах. При этом они не обладают чувствительностью к тому, в какой форме существует пришедший на смену социализму капитализм. Западные иссле-дователи, в том числе и те, кто работал в регионе прежде, бук-вально переключили свои исследования на другую волну и не пытаются ответить, почему они не предсказали серьезных исто-рических перемен. "Эксперты, совершившие быстрые перемены, всегда были готовы двигаться туда, где были деньги", вплоть до того, что сегодня специалисты по вооружениям заняты этниче-скими конфликтами, изучавшие рабочее движение сегодня изу-чают предпринимательство. Венгерские ученые утверждают, что выбор тематики предложений, выдвигаемых на получение гран-тов, осуществляется не экспертами, а западными журналистами, пишущими в текущей прессе: "переход", "посткоммунизм", "смерть истории". И эти термины внедряются в дискурс академического сообщества. Все это возможно потому, что сложилось "новое не-равенство: все деньги для исследования на Востоке теперь при-ходят с Запада. Исследовательская система Востока, наряду со многими культурными продуктами, исчезла". "В этой статье, - говорят авторы, - мы хотели бы сфокусировать внимание на эффекте западного вторжения в Восточную Европу в области исследований в социальных науках. Имя симптома, по их мне-нию, - колонизация".
Многие оценки и обиды венгерских коллег наверняка разде-ляет большой отряд российских ученых, а также ученых других стран Восточной Европы. Даже в Германии рассказывают анекдот о том, как свинья с Востока (Германиии) встречает курицу с Запа-да и предлагает ей интересный проект. На что курица отвечает: "Хорошо, пусть это будет "Курица + Ко". Однако более частые обиды - на безразличие, некомпетентность в оценке происхо-дящего, высокомерие, наличие "круга избранных", на кого ориен-тированы западные эксперты, вненаучные соображения при при-суждении грантов. Венгерские ученые жалуются, что Запад по-ощряет эмпирические исследования, сбор данных и не стимулирует серьезных теоретических исследований. Западные эксперты говорят, что в их лице пришла помощь, но они и пред-ставители восточноевропейской науки понимают эту помощь по-разному. Этот процесс оказывается односторонним. Они не изу-чают отдельные восточноевропейские страны и сложившиеся в них научные школы. Они требуют определенного выбора, связан-ного с тем, чтобы догнать западноевропейскую или американскую систему образования и характерный для этих стран способ ис-следования. Они не заинтересованы в кооперации, требуя беско-нечного приспособления. Восточноевропейская наука однозначно рассматривается как консервативная, провинциальная, негибкая, технически отсталая. Научные и образовательные программы, как показывают венгерские специалисты, внедряют западные парадигмы социальных наук без изучения страны, в которой это происходит, они переносят сюжеты постсовременной реальности Запада в Восточную Европу, маргинализируя и без того маргина-лизированные общества, разрушают региональную идентичность восточноевропейских стран, не знают языка соответствующей страны и пр. Западные эксперты отрицают специфику стран, в которых они работают, и все попытки описать культурные осо-бенности той или иной страны воспринимают как сопротивление вестернизации.
Создается система зависимости, в которой восточноевропей-ская наука перестраивается без учета научного достоинства ее специалистов. Нет программ перевода книг восточноевропейский ученых, их участия в редакционных коллегиях западных журна-лов, репрезентативного представления позиций ученых Восточ-ной Европы в западных научных журналах, никакой системы вхо-ждения в мировое научное сообщество. С последним, я думаю, согласится каждый, даже самый удачливый баловень западных фондов, даже самый "вошедший" в западную науку восточноев-ропейский ученый.
Улица с односторонним движением безусловно существует. Уехавшие за границу ученые часто работают на невыгодных ус-ловиях. Мы чувствуем неустойчивость своего существования, невостребованность наших результатов, доминирование поверх-ностных представлений, отвечающих злобе дня. Под многими словами венгерских ученых можно подписаться.
Российские ученые могли бы добавить, что они не часто ви-дят западных экспертов. Между ними и Западом стоят доверен-ные посредники. Одни из них интересуются деньгами западных фондов, и не секрет, что финансирование исследований нередко происходит с изрядной задержкой с момента получения западных денег. Другие озабочены тем, чтобы осуществить идеологический контроль. Савонаролы неолиберализма осуществляют подчас такую радикальную цензуру, которая не снилась ЦК КПСС. Имен-но эти посредники делают неадекватными наши отношения с за-падными коллегами, ибо, помимо фондов, экспертов и посредни-ков, есть коллеги, которые адекватно воспринимают нас, пригла-шают, печатают, нередко преодолевая сопротивление посредников или скучающего залетного эксперта, который походя решает твою судьбу, даже не будучи знаком с твоей профессией. Формальные требования то и дело меняются: гранты людям из провинции, молодежи, потом неожиданно - профессорам, ибо их влияние на молодежь явно больше, чем влияние молодого чело-века, который едет на год, а затем желает остаться за рубежом.
И все же нельзя согласиться с венгерскими коллегами полно-стью.
