Сборник ИФ РАН

Теория и жизненный мир человека. 1995

Ответственный редактор

доктор философских наук В.Г.Федотова

Рецензенты:

доктора философских наук

В.С.Грехнев,

В.И.Толстых;

кандидат философских наук

В.И.Аршинов;

Сборник. Теория и жизненный мир человека. -М., 1995. - 206 с.

До самого последнего времени в отечественной философской литературе исследование проблемы связи социальной реальности и теории сводилась к категориальному анализу взаимодействия теории и практики. В данной работе вопрос ставится под углом соотношения теории и жизненного мира.

Современные научные и общественные дискуссии по социальным проблемам свидетельствуют, что общество вновь возлагает надежды на "подлинно научное" решение своих проблем.

Авторы ставят и пытаются дать

ответ на вопрос, что действительно

может и чего не может наука.

Анализируется совокупность

политических и экономических

механизмов, культурных и социальных

традиций как посредствующих

механизмов между теорией и жизнью.

Эта ориентация работы потребовала

объединения гносеологического

анализа социальных теорий с

социально-философским и культурно-

антропологическим.

Содержание

Введение. Ответственность социального

теоретика и возможности

науки.................................3

Раздел I. Что может и чего не может

наука?...............................16

Глава 1. Источники легитимации

модернизационных процессов

в России.............................16

1.Конкуренция двух парадигм

социального познания.................16

2.Рационально-научное обоснование

модернизации.........................27

3.Необходимость выживания человечества

- основа изменения социальных и

культурных парадигм..................38

Глава 2. Социально-теоретическое знание

и жизненный мир: классический и

неклассический тип взаимодействия....44

1.Фундаментальные методологические

принципы построения классического

типа социальной теории...............45

2.Классическая социальная теория и

реальность...........................49

3.Кризис глобальной социальной

концепции и генезис неклассической

социальной методологии...............54

Глава 3. Прогностическая функция

социальной науки.....................60

Раздел II. Теория и практика: механизмы

взаимодействия.......................79

Глава 1. Социальная теория в контексте

практики.............................79

1.Понятие практики.....................80

2.Практика и отчуждение................85

3.Практические горизонты теории........90

Глава 2. Проблема онаучивания

социального жизненного мира..........96

Раздел III. Социальная картина мира и

идеализация в социальном

познании............................106

Глава 1. Социальная картина мира как

проблема идеологии..................106

1.Социальная картина мира как

теоретический вариант альтернативной

реальности..........................106

2.Кризис социальной картины мира в

условиях разрушения "естественного

тела" культуры......................110

3.В поисках выхода из тупиков

объективации теоретических

иллюзий.............................114

Глава 2. Научная картина социального

мира и социальные теории............122

1.Картина социальной реальности и

наука об обществе...................122

2.Два способа объективации ценностей в

картине мира........................128

Глава 3. Идеализации в социальном

познании............................136

1.Статус социальных идеализаций.......136

2.Критерии научности социальных

идеализаций.........................139

3.От идеализаций к теоретизациям......141

Раздел IV. Теория и жизненный мир......157

Глава 1. "Свежий" человек на дорогах

истории и в науке: о культурно-

антропологических предпосылках

"новой науки".......................157

1.Страна мечтателей, страна ученых:

предыстория.........................158

2.Новая наука: теоретический образ....163

3.Наука Ленина теперь наша............169

4.Партия - наука......................174

Глава 2. Утопия и утопизм: идеи и

рецепты.............................179

1.Утопия и идеал......................180

2.Утопия как социальный проект........182

3.Рационализм утопии..................185

5.Наступил ли конец утопии............188

Дискуссия..............................190

Безвременно ушедшему от

нас

талантливому ученому и

прекрасному человеку

Людмиле Михайловне

Косаревой посвящают эту

книгу авторы.

Введение.

Ответственность социального теоретика и

науки

Конец XX века принес серьезную переоценку

всем возможностям человека активно

преобразовывать как природу, так и

общество. Дискуссии 7О-8О-х годов

попеременно представляли то доказательства

пределов роста, то опровержения этих

доказательств. Бестселлером 1993 стала

книга вице-президента США А.Гора

"Глобальное равновесие. Экология и

человеческий разум"1, который показал

экологические пределы переделки природы,

экономического роста и тесно связанные с

этим пределы мирового порядка, вторжения в

естественный ход развития общества и

культуры. Сенсацией явилось то, что

официальное лицо американского

правительства заявило, по существу, о

доктринальном пересмотре основных

миропониманий этой активной и динамичной

страны. Прежде об этом говорил ряд

____________________

1 См.: Gore A. Earth in the Balance.

Ecology and the Human Spirit. N.Y., 1993.

4

исследователей - А.Этциони, Г.Лодж и др.2

Наметились парадигмальные сдвиги не только

в посткоммунистических странах,

отказавшихся от социализма и

ориентированных на модель западного

общества, но и мира в целом. Экологические,

экономические, социальные и культурные

проблемы вызревали и накапливались,

продемонстрировав две опасности -

экономической отсталости и переразвития. На

полюсе отсталости индустриальные технологии

XIX века, примененные в XX веке, несли

экологические беды. Экономика не могла

развиться на базе этих технологий в

необходимой мере, недостаточность развития

приводила к политическому авторитаризму,

тоталитаризму и прочим недемократическим

формам правления.

На втором полюсе - все возрастающего

промышленного роста на основе современной

техники - так же накапливались сходные

экологические проблемы, неожиданно остро

заявил о себе экономический спад, ощущается

нехватка ценностных мотиваций.

Конфликт Восток-Запад (социализм-

капитализм) имел не только реальный, но и

символический характер, обозначавший в

свернутой форме противоречия равенства и

свободы, медленной эволюции или

динамического роста, ценностной и целевой

ориентаций, сохранения структур

традиционных обществ в новой форме и их

отмирания, различия психологического склада

____________________

2 См.: Etzioni A. The Moral Dimention.

Toward a New Economics. N.Y., 1988; Lodge

G.C. The New American Ideology. N.Y.,

1986.

5

людей и пр. После "утраты" оппонирующего

коммунистического Востока Запад не может

далее развернуть свои смысловые содержания,

ибо символ "питался" антитезой. Внедрить же

"западный символ" в остальной мир

(предполагаемая задача), чтобы предоставить

ему перспективу развертывания своих

возможностей, так же нелегко при всем

видимом стремлении мира к западным цен-

ностям в политике (демократия) и экономике.

С символической точки зрения, исчезновение

социалистического Востока не может оставить

Запад неизменным. Запад тоже "распадается",

так как в своих идеях социального

государства, моральной экономики, со-

циальной справедливости, морального блага

он усваивает опыт незападных цивилизаций

или свой собственный домодернистский опыт.

Границы человеческой активности, стоящая

на повестке дня проблема выживания в

локальных и глобальных масштабах по

существу завершили два столетия веры в

безграничность человеческих возможностей.

Основой этой прежней веры, начиная с XVII -

XVIII века, была вера в разум, в науку как

его специфическую форму и основание

легитимации развития. Эти источники

легитимации человеческой активности ныне

поставлены под вопрос. Именно этот "вопрос"

и обсуждается в нашей книге.

Теории, внедряясь в общество, меняют

повседневность и нередко не в лучшую

сторону, и часто репрессивно воздействует

на жизненный мир. Однако вычленить

доктринальное участие, а тем более участие

теории в изменении повседневности - это

построить некую абстракцию, так как реально

на жизнь воздействуют не теория в чистом

6

виде, а совокупность политических, экономи-

ческих факторов, реальной деятельности

людей, традиций и пр. Поэтому мы ставим

задачу не вычленения роли теории, а выяв-

ления ее в структуре социального контекста,

контекста сознания людей, творящих свою

историю как фактом своей хозяйственной

деятельности и повседневной жизни, так и

фактом своего сознательного и

бессознательного участия в попытках

изменить повседневность, своей включенности

в социальные движения. Весьма важным при

этом оказывается уровень грамотности по-

литизируемой массы, ее способность к

адекватному нахождению в теориях и

доктринах смыслов и лозунгов своего

движения.

Понятие "жизненного мира" не является в

данной работе предметом особого изучения.

Мы берем его в одном из существующих

значений как синоним мира обычной

повседневной жизни.

Наше исследование требовало одновременно

гносеологического, социально-философского и

культурно-антропологического анализа

социальных теорий. В соответствии с этим и

построена монография.

Авторы попытались ответить на вопрос, что

может и чего не может социальная наука,

раскрыть структуру наук об обществе и

неодинаковые возможности разного типа наук.

При этом выявилось значение повседневности

как граничного условия познания и практики.

Учет повседневности предстал в результате

не только как познавательное правило, но и

как элемент этики социального теоретика. В

монографии впервые проанализированы

социальные и культурно-антропологические

7

условия фетишизации теорий и разрушения

повседневности.

В работе разбираются также новые,

неиследованные в социальном знании проблемы

построения социальных теорий, применяемые

для этого познавательные идеализации и

процедуры их снятия в ходе реального

применения теорий. Теория является

абстракцией высокого уровня. Поэтому она

стыкуется с жизнью, с повседневностью не

непосредственно, а посредством однопо-

рядковых или чуть менее общих абстракций,

таких, как практика и научная картина

социальной реальности. Эти понятия анали-

зируются под новым углом зрения в качестве

посредствующих звеньев, связывающих теорию

и жизнь.

Последствия применения социальных теорий

для преобразования жизни оказываются

непредсказуемыми по ряду причин. Среди них

- натурализация практики, сведение ее к

материальной (производственной и социально-

преобразующей) деятельности, исключение

практического значения из духовных форм

освоения действительности, преобразующих

самого человека; отсутствие анализа

исторических форм взаимоотношения теории и

практики и определения пределов возможного

применения науки в настоящем.

Теории выступают неотъемлемой чертой

современной науки. Но эта черта не является

изначально присущей науке. Теории

формировались в философии, теологии еще до

того, как они появились в науке. О науке

можно сказать, что теоретический уровень -

наличие обобщений, концептуальных связей,

объяснений и предсказаний, в той или иной

мере,- присущ ей всегда,- но на разных

8

этапах ее развития он проявляется по-раз-

ному. Степень зрелости теоретических

(научных) подходов к действительности

исторически различна.

Выделим несколько исторических типов

связи науки (теории) и практики:

1. Рецептурное знание [непосредственное

обслуживание отдельных задач практики путем

выработки рекомендаций (по типу рецепта)

без поисков фундаментальных объяснений].

(XVI-XVII вв.)

2. Развитие фундаментального знания,

построение на его основе знания

прикладного. (XVI - XVII вв.) Обслуживание

поставленных практикой задач посредством

теорий, способных обеспечить их решение

(классическое естествознание, классическая

политэкономия). (XVII - XIX вв.)

3. Технологическое применение

фундаментальных наук (НТР). Открытие наукой

новых видов практики и воплощение в

практике тех идей, которые не могли

возникнуть до и помимо науки, теоретической

деятельности. В социальном знании марксизм,

марксистское обществознание - идея

социализма, путей его построения. В

естествознании - открытия в физике, биоло-

гии, математике, позволившие использовать

ядерную энергию, генную инженерию,

приступить к космическим полетам и др. (XIX

- XX вв.)

4. Развитие новых теорий из

фундаментальных дисциплин под воздействием

"внешней" цели (борьба с раком, голодом,

решение экологических проблем, целей

образования, культуры, экономики). (XX в.)

5. Новые виды рецептурного (экспертного)

знания, связанные с решением проблем,

9

порожденных современной цивилизацией

(экологическая ситуация на Арале,

последствия Чернобыльской катастрофы и

др.). (Конец XX в.). Отличаются от первого

типа возможностью применения уже имеющихся

теорий.

Возникшие в разные исторические эпохи эти

виды связи теории и практики не устраняют

друг друга, а сосуществуют и в наше время в

разных науках, свидетельствуя о

неравномерности их развития. Однако

теоретический уровень ныне присущ любой

науке.

Исторически концепция практики

развивалась марксизмом и прагматизмом,

теория жизненного мира - феноменологией,

феноменологической социологией и

герменевтикой. Авторы книги не пытаются

идентифицировать себя с каким-то из ука-

занных направлений, полагая, что подобная

идентификация невозможна в конце XX века,

поскольку общая судьба большинства

философских школ и направлений - распад

жестких структур и исследовательских

программ, ассимиляция их друг другом, син-

тез неклассических и постнеклассических,

модернистских и постмодернистских элементов

и построений (всего того, что отвечает

социальному опыту XX века) в некие

многообразные, но единые в учете этого

опыта стилистики.

Новые выводы о соотношении социальной, в

том числе и философской, теории и жизни

заставляют пересмотреть концепции практики,

учитывая многообразие практик, и, вместе с

тем, понимая универсальное общечеловеческое

содержание практики, разных практик,

изменить взгляды на практику как критерий

10

истины, на соотношение науки и свободы. Под

этим углом зрения обсуждаются в книге

проблемы изменения роли науки в условиях

рынка, методология прогнозирования.

Книга написана сотрудниками лаборатории

методологии социального познания ИФ РАН при

участии авторов, сотрудничающих с

лабораторией, в том числе зарубежных

(К.Шеймс - университет Беркли,США; И.Вайс,

В.Шмидт-Коварцик - университет г. Кассель,

Германия.) Авторы пытались избежать

анонимности коллективных монографий,

сохранить авторские особенности, и все же

представить работу монографическую.

11

* * *

Книга инициирована крушением марксистской

парадигмы российской социальной науки. Это

крушение не является локальным, а

характеризует исчерпанность научных

методологий и парадигм XIX века,

возможность не только позитивных, но и

негативных следствий применения науки.

Бурное развитие технологического

применения естественных наук делало

самоочевидным значение ответственности

естествоиспытателей и на некоторое время

оставляло в тени последствия применения

теорий и доктрин, выдаваемых за теорию, в

социальной сфере.

Теперь в связи с рядом социальных неудач

в нашей стране остро встает вопрос об

ответственности за них. Поскольку деся-

тилетиями провозглашалось, что наше

общество, в отличие от капиталистического,

развивается не стихийно и даже не органи-

зованно, а научно-обоснованно и теперь, при

новых задачах, это повторяется вновь,

характерные в таких случаях поиски винова-

тых указали и на ученых. В их собственной

среде поиски виноватых вызвали жестокую

борьбу группировок, взаимные обвинения.

Несомненное преимущество в этой борьбе

получили те, кто не участвовал прежде в

обсуждении проблем своей страны, хотя

профессионально мог бы это делать. Это

"алиби" явилось достаточным, даже если они

пользовались плодами системы более, чем ее

апологеты (обретали славу, представляя

советскую науку за рубежом и пр.). Часто

12

это "алиби" дополнено компетентностью и

профессионализмом, которые дают этим людям

видимое преимущество. На их фоне те ученые,

кто мог бы сказать, что они "мирно"

реформировали стилистику мышления

социальных наук, выводили их из чисто

идеологического употребления, заметно

теряли свой рейтинг. И совсем уж упал он у

тех, кто занимал апологетические позиции,

независимо от того, в чем была суть их

апологетики: небрежное отношение к ней как

к пустому сотрясению воздуха, внутри

формальных рамок которого может идти

содержательный разговор; искреннее

следование канонам схоластической науки,

теоретически оправдывающее существующее;

убеждение, что теоретическая работа не

связана с политическими решениями и пр.

Многие ученые могут сказать, что пытались

противостоять догматизму в науке и

политической практике застоя. Они менее,

чем те, кто стоял в стороне от обсуждения

проблем своего общества, склонны к

обвинениям коллег, так как знают всю

тяжесть и анонимность существования ученых

в России как в годы застоя, так и их

сегодняшнюю ненужность. В этой непростой

обстановке вместо перекладывания

ответственности друг на друга необходимо

рассмотреть теоретические проблемы,

касающиеся ответственности. Прежде всего,

хотелось бы выяснить, что такое

ответственность ученого, что может быть

вменено ему в вину. Во-вторых,

представляется важным обсудить объективные

возможности социальных наук, ибо многие

обвинения в адрес ученых связаны с

неоправданными ожиданиями от науки. И,

13

наконец, хотелось бы понять, в чем состоит

ответственность науки и отдельных ученых-

обществоведов, что вправе ожидать от них

общество.

За что отвечает социальный теоретик?

Решение этого вопроса исторически

конкретно, не всегда однозначно. оЕсли в

древнем и средневековом Китае император

Поднебесной должен был нести

ответственность за все "10 тысяч вещей",

находящихся в империи, и отвечал за

недород, засуху, дожди и пр., если в

средневековой Европе католический священник

брал на себя ответственность за спасение

души вверенных ему духовных "чад", то

человек XVII в., испытавший импульс

Реформации, был гораздо скромнее и трезвее:

он брал на себя полную ответственность

только за себя самого, лишь за содеянное

своими руками или своей мыслью. Брать

всерьез ответственность за то, что создано

не им, - он полагал самонадеянной дерзостью

и обманом себя и другихп , - писала

исследователь науки XVII в. Л.М.Косарева3.

Очевидно, что к концу XX в. эта

скромность в определении степени своего

участия в социокультурных делах доходит

нередко до личной безответственности из-за

господства над личностью абстрактных

анонимных сил - науки, с ее

организационными структурами и

доминирующими воззрениями господствующих

школ и направлений, политики, вместе с

созданной ею машиной властвования и т.д.

____________________

3 Косарева Л.М. Социокультурный генезис

науки нового времени: Филос. аспект

пробл. М., 1989. С. 124.

14

Звучащие ныне требования, призывающие к

ответственности, теряют свою анонимность,

перестают относиться только к науке в

целом, а касаются личности ученого. Ученый

ответствен: 1). За свою научную

компетентность, то есть за владение

методами науки, профессионализм. Эта сфера

ответственности оказалась наиболее

деформированной из-за вмешательства

господствующей идеологии с ее иллюзиями

социального характера, которые состояли в

требовании отказа от элитарных, кастовых

научных группировок (так воспринималось

научное сообщество) в пользу "народной",

массовой, пролетарской науки. "Пролеткульт"

в сфере науки породил "народного" академика

Т.Д.Лысенко, гонения на генетику,

кибернетику и прочие эксцессы

некомпетентности, которым подыскивалось

социально-классовое оправдание. 2). За

оптимальный результат применения своих

научных рекомендаций, в том числе и за

негативные и непредвиденные последствия

такого применения. 3). За самое занятие

наукой, за взятое на себя право

представлять собственный индивидуальный

результат, пусть и особым научным образом

полученный, в качестве всеобщего,

универсального, а нередко даже необходимого

и обязательного.

Проблема компетентности далеко не проста,

и мы не будем ее здесь касаться,

сосредоточившись лишь на ответственности за

оптимальный результат и за самое занятие

наукой. Очевидно, что эта ответственность

разделяется учеными с политиками, практи-

ками, представителями сферы управления.

Поэтому извлечение "составляющей"

15

ответственности, принадлежащей ученым, дело

не простое. Оно осложнено наивными

трактовками возможностей науки, которые

нуждаются в пересмотре.

Хотя сциентистские и антисциентистские

повороты во взглядах на науку

воспринимаются ныне как очевидно односто-

ронние, на нее снова возлагаются столь

большие надежды, что ученого, способного

твердо пообещать их осуществление, вряд ли

можно считать ответственным. Однако эти

ожидания характерны для людей из разных

общественных слоев - в том числе и для

самих ученых. Примером этого является

"научное" проведение экономических реформ в

России Гайдаром и его последователями.

Вопрос об ответственности ученых или

науки в целом практически ставится в тех

случаях, когда возникает опасность, что

научные решения не гарантируют

положительного социального результата.

Особенно это относится к ответственности

экономистов, социологов, юристов, чьи

концепции могут быть положены в основу

социально-технологических решений, то есть

решений, предлагающих социальные технологии

для практического изменения общественных

состояний. В меньшей мере такие требования

предъявляются к гуманитарному знанию,

осуществляющему консультативно-регулятивную

роль, касающуюся преимущественно ценностных

ориентаций людей. В любом случае ответ-

ственность трактуется как вина за

неоптимальный результат. Его истинность или

неистинность не становится, как правило,

предметом общественного обсуждения, так как

установление истинности результата требует

научной компетентности и до поры до времени

16

предстает лишь как внутринаучная задача.

Вне науки истинность ее утверждений

подвергается сомнению лишь по мере

установления неоптимальности или

ошибочности предлагаемых наукой решений.

Трактовка ответственности науки и ученых

как возможной вины за неоптимальный

результат не рассматривает самое

возможность такого результата, предполагает

его всегда возможным, независимо от

состояния общества, от его способности

самостоятельно эволюционировать в тех

направлениях, в которых предполагает

изменить его наука.

Источником методологической установки,

ориентированной на всезнание и

всемогущество науки, является онтологизация

идеально чистых, "истинных" объектов науки,

отождествление научных моделей с

реальностью, проведенное без установления

границ такого отождествления. Попытка

навязать реальному объекту свойства

идеально-чистого, оперирование с реальным

объектом как с идеальным приводит к

убеждению, что все препятствующие этому

процессы суть следствия теоретических

ошибок. Признать, что могут существовать

объективные противоречия, объективные

интересы, затрудняющие реализацию теории,

что реальный объект может создавать такие

преграды теории, которые не могут быть

учтены до опыта во всем своем объеме, с та-

ких позиций невозможно. Отсюда следует

весьма распространенный прием:

непротиворечивость абстрактных теорий

принять за непротиворечивость реальных

объектов, а имеющиеся противоречия реальных

процессов истолковать как недостаток

17

теории, ее неспособность их преодолеть.

Прием весьма давний: принимать противоречия

интересов за ошибку теорий. Однако эти

черты романтической методологии у нас

чрезвычайно распространены. Исходя из такой

методологии, ищут такие абстракции, которые

бы преодолевали противоречия. В качестве

абстракций они действительно могут быть

найдены, но при взаимодействии с дей-

ствительностью вновь распадаются на части,

противоречащие друг другу. Это исключает

иллюзию о том, что наука может сделать все

и даже более, чем может само общество. В

действительности, наука может провести в

жизнь лишь то, к чему общество уже готово.

Сокрытие человеческих отношений

предметно-вещными составляет суть фетишизма

буржуазного общества. В советском обществе

возникли свои фетишистские формы. И

поскольку социализм строился, прежде всего,

как антикапитализм, произошло

переворачивание фетишистских форм, то есть

отказ от предметно-вещных фетишей, но

преувеличение роли субъекта, сказавшееся не

в предоставлении всем реальной возможности

действовать, а в возвеличении отдельных

лиц, приписывании им всех позитивных

результатов и на другом полюсе - создание

образа врага, виновного во всех недостатках

и неудачах. В соответствии с практикой

онтологизации идеальных объектов науки фе-

тишистское дорефлексивное сознание в

советском обществе отождествляло себя с

бытием идеальных объектов.

Поскольку капитализм у нас теперь

"строится" как антисоциализм, вновь

произошло переворачивание старой

фетишистской формы - вера в объективность

18

процессов, в историческое мессианство, в

то, что "иного не дано", вновь утвердилась

в сознании. Этот процесс прямо связан с

фетишизацией форм научного мышления.

Классический марксизм ставил вопрос о

дефетишизации сознания масс, не задумываясь

о фетишизме самих научных теорий. В XX в.

постановка такого вопроса становится неиз-

бежной. Ибо в XX веке не только в России,

но и во всем развитом мире вырабатывались

доктринальные основания всякой социальной

деятельности. Любое общественное

преступление в мире получало внешне

убедительное доктринальное обоснование.

Если же оно, это преступление, не могло

быть скрыто, менялась доктрина.

Доктринальные изменения представлялись как

тождественные фактическим, которые могут

быть произведены на их основе, не ставился

вопрос о преодолении фетишизма самих до-

ктрин.

На русской почве онтологизация идеально

чистых состояний оказалась сопряженной с

нравственным максимализмом, утверждавшим

предельно чистые нормы нравственности,

категорические императивы морали в качестве

норм практической морали.

Примат практического разума догматики от

марксизма и их нынешние критики признают

вполне. Но они следовали и следуют по-

своему понимаемой революционной практике и

революционной морали, порывая с

общечеловеческой моралью или откладывая ее

"на потом", на послереволюционное

устройство человечества, предпочитают

руководствоваться революционной це-

лесообразностью. Не злодейство, а благие

помыслы мостили дорогу в ад. Такое

19

умонастроение признает только тех, кто

следовал "чистоте" теории, реформаторского

замысла, во имя этой чистоты приносились и

приносятся человеческие жертвы. Это - уже

не одинокий опыт Фауста, стремившегося уйти

от бренного повседневного мира, а

гигантская фантасмагория переделки реаль-

ности во имя чистоты доктрин и помыслов.

Здесь начинается гигантская фетишизация

самой науки, связанная с убеждением, что

наука все может, если только захочет,

постарается; с убеждением, что любой объект

может быть изменен в любом желаемом на-

правлении, стоит только указать - как. Это,

как ни парадоксально, противоречит как

марксистскому взгляду на сознание как

произведенное бытием, так и принципам

гносеологии XIX века о необходимости

объективных предпосылок любой теории и ее

применения. Разоблачая фетишизм массового

сознания, социальные теории XIX века еще не

столкнулись с проникновением фетишей в

теорию, а также с новыми типами фетишизма,

к образованию которых причастна сама

теория. К.Маркс рассматривал фетишистские

формы не как индивидуально-субъективные, а

как объективные мыслительные формы,

созданные самой практикой. Поэтому, с его

точки зрения, они могут быть теоретически

выявлены, но упразднены лишь практически.

Полагаем, что фетишистские формы сознания в

советском обществе, а также в по-

сткоммунистической России, подмена реальных

состояний идеально чистыми - также

объективно обусловлены самой практикой

построения социализма и капитализма здесь,

определивших себя как научно-обоснованные,

в отличие от стихийных и организованных

20

форм практики. Эти фетишистские формы

наукой не могут быть не только устранены,

но и даже полностью разоблачены. Не

согласимся с распространенным мнением, что

задача деутопизации теории и практики

нашего общества - это задача всецело науки.

Думать так - значит не делать выводов из

старого опыта, значит снова сполна

следовать ему с той лишь разницей, что

предлагается создать новые, лучшие теории и

вновь запустить их в практику,

"расколдовывая" от мифов обыденное созна-

ние. Мысль о том, что сознание может

измениться под воздействием новых теорий,

игнорирует уже имеющиеся последствия

пренебрежения естественно-историческими

тенденциями, естественными свойствами вещей

и процессов. Если мы пойдем по такому пути,

это будет новый вариант поисков "светлого

будущего" с неизбежным разочарованием, ибо

такого будущего просто быть не может. Эта

особенность нашего мышления прекрасно

описана М.К.Мамардашвили: оК сожалению, в

нашем обыденном мышлении, в том числе и

социальном, мы всегда совершаем роковую

ошибку. То, что в действительности является

предельно сопрягающим поля наших усилий, мы

помещаем в мир в виде искомого в нем

совершенного образца и ходячего идеала (вот

так по типу обыденного сознания и

применяется у нас теория. - Авт.)

...Покажите пример идеального или

совершенного общества. И когда мы не можем

это показать (а показать нельзя - этого

нет), то торжествует нигилизм. Из

непонимания того, как устроены мы сами, как

устроена наша нравственность (и наши

идеалы, наши теории. - Авт.). Нигилизм

21

сначала есть требование, чтобы было

"высокое". Второй шаг - обнаружение того,

что истинно высокого никогда не было.

Третий шаг - утверждение, что все высокое -

это сплошное притворство, лицемерие,

возвышенное прикрытие весьма низменных

вещейп4. Ответственность деятеля духовного

производства, ученого в особенности,

состоит в том, чтобы разоблачить в самом

себе эти ложные формы мысли и уметь

разъяснить обществу, что может, а чего не

может наука, что наука никогда не

претендовала на всезнание. Напротив, ей

присуща роль, на которую в нашей литературе

указал лишь Э.Ю.Соловьев, а именно роль

разрушителя мнимого всезнания и фиктивной

уверенности5. В подтверждение этого тезиса

Э.Ю.Соловьев приводит легенду о купце,

уверенном, что имеет тысячу золотых монет.

К нему пришел ученый-алхимик, обнаруживший,

что на самом деле монет только пять. Чтобы

утешить купца, он изготавливает и дарит ему

еще пять золотых монет (делать быстрее и

больше он не умеет). Таким образом,

реальное богатство купца увеличено вдвое, а

фиктивная уверенность купца упала в сто

раз. Эта функция науки "расколдовывать" мир

более известна западным авторам.

Употребляя науку по типу обыденного

сознания, мы с ее помощью вновь

заколдовываем мир. Э.Ю.Соловьев пишет:

"Объем разрушенных иллюзий всегда намного

____________________

4 Мамардашвили М.К. Как я понимаю

философию. М., 1990. С. 61.

5 См.: Соловьев Э.Ю. Знание, вера и

нравственность // Наука и нравственность.

М., 1971. С. 197 и др.

22

превышает объем тех достоверных и реальных

возможностей, которые наука в данный момент

доставляет"6. Поэтому задача ученого-

обществоведа состоит сегодня не только в

производстве нового знания, доставляющего

нам новые возможности, но и в разрушении

фиктивных ожиданий обыденного сознания,

сферы управления, политиков. Эта

очистительная, в том числе и

самоочистительная работа - неотъемлемая

черта ответственности ученого, за которой

уже следует задача поисков возможного, тех

пяти или больше (на этом уровне науки)

"золотых монет", которые он может

произвести.

Проблематизация реальности и

проблематизация собственной жизни, жизни

каждого человека становится важной задачей

ученого. Ощущение научных проблем

предполагает, прежде всего, отказ от

самодовольного, все решившего сознания,

переход ученого на стадию проблематизации

своей деятельности, понимания ее смысла,

поиска нового обоснования знания,

освобождения от догм и стереотипов. Наука -

лишь модель перехода к проблематизации

жизни, сознания, личности. Это - защита

творческой жизни, творческого сознания,

творческой личности. Однако жизнь

творческой личности весьма сложна в

нетворческом мире. Поэтому в конечном итоге

речь идет не о творчестве, а об изменении

мира на творческий, о разрушении

абстрактных заданностей каждого дня.

Однако, нас окружает такое количество

реальных проблем, что разговор о

____________________

6 Там же. С. 2О1.

23

необходимости проблематизации еще и

внутренней, может быть понят, как усиление

нагрузки на человека, помещение его в еще

более тяжелые условия. Однако только тогда,

когда мир человека станет внутренне

проблемным, он сможет разрешить проблемы

экономические, социальные, политические и

проч.

В создании книги участвовали следующие

авторы: Введение - В.Г.Федотова. Раздел I:

глава 1 - В.Г.Федотова, глава 2 -

Н.М.Смирнова, глава 3 - А.В.Барбасов;

раздел II: глава 1 - В.М.Межуев, глава 2 -

И.Вайс (Германия); раздел III: глава 1 -

В.Б.Власова, глава 2 - В.К.Шрейбер, глава 3

- В.В.Ильин; раздел IV: глава 1 -

Н.Н.Козлова, глава 2 - Е.Л.Черткова. В

заключительном диалоге участвуют, помимо

названных авторов, Ф.М.Сулейманов,

А.С.Панарин, Л.П.Киященко. В.Шмидт-Ковар-

цик, В.С.Грехнев, Н.Н.Лебедева,

А.В.Барбасов и др.

24

Раздел I. Что может и чего не может наука?

Глава 1.

Источники легитимации модернизационных

процессов в России

Начав новый радикальный виток

модернизации, Россия оказалась перед

старыми проблемами его источников. Вновь

обращаясь к социальным наукам в поисках

модели модернизации, в России не видят

изменений самой науки на рубеже XXI века.

Изменения самих наук, исследовательских

программ и сопротивление этим изменениям

ставят рядом вопрос о нравах, как нравах

научного сообщества, так и традициях

общества. В России происходит сопротивление

новым научным стилистикам, и наука

сохраняет легитимирующее значение для

выбора путей развития общества со всеми

присущими этому подходу следствиями,

касающимися обычной жизни людей.

1. Конкуренция двух парадигм социального

познания

Наиболее очевидным кажется убеждение, что

снятие общественных и идеологических

преград развитию социальных наук (о которых

пойдет здесь речь) автоматически ведет к

возрождению наук, и вопрос лишь в том,

сопровождается ли этот процесс возрождением

25

духовности, нравов и преобразованием

страны. Мы уже наблюдаем, однако, что

социальные изменения не ведут автоматически

к ожидаемому взлету литературы, искусств,

культуры. Русская классическая литература

была неожиданным явлением XIX века, никак

социально не подготовленным. Она возникла

так стремительно, что писатели от

А.С.Пушкина до Л.Н.Толстого могли бы быть,

как сказал С.Залыгин, детьми одной матери.

Литература не только выражала духовную

обстановку своего времени, но и

противостояла ей. Этот пример не убеждает,

когда речь идет о науке: ведь наука - дело

туманное, дело специалистов. Но в науку в

России верят, верят и в ее возрождение. Не-

удачи с марксизмом не поколебали этой веры,

поэтому после марксизма поиски новой теории

не замедлили дать результат. Теория

быстрого капиталистического развития

М.Фридмана - источник новой социальной

ориентации и новых надежд. Многие уже

видят, что и с Фридманом получается не

очень. Но веры в науку не теряют. В дальних

углах России сидят новые и новые

изобретатели теорий, ожидая, когда придет

их черед, когда и они скажут нам, что они

знают, "как надо" (развиваться России, жить

людям и то есть). Ждут своего часа и в

ближних углах апологеты многих знаменитых

концепций. Уже сегодня они говорят по-рус-

ски "дискурс", полагая, что это - термин, о

котором еще не знал Руссо в своем "Discours

sur les sciences et les arts" (1750). Не

будет удивительным, если завтра Россию

начнут перестраивать в соответствии со

взглядами Дарриды, ничуть не виновного в

этом и принципиально враждебного учениям,

26

идеологиям, "единственно верным" истинам.

Удивительным был бы здравый смысл, тер-

пимость к различным взглядам, способность

обращаться к разным концепциям. Увы, это -

нравы, а нравы народа, как говорил русский

историк С.Соловьев, указами не изменишь, и

даже критиковать их бессмысленно. Мы можем

лишь посмотреть, в результате чего они

могут измениться.

Конечно, они могут измениться в

результате построения гражданского общества

в России, но возможность такого общества

связана с наличием других нравов. Наука

представляет собой нечто, что как будто не

зависит от нравов или, по крайней мере,

зависит меньше других социальных

установлений. Поэтому логично ухватиться за

эту ниточку, чтобы потянуть всю цепочку

"необходимых", как любят говорить, то есть

желательных перемен.

