Вальденфельс Б.

Повседневность как плавильный тигль рациональности. 1990

СОЦИО-ЛОГОС. - М.: Прогресс, 1991. 480 с. // Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности. С. 39-50

1. ИНТЕРЕС К ПОВСЕДНЕВНОМУ

В последнее время особое внимание исследователей привлекли к себе два понятия - обыденная жизнь (Alltag) и повседневность (Alltaglichkeit), обозначающие определенную сферу и способ жизни. В качестве составляющей, «лигирующей добавки», повседневность входит в ряд словосочетаний, например, таких, как повседневная жизнь, обыденное знание, обыденное сознание, повседневная речь, повседневное поведение человека, культура обыденной жизни. Пов­седневность является предметом целого комплекса научных дис­циплин: социологии, психологии, психиатрии, лингвистики, теории искусства, теории литературы и, наконец, философии. Эта тема часто доминирует в философских трактатах и научных исследова­ниях, авторы которых обращаются к определенным аспектам жизни, истории, культуры и политики; при этом оценка повседневной жизни может быть различной. Важно, что в этих трудах субъ­ективное переживание четко противопоставляется объективным структурам и процессам, типичные практические действия - инди­видуальным и коллективным деяниям, длительные ритмы - одно­кратным эпохальным событиям, подвижные формы рациональнос­ти - идеальным конструкциям и точным методам. Импульс к такого рода противопоставлениям дают различные направления философ-

---------------------------------

*© Bernhard Waldenfels. Alltag als Schmelztiegel der RationalitSt.

Работа Бернхарда Вальденфельса в значительной степени выполнена в фено­менологической традиции философии. Предлагаемый читателю текст имеет не только дескриптивную, но и интенциональную, и перформативную составляющие. Для их формирования автор использует не только прямое значение слова, но и смысловую многозначность и образность немецкого языка, роль которых возрастает по мере углубления содержания. Опорный для автора и читателя образ - Schmelz­tiegel der RationalitSt (букв, «плавильный тигль рациональности») - собирается отчасти посредством применения технических терминов, отчасти посредством ис­пользования средневековых (ср. алхимические: «растворение», «закрепление», «про­каливание» духовных начал), античных (лат. tegula и греч. teganon - «сковород­ка», «противень») и более архаичных соозначений. Тиглевая плавка - древней­ший способ обработки металлов, «прасобытие», с которым связаны поздние циви­лизации.

В связи с естественной трудностью передачи на русском языке одним словом обоих рядов значений - абстрактно-понятийного и образного - переводчик, дабы избежать потери смысла, изменения его границ или внесения интонационных диссонансов, отсутствующих в немецком тексте, использовал оба русских эквивален­та. Слово, относящееся к образному ряду, взято в кавычки. (Настоящий текст согласован с автором. - Прим. перев.)

39

ской и социологической мысли. Я хочу напомнить читателю о взаи­мопроникновении феноменологии Э. Гуссерля и социологии М. Вебера в трудах А. Шюца, об этнометодологии Г. Гарфинкеля, в кото­рой соединились положения американского прагматизма с идеями интеракционизма Дж. Г. Мида, И. Гофмана и А. Стросса. В тради­ции лингвистического анализа поздний Л. Витгенштейн и Дж. Остин обратились к обычному языку, вернув ему самостоятельное значе­ние. В марксизме усилился интерес к повседневной основе жизни различных общественных формаций в трудах, например, А. Лефевра, а позднее К. Косика, А. Хеллер и Т. Лейтхойзера. В произве­дениях советских авторов М. Бахтина и В. Н. Волошинова большое значение приобрела народная языковая и смеховая культура. В так называемом французском структурализме мне хотелось бы напом­нить читателю о мифологии обыденной жизни Р. Барта и об «архивных» исследованиях М. Фуко, которые во многих отноше­ниях соприкасаются с работами школы «Анналов». Исторические труды Ф. Броделя о структурах обыденной жизни также существен­но способствовали разработке этой проблематики. Самые разнооб­разные исследования объединяются вокруг проблем обыденной жиз­ни, и поэтому мы можем говорить о глубинном интересе к повседнев­ности1.