Первый пункт несогласия связан с социальным устройством науки, ее иерархичностью. Немецкие ученые вполне могли бы пожаловаться, что их плохо знают в Америке и не ценят там по достоинству. Что же касается российских ученых из провинции, то их судьба была и есть трагическая. Они живут и работают, не имея достаточного выхода на столичное научное сообщество. Западные поощрения не имеют затем продолжения и являются, если с кем-то и случаются, приглашением к чистому ученичеству.
Второе возражение, которое хотелось бы высказать - также социологического свойства. Как уже было отмечено (гл. I, п. 3), социология знания открыла еще два фундаментальных факта: у знания об обществе есть свои социальные источники; каждое общество имеет свои собственные представления о самоочевид-ном знании.
Первый тезис позволяет понять то, что социальные науки возникли на Западе. Они отвечали уровню западной рациональ-ности и служили целям западной модернизации как в мировоз-зренческом смысле (обосновывая правомочность западного пути развития), так и в социально-технологическом (обеспечивая функционирование социальных систем). Распространение этих наук и их развитие в других странах явилось частью распростра-нения западного опыта или процесса модернизации.
Избрав курс догоняющей модернизации (неомодернизм) Вос-точная Европа и Россия перенимает институты Запада, в том числе и его науку как один из центральных институтов. Если бы политический курс был иной, например, ориентированный на соз-дание конкурентноспособной экономики, наверное, судьба соци-альных наук была бы другой и отношения между наукой Запада и Восточной Европой были бы более партнерские. Курс неомодер-низации выбран Россией и Восточной Европой в целом. Он удив-ляет многих на Западе (американских социологов П.Бергера и Дж.Александера, например), кто не понимает, какую же стадию развития Запада мы догоняем сегодня. Но какую бы мы ни дого-няли, заимствование западных образцов научности при этом не-избежно.
Венгерские ученые называют вирусом иммунодефицита ра-ционализм западной науки. Это указывает на близость мироощу-щения восточноевропейцев. Россия и Восточная Европа в целом могут быть охарактеризованы как место, отличающееся призна-нием в качестве самоочевидного (возвращаемся к этому тезису социологии знания) особого типа знания - мировоззренческого, ценностно нагруженного. Когда Борис Годунов послал первых студентов за рубеж, они вернулись (следующие уже не верну-лись), привезя с собой не знание ремесел, строительного дела, техники, а алхимию и астрологию, мечтая превратить сибирские леса в залото и найти счастливое для страны сочетание звезд. Сколько раз потом марксизм, диалектика, неолиберализм, циклы Кондратьева, синергетика перетолковывались у нас подобным же всеобещающим образом.
Нам нужна прививка рациональности, вакцинация, которая убережет нас от собственной опасной болезни. До описанной венгерскими коллегами болезни еще далеко. Придет ли она к нам, зависит от нас, хотя деньги у них. Национальные научные школы могут существовать, конечно, на чужие деньги бесконечно. Но сегодня дело не в этом, а в общем кризисе социального зна-ния.
4. Хорошее общество ("Good society")
Напомним, что американский социолог П.Бергер, известный своей книгой "Приглашение в социологию", в которой он восхи-щался возможностями этой науки, в 90-х годах опубликовал ста-тью "Неприглашение в социологию". Здесь он высказывает пол-ное разочарование в способности социологии понять новые ре-альности, среди которых маргинальные устремления верхнего среднего класса (его антигосударственный настрой в 60-е годы, во время войны во Вьетнаме, фетишизм и пр.), опыт создания незападного центра капитализма в Юго-Восточной Азии, где его никто не ожидал; оживление религии в западных странах, проти-воречащее сущности западной модернизации прежних эпох - секуляризации; распад СССР и коллапс коммунизма, который не нашел убедительного объяснения в научной литературе. По по-воду четвертого, имеющего к нам непосредственное отношение аспекта, П.Бергер пишет: "...четвертый случай, это - имеющий важное значение коллапс советской империи, и, кажется, по меньшей мере сейчас, всемирный коллапс социализма одновре-менно и как реальности, и как идеи. Даже начало этого всемирно-исторического события было очень недавно, и последствия воз-никли с незамедлительной скоростью... Было бы несправедли-вым ругать кого-то, что не было представлено теории, объяс-няющей все это, поскольку почти никто не предвидел этого (включая полк дипломированных советологов), и были общие трудности описать эти события какими-либо теоретическими рам-ками, придающими смысл" .