Снятие старых социальных препятствий

развитию науки в России (еще не

гарантирующее отсутствие новых) совпало по

времени с собственной переориентацией

научных исследований в мире на каноны XXI

века. Более существенным поэтому для судеб

социальной науки в России и ее роли в

обществе, в духовной жизни является не тот

социальный простор, который бы позволил

теперь науке возродиться, а та теснота

самосознания XIX века и следующих отсюда

методологических подходов, в которых

пребывает еще социальная наука в России.

Главным для науки XIX века были

убеждения, что:

- истина одна, а заблуждений много;

- социальные и психологические

препятствия получению этой единственной

27

истины (например, идолы Ф.Бэкона) со вре-

менем будут устранены;

- мир развивается на разумных

основаниях, наилучшие из которых могут быть

установлены наукой;

- применение знания не имеет отношения к

его производству;

- наука и рациональное мышление являются

факторами, легитимирующими (оправдывающими)

социальные решения и социальное развитие в

целом;

- ориентируясь на науку, можно

обеспечить прогресс общества и установить

нормативные, должные образцы его состояния

и развития;

- теоретический и практический разум не

совпадают, а впоследствии расходятся.

Фактический приоритет получает те-

оретический разум над практическим,

моральным сознанием. В системе истина-

добро-красота первая получает преобладающее

значение;

- итогом всего этого является торжество

общезначимого над частным, целого над

частью, истинного над неистинным, хорошего

над дурным, прекрасного над безобразным,

научного над обыденным.

Можно смело утверждать, что мало кто из

мечтающих о возрождении науки в России не

согласен с этой оптимистической моделью

познания XIX века, которая пришла к нам в

значительной мере через марксизм, но была

принята Марксом не без колебаний. Ведь

именно Маркс открыл превращенные,

фетишистские формы сознания, то есть

объективные заблуждения (хотя прежде

объективной казалась только истина), данные

порядком вещей, а не ошибками в познании.

28

А, тем самым, Маркс установил, что история

строится не только из истинного и лучшего,

а, в какой-то мере, из неистинного,

ложного, худшего, но неизбежного в свое

время. Маркс едва не порвал с

представлениями XIX века, едва не стал

неклассическим ученым, ученым ХХ века в

веке XIX (о чем уже писал М.Мамардашвили),

но не смог, да и не мог так далеко забежать

вперед. Он настойчиво искал способ обойти

свое же собственное открытие и нашел особую

социальную позицию (пролетариата), которая,

якобы, обеспечивала общезначимую истину и

на ее основе прогресс истории, и спасала

науку XIX века от перемен ценой вовлечения

мира в их насильственный ход. Пролетарский

эсхатологизм марксизма тесно связан со

стремлением сохранить единственность

истины, а, следовательно, единственность ее

носителя, а, следовательно, его способность

мироустроения "по истине", возникшей,

говоря словами Ф.М.Достоевского, "в чьей-то

математической голове".

В наше время свою очевидную

ограниченность обнаружили не только

марксизм, но все научные представления XIX

века, имевшие большое значение в свое

время, но постепенно становящиеся все более

неадекватными, а в конце концов противоре-

чащими социальным условиям другого века.

В ХХ веке социология знания доказала, что

обнаруженные Марксом фетишистские формы

сознания, объективные видимости,

объективные заблуждения являются

фундаментальным свойством социальной жизни,

указывающим на связь познания с интересами,

и что от этих форм несвободно научное

мышление.

29

Социология знания показала, что

бэконовские идолы не могут быть исключены

из познавательного процесса. Она обнаружила

связь мышления с деятельностью социальных

групп, из чего следовало: условием

объективности социальных наук является

участие ученых в социальных процессах,

которое позволяет получить результаты,

адекватные деятельности представляемых ими

групп в этих процессах. Этот вывод -

следующий (после открытия фетишистских

форм) неклассический ход познания. Он

подрывал веру в то, что с помощью науки

можно преодолеть иллюзорные формы сознания

и получить фундаментальную основу для

социальных преобразований. Один из

выдающихся представителей социологии знания

К.Мангейм воспринимал данную ситуацию не

только как научную проблему, но и как

жизненную драму: оказалось, что социальная

наука не просто может быть использована как

идеология (или утопия) властью, но ее прин-

ципиально трудно отделить от идеологии и

утопии.

Дальнейшее развитие этих все более

пессимистических взглядов состоит в

утверждении, что социальная роль идей в

значительно большей степени определена их

эффективностью, чем истинностью. Ложные

формы сознания могут действовать в истории

с неменьшим успехом, чем истинные. Причем

истинность или ложность этих форм зачастую

может быть установлена постфактум.

Крушение надежд на принципиальное

разделение идеологии и социальных наук,

драматически воспринятое К.Мангеймом,

необходимо рассматривать с учетом нового

фундаментального факта - появления

30

экзистенциальной ситуации свободы. Мы пели:

"Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни

царь и ни герой". Теперь можно сказать:

никто не даст нам точку опоры: ни бог, ни

царь, ни герой, ни идеология и ни наука.

Надо научиться жить в ситуации, когда опор

нет и, может быть, есть только одно - мо-

раль и нравы, исторически более прочные,

чем все остальное. Но и они рушатся.

31

* * *

В выходящий из изоляции мир свобода

приходит поначалу не как общественная форма

жизни, а как свобода выбора. Этот тезис

легко найдет возражение на фоне

продолжающейся борьбы за свободу, дефицита

свободы. Но, повторим, его смысл -

экзистенциальный, онтологический, а не

политический. Первоначальный приход свободы

- это приход ее как одиночества, крушения

опор, вызванных распадом устоявшихся

структур, социальной мобильностью,

миграцией, переоценкой ценностей. Этот

первый опыт свободы оказался более

негативным и сложным, чем привлекательным

для многих людей. Для многих свобода

оказалась похожей на пустоту, обнажив корни

нередко предпочитаемой несвободы не только

как следствия насилия, но и как результата

добровольно выбранной зависимости. Корни

"бегства от свободы" многообразны. В

социальном плане они описаны русским фило-

софом Г.Федотовым (социальная рознь и

национальная гордость), Дж.Дьюи (свободные

установления часто не являлись на деле

таковыми, национальное унижение). В

психологическом плане тяжесть свободы также

рассмотрена (например, Э.Фроммом).

Разумеется, свобода не является

повсеместно присутствующим эмпирическим

фактом. Но ее дыхание - требование свободы

- очевидно уже повсюду. Это требование к

человеку: полагаться на себя, быть

автономным и ответственным. Оно является

основой либерализма. Наряду с ним

появляются и более радикальные перспективы

32

свободы, которые связаны уже не с поли-

тическими условиями ее реализации, а с

проблемами терпимости общества по отношению

к плюрализму и культурной многоукладности,

к различным и даже противоположным образам

жизни и традициям. Если нет традиционных

точек опоры, нельзя апеллировать к сущности

(к науке), к общим интересам (единой

культуре), то следует быть терпимым ко

всему, что встречается в жизни и признавать

право непохожего на тебя, неприемлемого для

тебя существования. Для многих это -

поистине драматическая ситуация. Но

одновременно для некоторых, принявших ее, -

источник свободного жизненного выбора.

Однако один аспект этой драмы

представляется психологическим и социально

особенно трудным. Это - отказ от ценностей,

которые могли бы обеспечить выбор, делающий

не все традиции равными. Этот аспект -

моральный, касающийся нравов.

Равенство тенденций невозможно

практически хотя бы потому, что они

принимают форму мотива, а с психологической

точки зрения равенство мотивов возможно

только на некоторое время. В конечном

итоге, какой-то мотив возобладает над дру-

гим. В связи с этим представляется, что

идеологизация пустоты и своеволия, тезис о

равенстве традиций как подлинной свободе

явно не сочетается с попытками обеспечить

выбор ценностей и предпочтительных

тенденций в условиях разрушения классичес-

кого мироощущения благодаря реальной

усложненности и усилившейся

противоречивости мира. Антирелятивистский

пафос в современном мире, полном

релятивизма, чрезвычайно показателен.

33

Многие люди, видя в научной бюрократии в

России продолжение ее государственной

бюрократии, требующие ликвидации монополии

на истину в публикациях, на собраниях и

даже на митингах, вместе с тем полагают,

что истина одна, а заблуждений много, что

по мере устранения бюрократических препят-

ствий к достижению истины эта единственная

истина будет найдена, что научного

основания достаточно для новой "переделки

мира", что деятельность на основе знания,

по определению, моральна и не может быть

другой. Значит, завтра эти люди будут

претендовать на то, что они являются

носителями истины, а их социальный отказ от

монополии на истину обретет статус либо

временного популярного в данном научном

сообществе при данной бюрократии лозунга,

либо исчезнет, как дым, уступив место новой

монополии.

В России действует механизм

воспроизводства авторитарно-тоталитарных

структур, и в радикальной среде особенно.

Именно радикалы являют общественную

опасность возрождения тоталитаризма и

авторитаризма, так как именно они "знают,

как надо" и притязают на "единственность" и

"единственную верность" своей позиции.

На другом же полюсе - полный релятивизм,

неверие ни в какие возможности познания, ни

в какие возможности человека.

Утрата точек опоры возбуждает во многих

людях темные силы. В этих условиях вопрос

"что делать?" упирается в духовное

состояние общества. оПока темная основа

нашей природы, злая в своем исключительном

эгоизме и безумная в своем стремлении

осуществить свой эгоизм, все отнести к себе

34

и все определить собой, - пока эта темная

основа у нас налицо - не обращена - и этот

первородный грех не сокрушен, до тех пор

невозможно для нас никакое настоящее дело и

вопрос что делать? не имеет разумного

смысла. Представьте себе толпу людей,

слепых, глухих, увечных, бесноватых, и

вдруг из этой толпы раздается вопрос: что

делать?. Единственный разумный здесь ответ:

ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для

вас нет дела, а пока вы выдаете себя за

здоровых, для вас нет исцеленияп,1 - писал

русский философ Вл.Соловьев.

Но как же можно исцелиться? - спрашивают

те, кто видит, что люди - ни плохие и ни

хорошие, а таковы, каковы обстоятельства.

Для этого нужны социальные условия,

превращающие свободу из пустоты и

одиночества, из своеволия в форму соци-

альности жизни, деятельности и духовности.

Надо исцелиться от старой веры в опоры,

которые уже не действуют, и научиться жить

и познавать в новых условиях.

* * *

Прежде чем сформулировать основные

принципы социальных наук ХХ - начала XXI

века, приведем примеры, ослабляющие

релятивистское "прочтение" сложившейся

ситуации в познании. Эти примеры очень

важны и для понимания отличия

психологического климата в научных

сообществах Запада и России, и для оценки

____________________

1 Соловьев Вл. Соч. : В 2 т. М., 1988. Т.

2. С. 311.

35

перспектив демократии, тоталитаризма и ана-

рхизма в России.

Итак, мы уже знаем, что Россия пытается

теперь жить не по К.Марксу, а по

М.Фридману. Фридман - фигура мирового

значения в экономике. Понять его место в

экономической жизни Запада, в отличие от

российской, легче всего, если сопоставить

его взгляды с концепцией другого

американского экономиста - Дж.Тобина. Оба

экономиста являются лауреатами Нобелевской

премии. Дж.Тобин - неокейнсианец, сторонник

государственно регулируемой экономики.

М.Фридман - автор концепции свободного

(сведенного до минимума) государственного

вмешательства в экономическое развитие.

Буквально по всем вопросам они имеют

противоположное мнение. Так, Фридман

считает социальные программы общественными

наркотиками. Тобин приветствует их. Для

Фридмана крушение социализма - очевидное

свидетельство преимуществ свободной

рыночной экономики, для Тобина - аргумент,

говорящий о плохом государственном регу-

лировании. Обе концепции находятся на

службе политических программ. (Фридман был

советником Р.Рейгана, Дж.Тобин -

Дж.Картера). Но никто в Америке не кричит

"Долой Фридмана!", "Да здравствует Тобин!"

подобно тому, как кричали у нас "Долой

Абалкина!", "Да здравствует Явлинский!".

Америка не живет "по теории", ни одна

развитая страна не живет согласно какой-то

доктрине, хотя многие имеют "большие идеи"

в культуре. Свободная экономика без всякого

вмешательства государства - это всего лишь

теория (Фридмана), но не американская

реальность даже в эпоху рейганомики.

36

Страх плюрализма, владеющий монистическим

сознанием русских, может быть рассеян как

раз приведенным примером. Плюрализм состоит

вовсе не в том, чтобы признать взаимоис-

ключающие выводы, а говорит о способности

давать различные интерпретации и переходить

от одной интерпретации к другой в

зависимости от задачи. Повышение

экономической эффективности лучше

описывается теорией Фридмана, тогда как

уменьшение социальной несправедливости,

социального расслоения - теорией Тобина.

Две политические партии США, имея консенсус

по поводу базовых интересов своего

общества, балансируют, решая то одну, то

другую задачу, ибо акцент на социальной

защите и помощи ослабляет экономический

рост, а поддержка последнего ведет к

усилению экономического и социального

неравенства. Вот методология ХХ века,

исключающая монополию на истину, возможная

в обществе, где существует демократия, но

научные вопросы не решаются на улице. Вот

часть нравов гражданского общества. Россия

совершенно близка к "возрождению" науки XIX

века, к безумной вере во Фридмана, но как

далека она от рождения современного

отношения к его концепции и от принятия

всей модели современного познания:

- истина не является единственнной, она

зависит, по крайней мере, от ракурса

интерпретации;

- знание часто производится в

соответствии с задачами его будущего

применения;

- социальные и психологические

препятствия получению истины не могут быть

устранены полностью;

37

- мир развивается не только на разумных

основаниях, возможна, особенно в

современных массовых обществах, "победа"

идей, которые вообще не могут быть

обоснованы научно;

- наука и рациональное мышление не могут

быть единственной легитимирующей основой

социального решения и социального

преобразования, развития общества и вообще

могут не быть ею. Научные подходы в

обществе работают вместе с вненаучными;

- общества могут развиваться в различных

направлениях, судьба каждого из них

складывается неповторимо;

- теоретический и практический разум не

разделены, они связаны, наука сама является

сферой применения практического разума,

морального суждения. Истина не имеет

преобладающей силы над добром и красотой;

- общезначимое не может господствовать

над частным, целое - над частью, истинное -

над неистинным, научное - над обыденным2.

____________________

2 В.Леонтьев теоретически, М.Голдман и

Н.Шмелев, критикуя современную

экономическую реформу в России, в один

голос говорят: не стройте экономическую

"машину", принесущую людям счастье в

будущем и подавляющую их обыденную жизнь

сегодня. Это - необольшевизм (говорим мы

- Авт.). Решайте повседневные

экономические проблемы людей, ибо

экономика имеет дело с явлениями

повседневного опыта. Повседневный опыт

составляет не только эмпирическую базу

теории. Он также должен дать и

доказательства возможности применения

теории.

38

Все эти изменения в науке получают

релятивистскую трактовку как теми, кого

релятивизм пьянит, так и теми, кого он пу-

гает. Первые с восторгом сообщают, что

социальная наука умерла и не будет более

учить нас, как жить, и корежить нашу и без

того неустойчивую жизнь. Вторые в страхе

отшатываются от новых тенденций в науке,

полагая их преувеличенными или несуще-

ствующими объективно, надеясь, что

исповедание классической концепции истины

XIX века может переломить эти опасные тен-

денции, даже если они существуют.

Спор между сторонниками классических

представлений XIX века и современных

подходов непримирим только по видимости как

всякий спор между классическим и

неклассическим. Пусть многих ужасает

сегодня системная мощь, почти давление,

возможность социального насилия на основе

научных представлений XIX века. Пусть

многим претит монолитная целостность

классики. Этот подход работал, и он

указывает предел всякой познавательной

амбиции. Научные представления XIX века

могут быть применяемы и сегодня.

Упорядоченное, структурированное

пространство классики, налагаемое на

разорванную целостность сегодняшнего дня,

способно в ней увидеть ту связность,

которую современность сама не находит.

Подобно тому, как возможно применение

подходов ХХ века к прошлой истории,

например, использование Умберто Эко

постмодернизма для анализа средневековья

раскрывает невидимую самому этому периоду

сложность, противоречивость и многообразие.

Постмодернистский подход, не видя в мире

39

никаких сил, кроме самодвижения, нашел его

в средневековье, которое думало о себе, что

движется силой бога. Оба эти акта -

применение новых подходов к средневековью и

классических по характеру моделей к

современности - являются актами не только

познавательными, но и моральными. Первый

открывает в средневековье свободу, которая

там была задавлена целостностью духа.

Второй открывает в современности смысл,

разорванный плюральностью и устремленностью

мира к развитию. Смысл этот состоит в

трансцендировании, выходе за пределы

эмпирического бытия, если не к богу,

космосу или другому абсолютному субъекту,

то хотя бы к человеческому роду. В

противном случае, констатация реальности

есть порождение новых витков распада,

провокация его.

Таков первый аргумент против трактовки

сложившейся познавательной ситуации как

релятивистской. Регулятивное значение

классики и ее моральное значение для

современности неоспоримо так же, как

неоспорима эвристичность и инновационная

направленность новых парадигм, их связь с

онтологией свободы.

Второй аргумент против релятивистской

трактовки познавательной ситуации как теми,

кто "за", так и теми, кто "против":

происходящие в науке изменения

свидетельствуют о том, что не только этика,

но и наука становится сферой практического

разума. Одновременно это означает, что в

ней значительно возрастает этический

компонент - этика ненасилия, представление

об ответственности, риске, вине, что она

становится сферой морального выбора и

40

переживания, как и прочие сферы человечес-

кой деятельности.

Третий аргумент. В науке не отбрасываются

те задачи, которые были открыты как ее

обязанности Просвещением - образование,

позитивизмом - обеспечение средств

деятельности, не упраздняется классическая

задача объяснения и предсказания. Просто их

решение предполагает ныне подключение

других мыслительных форм, равно как науке

вменяется в обязанность рефлексия не только

средств, но и целей. Можно даже с надеждой

сказать, что распад казавшейся твердыней

старой познавательной самоуверенности

духовно более серьезен и ответственен.

Убежденный "классик" в теории познания

провоцирует релятивизм, поскольку он не

может осмыслить в терминах классики

реальную социальную ситуацию. Человек,

принявший гибкие модели познания, делает

все для того, чтобы достижения классической

теории познания работали и сегодня.

Ситуация в познании сегодня очень близка

к ситуации в морали. Русская интеллигенция,

обсуждая те же догматизм и релятивизм в

послеоктябрьскую эпоху, обращала внимание

на тяготение русских к крайностям вообще.

С.А.Аскольдов утверждал, что в каждом

народе есть начала: святое, и человеческое,

и звериное. В русских, по его мнению, это

серединное начало является наиболее

ослабленным. Поэтому возможны крайности

святого-звериного. Кажущийся обидным,

парадоксальным, неверным вывод

С.А.Аскольдов хорошо и убедительно

объясняет: "Ангельская природа, поскольку

она мыслится прошедшей мимо добра и зла и

сохранившей в себе первобытную невинность,

41

во многом ближе и родственнее природе

зверя, чем человека"3.

Наша жизнь в соответствии с классическими

представлениями в постнеклассическом мире -

это познавательная святость непрошедших

искушения знания и незнания, трудностей

познания. Наш релятивизм, перевернутые

модели классического познания - это итог

искушения трудностями познания, которых мы

не перенесли ("звериное"). Встанем же на

дорогу человеческого - искушенного, но не

утратившего веру и познавательный идеал.

Вот на эту-то дорогу - дорогу гражданского

общества - Россия и никак не встанет.

Итак, полагаем, что наука: 1) сама

нуждается в нравственных основах для своего

развития; 2) становясь сферой практического

разума в ХХ веке в отличие от XIX века, где

теоретический и практический разум

разделились, она сама является областью

нравов ученых и людей, которые используют

достижения науки; 3) принятие гибкой

научной стратегии ХХ века способствует

развитию адекватного эпохе нравственного

сознания, изменению нравов в сторону

гибкости, терпимости, неприятия авторита-

ризма, отказа от крайностей.

Почему же мы не наблюдаем этого в России?

Почему в ней живет вера в теории, в большие

концепции, но отсутствует интерес к

конкретной деятельности ученых, к их

анализу, рекомендациям, предложениям?4

____________________

3 Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской

революции // Вехи. Из глубины. М., 1991.

С. 33.

4 Например, многие современные

исследователи показали невозможность

42

Почему нравы в России не смягчаются, не

очищаются, не исчезает образ врага, который

якобы постоянно мешает прогрессу страны и

один виноват в этом? При изменении

конкретных врагов, враг неизбежен. Ответ на

эти вопросы связан с тем, что Россия

осуществляет незавершенный процесс

модернизации и использует для этого научную

легитимацию и соответствующую этому типу

развития систему нравственных

представлений.

2. Рационально-научное обоснование

модернизации.

Что такое модернизация?

Существуют социальные изменения,

социальное развитие и модернизация как

особая форма развития. Мы можем назвать

развитие модернизацией, если люди переходят

от традиционного существования к

современной персональности, если индустри-

ализация составляет первую ступень, если

осуществляется научно-технический прогресс,

если принимаются современные институты

власти. Модернизация - это процесс перехода

от традиционного общества к современному.

Традиционные общества - исторически

первые.

___________________________________________

непосредственной демократии в таком

большом обществе, как Россия, и отличие

современной демократии от представлений о

ней Руссо (Э.Соловьев, А.Мигранян,

В.Александров), однако референдумы

остаются важным политическим инструментом

российской политической практики.

43

Это - общества, воспроизводящие себя на

основе традиции. Преобладание традиции над

инновациями в них связано с пределом

допустимых инноваций: они приемлемы до тех

пор, пока не разрушают традицию или систему

власти, и они неспособны изменить

социальные структуры традиционного

общества5.

Традиционные общества отличаются от

современных и другими особенностями. Среди

них: зависимость в организации социальной

жизни от религиозных или мифологических

представлений; цикличность развития;

коллективистский характер общества и

отсутствие выделенной персональности;

преимущественная ориентация на

метафизические, а не на инструментальные

ценности; авторитарный характер власти;

отсутствие отложенного спроса, то есть

способности производить не ради насущных

потребностей, а ради будущего; преобладание

особого психического склада - недеятельной

личности (называемой в психологии человеком

типа Б); ориентация на мировоззренческое

знание, а не на науку.

С нашей точки зрения, главной чертой

среди отмеченных является доминирование

традиции над инновацией. Многие ис-

следователи полагают, что более важно в

традиционных обществах - отсутствие

выделенной персональности. Это, однако,

следствие доминирования традиции, ибо

социальный запрос на индивидуальность - это

запрос на субъекта творческой деятельности,

способного производить новое. Он возникает

____________________

5 См.: Apter D. The Politics of

Modernization. Chicago; L., 1965.

44

в современных обществах. Вторым по значению

после преобладания традиций над инновацией

признаком традиционного общества является

наличие религиозного или мифологического

оправдания традиции. Возможность быстрых

преобразований блокируется этими формами

сознания, и модернизаторские попытки,

которые могут иметь место, не завершаются,

возникает попятное движение. Именно это -

движение вперед и возврат назад - создает

циклический характер развития, характерный

для традиционных обществ.

Невыделенность индивидуальности,

персональности определяется не только

отсутствием интереса к инновациям, но и

коллективистским характером религиозных и

мифологических представлений.

Коллективистский характер традиционных

культур не означает, что в них нет ярких,

особенных, не похожих на других людей. Они,

несомненно, есть, но их социальная роль оп-

ределена их способностью выражать

коллективные представления. Конкретное

поведение людей в традиционном обществе оп-

ределено нормами, которые заданы традицией,

религией, общиной или коллективом.

Соответственно, преобладающим типом

ценностей в них являются авторитарные

ценности, то есть те, которые поддержаны

традицией и поддерживают ее и коллекти-

вистские представления. В этих обществах

еще нет четкого разделения на ценности

инструментальные (регулирующие повседневное

поведение и деятельность) и

мировоззренческие (связанные с

представлением о мире). Существует

подчинение инструментальных ценностей

мировоззренческим, жесткий ми-

45

ровоззренческий контроль, внутренняя и

внешняя цензура поведения и мышления людей,

неизбежно ведущая к политическому

авторитаризму (в обществах с

государственной структурой) и отсутствию

личных свобод.

Поскольку вся структура сознания

традиционных обществ, их культуры и власти

гарантирует воспроизводство старого, люди в

них живут сегодняшним днем. Формируется

критическое отношение к предприимчивости, к

накопительству. В России это было

представлено в идеологии "нестяжательства".

Ей соответствуют психологические типы

героев русской литературы - метафизически

бездеятельного Обломова (И.А.Гончаров),

псевдодеятельных Чичикова и Хлестакова

(Н.В.Гоголь), а если деятеля, то нигилиста

и разрушителя - Базаров (И.С.Тургенев).

Редко-редко мелькнет в русской литературе

положительный образ деятеля - Левин

(Л.Толстой). Все прочие - недеятельные и

псевдодеятельные герои - люди, впрочем,

неплохие и даже хорошие. Они всего лишь не

способны разделить инструментальные и

мировоззренческие ценности. Они применяют к

инструментальным ценностям

мировоззренческую высокую меру, которая

сразу делает первый тип ценностей

ничтожным, незаслуживающим усилий.

Положительный герой русской литературы - не

деятель, а созерцатель. Все они далеки от

принятия ценностей современного общества.

Таковы герои литератур всех традиционных

обществ. Совершенно понятна ориентация

таких обществ не на науку, а на

мировоззрение.

46

В ходе модернизации происходит переход к

современному обществу. Следует учесть

конвенциональность термина "современное

общество" (modern). Человеческая жизнь

реализуется в трех измерениях: прошлом,

настоящем и будущем. В этом смысле все

настоящее является современным. Но процесс

развития неравномерен: настоящее некоторых

обществ похоже на прошлое других или,

напротив, настоящее одних социальных ор-

ганизмов представляет собой искомое будущее

других. Такая неравномерность привела к

тому, что термину "современное общество"

придано научное значение. Оно включает в

себя, прежде всего, коренное отличие

современного общества от традиционного -

ориентацию на инновации и другие черты:

преобладание инноваций над традицией;

светский характер социальной жизни;

поступательное (нециклическое) развитие;

выделенную персональность, преимущественную

ориентацию на инструментальные ценности;

демократическую систему власти; наличие

отложенного спроса, то есть способности

производить не ради насущных потребностей,

а ради будущего; активный деятельный

психологический склад (личность типа А);

предпочтение мировоззренческому знанию

точных наук и технологий (техногенная

цивилизация).

Как видим, современные (modern) общества

по существу противоположны традиционным.

Поэтому переход к ним - модернизация - это

драматический процесс.

Фокусом современных обществ выступает

индивидуальность, вырастающая на

пересечении инноваций, секуляризации и

демократизации. Активная деятельность ради

47

будущего, а не только сегодняшнего

потребления порождает здесь тип

трудоголика, постоянно готового к жизненной

гонке. Его становление в Западной Европе

осуществлялось на основе такого способа

секуляризации жизни, как протестантизм,

появление протестантской этики капитализма.

Но и более поздние непротестантские

модернизации дали тот же результат в

изменении персональности. Современным

становится не только общество, но и

человек. Его отличает: интерес ко всему

новому, готовность к изменениям;

разнообразие взглядов, ориентация на

информацию; серьезное отношение ко времени

и к его измерению; эффективность;

планирование эффективности и времени;

личное достоинство, партикуляризм и

оптимизм6.

Противоположность черт традиционного и

современного общества, общее представление

о прогрессе как поступательном развитии

ориентировало модернизирующиеся страны на

догоняющую модель развития. Догнать

развитые (современные) общества Запада -

вот цель, которая стояла перед Россией на

всех этапах ее модернизации - в период

реформ Петра I, Александра II, П.Столыпина,

во время большевистской модернизации и в

настоящее время. Слова о том, что мы должны

догнать Европу, можно найти в суждениях

Петра I, в сочинениях, начиная с

И.И.Петрункевича (реформатора эпохи

____________________

6 Cм.: Inkeles A., Smith D. Becoming

modern. Individual Change in Six

Developing Countries. Cambridge, 1974. P.

15-35.

48

Александра II), в мемуарах А.Витте, в

автобиографии Л.Троцкого, в высказываниях

Сталина и в современных декларациях.

Некоторые другие страны, модернизация

которых весьма стремительна, например

Турция, Восточная Европа, следовали той же

модели, обоснованной рационально либо

научно. Прогресс этих стран осуществлялся

как на основе несвободы и поиска

коллективных возможностей, так и на основе

свободы и поиска персональных возможностей.

Но в любом случае за эталон, норму были

приняты развитые капиталистические страны -

Европа, Америка. Именно эта идея

обусловливала догоняющий характер

модернизации. Быть Европой - заветная мечта

евразийских cтран, таких как Россия и

Турция, их цель - быть похожими на Западную

Европу, на Запад. Это обеспечивало

поступательность модернизации, ее

осуществление шаг за шагом, акцентировало

модернизационный процесс, давало ему

видимые цели.

Хотя принято считать, что догоняющая

модель уже отвергнута ныне и ее активное

применение было в период деколонизации 60-

70-х годов, в реальности эта модель -

наиболее распространенная, а в России,

Восточной Европе и Турции, которые тут

упомянуты, даже единственная. Не только

между 1940 и 1965 годами, как описывается в

литературе, но также и теперь эта модель

активно внедряется. Россия, Турция,

Восточная Европа - "вторая Европа",

догоняющая "первую Европу".

Но догоняющая модель имеет пределы.

Обозначим их:

49

1.Частным результатом догоняющей

модернизации является потеря традиционной

культуры без обретения новой, современной.

Такие неудачи модернизационной стратегии

особенно в 60-70-е годы в ходе активных

усилий преобразовать страны, ос-

вобождающиеся от колониальной зависимости,

вообще вывели термин "модернизация" из

употребления, скомпрометировали его. Вместо

него стали употреблять понятие "развитие".

Однако теперь в связи с очевидно

декларируемыми целями не просто развития, а

модернизации Россией и Восточной Европой

после крушения коммунизма, явная и успешная

модернизационная направленность турецкого

опыта вновь вернули этот термин на страницы

научной литературы, не устранив отмеченной

опасности, особенно для России и Восточной

Европы.

2."Догонящая модель" модернизации создает

острова, анклавы современной жизни в

отсталых странах. Это - Сан-Пауло и Рио-де-

Жанейро в Бразилии, большие города Мексики,

Бомбей и несколько островов зеленой

революции в Индии, Стамбул и ряд больших

городов Турции, Москва и Санкт-Петербург в

России, отличающиеся и образом жизни, и

состоянием сознания от российской

провинции. Эти анклавы, несомненно,

облегчают задачи модернизации, но, вместе с

тем, они усиливают социальную не-

справедливость, делают неустойчивым

социальный баланс. Модернизация догоняющего

типа создает явное неравенство, обещая при

этом равный шанс (чего не делало

традиционное общество), и поскольку это

шанс - далеко не для многих, создает

социальное недовольство, ситуацию

50

неустойчивости, способствующую возможности

России повернуть к коммунизму, а Турции - к

фундаментализму.

3.Вместе с тем, анклавная догоняющая

модернизация, ломая традицию, ставит

общество перед отсутствием духовной пер-

спективы. Мелкий бизнес становится

обязательной нормой жизни общества,

вовлекая в него огромные людские массы. Об-

щество развивается, не дискутируя духовную

перспективу. Опасность коммунизма, подъем

ислама во многом есть реакция на эту

ситуацию, ситуацию отсутствия больших идей,

национальных очертаний современной

культуры.

4."Догоняющая" стратегия предполагает,

что Северная Америка и Западная Европа

остаются неизменными, так сказать, до-

жидаясь отставших соседей. Однако сейчас

мир в радикальной трансформации. Многие

развитые капиталистические страны ныне

находятся в переходном процессе. Происходит

изменение направленности социального

развития. По А.Тоффлеру это - переход от

индустриальной цивилизации к

постиндустриальной. Согласно Дж.Несбиту,

наблюдается переход к информационному

обществу. Как бы ни назывался и ни

характеризовался этот период, его суть -

обнаружение пределов роста индустриального

мира, демассовизация и приоритет человека

по отношению к существующим институтам,

необходимость новых институтов,

обеспечивающих эту приоритетность. Как

утверждает Дж.Несбит, высокая техника

требует высокого человеческого ответа, чем

более мир устремляется к единому стилю

жизни, тем большее значение в нем

51

приобретают глубинные ценности, выраженные

в религии, языке, искусстве, литературе.

В настоящее время есть немало работ,

помимо постмодернистских7, в которых идея

объединения основ современных и

традиционных обществ звучит все более

определенно и все более настойчиво.

Например, известный исследователь, автор

нескольких книг об СССР А.Этциони в

недавней работе "Моральное измерение. К

новой экономике"8 анализирует возможности

развития за пределами полезности

(предсказывая поворот общества к моральным

основам), за пределами рациональности,

ориентированной на цель (благодаря

увеличению роли ценностей и эмоций), за

пределами радикального индивидуализма

(через увеличение значения коллективов и

коллективной рациональности). Все эти

изменения как раз и составляют, по мнению

Ф.Этциони, сдвиг в социальном развитии.

Весьма нелегко ответить на вопрос,

вызревает ли новая парадигма в умах

теоретиков (Тоффлера, Несбита,

постмодернистов, Этциони и др.) и

становится основанием легитимации новых со-

циальных процессов, как это уже было в

XVII-XIX веках, или она объективно

складывается в истории и лишь фиксируется

ими. Полагаем, что оба процесса имеют

место. Хотя научно-рациональная и этическая

легитимации не являются единственными или

доминирующими, они имеют место. Источником

____________________

7 См.: Postmodernism and its Discontents.

Theories, Practices. L; N.Y., 1988.

8 См.: Etzioni A. The moral dimention:

toward a new economics. N.Y., 1988.

52

же рациональных философских и научных

описаний социальной реальности является

сама реальность, как ее собственные новые

параметры развития, так и негативные

стороны ее нынешнего состояния. Последние с

очевидностью указывают на предел возможно-

стей человечества и границы его

существования.

Это означает, что изменение глобальной

тенденции как в плане институционализации,

так и в ценностном отношении, не позволяет

модернизирующимся странам, в частности

России, Восточной Европе, Турции, только

перенимать и имитировать существующие

структуры западного общества, которые сами

начинают подвергаться изменению. Весь мир

не может жить как США. Такая интенсивность

потребления природных и человеческих

ресурсов была бы экологически и культурно

опасной. От модернизирующихся стран поэтому

требуются ныне иные направления развития,

новые пути.

5.Развитие общества сопряжено с большими

трудностями и жертвами. Поэтому процесс

развития требует, как уже отмечалось,

обоснования, легитимации. В XVII-XIX веках

источником легитимации модернизации были:

протестантская этика и научная

рациональность. В классический период

реальность представлялась подчиненной

универсальным ценностям и нормам,

составляющим основу европейской

цивилизации.