Однако в этой ситуации следует соблюдать особую осторож­ность, так как понятия, часто привлекающие к себе внимание ученых, могут приобретать неконтролируемую многозначность и потерять собственное содержание. «Обыденная жизнь» может стать названием для разнородных явлений и предлагаться как спаситель­ное средство при решении целого ряда проблем. От этого предосте­регает нас Норберт Элиас, автор работ по истории цивилизации и исследований о придворном обществе2. Он формулирует два положения, недооценка которых влечет за собой отрицательные последствия для исследования повседневности. Во-первых, нельзя превращать повседневную жизнь в универсальную категорию, под которую подводятся вьетнамские крестьяне, китайские мандарины, средневековые рыцари, афинские мыслители и обычный человек индустриального общества, соединяясь тем самым в некое мирное карнавальное шествие. Во-вторых, нельзя обыденную жизнь пред­ставлять в качестве особой автономной сферы, отделенной от об­щества с его структурами власти.

Учитывая эти справедливые замечания, я хочу предложить три методических принципа.

1. Обыденная жизнь не существует сама по себе, а возникает в результате процессов «оповседневнивания» (Veralltaglichung), которым противостоят процессы «преодолевания повседневности» (Entalltaglichung).

2. Повседневность - это дифференцирующее понятие, которое отделяет одно явление от другого. Границы и значения выделен­ных сфер изменяются в зависимости от места, времени, среды и культуры. Так, например, европейские национальные культуры прямо несопоставимы с американским смешением этих культур.

40

3. Речь о повседневности не совпадает с самой повседневной жизнью и с речью в повседневной жизни. Во всех теориях об обыден­ной жизни возникает вопрос о месте теоретической речи. Кто и от­куда говорит об обыденной жизни? О какой повседневности он говорит, о своей собственной или о повседневности кого-то друго­го? В ответах на эти вопросы нет согласия философов. Здесь возникают претензии на исключительность, оказывают влияние соб­ственные скрытые предпочтения и ранее неоговоренные оценки. «Экспроприация» обычного человека3 уже давно не является делом одних лишь философов. Я предлагаю генеалогию повседневной жизни, которая не допускает преувеличения значения этой сферы, не возводит категорию повседневности в ранг универсального по­нятия и не абсолютизирует теорию обыденной жизни.

В дальнейшем я обращусь к эвристической перспективе. Обыденную жизнь, функцию теории обыденной жизни и определенных практических действий можно тематизировать различными спосо­бами, например, исходя из субъекта, из объективно существую­щего мира тел, из социальных отношений, из процесса языкового общения или из становящихся автоматическими действий. Исход­ная точка моей тематизации - это актуальная проблема специфи­чной рациональности обыденной жизни. Рациональность я пони­маю в широком смысле этого слова как то, что воплощается в смысловые, правильные, регулярно повторяющиеся, рассудочно-прозрачные взаимосвязи, которые существуют в различных полях и стилях рациональности. Эта плюрализация рациональности при­водит к тому, что бесконечному количеству форм иррациональности противостоит не одна всеохватывающая форма рациональности, а специфичные, изменяющиеся формы рациональности вместе с противостоящими им специфичными формами иррациональности отделяются от других форм рациональности. Такому широкому и изменчивому пониманию рациональности соответствует речь о ло­гике чувств и красок, о порядке вещей или о многообразии действительностей. Существует рациональность, которая покоится в опы­те и которая воплощается в действия и речь и не проистекает лишь из подчиненного цели рационального расчета или из притязаний на чистую значимость4. В рамках нашей темы ориентация на проблема­тику рациональности и порядка не означает только изменение места, при котором разум истории или общества был бы перене­сен в обыденную жизнь. Частичное перемещение разума, его расчленение и помещение в поля рациональности изменяет и его характер. «Рассеянному разуму»5 соответствует превращение области повсе­дневной жизни в лабиринт, который не был спланирован какой-либо центральной инстанцией и не был создан по какому-либо образцу. Улисс, ставший героем повседневности, блуждает как некто, в ком есть что-то от никого, пока его не сажают в определенную клетку этого лабиринта6. Исследование повседневности, которое не участ­вует в такого рода изменениях перспективы, легко застревает в произвольном наборе географических и исторических находок, украшая ими некоторые нынешние «постмодернистские» хранилища.