Какие же принципы социальных наук разрешили эти собы-тия? Несогласие среднего класса с правительством стран, обес-печивающим его восхождение в 60-е годы, наверное, сегодня остается вопросом, на который не получен ответ, но сегодня не столь актуальным. Возвышение Юго-Восточной Азии лишает кон-цепт "современности" (modernity) ясного содержания. Процессы здесь не описываются теориями модернизации, складываются особые общества, более близкие к тем, которые в литературе описаны как постсовременные. Десекуляризация Запада создает неясность относительно фазы его развития - отказ от современ-ного (modern) состояния, достигнутого в результате модерниза-ции и переход в постсовременность или какие-то другие транс-формации. Значение церкви, конфессий на Западе заметно, пре-жде всего, не в контексте духовных поисков, а как элемент коммунитаризма, поисков групповой идентичности, отличной от идентичности, даваемой гражданством и правами индивида. Рас-пад СССР, страны, осуществлявшей модернизацию в условиях изоляции ради принятия открытого проекта неомодернизма изум-ляет Бергера видимо потому, что цели остались прежними - догнать Запад, но враждебность к прежним попыткам приняла просто параноидальный смысл. Почему ради нового витка мо-дернизации надо было разрушить собственную страну, теорети-чески абсолютно неясно, хотя смутно проявлены тенденции к строительству государств на этнооснове, к усилению не прав ин-дивида, к чему ведет демократия, а прав этносов. Всюду появил-ся признак завершенной современности и рождающейся постсов-ременности.
4.1. Проблема прав человека и различия современного и постсовременного дискурса в юридических
и политических науках
Различия современного и постсовременного научного дис-курса проявляются в разном отношении к универсальному (все-общему, глобальному). Современный научный дискурс в полито-логии и науке о праве в качестве универсалии использовал поня-тие индивида. Речь всегда шла на Западе о правах индивида. Эта единица измерения прав могла считаться универсальной, поскольку признание прав индивида характеризовалось всеоб-щим, глобальным, безусловным и пр. Всеобщая декларация прав человека от 10 декабря 1948 г. утверждает моральное равенство всех людей. Подобное равенство наделяет всех людей неотъем-лемыми правами, и это считается возможным, прежде всего, в связи с ответными моральными и прочими обязательствами лю-дей. Так статья 1 гласит: "Все люди рождаются свободными и равными в своих достоинствах и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства" , статья 2: "Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Дек-ларацией, без какого бы то ни было различия, как-то: в отноше-нии расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхожде-ния, имущественного, сословного или иного положения.
Кроме того, не должно проводиться никакого различия на ос-нове политического, правового или международного статуса страны или территории, к которым человек принадлежит, незави-симо от того, является ли эта территория независимой, подопеч-ной, несамоуправляющейся или какой-либо иначе ограниченной в своем суверенитете" .
Как видим, права имеют характер, безотносительный к груп-повой принадлежности индивида, не зависят от нее и тем самым решение проблемы групповой дискриминации - расовой, поло-вой, языковой, религиозной пресекается не посредством предос-тавления особых прав этим группам, а посредством обеспечения равных прав всем гражданам. Даже те права, которые характери-зуют общество в целом, получают в данной Декларации интер-претацию в качестве прав каждого индивида: Статья 28 - "Каж-дый человек имеет право на социальный и международный поря-док, при котором права и свободы, изложенные в настоящей Декларации могут быть полностью осуществлены" . Другая "социальная" статья (№ 29) гласит: "Каждый человек имеет обя-занности перед обществом, в котором только и возможно свобод-ное и полное развитие его личности" .
Принципы и права, изложенные в Декларации, базируются на классических, идущих от Гоббса, Локка и Руссо позициях, среди которых центральное место занимают естественные права и об-щественный договор. В современных дискуссиях эти понятия те-ряют свою онтологичность и рассматриваются не как некие соци-альные реалии, а как модели объяснения.
Естественное состояние представляет собой идеальную мо-дель статусного равенства, а общественный договор - модель возможностей согласованного совместного функционирования в обществе, достигнутую на основе принципа морального равенст-ва. У.Кимличка (известный западный политолог, некоторые назы-вают его Кимлика) пишет: "Прежде всего мы должны восприни-мать договор не как гарантию согласия, явно выраженного или гипотетического, а как прием, позволяющий просеивать следст-вия определенных моральных посылок при рассмотрении равен-ства людей в моральном отношении. Мы используем идею есте-ственного состояния не для объяснения исторического происхож-дения общества или для установления исторических обязательств правительств и индивидов, а для моделирования идеи равенства индивидов в моральном отношении" . "Идея естественного состояния представляет, таким образом, не антро-пологическое утверждение о досоциальном существовании лю-дей, а требование отсутствия природной подчиненности одних людей другими" . (Сегодня неудачи российских реформ по-зволяют говорить об этом состоянии так же как об онтологической постсоциальной реальности для больших масс населения ).
В западных обществах существует своего рода обществен-ный договор, который действует в течение пятисот лет их успеш-ного развития. Этот договор основан на рациональности, автоно-мии индивида, эффективности в достижении целей, свободе в поиске других благ на основе свободы, законодательном регули-ровании и так далее. Сегодня ясно, что многие группы людей ос-тались за пределами этого договора - афроамериканцы, жен-щины, низшие слои населения, каждый, чья культурная идентич-ность не соответствует западным стандартам.
Коммунитаризм, аффирмативные (поддерживающие) акции властей по отношению к этим слоям являются ответом на требо-вания совести, поиском справедливости, попыткой сделать сво-боду более сущностной, попыткой поставить вопрос не только о свободе, но и благе для этих групп. Они выражают новые пост-современные тенденции и преобладание постмодернистского дискурса в исследовании социального развития.