В настоящее время универсальные формы

легитимации модернизации отсутствуют. Как

уже отмечалось, рационально-научная

легитимация развития состояла в том, чтобы

воспринять некоторые образцы развития в

53

качестве норм, моделей развития. "Догнать"

можно было только в том случае, если модель

развития, его образец были известны.

Успешные модернизации (Япония, Юго-

Восточная Азия) и неудачные (большевистская

модернизация России) опровергают этот

источник легитимации. Изменения, которые

происходят и в которых нуждается мир, столь

серьезны, что возможна конвенция о новом

термине - "постмодернизация". Современным

мы называли индустриальное, западное,

капиталистическое общество. Это была

конвенция, так как в современности живут и

традиционные, и примитивные общества. Можно

сказать, что цель модернизации - это уже не

современное, а постсовременное общество и,

соответственно, переход от традиционного

общества к постсовременному может быть

назван постмодернизацией. В значительной

мере этот процесс открыт французским

постмодернизмом. Концепция постсовременной

культуры, постсовременного общества,

постсовременного развития претендовала на

то, чтобы подвергнуть критике современное

общество и вернуться к ценностям традиции.

Им отвергались революции и инновации

современного (modern) общества, отмечался

кризис легитимации процесса развития,

исчезновение старых источников легитимации.

Вместе с тем, постмодернизм ощущал себя как

новый модернизм. Он резонировал модернизм,

обновлял его.

Интересно, что концепция постсовременного

общества вызревала у тех, кто изучал

незападный мир: средневековье, низшие слои

общества на самом Западе, советскую систему

и социализм, развивающиеся страны, Восток в

его классическом противостоянии Западу, Юг

54

в его современном противостоянии Северу.

Экономическая отсталость сопровождалась в

этих незападных регионах наличием таких

форм жизни, которые эти общества делали

"мягкими" в сравнении с "жесткими"

культурами Запада. При этом Западная

Европа, как регион тысячелетней культуры,

содержала в себе национальные особенности -

традиции и высоту культуры. Поэтому

Западная Европа обращалась к собственному

потенциалу воспроизводства некоторых

желаемых черт традиционного общества.

Борьба между локковским человеком

(человеком "современным") и "средневековым"

человеком, то есть человеком традиционного

общества, еще вчера составлявшая пафос

модернизации, уже не кажется ныне столь

очевидно необходимой как теоретически, так

и на уровне феноменологических описаний.

Теоретически, так как искомым становится

синтез этих моделей; эмпирически, так как

есть пример Японии и других государств Юго-

Восточной Азии, где "продемонстрирована, -

говоря словами американского исследователя

Г.Лоджа, - примечательная способность

приспособления средневековой идеологии к

требованиям современности"9.

Представление о постсовременном (post-

modern) обществе сближает черты

традиционного и современного обществ. Оно

включает в себя: ориентацию на новое, с

учетом традиции; использование традиции как

предпосылки модернизации; светскую

организацию социальной жизни, но сохранение

религии в духовной сфере; значимость

____________________

9 Lodge G. New American Ideology. N.Y.,

1986. P. 79.

55

выделенной персональности и, вместе с тем,

одобрение и использование имеющихся форм

коллективности; сочетание мировоззренческих

и инструментальных ценностей;

демократический характер власти, но

признание авторитетов в политике;

эффективную производительность, но и

ограничение пределов роста; совмещение

психологических характеристик человека

традиционного и современного общества;

эффективное использование науки при

осуществлении традиционных, ценностных

легитимаций социального выбора.

Такой список "всегда хорошего" показался

бы утопическим, если бы ряд стран - Япония,

"молодые тигры", Индонезия - не

демонстрировали успешность поиска

современных структур на основе традиции,

если бы Турция не давала определенный при-

мер того же на сегдняшнем этапе своего

развития.

Япония осуществила успешную модернизацию,

обогнав европейские страны и Америку не

потому, что она следовала какой-то

рационально-научной модели, а потому, что

после революции Мейдзи (в определенной мере

сделавшей это) Япония сумела использовать

традиционные ценности и нравы - семьи,

труда в своем развитии. (Равно как Турция -

традиции торговли, ремесленничества).

Япония не заимствовала европейской модели

модернизации и не явилась моделью для

других стран. Во множестве описаний

"японского чуда" подчеркивается значимость

групповой идентификации японца, отсутствие

индивидуализма (основы модернизации

Запада), а также признание им серьезной

значимости своей роли в группе.

56

Постмодернистская концепция развития

вновь лишает понятие "постсовременность",

"новая современность" теоретического

содержания. Постсовременными являются все

те наличествующие в настоящее время

общества, которые обеспечивают себе

стабильность, жизнеспособность и развитие

на основе абсолютно любых подходов

(anything goes). Если, например, люди в

стране безынициативны или даже глупы, не

имеют трудовых навыков, возможна ли здесь

модернизация? Ответ на этот вопрос давали

многочисленные примеры переделки людей,

жестокость модернизационных процессов. В

России препятствием для развития всегда

считались люди и их нравы. Они не давали

стать России Западом, построить в ней

коммунизм, теперь же не дают России стать

Америкой. Совершенно невозможно и ненужно

менять этих людей, а можно использовать

такие, следующие из их пассивности

свойства, как готовность работать за низкую

плату, терпение, неспособность бунтовать и

т.д. Женщины Юго-Восточной Азии терпеливо

плели корзинки, теперь так же терпеливо они

паяют диоды и триоды высококачественной

бытовой электроники.

Однажды во время дискуссии о развитии со

студентами мы заметили, что только один

студент из Гамбии спокойно улыбается. "А

что Вы думаете о развитии, о модернизации?"

- "А мы решили не развиваться", - продолжая

улыбаться, ответил он. Постмодернизация

допускает такой выбор. Если при этом люди

счастливы. Для мира даже важно сохранить

какие-то уголки, не преобразованные

демиургическими усилиями человека.

57

В начале века существовало полное и

абсолютное представление о том, что

западный авангард вырвался вперед и его

никто не догонит. Предполагалось, что шанс

имеют только Англия, Франция, Германия,

Австро-Венгрия, Италия, Россия, США и

Япония. В результате векового развития

экономический центр переместился в

Тихоокеанский регион. Самые развитые - Япо-

ния, 4 тигра (Южная Корея, Тайвань,

Гонконг, Сингапур), страны АСЕАН.

Пророчества Шумпетера - этого Несбита

начала века - не сбылись.

Не имитация, не призыв смотреть на США

или Западную Европу стимулировал развитие

этих стран, а создание национальной

идеологии, удовлетворяющей притязания

противоборствующих социальных сил:

почвенников и модернизаторов. В каждой

стране есть такие противоборствующие силы.

Их объединил взгляд на модернизацию не как

радикальную перемену знаков развития и всех

ценностей, а как на технику, технические

приемы, которые, с одной стороны, позволяют

развиваться стране, а с другой стороны,

позволяют ей сохранить свойства нации, ее

особенности10.

Отсутствие такой общенациональной

идеологии, общей цели - центральная

проблема сегодняшней России. Анклавы, как

следствие имитации чужого опыта, часто

____________________

10 Этот "случай" отличается от

"сталинской" модернизации на собственной

основе с использованием своих ценностей и

западной техники тем, что развитие

происходит в условиях открытости, а не

изоляции.

58

работают в пользу почвенников. Они ведут к

этническому разрыву и заставляют задуматься

о сохранении этнической целостности.

Идеология согласия в отношении

модернизации, а точнее постмодернизации -

развития для выживания, сохранения,

преумножения национальных культур (которые

без развития страны погибнут, не выживут в

мире) создают общенациональную способность

осуществить развитие.

Так, в России невозможно осуществить

модернизацию, пренебрегая (как это сейчас

делается) такими архетипическими качествами

русских, как душевность и наличие святынь.

"Окаянные дни" (И.Бунин) начинаются, когда

в русском народе нет возможности следовать

своему архетипу. Мы уже ссылались на

С.А.Аскольдова: отсутствие гражданского

общества делает русского или святым, или,

если он разочарован, зверем, ибо только в

гражданском обществе он мог бы пройти

искушение добром и злом, удерживающее его

посредине. Его психологические особенности

- душевность, то есть неспособность к

абстрактным отношениям, и наличие святынь -

веры в идеалы вполне могут стать

предпосылкой модернизации

(постмодернизации), создать новую Россию,

воспреемницу России дореволюционной,

воспреемницы лучших черт и советского

общества. Но Россия идет путем XIX века -

новая теория, новое экономическое насилие.

В этой связи встает вопрос о европейской

идентичности России, Турции, Восточной

Европы, о западной идентичности стран Юго-

Восточной Азии. Из Китая Россия смотрится

как Европа, из Арабских Эмиратов Турция

предстает совершенно европейской страной,

59

хотя из Франции они выглядят не такой уж и

Европой. Япония стала ныне Западом для

всех.

Модернизация предполагала следующий ответ

на поставленный выше вопрос: они европейски

идентичны тем более, чем более похожи на

Западную Европу. Постмодернизация предпола-

гает, что европейская идентичность этих

стран - это не похожесть на Европу, а их

собственная способность быть Европой для

своих менее развитых соседей.

Россия делает ныне ошибку: 1) отрицая и

разрушая свой прежний опыт, в том числе

опыт прежних модернизаций (советский

период), 2) продолжая ориентироваться на

"догоняющую модель" модернизации с присущей

ей научной моделью и нравами насилия вместо

использования всех наличных черт общества

для развития, 3) полагая, что завтра здесь

должен быть Париж. Как жалко, как странно,

что происходящего не понимает и Запад,

точнее западные политики и западная пресса,

что крушение коммунизма в России

сконцентрировало внимание на политических

процессах и заслонило опасность того, что

Россия останется в культуре XIX века с ее

ориентацией на каноны научности XIX века и

оправдываемое им насилие ради прогресса.

Борьба с коммунизмом заслонила то, что о

нем блистательно сказал А.Кестлер в романе

"Слепящая тьма" - коммунизм был на-

сильственным способом модернизации

традиционной России. Россия в значительной

мере явилась традиционным обществом,

мучительно переходящим к современности.

Своим авторитаризмом, насилием традиционное

общество, особенно в условиях модернизации,

похоже на вполне современные общества

60

Европы (Германию и Италию 30-х и 40-х годов

ХХ века), осуществляющих политический

контроль над гражданами. Сходство автори-

тарных и традиционных обществ ведет к тому,

что традиционные общества интерпретируются

как авторитарные. Это толкование ошибочно,

ибо традиционное общество воспринимает

существующую регламентацию как

естественную, связанную с его собственными

представлениями о мире. Авторитарное

общество имеет машину подавления граждан

вопреки их воле. Авторитаризм является

силовым способом ускорить развитие, и он

нередко возникает на первых стадиях

модернизации - перехода от традиционного

общества к современному и использует

идеологические возможности коллективистских

представлений традиционного общества в

дополнение к машине подавления. Это надо

особо упомянуть, так как модернизация,

особенно быстрая, нередко инициируется

отождествлением традиционного и автори-

тарного обществ. В этом же - источник

постоянного желания уничтожить старый опыт,

построить все заново, источник поощрения

России пойти на новый виток самоотрицания

и.., увы, самоповторения. Сменились теории,

не смягчились нравы. Россия не встанет в

семью цивилизованных наций до тех пор, пока

этот циклический и зацикливающийся опыт -

снова переделывать жизнь на основе теории,

снова искать врага и бороться с ним - не

заменится поиском оснований развития в

собственной культуре.

61

3. Необходимость выживания человечества -

основа изменения социальных и культурных

парадигм

Культура в России понимается как

преодоление природы. Это - снова теория XIX

века, определяющее место науки в обществе.

Вплоть до XIV века человек не выделял

себя из природы, и культура могла быть

определена как способ жить. Культура есть

то, что отличает человеческий способ

существования от животного. Вся

совокупность навыков, отношений к природе,

духовной деятельности и формирования

смыслов человеческой жизни представала как

естественный для человека (присущий его

собственной природе) способ существования.

Человек чувствовал себя естественной частью

природной среды, а культуру ощущал как свою

природу. Быть культурным в этот период

означало быть адекватным своей природе и

соотноситься естественным образом с внешней

природой. Такому пониманию способствовало

отношение личной (как бы естественной)

связи и зависимости людей, существующее на

всем протяжении развития докапитали-

стических обществ, земля (природный объект)

как главная собственность, общинные формы

хозяйствования, преобладание сельского

труда. Культура этого этапа (типа) была

формой традиции и обычаев народов,

естественных форм их существования.

Второй тип отношения природы и культуры

возникает позже. Разрыв личных связей,

переход к капиталистическому хозяйствованию

приводит к пониманию, что многое в

человеческом обществе не является продуктом

природы, а является продуктом труда, что

62

человек строит свой мир, отличный от при-

роды.

Деятельность людей и их объединение в

общественные связи (социальность) как

сущностные свойства человеческого бытия

являются, вместе с тем, и основаниями

культуры. Вместе с изменением общественных

отношений изменяется и природа человека,

все менее он ощущает себя частью природы и

все более - частью общества. Социальный мир

не теряет для человека естественности и

даже более того - для человека, живущего в

городах, становится более естественным, чем

мир природы. Надстраивающаяся над природой

культура не превращается в искусственное

образование. Культура становится второй

природой, сотворенной человеком, но столь

же значимой для него, что и первая. Куль-

тура как вторая природа демонстрирует

созидательные возможности человека и,

прежде всего, возможности его собственного

развития.

Отличие первого типа (этапа) культуры в

ее отношении к природе (культура как способ

жить) от второго (культура как вторая

природа) состоит в следующем. На первом

этапе понятие культуры не носило

нормативного характера. Фактически имелось

множество культур, множество способов жить.

Они могли конкурировать между собой или не

касаться друг друга, или взаимодействовать,

но ни одна из них не являлась нормой для

всего человечества. Человечество еще не

осознало себя в качестве такового и

являлось совокупностью различных обществ и

разных культур, имеющих одну общую норму -

сочетаться с природой гармоничным образом.

Превращение культуры во вторую природу, то

63

есть развитие собственно человеческих

установлений, форм деятельности, в которые

уже вписывалась природа (а не наоборот, как

прежде, когда человеческие установления

вписывались в природу) делало необходимым

приспосабливаться уже не к природе, а к

культуре. Процесс подчинения природы

человеческой деятельности, культуре начался

в Европе. Поэтому европейская культурная

традиция, сформированная вследствие Рене-

ссанса, Реформации и Просвещения,

обеспечивала больше гуманитарных прав и

свобод, более энергичную социальную дина-

мику, рост материального производства и

связанного с ним материального

благополучия. Ренессанс сделал Европу

наследницей античной культуры и науки.

Реформация приблизила религию к светской,

мирской жизни людей и сформировала трудовую

этику. Просвещение заложило в сознание

европейца идею идеала культурного человека

и возможности его формирования. Образцы,

заданные Просвещением, определившие облик

науки XIX века и цели модернизации,

являлись наиболее устойчивыми в культуре

Европы и мира в течение более чем двух

столетий. В них нашел отражение процесс

превращения истории во всемирную в наблю-

даемом, реальном смысле, когда контакты

между народами, взаимодействие культур

стало эмпирическим фактом. В этих условиях

накопленный Европой опыт делался

привлекательным для мира в целом.

Европейская культура, наука и образование

стала нормой для всех народов.

Осознание культуры как второй природы,

рукотворной, но столь же значимой для

человека, что и первая, соответствовало

64

пониманию созидательных возможностей

человека и, прежде всего, возможностей его

собственного формирования, развития на

основе науки. На этой основе возник

просвещенческий образ культуры со всеобщим

идеалом культурности, просвещенности,

образованности, историчности, рационализма,

гуманизма и ориентации на европейские

образцы в качестве стандарта. Действи-

тельно, культура Европы является

значительным, выдающимся достижением всего

человечества. Социальное и политическое

устройство стран Западной Европы также

представляет собой выдающееся явление

политической культуры. Просвещение не пре-

увеличивало ценность европейской культуры.

Но оно, во-первых, недооценивало ценность

других культур для человечества и для

Европы. Данная модель культуры чрезвычайно

генерализована и исходит из абстрактных

представлений о носителе культуры как

человеке вообще, безотносительно к месту,

времени, этносу.

Просвещение, во-вторых, не

проблематизировало вопрос о культуре,

вопрос о том, что такое культура, являлся

предметом постоянных дискуссий. Но надо

сказать, что эти дискуссии не

провоцировались никакой нуждой, единственно

чем, так это познавательным интересом или

даже, может быть, доминированием в этом

интересе любви к дефинициям как первому и

последнему началу познания. Проблема же

культуры не стояла, ибо при всех различиях

определений (а в нашей литературе их на-

считали более двухсот) общим европейским

взглядом на культуру в течение двух веков

являлось представление о ней как об общем

65

генерализующем проекте совершенствования

мира и человека, развития в соответствии с

лучшими образцами. Этот просветительский

взгляд доминировал и в нашем отношении к

культуре, причем с необходимым основанием -

ведь мы являлись страной, не прошедшей

Просвещения. Однако, будучи необходимым,

это основание не являлось достаточным и,

как ни странно, в силу названной причины -

непройденного Просвещения. Неравномерность

культурного развития стран, региональные,

социальные, национальные различия культур

не становились предметом беспокойства или

интереса. Теоретически тотальная, генера-

лизующая модель культуры заслоняла не

только реальное, но и теоретически

возможное культурное многообразие, не

только эмпирическое различие культурных

миров, но и самою их теоретическую

возможность. Еще совсем недавно приходилось

доказывать, что существует культурная

многоукладность любого общества, что

культурные миры отличаются от

повседневности производством в них

идеальных реальностей, то есть особых

предметностей, которые являются носителями

новых неповседневных смыслов или придают

последним нетривиальное живое значение.

В-третьих, просветительский идеал

содержит определенную репрессивность по

отношению к народам и людям, которые не в

состоянии на данном уровне своего

существования освоить европейские

классические образцы. При всех грандиозных

социальных переменах XIX и ХХ веков формы

мышления людей оставались неизменными, не

сразу реагировали на противоречия, с ко-

торыми мышление XVIII-XIX веков

66

сталкивалось в ХХ веке. Все упреки

просвещенческому идеалу - дети нашего

времени. Неизбежность плюрализма культур

могла быть признана только в силу кризиса

историзма и веры в прогресс, когда в ХХ

веке стало ясно, что различия народов не

умещаются в шкалу степени их развитости,

что большая часть мира никогда не будет

похожа на Европу ни экономически, ни

политически, ни культурно. Выход широких

масс населения из традиционного состояния

делал культуру проблемой и практически, и

теоретически. Трагический опыт ХХ века

свидетельствовал, что подчинение

действительности идеалу, сворачивание

естественно-социальных и естественно-

культурных процессов и попытка замены их

сознательными, регулируемыми, воплощающими

рационально или научно выработанные модели,

приводила к волюнтаризму, к пренебрежению

социальной и культурной объективностью, то

есть тем, что в социальных и культурных

процессах складывалось исторически.

Подлинная же катастрофичность поклонения

человеческой созидательности и отрыву от

природы, культу второй природы была

обнаружена в экологических проблемах.

Только конец ХХ века показал в полной мере

правоту Руссо - значение природы как

первичного основания и общества, и

культуры, значение природы самого человека

и необходимость учесть первоначальные

представления о культуре как способе жить,

способе приспособления к природе. Однако

это понимание пришло слишком поздно, когда

культура уже может быть понята как способ

выживания человечества. Задачи выживания

возникают на фоне растущего варварства,

67

экологического кризиса, военных противосто-

яний, медицинских проблем.

Так, общество на взлете своих научных,

технических и культурных триумфов осознало

опасность отрыва от природы, гипер-

социализации, отрыва от форм

непосредственной жизни, зависимость от

природы, рода, этноса, в известной мере,

вернулось к пониманию огромной глубины

непознанного и нерационального. Поэтому

самоуверенное притязание на определенный

социальный проект, тем более научный, как

наилучший, вызывает суеверный страх за

непредсказуемые последствия человеческих

деяний. Загадочные пульсации истории

заставляют быть осмотрительнее в оценке

исторических перспектив различных культур и

цивилизаций. Вместе с тем, растет опасность

того, что способы выживания одних (их

культуры) могут быть опасными для других

культур.

Культура как способ выживания

человечества, таким образом, отличается

возвратом к первичным формам своего поведе-

ния - к природе, к традиции, к исторически

выработанным правам. Существенным элементом

признания первичных форм жизни в целях

выживания является обращение к

повседневности. Просвещенческий идеал

культуры рассматривал повседневность как

нечто заведомо более низкое, чем "вторую

реальность" культуры, то, что должно быть

преобразовано наукой. Повседневность как бы

оставалась на уровне "первой природы" -

естественных, традиционных форм жизни и, с

точки зрения наиболее радикальных иллюзий,

- должна была быть преодолена - поднята на

уровень более высоких форм, которые

68

предлагались теорией и культурой. Не

предполагалось значение повседневности как

граничного условия познания и практики. Это

привело в ХХ веке к насилию в отношении

обычной жизни людей. Так, считая жизнь

крестьян убогой, не находя в ней

собственных форм культуры, ее безжалостно

ломали и приводили к выдуманным социальным

формам (коллективизация, раскулачивание). И

в настоящее время повседневность не

является предметом защиты. В России все

новое понимается как отрицание старого, не

сберегаются достижения каждого периода

истории, в том числе и культурные

достижения. Просвещенческий образ культуры

производил разрыв культурных и жизненных

мотиваций. Н.Бердяев называл такие

мотивации волей к культуре и волей к жизни.

Между двумя этими типами воль или мотиваций

имеется заметное противоречие. Оно связано

с тем, что жизненная реальность и

культурная реальность не совпадают.

Повседневная жизнь в значительной мере

сохраняет свои естественные традиционные

формы даже при сильном разрыве общества с

традицией и его существенной модернизации.

Культура строит свою реальность, стремясь к

инновациям, к отрыву от повседневности.

Особенно в ХХ веке конструктивный, а не

репродуктивный пафос культуры, ее стремле-

ние к новому оказались чрезвычайно

развитыми. Повседневная жизнь культурной

публики аккумулировала изменения в куль-

туре, отрываясь от повседневности больших

масс населения. В свою очередь, эти массы

были объектом деятельности всевозможных

фабрик грез, насаждавших "вторую

реальность" этого слоя - массовую культуру.

69

Очень часто в силу сказанного люди, живущие

повседневной жизнью, крестьяне, рабочие, не

укорененные в культуре, видели в ней нечто

искусственное, чуждое, довольствовались

массовыми суррогатами, однако обладали

жизнестойкостью, сильными жизненными

стремлениями. Напротив, деятели культуры

часто испытывали отчужденность от реальной

жизни, своего народа, повседневности,

ощущая сильный культурный импульс и

мотивацию, но слабую волю к жизни. В романе

А.Битова "Пушкинский дом" драматизм этой

конфронтации показан предельно откровенно:

дворянская Россия жила в "Пушкинском доме"

- высокой культуре, пренебрегая тяжелыми

условиями жизни народа. Народ восстал

против этой культуры, смел ее, но ради

жизни, говорит Битов, ибо в Пушкинском доме

не живут. Разумеется, сам автор живет в

культуре и имеет сильную волю к культуре,

но он справедливо признает отсутствие воли

к жизни в образованных слоях и отсутствие

воли к культуре в массах. И уж тем более

отсутствие воли жить по навязанным наукой

схемам. Миру не избежать опасной грани,

которая делает культуру способом выжить,

ибо, поверив в науку XIX века, он искал

ответа на свои проблемы в науке, а не

морали.

* * *

Но можно ли упрекнуть мир в этом? Можно

ли упрекнуть ребенка, что он прожил

собственную жизнь и не послушал совета?

Можно ли упрекнуть его к тому же тогда,

если он упорно трудился и был

осмотрительным и все же оказался перед

70

угрозой большой беды? Нет, нельзя упрекнуть

мир в том, что он прошел свой путь развития

до конца, до опасной черты.

Россия не слишком отличается в этом от

остального мира. Русские склонны не к

рабству, а к формальной свободе произвола.

Мы бы осторожно отнеслись к утверждению о

нелюбви России к свободе и любви Запада к

ней. Запад и Россия по-разному понимали

свободу и равенство: Запад утвердил

формальное равенство, Россия искала

фактического. Так же два вида свободы были

представлены и разорваны в опыте этих

стран, политическая свобода, автономия

индивида (Запад) - формальная свобода

своеволия (пожить по своей воле) и свобода

поисков жизни, устроенной по истине и

добру,- Россия. Русская история показала

опасность пренебрежения политической

свободой или сведения ее к абстрактным

принципам познанной необходимости, но для

того, чтобы мир узнал об этом, она должна

была пройти этот путь, пережить поиски

равенства и реализовать свою волю. Ведь и

каждый человек не гарантирован в том, что

его свободная воля не окажется глупой.

71

Глава 2.

Социально-теоретическое знание и жизненный

мир: классический и неклассический тип

взаимодействия

В методологической рефлексии современного

социального знания функционируют, дополняя

друг друга, по меньшей мере, два различных

образа социального знания, идейно-

теоретические предпосылки которых восходят

к исторически различным стилям

философсского мышления. При этом, в отличие

от естествознания, в котором

последовательность этапов методологической

рефлексии прослеживается достаточно четко1,

благодаря тяготению естественнонаучных

теорий к концептуальной замкнутости и

семиотической однородности, в познании

социальной реальности подобной периодизации

трудно придать столь выраженный характер.

Генезис неклассической социальной

методологии, с известной долей условности,

____________________

1 См.: Степин В.С. От классической к

постнеклассической науке (изменение

оснований и ценностных ориентаций) //

Ценностные аспекты развития науки М.,

1990. С. 160-166; Он же. Становление

идеалов и норм постнеклассической науки

// Проблемы методологии

постнеклассической науки. М., 1992. С.

14-15.

72

можно уподобить процессу догоняющей

модернизации со свойственным ей

"скомканным" характером развития:

волнообразным набеганием одних исторических

этапов на другие, временной локализацией

модернизационных анклавов, высоким

потенциалом возвратного движения. Поэтому

реконструкция подобных этапов - не более,

чем теоретическая идеализация, которой

свойственно не только упрощать, но и

"доорганизовывать" реальный процесс. Это и

позволяет обрести должную меру

"теоретической дальнозоркости",

сфокусировать исследовательский интерес

вокруг "пограничных ситуаций", при-

менительно к предмету нашего исследования

означающей обращение к истокам нового,

неклассического образа социального знания.

1. Фундаментальные методологические

принципы построения классического типа

социальной теории

Идеалы и нормы того образа социального

знания, который принято называть

классическим, восходят к идеям Просвещения

со свойственными ему универсализациями

Разума и Прогресса в качестве средств

легитимации любых форм социального познания

и действия. В рамках классической парадигмы

сформировался и особый тип

фундаменталистски ориентированной соци-

альной теории, в которой процедура

обоснования мыслилась как сведение - в

предельном случае к единственному - типу

социальной связи, воспринимаемому как

73

социально-онтологическое основание

классического типа социальной теории.

Принцип классического фундаментализма

осуществляет обособление и

фундаментализацию тех социальных отношений,

которые считаются онтологически первичными,

причем, как правило, без экспликации

рациональных оснований их выбора.

Подобная процедура основана на неявном

предположении, что точка начала координат

абсолютно "прозрачна", не имеет собственной

"плотности", способной не только

"преломлять" видимую картину социального

мира, но и задавать расстояние между

"точками" в пространстве теории.

Классический фундаментализм - это неявно

выраженная позиция абсолютного

наблюдателя2.

История социального познания знает

примеры фундаментализации самых различных

сторон и характеристик человеческого бытия,

а также различных типов социальных

отношений и конфликтов. Но для экспликации

методологических принципов построения

классической социальной теории, в общем, не

важно, какие именно объекты или отношения

подвергаются фундаментализации:

общественный договор (Ж.-Ж.Руссо),

географическое положение и климат

(Монтескье, Тюрго), материальные произ-

водственные отношения (К.Маркс,

Ф.Энгельс)3, эротический конфликт

____________________

2 Мамардашвили М.К. Классический и

неклассический идеалы рациональности.

Тбилиси, 1984. С. 51.

3 Строго говоря, марксизм не является чисто

классической концепцией. В

74

(З.Фрейд)4, архетипы коллективного

бессознательного (К.Юнг).

Более сложным типом фундаментализации,

который можно отнести к классическому лишь

с определенными оговорками, является

структурирование в основании теории

материальных и духовных, психологических

факторов: например, адаптации и

целеполагания, с одной стороны, и

интеграции и равновесия - с другой

(Т.Парсонс).

Подобная фундаментализация оснований

социальной теории имеет важные социально-

онтологические и психологические

импликации. В условиях безраздельного

господства имманентной классическому

рационализму созерцательной модели познания

фундаментализм из принципа построения

теории, как правило, трансформируется в

социально-онтологический принцип: так

устроен социальный мир, и теория лишь

отражает его существенные характеристики.

Поэтому классический фундаментализм

является прямым наследником просвещенческой

универсалии абсолютного Разума -

___________________________________________

материалистической интерпретации

деятельностного подхода, исследовании

объективных видимостей общественного

сознания и дефетишизирующей роли практики

марксизм, несомненно, выходит за рамки

классической парадигмы, являющейся, как

уже отмечалось, достаточно сильной

идеализацией.

4 Обсуждение дискуссионной проблемы

научного статуса классического

психоанализа не входит в задачу настоящей

работы.

75

эпифеномена субстанции в европейской

философии классического рационализма.

В социально-психологическом отношении

классический фундаментализм явно или неявно

апеллирует к гениальности создателя

"единственно верной" теории, сумевшего - в

отличие от прочих смертных - узреть

мысленным взором краеугольные камни

социального бытия. Сакраментальное

признание К.Маркса в том, что он человек, и

ничто человеческое ему не чуждо, имело

глубокий социально-психологический

подтекст: в условиях, когда подобные теории

отвечали массовым ожиданиям, их творцы

наделялись чертами харизматического лидера,

а сама теория, по крайней мере на

традиционалистской почве, воспринималась

как его откровение, становясь, как это ни

парадоксально, предметом не столько знания,

сколько веры.

Коррелятивным фундаментализму принципом

построения классического типа социальной

теории является редукционизм -

операциональная установка на сведение

наличного социально-культурного

многообразия к "общему знаменателю" -

единому основанию как к объяснительному

принципу и causa finalis общественно-

исторического процесса.

Так, в ХХ веке марксизм не без оснований

упрекали в пренебрежении проблемами

культуры, типология и закономерности

развития которой имеют собственную логику

и, как хорошо понимал Ф.Энгельс уже к 90-м

годам ХIX века, не могут быть прямо

выведены из характеристик материальной

жизни общества даже на наиболее

"экономоцентричной", капиталистической

76

стадии его развития. Однако советские

исследователи истории формирования

марксизма явно следовали духу классического

фундаментализма, единодушно оценивая

"Немецкую идеологию" как первое зрелое

произведение марксизма. А ведь именно в

этой работе фундаменталистские установки

основоположников марксизма проявились в

наиболее отчетливой форме. Так, в ее пер-

вой, наиболее известной главе вся духовная

жизнь общества трактуется не иначе, как

"своего рода испарение материального

жизненного процесса", а не сводимое друг к

другу (и тем более к материальному

производству) многообразие типов духовной

деятельности - как "духовное

производство"5. Остается лишь сожалеть, что

подобный термин, введенный в философский

словарь в эпоху конвейерного производства,

широко используется и поныне, хотя,

полагаем, что прибегающие к нему авторы

едва ли сознают его связь с редукционизмом

классического типа.

Равно как и классический фундаментализм,

редукционизм как принцип построения

классической социальной теории накладывает

свои "запреты" на целые предметные области

____________________

5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 24.

Подобная же методологическая установка

приводит его в этот период к выводу, что

у идей "...нет истории, у них нет

развития; люди, развивающие свое

материальное производство и свое

материальное общение, изменяют вместе с

этой своей действительностью также свое

мышление и продукты своего мышления" (Там

же. С. 25).

77

социального анализа. К их числу относится

проблема человеческой свободы, понятая не

как с оговорками сведенная к собственной

противоположности, - "осознанной

необходимости" - но как к условию воз-

можности генерировать новые вариации

культуры, обеспечивать культурные мутации.

Применение же неклассических методик к

анализу современных цивилизационных

процессов показывает, что на одном и том же

"материале" природы может развиться

бесчисленное множество миров человеческой

культуры, вариативность характеристик

которой прямо не выводима из его па-

раметров. Между подобными мирами существует

неустранимый "зазор", являющийся

онтологическим прибежищем человеческой

свободы. Но именно подобного зазора и не

допускает редукционизм классического типа.

Другая основополагающая черта

классического типа социальной теории -

эссенциализм - означает методологическую

установку на получение такого знания,

которое бы во всеобщей форме несло

представление о сущности изучаемого

объекта. При этом классический эссенциализм

требует воспроизведения подобной сущности

не иначе, как "в чистом виде", в качестве

онтологической противоположности "явления".

Так, долгое время считалось, что лишь

Марксу удалось проникнуть в тайну

капиталистической эксплуатации, зафиксиро-

вать ее в "чистом виде"; то есть вычленить

ее из тех превращенных форм, в которых

последняя "является" на поверхности эко-

номической жизни - производство прибавочной

стоимости. В подобном приписывании К.Марксу

чужих научных заслуг можно усмотреть не

78

столько историческое невежество, сколько

идеологически востребованное стремление

придать марксизму как можно больше

атрибутов революционного переворота в

философии. Между тем, даже беглое

знакомство с IV томом "Капитала"

(посвященного истории теорий прибавочной

стоимости) способно разрушить идеологему о

принципиальной неспособности буржуазной

классической политэкономии подняться выше

трудовой теории стоимости и сформулировать

понятия и выводы, не доступные рядовым

агентам экономического процесса - достоин-

ство, приписываемое лишь К.Марксу.

Эссенциализм - это парадигмальная установка

всего классического обществознания, включая

и классическую политэкономию, хотя подобная

общность основополагающих методологических

принципов не исключала и заметных

расхождений в частных методологических

вопросах и установках6.

Принципиальное различие между

классической английской и марксистской

политэкономией лежит не столько в плоскости

методологии анализа экономических отношений

буржуазного общества, сколько в социально-

исторических и прогностических импликациях

закона производства прибавочной стоимости.

Для эссенциалиста единичный объект не

представляет никакого интереса. Суть

эссенциализма вполне исчерпывается ленин-

____________________

6 Так, Э.В.Ильенков показал, что метод

А.Смита тяготел к методологии Дж.Локка, а

Д.Рикардо - Б.Спинозы (Ильенков Э.В.

Диалектика абстрактного и конкретного в

"Капитале" К.Маркса. М., 1960. С. 161-

170).