41

2. ОБРАТНАЯ СТОРОНА HE-ПОВСЕДНЕВНОГО

Мы начнем наш анализ с противопоставления, в котором зало­жено исходное разграничение. Повседневное - это привычное, упо­рядоченное, близкое. В противоположность повседневному непов­седневное существует как непривычное, вне обычного порядка находящееся, далекое. Хотя и следует соблюдать осторожность при фактически данных специфических форм порядков, все же ни одна человеческая культура немыслима без противопоставления повседневного и неповседневного.

Если мы, например, позволим себе немного порассуждать о повседневной жизни пчелы или льва, то, естественно, возникнет вопрос: что такое повседневная жизнь пчелы или льва? Животное, согласно всему нашему опыту, «жестко фиксировано» посредством инстинкта и генетической программы. Оно имеет свой окружающий мир, в границах которого осуществляется его поведение и восприя­тие. Праздник ли для кошки, когда она греется на солнышке? Преображает ли она себя, предаваясь «бесконечным грезам» (reve san fin)?

Человек как «нефиксированное животное» в соответствии со своей природой должен изобретать намеченный лишь весьма при­близительно порядок, создавать свой мир. В процессе привыкания и освоения навыки человека преобразуются в знания и умения, которые многократно воспроизводятся и воплощаются в материаль­ных предметах. Это касается питания, одежды, продолжения рода, пространственной ориентации жилища, распределения времени и многого другого - всего того, что принадлежит миру близкому и знакомому для человека, миру, в котором он может свободно ориентироваться.

Обратная сторона необычного возникает из того, что все встре­чающееся нам в опыте никогда не вписывается в привычный мир. На границах хорошо знакомого мира нас подстерегает неизвестное и неожиданное, маня нас и пугая одновременно. Часто неизвестное является нам в тонком соединении внезапного и могущественного. В первую очередь это относится к моментам возникновения, пре­образования, опасности уничтожения индивидуального и коллектив­ного жизненного порядка, а точнее, к рождению, периоду половой зрелости, к полетам воображения, к болезни и смерти, а также к закладке города, к войнам и революциям, к возникновению Все­ленной и природным катастрофам и часто встречающимся сегодня крупным авариям. Важным признаком неповседневного является необычность, которая встречается в момент возникновения или при опасности разрушения существующего порядка.

Повседневное - это то, что происходит каждый день, что про­рывается сквозь «упорядоченную суматоху»7 праздников. Праздни­ки в свою очередь обусловливают появление мест их проведения и календарей. Противопоставление повседневного и неповседневного, профанного и сакрального возникает с древнейших времен и лежит в основе мифов и ритуалов. Так называемые «сокровенные уголки»

42

(«endroits sacres»)8 в повседневной жизни ребенка и правила веж­ливости при встречах и прощаниях у взрослых9 имеют в основе то же самое противопоставление.

Человек как «нефиксированное» животное существует не только в порядке повседневности, а как бы на пороге между обыденным и необычным, которые соотносятся друг с другом как передний и задний планы, как лицевая и обратная стороны. «Повседнев­ность имеет свой опыт и свою мудрость, свое лицо, свое предвидение, свою повторяемость, но также и свою необычность, свои будни и свои праздники»10. Поэтому нельзя анализировать повседневную жизнь как особую отдельную сферу и говорить об особой культуре повседневности.