Универсалистские идеи находятся в постоянной конкуренции с контекстуалистскими. Универсальное разбивается, локализует-ся контекстами культур. Отсюда появляются такие оппозиции как: коммунитаризм против либерализма , местная культура про-тив общечеловеческой, локальное развитие вместо глобального, блага взамен свободы.
Существенной является оппозиция блага свободе. Во всех политологических концепциях до Макиавелли центральным вы-ступало понятие блага. Разногласия отмечались в том, что при-знать наивысшим благом. Начиная с Макиавелли, концепция бла-га вытесняется понятием свободы . Принципиальным стано-вится то положение, что люди могут использовать свободу как предпосылку всех и всяческих благ, что свобода дает людям воз-можность достичь разнообразия благ и вопрос о благе не может быть исходным, т.к. разные люди ценят разные блага. Однако опыт либерализации во многих странах привел к тому, что пло-дами свободы, опытом обмена свободы на блага, овладели не-многие. Даже в цитадели Запада - США многие люди оказались за пределами общественного договора. Все попытки внушить им мысль о том, что они должны стать достойными свободы, не при-вели к успеху. Среди бедных, маргинальных слоев населения, в обширных кварталах, где проживают в США афро-американцы и латиноамериканцы воцарилась скорее другая мысль: пусть мы недостойны свободы и не можем обменять ее на благо, мы хотим свою долю благ, мы хотим блага сегодня. Стоит поразмышлять также об опыте российских реформ, о том, что и мы оказались недостойны свободы, но нуждаемся в своей доле благ. Это - одна из причин коммунитаристского поворота в политическом и правовом сознании Запада, которая в методологическом плане может быть охарактеризована как постсовременный дискурс по-литологии и юридической науки.
Основой этого дискурса являются два подхода: 1) понятие свободы должно быть заменено понятием блага; 2) понятие прав индивида должно быть вытеснено понятием групповых прав.
Первый аспект вытекает из того, что те, кто не может превра-тить свободу в благо, готовы признать, что недостойны свободы, но, тем не менее, желают иметь блага и настаивает на этом. Вто-рой тезис связан с тем, что требующие блага, являются, как пра-вило, определенными группами, этническими, национальными, половыми, религиозными, языковыми (эмигранты, например), кто сильно отличается по своим коллективным представлениям и культуре от вошедшего в социальный контракт, достигшего пони-мания по вопросу морали и образа жизни среднего класса, со-ставляющего в этих странах большинство (в США - 80%, в Нью-Йорке приблизительно 60%).
В этой связи даже либералы все более обсуждают проблему благ. Дж.Ролз, в частности, использует понятие первичных благ. Отрицая возможность установления справедливости на основе конкретного понятия блага и выбирая в качестве фундаменталь-ных принципы свободы (как источник всех мыслимых благ) и прав индивида, Ролз делает уступку концепции блага, называя в каче-стве первичных социальных благ "классы вещей, необходимых для реализации любого рационального жизненного плана" . К их числу относятся как основные права и свободы, так и доход, благосостояние, возможность реализовать себя, социальные предпосылки самоуважения людей. Все эти блага распределяют-ся социальными институтами. Р.Дворкин дополняет его список набором первичных природных благ - здоровье, умственные способности, энергия, способность воображения и др. Социаль-ные институты не распределяют этих благ, хотя их наличие мо-жет зависеть от общества, но от социальных институтов, в част-ности института страхования, зависят компенсации, выравни-вающие исходное несправедливое неравенство.
Однако либералы, как уже было отмечено, базовым принци-пом продолжают считать свободу, сохраняя верность современ-ному научному дискурсу, в то время как коммунитаристы (сторон-ники групповых прав) делают шаг к постсовременному дискурсу, третьей заметной чертой которого становится преобладание кон-текстуального над универсальным. Среди этих идей есть также такие, где утверждается возможность выдвинуть блага вместо свободы. То есть вопрос может быть поставлен как возможность достижения универсального на базе блага, а не свободы. Этика же блага является этикой традиционных обществ, где универ-сальное было понято как благо для всех.
В то же время эти новые тенденции не усиливают и ничего не добавляют к общественному договору Запада. Они не очень эф-фективны, поскольку разрушают сам этот общественный договор, создавая еще один повод для постановки вопроса об объедине-нии локального и универсального.
Существует аналогия между этим примером и судьбой стран, которые экономически и социально не преуспели в мировом со-обществе.