79

ской формулой: "явление существенно,

сущность является", неявно подразумевающей,

что все многообразие эпистемологических

проблем человеческого восприятия вполне

укладывается в прокрустово ложе этой пары

категорий. Поэтому Поппер, к примеру,

заметил, что методологические эссенциалисты

склонны формулировать научные проблемы в

таких терминах, как "Что такое материя?",

"Что такое справедливость?", будучи

убеждены в том, что исчерпывающий ответ на

эти вопросы, открывающий реальное или

сущностное значение этих терминов, и тем

самым реальную или сущностную природу

обозначаемых им объектов, является

необходимой предпосылкой научного

исследования, если не его главной задачей7.

Реконструкция наличного социально-

культурного многообразия, равно как и

самого процесса человеческого восприятия в

терминах диалектической диады сущности-

явления подвергается критике с позиций

неклассической рациональности. Как справед-

ливо заметил М.К.Мамардашвили, "не все, что

приходит к нам извне, - явлено"8.

"Является" лишь то, для чего уже есть

готовые модели, что уже так или иначе

смоделировано как производное от чего-то

более фундаментального - "сущности". Но

чтобы построить такую модель, приходится

жертвовать периферическим, "краевым",

маргинальным знанием, действующим на

____________________

7 Поппер К.Р. Нищета историцизма // Вопр.

философии. 1992. ь 8. С. 66.

8 Мамардашвили М.К. Классический и

неклассический идеалы рациональности. С.

17.

80

границе человеческого опыта. И как быть с

этим "уплаченным" знанием, без которого,

как показывают многие исследователи,

невозможно обойтись как в сфере

повседневной жизни, так и в области науки и

высокой культуры?9 Поэтому К.Поппер, к

примеру, полагает, что если сегодня

эссенциализм и может быть принят, то лишь

на том основании, что он позволяет

идентифицировать эволюционирующие объекты.

Однако пользоваться им, предостерегает он,

следует с величайшей осторожностью,

поскольку на нем основаны некоторые

сильнейшие аргументы в пользу

историцизма10.

2. Классическая социальная теория и

реальность

Моделирование исследуемой реальности с

помощью идеальных теоретических объектов -

идеализаций - является отличительным

признаком науки любого предметного

содержания. Как инструменты духовно-

практического освоения мира они образуют

особого рода реальность объективированных

мыслительных форм, которая, будучи

онтологически вторичной, обладает

объективностью "второго порядка" -

объективностью проективно-конструктивной

деятельности человека.

____________________

9 См.: Полани М. Личностное знание. М.,

1985; Goranzon B., Josefson I. Knowledge,

Skills and Artificial Intellegence.

Springer-Verlag, 1988.

10 Поппер К. Нищета историцизма. С. 63.

81

Будучи продуктом мыслительного

эксперимента, идеализированные объекты

классической теории представляют собою не

только упрощение и схематизацию

исследуемого объекта за счет

абстрагирования от несущественных (в

определенном познавательном контексте)

свойств и отношений, но и его

"доорганизацию" в процессе идеального

конструирования.

Подобные жесткость и деконтекстуализация

- характерные черты любых классических

идеализаций, релевантных методологии

абстрактного гносеологического субъекта.

Однако в социальном познании, значительно

более тесно связанном с практикой, чем

естественнонаучное, они чреваты заметными

жизнепрактическими последствиями. Сознавая

схематизм и упрощенность классической

теоретической конструкции "по построению",

в процессе ее "обмирщения" в конкретных

социальных программах и проектах, мы, тем

не менее, обречены действовать так, будто

классическая теоретическая схема и есть сам

мир, а ее идеализированные объекты -

реальные связи и отношения самой действи-

тельности. Придание онтологического статуса

идеальной теоретической схеме является

условием любой практики, опирающейся на

некоторую систему теоретических

представлений. Если эти схемы были

основанием поставленных целей, если они

формировали образ тех состояний

преобразуемых объектов, которые должны быть

получены как результат деятельности - то

заранее сомневаться в выбранных

теоретических идеях - значит сомневаться в

поставленных целях, значит парализовать

82

действие11. И в этом отношении -

неизбежности (хотя бы частичной)

онтологизации идеальных теоретических

объектов, достаточно жестких "по

построению", - классическая социальная кон-

цепция сама обретает черты методологической

жесткости и выступает, используя удачную

метафору З.Баумана, феноменом

"законодательного разума"12.

В определенных пределах неизбежная

онтологизация идеальных теоретических

объектов классической социальной теории в

процессе использования ее нормативных

предписаний на практике, делает необходимым

каждый раз четко эксплицировать эти

пределы, как таковые, не заданные

контекстом самой теории. В противном случае

тот, кто принимает конкретные решения на ее

основе, рискует уподобить себя ученому

умельцу, который, будучи убежден в

непогрешимости теоретической механики,

вздумал создать работающий часовой механизм

из материальных точек, идеальных

окружностей и прямых, имеющих одно-един-

ственное измерение, наивно полагая, что чем

более детали проектируемого им часового

механизма приближаются к идеальным

математическим объектам, тем более точным

будет и его ход!

____________________

11 См.: Степин В.С. Судьба марксизма и

будущее цивилизации // Марксизм: pro и

contra. М., 1992. С. 302.

12 См.: Bauman Z. Legislators and

Interpreters. Cambridge, 1989; Бауман З.

Философия и постмодернистская социология

// Вопр. философии. 1993. ь 3.

83

Но если в практике более чем двухвекового

использования теоретической механики

подобных ситуаций, полагаем, не на-

блюдалось, то в процессе "обмирщения"

социальной теории, более тесно, чем

естественнонаучная, связанной с жизнью,

ситуация, описанная А.Платоновым в

"Чевенгуре", вполне реальна: руководитель

чевенгурской коммуны Чепурный, ничего не

найдя в "Капитале" о классе "остаточной

сволочи", приходит к заключению: раз у

Маркса ничего не сказано про этот класс,

значит его и быть не должно, и решает

уничтожить всех, кроме нищих и бездомных.

Поэтому вопросы о том, в какой мере теория

классического типа может служить матрицей

перестройки жизни, где пролегают границы

онтологизации идеально-чистых схем науки,

"доктринальной экспансии", за которыми -

"социальная энтропия", необратимый коллапс

всех форм социальной упорядоченности,

наконец, является ли морально оправданным

вообще, и если да, то в каких пределах,

вмешательство в жизненный мир человека - в

наших условиях приобретают не только

теоретическое, но и жизнепрактическое

значение.

Для того, чтобы осуществить их адекватный

методологический анализ, следует иметь в

виду, что искусство построения и применения

социальной теории на практике - существенно

разные типы социальной деятельности, и

овладение ими требует различных задатков.

Им присуща, пожалуй, лишь одна общая черта

"негативной эвристики": и то, и другое

принципиально не формализуемо. И если в

отношении первого сомнений, как правило,

уже не возникает, то второе нередко

84

воспринимается едва ли не как

алгоритмизированный процесс дедуктивного

вывода практических рекомендаций из

нормативных предписаний теории. Но это не

так. Использование теоретических положений

на практике - процесс, несомненно,

творческий. Он реализуется в искусстве

"расщепления" понятий, поиска вариативности

смыслов и отыскание оптимального в

конкретной практической ситуации, "не

запрещенного" контекстом теории. В

теоретическом пространстве классической

концепции, как правило, обладающей

атрибутом наглядности, идеализированный

объект, взаимодействуя с себе подобными,

"ведет себя" аналогично единичному объекту

практической деятельности. Это и

обусловливает такое качество классических

идеализаций, как сокрытость их

"коллективного состава", того, что в рамках

теории он "замещает" огромное социально-

культурное многообразие его онтологических

референтов. И если для объектов

классического естествознания, в большинстве

своем лишенных индивидуальности ("что тот

электрон, что этот"), подобное

обстоятельство методологически не слишком

обременительно, то в социальном познании

предварительное "развертывание"

неэлиминируемого социально-культурного

многообразия, редуцированного к "точкам" в

социальной теории классического типа,

является необходимой предпосылкой ее

применения на практике. И требуется особого

рода искусство,чтобы не сказать - талант,

чтобы увидеть в этом массиве "созвездие

возможностей" реализации целеполагающей

деятельности человека, путей и средств

85

достижения тех состояний преобразуемых

объектов, которые должны быть получены как

декларированные в рамках теории. И процессы

поиска и обретения подобного видения

принципиально не формализуемы, поскольку

между теорией и жизнью всегда существует

"зазор", не устранимый в силу той простой

причины, что любые факты даны нам в

результате далее не разложимых

взаимодействий с миром, уже

интерпретированными13.

Осознание реальности подобного "созвездия

возможностей" накладывает ответственность

за собственный выбор14. В подобном выборе

путей и средств практического воплощения

нормативных предписаний социальной теории

реализуется момент человеческой свободы.

Выступая мерой многообразия человеческой

деятельности и альтернативных сценариев

социальной жизни, она позволяет

организовать жизненный мир человека в

иерархию допустимых средств, ценностных

предпочтений и нравственных запретов,

характеризующих субъекта подобного выбора,

быть может, более рельефно, чем сознательно

____________________

13 См.: Мамардашвили М.К. Классический и

неклассический идеалы рациональности. С.

70.

14 Слово "выбор" является одной из

наиболее коварных "ловушек" социально-

философского словаря, ибо порождает

иллюзию сознательного перебора и

рациональной оценки альтернативных

возможностей. В действительности же

подобный процесс, как правило, не имеет

выраженного рационального характера и

реализуется как ценностное предпочтение.

86

поставленные цели. С подобным выбором

связаны и гуманитарные параметры социально-

исторического процесса: историческое

достижение, историческая ошибка, преступное

бездействие или упущенные возможности.

Поэтому попытка сознательно уйти от

ответственности, переложить ее на других, в

том числе и на трактуемые в духе

механического детерминизма "железные"

законы исторической необходимости, означает

личный выбор безответственного поведения и

не освобождает от ответственности за

него15.

Подобный выбор реализуется в процессе

предметной интерпретации теории.

Предпосылкой же интерпретации является се-

миотическая разнородность любого

содержательного текста, наличие в нем

нескольких - по мнению Ю.М.Лотмана, не

менее трех - семиотически разнородных

уровней16. Их взаимодействие, продолжает

он, порождает внутритекстовые "смысловые

токи", взаимно усиливающие друг друга за

счет неполной детерминации целым отдельных

смыслообразующих элементов. И чем сложнее

текст, чем в большей мере он структурирован

на семиотически разнородные уровни,

наконец, чем менее жестко определены

исходные смыслообразующие элементы, тем

____________________

15 См.: Научные и вненаучные формы

социального знания: ответственность

теоретика. М., 1992.

16 См.: Лотман Ю.М. Типология культуры и

взаимное воздействие культур // Уч. зап.

Тартус. ун-та. Труды по знаковым

системам. Семиотика культуры. Тарту,

1982. XV. С. 3.

87

более объемно пространство его потенциально

возможных интерпретаций.

Проиллюстрируем подобную семиотическую

разнородность текстов, образующих в своей

совокупности так называемые три составных

части марксизма. Основанная на них

универсальная социальная концепция является

продуктом позднейшей реконструкции и

теоретического синтеза семиотически весьма

разнородных элементов: не предназначенных

для публикации конспектов, хронологических

выписок, публицистических памфлетов,

программ и манифестов, предисловий и

комментариев к более ранним работам, писем

и дружеских посланий и, наконец, весьма

немногочисленных текстов, адресованных

непосредственно научному сообществу.

Подобный "совокупный текст" писали почти

полвека, и использованные в нем

теоретические модели и понятия на

протяжении столь длительного времени

претерпели заметные изменения, приобрели

семантическую размытость, "диффузию

значений".

Подобные семиотическая неоднородность и

семантическая размытость весьма существенны

в процессе интерпретации, когда теория

вступает во взаимодействие с мощными

пластами вненаучного социального знания,

обрастая толстым слоем "житейских" образов

и ассоциаций. Они выполняют роль интер-

претационных посредников и оказывают

заметное воздействие на восприятие теории

массовым сознанием.

Такого рода вненаучные ("житейские")

представления отражают реальное социально-

культурное многообразие жизненных миров и

типов повседневной жизни. И учитывать

88

подобное воздействие на научное социально-

теоретическое знание со стороны массового

сознания и здравого смысла - значит сделать

очередной шаг на пути преодоления

свойственной классической рациональности

методологии абстрактного гносеологического

субъекта, шаг к более полному учету

культурно-исторических параметров субъекта

социального знания не только на уровне его

типологических характеристик, универсальных

для данного общества, но и, так сказать, на

среднем уровне, специфичном для более или

менее устойчивых типов локальных практик,

речевого и коммуникативного опыта.

Если различные "житейские" интерпретации

важнейших социально-теоретических понятий

существуют, значит они, по крайней мере,

возможны (ибо действительность чего-либо -

лучшее доказательство его возможности).

Так, в понятие личной свободы или власти,

например, бизнесмен, политический деятель и

работник культуры вкладывают неодинаковое

содержание, отражающее различие в бытийных

характеристиках их жизненных миров. И

задача социального методолога видится не в

том, чтобы выяснить, какая из предложенных

трактовок "вернее" - подобная установка и

является выражением методологии

абстрактного гносеологического субъекта и

реставрацией претензий "законодательного

разума", а в том, чтобы наиболее полно

очертить семантическое пространство

возможных смыслов, выявить границы

относительности этих смыслов по отношению к

различным контекстам, то есть определить

семантическое пространство общественного

согласия. Иными словами, социальный ме-

тодолог выполняет свою функцию лишь тогда,

89

когда способствует улучшению социальной

коммуникации, помогает лучше понять друг

друга.

Подобное исследование и очерчивает

социокультурные пределы допустимой

онтологизации классической социальной кон-

цепции - границ ее возможного

отождествления с реальностью без

насильственного разрушения естественно-

исторического процесса человеческой жизни.

3. Кризис глобальной социальной концепции и

генезис неклассической социальной

методологии

Утрата общественного доверия к

универсальным объяснительным схемам

характерна не только в отношении марксизма.

Это, как нетрудно проследить по работам

зарубежных авторов, явление общекультурного

порядка, во всяком случае, для европейской

культурной традиции. Кризис глобальных

социальных концепций в значительной мере

предопределен тем, что они выступали

средством идеологической легитимации

наиболее жестких социальных технологий -

классической и догоняющей модернизации. И

при всех различиях их реализации на Западе

и у нас подобные процессы имели сходные

культурно-антропологические характеристики,

проявляющиеся "поверх барьеров".

Переход Запада к постиндустриальному

обществу и формирование релевантных ему

ценностных приоритетов сопровождались

массовыс осознанием масштабов культурных

потерь, понесенных обществом в процессе

капиталистической модернизации. С

90

культурно-антропологической точки зрения,

осуществление этого легитимированного

властью процесса, несомненно, несло на себе

печать жесткой социальной технологии, то

есть сопровождалось насильственным или

вынужденным разрушением традиционных

укладов и форм жизни выкорчевыванием на

протяжении многих поколений

воспроизводимых, а потому воспринимаемых

почти как "естественные", целостных,

автохтонных жизненных миров, урбанизацией,

наконец, разрывом "теплых",

персонифицированных отношений личной

зависимости.

В качестве глобальной социальной

концепции, легитимирующей подобные

процессы, выступала "Парсоновская империя"

(Дж.Александер)17 - универсальная

объяснительная схема западной модернизации.

Своей популярностью она во многом обязана и

великой депрессии 30-х годов, резко

обострившей потребность власти в услугах

интеллектуалов. В условиях же нашей

послеоктябрьской модернизации

("социалистической индустриализации") в

роли универсальной социальной концепции,

легитимирующей любые формы социального

познания и практики, как известно, выступал

марксизм, который, будучи превращен в ин-

струмент идеологического принуждения,

претерпел головокружительные превращения на

русской почве, странным образом не

замечавшиеся18.

____________________

17 Alexander J. Sociological Theory Since

1945. Hutchinston, 1987. P. 297.

18 См.: Козлова Н.Н. Маркс ли испортил

нашу жизнь? // Диалог. 1991. ь 1. Это

91

Однако наша, так называемая, догоняющая

модернизация оказалась куда более жесткой,

чем классические модернизации западного

типа. Если последняя означала пусть

вынужденное, но все же саморазрушение

традиционных укладов и форм жизни, то

большевистская модернизация осуществлялась

методами прямого социального насилия.

Социалистическая индустриализация и

коллективизация - беспрецедентные по

масштабам подобного насилия слагаемые этого

процесса. При этом степень социального

насилия была пропорциональна темпам

догоняющей модернизации, стремлению

"подогнать" историю19.

Осознание цивилизационной неприемлемости

жестких социальных технологий и ценности

социально-культурного многообразия, а также

сдвиг в сторону неоконсервативных ценностей

тонко улавливаются современной методологией

социального познания. Признание социально-

культурного многообразия в качестве

цивилизационной ценности влечет за собою и

отказ от "тотализирующих" социальных теорий

___________________________________________

дает ей основание полагать, что наша

послеоктябрьская модернизация носила во

многом "химерный" характер:

заимствованные из западного словаря

понятия не имели реальных референтов на

русской почве. Поэтому в качестве

объяснительной модели развития советского

общества сталинского периода более

адекватна модель традиционного общества.

19 Как тут не вспомнить знаменитый призыв

В.Маяковского из "Левого марша": "Клячу

истории загоним! Ваше слово, товарищ

маузер!"

92

в качестве универсального метода

социального познания, поскольку

классический эссенциализм, например,

методологически означает нацеленность на

самые общие генерализирующие абстракции, не

позволяющие "схватить" подобное

многообразие во всем его многоцветьи.

Акцент на социально-культурное

многообразие требует и более четкого

осознания глубокой и устойчивой зависимости

метода исследования социального объекта от

его природы, структуры и специфики

контекстуальных связей, а, следовательно, и

необходимость более "тонкой" настройки

исследовательских методик на культурно-

историческую, стилистическую и функци-

онально-ролевую специфику объекта. Иными

словами, осознание ценности социально-

культурного многообразия в процессе "заката

многотонной цивилизации" (Дж.Несбит) влечет

за собою и эрозию самой универсалистской

установки в методологии социального

познания. На смену монополии универсальной

познавательной схемы приходит

плюралистическая методология, в рамках

которой жесткий теоретический синтез

классического типа дополняется "мягкими"

методами социального познания с гибкой

настройкой на культурную стилистику

исследуемого объекта.

Подобная "плюралистическая методология"

обнаруживает целые предметные области, где

эффективно работают даже донаучные формы

социального знания. К ним относятся знания,

воплощенные в возрождаемых ныне ремесленных

навыках, различного рода народных

промыслах, а также неявное (не артикулиро-

ванное в языке) знание, живущее на

93

"кончиках пальцев", "на острие взгляда"20 и

органически входящее в структуру как на-

учно-теоретического, так и обыденно-

практического знания21.

В отличие от жесткой социальной концепции

классического типа, выступающей феноменом

законодательного разума, "мягкие" методы

социального познания - это методы интерпре-

тации, диалога и культурного

посредничества. Доктринальная экспансия с

присущим ей стремлением силой "тащить в

истину", все более замещается

"терапевтической" методологией, действующей

по принципу "не повреди". В основе подобных

процессов лежат сдвиги ценностного,

нравственного порядка: отказ от права

проектировать жизненные миры, кроить и

перекраивать чужие жизни реализуются в

качестве методологических регулятивов.

Нравственное измерение, таким образом,

становится одним из главных, если не

главным, в структуре неклассически-раци-

онального стиля мышления.

Соответственно этому меняется и положение

социального методолога, и присущий ему

ранее тип апелляции к массовому сознанию.

Свойственная классической рациональности

патерналистская "закрытость" в отношении

"непросвещенного" опыта превращала

классическую социальную теорию в "знание за

другого", вознося социального теоретика

(как и любого интеллектуала вообще) над

____________________

20 См.: Полани М. Личностное знание. С.

103-183.

21 Подр. см.: Смирнова Н.М. Теоретико-

познавательная концепция М.Полани //

Вопр. философии. 1986. ь 2.

94

этими другими и их жизнью. Он мыслил себя

абсолютным наблюдателем, находящимся вне

любых социально-относительных систем

отсчета, а потому способным к непосред-

ственному усмотрению объективно-истинного

положения дел22.

Неклассическая рациональность в

социальном познании - это и признание

социальной относительности любых систем от-

счета, осознание того, что сознание

социального аналитика не является абсолютно

беспредпосылочным, деидеологизированным,

свободным от влияния социально-групповых

интересов, обусловленных его социальным

положением. Поэтому неклассический тип

апелляции к массам - это включение

социального теоретика в процессы

информационного обмена и коммуникации в

качестве непривилегированного наблюдателя.

Исторической родословной "мягких",

неклассических методов социального познания

является традиция герменевтического

анализа. Однако, несмотря на изначально

присущую ей установку на понимание, не

любые формы герменевтики являются

выражением неклассической рациональности.

Так, классическая герменевтика вполне

укладывается в рамки жесткой, классической

парадигмы социального знания с присущим

классике патерналистским типом апелляции не

только к массовому сознанию, но и к

сознанию самого творца.

____________________

22 См.: Мамардашвили М.К., Соловьев Э.Ю.,

Швырев В.С. Классика и современность: две

эпохи в развитии буржуазной философии //

Философия в современном мире. Философия и

наука. М., 1972. С. 57.

95

Шлейермахера, например, вдохновляла не

установка на обретение понимания как

такового, но упорядочение методов ин-

терпретации, позволяющих заранее

гарантировать правильное понимание,

методологически обеспечить переход от

"неистинного" толкования к истинному.

Поэтому своею главной задачей он считал

установление логических оснований поиска

"верного" смысла и опровержения "неверных".

В том же "классическом ряду" стоят и

выдержанные в духе историцизма рассуждения

В.Дильтея об интеллектуальном превосходстве

толкователя над творцом в силу, так

сказать, исторической необходимости:

исторический прогресс постоянно расширяет

интеллектуальный горизонт толкователей,

благодаря универсализации условий

существования и слиянию культурных

перспектив. Поэтому, как справедливо

отмечают исследователи его научного

творчества, "Дильтей фактически приходит к

концепции гегелевского типа"23 и "не

выходит за рамки классической философии

сознания"24.

"Точкой отсчета" "мягких" методов

социального познания, вероятнее всего,

является герменевтика Гадамера. Ему присущ

отказ как от классического патерналистского

типа апелляции интерпретатора к читателю и

творцу, так и от претензий обрести

"единственно верный" смысл. Главное, к

____________________

23 Калиниченко В.В., Огурцов А.П.

Методология гуманитарных наук в трудах

В.Дильтея // Вопр. философии. 1988. ь 4.

С. 134.

24 Там же. С. 131.

96

чему, по его мнению, должен стремиться

герменевтик - это прояснение условий, спо-

собствующих обретению понимания. Причем, у

каждого - своего.

Что же представляет собою

герменевтический анализ применительно к

социальной жизни? Методы социально-

культурной герменевтики основаны на

продуктивной аналогии социального действия

с текстом25. Найти способ реконструкции

социального взаимодействия в качестве

своего рода текста - значит описать

"объективный дух" сложного социального

целого, составными частями которого

выступают социальные структуры, события и

социальные роли. Смысл каждого отдельного

действия мыслится как выражение этого

"объективного духа". Он не создается и не

подлежит изменению отдельными людьми, а

представляет собою продукт коллективных

усилий, осуществляемых в определенной

системе общественного порядка.

Индивидуальное действие "читается" как

своего рода проекция "коллективного

смысла", составляющего устойчивую смысловую

структуру того социального пространства, в

котором подобное действие оказалось возмож-

ным.

Социальный порядок, в котором

"прочитывается" то или иное социальное

действие, основан на предсуществовании

____________________

25 Обзор культуры как текста в нашей

литературе широко используется

Ю.М.Лотманом, cм. его: "Типология

культуры и взаимное воздействие культур",

а также его более ранние работы по

семиотике.

97

определенной культурной структуры,

детерминированной коллективными идеалами и

ценностями. В рамках социально-культурной

герменевтики именно они мыслятся той

первичной реальностью, которая, в конечном

счете, делает возможным "прочтение" смысла

любого социального действия.

Способность "схватить" эти не всегда явно

выраженные коллективные идеалы и ценности и

представляет собою "герменевтическое

предпонимание", лежащее в основе всех форм

герменевтического анализа.

Однако подобная установка далеко не

всегда позволяет понять смысл

индивидуального действия. "Коллективный

идеализм герменевтического анализа"

(Дж.Александер) приводит к тому, что из

поля зрения социального герменевтика

ускользают те аспекты социального

поведения, зависимость которых от социаль-

ных обстоятельств является сложно

опосредованной. Это спонтанные

самодетерминированные действия с высоким

синергетическим потенциалом, в которых в

наибольшей степени выражены индивидуально-

личностные характеристики субъекта соци-

ального поведения. Но именно в них

реализуется момент человеческой свободы,

позволяющий генерировать полезные вариации

культуры. Непрямые и самодетерминированные

связи и взаимодействия - заповедная зона

социально-герменевтического анализа. Но

ведь и социальная теория классического типа

не в состоянии "схватить" культурные смыслы

концептуально не детерминированных форм

человеческого поведения. Поэтому, говоря о

плюралистической методологии как выражении

неклассического типа рациональности в

98

социальном познании, имееется в виду,

наряду с социально-культурной

герменевтикой, целый комплекс

взаимодополнительных "мягких" методов

социального познания: социально-

гуманитарную экспертизу, этнометодологию,

case-studies, метод биографического

нарратива. И вопрос об их взаимодействии в

процессе конкретного исследования - это

предмет отдельного разговора26.

____________________

26 О некоторых аспектах подобного

взаимодействия см.: Смирнова Н.М.

Социально-культурное многообразие в

зеркале методологии // Общественные науки

и современность. 1993. ь 1; Бакиров В.

Социальное познание на пороге

постиндустриального мира // Там же.

99

Глава 3.

Прогностическая функция социальной науки

Когда мы говорим о воздействии

общественной теории на человеческую жизнь,

то нередко упускаем из виду то теоретичес-

кое "усилие", с помощью которого собственно

и обеспечивается это воздействие. Теория,

как логически оптимизированная система

некоторых общих объяснительных положений,

фактически отделена от непосредственного

процесса жизни. В своей объяснительной

интенции она обычно стремится к так

называемой чистой теории, озабоченной

преимущественно лишь проблемами внутренней

логичности своего построения и

систематизации на этой основе отражаемой ею

действительности. По сути речь идет не о

действительности как таковой, а о

действительности в теоретических

"колодках". Так называемая чистая теория не

претендует на "исправление" практики, на

вмешательство в реальную жизнь: она как бы

парит в своей недосягаемой высоте, позволяя

себе несколько высокомерно и даже брезгливо

отворачиваться от "низкой" закадровой

действительности, сосредоточиваясь на ки-

нематографичности научного объяснения

(А.Бергсон).

Дело, однако, в том, что "чистая теория"

- это приблизительно такой же абстракт, как

и "абсолютно черное тело". Даже в

естествознании и математике всякая теория

стремится не только логически объяснить

некий объект, но и предсказать его возмож-

ное состояние, то есть выйти за пределы

100

своей отстраненной внутренней идеальности к

объекту, к реально возможному в нем. Этот

теоретический "выход к жизни", в конечном

счете, направляется стремлением определить

способы практического воздействия на объект

познания: что мы можем от него ждать и

получить, как использовать? Сама теория,

таким образом, стимулируется общепринятыми

нормами оценки практической деятельности,

жизни. Это лишний раз доказывает конечную

принадлежность к практике любой

теоретической деятельности даже в самых

абстрактных ее проявлениях. Причем, идет ли

речь о систематизации насекомых или о

теориях Вселенной, предсказание реально

возможного в изучаемом объекте всегда

выступает мерой эффективности любой теории.

Отсюда и основополагающий критерий оценки

теоретической деятельности - всякая теория

чего-либо стоит лишь тогда, когда ее

предсказания сбываются. Таким образом,

успех как критерий практической жизни

сохраняет свое значение и в собственно

теоретической, "очищенной от реальности"

сфере. Предсказательное "усилие", которое в

отличие от объяснительного, направлено не

на открытие законов, а на использование уже

открытых законов для предвидения и

конструирования новых событий, выступает

как неотъемлемая функция любой теории.

Теоретизм - наличие ряда общих

постулатов, из которых выводится и к

которым сводится эмпирическое бытие изуча-

емого объекта (восхождение от абстрактного

к конкретному) - это то, что отличило,

скажем, марксистскую социологию от социоло-

гии позитивистской.

101

Мы умышленно предпочитаем говорить здесь

о социальной теории, а не, скажем, о

социальной науке в целом. Именно теория

органично связана - в силу подразумеваемой

общезначимости ее постулата - с выполнением

прогностической функции познания. Теория

задает, оправдывает логически ту модель

заглядывания в ненаступившее бытие, которая

стихийно используется в эмпирическом и

обыденном познании.

Как уже было сказано, предсказательное

"усилие" теории в конечном счете

направляется на поиск способов

практического воздействия на объект. Однако

предсказательное воздействие на практику

проявляется неодинаковым образом в

социальной и естественнонаучной теориях.

Безусловно, связь любой теоретической

деятельности с потребностями практики

существует или, точнее, ее можно каким-либо

образом проследить. Но нельзя, видимо, и

абсолютизировать эту связь, особенно в

естествознании. Предсказательное "усилие"

естественнонаучной и математической теории

создает, если так можно выразиться, широкое

поле "запасных инструментов", которые

возможно и понадобятся в будущей

практической деятельности человека. Момент,

когда эти инструменты действительно

потребуются, определяется не чьей-то

субъективной волей, а скорее объективно-

необходимым уровнем развития

производительных, в том числе и

интеллектуальных сил общества. Как

говорится, раньше времени на Нептун не

полетишь и конечность Вселенной (одно из

предсказаний Эйнштейна) экспериментально не

проверишь.

102

Что касается социальной теории, то здесь,

с одной стороны, также можно говорить о

поле "запасных возможностей", создаваемых

теоретическими предсказаниями. К примеру,

на основе зафиксированной в структурной

антропологии К.-Л.Строссом общности

структуры мифов у всех народов Земли, можно

предсказать соответствующую структуру во

всяком новом мифотворчестве, то есть можно

воспользоваться этим предсказанием для

"расшифровки" незнакомой культуры. А

раскрываемым в структурном функционализме

стремлением социальной организации к

стабильности можно воспользоваться для

предсказания состояний того или иного

общества в различных условиях. Но, с другой

стороны, социальная теория имеет дело с

таким объектом, который не просто полностью

включен в практику, а который и есть

практика. И специфическая особенность этого

объекта выражается в способности мгновенно

реагировать на знание о себе и изменяться в

зависимости от этого. Поэтому теоретические

предсказания здесь выступают как такие

"запасные возможности", которые при

некоторых субъективных - то есть связанных

с реакциями конкретных сознаний - условиях

могут быть превращаемы в актуальные

программы человеческой жизни даже при

отсутствии достаточных для того объективных

условий. Ведь утопию Платона -

предсказанное им идеальное государство -

можно было пытаться претворить в жизнь и

две тысячи лет назад, и сегодня. Нашлись бы

только желающие. Само по себе, однако, это

отнюдь не гарантирует успешности подобных

попыток.

103

В отличие от природы и от голой

математической формы практика, помимо

прочего, представляет собой постоянный про-

цесс движения человеческих ценностей. Вот

почему предсказания социальной теории

задают не только достаточно безразличную к

объекту "запасную" версию его возможного

состояния (а они задают такую версию хотя

бы потому, что принадлежат теории, аб-

страгирующейся в чем-то от реальной жизни),

но задают и актуальные ценностные

императивы текущей практической деятель-

ности. Причем, эти императивы не всегда

подразумеваются теорией: они могут

вырабатываться определенной политической,

социальной и иной практикой (это и есть

субъективная призма восприятия теории). Не

исключено, однако, что эти императивы прямо

формулируются вместе с предсказаниями

теории, как это сделано в марксизме. Как бы

то ни было, предсказательная функция в

социальной теории по своему назначению

меняется: из "чисто" предсказательной она

превращается в предсказательно-

регулятивную, или прогностическую в нашем

истолковании.

Итак, отличие естественнонаучных и

социальных предсказаний в их воздействии на

практику заключается в том, что первые ни

при каких условиях, кроме объективных, не

могут быть использованы, а вторые могут

"внедряться" в практику и без достаточных

объективно-необходимых условий. Результаты

такого - субъективного - "внедрения", как

правило, отрицательны, что, с одной

стороны, приводит к сомнению в практической

силе теории, а с другой - позволяет

оправдывать эту силу неправильным

104

использованием. Фактически так произошло с

марксизмом в нашу эпоху. Но о марксизме и о

месте, которое занимает здесь

прогностическая функция, следует сказать

особо.

Если сравнивать набор функций

классической научной теории с марксизмом,

то обнаруживается одна примечательная

особенность. Основной функцией классической

теории является объяснительная: осевой

каркас теории образуется рядом вза-

имосвязанных объясняющих действительное

состояние объекта постулатов, принципов,

законов. Таковы, например, законы клас-

сической механики и ее постулаты

абсолютного движения и покоя, постоянства

массы. Предсказательная функция при этом

как бы выведена за скобки: то есть она,

будучи неотъемлемой от теории, тем не менее

осуществляется как достаточно внешняя по

отношению к осевому каркасу законов.

Фактически это означает, что отдельно

существуют законы теории и отдельно -

производимые на их основе предсказания.

Сами предсказания в объяснительный каркас

теории не входят. И, действительно, между

законами Ньютона и предсказанием-открытием

на их основе новой планеты Нептун

Левельером существует не только временной

интервал. Теорию Ньютона вполне можно

мыслить без этого и других предсказаний.

Иное положение наблюдается в

неклассических теориях. Неэлиминируемая

здесь включенность наблюдателя, субъекта в

объект исследования, а также особенности

самого объекта, например, явлений

микромира, приводят к тому, что в осевой

каркас теории вводятся не только

105

объяснительные, но, по существу,

предсказательные принципы. Тот же самый

принцип неопределенности в квантовой

механике. Здесь уже объяснительный каркас

теории нельзя отделить и помыслить отдельно

от ее предсказаний, без предсказательных

принципов. Другими словами, в постулаты

неклассической теории закладывается

определенная предсказательная

неопределенность, вероятность, свойственная

любому исследованию ненаступившего

будущего. Конечно, эти постулаты можно

называть вероятностными закономерностями,

но смысл от этого не меняется. В связи с

этим увеличивается значение такой

познавательной процедуры, как

интерпретация, призванной в какой-то мере

соотнести неклассически-предсказательное

представление о мире с представлением

классически-объяснительным.