3. ПОВСЕДНЕВНОЕ ПОД ПРЕССОМ УНИВЕРСАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

Обращение ко второй паре противопоставлений начинает развен­чание повседневного. В качестве ограниченного, замкнутого в себе самом повседневное противопоставлено истинной жизни и истин­ному миру, жизни и миру, где все партикулярное медленно размы­вается, где местные и провинциальные порядки растекаются в уни­версальность. В этом противопоставлении отношение дополнитель­ности, которым были связаны обыденное и необычное, переходит в отношение иного рода, в отношение иерархии, которая разде­ляет две сферы реального. Это приводит к тому, что повседневное обесценивается, о чем писали уже древние греки. Платон в «Теэтете» показал, как молодая служанка посмеялась над философом Фалесом, который, засмотревшись на небесные светила, упал в колодец. Однако насмешки девушки не могут остановить развитие культуры. Свободные искусства, которые достойны свободного гражданина, возвышаются над невежественными рабскими действиями, и этот иерархичный ступенчатый порядок изменяется лишь в редких слу­чаях, во время сатурналий и карнавалов. Давление, «пресс» образо­вания приводит к тому, что постепенно оформляется более широкий взгляд на мир и тем самым обесценивается все то, что имеет место в закоулках и темных подвалах обыденной жизни.

С началом Нового времени отход от повседневного приобре­тает новые формы. Предшествующий порядок мира и общества уступает место порядку, который позволяет творить. Вертикальная ось переворачивается в горизонтальную плоскость, становится вре­менной осью и превращается в прогресс. Истинное сознание - это то, которое может быть лишь в конце пути. Идеологические противники повседневности, пытающиеся представить «тупую, тем­ную повседневность» (Т. Лейтхойзер), «религию повседневности» (К. Косик) в качестве «превратного мира» (К. Маркс), попадают в весьма трудное положение. Они всегда приходят либо слишком рано, либо слишком поздно. Единственно необычным в конце

43

является «чудо разума» («miracle de la raison») Лейбница или «чудо рациональности» («Wunder der Rationalitat»), о котором говорит Гуссерль. Если это чудо достигается собственными усилия­ми человека, то алтарь, который сооружается верховному существу («etre supreme»), служит самопочитанию человека в «религии че­ловека», очарование которой, однако, было недолгим".

4. ПОВСЕДНЕВНОЕ ПОД ПРЕССОМ ЭКСПЕРТНЫХ ОЦЕНОК

Тенденция к обесцениванию повседневного еще более усилится, когда мы рассмотрим третье противопоставление. Повседневное определяется как смутное, дилетантское, импровизированное, окка­зиональное в отличие от отпугивающего стандарта точного, мето­дичного, экспериментально проверяемого и повторно воспроизводи­мого. Теперь невежде противостоит неуниверсальный философ, а дилетантам противопоставляет себя специалист в узкой предмет­ной области - эксперт. Хотя уже в античности были определены предпосылки этого противопоставления, все же оно является резуль­татом современного развития. Мы имеем в виду процесс рационализирования («Rationalisierung») в смысле Макса Вебера, который приводит к образованию дифференцированных формальных пра­вил, составляющих основу соответствующих рациональностей. Эксперт - это в первую очередь прямой наследник философа, ученый как эксперт знания. Сюда же относятся эксперты в области права и искусства. Они имеют свои почти сакральные места в форме академий, дворцов правосудия и музеев. Эксперты втор­гаются и подчиняют себе сферу политики, систему воспитания и здравоохранения, они оплетают сетью формальных предписаний возможности повседневности. Бюрократия и технократия колони­зируют «жизненный мир» («Lebenswelt»). Обо всем этом говорилось уже неоднократно, и не имеет смысла повторять это здесь. Поня­тие Techne следовало бы, однако, учитывая подобную критику технократии, еще раз переосмыслить заново.

5. РЕАБИЛИТАЦИЯ ПОВСЕДНЕВНОГО

Есть множество попыток различным образом вернуть повсе­дневному его ценность. Эти усилия столь же древние, как и сама философия. Кажется, уже Аристотель признавал приоритет конк­ретного знания над общими правилами, противопоставляя практи­ческий опыт теоретическому12. Сегодня можно назвать много имен философов, решавших эту задачу. В работах Э. Гуссерля, А. Шюца13, Л. Витгенштейна, У. Джеймса и других философов можно найти теоретическое обоснование того, что называется культурой повсе­дневности.