Какие выводы могут быть предложены? Один из них доволь-но абстрактен: сочетание универсального и группового-контектуального. Но как? Мы уже отмечали, что решение этой задачи не было найдено. Одно из сущностных, но также и абст-рактных решений было предложено хорошо известным немецким исследователем К.-О.Апелем. Он писал: "...уважение факта при-надлежности индивида к определенной культурной традиции мо-жет рассматриваться как уважение индидуальных прав челове-ка" . В то же время главная мысль К.-О.Апеля такова: "Отноше-ния дополнительности между этикой справедливости (для всех) и этноэтикой блага (для нас) (для локальных групп, локальных со-обществ. - В.Ф.), и тем не менее нормативный приоритет первой по отношению к последней" . Этот принцип устраняет из ло-кального все, что может быть опасно для других. Как свобода в классическом понимании ограничена "кончиком чужого носа" (не-возможностью кому-то повредить), локальность имеет такое же ограничение. (В качестве негативных локальных тенденций К.-О.Апель приводит возрождение архаических родовых конфликтов в Африке, эксцессы возрождающегося национализма, противоре-чащее интересам женщин чрезмерное настаивание на их группо-вой (локальной) идентичности. Групповые тенденции должны быть проверены на невозможность повредить другим и человече-ству в целом.
Это должно всегда приниматься в расчет, но это не единст-венное решение.
Есть три трактовки контекстуального (группового, локального) опыта как универсального.
1) Обнаружение в нем некоторой модели, которая может быть применена повсюду.
2) Когда показывается, что высшие достижения некоторой культуры или группы символически или фактически предстают как достижения человечества.
3) Когда утверждается, что в опыте с одним контекстом мож-но увидеть нечто для понимания другого опыта. Как писал упоми-навшийся выше П.Бергер, "...дисциплина, пытающаяся понять современность по существу, должна быть неизбежно компарати-вистской... нужно смотреть на Японию, чтобы понять Запад, на социализм, чтобы понять капитализм, на Индию, чтобы понять Бразилию и т.д." . Однако на базе постсовременного дискурса достичь универсальности, тем не менее, очень трудно, т.к. группы разнообразны.
Появление постсовременного (контекстуального, коммунита-ристского) подхода в юридических и политических науках соот-ветствует новым типам юридической и политической практике. Именно потому и можно говорить о постсовременном дискурсе в этих науках, что термин "дискурс" характеризует не просто выска-зывание, а высказывание, погруженное в реальную жизнь. В ре-альной политической и юридической практике осуществляется переход к групповым правам (часто в ущерб индивидуальным или без учета универсальной значимости последних) и к акциям, под-держивающим группы, которые признаны находящимися в более плохом положении, чем остальные. Так, в США имеется програм-ма аффирмативных (поддерживающих) акций в отношении аф-роамериканского населения, оказывающая ему разного рода по-мощь, предоставляющая льготы и квоты, например, при поступ-лении в университеты и на работу.
Введение особых прав для рас и других групп вызвало силь-ную трансформацию американской юриспруденции и большие дискуссии о правомочности этого преобразования. Официальные документы США, президент Клинтон занимают по этому поводу однозначную позицию - аффирмативные акции входят в офици-альную законодательную систему США, групповые права - предмет новых забот. Однако население Калифорнии, например, организовав референдум по этому вопросу и используя значи-тельную законодательную самостоятельность штатов, отменило здесь аффирмативные акции. Афроамериканец поступает в уни-верситеты Калифорнии без помощи аффирмативных акций, уни-верситеты не имеют квот на процент афроамериканских студен-тов. Это принятая в рамках либерализма, в рамках современного юрдического дискурса практика. Она имеет свой уровень чувстви-тельности к расовым проблемам: любой конкретный представи-тель афроамериканской группы может подать в суд по факту дис-криминации, и суд защитит его, если факт подтвердится. Но никто не может требовать привилегий из-за принадлежности к расовой, половой, языковой, этнической, национальной или сексуальной группе. В дискуссиях на эту тему сторонники современного дис-курса подчеркивают его значение как легального пространства размышлений о расовых проблемах и трудностях других групп и выдвигают аргумент о том, что аффирмативные акции наносят вред индивиду, лишают его привычки полагаться на себя. Напри-мер, видный специалист, профессор Джорджтаунского универси-тета Ч.Лоренц утверждает, что процедурный подход к решению расовых проблем хуже трансформативного, в фокусе которого - коррекция группового уровня несправедливости путем поддержки прав каждого индивида. Последний подход является фундамен-тальным - он защищает права каждого человека на уровне ба-зовых принципов, а не процедур . Лоренц критикует биполяр-ную, черно-белую модель решения расовых проблем.
Все противники перевода проблем с индивидуальных прав на права группы показывают, что групповое равенство - это скорее субстанциональные социальные условия, чем индивидуальное право. В конце концов, поддержка рас против дискриминации па-дает на государство, предоставляющее всем гражданам фор-мально равное право, как государство белых, враждебное к цвет-ному населению и провоцирует межрасовые конфликты. Многие критики новой практики или теории считают, что смысл аффир-мативных акций состоит в преодолении несправедливого нера-венства, а не в обеспечении квот или пропорционального пред-ставительства. Это отступление от проблем свободы в пользу проблем блага они считают злом.