В качестве примера можно сослаться на так

называемое неравенство или теорему Белла в

квантовой механике. Эксперименты по ее

проверке подтверждают предсказание о

корреляции поведения двух "родственных" и

как бы взаимно "чувствующих" друг друга

объектов - разлетающихся из одного

источника фотонов, например. Речь идет о

подтверждении принципиальной нелокальности

квантовомеханического мира по сравнению с

миром обычных объектов. Таким образом,

упомянутая теорема, которую можно отнести к

теоретическому каркасу квантовой механики,

имеет исключительно предсказательное, но не

объяснительное содержание. Она утверждает,

что в некоторых ситуациях предсказания

квантовой механики будут отличаться от

предсказания любой теории, признающей

106

локальные модели. Как подчеркивает в связи

с этим американский физик А.Шимони, в такой

неклассической теории как квантовая

механика "ясно и недвусмысленно можно

говорить лишь о вероятностях каждого

возможного исхода конкретного

эксперимента"1.

Неклассическая теория, по существу, не

объясняет явления в классическом смысле:

теоретическое объяснение вытесняется

предсказанием или, вернее, предсказательная

функция становится осевым каркасом теории,

по отношению к которому достаточно внешнюю

позицию занимают многочисленные объясни-

тельные интерпретации. Например, те же

интерпретации квантовой механики.

Марксизм в этом смысле явился

провозвестником неклассической науки ХХ в.,

хотя исходными в нем все же остаются

классические установки. В его теоретическом

каркасе объяснительные принципы (законы

исторического формационного развития,

законы капитализма) логически спаяны -

одиннадцатым тезисом о Фейербахе - с

предсказательными положениями (с

исторической неизбежностью гибели

капитализма, перехода к коммунизму, с

законами коммунистической формации). По-

мыслить эти вещи - объяснительные и

предсказательные - отдельно друг от друга

можно (влиятельными академическими школами

на Западе уже давно признается научным лишь

аналитически-объяснительное содержание

марксизма). Но в таком виде это уже не

будет целостная марксистская теория.

____________________

1 Шимони П. Реальность квантового мира // В

мире науки. 1988. ь 3. С. 22.

107

Реально эти части осевого каркаса

марксистской теории неразделимы. Отсюда

следует: марксизм сознательно отошел от

"чисто" теоретической установки на

производство "запасных" предсказаний,

осознанно пошел на осуществление

предсказательно-регулятивной, или

прогностической в нашем истолковании,

функции своей теории. И за это, видимо, а

также за претензию на общезначимость

единого для всех варианта будущего

марксистская теория несет прямую

ответственность перед практикой и перед

человеком наряду с другими духовными,

прежде всего религиозно-философскими

течениями, взвалившими на себя подобный

груз. В таких претензиях этих течений

содержится заведомая бесцеремонность по

отношению к хрупкому самоизъявлению

человеческой индивидуальности. Но

содержится также и указание реально

возможного жизненного пути, не отягченного

мучительными сомнениями и жестокой порой

необходимостью быть свободным.

Вместе с тем, прямая ответственность

теории может быть усугублена субъективным

ее использованием, то есть использованием в

узких интересах безотносительно к зрелости

объективных условий и к тому, что такая

узость заведомо лишает теорию единственного

источника ее развития - самокритики. Именно

эти субъективные усилия ответственны за то,

что теория или религиозное учение могут

стать излишне агрессивными, как это

произошло с марксизмом у нас, а могут

существовать и как одна из возможностей,

как это происходит с марксизмом в западной

культуре.

108

Включение Марксом предсказательных

положений в каркас теории отражало

необходимость в изменении теоретических

взглядов на общество, а также в назревших

изменениях самого теоретического знания.

Такой объект как общество, человеческая

практика попросту не может быть адекватно

изучена средствами классической науки,

имевшей дело с абсолютным субъектом и

абсолютным объектом. Прогностическая

функция, возводимая в теории до положения

объяснительной, позволяет представить

практический объект гибче, с учетом такого

его неотъемлемого и трудно уловимого

свойства как целеполагающий предвосхищающий

характер человеческой деятельности.

Нельзя в то же время не заметить, что

марксистская теория оказалась в некотором

смысле переходной от классического к не-

классическому типу теорий. Переходность

выразилась, в частности, в классическом -

дедуктивном - способе соединения объяс-

нительной и предсказательной функций. Это

соединение базируется здесь не столько на

реальном наблюдении или наблюдении

реальности (как в квантовой механике),

сколько на абстрактных установках

философской диалектики. Поэтому каждая из

этих частей и может быть искусственно

отделена от другой. Не случайно также, что

к части, основанной на реальном наблюдении

- аналитической, - возникает больше

доверия. В абстрактно-логическом, а потому,

в известном смысле, в телеологическом

характере марксистских предсказаний и

заключен основной порок прогностической

функции марксистской теории. Следуя за об-

щей логикой развития социума, классики

109

марксизма "проглядели" в общественной

реальности конкретные тенденции

самосохранения, выживания и приспособления

социальных организмов. Тенденции не менее,

а, может быть, и более значимые с точки

зрения реального бытия. Но наблюдение за

реальным бытием, особенно за реально

возможным в нем, было отягчено

классическими установками, а именно

превалированием абстрактного - классических

гегелевских законов развития - над

конкретным.

Телеологический характер марксистских

прогнозов проявился в том, что они носили,

как правило, не вероятностный, а

однозначный, или тотальный, характер,

несмотря на все оговорки классиков. Взять

хотя бы главную предсказательную идею -

уничтожение частной собственности. Выше уже

подчеркивалось неизбежное ценностное

содержание любого социального или об-

щественнонаучного прогноза. Так вот в

неизбежной для всех социальных предсказаний

предсказательно-регулятивной форме

марксистских прогнозов упор делался именно

на регулятивную сторону: как должно быть, а

не как может быть. Императив же

долженствования, как правило, исключает

какую-либо альтернативность.

Таким образом, беда совсем не в том, что

марксистские прогнозы пытаются

регулировать, направлять жизнь (это стоит

отнести им в актив), а в том, что они не

оставляют людям простора для выбора,

требуют подчиниться общей предначертанной

схеме, "исторической неизбежности" и т. д.

В связи с этим как раз и можно говорить о

конкретной агрессивности марксистской те-

110

ории (оцениваемой здесь именно как теория,

поставляющая "запасные" возможности, а не

как идеология, от которой и нельзя ждать

более одной возможности).

Исходя из подобной оценки прогностической

функции в марксистской теории, хотелось бы

далее обратить внимание на ситуацию с

прогнозированием в отечественном

обществознании.

Эта ситуация характеризовалась следующим

своеобразным противоречием. С одной

стороны, вслед за партийными документами

героических лет строительства социализма и

жизни в его развитой фазе, любое упоминание

в научной литературе о прогностических

возможностях теории было, безусловно,

положительным. В прогнозировании видится

оценка практической эффективности теории.

Тем самым, в немалой степени отдавалось

должное значимости конструирования будущего

в теоретических схемах классического

марксизма. С другой же стороны, возникает

вопрос: а где они, эти самые прогнозы? В

чем действительно нельзя обвинить нашу

"передовую" теорию последних десятилетий,

так это в том, что она забросала нас

теоретическими прогнозами. Нет - не теми,

что были выработаны классиками марксизма, а

своими, современными. Скажем,

концептуальными проектами политического,

социально-экономического, экологического и

иного будущего Советского Союза. В

обществе, провозгласившем переход от

стихийности к планомерности, предвос-

хищающая прогностическая деятельность

фактически свелась к предплановой

прикидочной балансировке ресурсов и

показателей по принципу от достигнутого.

111

Тем самым, эта активность превратилась в

отнюдь не обязательный придаток собственно

директивно-планирующей деятельности,

исходящей больше из практики, нежели из

теории. Таким образом, при всеобщей эйфории

от "прогностической силы нашей теории"

реальных прогнозов или проектов будущего

мы, по существу, от нее не дождались.

Противоречие между признанием значимости

прогностической функции и ее отсутствием на

деле было весьма красноречивым. С чем же

это связано?

Ответ на данный вопрос, помимо прочего,

следует искать в столкновении общепринятых

методологических особенностей предвидения с

господствовавшими политико-идеологическими

установками. Главная среди таких

особенностей - самокритика настоящего.

Кстати, и Маркс говорил, что именно критика

старого, наличного мира позволяет найти

новый мир2. Не стоит, конечно,

преувеличивать значение этой диалектической

особенности познания грядущего. Свойственна

она не только марксизму, но и такому

принципиально антитеоретическому на-

правлению мысли, как философия жизни. Для

Ницше, например, жизнь "всегда должна

преодолевать самое себя"3; создав нечто,

она "скоро должна стать противницей"4

созданного. Это еще одно доказательство

"жизненности" подобного методологического

подхода к грядущему. Но критика критикой,

____________________

2 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. I. С.

379.

3 Ницше Ф. Собр. соч.: В 2 т. М., 1990. Т.

2. С. 82.

4 Там же. С. 83.

112

отрицание отрицанием, а будущее - это не

только отказ от настоящего, но и сохранение

его. У того же Ницше при всяком отказе от

себя в будущем сохраняется "воля к власти".

У Маркса, кстати, здесь непоследова-

тельность: основополагающий в аналитической

части его теории экономический инстинкт

умирает, угасает по своей значимости в

прогностической картине коммунизма, или

"подлинной истории". Как бы там ни было,

момент сохранения, стабильности

схватывается не столько диалектикой,

сколько реальным, трезвым наблюдением за

социальным организмом и средой. Тем не

менее, можно утверждать, что ни критики, ни

трезвого наблюдения и диагностирования наша

теория до середины 80-х годов не допускала.

Вместо всего этого советское

обществознание, подобно социалистически-

реалистическому искусству, пыталось главным

образом приукрасить вплоть до мифологизации

именно существующий наличный мир. По теории

мы как будто уже жили в будущем, в

найденном новом мире, не переставая

согласно Марксу, критиковать мир старый, то

есть буржуазный и опять-таки - не наш.

Искать, получалось, вроде бы уже и нечего.

Тем самым теория лишила людей реального

настоящего - ну, разве что "родимые пятна",

- а вместе с ним и реально возможного буду-

щего.

Что касается реальности, то теория "не

смела" анализировать ее объективно.

Наблюдение за реальностью показывало не

только неприближение к идеалу, но и

нарастание кризиса, предвидеть который

считалось идеологической диверсией. Еще это

называлось объективизмом. Блокировались,

113

таким образом, сразу два методологических

канала прогнозирования: "сверху" - по линии

схематизированной философской диалектики, и

"снизу" - по линии реального наблюдения,

отражения действительности.

Без прогнозирования, однако, тоже было

нельзя. Оно нужно было идеологизированной

теории хотя бы для витрины. Теоретическая

мысль нашла здесь своеобразный выход из

положения: приоритетными стали не

прогностические исследования как таковые, а

теоретические рассуждения о

прогнозировании. Поток литературы о

прогнозировании оказался достаточно

объемным. В него входили и критика западной

футурологии, и разработка методологических

проблем прогнозирования, и новая

позитивная, то есть опять-таки не

критическая, интерпретация марксистских

прогнозов в рамках научного коммунизма

(интерпретационно-догматическая фантазия

развернулась при этом во всю мощь). На всех

этих направлениях были достигнуты какие-то

результаты, порой весьма интересные. Тем не

менее, эта литература молчаливо и упорно

обходила тот факт, что собственно прогно-

стические исследования у нас, по существу,

совсем не ведутся или же их результаты

недоступны для анализа, закрыты. Безу-

словное большинство книг и статей по

методологии социального прогнозирования

написано на зарубежном прогностическом ма-

териале или являются толкованиями

известного марксистского подхода к

проблемам будущего. Авторы, посвятившие

себя этой методологии, разработавшие

интересные подходы к прогнозированию, как

114

правило, не имели возможности воплотить эти

подходы в реальные проекты.

Фактическое замораживание прогностической

функции, сведение ее к интерпретации одного

единственного безальтернативного варианта

будущего - к коммунизму через усиление

государственно-бюрократического социализма,

отметание малейшего отхода от этой

монозаданности будущего и всякого намека на

его альтернативность (критика любых

допущений конвергенции, то есть критика

критики была на высоте!) - все это, по

существу, и есть конкретное негативное или

агрессивное воздействие нашей

идеологизированной теории на жизнь в

обществе.

Эта агрессивность воплотилась и в

определенных стереотипах мышления, в том

числе, и среди теоретиков-идеологов. Один

из этих стереотипов - резкое отделение

идеализируемого научного прогноза от

исторически предшествовавших ему форм со-

циального предвидения и, прежде всего, от

утопии. Утопическое в нашем доперестроечном

научном мировоззрении превратилось в

синоним чего-то наивного, несерьезного,

детского, но все-таки достаточно

безобидного. Снисходительное отношение к

утопиям, а фактически ко всяким

исследованиям будущего (ведь своих у нас не

было, а те, что были у них, - те

"буржуазные", а значит уже заведомо

утопические, где-то в чем-то недотягивающие

до марксизма), - стало нормой.

Интересно, что перестроечная волна смыла

многие стереотипы и предрассудки в нашем

сознании. Например, априорную

приоритетность классового подхода,

115

тотальной государственной планомерности,

безошибочности нашей теории и т.д. Но

теоретическое и массовое неприятие утопии,

напротив, необыкновенно усилилось. По

нашему мнению, во всем этом проявляется не-

справедливое отношение к утопии как

феномену духовной культуры5.

Утопию как жанр литературного творчества,

описывающий желаемое будущее на основе

критики настоящего, не следует путать с

идеализацией настоящего и прошлого, на

основе чего также может быть развернута

картина будущего. Такая идеализация есть

миф. Мифотворчество в теории преодолевать

действительно необходимо. Реальные проекты

будущего - проекты, допустим, Римского

клуба, - ничего общего с подобной

мифологизацией не имеют.

Сегодня нельзя согласиться и с призывом

вернуться от утопии к здравому смыслу как

ценностному основанию теории. Этим утопия в

идеологическом своем смысле в теории не

устраняется. Для общественной теории сейчас

более актуальна потребность отказа как от

узкоклассовых, так и от эгоистических и ре-

лятивистских ценностных оснований, легко

прикрываемых призывами к здравому смыслу.

Можно согласиться со стремлением вернуться

к естественно-регулирующей силе

общечеловеческих ценностей. Однако модные

нынче упования на эти ценности де-

монстрируют прием, в некотором отношении

сходный с призывами к здравому смыслу. Сами

общечеловеческие ценности в такой

____________________

5 Подробнее по этой проблеме см.: Барбасов

А.В. Утопия и теоретическое познание

будущего // Филос. науки. 1990. ь 4.

116

формулировке довольно абстрактны и притом в

различных культурных интерпретациях

довольно противоречивы. Скорее всего

общечеловеческие ценности сохраняют

практический и теоретический смысл только

как поиск общего, объединяющего народы

различных культур, а не того, что их

разъединяет. Теоретически такое понимание

смысла общечеловеческих ценностей

выражается в богдановской, веберовской

социологических концепциях социальной связи

посредством общих звеньев, элементов, то

есть общих интересов, потребностей и т.п. А

объединяет людей, прежде всего, стремление

к сохранению и продолжению жизни, своего

бытия. То есть главное для всех - это

позитивное решение гамлетовского вопроса.

Интерпретации, противоречия и ценностные

альтернативы начинаются при решении

проблемы "Как быть?". То ли стремиться к

власти, то ли к равенству, то ли к свободе,

самовыражению, то ли к внутренней нирване и

т.д. В этом плане нельзя остановить

интерпретационно-ценностную фантазию

человечества, ибо эта фантазия - одна из

движущих сил культуры. Дело в том, что

утопия - и христианская утопия тому пример

- сохранит свое непреходящее

гуманистическое и даже теоретическое

значение. Но сохранит только в том случае,

если будут созданы условия для "мирного

сосуществования" различных утопий и

социальных теорий в одной культурной ауре,

для свободного выбора (отказа) индивидом

любой из них в качестве своего ценностного

приоритета. А соответственно, если будут

созданы условия, препятствующие тотальной

стандартизации жизни по некоторой

117

доминирующей утопии или теории. Далекое от

идеологических спекуляций современное

неклассическое естествознание подтверждает,

что при изменении критериев теоретического

знания, последнее в большей мере становится

вероятностно-предсказательным, значительно

повышается в нем роль альтернативной

интерпретации. Подобные изменения в

теоретическом обществознании, стремящемся

возвратить себе утерянный авторитет, тем

более актуальны. И утопия, как альтернатив-

ная и достаточно рискованная ценностная

новация в культуре, нуждается сегодня в

поддержке, а не затаптывании под напором

"здравого смысла".

Итак, с преодолением комплекса утопизма,

с критической интеграцией утопии в

прогностическую культуру можно рассчитывать

на эффективное развитие прогностической

функции социальной теории. У нас значимость

борьбы с отмеченным комплексом усиливается

тем, что он в специфической форме вос-

производит традицию исторического фатализма

народов России: извечное "авось" как

отношение к будущему. Стремление избежать

утопичности часто оказывается лишь поводом

для отказа от предвидения.

Фактическое недоверие, которое испытывают

многие исследователи к социальному

прогнозированию, вызвано не только опасной

в их глазах близостью этой теоретической

области к утопическому жанру. Имеются и

более основательные - методологические -

причины для недоверия. И главная из них -

неопределенность статуса истинности

прогностического знания. Действительно,

если для установления истинности знания о

прошлом и настоящем достаточно соотнесения

118

этого знания с реальными фактами,

документами и событиями, то в отношении

знания о будущем подобное соотнесение

оказывается невозможным. Фактов, документов

и событий будущего еще нет. В связи с этим

в литературе утверждается некоторая

неполноценность прогностической истинности.

Существует, например, мнение, что истина

является здесь лишь предполагающейся "ради

аргументации, хотя фактически любое

высказывание здесь может быть истинным

только частично"6. Нельзя не отметить, что

проблема прогностической истинности

относится к числу малоразработанных в

научной литературе.

Констатирующий способ определения истины

может быть применен и к прогностическому

знанию. Однако в этом случае само это

знание теряет свое значение запредельного,

или знания собственно о будущем,

превращаясь в обычное знание о действи-

тельном, свершившемся. Вся проблема, таким

образом, и заключается в том, чтобы найти

основания истинности знания еще до его

вероятного практического осуществления, то

есть найти эти основания в настоящем.

Согласно одному из вариантов решения

этого вопроса, прогностическое знание

истинно, если оно соответствует причинно-

обусловливающим будущее объективным

социальным законам и конкретно-определяемым

____________________

6 Рузавин Г.И. Роль теории в процессе

научного объяснения и предвидения //

Материалистическая диалектика -

методология естественных, общественных и

технических наук. М., 1983. С. 106-107.

119

ими тенденциям общественного развития7.

Этот вариант представлял собой попытку

традиционно определить истину исключительно

в отношении объекта. К тому же

абстрактность этого критерия не позволяла с

достаточной определенностью раскрывать

истинность того или иного прогноза:

тенденции действительности очень часто

противоречивы, большую роль играет в

истории случайность. Следует, видимо, при-

знать: правильное отражение законов и

тенденций еще не свидетельствует об истине

прогностического знания. Самое понятие

закона часто весьма проблематично.

Особенно беспомощность критерия

продолжаемых тенденций ощущается в

кризисные периоды общественного развития, с

приближением к критическим бифуркационным

точкам, в которых основные тенденции

"ломаются" и выбор того или иного варианта

развития объективно случаен8. Все эти

факторы, по-видимому, и предопределили

отношение к прогностической истинности,

понимаемой исключительно со стороны объекта

как достаточно неполноценной.

С другой стороны, особенность социальных

наук в том и состоит, что здесь объективная

проекция истины отнюдь не единственно

достаточная. Тот факт, что будущее строится

____________________

7 О подобном понимании истинности см.:

Виноградов В.Г., Гончарук С.И. Законы

общества и научное предвидение. М., 1972;

Методологические проблемы социального

прогнозирования. Л., 1975.

8 См.: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из

хаоса: Новый диалог человека с природой.

М., 1986. С. 239-240.

120

людьми в соответствии со своими реальными

потребностями и интересами, и субъективная

причинность во многом определяет не только

конкретное своеобразие будущих событий, но,

главное, - конкретно-исторический выбор

того или иного варианта предстоящего

развития, не может не учитываться при

оценке истинности прогностического знания.

Этот момент в свое время правильно

подчеркивался при философской разработке

проблем социального предвидения. Так, еще

двадцать лет назад красноярский философ

А.М.Гендин в своей книге говорил о том, что

"включение субъективной "проекции" в

концептуальную схему прогнозирования

повышает уровень его объективности и, тем

самым, степень истинности познания

грядущего"9. Однако все это осталось на

уровне констатаций и в прогностические

разработки,- которых, по существу, и не

было, - не пошло.

Учет субъективной проекции истинности

необходим и в связи с той ролью, которую

играет в общественной жизни так называемый

"эффект Эдипа". Этот эффект выражается в

явлении самоорганизации социальных

предсказаний в результате обратного влияния

информации о будущем на деятельность тех

или иных субъектов в настоящем.

Неоднозначная роль "эффекта Эдипа" во

многом зависит от конкретного исторического

субъекта, от его реального состояния.

Скажем, угроза мировой катастрофы,

содержащаяся как в проектах Римского клуба,

так и в других исследованиях, с одной сто-

____________________

9 Гендин А.М. Предвидение и цель в развитии

общества. Красноярск, 1970. С. 366.

121

роны, уже производит соответствующее

воздействие на общественность Запада,

заставляя людей активно влиять на политику

экологического спасения. С другой стороны,

эта информация подчас вызывает апатию и

растерянность в развивающемся бедном мире,

где нет средств для соответствующих

экологических мероприятий, что способствует

самоосуществлению данной угрозы. Как

отмечалось в Международной комиссии по

окружающей среде и развитию (МКОСР) именно

"бедность как таковая становится основным

глобальным бедствием"10. Ибо бедность - и

это во многом относится к нашей

отечественной ситуации - усиливает

растерянность и апатию, парализует волю к

спасению, в том числе экологическому.

Как бы то ни было, учитывать "эффект

Эдипа", в том числе и при определении

истинности прогностической информации, -

видимо, все-таки необходимо. Это, в свою

очередь, означает - оценивать на истинность

следует не только объективное содержание

знания, заключенного в прогнозе, но и те

практические рекомендации, которые

извлекают из этого знания различные со-

циальные субъекты.

Но ведь прогноз неоднозначен для

различных социальных субъектов. Значит ли

это, что неизбежен субъективный релятивизм

в оценках истинности? Релятивизм

действительно имеет место. Однако

существует и тот субъективный "абсолют",

который позволяет всякий раз соотносить с

____________________

10 Наше общее будущее: Докл. Междунар.

комис. по окружающей среде и развитию

(МКОСР). М., 1989. С. 37.

122

ним различные оценки будущего и о котором

уже упоминалось выше. Этим эталоном высту-

пает то, что позволяет людям выжить,

сохранить и продолжить свое совместное

человеческое бытие. В то же время из-за аб-

страктности подобного критерия затрудняется

его использование в исследовательской

практике. Здесь требуется такая, в том

числе и теоретическая его конкретизация,

которая раскрыла бы оптимальные параметры

самоорганизации общества в соответствии с

выбором "быть", "сохранить себя", например,

допустимые с точки зрения выживания

параметры мобильности-стабильности обще-

ства. То есть речь идет уже не столько об

абстрактных моральных нормах, сколько о

конкретных научных критериях, о неких га-

рантах выживаемости как социума в целом,

так и отдельных его представителей

одновременно. И неучет этого обстоятельства

- уже упрек не нашему прошлому, а нашему

настоящему. Ведь истинность социального

прогноза имеет смысл только при условии

сохранения социума в будущем. Правда,

социум может выживать и за счет отдельных

своих членов, ценой отдельных человеческих

жертв. Введение в искомые параметры

человеческого измерения и взаимная

корреляция выживаемости как социума в

целом, так и отдельного человека

характеризовала бы гуманистическую природу

подобных конкретных показателей самооргани-

зации общества. Поиск таких показателей

невозможен без теории, причем социальной

теории особого типа. Речь идет о теории

самоорганизации общества, которая еще не

построена или не завершена как теория, но

многие ее предпосылки уже активно и

123

эффективно работают в таких отраслях

знания, как социально-стратегические

исследования, стратегический менеджмент.

Итак, истинность прогностического знания

связывается здесь с учетом двух рядов

обстоятельств. Это знание может пре-

тендовать на истинное, если оно, во-первых,

правильно отражает текущие тенденции и

вероятности их возможного изменения-

прерывания. Но этого соответствия в

обществознании может оказаться

недостаточно, если, и это во-вторых, не

будет произведен учет позиций конкретных

социальных субъектов и сравнение избираемых

ими направлений деятельности с конкретными

параметрами выживаемости социума и

отдельного человека в нем. Истинные оценки,

производимые в рамках этих двух направле-

ний, могут оказаться взаимно

противоречивыми - и в этом сложность

установления конкретной истинности

социального прогноза. Допустим,

предсказание гибели человечества и стрем-

ление этой гибели избежать, предсказание

экономического краха и практические меры по

его преодолению - взаимно противоречивы.

Кроме того, противоречие может

наблюдаться и во втором измерении. Когда,

допустим, декларируемая и практически вне-

дряемая тем или иным субъектом "высокая"

цель - ницшеанский сверхчеловек или

всеобщее равенство - становится конкретной

угрозой выживаемости социума и человека.

Наличие такого противоречия будет служить

показателем неистинности прогноза или

утопии. В моральном же смысле

вырабатывающая критерии выживаемости теория

социальной самоорганизации представляется

124

более гуманистичной по сравнению с теориями

и утопиями, обосновывающими нечто более

"высокое", чем простое человеческое

существование человека, или известную

романтическую максиму: жить, а не

существовать!

Особенность прогностической истинности в

том, что это - не единожды зафиксированная,

а постоянно корректируемая величина в

зависимости от изменения текущей ситуации.

Прогностическая истинность гораздо более

актуальна не как констатирующая оценка по

конечному результату, а как оценка

возможности, таящейся в действительности.

Ведь истина - это, прежде всего,

соответствие реальности, потому и истина

будущего - соответствие реальности

настоящего. Причем, реальности, как объек-

тивной, так и субъективной. Ибо истина

нужна человеку не просто как констатируемый

факт, но, прежде всего, как существенная

опора в его текущей деятельности.

Господство объективного подхода было

присуще советскому обществознанию в целом.

Насаждавшийся в нашей теории объективный и

"однозначно истинный" характер предвидений

классиков марксизма в немалой степени

дискредитировал прогнозирование.

Объективность заключалась уже в

невозможности отказа от такого "железного"

аргумента познания", как "объективная не-

обходимость". Ибо в самом этом аргументе -

в его гегелевско-марксистской интерпретации

- заведомо содержится безальтернативность,

однозначность, разделенность мира на

объективно необходимое и все остальное. А

раз так, - отказаться можно от чего угодно

- от конкретных условий, от ценностных

125

ориентаций, от желаний отдельных личностей,

от наблюдаемых "невписываемостей" в конце

концов (хотя все это "следует учитывать"!),

но только не от определенным образом

понимаемой объективной необходимости. От

Гегеля, а вернее еще от гераклитовского "в

одну реку нельзя войти дважды", и пошло

своеобразное однобокое понимание

объективной необходимости: развитие аб-

солютно,то есть "объективно необходимо", а

покой - относителен, не необходим. Момент

стабилизации стал мыслиться как проти-

воречащий объективной логике, а в советском

обществознании как субъективная апологетика

того же капитализма и т.д. Объективность,

таким образом, фактически господствовала и

в интерпретациях субъективных позиций.

Последнее следовало пропускать сквозь сито

диалектической дихотомии мира: все, что

соответствовало "объективной

необходимости", а фактически телеоло-

гическому идеалу развития, то и

признавалось истинным. В этом смысле

разницы между Гегелем и Марксом нет.

Объективная необходимость в

диалектической интерпретации не принимает

во внимание такого основополагающего мо-

мента всех процессов жизни, как сохранение,

стабильность. По сути, основным мотивом или

движущей силой всего живого является мотив

сохранения, сберегания своей самости. Любые

приспособления к среде, в том числе и те,

что составляют собственно развитие,

определяются этим базисным стремлением.

Не менее значим этот объективный мотив и

в человеческой жизнедеятельности. И никакие

обоснования типа "человек должен стремиться

к Идеалу" не противоречат тому, что само

126

это стремление и есть мотив, прежде всего,

сохранения человеческой самости. Так почему

же момент сохранения, который для всего жи-

вого обозначает - быть и быть самим собой в

том числе, - не менее объективно необходим

по сравнению с моментом развития?

Правильнее было бы говорить не об

относительности одного из них и

абсолютности другого, а об их взаимной

объективной необходимости, а лучше - просто

объективности.

Вместе с тем, взаимный и равнозначный

учет этих моментов в оценке социального

будущего уже нельзя назвать просто

объективным подходом. Ибо этот подход

одновременно отражает субъективную

противоречивость социального действия как

такового. А именно одновременную

субъективную мотивацию как к изменению, так

и к сохранению себя и действительности.

Допустим, оценку прогноза с точки зрения

того, насколько предполагаемое изменение

или идеал не противоречат сохранению чело-

века как такового. Подобное видение

грядущего более симметрично, нежели просто

объектное. В то же время это видение дает

возможность для преодоления антигуманной

узости любых концептуальных обоснований

будущего.

Конкретно это преодоление выражается в

альтернативном представлении будущего той

или иной теоретической концепцией.

Альтернативность дает возможность выбора,

снижает агрессивность воздействия

теоретически задаваемой картины будущего на

человека. Имеется в виду не только

объективная, но и субъективная

альтернативность грядущего, исходящая из

127

различного видения будущего социальными

субъектами. В этой связи актуальной

представляется идея "предвосхищающей де-

мократии" О.Тоффлера11.

Еще одно важное обстоятельство.

Преодоление возможного негативного

воздействия теоретических прогнозов на

жизнь человека в обществе связано с

расширением круга традиционных

методологических средств, используемых в

общественном прогнозировании. Поскольку в

социальном предвидении особую роль играет

учет субъективной проекции грядущего или

его субъективной мотивации, то и

методологически это должно выразиться здесь

более основательно. До сих пор при расчете

пропорций будущего нашим, приспособленным к

планированию прогнозированием, преобладали

методы естественнонаучного предсказания. В

частности, нераскрытыми и во многом неис-

пользованными остаются пока возможности

ценностно-смыслового понимания в системе

средств социального прогнозирования. А ведь

именно эти возможности воплощаются в

разнообразных методиках групповых

экспертных оценок, становящихся приори-

тетными в современных социально-

стратегических исследованиях.

Кроме того, нуждается в большей гибкости

и сам методологический каркас теории. Ведь

когда "научно выверенный идеал"

противопоставляется утопическому

____________________

11 См.: Тоффлер О. Будущее труда // Новая

технократическая волна на Западе. М.,

1986. С. 269.

128

"произвольному конструированию будущего"12,

то это лишь на первый взгляд кажется, будто

это противопоставление безусловно

правильно. Однако подразумеваемое под

научностью отнюдь не всегда оказывается

благом в теоретическом отношении. Например,

с марксистских позиций формационный подход

к истории выступает, по сути, залогом

научности. Соответственно и подход к

будущему осуществляется, прежде всего, с

формационными мерками: прослеживалось воз-

можное изменение производительных сил и на

этой основе соответствующее изменение всех

общественных отношений и надстройки.

Кстати, популярные ныне технократические

концепции Тоффлера, Белла, Мартина и других

в методологическом плане отнюдь не выходят

за рамки формационного подхода. В качестве

несомненной предпосылки ими принимается все

тот же постулат о постоянном изменении и

развитии производительных сил, технологии.

Отсюда первоочередное внимание именно к

тенденциям и их экстраполяции. Тем самым,

вольно или невольно, закладывается заведомо

узкий монокаузальный подход к высвечиванию

будущего - только с точки зрения

детерминации его развитием производительных

сил. "Научная выверенность" при этом может

быть достаточно высокой. Но ведь не одни же

формационные законы определяют жизнь

общества. Можно, видимо, говорить и о

других законах - законах сохранения

социального организма, законах социальной

синергетики и.т.д. Поэтому, когда говорится

____________________

12 См.: Баталов Э.Я. В мире утопии. М.,

1989. С. 196-223.

129

о "научности", надо все-таки

конкретизировать образ этой научности.

Таким образом, неизбежная узость, которую

привносит в общественную жизнь социальная

теория путем навязывания человеку

определенного видения будущего, либо

определенного подхода к этому видению,

может и должна быть преодолена за счет

самой теории, ее собственных

методологических средств. Более того, эта

методологическая перегруппировка и

перенацеленность теории может, как

показывалось, способствовать повышению

степени свободы человека, в частности, за

счет предложения ему различных альтернатив

грядущего, которые он сам может дополнить

или наполнить своим жизненным содержанием.

Это особенно необходимо в сегодняшних

условиях кризиса нашего общества и,

следовательно, неопределенности его

будущего, острой потребности в его

стабилизации.

В этой ситуации нужно не только знание,

но и новые ценности будущего, нужны

альтернативные практические идеалы как

развития, так и сохранения страны. Если же

основная мощь теории направлена лишь на то,

как "спасти" идеалы социализма, наполнить

их новым содержанием либо как заимствовать

готовые идеалы других, то опять

преследуется заведомо узкая цель. Здесь

приходится говорить о живучести

"объективного" подхода, который дорого

обошелся не только нашей теории, но и прак-

тике. Вот почему дальнейшее решительное -

через преодоление комплекса утопизма и

объективного подхода - развитие прогно-

стической функции социальной теории,

130

обеспечивающей прежде всего выживание, и

лишь затем развитие и все остальные жела-

тельные черты общества, выступает сегодня

не только как теоретическая, но прежде

всего как актуальная практическая задача.

131

Раздел II. Теория и практика: способы

взаимодействия

В данном разделе будет рассмотрено

соотношение понятий, имеющих соизмеримый

уровень абстракции: теории и практики. Мы

рассматриваем этот вопрос не только на

примере марксистской теории. В разделе

имеется статья И.Вайса (Германия), который

разделяет веберовскую парадигму. Ее главное

отличие от марксизма состоит в том, что

М.Вебер никогда не ставил перед собой

задачи преобразования мира. Никогда его

позиция не была догмой. Никогда она не была

обоснованием официальной государственной

идеологии. Марксизм, заявив о себе не как о

догме, а как о руководстве к действию,

оказался "зажатым" между двумя этими

полюсами - догмы и социального проекта,

реально колеблясь от одного к другому. Это

колебание как раз и вызвано непониманием

связи теории и практики. Марксизму не

хватало неклассического, драматического

взгляда на социальную жизнь, и он не был в

него привнесен в ходе развития. Поэтому

осталось незамеченным в теории всем

очевидное на деле несовпадение доктрины и

результата ее применения, помысла и его

воплощения. Хотя учение о фетишистских

формах уже давало возможность для такого

неклассического взгляда, он не возник.

Упрощение сделалось символом эпохи. Сложная

картина социальной реальности не возникла.

Данный раздел еще не обращается к проблемам

реальной жизни. Его рамки заданы выбранным

132

уровнем абстракции (теория, практика). Но

без него переход к исследованию жизненного

мира был бы невозможен.

Глава 1.

Социальная теория в контексте практики

Вопрос о соотношении теории и практики

решается обычно в пользу признания примата

практики перед теорией. Практика - исходный

и в то же время заключительный пункт любой

теоретической деятельности: сама теория

предстает в контексте социальной жизни

человека как опосредующее и связующее

("среднее") звено между практической

предпосылкой и столь же практическим

выводом этой жизни. Практика включает в

себя теорию как необходимый момент, орган,

способ своего самодвижения и

самоосуществления, как свое "инобытие",

которое она - практика - должна по

необходимости принимать, чтобы достигнуть

собственной цели. И форму теории, то есть

свою осознанную форму, она получает не для

того, чтобы уйти от себя, не с целью

собственного отрицания, а чтобы вернуться к

себе на качественно ином - более высоком -

уровне. Незнание цели теоретической или

результата практической деятельности - вот

цена взаимного отчуждения теории и

практики.

1. Понятие практики

Практика, как известно, есть синоним

"чувственночеловеческой", или "предметной"

133

деятельности. С таким истолкованием этого

термина согласны все авторы, пишущие на

данную тему, хотя они и расходятся между

собой в понимании того, что считать

чувственным, предметным характером

деятельности. Одни отличают предметную

деятельность от непредметной, понимая под

последней духовную, теоретическую

деятельность, другие включают в предметную

деятельность и духовную, третьи сводят ее к

той части деятельности, которая пред-

ставлена самим действием как реализацией,

"опредмечиванием" субъективного замысла и

идеальной цели. Попытаемся и мы высказать

свое мнение по данному вопросу.

Практическая деятельность, будучи всегда

деятельностью людей, выступает одновременно

как способ существования и развития

действительного, чувственного восприятия

мира, то есть не только как деятельность,

но и как действительность. И в этом состоит

суть проблемы: в определении практики важно

не только то, что человек всегда и во всем

есть деятельно-практическое существо,

субъект деятельности, но и то, что мир, в

котором он живет, который образует среду

его обитания, также практичен, то есть

сформирован, произведен деятельностью

людей. Практика "чувственна" и "предметна"

потому, что предстает перед нами не только

в облике и образе что-то делающих и

производящих людей, но и в форме самой

действительности, включая сюда и "предметы

непосредственной чувственной

достоверности".

Чувственность, чувственный характер мира

- все то, что мы непосредственно видим,

воспринимаем, наблюдаем в нем, - суть не

134

физическое, природное свойство этого мира

(как думал Фейербах и все материалисты до

него), а его практическое, то есть

возникающее в самой деятельности свойство.

Она имеет своим источником не мертвую

природу, а деятельность самого человека.

Подобный взгляд на чувственность явился

целым переворотом в понимании

действительного мира, повлекшим за собой

создание его качественно новой картины,

принципиально иной онтологии - не

натуралистической, а практической

("практический материализм").

Совпадение деятельности и

действительности наделяет практику

свойствами объективного и субъективного

миров, ставит ее над их крайностями. Вопрос

о практике, стало быть, - это вопрос не

только (и даже не столько) о том, как

понимать деятельность, но о том, как

понимать действительность, сам "сущий мир".

Там, где речь идет о человеческой

деятельности, взятой лишь в аспекте

субъективной активности людей, мы

пользуемся понятиями "труд", "производство"

и просто "деятельность". Но там, где де-

ятельность берется в своем чувственно-

предметном существовании, то есть как

реальная действительность, возникает

понятие практики.

Отсюда следует, что за пределами практики

не существует никакой действительности,

кроме невозделанной, первобытной, еще

несоприкоснувшейся с человеком природы.

Практика включает в себя и природу в ее

единстве с человеком, и человека в его

единстве с природой, представая, тем самым,

как исторически полагаемое единство

135

природного и человеческого миров. Практика

в равной мере объективна и субъективна,

природна и человечна, действительна и

деятельна. Она образует особую - высшую -

форму существования и развития

действительного мира, опосредуемую не

только природной необходимостью, но и

деятельностью людей. И чем более

универсальна, всеобща эта деятельность, тем

более действительность оказывается "шире"

природного мира, становится практическим,

то есть собственно человеческим, миром.

Подобное истолкование практики, как нам

представляется, весьма близко к некоторым

фундаментальным понятиям современной науки,

например, к понятию "ноосфера". Хотя

буквально этот термин переводится как сфера

разума, рефлексивной деятельности человека,

в действительности он обозначает собой не

просто мир человеческого знания, но и весь

природный - земной - мир, изменяемый и

контролируемый человеком. Во всяком случае,

таково его значение в учении

В.И.Вернадского. Понятие практики более

универсально, чем понятие ноосферы,

поскольку помещает человека в центр не

только земной биосферы, но и всего

чувственного мира, однако, несомненно,

типологически родственно с ним. Признавая

за человеком роль основного, центрального

фактора всей природной эволюции, данное

понятие фиксирует, разумеется, не столько

наличное состояние мира, сколько

заключенную в нем потенциальную возможность

его дальнейшего развития.

Понятие практики имеет, тем самым,

основополагающее значение для понимания не

только человека (того, кто он в мире и что

136

он должен в нем делать), но и самого мира

(чем он является для человека). Если

человек вне мира - только абстракция

человека, недействительный человек, то мир

вне человека - это также абстрактный мир,

лишенный своей завершенности и целостности.

Соответственно, и знание о каждом из них в

их оторванности друг от друга есть лишь

абстрактное - неполное, одностороннее -

знание. Разрыв между науками о природе и

науками о человеке вызван в конечном счете

тем, что те и другие берут свой предмет в

абстракции от практической сферы, которая

только и заключает в себе действительное

единство природы и человека.

Идея практики в теоретическом познании

содержит в себе, следовательно, критерий

полноты, целостности, единства, кон-

кретности теории, которые и являются

существенными атрибутами ее истинности.

Истина всегда конкретна. Знание о природе

не может претендовать на конкретность вне

знания о человеке, как и наоборот. Идея

практики как раз и ориентирует теоретичес-

кое познание на такую конкретность и

завершенность, на взаимосвязь различных

определений, выражающих многообразие

сторон, сфер и проявлений действительного

мира. Эта идея обращена не к отдельному,

частному положению или выводу, вырванному

из общетеоретического контекста, а к

теоретическому познанию в целом.

Заключенное в практике онтологическое

единство природы и человека применительно к

теоретическому познанию несет в себе

требование единства знания о природе и

человеке, указывает на тенденцию к

интеграции различных видов знания, на их

137

движение в сторону становления "единой

науки". В этом смысле нельзя рассматривать

практику как исключительно лишь

антропологическую, социологическую или тем

более естественнонаучную категорию. Она -

категория общенаучная, стоящая как бы над

разделением мира по его отдельным областям

и сферам, а значит и над разделением знания

об этом мире по частным научным

дисциплинам. Теория практична и, следова-

тельно, истинна не в смысле своей

сиюминутной утилитарной полезности,

ограниченной масштабами частного дела и

ближайшего практического эффекта, а в той

мере, в какой способна выходить за пределы

любого частичного знания (знания о части

мира) и частичного успеха, двигаться в

направлении все большей универсальности,

всеобщности заключенного в ней знания.

Ограничивая категорию практики лишь

рамками знания о человеке, то есть придавая

ей чисто антропологический смысл, выводящий

за ее пределы весь чувственно-предметный

мир, включая и природу, мы можем придти к

одностороннему и весьма искаженному

представлению о характере практической

связи человека с миром. Получается так, что

практика есть процесс чисто внешнего

воздействия человека на природу, когда по-

следняя выступает как всего лишь пассивный

объект вносимых им изменений и

преобразований. Согласно такому представле-

нию, человек как практическое существо

должен постоянно переделывать окружающий

его мир, ломать естественный ход вещей,

приспосабливая его к своим потребностям и

интересам. В таком истолковании практика

весьма смахивает на насилие над природой со

138

стороны какой-то внешней, посторонней и

чуждой ей силы. Усматривая в практике лишь

деятельность человека, но не саму

действительность, легко сделать вывод, что

она - практика - заключает в себе

негативное, деформирующее начало в мире,

вносящее в него хаос и разрушение.

Не потому ли хорошо известная формула о

необходимости практического изменения,

преобразования человеком мира вызывает

сегодня у многих раздражение и откровенное

неприятие?

В понимание практики как деятельности

человека по изменению мира важно,

следовательно, внести существенные коррек-

тивы. Во-первых, далеко не всякое изменение

мира следует считать практикой - об этом

более подробно мы скажем ниже. Во-вторых,

человек не только должен изменять мир, но

уже живет в измененном мире. Изменение мира

- не просто задача, стоящая перед

человеком, но и предпосылка, исходное

условие его существования в мире, то, с чем

он вынужден считаться как с результатом

предшествующей деятельности людей. В этом

смысле практика - это категория,

характеризующая в каждый конкретный

исторический момент не только субъективную

позицию человека в мире, но и объективное,

независимое от человека состояние самого

мира, которое, в конечном счете, есть лишь

иная - опредмеченная - форма существования

все того же человека. Практика есть

предметная, пропущенная сквозь всю наличную

действительность связь человека с самим

собой, со своей историей, со своим прошлым,

от которого он никуда не может уйти. В

контексте практики мир предстает для

139

человека как его собственный, человеческий

мир или как мир его культуры. Культура -

это другое весьма популярное сегодня

понятие, которое с успехом может

конкурировать с понятием практики.

Чем же конкретно является

действительность, понятая как практика?

Прежде всего не ее завершенным,

законченным, раз и навсегда данным и

полностью установившимся состоянием, ко-

торое можно только мысленно созерцать, а

непрерывно совершающимся посредством

человеческой деятельности процессом ее

становления, изменения и развития.

Действительность не просто существует,

пребывает, наличествует безотносительно к

человеку, но постоянно трансформируется,

как бы "достраивается" им, оказывается

связанной с ним не только внешним, но и

внутренним образом. Благодаря своей

деятельности человек не выключен из

действительности, а включен в нее, образуя

имманентное условие, причину, источник ее

существования и развития.

Понятие практики раздвигает границы

действительного мира, придает ему новые

измерения, включая в него не только явления

и процессы, существующие вне и до человека,

но и самого человека. Данное понятие

выявляет единство природного и

человеческого миров, снимая, тем самым,

постоянно присутствующую в традиционном

философском сознании неразделенность и

противопоставленность. Оно ставит человека

в центр действительного мира, придавая

последнему характер предпосылки и

результата его деятельности. Мир в

горизонте практики предельно

140

антропоцентричен, то есть движим и

направляем интересами, целями и

потребностями человеческой жизни. Такой мир

не отрицает природу с ее физическими и

прочими законами, но и не ограничивается

ею, включает ее в себя как естественное ус-

ловие собственного существования. Мир,

движимый человеком, может присутствовать в

своей полноте только как человеческий мир.

Природа - это еще не мир в его целостности,

а только возможность такого мира. Если в

физическом мире человек - часть природы, то

в мире практическом природа в ее физическом

существовании - только часть человека, его

не реализованная до конца возможность.

Осуществляемое в практике движение мира от

природного к человеческому и есть история.

Лишь там, где изменение человеком мира

продиктовано его стремлением к

саморазвитию, к самоизменению, мир находит

в человеке не свое отрицание, а свое

органическое продолжение и гармоническое

завершение. В таком мире человек впервые

находит, обретает себя, то есть существует

для себя практически. И мир существует в

этом случае как практический, то есть

человеческий, мир, как предметно-

чувственное воплощение человеческих сил и

способностей. Понятие практики получает,

тем самым, онтологический смысл,

характеризуя действительный мир как мир

самого человека в его историческом развитии

и самодвижении.

141

2. Практика и отчуждение

Такое понимание практики, на первый

взгляд, мало соответствует историческому

опыту большинства людей, для которых мир

представал в его чуждости и враждебности

человеку как господствующая над ним слепая

и неразумная сила, уподобленная действию

природных стихий или "чужой воли". В

философской традиции такой мир получил

название "отчужденного мира". Нет смысла

описывать его во всех деталях и

подробностях - проблематика отчуждения

многократно анализировалась. Существенно

другое: любая попытка фетишизации,

абсолютизации отчужденного мира в

философском или научно-теоретическом

сознании делает невозможным его понимание и

истолкование как практики. По логике такого

сознания человек как разумное существо не

может участвовать в создании мира,

превращающего его в своего раба и пленника,

а если он как-то и связан с ним, то отнюдь

не в качестве его творца.

Действительно, как можно примирить друг с

другом существование отчужденного мира, во

всем враждебного человеку, и практики,

ставящей человека в центр этого мира?

Понятие практики и отчуждения как бы

взаимно отрицают друг друга. Но именно в

рамках этой антиномии движется знание о

мире, задается подлинный масштаб и границы

научной теории. Пока знание о мире не будет

доведено до осознания его как

человеческого, или практического, мира, оно

не может считаться законченным, полным,

претендующим на теоретическую истинность.

Любой вид знания о мире в его отчужденности

142

от человека, как природной, так и

социальной, есть несовершенная, а то и

просто ложная форма знания, приписывающая

миру то, что является его лишь частным,

исторически преходящим состоянием. Поэтому

весьма ограничена и практическая

эффективность такого знания.

Существование отчужденного мира,

разумеется, не отрицает существования мира

практического, хотя связь между ними часто

скрыта от познающего индивида и очень

трудно поддается обнаружению. Выявить,

раскрыть эту связь и составляет главную,

конечную задачу теоретического мышления, во

всяком случае, в области общественных наук.

Но как, оставаясь в рамках теории, можно

решить эту задачу? Как преодолеть ту

установку сознания, в силу которой мир дан

человеку только как объект его познания и,

следовательно, может быть понят лишь в

своем объективном, независимом от человека

существовании? Ведь никакое познание само

по себе, ограниченное рамками созерцания

мира, не способно усмотреть в нем

человеческого, практического источника

происхождения. Какими логическими и

гносеологическими средствами можно

обнаружить "человеческую сущность мира"?

То, что философы всегда искали в мире, -

его человеческий "смысл", заключенную в нем

"идею", - не поддается, на первый взгляд,

научному обоснованию и анализу. Теория

здесь как бы пасует перед неразрешимой для

нее задачей. А идея практики, постулирующая

принципиальную сводимость мира к человеку,

похоже, обречена на то, чтобы всегда

оставаться чисто философской идеей, имеющей

143

весьма косвенное отношение к развитию

научного знания.

Казалось бы, взаимоотношение теории и

практики антиномично по самой своей

природе. Они не сходятся между собой в

главном - в своем отношении к миру. Мир как

внеположный человеку объект познания и как

субъективная человеческая деятельность -

вот два крайних полюса этого

взаимоотношения, которые почти невозможно

согласовать, примирить между собой.

Теоретическое и практическое оказываются

столь удаленными друг от друга, что между

ними с трудом прослеживается какая-либо

связь.

Начиная, однако, с Канта, впервые четко

зафиксировавшего данную антиномию,

философия упорно ищет эту связь, ищет на

разных путях, приходя к различным выводам.

Мир как "представление" и как "воля" то

сходится в каком-то высшем синтезе -

религиозном, моральном или эстетическом, то

окончательно распадается на враждебные в

своей непримиримости стороны. И сегодня

конфронтация этих двух начал -

теоретического и практического - дает о

себе знать как одно из самых опасных для

человека противоречий современного мира.

При всех очевидных технико-производственных

успехах и достижениях теоретического знания

оно и в наши дни часто "не дотягивает" до

границ целостной и всеобщей человеческой

практики (то есть практики, ставящей

человека в центр мира), подчас враждебно

этой практике, оставаясь, тем самым, в

пределах отчужденного мира. Отсюда и

критика науки, теоретического объективизма

со стороны многих влиятельных философских

144

направлений ХХ в., и поиски нового типа

рационализма, и апелляция к донаучным и

вненаучным формам сознания как наиболее

соответствующим существованию человека в

мире. Что касается Маркса, то его

критический пафос был направлен не столько

в сторону ограничения прав и возможностей

теоретического разума, сколько в сторону

осознания ограниченности самой практики в

рамках отчужденного мира, существенно

сужающей научный горизонт теории.

Теория, разумеется, связана с практикой,

находится с ней в единстве, но с какой?

Практика практике рознь. Далеко не любая

историческая форма практики ведет к

существованию свободного от отчуждения мира

и, следовательно, может служить критерием

полноты, завершенности, истинности теории.

Скорее, наоборот: во всей существующей до

сегодняшнего дня истории практика, то есть

"человеческая сущность" мира, представала и

предстает в своей отчужденной форме, что и

служит главной причиной весьма еще высокой

степени относительности нашего знания о

мире. Правда, здесь возникает закономерный

вопрос: насколько вообще возможна практика,

преодолевшая всякое отчуждение? Ведь ей

тогда бы соответствовало знание,

претендующее на абсолютную истинность, что

сегодня представляется невозможным даже в

самой отдаленной перспективе.

В теории отчужденный мир получает "форму

объекта", то есть берется лишь в качестве

предмета познания. Познание, ограниченное

рамками созерцания, не способно выйти за

пределы отчужденного мира и потому выдает

его за действительный и единственно

возможный мир. Поэтому теория, объясняющая

145

мир в том виде, как он дан в созерцании,

есть всегда теория отчужденного мира,

сознает она это или нет. Это - либо мир

природы в его оторванности от человека,

либо социальный мир, понятый как природная

связь столь же природных, "абстрактных"

индивидов. В границах отчуждения,

скрывающих практический характер мира,

социальное предстает и осознается как

натуральное, чисто природное, что и

фиксируется в соответствующих приемах и

методах исследования, взятых, например, из

арсенала позитивизма.

Отчужденный мир, следовательно, не

отрицает практику, а есть ее закономерное

проявление, но только в ее не всеобщей, а

исторически особенной форме. Иными словами,

причину отчуждения также следует искать в

практике, как она предстает на вполне

конкретных этапах своего существования и

развития. Тем самым в понимание практики

вводится еще один важный параметр -

общественно-исторический. Практика - не

только чувственная, но и социальная

действительность, само общество в единстве

его происхождения, производства (социальное

производство) и существования, бытия

(социальное бытие). Практика генерирует

особый тип действительности, бытия -

социальное бытие, которое предстает по

отношению ко всему остальному миру как его

всеобщая форма существования. В отличие от

чисто природного бытия, доисторической

природы, социальное бытие - это

действительность, опосредованная

деятельностью "всей массы индивидов",

связанных между собой в пространстве и вре-

мени.

146

Что же придает практике характер не

только чувственной, но и социальной

действительности? Прежде всего, социальный

характер образующей ее деятельности. Отнюдь

не любые действия людей, связанные с

затратами ими физической и нервно-психи-

ческой энергии, могут быть квалифицированы

как практика. Отождествление последней с

этими действиями - весьма распространенная

ошибка.

В качестве природной силы человек отнюдь

не является еще практическим существом,

обладающим способностью не просто

действовать, но действовать сообща,

социальным образом. В любом случае

практическая деятельность есть не природно-

вещественный, нервно-физиологический или

психический, а социальный процесс,

обусловленный социально-необходимыми дей-

ствиями людей.

В жизни мы часто пользуемся выражением

"производственная практика", понимая под

ней практику слесарного, столярного и

любого другого дела, требующего овладения

навыками и приемами работы с определенным

вещественным материалом. Здесь практика

сведена до уровня технологического умения,

узко профессионального мастерства. Такое

понимание практики отличается, однако, от

того, как данное понятие используется в

социальной теории. Быть практиком, с точки

зрения последней,- значит быть не только

узким специалистом, профессионалом в своем

деле, но и человеком, воздействующим в

конечном счете своей деятельностью на ход

социального развития, изменяющим социум, в

котором он живет. Социальный результат

деятельности - любой деятельности - вот что

147

в первую очередь фиксируется в понятии

практики. Если бы практика сводилась только

к умению работника осуществлять те или иные

технологические операции, воздействовать на

природный материал с целью его

вещественного преобразования, то тогда к

практическим деятелям следовало бы отнести

и машины, вполне заменяющие работника в

этой его функции.

Социально-созидающая природа практики

определяет ее исторически конкретный

характер. Как нет "социума вообще", так нет

и "практики вообще". Понимание практики вне

исторической всеобщности, ставящее человека

в центр действительного мира, не может

быть, тем самым, обосновано практикой

любого общества, на какой бы ступени своего

развития оно ни стояло. На самом деле,

какая социальная практика способна

подтвердить тезис о том, что человек не

просто воздействует на внешнюю природу,

подобно тому, как на нее воздействует любая

другая живая система, но осмысленно

изменяет ее, руководствуясь целями соб-

ственного совершенствования? Где, в какой

практике искать доказательство того, что

человек не разрушает, а развивает мир, не

превращает его в безжизненную пустыню, а

очеловечивает и гуманизирует его? И какая

практика является подлинно человеческим

деянием, а не действием слепых, стихийных и

неразумных сил?

Философское понятие практики

соответствует, следовательно, не ее

отчужденным формам существования в истории,

а той, которая свободна от отчуждения. В

нем зафиксирована практика не отдельных,

изолированных друг от друга индивидов, а

148

человечества. Она включает в себя все виды

человеческой деятельности, коль скоро они

становятся проявлением и выражением

способности человека к безграничному

развитию. К такой универсально понятой

практике и апеллирует теория, стремящаяся

преодолеть чисто созерцательное отношение к

миру.

Но, скажут некоторые, такой практики не

было на протяжении всей предшествующей

истории. Значит ли, что понятие практики

лишено какого-либо реального смысла? Нет,

не значит. Важно только отличать

общеисторическое, общечеловеческое со-

держание практики от ее социально

ограниченных и исторически преходящих форм

проявления. В этом противоречивом единстве

содержания и формы практики заключен

источник ее развития, а вместе с тем,

причина возникновения социальной теории как

необходимого условия такого развития.

Внутренняя раздвоенность практики, ее

"саморазорванность" и

"самопротиворечивость" - вот что рождает

теорию как способ осознания и поиска

рациональных средств разрешения данного

противоречия. В зависимости от того, где,

когда и кем осуществляется этот поиск,

теория обретает различную идейную

направленность, предстает в разных обличиях

- от консервативной до революционной, от

апологетической до критической, от

утопической до научной. Но в любом случае

ее существование свидетельствует о том, что

практика не достигла еще своего полного

развития, не стала тем, чем является по

своему существу, что в своем движении она

упирается в собственную социальную

149

ограниченность, которую нельзя преодолеть,

не прибегая к помощи мысли, к работе

теоретического мышления. И чем с более

сложными и глубокими противоречиями будет

сталкиваться человек в своей практической

деятельности, тем в более совершенной и

научно разработанной теории он будет

нуждаться.

Могут возразить, что существование теории

в таком случае - не от хорошей жизни. В

этом замечании верно то, что теория

возникает как следствие несовершенства

жизни, а значит из потребности людей в ее

дальнейшем совершенствовании. Но не та

жизнь плоха, которая нуждается в теории, а

та, которая отказывает теории в праве на

жизнь, усматривая в ней все, что угодно, но

только не способ своего практического

изменения и преобразования. Пока в обществе

существуют условия для нормальной

теоретической работы, жизнь при всем своем

несовершенстве сохраняет способность к

развитию, но там, где таких условий нет,

несовершенство жизни становится ее

хронической болезнью, грозящей самому ее

существованию. Вот почему теория - признак

не плохой, а деятельной жизни, способной

выработать необходимое "лекарство" от

собственных недостатков и противоречий.

Разрыв между теорией и практикой является

тем самым следствием исключительно лишь

созерцательного отношения человека к миру,

согласно которому мир познаваем, но не

изменяем, не преобразуем им (а потому и

неизменен).

150

3. Практические горизонты теории

Здесь мы обнаруживаем достаточно ясный

критерий практичности теории, ее

приближения к практике - способность по-

нимать мир. Соединить теорию с историей,

придать ей исторический характер - значит

максимально содействовать ее совпадению с

практикой. Можно сказать, что теория

сходится с практикой на почве истории,

понимаемой как "история людей", в ходе

которой человек из природного существа

(части природы) становится универсальным

существом, занимающим в мире центральное

место. Теоретическое видение мира под углом

зрения практики правильнее поэтому

квалифицировать не как антропоцентризм, а

как историоцентризм: ведь человек обретает

такое место в результате своего

длительного, по существу, бесконечного

развития.

Такая оценка практичности теории может

показаться несколько завышенной. Неужели

только теория, обладающая способностью к

историческому видению мира, может

претендовать на связь с практикой? А как

быть с естественными науками, которые, не

ставя перед собой цели объяснения

человеческой истории, тем не менее успешно

используются в практической деятельности?

Разве открытия в естествознании,

оказывающие революционизирующее воздействие

на развитие материального производства, не

являются в высшей степени практичными?

На первый взгляд, открытия естествознания

действительно практически более эффективны,

чем достижения социальных и исторических

наук. Ведь именно они становятся

151

производительной силой в первую очередь. Но

какова конечная цель этой эффективности?

Во-первых, достижения естествознания,

взятые сами по себе, могут использоваться в

различных - и не всегда гуманных - целях.

Примеров тому в ХХ веке слишком много и

самый яркий из них - создание военного

оружия массового уничтожения. Во-вторых,

непосредственный практический эффект

применения такого знания в более

долгосрочной перспективе может обернуться

прямым ущербом человечеству. В-третьих,

принося практическую пользу одним, эти же

знания могут стать для других источником

лишений и бедствий (безработица,

интенсификация труда и т.д.).

Таким образом, теория, ограниченная

знанием природных процессов в их отрыве от

человека, давая несомненный и быстрый

технологический эффект, может в более

длительной перспективе приводить к

нежелательным и непредвиденным для самой же

практики последствиям. Практическое

значение такой теории ограничено

относительно небольшими промежутками вре-

мени. В итоге теория, исключающая из своего

анализа человеческие последствия

практической деятельности людей, не может

служить эталоном своей связи с практикой,

не ухватывает в последней самое главное,

существенное. В любом случае она остается в

рамках отчужденного мира, за пределами мира

практического, то есть человеческого.

Сведение науки к технологическим или

социально-прикладным аспектам практической

деятельности стало чем-то вроде устойчивой

традиции при истолковании ее практического

значения. К сожалению, и в наше время

152

именно в этом часто видят главную

практическую пользу науки. От теории ждут в

этом случае рекомендаций в решении узко

специальных задач технико-производственного

и организационно-управленческого плана,

выводя за ее пределы более общие и

фундаментальные проблемы человеческого

бытия. И как часто теория, претендующая на

максимально широкий охват действительности,

на далеко идущие выводы и обобщения,

обвиняется в утопизме, в отсутствии по-

длинной научности, в нежелании считаться с

тем, что есть на самом деле.

Слов нет, теория должна, прежде всего,

давать ответы на запросы сегодняшнего дня,

учитывать интересы конкретных людей в

конкретных обстоятельствах. Она всегда

обращена к своему времени и к тем

проблемам, которые в нем решаются. Но, как

уже говорилось, эти ответы не могут быть

признаны полными и окончательными, если не

учитывают долгосрочную перспективу

развития, его отдаленные последствия и

результаты. Практическая сила теории,

особенно социальной, во многом определяется

ее способностью к историческому

предвидению, ее умением решать не только

насущные, но и сущностные проблемы челове-

ческой жизни, не только частные, но и общие

вопросы реального движения.

Но если точка зрения практики, понимаемой

как общеисторическое движение мира от

своего отчужденного состояния к че-

ловеческому, правильна и в теоретическом

отношении, то как она может быть принята

ученым, теоретиком, мыслящим и рассуждающим

в ситуации отчуждения? Ведь именно в этих

условиях его подстерегает новая опасность -

153

превращение теории в идеологию, подмена

объективного знания о мире абстрактными

лозунгами, принципами и идеями,

долженствующими заключать в себе конечные

цели и идеалы всей практической

деятельности людей. Ориентация на эти цели

и идеалы в данной ситуации будет выглядеть

как наиболее далекая от существующей

практики, предельно утопичная, уводящая

теорию от реальной жизни.

Между научной и идеологической

деятельностью, при всем возможном сходстве

используемых ими теоретических средств,

существует принципиальное расхождение.

Последнее коренится в различном отношении

научной теории и идеологии к практике. Если

научная теория выступает как связующее и

опосредующее звено в практической

деятельности людей, в их практической

жизни, то идеология саму эту жизнь

рассматривает как производный элемент

своего существования и развития. Научная

теория выводит мысль из практики, идеология

сводит практику к мысли, подменяет

практическую деятельность работой одного

лишь мышления. Идеология - синоним не

просто теоретической деятельности, а

возникающего в головах теоретиков

представления об ее самостоятельности,

независимости, "единственности".

В этом смысле понятие идеологии есть

нечто прямо противоположное понятию

практики. Если практика чувственна, кон-

кретна и предметна, то идеология абстрактна

и только мысленна. В отличие от практики,

имеющей дело с чувственными предметами

действительного мира, идеология обращена

исключительно лишь к сознанию и к продуктам

154

этого сознания. В результатах своей

деятельности - мыслях, представлениях,

идеях - идеолог склонен усматривать

единственно достойную внимания действи-

тельность.

Принципы важнее реальной жизни - вот

позиция, по которой можно безошибочно

угадать идеолога. "Нельзя поступаться

принципами" - из того же арсенала. Свою

задачу идеолог видит в подчинении

действительности мысли, в насильственном

навязывании ей априорных схем,

умозрительных конструкций, утопических

программ и проектов. Насилие над

действительностью со стороны отвлеченного

мышления, идеологии - один из самых опасных

видов насилия в истории, доводящий до

предела все остальные его виды - как

политический, так и экономический.

Задача, решаемая идеологией, - сведение

действительности к мысли - прямо

противоположна той, которую решает

практика, - перевод мысли в

действительность.

Таким образом, не теория сама по себе

противостоит идеологии, а теория в единстве

с практикой, ставшая неотъемлемым элементом

практической деятельности людей, причем

большинства людей. Такая теория и есть

наука, понимаемая не только как форма

сознания и духовной деятельности, но и как

форма реального социального практического

бытия людей, как особая форма материального

производства ("научное производство"),

приходящая на смену всем его предшествующим

формам, основанным на непосредственном,

живом труде работника. Идеология пре-

одолевается не просто теоретическим

155

знанием, как об этом принято думать, а

знанием, ставшим производительной силой

общества, то есть воплощенным в качественно

новую действительность.

Перевод мысли в действительность требует

устранения деления людей на "мыслящих" и

только "действующих", что в конечном счете

является главной причиной всех форм отрыва,

изоляции сознания от действительности,

теории от практики. Там, где мышление и

практическое действие являются функциями

разных групп людей, сохраняется и опасность

их расхождения, даже конфликта друг с

другом. Вопрос о связи, единстве теории и

практики является поэтому не

гносеологическим, а социально-историческим,

предполагающим наличие целостности, всеоб-

щности труда, свободного от своего

социального разделения и распределения по

различным слоям и группам общества.

Здесь же нас интересует соотношение

теории и практики в условиях, когда

разделение между ними сохраняется в силу

еще недостаточного развития самой практики

и ее социального эквивалента -

материального производства. Ситуация, в

которую попадает при этом теоретик, сложна

и противоречива. В этой ситуации связь

сознания с действительностью, теории с

практикой остается во многом во власти

самого теоретика, результатом его

субъективных усилий и личной

заинтересованности. Здесь немалую роль

играют его личные качества как человека и

ученого, его "ценностные установки",

социальные пристрастия и привязанности,

наконец, его профессиональные способности и

индивидуальная одаренность. Не потому ли в

156

рамках методологии науки сегодня так много

внимания уделяется личности ученого и ее

влиянию на результаты исследования? Кто,

как ни сам ученый, ответствен в наше время

за объективность, практическую эффек-

тивность и человеческую значимость своих

выводов и обобщений? Правда, учитывая

далеко не самостоятельное положение ученого

в современном обществе, его финансовую и

организационную зависимость от

господствующих социально-экономических и

политических структур, подобная гарантия

может представляться весьма шаткой и

ненадежной. И тем не менее только сам

ученый может дать такую гарантию. Как много

значит в наше время одно лишь мужество

ученого, сила и стойкость его духа, его

научная совесть, способная противостоять

любому давлению на него со стороны тех,

кого пугает и раздражает научная истина. И

как далеко теория расходится с практикой,

то есть перестает быть научной теорией,

там, где ученый подчиняет себя интересам,

не имеющим ничего общего с реальными

запросами практической жизни людей.

Перед теоретиком, вынужденным в силу

независящих от него обстоятельств

действовать в мире лишь посредством своей

головы, встает сложная проблема. Не будучи

в состоянии реально изменять эти

обстоятельства, то есть не являясь

практиком в прямом смысле этого слова, он

должен выступать от имени практики,

выражать и представлять ее интересы. И

иначе быть не может. Ведь теория, как уже

говорилось, так или иначе связана с

практикой, не существует вне этой связи.

Такая связь есть объективный закон

157

существования любой формы сознания, в том

числе и теоретического. А быть связанным с

практикой - значит осознанно или

неосознанно выражать в теории определенный

практический интерес, вне которого познание

лишено смысла и цели.

Но как связать "идею" с "интересом"? Ведь

в практике реализуется не один, а множество

интересов, причем взаимосталкивающихся.

Если бы в обществе царила гармония

интересов, а люди всегда были согласны

между собой в том, что и как нужно делать,

потребность в теории - во всяком случае

социальной - попросту отпала бы. Лишь там,

где существует различие интересов, каждый

из которых претендует на всеобщность,

появляется потребность в их теоретическом

оформлении и обосновании. Вот почему нет

социальной теории "на все вкусы", равно

признаваемой всеми. Перед теоретиком встает

тем самым задача выбора интереса, которую

он решает, может быть, не столь

сознательно, как мы об этом пишем, но

обязательно решает. От такого выбора за-

висит практическая направленность теории,

ее нацеленность на те или иные виды и

стороны практики, а значит и мера ее науч-

ности.

В этой ситуации многое зависит от

способности теоретика видеть связь частного

практического интереса с всеобщим, при

решении любой конкретной практической

задачи вставать на точку зрения

общечеловеческой практики, преследующей

цель действительного освобождения человека

от всех форм его отчуждения в мире. В

отличие от идеологии, которая также

стремилась к "освобождению" человека, но

158

только мысленным путем, посредством

выработки "истинного понятия человека",

научная теория в той степени научна, в

какой способна указать реальные практи-

ческие пути такого освобождения,

способствовать изменению мира в

направлении, которое совпадает с развитием

человека как "свободной индивидуальности".

Подобное изменение не может, разумеется,

обойтись без постоянных технологических и

социальных новаций, без непрерывного

совершенствования всех сторон социальной

жизни. Последнее поэтому также составляет

предмет теоретического познания и изучения.

Для социального теоретика важно, однако,

видеть внутреннюю связь этих новаций и их

зависимость от глобальных, наиболее

фундаментальных запросов человеческой

практики. В ином случае смысл любой частной

теории, при всей ее утилитарной полезности,

утрачивает значение действительного,

практического, а значит и истинного знания,

охватывающего всю "полноту" социальной

жизни в единстве ее насущных и сущностных,

сиюминутных и общих интересов и проблем.

159

Глава 2.

Проблема онаучивания социального жизненного

мира*

1

Карл Мангейм с необычайным для его

времени энтузиазмом пропагандирует

необходимость и благотворность активной

социологической рационализации как внешних

преобразований общества, так и внутренней

перестройки человека. Хотя было уже

достаточно ясно, что те грандиозные

практические надежды, которые лелеяли

основатели эмпирической общественной науки

ХХ в. (от Сен-Симона и Конта до Маркса и

Дюркгейма), не были реально успешно

воплощены. Мангейм не только не уловил сло-

жившейся ситуации, но и всерьез

рассчитывал, что социология сумеет

преобразовать другие науки.

Сегодня можно констатировать, что

мангеймовская программа не была реализована

ни одним заслуживающим внимания способом.

Она определенно сошла на нет, особенно в

ходе последних попыток реформировать

западную систему образования. Ныне

наблюдается резкое падение доверия широкой

____________________

* Перевод В.Шрейбера.

160

общественности, политиков и администраторов

к практическому применению социальных наук.

И весьма сомнительно, чтобы представители

социологического сословия могли радикально

воспрепятствовать этому повороту.

В такой ситуации представляется

необходимым исследовать и условия

применимости социологического знания, и

препятствия, мешающие достойному его

использованию в общественной практике.

Предварительно заметим, что означенные

условия и "препятствия" следует искать в

тех чертах социологического знания, которые

связаны со структурными различиями между

наукой и практическими формами жизненной

ориентации.

2

Исходным моментом наших рассуждений

является наличие противоположных оценок

современной ситуации. С одной стороны,

утверждается, что общественные науки

(экономические дисциплины, социология,

политическая наука) уже давно стали

знанием, которое созидает социальные формы

жизни. Есть и иная и не менее

распространенная точка зрения. Согласно ей,

в сферах политики и воспитания,

экономическом планировании, праве,

организации социального обеспечения есть

масса замечательных изобретений, и тем не

менее среди них едва ли можно найти много

таких, которые бы существенным образом

вытекали из социальной теории и научных

изысканий, а не из жизненного просвещенного

суждения или социальной критики. То, что

161

данное высказывание - во всяком случае

относительно продуктивности социологии -

сохраняет свою действенность, засвидетель-

ствовано П.Лазарсфельдом, С.Оссовским,

Р.Дарендорфом, Л.фон Штайном.

Противоположность оценок практической

способности социологии отчасти объясняется

существованием различных и, пожалуй, мало

проясненных представлений о том, что

собственно следует понимать под процессом

воплощения социологического знания в

практическую жизнь. По-видимому, здесь

следует различать три момента.

В самых общих чертах о жизненной

значимости социальных наук можно говорить

уже тогда, когда распространение научных

понятий и представлений влечет прямые, но с

научной точки зрения не контролируемые еще

изменения во взглядах и образе жизни людей.

Производимые изменения зависят не от

правильности или неправильности теории, а

от непосредственного воздействия содержания

аргументации и эмоционального содержания

слов на психические диспозиции

воспринимающих (С.Оссовский). К примеру,

психоанализ обладает действенностью именно

такого рода. И при таком понимании связи

науки и практики можно согласиться, что

социальные науки давно стали науками,

созидающими социальные формы жизни. Однако

отнюдь не эту форму воздействия имеют в

виду, когда говорят об "онаучивании". Под

последним подразумевается сознательное

применение общественнонаучных

предположений, позволяющее контролировать

социальные действия и в случае

относительной уверенности в успехе

подтверждать их.

162

В этом пункте процесс перевода научного

знания в практическую плоскость распадается

еще на два направления.

В одном случае мы имеем дело с

восприятием и применением социально-научных

открытий социальными "актерами", которые,

не будучи профессиональными научными

экспертами, пользуются этими разработками

для регулирования собственных отношений.

Примером может служить ролевая теория

Х.Э.Рихтера, широко применяемая в

реорганизации внутрисемейной деятельности.

Второй вариант связан с так называемой

социальной инженерией. Как правило, здесь

речь идет о планомерной перестройке тех или

иных общественных институтов и контроле за

деятельностью структур, проводящих данное

преобразование. В планировании работы,

выработке и принятии ответственных решений

активно участвуют и обществоведы.

Негативная оценка состояния и перспектив

"онаучивания" социального мира очевидно

может быть отнесена как к первым двум

указанным случаям, так и (чему служат

свидетельством замечания П.Лазарсфельда и

Р.Дарендорфа) к социальной инженерии. При

этом истинность оценок решающим образом

зависит от двух точек зрения. С одной

стороны, от того, все ли последствия

развития и распространения

общественнонаучного знания будут

интерпретироваться как онаучивание

практики. С другой стороны, от того, что

научным признается только такое приложение

обществознания, которое сопоставимо с ролью

естественных наук в развитии техники.

Неудовлетворительность первой - широкой -

точки зрения вряд ли может оспариваться.

163

Малая убедительность и даже сомнительность

второй точки зрения будет показана ниже.

3

Когда говорят о настороженном и

консервативном отношении практиков,

особенно на политическом и административном

уровнях, к социальным наукам, обычно

предполагается, что это отношение

характеризует репрессивную практику,

практику принуждения и ограничений. И в

самом деле представляется верным, во-

первых, что независимое общественнонаучное

исследование по самой своей сути находится

в оппозиции к интересам непроясненной

власти, основывающейся не на очевидностях,

поддающихся проверке, а на скрытых

механизмах господства. Во-вторых, именно

такой научный анализ связан со специфичес-

ким типом ценностных проблем, диктуемых,

прежде всего, партикулярными интересами.

Однако практически значимыми должны стать

исследования, полностью свободные от

ценностных ориентиров и применимые для

любых целей. В частности, это относится к

статистическим данным, если они

предлагаются без теоретической ин-

терпретации. Наше рассуждение ведет к

гипотезе, согласно которой применимость

социальных наук в условиях непроясненной

власти обратно пропорциональна степени их

теоретичности (по крайней мере, когда речь

идет о теории в строгом смысле). Это весьма

сильное предположение. Его нельзя

переносить на естественные науки. Но оно

164

позволяет сделать следующий шаг в рас-

суждении.

Чтобы сделать нашу позицию понятнее,

обратимся к тому, что иногда приводится в

качестве модели практически действенной

науки. В этом плане представляет интерес

мнение, что "экстенсивное применение"

правительством результатов общественной

науки уже само по себе оказывает

гуманизирующее и цивилизующее воздействие

на его деятельность. Это мнение не только

наивно, но даже цинично, поскольку образцом

научной практичности может оказываться ЦРУ.

К тому же заметим, что это утверждение

приобретает смысл лишь когда "экстенсивному

применению" предшествует не менее

экстенсивное и, кроме того, интенсивное

развитие социальных наук и распространяемое

таким способом знание носит статус

общественного, то есть необходимого для

всего общества.

4

Препоны использованию общественных наук и

возможности злоупотребления ими объясняются

не только вненаучными обстоятельствами. У

социологов всегда сохраняется повод для об-

ращения к причинам, связанным с состоянием

их собственной науки. Очевидно также, что

всегда найдется практик, для которого было

бы целесообразно ознакомиться со всем

многообразием конкурирующих понятий,

моделей и их интерпретаций. Вследствие

указанной гетерогенности обращение к

социологии почти неизбежно подвергает

консультирующегося субъекта опасности

165

предзаданного оправдания любого

планируемого действия.

В данной статье и не ставится задача

исследовать основания теоретического

плюрализма в общественных науках. Этот

плюрализм в определенном смысле

конститутивен для них и в отличие от наук

естественных вовсе не является признаком

незрелости. Однако кажется, что тот вид

концептуальных разногласий, который

отвечает если и не за идеологизацию

социологической практики, то за ее

практическую нейтрализацию, может и должен

быть преодолен.

Важнейшим постулатом теоретизирования в

области эмпирической социальной науки,

конечно же, является то, что возможности

интерсубъективной и, прежде всего,

эмпирической проверки должны быть продуманы

более систематически. Очевидно, что

встречающиеся здесь трудности не в

последнюю очередь связаны с потребностью

профилизации внутри научного сообщества и с

краткосрочностью практической ценности

социального знания. Вследствие этого

тяготение внутри социологии к понятийному и

теоретическому новаторству, иронически

названное П.Сорокиным "амнезией новых

Колумбов", значительно перевешивает интерес

к последовательному развитию традиций.

Касаясь тогдашних немецких порядков,

Гегель как-то заметил, что нет другой такой

страны, как Германия, где любая неожиданная

мысль тут же превращается в нечто всеобщее,

в кумира дня, а его сотворение доводится до

такого шарлатанства, что он столь же скоро

и забывается и пропадают плоды, которые он

мог принести, если бы был ограничен своими

166

пределами. Тогда бы он был признан, оценен,

и использован в той мере, какая ему

соответствует. Иначе, в противном случае,

он благодаря тому, что оказывается

несчастным образом раздут, разом лопается

и, как сказано, предается забвению.

Высказывание, быть может, несколько

полемическое. Но оно с полным правом может

быть отнесено и к международному

социологическому сообществу.

5

Теперь подойдем к проблематике, имеющей

фундаментальное значение, но до сих пор не

слишком обстоятельно обсуждавшейся. Речь

пойдет о вопросах: можно ли рассматривать

социальные науки в качестве жизненно-

практических форм ориентаций? соизмеримы ли

эти формы с наукой об обществе? способно ли

социально-научное знание содействовать

успеху в общественной деятельности?

Утвердительный ответ на них был общим ме-

стом в учениях Нового времени. Он стал

предпосылкой возникновения социологической

науки. Сомнения в его правильности

появились позднее. Но поскольку

проблематика оставалась недостаточно

обоснованной, дискуссии нередко смещались

на периферию как, скажем, в споре о

ценностном суждении или о позитивизме.

Фрагментация и дробление социологического

знания последних десятилетий привели,

правда, к дискуссии об опасности отчуждения

от жизненной практики. Но оппоненты, как

правило, не заглядывали далее поверхности,

ограничиваясь совершенствованием и

167

шлифовкой профессионального языка или

формализацией тривиальностей. Таким образом

нельзя было ни разубедить в

"отстраненности" социологии от привычных

очевидных признаков, которые есть у каждого

общества, ни обосновать желания

обществоведов освободиться от

антропоморфизма.

Может сложиться впечатление, что тезис о

неизбежном отчуждении между социологией и

жизненным миром особенно осложняет проблему

практичности социологического знания. Од-

нако на самом деле все как раз наоборот:

аналогия с естествознанием вела к

представлению, что технико-практические

возможности обществознания растут по мере

его формализации и обобщения, а

следовательно, и степени его удаления от

непосредственного жизненного опыта. Но из

этой же аналогии вытекал и акцидентальный

характер связи между общественными науками

и жизненно-практической информацией. Тот

факт, что вне педагогического контекста

вопрос об условиях функционирования

процессов передачи знаний не ставился как

проблема самой науки, имеет причину и в

этих сомнительных предпосылках.

6

Общественные науки, как они здесь

понимаются, объясняют человеческие действия

посредством обращения к их предпосылкам -

регулятивным структурам. Последние, в свою

очередь, являются продуктами деятельности и

потому всегда осмысливаются в жизненно-

практическом плане. Ясно отсюда, что

168

столкновение "актеров" жизненного мира с

общественнонаучными объяснениями изменяет

сам жизненный мир. Изменение, вызванное

"социологическим просвещением", само,

следовательно, должно быть включено в

предпосылки объяснения, хотя бы как

предпосылка изменения объясняемого

действия.

Принципиальным моментом применения

социологических объяснений является

возможность согласия между "актером" и

социологом. Здесь таятся трудности,

избежать которых можно только, если это

знание систематически утаивается от

"актера" путем ли мистификации или с

помощью экзогенных средств (скажем,

власти). Иногда трудности пытаются обойти

ссылкой на сознательный, рефлексивный

характер общественной причинной связи.

Однако такое объяснение просто не касается

тех фактов, для анализа которых и нужна

общественная наука.

При исследовании этой проблематики

представляется необходимым исходить из двух

предпосылок.

Во-первых, в своей действительности

социальное действие как специфический

объект социальной науки всегда определено

некоторой социальной системой понимания.

Самопонимание предмета социологии - это не

только аспект объекта социальной теории.

Теория вынуждена конкурировать с ним

(реальным объектом. - Пер.) и доказывать

свое (хотя бы частичное) превосходство.

Во-вторых, применение обществоведческих

результатов невозможно без предварительного

ознакомления с ними тех, кто их будет

применять. Чисто "технический" подход к

169

этим результатам1 означал бы, что отношение

между интерпретацией общественнонаучной и

интерпретацией, которая принадлежит жиз-

ненному миру, не проявляется даже в

качестве научной проблемы, не говоря уже об

объяснении в терминах жизненного мира. Это

не только ставило бы под вопрос

действенность практики (в смысле

использования социологических знаний и

объяснений), но сразу же исключало бы

ответственность самого практика.

Чтобы избежать этих последствий,

недостаточно, как это считают некоторые,

подлинного профессионализма социального

практика. Общественная практика есть не

только "социальная инженерия", и объекты

общественной практики должны в принципе

обладать возможностью получать информацию о

теоретических основах этой практики.

Следовательно, теории, пригодные для

обоснования данной практики, должны

опосредоваться самосознанием и смыслами

самого жизненного мира. В этом постулате мы

усматриваем коренную проблему практической

способности обществознания вообще.

Как отмечалось выше, главная трудность

процессов опосредствования фиксируется

отнюдь не проблемой ценностного суждения.

Скорее ее можно обозначить вопросом:

возникает ли между мышлением внутри

жизненного мира и общественнонаучной

рефлексией отношение отчужденности к

социальной реальности, которое было бы

____________________

1 Техническое, по мнению Н.Лумана, это

способность освобождения от осознания

необходимости осмысления других

возможностей.

170

аналогично отношениям между естествознанием

и практическим производственным опытом.

Тут хотелось бы остановиться на

особенностях организации общественного

опыта в формах жизненного мира. В науке

пока нет систематической феноменологии

этого опыта. Ни конститутивная

феноменология естественной установки

А.Шютца, весьма успешная в других аспектах,

ни исследование П.Бергера и П.Лукмана не

устранили пробела. Не ясен даже

гносеологический статус анализа. По-

видимому, с прагматической точки зрения

самым правильным будет исходить из связи

между социальным действием, с одной

стороны, и формами данности социума в

структурах жизненного мира - с другой.

Прежде чем двигаться дальше, заметим, что

речь пойдет не о специфических

познавательных механизмах (защитных и

т.п.), принятых, к примеру, в идеологиях, а

лишь о попытке выделить необходимые и

общепринятые признаки, которыми обладает

социальное знание внутри жизненного мира.

Отсюда:

А. Ориентация в жизненном мире - это

ориентация в ситуациях. Частичность и

комплексность контекста, обозначаемые

понятием ситуации, вовсе не являются

действительностью "как таковой". Они -

корреляты накладывающихся, некогда частных

и сложных "перспектив" взаимодействующих

индивидов. Согласие в ситуациях (или через

ситуации) достигается посредством чрез-

вычайно пластичной системы символов

повседневного, а отнюдь не научного языка.

Специфический аспект ситуации составляет

непосредственная сращенность внутреннего и

171

внешнего миров. Причем внешний мир включает

в себя внутренние миры других. Но научное

познание всегда покоится на методическом

объективировании.

Б. Жизненно-практической ситуации

свойственен принципиальный реализм. Во

всяком случае действие в жизненном мире

основано на представлении об общении с

"самими вещами". В этом моменте, видимо,

заложено принципиальное различие между

отношением жизненного мира к "типизациям" и

статусом "идеальных типов" (и

идеализированных моделей) в социальных

науках. Разумеется, этим не исключается,

что последние, как полагал А.Шютц, находят

обоснование в первых.

В. Ориентация жизненного мира

интегративна, неспециализирована и,

очевидно, определенным образом связана с

целостной "картиной мира". В этом плане

симптоматичны трудности, возникающие на

теоретическом уровне социальной науки при

попытках междисциплинарной коммуникации.

Существование этих трудностей указывает на

разрыв между частнонаучными и жизненно-

практическими "теориями".

Г. Жизненно-практическая ориентация как

тематически, так и во временном отношении

нуждается в относительной законченности. В

противном случае она должна вылиться в

действие. Если ограничиться политической

сферой, то аргументация в жизненном мире

обеспечивает, говоря словами Н.Люббе,

связанность действий или преддиспозиций

действий, в то время как социально-научная

аргументация всегда производит лишь свя-

занность последующих аргументов.

Перманентная фрагментарность и

172

гипотетичность социально-научных знаний

порождают, скорее, безразличие, чем

готовность к действию или уверенность в

нем.

Д. Жизненно-практическая ориентация в

социальной действительности принципиально

способна к индивидуализации и

персонализации. По Шютцу, биографическая

индивидуальность является основой любой

естественно вырастающей в жизненном мире

установки. Как в биографическом, так и в

нравственном смыслах она конституирует, по

меньшей мере, возможную, а сегодня

практически и необходимую норму социального

действия.

7

Наш обзор позволил, по крайней мере,

обрисовать проблему. Как и из предыдущих

замечаний, из него должно быть ясно, что мы

ни в коем случае не отказываемся от

социологии как причинно-объясняющей науки

или от идеи ее практической действенности.

Более того, речь идет о систематическом

исследовании и прояснении этой

проблематики. Понимание важности данной

темы должно, на наш взгляд, определять и

теоретическую, и эмпирическую работу

обществоведов. Крайне важно, чтобы из

различных и пока не связанных теоретических

усилий возникла равнодействующая такой

согласованности, какая нужна для

продуктивного развития социологии как

понимающей и объясняющей науки.

Конечно, структурные различия между

жизненно-практической и социально-научной

173

ориентациями не снимутся. Ведь научная

форма познания обосновывается формами

жизненного мира и не может быть обоснована

в себе. Здесь возможна лишь альтернатива:

либо полный отказ от обоснования, либо

ссылки на неизбежное запаздывание любой

попытки обоснования "онаученных

цивилизаций".Однако социологические теории

могут стать практически действенными в той

мере, в какой они считаются с общезначимыми

и необходимыми признаками практических ори-

ентаций в социальном жизненном мире.

В заключение данного раздела заметим, что

наш подход существенно отличается от

концепции самоограничения "социологического

просвещения", которую предлагает П.Лукман,

поскольку нами признается, что о

достоинствах и недостатках общественной

науки следует судить на основе жизненного

мира и в условиях гласности.

8

Поскольку обществознание конкурирует с

жизненно-практическими описаниями и

объяснениями социальной действительности,

оно обязано относиться к ним предельно

серьезно. И это не есть исключительно

прагматический или стратегический (в смысле

увеличения шансов науки на собственную

реализацию) постулат, нечто вроде

аргумента, что социальной науке недостает

силы убеждать на основе своих технических

достижений. Жизненно-практические образцы

истолкования должны стать предметом

общественнонаучного исследования не только

потому, что они объективно действенны.

174

Решающее здесь то, что базис обще-

ственнонаучного образования понятий и

теорий лежит в самоистолкованиях предмета и

может быть понят лишь как производная форма

процессов самоистолкования.

Может возникнуть опасение, что признание

значимости самоинтерпретации социального

действия ведет к ослаблению престижа

социальных наук. Действительно, разве этим

не оказывается поддержка и без того

постоянно будируемому мнению о равноправии

всех истолкований социальной реальности,

вследствие чего выбор должен проводиться с

помощью "прагматических" (то есть по меркам

действенности), а не рациональных (то есть

способных к консенсусу) критериев. Но если

эти опасения принять, утрачивается смысл

постулата "социологического просвещения".

Социальная наука, коль скоро она хочет

выполнить свою просветительскую задачу,

должна идти на спор с конкурирующими

схемами объяснения, должна уметь

аргументированно преодолевать их

сопротивление.

При этом социальная наука не может

признавать исключительную правоту жизненно-

практических систем истолкования и не может

игнорировать выраженные в этих системах

историко-фактические и общепринятые

потребности социальных "актеров" в

ориентации. Таким образом, эмпирическая

социальная наука отчетливо показывает

ограниченность своих способностей отвечать

этим потребностям. Но тем самым она, без

сомнения, значительно усиливает свою

достоверность и шансы на реализацию.

175

Раздел III. Социальная картина мира и

идеализация в социальном познании

Выше уже перекинут "мостик" между

проблемой теории и практики и проблемой

теории и жизни. Но идти по этому мостику

еще нельзя, так как прямой переход между

двумя этими проблемами и сюжетами книги

невозможен без установления промежуточных

звеньев. К ним относится понятие

"социальная картина мира" и "идеализации

обществознания". Понятие "социальная

картина мира" делает шаг от теории к жизни,

так как оно менее абстрактно, чем понятие

"теория" и представляет собой теоретико-

мировоззренческий конструкт, способный

выступить одновременно как форма и духовно-

теоретического, и практически-духовного

освоения мира. Одновременно здесь встает

вопрос о том, какие идеализации

осуществляет обществознание и какова

процедура их снятия для работы теории с

реальным миром.

Глава 1.

Социальная картина мира как проблема

идеологии

Социальная картина мира - столь сложное и

многозначное понятие, что будет нелишним

пояснить авторскую позицию. Речь в данной

главе идет не столько об описательно-

констатирующих моментах социальной картины

мира, сколько о ее конструктивно-

176

мировоззренческих функциях, связанных как с

миром обыденного сознания людей и с их

повседневной практикой, так и с

формированием научной социальной теории, а

также с ее идеологическими предпосылками и

следствиями.

1. Социальная картина мира как

теоретический вариант альтернативной

реальности

Когда философы говорят о социальной

картине мира в противоположность

естественнонаучной, то вольно или невольно

имеют в виду двойной срез реальности. В

первую очередь предметом их внимания

оказывается объективная организация обще-

ственной жизни и практики людей, существо

их отношений друг с другом. Кроме того - и

это не менее, а сегодня, может быть, даже

более важно - имеются в виду не только уже

определившиеся, но и еще только

складывающиеся тенденции движения общества,

а значит, и способы его самопознания и

самосовершенствования. Оба эти аспекта

тесно взаимосвязаны. С одной стороны, формы

мышления и деятельности субъекта на каждой

ступени социального развития, в конечном

счете, производны от исторически

сложившихся общественных отношений1.С

____________________

1 Понятие "общественные отношения" часто и,

на наш взгляд, неправомерно сужается и

критиками, и ортодоксами сведением его к

социально-экономическим, а тем более к

материально-производственным отношениям.

Здесь же оно употребляется в самом

177

другой стороны, реализуясь в практическом

преобразовании природной и общественной

среды, они, в свою очередь, формируют или

хотя бы способствуют формированию новых

отношений в обществе, которые со временем

укореняются и вновь предъявляют объективные

требования к характеру мышления и

деятельности людей.

Указанное взаимодействие объективного и

субъективного элементов - один из главных

внутренних стимулов постоянного обновления

общественной жизни, которое вызывает

необходимость последовательной корреляции

созданного в тот или иной момент образа

общества, если мы хотим, чтобы он оставался

адекватным реальности. Так что

изменяемость, принципиальная открытость

будущему - неотъемлемый признак социальной

картины мира в оговоренном выше ее

понимании, который объясняется не только

углублением человеческого познания,

обновлением его методов, но и свойствами

самой объективной действительности. Однако

эта истина не всегда осознавалась. Скорее

наоборот. За исключением кризисных

моментов, люди охотнее склонялись к

установлению окончательных представлений о

своем общественном бытии, не желая

___________________________________________

широком философском значении, включая в

себя и человеческое общение вообще,

кровнородственные узы, духовные,

эмоциональные контакты (непосредственные

или опосредованные временем, традицией и

т.д.) - в общем, любые виды объективно

складывающихся взаимоотношений индивидов,

групп, учреждений в обществе, а также

результатов их деятельности.

178

согласиться с тем, что достигнутый уровень

социального знания и практики не есть гра-

ница человеческих возможностей или, по

крайней мере, он не очерчивает собой

предельный идеал, который надлежит осуще-

ствить в самом ближайшем будущем.

С этим мы сталкиваемся в стихии

повседневной практики, когда старшие

поколения сегодня, как и тысячелетия назад,

жалуются на "немыслимый" образ действия и

поведения, на "невообразимые" вкусы

молодежи. Об этом же на концептуальном

уровне свидетельствует существование

множества утопических, эсхатологических и

прочих учений, призванных зафиксировать

определенный статус социокосмоса в его

целостности как конечный пункт движения во

времени. Недавняя попытка строительства

коммунизма в нашей стране также являет

пример подобного отношения к социальной

реальности и ее познанию: огромные массы

трудящихся, охваченные революционным

энтузиазмом, стремились оправдать своей

деятельностью "счастливо найденные"

идеологические парадигмы, которые

претендовали на роль навсегда верной, но до

сих пор так и не имеющей своего реального

прообраза, социальной картины мира,

построенной лишь в опыте сознания в

результате "открытия" абсолютной обще-

ственнонаучной истины.

Не следует обольщаться, что это

единственный в истории случай заблуждения

целого народа, взорвавшего свое бытие, ори-

ентируясь на предзаданную социальную

картину мира. Общество часто оказывается в

подобной ситуации. Суммируя итоги осу-

ществляемых революционных сдвигов, оно

179

всегда абсолютизирует вдохновлявшие его

идеи и закрепляет идеологические эталоны

практически - в политике и в экономике, в

науке и в искусстве, в религии, в морали и

т.д. Тем самым создается новая, в известном

смысле соответствующая данному

историческому моменту и, как представляется

ее создателям, окончательная в своем

содержании социальная картина мира, которая

своими ориентирами, как правило,

способствует дальнейшему прогрессу

человечества, хотя в головах теоретиков и в

реальной действительности ее содержание

разнится подчас до взаимной противо-

положности.

Достаточно вспомнить Возрождение,

Реформацию, буржуазные революции XVI-XVII

веков, когда социальные идеалы, в целом

стимулируя общественную активность и

творческую энергию людей, тем не менее, не

совпадали с практикой их претворения в

жизнь не только в деталях (что характерно

для любых вариантов реализации

теоретических предсказаний), но и в каких-

то главных, решающих чертах. На этой основе

возникала неудовлетворенность общепринятой

социальной картиной мира, случались

серьезные кризисы в мировоззрении

выдающихся представителей культуры. Другое

дело, что рамки социальной картины мира,

выросшей из коммунистических убеждений2, не

____________________

2 Здесь не снят вопрос о многоплановости

истоков социальной картины мира в

советском обществоведении. Ограничиваясь

их характеристикой в качестве

коммунистических, имееется в виду общая

ценностно-смысловая окраска, связанная

180

только очерчивали достаточно иллюзорные

представления об исторической

необходимости, но в отличие от упомянутых

попыток прежних времен создать

окончательное знание о "естественных

началах" жизни общества - не только не

расширили, но даже свели к минимуму

культурные, гуманистические горизонты

социального мышления и деятельности.

Мы сегодня исключительно остро переживаем

кризис теоретических установок и ценностных

ориентаций, заставляющих почувствовать

хрупкость социальной картины мира как

таковой, ощутить сомнительность попыток

науки однозначно предвидеть развитие

общества и понять несбыточность надежд на

относительно гладкий путь совершенствования

людьми своих собственных отношений.

Справедливости ради следует сказать, что

в мировой духовной практике время от

времени появлялись мыслители, вносившие в

философско-историческую рефлексию чувство

подвижности реальности, отраженной в

современной им социальной картине мира. Они

подчеркивали относительность последней в

каждый отдельный момент, зависимость ее

содержания от исторически или

психологически определенного угла зрения и

стремились нащупать какие-то векторы в

бесконечном потоке изменений. Интересно

определить в этом ряду место марксистской

концепции естественноисторического

процесса. По существу, созданная ею

социальная картина мира, оформляющаяся на

основе диалектики объективных законов и

___________________________________________

исключительно с волевой устремленностью

масс, "овладевших истиной".

181

сознательной деятельности людей, не могла

быть застывшей или заранее

предопределенной. Она предполагала

постоянные изменения не только в содержа-

нии, но и в формах, в которых человечество

созидает свою историческую судьбу. При этом

давался лишь отдаленный и неопределенный

прогноз, который мало что может дать

сегодняшней общественной науке для

непосредственного решения насущных проблем.

Тем более он не может детально

ориентировать историческую практику. Но его

методологическая ценность несомненна3. И,

вместе с тем, марксистская социальная

картина мира находится в кризисе.

2. Кризис социальной картины мира в

условиях разрушения "естественного тела"

культуры

Итак, учитывая постоянную изменяемость

общественной жизни в связи с ее творческим

освоением людьми, следует подчеркнуть, что

____________________

3 И снова хочется защитить Маркса от

позднейших искажений его наследия:

констатируя те или иные исторические

закономерности, он не мыслил их

содержание абстрактно, а действие

мистически. Напротив, подразумевал не

только возможность, но и необходимость в

конкретном случае поправки действия

закона на творческий характер

человеческой деятельности, на осознание

альтернативности хода истории общества,

осуществляющего (сознательно или нет -

неважно) свободу выбора.

182

философы и обществоведы, формирующие соци-

альную картину мира, только в том случае

смогут отразить исторический процесс во

всей его сложности, если будут учитывать

его вариативно-плюралистическую природу,

исходить из признания принципиальной

эволюционности своих данных, исключая

возможность догматизации актуальных в

текущий период схем практики, ее идеалов, а

также существующих в обществознании теорий

и методов.

В самом деле, обращаясь к истории

формирования и развития современной

социальной картины мира в том или ином ее

варианте, мы сталкиваемся с широчайшим

спектром размышлений о путях и судьбах

человеческого существования, о предна-

значении и упорядоченности существующих

общественных институтов и т.п. В разбросе

точек зрения по этому поводу просмат-

ривается закономерная связь их

происхождения с определенными параметрами

существования общества в рамках культуры.

К числу таких параметров, в первую

очередь, следует отнести укорененность

деятельности субъекта общественного

развития (всякий раз ответственного за

данную социальную картину мира) в

исторически заданной культурной традиции, а

также совокупность объективных условий его

существования, допускающих известную меру

творческой свободы. Ибо как раз возможность

более или менее свободного толкования

унаследованной культуры рождает

многочисленные варианты осмысления людьми

их отношений друг с другом - сегодня, в

ретроспективе и в тенденциях будущего

развития. Это толкование и является, как

183

постулировано с самого начала, основой

социальной картины мира, ограниченной

определенным культурным горизонтом,

который, в свою очередь, задан историческим

опытом деятельности людей.

Когда в силу особых, критических

обстоятельств объективного плана

разрушается "естественное тело" культуры,

то есть распадаются веками устоявшиеся во

взаимных определенностях традиционные связи

между отдельными людьми, общественными

группами и целыми поколениями4, резко

повышается ответственность деятельности по

их восстановлению или обновлению. Ибо в

этих условиях сложившийся мир материальных

и духовных данностей общества (от экономики

до этико-религиозных установок) утрачивает

"выстраданную" им самобытную логику

внутреннего движения, обнаруживая провалы и

пустоты, которые заполняются стихийно

возникающими образованиями, в том числе

псевдокультурными, мнимыми ценностями -

плодами усилий авантюристов от теории и

практики.

Цель подобных образований - восстановить

нормальное общение в культуре и посредством

культуры - далеко не всегда выполнима, ибо,

как правило, искусственный мир ценностей,

____________________

4 Здесь понятие "традиционные связи"

употреблено не в смысле отношений

традиционалистского общества, где ими

исчерпываются возможности наследования

опыта, а в смысле их прочной

воспроизводимости через актуализацию

ценностей культуры в ходе исторического

развития, так что они не исключают других

механизмов преемственности.

184

даже самых гуманных по своим формулировкам,

не способен дать того эффекта, который от

него ожидают. Во-первых, функционирование

культуры может быть только органическим

процессом, в то время как за редким

исключением в ходе искусственного на-

саждения ценностей налицо явное отчуждене

"творцов" культуры от ее "носителей". Во-

вторых, самые "правильные" ориентиры, если

они не выросли из действительных проблем

общечеловеческой практики сегодняшнего дня,

если они не суть развитие тех устремлений и

приоритетов, которые были характерны для

данной культуры прежде, остаются

прекраснодушными мечтами, так как у них нет

почвы для роста и процветания. Эти выводы

тем более справедливы, когда "естественное

тело" культуры насильственно расчленяют,

убивая ее животворное начало. Создавая ис-

кусственную среду для "выращивания" новой

(например пролетарской) культуры, ее

"творцы" ломают естественную среду вы-

живания общества, пренебрегая справедливыми

требованиями социальной экологии.

Здесь следовало бы подробнее остановиться

на понимании адекватности социальной

картины мира определенному моменту

общественного бытия. Наиболее четко, нам

кажется, поставил эту проблему Э.Фромм.

Правда, он говорит об индивидуальных пред-

ставлениях человека и его жизненных

ориентациях, но, по нашему убеждению, его

вывод остается действительным и при об-

ращении к исследованию социальных теорий,

бытующих в обществе, в основе которого

лежат не только законы социальной пси-

хологии, но и импульсы философского

отношения к реальности: "Наш мир, - читаем

185

мы в книге "Иметь или быть?", - становится

осмысленным, и мы обретаем уверенность,

когда наши представления согласуются с тем,

что нас окружает. И даже если карта мира

ложна, она выполняет свою психологическую

функцию. Но эта карта никогда не бывает

совершенно правильной. Она всегда

достаточна как приблизительное объяснение

разнообразных феноменов, чтобы служить

жизненным целям. И пока жизненная практика

свободна от противоречий и

иррациональности, такая карта может

действительно соответствовать реальности"5.

Продолжая эти рассуждения, можно заключить,

что когда практика (в том числе и

социально-историческая) изменяется

настолько, что старые представления не

укладываются в ее русло, а результаты

деятельности не совпадают с желаемыми,

наступает кризис.

Современное состояние той социальной

картины мира, которая опиралась на

неизбежность коммунистической перспективы,

вполне подтверждает высказанное положение.

Более ста лет назад эта картина достаточно

адекватно представляла и особенности

человеческих отношений, и закономерности

развития представлений людей о них самих.

Более того, исторический материализм

очертил отдаленные прогнозы общественного

развития, так что созданная им социальная

картина мира предполагала принципиальную

открытость будущему. В результате марксис-

тская идеология оказалась настолько

действенной, что под ее влиянием начал

____________________

5 Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990. С.

142-143.

186

быстро меняться мир. Создавались новые

реальности, в том числе способы

деятельности и познания. Каков же результат

полуторавекового пребывания марксизма в

ряду влиятельных доктрин мировой

цивилизации?

Впечатляющая примета нашего существования

сегодня - кризис коммунистической

идеологии, тесно сросшейся с марксистской

общественной наукой, а следовательно, и

оформляемой ею социальной картиной мира,

которую мы пытались перевести из идеального

плана в реальный семь с лишним десятков лет

подряд. С октября 1917 г. наш народ

неоднократно переживал экономическую

разруху, международную изоляцию, политичес-

кие конфликты, военные неудачи. Однако во

всех этих перипетиях незыблемой оставалась

(на уровне официального мировоззрения и в

обыденном сознании масс) оптимистичная в

целом социальная картина мира. Все

возникавшие противоречия и проблемы

строительства новой жизни представлялись

случайными, преходящими, и с ними

действительно удавалось, в общем, спра-

виться. Не подвергалось сомнению

считавшееся безусловно научным и

связывавшееся (хотя и не всегда вполне

правомерно) с именем Маркса представление о

конкретных тенденциях общественного

развития ХХ в. в целом. Не ослабевала

уверенность в правильности избранного пути,

в непогрешимости применявшихся методов

социальных преобразований.

В настоящее время такая уверенность

уступила место растерянности и в рядах

теоретиков, и в широких массах, все более

решительно порывающих с прежними

187

заблуждениями6. Причины этого заключаются,

по-видимому, в следующем. Во-первых,

существенно изменившаяся в начале века

социально-экономическая и духовная ситуация

в мире требовала, согласно установкам

самого марксизма, коренного пересмотра не

только политических прогнозов, но и их

теоретических оснований, то есть целых

блоков марксистской социальной философии.

На деле же, наоборот, шел процесс жесткой

догматизации, профанировавшей

действительный смысл методологических

открытий классиков. Во-вторых, политические

и экономические, нравственные и эко-

логические, социально-психологические

данности сделали очевидной неадекватность

объективных процессов развития общества той

картине мира, которая конструировалась до

сих пор эпигонами марксизма. В-третьих,

доказали свою неэффективность способы

познания и деятельности, опиравшиеся на

неисторические требования к субъекту

общественного развития, ориентация на

которые выступала одновременно причиной и

____________________

6 Этот процесс многолик и противоречив. Его

результатом иногда оказывается голое

отрицание, неспособное к конструктивным

решениям и чреватое возвратом к старому.

Например, когда концепция социального

насилия всего лишь выворачивается

наизнанку, поскольку обличители

"октябрьского переворота", отказывающие

большевикам в праве на исторический

эксперимент, сами становятся

необольшевиками, предлагая насильственные

меры насаждения антибольшевистских

убеждений и социальных порядков.

188

следствием "канонизации" абстрактно-

идеологической по форме и классово-

ограниченной по содержанию социальной

картины мира, с одной стороны, навязанной

общественной науке, а с другой стороны,

созданной ею самой в ответ на социальный

заказ.

Наконец, вследствие углубления

демократизации, утверждения гласности,

плюрализма мнений и позиций в нашей стране,

стала фактом возможность обращения широкой

общественности к непредвзятому анализу

реалий почти во всех областях общественной

практики. Открытие архивов и спецхранов,

снятие внешней (и внутренней) цензуры,

освобождение от идеологических шор

позволяют приобщиться к исторической памяти

народа, ознакомиться с целыми пластами

сознания (эмигрантов, репрессированных,

диссидентов), которое складывалось за

пределами официально насаждавшейся

"социалистической" системы ценностей. Итог

не заставил себя ждать: наступило осознание

глубочайшего противоречия между лозунгами

официальной пропаганды и действительным

положением, между признанием бесконечности

развития общества, его мышления на словах и

жесткой абсолютизацией на деле схем и

категорий, призванных окончательно

утвердить "единственно верную" социальную

картину мира. Первая реакция родила

категорическое отрицание не только

"научного" социализма сталинско-

брежневского толка, но и тех гуманитарных

ценностей, которые лежат в основе марксис-

тской философии и по-настоящему пока не

освоены, а потому действительная оценка их

189

эвристических возможностей еще предстоит

нашему обществознанию.

3. В поисках выхода из тупиков объективации

теоретических иллюзий

Самый серьезный результат вызревания

общественно-теоретического и

идеологического кризиса заключается в том,

что практика нескольких поколений, искренне

разделявших прожекты реализации

коммунистических идеалов, вызвала к жизни

целый ряд объективных реалий, с которыми

нельзя не считаться.

Резюме нашего социально-исторического

творчества заключается на сегодняшний день

в том, что фактически нам действительно

удалось создать "нового человека" -

человека советской формации, освобожденного

от всякой инициативы, а следовательно, и от

всякой ответственности. Он родился в недрах

казарменного социализма - тоталитарной

системы, убивающей все живое,

непосредственное, чувствующее, открытое для

мира. Этот человек равнодушен и хмур. Он

гордится своей нищетой и невежеством, готов

довольствоваться минимумом, только чтобы

ничего не делать и ни за что не отвечать.

Он завистлив к чужому достатку, к

достижениям ближнего и агрессивно настроен

против любого, кто не укладывается в общий

ряд посредственностей, равно как и против

любых начинаний, грозящих привычному укладу

жизни. Конечно, это собирательный образ,

шаржированный литературный тип. Но

отдельные его черточки и свойства сидят

сегодня во всех нас, к сожалению, в гораздо

190

большей степени, чем хотелось бы. И это

создает особые трудности в попытке прорыва

порочного круга политических,

экономических, социальных, нравственных

проблем, в котором мы сейчас оказались.

Конечно, правы те, кто ругает

марксистское обществоведение

предшествовавших лет за то, что оно

занималось не реальными человеческими

взаимоотношениями, а отношениями между иде-

ологическими категориями, что в центре его

внимания был не живой человек, а его

превращенный образ, задействованный в

идеологических установках "зрелого

социализма". Но справедливые критики

забывают, что в данном случае ученые имели

дело хотя и с частичной, уродливой,

навязанной обществу, но все же

действительно существующей социальной

реальностью, побуждающей к определенной

логике общественного развития

(прогрессивного или регрессивного - это

другой вопрос). "Новый мир, - отмечал

А.Платонов в начале 30-х годов, - реально

существует, поскольку есть поколение

искренне думающих и действующих в плане

ортодоксии, в плане "оживленного плаката"7.

Живой человек раздвоился на обывателя и

функционера. И жизнь функционера была не

менее подлинной, чем жизнь обывателя. Даже

наоборот. Обыватели самим фактом своего

бытия в массе создали "питательный

раствор", на котором первоначально выросли

функционеры как таковые. Однако по мере

____________________

7 Платонов А. Деревянное растение: Из

записных книжек. 1927-1950 // Огонек.

1988. ь 33. С. 14.

191

укрепления позиций последних в мире

фетишизированных и воплощаемых в жизнь

идеологических иллюзий человеческое

существование все более поляризировалось.

Полюс, на котором выкристаллизовывался

функционер, обеспечивал обывательский полюс

всеми видами жизненной энергии: поднимаясь

по лестнице общественного престижа,

приобретая особые привилегии, именно

функционер давал возможность своему

"второму Я" (обывателю) выжить

биологически. Способ же, которым только и

мог делать он свою карьеру, требовал

разрушения высоких человеческих качеств -

таких, как самоотверженность, жертвенность,

героизм и т.д., возрождая и поддерживая в

нем обывателя в качестве социальной фигуры.

И грех нашей общественной науки состоял

не в том, что "хомо советикус" был ее

объектом, а в том, что он был ее объектом

не в достаточной мере. Если бы мы в свое

время решились и сумели проследить его

происхождение из базовых реалий - советских

"социалистических" общественных отношений,

если бы определили связь его существования

с гибелью культуры, с насилием над

экономикой, правом, историей (и обратно),

то, возможно, он не укоренился бы так

глубоко в нашей жизни, потому что "иллюзия,

утопия, воплотившаяся в жизнь, неизбежно

должна была воспроизводить подкреплявшие ее

иллюзии"8.

Сейчас философы, социологи, историки,

психологи заняты прежде всего

наверстыванием упущенного шанса. И если

____________________

8 Ципко А.С. Хороши ли наши принципы //

Новый мир. 1990. ь 4. С. 192.

192

вообще возможно еще исправить прежние

ошибки, то долг философии состоит в том,

чтобы нарисовать всестороннюю картину

нашего общественного бытия и сознания в их

взаимной связи. И прежде всего показать:

что в реальности, которую мы хотим

перестроить, есть следствие порочной

идеологии, а что в ней существует вопреки

этой последней. Другими словами,

обществознание сегодня создает социальную

картину не мира вообще, а того конкретного,

сиюминутного, неустойчивого, но вполне

реального мира, в котором нам приходится

жить изо дня в день. Стало быть, важнее

всего, чтобы такая картина (при всей ее

подвижности и текучести) не идеализировала

действительность, но в то же время давала

возможность ориентировать практическую

деятельность общества на постоянное

движение вперед, на преодоление наличных

социальных данностей.

Кризис во всех отраслях жизни общества с

несомненностью обнаруживает, что победившее

в конце концов в нашей общественной теории

толкование социальной картины мира привело

к деятельности, результаты которой

оказались фактически гибельными для всей

нашей общественной жизни и культуры. Есте-

ственно сегодня стремление ученого-

обществоведа (так же, как и социального

философа) указать и обнародовать

действительные, иногда довольно скрытые

связи установившейся практики с порочностью

данного истолкования. Известную часть

необходимой для этого работы проделал

философ А.С.Ципко в своем цикле очерков

193

"Истоки сталинизма"9. Он красноречиво

доказывал, что продолжавшееся более

полувека и сейчас еще во многом не желающее

сдавать своих позиций господство сталинизма

со всеми его страшными порождениями не было

актом злой воли одного человека и его

ближайшего окружения.

Практика сталинской эпохи была идейно

вскормлена и нравственно акклиматизирована

сакрализацией классических текстов вождей

всемирного пролетариата, в которой

участвовали многие русские марксисты начала

века и прежде всего большевики. Эти люди

относились к марксистской традиции не как

ученые и общественные деятели, а как

верующие относятся к священным реликвиям.

Сами классики неоднократно восставали

против догматизации своих высказываний.

Однако вопреки этому поколения их

наследников рассматривали произведения

К.Маркса и Ф.Энгельса по существу как

нечеловеческие (ибо человечность не

исключает возможной ошибки), а потому не

подлежащие проверке временем и

переосмыслению ментальные формулы, вера в

непогрешимость которых считалась главной

добродетелью марксиста-революционера. Такое

отношение не только во многом

дискредитирует в сознании современных на-

следников марксистского учения те

положения, за которыми остается сегодня

лишь историко-философская значимость. Оно

ставит под сомнение живой, точнее,

жизнеспособный марксизм, осмысление

актуального содержания которого - абсолютно

____________________

9 См.: Наука и жизнь. 1988. ь 11-12; 1989.

ь 1-2.

194

необходимое, хотя и недостаточное условие

развития общественных наук в нашей стране.

В упомянутой работе Ципко подмечен один

из интереснейших феноменов в наследовании

духовных ценностей общества. Самым

пагубным, самым бесполезным для решения

вновь возникающих задач общества

оказывается такое истолкование материала

унаследованной культуры (в данном случае

речь идет прежде всего об

общественнонаучной теории, определяющей со-

держание социальной картины мира), когда

оно воспроизводится буквально, когда

фетишизируется цитата философского труда,

аналогия в ученом трактате, стиль в

художественном произведении, ритуал или

символ общественного движения и т.д.

Сакрализованная таким образом форма давит

ужесточенными границами на содержание,

оставляя его без изменения по сравнению с

тем историческим смыслом, который

вкладывали в данный продукт культуры его

создатели, руководствуясь историческими

потребностями своего времени и его

объективными возможностями10.

Казалось бы, наоборот, факт культуры,

зафиксировавший в себе определенный опыт

человеческой деятельности и приобретший

значимость традиции, уже самим своим

____________________

10 Конечно, это не единственный путь,

каким шло перетолкование марксизма. Были

и подмена смысла, и огрубление категорий,

и упрощение законов и т.д., и на это были

у "вождей" свои причины, которые уже

достаточно обсуждались в литературе и

констатируются авторами других статей

настоящей книги.

195

существованием в качестве образца на

протяжении долгого исторического периода

заслуживает того, чтобы ничего в нем не

менять. Этот образец как бы испытан

временем, оттиснувшим на нем свою визу. Но

в том-то и дело, что времена меняются. И та

объективная историческая реальность,

которая вдохновила в свое время инициаторов

предшествующей культуры, если не исчезла

вовсе (а случается даже так), то в

значительной степени переменилась. В ней

отмерли прежние стимулы развития, решены

некоторые старые проблемы, исполнены какие-

то замыслы людей, родились новые их

потребности, возникли не существовавшие

прежде возможности совершенствования и т.д.

Следовательно, новое прочтение накопленного

обществом духовного богатства -

обязательный момент практической

деятельности на основе унаследованной куль-

турной традиции, без которого невозможно

движение не только в сознании, но и в

действительности. И именно догматическое

отношение к марксизму можно считать

первопричиной того, что марксизм в СССР так

и не стал фактом культуры в подлинном

смысле слова.

Догматизм в воспроизведении духовной (и

не только духовной) культуры общества -

самый серьезный порок интерпретаторов

наследия прошлого. В жертву застывшей форме

они приносят самое главное - потребность

адекватного решения насущных практических

задач. Догматики "не видят" реальных

проблем, которые не могут быть усвоены в

рамках буквального воспроизведения

исторического смысла традиционных данностей

культуры. Превращение формы традиции в

196

самоцель ведет к бюрократизации

деятельности, регулируемой ее

предписаниями. Эпигоны, профанирующие

творческий процесс культурного развития,

придают статус ценности не вариативно

осмысляемому содержанию ценностных

установок, а их форме, канонизированной раз

и навсегда. Некомпетентность истолкованной

таким образом культурной нормы в решении

назревших социальных проблем как бы

устраняется их замалчиванием, лакировкой

общей картины жизни в данном обществе, и

это ведет к фальсификации противоречий и

потребностей исторического процесса, а в

конечном итоге - к застою и к неизбежному

кризису во всех отраслях общественной

практики.

Эпигонство может быть неосознанным

результатом узости мышления, а может

сознательно навязываться обществу. Созна-

тельные эпигоны-догматики вырастают на

почве абсолютизации консервативного

отношения к действительности. Они не желают

двигаться вперед из боязни потерять свои

привилегии, влияние, благополучие и т.п.

Таких "деятелей культуры", как правило,

легко распознать. А вот бессознательных

эпигонов, не за страх, а за совесть

преданных букве традиционного предписания,

увидеть не так просто, ибо даже стороннему

взгляду они представляются вполне

бескорыстными, "не поступающимися

принципами". Их можно понять адекватно

только в том случае, если добраться до тех

особенностей процесса познания и

деятельности людей, которые выступают

причинами эпигонства. В общей форме эти

причины исследовал в середине нашего

197

столетия замечательный испанский философ

Хосе Ортега-и-Гассет. Вот к какому выводу

он пришел: "Культура - это лишь

интерпретация человеком своей жизни, ряды

более или менее удовлетворительных решений,

которые он избирает, чтобы управиться со

своими проблемами... Когда эти решения

созданы для подлинных потребностей, они

тоже подлинные: это концепции, оценки,

стили мышления, искусства, законы, которые

в самом деле проистекают из глубины

человеческой души, какова она есть в начале

данной культуры... Человек, который не

создает идею, а наследует ее... не

чувствует подлинных потребностей, поскольку

набор решений имеется у него под рукой

прежде, чем он почувствовал потребности,

вызвавшие эти решения. Итак... наследник

культурной системы поколение за поколением

все более привыкает не иметь дела с ос-

новными проблемами"11. В этом рассуждении

кратко очерчена действительная роль

поколений, выступающих родоначальниками

либо наследниками определенной культурной

традиции. В зависимости от удаленности

каждого из них во времени от первооснов

наследуемой культуры его духовная

деятельность в рамках традиции оказывается

все менее содержательной, а поэтому и менее

результативной.

Выявляется парадоксальная ситуация: чем

более богата и развита система традиционных

ценностей общества, тем меньшее число

подлинно современных проблем может она

эффективно решить. Ибо для того, чтобы их

____________________

11 Ortega-y-Gasset J. Man and crisis.

N.Y., 1958. P. 97-98.

198

решать, необходимо подойти к ним не

формально, а с точки зрения реального

содержания, то есть пережить эти проблемы

как свои собственные потребности. Такое

побуждение не задается традицией автомати-

чески, особенно в ее зрелом состоянии,

когда начинает преобладать консервативная,

стабилизирующая тенденция. Так что задача

тех, кто наследуют, а не создают традицию,

заключается в постоянной борьбе с

формализацией, бюрократизацией, догма-

тизацией унаследованных норм, в

повседневном их сопоставлении с реальной,

сегодняшней действительностъю, с ее

практическими проблемами. Только в этом

случае можно сохранить творческую линию в

дальнейшем развитии традиции, а значит,

углубить ее социально-практическую

эффективность и тем самым продлить

жизнеспособность.

Подводя итоги, следует подчеркнуть, что

если усилия неофитов культурной традиции

обращены к реальности в поисках решений ее

проблем, то деятельность поколений,

наследующих данную культуру, обязательно

включает в себя самокритику, перетолкование

традиции с точки зрения изменившейся

реальности. Это в полной мере относится к

традиционной социальной картине мира.

Однако самокритика - лишь заключительный

этап ее уточнения. Существует ряд

методологических предпосылок решения этой

задачи, которые фиксируют объективные и

субъективные факторы формирования самой

общественной теории, лежащей в основе той

или иной социальной картины мира. Только в

результате их осознания выстраивается

актуальный в критической ситуации угол

199

зрения, с позиций которого происходит пере-

оценка ее содержания. Не задерживаясь на

подробностях, отметим лишь главные вехи на

этом пути.

Первый шаг - осознание действительных

исторических горизонтов культуры,

наследуемой ее субъектом. Строй обществен-

ных отношений и институтов, гарантирующих

тот или иной уровень социальной практики,

степень творческой свободы и гума-

нистической ответственности людей, мера

универсальности воспроизводимого традицией

опыта деятельности определяют не только

методы создания и усвоения, но и содержание

формирующихся в общественном сознании

представлений о человеческом бытии как

таковом, а также их социально-значимую

форму, которая, в свою очередь, задает

границы актуализации этих представлений в

ходе их переосмысления.

Оглядываясь на послереволюционный опыт

толкования социальной картины мира в нашей

стране, мы убеждаемся в действенности

описанного выше фактора, поскольку

чрезвычайно узкие культурные горизонты

массы российского пролетариата и беднейшего

крестьянства (а именно этот контингент был

движущей силой революции) требовали

упрощения и огрубления созданной классиками

марксизма социальной картины мира, спо-

собствовали формализации и закреплению

искаженного взгляда на реальность. И если

мы хотим преодолеть социально-теоретические

заблуждения, соотнести создаваемую сегодня

новую социальную картину мира с

фактическими характеристиками общественного

бытия и сознания современности, то первая

наша забота - это укоренение субъекта

200

общественной практики в унаследованной от

предков культуре, обеспечение аутентичного

знания собственной истории, поворот

экономики и политики лицом к мировому опыту

социальной деятельности и познания.

Конечно, в общественном сознании всегда

присутствуют многообразные, в том числе и

противоречащие общепринятой картине,

мировоззренческие положения. Они образуют

систему групповых ценностей или

представлены маргиналами. В нормальных

условиях между различными мнениями

разгораются идеологические споры или, по

крайней мере, есть возможность их взаимного

влияния. Бывают же такие исторические

обстоятельства, когда легальная идейная

борьба и даже простое влияние исключаются.

И здесь отечественная история тоже дает нам

печальные свидетельства: с начала 20-х

годов все шире культивировалась у нас

нетерпимость к инакомыслящим, поднятая на

уровень государственно-правовой политики,

вылившейся в массовые репрессии всего

самого талантливого, самобытного в теории и

практике. Эта атмосфера не была поколеблена

никакими перемещениями у кормила власти -

государственной и партийной, в сущности

всегда совпадавших. Следствием (и в то же

время причиной) такого положения был

волюнтаристический подход к объективной

реальности, который опирался, а во многом и

сейчас еще опирается, не столько на

осмысление существующего, сколько на

моделирование долженствования.

И если мы хотим сделатъ выводы и извлечь

исторические уроки из нашего недавнего

прошлого, то, прежде всего, необходимо

исключить из практики духовной жизни

201

нетерпимость к чужому мнению, ориентацию на

не подлежащие пересмотру идеологические

лозунги как принципиальную основу создания

новой социальной картины мира. Как

показывает сегодняшний день, преодоление

подобной практики отнюдь не простой и не

скорый процесс. Он чреват постоянными

рецидивами, и потому облегченные

представления о его развитии не имеют под

собой серьезных оснований.

202

Глава 2.

Научная картина социального мира и

социальные теории

Непосредственное соотнесение теории с

миром повседневного опыта бессильно

указать, какие именно элементы познава-

тельной конструкции и почему оказались

неудачными, и в результате породит только

универсальный скептицизм. "Глобальная

релятивизация" идейных ценностей обернется

духовной усталостью людей и, как это

неоднократно бывало в прошлом, может стать

стартовым трамплином для взлета новых форм

догматизма. Собственно сюда и движется наша

философская публицистика, оценивающая роль

Маркса в нашем кризисе, о чем говорит

наблюдающийся в ней перекос оценок.

Сознательное использование идеализаций -

то, что в естествознании рассматривается

как свидетельство выхода науки на глубинный

уровень постижения истины и составляет

предмет особой заботы и гордости ученого,

здесь - в отношении философа и экономиста

Маркса - оценивается как предпосылка

сектантского догматизма и высокомерных

притязаний, как "интеллектуальная

фантазия", ведущая в "никуда".

Но надо думать, дело не в тенденциозном

подборе цитат или двоемыслии, но в

неадекватности методологической схемы ана-

лиза, когда теория понимается как

зеркальное отражение практики и упускаются

существенные звенья цепочки "жизнь-теория-

будущая жизнь". Целью данной главы как раз

и является показать опосредованность связей

203

между социально-экономической теорией и

жизненным миром путем демонстрации различий

в гносеологическом статусе марксовых

идеализаций.

1. Картина социальной реальности и наука об

обществе

Мы используем понятие картины социальной

реальности, обозначаем ее компоненты и на

материале экономического учения Маркса

показываем ее методологические функции.

Поскольку "Капитал" завершает классическую

традицию в политической экономии, решение

указанных задач ведется на основе сопостав-

ления подходов К.Маркса и А.Смита к

изучению стоимости. Из-бранная тактика,

думается, поможет пролить новый свет и на

учение М.Вебера об идеальных типах и

переместить дискуссию об идейном содержании

марксизма в более конструктивное русло

научной традиции.

Кристаллизация идеи картины социальной

реальности как особой формы систематизации

знания - закономерный итог углубления

научной рефлексии, в ходе которой был

выявлен такой компонент оснований науки,

как картина мира. Сегодня под научной

картиной мира понимают некоторую обобщенную

идеальную модель объекта исследования,

репрезентирующую в познании его важнейшие

системно-структурные характеристики. По-

нятие общей и специальной картины мира

активно использовалось в предыдущем

десятилетии для изучения механизмов фун-

кционирования и смены естественнонаучных

теорий. С его помощью удалось выделить

204

содержательные параметры типичных ситуаций

в развитии теоретического поиска. Была

обеспечена взаимосогласованность между

концептуальной нагруженностью научного

факта и истинностными претензиями научного

знания.

Параллельно историко-научным изысканиям в

сфере естествознания развертывались

исследования специфики социально-

экономических и социально-гуманитарных

дисциплин. И хотя впечатляющих "прорывов" в

этой области не произошло, принцип

методологического единства научного знания

опровергнут не был. Это позволило выдвинуть

гипотезу о существовании в социально-

гуманитарных дисциплинах структурного

образования типа НКМ. В отечественной

литературе оно получило название картины

(образа) социального мира или картины

социальной реальности (КСР).

Заметим, что весьма близкие представления

относительно строения общественного знания

развиваются в западной философии науки.

Так, Д.Уилсон наряду с теориями и фактами

выделяет слой методологических оснований, в

котором следует, с его точки зрения,

различать нормы и идеалы исследования и,

вместе с тем, допущения о природе

реальности, то есть некоторую онтологию1.

Тем не менее ни в нашей, ни в англоязычной

литературе содержательная сторона картины

социальной реальности не эксплицирована.

Как известно, высказывания НКМ обладают

онтологическим статусом и, фиксируя

достаточно общие характеристики объекта

____________________

1 См.: Wilson G. Social Theory. New Gersy,

1983. P. 5-6.

205

исследования, служат обоснованию

теоретических моделей. Фиксация

онтологических допущений теории совмещается

в КМ с абстрагированием предметных

структур, изучаемых несколькими смежными

дисциплинами. Поэтому КМ действует также и

как исследовательская программа и,

следовательно, между ее абстрактными

объектами должно сохраняться внутреннее

единство. Эти соображения относительно

функций картины мира в познании позволяют

наметить схему основных компонентов картины

социальной реальности.

Важное место среди них занимает то или

иное представление о человеческом индивиде

как субъектном носителе основной об-

щественной связи и агенте социальной

деятельности. Логика тут проста. Очевидно,

что социальная онтология - вариант

онтологии уровней, то есть такой, которая

делит существующее на разнородные

совокупности, отличающиеся друг от друга

типом действующих в них законов и

находящиеся в определенных отношениях

зависимости. В уровневой онтологии всегда

можно выделить высший - экзистенциально

зависимый от нижнего - уровень. Таким

образом, для уровневой онтологии имеет

смысл разграничение субстрата и субстанции.

В широком смысле слова социальный субстрат

состоит из людей и вещей. Однако социаль-

ность вещи искусственна, источник ее лежит

вне вещи и вносится в вещь посредством

труда. Отсюда становится очевидным, что в

КСР следует включать совокупность

представлений об основополагающем и

производных типах деятельности, жизнеде-

ятельности. Ведь деятельность - это и

206

способ человеческого бытия, и способ

реализации общественной связи. Обе эти

части онтологических посылок тесно увязаны

между собой и в философской традиции

нередко именуются концепцией человеческой

природы.

Идея человеческой природы - сильный

методологический регулятив. Аристотель

близко подошел к идее трудового проис-

хождения стоимости. Однако он не только

игнорирует обусловленность политики

экономической сферой, но и вообще превратно

трактует их взаимоотношения. А когда он

утверждает, что деньги становятся

представителями "нужды" не "по природе", а

"по соглашению", диалектика экономического

и политического приобретает совершенно

иллюзорный вид. Это предопределено

мировоззренческими императивами жителя

классического полиса, весь жизненный опыт

которого подталкивал к обобщению "человек -

животное политическое". Понимание человека,

таким образом, тесно увязывается с

представлением об особенностях социальной

причинности: политика - демиург, экономика

производна.

Развитие науки и социальной практики

меняет философско-онтологические основания

социальной, в том числе и экономической

теории. Концепция политического человека

уступает место более богатой в

эвристическом отношении идее человека как

природного существа. Как известно, предмет

политической экономии - взаимоотношения

людей. Однако их объяснение предполагает в

качестве своего интегративного момента то

или иное толкование побуждений

экономического действия. Последние же

207

образуют составную часть человеческой

сущности. Отсюда можно ожидать, что

экономическое исследование будет имплицитно

содержать ту или иную трактовку природы

человека, человеческой сущности.

И действительно, сочинение А.Смита

отвечает этим ожиданиям. Исследуя причины

разделения труда, - а именно такую форму

принял у Смита вопрос об источниках

экономической активности - шотландский

профессор прямо ссылается на природу

человека. "Склонность к обмену" связана с

тем, что "каждый следует, прежде всего,

собственным интересам"2.

Признание деятельности существенной

стороной человеческой природы имеет ряд

немаловажных для понимания структуры КСР

следствий. Одно из них - наличие в ней

концепции субъекта (субъектов) социального

процесса.В самом деле. Деятельность, в

отличие от поведения, не просто

целесообразна, но целеполагающа. При этом

цели, которые люди ставят перед собой,

взаимно сталкиваются либо накладываются

друг на друга. Столкновения отдельных

бесчисленных стремлений приводят к

состоянию, когда индивид оказывается слепым

орудием, направляемым "невидимой рукой"

госпожи Истории, в лучшем случае, ее аген-

том, но уж никак не субъектом.

Однако для истории не менее характерен

вариант сложения, сочетания целей,

благодаря чему в их частичности и

многообразии вычленяется устойчивое

содержание и кристаллизуются побуждения,

____________________

2 Смит А. Исследование о природе и причинах

богатства народов. М., 1962. С. 29.

208

которые приводят в движение большие массы

людей, организуя их и превращая тем самым в

субъекта исторического процесса, то есть

того, кто не только ставит исторически

значимые цели, но и добивается желаемого

результата. Субъектность - это уже не

субстратная, а субстанциональная

характеристика человеческого бытия. Вместе

с ней в орбиту КСР втягиваются и находят

свое место представления о целесмысловых

компонентах деятельности и общественных

отношениях как коренных условиях

существования и развития людей.

Но, таким образом, социальная онтология

грозит стать слишком аморфным образованием,

растворяясь по сути дела во всей

совокупности знаний об обществе. Чтобы

очертить категориальные формы КСР, следует

уточнить аспект представленности в ней

общественных отношений и указать

особенности ассимиляции ею ценностей.

Представляется целесообразным рассматривать

совокупность общественных отношений как

форму координации личностного и

вещественных компонентов социального

процесса, выражающую порядок отношений их

сосуществования и смены состояний.

Думается, что предлагаемый подход будет

способствовать выявлению в рамках

современной научной картины мира

действительно общих пространственно-

временных свойств.

Поскольку жизнь есть деятельность, любая

попытка обществоведа игнорировать

целесмысловые структуры жизни в принципе

окажется безуспешной. Но при этом следует

различать внешний и внутренний способы

проникновения ценностей в социальное

209

познание. Первый состоит в том, что

идеологические ценности как бы

накладываются на собственные истинностные

ориентации ученого. И если при условии

множественности социальных субъектов эти

ценности начинают доминировать, то рано или

поздно произойдет выхолащивание науки, ее

мифологизация.

Другой путь связан с процедурами

объективации ценностей, когда они

конституируются в особую запредельную сферу

самодостаточных сущностей как, например, у

неокантианцев, либо опредмечиваются в

некоторую действительную структуру инсти-

тутов конкретного социального целого. Эта

структура пред-положена практически

действующему социальному субъекту, от имени

и по поручению которого трудится ученый, и

в той мере, в какой она необходима для

жизни и воспроизводства данного субъекта,

приобретает в его глазах статус абсолютных

предпосылок. Аристотель определенно не

мыслит человека без государственной жизни:

для него человек вне политики - это бог или

недоумок.

Часть условий (или общественных

институтов), которая служит средствами,

предметами или результатами социально-

исторической практики указанного субъекта,

онтологизируется, и знание о них

воспринимается как объективно истинное.

Ценностная нагруженность этого знания

обеспечивается не давлением извне, а

включенностью его предмета в объектные

структуры практики. Остальные компоненты

"абсолютных предпосылок" осознаются в форме

должного и в КСР не входят.

210

То есть в картину социальной реальности

попадают только те ценности субъекта

социально-исторической практики, которые не

противоречат ориентации ученого на

объективность и новизну. Эти ценности как

бы растворяются в предметности КСР, образуя

ее канву и проявляясь через отбор значимых

событий, видимую конфигурацию социальных

взаимодействий, трактовку временных

параметров общественных институтов и проч.

Смит под их влиянием перемещает институты

собственности и обмена в самое начало

истории и рассматривает историю как процесс

формирования технико-организационных и

политических предпосылок капитализма.

И Аристотель, и Смит, и современный

исследователь смотрят на мир с позиции

интереса своего времени. Но то, что они

видят, это не интерес времени, а

реальность. Ее образ складывается под

совокупным влиянием нравственного,

художественного, хозяйственного и т.п. -

словом, культурного опыта эпохи, приоб-

ретает, благодаря этому, обобщенность и

воспринимается в качестве самоочевидности.

Для Смита, как мы видели, очевидностью и

последним основанием теоретизирования

явилась природная склонность к обмену, идея

природности людей. И этот же тип ар-

гументации избирают многие и многие

социальные мыслители Нового времени.

Пока полученная таким образом картина

обеспечивает воспроизводство материальных

условий жизни субъекта, интересы которого

послужили отправной точкой ее формирования,

принципы картины стоят непоколебимо.

Ценностный, иными словами, идеализированный

характер принятых в картине допущений

211

обнаруживается, когда в поле социального

опыта входят новые реалии и волна

социальной критики угрожает самим устоям

общественной жизни.

Однако несовпадение жизненных фактов с

выводами науки может быть интерпретировано

двояко: несовершенством и неполнотой

теоретической схемы или ложностью картины,

подпирающей эту схему. Так как картина

обладает общекультурной фундированностью,

доверия к ней больше. К тому же ее анализ

требует философских средств. Поэтому ученый

чаще избирает первую стратегию, то есть

модифицирует теорию так, чтобы она включала

в себя новые факты.

Хотя в отечественной литературе нет

попыток различить в марксизме теоретические

схемы и картину социальной реальности как

особые уровни организации знания, обе

указанные стратегии вполне просматриваются.

Первая из них подразумевает отношение к

марксизму как идее культуры и,

соответственно, иное видение

обществоведческой парадигмы. Критическая

часть этой программы выражена сегодня

многими. Другая состоит в выявлении

конструктивного характера марксовых систем,

установлении изживших себя условий их

реализации и на этой основе в попытках

перестроить теоретические модели.

Большинство придерживается последней

позиции, но делаются только первые шаги для

ее обоснования.

В том небольшом объеме пространства,

которым мы здесь располагаем, мы не ставим

целью продумать сколько-нибудь детальным

образом все существенные моменты обеих

стратегий. Задача второй части главы

212

скромнее - показать теоретическую природу

законов "Капитала" и в то же время найти в

этой работе слой знания, который

соответствовал бы введенным выше признакам

КСР.

2. Два способа объективации ценностей в

картине мира

Существование в развитых дисциплинах

картины исследуемой реальности и теории в

узком смысле слова обусловлено в конечном

счете прогностическими функциями науки.

Выполняя их, наука отрывается от наличных

форм практики и, проектируя будущие

вероятные состояния ее предметных структур,

вынуждена представлять последние в виде

абстрактных объектов.

Однако установление с помощью абстракции

отождествления некоторого общего свойства

(в "Капитале" свойства товара "быть

средством удовлетворения потребности"), его

мысленная изоляция и обозначение термином

сами по себе не выводят возникший