Прежде чем перейти к этой проблеме, я хотел бы предостеречь от двух путей поиска ее решения, которые ведут лишь к простому

44

возвышению повседневного посредством возвращения к прошлым ценностям. Первый путь основан на обычной перемене места, инверсии. В этом случае противопоставление повседневной жизни универсальному образованию и воспитанию или противопоставле­ние повседневности специализированным знаниям, которые являют­ся собственностью экспертов, сохраняет свое значение. Но при этом акцентируется ценность другого члена в этих парах, а именно повседневного. На место духовной культуры общества и специали­зированных знаний экспертов приходят бульварная литература, уличный жаргон, анекдоты, возделывание огородиков, соседская взаимопомощь, самообразование и все другие воплощения прин­ципа «сделай сам» («do-it-yourself»). При этом достаточно очевидно, что возможна деформация двух сторон противопоставления по принципу антитезиса: возвышение форм высокой культуры, которое приводит к оценке повседневности как низшей ступени или как рудимента культуры. Ситуация перемены места, смены ролей, когда место Фалеса занимает служанка, кажется комичной. К тому же она основана на спонтанной иллюзии, что стоит только сбросить оковы и наступит благоденствие, неожиданно удастся найти то, что ищешь, оказавшись в придорожной канаве.

Второй путь, который ведет к возрождению ценности повсе­дневного, - это путь возвращения к архаичным состояниям, когда Логос и Техне еще не обрели свой собственный предмет. Оча­рование, производимое прошлыми архаичными формами, возвышает повседневность, преодолевая тенденцию ее развенчания, но при этом происходит перерождение повседневного в суррогат архаики, что, в свою очередь, не позволяет древним формам жизни стать вновь конкурентоспособными. Будет иллюзией, обращенной в прошлое, полагать, что можно совершить очаровательное волшебство без сплошного обмана. Архаичное устройство мира и архаичные формы жизни слишком увлечены прелестной игрой с первоприродой, чтобы быть действительной альтернативой, способной вывести цивилизо­ванный разум из кризиса.

Я вижу выход не в простом возрождении ценности првседневной жизни, достигаемой возвращением в прошлое, а в пере­оценке, которая требует одновременно переосмысления. Вступает в силу эвристическая перспектива, о которой я упоминал в начале этой статьи. Я исхожу из гипотезы, о которой не могу здесь говорить подробно: если все культурные порядки различаются (selektiv) и исключают (exklusiv) друг друга, и вместе с тем до определенной степени изменчивы, то они не могут ни объединяться в об­щий порядок, ни следовать какому-либо одному регулятивному основоположению. В значительной степени они сохраняют не­преодолимый произвол. Повседневность в смысле повседневных знаний, повседневной политики, права, истории, искусства, вплоть до marching saints*, приобретает тем самым новое значение места изменчивой и варьируемой рациональности. Это собственное зна-

------------------------

* Известная американская песня. - Прим. перев.

45

чение повседневности, которое не может быть редуцировано к чему-либо иному. Язык, работа, техника, материальная предметность и многое другое предстают перед нами в новом свете. Даль­нейшие рассуждения прояснят это.

6. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ КАК ВОПЛОЩЕННАЯ И ПРОСАЧИВАЮЩАЯСЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ

Если мы в соответствии с нашей методически определенной точкой зрения рассмотрим повседневность как процессу котором происходит формирование и организация человека и общества, то мы прежде всего увидим нисходящую направленность движе­ния, то, что уже Макс Вебер называл «оповседневнивание». Сюда относится процесс обживания, который принимает формы обучения, освоения традиций и закрепления норм. Он многократно и по­верхностно описывался в литературе, относящейся к нашей теме, как деградация, как своего рода культурное грехопадение. В этом процессе повседневность выступает в качестве сферы, где собирают­ся и хранятся своего рода смысловые осадки. Обычно говорят об однообразном образовании, механицизме, обезличенности и т. п. Я приведу лишь два известных примера для иллюстрации: Макс Вебер считает, что между харизмой и традицией расположена «выхолощенная повседневность»14, а Мартин Хайдеггер связывает безликость, анонимность Man с беспочвенной, праздной болтов­ней, в чем, правда, ни Альфред Шюц, ни Морис Мерло-Понти ему не последовали. Отвечая на эту слишком поспешную критику, которая обесценивает процесс "оповседневнивания", я хочу обра­тить внимание на своеобразные преимущества, которые он с собой несет, (а) Оповседневнивание означает прежде всего воплощение и усвоение того, что входит в «плоть и кровь» человека. Сюда от­носятся: запоминание выражений языка, разучивание гамм и аккор­дов, обращение с приборами, ориентация в городских кварталах или на открытой местности. Здесь знания и навыки приобретают надежность, которая никогда не восполнима полностью посредством искусственных методов. (б) Это воплощение никоим образом не связано с чистым применением правил или даже с механической дрессировкой, но оно само есть вид опыта. В этом смысле для Платона и Аристотеля использование вещей задает меру для их полезного производства. (в) Постперсональное обезличивание, ко­торое приходит вместе с оповседневниванием, не означает лишь погружение в то, что не имеет ни имени, ни качеств, а означает одновременно укрепление в пограничной сфере понимания, где свое и чужое играют друг в друге, не требуя при этом согласия, основывающегося на единстве. (г) В конечном счете, оповседневни­вание затрагивает все сферы, включая науку, искусство, религию, так как они лишь в институализации принимают форму, способную продолжительно существовать и сохранять традиции. В этом смысле

46

прав Элиас, который выступает против представления повседневнос­ти в качестве особой области социальной реальности. Повсед­невность существует в единстве с обществом и культурой, как только они приобретают твердую организацию. Падение в чистые меха­низмы и стереотипы происходит лишь тогда, когда оповседнев­нивание отделяется от обратного движения, о котором сейчас и будет идти речь. Если отделение повседневного приобретает пато­логические черты, то происходит остановка на определенном уровне развития.

7. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ КАК ПОДНИМАЮЩАЯСЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ

Нисходящее движение оповседневнивания имеет свою противо­положность в восходящем процессе преодоления повседневности. Сюда относится появление необычного в процессах творения и инновации, которые прокладывают себе путь с помощью отклоне­ний, отходов от правил и новых дефиниций. Повседневность сущест­вует как место образования смысла, открытия правил. Когда именно новое и оригинальное более не улавливается интегративным общим порядком или регулятивным основополагающим принципом, тогда оно принимает форму отклонения. Возникает сумеречная зона, в которой повседневность преображается за счет медленного дав­ления или внезапного прорыва нового и где реальное и призрачное, history и story нельзя четко отделить друг от друга без вышестоя­щей инстанции. Здесь тоже есть гумус анонимности, который можно обозначить как предперсональный. Если находится и от­крывается что-то новое, чья новизна не допускает движения вперед, прогресса, то вместе с целеустремленным действием исчезает и деятель, имеющий имя. Не декартовское «я мыслю», а «оно мыслит» Лихтенберга открывает путь к пониманию культуры повседневности которая получает стилистическое разнообразие в формах домов и городских сооружений, привычек в еде и одежде, эротических ритуалов, в социальных знаках власти, элементарных материальных орудиях. Это путь к пониманию культуры повседневности, которая изначально исходит из требований простого выживания. Критика, которая соответствующие нововведения слишком быстро представ­ляет как чистую функцию, как аутсайдерство, необычность и экстравагантность, должна помнить, что ее собственные достиже­ния могут существовать только за счет этого преодоления повсе­дневности. Следовало бы указать на процесс, в котором однозначное приобретает дополнительные значения, становится многозначным, например, когда инстанции власти страхуются против критических опросов15. Далее следует упомянуть об эвристической силе метафор, которая противодействует языковому употреблению и основывает новые отношения в необычных выражениях. Следует сказать и об эрозивном воздействии шутки, которая может перехитрить цензора,

47

себя превосходит. Это превосходство над собой возможно, пока повседневное сохраняет свою обратную сторону - внеповседневное. Обратная сторона не означает чего-то целого или более высокого, а означает переливающееся красками (changierend*) иное, которое нельзя подчинить даже с помощью экспертов чистого теоретичес­кого, практического или технического разума, которые мнят себя выше всех закоулков повседневного.

1 Более детальное сравнение, особенно феноменологии и марксизма, см.: Waldenfels В. Im Labyrinth des Alltags. 1978; воспроизведено в: Waldenfels В. In den Netzen des Lebenswelt. Frankfurt/M., 1985; так же в исследованиях перспек­тивы социальных наук: Grathoff R., Waldenfels В., eds., Sozialitat und Intersubjektivitat Phanomenologische Perspektiven der Sozialwissenschaften im Umkreis von Aron Gurwitsch und Alfred Schiitz. Munchen. 1983; Hammerich K., Klein H. eds., Materialien zur Soziologie des Alltags. Opladen. 1978; из новейших исследований, относящихся к проблеме «жизненного мира», см.: К i w i t z P. Lebenswelt - zwischen Moderne und Tradition // Philosophische Rundschau, 33, 1986. P. 35-48. 2 Hammerich K., Klein H. Materialien zur Soziologie des Alltags.

3 M e r 1 e a u-P only M. Das Sichtbare und das Unsichtbare. Munchen. 1968. P. 18.

4 Что касается основы моих рассуждений, то здесь я укажу на свою недавно вышедшую книгу Ordnung in Zwielicht (Frankfurt/M. 1987), в которой я продолжаю

развивать отдельные положения, высказанные в указанном выше сборнике моих

работ (1985).

5 См.: Waldenfels В. Verstreute Vernunft. Zur Philosophie von Michel Foucault // Studien zur franzosischen Philosophie. Phanomenologische Forschungen. 18. Freiburg/Mimchen, 1986.

6 M er 1 ea u-P on t у M. Das Sichtbare... P. 310.

7 Durkheim E. Die Elementaren Formen des religiosen Lebens. Frankfurt/M. 1981. P. 297.

8 L e i r i s M. Le sacre dans la vie quotidienne // Hollier D. Le college de sociologie (1937-1939). Paris, 1979.

9 Goffman E. Das Individuum im offentichen Austausch. Frankfurt/M. 1974. P. 98. 10 Kosik K. Die Dialektik des Konkreten. Frankfurt/M. 1967. P. 72.

11 См.: Бахтин M. M. Творчество Франсуа Рабле и народная культура сред­невековья и Ренессанса. М., 1965.

12 Аристотель. Никомахова этика, VI, 1141 в// Аристотель. Соч в 4-х томах, 1984. Т. 4. С. 179-181.

13 См.: Schiitz A. Gesammeite Aufsatze. 3 vols. Den Haag. 1971 -1972. 14 Gesammeite Aufsatze zur Wissenschagtslehre. 3rd eb. Tubingen. 1968. P. 507.

15 Волошинов В. H. Марксизм и философия языка. М. 1924. 16 См.: Minger В. Play and Playthings. Westport. СТ. 1982. 17 См.: Т h u r n H. P. // H a m m e r i с h K. PP. 337 f. 18 Szczepanski J. // Hammerich K. P. 323.

19 Heinemann K., L u d e s P. // H a m m e r i с h K. P. 222 ff.

20 Weber M. Gesammeite Aufsatze... P. 507. 21 Hammerich K. P. 11.

22 G u n t e r R., R e i n i n k W., G u n t e r J. Rom - Spanische Treppe. Hamburg. 1978.

------------

* От change (фр.) - шанжан, камень, меняющий при поворачивании цвет.

СОЦИО-ЛОГОС. - М.: Прогресс, 1991. 480 с. // Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности. С. 39-50