Крайние коммунитаристы разрушают либеральную традицию полностью и порождают множество проблем, с которыми не справляется современная наука. В западном обществе наблюда-ется путаница принципов. Очень немногие осознают с абсолют-ной ясностью связь коммунитаристского подхода - доктрину групповых прав, благ и контекстуализма как часть постсовремен-ного юридического и политического дискурса. Скорее есть эклек-тика, неясность для специалистов в политологии и юридических науках, в каком роде дискурса они работают. Четкое же осозна-ние этого совершенно убьет либеральную модель с ее современ-ным дискурсом. Как совместить универсальность, следующую из признания прав индивида защитой инторесов групп? Некоторые либералы говорят об аффирмативных акциях, например, что это - зло, но зло неизбежное. К такому выводу приходят не только сторонники постсовременного дискурса, но и некоторые либералы. Приведу аргументы, данные мне американским прези-дентом из университета в Небраске Т.Мак-Эффелем и проф. из университета в Огайо М.Эскером. Они утверждают, что многие американцы, отрицающие предпосылки и заключения постмодер-нистской политической и юридической мысли, тем не менее под-держивают программы аффирмативных акций. Имеются два подхода, которые могут быть взяты как рациональная основа в их проведении и не ведут к строгим формам "группизма".
Либеральные оправдания аффирмативных акций состоят в том, что можно соотнести их с правами индивида. Положение о равной протекции гарантирует каждому индивиду равенство пе-ред законом. Этим ценностям соответствовало бы, чтобы шеф местной полиции лучше патрулировал высоко криминальный район или район по соседству с большим числом ограблений. Почему? Поскольку каждый и всякий, кто живет в таком соседст-ве, в противном случае будет сталкиваться с большим риском преступлений, чем прочие граждане (более счастливые жители других районов). Им не дана равная безопасность с другими, и они оказываются опекаемыми "равным образом" при большем усилии полиции, ибо их условия предъявляют больше требова-ний, чем если бы они были под "протекцией" закона, как обещает либеральная теория социального контракта. Это не "коммунита-ризм". Это просто способ либерального правительства выполнить свои обещания и обеспечить защиту своих граждан в обмен на лояльность. Подобно этому все афроамерикацы встречают един-ственные в своем роде препятствия в доступе к возможностям американской экономической системы. Более важно, что даже сегодня широко распространена расовая дискриминация, прино-сящая вред всем афроамериканцам. Знаменитая солидарность белых (old boy networks), знакомых с детства, делают для черных невозможным получить многие виды работ. При каждом кризисе афроамериканцы ощущают враждебность или безразличие.
"Как можно "излечить" эту дискриминацию, чтобы каждый афроамериканец получил примерно равные возможности с бе-лым американцем?" - говорят эти профессора.
Ответ - программа аффирмативных акций. О не только ни ведут эту группу меньшинств к успеху, но и восстанавливают для них позиции равных возможностей с другими американцами.
Критики утверждают, что это восстанавливающее справед-ливость оправдание не работает, поскольку программы слишком строги. Они так же утверждают, что в отличие (unlike) от многих случаев, где индивиды просят, чтобы специфические акты дис-криминации были устранены, программы обращаются преимуще-ственно к недискриминируемым институтам, чтобы отдать пред-почтение индивидам, которые не испытали специфических дис-криминационных действий. И третья группа людей просит пла-тить цену за привилегии на расовой основе. Одни угнетают, дру-гие угнетены, а платят невинные третьи.
Многие американцы думают, что эти аргументы говорят о не-возможности оправдать аффирмативные акции с помощью либе-рального индивидуализма. Но имеются аргументьы против. В юридической системе США давно сказано, что те, кто поступает неправильно, не могут быть услышаны в своих жалобах и своих трубованиях предоставить средства компенсации. Они должны платить цену за свои действия. В дополнение к тому, что США идет по пути апробирования средств против долго существующей дискриминации, их юридическая система часто требует институ-тов, чтобы откорректировать акции по восстановлению потерь, не вызванных дискриминацией. Например, суды требовали от школьной системы достигать определенного процента афро-американцев в каждой школе как средства разрушения двойной школьной системы, созданной посредством легального мандата сегрегации и сегрегационной политики. Многие, кто не участвовал в принятии этих решений, были подвергнуты его воздействию. Но оно было необходимым, чтобы устранить результаты апартеида и поддержать систему, которая могла бы быть противоположной существовавшей. Аффирмативные акции действуют подобным же образом. Эффект очевидной дискриминации реален и широко распространен и эти программы - лучшее, что может существо-вать, сочетась с традиционными подходами к правам человека.
4.2. От модели идеального общества к модели "хорошего обще-ства"
Конкуренция разных социальных систем - капитализма и социализма и подвидов в каждом из них, борьба неолиберализма с социал-демократией, критика коммунизма постепенно утомили людей притязаниями на универсальность и единственную вер-ность своих построений идеального общества.
Последней теоретической альтернативой такого рода попыт-кам явилась концепция Ролза, где он противопоставляет модель государства всеобщего благоденствия (на Западе), допускающую классовое неравенство, и не совсем ясную модель демократиче-ского владения собственостью, это неравенство преодолевающе-го. Чрезвычайно напряженные дискуссии по проблемам социаль-ной справедливости выделили концепции двух либералов - Ролза (автора концепции справедливости как честности, согласия на максимизацию минимума) и Дворкина (давшего модель пре-одоления несправедливых социальных и природных неравенств посредством страхования и налогообложения). Однако их теоре-тические конструкции столь сходны, что не оставляют место яс-ной дефиниции того общества, которое они описывают, если бы это общество удалось воплотить в реальность. Конечно, всем понятно, что речь идет о западном обществе, что в концепциях Роулза и Дворкина заметна сильная тенденция к эгалитаризму, согласно которой без государства как арбитра в человеческих делах, можно получить только либерализм, лишенный справед-ливости. Но многие критики и комментаторы сомневаются в том, что транформации общества в указанном ими направлении со-храняют его капиталистический характер.
Как отмечает У.Кимличка, концепции этих исследователей "нельзя согласовать с традиционными либеральными института-ми. Вполне может быть, - пишет он, ссылаясь на других иссле-дователей, - что полная реализация роллзовской или дворкин-ской идеи справедливости приблизила бы нас к рыночному со-циализму, а не капиталистическому государству всеобщего благоденствия" .
Кто сегодня либерал? Мы знаем неолибералов, монетари-стов, чья концепция свободного рынка вмещает в себя все пред-ставления о свободе и демократии. Мы знаем либерализм без справедливости, а тем более, без равенства. Но посмотрим, все-гда ли это было так. Возьмем свидетельства известного либера-ла Р.Дворкина: "перед вьетнамской войной политики, называвшие себя либералами, придерживались определенных позиций, кото-рые можно объединить в одну группу. Либералы отстаивали большее экономическое равенство, интернационализм, свободу слова и были против цензуры, защищали равенство между раса-ми и осуждали сегрегацию, выступали за решительное отделение церкви от государства, за большую процессуальную защиту тех, кого обвиняют в преступлении, за декриминализацию нарушений нравственных норм... за энергичное использование центральной правительственной власти в решении всех этих задач" .
Наши собственные споры как о сущности общества, в кото-ром мы живем, так и о том, в каком мы хотим жить, привели к не-вероятной путанице, где периодически появлялись "лево-правые" (красно-коричневые) и где сегодня претензии на центристскую позицию вконец перепутали левую и правую сторону, помещая одного и того же человека одновременно в левый и правый центр и вкладывая в его уста такие необычные призывы, как "работать по-капиталистически, распределять по-социалистически". Неожи-данно в этой шутке, равно, как в ее шутливом повторении "наобо-рот" оказалось много правды. Я не хотела бы сказать еще раз, что наступил конец истории, но время "измов" проходит. Замет-ный крен "влево" на Западе говорит только о том, что от идей социальной справедливости сегодня нельзя отмахнуться. Развал СССР и коллапс коммунизма показали со всей определенностью, что свобода является витальным стремлением людей и к ней стремятся даже ценой потери благ. Т.е. сегодня во всем мире появилось стремление к объединению свободы и блага, свободы и справедливости.
Люди большинства стран мира просто хотят хорошо жить, хо-тя еще есть места героических надежд, жертвенности и борьбы (исламский мир, национально-освободительные движения кур-дов, албанцев в Югославии и пр.). Теоретики уже не могут пред-ложить идеально-чистой модели, в которой эти желания могли бы игнорироваться.
Глубокое разочарование в монистических моделях привело к появлению в Западной литературе темы "хорошего общества" ("Good Society") .
В этих исследованиях дается эмпирический набор черт, без которого общество не может быть названо хорошим. К ним отно-сятся: свобода и права человека, способность человека быть от-ветственным в свободе, стремиться не только к негативной сво-боде - свободе "от"" (принуждения, зависимости), но и к пози-тивной свободе - свободе "для" (для самореализации, осуществления своих планов, постановки социальных целей и пр.); достижимость минимума социальных и природных благ; на-личие социального порядка, который позволяет гражданское об-щество. Классический термин философии, политологии и юриди-ческой науки до 60-х годов нашего века означал общество, кото-рое способно поставить под контроль государство, не дать ему выступить самым сильным хищником среди тех из них, кого госу-дарство должно примирить.
Реальный источник термина "хорошее общество", построен-ный во многом в пику теоретическим представлениям - эмпири-ческий. Здесь фиксируется все то позитивное, что есть в разных обществах: права человека, включая экономические, соединение свободы со справедливостью и благом, высокий уровень благо-состояния, приемлемый социальный порядок и пр. Однако здесь явно присутствует и нормативный элемент, ибо слово "хорошее" предполагает знание некой нормы, позволяющей назвать обще-ство так. Соотношение эмпирического, теоретического и оценоч-ного - сложная методологическая проблема. Занимаясь ею при-менительно к этике и праву, П.Сорокин выделяет два подхода: 1) когда воля, предписание и оценка формируют нормы и норма-тивные науки (В.Вундт); 2) когда нормативное суждение опирает-ся на оценку, которая уже не принадлежит нормативному сужде-нию, а есть следствие теоретического суждения, изучающего мир, как он есть. Поэтому нормативная наука, нормативное суждение, согласно П.Сорокину строится только на основе наук, изучающих сущее, независимо от желаемого и должного .
Оба эти способа образования нормативных суждений дейст-вуют в концепции хорошего общества. Недовольство сущест-вующими теориями и в особенности их применениями, недости-жимость теоретически ожидаемых результатов, радикализм в использовании теорий, отсутствие теорий, которые решали бы все проблемы, ведет к эмпирической нормативной конструкции. Но, очевидно, используемый термин "хорошее общество" станет ясным тогда, когда он будет теоретически проработан.
Заключение
Итак, мы показали взаимосвязь социального контекста и исследова-тельских программ социально-гуманитарного знания, имеющееся соот-ветствие эпохи современности и классической науки и переход к неклас-сической науке в период начавшейся трансформации современности. Социально-гуманитарные науки раньше, чем естественные, вступили в сферу неклассического развития, свидетельством чего явилось появле-ние антитезы натуралистической программы - культур-центристского подхода, в конечном итоге, ставшего общенаучным.
В данной работе мы исходили из представлений о дисциплинарной структуре социально-гуманитарных наук, сложившейся в XIX в. и поныне действующей: историческая наука, социология, экономика, психология, науки о политике, науки о культуре. Эти дисциплинарные разделения сегодня представляются многим очень тесными, в частности, Валлер-стайн в упомянутой статье и других работах подвергает их неэффетив-ность серьезной критике . Суть этой критики состоит в том, что сего-дня мир представляет собой комплексную систему, которая не может быть описана прежним образом. Согласно Валлерстайну, разделение наук XIX в. имело в качестве источника либеральную идеологию, разде-лившую рынок и государство, экономику и политику. Не относящиеся к области экономики и политики сферы были отданы социологии и антро-пологии. Изучаемый этими дисциплинами аспекты сегодня не являются независимыми друг от друга: "...ни одна пригодная исследовательская модель не сможет разделить "факторы" в соответствии с экономически-ми, политическими или социальными категориями, иметь дело только с одним видом переменных, считая другие постоянными. Мы утверждаем, что существует единый "набор правил" или единый "набор ограничений", внутри которого оперируют эти различные структуры" . В специаль-ном докладе группа ученых, среди которых и цитируемый исследова-тель, делает выводы для университетской практики, исходя из представ-ленного взгляда. Они предлагают развивать возможность работы ученых и студентов не в дисциплинарном, а в проблемном поле, и произвести институционализацию такой возможности; учреждать комплексные ис-следовательские программы и выделять время для работы по ним сту-дентов; ввести обязательное объединение усилий профессоров разных специальностей; осуществлять совместную работу для студентов . Тезис единой науки не нов , но в контексте представленной концепции он обретает новую определенность.
Нельзя, однако, сказать, что будущее социально-гуманитарных наук именно таково. Таковым оно является в концепции Валлерстайна, кото-рый определяет его в перспективе прогнозируемого им будущего чело-вечества - его миро-системных трансформаций. Другие модели буду-щего могут вести к иным предположениям и относительно перспектив социальных наук. И поскольку будущее человечества неопределенно, имеет ряд потенциальных возможностей, то и судьба социальных наук может быть представлена лишь в виде некоторых сценариев. Сценарий глобализации является альтернативным тому, что прогнозирует Валлер-стайн. Ему, по всей видимости, соответствует универсализация соци-ально-гуманитарных наук, изменение их предмета в сторону рассмотре-ния не столько обществ, понимаемых как нации-государства, сколько обращение ко всему человеческому обществу, человечеству.
Концепция С.Хантингтона о возможном столкновении цивилизаций в будущем имплицитно содержит другой сценарий развития социальных наук. Попытаемся наметить его основные контуры. Определяющими при этом становятся культурные различия. На передний план среди научных дисциплин выйдет, по-видимому, культурология или, как ее называют на Западе, культурная антропология. Именно она станет наукой об общест-ве, исследующей его со стороны его "мягких тканей" - культуры, а не жестких социальных связей и институтов, которыми занималась социо-логия. Прочность социального каркаса общества будет утрачена, многие старые институты и установления исчезнут, другие будут формироваться заново на основе культурных и цивилизационных общностей. То есть, когда разрушаются структуры, место социологии занимает культуроло-гия. Но будущее не может исключить и локального разрушения культуры. Как изучать такие общества - с потерянными ценностями, дезинтегри-рованные. Там, где нечего делать и культурологии, лидирует психология. Именно она поможет разобраться в способах выхода из анархического и деструктурированного социума.
Можно заключить, что не только социальные знания являются ис-точником социальных изменений, но и трансформации общества, как в глобальном, так и в локальном масштабе вносят существенные измене-ния в структуру социально-гуманитарных наук и их исследовательских программ.
Научное издание
Социальные знания и социальные изменения
Утверждено к печати Ученым советом
Института философии РАН
|
ПОИСК:
|
© FILOSOF.HISTORIC.RU 2001–2023
Все права на тексты книг принадлежат их авторам!
При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:
'Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru'