Э.В.ИЛЬЕНКОВ

МОСКОВСКИЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ имени М.В.ЛОМОНОСОВА Философский факультет

Э.В.ИЛЬЕНКОВ

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ

В РАБОТЕ К.МАРКСА

"К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ"

(Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук)

Научный руководитель - доктор философских наук профессор Т.И.Ойзерман.

Москва - 1953.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Стр.

Введение 1 - 4 (evald1)

Глава 1. Исторические условия появления труда Маркса "К критике полити-

ческой экономии". 5 - З9 (evald1)

Глава 2. Решение Марксом проблемы (evald2)

абстрактного и конкретного 4О - 167 (evald3)

1/ Взгляды Маркса на задачи и

сущность теоретического познания,

науки 4О - 56 (evald2)

2/ Маркс о внутренних, специфических

законах логического научного мыш­ления. Критика основ гегелевского понимания предмета 57 - 71 (evald2)

З/ Решение Марксом проблемы отношения

абстрактного и конкретного 72 - 167 (evald3)

Глава З. Решение Марксом проблемы

логического и исторического 168 - 281 (еvald4 168-21О)

(evald5 211-281)

Заключение 282 - 28З (evald6)

Библиография 284 - 285 (evald7)

Работа К.Маркса "К критике политической экономии" является важным этапом развития не только экономической теории марксизма, но и филосо­фии диалектического материализма.

Особый интерес в этом отношении представляет собой "Введение" к этой работе, в котором Маркс специально рассматривает проблемы метода научного познания. Гениальный основоположник научной идеологии проле­тариата обосновывает здесь свое понимание диалектики как логики и тео­рии познания. Эта проблема, как известно, занимает центральное место в философии марксизма. Между тем в нашей философской литературе она все еще остается мало освещенной. Более того, в решении вопроса о диалек­тике как логике и теории познания до сих пор нет еще единства взгля­дов, хотя этот вопрос фактически давно решен основоположниками марк­сизма.

При выборе темы диссертант руководился прежде всего тем соображе­нием, что вопросы, поставленные и решенные Марксом в работе "К критике политической экономии", и главным образом во "Введении" к этой работе, представляют живейший интерес и в наши дни. Здесь основоположник философии диалектического материализма ставит вопросы, вновь и вновь вста­ющие перед теоретическим мышлением, перед науками. Проблема метода те­оретического осмысливания эмпирического материала, логической обработ­ки чувственных, фактических, экспериментальных данных, проблема роли абстракции в познании конкретного, вопрос о логической последователь­ности процесса теоретического осмысливания предмета, вопрос о т.н. "исходном понятии науки" и т.д. - все это вопросы, решение которых представляет собой самый животрепещущий интерес для любой теоретичес­кой науки - и для физики, и для эстетики, и для психологии. И как раз на эти вопросы наша философская литература проливает меньше всего све­та.

Нет нужды объяснять, что решение этих вопросов Марксом, изложен­ное им в тексте "Введения", должно служить отправным пунктом при даль­нейшей разработке всех вопросов, связанных с исследованием процесса теоретического познания, являющегося предметом диалектики как логики, как теории познания. Если учесть при этом, что "Введение к критике по­литической экономии" принадлежит к числу тех работ Маркса, которые на­писаны им непосредственно не для печати, а для уяснения дела самому себе, и вследствие этого представляет собой одну из самых трудных для понимания работ Маркса, то актуальность избранной темы не может остав­лять сомнения.

О "Введении" в нашей философской литературе до сих пор нет сколь­ко-нибудь обстоятельной монографии, которая могла бы облегчить читате­лю понимание тех мыслей, которые изложены Марксом в чрезвычайно крат­кой, афористичной, иногда - в конспективной форме, предполагающей зна­комство с теми гносеологическими концепциями, против которых Маркс бо­рется, зачастую используя их терминологию, способы выражения; это пос­леднее обстоятельство легко может сбить с толку читателя, не прошедше­го серьезной историко-философской подготовки. В силу этого диссертация в значительной своей части превращается в развернутый историко-фило­софский комментарий к работе Маркса.

Особенности работы, ее языка, формы изложения не раз служили для врагов марксизма поводом для фальсификации содержания развитых в ней идей.

После того, как Каутский опубликовал в 19О8 году на страницах "Neue Zeit" найденный им текст рукописи, снабдив его чрезвычайно общим и ничего не говорящим "Редакторским предисловием", в том же "Neue Ze­it" и в "Kampf" (теоретический орган т.н. "австромарксистов") появился целый ряд работ, авторы которых всячески старались затушевать материа­листический характер теоретико-познавательных положений, сформулиро­ванных Марксом во "Введении". В изображении Отто Бауэра, Г.Экштейна, Г.Кунова, Р.Гильфердинга и других псевдомарксистов "Введение к крити­ке" путем более или менее грубой фальсификации сближается с гносеоло­гическими концепциями немецкого идеализма, идеализма Канта-Гегеля, хо­тя работа Маркса в действительности направлена именно против этих кон­цепций. Никакого отпора со стороны "ортодоксов" типа Каутского эти по­пытки использовать отдельные выражения Маркса для борьбы против мате­риализма в философии не встретили.

Это также делает насущной задачу выяснения подлинного смысла текста "Введения".

Но, разумеется, особенно важны идеи Маркса для дальнейшей разра­ботки марксистской диалектики как логики и теории познания. Выяснению самых общих принципиальных идей Маркса в этой области, развитых им во "Введении к критике политической экономии", и посвящена главным обра­зом диссертация.

Диссертант стремился максимально использовать те работы Маркса, которые до сих пор остаются непереведенными на русский язык и прежде всего материалы рукописи "Основные черты критики политической эконо­мии" [1], в которую, как известно, и входит фрагмент, получивший впос­ледствии название "Введения" к работе "К критике политической эконо­мии". Цитаты из этой рукописи даются в собственном переводе.

[1] K.Marx. Qpundpisse der Kritik der politischen Okonomie. Kohentwurf. Moscau. 1939.Anhang. Moscau. 1941.

Г Л А В А 1.

ИСТОРИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ ПОЯВЛЕНИЯ ТРУДА МАРКСА

"К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ"

Исторические итоги 1848 года оказались чрезвычайно своеобразными. На первый взгляд революция не сделала ровно ничего. Решительная победа контрреволюции, вернувшая все к исходному пункту, казалось, сделала тот порядок, на который покушалась революция, еще прочнее. На полити­ческой поверхности воцарилось спокойствие.

И тем не менее самое поражение революции сыграло в развитии борь­бы классов громадную революционизирующую роль.

Давление общественных потребностей, вызвавших взрыв 1848-1849 годов, не исчезло. Каждый из классов, потерпевших в революции неудачу,по-прежнему имел все основания быть не удовлетворенным существующим порядком вещей. Буржуазия, мелкая буржуазия, пролетариат, оказавшиеся вынужденными развязать ожесточенную борьбу между собой, прежде чем им удалось опрокинуть своего общего смертельного врага, были силой собы­тий приведены к сознанию, вернее к необходимости четкого осознания ре­альной взаимной противоположности своих целей, своих интересов в рево­люции и средств достижения этих целей.

Для той расплывчато-мечтательной идеологии, под лозунгами которой объединились в начале революции все антифеодальные силы, теперь настал конец. Воодушевление идеями "свободы, равенства и братства" сменилось настороженным и трезвым взаимным недоверием. Буржуазия теперь хорошо усматривала своего смертельного врага не только и не столько в силах "реакции", сколько в пролетариате. Пролетариат в революции воочию убе­дился, что огонь пушек буржуазной республики преграждает ему путь к "свободе, равенству и братству", к осуществлению "права на труд" ни­чуть не менее упорно, чем артиллерия Луи-Филиппа.

Вконец потерявшая голову мелкая буржуазия тоже видела кругом те­перь только врагов, врагов своей мелкой "собственности" - и в пролета­риате и в буржуазии.

Огонь революции четко разделил все элементы общества. И эта диф­ференцировка классового самосознания была главным и плодотворнейшим итогом 48 года. Каждый класс получил возможность трезво взглянуть на себя и своих врагов - в недалеком прошлом мнимых друзей, оценить силу и слабости - и свои и чужие. Для каждого из классов революция оказа­лась жестоким критерием истинности тех лозунгов, в форме которых каж­дый из классов выражал свои жизненные требования к обществу, и дейс­твенной силы тех средств, которыми он старался эти требования обеспе­чить.

Буржуазия, наученная опытом революции, резко изменила тактику. Поняв, что политическую надстройку гораздо безопаснее и вернее можно превратить в орган своего классового господства не силой оружия, а си­лой денежного мешка, она обратила все усилия на развитие промышленнос­ти, торговли, "богатства".

Рабочее движение во всех странах Европы переживало временный упа­док. Лучшие, наиболее активные и сознательные элементы пролетариата пострадали при подавлении революции, естественно, больше всех. Прави­тельства реакции жестоко преследовали "агитаторов", "социалистическая"

литература всеми средствами изымалась из обращения - вплоть до того,

что скупалась у букинистов и отправлялась на костры. Делалось все воз­можное для того, чтобы вытравить из сознания масс даже воспоминания о "социалистических идеях".

Промышленность, вновь вступившая в пору бурного расцвета, жадно поглощала всю деятельную энергию пролетариата, без остатка высасывала все его физические и интеллектуальные силы. Буржуазия, естественно, изображала дело таким образом, что именно она благодетельствует рабо­чие массы, предоставляет им условия, обеспечивающие то самое "право на труд", за которое они шли в бой 1848-49 года.

На этой почве не могло не возникнуть и не распространиться из­вестное равнодушие уставших и обескровленных масс к политическим воп­росам. Интерес к идеям широкого социального преобразования, к идеям социализма, в широких массах пролетариата, казалось, исчез.

О "социализме" вспоминали тем реже, чем пышнее разворачивалось послереволюционное "процветание". "Социализм", вернее та пестрая меша­нина абстрактно-гуманистических идей с неясно осознанными реальными потребностями революционной борьбы, которая широко распространялась в предреволюционные годы под этим названием, казался теперь лишь благо­родной, но нежизнеспособной фантазией.

Настроениям отсталых слоев пролетариата постепенно стали подда­ваться и те лидеры рабочего движения, которые в годы революции высту­пали решительно, революционно; одни - люди типа Виллиха и Шаппера - ударились в авантюризм; другие - и эта тенденция особенно явственно выступила в английском рабочем движении - становились на путь соглаша­тельства с буржуазией, стали направлять деятельность сохранившихся ра­бочих организаций на обеспечение экономических "прав" пролетариата в рамках капитализма. Именно в 5О-е годы и рождается тред-юнионизм в ра­бочем движении.

Чартистские лидеры, никогда не обладавшие четким и строгим науч­ным пониманием исторических перспектив пролетарской борьбы, все более сползают на позиции либерализма в рабочем движении.

Колеблются и в конце концов фактически порывают с Марксом даже такие люди английского чартизма, как Гарни, Джонс, - люди, на которых Маркс и Энгельс возлагали большие надежды.

Промышленный подъем все более отделяет перспективу новой револю­ции. Узкопрактически мыслящие вожди рабочих организаций поэтому посте­пенно вовсе теряют эту перспективу из виду, направляя всю деятельность

на путь борьбы за частичные уступки. Отдельные успехи, достигнутые на

этом пути, еще больше укрепляют тредюнионистские настроения.

Рабочее движение переживало один из самых трудных периодов своей истории, с каждым годом "процветания" все более утрачивая свою социа­листическую окраску.

Недальновидным теоретикам буржуазии это явление, естественно, представлялось концом "социализма" вообще.

"Говорить о нем, - написал в статье "Социализм" редактор выпущен­ного в 1852 году "Словаря политической экономии" Рейбо, - почти что произносить надгробную речь. Силы исчерпаны, вдохновение истощилось. Если дух заблуждения вновь еще одержит верх, то это будет в иной форме и с иными иллюзиями" [1].([1] Ш.Жид и Ш.Рист. История экономических учений. Изд. Свобода. Москва, 1918, стр.175.)

На поверхности, на первый взгляд, дело обстояло действительно именно таким образом. Идея "социализма" исчезла с политической поверх­ности.

Сохранившиеся рабочие клубы и организации ограничивают свою дея­тельность чисто экономической борьбой за мелкие подачки, за частичные уступки.

Единственная форма "социализма", которая находит отклик в рабочих массах, - это та, которая принципиально отрицает политическую борьбу. Это - прудонизм, спекулирующий на настроениях, создавшихся в массах после революции. Отражая эти настроения, прудонизм провозглашает, что политические преобразования не дают пролетарию ровно ничего, что жиз­ненные интересы пролетариата могут быть обеспечены лишь в сфере непос­редственно экономических отношений, без разрушения существующего эко­номического строя путем революций.

Но то, что казалось буржуазии концом "социализма", было на деле лишь внешним проявлением совсем иного процесса. Умирали, не выдержав революционно-практической проверки, лишь "шумные, крикливые, пестрые формы домарксовского социализма" (Ленин). Пролетарское самосознание очищалось от иллюзий искало новых форм своего выражения, соответствую­щих действительному положению вещей.

Июньская бойня, когда объединившиеся силы всех фракций буржуазии при благожелательном нейтралитете погруженного в идиотизм деревенской жизни крестьянства, единодушно встретили идею социалистического преоб­разования общества в штыки, как только она выступила из области абс­трактно-гуманистических фраз в жизнь, в виде классовых требований про-

летариата, практически доказала ту истину, что "социализм" по своему

теоретическому содержанию не может быть не чем иным, как научным выра­жением этих требований и постольку - объективных условий, неизбежно их порождающих, научным выражением целей и средств революционной борьбы пролетариата.

Перед Марксом и Энгельсом, как перед единственными в то время те­оретиками социализма, стоявшими во главе науки своего времени, как пе­ред единственными лидерами рабочего движения, обладавшими пониманием исторических перспектив борьбы, вставала грандиозная задача - создать прочный теоретический фундамент для самостоятельной классовой проле­тарской партии, партии, способной воспитывать в рабочих массах и их практических вождях строгое сознание классовой противоположности инте­ресов пролетариата и буржуазии.

Как всегда в эпоху реакции, на первый план выдвигается задача те­оретического осмысления уроков поражения, задача развития теоретичес­ких основ борьбы, научного понимания ее условий и перспектив.

Идейный разброд, а затем и развал в рядах "Союза коммунистов" по­казывали Марксу и Энгельсу, что усвоение его членами идей "Коммунисти­ческого манифеста" было неглубоким, поверхностным, не основывалось на понимании того, что идеи "Комманифеста", политические требования и программа, в нем изложенная, есть по существу своему результат научно­го понимания экономических антагонизмов капиталистической формации, а не одна из многих уже отвергнутых жизнью панацей.

Необходимость дать читателю развернутое систематическое изложение учения, на котором можно было бы воспитывать в пролетариате и его ли­дерах правильное научное понимание перспектив борьбы, ее целей, усло­вий и средств, необходимость развить теорию научного социализма с са­мых азов - с понимания экономической основы всех антагонизмов буржуаз­ного общества, с понимания экономических основ неизбежности социалис­тического переворота, и была основным стимулом, заставившим Маркса об­ратиться в 1849-185О гг. к систематической разработке экономической теории.

Разработка экономического учения марксизма, как одной из основных "составных частей марксизма", как научного обоснования политической программы научного коммунизма, самым естественным образом выдвигалась на первый план.

Необходимость этого диктовалась и задачей создания прочного тео­ретического фундамента партии пролетариата, задачей воспитания кадров, людей, которые могли бы возглавить пролетариат в грядущей революции и уверенно вести его в бой за научно обоснованные цели, и задачей борьбы со всеми разновидностями мелкобуржуазного социализма, и задачей выяс­нения исторических перспектив развития капитализма, его антагонизмов, как объективной основы политического переворота.

Необходимость эта выступала тем острее, что тот путь к научному пониманию действительности, который был подытожен в "Коммунистическом манифесте", путь, пролегавший через исследование экономических отноше­ний капитализма, нигде в изданных к тому времени работах Марксом и Эн­гельсом освещен не был.

Об этом Маркс говорил в 1849 г. в своем кратком предисловии к из­данию лекций "Наемный труд и капитал".

"Нас упрекали с разных сторон, - начинает он это предисловие,- что мы не дали анализа экономических отношений, которые образуют осно­ву классовой и национальной борьбы" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.V, стр. 417.

Маркс не отводит этих упреков, отмечая, что он, действительно, касался в систематической форме этих отношений лишь тогда, когда они "непосредственно выпячивались в политических столкновениях". Маркс объясняет это тем, что, в первую очередь, ему приходилось следить за политическими формами классовой борьбы.

"Теперь, когда наши читатели видели, как развивалась в колоссаль­ных политических формах классовая борьба 1848 года, будет вполне сво­евременно рассмотреть поближе те экономические отношения, на которых основано как существование буржуазии и ее классовое господство, так и рабство рабочих" [1], формулирует Маркс задачу и предмет своей эконо­мической теории.

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.5, стр.417.

Это, конечно, никак не означает, что марксизм до революции не имел вовсе "экономического обоснования" своей программы, а имел ка­кое-то иное - "философское" или "общеисторическое".

Если Ленин указывает, что "неизбежность превращения капиталисти­ческого общества в социалистическое Маркс выводит всецело и исключи­тельно из экономического закона движения современного общества" [2], то это относится и к тому периоду развития теории, который предшеству­ет "Коммунистическому манифесту" 1844-47 годам.

[2] Ленин В.И., т. 21, стр. 54.

"Социализм" именно тогда и становится "научным", когда его необ-

ходимость понимается как результат развертывания экономических проти­воречий капитализма. А именно это понимание и достигается впервые - правда, в чрезвычайно общей форме - в 1844 году, в ходе исследования политической экономии, которое Маркс, по его собственному указанию, провел в Париже и Брюсселе, в ходе исследования, следы которого предс­тавляют собою "философско-экономические манускрипты", "выписки из эко­номистов" и "Замечания" к ним [3].

[3] См. MEGA I-te Avt, В.III.

"Экономическое обоснование" неизбежности социализма и пролетарс­кой революции, имевшиеся ко времени создания "Комманифеста", т.е. к 1847 году, так и оставалось в архивах, в неоконченных и необработанных для печати рукописях. в виде фрагментов, в виде полемических возраже­ний противоположным концепциям и т.д., а если и было изложено, то лишь в самых общих контурах, и в соответствующей абстрактно-философской форме выражения, крайне затруднявшей правильное понимание.

Отсюда - и видимость дедуктивно-философского "обоснования" комму­низма в эти годы, в период, включающий "Святое семейство". И хотя в этих абстрактно-философских формах мысль Маркса схватывает, отражает экономическую действительность капитализма, ее антагонизмы, этот несо­ответствующий способ выражения идей отражает незрелость самой теории.

Уже поэтому задача систематического развертывания, изложения "для других", для печати, экономической теории, вставшая во всей остроте перед Марксом к 1849-185О годам, и не могла быть решена путем простого редактирования тех работ, в которых им самим для себя было добыто на­учное понимание неизбежности коммунизма, как последнего результата развития экономических противоречий капитализма.

Уже это обязывало Маркса к новой систематической обработке всех проблем, связанных с экономической основой существования основных классов буржуазного общества и их борьбы, ведущей в перспективе к ре­волюционному преобразованию всей системы общественно-производственных отношений.

К этой работе Маркс приступил в Лондоне, в 185О г. в 1849-5О г.г. "Экономическое обоснование" коммунистической программы представлялось Марксу насколько можно судить по письмам того времени, уже в основных своих чертах разработанным, чем только и можно объяснить тот факт, что Маркс предполагал "расправиться с Экономией" в такие короткие сроки, как "недели". (См. переписку с Энгельсом по этому поводу, т.ХХII).

Работа над "Экономией" представляется ему в это время как работа,

состоящая по преимуществу в подытоживании, в уточнении и систематичес­ком изложении для печати тех выводов, которые он сделал еще до револю­ции.

Лишь углубленная работа над экономическими вопросами, к которой он приступил вновь, после перерыва, вызванного революцией, показала, что понимание экономических отношений капитализма, разработанное в 1844-47 годах, нуждается не в частных исправлениях, не в детальных уточнениях, а в новой разработке всех проблем, начиная с самых основ.

Работа над "Экономией", начатая Марксом в Лондоне, в 185О году, совпала, вместе с тем, с появлением в развитии экономических отношений капитализма таких новых моментов, явлений, тенденций, которые явствен­но обнаруживали, что то "экономическое обоснование" неизбежности рево­люционно-социалистического переворота, которое было разработано в 1844-47 годах, верно лишь в самых общих контурах, в самом общем виде, но в весьма существенных подробностях, частностях оказывается абс­трактным, приблизительным, неточным, и иногда даже прямо неверным, и не может служить прочной теоретической основой для строго выверенного теоретического предвидения перспектив борьбы.

Вся теоретическая работа Маркса в пятидесятые годы, завершившаяся изданием первого выпуска "К критике политической экономии", связана с анализом кризисов перепроизводства, как наиболее сложной и острой фор­мы проявления внутренних противоречий товарно-капиталистической систе­мы.

Эта проблема как раз и была наименее разработанной стороной эко­номической теории Маркса, а вся масса вопросов, связанных с анализом закономерностей развития кризисов, и оказалась главным стимулом, по­буждавшим его к все более детальному и конкретному исследованию общей объективной основы этого явления - противоречий, заложенных уже в простой товарной форме и ближайших производных от нее категориях - деньгах, а также в развитых формах денег - в системе капиталистическо­го кредита, банковских операций и т.д. Проблема закономерностей проис­хождения, развертывания и протекания экономических кризисов выявила все свое значение вовсе не как абстрактно-теоретическая проблема.

Кризис интересует Маркса прежде всего как ближайшая, непосредс­твенная объективная экономическая основа, предпосылка взрыва в сферах политической надстройки, как ближайшая предпосылка революции. Именно отсюда идет Маркс, именно здесь начинается его работа над всесторонней разработкой теории прибавочной стоимости.

По времени - это весна 185О года.

Энгельс так оценивает значение и смысл поворота Маркса к экономи­ческой проблематике, наступившего в это время:

"... С весны 185О года Маркс снова нашел досуг для занятия эконо­мическими вопросами, и прежде всего принялся за экономическую историю последних десяти лет. В результате из самих фактов ему стало вполне ясно то, что до сих пор он наполовину априорно выводил из страдавшего пробелами материала: именно, что мировой торговый кризис 1847 года собственно и породил февральскую и мартовскую революции, и что промыш­ленное процветание, мало-помалу наступившее с середины 1848 года и достигшее полного расцвета в 1849 и 5О годах, было движущей силой вновь окрепнувшей европейской реакции" [1].

Этот вывод из изучения "Экономической истории десяти лет", т.е. из непосредственного эмпирического материала развития капитализма, "из самих фактов", подтвердил те общие выводы, которые до того еще имели в значительной мере характер гипотезы, чисто теоретического продвижения, были "наполовину априорными" по выражению Энгельса; этим гипотеза была превращена в строго выверенное в фактах теоретическое положение.

Этот ход теоретического развития взглядов Маркса объясняется тем, что в первый, парижско-брюссельский период экономических исследований капиталистическая действительность, ее противоречия, анализировались им главным образом лишь постольку и в той мере, поскольку они уже по­лучили свое теоретическое выражение внутри буржуазной науки и ее соци­алистической критики.

Первый период, парижско-брюссельский, 1844-47 года тем и характе­рен, что теория складывается здесь по преимуществу в форме критическо­го анализа тех явлений и фактов, которые приводят сами буржуазные эко­номисты и их социалистические критики. Здесь Маркс обнаруживает нена­учность истолкования фактов экономистами и социалистами. Но сам Маркс остается в своих теоретических выводах и положениях в пределах тех же самых фактов, явлений, которые он находит в трудах других теоретиков. Это и является причиной того, что его собственные выводы носят здесь лишь "наполовину априорный" характер, характер научных гипотез. Ибо сами факты он здесь вынужден был еще брать из "вторых рук", вынужден был знакомиться с ними не непосредственно, а по их теоретическому изображению, в контексте определенных, притом враждебных концепций, которые обусловливали как отбор этих фактов, так и односторонность их освещения. И в этом - причина недостаточности, ограниченности того по-

нимания процесса накопления прибавочной стоимости, которое Маркс смог

разработать в Париже-Брюсселе, причина того, что это понимание оказы­вается объективно верным лишь в самых общих своих контурах, но в дета­лях, в важнейших подробностях - часто не только неточным, но и прямо неверным.

Второй, Лондонский период экономических исследований Маркса, на­чинающийся с весны 185О года, и характерен прежде всего тем, что здесь Маркс основывает свои теоретические выводы на непосредственном анализе эмпирических фактов, берет эти факты уже не из вторых рук, а непос­редственно во всей их объективной полноте, вникая в мельчайшие подроб­ности и детали событий, явлений, следя за ними по ежедневной прессе, по отчетам, непосредственным свидетельствам, часто запрашивая Энгельса о самых мельчайших эмпирических деталях механизма и организации капи­талистического предприятия.

Лондонский период и начинается с того, что Маркс штудирует перио­дическую печать за целое десятилетие, особенно внимательно изучая ма­териалы лондонского журнала "Экономист", стараясь восстановить те мо­менты, детали, оттенки явлений развития экономического процесса, кото­рые в теоретической экономии отражения не получили, как "несуществен­ные" с точки зрения предшествующей экономии и ее критиков из среды со­циалистов-утопистов.

На основе этого изучения Маркс подвергает частичному пересмотру некоторые свои прежние общетеоретические положения и конкретные выводы из них.

В частности, он пересматривает свои взгляды на ближайшие экономи­ческие предпосылки политической революции и отказывается от мнения о скором наступлении "общеевропейского кризиса", указывая, что в период всеобщего промышленного подъема, "при котором производительные силы буржуазного общества развиваются настолько пышно, насколько это вообще возможно при буржуазных отношениях, о действительной революции не мо­жет быть и речи".

Здесь же Маркс впервые и формулирует свой взгляд на всеобщий эко­номический кризис как на ближайшую экономическую основу, предпосылку политической революции: "Новая революция возможна только вслед за но­вым кризисом, но наступление ее так же неизбежно, как наступление пос­леднего", - гласит основной теоретический вывод "Третьего международ­ного обзора", помеченного 1-м ноября 185О года [1].[1] К.Маркс и Ф.Эн­гельс. Соч., т.VIII, стр.2З9.

От этого вывода в его категорической форме Маркс, правда, впос­ледствии отказался, установив, что кризис хоть и является необходимым объективным условием политического взрыва, но не ближайшим, не исчер­пывающим.

Тот вывод, что кризисы вообще неизбежны в мире товарнокапиталис­тических отношений производства, был сделан Марксом в качестве теоре­тически достоверного, а не гипотетического - вывода задолго до 185О г. Кризис уже в 1844-47 гг. был понят Марксом как крайняя, предельно ост­рая форма выражения, проявления того противоречия, которое неразрывно связано с наличием частной собственности на условия труда и на продукт труда, с тем фактом, что обособленные друг от друга частные собствен­ники не знают и не могут знать заранее, в какой мере "частное" произ­водство соответствует потребности общества в продукте их производства.

Указывая, что буржуазный экономист, в частности, потому не пони­мает и не поймет причины, основы кризисов и банкротств, что исходит из того предположения: "будто каждый индивид (разумеется, платежеспособ­ный) прекрасно знаете, что способствует его интересам, а следовательно (весьма основательное "следовательно"), и интересам общества" [1].[1] MEGA, I-te Abm, B.III, s.511.

Маркс и показывает, что нелепо как раз это допущение, и это "сле­довательно".

Основу, причину того, что "эти мудрые индивиды разоряют и себя и других в кризисах и банкротствах", Маркс видит в отсутствии всякого заранее установленного соответствия между общественным производством и общественными потребностями.

Кризис уже здесь понимается Марксом как та неизбежная форма, спо­соб, посредством которого это "соответствие" впервые и устанавливает­ся, тотчас же нарушаясь вновь.

Неизбежность кризисов вообще при капитализме, понимание их сущ­ности как необходимой формы отношения между общественным производс­твом, сохраняющим частнособственническую форму, и общественными пот­ребностями, как единственного способа "замкнуть круг" производс­тво-потребление-производство - это для Маркса уже в 1844г. является совершенно бесспорным теоретическим выводом.

Этот верный, но предельно общий вывод не мог, однако, дать ничего для теоретического научного предвидения сроков наступления нового кри­зиса. А как раз это-то и было важно для Маркса, связывающего в это время с кризисом перспективу нового революционного подъема.

Ведь в зависимости от того, скоро или не скоро можно ожидать пот­рясений в экономике, можно и нужно было выбирать те или иные формы, характер и направление политической, практически революционной дея­тельности.

И именно в этом пункте старое, разработанное до революции понима­ние экономических отношений капитализма показало свою недостаточность. На его основе оказалось совершенно невозможным научно строго предви­деть сроки наступления нового кризиса.

Капитализм продолжал развиваться по восходящей, и явно оказывался более живучей и гибкой экономической организацией, нежели Маркс и Эн­гельс представляли себе до революции.

В письмах этих лет Маркс не раз делает признание вроде следующе­го: "Что касается торговых дел, то я их никак в толк не возьму. То кризис как будто уже у дверей, то опять все идет в гору... Я знаю, что все это не уменьшит размеров катастрофы. Но для того, чтобы следить за ходом дел, для этого Лондон сейчас не подходит..." [1] (Письмо Энгель­су от 4 февраля 1852 г.)

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. ХХI, стр. 329.

Ровно через год Маркс снова предсказывает кризис на самое ближай­шее будущее (Письмо от января 1853 г.).

"При теперешнем состоянии урожая я убежден, что кризис теперь наступит. Пока предметы массового потребления, пищевые продукты были более или менее обильны и дешевы, принимая, кроме того, во внимание Австралию и т.п., эта история (Маркс имеет в виду "процветание", нас­тупившее после революции.-Э.И.) могла еще затягиваться. Теперь этому приходит конец..." [2]

[2] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХХI, стр. 457.

Как известно, европейский капитализм оказался в силах преодолеть кризис перепроизводства и в 1854 г. сумел отсрочить его еще на три го­да. Правда, в 1854 г. прогноз как будто начинает частично оправдывать­ся. Но снова капиталистический мир находит какие-то каналы, по которым угрожающе скопившиеся массы товаров растекаются, рассасываются. Опять после легкой заминки (которую Маркс называет "промежуточным кризисом") наступает пора интенсивного накопления. Теоретические предсказывания явно не оправдываются реальным ходом. И Маркс все свои силы бросает на пересмотр теоретической основы предвидения экономических событий.

Теоретический интерес Маркса в эти годы явно смещается в сторону наиболее сложных сфер капиталистического организма, - кредитно-финансовой системы, банковского дела, международных экономических связей и т.д.

И это не случайно. Капитализм в 5О-е годы обнаруживал новые чер­ты, развивая все новые и новые сложные формы экономических отношений, создавая новые каналы для временного рассасывания товарных масс.

Более гибким становится и сам механизм непосредственного выжима­ния прибавочной стоимости. Все большее распространение получили такие формы оплаты наемного труда, которые все больше маскируют природу за­работной платы вообще - поштучная, сдельно-прогрессивная, система оп­латы по скользящей шкале и т.д. и т.п.

Увеличение нормы прибавочной стоимости теперь происходит в гораз­до большей мере за счет повышения производительности труда, нежели за счет удлинения рабочего дня, которое на предшествующих стадиях разви­тия было основным методом высасывания прибавочной стоимости, что еще более осложняет понимание отношений в самом фундаменте всей системы, а также делает еще более насущной задачу научного объяснения пролетариа­ту сущности капиталистической эксплуатации, тех форм, в которых проис­ходит присвоение неоплаченного труда рабочего капиталом.

В свете этих фактов становилось ясным, что механизм непосредс­твенного присвоения прибавочной стоимости также в предшествующий пери­од Марксом в деталях раскрыт не был.

В ходе исследования закономерностей развертывания и протекания экономических кризисов перед Марксом вновь во всей остроте встает проблема сущности о роли денег в процессе циркулирования товарных масс внутри системы капиталистического производства. Важность этой проблемы выступает непосредственно в анализе тех сложных производственных форм, отношений, которые приобретают "деньги" в системе высокоразвитого ка­питализма - кредитных операций, банковских расчетов и т.п. именно в этих сферах во время кризисов с особенной остротой выявляется внутрен­нее противоречие денег, этой "простой" экономической формы, - тот факт, что "деньги", с одной стороны", такой же товар, как и все про­чие, а с другой - не такие же товары, как все другие", и что именно в этом отличии от остальных товаров они и выявляют в кризисе свою непо­нятную природу.

Именно та роль, которую в 5О-х годах начинают играть сложные ка­питалистические формы безналичных расчетов, и именно тот факт, что в сферах кредитно-финансовой системы раньше всего обнаруживаются симпто­мы назревающего или уже начавшегося общего кризиса, и создает для поверхностного взгляда целый ряд иллюзий.

В частности, тот факт, что кризис обнаруживает себя прежде всего в нарушениях и возмущениях в сферах кредитно-финансовых операций, соз­дает для ненаучного понимания иллюзию того сорта, что денежный кризис есть причина кризиса торгового, а затем и промышленного.

Эту иллюзию относительно подлинных причин кризиса перепроизводс­тва Маркс уже в том же "Третьем международном обзоре" разоблачил на материале "истории последних десяти лет". То, что на первый взгляд выступает как "причина", есть на самом деле, как показал Маркс, все­го-навсего следствие, проявление как раз обратного процесса, хотя по времени денежный кризис и разворачивается раньше.

Необходимость проанализировать и разоблачить эту видимость, свя­занную с полным непониманием истинной природы "денег", роли золота и серебра в процессе капиталистического воспроизводства, была тем ост­рее, что именно эти иллюзии лежали в основе многочисленных панацей псевдосоциалистического толка. Характернейшим образцом таких теорий являлась прудонистская. Теоретики подобного сорта мечтали избавиться от бедствия капиталистического мира путем реорганизации денежного об­ращения, путем реформ банковского дела, в неразумности организации ко­торого и буржуазные и социалистические реформаторы одинаково усматри­вали "причину" всех остальных катастрофических явлений.

Проблема "денег" также была разработана до 1848 года лишь в самых общих контурах, что не давало Марксу возможности окончательно распра­виться с иллюзиями о роли денежного обращения в ходе развертывания кризиса.

На основе этого понимания оказывалось невозможным, кроме того, строго установить действительно безошибочные признаки, симптомы кризи­са перепроизводства, обнаруживающиеся на поверхности процесса - в сфе­ре учетно-кредитных операций, на материалах банковских бюллетеней и т.п., невозможным различить их от тех симптомов, которые указывают лишь на возможность потрясения, но не могут служить критерием для оп­ределения сроков его наступления.

Например, в 185О г. Маркс предсказывает кризис на 1852 г. на том основании, что дисконт английского банка уже более 2-х лет (1848-5О) не может подняться выше 2%.

Правда, Маркс здесь оговаривается, что вторым необходимым услови­ем верности его прогноза должен быть такой темп роста производства, который был бы не ниже, чем в 1843-47 годах.

Предсказание, однако, не оправдалось, несмотря на то, что второе условие, оговоренное Марксом - рост производства, - было налицо. В Англии и Германии рост производства был не только не менее интенсив­ным, но и превосходил по своим темпам дореволюционный.

Ход событий обнаруживал, что такие признаки, которые в предыдущих циклах смело могли быть рассмотрены как непосредственные симптомы пе­репроизводства, в той новой фазе, в которую вступил после 1848 г. ка­питализм, развивший новые способы временного рассасывания перепроизве­денных товарных масс, указывали лишь на то, что старые противоречия не исчезли, что они продолжают действовать в глубине процесса.

Подобные факты и показывали Марксу недостаточность понимания, ко­торое в предыдущих циклах оправдывало себя, вернее, не обнаруживало еще своей недостаточности. Здесь же оно выступило явно и заставило Маркса бросить всю силу своего гениального теоретического ума на выяс­нение всех деталей механизма обнаружения элементарных противоречий то­варно-капиталистической системы в самых сложных, открытых непосредс­твенному наблюдению сферах этой системы.

Развитие капитализма в 5О-е г.г. с еще большей силой показывало универсальный, всеобщий характер капиталистической системы производс­тва. На поверхности это обнаруживалось в колоссально возросшей роли мирового рынка, его влияния на экономические процессы, происходящие в отдельных странах, в частности и на процессы развития кризисных явле­ний.

Это влияние также выявило всю свою важность в качестве фактора, затормаживающего развитие всеобщего кризиса; Энгельс обращает внимание Маркса на последствия открытия новых рынков, указывая на них, как на явления "непредвиденные в манифесте [1], явления создания новых рынков "из ничего", т.е. колоссального роста поглощающей способности внутрен­них рынков, вследствие расширения мирового рынка.

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХХI, стр.355.

В тесной связи с проблемой расширения рынка стоял и процесс под­чинения и капиталистического преобразования сельского хозяйства. Эта проблема также не могла быть решена без пересмотра той теории ренты, которой Маркс придерживался до революции, теории, так же как и понима­ние денег, еще сохранявшей существенные следы рикардианского взгляда на природу ренты.

Все эти вопросы - о закономерностях денежного обращения, кредит­но-финансовой системы, вопрос о ренте как специфически капиталистической форме развития производственных отношений в деревне и другие проб­лемы, над которыми работает Маркс в 5О-е годы, встали перед ним вовсе не на почве имманентно-логической критики старых теорий.

Неправильность того понимания денег и ренты, которого Маркс при­держивался до революции, обнаруживалась им вовсе не в форме раскрытия логической несостоятельности этого понимания, а в форме невозможности "вывести", предвидеть, исходя из него, новые развившиеся полностью лишь к этому времени тенденции и явления капиталистической экономики.

Все это показывало Марксу, что в самой основе вещей недостаточно строго и полно прослежены и выяснены заключенные в ней возможности, раскрывающиеся с ходом развертывания капиталистических противоречий. Именно поэтому Маркс в 5О-х годах все чаще и чаще возвращается от исс­ледования конкретных, развитых, сложных отношений капитализма к самой "основе вещей", вынужден вновь и вновь "опускаться в основание" всех товарно-капиталистических отношений, - простое товарное отношение; предметом анализа становится стоимость и специфическая форма труда, создающего продукт как стоимость, как товар.

Именно на этом пути Маркс и приходит к своим важнейшим теорети­ческим различениям, к категориям, в которых была разработана и изложе­на теория прибавочной стоимости, которая и составила экономическое обоснование всей системы марксизма.

Но основной интерес Маркса в начале работы сосредоточивается на проблемах денег и денежного обращения, а позже - ренты. Этот преобла­дающий интерес достаточно отражается уже списком тех теоретических трудов, которые Маркс конспектирует.

Сентябрь-декабрь 185О года:

"Трактат о банках" Джильберта. "История денег" Сениора. "Заметки" Блека.

Январь 1851 года:

"Драгоценные металлы" Джекоба. "Деньги" Бейли. "Кредитная систе­ма" Бэли. В феврале - "Лекции о деньгах" Брэя.

В марте вновь - "Металлические деньги" Бозанкета, "Принципы де­нежного обращения" Тука, "Закон об уставе банка 1844 года" Торенса, "Высокая цена золотых слитков" Д.Рикардо и т.д. и т.п. (Записные тет­ради 185О-51 года) [1]. [1] К.Маркс. Даты жизни и деятельности. Пар­тиздат, 1934, стр. 93,95,1О2 и т.д.

Преобладание интереса к проблеме денег, кредита, банкового дела совершенно отчетливое.

Впервые Маркс подводит итоги своей критики рикардианской теории денег и денежного обращения, которую он сам до сих пор в общем и целом принимал, в известном письме к Энгельсу от 3-го февраля 1851г.

В письме, кроме того, хорошо просвечивает тот факт, что к анализу проблемы денег и денежного обращения Маркс приходит от проблемы зако­номерностей развертывания общего кризиса в денежной сфере.

Известно, что рикардианская концепция относительно сущности денег являлась теоретической основой большинства тех конкретных законода­тельных мероприятий в области банковского регулирования денежного об­ращения, которыми теоретики и практики буржуазии стремились устранить опасность денежного кризиса.

Исследование тех последствий, к которым привело это, основанное на рикардианском представлении о деньгах законодательное вмешательство в ход кризиса 1847 г. непосредственно подводило и к пересмотру самих основ рикардовского понимания проблемы.

Крах попыток Лондонского банка воспрепятствовать развитию кризиса с помощью банковских актов Р.Пиля, мер, разработанных на основе теоре­тического понимания денег Давидом Рикардо, на практике обнаруживал ложность этого теоретического понимания.

Основной теоретический порок теории Рикардо состоял в том, что она сводила все специфические особенности развитого капитализмом де­нежного обращения к законам простого металлического обращения, а это последнее объясняло из противоречия между рыночной ценой драгоценного металла и его "трудовой", "реальной" стоимостью.

Отсюда и вытекало то представление, что банк может воспрепятство­вать "естественному" падению товарных цен, - т.е. наступлению кризис­ного состояния торговли, - увеличивая массу обращающихся банкнот, рас­ширением кредита, чем якобы рассасывается затоваривание, происходящее от того, что при понижающихся ценах все хотят продавать, но никто не хочет покупать...

Выпуск же бумаг в соответствии с тем количеством золота, которое притекло в страну и вызвало соответствующее всеобщее понижение"товар­ных цен", ведет, согласно этому представлению, к понижению "цены де­нег", а следовательно, к всеобщему подъему товарных цен. Цены лезут вверх, все хотят не только продавать, но и покупать в расчете на то, что впоследствии удастся продать еще дороже, товарное обращение стиму­лируется, и одновременно обеспечивается деньгами как средством обраще­ния товарных масс...

"Противоречие" между "рыночной" ценой золота и денег и его "ре­альной ценой" - а следовательно, и "товарными ценами", - оказывает­ся-де устраненным, и обращение товаров происходит беспрепятственно...

На деле эти мероприятия, конечно, привели только к временному оживлению, и привели к тому, что кризис наступил, если и чуть позже, но зато соответственно и острее.

Это понимание со стороны самых его основ Маркс и подвергает ана­лизу в вышеупомянутом письме.

Маркс указывает, что если уж пытаться дать практические рецепты банку насчет принципов его деятельности в ходе назревающего кризиса, то нужно бы советовать нечто прямо противоположное, т.е. "увеличивать учетные операции, когда наличный металлический запас сокращается, и предоставить их естественному ходу вещей, когда bullion возрастает [1].[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХХI, стр. 1З7.

Маркс исходит из того, что банк принципиально бессилен воздейс­твовать на процессы, происходящие в сферах, ему не подвластных - в сфере производства, в первую очередь.

Советуя банку расширять учетные операции при уплывании золота из страны, т.е. при всеобщем повышении "товарных цен", Маркс советует, иными словами, не препятствовать, а напротив, помогать взвинчиванию цен путем обесценения денег. Ибо попытки снизить товарные цены за счет повышения процента (т.е."рыночной цены денег") не могу привести ни к чему иному, как к еще большим масштабам затоваривания в грядущем. Ведь, способствуя искусственному развертыванию торговали, а вслед за ней - и через нее - и промышленности, банк, таким образом, своей фи­нансовой политикой маскирует от производителей тот факт, что произ­водство уже превышает способность рынка поглотить продукт, факт, обна­руживающий себя для производителей через всеобщие колебания товарных цен. Маркс советует банку не пытаться "исправить" этот факт, а наобо­рот, помочь ему выявиться как можно скорее и как можно явственнее. Это

- единственное, что вообще способен сделать банк, пока производство остается капиталистическим.

К тому же самому сводится и другой совет Маркса - не вмешиваться в процесс всеобщего обесценения товаров, т.е. в уже начавшийся кризис, ибо ни к чему хорошему это не приведет, а только несколько оттянет ка­тастрофу, чем сделает ее еще более страшной...

Разумеется, для банка - и для буржуазного теоретика - принять этот совет - значит признать принципиальную невозможность регулирова-

ния стихии товарно-капиталистического производства посредством ка­ких-либо мероприятий кредитно-финансовой политики.

Это понимание возможно только на основе взгляда на капитализм как на систему, с которой кризисные катаклизмы связаны неразрывно в силу частнособственнического характера присвоения произведенного продукта.

В этом же письме Маркс уже подвергает сомнению и самую основу анализируемого им понимания денег и денежного обращения, указывая, что "и при чисто металлическом обращении количество металлических денег, его увеличение и сокращение, не связано с отливом или притоком благо­родных металлов, с благоприятным вексельным курсом" [1]. [1] К.Маркс и

Ф.Энгельс. Соч., т.ХХI, стр. 1З7.

Здесь Маркс подходит к выяснению механизма проявления факта пе­репроизводства в кредитно-финансовой сфере отношений, к выяснению спе­цифической сущности кредита как весьма сложной, высокоразвитой формы "денег", а также к выводу о необходимости строжайшего различения между отдельными функциями денег, в частности - тех их функций, свойств, ко­торые они проявляют в качестве средства обращения - от тех, которые им свойственны как средствам платежа, простых "функций", свойственных деньгам как таковым, их простой форме, не содержащей в себе еще ничего специфически капиталистического - от таких их свойств, которые разви­ваются в процессе обращения уже не товаров, а капиталов и т.д.

На протяжении всего исследования проблемы денег, ренты и др. раз­витых категорий капитализма Маркс, как мы уже отмечали, вновь и вновь возвращается к анализу основы основ всей системы товарно-капиталисти­ческих отношений - к анализу простой стоимостной формы.

В том же 1851 г., параллельно с анализом сложных явлений, он вновь критически пересматривает "Принципы" Рикардо, делая из них пространные выписки и сопровождая их своими собственными замечаниями, показывающими, в каком направлении движется в это время его мысль.

Основной целью исследования проблемы "стоимости", как показывают эти выписки и замечания, находящиеся в тетради N 8 1851 года, все вре­мя остается выяснение в самой основе вещей тех абстрактных возможнос­тей, которые выявляются на поверхности процесса в форме кризисов пе­репроизводства.

Основное противоречие капиталистического производства, которое до сих пор определялось им в самой общей форме - как противоречие между общественным характером производительных сил и частнособственнической формой производственных отношений, здесь формулируется Марксом уже бо-

лее конкретным образом, вскрывается в категориях, выражающих специфич­ность капиталистической формы этого противоречия.

Маркс исходит здесь из понимания объективной цели буржуазного производства, которая состоит в увеличении стоимости в производстве и накоплении прибавочной стоимости, которую он здесь именует "избыточ­ной".

В связи с этим и кризис, который ранее им понимался главным обра­зом как крайне острая форма проявления противоречий, свойственных во­обще товарному обществу, анархии частнособственнической стихии, здесь понимается им уже более конкретно - как форма проявления товарно-капи­талистического производства.

Здесь уже исследование стоимости ставится в контекст анализа спе­цифически капиталистической формы экономических отношений - стоимость вообще рассматривается им как ближайшая основа прибавочной стоимости, как субстанция этой последней.

Указав, что действительное развитие производительной силы общест­ва при капитализме выступает не как цель и самоцель производства, но как "невольный" продукт процесса увеличения стоимости, воплощенной в "капитале", Маркс вскрывает в качестве всеобщей основы всех конкретных противоречий развитого капитализма внутреннее противоречие процесса накопления стоимости.

"Не увеличение производства товаров, а увеличение производства стоимости является целью буржуазного производства. Действительное уве­личение производительной силы и (количества) товаров [1] происходит вопреки этой цели (malgre elle), и противоречие этого увеличения стои­мости, которое само себя снимает в ходе своего собственного движения в форму увеличения (количества) продуктов, лежит в основе (liegt allen Krisen zu Grunde) всех кризисов. Противоречие, внутри которого безвы­ходно вращается буржуазное производство" [2].

[1] Здесь в смысле "продуктов", не "товаров" в том смысле, какой этот термин имеет в "Капитале" и др.зрелых экономических работах Марк­са.

[2] K.Marx, "Yrundrisse der Kritik der politischen Okonomie, Ro­hentwurf", Anhang. Moscau, 1941, s.824. "Основные черты критики поли­тической экономии". Приложение. Записные тетради 1851 года.

[1]. [1] Там же, s.829.

Здесь же Маркс вновь обращается к анализу проблемы отношения "прибыли" и "заработной платы", устанавливая вполне четко то обстоя-

тельство, что "в той же самой мере, в какой растет производительная

сила труда", необходимо падает и стоимость заработной платы"

Этот закон формулируется здесь уже на основе четкого понимания того факта, что новая стоимость, прибавляемая к капиталу в процессе его производительного функционирования, стоимость, превышающую "из­держки производства" - как ее тут называет Маркс, не имеет и не может иметь никакого другого источника своего происхождения, кроме неоплачи­ваемой части живого труда.

Это - уже ближайшие подходы к пониманию закона прибавочной стои­мости как основного закона капитализма.

"Излишек стоимости (Surplus) не заключен в этом обмене (Маркс анализировал перед этим обмен между капиталистами), хотя и реализуется впервые только в нем. Он заключен в том факте, что из продукта, кото­рый воплощает в себе 2О рабочих дней, рабочий получает лишь 1О и т.д. рабочих дней" [2].[2] Там же, s. 831.

Здесь по существу уже имеется понимание важности различия между "необходимым" и "прибавочным" трудом, хотя для того, чтобы выразить это различие, Маркс прибегает еще к старой терминологии, определяя "заработную плату" как "стоимость необходимых средств существования рабочего в качестве рабочего, как "естественную цену труда" (price na­tural), т.е. пользуется еще рикардианской терминологией, не позволяю­щей достаточно четко выразить суть дела.

Маркс отмечает в связи с этим тенденцию понижения этой "естест­венной цены труда", рассматривая ее как неизбежное последствие повыше­ния производительности труда в отраслях производства, производящих предметы потребления рабочего.

А это прямо приводит его опять к проблеме ренты, как категории, выражающей собой основное отношение в той самой отрасли капиталисти­ческого производства, которая производит основной предмет потребления рабочего - хлеб.

Здесь Маркс подвергает детальному критическому пересмотру самые основные рикардианской теории ренты, которая, как известно, базирова­лась на законе "убывающего плодородия". Логически неизбежным выводом из этой теории оказывалось представление о том, что и "цена хлеба", и обусловленная ею "заработная плата", должны расти, понижая тем самым "прибыль", а одновременно и реальную покупательную способность рабоче­го, вынужденного тратить все большую долю заработной платы на хлеб.

Интерес Маркса к этой проблеме вырастал отнюдь не из чисто теоре-

тической задачи. В 5О-е годы вопрос о соотношении "прибыли, заработной

платы и ренты" был весьма актуальным и острым политическим вопросом, в

котором скрещивались интересы трех основных классов капиталистического

общества - пролетариев, буржуа и землевладельцев.

Но проблема эта занимает Маркса с еще одной очень важной и теоре­тически глубокой стороны, с той стороны, что в ней речь идет также о тех законах развития сельскохозяйственного производства, действие ко­торых выходит далеко за пределы собственно капиталистического произ­водства, - в частности о законе соотношения между "плодородием почвы" и количеством и качеством вложенного в нее труда, о законе, с действи­ем которого вынуждено будет считаться общество и после ликвидации ка­питалистической формы отношений между городом и деревней.

Вопрос ставится также и в плоскость выяснения тех объективных ус­ловий, которые сохраняются и после установления диктатуры пролетариа­та, тех объективных предпосылок, с которых должен будет начать свое развитие социализм, предпосылок, вызревающих внутри капиталистической формы общественных отношений.

Эта задача впоследствии будет четко поставлена и решена Марксом как задача всестороннего выяснения объективных экономических предпосы­лок социализма, как задача научного обоснования экономической политики диктатуры пролетариат.

О важности этой стороны дела Маркс писал уже в письме к Энгельсу от 14 августа 1861 года, указывая, что изучение вопроса привело его к тому выводу, "что реформа агрикультуры и основанного на ней собствен­нического свинства должна стать альфой и омегой будущего переворота. Иначе - окажется прав папаша Мальтус..." [1].[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХХI, стр. 249.

В 5О-е годы выявила все свое значение одна из важнейших тенденций капитализма, до сих пор на первый план еще не выступившая - особая форма концентрации капитала - форма акционерных обществ, создающихся под контролем финансового капитала.

В 1855-56 гг. Маркс пристально изучает эту новую форму и оценива­ет по достоинству ее значение.

"...Применение формы акционерных компаний в промышленности откры­вает новую эпоху экономической жизни современных народов" [2]. [2]

К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХI, ч.1, стр.33.

Развитие капитализма в 5О-е гг. внесло новые моменты и в отношения ка­питала и труда.

Борьба английских рабочих за законодательное ограничение рабочего дня, увенчавшаяся частичной победой, программы экономической борьбы, разработанные тред-юнионистскими вождями, все более и более уводившие рабочее движение на путь борьбы за удовлетворение жизненных требований пролетариата в рамках капитализма, успех этих оппортунистических прог­рамм в массах английского пролетариата, "социалистические" панамы Бо­напарта, совпадавшие по своей экономической сути с панацеями Луи Блана и Прудона, и увлекавшие часть французских рабочих, шульце-деличевский "социализм" в Германии и т.п. явления в ходе развития рабочего движе­ния требовали более четкого раскрытия механизма капиталистической экс­плуатации, нежели то, которое имелось до сих пор в экономической лите­ратуре марксизма.

Уже сами эти проблемы развития рабочего движения наталкивали Маркса на необходимость детально разоблачить экономическую анатомию новых явлений, являвшихся основой либеральных иллюзий в рабочем движе­нии. Например, с помощью старого различения капитала на "основной и оборотный" уже нельзя было полностью раскрыть сущность такого явления, как интенсивный рост прибылей при условии достигнутого в Англии зако­нодательного ограничения рабочего дня.

Здесь в качестве основной формы присвоения неоплаченного труда выступала уж относительная прибавочная стоимость, т.е. прибавочная стоимость, возрастающая за счет повышения производительности труда, за счет колоссальных вложений в постоянную часть капитала. Вместе с тем Маркс до этого времени еще не устанавливал своего решающего различения между "постоянным" и "переменным" капиталом, не выяснил еще строго то­го факта, что лишь "переменный капитал" является источником прибавоч­ной стоимости.

Изменения в органическом составе капитала Марксом ухватываются здесь еще в старых понятиях, не позволяющих ясно раскрыть сущность процесса. Так, например, процесс изменений в органическом составе ка­питала им определяется как процесс "увязывания основного капитала" [1].[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХI, ч.1, стр.

А это оставляет неосвещенной как раз наиболее существенную сторо­ну и последствие процесса - отношение живого и мертвого труда...

Развитие капитализма в 5О-е годы, завершившее цикл кризисом 1857 г., продемонстрировавшее перед глазами Маркса весь ход экономического цикла развития капитализма, и явилось подлинной объективной основой развития экономической теории Марксом в 1857-59 годах.

Цикл 1848-1857 годов, во-первых, подтвердил все основные экономи­ческие идеи Маркса, развитые им еще до революции, и подытоженные в "Комманифесте" и "Лекциях о наемном труде и капитале" - вывод о нераз­решимости классового антагонизма пролетариата и буржуазии при сохране­нии частнособственнической основы производственных отношений, о неиз­бежности революционного обобществления средств производства пролетари­атом, как единственного способа спасти производительные силы челове­чества, развитые внутри капитализма, от гибели и разрушения в кризис­ных катастрофах, о неизбежности возрастания размеров катастроф в каж­дом новом цикле, которая с каждым разом все острее ставит вопрос о частной собственности как вопрос жизни или смерти для всего общества, и в первую голову непосредственно для класса наемных рабочих.

Вместе с тем экономический цикл 1848-57 г.г. обнаружил для Маркса недостаточную конкретность решения целого ряда вопросов политической экономии, разработанного в 4О-е годы, но одновременно предоставил ему богатейший материал для разработки и конкретизации экономического обоснования неизбежности гибели капитализма в революции, для установ­ления и разработки тех принципиально новых различений, категорий, ко­торые выражают сущность капитализма как процесса производства и накоп­ления прибавочной стоимости, для разработки теории прибавочной стои­мости.

Всеобщий кризис 1857 г.,завершивший десятилетний цикл, и явился непосредственным стимулом, побудившим Маркса непосредственно присту­пить к систематической разработке теории прибавочной стоимости, пони­мания той самой "основы вещей", которую он откладывал до этой поры со дня на день, от года к году, выжидая, пока кризис практически подтвер­дит его прогноз, его научно-теоретическое предвидение.

Теперь в объективной истинности марксовского понимания не могло оставаться уже никаких сомнений. В общих контурах теория была подт­верждена самым категорическим и бесспорным образом. Теперь все дело оказывалось в том, чтобы разработать эту теорию во всех мельчайших де­талях.

29 сентября 1857 года Маркс и открывает работу знаменитой тет­радью под грифом "М", поднимая прежде всего вопросы общего порядка - предмет, метод политической экономии как науки, и основные наиболее общие категории - "производство", "обмен", "потребление", "труд", вы­ясняя их всеобщую взаимообусловленность как форм развития и существо­вания производительных сил современного общества.

По своему содержанию тетрадь "М" - или "Введение к критике поли­тической экономии" - как озаглавил ее Каутский при издании в 1903 го­ду, - есть прежде всего краткое подытоживание, обобщение всего того пути исследования экономических вопросов, которым Маркс двигался целых тринадцать лет - начиная с "Философски-экономических рукописей" 1844 года, этой первой попытки систематической разработки экономической проблематики, первого этапа критики политической экономии.

В числе этих общих вопросов особое место и занимают вопросы собс­твенно философские, проблемы метода научного, логического познания, заставляющие Маркса вновь возвратиться к критике предшествующей фило­софии как науки, специально исследовавшей процесс развития научно-тео­ретического познавания.

Отношение науки к ее объекту, к предмету развития научного позна­ния, диалектика развития логического процесса - вот тот круг вопросов, не имеющих отношения к политической экономии как таковой, который Маркс ставит и решает в тексте "Введения" наряду с другими общими воп­росами, относящимися к предмету политической экономии, а не философии

- наряду с вопросами диалектики производства - потребления - обмена и т.д.

Тетрадь "М" или "Введение к критике политической экономии" и бу­дет рассмотрена нами как важнейший этап в развитии марксистской фило­софии, диалектики как логики, как теории научного познания, как иссле­дование, дающее ответ на вопрос о том, "как развивать науку", как об­ращаться с наукой.

Г Л А В А II.

РЕШЕНИЕ МАРКСОМ ПРОБЛЕМЫ АБСТРАКТНОГО И КОНКРЕТНОГО

1. Взгляды Маркса на задачи и сущность теоретического познания, науки

Вопрос о том, как развивать науку, мог быть, естественно, решен только на основе строго обоснованного представления о том, что такое наука, научно-теоретическое познание, в его отличии от других форм, способов отражения в сознании человека вне и независимо от него су­ществующей объективной реальности.

Предметом специального научного исследования становился, таким образом, сам процесс развития научного исследования, необходимые, не зависящие от воли человека законы и формы его движения, иными словами, мышление, понимаемое как "естественный процесс" [1], вырастающий из известных условий.

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХХV, стр.525.

В центр внимания становился тот круг вопросов, который в ходе развития философии определился в качестве предмета логики.

Критика гегелевского учения о развитии сознания как самого после­довательного и самого развитого идеалистического понимания предмета, к которому Маркс в связи с этим вновь возвращается, носит в 1857 году несколько иной, более конкретный характер, нежели в 184З-46 годах, когда вопрос для Маркса стоял в более общей постановке - как вопрос о роли сознания в развитии общественно-исторического процесса вообще.

Здесь вопрос ставится более конкретно - о специфических законо­мерностях научного мышления.

Маркса тут интересует не только то общее, что имеют между собой различные формы человеческого сознания, сколько то, что отличает науч­но-теоретическую форму сознания, отражения от всех прочих.

Научный интерес Маркса состоит здесь уже не в том, чтобы доказать еще раз тот общематериалистический тезис, что логическое мышление так­же отражает вне и независимо от него существующий и развивающийся предмет, а в том, чтобы раскрыть и показать, как оно это делает.

В этом подходе к делу как раз и обнаруживается еще раз вся гени­альность Маркса, состоявшая, как подчеркивал Ленин, в том, что он "не топтался на повторении уже решенных гносеологических вопросов", а сис­тематически развивал, двигал вперед, углублял материалистическое пони­мание в решении конкретных теоретических проблем, и в частности проблем гносеологии, логики, в том, что он уверенно двигался вперед по резко очерченному пути материализма в теории познания, не возвращаясь к пережевыванию уже давно и прочно завоеванных материализмом истин.

Именно поэтому Маркс излагает свои взгляды в форме прямого проти­вопоставления гегелевскому учению, не отвлекаясь в полемике с идеализ­мом спорами с догегелевскими и послегегелевскими концепциями логики как науки. Это имело тот прямой смысл, что позволяло четко показать принципиальное различие материализма в логике - и идеалистического по­нимания логики, получившего именно у Гегеля свое наиболее последова­тельное, наиболее развернутое выражение.

Рассматривая логику как учение о законах развития конкретнонауч­ного познания, как часть теории познания, исследующую законы и формы логической, рациональной ступени отражения вне и независимо от созна­ния развивающейся объективной, "чувственной" реальности, Маркс высту­пает как прямой продолжатель материалистической линии в философии, ко­торую пытался прервать немецкий идеализм, используя метафизические слабости материалистов XVIII века.

Разгром Марксом гегелевского учения о методе научного познания явился важнейшим завоеванием материалистического мировоззрения, нав­сегда избавившим материализм от тех его роковых слабостей, которые де­лали его беспомощным перед атакой "умного", т.е. диалектического идеа­лизма.

Вопрос о сущности, законах и формах научно-теоретического позна­ния объективной реальности к исходу XVIII века превратился для идеа­листического мировоззрения в вопрос жизни и смерти, ибо французские материалисты бесповоротно доказали принципиальную, взаимоисключающую несовместимость науки и религии, вкупе с философским идеализмом, дока­зали, что признание познаваемости материального мира на пути положи­тельного познания устраняет всякую возможность религиозно-теологичес­кого взгляда на мир.

Французские материалисты уже четко усматривали основную задачу философии в борьбе с религиозно-идеалистическим мировоззрением, в до­казательстве и отстаивании права и способности положительных наук на объективное познание явлений, данных человеку в ощущении, явлений ма­териального мира, в отстаивании мировоззренческого значения выводов, достигаемых на пути конкретнонаучного познания.

Французы поставили вопрос ребром: если конкретные науки - механи­ка, медицина, физика и другие отрасли знания дают в своей совокупности истинную картину мира, и притом единственно возможную, то религия и идеализм рушатся в самих своих основах.

Борьба защитников религиозно-идеалистического мировоззрения, на­чиная от Канта, именно поэтому сосредоточивается на проблемах гносео­логии.

Теории научного познания французов Кант, Фихте, Шеллинг и Гегель стремятся противопоставить такую теорию познания, которая предполага­ет, что конкретно-научное познание по самой своей природе неспособно достигать "последней сущности" вещей и явлений, денных человеку в ощу­щении, и что эта "последняя сущность" мироздания либо вовсе непознава­ема, либо, если и познаваема, то не на пути конкретно-научного иссле­дования, а лишь спекулятивнофилософским умозрением, имеющим принципи­ально иную природу, нежели "положительные" науки.

Ни Кант, ни Фихте, ни Шеллинг, ни Гегель нимало не заняты тем, чтобы разрабатывать теорию действительного научного познания, т.е. проблемы метода развития конкретных наук, метода научного анализа вне и независимо от сознания существующей объективной реальности.

Законы и формы развития конкретно-научного познания как таковые интересуют идеализм весьма мало, интересуют лишь постольку, поскольку их удается истолковать в качестве законов и форм познания духом своей собственной сущности.

Проблема отношения знания и предмета, проблема объективной истины в ее единственно реальной, т.е. материалистической постановке, вообще устраняется из теории познания и подменяется проблемой соответствия знания самому себе. Логика становится из средств познания - самоцелью, критерий истинности предельно формализуется, и в итоге гегелевская ло­гика оказывается совершенно неспособной служить методом развития дейс­твительного, т.е. конкретно-положительного познания, оказывается спо­собной, в силу своего формализма, не поступаясь ни одним из своих тре­бований, служить "философским оправданием" не только различных, но и прямо противоположных, взаимоисключающих теорий, взглядов.

С точки зрения гегелевской логики, теории познания единственно необходимым, единственно всеобщим содержанием человеческого мышления, знания оказывается в итоге само мышление, логическая закономерность. Все остальное, т.е. как раз конкретная специфика явлений, процессов, являющихся предметом наук, неизбежно попадает в разряд более или менее случайного, несущественного.

Маркс уже в 1843 году, в период перехода от идеализма к материализму, понял всю непригодность гегелевской теории познания для выра­ботки научного понимания социально-политической действительности, по­казал, что требования гегелевского метода мышления не обеспечивают на­учного проникновения в "логику дела".

Маркс подвергает жестоким насмешкам равнодушие гегелевской логики к "логике дела", указывая, что гегелевская теория познания совершенно логично и неизбежно приводит к тому, что любая, первая попавшаяся на глаза эмпирическая реальность изображается в виде единственно разум­ной, увековечивается в качестве воплощения абсолютного божественного закона мироздания.

Маркс показывает, что гегелевская логика не дает никакого объек­тивного критерия для различения случайного от необходимого, существен­ного от несущественного в предмете; чистая случайность с такою же лег­костью выдается ею за абсолютно необходимое, как и обратно, и в итоге решающим критерием, принципом всей теории оказывается личность теоре­тика с ее сугубо индивидуальными симпатиями, иллюзорно принимаемая за принцип абсолютного самосознания.

Но эта критика гегелевской теории познания, при всей своей остро­те и плодотворности, не выводила еще за пределы в общем идеалистичес­кого взгляда на природу предмета познания - в 1843 году Маркс по-преж­нему рассматривает исторический процесс как процесс "отчуждения" и "присвоения" самосознанием своей собственной логической природы.

Дальше, к окончательному преодолению идеализма гегелевской теории познания, к созданию диалектико-материалистической теории научного познания, Маркс шел через исследование проблемы частной собственности и ее противоположности - утопического коммунизма, провозгласившего не­обходимостью отрицание частной собственности. Критика буржуазной поли­тической экономии, к которой Маркс приступает уже зимой 1844 года, и выяснение действительных корней коммунистических и социалистических теорий - оказалась той теоретической работой, в ходе которой разраба­тывалась и диалектико-материалистическая теория научного познания.

Критика политической экономии и критика гегелевского учения шли все время рука об руку. Критика метода мышления буржуазных экономистов и критика гегелевского учения о методе мышления взаимно оплодотворяли друг друга, ибо задачи анализа теорий экономистов все время выдвигали проблемы теоретико-познавательного, логического характера, неразреши­мые с точки зрения идеалистической диалектики.

На почве исследования экономической структуры современного об-

щества и ее теоретического выражения в трудах буржуазных экономистов и

их социалистических критиков гегелевская теория познания была оконча­тельно разоблачена как теория познания, действительного познания со­вершенно не обеспечивающая. В ходе критики экономистов Марксу стано­вится все более и более ясной необходимость разработки проблем логи­ческого мышления на принципиально иной основе, нежели гегелевская, - на основе материалистического миропонимания.

Задача критического анализа проблем политической экономии с само­го начала обнаруживала для Маркса совершенную непригодность метода ге­гелевской диалектики в качестве метода анализа эмпирического материа­лизма, совершенную некритичность этого метода по отношению к уже раз­витым теориям.

"...Гегелевский метод, - писал Энгельс, - в его имевшейся налицо форме был совершенно непригоден. Он был по существу идеалистическим, а тут требовалось развитие такого мировоззрения, которое было бы более материалистичным, чем все предыдущие. Он исходил из чистого мышления, а здесь надо было исходить из самых упрямых фактов" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.XI, ч.2, стр.358.

Полная непригодность этого метода вполне отчетливо обнаружилась уже у самого Гегеля, когда он рассматривал проблемы экономического по­рядка в своей "Философии государственного права". Отношение Гегеля к буржуазной политической экономии, ко всем ее основным положениям и вы­водам вполне апологетично.

Может показаться странным, что Гегель с присущим ему диалектичес­ким чутьем не замечает глубоко метафизического характера мышления бур­жуазных экономистов, блестяще разоблаченного диалектиком-материалистом Марксом. Но это вполне в духе гегелевской концепции. С ее точки зрения к политической экономии - как и ко всякой "конкретной", "нефилософс­кой" науке - слишком строгих диалектических требований вообще предъяв­лять нельзя.

Гегелевская философия, строго говоря, вполне увязывается, мирится с метафизическим методом мышления в "конкретном" познании.

Диалектика для Гегеля - монополия "философского" познания. Гегель вполне сознательно узаконивает метафизический метод мышления в полити­ческой экономии, истолковывая его как метод, адекватный предмету - "сфере нужды и рассудка".

Имея дело непосредственно не с живой экономической действитель­ностью, а лишь с ее преломлением в буржуазном сознании и ее обобщенным

теоретическим выражением в буржуазной науке, Гегель - вполне последо­вательно со своей точки зрения - относит "рассудочный" (т.е. метафизи­ческий по его терминологии) характер мышления современных ему эконо­мистов - к предмету их мышления, к сфере самих экономических отноше­ний.

Метафизическую ограниченность современного ему понимания предмета он приписывает самому предмету, выступающему не как процесс развития, а как след, отпечаток в "материи" процесса диалектически развивающего­ся духа. В "сфере нужды и рассудка" дух предстает распавшимся на нео­посредованные противоположности - "всеобщее" полярно противостоит "единичному", "частное" - "общему" и т.д.

Диалектики в собственном смысле слова - даже в гегелевском смыс­ле, - как опосредования противоположностей внутри единства, - в преде­лах "сферы нужды и рассудка" Гегель не открывает. Она раскрывается лишь по выходе за пределы собственно политической экономии - в спеку­лятивно-философском рассмотрении предмета, в его изображении в качест­ве преходящей ступени развития понятия "свободы", а эмпирически - в сфере государственности, в сфере права.

В связи с этим Гегель и задачу политической экономии сводит к чрезвычайно узким пределам, видя ее в том, чтобы отыскивать в беско­нечном многообразии переплетающихся экономических явлений "некоторые простые принципы предмета, действующий в нем, управляющий им рассудок" [1], простые количественно-качественные соотношения, обнаруживающиеся в совокупном движении товарных масс, во взаимообусловленности различ­ных отраслей труда и соответствующих им потребностей и т.д., - т.е. разделяет всю ограниченность представлений экономистов о предмете, за­дачах и методе исследования экономической действительности.

[1] Гегель. Соч., т.VII, стр.217.

О собственном, имманентном развитии экономики, о раскрытии внут­реннего источника ее движения, внутренних противоречий ее развития - о реальной диалектике экономического развития - с точки зрения гегелевс­кой теории познания речи вообще не может идти.

Отношение Маркса к проблемам политической экономии с самого нача­ла прямо противоположно. Маркс сталкивается с проблемами этой науки на пути исследования предреволюционной социально-политической обстановки в Германии, в ходе критики насквозь прогнившей феодально-сословной го­сударственности с позиций революционного демократизма.

Рассматривая пролетариат вначале лишь как наиболее радикальное и

решительное крыло революционной демократии, Маркс наталкивается на

проблему "теоретической ценности" коммунистических идей, коммунисти­ческих требований пролетариата к обществу.

Вначале проблема частной собственности и коммунизма как теорети­ческой доктрины, базирующейся на принципе отрицания частной собствен­ности, воспринимается Марксом как проблема развития "самосознания". Вопрос ставится перед ним в такой форме - является ли "частная собс­твенность" атрибутивным принципом самосознания или же только его пре­ходящей формой, и насколько поэтому коммунизм "теоретически правоме­рен", насколько он может быть истолкован в качестве законного продукта развития самосознания.

Изобразить коммунистические идеи в качестве законного вывода, продукта развития "самосознания" оказалось делом нетрудным - это нес­колько ранее Маркса проделал М.Гесс.

К критическому анализу политической экономии Маркс обращается вначале также с целью исследовать содержание этой науки с точки зрения обоснованности ее фундаментальной, исходной предпосылки - "частной собственности", понимаемой еще в качестве правовой категории, катего­рии "самосознания".

Но уже в ходе исследования Маркс убеждается в полной невозможнос­ти решить теоретический спор между системой взглядов, основывающейся на частной собственности - "национальной экономией", - и коммунизмом, как системой взглядов, развитой из прямо противоположной основы - на чисто "теоретической" почве, т.е. на почве выяснения того, какая из этих "систем" ценнее "теоретически", какая из них "логичнее" вытекает из развития "самосознания".

Именно исследование проблем политической экономии, к которому Маркс приступил в начале 1844 года в Париже, а затем в Брюсселе, и оказалось тем реальным путем, который привел Маркса к выводу о необхо­димости искать основу и разгадку как социалистических доктрин, так и системы буржуазной экономии не в развитии самосознания, а в условиях производства материальной жизни, тем путем, которым Маркс пришел к "основной идее своей системы - идее общественных отношений производс­тва" [1]. [1] Ленин В.И.Философские тетради, стр. 34.

В ходе критики буржуазной теоретической экономии окончательно складываются и основы диалектико-материалистической теории познания, прямо противоположной гегелевской логике. Благодаря этому раскрывается тот факт, что фейербаховская критика гегелевского учения о развитии

познания оставляет нетронутыми, идеалистически истолкованными как раз

наиболее существенные проблемы научного познания - проблемы его разви­тия и связи последнего с целесообразной активной деятельностью челове­ка в мире, с процессом "самопорождения человека" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.III, стр.6З9.

Эта проблема со всей остротой вырастала перед Марксом в ходе кри­тики теоретических построений буржуазных экономистов.

Маркс с самого начала вскрывает ту внутреннюю органическую связь, которая существует между теорией политической экономии, определяемой им вслед за Энгельсом как "науки об обогащении", и "точкой зрения частного собственника".

Критика Маркса с самого начала ведется не с точки зрения имма­нентно-логического анализа теоретических построений экономистов, не на пути разоблачения логической несостоятельности их теорий. Напротив, Маркс указывает, что - если оставаться при исходной точке зрения эко­номистов - признании частной собственности в качестве атрибутивного свойства человеческой природы, - то все основные выводы Рикардо, этого наиболее последовательного буржуазного экономиста, пришлось бы принять как научные, правильные, логически правомерные.

Теоретическая ограниченность буржуазной политической экономии по­нимается Марксом как неизбежное следствие ограниченности того "угла зрения", под которым в ней рассматривается экономическая действитель­ность. Маркс показывает в деталях, как эта исходная точка зрения опре­деляет все рассуждения экономистов, служит для них везде критерием ло­гического расчленения предмета, критерием различения существенного от несущественного, случай.ого от необходимого, теоретически "интересно­го" от теоретически безразличного.

Маркс, например, показывает, что различение между "валовым" и чистым доходом, которым "только и занимается политическая экономия", выступает как существенное различие в предмете только в том случае, если предмет рассматривается с точки зрения "отдельного лица", "част­ного собственника", б"рж"а, - но вообще не имеет смысла, вообще стира­ется, исчезает, если предмет рассматривается "с точки зрения нации", понимаемой как целостный производящий и потребляющий весь свой продукт организм [1].[1] MEYA, I abt,B.III,ss. 514-515 (Замечания Маркса к "выпискам из экономистов").

Перед самим Марксом это обстоятельство, естественно, ставило проблему выбора такой точки зрения, которая обеспечивает подлинно объ-

ективное, научное понимание предмета.

В 1844 году Маркс определяет свою точку зрения как точку зрения "реального гуманизма". Но это, разумеется, не значит, что Маркс под­вергает критике буржуазную политическую экономию и ее реальный прооб­раз с точки зрения их соответствия или несоответствия некоторому иде­альному представлению об "истинной природе человека", некоторому фило­софско-этическому идеалу. На подобную "точку зрения" Маркс не вставал никогда.

"Точка зрения реального гуманизма" есть не что иное, как слабое, неточное, еще неясно осознанное описание точки зрения пролетариата, как основной производительной силы общества.

"Человек", "родовая сущность человека" для Маркса уже здесь тож­дественна совокупности развивающихся производительных сил общества, "активных сущностных сил рода" -как выражается еще здесь Маркс.

Поэтому критика с позиций реального гуманизма объективно означала еще не оформившееся понимание того факта, что производительные силы общественного человека ("природа человека") переросли частнособствен­ническую форму организации общественных отношений, общественных усло­вий своего развития.

Но открыто,ясно и сознательно Маркс смог сформулировать свою точ­ку зрения в теории как точку зрения пролетариата лишь после той всес­торонней критики созерцательно-метафизической ограниченности старого материализма, которую он проделал в течение 1845 года.

В глазах Фейербаха - этого классического представителя созерца­тельно-материалистической гносеологии - стать в теории на "точку зре­ния человеческой потребности", "практического отношения к предмету" - было бы чем-то прямо противоречащим задаче науки, задаче "теоретичес­кого" рассмотрения предмета таким, каков он есть сам по себе, незави­симо от какого бы то ни было отношения к человеческим субъективным потребностям, целям и желаниям.

Маркс в "Немецкой идеологии" и в "Тезисах о Фейербахе" подытожил уже вполне четко результаты своей критики этой концепции, критики, ис­ходные моменты которой имеются уже в "Философско-экономических рукопи­сях", показал, что подобное противопоставление "теоретического" и "практического" взгляда на предмет познания основывается на чрезвычай­но узком понимании практики.

Усматривая самое "сущность человека" в постоянном процессе "само­порождения", т.е. в постоянном развитии "активных сущностных сил",

производительных способностей, способов приспособления предметов внеш­ней природы к потребностям человека путем изменения форм природы и со­ответствующих этим производительным силам общественных потребностей, Маркс по сути дела уже в 1844 году преодолевает узкие рамки антрополо­гического взгляда на природу человеческого рода.

Человек в этом понимании "становится тем универсальнее, чем уни­версальнее та сфера природы, которой он живет", чем богаче развитые им активные производительные способности и соответствующие им потребнос­ти. Процесс "жизни рода" предстает как процесс производства человеком своей собственно материальной жизни, в котором человек изменяет приро­ду в соответствии с "ее собственной внутренней мерой" [1]. [1] См.статью "Отчужденный труд". MEYA, I te abt, B.III. ss.81-94.

Практическое отношение человека к природе в этом понимании утра­чивает, как выражается Маркс, "свой эгоистический характер", т.е. ре­альные общественные потребности имеют смысл и могут быть удовлетворены лишь в том случае, если способ их деятельного удовлетворения соответс­твует "внутренней мере" того предмета, в котором, в изменении которого эта потребность удовлетворяется.

Поэтому всегда и везде наличие неудовлетворенных общественных потребностей указывает на то, что наличные способы их деятельного удовлетворения "не соответствуют внутренней мере" предмета, указывают науке ее задачу - раскрыть эту "меру", чтобы в соответствии с нею построить способы действий.

Поэтому рассмотрение предмета с точки зрения "практической пот­ребности" уже не только не противоречит в глазах Маркса задаче "теоре­тического" познания, но и оказывается той единственной "точкой зре­ния", с высоты которой только и открывается перспектива подлинно "объ­ективного познания", действительного теоретического познания, точкой зрения, соответствующей внутренней природе, "мере" предмета.

Наука рассматривается Марксом как особая отрасль разделения об­щественного труда, которая, как таковая, подчинена в своем развитии законам развития общественного организма в целом. Именно развитие пос­леднего ставит перед теоретиком объективно обусловленные цели исследо­вания и одновременно предоставляет ему его материал. "Даже предметы простой чувственной достоверности даны ему (ь.е. Фейербаху) только благодаря общественному развитию, благодаря промышленности и торговым сношениям" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.IV, стр.33-34.

Установив тот факт, что развитие науки, теоретического рассмотре­ния, всегда управляется потребностями общественного развития, потреб­ностями прогресса производительной силы общества, Маркс открыто и уже вполне сознательно становится в теории на точку зрения "революцион­но-практической деятельности", т.е. деятельности, направленной на пре­образование существующих способов удовлетворения общественных потреб­ностей, на создание новых способов деятельного удовлетворения потреб­ностей, новых производительных способностей, сил человека, на расшире­ние "той сферы природы, которой он (человек) живет".

И поскольку, как уже здесь устанавливает Маркс, общественные пот­ребности выступают до сих пор в антагонистической форме, в классовой форме, и поэтому с интересами объективного познания предмета совпадают всегда потребности именно такого класса, который оказывается неудов­летворенным в рамках существующих способов деятельности, Маркс и ста­новится в теоретическом анализе общественно-производственных отношений на "точку зрения пролетариата".

Точка зрения революционно-практической деятельности впервые в ис­тории философии увязывается внутренне, органически с точкой зрения те­оретического рассмотрения.

Органическое единство теории и практики становится отличительной чертой новой, диалектико-материалистической гносеологии. И это обус­ловливает собою тот факт, что с 1846 года Маркс выходит и в области политической экономии на совершенно новые пути исследования, на кото­рые до него эта наука не вступала, или, если стихийно, наощупь и наты­калась, то тут же растерянно пятилась назад и хоронила свои действи­тельно объективно-истинные открытия, омертвляла их в метафизически застывших формулах.

С 1846 г. политическая экономия впервые начинает развиваться на основе диалектико-материалистического взгляда как на предмет познания, так и на природу самого научного познания, на диалектически противоре­чивый характер отношения познания и предмета, и на основе философски грамотного (а не стихийного) оперирования категориями, абстракциями, выражающими в своей совокупности объективную структуру предмета.

Короче говоря, политическая экономия впервые начинает развиваться на основе сознательного применения диалектики как теории познания, как метода научного анализа, что оказывается одинаково плодотворным как для политической экономии, так и для самой теории познания, самого ме­тода, самой диалектики.

Цель исследования экономической действительности формулируется Марксом в соответствии с требованиями диалектикоматериалистической те­ории познания, как выяснение тех объективных, не зависящих от воли и сознания людей условий, внутри которых совершается процесс обществен­ного производства материальной жизни общества, тех объективных общест­венно-производственных отношений, которые он сам, своим же собственным развитием и создает, формирует.

Предмет политической экономии выступает, с этой точки зрения, как совокупность объективных условий революционно-практической деятельнос­ти пролетариата, условий, порождающих самое эту деятельность, опреде­ляющих ее цели и средства, и одновременно являющихся ее предме­том,предметом революционно-практического преобразования.

С этой материалистически обоснованной точки зрения предмет поли­тической экономии впервые открывал перед наукой свои наиболее "сущест­венные определения", всеобщую объективную основу всех своих частных проявлений, в анализе которых запуталась как буржуазная теоретическая экономия, так и ее антипод - социалистическая критика.

С другой стороны, наука политической экономии впервые превраща­лась в подлинную революционную силу, в подлинный "рычаг истории". Нау­ка вооружила пролетариат умением уверенно ориентироваться среди объек­тивных условий развертывания своей борьбы против "частной собственнос­ти.

Исходя из этого представления о задачах, сущности и роли науки в развитии общественной жизни, Маркс и приступает в 1857 г. к анализу внутренних закономерностей развития науки как особой формы сознания, как особой сферы разделения общественного труда.

2. Маркс о внутренних специфических законах логического, научного мышления. Критика основ гегелевского понимания предмета

Проблемы гносеологии, логики, диалектики мышления ставятся Марк­сом в 1857 году уже на основе строго и резко очерченного материалисти­ческого понимания основного вопроса философии, вопроса об отношении сознания человека к объективному окружающему его миру, предмету его деятельности и познания, и на основе того понимания, развитого впервые Марксом и Энгельсом, что человек и в познании выступает как обществен­но-исторически определенный индивид, как представитель общества, нахо­дящегося на определенной ступени развития.

Это последнее обстоятельство, его понимание в корне отличают ис­ходные пункты марксовой гносеологии от гносеологии всей предшествующей философии, в том числе и материалистической, и дает Марксу в руки ключ ко всем тем проблемам, на диалектической сложности которых спотыкался старый материализм и спекулировало религиозно-идеалистическое миро­воззрение.

В теории познания, не меньше чем в социологии, старый материа­лизм, включая непосредственно предшествовавший Марксу материализм Фе­йербаха, брал в качестве субъекта познания своеобразного "гносеологи­ческого Робинзона", пытаясь объяснить все способы и формы познания, в том числе научного, непосредственно из "природы человека", понимаемой, как правило, антропологически.

Поскольку человек, рассматриваемый в качестве "субъекта позна­ния", с самого начала брался искусственно изолированным, метафизически вырванным из сети общественных взаимосвязей, то все свойства, качест­ва, особенности познающего мир индивида, на деле развитые, сформиро­ванные в нем обществом, оказывались приписанными непосредственно инди­виду, как якобы присущие ему от природы.

Путь к реальному пониманию таких способностей человека, как спо­собность к мышлению с помощью абстракций, понятий, категорий, оказы­вался тем самым наглухо закрытым. Происхождение этой способности ста­рый материализм пытался искать в "чувственной" природе человека, в пределах понимания человека только как части природы.

Естественно, что старый материализм оказывался научным лишь в пределах понимания тех свойств, способностей человека, играющих роль в процессе познания, которые так или иначе объективно общи человеку с высшими животными.

В трактовке непосредственно чувственной ступени познания, отраже­ния антропологизм не ставил еще в резкое противоречие с истинным поло­жением дела, так как проблемы чувственной ступени познания, чувствен­ного созерцания в известных пределах могут и должны быть рассмотрены при абстрагировании от речи, а следовательно, и от общественного ха­рактера сознания индивида, являющегося "субъектом познания".

Но в понимании абстрактно-логической ступени познания точка зре­ния антропологического материализма, его абстракция "человека" оказы­вается уже совершенно ложной.

Именно этим и объясняется тот факт, что Фейербах, давший основа­тельную и остроумную критику гегелевской концепции в той ее части, ко-

торая касается роли чувственности в познании, оказался совершенно бес­силен опрокинуть гегелевскую логику.

Проблема развития познания вообще не может быть ни поставлена, ни решена на основе представления о человеке как о "части природы".

"Чувственная природа человека", как и природа вне его, является пассивной, формируемой стороной "человеческой сущности". Активный принцип, движущее начало ее развития, заключен не в ней, а в процессе общественного труда, который и является, по выражению Маркса, "процес­сом самопорождения человека" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.III, стр.6З9.

Поэтому Фейербах уже в пределах анализа чувственной ступени поз­нания сразу же перестает быть материалистом, как только касается проб­лемы развития сознания во всех его формах.

"История и материализм идут у Фейербаха разными путями" (Маркс) и в пределах гносеологии, во всех ее разделах.

Это дает себя знать уже в трактовке чувственной ступени познания. Фейербах отмечает как факт, что "в существе, в котором проснулось соз­нание (Фейербах имеет в виду человеческое сознание.- Э.И.), происходит качественное изменение всего существа", т.е. он констатирует, что, несмотря на то общее, чем имеют между собой чувственное созерцание, восприятие человека и животного, - отражение предмета у человека отли­чается от чувственного отражения предмета животным; человек и "видеть" начинает по-иному, чем животное, хотя с физиологической стороны этот акт "видения" остается одним и тем же, чувственной копией предмета, данного извне органам чувств.

Но он не может материалистически понять основу, источник "чело­вечности" "видения", чувственного восприятия вообще. Он просто конста­тирует тот факт, что в самом акте чувственного созерцания, восприятия человека, в отличие от животного, соотносит данный предмет с другими предметами, отражает их связи между собою, тогда как животное соотно­сит предмет, его свойства только с самим собою, столько со своей физи­ологической потребностью в нем.

"Глаз животного не видит ничего дальше его потребностей, и сущ­ность животного не простирается дальше его потребностей".

Человек же, по Фейербаху, созерцает предметы внешнего мира "неза­интересованно", абстрагируясь от своих потребностей, или, вернее, по­винуясь чисто человеческой специфической потребности в "чистом незаин­тересованном созерцании" [1].

[1] Фейербах "Сущность христианства". Изд."Мысль". 19О6 г.,с.5.

"Животное воспринимает впечатления только от такого луча света, который оказывает непосредственное влияние на его жизнь, а человек - от безразличного для него луча отдаленнейшей звезды; только человек испытывает чистые интеллектуальные радости и аффекты, чуждые практи­ческой пользе, только он способен наслаждаться теоретическим созерца­нием" [2], - говорит Фейербах в своей "Сущности христианства".

[2] Там же.

По отношению к животному Фейербах вполне прав, что подтверждается учением Павлова об условных рефлексах. "Сознание" животного фиксирует и удерживает лишь те впечатления, которые так или иначе стоят в объек­тивной связи с его физиологической жизнедеятельностью, а все осталь­ные, хотя и отражаются оптически на сетчатке его глаза, оно не фикси­рует, т.е. попросту их не "видит".

Содержанием "сознания" животного поэтому становится лишь ничтож­ная часть того, что оно "видит оптически", и именно та часть предмета, которая имеет непосредственно физиологическое значение для организма животного.

По отношению же к человеку, к пониманию чувственного созерцания как ступени познания Фейербах оказывается уже глубоко неправ.

Тот факт, что горизонт чувственного созерцания человека не огра­ничивается его потребностями как биологического существа, что он прос­тирается так же далеко, как сама природа, с позиций антропологического материализма вообще не поддается объяснению. На основании этого факта Фейербах оказывается вынужденным отрицать вообще наличие какой-либо связи между "материальными, чувственными потребностями" человека и его способностью "человечески" созерцать мир. И когда перед Фейербахом встает вопрос - от чего же последняя все-таки зависит, то материалис­тического ответа он дать уже не может, - от степени развития сознания, отвечает он, открывая снова дорогу идеализму в теории познания.

Маркс показал, что неспособность Фейербаха справиться с проблемой развития сознания, проистекает из его крайне узкого понимания "матери­альных" потребностей, вырастающих в процессе "чувственно-практической деятельности", из его непонимания роли практики для развития познания и самих познавательных способностей человека.

Касаясь проблемы возникновения, происхождения и развития науки, т.е. как раз той проблемы, которую ставит и решает во "Введении к кри­тике политической экономии" Маркс, Фейербах окончательно покидает

твердую почву материализма. Оторвав проблему теоретического познания

от потребностей "чувственно-практического" отношения человека к миру,

Фейербах декламирует у)е совсем в духе идеализма о том, что "Взор че­ловека... - небесного происхождения. Потому-то человека и возвышает над землей его око, а теория начинается с созерцания небес". "...Пер­вые философы были астрономами - небо напоминает человеку о его назна­чении, о том, что он рожден не только для деятельности, но и для со­зерцания" [1].

[1] Л.Фейербах. "Сущность христианства". Изд."Мысль", 19О6, с.5.

На проблеме развития, источника происхождения науки коренная принципиальная противоположность созерцательно-материалистической тео­рии познания Фейербаха и гносеологии Маркса обнаруживается очень ярко.

Астрономия была действительно исторически первой в истории нау­кой, как указывает в "Диалектике природы" Энгельс. Но человек обратил свой взор к небесам вовсе не ради них самих, а по той весьма "земной" причине, что астрономия "уже из-за смены времен года абсолютно необхо­дима для пастушеских и земледельческих народов" [2].

[2] Ф.Энгельс. Диалектика природы, стр. 147.

Непонимание того, что развитие познания управляется общественной потребностью развития производительной силы общественного человека, и приводит Фейербаха к тому, что его критика идеализма оказывается не проникающей до самых основ проблем, мистифицированно поставленных в гегелевской системе. Ибо фейербаховский материализм оказывается неспо­собным объяснить даже тот довольно простой факт, что человеческое соз­нание непрерывно развивается, что оно включает в свою сферу все новые и новые стороны окружающей природы, что человек "видит", воспринимает все больше и больше, притом "видит человечески", с осознанием того, что он раньше видел чисто оптически, т.е. попросту говоря, вообще не видел как человек, как субъект теоретического познания.

Уже в пределах рассмотрения чувственной ступени познания Фейербах оказывается бессилен противопоставить гегелевскому идеализму, научное, т.е. материалистическое решение проблемы развития познания.

Фейербах прекрасно понимает, что теоретико-познавательное решение проблемы чувственного созерцания не может быть сведено к естествен­но-научному ее решению, что это не есть проблема физиологии органов чувств, а специфически философская проблема.

"Философия "ставит вопрос - что такое глаз без сознания? - ровно "ничего", - отвечает Фейербах. - "Вижу ли я без сознания, или вовсе

ничего не вижу - это тождественно. Только сознание зрения есть дейс­твительность зрения или действительное зрение" [1].

[1] Л.Фейербах. Основоположения философии будущего. Изд. "Материалист", 1923 г., стр. 139.

Проблема самим Фейербахом ставится таким образом, что оказывается роковой для его собственного материализма. Ибо непосредственное, чувс­твенное отражение предмета оказывается поставленным в зависимость от развития "сознания", т.е. от более высокой и сложной формы отражения предмета, чем акт простого "зрения", чем простой оптически-физиологи­ческий акт.

А почему и по какому закону развивается самое "сознание" - это оставляется им на почве материализма, невыясненным. "Развивается" - и все тут...

Фейербах поэтому и апеллирует вновь к "философии", рассматриваю­щей проблему логической закономерности развития сознания, как процесса развития "самосознания", "самосознающей себя сущности человека".

Все содержание гегелевской "Феноменологии духа" и "науки логики" тем самым остается нетронутым. Все, что способен сделать с ним Фейер­бах, - это, по его собственному признанию, сделать то же самое, что он проделывает с религиозной догматикой, - иначе истолковать, т.е. припи­сать "человеку" все то, что Гегель приписывает абсолюту, без каких-ли­бо существенных корректив по содержанию. Если же он все-таки пытается критиковать гегелевскую логику и по содержанию, то эта критика, как правило не улучшает дела, а наоборот, ухудшает, окончательно умерщвляя то живое, рациональное, что было в гегелевской логике.

Именно в силу ограниченности, созерцательности своего материализ­ма Фейербах и видит задачу материалистического преодоления гегелевско­го учения о развитии мышления только в том, чтобы "лишь перевернуть спекулятивную философию, и мы, - резюмирует Фейербах, - получим голую, неприкрытую истину" [1]. ("Предварительные тезисы").

[1] Л.Фейербах. "Предварительные тезисы к реформе философии", стр.75.

Большей критичности по отношению к гегелевской логике старый ма­териализм проявить не в состоянии. Стоит лишь, исходя из факта отчуж­дения форм мышления в виде абсолютного духа, свести его формы и законы к их "чувственной основе", - т.е. подыскать для каждой гегелевой абс­тракции ее адекватный чувственный эквивалент, прообраз, - и дело кри­тики Гегеля по Фейербаху исчерпано.

Все "определения абсолюта" приписываются "человеку", "возвращают­ся" ему в качестве его собственной "сокровенной сущности", отчужден­ной, отнятой у него злокозненным Гегелем, и все остается по-прежнему.

"Новая философия опирается не на божественность разума самого по себе, она опирается на божественность, т.е. на истинность всего чело­века. Или, иначе говоря, она хотя опирается и на разум, но на разум, коего существо - человеческое существо, т.е. не на разум бесцветный и безымянный, но на разум, пропитанный кровью человека" [1].

[1] Там же, стр. 200.

Оттого, что Фейербах "пропитывает кровью", окрашивает бесцветный гегелевский разум в цвет крови, этот разум изменяется, конечно, столь же мало, как мало изменилось бы содержание "феноменологии духа", если бы какой-нибудь оригинализдатель решил напечатать ее текст красной краской вместо обычной черной, типографской.

Иными словами, по отношению к гегелевской логике созерцательный материализм Фейербаха оказывается абсолютно некритичным. Если им при­нимаются отдельные диалектические достижения Гегеля в области этой на­уки, то в совершенно нетронутом виде. Там же, где Фейербах пытается противопоставить Гегелю свое понимание конкретных проблем логического мышления, конкретных логических категорий, эти попытки, как правило, приводят к тому, что вместе с идеализмом отбрасывается и диалектика. Расчленить их Фейербах не может.

Заслуга материалистического истолкования диалектики процесса мыш­ления, логического процесса, принадлежит к истории философии всецело и исключительно Марксу.

Та критика, которой Маркс подвергает идеалистическигегелевскую интерпретацию диалектики логического процесса, основывается на анализе действительного процесса развития конкретного знания, путем сопостав­ления, очной ставки гегелевской концепции с реальным процессом разви­тия науки, в частности политической экономии, чего Фейербах делать не пытался.

Этот подход к делу только и позволяет Марксу выявить в гегелевс­кой логике ее рациональное содержание, четко различать в ней диалекти­ку и идеализм, извлечь из нее "рациональное зерно".

Свой анализ проблем логического мышления Маркс и начинает с крат­кого обобщения очерка истории развития политической экономии, начиная с того момента, когда она возникает в качестве науки, т.е. обособляет­ся в качестве особой формы сознания, складывающейся уже не стихий-

но-эмпирически в головах практически действующих индивидов, а как осо­бая специальная отрасль умственного труда, систематически исследующая свой предмет.

Маркс показывает, что наука, как таковая, с самого своего возник­новения в качестве особой формы сознания, имеет своей исходной предпо­сылкой представление о предмете исследования, как о некотором "живом целом", как о едином организме, как о "чувственноконкретному.

Задача науки с самых первых ее шагов стихийно вырисовывается как задача воспроизведения в мышлении, в понятиях этой живой чувственной "конкретности", т.е. некоторого совокупного целого, все стороны кото­рого взаимно связаны, взаимно переплетаются и обусловливают одна дру­гую. Маркс показывает, что это стихийнодиалектическое, в основе своей совершенно правильное, хотя и ограниченное представление о предмете и задаче науки оказывается и исторически и логически первым исходным ша­гом, с которого, собственно, только и может начаться процесс развития научного исследования, "наука" в собственном смысле этого слова.

Но, как показывает Маркс, от этого стихийно правильного представ­ления о задаче, о цели научного рассмотрения, - до реального выполне­ния этой задачи науку отделяет длительный и сложный путь, по которому она движется зигзагами, наощупь, то и дело спотыкаясь о трудности та­кого сорта, природу которых она осознает, о трудности, связанные с ди­алектически противоречивым характером самого процесса отражения.

"Правильный в научном отношении" метод, способ развития мыслей стихийно вырабатывается ходом развития самой науки в качестве единс­твенно возможного метода выполнения задачи науки - воспроизведения предмета в мышлении, как "живого целого".

Но так как наука до известного момента не отдает и не может от­дать себе ясного отчета о том, что и как она действительно делает, так как вопросы метода познания специально не рассматриваются, как ее собственные жизненно важные проблемы, "правильный в научном отношении" метод пробивает себе дорогу лишь в виде более или менее ясно проступа­ющей тенденции, которая все время перекрывается, а подчас вовсе пара­лизуется такими способами развития мысли, способами переработки эмпи­рических данных в понятия, которые противоречат задаче науки.

Обнаружить в ходе развития политической экономии зародыш "пра­вильного" метода, четко выделить, отличить те ходы и мысли, которые объективно вели к объективно-истинному пониманию предмета от тех, ко­торые представляют собой результат стихийного блуждания мысли в мате-

риале, можно было, естественно, лишь на основе по крайней мере двух

решающих условий, впервые совпавших в личности Маркса как теоретика.

Во-первых, то обстоятельство, что в 1857 году Марксом уже доста­точно ясно были выявлены основные контуры самого предмета исследования

- общественно-производственных отношений капитализма. В ходе развития политической экономии он уже уверенно мог различать правильные ходы, шаги, приемы, методы мышления, объективно приближавшие сознание к объ­ективно истинному пониманию, к созданию правильной картины предмета в понятиях - от тех, которые к этому не вели.

И, во-вторых, - впервые сознательно, специально вопросы метода исследования были поставлены как особые вопросы, жизненно важные воп­росы самой политической экономии, притом поставлены и решены на основе высших достижений философии как науки, исследующей специально процесс познания как специфический процесс развития.

Эти два решающих обстоятельства и позволили Марксу в своем анали­зе исторического развития политической экономии как науки рассмотреть, различить в нем зародыши "правильного в научном отношении метода", "способа развития мысли", выделить его и сделать уже вполне сознатель­но применяемым в исследовании методом развития политической экономии как науки, острейшим орудием научного анализа, позволившим ему создать в итоге "Капитал".

Когда Маркс определяет "правильным в научном отношении методом" "способ восхождения от абстрактного к конкретному" и показывает, что политическая экономия стихийно уже давно нащупывала этот путь, то этот вывод был бы, безусловно, невозможен, если бы Маркс не опирался на ре­зультаты как критики политической экономии, так и философии, критики высших результатов достигнутых до него развитием этих обеих наук.

В этом смысле очень показательно опять-таки сопоставление с Фе­йербахом, который в своей критике гегелевской школы "остался на почве философии", в рамках чисто философской критики идеализма в теории поз­нания.

Гегелевская концепция развития логического мышления, мистифициру­ющая на абсолютно идеалистический лад тот реальный факт, что логичес­кое мышление действительно "восходит от абстрактного к конкретному" [1], Фейербаху представляется неизбежно лишь в качестве философской формы религиозной идеи о "сотворении чувственного мира духом", богом.

[1] Гегель. Соч., т.VI, стр.269-27О.

Верно оценивая гегелевскую интерпретацию факта, Фейербах, однако,

не может рассмотреть за ней скрытый действительный закон движения на­учного познания. И это естественно, ибо фейербаховская критика геге­левского идеализма, преодоление идеализма в теории познания, не выхо­дит за рамки "самой философии", не основывается на анализе фактов раз­вития действительного, конкретно-научного познания. Поэтому вместе с гегелевской интерпретацией факта выбрасывается и сам факт, по той при­чине, что этот факт знаком Фейербаху не сам по себе, а только в его гегелевской интерпретации.

Маркс же подвергает критике гегелевское учение о развитии научно­го мышления, исходя не из него самого, а после того, как твердо уста­новил в ходе исследования действительного процесса развития науки ре­альные, фактически прослеживаемые тенденции ее развития.

Когда Маркс указывает, что научное мышление на известной ступени, после того, как оно освоилось с многообразием эмпирических данных и прочно зафиксировало в абстрактных определениях существенные, необхо­димо повторяющиеся простые отношения предмета, после того, как оно прочно "выделило путем анализа некоторые всеобщие отношения, как раз­деление труда, деньги, стоимость и т.д., - приступает к "построению систем", которые восходят от простейшего, как труд, разделение труда, потребность, меновая стоимость, к государству, международному обмену, мировому рынку[1], то это, прежде всего, констатация действительной тенденции в развитии науки.

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.XII, ч.1, стр.19О-191.

Это - факт, необходимость которого предстоит вскрыть.

Вопрос ставится, следовательно, в гносеологическую плоскость, та­ким образом, - почему мышление сначала "аналитически рассекает пред­мет" на простые, элементарные "определения", а затем вновь начинает связывать их между собою в некоторую "систему понятий", вырабатывать из им же самим обособленных друг от друга абстракций систему связанных между собою абстракций?

Ответить на этот вопрос на первый взгляд просто: потому-де, что мышлению попросту легче сначала ухватить простое, нежели сложное. Но это еще не выводит за рамки простого описания факта и подменяет гносе­ологическое истолкование проблемы отговоркой чисто психологического свойства.

Ибо тут остается совершенно невыясненной та цель, ради которой научное мышление проделывает все эти операции, та задача, которую оно при этом решает, иными словами, остается невыясненной природа самой

деятельности мышления, проявляющейся в этом факте.

Объяснение этого факта ссылкой на "легкость" считает недостаточ­ным и Гегель в своей "Науке логики". И выводит необходимость "восхож­дения от абстрактного к конкретному", как единственного "сообразного с познанием пути" научной мысли, непосредственно из "природы духа", ос­новной закон развития которого состоит-де в "саморазличении всеобщего на особенное и единичное", в "самоопределении понятия".

Путь "восхождения от абстрактного к конкретному", фактические примеры которого Гегель приводит из области математики, геометрии, фи­зики, целиком объясняется им вслед за тем проявлением имманентного за­кона духа, движущегося вперед "согласно определениям понятия", по сту­пеням "всеобщего, особенного, единичного", по ступеням логических ка­тегорий, изначально присущих духу.

Согласно этой концепции все конкретное содержание научного позна­ния оказывается в итоге продуктом, внешней формой проявления деятель­ности абсолютного духа, повинующегося в процессе своей деятельности лишь своему собственному имманентному логическому закону и никак не природе предмета конкретного научного исследования. Напротив, сам чувственно-данный предмет изображается как производная от деятельности духа "пассивная материя", послушно принимающая на себя формы, наложен­ные на нее "духом".

Чувственные, эмпирические данные Гегель изображает как нечто та­кое, в чем собственной всеобщей закономерности найти, вообще говоря, нельзя, зато можно рассматривать как хаос, в котором логическая мысль может двигаться направо и налево, вверх и вниз, и не найдет все же прочных точек опоры. Под любой факт, под любое явление можно подвести "хорошие основания"... Лишь в том случае, если логическое мышление на­чинает повиноваться лишь "своей собственной", чисто логической приро­де, чувственно данный духу хаос эмпирических данных начинает упорядо­чиваться, располагаться по ступеням логических категорий, и в итоге вся природа предстает как воплощение логического закона, как "отчуж­денный" логический абсолютный дух, как производный продукт деятельнос­ти последнего. Содержание конкретно-научного знания также, естествен­но, оказывается результатом "себя в себе охватывающего, в себя углуб­ляющегося и из себя развивающегося мышления..."

Эта точка зрения, как показывает Маркс, неразрывно связана с тем, что за исходный пункт всех гносеологических рассуждений Гегель прини­мает сознание как таковое, сознание "в себе", а не реальный факт отно-

шения сознания и предмета, который существует совершенно независимо от

какого бы то ни было сознания.

3. Решение Марксом проблемы отношения абстрактного и конкретного

Противопоставляя гегелевскому истолкованию процессов, происходя­щих внутри человеческого сознания, резко и четко сформулированный те­зис материализма, подчеркивая, что исследование процесса развития на­учного познания должно основываться на том реальном, затушевываемом идеалистами фактическом положении дел, что предмет существует во всей полноте своих необходимых, закономерных связей, отношений, свойств, качеств, законов до того и совершенно независимо от того, является ли он предметом сознания познания вообще, в том числе и "научного", Маркс и выдвигает свое понимание задач, предмета, законов и форм логического мышления, дает материалистическое истолкование того факта, что научное мышление не может выполнить свою задачу никаким иным путем, кроме "восхождения от абстрактного к конкретному".

Для старого, метафизического материализма "конкретное" совпадает собственно с чувственностью, отражающей непосредственно единичное, ин­дивидуальное, то, что можно увидеть, осязать, обонять и т.д.

Соответственно этому "абстракция", "абстрактное" для этого мате­риализма есть абсолютная специфика логического мышления, есть "всеоб­щее". С этой ограниченной точки зрения истинная абстракция должна не­посредственно совпадать с чувственно-общим, с тем, что чувственность отмечает как общее целому ряду чувственно-данных явлений, предметов, одинаковое в них.

Там, где этого совпадения метафизический материализм не обнаружи­вает, там он видит абстракцию "неистинную", абстракцию как таковую, как продукт мышления, занятого не рассмотрением "конкретного", а чисто логической спекуляцией.

"Абстрагировать" - для старого материализма совершенно равнознач­но отвлечению от всякой чувственной определенности, от индивидуальнос­ти, от единичности, равнозначно фиксированию лишь "общего", "одинако­вого".

Поэтому различие чувственности и мышления, конкретного и абс­трактного для метафизического материализма полностью совпадает с раз­личием, с противоречием, "между словом, которое всеобще, и вещью, ко­торая всегда единична" [1].

[1] Л.Фейербах. Принципы материалистической теории познания. Кни­гоиздательство "Материалист". Москва, 1923, стр.163.

"Абстрактное" для Фейербаха тождественно слову, обозначающему не-

которое общее целому ряду предметов свойства, качества.

"Конкретное" - чувственно воспринимаемой вещи.

Противоположность между абстрактным и конкретным есть для него противоположность между общим и единичным.

С этой узкой точки зрения, в конце концов сводящей проблему логи­ческого мышления к проблеме правильного словоупотребления и тем самым

- к проблеме речи, языка, оказывается совершенно невозможным получить и правильное решение вопросов о соотношении абстрактного и конкретно­го.

Логическое мышление с этой точки зрения совершенно неразличимо от речи, от словесного выражения чувственных данных. Поэтому Фейербах не­избежно приходит к отрицанию в вещи, в предмете объективных противопо­ложностей, противоречий.

С его узкометафизическим пониманием проблемы абстракции органи­чески связана идея того сорта, что "Непосредственное единство противо­положных определений возможно и действительно только в абстракции" [1].

[1] Л.Фейербах. Принципы материалистической теории познания. Кни­гоиздательство "Материалист". Москва, 1923, стр.163.

В действительности же, которую Фейербах отождествляет с чувствен­ностью, непосредственное единство противоположностей невозможно. "Конкретное" понимание предмета исключает объективное противоречие в предмете.

И этот вывод совершенно неизбежен, если оставаться при метафизи­ческом взгляде на "абстракцию", на "абстрактное", и именно потому, что объективное противоречие чувственным познанием никак не может быть постигнуто. В "чувственности" оно действительно непосредственно не да­но. Здесь явственно обнаруживается то обстоятельство, что метафизичес­кое понимание проблемы абстрактного и конкретного по существу и нераз­рывно связано с отрицанием объективной диалектики.

В итоге Фейербах в постановке и решении проблемы абстрактного и конкретного не в состоянии дать ничего, кроме декламации о том, что разум без чувственности есть теологическая фантазия, что необходимо устранить противоречие между абстрактно-логическим мышлением и чувс­твенностью, и т.д. и т.п., но не может дать никакого действительного решения проблемы, и тем самым действительной критики гегелевского уче­ния о соотношении абстрактного и конкретного, о роли абстракции в поз­нании конкретного, о сущности процесса логической обработки чувствен-

ных данных, о закономерностях логического процесса.

Поэтому он и выдвигает против гегелевского учения, отмечающего тот факт, что научное мышление всегда движется от абстрактного к конк­ретному и что это - действительный путь науки, логическая форма разви­тия конкретно-научного познания в свою концепцию, отрицающую самый факт, вместо того чтобы дать этому факту действительное материалисти­ческое объяснение.

"Имевшийся до сих пор ход развития спекулятивной философии - от абстрактного к конкретному, от идеального к реальному есть извращенное развитие" [1], - заявляет Фейербах.

[1] Л.Фейербах. Принципы материалистической теории познания. Кни­гоиздательство "Материалист". Москва, 1923, стр.85.

Здесь обнаруживается, что те определения абстрактного и конкрет­ного, которые смог выработать метафизический материализм, никак не мо­гут быть увязаны с диалектико-материалистической теорией познания, с теорией познания, опирающейся прежде всего на признание объективной диалектики.

Маркс решительно отбрасывает метафизически-материалистическое по­нимание проблемы абстрактного и конкретного и дает впервые в истории материализма действительно научное, строгое и четкое определение этих важнейших категорий гносеологии.

Если для старого материализма "конкретное" = чувственно восприни­маемому, единичному, индивидуальному в вещи, в явлении, то Маркс дает принципиально иное определение "конкретного".

"Конкретное", согласно Марксу, есть "единство в многообразии". В соответствии с этим пониманием требование конкретности мышления озна­чает прежде всего, что предмет нужно изучать, рассматривать как еди­ное, закономерное целое, все стороны, грани, черточки которого нахо­дятся между собою в отношении взаимосвязи, взаимообусловленности, в единстве. Познание этого объективного единства, взаимообусловленности всех сторон предмета равнозначно с этой точки зрения познанию специфи­ческого закона существования и развития данного, рассматриваемого предмета.

Тем самым "конкретность" не только не отождествляется с непос­редственно-чувственным образом вещи, явления, как это вынужден был считать старый материализм, но и строго различается от "чувственнос­ти". Более того, Маркс исходит из того, что непосредственное чувствен­ное восприятие вещи, чувственная ступень познания не дает познания

"конкретного", понимаемого как внутренняя, всеобщая, необходимая взаи­мосвязь всех сторон рассматриваемого предмета, как внутренний специфи­ческий закон существования и развития вещи, явления, предмета.

Действительно конкретного познания с точки зрения Маркса способно достигнуть лишь рационально-логическое мышление, мышление в понятиях.

Соответственно этому "абстракция", "абстрактное" для Маркса есть прежде всего такая форма сознания, отражения мира в голове человека, в которой сознание отражает, схватывает отдельные стороны, грани, чер­точки, связи, свойства, качества, отношения, связи исследуемого пред­мета.

В соответствии с этим абстрактное познание тождественно прежде всего одностороннему, однобокому познанию.

"Конкретным" с точки зрения этого, диалектикоматериалистического понимания вопроса, может являться поэтому не только чувственное, не­посредственное познание, но и логическое мышление.

Здесь явственно сказывается прямая противоположность метафизичес­кого и диалектического материализма. С другой стороны, если придержи­ваться того определения "абстрактного", абстракции, которое дает Маркс, а не того, которое дает метафизик-материалист Фейербах, прихо­дится признать, что и чувственное познание не является автоматически "конкретным" познанием, что оно так же, не менее, чем логическое мыш­ление, способно оказываться чрезвычайно "абстрактным", т.е. односто­ронним, однобоким.

Таким образом, ни абстрактное, ни конкретное не есть, с точки зрения Маркса, с точки зрения диалектико-материалистической теории познания, абсолютные характеристики мышления и чувственности.

Мышление может быть и абстрактным, и конкретным - в зависимости от того, отражает оно предмет в целом, в необходимой взаимообусловлен­ности всех его сторон, или только отдельные, непонятые в их всеобщей, закономерной, объективной связи отдельные стороны, выхваченные из все­общей взаимосвязи, изолированные от нее, не понятые через нее.

Чувственное познание может также содержать в себе чрезвычайно од­ностороннее понимание предмета, и в этом смысле являться весьма и весьма "абстрактным".

"Конкретность" с этой точки зрения уже не оказывается чем-то аб­солютно неразрывным с чувственной ступенью познания, как это полагал метафизический материализм, но и не является монопольным достоинством рационально-логического мышления, как это изображал Гегель, отрицавший

значение "конкретности" за "чувственной достоверностью".

Этим впервые была заложена основа для понимания действительного отношения мышления и речи, понятия и слова. Старый материализм оказы­вается абсолютно не в состоянии различить их друг от друга. Для него абстракция тождественна словесному наименованию общего в явлениях.

Слово, обозначающее какую-либо одну из сторон предмета, данную непосредственному чувственному восприятию, сторону, общую для целого ряда предметов, вещей, явлений для старого материализма есть автомати­чески понятие.

Именно поэтому "понятие" всегда оказывается "абстрактным". "Конк­ретное понятие" для Фейербаха есть слово, непосредственно обозначающее чувственно воспринимаемое качество, сторону предмета, независимо от того, понята эта сторона в ее особенной, специфической взаимосвязи со всеми остальными сторонами, свойствами, или не понята.

Слово перестает быть абстракцией, как только оно привязано к сво­ему чувственному прообразу.

Как только слово употребляется в отвлечении от непосредственной чувственной достоверности, оно, по Фейербаху, превращается в "абстрак­цию". Вот все, что Фейербах способен сказать о соотношении абстрактно­го и конкретного, чувственного и логического.

Если же для слова не может быть указан непосредственно чувствен­ный аналог, то это абстракция "неистинная".

Абстракция для Фейербаха поэтому понимается не более как слово, не имеющее непосредственного аналога в чувственной достоверности. Абс­тракция как таковая, абстракция в собственном смысле поэтому Фейерба­хом и понимается всего-навсего как слово, в отличие и в противополож­ность "конкретному", понимаемому как непосредственная чувственность, или слову, обозначающему эту чувственность.

Понятие и слово, абстракция и слово - все это с точки зрения фе­йербаховской концепции вещи объективно неразличимые. В соответствии с этим он и задачу критики спекулятивного мышления видит всего-навсего в "критике языка".

Тем самым проблема отношения абстрактного и конкретного ставится как проблема отношения между словом и его чувственным прообразом, меж­ду языком и чувственностью.

Для Маркса слово, обозначающее какую-либо отдельную сторону вещи, явления, предмета, также есть абстракция. Но понимание абстракции здесь прямо противоположно фейербаховскому. Если спросить Фейербаха -

почему данное слово есть абстракция, - то ответ, неизбежно вытекающий

из его понимания, будет гласить: потому что это - слово, которое, как

таковое, не может ничего выражать кроме "общего" и тем самым не может

никак выражать "единичного", то есть "конкретного".

Ответ же с позиции диалектического материализма будет совсем иным

- потому что данное слово отражает, фиксирует лишь одну из сторон предмета. Это последнее и делает слово абстракцией.

Согласно Фейербаху, сущность "абстракции" есть поэтому язык. Сог­ласно Марксу - односторонность отражения, независимо от того, выражено ли это одностороннее отражение в речи или же существует в форме непос­редственного чувственного представления.

Акт называния, словесного обозначения не создает абстракцию, а только выражает ее, является внешней формой ее существования, а не со­держанием, не сущностью абстракции, как это изображает фейербаховская гносеология.

Различить проблему абстракции от проблемы словесного выражения чувственных данных с этой точки зрения вообще невозможно. Поэтому именно для метафизического материализма абстракция как форма существо­вания и развития логического мышления совершенно неразличима от слова, обозначающего непосредственночувственно воспринимаемое качество, свойство, от абстракции, как формы существования в речи непосредствен­но-чувственного познания.

С этой точки зрения вообще невозможно уйти от номиналистического толкования проблемы абстрактно-логического мышления, от понимания, отождествляющего слово и абстракцию.

Трудность эта покоится на том, что человеческое чувственное со­зерцание всегда совершается в единстве с речью, с языком. Но просто названное, просто наименованное чувственное созерцание, пересказанные в речи данные непосредственного чувственного восприятия остаются по-прежнему чувственным созерцанием, только названным, только расска­занным.

Просто пересказав данные чувственного созерцания, я остаюсь обеи­ми ногами на ступени чувственного созерцания, и никак еще не совершаю тем самым автоматически акта действительного логического мышления.

С точки же зрения метафизического материализма акт называния, акт словесного обозначения тождествен переходу в область абстрактнологи­ческого мышления. И этот вывод неизбежно вытекает из того узкого пони­мания мышления, которое видит мышление всюду, где есть "абстракция".

Ибо абстракция для него есть специфическая особенность слова.

Маркс понимает абстракцию совершенно иначе. Для него абстракция есть прежде всего такая форма сознания, которая отражает, фиксирует одну из сторон вещи, явления, при отвлечении от всех остальных сторон и от внутренней взаимосвязи данной стороны со всеми остальными сторо­нами целого.

Другое дело, что человеческое сознание производит такое выделе­ние, абстрагирование с помощью и посредством словам, речи, что всегда слово тем самым оказывается формой существования абстракции.

Но абстракция, отвлечение, отражение одной из сторон предмета при опускании всех прочих совершается не только логическим мышлением, но и непосредственным чувственным познанием. Там, где имеется слово, обоз­начающее чувственно воспринимаемое свойство предмета, вещи, явления, свойство, общее целому ряду явлений, там можно говорить об абстракции, но еще недопустимо говорить об абстрактно-логическом мышлении.

Абстракция есть всеобщая, простейшая форма логического мышления, есть простейшее, необходимое и всеобщее условие, на основе которого только и может возникнуть логический процесс, начаться логическое ос­мысливание предмета.

Но она ни в коем случае не есть специфическая форма логического мышления, подобно тому, как товарное отношение, стоимость не есть спе­цифически капиталистическое отношение, хотя та же стоимость есть в то же время всеобщая, необходимая элементарная форма существования и раз­вития капитализма, условие, при отсутствии которого капитализм не мо­жет ни возникнуть, ни существовать.

Логическое мышление предполагает наличие абстракции, способности к абстрагированию. Эта способность развивается еще в пределах непос­редственно-чувственной ступени познания. Но это еще не является исчер­пывающим условием появления логического мышления. Абстрактно-логичес­кое мышление предполагает также способность фиксировать отдельные сто­роны вещей и явлений, выделенные (т.е. "абстрагированные") чувствен­ностью в речи, в языке.

Но даже выраженная в речи, в языке абстракция еще автоматически отнюдь не превращается в форму движения логического мышления, точно так же как товар еще не есть автоматически форма существования капита­ла.

Для того чтобы абстракция, выраженная в речи, стала действительно формой движения логического процесса, нужен еще целый ряд условий, ни-

как не вытекающих из природы "абстракции" как таковой, как просто од­ностороннего отражения вещи, явления.

Этот вопрос Маркс и раскрывает своим учением о движении абстракт­ного к конкретному, как единственной форме развития логического мышле­ния, мышления в понятиях. Только в русле этого процесса абстракция и становится не просто "абстракцией", а элементарной, всеобщей и необхо­димой формой логического мышления.

В то же время вне этого процесса абстракция, выраженная в речи, в языке, является формой существования не логического мышления, а все­го-навсего формой выражения чувственности, чувственной ступени позна­ния.

Проблема отношения абстрактного и конкретного у Маркса ставится и решается как проблема отражения человеческим сознанием той всеобщей, закономерной взаимосвязи всех сторон, граней, черточек, свойств, ка­честв и связей, которая существует в самом предмете - в форме взаимос­вязи отдельных абстрактных понятий, каждое из которых отражает ка­кую-то одну из сторон предмета.

Проблема восхождения от абстрактного к конкретному, проблема "синтеза" абстракций в целостное понимание предмета, поэтому выступает несравненно более сложной, нежели она казалась старому метафизическому материализму.

Для Фейербаха проблема эта представляется совершенно ложной, на­думанной. Ему представляется, что проблема эта может появиться в фило­софии лишь на основе идеалистического представления об отношении абс­трактного к конкретному. Гегелевская логика, по мнению Фейербаха, только потому и бьется над проблемой "сочетания" абстракций в конкрет­ное понимание, что она прежде разорвала чувственно-данные связи, объ­явила их неистинными; только потому, что она их предварительно разор­вала, она их вынуждена опять и искусственно "связывать", выводить "конкретное из абстрактного"...

По Фейербаху, чувственность дает исчерпывающее познание "конкрет­ного", и поэтому "истинное" мышление не должно прежде всего "разры­вать" чувственно-данные связи, а только фиксировать их. Тогда не поя­вится никакой нужды в том, чтобы опять "связывать" абстракции между собою...

Это крайне скудное представление об абстракции, о роли абстракции в познании чувственно-данной, объективной реальности, об отношении абстрактного к конкретному естественно не могло послужить философской,

гносеологической основой научного анализа таких сложных явлений, как

явления товарно-капиталистической системы экономических отношений.

Здесь то требование к абстрактно-логическому мышлению,которое можно выработать на основе метафизического взгляда на абстракцию - требование того сорта, что "вещи не должны мыслиться иначе, чем они происходят в действительности", оказывалось уже не только крайне бед­ным и ничего не дающим, но и прямо неверным, - поскольку под "действи­тельностью" Фейербах, как и всякий метафизик, имеет в виду непосредс­твенно-чувственно воспринимаемый образ действительности.

Перед Марксом же вставала задача совсем иного сорта, задача вскрыть в явлениях, непосредственно воспринимаемых чувствами, их "сущ­ность", - т.е. закон существования, развития и гибели капитализма.

Для этого фейербаховская гносеология дать уже ровно ничего не могла. Более того, она предполагает, что в самом предмете нет и не мо­жет быть никакого различия, а тем более противоположности между "сущ­ностью" и "существованием", нет объективных противоречий и т.п. - т.е. всего того, что должен вскрыть действительный научный анализ. И прежде всего не годилось здесь фейербаховское решение вопроса о роли абстрак­ции в познании, об отношении абстрактного понятия и действительности.

Для политической экономии эта проблема имела самое непосредствен­ное значение, ибо классики политической экономии - как отмечает Маркс в "Теориях прибавочной стоимости" - более или менее сознательно и пос­ледовательно опирались в своих теоретических рассуждениях, в способах оперирования абстрактными понятиями именно на локковскую философию, теорию познания, на локковское понимание сущности абстрактного понятия и его роли в ходе познания.

Именно в духе локковского понимания решает, например, известную трудность, касающуюся проблемы стоимости и ее отношения к капиталисти­ческой форме производства, Адам Смит. Упершись в ту трудность, что "стоимость", "товарное отношение", т.е. абстрактная категория, полу­ченная путем анализа капиталистической формы производства, не может быть непосредственно истолкована как прямой аналог чувственно-данных эмпирических отношений, наблюдаемых в развитом буржуазном обществе, Адам Смит теряется перед проблемой, и теряется именно потому, что вы­работанная им самим абстракция "стоимости", "товара" не понимается им в ее реальном значении. "Стоимость", "товарное отношение", как и любое абстрактное понятие, локковской философией оправдывается лишь в том случае, если оно может быть истолковано в качестве того общего, что

мышление выделило путем сравнения всех предметов, обнимаемых этим по­нятием. Абстракция, абстрактная категория для Локка и Смита есть прос­то "название" для этого эмпирически общего свойства известного круга предметов, вещей, явлений.

Поэтому, когда в круг внимания Смита попадают такие явления, как зависимость величины прибыли на капитал от величины этого капитала, проблема средней нормы прибыли, то ранее выработанная им абстракция стоимости оказывается неприменимой, неприложимой к этому явлению...

Именно метафизически-узкое понимание сущности абстракции, ее от­ношения к эмпирически-чувственной действительности и ставит Адама Сми­та в тупик, приводит его к тому парадоксальному и совершенно неразре­шимому на основе локковской философии противоречию, что закон стоимос­ти, "закон товара должен быть действительным для производства, которое не создает товаров (или создает их отчасти), и не действительным для производства, основой которого служит существование продукта как това­ра..." [1].

[1] К.Маркс. Теории прибавочной стоимости, т.З, стр.54.

"Абстракция", таким образом, проявляет свою диалектическую приро­ду в форме парадоксально-неожиданного для самого ее творца свойства. Будучи отвлеченной именно от капиталистического производства, она вдруг оказывается неприменимой как раз к самым важным явлениям капита­листического производства, если ее продолжают истолковывать в качестве названия того общего, что имеют между собою данные в чувственности яв­ления, вещи, предметы, отношения.

И эта проблема действительно неразрешима на почве метафизического представления об отношении "абстракции" и "конкретности", на почве то­го представления, что "конкретное" тождественно "чувственно-данном", а "абстракция" - чисто умственному отвлечению от всех различий, объек­тивно существующих в тех же самых явлениях.

Пока мысль Адама Смита движется по пути вычленения того общего, что он наблюдает в эмпирически данных ему явлениях капиталистического производства, пока он вырабатывает абстракцию "стоимости", "товара", он не замечает тех различий, которые присутствуют в этих явлениях, ак­тивно отвлекается от них. Но как только дело сделано, абстрактное по­нятие выработано, вдруг в качестве существеннейших характеристик явле­ний выступают те самые "различия", от которых он при выработке абс­тракции стоимости отвлекался как от "несущественных" для теоретическо­го анализа.

Готовая, выработанная абстракция оказывается несовместимой именно с теми явлениями, от которых она отвлечена. И поскольку Адам Смит все же хочет сохранить достижение своей теоретической мысли, поскольку он не видит ошибочности того пути, который привел его мысль к созданию абстракции стоимости, товара, он старается сохранить ее тем путем, что относит ее "реальное" бытие к давно прошедшим временам, когда не было таких явлений, как прибыль на капитал и других важнейших чисто капита­листических явлений. Только этим путем он и способен "спасти" закон стоимости, абстракцию стоимости.

Проблема отношения абстракции к чувственно-данной конкретности выступала для политэкономии в качестве жизненно важной проблемы задол­го до Маркса, но как специальная теоретико-познавательная проблема не ставилась до него ни одним из теоретиков политической экономии.

Локк, Беркли, Юм и другие философы, занимавшиеся одновременно и проблемами политической экономии, в счет идти не могут, ибо связь чис­то гносеологических проблем с проблемами политической экономии ими специально также не исследовалась, а обнаруживалась в их трудах чисто стихийным образом. Трудности теоретикопознавательного порядка от труд­ностей, связанных с чисто конкретной спецификой экономического матери­ала ими не различались. В этом смысле и Локк и Рикардо в пределах собственной политической экономии мыслили совершенно одинаково, не пы­таясь дать себе ясного отчета в гносеологической стороне дела, не ста­вили вопрос о методе мышления в политэкономии, как специальную теоре­тическую проблему.

Решение проблемы сущности абстракции и ее отношения к чувственной достоверности, к "чувственной конкретности" у Маркса основывается на диалектико-материалистическом понимании процессов, происходящих в соз­нании, отражающем объективную реальность, данную в ощущении, в созер­цании, в представлении.

Маркс решительно отказывается от того одностороннего метафизичес­кого представления, свойственного всему старому материализму, что абс­тракция, абстрактная категория, абстрактное понятие лишь тогда "пра­вильны", когда они непосредственно совпадают с эмпирически, чувственно "общим", и подчеркивает тот качественный переход, который происходит в сознании, когда последнее поднимается со ступени непосредственно чувс­твенного отражения предмета на ступень его логического анализа.

В связи с этим Маркс проводит и разграничительную черту между чувственной и рационально-логической ступенью отражения не там, где ее

устанавливал старый, метафизический материализм.

Установление эмпирически общего в явлениях и фиксирование этого общего в форме абстрактной категории, чисто аналитическое расчленение предмета, старый материализм - и Локк, и Гельвеций, и Дидро, и даже Фейербах считали, вообще говоря, основной операцией мышления. Задача мышления, логической ступени отражения предмета в сознании понималась крайне ограниченно.

Чувственная достоверность, чувственная ступень познания оказыва­лась критерием истинности мышления.

Особенно ярко это понимание выражено у Гельвеция. Основным зако­ном "правильного" логического мышления у него оказывается "вниматель­ность" при вычленении абстрактных определений из чувственно данного многообразия.

Логическое познание с этой точки зрения начинается, строго говоря там, где имеется речь, акт называния, словесного обозначения. Понятие и отождествляется со знаком, со словесным обозначением того общего, что так или иначе уже дано в чувственном созерцании.

Если человек передал с помощью речи, рассказал, описал то, что он видит, - он тем самым совершил акт логического мышления. Назвал он предмет, выработал новое название - он выработал "понятие"... Ту же глупость утверждает и нынешняя формальная логика.

Правильно отмечая неразрывную связь мышления и речи, старый мате­риализм, однако, оказывался совершенно неспособным различать их друг от друга, различать внешнюю форму мышления от содержания мышления, как высшей, специфической познавательной способности.

Эту слабость гносеологии метафизического материализма использовал в своей борьбе против материализма Гегель, подчеркнувший, что "поня­тие" ни в коем случае не совпадает с "названием", и что на всякое предложение, внешне имеющее форму логического суждения, есть действи­тельный акт мышления.

Маркс решительно отказывается от свойственного всему старому ста­рому материализму номиналистического понимания проблемы понятия, абс­тракции, подчеркивая тот качественный скачок, который происходит в сознании, когда последнее поднимается со ступени чувственного созерца­ния на ступень логического мышления, мышления в понятиях.

Процесс "переработки созерцания и представления в понятии" Марк­сом понимается как операция несравненно более сложная и содержатель­ная, чем представлял это старый, метафизический материализм.

Если для последнего любое название для некоторого общего целому ряду предметов, явлений свойства (или "признака", как принято выра­жаться в старой, формальной логике) есть уже понятие, а любая грамма­тическая форма, в которой устанавливается, отражается объективная связь предмета с его свойством, или связь двух или более свойств, признаков - уже акт мышления в понятиях, то диалектико-материалисти­ческая логика Маркса раскрывает проблему совершенно иначе.

Для Маркса, для диалектико-материалистической логики, для диалек­тико-материалистического учения о законах и формах мышления эта прос­тая операция, действительно имеющая место в акте мышления, в том числе и научного, еще никак не является специфической характеристикой мышле­ния, как высшей познавательной способности человеческого сознания.

"Общее" для целого ряда явлений, предметов выделяется так или иначе уже чувственной ступенью познания. Общее для целого ряда явле­ний, предметов выделяет и "сознание", - т.е. высшая рефлекторная дея­тельность мозга, - животных.

Эта операция, таким образом, обща логическому мышлению с любой другой формой, ступенью отражения мира, и никак не может рассматри­ваться в качестве специфического признака логического мышления.

Тем более невозможным становится отличить логическое мышление от более примитивных форм отражения мира в сознании там, где налицо речь, язык, если продолжать попытки отличить мышление, предмет логики как науки по чисто внешнему, формальному признаку.

Если непосредственное созерцание, представление отражают непос­редственно как общее, так и единичное, то язык, речь вообще неспособны отражать, фиксировать, удерживать ничего, кроме общего в явлениях. Ибо, если в языке выражено действительно единичное, то слово, его вы­ражающее, есть действительно всего-навсего знак, иероглиф, название и ничего более.

Таким образом, если понятие, как форму логического мышления, рассматривать как выражение, отражение "общего" в явлениях, то с одной стороны ничего невероятного в этом не будет - понятие действительно отражает "общее", но с другой стороны, понятие этим будет начисто отождествлено с выраженным в речи, в языке чувственным созерцанием, представлением. Последнее также отражает только общее, выделенное пу­тем сравнения массы предметов, явлений. Никакого специфического приз­нака логического мышления, мышления в понятиях здесь не будет указано, не будет дана "differentia specifica" "понятия", не будет указано его

отличия от выраженного в речи чувственного созерцания, представления,

чувственно-общего.

Тем самым неверно будет определен, отграничен предмет логики как науки. Тем самым и исследование предмета с самого начала направится по ложному пути.

Отражение и фиксирование в речи того эмпирически общего, что дано на поверхности явлений, и тех связей, которые даны чувственному созер­цанию еще никак само по себе не выводит сознание за пределы чувствен­ной ступени познания.

Я могу пересказать то, что вижу, в формах, внешне ничем не отли­чающихся от форм логического мышления, и тем не менее остаться обеими ногами на чувственной, на низшей ступени познания. Для того чтобы под­няться на ступень логического понимания, я должен выразить, отразить отнюдь не любую связь предмета с его свойством, не любую связь двух сторон предмета, лишь бы она была объективной.

Для того чтобы выработать действительное понятие, для того чтобы совершить действительный акт переработки созерцания и представления в понятии, т.е. действительный акт логического мышления, мышления в по­нятиях, я должен отразить в форме суждений, умозаключений, рассуждений не любую, а существенную в пределах данного предмета взаимосвязь его сторон, взаимосвязь всеобщую и необходимую в пределах данного, расс­матриваемого предмета, связь, составляющую внутренний, имманентный за­кон существования и развития данного предмета, связь, рождающуюся в саморазвитии этого предмета.

Эту сторону дела прекрасно показал Мао Цзэдун в своей работе "От­носительной практики", подчеркнув, что о логической, о рациональной ступени познания в строгом смысле можно говорить лишь там, где созна­ние исследователя отражает "Уже не внешнюю связь, не внешние стороны вещей, явлений, не отдельные их стороны", но лишь там, где сознание отражает "сущность явления, явление в целом, внутреннюю связь явлений" [1]. [1] Мао Цзэдун. Соч., т.1, стр.5О9.

Тот факт, что Мао Цзэдун отличает рационально-логическую ступень познания от чувственной не по внешнему, не по формальному признаку, но по глубине достигнутого и выраженного в этих формах содержания, по ха­рактеру и способу достижения этого понимания, подтверждается тем при­мером, который он приводит, иллюстрируя свои положения.

Господа из комиссии, приехавшей в Яньань для обследования, не только видели местность, улицы и дома. Они также разговаривали с людь-

ми, слышали на приемах, вечерах и митингах различные выступления, чи­тали различные документы. С точки зрения чисто формального понимания мышления, и выступления и документы есть уже формы мышления. Мао Цзэ­дун, стоящий на почве марксистского, диалектико-материалистического понимания проблемы мышления, логической формы, ступени познания, ука­зывает, что "все это - внешние стороны явлений, отдельные стороны яв­лений и внешняя связь этих явлений", и что "эта ступень процесса поз­нания называется ступенью чувственного восприятия", никак еще не сту­пенью мышления...

Нужно, таким образом, категорически установить тот факт, что диа­лектико-материалистическая логика марксизма различает понятие от со­зерцания и представления не по внешней форме их выражения, но по глу­бине достигнутого познания, по характеру содержания.

Сие особенно важно подчеркнуть в силу той путаницы, которую вно­сит в гносеологию смешивание гносеологических категорий с категориями психологии, имеющими часто те же самые названия.

Категории гносеологии, логики, теории познания выражают собою различные ступени и ступеньки углубления знания; научного понимания предмета. Внешняя форма, в которую отливается это знание, никак не мо­жет поэтому являться критерием для того, чтобы отнести то или иное знание к различным "этажам", ступеням познания.

Для того чтобы определить, имею ли я дело с мышлением или с представлением, которое еще не обработано мышлением, определить, отно­сится ли данное знание к чувственной или логической ступени, я должен произвести анализ этого знания по содержанию.

И тут очень легко может оказаться, что данное знание относится не только не к той "ступеньке" - категории, - к которой я его отнес на основании формы, в которой оно выражено, но и не к той "ступени"...

Механистически мыслящему естествоиспытателю может мниться, что он познал "качество" вещи, явления. А теоретико-познавательный анализ об­наружит, что это ему только кажется, что на самом деле он качественную определенность вещи не только не рассмотрел, но и не рассматривал, а сводил все исследование к установлению чисто количественных отношений.

Точно так же очень часто может показаться, что достигнуто позна­ние "сущности" вещи, явления, а ближайшее рассмотрение покажет, что на деле удалось отразить только внешнюю сторону явления, поверхность - и что, следовательно, о том, что здесь достигнута высшая, рациональ­но-логическая ступень познания, говорить еще рановато, и что мышление

в собственном смысле этого слова здесь своей специфической задачи не

только не выполнило, но даже и не приступало к ее выполнению. Иными

словами, здесь еще рано говорить о понятии, о мышлении в понятиях, и

можно говорить лишь об отражении поверхности, внешней стороны явлений,

для которого, как известно, вовсе не требуется усилий мышления, специ­фической деятельности логического мышления. Налицо лишь чувственные данные, пересказанные, может быть, даже систематизированные. Но нет еще понятия, как продукта деятельности мышления, как процесса глубо­кой, качественной переработки данных чувственной ступени, формы отра­жения.

Если я придам знанию, достигаемому обыкновенным чувственным со­зерцанием, внешне логическую форму, т.е. выражу через связь "субъекта" и "предиката" при помощи "связки", то, что дано на поверхности явле­ний, дано глазам всякого и каждого, я еще не совершил акта переработки чувственных данных в понятия.

В данном случае я обработал чувственные данные всего-навсего речью, но никак не мышлением. И только упорное спутывание речи и мыш­ления, принципиальное нежелание различить мышление как таковое от той внешней формы, которую она всегда имеет, сознательное или бессозна­тельное упорствование на позициях чисто формального подхода к явлениям сознания, познания может лежать в основе противоположного взгляда.

Суждение может являться логической формой, в которой совершается акт действительного мышления в понятиях. Более того, оно является единственной формой существования и движения мышления в понятиях. Но эта истина никак не имеет обратной силы - не всякое "суждение" обяза­тельно несет в себе мысль, не всегда и не автоматически оно является формой существования понятия, мышления. Оно может заключать в себе по­верхностное понимание явления, может выражать внешнюю, несущественную, случайную связь, ту связь, которая отражается не мышлением, а самым обыкновенным чувственным созерцанием. Как таковое, суждение есть форма существования представления, а не понятия.

Соответственно и те слова, которые входят в такое суждение в ка­честве субъекта, предиката и связки, есть всего-навсего словесные зна­ки представлений, не понятий.

Но именно тот весьма нелогический ход мысли, который из того фак­та, что мышление в понятиях может совершаться только в форме суждений, делает вывод о том, что суждение есть всегда и везде форма движения мышления в понятиях, и составляет первый шаг чисто формального иссле-

дования явлений мышления. Такой подход берет сразу форму логического

суждения, не заботясь о том, чтобы выяснить, действительно ли в данном

случае имеется акт мышления в понятиях, начинает из анализа "чистой

формы" суждения делать выводы о всеобщих законах движения мышления, о

законах логики, о законах существования и развития логического процес­са, о законах развития рационально-логического познания, о законах ра­циональнологической ступени, формы отражения предметного мира.

В действительности же такой подход выявит не всеобщие и необходи­мые закономерности развития логического процесса, как специфического процесса, но нечто совсем иное - только те закономерности, которые яв­ляются общими для логического мышления с непосредственными чувственны­ми формами отражения, и не составляют специфического закона ни той, ни другой ступени познания.

Специфика логических закономерностей тем самым оставлена без рассмотрения, хотя и создана видимость ее исследования, и хотя затра­чена масса действительных и честнейших усилий двигаться по этому лоз­ному пути, который объективно никак к цели не ведет...

Специфические закономерности и формы логического мышления челове­ка остаются невскрытыми, а открываются неизбежно лишь неспецифические законы и формы его существования - те, которые общи логическому мышле­нию с чувственной ступенью познания. На это указывает Энгельс в "Диа­лектике природы" - "все признаваемые обычной логикой средства научного исследования - совершенно одинаковы у человека и у высших животных".

Это подтверждает нашу мысль, - ведь говорить о наличии у животно­го логического мышления в собственном смысле этого слова недопустимо. Отражение мира животным не выходит за рамки "чувственного познания", если выражаться здесь в гносеологических категориях.

В логическом познании все формы и законы, общие ему с чувственным познанием, естественно, сохраняются. Поэтому формальная логика и не видит "нарушений" своих законов в развитии логического процесса. Но все дело в том, что в процессе логического познавания эти формы и за­коны являются побочными, но никак не специфическими его формами и за­конами. К специфическому закону развития логического процесса они на­ходятся в том же отношении, в каком биологическая природа человека на­ходится к его общественной природе, в каком вообще все низшие формы движения стоят к высшей в каждом данном, рассматриваемом случае.

Действительный логический процесс познания невозможен без этих элементарных закономерностей, предполагает их, подобно тому, как орга-

ническая жизнь невозможна без механического, молекулярного, химическо­го, термического, электрического и т.д . изменения, но никак не может быть сведена к ним. "Капитал" с логической стороны легко может быть изображен в виде цепи суждений, силлогизмов и других форм, признавае­мых обычной логикой. Но такой логический анализ не только не исчерпы­вает существа логического процесса, осуществляемого в "Капитале", но и начисто загораживает, замазывает его.

С другой стороны, сторонники сведения логической ступени к формам и законам общих ей с чувственной ступенью познания, сторонники того взгляда, что элементарная логика, исследующая эти законы и формы, на деле не являющиеся специфическими законами и формами логического про­цесса, а только его побочными формами и законами, дает исчерпывающее понимание "специфики" мышления, неизбежно становятся на позиции отри­цания диалектики как логики.

Диалектика им представляется чем-то совершенно иным, нежели "ло­гика" в собственном смысле, в собственном значении этого слова. Диа­лектика, по их мнению, исследует не "специфические" законы и формы мышления, а законы и формы, "общие мышлению с бытием".

Мышление с этой точки зрения и предстает как процесс, в котором действуют как бы два совершенно разнородных ряда законов - с одной стороны законы, общие ему с бытием, "диалектические" законы, а с дру­гой - "абсолютно-специфические законы мышления", законы, которые исс­ледует формальная логика, эаконы, которые в этом случае не могут уже быть общими мышлению с бытием, но только различествующими с последним. Но эта точка зрения при самом благожелательном к ней отношении не мо­жет быть признана за точку зрения материализма. Это - самый обычный дуализм в понимании мышления, более или менее тщательно маскируемый материалистическими фразами и цитатами.

Законы и формы элементарной логики, законы и формы, общие логи­ческому процессу с процессом чувственного познания, есть тем самым за­коны и формы неспецифичные для логического процесса. Последние способ­на вскрыть, понять лишь диалектическая логика, лишь исследование мыш­ления с помощью диалектико-материалистического метода. Последняя и исследует процесс логического познания как специфический процесс, за­дачей которого является переработка данных, получаемых чувственной ступенью познания, созерцания и представления, в понятии, а содержани­ем - объективная реальность, данная в ощущении, всеобщие и необходимые закономерности существования и развития предмета, существующего вне и

независимо от сознания вообще, и логического мышления в частности.

В соответствии с этим Маркс дает более точное, более глубокое и содержательное, чем метафизический материализм, определение всех кате­горий гносеологии.

Чувственная ступень познания, ступень созерцания - представления, с одной стороны, и логическая ступень познания, - с другой, различают­ся им не по внешнему виду, а по глубине и характеру достигнутого в них познания.

Чувственная ступень познания, ступень созерцания-представления отнюдь не приравнивается им к непосредственному чувственному образу вещи, явления. К этой ступени познания Маркс относит всякое знание, отражающее поверхность, внешнюю сторону явлений, независимо от того, существует оно в форме непосредственно чувственного образа вещи, явле­ния, или выраженное в форме речи и даже в форме "дефиниций".

Представление, как гносеологическая категория, выражающая собою определенную ступень углубления знания, у Маркса понимается везде как созерцание, обработанное речью, как описание явления в том его виде, в каком оно непосредственно открыто восприятию.

Именно с этой точки зрения он и расценивает везде результаты, достигнутые буржуазными экономистами, пользующимися метафизическим ме­тодом мышления.

Маркс показывает в целом ряде случаев, что часто эти экономисты принимают за "понятие" то, что на деле им еще не является, то, что на деле есть самое обычное поверхностное представление, которое логичес­ким мышлением совершенно не переработано в понятие, а только имеет внешнюю форму понятия, - т.е. раскрывается в форме логической дефини­ции.

Так, например, подвергая анализу ту дефиницию производства, кото­рая служит в буржуазной политической экономии одним из фундаментальных "понятий", Маркс показывает, что определение производства как процес­са, в котором "члены общества приспособляют (создают, преобразуют) продукты природы к человеческим потребностям" - в отличие от распреде­ления, обмена и потребления и в противоположность им - есть не сужде­ние, раскрывающее понятие производства, а лишь внешне логическая фор­ма, в которой пересказано самое обычное, притом поверхностное предс­тавление. Это суждение, дефиниция имеют лишь внешний вид логического суждения, как формы развертывания, движения понятия. На деле оно по своему реальному содержанию есть отражение того, как процесс произ-

водства выглядит на поверхности, как он воспринимается непосредствен­ным чувственным созерцанием.

Определяемые так, производство, распределение, обмен, потребление образуют, как иронически замечает Маркс, "настоящий силлогизм", откуда возникает и иллюзия, что их связь между собою логически осмыслена, что совершен действительный акт логического мышления, мышления в понятиях, что тем самым раскрыта "сущность" дела...

И Маркс замечает: "Это, конечно (своего рода) связь, но поверх­ностная" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр.179.

Иными словами, здесь установлена та связь, которая дана уже не­посредственному созерцанию, поверхностному взгляду на предмет. Логи­ческое же мышление в собственном смысле здесь своей задачи не только не выполнило, но даже и не приступило к ее выполнению - ведь задача логического мышления состоит именно в том, что с его помощью достига­ется познание более глубокое, нежели в созерцании-представлении, поз­нание уже не поверхности явления, но его сущности, его внутренней, не­обходимой, заключенной в самой природе исследуемого предмета взаимос­вязи.

Совершенно иной характер имеет то определение производства, кото­рое формулирует Маркс.

("Производство есть присвоение индивидуумом предметов природы внутри и посредством определенной общественной формы") [2].

[2] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр.179.

Оно внешне имеет также форму суждения, и с внешней стороны, с точки зрения формально-логического анализа, эти две дефиниции никак не отнесешь к двум разным ступеням, этажам познания: одно - к сфере не­посредственного созерцания, поверхностного представления, а другое - к ступени мышления в понятиях, к ступени действительного логического мышления, познания.

С точки зрения логики диалектико-материалистической, логики со­держательной, логики как науки о законах развития, углубления позна­ния, первое суждение есть просто-напросто переданное речью поверхност­ное представление, а второе - действительный акт мышления в понятиях.

Определение производства, сформулированное Марксом, выражает ос­новную внутреннюю взаимосвязь всех сфер производства, сущность предме­та, общественно-исторический характер производства. Это и делает дефи­ницию формой движения логического мышления, формой существования, ло-

гического развертывания понятия.

Буржуазные экономисты в данном случае попросту фиксируют в речи факт в том его виде, в каком он непосредственно выступает перед созер­цанием, как он выглядит на поверхности, не более. Здесь дефиниция на деле никак не является формой существования понятия, если под понятием разуметь выражение внутренней, всеобщей, необходимой природы рассмат­риваемого предмета, но всего-навсего формой существования представле­ния, чувственной ступени познания, хотя с формальной стороны это самое настоящее "логическое суждение".

Поэтому понятие производства, формулируемое Марксом, реально раскрывается на пути исследования исторически определенного способа производства, ибо именно в исторической определенности показана "су­щественная природа" процесса, а "понятие" буржуазных экономистов ори­ентирует на такой способ логического расчленения предмета, с помощью которого "ни одной действительной исторической ступен производства по­нять нельзя". Оно ориентирует на логическое вычленение в чувственно данном "производстве" таких его характеристик, которые относятся к производству "вообще", на выработку абстракций,никак не раскрывающих природу "конкретного", абстракций, с помощью которых нельзя понять ни одной конкретноисторической формы производства.

На основе нового, диалектико-материалистического понимания логи­ческого процесса Маркс дает свое, диаметрально противоположное геге­левскому понимание, истолкование того факта, что теоретическое позна­ние необходимо движется путем "восхождения от абстрактного к конкрет­ному", того факта, что этот путь есть тот единственно возможный путь, на котором мышление, теоретическое познание оказывается способным вы­полнить свою задачу.

Маркс понимает задачу науки как задачу раскрытия, отражения все­общих, необходимых, не зависящих от воли и сознания человека внутрен­них связей, отношений, закономерностей предмета, как задачу воспроиз­ведения в форме связанных между собою понятий объективной, проникающей все стороны предмета взаимосвязи ("конкретности", "сращенности"), всех его сторон, свойств, проявлений.

Вопрос, следовательно, встает в такой форме: почему непосредс­твенное чувственное созерцание не дает человеку познания этой законо­мерной, необходимой взаимосвязи всех сторон, свойств, качеств, отноше­ний предмета, почему человек не может ограничиться простым чувственным представлением и вынужден переходить к специальному логическому анали-

зу данных чувственности?

В общей форме ответ был дан Марксом гораздо ранее, чем в 1857 го­ду, задолго до того, как Маркс приступил к анализу логических проблем политической экономии во "Введении к критике".

Маркс показал в критике созерцательного материализма Фейербаха, какую огромную роль в формировании чувственных образов предмета играет активная, целесообразная практическая материальная деятельность об­щественного человека.

Проблема недостаточности чувственного созерцания и вытекающих от­сюда специальных задач абстрактно-логического мышления, анализа чувс­твенных данных была органически увязана Марксом с проблемой целесооб­разной "чувственно-практической деятельности" людей, или, коротко го­воря, с практикой.

Рассматривая сознание человека вообще, как "осознанное бытие" че­ловека, Маркс показал, что природа вне человека отражается в сознании лишь постольку, поскольку те или иные ее стороны включаются человеком в сферу его "общественного бытия", т.е. постольку, поскольку она тем или иным образом входит в число объективных условий материально-прак­тической деятельности общественного человека.

Сознание общественного человека, формируясь в процессе его актив­ной производственной деятельности в природе, отражает, фиксирует и удерживает в языке, в речи лишь те стороны, свойства, отношения пред­метов природы, которые каким-либо образом входят в число объективных условий процесса общественного производства материальной жизни, играют какую-либо роль в жизни общественного человека.

На этой основе был преодолен неисторический взгляд старого мате­риализма на "чувственность". Последняя была понята Марксом как продукт "чувственно-практической деятельности", чувственнопрактического отно­шения человека к миру.

Это означает прежде всего, что сам "чувственно данный" человеку мир рассматривается исторически, что чувственных впечатлений общест­венный человек получает и сознательно удерживает тем больше, чем выше развита его производительная сила и чем больше, следовательно, сторон, свойств, качеств, отношений предметов природы человек тем или иным об­разом затрагивает в процессе общественного производства своей матери­альной жизни, чем больше их он - сознательно или бессознательно - превращает в условия своей жизнедеятельности.

Это, во-вторых, значит, что в предметах внешнего мира человечес-

кое сознание, стихийно складывающееся в процессе общественно-произво­дительной деятельности, различает (и удерживает эти различия в форме речи, делая их тем самым действительным достоянием общественного соз­нания) лишь то, что каким-либо образом "небезразлично" для практически действующего общественного человека. Все же остальное не фиксируется, не удерживается с помощью общезначимых и общепонятных словесных обоз­начений, и поэтому действительным содержанием общественного сознания не становится.

Маркс подчеркивает, что "внимание" человека управляется общест­венной потребностью, не зависящей от воли и сознания, что стихийно складывающееся общественное сознание отражает лишь те стороны, свойс­тва, качества, отношения, различия, которые освещаются светом общест­венной потребности.

Маркс одновременно показал, что этот избирательный, активный ха­рактер отражения мира и послужил объективной гносеологической основой гегелевского идеализма, который этот факт толковал таким образом, что поставил содержание "чувственности" в зависимость не от предмета, су­ществующего вне и независимо от сознания, а от "субъективных целей" человека, а последние изобразил в качестве продукта самодеятельности "сознания" - "самосознания".

Маркс поняв цели человека как отражение материальных, не завися­щих от воли и сознания потребностей развития общественного производс­тва, материальной жизни общества, впервые и получил возможность мате­риалистически решить проблему органической связи отражения предмета в сознании с целесообразной деятельностью человека по отношению к пред­мету, проблему взаимообусловленности "теоретического" отношения чело­века к предмету и "практически целесообразного" к нему отношения.

Маркс подчеркивает, что общественная потребность, отраженная в сознании в форме цели деятельности, действительно играет важную роль в процессе формирования чувственного образа вещи, явления, предмета, к процессу формирования представления о вне и независимо от сознания су­ществующем предмете.

Стихийно складывающееся чувственное представление о предмете поэ­тому всегда несет на себе отпечаток ограниченности той формы деятель­ности человека, в процессе которой оно формируется.

(Этот факт отмечает и психология, когда говорит о различии предс­тавления, образа одного и того же предмета у лиц разных профессий, например - "дерева" в пейзажиста, столяра, ботаника и т.п.).

"Содержание представления" в этом смысле действительно связано с той целью, которую преследует практически действующий человек, зависит от того, что в предмете ему представляется с точки зрения этой цели важным, существенным, "интересным".

Но этот факт ни в коей мере не говорит в пользу того взгляда, ко­торый на основании этого факта развивают неокантианцы и Богданов, ис­толковывающие его на чисто субъективистский манер, в том смысле, что содержание представления есть чистый феномен сознания, продукт актив­ной деятельности субъекта, который в зависимости от той цели, которая в данном случае преследуется, формирует представление по своему образу и подобию, совершенно не считаясь с вне и независимо от него существу­ющим предметом представления.

Любое представление, стихийно складывающееся в процессе практики, всегда, вопреки попыткам неокантианцев, прагматистов и богдановцев извратить этот факт в духе субъективизма, отражает объективную, самому предмету присущую связь сторон, свойств, качеств, отношений, улавлива­ет объективные различия и сходства.

Другое дело, что эти объективные свойства, связи, отношения, раз­личия могут быть совершенно несущественными для самого предмета, но для какой-либо частной цели человека как раз они могут выступить как наиболее "интересные", как практически самые существенные.

Непосредственно в ходе практики, стихийно формирующееся представ­ление о предмете фиксирует лишь те связи, отношения, которые непос­редственно важны для дела выполнения поставленной цели. Узкопрактичес­кое сознание мало интересуется, насколько глубоко эта связь обоснована в самом предмете, почему она такова, а не иная.

Для владельца радиоприемника важно знать, что поворот определен­ного переключателя связан с появлением в динамике музыки, разговора и т.д. Этого представления вполне достаточно для пользования сложнейшим радиоаппаратом. Владелец приемника вовсе не обязан представлять себе всю ту сложнейшую цепь механических, химических, электронно-магнитных связей, опосредствующих "практически интересную" для него связь, связь поворота регулятора с появлением звука. Последняя отражается в его сознании его представлением как прямая и непосредственная.

Если бы непременным условием пользования радиоприемником было знание всей той сложнейшей цепи опосредствующих звеньев, которая замы­кает поворот регулятора с появлением звука, то на свете оказалось бы весьма мало радиослушателей. Может быть, их и не оказалось бы вовсе,

ибо теория радиодела до сих пор не проникла в детали некоторых процес­сов, имеющих место в радиоэффекте. включенных в цепь процесса передачи электромагнитных волн и превращения их в звуковые сигналы. С массой таких звеньев принужден считаться как с лишь эмпирическим нащупанными, но еще непонятными в их необходимости, и инженер радиодела, не только радиолюбитель...

Нечто подобное происходит и в масштабах общественного сознания. Человек никогда не научился бы варить железо, если бы необходимым ус­ловием этого было бы знание тех сложнейших процессов, происходящих в молекулярных структурах и атомных оболочках, которые только сейчас становятся ясными для научной теории металлургии. Вначале было дело. А "дело" вначале вполне могло совершаться на основе того представления, что нагревание определенных "камней" до высокой температуры заставляет эти камни превращаться в сверкающий жидкий металл.

"Связь" между высокой температурой и способностью руды превра­щаться в железо охватывается сознанием вначале как непосредственная, хотя на деле, что вскрывается человеком значительно позже, эта связь весьма и весьма опосредованная через целую цепь сложнейших процессов.

Точно так же вино люди научились изготавливать значительно рань­ше, чем сознание их проникло в природу биохимических превращений, име­ющих место в виноделии.

Природу непосредственно в практике формирующегося сознания Маркс прекрасно иллюстрирует на примере сознания товаровладельцев. С точки зрения человека, помимо его воли вовлеченного в процесс капиталисти­ческого производства, включенного в сложнейшую, не зависящую от его воли и сознания цепь взаимозависимостей, отношений, общественно-произ­водственные функции денег неизбежно представляются сращенными с чувс­твенно осязаемыми свойствами драгоценных металлов,с природными свойс­твами золота и серебра. Сознание практически действующего товаровла­дельца эту связь как непосредственную и схватывает. Хотя эта связь и объективна, она, однако, далеко не так проста. Но товаровладельца нич­то не понуждает к тому, чтобы анатомировать эту чувственно осязаемую связь. Ему для того, чтобы с успехом тратить деньги и наживать их, вовсе не требуется проделывать эти умственные операции. Займись он ими

- он проворонит выгодный момент купли или продажи, потерпит крах в практической операции со своими деньгами. Теоретические различения, которые в "деньгах" устанавливает наука, ему поэтому неизбежно предс­тавляются ненужной и совершено не соответствующей "действительности"

денег кабинетной, "оторванной от жизни" схоластикой"...[1].

[1] С предельной ясностью высказал кредо узкопрактического созна­ния великий художник, но мелкий философ Л.Н.Толстой: "Вот считают, будто не солнце ходит вокруг земли, а земля ходит вокруг солнца... Ка­кая чепуха! На что мне это знать? А что солнце ходит вокруг земли - это мне надо знать: солнце встает - надо идти на работу, солнце на полдень - надо передохнуть и поесть, а солнце зашло - ну и кончился день". (Иван Новиков. У Толстого. - "Новый мир" N 9, 195З, стр. 19О).

Фетишизм буржуазного сознания являет собою особенно разительный и яркий пример узкопрактического сознания. Маркс показыва-

ет, что все иллюзии товарного фетишизма проистекают не из свойств соз­нания как такового, а есть продукт прямой материальнопрактической не­обходимости, заставляющей человека замечать и фиксировать связь между вещественными, природными и общественными свойствами предметов его ак­тивной деятельности как прямую, как непосредственную, и не заставляет его ломать голову над истинной, объективно сложнейшей цепью зависимос­тей, которые лишь в итоге, на поверхности, в результате действительно связывают свойства, принадлежащие объективно совершенно различным ми­рам: "капитал" - в форме вещественных условий производства - с процен­том, "землю" - с рентой, а "труд" - с "заработной платой".

Для того чтобы действовать с успехом в мире товарнокапиталисти­ческих отношений, человек не нуждается ни в какой другой форме созна­ния окружающих его условий деятельности, кроме тех фетишистских предс­тавлений, которые опускают всю цепь объективных связей, опосредующих вещественную и общественную стороны условий производительной деятель­ности людей, и фиксируют связь земли с рентой и т.п., как прямую, как замкнутую "накоротко".

В этом смысле Маркс и говорит о том противоречии, которое имеет место между "практически интересным" и "теоретически важным", при исс­ледовании экономической деятельности. "...Чертовщина заключается в том, что практически интересное и теоретически важное в политической экономии так далеко расходятся друг с другом, что здесь, в отличие от других наук, не находишь в готовом виде нужного материала..." [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч.,т.ХХIV, стр.59.

Тот факт, что в политической экономии, как вообще в социальных науках, непосредственно затрагивающих классовые интересы, различие между "теоретически важным" и "практически интересным" разрастается до степени антагонизма, позволяет Марксу показать различие между "теоре-

тическим" и "практически-духовным" способами освоения, отражения мира

в сознании общественного человека в наиболее резкой, разрастающейся до

степени антагонизма форме.

В других науках (а также в социальной науке после ликвидации классов) различие между "теоретическим" и "практически- духовным" спо­собами освоения мира сохраняется, но не имеет уже характера существен­ного различия, не разрастается до степени противоречия, не перерастает в форму классового антагонизма, выступая как различие между научным исследованием предмета и "прикладным" значением научных выводов.

Товарищ Сталин в своей последней работе резко подчеркнул все зна­чение этого различия и для политической экономии социализма, показал недопустимость смешения задач политической экономии как теоретической науки и экономической политики, хозяйственной политики, как планирую­щей, целеполагающей деятельности.

Предмет у этих различных обеих форм общественного сознания объек­тивно, независимо от отношения к сознанию, один и тот же - производс­твенные отношения социализма. "Субъективно" же, т.е. со стороны содер­жания тех задач, которые выполняют эти две различные формы сознания, он выступает в разных аспектах.

Для теоретической экономии - как предмет, в котором сознание должно рассмотреть, вычленить путем анализа необходимые, объективные, не могущие быть измененными, отмененными или преобразованными волей человека законы, связи, отношения.

Для хозяйственной политики - как предмет целесообразно направлен­ных актов деятельности человека, как та "наличная действительность", которую надлежит преобразовать в соответствии с потребностями челове­ка.

Это - два существенно разных аспекта рассмотрения одного и того же предмета, хотя и тесно, органически связанные между собою как общ­ностью основной задачи, так и по содержанию.

Товарищ Сталин специально подчеркнул, что марксистскую идею об органической, тесной, внутренней связи теории и практики можно, как и любую правильную идею, довести до абсурда и тем самым дискредитировать ее, как это сделал вульгаризатор Ярошенко, который за демагогическими разговорами о единстве теории и практики забыл про их различие, забыл, что при всей тесной связи теории и практики теория все же остается те­орией, а практика - практикой.

Остается и различие между теорией, теоретическим рассмотрением

предмета, как специальной сферой разделения труда, и планирующей, це­леполагающей функцией сознания в процессе общественного производства, как другой сферой разделения умственного труда. Различие это не только не имеет антагонистического характера, но выступает в форме тесного содружества теории и политики, как отношений между научно обоснованной практикой и практически действенной наукой.

Маркс во "Введении" специально не рассматривает ту форму созна­ния, которую он именует "практически-духовным способом освоения мира [1], ту форму сознания предмета, которая по существу своему непосредс­твенно связана с целесообразной активной деятельностью, тот способ рассмотрения, который непосредственно различает в предмете лишь то, что в нем "важно", "интересно" для дела практического выполнения субъ­ективно человеческих целей, рассматривает предмет как пассивную мате­рию, в которой надлежит выполнить данную цель.

[1] Необходимо отметить, что в имеющихся переводах текста, в том числе и в собрании сочинений, мысль Маркса передана неверно, невнятно. У Маркса речь идет о различении между "теоретическим способом освоения мира человеческой головой" и всеми другими способами "освоения мира" все той же "головой", т.е. сознанием,- теоретический способ отличается им от религиозного, от художественного и от практически-духовного.

В переводе бессмыслица. от "религиозно-художественно­практически-духовного", или даже: от "религиозного, художественного,

практического, духовного" - порознь. - Э.И.

Тот факт, что "теоретически интересное" и "практически важное" в политической экономии капитализма не только "далеко расходятся", но и встают в антагонистическое отношение друг к другу, принадлежит , ко­нечно специфике капитализма и складывающихся внутри него форм созна­ния.

Но, утрачивая свой антагонистический характер, проистекающий из антагонизма классов, различие между "теоретическим" и "практически ду­ховным" способами освоения мира человеческой головой не исчезает.

Не исчезает оно и от того, что при социализме целеполагающая, планирующая функция сознания основывается на выводах теории, а не на узкоэмпирической основе, как это происходит в мире частной собствен­ности, где "планирует" на свой страх и риск и свою и чужую деятель­ность капиталист, планирует на основе своей практической сметки, опы­та.

Таким образом, "практически-духовное" освоение мира вовсе не свя­зано неразрывно со стихийно эмпирическим способом его формирования. Это последнее - только исторически преходящая форма, в которой высту­пает в мире частной собственности и основанного на ней классового ан­тагонизма целеполагающая, планирующая функция общественного сознания.

Антагонистичны по отношению друг к другу классовые формы деятель­ности, - антагонистичны и цели, преследуемые ею; антагонистичны и фор­мы "практического сознания", складывающегося внутри этих форм. Отсюда и то противоречие, которое получается между "практическим" и "теорети­ческим" осознанием вообще.

И в мире частнособственнических антагонизмов теоретическое созна­ние не может совпадать не только с тем сознанием, которое складывается стихийно в голове практически действующего буржуа. Не совпадает оно и с тем стихийным сознанием, которое навязывается и пролетариату, вовле­ченному помимо его воли в процесс производства прибавочной стоимости. Стихийно-эмпирически формирующееся сознание пролетариата остается во власти тех же самых фетишистских иллюзий, как и "практическое" созна­ние буржуа. Социализм ни в коем случае, как подчеркивал Ленин, не мо­жет возникнуть стихийно, в головах пролетариата, как участника капита­листического производства, производящего прибавочную стоимость в ка­честве наемной рабочей силы. Стихийно формирующееся пролетарское соз­нание не может ничего дать в качестве своего продукта, кроме тред-юни­онизма и тому подобных форм сознания, буржуазных по своему объективно­му смыслу и значению.

Другое дело, что классовое самосознание пролетариата принимает теорию научного социализма, точку зрения теоретического сознания как свою собственную, совпадает с ней в тенденции, в источнике, в то вре­мя, как классовое самосознание, формирующееся в голове практически действующего буржуа встает с нею в принципиальный антагонизм. Это дру­гая сторона дела, не упраздняющая того факта, что теоретическое пони­мание в мире частной собственности не совпадает и не может совпадать со стихийно формирующимся "самосознанием", с "практически-духовным" способом освоения мира частной собственности, абсолютно, с самого на­чала, не только буржуазии, но и класса наемных рабочих.

В итоге, как и в источнике, в тенденции, теоретическое понимание мира частной собственности совпадает с самосознанием пролетариата. Но это совпадение происходит лишь в результате сложнейшего процесса внед­рения, "внесения", социализма как теории в рабочее движение, в созна-

ние практически действующих внутри процесса капиталистического произ­водства пролетариев, процесса изменения этого стихийно сложившегося сознания пропагандой и агитацией, деятельностью партии.

Но эти вопросы во "Введении" Маркс специально не ставит, касаясь проблемы "практического", т.е. целеполагающего сознания, и затрагивает его лишь в той мере, в какой это важно ему для выяснения тех специфи­ческих задач, которые стоят перед теорией, как особой формой умствен­ного труда, как перед специфической формой сознания, которая должна охватить весь предмет в целом.

Теоретическое сознание совпадает по своему существу с сознанием практическим лишь в том случае, если практика понимается не узко, не прагматически, не как деятельность, преследующая ту или иную узкопрак­тическую цель, но как процесс всемирноисторических масштабов, во всем объеме и полноте ее содержания.

Каждый отдельный отрезок, конкретная форма "практики", совершаю­щаяся в направлении более или менее частной, ограниченной (и в этом смысле субъективной) цели, часто может "подтвердить" неистинные теоре­тические представления, на основе которых планируется цель деятельнос­ти.

Ограниченная по своей цели и содержанию "практика" мелкого буржуа (ср.Маркс об этом в "18 брюмера") с одной стороны порождает соответс­твующие себе мелкобуржуазные ограниченные представления о мире, а с другой стороны - "практически" подтверждает, консервирует эти предс­тавления, доказывает их "истинность" и "неистинность" представлений других классов...

Теория не может и не должна приспосабливаться к каждой порознь ограниченной форме целесообразно-практической деятельности людей, сле­довать за каждым поворотом "практики", следовать за конъюнктурой и послушно исправлять теорию в соответствии с мимолетной конъюнктурой.

Это было бы чисто прагматическим пониманием практики как критерия объективности знания.

"Точки зрения" практики" в теории с точки зрения диалектического материалиэма означает, что предмет должен браться и рассматриваться в контексте "всей человеческой практики" [1], а не в свете той или иной узкопрактической задачи дня. Ибо сама эта задача может оказаться ложно поставленной, зависящей от произвола субъекта.

[1] В.И.Ленин, т.З2, стр. 72. "Еще раз о профсоюзах".

Именно поэтому теория не только обязана, но и способна относиться

к узкопрактическому взгляду на вещи со строгой научной критичностью.

Поэтому точка зрения практики вовсе не тождественна точке зрения потребностей дня, которые сегодня таковы, а завтра могут оказаться в силу разных обстоятельств совсем иными. Поэтому то "теоретическое" и "практическое" сознание совпадают только в источнике, в тенденции, но в каждый отдельный момент сохраняют относительно самостоятельное поло­жение.

Теоретическое, научное сознание Маркс в ряде мест определяет как "всеобщий продукт развития", как сознание, преодолевающее ограничен­ность эмпирически-стихийно формирующихся в процессе практики представ­лений, ибо последние всегда складываются внутри ограниченного "чувс­твенно-практического" отношения к предмету, ухватывают лишь те сторо­ны, свойства, связи в предмете, которые непосредственно "практически интересны", и опускает все остальные как "практически неинтересные".

Для узкопрактического, стихийно формирующегося сознания предмет как единое живое целое не выступает хотя бы уже потому, что оно поп­росту не на все стороны предмета обращает "внимание".

Столяру безразличны такие стороны, свойства дерева, которые для пейзажиста как раз и представляют собою наиболее интересные. Садовник увидит еще иные, часть из которых, может быть, и совпадает со свойс­твами дерева, интересными для столяра и художника. Но каждое из этих представлений будет по-своему односторонним, по-своему ограниченным. Предмет как целое, в необходимой взаимосвязи всех его необходимых свойств, сторон не выступил в представлении ни одного из них. Предс­тавление о дереве у каждого из них сформируется при существеннейшем воздействии той цели, которая в том или ином случае преследуется в данном предмете в ходе деятельности, и будет неизбежно нести на себе отпечаток субъективно-человеческого отношения к предмету. Материаль­нопрактическая активность человека выступит в процессе формирования целостного чувственного образа предмета в форме активности "сознания", чувственного созерцания и представления.

Задача воспроизвести предмет как не зависящее от человека, от его желаний, потребностей, узкопрактических целей единое целое, не может быть решена путем чисто механического составления картины предмета из представлений, каждое из которых ухватывает в нем какую-то группу, ка­тегорию связей, не совпадающую с другими представлениями и дополняющи­ми односторонность, неполноту других, в свою очередь столь же ограни­ченных представлений.

Понятие "дерева" нельзя получить простым складыванием, суммирова­нием тех специфически-ограниченных представлений о дереве, которые сложились в голове столяра, пейзажиста, садовника и т.д.

Можно представить себе идеальное положение, что мы таким путем примем во внимание все чувственно воспринимаемые свойства предмета и составим из них целостный чувственный образ, в котором ничего не будет упущено. И тем не менее задача логической обработки чувственных данных не будет не только завершена, но даже не будет начата.

Движение сознания от одной "чувственной конкретности" к другой, сочетание чувственных данных в едином чувственном представлении о предмете, "чувственно конкретное" представление о предмете, воспроиз­ведение в сознании той самой взаимосвязи свойств, сторон, качеств, ко­торая открыта созерцанию общественного человека, - т.е. простое описа­ние того, что дано на поверхности явлений, представляет собою такую операцию сознания, которую может назвать "наукой" лишь пошлый исследо­ватель Канта.

Наука в собственном смысле этого слова здесь еще не сделала ни малейшего шага.

Научный, логический анализ данных чувственности есть процесс нес­равненно более сложный и содержательный.

Созерцание, представление - первая чувственная ступень познания - не может различить в предмете действительно существенных, необходимо связанных с природой предмета свойств, форм, проявлений, от таких его свойств, которые имеют чисто случайный характер и наблюдаются в пред­мете благодаря случайному стечению обстоятельств, условий наблюдения и массы условий вообще, не связанных с внутренней природой предмета, действительно необходимым, всеобщим образом, т.е. закономерно. Естест­венные науки, как отмечает в "Капитале" Маркс, имеют возможность от всех случайных обстоятельств проявления свойств предмета исследования отвлекаться при помощи эксперимента, путем искусственной изоляции исс­ледуемого процесса от всех затемняющих его обстоятельств, от условий, с необходимой природой процесса не связанных, имеет возможность в ходе эксперимента выяснить, какие условия действительно необходимы для про­текания процесса, а какие могут быть удалены без всякого ущерба.

На этом пути естественные науки и получают возможность выявить действительно необходимые, всеобщие связи в предмете, выявить внутрен­нюю взаимосвязь, устойчивые закономерные отношения, которые затем и фиксируются в форме закона.

Благодаря эксперименту процесс чувственно выступает в наименее затемненном случайностями виде, и задача логического анализа чувствен­ных данных этим существенно облегчается, хотя и не устраняется совер­шенно. Практика - в форме эксперимента - здесь непосредственно служит критерием различения всеобщих, необходимых связей, отношений между различными чувственно-данными свойствами предмета от связей случайных, не связанных атрибутивно с "природой" исследуемого предмета, процесса, круга явлений.

Маркс в предисловии к "Капиталу" специально подчеркивает, что при исследовании экономических форм возможность эксперимента исключена и что в связи с этим чисто логическая работа сознания выступает на пер­вый план.

"При анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроско­пом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абс­тракции" [1].

[1] К.Маркс. Капитал, т.1, стр. 4.

Эту мысль Маркса, однако, ни в коем случае нельзя толковать таким образом, что "сила абстракции" играет в науках, пользующихся экспери­ментом, незначительную роль. Принципиально и в них дело обстоит совер­шенно так же, как и в теоретической экономии. Разница тут только та, что в последней, в силу особенностей предмета "сила абстракции" заме­няет все другие методы различения необходимого от случайного, сущест­венного от несущественного, всеобщего от особенного и единичного и т.д., и не может непосредственно обращаться на каждом шагу своего ана­лиза к проверке логических выводов в эксперименте, как это имеет воз­можность делать физика, химия и т.п. науки. Эта решающая роль абс­трактно-логического анализа при исследовании экономического материала Марксом в данном случае и подчеркивается.

Но этим, конечно, никак не отрицается тот факт, что эксперимент способен сам по себе полностью заменить "силу абстракции", сделать ее излишней, сделать ненужной задачу абстрактно-логического анализа чувс­твенных данных. В современной физике, исследующей внутриатомные про­цессы, "сила абстракции" играет едва ли меньшую роль, чем эксперимент, который, как таковой, никогда не может представить процесс в абсолютно чистом виде и никогда ни одну науку не избавит от необходимости приме­нять все ту же "силу абстракции"... Кстати сказать, сам Маркс, нес­колькими строками ниже указывает, что если он для иллюстрирования сво­их теоретических рассуждений чаще всего использует Англию как "класси-

ческую страну капитализма", то он поступает в данном случае совершенно

так же, как поступает физик, старающийся "наблюдать процессы природы

там, где они проявляются в наиболее отчетливой форме и наименее затем­няются нарушающими их влияниями..."

Так что подлинная мысль Маркса состоит в том, что в политической экономии благодаря особенностям ее предмета "сила абстракции" является единственным методом научного анализа, в то время как в других науках она дополняется, а также контролируется на каждом шагу другими, экспе­риментальными методами, выступает в сочетании с ними, но никогда ими не заменяется, не делается излишней, ненужной.

Вопрос о том, почему сила абстракции, чисто логический метод ана­лиза предмета оказывается способным заменить эксперимент, выполнить ту же самую работу, которую выполняет в физике, химии и т.п. науках прак­тическое действие, - т.е. дать в руки ученого, исследователя критерий различения существенных, необходимых, всеобщих взаимосвязей, выражаю­щих внутреннюю природу предмета, его закон, - от всех более или менее случайных, несущественных, побочных, производных обстоятельств, в чувственности неразрывно слитых с необходимыми, всеобщими, - этот воп­рос был также решен Марксом раньше, чем он приступил в 1857 году к анализу чисто логических проблем, решен также на основе понимания практики в качестве всеобщей основы познания, в качестве процесса, формирующего все познавательные способности, в том числе и в особен­ности способность абстрактно-логического мышления.

В абстрактно-логическом мышлении подлинным критерием различения всеобщего и необходимого от несущественного, случайного и производного выступает опять-таки, как и в эксперименте, практика, только не прямо и непосредственно, а в своей общественно идеализированной форме, - ведь законы, формы, "фигуры" логики есть по своему происхождению и ре­альному содержанию не что иное, как всеобщие, необходимые формы про­цесса чувственно-материальной деятельности человека, причем такие фор­мы, которые объективно общи последней с любым другим материальным про­цессом, представляют собою объективные, всеобщие и необходимые формы, законы любого материального процесса развития. Постольку - в силу сво­его происхождения (ср.Ленин - о том, что "практическая деятельность человека должна была миллиарды раз приводить сознание человека к пов­торению разных логических фигур, дабы эти фигуры могли получить значе­ние аксиом". (Ленинский сборник, т.1Х, стр.2О1), - логическое мышление и оказывается способным проявить по отношению к чувственности действи-

тельную силу научного различения, выступить в известном смысле и в из­вестных пределах как критерий этого различения, соответствующий приро­де предмета.

"Сила абстракции" для теории познания Маркса, основывающейся на понимании "практически-чувственной деятельности", в качестве всеобщей основы познания, есть поэтому не внешняя по отношению к чувственности "сила", но действительно материальной практикой человека созданная и выверенная сила различения.

Но это же самое значение логики, понимаемой как теория познания диалектического материализма, указывал и Ленин в "Еще раз о профсою­зах", подчеркивая прямую связь требований этой логики с тем требовани­ем, что "... вся человеческая практика должна войны в полное "опреде­ление" предмета..." [1].

[1] Ленин. Соч., т.32, стр.72.

Процесс "переработки созерцания и представления в понятии" - как определяет Маркс содержание логического анализа данных чувственности, выступает поэтому как сложнейший процесс выявления мыслью во всем мно­гообразии чувственных данных всеобщих, необходимых взаимосвязей, выра­жающих внутреннюю структуру предмета.

Вскрыть, различить в чувственном многообразии лишь такие связи, отношения, закономерности, которые выражают внутреннюю необходимость предмета исследования и позволяет человеку "сила абстракции".

Но этим еще не показана необходимость "восхождения от абстрактно­го к конкретному" как того единственного пути, на котором мышление оказывается способным выполнить свою задачу - задачу "воспроизведения чувственно-конкретного путем мышления" как "живого целого".

Задача выявления в чувственном многообразии некоторых "простей­ших" всеобщих определяющих отношений и их фиксирование в форме абс­трактных категорий представляет собою лишь одну сторону задачи науки. Застрять на ней, посчитать, что задача науки выполнена уже тем, что предмет аналитически расчленен на ряд "определений", каждое из которых отражает собою какую-то сторону, связь, отношение предмета, - значит стать на путь метафизического мышления.

Наука еще не сделала тем своей основной задачи - не "воспроизве­ла" предмет как единое живое целое, все стороны которого связаны между собою необходимым образом, не вскрыла закон этой связи.

Чисто аналитическое вычленение всеобщих необходимых сторон пред­мета и их фиксация в форме абстрактных категорий еще не дает и не мо-

жет дать ответа на вопрос: почему связь именно такова?

Здесь происходит нечто аналогичное тому, что делает химик, разла­гающий "мясо" на его составные химические элементы, показывающий путем химического анализа, из чего состоит это "мясо", но не дающий и не мо­гущий показать, почему же эти "составные части" связаны в анализируе­мом предмете именно так, а не иначе. На последний вопрос аналитический метод вообще не может дать ответа, не может привести к пониманию необ­ходимости взаимосвязи всех сторон предмета.

Проблема "восхождения от абстрактного к конкретному" для Маркса есть поэтому прежде всего переведенная в логический план проблемы поз­нания происхождения явления, проблема выяснения того, почему связь сторон предмета именно такова, а не иная.

Недостаточность аналитического метода, т.е. метода способа мышле­ния, который более или менее сознательно ограничивается тем, что выяв­ляет в чувственно-данном многообразии явлений некоторые необходимо повторяющиеся всеобщие отношения, т.е. совершает путь от чувствен­но-конкретного к абстрактному, Маркс отчетливо показывает на примере метода мышления классиков буржуазной политической экономии.

Маркс показывает, что исходной точкой теоретизирования классиков являются различные формы буржуазного "богатства" в том их виде, в ка­ком они неизбежно представляются агенту капиталистического производс­тва, такими, какими они выглядят с точки зрения человека, вовлеченного помимо его воли и желания в процесс производства и накопления приба­вочной стоимости - будь то капиталист или наемный рабочий.

"Классическая политэкономия старается свести путем анализа раз­личные чуждые друг другу формы богатства к их внутреннему единству... Она старается понять внутреннюю связь в отличие от разнообразия форм проявления" [1], - так определяет Маркс гносеологический смысл, значе­ние той ступени познания объективной экономической реальности, на ко­торую человеческое мышление поднялось в лиц классиков - Смита, Рикардо и их учеников.

[1] К.Маркс. Теория прибавочной стоимости, т.3, стр.365.

Исходным пунктом их мышления оказывается, таким образом, та чувс­твенно-данная конкретность, которая открыта созерцанию и представлению любого практически действующего в системе капиталистических производс­твенных отношений индивида. Последний вместе с его "точкой зрения" предположен заранее совершенно некритически. Маркс прямо ставит в связь этот метод рассмотрения с буржуазным характером классической по-

литической экономии, показывает, что классовый характер, буржуазный

характер отношения к предмету, предположенный в качестве чего-то само

собою разумеющегося, вечного и естественного, в качестве чего-то атри­бутивно, изначально связанного с природой человека, закрепляет метафи­зический метод мышления, односторонне аналитический метод рассмотрения в качестве основного сознательно применяемого метода мышления.

Указав на классовые и гносеологические корни метафизическианали­тического метода мышления классиков, предполагающего в качестве пред­посылки чувственно-данную действительность именно такой, каковой она выступает с точки зрения человека, помимо его воли и сознания вовле­ченного в процесс капиталистического производства, Маркс вскрывает как историческую неизбежность метафизического метода мышления в политэко­номии, так и его недостаточность, его неспособность исчерпать задачу научного рассмотрения.

Маркс детально анализирует те проблемы, о которые "аналитический метод" классиков спотыкается, те пункты из рассуждений, в которых этот метод дает осечку, обнаруживает свою полную неспособность справиться с задачей "воспроизведения конкретного путем мышления", с задачей науч­но-теоретического рассмотрения.

На примере Смита Маркс иллюстрирует то положение в которое попа­дает мышление, когда оно пытается применять аналитический метод, метод движения от конкретного к абстрактному дальше тех пределов, где его применение оправдано и допустимо.

Маркс показывает, что классики мыслят вполне научно до тех пор, пока они заняты тем, чтобы свести путем тщательного анализа многообра­зие чувственно-данных проявлений буржуазного "богатства" к тому обще­му, что можно в них обнаружить, к некоторому единству. Именно на этом пути классическая экономия и достигла того основного своего научного результата, вывода, что в качестве всеобщей основы всех форм богатства выступает стоимость, товар.

Адам Смит, например, уже очень хорошо понимает - и это понимание им добыто путем аналитического рассмотрения всех известных ему форм "богатства", - что прибыль можно аналитически разложить, свести к сто­имости, изобразить ее в качестве составной части той стоимости, кото­рая прибавлена к стоимости сырья трудом рабочего.

Но как только Адам Смит оказывается поставленным перед вопросом - а почему же эта новая стоимость распадается на заработную плату и при­быль, в силу какой необходимости эти последние, более конкретные кате-

гории выступают как особые части, - здесь он сразу же вынужден поки­дать почву науки и подсовывать в качестве объяснения соображения сов­сем не научного порядка, соображения, почерпнутые им из обихода капи­талиста, из тех стихийно эмпирически складывающихся в голове последне­го представлений, которые никак в их необходимости, не зависящей от воли и сознания, не поняты.

"Не в интересах капиталиста было вкладывать в дело больший капи­тал вместо меньшего, если бы прибыль не зависела известным образом от величины авансированного капитала" - так Смит пытается объяснить меха­низм распадения прибавленной трудом стоимости на ее составные части, факт происхождения сложных явлений - как прибыль - из простой всеобщей объективной основы всех форм богатства, из "стоимости".

С точки зрения применяемого в данном случае метода теоретического мышления это означает, что вести сложную, более конкретную категорию к более элементарной, всеобщей, простой Адам Смит может. "Вывести" же первую из второй - нет.

Механизм происхождения сложных явлений из более простых, всеоб­щих, элементарных остается таким образом нераскрытым. Все сложные ка­тегории оказываются предположенными заранее в качестве самих по себе разумеющихся, а вся задача сводится к сведению сложных явлений к прос­тым.

Логически этот метод и выступает как метод движения от чувствен­но-конкретного к абстрактному, как одностороннеаналитический метод.

Разумеется, классическая буржуазная экономия стихийно натыкается на каждом шагу на необходимости привести добытые категории "в систе­му", не только "свести" различные формы богатства к их всеобщей прос­той основе, но и "вывести" их из последней, чувствует необходимость понять конкретные, данные в созерцании формы в качестве форм проявле­ния "стоимости", но эти робкие попытки сразу же парализуются двумя обстоятельствами.

Ибо "вывести" конкретные категории из простых - тождественно то­му, чтобы сознательно рассматривать отношения, выраженные в конкретных категориях, как исторически-ставшие, тождественно тому, чтобы встать на точку зрения развития, возникновения капиталистических отношений. Но это последний взгляд совершенно чужд буржуазному сознанию.

Из чувственно-созерцаемых капиталистических форм производственных отношений последнее исходит как из данных предпосылок. Точно так же эту исторически неизбежную иллюзию разделяет и экономист. Иными слова-

ми, классовый интерес в данном случае закрепляет тот метод мышления,

который совершенно непригоден для того, чтобы понять действительную

взаимосвязь различных форм буржуазного богатства. Ибо действительная

их взаимосвязь обусловлена, развита на основе единства их происхожде­ния.

Предполагая же отношения, выраженные в "конкретных" категориях как одновременно сосуществующие, экономист вынужден устанавливать меж­ду ними чисто рассудочную связь.

С одной стороны, экономист имеет перед собой аналитически выяв­ленный им закон стоимости, понятный как закон обмена эквивалентов, а с другой, - эмпирически данные ему капиталистические формы богатства - взятые им сразу во всей их чувственно-данной сложности, в которой они самым явным образом противоречат закону эквивалентного обмена. "Свя­зать" их оказывается делом нелегким. Попытки создать "систему" упира­ются в неразрешимые трудности, система на каждом шагу трещит и разва­ливается.

"Грубый эмпиризм превращается в ложную метафизику, в схоластику, которая с мучительным усилием старается непосредственно вывести из об­щего закона или объяснить согласно с ним посредством формальной абс­тракции неопровержимые явления эмпирической действительности" [1], - говорит Маркс по поводу такого сорта попыток Адама Смита.

[1] К.Маркс. Теория прибавочной стоимости, т.1, стр. 1ОО.

Сквозь эту же трещину - между крайне абстрактным пониманием зако­на стоимости и совершенно некритически взятыми во всей их эмпирической сложности представлениями о развитых формах капиталистических отноше­ний - прибыли, ренте - в классическую экономию широкой струей врывает­ся идеализм.

Не будучи в состоянии вывести необходимость того факта, что все­общие простые отношения предмета, закон стоимости в его абстрактно-об­щей форме в своих конкретных проявлениях выступает как распавшийся на взаимоисключающие - и друг друга, и самый закон - противоречащие одно другому образования, экономист обращается к всеспасающему средству - "выводит" необходимость этого положения из сознания и воли человека. На последние, разумеется, можно легко свалить ответственность за все непонятное с точки зрения объективной необходимости.

"Природа человека", которой приписываются на деле все непонятные свойства - способы поведения человека внутри мира частной собственнос­ти, становится исходным пунктом всех дедукций. Необходимость того фак-

та, например, что вновь прибавленная в процессе труда, совершающегося

на службе капитала наемными рабочими, стоимость - прибавочная стои­мость - распадается на части, на заработную плату и прибыль (не говоря уже о других сложных формах), выводится из "интересов" капиталиста.

Этот ход теоретической мысли Смита Маркс по праву расценивает как капитуляцию науки перед трудностью, как ход мысли, ничего общего с на­укой в собственном смысле этого слова не имеющий.

"Тут прибыль объясняется уже не природой прибавочной стоимости, а интересами капиталиста. Это настоящая пошлость..."[1].

[1] К.Маркс. Теория прибавочной стоимости, т.1, стр. 1О1.

Отказ понять природу явления на пути раскрытия необходимости, заключенной в самом явлении, на пути науки, стихийно стоящей всегда на позициях материализма, и подмена объяснения ссылкой на волю и созна­ние, Маркс резко оценивает как пошлость.

Ибо идеализм, - т.е. сваливание на "волю и сознание" всего того, что осталось непонятым или недопонятым с точки зрения необходимости, заключенной в самом исследуемом явлении, - в любой конкретной науке действительно тождествен пошлости, т.е. такому способу объяснения, ко­торый подсовывает субъективные представления, переодев их в костюм на­учной фразеологии, на место действительного объяснения.

Идеализм в оценке Маркса выступает как более или менее бессозна­тельное жульничество сознания, как способ обойти действительную труд­ность, вместо того, чтобы ее решить.

Научность мышления для Маркса совершенно торжественна материалис­тическому принципу объяснения явлений, такому способу осмысления, ко­торый ищет в предмете лишь те его объективные, совершенно не зависящие от произвола человека свойства, связи, отношения, закономерности, к которым человеческое сознание может только применяться, как к извне данным.

Пока классик-экономист пытается понять, какова внутренняя струк­тура тех развитых явлений, которые даны его глазам, пока он аналити­чески вычленяет то объективно общее, что имеется в различных формах буржуазного богатства и фиксирует это найденное анализом "общее" в форме абстрактных категорий, он - материалист. Но как только он пыта­ется рассмотреть причины происхождения сложных, чувственно-данных яв­лений, он с пути материализма сходит и апеллирует к "интересам" хо­зяйствующего субъекта, как к единственному движущему началу всего про­цесса в целом, делает эти интересы исходным пунктом всех своих дедук-

ций. При этом, естественно, конкретное содержание этих "интересов",

целей, которыми руководится "субъект", черпается прямо из эмпирическо­го наблюдения над деятельностью людей, сознание которых сформировано внутри развитых отношений, и предполагает их, а поэтому есть не что иное, как итоговое обобщенное отражение наиболее сложных отношений.

Дедукция "из интересов" приводит поэтому к тому, что наиболее сложные, развитые отношения превращаются в масштаб менее сложных. Все становится на голову.

Наука в связи с этим лишь тогда оказывается способной действи­тельно понять факт, когда она последовательно рассматривает его с точ­ки зрения необходимости, заключенной в самом факте, с точки зрения са­мого факта, а не подменяет это рассмотрение точкой зрения рассматрива­ющего субъекта, точкой зрения узкопрактического сознания буржуа, а последний всегда неизбежно принимает свое, на самом деле исторически сформированное отношение к предмету в качестве естественного, само со­бою разумеющегося.

Этот в основе своей идеалистический способ рассмотрения Маркс подверг критике еще в 1844 году, в ходе критического анализа трудов экономистов, начатого им зимой этого года.

Здесь, однако, Маркс еще не обнаруживает внутренней связи той ма­неры мышления экономистов, которая объясняет "простые" отношения, простые "категории" более сложными, с неумением выдержать сознательно и строго точку зрения материализма в науке.

Здесь несостоятельность той манеры, этого способа мышления высту­пает перед Марксом в виде преимущественно логической несостоятельности их теоретических построений, их "систем".

"Воистину забавен заколдованный круг, в котором вертится Смит, - указывает в замечаниях по поводу "Богатства народов" Маркс, - чтобы объяснить разделение труда, он берет за данное обмен. Но чтобы стал обмен, ему приходится взять за данное разделение труда, разнообразие человеческой деятельности" [1].

[1] MEYA, 1te Abt. В.III., s.517.

Путем детального анализа рассуждений Маркс обнаруживает, что эко­номист в конце концов в качестве единственного движущего принципа все­го процесса, в качестве единственной активной причины происхождения всех конкретных явлений, "категорий" берет конкуренцию. Последняя же объявляется вечным атрибутивным свойством "человека", т.е. частного собственника. Таким образом, уже в 1844 году чисто логическая проблема

- проблема того, какие категории должны и могут предполагаться в ка­честве исходных, а какие должны быть "выведены" позже, на основе этих простых, ставится Марксом на почву исследования реального процесса происхождения всей системы отношений, выражаемых с помощью этих кате­горий.

На этой основе отношение абстрактных категорий, абстракций вооб­ще, как формы, в которой развивается мышление, к "конкретному", как эмпирически данной чувственности, ставится совсем в иной плане, нежели тот, в котором эту проблему пыталась разрешить гносеология старого, метафизического материализма.

Проблема "логической последовательности" системы категорий, выра­жающих в своей совокупности систему объективно связанных, взаимообслу­живающих отношений, "объективную конкретность", в которой одни отноше­ния существуют рядом друг с другом, опираются друг на друга и потому не могут быть поняты вне этой общей объективной связи, все более и бо­лее ясно обнаруживает для Маркса, что единственным путем, на котором возможно действительное решение проблемы, является путь материализма, точка зрения отражения.

Способ движения мысли от абстрактного к конкретному выступает с этой точки зрения как тот единственный способ, которым мышление оказы­вается способным преодолеть свою "абстрактность", т.е. метафизическую ограниченность, состоящую в том, что мышление, производя операцию абс­трагирования, фиксирует продукт этой операции - абстракцию - в качест­ве самодовлеющей сущности, а затем пытается "связать" с другими такими же абстракциями и со всей полнотой чувственно-данной конкретности пу­тем чисто рассудочных операций, то есть чисто внешним образом.

Способ движения от абстрактного к конкретному, с другой стороны, со стороны отражаемого в нем содержания, выступает как тот единствен­ный способ, которым мышление способно ухватить объективную необходи­мость, внутреннюю, принадлежащую самому предмету взаимосвязь всех его сторон, проистекающую из единства происхождения.

В этом смысле ход движения от абстрактного к конкретному воспро­изводит объективный процесс развития от простого к сложному, хотя и не может быть истолкован как абсолютно совпадающий с этим последним, - что выступает в виде гносеологической проблемы диалектического единс­тва "логического и исторического".

Способ движения от абстрактного к конкретному рассматривается Марксом как такой процесс, в котором мысль сочетает, связывает не за-

ранее вычлененные "абстракции", а сами эти "абстракции" вычленяет та­ким способом, что не оставляет операции их "связывания" в качестве задним числом происходящей умственной операции над уже готовыми абс­тракциями.

Сам "анализ" понимается здесь уже совсем по-иному, нежели простое "аналитическое сведение" чувственного многообразия к ряду простых об­щих определяющих отношений, нежели простое отыскивание того общего, что можно обнаружить в ряде явлений.

Этот способ анализа, впервые в истории человеческого мышления сознательно примененный лишь Марксом, такой способ "аналитического" расчленения предмета, который делает ненужным "синтезирование" в ка­честве особой, во времени и по существу разделенной логической опера­ции, а сочетающий в одном логическом процессе и анализ и синтез, - и аналитическое расчленение предмета и связывание, синтезирование по­рознь абстрактных определений в систему понятий, т.е. в логически конкретное изображение, понимание предмета, - этот способ анализа и обосновывается Марксом во "Введении", в положениях об абстрактном и конкретном.

Движение логического мышления от абстрактного к конкретному представляет собою ту необходимую форму, в которой происходит процесс углубления знания о предмете в ходе его (предмета) теоретического ос­мысливания.

Процесс движения от абстрактного к конкретному Маркс понимает не как простое суммирование, сочетание, связывание, синтезирование от­дельных, заранее вычлененных абстрактных, односторонних определений, но как такой процесс, в ходе которого эти определения впервые и выра­батываются. Сам процесс восхождения от абстрактного к конкретному ста­новится, таким образом, процессом выработки научных абстракций, опре­делений, предмета, процессом их "выведения". В логическом процессе восхождения от абстрактного к конкретному находит свое выражение то обстоятельство, что любой предмет, предмет любой науки представляет собою не механический агрегат отдельных сторон, элементов, каждый из которых ничуть не изменяется от того, стороной какого именно целого он является в данном случае, внутри какого именно целого он существует, но "органическую систему", все стороны которой связаны между собою особым, каждый раз определенным специфическим образом.

Эта особенная специфическая взаимосвязь, взаимообусловленность всех сторон целого, - иными словами специфический закон существования

исследуемого предмета, закон его возникновения и развития, и не может

быть понята ни в какой другой логической форме, кроме восхождения от

абстрактного к конкретному.

Этот способ понимания мог быть выработан и сознательно применен по отношению к обществу только в ходе критического преодоления буржу­азной науки вообще. Для буржуазного социолога, для буржуазного эконо­миста капиталистический способ производства есть сочетание от века и навек данных, неизменных элементов, а не исторически определенная раз­вивающаяся система экономических отношений. Поэтому для него речь идет лишь о том, чтобы показать, что та связь между отдельными сторонами системы, которую он наблюдает в действительности, есть связь более вы­годная, нежели какая-либо иная взаимосвязь между теми же самыми неиз­менными элементами. Этот подход к анализу существенно укрепляется так­же и задачами борьбы с феодализмом, задачами борьбы за утверждение то­варно-капиталистических отношений в качестве господствующей, всеохва­тывающей формы экономических отношений.

Поэтому с логической стороны тот анализ, который производит бур­жуазный экономист, выглядит таким образом: сначала он пытается выяс­нить, что представляет собою каждая сторона целого "сама по себе", вне зависимости со всеми остальными, а затем начинает выяснять - какая именно взаимосвязь между ними является наиболее соответствующей приро­де этих вечных и неизменных элементов. Так как на деле он выработал абстрактные определения вовсе не вечных, но сугубо определенных и именно товарно-капиталистических форм экономических связей между людь­ми, то совершенно естественно, наиболее "выгодной", вытекающей "из са­мой природы" общей взаимосвязи всех сторон оказывается опять-таки ка­питалистическая форма производства, та самая система, которую он наб­людает.

Таким образом, капиталистическая система хозяйства и в логическом мышлении предстает как наиболее выгодная форма сочетания вечных и не­изменных элементов, что вполне соответствует ходячим представлениям буржуа. Здесь классовая ограниченность буржуазной науки прямо и непос­редственно увековечивает метафизический способ мышления, метафизичес­кое понимание природы абстрактных категорий и способы оперирования ими, способы "синтезирования" абстрактных определений в целостное, связное, "конкретное" понимание.

Преодолеть этот ограниченный способ понимания метод логического осмысливания действительности можно лишь на основе исторического

взгляда на товарно-капиталистические отношения, а поэтому также и на

категории, абстракции, их отражающие. В данном случае отдельные сторо­ны целого понимаются и с самого начала рассматриваются теоретической мыслью как различные моменты развития одного и того же предмета. Единство, всеобщая взаимосвязь всех сторон целого выступает как единс­тво происхождения, а задача логического осмысливания сводится к выяс­нению генезиса более сложных явлений капиталистической, т.е. вполне определенной системы экономических связей из более простых явлений, проявлений опять все той же капиталистической системы. Но такой подход к изучению действительности означает конец буржуазной науки об общест­ве. Он мог быть и действительно был осуществлен лишь с позиций револю­ционного пролетариата.

На основе исторического понимания предмета исследования Маркс и решает проблему логического "синтеза" абстрактных определений в це­лостное, в конкретное понимание, в систему научных категорий, отражаю­щую в форме связи понятий объективную взаимосвязь всех сторон исследу­емого целого.

Способ восхождения от абстрактного к конкретному понимается преж­де всего как аналог объективного, не зависящего от сознания и воли, развития исследуемого предмета, как аналог развития данного предмета от простейших, элементарных проявлений - к развитым, сложным формооб­разованиям.

С этой точки зрения ни одно сколь-нибудь сложное явление капита­листической (или любой иной) системы экономических связей не может считаться теоретически познанным, понятым, осмысленным, прежде чем не проанализированы более простые проявления этой системы, простейшие всеобщие и необходимые условия существования всех развитых, сложных явлений, форм существования данного предмета.

Маркс всегда, в анализе любой теории, любого теоретического пост­роения обращает свое критическое внимание прежде всего на то, насколь­ко строго теоретик относится к обоснованию, к доказательству своих вы­водов, насколько, иными словами, он логичен в своих рассуждениях. Од­ним из классических образцов марксовой критики враждебных теорий явля­ется, как известно, критика прудоновской концепции относительно "конс­титуированной стоимости".

Маркс показывает, что вся система "теоретических" представлений Прудона покоится на чисто произвольном подсовывании, на бездоказатель­ном предположении как раз того, что "требуется доказать". Маркс пока-

зывает, что Прудон берет такие явления, как разделение труда, обмен и

т.п., в качестве чего-то заранее понятного, в качестве "известного" и

делает их предпосылками своих рассуждений. Все те категории, которые

он кладет в основу своего теоретического построения, остаются непроа­нализированными, теоретически необработанными, непонятыми. "Все это просто-напросто падает с неба..."

Маркс показывает, что недопустимо брать в качестве предпосылок, исходных пунктов теоретического построения такие категории, относи­тельно которых нельзя показать, что они отражают собою объективно простейшие стороны, отношения исследуемого предмета, что они "более просты", нежели те, которые в данном случае подвергаются анализу.

Маркс подвергает критике систему Прудона прежде всего с точки зрения содержания тех категорий, которые ее образуют, показывая, что те категории, которые кажутся Прудону совсем простыми, на самом деле предполагают в качестве своих необходимых условий целый ряд таких яв­лений,которые он обещает теоретически доказать. Прудон в доказательст­ве своей идеи о "конструированной стоимости" совершает, таким образом, логический круг. Та взаимосвязь, взаимообусловленность всех сторон це­лого, которую он видит, созерцает в действительности, поэтому оказыва­ется им всего-навсего описанной, но никак не понятой, теоретически не проанализированной. Мышление, несмотря на все свои усилия, не продви­нулось в познании ни на йоту глубже того, что дает непосредственное созерцание; все то, что видит, созерцает в действительности мелкий буржуа, оказывается просто пересказанным с помощью научной терминоло­гии. Получается лишь видимость теоретического анализа. На деле же ло­гическая мысль не сделала ни малейшего шага по тому пути, который ве­дет к познанию сущности, внутренней необходимости исследуемого предме­та, явления, процесса. Мысль скользит по поверхности явлений, и явля­ется в этом смысле не мыслью в собственном значении этого слова, а попросту внешне похожим на мысль словесным творчеством, содержанием которого является то, что дано в созерцании и представлении.

Для критики Марксом враждебных теорий очень характерным является следующее место из "Нищеты философии": "Многообразие потребности для удовлетворения предполагает многообразие вещей, подлежащих производс­тву; без производства нет продуктов; а многообразие подлежащих произ­водству вещей предполагает участие в производстве более чем одного че­ловека. Но раз вы допускаете, что производством занимается более чем один человек, вы уже целиком допускаете производство, основанное на

разделении труда. Таким образом, предполагаемая Прудоном потребность

предполагает уже разделение труда во всем его целом. Предполагая раз­деление труда, вы вступаете в область обмена, а следовательно, и в сферу меновой стоимости. С таким же точно правом можно было бы с само­го начала предположить существование меновой стоимости".

Здесь содержится одно из основных требований диалектикоматериа­листической логики, теории научного познания, к мышлению, приступающе­му к теоретическому анализу данных восприятия, состоящее в том, что действительно постигающее мышление обязано выделить из всего многооб­разия сторон, связей, отношений, граней, черточек исследуемого целого такую его сторону, которая не нуждается во всех остальных сторонах то­го же целого для того, чтобы существовать.

Если это удалось проделать, о категория, выражающая эту сторону целого, может быть сделана исходным пунктом теоретического осмыслива­ния целого, той исходной абстракцией, от которой мышление может дви­гаться по пути восхождения к конкретному теоретическому пониманию.

Способ восхождения от абстрактного к конкретному как тот единс­твенный способ, который позволяет логическому мышлению достигнуть поз­нания более глубокого, нежели то, которое достигается на ступени не­посредственного созерцания-представления, по самому своему существу связан с диалектико-материалистическим пониманием задачи научного поз­нания, той цели, средством выполнения которой он является.

Задача, цель научного, теоретического познания заключается, сог­ласно Марксу, согласно диалектико-материалистической теории познания, в отражении закона, внутренней необходимости исследуемого предмета. Логическое мышление должно вычленить лишь такие моменты, стороны цело­го, данного в созерцании, которые неразрывно связаны с самим фактом существования этого целого, которые являются всеобщими и необходимыми в пределах данного, исследуемого предмета.

Предметом логического мышления является исключительно внутренняя необходимость исследуемого предмета. Все, что не вытекает из нее, все то, что представляет собою продукт взаимодействия данного предмета с другими предметами, должно быть оставлено мышлением в стороне как не имеющее отношения к делу.

Перед непосредственным созерцанием всегда выступает, однако, лишь последнее - результат взаимодействия различных форм движения, предме­тов различных наук, - иными словами - "явление"одного предмета в дру­гом. Явление, поверхность открытая непосредственному созерцанию, есть

всегда продукт, результат взаимодействия различных процессов, продукт

их "пересечения" между собою.

Наука, логическое мышление, и обязана всегда выяснить, что в этом результате, в этом явлении принадлежит тому из взаимодействующих пред­метов, процессов, который составляет ее предмет. Наука должна путем логического анализа очистить закон от случайностей, выявить этот закон в чистом виде, в таком его виде, в каком он никогда на поверхности, в явлении не выступает.

В этом смысле очень точным приходится признать плехановское опре­деление "случайности" как "точки пересечения необходимостей".

Очистить изображение исследуемого предмета от случайностей, за­темняющих суть дела, внутренний закон существования и развития,- это и значит различить в явлении те моменты, которые вытекают непосредствен­но из внутренней природы предмета, составляют моменты внутренней взаи­мосвязи, взаимообусловленности, - от тех, которые являются продуктами взаимодействия данного предмета, данного процесса, со всеми остальными предметами, и составляют, иными словами, моменты внешней взаимосвязи.

Поэтому логическое мышление и обязано прежде всего выявить в чувственно-данном многообразии те стороны, те формы существования исс­ледуемого предмета, при отсутствии которых становится невозможным - потому и немыслимым - самое существование всех остальных сторон этого же предмета.

На этой основе Марксом и решается проблема как исходного понятия науки, так и логической последовательности движения от абстрактного к конкретному.

Выработать "исходное понятие" - значит выявить простейшую, всеоб­щую и необходимую основу всех остальных сторон предмета, всех тех дру­гих сторон целого, которые предполагают эту, простейшую основу, но не предполагаются ею.

Так, товарное отношение является всеобщим, необходимым условием существования денег, капитала, кредита и т.д. и т.п., но не наоборот. Товар, меновое отношение между производителями вполне может объективно существовать, если нет капитала, денег. Но ни деньги, ни капитал не могут ни возникнуть, ни сушествовать при том допущении, если нет това­ра.

В созерцании, в эмпирической действительности, товар выступает как продукт движения капитала, как форма существования капитала, пред­полагающая капитал. В созерцании дан факт взаимной обусловленности товара и капитала, стоимости и капитала. Поэтому буржуазные экономисты и берут то одну, то другую стороны за исходную, за простейшую.

Логический же анализ этого взаимодействия обнаруживает, что товар есть всеобщее и необходимое условие существования капитала, но не нао­борот. Капитал не есть всеобщее и необходимое условие появления и су­ществования товара. Поэтому логическое мышление не только вправе, но и обязано исследовать товарную форму обмена деятельности в отвлечении от факта существования капитала, денег и т.д. Но ни деньги, ни капитал не могут рассматриваться в том случае, если раньше не проанализирован то­вар.

С другой стороны, ближайший анализ товарной формы как всеобщего и необходимого условия возникновения и развития денег и капитала показы­вает, что капитал является той подлинной "сущностью", которая проявля­ется на поверхности как движение товарных масс.

Движение логической мысли от рассмотрения товара, стоимости и рассмотрению капитала оказывается, таким образом, поступательным дви­жением познания, движением от поверхностных, абстрактных определений капитала - к все более глубоким и детальным, конкретным определениям все того же капитала.

В то же самое время это логическое движение раскрывает все полнее и закономерности движения товара, как оно происходит на поверхности, данной непосредственному созерцанию, т.е. все время совершает как бы обратное движение, раскрывающее, развертывающее "полную истину" своего исходного понятия. Первоначальная, исходная абстракция, таким образом, оказывается обоснованной задним числом в форме всего дальнейшего, на­чинающего из нее логического движения.

Именно поэтому логический анализ в итоге и дает отражение взаим­ной, а не односторонней связи товара и капитала. Но эта взаимная связь предстает уже не просто описанной, не такой, как она выступает перед созерцанием, но научно проанализированной, выявленной в ее всеобщих и необходимых моментах.

Здесь можно, однако, отметить одно важное обстоятельство. Когда логическая мысль выявляет ту сторону целого, которая объективно предс­тавляет собою всеобщее, необходимое, элементарное условие существова­ния всех остальных сторон данного, рассматриваемого целого, она легко может принять за таковую нечто другое. Здесь оказывается недостаточным сказать, что логическая мысль обязана выявить "всеобщее и необходимое" условие существования предмета.

Наличие человека вообще, не говоря уже о наличии той географичес­кой среды, внутри которой происходит экономическое развитие капитализ­ма, воздуха, которым дышит любой человек, в том числе и агент товар­но-капиталистического производства - все это, строго говоря, "всеобщие и необходимые условия существования и развития" капитализма. Труд во­обще также есть всеобщее и необходимое условие, без предположения ко­торого невозможен ни капитализм, ни какая-либо иная формация.

И, однако, логический анализ капитализма, теоретическое осмысле­ние его внутренних закономерностей, не может начинать с рассмотрения этих всеобщих и необходимых условий. Все эти условия, хотя и являются всеобщими и необходимыми, выступают, однако, как внешние по отношению к специфически капиталистическому развитию.

Различить внешние всеобщие и необходимые условия от внутренних всеобщих и необходимых условий данного процесса логическое мышление окажется способным лишь в том случае, если все время, постоянно, на каждом шагу своего анализа, будет возвращаться к чисто эмпирическому взгляду на предмет, если предмет как целое будет все время витать в представлении, как выражается Маркс.

Только такое рассмотрение дает возможность различить внутренние взаимосвязи, условия, формы существования предмета от внешних, от та­ких, которые представляют собою продукт, результат какого-то иного, более широкого процесса, предмета какой-то иной науки.

Те всеобщие и необходимые условия существования данного предмета, предмета данной науки, с рассмотрения которых она обязана начинать свое теоретическое осмысление, логическое мышление оказывается способ­ным различать от всех остальных, столь же всеобщих и необходимых усло­вий существования предмета по следующему принципу: к таковым относятся лишь те, которые воспроизводятся внутри исследуемого процесса, созда­ются и воссоздаются самим движением рассматриваемого целого.

Так наличие солнца и наличие товара в известном смысле есть оди­наково всеобщие и необходимые условия появления капитализма. Но факт существования солнца не является ближайшим условием.

Теоретический анализ любого явления может состоять только в том, что прослеживаются все те ближайшие необходимые условия, совокупность которых составляет реальную возможность данного явления.

При этом логическая мысль не имеет права ни на йоту переступать за пределы исследуемого предмета. Анализ всеобщих и необходимых усло­вий существования капитала как экономического явления должен выявить

условия лишь экономические же, лишь те, которые капитал необходимо

должен сохранять и воспроизводить своим собственным движением.

Те же условия существования и развития, которые все время должны привходить откуда-нибудь извне, и не порождаются, не воспроизводятся самим исследуемым движением, логическим мышлением приниматься во вни­мание не могут.

Капитал постоянно, с необходимостью, заключенной в его собствен­ной природе, должен превращать свой продукт в товар. Иными словами, он должен постоянно возвращаться в свою низшую форму, вынужден воспроиз­водить товарное отношение как свое собственное условие. И лишь в том случае, если всеобщее и необходимое условие возникновения, существова­ния и развития исследуемого процесса само выступает в итоге как следс­твие, как продукт, как результат существования предмета, логическое мышление вправе умозаключить, что оно имеет дело с внутренней взаимос­вязью этого предмета, со специфическим внутренним, сущностным отноше­нием между отдельными сторонами предмета, а сам предмет понят как про­цесс саморазвития.

Таким образом, принципы логического мышления, обеспечивающие действительное познание "сущности", внутреннего закона существования и развития явлений, данных в созерцании, сводятся к следующему: мышление обязано выявить прежде всего ту сторону исследуемого целого, которая представляет собою, с одной стороны, всеобщее и необходимое условие существования данного предмета, такую его сторону, которая предполага­ется всеми остальными сторонами этого целого, но не предполагает их, но с другой стороны, в реальном своем существовании (а постольку в со­зерцании) есть не в меньшей мере необходимый продукт существования и развития целого, есть столько же следствие, сколько и условие всех ос­тальных сторон.

Этим двум решающим требованиям и должно удовлетворять "исходное понятие" науки, та первая абстракция, с которой логическое мышление вправе начинать теоретическое осмысливание предмета, данного в созер­цании, свое движение к конкретному пониманию.

Естественно, что соблюсти эти два требования невозможно на пути имманентного рассмотрения "понятий", на пути рассмотрения того содер­жания, которое заключается в "понятии". Только рассмотрение действи­тельного, объективного содержания, т.е. той стороны предмета, которая выражена, зафиксирована в нем, рассмотрение той специфической роли, которую эта сторона играет в составе целого, во взаимосвязи со всеми

другими сторонами того же целого, может определить - является ли дан­ная категория более абстрактной или более конкретной, должна она в ло­гическом анализе целого выступить раньше или позже.

В этом пункте вновь обнаруживается коренное качественное отличие между диалектико-материалистической логикой марксизма и всеми пред­шествующими ей логическими концепциями, и в частности концепциями Кан­та и Гегеля.

Согласно требованиям идеалистической логики мышление обязано со­вершить анализ тех понятий, из которых оно собирается строить "систему науки". Стоит путем "аналитических суждений" развернуть то содержание, которое в свернутом виде заключено в "понятии" - и мышление определит, какое из понятий более богато определениями, а такое беднее, какое из них, следовательно, должно выступить в логическом процессе раньше, а какое позже.

На деле же такой имманентный анализ понятий может повести лишь к выяснению того значения, которое слову, выражающему "понятие", придают современники философа-идеалиста, не более.

Первое, исходное понятие гегелевской "Науки логики" - категория "бытия" - находится ее автором именно по этому же принципу. С точки зрения логики идеалистический анализ понятия "по содержанию неизбежно должен сводиться в конце концов к семантическому анализу слова, обоз­начающего "понятие". И это один из тех путей, которыми идеалистическая логика увековечивает исторически ограниченные представления своих сов­ременников о предмете, один из тех путей, которыми идеалистическая ло­гика обожествляет ходячие представления.

И это естественно: подлинный, реальный "субъект"- т.е. предмет аналитического суждения - это логика вообще не считает возможным расс­матривать. В подобном аналитическом суждении "субъекту" приписывается на деле все то, что обычно имеют в виду, произнося слово,являющееся "субъектом суждения".

Не выводит за пределы такого понимания и гегелевская логика. Маркс резко противопоставляет этой идеалистической концепции диалекти­ко-материалистическое понимание.

Является данное понятие, данная категория "абстрактной" или "конкретной", выражает она собою "более простое" содержание или "более сложное" - ответ на эти вопросы с точки зрения материализма может быть получен только в ходе конкретно-научного анализа того предмета, данно­го в созерцании и представлении, одну из сторон, черточек, граней,

связей которого отражает данное "понятие", данная категория.

Пока этот анализ не совершен - вообще нельзя говорить о понятии. Абстракция, выражающая определенную сторону рассматриваемого предмета, здесь может рассматриваться пока только как представление, выраженное словом, как простое название представления. Лишь постольку, поскольку выяснена взаимосвязь данной стороны предмета со всеми его остальными сторонами, гранями, черточками, связь определенная, связь, составляю­щая специфический внутренний закон существования данного предмета, лишь постольку, поскольку абстракция становится моментом развития тео­ретического понимания, моментом системы научных абстракций, она и при­обретает качество научного понятия.

Абстракцию, т.е. одностороннее определение предмета, данного в созерцании и представлении, делает понятием именно та общая связь, в контексте которой эта абстракция выступает в ходе теоретического ос­мысливания, т.к. только в этой форме может быть воспроизведена, выра­жена в абстракциях объективная взаимосвязь всех сторон исследуемого предмета. Вырванная же из контекста теоретического изображения предме­та, любая абстракция тотчас утрачивает качество научного понятия, превращается в самое обычное поверхностное представление.

Так, в тексте "Капитала" капитал как экономическое явление опре­делен как "самовозрастающая стоимость". И в общем контексте всех ос­тальных категорий такая дефиниция имеет значение действительного логи­ческого суждения, в котором раскрывается "понятие" капитала.

Но стоит вырвать эту дефиницию из контекста, как она мигом перес­танет быть действительной формой движения логического познания, дейс­твительным логическим суждением.

"Капитал есть самовозрастающая стоимость". Эта формула, вырванная из контекста, из системы категорий, лишь в своей определенной совокуп­ности отражающих предмет как целое, может послужить словесной форму­лой, выражающей самое обычное поверхностное представление агента капи­талистического производства. Ведь эта формула приобретает самый раз­личный смысл в зависимости от того, как понимать "стоимость", как по­нимать причины и источник "самовозрастания" этой стоимости и т.д.

Движение мысли от абстрактного к конкретному, от таких категорий, которые выражают собою всеобщие, необходимые условия, формы существо­вания рассматриваемого предмета - к таким категориям, которые выражают собою объективно более сложные формы существования, условия существо­вания этого предмета, предстает, таким образом, как тот единственный

возможный путь, на котором мышление способно выявить в чувственно-дан­ном многообразии, в "чувственно-данной конкретности" всеобщий закон существования данного предмета, всеобщую внутренне необходимую взаи­мосвязь всех сторон этого предмета, отразить внутреннее необходимое единство этого многообразия.

Выявить тот факт - является данная категория "абстрактной" или "конкретной", должна она тем самым появиться в теоретическом осмысли­вании раньше или позже - с точки зрения этого понимания можно лишь на пути выяснения той объективной роли, которую играет в составе "целого" та сторона, которая в данной категории выражается.

Задача анализа понятия по содержанию поэтому полностью совпадает с задачей научного анализа того целого, одну из сторон которого эта категория должна выражать.

Из рассмотрения "понятия" товар никакими усилиями - вопреки тре­бованиям идеалистической логики- невозможно выколупать понимания той роли, которую товар играет при капитализме. Тот факт, что товарное от­ношение, стоимость является здесь всеобщим, простейшим экономическим отношением между производителями, может быть установлен только анали­зом капитализма в целом. Только такой анализ и дает право сделать по­нятие товара той первой, исходной абстракцией, с которой мышление должно начать свой путь к конкретному пониманию.

Понятие товара, стоимости только потому и может быть взято в ка­честве исходной абстракции, только потому и может выступить в логичес­ком развитии категорий первоначальной категорией, такой категорией, научные определения которой не предполагают предварительного понимания всех остальных сторон исследуемого целого, но служат основой для пони­мания всех этих остальных сторон, что в самом предмете, в капиталисти­ческой системе экономических отношений товарное отношение есть наибо­лее простое отношение. Оно объективно может существовать при том усло­вии, если исчезнут деньги, капитал, банки и т.д. и т.п. явления.

Деньги же, капитал, банки и все прочие экономические явления, необходимо присущие капитализму, не могут ни возникнуть, ни существовать без предположения товара, стоимости.

Товар, стоимость, выявленные в качестве всеобщего необходимого условия существования всех остальных сторон капиталистической системы, притом такого условия, которое не только сохраняется, но и воспроизво­дится во все увеличивающихся масштабах самим движением капитализма и поэтому представляет собою внутреннее, а не внешнее условие существо-

вания и развития капитализма, Маркс и делает исходным пунктом рассмот­рения целого.

"Всеобщность" понятия товар есть, таким образом, не свойство по­нятия, но объективная характеристика той роли, которую товар играет в составе целого. С логической же стороны это выглядит таким образом, что понятие товара есть всеобщее, наиболее всеохватывающее определение капитализма, т.е. такое понятие, которое логическое мышление не должно и не может предварительно определять иным путем, чем указанием на эм­пирическую очевидность, на факт существования капитализма.

Именно поэтому "логическим основанием" понятия товар являются не другие логические же определения, а сам факт объективного существова­ния предмета в целом, данного в созерцании.

"Всеобщность" понятия товар обосновывается тем, что если нет то­вара - невозможно и само существование капитализма. Товар и выступает как тот объективно допустимый предел, дальше которого логическое мыш­ление не имеет права идти в своем анализе явлений капитализма.

Если логическая мысль рассечет товарно-стоимостное отношение, разложит его на элементы, - т.е. станет рассматривать производителей, не находящихся между собою в отношении товарного обмена, то она тем самым переступит пределы объективного существования капитализма, уст­ранить из рассмотрения простейшее, всеобщее и необходимое условие, без которого невозможен и немыслим капитализм вообще.

Проблема "всеобщего", проблема того исходного понятия, с которого логическое мышление имеет право и обязано начинать свое специфически логическое осмысливание данных созерцания, есть, таким образом, пере­веденная в логический план проблема прерывности и непрерывности в раз­витии форм движения материи.

"Всеобщее" понятие должно фиксировать ту точку, тот момент пре­рывности, в котором возникает новая, высшая форма движения, где начи­нают объективно действовать закономерности этой высшей формы, а зако­номерности низших, исторически предшествующих форм становятся побочны­ми, неспецифическими.

Дальнейший путь логического, теоретического осмысливания с внеш­ней стороны выглядит как дальнейшая детализация исходного "всеобщего", как процесс различений, устанавливаемых мыслью внутри "всеобщего".

По реальному же содержанию своему этот процесс есть процесс пос­тепенного, систематического прослеживания того, какие формы существо­вания рассматриваемого предмета имеют ту сторону, которая выражена во

"всеобщей" категории своим ближайшим необходимым условием.

Так, переход от рассмотрения товара к рассмотрению денег означа­ет, что развитое товарное обращение представляет собою вполне доста­точное условие появления и существования денежной формы.

По отношению же к капиталу деньги оказываются одним из ближайших условий его появления и существования. Но анализ денег показывает,что их наличие не представляет собою достаточного условия появления капи­тала, что нужно принять во внимание еще одно необходимое условие, при наличии которого деньги только и могут превратиться в капитал. Для то­го чтобы обладатель известной суммы денег мог превратиться в капита­листа, он должен иметь возможность купить на рынке средства производс­тва и рабочую силу.

Это последнее условие никак не содержится в "деньгах" как таковых и не может быть "дедуцировано" из денег. Оно должно превзойти извне. Из "понятия" денег "понятие" рабочей силы как товара никак не выколу­паешь. Это - факт, который логическая мысль берет из эмпирической ре­альности. Но в контексте теоретического рассмотрения капитал выглядит как "особенная форма" существования денег, а понятие капитала - как бы дедуцируется из понятия денег. Но это - столь же индуктивный, сколь и дедуктивный ход мысли, такой ход мысли, который сочетает воедино и ин­дукцию и дедукцию и не является ни тем,ни другим порознь.

Поскольку, однако, удалось показать всю совокупность необходимых условий появления и существования капитала, при том таких условий, ко­торые капитал, однажды возникнув, начинает производить и воспроизво­дить сам, - постольку логическое мышление имеет полное право заклю­чить, что оно вскрыло необходимую внутреннюю взаимосвязь товара и де­нег, с одной стороны, и капитала с другой, что прослежена вся совокуп­ность внутренних, необходимых, всеобщих условий существования и разви­тия капитала.

Это познание и обеспечивается методом восхождения от абстрактного к конкретному.

Рассматривая вопрос о том, каким путем можно придти к научному пониманию, к понятию капитала, Маркс говорит: "Чтобы развить понятие капитала, необходимо исходить не из труда, но из стоимости, и ближай­шим образом из стоимости меновой, развитой уже движением обращения. Прямо от труда перейти к капиталу так же невозможно, как невозможно перейти прямо от расовых различий к банкиру, пли от природы - к паро­вой машине" [1].

[1] K.Marx. Yrundrisse der Kritik der politischen Okonomie, Ro­hentwurf, Moscau, 1939.

Здесь порядок последовательности логического осмысления, порядок выявления и рассмотрения отдельных сторон предмета прямо поставлен в зависимость от того порядка, в котором разворачивается объективный процесс происхождения и развития исследуемого предмета, в данном слу­чае - капитала.

Стоимость, и именно меновая стоимость, развитая движением товар­ного обращения, следовательно, -деньги, - выступает в логическом ана­лизе как категория более абстрактная, нежели капитал, именно потому, что она выражает собою одно из ближайших экономических условий возник­новения и существования капитала, с одной стороны, но с другой - не нуждается необходимым образом именно в капитале для того, чтобы су­ществовать, хотя в реальности и представляет именно его продукт, форму его существования.

Поэтому понятие капитала может быть определено через меновую сто­имость, но не наоборот.

С другой стороны, прямо от труда к капиталу перейти в логическом анализе невозможно, и невозможно по той причине, что труд вообще, хотя и является одним из необходимых условий появления и существования ка­питала, но далеко не ближайшим и не единственным. Труд может в одних условиях порождать капитал, в других - какую-либо совершенно иную фор­му экономической связи производителя с условиями производства. Пока труд сам не понят из тех условий, внутри которых он сам является усло­вием и формой существования капитала, трудом наемным, - переход от по­нятия труда к понятию капитала будет не движением логического познания от абстрактного к конкретному, а весьма нелогичным перескакиванием от одной абстракции к другой абстракции, скольжением мысли по поверхности явлений, открытой созерцанию, а не актом углубления познания в процес­се теоретического осмысливания данных созерцания-представления.

В этом пункте вновь явственно обнаруживается коренная, качествен­ная разница марксистского, диалектико-материалистического понимания того факта, что логическое мышление необходимо совершается как процесс восхождения от абстрактного к конкретному, от всеобщего к особенному и единичному (т.е. с внешней стороны "дедуктивно") и идеалистического толкования этого факта Гегелем.

Для Гегеля путь восхождения от абстрактного к конкретному есть путь науки, "не сообразный с природой, а сообразный с познанием".

Для Маркса этот путь является единственным путем науки именно по­тому, что он "сообразен с природой", с объективной, вне и независимо от мышления, от познания существующей реальностью, с законами ее раз­вития.

Следует специально оговорить марксово понимание "всеобщности", по признаку которой исходным понятием "Капитала" он делает именно товар.

"Всеобщее" для Маркса отнюдь не тождественно эмпирически общему, тому "общему", что можно указать, вычленить во всех без исключения ве­щах, явлениях, входящих в круг внимания теоретического исследования, в предмет исследования.

Банкир не обменивает "товары" на "товары". Согласно признаку эм­пирической общности товар никак не выступает в качестве всеобщего от­ношения между агентами развитого капиталистического производства.

Вскрыть подлинно всеобщее отношение предмета может только анализ, руководящийся совсем иным критерием, чем признак одинаковости, абсо­лютной тождественности явлений в каком-либо отношении.

Всеобщность в понимании Маркса тождественна абсолютной необходи­мости данного отношения в пределах исследуемого, логически анализируе­мого предмета.

И это понимание "всеобщего" в корне отличает диалектикоматериа­листическую логику, теорию познания Маркса от логики, вырастающей на основе метафизического материализма.

То "всеобщее", которое выражается в основном, исходном понятии науки, фиксирует элементарно необходимую связь, при исчезновении кото­рой исчезает, становится невозможным сам предмет исследования.

Это еще ярче, чем на примере "товарного" отношения, можно пока­зать на примере того глубокого различия, которое имеется между всеоб­щим понятием человека у метафизика-материалиста Фейербаха и диалекти­ка-материалиста Маркса.

Для первого "всеобщим" в "человеке" оказываются те свойства, ка­чества, которые можно отметить как эмпирически общие для всех индиви­дов без изъятия. Всеобщее понятие "человек" Фейербах, следуя требова­ниям своей теории познания, получает путем "идеального уравнивания лю­дей в роде", т.е. путем отвлечения от всего того, что эмпирически дан­ных ему "человеков" отличает друг от друга, и сохраняя в понятии "че­ловек" лишь то, что всем им без изъятия обще.

Для Маркса человек есть прежде всего общественное существо, про­изводящее орудия. Именно это сделало человека человеко и составляет

объективную, необходимую, всеобщую основу, источник развития всех ос­тальных свойств, способностей, отличительных особенностей человеческой природы, как одинаковых, как общих для всех людей, так и тех, которые их между собой различают, и даже превращают в известных условиях в но­сителей, в субъектов взаимоисключающих способностей, свойств...

Если рассмотреть марксовское определение, всеобщее понятие чело­века с точки зрения метафизической теории абстракции, то оно покажется прямо неверным, не соответствующим истине, ибо с ее точки зрения все­общее определение лишь тогда правомерно и верно, когда оно прямо, не­посредственно может быть показано в качестве названия для того эмпири­чески общего, что можно рассмотреть во всех индивидах без изъятия.

При таком понимании всеобщего, в понятие "человек" никак не вле­зают такие несомненные представители человеческого рода, как Бетховен, Рафаэль, Толстой - ведь орудий они не производили...

Совершенно аналогично мыслили и экономисты до Маркса, которые на том основании, что закон товара, отношение стоимости никак непосредс­твенно не согласуешь с явлениями развитого на его основе капитализма, вынуждены были отказывать закону стоимости о достоинстве всеобщности, отказываться в итоге от понимания ими же самими вычлененного закона как необходимого, объективного закона капиталистической системы отно­шений.

Таким образом, начиная свой анализ с товара как простейшей "эко­номической конкретности", как с всеобщего, т.е. с логической стороны наиболее абстрактного отношения, и затем "восходя" к все более "конк­ретным" отношениям развитого капиталистического "целого", Маркс в "Ка­питале" и движется тем единственным путем, который обеспечивает под­линно научное понимание, т.е. понимание, вскрывающее объективную необ­ходимость предмета, данного в созерцании, тем единственным путем, ко­торый гарантирует мышление от субъективно-произвольных ходов и обеспе­чивает систематическое углубление знания.

И в этом основное значение теоретико-познавательного положения Маркс о том, что "способ восхождения от абстрактного к конкретному есть...способ, с помощью которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его духовно как конкретное" [1], ибо "конкретное" пони­мается, прежде всего, как объективная, необходимо присущая самому предмету взаимосвязь всех его сторон, проистекающая из единства проис­хождения данного предмета.

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч.,т.ХII, ч.1, стр.191.

В чувственности, в созерцании и представлении, эта взаимосвязь отражается в виде системы отношений, существующих одно рядом с другим, опирающихся одно на другое, т.е. сама взаимосвязь созерцанию открыта, но необходимость того, что она именно такова, а не является какой-либо иной - это созерцание никак не ухватывает. Последнее способно сделать лишь логическое мышление, выясняющее шаг за шагом, какие связи дейс­твительно выражают внутреннюю, необходимую, всеобщую основу всех мно­горазличных связей, данных в созерцании, а какие из собственной "при­роды предмета" с неизбежностью не вытекают, не связаны внутренне с ним, и могут столь же благополучно отсутствовать.

Противопоставляя гегелевскому пониманию, состоящему в том, что сущность движения абстрактно-логического мышления заключается в "само­различении понятия", свое понимание процесса как отражения, как восп­роизведения объективной, самому вне и независимо от сознания существу­ющему предмету присущей, взаимосвязи всех его сторон, "конкретного в действительности", Маркс говорит: "Реальный субъект остается все время вне головы, существуя как нечто самостоятельное, и именно до тех пор, пока голова относится к нему (т.е. к "реальному субъекту".-Э.И.) лишь умозрительно, лишь теоретически".

Термин субъект употреблен здесь (как, впрочем, не только здесь, а и в дальнейшем изложении, и в тексте "Капитала") именно в том значе­нии, которое было придано ему Гегелем, в значении, далеко выходящем за пределы теории познания в собственном смысле, в значении вообще актив­ной стороны какого-либо отношения, движущей решающей стороны противо­речия, в противоположность объекту, как пассивной, подвергающейся фор­мирующему воздействию субъекта стороны того же самого отношения.

У Гегеля это крайне абстрактное словоупотребление связано с самой основой его идеалистической диалектики, с его манерой "выворачивать" наизнанку установившуюся в науке терминологию, чтобы показать "диалек­тическую природу понятия", и с его борьбой против материализма в тео­рии познания.

В данном случае Маркс использует термин "субъект" в его гегелевс­ком значении, чтобы резче подчеркнуть диаметральную противоположность своего взгляда на соотношение теоретического сознания и его предмета - вне и независимо от сознания существующего предмета, объективной ре­альности, данной человеку в созерцании и представлении. Поскольку дело касается теории познания, у Гегеля различение "субъекта и объекта" с самого начала выступает как различение внутри чистой стихии духа, ко-

торое-де лишь философски - наивным мышлением принимается за различие

между "вне и независимо от сознания существующим предметом" - и "соз­нанием об этом предмете".

Рассматривая в своей "Феноменологии духа" процесс развития эмпи­рического человеческого сознания как процесс преодоления духом им же самим порождаемых иллюзий, Гегель стремится представить материализм как первую, наивную ступень развития духа, основная иллюзия которой и заключается в том, что сознание некритически принимает продукт своего собственного творчества за результат воздействия, привходящего в соз­нание извне, от предмета.

Гегель самым недвусмысленным образом под видом "теоретического сознания" описывает стихийно-материалистическую трактовку вопроса об отношении сознания и предмета, принимаемую конкретными науками в ка­честве самой по себе разумеющейся.

Он так описывает эту ступень сознания: "Я" может быть пассивным, а предмет - причиной возникающих в нем определений. В этом случае оп­ределенные представления, которые Я имею в себе, возникают из того, что на меня производят впечатление непосредственно данные предметы.

Это и есть теоретическое сознание" [1] (или попросту "сознание").

[1] Гегель. Введение в философию, 1927, стр. 3.

Это Гегель и выражает таким образом, что для первой, наивной, стихийно

вырастающей точки зрения на основной вопрос философии, "субъектом",

т.е. единственной активной причиной "возникающих в сознании определе-

ний" выступает "предмет", а сознание оказывается пассивной, подвергаю-

щейся воздействию, привходящему извне, стороной отношения, т.е. "объ­ектом".

Гегель пытается расшатать эту точку зрения изнутри, подчеркивая, что сознание все же должно рассматриваться как деятельность, которая состоит в "различении" хаоса извне привходящих впечатлений, и поэто­му-де если присмотреться ближе, то оказывается, что подлинным "субъек­том" выступает само сознание или "самосознание".

Поднявшись на эту, более высокую ступень развития, гегелевский "дух" умнеет настолько, что уже не впадает в материалистическую иллю­зию и постигает, что он сам и есть то самое "деятельное начало", кото­рое формирует все содержание знания о предмете, постигает "ограничен­ность" той точки зрения, с которой ему ранее представлялось, будто бы он лишь пассивно воспринимал идущие извне впечатления.

На ступени "самосознания" дух постигает, что активной деятельной

стороной отношения сознания и предмета является всегда сознание, кото­рое не воспринимает от предмета, а наоборот, накладывает на него "оп­ределения", а "предмет", таким образом, выступает как объект деятель­ности сознания, как пассивная сторона отношения, как "материя", в ко­торой дух производит свою деятельность различения, производит свое "самоотчуждение".

Когда же гегелевский дух становится совсем умным, абсолютно ум­ным, то он постигает, что "предмет" и вовсе ни при чем и что он сам, абсолютный дух, всегда, на всех ступенях своего развития, вопреки всем своим иллюзиям был, есть и будет одновременно и "субъектом" и "объек­том", и деятельным началом, и предметом своей собственной деятельнос­ти, саморазличающейся субстанцией познания и мироздания.

Именно эту концепцию Гегеля имеет в виду Маркс, говоря о том, что предмет познания как "реальный субъект" остается все время вне головы, пока последняя относится к нему лишь "умозрительно", лишь познаватель­но-теоретически. Эта последняя оговорка важна в том отношении, что противопоставляет гегелевской концепции о "единстве субъективного и объективного" не просто материалистический тезис о первичности объек­тивной реальности по отношению к сознанию вообще, но диалектико-мате­риалистическое понимание проблемы субъективного и объективного, их единства, реально проявляющегося в материально-практической деятель­ности, в целенаправленном изменении окружающего мира.

Человек, как сознательно, целенаправленно действующий обществен­ный человек, действительно в своем отношении к миру выступает как "субъект", т.е. как активная, формирующая деятельная сторона отноше­ния.

Это и хочет оговорить Маркс, когда четко обозначает те пределы, в которых "субъектом" выступает предмет. Эти пределы - теоретическое, чисто познавательное отношение. Для того, чтобы стать "субъектом" от­ношения к миру, к природе, человек должен выйти за пределы чисто умоз­рительного отношения и выступать в качестве материальной целенаправ­ленно изменяющей мир силы.

У Гегеля же этот факт диалектики "субъективного и объективного" мистифицируется в виде чисто духовных эволюций, превращений, происхо­дящих внутри "духа", ни на миг не переступающего границы чисто духов­ной деятельности.

Для Гегеля "теоретическое" сознание превращается в "практичес­кое",возвышается до ступени "самосознания", становится "субъектом" от-

ношения к миру с помощью чисто умозрительного кунштюка. Для этого

"дух" не должен проделать ничего иного, как обратить внимание на само­го себя и рассмотреть самого себя в "предмете", выступающем как пас­сивное зеркало, отражающее все те эволюции, которые он (дух) в самом деле совершает, должен "понять" предмет в качестве "опредмеченного са­мосознания".

Для Маркса же диалектика субъективного и объективного раскрывает­ся в совершенно ином плане, - для него, как для последовательного ма­териалиста, первичным, не зависящим от сознания в любой его форме, яв­ляется объективная реальность, данная человеку в созерцании, реальный предмет.

Предмет поэтому и выступает как субъект, т.е. как единственная "причина возникающих в сознании определений" и различений, категорий.

И это отношение не меняется до тех пор, пока сознание занято чис­то теоретической деятельностью, деятельностью познания, познавания.

И если реальная диалектика взаимопревращения субъективного в объ­ективное признается Марксом в ее материалистической трактовке, то про­цесс их взаимопревращения реально выступает только как процесс целе­направленной материально-практической деятельности, как процесс, в ко­тором человек деятельностью реализует в природе свои сознательно пос­тавленные цели. Здесь, и только здесь, он и выступает как "субъект" отношения к вне и независимо от него существующему миру.

В пределах же теоретического, чисто познавательного отношения к миру человеческое сознание выступает лишь как "объект" - если выра­жаться в той терминологии, которую Маркс использует во "Введении", - или, иными словами, ход теоретического мышления должен следовать за ходом реального, от сознания независимо и вне его совершающегося раз­вития, и не должен прибавлять ничего от себя.

Ибо "прибавить от себя", ввести в теоретическое изображение пред­мета субъективный момент, выступить в теоретическом познании в качест­ве субъекта в выше разъясненном смысле, сознание может не только тем путем, что действительно "прибавит", но и тем, что убавит от полноты рассматриваемого предмета некоторые присущие ему объективно определе­ния и примет эту ущербленную картину за его исчерпывающее изображение.

Как говорит Мао Цзэдун, "Односторонность и поверхность - это тоже субъективизм" [1].

[1] Мао Цзэдун. Соч.,т.2,стр.43О."Относительно противоречия".

Кроме того, тот факт, что Маркс определяет вне и независимо от

сознания, от "человеческой головы" существующий мир как единственный

реальный субъект теоретического познания, имеет еще и следующий смысл.

Это равносильно тому пониманию, что материальный, объективный мир представляет собою совокупность процессов самодвижения, саморазвития - ибо понятие "субъект" в том его значении, которое употребляет Маркс, означает также и это.

Этим Маркс также противопоставляет гегелевскому пониманию важней­шую идею своей материалистической диалектики, теории познания.

Гегель, как известно, атаковал материализм, используя его неуме­ние понять предмет познания, как процесс саморазвития. Но, верно под­метив эту слабость материалистов, Гегель отнюдь не устраняет ее из по­нимания предмета, взятого вне всякого отношения к познанию, к созна­нию.

Эту основную слабость естествознания и философии ХVIII века Ге­гель своим учением узаконивает, консервирует, восстанавливает - и именно тем путем, что переносит всю проблему развития, понимаемого как саморазвитие, в сферу познания, в познающее сознание.

Когда он провозглашает в "Феноменологии духа" тот фундаментальный принцип своей системы, что "истинное" следует "понимать и выражать не только как субстанцию, но столь же и как "субъект" [1]", разъясняя это в том смысле, что перед философией всегда стоит, и до сих пор не раз­решена, проблема саморазвития "предмета познания", то речь идет только о развитии знания, никак не предмета вне отношения его к знанию.

[1] Hegel, Phanomenologie des Yeistes, Berlin, 1841, s.14.

Природа есть и для Гегеля нечто, разнообразящее свои "определе­ния" лишь в пространстве, лишь одно подле другого, ни никак не во вре­мени, не одно вслед за другим.

Чувственно-данный "предмет познания" Гегель изображает - не делая ни шагу вперед по сравнению с философией ХVIII века - как совокупность одновременно сосуществующих связей, отношений, сторон - или "определе­ний", как он предпочитает выражаться.

И поскольку эта основная слабость предшествующей ему философии полностью сохраняется, узаконивается им, вся проблема развития, движе­ния, саморазвития естественно ставится исключительно и всецело как проблема развития лишь познания, лишь сознания.

Гегель занят решением с самого начала неверно поставленной проб­лемы - исследованием отношения между "предметом", в котором движение, развитие априори отрицается - движением сознания, познания. На этом

пути он и приходит к своему полилогизму, к тому абсолютно идеалисти­ческому выводу, что единственно активным началом вселенной является логический дух, совершающий деятельность "саморазличения" и отчуждаю­щий свои продукты в виде "представлений" о вне и независимо от него существующих "предметах".

"Дух" оказывается единственным "реальным субъектом", т.е. единс­твенной активной, формирующей силой развития, движущим принципом раз­вития именно потому, и только лишь потому, что Гегель с самого начала милостиво согласился со старым материализмом как раз в том пункте, в котором тот был неправ, чтобы атаковать те пункты, в которых материа­лизм был прав, научен.

Согласившись с тем представлением о вне и независимо от сознания существующем предмете, что предмет остается неизменным во все времена, а развивается лишь познание, лишь представление о нем, Гегель благопо­лучно и вполне логично приводит к выводу о том, что в самом предмете нельзя найти аналога развитию познания, что, следовательно, порядок очередности появления понятий, категорий, определений в познающем соз­нании определен лишь чисто логической, имманентной духу необходи­мостью.

Это Гегель и выражает таким образом, что "истинное следует пони­мать и выражать не только как субстанцию, но столь же и как субъект", т.е. поскольку речь заходит о развитии, то это развитие должно быть приписано исключительно духу.

"Предмет" же, с его точки зрения, никак не может быть истолкован в качестве "субъекта", т.е. не может быть понят как процесс саморазви­тия, самодвижения, - или, как выражается Гегель, "саморазличения"...

Последнее оказывается монополией духа именно потому, что о пред­мете, как таковом, вне его отношения к сознанию, Гегель вопроса даже не ставил, а под названием "предмета" с самого начала имел в виду лишь "феномен" развивающегося "из себя" духа.

Проблема, мистифицированная здесь, состоит в том, что в созерца­нии предмет в самом деле дан как одновременно существующее многообра­зие связей, сторон, отношений, в том, что созерцанию всегда дан ре­зультат развития.

И поскольку вопрос встает о специальной задаче логического анали­за, эта задача сводится к тому, чтобы воспроизвести тот процесс, кото­рый в результатах этих "снят", тот процесс, который привел к этим ре­зультатам.

Но Гегель эту проблему ставит таким образом, что реальный процесс исторического развития, который реально привел к сегодняшнему, налич­ному, данному в созерцании состоянию, вообще не принимается в расчет, а вместо него подсовывается процесс развития познания, который привел к сегодняшней ступени понимания предмета...

Представление о предмете Гегель вынужден поэтому заимствовать из современного ему общественного сознания, научного или ненаучного. Оно и выступает как равное "предмету". Наличное представление о предмете затем неизбежно узаконивается как "истинное" тем путем, что изобража­ется в качестве логического результата всего предшествующего познания. Развитие самого предмета остается вне рассмотрения.

Поэтому же гегелевская теория познания оказывается критичной лишь по отношению к давно или недавно пройденным ступеням познания, но зато полностью разделяет все иллюзии современного ей общественного созна­ния, увековечивает в качестве абсолютной истины все современные ей представления, проявляя по отношению к ним лишь мнимую критичность.

На отношении как к современным ему правовым представлениям, так и к современной политической экономии именно эта особенность в гегелевс­кой теории познания и обнаруживается. Эта теория познания оказывается способной обслуживать лишь целиком апологетичное отношение к существу­ющему порядку вещей, несмотря на то, что этот порядок вещей уже давно прогнил и готов рухнуть.

Вечность существующего порядка вещей обосновывается, таким обра­зом, не прямо, а путем изображения представлений современников об этом порядке вещей, в качестве единственно разумных, единственно соответс­твующих логике.

Поэтому когда Маркс обозначает мир, предмет познания как "субъ­ект", то этим он подчеркивает еще и то важнейшее различие между диа­лектическим материализмом и диалектикой Гегеля, что первый исходит из того, что сам предмет познания есть всегда продукт процесса самодвиже­ния, саморазвития, в то время как диалектик-идеалист Гегель признает саморазвитие лишь в духе, т.е. в теологически переодетом познании, но никак не в чувственноданном мире.

Определяя мир, предмет познания как "субъект", Маркс тем самым и выставляет против Гегеля тот основной принцип диалектикоматериалисти­ческой теории познания, что сам предмет должен быть всегда познан как результат процесса саморазвития, что движущие противоречия, источник самодвижения присущи самому предмету, а не понятию, не процессу осмыс-

ления предмета.

Таким образом, метод логического анализа предмета, метод восхож­дения от абстрактного к конкретному у Маркса основывается прежде всего на понимании предмета познания как продукта процесса самодвижения, са­моразвития; наличная же ступень саморазвития, данная сознанию в предс­тавлении, в созерцании, и должна рассматриваться как продукт истории, причем истории саморазвития самого предмета, а не знаний о нем, как это требует гегелевская логика, теория познания, идеалистическая диа­лектика.

Процесс саморазвития предмета и процесс развития наших знаний о нем раскрывается Марксом - вопреки Гегелю, который их начисто отож­дествляет - как два специфических процесса, совпадающие друг с другом не абсолютно, а в источнике, в тенденции, совпадающие диалектически, таким образом, что их реальная противоположность - противоположность сознания и материи, не исчезает ни на миг, а преодолевается процессом развития познания и практики, и преодолевается, как и всякая другая диалектическая противоположность, через раскрытие и борьбу противоре­чий.

Эта другая, важнейшая сторона марксова учения о восхождении от абстрактного к конкретному как аналога процесса саморазвития предмета познания выступает как проблема логического и исторического, как проб­лема их диалектически-противоречивого единства.

Эту проблему мы и рассмотрим в следующей главе.

Г Л А В А III.

РЕШЕНИЕ МАРКСОМ ПРОБЛЕМЫ ЛОГИЧЕСКОГО И ИСТОРИЧЕСКОГО

Проблема логического и исторического, или, как формулирует ее Маркс, проблема отношения "научного изложения к реальному движению" [1], вставала непосредственно как проблема метода научного познания экономических отношений капитализма.

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., ХII, ч.1, стр.176.

Метод восхождения от абстрактного к конкретному понимается Марк­сом как тот единственный способ, которым научное мышление может восп­роизвести предмет как единое развивающееся целое, как метод мышления, обеспечивающий познание закона возникновения и развития исследуемого предмета. Это понимание предполагает исторический взгляд на предмет познания, и сам метод восхождения от абстрактного к конкретному высту­пает как логическая форма, в которой отражается развитие от простого к сложному, от низшего к высшему.

Поэтому проблема отношения логического к историческому, последо­вательности логического мышления к той последовательности, в которой выступали в историческом развитии те стороны, грани, связи, отношения исследуемого предмета, которые выражаются в соответствующих категори­ях, и была поставлена Марксом как специальная гносеологическая пробле­ма.

Вопрос вставал перед Марксом в такой форме: может ли и должно ли научное мышление, последовательно восходящее от абстрактного к конк­ретному, руководствоваться той последовательностью, в которой появля­лись в ходе истории отдельные стороны исследуемого целого.

Маркс, иными словами, подходит к вопросу непосредственно от зада­чи научного анализа существующего, понимаемого исторически, т.е. с од­ной стороны как продукт, как результат предшествующего развития, а с другой - как в свою очередь исторически преходящая форма развития.

Этот взгляд на предмет познания в корне отличает позицию Маркса от всех предшествующих философских концепций относительно истории, как от гегелевской, так и от тех представлений, которые были свойственны старому материализму.

Свои взгляды на вопрос об отношении последовательности историчес­кого развития к последовательности логического мышления Маркс развива­ет опять-таки путем противопоставления последовательно-материалисти­ческого решения вопроса столь же последовательно развитой в трудах Ге­геля позиции идеализма.

Прежде всего Маркс подчеркивает, что гегелевская концепция исто­ризма в научном, логическом анализе базируется на совершенно ложной основе, что Гегель софистически игнорирует тот объективный факт, что предмет научного анализа существует и развивается совершенно независи­мо от тех эволюций, которые проделывает логическое мышление.

Не останавливаясь на доказательстве этого прочно завоеванного ма­териализмом тезиса, Маркс подробно исследует, к каким конкретным изв­ращениям в решении проблемы логического и исторического приводит заб­вение элементарных истин материализма.

Гегель, в силу идеалистического исходного пункта своей гносеоло­гии и в попытке разрешить вопрос об отношении научного изложения к действительному развитию, исходит из совершенно ложной постановки воп­роса. Для него вообще не существует прежде всего действительной исто­рии исследуемого в науке предмета, т.е. истории, развития, совершаю­щихся вне и независимо от развития сознания, познания.

Вместо реального "исторического", вместо действительной истории предмета Гегель на деле рассматривает нечто совсем иное - а именно ис­торию познания, осознания этого предмета.

Поэтому проблема отношения логического к историческому подменяет­ся вопросом об отношении логического знания, достигнутого современной Гегелю наукой, к истории формирования этого знания. Знание, имеющееся сегодня, т.е. представления современников о предмете исследования, принимается гегелевской гносеологией некритически. Это и понятно - ведь мерой, масштабом, критерием истинности знания для нее является не предмет, не объективная реальность, данная в созерцании, а абстрактные формулы "науки логики".

В качестве "логического" у Гегеля рассматриваются поэтому подве­денные под формулы его "логики" и т.о.увековеченные, обожествленные представления его современников. Подводя под формулы, имеющие диалек­тический характер, научные, правовые, политические и т.п. воззрения своей эпохи, Гегель одновременно создает видимость критического к ним отношения.

Рассматривая под видом "исторического" процесс формирования сов­ременных ему представлений о предмете, Гегель, с другой стороны, неиз­бежно приходит к тому пункту, где эта "история" заканчивается, т.к. современные представления изображаются в итоге в качестве той идеаль­ной модели, в приближении к которой состоялся прогресс, история зна­ния, в качестве имманентной духу целевой причины исторического процес-

са развития сознания и самосознания, который тут же выдается за дейс­твительную историю.

И поскольку существующая - экономическая, правовая, политическая и т.д. - действительность истолковывается как "отчуждение самосозна­ния", т.е. как внешняя форма существования все тех же представлений современников, то заканчивается не только история знания, но и история вообще.

Взгляд Гегеля на вопрос об отношении логического к историческому предполагает, что история есть по существу своему нечто относящееся лишь к прошлому, но никак не к настоящему, тем более не к будущему.

Вся предшествующая история рассматривается поэтому лишь как про­цесс приближения мыслящего и опредмечивающегося сознания к его сегод­няшней ступени. Последняя же при этом способе рассмотрения и выступает как та разумная действительность, которая после долгих перипетий, осу­ществилась еще раз и навсегда.

История, таким образом, превращается в средство апологии сущест­вующего, с одной стороны, а с другой стороны сама рассматривается иде­алистически извращенно. Сознание предшествующих поколений, приравнен­ное к действительному историческому процессу, сравнивается не с теми фактами, не с той действительностью, отражением которых оно является, а с сегодняшними представлениями о сегодняшних же фактах, о сегодняш­ней действительности; отнестись критично к сознанию предшествующих по­колений с позиций такого взгляда оказывается невозможным.

"Историческое" изображается как то же самое логическое, только рассматриваемое в процессе его формирования.

"Логическое" же - на деле являются не чем иным, как подведенным под формулы гегелевской "логики" представлением современников Гегеля о том или ином предмете.

Если гегелевская гносеология на основе этого идеалистического по­нимания проблемы выдвигает требование начинать логическое научное рассмотрение предмета именно с того, "с чего начинает история", то это требование в действительности означает, что мышление должно посчитать за исходный пункт развития исследуемого предмета ту его сторону, то его определение, которое в силу тех или иных причин раньше других от­разилось в человеческом сознании.

Ведь если история предмета, процесс возникновения и развития "са­мого конкретного" совпадает с историческим развитием логического осоз­нания, познания его людьми, то научное мышление, стремящееся воспроиз-

вести в форме движения от абстрактного к конкретному процесс происхож­дения исследуемого предмета, не только вправе, но и обязано руководс­твоваться в ходе логического расчленения предмета именно тем порядком последовательности, в котором данный предмет познавался предшествующей наукой.

Стоит лишь очистить этот процесс, историю познания, от случайнос­тей - и перед логической мыслью выступит картина происхождения и раз­вития самого предмета.

Но это требование, как показывает Маркс на ряде примеров из поли­тической экономии, ориентирует логическую мысль на совершенно ложный путь. Ибо вовсе не обязательно те отношения, стороны предмета, которые раньше других были выделены предшествующей наукой и зафиксированы в форме абстрактных категорий, являются и исторически первыми, "просты­ми". Точно так же не совпадает по своей последовательности с последо­вательностью объективного развития от простого к сложному и все даль­нейшее движение науки, осознания.

Научная мысль начинает в истории свой анализ всегда с рассмотре­ния тех фактов, тех сторон предмета, которые оказываются важнейшими для практики, для развития целесообразной деятельности.

Так, например, рассуждениями Рикардо о законах денежного обраще­ния руководит вовсе не абстрактный теоретический интерес, а стремление проанализировать причины затруднений, возникших в банковской политике. Для Рикардо важнейшим фактом, подлежащим теоретическому исследованию, являлся, как показывает Маркс, факт обесценения бумажных денег при од­новременном повышении товарных цен, а вовсе не "простая сущность де­нег". Или для физиократов - "наиболее острым спорным вопросом является не то, какой труд создает стоимость, а то, какой труд создает приба­вочную стоимость" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. ХII, ч.1, стр. 44.

Здесь, таким образом, наука ставит вопрос в сложной форме до то­го, как он разрешен в элементарной форме.

Маркс подчеркивает то обстоятельство, что развитие предмета поз­нания, с одной стороны, и развитие знаний о нем, - с другой, не только не совпадают, но часто противоречат друг другу.

"В отличие от других архитекторов, - говорит об этом Маркс, - на­ука не только рисует воздушные замки, но возводит отдельные жилы этажи здания прежде, чем она заложила его фундамент" [2].

[2] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. ХII, ч.1, стр. 44.

И это явление, как показывает Маркс, происходит не из капризов сознания, а из потребностей развития общественной практики.

Поэтому когда Маркс выдвигает против гегелевской концепции свое важнейшее диалектико-материалистического положение о том, что тот спо­соб, которым мышление воспроизводит конкретное, не есть ни в коем слу­чае процесс происхождения самого конкретного, то это направлено, преж­де всего, против идеалистического представления о том, что история предмета тождественна истории его познания людьми.

Эти два процесса не совпадают по своей последовательности. И поэ­тому научное мышление, стремящееся воспроизвести действительную исто­рию предмета, не может руководствоваться тем порядком последователь­ности, который наблюдается в развитии знаний об этом предмете.

В историческом развитии науки сначала рассматриваются, как прави­ло, наиболее сложные отношения, связи, стороны предмета, и именно по­тому, что в них для людей прежде всего обнаруживаются противоречия предмета, ведущие к практическим затруднениям. Поэтому именно сложные связи, стороны, отношения раньше "простых" выявляют свое решающее зна­чение для развития практики, и вследствие этого выступают непосредс­твенными поводами для теоретических исследований.

Те "определения" предмета, с которых мышление, сознание начинает его рассмотрение, неизбежно и выступают в мышлении как исходные, как те наиболее абстрактные, наиболее "простые", которые поэтому и предс­тавляются объективно простейшими определениями самого предмета.

Как показывает Маркс, наука лишь после долгих поисков приходит к выяснению объективно простого начала исследуемого предмета.

"Историческое развитие всех наук только через множество перекре­щивающихся и окольных путей приводит к их действительной исходной точ­ке" [1].[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1,стр.44.

Критику идеалистической концепции относительно исторического и логического Маркс начал еще в 1844 году, в "Философскоэкономических рукописях". Уже здесь он показал, что как буржуазные экономисты, так и их социалистические критики пытаются разрешить вопрос о происхождении частной собственности на ложной основе, на основе идеалистического представления о сущности исторического подхода к делу.

Маркс показывает уже здесь, что буржуазный экономист не в состоя­нии понять действительную историю "частной собственности" именно пото­му, что наличная, сегодняшняя ступень развития частнособственнических отношений понимается им неверно.

Маркс показывает ту глубокую связь, которая имеется между понима­нием истории и пониманием существующего.

То, что буржуазный экономист считает "простым" отношением совре­менной экономической действительности, то неизбежно представляется ему также и исторически "простым", исходным пунктом развития.

Считая "частную собственность" необходимым, атрибутивным отноше­нием современного человека к вещам, простым исходным моментом всякой деятельности современного человека (а на самом деле буржуа), он пред­полагает частную собственность в качестве исходного пункта и всего ис­торического развития.

В соответствии с этим и вся история представляется буржуазному экономисту рядом неразвитых ступеней к сегодняшнему состоянию общест­ва.

И если буржуазный экономист встречает в истории какое-либо иное, добуржуазное отношение к собственности, то он неизбежно видит его сущ­ность, его "истину" в том, что это - недоразвитое, не полностью соот­ветствующее своей истинной природе буржуазное отношение индивида к ве­щи...

Вся история экономических отношений предстает в свете буржуаз­но-ограниченного представления о современности, о законах, по которым протекает экономическая деятельность людей внутри товарно-капиталисти­ческой системы производственных отношений.

Маркс, который в философско-экономических рукописях ставит вопрос о происхождении, о законе возникновения частной собственности, подвер­гает анализу "историзм" буржуазной науки, тот способ мышления, которым последняя пытается понять, воспроизвести историческое происхождение частной собственности и всех ее особенных форм.

"Мы не будем переноситься, как это делает экономист, когда он хо­чет что-нибудь объяснить, в вымышленное первобытное состояние. Подоб­ное первобытное состояние не объясняет ровно ничего. Это просто отод­вигает вопрос в седую туманную даль. Экономист подсовывает в форме факта, события то, что он должен бы дедуцировать, а именно - необходи­мое отношение между двумя вещами, например, между разделением труда и обменом.

Подобным же образом происхождение зла объясняется в теологии пер­вородным грехом, т.е. это есть способ подсунуть под видом факта, в форме истории, как раз то, что следует доказать" [1].

[1] MEQA, 1 te Abt, BIII, s.82..

В данном случае Маркс подчеркивает, что до тех пор, пока не поня­та внутренняя необходимость, закон существования современной формы частной собственности, попытка показать, выяснить процесс происхожде­ния частной собственности на фактах истории дать ничего не может.

В этом случае обращение к истории предмета оказывается лишь спо­собом укрепить иллюзии о данном предмете, придать ненаучным представ­лениям о предмете видимость исторического обоснования. Маркс, таким образом, показывает, что этот способ осмысления истории есть на самом деле способ отрицания действительно исторического подхода к делу и ни­как не обеспечивает познания действительной истории происхождения и развития того предмета, который дан глазам современного человека.

В "Немецкой идеологии" Маркс уже более четко и притом в общей форме разоблачает идеалистическую сущность подобного понимания "исто­рического" подход к изучению явлений, показывая, что у Гегеля в логи­чески-абстрактной форме выражен по существу тот же самый идеалистичес­кий взгляд на соотношение логического и исторического, который прово­дится тем же А.Смитом в пределах его "конкретного" исследования, и свойствен вообще всей буржуазной науке, в том числе и политической экономии буржуазии.

Имея в виду непосредственно младогегельянцев, Маркс указывает, что "то, что обозначают словами "назначение", "зародыш", "задача", идея" прежней истории, есть не что иное, как абстракция от позднейшей истории, абстракция от того активного влияния, которое оказывает пред­шествующая история на последующую"[1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.IV, стр.З6.

Маркс обнаруживает общий и Гегелю и А.Смиту-Рикардо гносеологи­ческий корень этой иллюзии, показывая, что и тот и другие понимают не­исторически настоящее, что историзм относится ими лишь к прошлому. Настоящее же принимается за венец, за конечную цель развития, рассмат­ривается в качестве действительности, совпадающей со своим понятием, в качестве, наконец, после долгих блужданий осуществившейся разумной действительности...

Раскрыв природу гегелевской концепции историзма, как "абстракции от позднейшей истории", от современного в конечном счете состояния ве­щей, которое объявляется адекватным разуму, совпадающей с принципами логического разума, Маркс показывает, что именно этот метод и позволя­ет изображать дело таким образом, "...будто задача предшествующей ис­тории состоит в том, чтобы создавать позднейшую историю, - будто, нап-

ример, задача открытия Америки заключалась в облегчении победы фран­цузской революции, - благодаря чему история приобретает свои особые задачи и становится "лицом наряду с другими лицами" (как-то "самосоз­нание", "критика", "единственный" и т.д.)" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.IV, стр.З6.

Критика этой особенности гегелевской концепции историзма попадала не в бровь, а в глаз и буржуазной политической экономии, ее методу ос­мысления истории происхождения частной собственности. В "Экономичес­ко-философских рукописях" Маркс уже четко прослеживает связь между некритическим отношением к существующему и идеалистическим пониманием исторического процесса, свойственных как Гегелю, так и буржуазным эко­номистам.

Всей домарксовой науке о развитии общества было свойственно пра­вовое, идеалистическое понимание "частной собственности". Как чисто правовая категория, как категория "самосознания" выступает она и в системе Гегеля. Правда, Гегель проявляет и здесь несравненно более тонкое историческое чутье, выводя частную собственность из "владения", как из более простого отношения человека к предмету. Но буржуазно-ог­раниченное представление о собственности его учением не только не оп­ровергается, но обожествляется, освящается философским авторитетом. И делает это Гегель тем путем, что истолковывает "владение" как неразви­тую форму частной собственности. Последняя оказывается в итоге внут­ренней, имманентной целью развития, конечной, целевой причиной разви­тия "владения" в "частную собственность".

"Частная собственность", таким образом, опять предстает как ду­ховная "причина" развития экономических отношений.

И этот взгляд на природу "частной собственности" мог быть преодо­лен только вместе с идеалистическим пониманием истории.

При анализе проблемы, как показывает Маркс в "Экономическофило­софских рукописях", оказывается, что "... хотя частная собственность представляется основой, причиной отчужденного труда, она есть скорее его последствие, подобно тому, как боги первоначально были не причи­ной, но действием человеческой глупости. Позднее отношение превращает­ся в отношение взаимодействия" [1].

[1] MEQA, 1 te Abt, В.III, ss.91-92.

Эта постановка вопроса вплотную и подводит Маркса к материалисти­ческому взгляду на отношение "частной собственности" (Маркс уже здесь под этим названием имеет всегда в виду буржуазную частную собствен-

ность) и "отчужденного труда" (как он называет в это время наемный

труд, производящий товары, товарнокапиталистическую форму труда).

Эта постановка вопроса делает невозможным чисто правовое понима­ние частной собственности уже потому, что в сознании людей как боги, так и частная собственность с самого начала выступают как "причина". Поэтому задача выяснения подлинной "причины" как религиозного, так и правового сознания и не могла быть исследована по-гегелевски, т.е. на почве самого "самосознания".

Здесь уже вполне четко сквозит материалистический взгляд, правда, выраженный еще фейербаховским языком, тот взгляд, что причина всех без исключения форм сознания, всех религиозных, правовых и др.форм "само­сознания" лежит вне "самосознания", в сфере практически-чувственных отношений человека к человеку, складывающихся необходимым, не завися­щим от сознания и воли людей образом.

Проблема "отчужденного труда" уже не могла быть решена на почве правовой точки зрения,на почве точки зрения, исходящей из самосознания людей, на почве идеализма.

Необходимость проанализировать реальные корни, "практическичувс­твенную" основу, причину того факта, что внутри самосознания "частная собственность" действительно выступает с самого начала как исходная, простая категория, как простая основа всех остальных категорий "само­сознания", как первопричина, и выводила мысль Маркса за пределы идеа­листического взгляда на вещи.

Здесь, в ходе анализа проблемы частной собственности, Маркс и пришел к тому решающему выводу, что правовые категории, как и религи­озные представления, есть продукты процесса, происходящего совершенно независимо от сознательной воли людей, есть продукты процесса развития их практически-чувственных взаимоотношений, складывающихся в ходе про­изводства материальной жизни, в процессе труда.

Анализируя взаимно-противоречивое взаимодействие "частной собс­твенности" и "отчужденного труда", Маркс показывает, что движущей, ре­шающей, активной стороной этого взаимодействия, "субъектом", как он в данном случае выражается, является именно "труда", а не "частная собс­твенность".

И здесь, в анализе закономерностей, по которым совершается взаи­модействие "отчужденного труда" и "частной собственности", т.е. наем­ного труда и капитала, Маркс открывает и тайну происхождения частной собственности.

Для идеалистической, правовой концепции относительно частной собственности проблема эта вообще неразрешима, и именно потому, что не может быть правильно поставлено частнособственническое отношение инди­вида к вещи; для этой точки зрения неизбежно представляется прос­тым,исходным отношением человека к миру, т.к. сознательное, правовое регулирование отношений между людьми уже предполагает существование частной собственности как экономического, т.е. независимо от воли и сознания сложившегося факта. Правовое сознание вынуждено с самого на­чала считаться с этим фактом как со своей "простой" предпосылкой, вы­нужденно брать его как нечто само по себе разумеющееся, как простое и не подлежащее рассмотрению, как само по себе "разумное" и "естествен­ное".

Поэтому оставаясь на почве правового сознания, и нельзя исследо­вать это сознание со стороны его основной предпосылки, принципа "част­ной собственности". Не помогает здесь и "исторический" подход к вопро­су. Ибо и исторически право начинается именно с признания "частной собственности" как естественного, простейшего отношения индивида к ве­щам. Экономическая необходимость, создавшая частную собственность, для идеализма вообще есть нечто доисторическое, т.к. история есть для него лишь то, что может быть истолковано как продукт сознательной воли, как "опредмеченное самосознание".

Выдвигая материалистический принцип исследования проблемы частной собственности, как продукта "отчужденного труда", как продукта разви­тия практически-чувственных отношений между людьми, складывающихся не­зависимо от деятельности духа, Маркс тем самым открывает и путь к ре­шению вопроса о происхождении частной собственности.

В противоположность буржуазным экономистам, которые пытаются на­рисовать, сконструировать "историческое обоснование" частной собствен­ности, Маркс видит путь к решению вопроса о происхождении частной собственности в исследовании законов ее современного существования.

Маркс исходит из того, что буржуазные экономисты, приступая к исследованию истории частной собственности, представляют неверно самую сущность частной собственности.

Уже сам Гегель на примере истории философии достаточно ярко пока­зал тот факт, что понимание истории предмета существенно зависит от того представления о самом предмете, с которым приступают к рассмотре­нию его истории.

Буржуазные экономисты, видящие в частной собственности правовую

категорию, и историю частной собственности рассматривают как истори­ческий процесс развития буржуазного правового сознания.

В итоге вместо действительной истории предмета прослеживается лишь история формирования современных, т.е. буржуазных представлений о данном предмете. И этот способ рассмотрения истории вполне соответс­твует требованиям гегелевской гносеологии, вытекающим из абсолют­но-идеалистического понимания вопроса о соотношении, о диалектической взаимосвязи логического и исторического.

Поэтому Маркс и вопрос о происхождении, т.е. об истории частной собственности ставит прежде всего как вопрос о сущности частной собс­твенности. Для того, чтобы проследить историю предмета, нужно вырабо­тать четкое научное представление о том предмете, историю которого предстоит проследить.

Маркс указывает, что для того, чтобы понять происхождение частной собственности, следует не углубляться в прошлое, ибо это только отод­вигает вопрос в "седую туманную даль" и оставляет его по-прежнему не­решенным, а исходить "из нынешнего национальноэкономического факта" [1].

[1] MEQA, 1te Abt., B.III,s.82.

Это понимание предполагает уже и совершенно иное, нежели геге­левское, решение философской проблемы исторического и логического.

Для Гегеля проследить историю предмета означает проследить исто­рию формирования современных представлений о предмете. Доля истины в этой гегелевской концепции имеется и заключается она в том, что прог­ресс знаний, история приближения познания к его сегодняшней ступени по своей основной тенденции есть в то же время и процесс приближения к объективной истине, поскольку в общем и целом "сегодняшние" представ­ления, как более высокая ступень познания, больше соответствуют объек­тивной действительности, нежели "вчерашние".

Но эта концепция предполагает, что объективной истиной, объектив­ной моделью, к которой исторически приближается познание в своем раз­витии, является не предмет, существующий вне и независимо от сознания, а идеализированные, обожествленные путем подведения под формы геге­левской логики представления ее современников о данном предмете.

Идея о совпадении логического и исторического базируется у Гегеля на основе именно такого понимания.

Для Маркса, научное внимание которого направлено не на "дело ло­гики", а на логику дела, на критический анализ буржуазной политической

экономии, на выяснение действительных предпосылок правового сознания

буржуазии, гегелевское решение проблемы выявляет всю свою непригод­ность.

"Историческим" для Маркса является тот реальный, не зависящий от воли и сознания процесс развития практически-чувственных взаимоотноше­ний, которые необходимо складываются между людьми в процессе произ­водства материальной жизни , в процессе общественного труда, и ни в коем случае не процесс развития "самосознания".

Историческое развитие "самосознания", как буржуазного права, так и буржуазной политической экономии, то, что Гегель выдает за подлинную историю, не есть для Маркса действительно "историческое", и не ему должно соответствовать "логическое".

Критический анализ буржуазной политической экономии с материалис­тической точки зрения должен заключаться в сопоставлении ее с действи­тельностью, а экономическими отношениями, складывающимися независимо от сознательной воли людей.

С точки зрения Гегеля, этот объективный прообраз теоретических буржуазно-ограниченных построений экономистов попросту не существует. С его точки зрения критерием, объективной моделью теории являются за­коны его логики.

Гегель поэтому и принимает буржуазно-ограниченные теории буржуаз­ных экономистов за выражение истины человеческого отношения к предме­там природы.

В соответствии с этим его гносеология не в состоянии отнестись критически и к "историческому обоснованию" частной собственности бур­жуазными экономистами. "История частной собственности" и для него тож­дественна истории формирования буржуазных представлений о частной собственности.

Маркс именно поэтому ставит вопрос о происхождении частной собс­твенности прежде всего как вопрос об объективной сущности частной собственности, исходя из того взгляда, что существеннейшей предпосыл­кой и условием правильного понимания истории предмета является пра­вильное понимание того предмета,историю которого предстоит рассмот­реть.

Иными словами, Маркс уже в 1844-45 годах закладывает материалис­тические основы для решения проблемы логического и исторического. Маркс показывает, что ключом к пониманию истории предмета является критическое понимание существующего, сегодняшней ступени развития

предмета, в данном случае системы товарнокапиталистических отношений

производства.

Все дело в том, чтобы существующее понять исторически, т.е. в том, чтобы рассмотреть его не как воплощение вечных принципов логичес­кого (абсолютного или человеческого) разума, а как систему историчес­ки-обусловленных отношений между участниками общественного производс­тва, как такую систему отношений, каждое из которых находится в исто­рически обусловленной взаимосвязи со всеми другими.

Рассмотреть исторически существующее - это значит, согласно Марк­су, понять каждое отношение исследуемой системы в ее специфической, исторически данной взаимосвязи со всеми остальными сторонами целого.

А для этого, как подчеркивает Маркс, вовсе "не является необходи­мым писать действительную историю производственных отношений" [1].

[1] K.Marx.Qrundrisse der Kritik der politischen Okonomie, Rohentwurf.Moscau, 1939, s.364.

Логический, научный анализ существующего уже сам по себе должен обеспечить исторический характер понимания, и дает, таким образом, ключ также и к научному пониманию действительной истории исследуемого предмета, тогда как прослеживание действительной истории, при отсутс­твии четкого научного представления о том предмете, история которого исследуется, никогда не даст положительных научных результатов.

Этот подход к изучению капитализма основывается у Маркса на том диалектико-материалистическом понимании, что исследуемая система отно­шений в каждый данный момент своего развития сохраняет и постоянно воспроизводит действительно необходимые условия своего существования, все те условия, без которых она исторически не могла бы возникнуть.

Каждое такое всеобщее, необходимое условие существования целого в каждый момент его развития как бы вновь и вновь "происходит", произво­дится и воспроизводится движением исследуемого процесса.

Маркс эту закономерность развития, лежащую в основе диалекти­ко-материалистического решения проблемы логического и исторического иллюстрирует на примере товара, стоимости, факта отделения живого тру­да от мертвого, - т.е. рабочей силы от вещных, объективных условий производства, средств и орудий производства и т.д.

Товар, как наблюдаемая историческая предпосылка развития капита­лизма, развитая в докапиталистических формах производства, в развитой капиталистической системе выступает как продукт капитала. И этот факт показывает, что товар (как и деньги, и наличие оторванного от средств

и орудий производства производителя и т.д.) и в истории являлся дейс­твительно всеобщей, действительно необходимой предпосылкой капиталис­тического развития общества.

Маркс показывает своим анализом, что каждое особенное отношение, сторона капиталистической системы в итоге вступают в связь взаимодейс­твия, т.е. в такую связь, когда каждое отношение взаимно предполагает все остальные, и что это является всеобщим законом развития, действую­щим не только в пределах истории человечества.

"Если, - указывает Маркс, - в развитой буржуазной системе... каж­дое полагаемое (jedes Gesetzte) одновременно есть предпосылка (Uoraus­setzund), то это имеет место в любой органической системе..."[1].

[1] K.Marx. Qrundrisse... s.189.

Если же рассматривать неразвитую капиталистическую систему отно­шений, в той ее исторически-ранней фазе, когда она только возникает внутри предшествующих формаций и в противоположность им, т.е. сразу приступить к вопросу "исторически", то окажется совершенно невозможным различить всеобщие, необходимые моменты развития от их исторически случайной формы. На ранних фазах развития каждая сторона исследуемой формы движения находится в зависимости от другой, исторически пред­шествующей формы движения.

Так, например, процесс превращения феодального города в ячейку буржуазного общества имеет в качестве своей необходимой предпосылки бегство крепостных в города. Исторически это является повсеместно наб­людаемой формой, создания в городах рынка свободной рабочей силы.

Буржуазная форма отношения производителя к средствам производства представляется здесь стороной феодального образа жизни, продуктом пос­леднего.

На деле же наемный рабочий вовсе не есть продукт феодализма, хотя на поверхности исторического процесса это выглядит именно таким обра­зом, из чего можно сделать вывод, на первый взгляд кажущийся весьма логичным, что существование феодальной деревни есть всеобщее необходи­мое условие развития капитализма в городе, всеобщий необходимый источ­ник наемного труда.

Развитый же капитализм, который сам создает своим собственным движением "свободного"рабочего, обнаруживает, что бегство крепостных в города, хотя и является повсеместно имевшейся в истории Европы формой создания рынка свободной рабочей силы, тем не менее является случайной его формой, т.е. никак не связанной с законами развития исследуемого

предмета, с законами развития товарно-капиталистической системы произ­водственных отношений.

Для развития капитализма совершенно безразлично, продуктом разви­тия какого общественного процесса является оторванный от средств и орудий производства производитель, субъект рабочей силы, - продуктом разорения феодальной деревни или родовой общины, как это происходит при подчинении капиталом колониальных народов. Важно, что оторванный тем или иным путем от земли и других объективных средств производства производитель вовлекается в процесс капиталистического накопления, в процесс развития товарнокапиталистических отношений, в специфический процесс развития. И совершенно безразлично, из обломков какой формы отношений капитализм создает органы своего специфического развития. Это ничуть не изменяет законов его специфического развития. Поэтому и для науки это совершенно безразлично.

Маркс поэтому четко различает "исторические условия предпосылки" возникновения капитализма, "додилювиальные", как он выражается, пред­посылки, от условий его "действительного бытия"[1]. [1] См.гл. "Urs­punglic=she Akkumulation" (Qrundrisse...ss.363-364).

Науку могут интересовать только вторые, те условия развития пред­мета, которые этим развитием сохраняются и постоянно воспроизводятся, как всеобщие, необходимые условия существования предмета, и потому вы­ражают собою закон существования и развития данного предмета.

Первые же этим развитием уничтожаются, и во всяком случае не воспроизводятся, что и показывает, что они не принадлежат к числу все­общих и необходимых условий развития данного специфического процесса, не выражают собою закономерного, необходимого содержания процесса, его внутренних связей.

Все трудности исторического анализа вырастают из того обстоятель­ства, что новая высшая форма движения, развития (как в обществе, так и в природе) возникает не из "ничто", не в лоне чистой идеи, но на осно­ве низших, исторически, во времени предшествующих форм движения, внут­ри их и в противоположность им.

Реальная история, реальное историческое развитие представляет со­бою всегда и везде сложнейшую совокупность процессов развития, переп­летающихся между собою, взаимно воздействующих друг на друга.

Поэтому-то задача вычленить и рассмотреть ту особенную форму дви­жения, развития, которая составляет предмет данной науки, и оказывает­ся далеко не простой задачей. Именно поэтому не так-то легко рассмот-

реть в эмпирической истории тот пункт, тот момент прерывности, в кото­ром начинается история развития данного предмета (данная особенная специфическая форма движения), закон которой предстоит вскрыть.

Трудность эта возрастает в силу того, что новая, высшая форма движения всегда возникает на основе низших, исторически предшествующих форм движения, вовлекает их в свое специфическое движение, превращает их в "побочные формы" своего движения, подчиняет их себе, наполняет старые формы качественно новым содержанием.

Поэтому какая-либо отдельная сторона исследуемого целого может исторически предшествовать другим сторонам, связям, отношениям этого целого,но ни в коем случае не являться в то же время исходным пунктом развития данного целого, данной специфической формы развития, истории данного предмета.

В истории человеческого общества, в истории развития экономичес­ких отношений в частности,этот всеобщий диалектический закон развития обнаруживается особенно явственно.

Капитализм, как показывает Маркс, строится "из обломков и элемен­тов... всех отживших общественных форм", "частью продолжая влачить за собой их остатки, частью развивая до полного значения то, что прежде имелось лишь в виде намека и т.д." [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр.195.

Развитие капиталистической системы производственных отношений, начинаясь внутри исторически предшествующих форм экономического разви­тия общества, начинает интенсивно разрушать свою историческую основу.

Это выражается в том, что одни производственные связи между людь­ми капиталистическим развитием разрываются, а другие преобразуются в соответствии с внутренней природой капиталистического развития, с за­коном этого развития, превращаются в формы капиталистического разви­тия. Рассматриваемые же абстрактно, т.е. вне связи с целым, эти от­дельные стороны могут показаться ничуть не изменившимися.

"...Это развитие в тотальность (так Маркс называет здесь внутрен­нюю, закономерную взаимосвязь всех сторон исследуемого предмета.-Э.И.) состоит в том, чтобы подчинить себе все элементы общества, в том, что­бы создать из них те органы, которых этой органической системе еще не­достает. Исторически развитие в тотальность происходит именно так" [1].

[1] K.Marx. Qrundrisse der Kritik...s.189.

Маркс иллюстрирует этот всеобщий закон развития на целом ряде

примеров истории экономических отношений.

Так, купеческий капитал, развившийся гораздо раньше промышленно­го, превращается развитием последнего в подчиненную ему форму, делает­ся "особенной" формой движения промышленного капитала, "капитала вооб­ще", всеобщей формы существования производительной силы общества, на­чинает обслуживать движение промышленного капитала, превращаясь в ор­ган последнего.

Поэтому-то "явление", поверхность исторического процесса, на ко­торой можно проследить тот факт, что купеческий капитал предшествует во времени промышленному, и даже является одним из основных источников первоначального накопления, противоречит сущности этого процесса.

Суть же процесса состоит в том, что промышленный капитал, разви­ваясь по внутренне присущим ему законам, создает из купеческого капи­тала "недостающий себе орган".

На основе этого понимания Маркс выдвигает свое важнейшее требова­ние к научному мышлению, состоящее в том, что последнее, если оно хо­чет постигнуть предмет действительно исторически, не может и не должно руководствоваться в логическом движении от абстрактного к конкретному, от "всеобщего к особенному", тем порядком последовательности, который можно обнаружить на поверхности исторического процесса.

В ходе развития какого-либо исторического процесса его "сущность" часто может быть совершенно обратной своему внешнему проявлению. То, что на деле является "следствием",на поверхности очень часто проявля­ется по времени раньше своей "причины" и наоборот.

Маркс прекрасно показал это на примере развития всеобщего кризи­са. Первые его симптомы всегда обнаруживаются сначала в наиболее "абс­трактных" сферах производственных отношений, в сфере банковских, кре­дитных операций и т.п.

"Денежный кризис", как правило, начинается раньше торгового и промышленного. Производство еще идет полным, ходом, а кредитнофинансо­вые операции уже затормозились. Для поверхностного взгляда этот факт выглядит таким образом, что денежный кризис есть "причина" кризиса промышленного, кризиса всеобщего перепроизводства, тогда как дело обс­тоит совсем наоборот.

Маркс специально противопоставляет свою концепцию историзма тому распространенному способу понимания истории, который имеет своей фило­софской основой самый поверхностный эмпиризм, указывая, что простая последовательность никоим образом не совпадает с последовательностью

процесса развития от простого к сложному, от простого противоречия,

заключенного в сущности исследуемого предмета - и тем внешним формам

проявления исторического процесса, которые открыты непосредственному

созерцанию.

Одновременно Маркс подчеркивает прямую противоположность своего понимания истории - метафизической концепции развития от простого к сложному. Если логический процесс восхождения от абстрактного к конк­ретному, с точки зрения Маркса, воспроизводит в своей последователь­ности объективный процесс развития от простого к сложному, то это предполагает совершенно иное понимание проблемы "простого и сложного".

Сложное прежде всего не есть механический агрегат "простых" сос­тавных частей, как это полагал старый домарксистский материализм. Во-вторых, и это не менее важный момент, самое "простое" понимается исторически.

Старый материализм, поскольку он пытался рассматривать проблему развития от простого к сложному, всегда старался отыскать в предмете его безотносительно простые "составные" части, элементы. В противопо­ложность этому "простое" начало процесса развития той формы движения, которая составляет предмет данной науки, предел аналитического расчле­нения предмета данной науки, понимается Марксом также исторически.

Это понимание связано с важнейшей гносеологической проблемой "на­чала науки", "исходного понятия" науки, т.е. той первой абстракции, с которой логическое мышление должно начинать свой путь восхождения к конкретному, связному, целостному научному пониманию предмета.

Если метафизическое мышление стремится открыть путем анализа аб­солютно простое начало любой конкретной формы движения, то диалекти­ко-материалистическая логика требует вскрыть такую сторону предмета, которая является простым, элементарным, всеобщим проявлением именно данного предмета, именно данной особенной, исторически определенной формы движения.

Так товарно-стоимостное отношение между людьми является "простым" отношением лишь в пределах предмета политической экономии капитализма, и поэтому только здесь категория товара является логически наиболее абстрактной.

Если же предметом политико-экономического исследования становится не капитализм, а какая-либо иная система общественнопроизводственных отношений, то товар уже не может рассматриваться как нечто "простое". В системе феодальных или социалистических экономических отношений то-

вар играет совершенно иную роль, выступает уже в качестве стороны ино­го экономического целого. Поэтому и в системе категорий, выражающей взаимосвязь всех сторон этого целого он также должен стоять в иной ло­гической связи.

В политической экономии феодализма, социализма или другой формы общественно-производственных отношений товар оказывается уже не "прос­тым", а весьма сложным, производным отношением целого, развившегося из иной исторической основы. Поэтому и в логическом анализе он окажется уже не той первой абстракцией, с которого логическое мышление начинает осмысление целого, но выступит в качестве "более конкретной катего­рии".

Исторически товар, как простое, исходное, всеобщее, элементарное отношение капиталистической экономики есть весьма сложный продукт раз­вития предшествующих капитализму формаций.

Товар при феодализме предполагает всю совокупность экономических отношений, на основе которых он возникает. Все же остальные экономи­ческие отношения феодализма могут существовать и не превращая свой продукт в товар. При феодализме в товар превращается лишь излишек на­турального хозяйства. Поэтому товар ни в коем случае не является все­общей основой производственных отношений, поэтому и логическое мышле­ние не имеет права брать его в качестве исходной категории на пути к конкретному научному пониманию.

Точно так же дело обстоит с товаром в условиях социализма. Это отчетливо показал в своем последнем труде И.В.Сталин.

Маркс, таким образом, преодолевает старое метафизическое противо­поставление простого - сложному. И на основе диалектикоматериалисти­ческого понимания этой проблемы совершенно по-новому предстает вопрос об отношении абстрактного к конкретному, логического к историческому.

Это значит, что одно и то же на первый взгляд "простое" отноше­ние, форма экономической связи между людьми, в логическом анализе од­ного целого выступает как наиболее абстрактная категория, а рассматри­ваемая как одна из сторон иного целого - как "более конкретная", как более сложная.

Является ли данная категория "простой", "более абстрактной" или "более конкретной", "сложной", нежели другие категории, целиком опре­деляется той ролью, которую играет соответствующее этой категории объ­ективное отношение в той исторически определенной системе отношений, в которую оно входит, cтороной которой оно объективно является.

Следовательно, логическая характеристика категории, понятия нико­им образом не может быть выяснена путем рассмотрения самой категории, самого понятия, путем анализа определений понятия, как то воображает идеалистическая логика.

"Определение понятия" товар, взятого в его простой, вырванной из исторической связи форме, остаются одними и теми же вне зависимости от того, рассматривается ли товар, произведенный на капиталистической фабрике, или на рабовладельческой латифундии.

Логическая характеристика "абстрактности" или "конкретности" по­нятия определяется, однако, вовсе не количеством, не богатством опре­делений, присущих "понятию" товара. Поэтому не анализ "понятия", а анализ всей той исторически определенной совокупности взаимосвязей, в которой находится данное объективное отношение, данная сторона данного целого, может служить основой для определения "содержания понятия", основой его логической характеристики, как "абстрактного" или как "конкретного".

В противном случае логический анализ "понятия" превращается в формалистическое пустословие, в схоластику.

Феодальном общество знает товар, знает деньги. Более того, и деньги, и товарно-стоимостное отношение гораздо старше самого феода­лизма, и в этом смысле и то и другое входит в число реальных истори­ческих условий, предпосылок развития феодальной системы отношений.

И тем не менее эти формы экономических связей между производите­лями не являются при феодализме, имеющем своей всеобщей основой нату­ральное хозяйство, внутренними, необходимыми, всеобщими условиями его зарождения и развития. В товар, в деньги при феодализме превращается лишь излишек над продуктом, произведенным непосредственно для и ради нужд, потребностей феодального, натурального хозяйства. Продукт труда внутри этой системы не обязательно должен выражать свою общественному природу в стоимостной форме, в деньгах.

Превращение продукта труда в товар, в деньги, предполагает здесь целую сумму дополнительных условий, помимо тех, которые выражают собою природу "чистого феодализма".

Поэтому и товар, и деньги при логическом анализе законов сущест­вования и развития феодально-средневековой формы экономических отноше­ний и выступают как категории "более конкретные", т.е. как такие кате­гории, необходимые условия существования которых должны быть поняты раньше, чем поняты деньги и товар, и независимо от того, существует

товар и деньги или нет.

Совершенно иную роль играет товарно-стоимостное отношение в ка­честве стороны капиталистического способа производства. Здесь все эле­ментарные условия труда - как объективные, так и субъективные - не мо­гут вообще вступить в процесс производства, не выступая в товарно-сто­имостной форме. Форма стоимости здесь становится всеобщим необходимым условием существования всех остальных форм экономической взаимосвязи. Поэтому в научнологическом анализе капитализма товарно-стоимостная форма и должна быть проанализирована прежде всего, независимо от су­ществования всех остальных, более сложных форм экономики, в отвлечении от них.

Товарное отношение в политэкономии капитализма поэтому и выступа­ет в качестве той стороны целого, с которой мысль должна начинать свое восхождение к конкретному пониманию; абстракция товара оказывается здесь "простым" исходным понятием науки.

Простым, "наиболее абстрактным" отношением развитого целого товар здесь является только в том строго определенном смысле, что его су­ществование возможно при отсутствии всех других капиталистических же отношений, в то время как любое другое капиталистическое отношение не­возможно и немыслимо в том случае, если отсутствует товар, стоимость.

Подобным же образом логический анализ существующего обнаруживает тот факт, что наличие товарно-стоимостного отношения является всеобщим необходимым условием существования денег, а последние - являются тем же самым по отношению к капиталу.

Но тем самым логический анализ существующего дает ключ и к науч­ному пониманию прошлого, к действительной истории исследуемого предме­та.

Всеобщее и необходимое условие существования того или иного сов­ременного экономического факта, вскрываемое путем логического анализа существующего, данного в созерцании факта, должно присутствовать и в истории происхождения этого факта, в качестве всеобщей, необходимой исторической предпосылки появления этого факта.

Так, для того, чтобы известная сумма денег могла превратиться в капитал, чтобы она могла функционировать как капитал, совершенно необ­ходим целый ряд условий: денежная сумма должна достигать определенной величины, необходимой для того, чтобы оплатить как труд наемного рабо­чего, так и те средства производства, с помощью которых этот труд дол­жен совершаться. Во-вторых, для этого должен иметься в наличии чело-

век, оторванный от вещных условий труда и не могущий соединиться с ни­ми иным путем, кроме продажи своей рабочей силы.

Кроме того, производительность труда должна достигать известной степени, необходимой для того, чтобы продукт, им произведенный, был достаточен для покрытия издержек производства, во-первых, для удовлет­ворения потребностей капиталиста, во-вторых, и чтобы сверх всего этого оставался еще излишек для продажи на товарном рынке, иными словами , должен быть достаточно велик прибавочный продукт.

Естественно, что все эти условия существования современного капи­тала должны были наличествовать и в истории происхождения капитала, должны были исторически предшествовать появлению капитала. При этом логический анализ существующего не дает и не может, конечно, дать ни­каких указаний на тот счет, какими именно действительными путями обра­зовались все эти предварительные условия появления капитала, - ответ на этот вопрос можно получить только в рассмотрении действительной ис­тории.

Но только научный логический анализ существующего, настоящего по­этому именно и дает ключ к пониманию действительной истории предмета, к прошлому этого предмета. Только такой анализ и способен выявить тот пункт, тот момент прерывности, в котором начинается действительная ис­тория развития данного предмета, предмета данной науки.

Действительно научная история предмета может быть написана лишь тогда, когда четко выяснен тот предмет, историю которого хотят напи­сать.

Глава о первоначальном накоплении в "Капитале" и представляет со­бою образец такого исторического метода исследования, который стано­вится возможным лишь после того, как путем логического анализа выясне­ны всеобщие и необходимые моменты, законы возникновения капиталисти­ческой формы общественного развития, которые характерны для развитого капитализма.

Процесс первоначального накопления предстает в "Капитале" в со­вершенно ином свете, нежели в трудах буржуазных историков. Он предста­ет как процесс разрушения старых общественных форм новой формой разви­тия, как процесс подчинения законам развития капитала всех исторически предшествующих форм связи производителя со средствами производства.

В данном случае Маркс показывает, как возникает специфически ка­питалистическая форма развития внутри предшествующих ей форм этого развития, и в противоположность им, как, однажды возникнув, она начи-

нает интенсивно разрушать эти исторически предшествующие формы связи

человека с землей и другими средствами производства.

Такое понимание процесса первоначального накопления стало возмож­ным лишь на основе правильного понимания законов существования разви­того капитализма. В противном случае процесс первоначального накопле­ния был бы понят так, как он выглядит на поверхности, так как его схватывает непосредственное созерцание - т.е. как продукт развития фе­одализма, как продукт плавной эволюции предшествующей формы развития в высшую.

Капитализм в этом случае и выглядел бы как "истина" феодализма.

Для Маркса же процесс первоначального накопления есть прежде все­го тот революционный скачок в развитии экономических отношений, тот момент прерывности в их развитии, с которого начинается действительная история исследуемого предмета, с которого развитие экономических свя­зей между людьми начинает происходить по законам, специфически прису­щим новой форме развития, по законам товарнокапиталистического способа производства.

Феодальные формы связи между людьми в процессе первоначального капиталистического накопления выступают в качестве всего-навсего того пассивно сопротивляющегося материала, который вовлекается в процесс капиталистического развития, происходящий по законам, совершенно чуж­дым феодализму.

Процесс первоначального накопления есть проявление законов разви­тия капитализма внутри феодального общества, проявление, по форме сво­ей зависящее от того материала, в котором эти законы начинают проби­вать себе дорогу. Мышление, стремящееся к научному познанию историчес­кого процесса первоначального накопления, также должно двигаться от сущности процесса к его внешней, исторически данной форме. "Сущность" же процесса может быть выяснена лишь на пути анализа развитого капита­лизма, капитализма, уже прочно ставшего "на свои собственные ноги".

Именно такой переход от логического к историческому и совершает мысль Маркса в главе о "так называемом первоначальном накоплении".

"Капиталистическое отношение предполагает, что собственность на условиях осуществления труда отделена от рабочих.

...Таким образом, процесс, создающий капиталистическое отношение, не может быть ничем иным, как процессом отделения рабочего от собс­твенности на условия его труда...

...Следовательно, так называемое первоначальное накопление есть

не что иное, как исторический процесс отделения производителя от

средств производства".

Вывод о сущности, о внутреннем содержании исторического процесса здесь сделан непосредственно из понимания сущности развитого капита­листического отношения.

И не случайно, что эта историческая глава в "Капитале" является двадцать четвертой, что ей предшествуют двадцать три главы, посвящен­ные "логическому" анализу законов существования развитого капитализма.

В "Основных чертах критики политической экономии" Маркс прямо го­ворит об этом своем понимании отношения логического к историческому:

"Для того, чтобы развить законы буржуазной экономии, совершенно не является необходимым писать действительную историю производственных отношений. Но правильное понимание и дедукция последних как по сущест­ву исторически ставших отношений всегда ведет в первом приближении (подобно тому, как в естественных науках эмпирические числовые соотно­шения) к выяснению прошлого, лежащего позади исследуемой системы" [1].

[1] K.Marx. Qrundrisse der Kritik... ss.364-365.

Здесь прямо задача правильного научного понимания истории постав­лена в прямую зависимость от правильного научного понимания настояще­го.

Логический анализ настоящего сам должен быть по существу истори­ческим, а это прежде всего значит, что все отношения, связи, стороны исследуемого предмета должны рассматриваться в их исторически данной, особенной взаимосвязи, взаимообусловленности.

Каждая отдельная сторона, фиксируемая в особой категории, должна быть, иными словами, понята не в ее метафизической оторванности от всех других сторон исследуемого целого, но в ее исторически данной связи с ними.

Каждая отдельная сторона, часть целого постигается на этом пути как часть именно данного целого, оказывается понятой через целое. Це­лое же предстает как всеобщая взаимосвязь всех сторон, всех своих час­тей, как закон.

Логически это выражается в том, что каждая отдельная категория приобретает реальный научный смысл лишь в логической взаимосвязи со всеми другими категориями, а взаимосвязь категорий выступает в форме логической последовательности, в которой мышление воспроизводит целое, объективную взаимосвязь всех сторон исследуемого предмета.

Проблема логического и исторического и выступает прежде всего как проблема последовательности, в которой мышление должно вычленять и фиксировать в форме абстрактных категорий, понятий отдельные стороны исследуемого целого.

Пока предмет понимается как механический агрегат вечных и неиз­менных элементов, которые нимало не изменяются от того, в состав како­го целого они входят, составной частью какого именно целого они явля­ются, проблема логической последовательности не встает сколько-нибудь остро. В этом случае совершенно безразлично, с какой именно стороны мышление начнет рассматривать предмет и в какой последовательности оно будет переходить от одной стороны к другой, в каком порядке оно будет развивать категории, выражающие собою отдельные стороны целого.

Если же предмет понимается как единое, исторически данное целое, как исторически развившаяся "органическая система" [1], если каждая отдельная сторона может быть понята только через ее исторически данную связь со всеми другими сторонами целого, это далеко не безразлично.

[1] K.Marx. Qrundrisse der Kritik... s.182.

В формах логического мышления эта исторически определенная взаи­мосвязь всех сторон целого может отразиться тем единственным способом, что каждая отдельная категория приобретает научный смысл лишь в общем контексте всей системы категорий, лишь в общей логической связи со всеми остальными категориями. Общая же связь категорий логически может выразиться лишь в форме той определенной последовательности, в которой мышление прослеживает отдельные стороны целого.

Реально, в созерцании любая сторона исследуемого целого предпола­гает все остальные стороны этого целого. Товар, как он реально сущест­вует внутри капитализма, предполагает существование капитала так же, как капитал предполагает существование товара. Товар при капитализме выступает и как условие, и как следствие, как продукт движения капита­ла. Поэтому, если стоять на точке зрения просто "взаимосвязи", то опять-таки можно начинать логическое рассмотрение и с товара, и с ка­питала, поскольку они взаимно предполагают друг друга.

Маркс об этом говорит следующее: "Если в теории понятие стоимости предшествует понятию капитала, но с другой стороны само предполагает в качестве условия своего чистого развития способ производства, основан­ный на капитале, то это имеет место и в практике.

Поэтому экономисты неизбежно рассматривают капитал в одних случа­ях в качестве творца стоимости, в качестве источника последней, а в других предполагают стоимость для образования капитала, и сам капитал

изображают как сумму стоимости в определенной функции" [1].

[1] K.Marx.Qrundrisse der Kritik... s.163.

Эта взаимная обусловленность всех сторон предмета и создает для научного мышления трудность, проблему. На первый взгляд кажется, что логическое мышление вынуждено совершать "логический круг", - капитал необъясним без стоимости, но стоимость столь же необъяснима без капи­тала.

Задача логического мышления состоит прежде всего в том, чтобы рассечь этот круг, с тем, чтобы выявить в обоюдной взаимосвязи сторон исторически и логически простейшую, такую, которая может существовать и при отсутствии других сторон данного же целого.

А этот способ рассмотрения предполагает, что предметом исследова­ния становится не просто "взаимосвязь" всех сторон, но исторически данная, исторически определенная их взаимосвязь.

Если товарно-стоимостное отношение понимается как простейшее от­ношение капиталистической системы производственных связей, как такое, которое может существовать и при отсутствии капитала, то мышление при исследовании товара, данного в созерцании, обязано абстрагировать от всех тех его свойств, которые принадлежат ему как продукту капитала.

Исследуется и в этом случае по-прежнему реальный, сегодняшний, данный в созерцании товар, реально являющийся продуктом капитала, т.е. обусловленный в своем движении со стороны всех остальных сторон цело­го.

Но прежде всего в нем выделяются и фиксируются свойства, вытекаю­щие из его внутренней природы. Капитал, а поэтому и те свойства това­ра, которые ему присущи как продукту капитала, оставляются пока без внимания.

Но тем самым логическое мышление выявляет также и всеобщий закон товарного отношения, действующий независимо от того, внутри какой именно исторически определенной системы отношений этот товар произво­дится.

Товар как продукт натурального хозяйства и товар как продукт ка­питала есть существенно различные явления.

Отвлекаясь от тех свойств, которые присущи товару как продукту капитала, мышление тем самым сохраняет лишь такие его свойства, кото­рые остаются неизменными свойствами, законом существования товара и в предшествующих капитализму формациях .

Здесь вообще сказывается опять-таки тот закон логического позна-

ния, что "всеобщее" раскрывается не на пути поисков того одинакового,

что имеет товар в различных формациях, а на пути анализа товара как

продукта одной, особенной формации, и именно той, где этот товар объ­ективно является простейшим, всеобщим отношением целого.

От особенностей, присущих товару как продукту натурального или рабовладельческого хозяйства, мысли отвлекаться при этом, естественно, не приходится.

"Одинаковое" для всех формаций, инвариантное в товаре, не завися­щее от определенности той системы, внутри которой он производится, т.е. "простая природа" товарного отношения, выясняется мышлением на пути научного логического анализа его движения в системе капиталисти­ческих отношений.

Когда, далее, Маркс переходит к анализу денежной формы, здесь по-прежнему исследуется движение денег при капитализме.

Деньги берутся также непосредственно как продукт капитала, но прежде всего в их движении прослеживаются лишь те моменты, которые сохраняются в движении, независимо от всех тех влияний, которые на них оказывают банки, кредит и т.п.

Таким образом, в деньгах прежде всего выясняются те их свойства, которые неразрывно связаны с существованием товарностоимостной формы отношений, и не могут быть изменены, отменены, преобразованы движением развитых форм капитала, те свойства денег, которые остаются неизменны­ми, инвариантными во всех тех видоизменениях, которым деньги поверга­ются в процессе движения капитала. Иными словами, в деньгах выделяются лишь те их свойства, которые неразрывно связаны с существованием то­варно-стоимостной формы отношений, но не с банками, не с кредитом и т.д.

А это предполагает тот исторический взгляд на вещи, что деньги являются всеобщим, необходимым условием появления капитала, и потому в истории также необходимо должны присутствовать по времени раньше капи­тала и являются более простым, более ранним экономическим образовани­ем, чем капитал.

Капитал невозможен и немыслим при отсутствии денег. Деньги же как в развитом капитализме, так и в истории могут существовать и не прев­ращаясь в капитал.

Точно так же и товар по отношению к деньгам.

Деньги, всеобщая форма стоимости, представляют собою всеобщее и необходимое условие появления и развития капитала. Капитал не является

таковым по отношению к деньгам.

Поэтому в логическом анализе капитал и выступает как особенная форма существования денег, точно так же, как деньги выступают в логи­ческом понимании как "особенный" товар.

С чисто логической стороны это выглядит как движение от "всеобще­го" определения капитала к все более специфическим его же определени­ям, как движение от всеобщего к особенному.

Деньги берутся здесь как наиболее общее определение капитала. Ка­питал выступает поэтому как особенная форма существования, движения денег, стоимости.

Это открывает и тот действительный порядок, в котором формирова­лась в истории капиталистическая система общественнопроизводственных связей.

Логический анализ имеет своим предметом современную, сегодняшнюю, данную в созерцании ступень развития исследуемого предмета. Здесь сто­имость находится в определенной, исторически данной взаимосвязи с ка­питалом. Исследуется с самого начала капиталистически производимая стоимость. В этом смысле стоимость с самого начала берется как конк­ретно-историческая категория, как категория, выражающая собою одну из сторон именно капиталистической, а не какой-либо иной системы.

Логически это выражается в том, что стоимость выступает как все­общая, как наиболее абстрактная категория, как категория, с которой мышление начинает свое логическое движение.

Исторически же стоимостная форма общественно-производственных от­ношений развивается внутри предшествующих капитализму формаций и выг­лядит здесь как результат, как сложный продукт развития этих формаций.

В логическом развитии категорий, выражающих отдельные стороны, условия, формы существования развитого капитализма капиталу предшест­вует стоимость.

В реальной истории ему предшествует не "стоимость" а другая об­щественно-экономическая формация, подготавливающая материальные пред­посылки капиталистического развития. Товарно-стоимостное отношение между производителями в этой предшествующей формации вовсе не выступа­ет в том чистом виде, в каком оно анализируется в первой главе "Капи­тала".

Здесь оно не является ни "простым", ни "всеобщим", ни "элементар­ным" экономическим отношением. В таковое его превращает лишь капита­листического развитие.

Здесь же товар является весьма сложным продуктом иного экономи­ческого целого; стоимостную форму принимает здесь только продукт тру­да, но не условия производства. Притом и продукт труда превращается в товар далеко не весь, но только излишек продукта. Земля, одно из ос­новных условий труда, в товарный обмен вообще ни при каких условиях не поступает.

И если логическое развитие с самого начала предполагает товар как всеобщую, простейшую и элементарную связь между производителями, то это реальной истории никак не соответствует.

Реально, исторически дело не происходит таким образом, что снача­ла полностью развилось всеобщее царство товарно-стоимостного отноше­ния, а затем на его основе - капитал. А именно так нужно было бы представлять себе реальный исторический процесс, если бы "логическое" совпадало бы с "историческим" абсолютно, безоговорочно.

Логическое развитие законов капитализма с самого начала отвлека­ется от того факта, что капитализм возникает в действительной истории первоначально внутри другой, исторически предшествующей ему экономи­ческой формации.

Феодальное (или иное) производство предполагается логическим раз­витием уже не существующим, уже уничтоженным, а элементы буржуазного общества, возникающие реально в ожесточенной борьбе с феодально-сред­невековыми экономическими формами, предполагаются уже полностью осво­божденными, уже сбросившими с себя ту феодальную оболочку, внутри ко­торой они вызревают, форму которой они сохраняют.

В реальной истории капиталу предшествует вовсе не "стоимость" в том ее виде, в каком она выступает в логическом изображении капитализ­ма, в первой главе "Капитала".

Логическое развитие законов капитализма начинает с установления противоречия между потребительной и меновой стоимостью. Товар с самого начала рассматривается как единство потребительной и меновой стоимос­тей.

В реальной же истории меновая стоимость существует рядом с потре­бительной. Общественная необходимость в том или ином конкретном про­дукте, в том или ином виде труда выражается при феодализме либо в пот­ребительной стоимости, либо в меновой.

Меновой стоимостью здесь становится только такой продукт, который не представляет собою потребительной стоимости, и наоборот. Меновая стоимость начинается только там, где кончается потребительная. Это как

бы два соприкасающихся между собою различных царства, две различных

сферы экономических связей.

Поэтому нельзя говорить о том, что и в реальной истории капиталу предшествует "стоимость". Здесь ему предшествуют элементы стоимости, представляющие собою сложные производные продукты предшествующей формы производства.

Лишь капитализм своим развитием сплавляет эти разрозненные эле­менты в ту "простую" экономическую форму, которая анализируется в пер­вой главе "Капитала".

Капитал превращается в устойчивую форму экономической связи рань­ше, чем товарное отношение стало всеобщим экономическим отношением, т.е. раньше, чем создалась и развила все свои внутренние противоречия "простая" товарная форма.

Капитал уже возник, а товар еще не представляет собою "единства" потребительной и меновой стоимости, потребительная и меновая стоимость еще сосуществуют одна рядом с другой, как два различных и взаимоисклю­чающих способа обмена деятельностью.

В этом смысле логическое развитие не совпадает по своей последо­вательности с реальным историческим развитием.

В каком же смысле можно и нужно говорить о совпадении логического и исторического?

Если логическое развитие с самого начала берет товар как единство потребительной и меновой стоимости, если товар с самого начала расс­матривается как всеобщая, простейшая, нерасчлененная форма экономичес­кой связи, то это отражает ту реальную историческую тенденцию, в нап­равлении которой капитал действует с самого своего возникновения.

Капитал должен застать при своем возникновении все без исключения элементы товарно-стоимостной связи. Это абсолютно необходимая предпо­сылка его возникновения.

Как только капитал появился, отдельные, ранее разрозненные эле­менты товарно-стоимостной связи сплавляются в то "единство", которое и служит всеобщей основой товарно-капиталистической системы отношений.

Если поэтому товар, стоимость в логическом развитии появляются раньше капитала, то это отражает тот реальный исторический факт, что все элементы товарно-стоимостного отношения в истории появляются рань­ше, чем возник капитал.

Но та специфическая взаимосвязь всех этих элементов стоимости, которая превращает товар во всеобщую, простейшую экономическую форму, есть продукт капитала, есть результат специфически капиталистического развития.

Вся совокупность разрозненных элементов стоимости есть, однако, продукт предшествующей экономической формации. Логическое развитие по­этому отвлекается от всех тех реальных путей, которыми создаются объ­ективные предпосылки развития капитализма. Создание этих последних не относится к истории капитализма, но к истории предшествующих ему фор­маций, к "предыстории" капитал.

Так, выясняя условия превращения денег в капитал, в "самовозрас­тающую стоимость", Маркс попросту констатирует тот факт, что владелец денег для этого должен купить на товарном рынке рабочую силу. Без на­личия этого условия деньги останутся просто деньгами, но капиталом не станут.

Почему и как эта рабочая сила попала на рынок в качества товара - этот факт совершенно безразличен для истории капитализма. Маркс его здесь и не исследует: поскольку это условие превращения денег в капи­тал создано не движением самого капитала, а является продуктом разви­тия и разложения предшествующей ему формации, история появления на то­варном рынке человека, не имеющего для продажи никакого другого това­ра, кроме своей рабочей силы, и не входит в историю капитализма, явля­ется его предысторией.

Когда же капитализм, однажды возникнув, начинает производить факт отделения производителя от условий производства сам, начинает воспро­изводить это условие своего существования, - это уже есть продукт раз­вития самого капитализма, поэтому факт, принадлежащей истории развития самого капитализма.

История разложения феодализма, одним из продуктов которой являет­ся появление на товарном рынке рабочей силы, оторванной от условий производства, относится к истории феодализма, не капитализма.

В тексте "Капитала", в логическом развитии законов капитализма, рабочая сила первоначально появляется в качестве товара, как бы прив­ходя в процесс откуда-то извне, как продукт какого-то иного процесса. Точнее, капитализм находит ее на товарном рынке так же, как находит он при своем возникновении все остальные исторические предпосылки своего развития, и определенные, уже достигшие известного уровня производи­тельные силы, и уже развитые пути сообщения, не говоря уже о том, что

та географическая среда, на основе которой начинается капиталистичес­кая история, тоже есть продукт истории, но иной истории, не истории капитализма.

Точно так же логический анализ не интересуется тем, какими именно путями первоначально накоплена та сумма денег, которая превращается в капитал. Это также относится к истории процессов, развивающихся по за­конам, ничего общего с законами развития капитализма не имеющими.

Это может интересовать историю капитализма ровно столько же, сколько геологическая история каменного угля и нефти, которые развитие капитализма на какой-то ступени включает в число объективных условий своего движения.

Логический анализ из всей массы условий развития капитализма выч­леняет лишь те, которые воспроизводятся его собственным движением, проистекают из "природы капитала", а не привносятся в процессе его развития извне. Иными словами, лишь те, которые составляют внутренее содержание этого процесса, а не являются продуктом взаимодействия ка­питалистического развития с каким-либо иным процессом, не представляют собою продукта "внешних" по отношению к закону развития самого капита­лизма связей.

От последних логический анализ обязан абстрагироваться и развить законы политической экономии в чистом виде, "подобно тому, как в чис­той механике абстрагируют от особых трений, которые нужно преодолеть в каждом отдельном случае ее применения" [1].

[1] Архив К.Маркса и Ф.Энгельса, II(VII), стр.79.

В свете всего сказанного становится понятным то требование, кото­рое формулирует Маркс во "Введении к критике", требование, состоящее в том, что логическое мышление не имеет права руководствоваться при раз­витии категорий тем порядком последовательности, который "представля­ется естественным или соответствующим последовательности исторического развития" [2].

[2] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр. 198.

Это положение Маркса направлено прежде всего против того способа рассмотрения истории, философской основой которого является эмпиризм, против того метода рассмотрения явлений, который от простой последова­тельности явлений во времени умозаключает к причинной их связи.

Маркс показывает, что принцип "последовательности во времени" не ведет и не может вести к познанию закона, необходимости развития исс­ледуемого процесса, а тем самым и к научному пониманию его истории.

Если "логическое" развитие совпадает с "историческим", то это предполагает несравненно более глубокий и содержательный взгляд на сущность исторического процесса.

Если взять результаты логического научного анализа предмета, то окажется, что нет ничего более легкого, как показать, что последова­тельность появления в истории тех сторон предмета, тех отношений, ко­торые зафиксированы в соответствующих категориях, совпадает с последо­вательностью появления этих категорий в логическом развитии.

Так, несомненным является тот факт, что товар и в истории пред­шествует появлению денег, деньги появляются раньше капитала и т.д. и т.п. Задним числом, после того, как исследование уже проведено, это сделать весьма нетрудно. Но это уже предполагает то обстоятельство, что дано строго научное определение каждой категории.

Если уже выяснено, что капитал есть "самовозрастающая стоимость" и что необходимым условием "самовозрастания" является наемная форма труда, превращение рабочей силы в товар, то ясно, что капитал истори­чески никак не мог возникнуть раньше стоимости, товара, денег, раньше, чем условия труда отделились от рабочей силы.

Если же к анализу истории подходят не с научным пониманием того предмета, историю которого хотят рассмотреть, а с ходячими поверхност­ными представлениями о нем, если, например, капитал определяется как "накопленный труд" вообще, то,естественно, "капитал" покажется сущест­вующим до денег, до товара и т.д., - ведь палка дикаря тоже есть "на­копленный труд".

Когда Маркс подходит к вопросу об отношении логической последова­тельности к последовательности исторического развития, то его интерес состоит вовсе не в том, чтобы показать, что последовательность уже за­вершенного, уже развитого научного, логического понимания предмета совпадает с последовательностью исторического развития того же предме­та, также уже понятого научно; задним числом, когда и то и другое уже сделано, показать соответствие логического историческому проще просто­го.

Маркс же ставит вопрос, исходя из того, что ни то, ни другое еще не сделано, что и то и другое еще предстоит сделать.

Если бы история капитализма была уже понята научно, то тогда воп­рос последовательности логического развития не вставал бы в такой ост­рой форме, в какой он поставлен Марксом во "Введении".

Если бы история капитализма была уже написана и научно обработа-

на, то при логическом развитии мышления было бы не только вправе, но

было бы обязано руководствоваться в рассмотрении именно тем необходи­мым порядком последовательности, в котором капиталистические отношения формировались в истории.

В конце концов и научное рассмотрение реальной истории и логичес­кий анализ уже развившегося капитализма преследуют одну и ту же цель и дают в итоги один и тот же результат - понимание законов развития предмета.

В своих результатах и логический и исторический метод научного исследования совпадают, ибо предмет их один и тот же - всеобщие, необ­ходимые моменты, законы развития. Различны лишь пути, на которых дос­тигается по существу одно и то же понимание. Ведь предмет историческо­го научного анализа - также законы развития, а не то, что в этом раз­витии случайно, лишь всеобщее и необходимое содержание процесса разви­тия данного предмета его внутренние, а не внешние связи.

Поэтому когда Маркс указывает, что логическое развитие не может руководствоваться тем порядком последовательности, который можно не­посредственно проследить в истории, то предполагается, что история еще научно не понята, а в лучшем случае только описана.

Если бы история капитализма была уже научно изучена, если бы в ней был вскрыт закон развития, то это попросту сделало бы излишней ра­боту по логическому анализу. Последний в этом случае сводился бы прос­то к пересказу того же самого, но в абстрактной форме, и просто восп­роизводил бы ту последовательность появления капиталистических форм производственных отношений, которая уже выяснена на историческом мате­риале.

Действительно, научная история капитализма также должна бы была рассматривать капитал раньше земельной собственности, ибо и историчес­ки современная капиталу земельная собственность есть продукт капитала, а процесс их взаимодействия состоит именно в том, что товарно-капита­листические отношения проникают из города в деревню, внутренне преоб­разуют всю структуру земельной собственности, наполняют старые формы новым содержанием.

С другой стороны, то понимание истории, которое Маркс излагает после того, как дан логический анализ, прямо руководствуется в понима­нии последовательности исторического процесса тем порядком, который установлен логическим анализом.

Отсюда ясно, что между взглядами Маркса, изложенными во "Введе-

нии", и положением Энгельса, высказанным в рецензии на книгу Маркса,

нет противоречия.

Если Маркс указывает, что логическое развитие не совпадает с той последовательностью, которая "представляется соответствующей последо­вательности исторического развития", то имеется в виду история, еще научно не понятая.

Когда Энгельс подчеркивает, что "логическое есть то же самое ис­торическое", что ход мыслей должен начинаться с того же, "с чего начи­нает история", то имеется в виду, что уже достигнуто правильное пони­мание законов развития капитализма, которое как таковое совпадает с научно понятой историей его возникновения и развития.

Если логическое развитие не совпадает с тем развитием, которое можно непосредственно проследить на поверхности исторического процес­са, то это является просто другим выражением того факта, что сущность исторического процесса также не совпадает с тем, что дано в "явлении" этого процесса.

Таким образом, требование Маркса к логическому мышлению, состоя­щее в том, что последнее не имеет права брать категории в той их пос­ледовательности, которая "представляется естественной, соответствующей последовательности исторического развития", предполагает, что история еще научно не понята. Именно из этого положения и исходил Маркс, когда приступал к логическому анализу капитализма. С другой стороны, диалек­тический характер этого требования как раз и состоит в том, что оно обеспечивает в итоге познание действительной, закономерной, всеобщей и необходимой последовательности истории предмета, которая поверхностно­му взгляду тоже неизбежно представится "неестественной", "не соответс­твующей" тому, что дано поверхностному, эмпирическому, позитивистскому взгляду на историю...

В свете всего сказанного становится понятным важнейшее положение Маркса, высказанное им во "Введении" относительно "исторического су­ществования" простых категорий.

"Хотя более простая категория может исторически и существовать раньше более конкретной, но в своем полном интенсивном и экстенсивном развитии она может принадлежать только более сложным общественным фор­мам, в то время как более конкретная категория была вполне развита и в менее развитой общественной форме" [1]. [1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр.19З.

Это положение конкретизирует диалектико-материалистическое пони-

мание т.н. "простых" категорий как по существу исторических.

Любая категория, любое абстрактное понятие, выражающее собою одну из сторон, черточек, граней, условий существования исследуемого пред­мета, имеют смысл лишь в связи со всеми другими категориями, выражаю­щими другие стороны целого, лишь в системе категорий, отражающей соот­ветственно исторически-определенную систему связей, исторически-опре­деленную взаимосвязь всех сторон исследуемого предмета.

Вырванная же из логической взаимосвязи ее со всеми остальными ка­тегориями, выражающими собою другие стороны целого, т.е. историчес­ки-определенной системы объективных связей, любая логическая категория утрачивает значение научного понятия, научной категории, становится попросту абстрактным представлением. Ибо понятием, научной категорией абстракцию только и делает та общая связь, в контексте которой она те­оретически развита.

Было бы неверно думать, что понятие определяется путем "указания его признаков", как это упрощенно трактует формальная логика.

Действительно научное определение понятия состоит не в дефиниции, а в развернутом развитии "существа дела", как выражается Энгельс. Ины­ми словами, только развернутое систематическое изложение теории данно­го предмета и представляет собою действительную логическую форму, в которой определяется каждое из понятий, составляющих в своей взаимоо­бусловленности теорию, теоретическое изображение предмета.

Так только все три тома "Капитала" определяют понятие капитала. Более того, только все три тома "Капитала" определяют понятие

также и товара. Иными словами, первые, наиболее абстрактные категории находят свое научное определение лишь в ходе всего последующего изло­жения, а с другой стороны, более сложные категории, появляющиеся в ло­гическом развитии позже, определяются всем предыдущим теоретическим анализом. Последующее же изложение опять-таки углубляет, конкретизиру­ет эти понятия, выясняя все новые и новые стороны исследуемого предме­та, и связи их с теми сторонами, которые зафиксированы в более простых категориях.

Более конкретное логически тем самым представляет собою и истори­чески более конкретное понимание, т.к. логическая конкретизация ставит данную сторону предмета в ту реальную связь, в которой она существует в качестве стороны именно данного, а не какого-либо иного историчес­ки-определенного целого.

Товар, как он исследуется в "Капитале", есть по существу своему

наиболее всеобщее определение капитала, точно так же, как деньги есть

опять-таки одностороннее (но уже менее абстрактное) научное определе­ние все того же капитала, его "особенное", по сравнению с товаром, со стоимостью определение.

Логический смысл движения от товара к капиталу состоит не в том, что достигается более конкретное определение "товара", т.е. формы эко­номических связей, существующей и при рабовладельческом строе, и при феодализме, и при социализме, и в этом смысле безразличной к любой из этих формаций, а в том, что это есть процесс конкретизации понятия ка­питал.

Если же считать, что "капитал" конкретизирует понятие товара, то капитал, как конкретно-историческая форма, исследуемая в данном слу­чае, будет выглядеть как побочная, как производная от стоимости форма.

Деньги как капитал и капитал как деньги есть лишь формально тож­дественные определения.

Деньги как капитал есть определение денег, которые попали в ка­кой-то процесс движения, совершающийся по законам, из природы денег никак не вытекающим, в процесс движения капитала, как высшей формы экономических связей.

Поэтому если считать, что капитал есть производное от денег, вы­текающее из их сущности образование, то это и значит становиться на идеалистическую точку зрения, думать, что в "понятии" денег заключен как в зародыше капитал.

С формальной точки зрения это так и представляется, но, как ука­зывает Маркс, этот способ выражения можно принять лишь условно.

Если капитал выглядит в логическом развитии как дальнейшее, более конкретное определение денег, то это аналогично тому, как если бы было сказано, "... что в человеке развивается обезьяна. Тем самым, - под­черкивает Маркс, - низшая форма ставится над высшей, рассматривается как проникающий ее субъект" [1].

[1] K.Marx. Qrundrisse der Kritik.., s.170.

Этот способ выражения, который создает видимость, будто простой сущностью, субъектом (т.е. движущей, определяющей стороной) в развитии человека является его обезьянья природа, то, что является общим чело­веку и обезьяне, а в развитии капитала - его денежная природа, Маркс сам считал неудовлетворительным, не соответствующим материализму спо­собом выражения.

"Необходимо будет впоследствии, прежде чем покончить с этим воп-

росом, исправить идеалистическую манеру изложения, которая может поро­дить видимость, будто речь идет лишь об определениях понятий и о диа­лектике этих понятий. Следовательно, прежде всего фраза: продукт или деятельность становится товаром, товар - меновой стоимостью, меновая стоимость - деньгами" [2].

[2] K.Marx. Qrundrisse der Kritik.., s.69.

(Надо отметить, что при обработке "Капитала" Маркс эту манеру вы­ражения исправлять до конца не стал. Именно в этом пункте и сказывает­ся то "кокетничание характерной для Гегеля манерой выражения", о кото­ром Маркс говорит в послесловии ко 2-му изданию "Капитала" [1]).

[1] См. К.Маркс. Капитал, т.1, стр. 19. "...Я открыто заявил себя учеником этого великого мыслителя (Гегеля.-Э.И.) и в главе о теории стоимости местами открыто кокетничал характерной для Гегеля манерой изложения".

Этот вопрос имеет самое непосредственное отношение к проблеме "простых категорий".

Если деньги (как и стоимость, товар) в ходе исследования экономи­ческих отношений капитализма выступают в качестве научных определений капитала, а не какой-либо иной системы экономических отношений, то ло­гическое движение от товара к капиталу выражает собою процесс логичес­кого осмысливания капитала, от тех его сторон, которые даны непосредс­твенному созерцанию, даны на поверхности - к все более глубоким опре­делениям опять-таки капитала.

Капитал (а не товар вообще, не деньги вообще, в их безотноситель­ной к любой экономической системе форме) является здесь действительным предметом ("субъектом", как выражается Маркс), "витающим в представле­нии".

Поэтому научные определения и товара и денег в действительности выражают собою односторонние, абстрактные характеристики вполне опре­деленного, и именно капиталистического способа производства.

Было бы неверно думать, что анализ товара у Маркса раскрывает природу "товара вообще"; прежде всего это природа капиталистически производимого товара. То же относится и к деньгам.

Деньги, как они существуют при капитализме, действительно восхо­дят генетически к стоимости определенных металлов. Про деньги при со­циализме этого уже никак сказать нельзя. Было бы ошибкой считать, что сущность денег, как инструмента социалистической экономики, также сле­дует выводить из развития товарной формы.

"Сущность" денег совпадает с той ролью, которую они играют в дви­жении всей системы производственных отношений.

Ответ на вопрос "что такое деньги" может быть дан только исследо­ванием той объективной роли, которую они выполняют в движении, в раз­витии данной экономической системы.

Поэтому анализ "сущности" денег, данный в "Капитале",есть не столько анализ "денег вообще", сколько анализ той роли, которую играют деньги в процессе возникновения и развития капитала.

Деньги как таковые, "в себе", Марксом и не рассматриваются, а бе­рутся только "в отношении к другому", к капиталу. В деньгах выясняются только те моменты,которые представляют собою возможности для появления капитала, только те, которые представляют собою необходимые предпосыл­ки развития капитала.

Но, с другой стороны, поскольку капитал есть такая историческая форма производственных отношений, которая доводит до высшей точки раз­витие противоречий, связанных с частной собственностью на продукт об­щественного труда, анализ товара и денег раскрывает также и их собс­твенную природу как форму обмена деятельностью, базирующегося на част­ном присвоении продукта общественного труда.

Капитализм и только капитализм обнаруживает в кризисах противоре­чия простой денежной формы, показывая воочию, что деньги, с одной сто­роны, такой же товар, как все прочие, а с другой стороны - совершенно особенный товар...

При феодализме это объективное противоречие, заложенное в день­гах, не проявляется в сколько-нибудь очевидной форме.

И это потому,что продукт труда, вступающий в обмен, еще не приоб­рел действительно общественного характера.

Разделение труда здесь есть по преимуществу членение внутри замк­нутого в себе натурального хозяйства. Но внутри этого хозяйства обмен деятельностью и ее продуктами не носит товарного характера.

Там же, где обмен совершается в товарной форме, - на границах от­дельных натуральных хозяйств - разделение труда не носит общественного характера. В обмен поступают лишь излишки.

Поэтому внутри натурального хозяйства общественная значимость каждого вида труда соизмеряется непосредственно с потребностью в нем. Здесь потребительная стоимость является основной экономической формой связи между отдельными производителями, формой выражения общественного характера труда.

Меновая же стоимость, товар существует рядом с потребительной стоимостью.

Измерение общественной необходимости в данном виде труде в стои­мостной, в товарной форме, через рынок, начинается лишь там, где прек­ращается измерение непосредственной потребностью.

Эти два противоположных способа определения общественной меры конкретного вида труда сосуществуют мирно рядом друг с другом. Поэтому и меновая форма не выявляет, не развивает своих внутренних противоре­чий.

Когда же капитализм превращает меновую стоимость в единственную форму определения меры общественной необходимости каждого отдельного вида труда, продукта этого труда, противоречие между общественным, всеобщим характером труда и конкретным его содержанием выявляется че­рез противоречие меновой стоимости.

Меновая стоимость здесь делается формой проявления противоречия, заложенного, собственно, не в ней, а вне ее. Но вместе с тем, сделав­шись формой проявления какого-то другого, более глубокого противоре­чия, форма стоимости впервые развивает до конца все заложенные в ней самой противоречия, впервые полностью выявляет свою собственную проти­воречивую природу.

И это происходит лишь тогда, когда стоимость превращается в единственную, в универсальную, во всеобщую форму связи между отдельны­ми производителями, между отдельными отраслями общественного разделе­ния труда.

Но такое значение она приобретает лишь при капитализме, и ни в какой иной формации. Лишь здесь она становится простым отношением. И именно поэтому только здесь полностью обнаруживаются, развиваются все заложенные в ней возможности.

Таким образом, становится понятным, почему "простая" категория может достичь своего полного экстенсивного и интенсивного развития лишь внутри более развитых и сложных форм.

Здесь нужно иметь в виду, что "простым" отношением товар, стои­мость является только в пределах капитализма; собственно, развитие ка­питализма и превращает товар в "простое" отношение , во всеобщую, в универсальную форму экономической связи.

Так что если Маркс говорит о том, что "простая" категория может достигать своего полного развития лишь после "более конкретных", то этим вовсе не утверждается, что товар вообще "прост" безотносительно к

его определенному историческому образу.

Этим говорится лишь то, что товар, как категория капиталистичес­кой экономики, достигает своего полного развития лишь после того, как развились полностью все остальные отношения капиталистической же эко­номики.

"Простое" и "сложное" - это вовсе не абсолютные характеристики явления.

Товар является "простым" отношением лишь в сравнении с капиталис­тическими отношениями. Внутри другой системы он является не простым, а "сложным".

Товар как категория политической экономии социализма есть катего­рия "более конкретная". Как таковая, она развилась исторически раньше, чем развились всеобщие, простые отношения социалистической экономики, развилась еще внутри капитализма. Там она выступала в качестве простой категории - здесь в качестве "сложной", более конкретной.

Выражение Маркса - "более простая категория может существовать исторически раньше более сложной" - собственно означает, что та или иная из необходимых исторических предпосылок возникновения данного, исследуемого процесса может появиться задолго до того, как возник этот процесс,в данном случае - капитализм.

Если товарное отношение рассматривается в качестве стороны социа­листической экономики,где оно ни в коем случае не играет роли всеобще­го и необходимого условия существования всей системы в целом, то товар здесь и не выступает как "простая категория". Это выражение означает ту роль, которую данная экономическая форма играет внутри данной, ис­торически-определенной системы экономических связей.

Нельзя ставить вопроса о том, простым или сложным является данное отношение, данная экономическая форма "сама по себе", "в себе", безот­носительно к той конкретно-исторической взаимосвязи, в которой она су­ществует.

Если говорится о том, что проста категория может исторически су­ществовать раньше более сложной, то этим говорится, что одно из необ­ходимых условий зарождения данной, определенной формы экономического развития может появиться задолго до того, как данный процесс развития начался, не более.

Если Маркс говорит о том, что более сложная категория может пол­ностью развиться раньше, чем более простая, то это опять-таки предпо­лагает, что речь идет о вполне определенной исторической фазе развития

производства.

Это значит, что то или иное капиталистическое отношение произ­водства может полностью сформироваться задолго до того, как капитализм успел стать господствующей формой производственных отношений, задолго до того, как он успел превратить условия своего существования в усло­вия существования всего общества, до того, как он успел придать им всеобщий характер.

Так отношение рабочего к капиталисту, капиталистическое отношение производителя к условиям производства, в городе полностью складывается еще тогда, когда в деревне царит феодальная собственность. А это зна­чит, что земля, как одно из основных условий производства, не вступает в товарный обмен.

Но тот факт, что земля еще не стала товаром, тот факт, что товар тем самым еще не стал ни качественно, ни количественно всеобщим эконо­мическим отношением, не влияет нисколько на ту форму экономической связи, в которой находится между собой рабочий и капиталист.

По отношению к рабочему земля, на которой капиталист построил фабрику или организовал добычу полезных ископаемых, выступает как собственность капиталиста совершенно независимо от того, владеет тот землей на правах феодального ленника, арендатора или еще каким-либо образом.

Отношение капиталиста к собственнику земли выступает здесь, при рассмотрении внутренних связей капиталистического производства как от­ношение капитала в целом к чему-то вне его находящемуся, как чисто внешнее отношение, не затрагивающее существа отношения рабочего к ка­питалисту.

Но если рассматривается товар как внутреннее отношение капиталис­тического производства, то отношение капиталиста к собственнику земли уже не выступает как внешнее, как безразлично.

Здесь в рассмотрении товара как "простой категории" капиталисти­ческой экономики уже далеко не безразлично, является земля товаром или не является.

Капиталист так или иначе должен вступить во владение землей, на которой он разворачивает производство прибавочной стоимости. Но всту­пить во владению ею он может лишь постольку, поскольку он сумеет навя­зать собственнику земли буржуазный способ вступления в собственность.

Если феодал допускает, что капиталист пользуется его землей, по­лучая за это известные экономические выгоды, то он тем самым фактичес-

ки признал буржуазную форму собственности на землю. По отношению к ка­питалисту феодал, иными словами, выступает уже не как феодал, а как товаровладелец. Земля фактически, с экономической точки зрения, уже стала тем самым товаром, хотя формально, юридически ее собственником остается феодал. Подлинной, объективной, экономической формой вступле­ния во владение, в право на производительное использование земли уже стала связь товарообмена, товарная связь.

Таким образом, поскольку товар рассматривается не вообще, но как простейшая форма экономической связи буржуазного общества, т.е. как "простая категория" буржуазной системы, уже далеко не безразлично, яв­ляется ли эта форма всеобщей или нет, входят ли в товарообмен все без исключения элементы производства или нет.

Как простая категория капиталистического способа производства то­вар должен предполагаться как всеобщая форма экономических связей, как всеобщая и необходимая форма вступления в собственность.

Иначе он не может являться основой капиталистического способа присвоения.

Таким образом, хотя отношение капитала и наемного труда и являет­ся более сложной экономической формой, нежели товарообмен, исторически оно возникает и полностью складывается раньше, чем товарообмен превра­щается во всеобщую форму собственности, в "простую", элементарную фор­му богатства , т.к. это и предполагает, что в товарообмен входят все без исключения условия производства, в том числе и земля.

Исторически превращение феодальной, неотчуждаемой собственности на землю в собственность буржуазную, в собственность, вступление в ко­торую предполагает товарообмен, есть продукт развития капитала.

Иными словами, исторически и превращение товара во всеобщую, в простую основу собственности, есть продукт капитала.

Логически же капитал выступает как продукт развития "товара".

В этом пункте логическое и историческое не только не совпадают, но представляются прямо противоположными друг другу по своей последо­вательности.

И это происходит оттого, что логическое мышление исходит из ре­зультатов процесса. Товар, как он анализируется Марксом, есть поверх­ность развитого буржуазного общества. Это ни в коем случае не есть тот реальный товар, который исторически предшествует возникновению капита­лизма.

Все то, что в товаре, выступающем на поверхности развитого капитализма, дано в законченной форме, в полностью развитом виде, в реаль­ном товаре, исторически предшествующем капитализму, дано лишь в виде намека, лишь в виде тенденции, лишь в виде возможности, никак не в ви­де реального, данного созерцанию факта. В связи с этим Маркс поднимает и более широкий, более общий гносеологический вопрос - вопрос о приро­де всеобщих категорий, о путях их выработки, с одной стороны, и об их роли для дальнейшего движения познания, с другой стороны.

Речь здесь идет уже не столько о таких категориях, как товар, деньги и т.п., т.е. не столько о таких понятиях, которые выражают со­бой отношения, сохраняющиеся в смене различных экономических формаций, основанных на той или иной форме частной собственности. Речь идет о понятиях, выражающих собою закономерности еще более общего порядка, закономерности, являющиеся необходимыми и всеобщими в пределах всей истории человечества, -о таких категориях, как труд, производство, потребность и т.п.

Этот вопрос является одним из важнейших вопросов теории научного познания. На трудности его решения спекулируют, с одной стороны, все­возможные агностические школки, отрицающие какой-либо определенный на­учный смысл за всеобщими понятиями. С другой стороны, из ложного представления о природе всеобщих понятий исходит, как из своей гносео­логической основы, догматическое отношение к науке, к уже добытому знанию, представление того сорта, что "всеобщие категории", всеобщие закономерности, будучи раз добытыми, могут прямо и безоговорочно при­меняться к еще не исследованному материалу и что такое "применение" исчерпывает задачу познания.

Маркс показывает, что в руках буржуазных экономистов такие всеоб­щие категории, как труд, производство, потребность и т.п., превращают­ся из инструмента развития конкретного познания в способ замазать, за­тушевать конкретную специфику исследуемого предмета. Маркс показывает, что такое использование всеобщих категорий покоится на ложном предс­тавлении о природе всеобщего, о том реальном содержании, которое выра­жает собою всеобщее понятие, а потому - и о способах применения уже добытого, уже аккумулированного во всеобщих понятиях знания, к позна­нию еще не исследованного материала.

Этот способ выработки и применения абстрактных категорий, всеоб­щих понятий исходит из того ложного, метафизического представления, что во всеобщем понятии логическое мышление нацело отвлекается, абс­трагируется от специфики того предмета, в котором оно открывает всеоб-

щее. Маркс показывает, что в действительности научное логическое мыш­ление, вопреки иллюзиям метафизической гносеологии, никогда не может совершить полного отвлечения от того конкретно-исторического содержа­ния, от которого оно отвлекает, абстрагирует всеобщее понятите.

"Даже самые абстрактные категории, несмотря на то,что именно бла­годаря своей абстрактности они имеют силу для всех эпох, в самой опре­деленности этой абстракции представляют собой не в меньшей мере про­дукт исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и внутри них".

Маркс прекрасно иллюстрирует это обстоятельство на примере поня­тия "труд", понимаемого буржуазными экономистами как целенаправленная деятельность вообще, безразлично к особенной цели этой деятельности, к особенному, конкретному ее содержанию. Только по отношению к развитому буржуазному обществу эта абстракция, как показывает Маркс, может быть применена в качестве научного понятия.

Абстракция, абстрактная категория только тогда истинна в качестве научного понятия, когда она соответствует столь же прямой, столь же непосредственной связи в предмете. Если же логическое мышление, абс­трагируя от реальной сложности предмета, устанавливает прямую связь между двумя сторонами этого предмета, в то время как в действительнос­ти между ними существует связь далеко опосредованная, сложная, состоя­щая из многих звеньев, то эта абстракция есть абстракция ненаучная, вздорная.

Абстракция в этом случае является по своему содержанию не научным понятием, а поверхностным представлением, чрезвычайно общим представ­лением.

Например, Маркс называет "совершенно ложной абстракцией" предс­тавление вульгарного экономиста Шторха о капиталистической нации как о едином производственном организме, работающем ради удовлетворения сво­их потребностей.

В конце концов, в итоге, в результате всех перипетий производство действительно совершается всегда и везде лишь постольку, поскольку оно удовлетворяет общественной потребности. Точно так же и при капитализ­ме, как и при всякой другой форме производства, "спрос" в итоге, в конце концов совпадает с "предложением".

Связь между производством и потреблением действительно имеется и при капитализме. Но все дело в том, что она далеко не проста, а состо­ит из целой цепи звеньев и замыкается лишь через кризисы перепроиз-

водства, через действие закона средней нормы прибыли и т.д. и т.п., из

цепи звеньев, простейшим элементом которой является товарная связь,

стоимость.

Шторх же абстрагирует с самого начала от сложности связи и форми­рует ее как прямую, простую и непосредственную. В качестве ненаучного, поверхностного представления о том, что цепь между производством и потреблением так или иначе замыкается и при капитализме, абстракция Шторха не заключает поэтому в себе ничего прямо неверного. Но как только он пытается выдать свою поверхностную абстракцию за научное по­нятие, якобы выражающее собою основную, простую истину капиталистичес­кого производства, которая не только нуждается в научном анализе, в логическом расчленении, но и служит исходным пунктом научного понима­ния, эта абстракция становится совершенно ложной. Маркс поэтому в ряде своих высказываний противополагает абстракцию и анализ ка две прямо противоположных по смыслу логических операции.

Абстракция как продукт, как результат научного анализа фиксирует в предмете такую связь его сторон, которая объективно проста, непос­редственна и не может быть расчленена без того, чтобы не исчез сам исследуемый предмет. В этом случае простой категории, простому понятию в предмете соответствует столь же прямая, столь же непосредственная и нерасчленимая объективно связь.

Если же абстракция получена путем отвлечения от всей сложности объективной взаимосвязи двух сторон исследуемого предмета, если в ней мышление установило между ними прямую связь в то время, как на деле связь сложна и опосредована, то продукт этой логической операции и есть абстракция в собственном смысле этого слова, в дурном его смысле. В этом случае абстракция есть нечто существующее лишь в голове, есть нечто такое, чему в предмете не соответствует ничто реальное.

Такая абстракция может превратиться в действительное научное по­нятие лишь одним единственным способом. Для этого мышление должно ло­гически расчленить объективную, зафиксированную в абстракции связь на ее простые составные элементы и детально проследить ее во всех звень­ях. Но это и совпадает с задачей конкретно-научного анализа,в резуль­татах которого первоначальная абстракция предстает как бы "внутри себя многократно расчлененной", конкретной, становится уже не абстракцией, а конкретным научным понятием.

Три тома "Капитала" Маркса дают развернутое изображение всей той системы связей, которая существует между капиталистическим производс-

твом и капиталистическим же потреблением.

В итоге то абстрактно верное представление, что и при капитализме весь произведенный продукт в конце концов поглощается потреблением, выступает как результат познания и постольку предполагает весь прой­денный познанием путь; в этом смысле оно представляет собою лишь крат­кое, общее выражение всего пройденного логическим мышлением пути. В этом смысле, в этом контексте оно само делается научной абстракцией, в то время как Шторх из нее исходит, как из априори "известного".

В первом случае абстракция оказывается логической формой движения конкретного познания, во втором - выступает как его суррогат, как пус­тая словесная форма, подменяющая задачу познания и оставляющая ее не­решенной.

Постольку наиболее общие категории становятся истинными в качест­ве научных понятий лишь в результате, лишь в контексте конкретного на­учного анализа предмета, данного в созерцании.

До этого, вне движения конкретного научного познания, или в его начале такие категории действительно выступают в сознании лишь в ка­честве самых общих, самых бедных и абстрактных представлений о предме­те, которые лишь начерно очерчивают контуры предмета, который еще предстоит проанализировать, познать. Научными понятиями в строгом смысле слова они здесь еще никак не являются.

Догматическое отношение к науке, к уже достигнутому познанию все­общих закономерностей и состоит в том, что такие наиболее общие зако­номерности, категории принимаются за полное, за законченное выражение истины исследуемого предмета, а задача познания изображается исчерпан­ной, как только такие категории удалось "применить" - т.е. приложить в качестве чисто внешней мерки, в качестве ярлыка. Эту операцию всегда проделать нетрудно, а видимость глубокомысленной научности она созда­ет.

Подлинное же применение всеобщих категорий, закономерностей, т.е. уже добытого и аккумулированного в этих всеобщих формах конкретного знания к делу дальнейшего движения этого знания состоит, конечно, не в операции механического их прикладывания, но в подведении конкретного содержания под уже имеющиеся всеобщие определения.

Действительное применение всеобщих категорий, определений, зако­номерностей состоит в том, что конкретный научный анализ предмета, данного в созерцании, различает в пределах тех общих контуров предме­та, которые очерчены всеобщей категорией, внутренне содержащиеся в

этих контурах связи, опосредствования, противоречия. Если на дело

взглянуть с формальной стороны, это выглядит как процесс различения,

устанавливаемого мыслью внутри исходного понятия. Все выводимые "более

конкретные" определения представляются как бы вытекающими из исходного

всеобщего понятия, кажется, что они устанавливаются мыслью внутри это­го понятия, тогда как на деле они устанавливаются логической мыслью в предмете, данном в созерцании.

Эта видимость, получающаяся при поверхностном взгляде на логичес­кий процесс, на процесс применения уже имеющегося знания к делу даль­нейшего движения конкретного знания и является объективной гносеологи­ческой основой идеализма в логике, характернейшим образцом которого является гегелевский идеализм, а также учение Канта о синтетическом и аналитическом суждении.

Всеобщее абстрактное представление о предмете превращается в на­учное понятие, в конкретное понятие лишь в результатах, в итогах, в контексте конкретного научного анализа. С внешней, с чисто формальной стороны такое понятие ровно ничем не отличается от простого абстракт­ного представления.

На этой основе вырастает еще одна тонкая иллюзия гегелевского идеализма, которую разоблачает Маркс во "Введении" своим учением о со­отношении простых и сложных категорий. Эта иллюзия состоит в том, что предмет в итоге, в результате своего развития предстает "адекватным своему простому понятию", приходит к соответствию своему понятию, а "простое понятие" изображается в качестве внутренней имманентной теле­ологической причины развития предмета в качестве духовного первоначала процесса развития предмета.

Основа этой идеалистической иллюзии заключается, во-первых, в том действительном законе развития научного познания, что подлинное, объ­ективное простое начало исследуемой формы развития, движения раскрыва­ется логическим мышлением в ходе анализа лишь развитых ступеней про­цесса развития, лишь в ходе анализа высшей формы развития исследуемого предмета, ибо лишь здесь оно впервые становится подлинно всеобщей ос­новой всего процесса и полностью разворачивает в действительности (а потому и перед мышлением) все заключенные в ней возможности.

Во-вторых, эта иллюзия подкрепляется тем обстоятельством, что мышление, вскрыв объективно-простое начало исследуемого процесса, глубже понимает и прошлое этого процесса. Последнее выглядит как про­цесс интенсивного и экстенсивного развития того объективного отноше-

ния, той стороны исследуемого предмета, которое выражается в "простой

категории". Так, развитие капитализма предстает, в частности, и как

процесс превращения товарной связи в количественно и качественно все­общую, элементарную экономическую связь. На низших же ступенях разви­тия капиталистических отношений товар выглядит как одна из сторон ка­кого-то иного целого, выступает как один из побочных продуктов нату­рального хозяйства, являющегося господствующей, всеобщей формой эконо­мических отношений.

Когда же капитализм овладел всем общественным производством, ког­да он превратил товарную связь во всеобщую форму экономических отноше­ний, дело выглядит таким образом, что капитализм есть продукт развития товара, результат превращения товара во всеобщую, господствующую фор­му.

В логическом развитии категорий буржуазной экономии это так и выглядит. Развитие капитализма предстает в логическом развитии как процесс овладения товаром все новых и новых сфер экономических отноше­ний. Товар включает в себя сначала продукт труда, затем рабочую силу, затем - землю и т.д.

Развитие капитализма, таким образом, выглядит как процесс высшей реализации тех возможностей, которые заложены в простой товарной форме и выражены в понятии "товар вообще".

На этой основе возникает иллюзия того сорта, что в простой кате­гории товара уже априори заложено в свернутой, в еще нереализовавшейся форме все дальнейшее развитие,все остальные, более сложные категории.

Простая природа товарного отношения представляется поэтому "субъ­ектом", т.е. исходным, причинным, движущим принципом всего дальнейшего развития, в котором она полностью разворачивает свою собственную "простую природу".

Гегелевская философия и изображает это обстоятельство таким обра­зом, что простое понятие, овладевая предметом, преодолевая его сопро­тивление, в конце концов делает его соответствующим, адекватным себе, своей изначально простой природе.

На деле же процесс превращения товара во всеобщую основу всех ос­тальных экономических отношений вовсе не вытекает из "простой природы" товара, а потому и не может быть выведен, дедуцирован из простого по­нятия товара. На деле товар становится всеобщей простой основой всех экономических отношений благодаря развитию капитала. Капитал, а не то­вар является на деле "субъектом", причиной того, что товар превращает-

ся во всеобщую форму экономических отношений, а не наоборот.

Товар становится действительно всеобщим, элементарным, непосредс­твенным, простым экономическим отношением только при капитализме и только благодаря капитализму. И причина того, что только тут он стал объективно простейшим экономическим отношением, заключена вовсе не внутри простой природы товарного отношения, а вне его, в законе накоп­ления прибавочной стоимости, в частности.

Это совершенно так же, как из химической природы фосфора нельзя вывести понимания той специфической роли, которую этот фосфор играет в жизнедеятельности человеческого мозга.

Если поэтому в логическом развитии категорий буржуазной экономики товар отражается как простейшая категория, которой в предмете соот­ветствует столь же простая и непосредственная форма связи между людь­ми, и если капитал изображается в качестве конкретной формы существо­вания товара, стоимости, в качестве продукта развития простой природы товара, то на деле все обстоит совсем наоборот.

На деле в простой природе товара капитал заключен столь же мало, как и социализм. В простой природе товара заключены лишь те возможнос­ти, которые при одних условиях позволяют товару стать всеобщей, объек­тивно простейшей формой экономических отношений, а в других условиях - вспомогательной формой, необходимой "для калькуляции, для расчетов, для определения доходности и убыточности предприятий, для проверки и контроля предприятий" [1], т.е. формой далеко не простейшей, а весьма и весьма сложной, конкретное понимание которой предполагает понимание того производства, которое она обслуживает.

[1] И.В.Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР, с.52.

Иными словами, не простая природа товара есть причина капитализ­ма, а наоборот, капитализм есть причина того, что товар становится простейшим отношением, а понятие товара - наиболее абстрактным, исход­ным понятием науки о капитализме. Здесь и только здесь товарное отно­шение является простым в том единственном смысле, что оно представляет собою тот объективно допустимый предел, дальше которого в анализе идти нельзя, ту объективно нерасчленимую экономическую связь, разорвав ко­торую, отдельный производитель утрачивает всякую реальную экономичес­кую связь с целым, а мысль - с исследованием этого целого, капиталис­тической системы производственных отношений.

При социализме товарное отношение не является всеобщим. Средства производства здесь не превращаются в товар. Тем самым товарное отношение не является и простейшим отношением всей системы. "Простой" или "сложной" любая экономическая связь становится в зависимости от той объективной роли, которую она играет в той конкретно-исторической сис­теме отношений, одной из сторон которой она является.

Роль товара при социализме никоим образом не поймешь, не выведешь из простой природы товарного отношения.

Но столь же ошибочным было бы думать, что роль товара при капита­лизме из простой природы товара понять можно.

Скорее наоборот, из рассмотрения роли товара при капитализме вы­текает понимание "простой природы" товара, хотя на первый взгляд логи­ческое развитие в "Капитале выглядит обратным.

"Простая" природа товара может быть научно раскрыта только в ходе анализа той его роли, которую он играет при капитализме по той простой причине, что только здесь эта природа становится объективно "простой". Поэтому простому понятию здесь соответствует в предмете объективно простая связь. Поэтому товар как простая категория только здесь стано­вится научной категорией.

Если же вообразить, что товарное отношение всегда и до возникно­вения капитализма было "простым", что оно является простым в абсолют­ном смысле, вне всякой зависимости он конкретно-исторической системы условий производства,то процесс развития капитализма неизбежно и представится таким образом, что простое отношение уже внутри себя со­держит все богатство дальнейшего развития, таким образом, что это простое отношение, постепенно проникая собою всю экономическую жизнь общества, преодолевая косное сопротивление ее, подчиняет ее себе, де­лает всю экономку адекватной, соответствующей простой природе товарно­го отношения, производит "из себя" деньги, капитал и т.д.

В этом случае процесс развития предстанет истолкованным так, как он и истолковывается в гегелевской философии.

Но логическое развитие категорий, выражающих собою ступени разви­тия исследуемого предмета, неизбежно создает именно такую видимость. Наука вынуждена начинать логическое развитие своих понятий именно с того понятия,которое отражает простейшее отношение именно данного предмета. Все остальное, предшествующее развитие, сложным продуктом которого на деле является "простое" отношение данного предмета, данной специфической формы движения, развития, предполагается, не исследует­ся, так как оно представляет собою предмет какой-то иной науки.

Так, биология начинает с простейшей белковой формы. "Простейшей" эта форма существования материи является только в пределах предмета науки, исследующей явления жизни,является простейшим проявлением жиз­ни, а вовсе не абсолютно простейшим проявлением материи. Эта простей­шая для биологии форма является не только сложной, но и самой сложной формой для химии.

Белок как раз и является той точкой прерывности, в которой прек­ращается химическая форма движения материи и начинается биологическая форма движения, той точкой, в которой господствовать начинают специфи­ческие законы высшей формы, а законы низшей формы, хотя и продолжают действовать, низводятся на роль побочных.

Белок как граница двух смежных форм движения, как граница предме­та двух различных, хотя и смежных наук, поэтому и выступает, с одной стороны, как наиболее сложный, итоговый продукт развития химической формы движения материи, а с другой стороны, - как наиболее простое проявление жизни, биологической формы движения.

Соответственно этому он исследуется со стороны своего химического состава, со стороны своего происхождения, - химией, а со стороны био­логии берется сразу как простое, как не подлежащее дальнейшему анали­зу. Ибо, если расчленить белок на более простейшие элементы, то в ито­ге получатся уже не элементы жизни, а элементы химические. Тем самым совершается переход в пределы другой, смежной науки. Расчленив белок, ученый превращается из биолога в химика. Предмет биологии тем самым исчез из его поля зрения.

В общественных науках происходит то же самое. Товар, как "прос­тейшее" отношение капитализма рассматривается политической экономией капитализма. Тот же самый товар, взятый со стороны его происхождения, рассматриваемый как продукт развития, предшествующего капиталистичес­кому, уже не есть предмет политической экономии капитализма, а есть предмет политической экономии феодализма или иной формации, предшест­вующей капитализму.

Здесь он исследуется и понимается как необходимый продукт, иссле­дуется со стороны необходимости, закона его появления. Политическая же экономия капитализма не только вправе, но и обязана - как и биология в проблеме белка - отказаться от анализа той необходимости, которая в определенном пункте приводит к порождению товарной формы. Товарная форма сразу берется ею как данная, и в ней исследуются те моменты, ко­торые делают товар всеобщей, простейшей экономической связью капита­листического способа производства. Товар сразу рассматривается как

элемент капиталистической системы, подобно тому, как белок для биоло­гии есть элемент жизни, а не "элемент" вообще.

Все остальное развитие, предшествующее появлению элементарной формы исследуемого данной наукой предмета - будь то товар или белковое тело, - данная наука вынуждена и обязана предполагать, независимо от того, исследовано это предшествующее развитие или нет. Ни одна наука не может дожидаться, пока все это предшествующее развитие будет позна­но. Это действительная трудность развития научного познания прекрасно, однако, преодолевается развитием всех наук, которые в конце концов приходят к необходимости выяснить свои взаимные переходы, переливы из одной формы движения в другую, предмета одной науки в предмет другой, смежной науки.

Но из того обстоятельства, что ни одна наука не может и не должна дожидаться в бездействии другую науку, не может и не дожидается до той поры, пока смежная наука, исследующая более простую, низшую форму дви­жения материи, не докажет необходимости появления в недрах этой низшей формы того явления, которое делается исходным пунктом новой, высшей формы движения, и для науки, исследующей эту высшую форму, является "простейшим", никак не следует те агностические и идеалистические вы­воды, которые пытаются делать враги материализма.

Агностики на основании этой трудности познания делают вывод о том, что наука способна логически доказать всегда "лишь предпослед­нее", но никогда не может дойти до научного, логически обоснованного познания "последней основы" своего предмета.

Гегелевская школа использует это обстоятельство для доказательст­ва той идеи, что логическое постижение этой последней, безусловной ос­новы исследуемого предмета есть дело спекулятивной философии, а не конкретно-научного познания.

Трудность эта находит, однако, вполне реальное разрешение в ходе развития конкретно-научного познания, разрешение, вполне соответствую­щее диалектико-материалистическому пониманию. Разрешение этой труднос­ти состоит в том, что каждая наука в конце концов находит логически необходимое доказательство своего "исходного понятия" в той науке, ко­торая исследует смежную форму движения, низшую, более простую, чем ее предмет, и в свою очередь сама представляет собою развернутое научное обоснование "исходного понятия" другой смежной науки, исследующей бо­лее высокую форму движения.

Конкретные науки в своей совокупности и вскрывают вполне исчерпы-

вающим образом "последнюю основу" предмета каждой из них, взятой по­рознь.

Но если вырвать любую науку из связи ее с остальными науками и рассматривать ее логическое развитие с формальной стороны, как это де­лает, в частности, и Гегель, то создается видимость того сорта, что первое, исходное понятие, та первая абстракция, с которой любая наука начинает теоретическое осмысление своего предмета, остается предвари­тельно недоказанным, появляется как бы ниоткуда, как бы рождается го­товым, предположенным в лоне логической мысли.

И товар, и белковая форма в теоретическом исследовании сразу бе­рутся в качестве "простейших", неразложимых элементов исследуемого предмета, таких образований, которые данная теоретическая наука анали­тическому расчленению не подвергает. Анализ этих простейших форм сразу начинается с выяснения того закона, тех внутренних связей, которыми эта форма уже обладает.

Вскрывается специфический закон существования данной формы, самое существование ее уже предполагается, и не исследуется в пределах этой науки со стороны ее происхождения. Факт существования, однако, берется из непосредственного созерцания, а не выводится из лона чистой само­развивающейся идеи познания, как то стремится изобразить Гегель.

Но самое научное рассмотрение внутреннего закона существования данной элементарной формы необходимо приводит к выяснению тех необхо­димых условий, при наличии которых эта форма становится возможной, и не только возможной, но и необходимой.

Так, исследование товара Марксом приводит к выводу, что товар предполагает частную форму присвоения общественного продукта. Товар тем самым показан в качестве той формы, которую неизбежно принимает продукт труда при том условии, что разделение труда развивается сти­хийно, при том условии, что каждый отдельный производитель не знает заранее, удовлетворяет его продукт общественной потребности в нем как с качественной, так и с количественной стороны или не удовлетворяет. Показано также, что такой способ производства вырастает на основе низ­кой производительности общественного труда. Но тем самым дано вполне исчерпывающее экономическое обоснование необходимости появления това­ра. Идти дальше, выяснять происхождение этих условий, выяснять, почему производительность труда, служащая базисом, условием появления товар­ной формы, оказалась низкой и почему каждый отдельный производитель не может знать, является его труд необходимым для общества или не являет-

ся, - значит покидать почву экономического исследования, значит пере­ходить в область какой-то иной науки.

Политэкономия лишь указывает на необходимость наличия этих усло­вий, при которых товар становится возможной и необходимой формой эко­номических связей, и не исследует их ближе.

Но тем самым она указывает задачу исследования другой, смежной с ней науки.

Свое же исходное понятие она доказала тем самым вполне исчерпыва­ющим образом, дала вполне исчерпывающее логическое обоснование своего "простого понятия" как специфически экономического понятия. Все же ос­тальные необходимые условия появления товарной формы - как-то геогра­фические, антропологические, технологические и т.д., политическая эко­номия как наука не только не обязана исследовать и выяснять, но обяза­на активно от них отвлекаться, абстрагироваться. Это не ее задача. Пы­таясь решить эту задачу, она не сможет решить свою, и не придет в кон­це концов ни к чему.

Она обязана дать указание только относительно экономических необ­ходимых условий появления и существования товарной формы, т.е. все время оставаться в пределах своего предмета, обязана исследовать толь­ко внутренние связи своего предмета, а не связи его с чем-то другим, с чем-то вне его существующим.

Связи его с другими процессами могут быть поняты лишь позже, лишь тогда, когда сколько-нибудь удовлетворительно поняты внутренние законы существования и развития данного предмета.

В свете сказанного становится понятным, откуда вырастает та иллю­зия гегелевского идеализма, что предмет в итоге своего развития прихо­дит в соответствие со своим простым понятием, становится адекватным своему простому понятию.

Эта иллюзия основывается на том действительном факте, имеющем место в развитии научного познания, что наука, исследующая свой пред­мет, обязана всегда начинать логическое рассмотрение с простейшей фор­мы существования этого предмета и обязана активно отвлекаться от всей совокупности тех многообразных реальных условий, внутри которых и на основе которых начинается, возникает данная форма движения, развития, составляющая специфический предмет данной конкретной науки.

Так, политическую экономию не может и не должно интересовать, что экономическое развитие предполагает необходимую географическую среду, достаточно благоприятную, необходимые антропологические предпосылки, не говоря уже о том, что история экономического развития предполагает, что уже возник и достиг определенной ступени своего развития земной шар как астрономическое тело. На все эти вещи политэкономия просто указывает, не исследуя, и отсылает к другим наукам.

От всего этого логическое исследование экономического процесса обязано активно отвлекаться, обязано выяснять лишь те условия, которые представляют собою внутренние связи, отношения исследуемого предмета, лишь те, которые так или иначе создаются самим экономическим развити­ем.

Но этот неизбежный в науке способ рассмотрения и создает ту види­мость, будто законы данной науки существуют и развиваются вне времени и пространства, вне связи с остальными формами движения материи. Логи­ческое развитие категорий, понятий, выражающее собою лишь внутреннее развитие исследуемого предмета, и активно отвлекающееся от всех тех условий, внутри которых в реальности протекает данный процесс разви­тия, от внешних условий, от тех, которые или действуют на исследуемый процесс совершенно одинаково на всем протяжении его развития, или хотя и действуют, но по-разному, и поэтому придают ему то одну, то другую внешнюю форму, тем не менее не могут повлиять на внутренние закономер­ности его развития, - логическое развитие поэтому и создает необходимо ту видимость, что законы данной науки сохраняют все свое значение и в том случае, если бы всех этих внешних условий вовсе не было.

Так изображает дело и Гегель, абсолютизируя тем самым логический процесс, выдавая необходимый закон развития познания за абсолютную форму существования вселенной, отождествляя логический процесс восхож­дения от абстрактного к конкретному с историческим процессом происхож­дения самого конкретного.

Человек в реальности произошел из обезьяны. Стадная, биологичес­кая общность постепенно вытеснялась, заменялась общностью, вырастающей из совершенно иной основы, чем общность обезьяньего стада, - из про­цесса труда. На первых порах все же основной связующей людей нитью ос­тавалась его чисто биологическая природа.

Именно поэтому все формы отношений между людьми здесь еще не но­сят характера человеческих отношений. Они являются здесь производными от его биологической природы, а не от человеческой, т.е. не от трудо­вой его природы.

Процесс развития общественного труда начинается на основе условий- субъективных и объективных, - созданных не им, а природой. Само орудие труда есть вначале просто камень, ничуть не изменяющий своей не­посредственно природой данной формы от того, что он попал в процесс труда, стал орудием, средством труда. Точно так же и субъект труда - человек - есть вначале попросту биологическая особь, продукт природы. Более того, сам процесс труда, процесс целенаправленного изменения природы выступает вначале всего-навсего как средство удовлетворения биологических, природой данных потребностей. Последние и выступают как причина и как цель трудового процесса. Процесс труда поэтому выглядит как нечто производное от биологии.

Чем дальше, однако, развивается процесс труда, процесс производс­тва материальной жизни общества, тем в большей степени условия труда становятся продуктом самого труда. Тем больше целью труда становится удовлетворение потребностей, развитых самим же процессом труда, а не данных природой. Тем в большей степени предметы природы, вовлекаемые в процесс производства, становящиеся средствами производства, труда де­лаются соответствующими по своей форме тем целям, которым они служат, тем больше они отличаются от того вида, в каком человек их непосредс­твенно находит в природе. Тем больше, наконец, изменяется сам человек, субъект трудового процесса.

Чисто биологические потребности и соответствующие им способы их деятельного удовлетворения все больше превращаются в побочные. Конеч­но, развитие собственно человеческих потребностей не может уничтожить "животной" стороны человека, поскольку человек, на какой бы ступени развития он ни находился, все же остается также и биологическим орга­низмом и вынужден воспроизводить себя и с чисто биологической стороны своего существования. Но эти моменты, общие человеку с любым высоко­развитым биологическим организмом и не представляющие в своей абс­трактной простоте ничего специфически человеческого, также качественно изменяются, и изменяются опятьтаки в соответствии с развитием процесса общественного труда.

Последний и тут выступает как активное начало, преобразующее пер­вобытную, природой данную простоту, чисто биологический характер пот­ребностей.

Поэтому, хотя сам труд вначале и выступает как средство удовлет­ворения биологических потребностей и трудовая природа человека выгля­дит как дальнейшее развитие его биологической природы, было бы совер­шенно ошибочным выводить общественнотрудовую природу из биологической.

История развития человека как субъекта трудовой деятельности есть

процесс саморазвития. В соответствии с этим в логическом, в научном

понимании труд должен рассматриваться как начинающий "из себя", как

процесс, который впервые сам создает простейшие условия, предпосылки

своего собственного развития. Это значит, что научное понимание зако­нов возникновения и развития трудового процесса обязано активно отвле­каться от всего того, что не создается и не воспроизводится внутри са­мого производственного, трудового процесса, в частности - и от биоло­гии. И если биологическая, антропологическая природа человека здесь во внимание не принимается, то лишь в той мере, в какой она объективно стала продуктом труда.

На полном непонимании этого основного требования диалектикомате­риалистической логики, теории познания марксизма основывалась, напри­мер, попытка Каутского изобразить эстетическое чувство человека как дальнейшее развитие "чувств красоты" у животных, не говоря уже о бог­дановской концепции, рассматривающей производительные силы как высшую форму все того же биологического процесса, как производное от биологи­ческого приспособления организма к окружающим условиям, к внешней при­роде, качество человека.

Если предок человека берет в руки камень, то тут им руководит, движет сначала чисто биологическая потребность, потребность добыть се­бе пищу.

Но если он обтесывает для этого один камень другим камнем, также подобранным специально для этой цели и в соответствии с этой целью, то здесь им уже движет потребность, никак из биологии не выводимая. Это специальная цель, и те требования и средства ее выполнения, которыми человек вынужден руководиться, есть продукт самого труда, впервые в труде возникли. Точно так же, если развитое общество испытывает пот­ребность заменить паровозы электровозами, то это опять-таки вытекает не из биологии человека, а из внутренних противоречий процесса общест­венного труда.

И на высших ступенях развития общественного труда это опять-таки выступает гораздо явственней. И это потому, что на ранних, низших сту­пенях развития человеческого общества труд человека еще не успел окон­чательно уничтожить животные условия, непосредственно природой данные условия своего собственного развития, не успел сам создать условий, соответствующих потребностям его собственного развития, требованиям к природе, вырастающим из него самого.

В соответствии с этим и сам труд выступает здесь в своей неразви-

той исторической форме и носит на себе печать своего исторического

происхождения из трудоподобной деятельности животных. Даже при капита­лизме труд еще сохраняет на себе эту печать - и здесь еще труд боль­шинства совершается, главным образом, ради удовлетворения самых эле­ментарных, т.е. природой обусловленных потребностей, а не ради потреб­ностей более высоких, собственно человеческих, т.е. тех, которые раз­виты самим же общественным трудом, а не вытекают непосредственно из биологических требований организма.

В этом смысле Маркс в главе, написанной для "Анти Дюринга, и го­ворит, что лишь при коммунизме "... человек... в известном смысле окончательно - выделяется из царства животных и из звериных условий своего существования переходит в условия действительно человеческие" [1]. [1] Ф.Энгельс. Анти Дюринг, 1945, стр. 267.

Это значит, что при высокоразвитой производительности обществен­ного труда человек будет удовлетворять потребности биологического по­рядка без сколько-нибудь значительной затраты сил и времени, мимохо­дом, в то время как основной и главной целью общественного труда будет развитие и удовлетворение более высоких потребностей, тех потребнос­тей, которые созданы самим же общественным трудом и представляют собою специфически человеческое достояние.

Труд только здесь в полном смысле слова становится подлинной са­моцелью, совпадая с развитием творческой активности человека, стано­вясь в этом смысле подлинно свободной деятельностью, а не деятель­ностью, вынуждаемой извне, давлением биологических потребностей, в частности.

При капитализме же труд вынуждается голодом, потребностью в жили­ще, в семье и т.д., т.е. в основной своей массе движущим его стимулом остается то же самое, что движет и животным.

При коммунизме труд становится уже "не напряжением человека как определенным образом дрессированной силы природы, но направлением его в качестве субъекта, который выступает в процессе производства не в простой естественной, стихийной форме, но как деятельность, регулирую­щая все силы природы [1].

[1] K.Marx. Qrundrisse der Kritik... s.505.

(В том числе и своей собственной биологической природы, как "са­мооосуществление, опредмечивание субъекта) [2].

[2] K.Marx. Qrundrisse der Kritik... s.505.

С теоретико-познавательной точки зрения здесь важно следующее.

Анализ высшей исторической формы труда обнаруживает, что труд, как специфически человеческая форма деятельности, составляющая всеобщую объективную основу всех собственно человеческих способностей, состав­ляющий собственно сущность человека, есть процесс саморазвития, есть деятельность, цель которой полагается ею же самой, а не навязывается откуда-то извне. Иными словами, здесь становится ясным, что если на протяжении всей антагонистически-классовой истории развития труда цели труда кажутся привходящими откуда-то извне - из биологических требова­ний в частности, то эта объективная видимость есть следствие того, что труд еще не успел полностью пересоздать всю совокупность условий свое­го развития, не успел еще преобразовать своих исторических, непосредс­твенно природой данных предпосылок в соответствии с требованиями, вы­растающими из него самого.

И к этому Маркса приводит только исследование внутренних, всеоб­щих, необходимых закономерностей процесса труда. На этом пути только и достигается познание сущности исследуемого процесса.

Очень показательно в этом смысле сопоставление со Смитом, с его пониманием того, что такое "труд". Смит в исследовании вопроса подхо­дит к нему так, как и должен подходить последователь локковской гносе­ологии. То есть, он рассматривает все исторически известные ему формы труда и вычленяет в них то, что им всем обще (т.е. Смит мыслит здесь именно так, как того требует формальная логика). И этот путь прямо приводит его к выводу о том, что труд всегда и везде есть деятельность вынужденная, есть проклятие, есть нечто диаметрально противоположное "наслаждению", "свободе", "счастью", что цели труда поэтому навязыва­ются ему извне и что поэтому труд есть не процесс саморазвития, а средство какого-то другого процесса, который вырабатывает эти цели и ставит их перед трудом.

Понятие "труда", выработанное на основе требований локковской гносеологии, иным и быть не может. Всем без исключения формам труда, известным А.Смиту, действительно свойственно то общее, что все они есть формы труда вынужденного, принужденного. Первобытного человека принуждает к труду природа, враждебно противостоящая ему. Раба, кре­постного, пролетария - общество, столь же враждебно противостоящее ему.

Труд всегда, а самого начала, поскольку он действительно есть че­ловеческий труд, а не внешне схожая с ним и исторически предшествующая ему трудоподобная деятельность животных, есть процесс саморазвития,

самодвижения, т.е. такой процесс, движущая причина которого лежит не

вне, а внутри него самого. Этим движущим моментом с самого начала яв­ляется не биологией обусловленная потребность, а потребность, рожден­ная самим же трудом, возникающая впервые в нем. Эта потребность, вызы­вая к жизни новые способы своего деятельного удовлетворения, тем самым порождает и новое противоречие; производительная способностью и ею же самой порождаемая потребность замыкаются как причина и следствие, ме­няются местами и создают то отношение постоянного внутреннего взаимо­действия, все время расширяющего свои размеры, которое и является пер­вым и основным признаком процесса саморазвития, самодвижения.

И если трудом порожденная и им же постоянно развиваемая потреб­ность на ранних ступенях сохраняет форму чего-то извне давящего на че­ловека, сохраняет и видимость того, что голод, холод и тому подобные природные неприятности есть действительная причина, источник движения и развития труда, то это есть лишь внешняя, исторически преходящая форма, в которой выступают внутренние противоречия общественного тру­да, подлинный источник развития.

С другой стороны, не менее важным с точки зрения теории познания здесь является еще и то, что вскрытая таким образом "сущность" трудо­вого процесса, т.е. тот внутренний закон его самодвижения, который ха­рактеризует труд на всех без исключения ступенях его развития, в том числе и на самых ранних, лишь на высшей стадии развития оказывается способным окончательно сбросить с себя ту форму, которая ему прямо противоречит, ту форму, которая есть, собственно, пережитом доистори­ческих условий, внутри которых этот процесс когда-то зародился, и соз­дать соответствующую, адекватную внешнюю форму своего проявления.

При коммунизме "сущность" и "форма" трудового процесса уже не бу­дут противоположны.

Но тем самым вскрыть сущность, внутренний закон самодвижения, са­моразвития труда будет уже не таким трудным делом, каким оно было для мышления, исследовавшего антагонистические формы труда. Тогда это пе­рестанет составлять, собственно, научную проблему.

Научная же проблема всегда вырастает перед познающей мыслью там, где внешняя форма процесса, непосредственно открытая созерцанию, приш­ла в полярное противоречие с внутренним, развитым внутри этой формы содержанием, сущностью процесса. Следовательно, там, где речь истори­чески идет о том,чтобы деятельно-практически преобразовать эту отжив­шую форму, привести ее в соответствие с новым содержанием. Для этого

нужно, однако, знать тот образец, в соответствии с которым следует

преобразовывать эту форму. Наука, выясняющая объективную сущность,

внутренний всеобщий необходимый закон существования и развития предме­та практической деятельности, целенаправленного изменения, и дает это знание.

Когда же предмет изменен, когда внешняя форма его приведена в со­ответствие с внутренним, необходимым законом его существования, то на первый взгляд дело выглядит таким образом, что сама действительность оказывается подведенной деятельностью человека под свое собственное "понятие", делается соответствующим, адекватным этому понятию.

Гегель и изображает этот момент таким образом, что целесообразная деятельность человека есть опосредующее звено между понятием, рождаю­щимся в лоне логического разума, и воплощением, отчуждением этого простого понятия в реальность.

На самом же деле "простое понятие" есть отражение того объективно существующего в предмете закона, который мышление обнаруживает путем научного анализа, проникая через ту противоположную сущности форму, которая открыта непосредственному созерцанию. Если вслед за актом поз­нания следует акт практической деятельности, изменяющий предмет в со­ответствии с его собственной, познанной природой, то для Гегеля этот факт и выглядит как подведение предмета под его собственное простое понятие.

Таким образом, если можно констатировать, что "сущность", "закон" предмета не всегда и не обязательно противоречит его внешней форме, то научное познание всегда становится необходимым лишь там, и именно там, где такое противоречие налицо, там, где нужно вскрыть еще неизвестный, скрытый за внешней формой закон, чтобы в соответствии с ним изменять предмет. И это последнее указывает человеку практика. Если изменять предмет в соответствии с желаемыми целями не удается, это показывает, что человек поступает с предметом не в соответствии, а вопреки его объективной природе. Возникает необходимость узнать - какова же под­линная, объективная природа этого предмета, в противоположность тому представлению о нем, в соответствии с которым этот человек поступает по отношению к предмету.

Пока целесообразные изменения приводят к желаемому результату, то это показывает, что те представления о предмете, в соответствии с ко­торыми и на основе которых человек действует, - правильны. Если же же­лаемой цели достигнуть не удается, это показывает, что они неверны,

что человек поступает с предметом не в соответствии, а вопреки его

подлинной природе. Это значит, что представление человека не соответс­твует природе предмета, что необходимо исправить, изменить представле­ние, прежде чем попытаться на его основе "исправлять", изменять сам предмет. Это показывает, что представление, отражающее поверхность, внешнюю форму, явление предмета, противоречит внутренней сущности предмета. Это тем самым показывает, что и сама поверхностная, внешняя форма существования предмета есть в данном случае нечто не совпадающее с его объективной внутренней сущностью и даже может статься, прямо противоречащее ей.

Этот - чисто отрицательного свойства - результат достигается са­мой практикой. Последняя показывает, что по своей внутренней сущность предмет есть не то, что он являет на поверхности.

Но что это за внутренняя сущность, скрытая за явлением, - этого сама практика показать не может. Это может показать только наука, лишь логический анализ данных практики.

Практика дает лишь возможность от неправильного, поверхностного представления о предмете перейти к правильному, к научному представле­нию, к понятию. В действительность эту возможность превращает лишь развитие науки. Практика сама по себе, т.е. без науки, никогда не мо­жет дать правильного понимания. Она может лишь показать правильность или неправильность имеющегося.

Практика же, основывающаяся на научном понимании, способна дока­зать опять-таки правильность или неправильность этого понимания, но никогда сама по себе неспособна его дать, предложить мышлению в гото­вом виде, в виде чувственно-воспринимаемых результатов. Поэтому науч­ная гносеология всегда обязана исходить из того факта, что явление и сущность исследуемого предмета выявили в практике свое несовпадение, свою противоположность, так как только при этом условии и возникает необходимость в научном, в логическом исследовании, в специальном ана­лизе данных практики.

Если этого нет, если поверхность процесса (а постольку и предс­тавление, эту поверхность непосредственно отражающее) совпадает с внутренней сущностью предмета, - тут науке вообще делать нечего.

Это то самое положение, когда представление полностью совпадает по своему содержанию с понятием. И это случается именно в высших фазах объективного развития предмета. Здесь внутренняя сущность предмета предстает перед мышлением в соответствующей, в адекватной себе, а не в

противоречащей себе форме своего выявления, существования.

Это делает понятным то обстоятельство, что многие абстрактные, односторонние представления, выражаемые в "простых" категориях, прев­ращаются, сохраняя эту свою простоту, в настоящие научные понятия.

Дело в том, что та сторона, то отношение, которое мышление в кон­це концов показывает как всеобщее, как простейшее, как "начало" про­цесса, как его элементарную сторону, связь - и на низших фазах разви­тия существуют также не "по ту сторону явлений", а так или иначе выяв­ляются и на поверхности. Но здесь она вовсе не имеет того всеобщего характера, который обнаруживается лишь позже.

Это можно проиллюстрировать на примере все того же труда. В от­дельных, в особенных сферах труд задолго до коммунизма приобретает ту форму, тот характер, который логическим анализом Маркса показан в ка­честве всеобщего, необходимого внутреннего закона развития трудовой деятельности вообще, - форму и характер деятельности свободной, дея­тельности самоосуществления индивидуальности.

Так "Мильтон произвел свой "Потерянный рай", повинуясь тем же по­буждениям, которые заставляют шелковичного червя производить шелк. Это было деятельное проявление его природы" [1].

[1] К.Маркс. Теория прибавочной стоимости, т.1, стр. 26О.

Но здесь, на протяжении всей классовой эры истории развития тру­довой природы человека, всей "предыстории человечества", такая - сво­бодная - форма труда является исключением из правила, никак не прави­лом, тем менее всеобщим. И существует она в весьма ограниченной мере, притом только благодаря тому, что всеобщим правилом является как раз противоположное - труд из-под палки, труд, совершающийся под давлением угрозы голода, труд вынуждаемы, вызываемый внешней по отношению к ин­дивидуальности необходимостью, а не внутренней необходимостью индиви­дуальной природы человека.

Здесь, таким образом, "всеобщая" природа трудовой деятельности выступает на поверхности лишь в единичных, притом очень редких случа­ях, и не охватывает полностью даже ни одной особенной сферы разделения общественного труда, проявляется в своей адекватной форме лишь как "единичное".

В качестве представления о характере деятельности немногих, очень редких индивидуальностей, представление о труде как о свободной дея­тельности, может быть, таким образом, получено и без всякого анализа проблемы труда в ее общей форме. Но это представление есть абстракция

от единичных случаев. И если оно потом оказывается совпадающим с науч­ным пониманием труда, то это сходство по сути дела чисто внешнее, слу­чайное. Представление о труде, полученное как абстракция от других единичных случаев - от труда раба, крепостного, пролетария - столь же необходимо не только не совпадет, но и встанет во взаимоисключающее противоречие с научным понятием труда, с тем понятием, с той научной абстракцией, которая получена не путем рассмотрения отдельных случаев, а путем рассмотрения проблемы труда в целом, в ее общей форме.

Точно так же представление о труде как о затрате деятельных сил человеческой личности вообще, безотносительно к тому конкретному со­держанию, а также форме, которые всегда присущи реальным трудовым ак­там, представление, полученное не на пути анализа какой-либо особенной формы труда, а на пути отвлечения от всего, что составляет конкретную характеристику любой исторической формы труда, на пути абстракции со всей конкретной определенностью, есть лишь поверхностное, односторон­нее представление. Такое представление о труде, как указывает Маркс, весьма и весьма древне.

И если оно внешне совпадает с тем научным экономическим понятием о труде вообще, которое было выработано буржуазными экономистами на основе научного экономического анализа одной особенной формы труда - товарно-капиталистической его формы, то сходство опять-таки чисто внешнее, которое тем больше может ввести в заблуждение, поскольку по­нятие о труде, выработанное экономистами, самими ими не понимается как конкретно-историческая характеристика товарно-капиталистического тру­да.

При всей своей научной ограниченности понятие о труде, выработан­ное классиками политической экономии, на деле выражает собою непос­редственно одну из сторон того конкретно-исторического целого, которое они стремились понять, т.е. является результатом проведенного ими ана­лиза вполне определенной конкретно-исторической формы труда, абстрак­цией от вполне определенного "конкретного", - хотя они сами этого хо­рошенько и не понимали.

В то же самое время то древнее представление о труде, с которым сами буржуазные экономисты сознательно или бессознательно путают науч­ное понятие, выражающее собою одну из сторон вполне определенного конкретного исторического целого, есть результат чистой абстракции, отвлечения от всякой конкретной формы труда, и не представляют собою момента конкретного понимания ни одной из форм труда в частности.

Маркс тем самым на почве материализма, на почве теории отражения преодолевает, устраняет метафизическую грань между понятием и предс­тавлением. И то и другое оказывается разными ступенями познания чувс­твенно-данной "конкретности", т.е. всеобщей, необходимой взаимосвязи, взаимообусловленности всех сторон, граней, черточек, качеств и отноше­ний исследуемого предмета, исследуемого целого.

Представление превращается в понятие в том случае и при том усло­вии, если мышление ставит его в общий контекст теоретического изобра­жения предмета. Тем самым та сторона целого, которая отражена в предс­тавлении, оказывается постигнутой через целое, через ту конкретно-ис­торическую взаимосвязь, в которую эта сторона входит.

Вырванное же из того конкретно-исторического понимания, из той системы категорий, которая изображает, отражает, воспроизводит объек­тивную систему взаимосвязей всех сторон предмета, любое научное поня­тие утрачивает качество научного понятия, превращается в абстрактное, одностороннее и поверхностное представление.

С внешней же стороны, и даже по определению в дефиниции, такое представление ничем не будет отличаться от научного понятия. Понятием абстракцию делает именно та связь с другими столь же порознь абстракт­ными понятиями, в которой она только и становится формой, моментом конкретного понимания, понимания предмета как каждый раз особенной взаимосвязи всех его отдельных сторон.

Конкретно-историческое понимание каждой из сторон целого только и достигается через понимание той конкретно-исторической связи ее со всеми другими сторонами, в которой она находится. Именно в этом, а не в чем-либо ином, заключается отличие научного понятия от понятия нена­учного, от поверхностного, одностороннего представления об одной и той же стороне целого.

С формальной же стороны понятие отличается от представления тем, что оно представляет собою один из элементов системы понятий, состав­ляющих в своей взаимосвязи здание науки. Требование систематичности есть, таким образом, необходимое требование к научному исследованию, к мышлению в понятиях.

Это, конечно, ни в коем случае не значит, что "система" есть пер­вый и определяющий признак научности, как это изображает идеализм от Канта до Гегеля. Система понятий есть та единственная логически-необ­ходимая форма, в которой только и может быть воспроизведена объектив­ная взаимосвязь всех сторон предмета, есть единственная логическая

форма, внутри которой и посредством которой только и может осущест­вляться мышление в понятиях, есть производная, внешняя форма, в кото­рой совершается научное мышление.

"Система" предполагает научность мышления. Но "система" с одина­ковой легкостью может служить формой выражения также и самого вздорно­го, антинаучного вымысла, и ни в коем случае не является признаком на­учности. Вместе с тем бессистемное теоретизирование никогда не может дать действительно научных результатов. Не научность есть производное от "системы", а система есть единственная форма развития научного по­нимания,хотя и чисто внешняя, производная форма.

Таким образом, Маркс на основе материалистического понимания ло­гического мышления как высшей, специфической формы отражения объектив­ной реальности по всем основным и решающим пунктам разоблачает ненауч­ность идеалистического толкования форм и законов логического мышления. Маркс показывает, что отступление от материализма в вопросе об отноше­нии мышления к бытию неизбежно ведет и к извращенному, ложному понима­нию внутренних законов и форм мышления, к ложному представлению о са­мом мышлении как специфическом процессе развития.

С другой стороны, Маркс показывает, что только на основе материа­листического понимания проблемы предмета познания, как вне и независи­мо от мысли существующей и развивающейся объективной реальности, воз­можно научное понимание внутренних, специфических форм и закономернос­тей развития логического процесса.

На примере решения Марксом проблемы отношения логического к исто­рическому это обнаруживается самым бесспорным образом. Только диалек­тико-материалистическое решение проблемы оказывается той прочной осно­вой, на которой можно выработать совокупность требований к логическому мышлению, обеспечивающих действительно историческое понимание исследу­емого предмета, познание объективных законов возникновения, развития и гибели предмета (под гибелью здесь понимается скачкообразный переход данной формы развития в высшую, исторически более сложную форму).

В качестве основного вывода главы можно сказать, что когда Маркс выдвигает в качестве решающего требования к логическому мышлению тре­бование вычленять, развивать понятия в той их последовательности, ко­торая определяется объективным отношением различных сторон предмета на исторически высшей фазе его развития, и ни в коем случае не должно ру­ководствоваться той их последовательностью, "в которой они исторически играли решающую роль", то это требование не только не противоречит ди-

алектикоматериалистическому решению проблемы логического и историчес­кого, но прямо из него вытекает. Это требование единственно и может обеспечить научное познание законов действительного исторического раз­вития исследуемого предмета.

Историческое и логическое в этом понимании выступают как диалек­тические противоположности, которые совпадают не прямо, не механичес­ки, не с самого начала, но лишь в итоге, в результате развития позна­ния. В итоге, в результате познания логическое и предстает как то же самое историческое, но очищенное от случайностей и от исторической формы, как выражение лишь законов исторического развития, лишь всеоб­щих и необходимых моментов развития исследуемого процесса.

В конце главы "Метод политической экономии" Маркс набрасывает на основе применения разработанных им логических требований черновую схе­му "логического расчленения предмета", т.е. намечает последователь­ность научного рассмотрения, исследования системы общественно-произ­водственных условий, внутри которых и посредством которых совершается общественный труд при капитализме, дает приблизительное расположение категорий, выражающих эти условия, по степени их сложности, "конкрет­ности".

Эта первоначальная схема, как известно, перетерпела в ходе даль­нейшей работы довольно существенные изменения. Стоит лишь сравнить ее с логической последовательностью рассмотрения категорий в "Капитале". Это и понятно: до детального рассмотрения "категорий" - т.е. объектив­ных отношений, в них логических отражаемых - нельзя определить в дета­лях, какие из них исторически и логически являются более сложными, а какие более простыми. Как раз это и должен раскрыть логический научный анализ. Никакие, самые подробные логические требования не могут дать даже самого общего, самого приблизительного порядка последовательности изучения, если не рассматривается сам предмет в его конкретно-истори­ческой определенности, если логика понимается как совершенно внешняя, абсолютная форма последовательности всякого мышления, какое бы содер­жание в частности ни исследовалось.

Поэтому вопрос о конкретном порядке, в котором располагаются категории в этой схеме, лежит за пределами предмета теории познания - это уже относится к предмету политической экономии.

Отметим лишь одну интересную в собственно логическом отношении деталь: уже в ближайших набросках рукописи "Основные черты критики политической экономии" [1]

[1] K.Marx. Qrundrisse der Kritik der politischen Okonomie, Rohentwurf, Moscau, 1939-41.

Маркс отказывается от разработки первого раздела, намеченного им в схеме последовательности исследования - этот первый, вводный раздел должен был заключать в себе, по первоначальному замыслу Маркса, "все­общие абстрактные определения, которые именно поэтому более или менее относятся ко всем общественным формам, однако в выше разъясненном смысле" [2],([2] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр.199.) и принимаются непосредственно за анализ тех категорий, "которые образуют внутреннюю структуру буржуазного общества и на которых покоятся основ­ные классы" [3], ([3] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр.199.) за анализ денег, как ближайшей предпосылки возникновения капитала, за анализ субстанции стоимости, простой товарной формы и т.д.

Традиционная, т.н. "общая часть" в политэкономии капитализма Марксом так и остается неразработанной. И это имело тот прямой смысл, что резче подчеркивало с самого начала принципиальную разницу новой политэкономии от всей предшествующей, заостряло внимание на специфи­ческих категориях капитализма, как возникшей, развивающейся и идущей к гибели особой формы общественных отношений.

Кроме того, излагать т.н. всеобщие абстрактные определения, отно­сящиеся к любой эпохе", предполагало бы подробные разъяснения относи­тельно сущности и роли "всеобщих абстрактных" категорий вообще - в ло­гическом плане.

Без развернутого философски-гносеологического обоснования, разъ­яснения, краткий набросок которого и представляет собою "Введение", эта общая часть мало способствовала бы уяснению сущности марксовой по­литэкономии, ее коренного качественного отличия от всей предшествую­щей.

Поэтому уже основной, подготовленный в 1859 году к печати текст начинается прямо с анализа противоречий простой товарной формы отноше­ний между производителями, с анализа специфического противоречия, ле­жащего в основе всех развитых капиталистических форм производства.

Но все т.н. "всеобщие абстрактные определения" рассматриваются Марксом по ходу изложения специфически-капиталистической формы их вы­ражения, в контексте этого изложения, в качестве сторон капиталисти­ческой формации.

В этом смысле показательно, например, начало 5-й главы "Капита­ла", где анализу капиталистической формы труда предшествует рассмотре-

ние "труда вообще", в его простой форме, как целесообразной деятель­ности в природе с помощью и посредством орудий.

Здесь труд понимается в том "выше разъясненном смысле", что выч­леняются его простые элементы, не зависящие ни от какой особенной об­щественной формы и не могущие поэтому быть ею отмененными, преобразо­ванными, уничтоженными и т.д.

Здесь "труд" как целесообразная человеческая деятельность вообще рассматривается со стороны его естественных предпосылок и условий, как тот простой процесс, который капитализм вначале вынужден брать при своем возникновении, как данное, чтобы затем подчинить его себе - сна­чала "формально", а затем и "реально", "фактически".

Это рассмотрение Марксом "труда вообще" совершается вполне в духе тех принципов логического анализа, которые были разработаны им во "Введении". Исторически капитализм застает, конечно, не труд вообще, в той абстрактной чистоте, в которой он обрисован в 5-й главе "Капита­ла", а также совершенно конкретную историческую форму труда - полуре­месленную, "полухудожественную" феодальносредневековую его форму.

Сбрасывая, стирая с этой формы труда ее специфически феодальные черты, "определения", капитализм заменяет их своими, из природы стои­мостного отношения вырастающими историческими формами. В процессе это­го подчинения проц.есса труда цели увеличения и накопления стоимости, в процессе превращения труда феодального труженика в труд наемный, в труд производства прибавочной стоимости, капитализм вынужден считаться с теми закономерностями, по которым труд как таковой совершается всег­да и везде, с естественно-антропологическими и природными условиями и законами трудового процесса.

Маркса и здесь интересует не только и не столько "труд вообще" - абстракция, в которой реальный труд никогда и нигде не совершался, а - исторически реальный процесс фактического подчинения труда капиталу. В этом процессе возникают особые противоречия, приводящие в конце концов к тому, что труд не может далее совершаться в капиталистической форме без того, чтобы не разрушались его естественные предпосылки. Подчиняя себе труд, капитализм начинает интенсивно разрушать объективные, не зависящие от него и не им созданные условия своего собственного разви­тия - человека как субъекта производительной силы, землю как одно из главных природных условий всякого производства и т.д., не будучи в си­лах воспроизвести эти условия, разрушаемые его развитием. Так что "проблема "труда вообще" выступает и здесь как проблема внутренних

противоречий развития капиталистической формы труда, а не противоречия

между "трудом вообще" и его капиталистической формой - как это может

показаться на первый взгляд и как пытались до Маркса понять суть дела

социалистические критики, которые критиковали капитализм с позиций

"труда вообще", исходя из понятия "труда вообще", а не из анализа про­тиворечий внутри данной капиталистической формы труда.

Поскольку капитализм рассматривается ими с самого начала как неч­то не соответствующее природе "труда вообще", как нечто изначально принципиально враждебное ей, а не как исторически неизбежная форма труда, такой способ критики неизбежно приводит к реакционному предс­тавлению о том,что условия труда при феодализме были лучше, что капи­тализм есть регресс и только регресс. На место абстракции "труда вооб­ще", труда как такового, при этом способе осмысления неизбежно, помимо воли теоретика в качестве критерия критики капитализма подсовывается идеализованное представление о вполне определенной исторической форме труда и именно той самой, которую капитализм разрушает - средневеко­во-феодальной форме труда самостоятельного ремесленника. И отсюда - и рецепты спасения "прав труда" от посягательств капитализма - модерни­зированная цеховая регламентация и т.п. панацеи, к которым сводятся так или иначе все программы сисмондистского, прудонистского и т.п. толка.

Следовательно, у Маркса понимание, "понятие" труда, точно так же как и все понятия, категории капитала, есть не понятие, отвлеченное от всей истории в целом, не абстракция, изолирующаяся от всякой истори­ческой специфики, но научная категория, выражающая одну из сторон про­тиворечия вполне определенной капиталистической формы труда.

Здесь, в этом смысле и в этом контексте "труд вообще", труд, про­анализированный в тех его простых моментах, которые независимы от ка­кой-либо определенной исторической его формы, выступает как научная абстракция, как момент конкретного понимания существующего, а не как понятие, которое добывается до исследования этого существующего, а за­тем прикладывается к этому существующему в качестве априорной мерки, чтобы посмотреть,- "соответствует" действительностью этому понятию или нет.

Это и есть один из самых характерных случаев того, как Маркс вы­являет объективный смысл тех категорий, которые "в силу своей абс­трактности" кажутся применимыми к любой эпохе, а на деле имеют полное значение лишь для вполне определенных условий, лишь внутри их и явля-

ются объективно истинными научными категориями лишь в контексте анали­за этих условий.

"Вообще наиболее всеобщие абстракции возникают только в условиях богатого конкретного развития, где одно и то же свойство обще многим или всем элементам. Тогда оно перестает быть мыслимым только в особой форме" [1], ([1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч. т.ХII, ч.1, стр.194.) - так формулирует Маркс свое диалектико-материалистическое понимание пробле­мы "всеобщего", как логической формы, в которой мышление отражает, ух­ватывает "конкретное", особенное, специфическое.

Это решение прямо противоположно не только гегелевскому ее реше­нию, изображающему "особенное" в качестве продукта саморазличающегося "понятия", но и тому решению, которое давал домарксистский, метафизи­ческий материализм, понимающий "всеобщее" как продукт отвлечения от различий, составляющих специфичность каждого "особенного".

"Всеобщее" понимается Марксом как отражение в формах логического мышления необходимых, неразрывных с фактом существования исследуемого предмета, сторон, связей, отношений - коротко говоря - закона сущест­вования, развития предмета.

"Всеобщее" в этом понимании не только может, но и должно отражать в себе не только торжество, но и различие, развивающееся в противопо­ложность и противоречие.

Ярчайшим примером научной категории, развитой на основе этого по­нимания "всеобщего", является "товар", "стоимость". Проблему познания "всеобщего" закона Маркс ставит и решает на основе понимания тесной органической связи логического познания с развитием целесообразной де­ятельности общественного человека, с развитием практики.

Основную причину того факта, что лишь в анализе капитализма логи­ческое мышление постигает "труд" как всеобщую основу всех остальных форм общественного развития, Маркс видит в том, что лишь здесь, на высшей фазе исторического развития, сама общественная деятельность, труд, превращается в средство создания богатства вообще. Иными слова­ми, лишь здесь "богатство вообще", т.е. высота развития производитель­ных способностей человеческого рода, превращается в подлинную цель и самоцель деятельности.

"Вместе с абстрактной всеобщностью деятельности, создающей бо­гатство, - говорит Маркс, выступает также всеобщность предмета, опре­деленного как богатство, это- продукт вообще или опять-таки труд вооб­ще, но уже как прошедший, овеществленный труд" [1].

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр. 194.

Этим Маркс опрокидывает идеалистическую концепцию относительно связи целесообразной активной деятельности человека в мире с теорети­ческим познанием этого мира.

Немецкий идеализм эту связь отменил и мистифицировал в виде уче­ния о взаимообусловленности "сознания" и "самосознания", т.е. теорети­ческого понимания с целесообразно направленной волей действующего субъекта. Верно подметив тот факт, что глубина теоретического познания предмета зависит от той цели, которую преследует в этом предмете чело­век, немецкий идеализм, и в особенности Гегель, идеалистически извра­тили этот факт.

"Предмет", "объект" в гносеологии Гегеля выступает как "средс­тво", с помощью которого логический дуг выполняет свои, в чисто логи­ческой стихии рожденные "цели". Постольку, поскольку предмет оказыва­ется средством, соответствующим цели, поставленной духом, он оказыва­ется тем самым и "опредмеченным самосознанием".

Те "цели", по отношению к которым "предмет" является лишь "средс­твом", полагает из себя "самосознание". А последнее ограничено в своей деятельности лишь имманентно-логической закономерностью, выявляющейся в деятельности самосознания в качестве "субстанциального" содержания этого самосознания.

"Предмет" в итоге оказывается продуктом целесообразно направлен­ной воли, продуктом "самосознания", а это последнее есть лишь обнару­жение, активное проявление логического закона, изнутри ограничивающего произвол самосознания. Именно этим путем Гегель и приводит к панлогиз­му.

Старый материализм потому и не мог справиться с этой концепцией, а следовательно, и с проблемой "активности" сознания, что крайне узко понимал проблему целей человеческой деятельности. Эта проблема стави­лась им лишь как проблема узкопрактической "полезности" предмета для человека, понимаемого антропологически, и никак не связывалась с проб­лемой "теоретического познания предмета", т.е. познания предмета та­ким, каков он есть "сам по себе", вне всякого отношения полезности для человека.

Маркс, впервые поняв "цели" человека как ту субъективную форму, в которой отражаются, выражаются объективные, материальные, не зависящие ни от воли, ни от сознания потребности общественного развития, впервые в истории материализма решил и проблему активности сознания, проявляю-

щейся и в процессе теоретического познания.

Предмет, существующий вне и независимо от человека, а тем более от сознания и воли этого человека, действительно становится предметом познания лишь постольку, поскольку он тем или иным образом превращает­ся человеком в "средство" выполнения целей деятельности, поскольку он тем или иным образом вовлекается в сферу активной целесообразной дея­тельности общественного человека, в сферу практики, принимаемой не уз­ко-прагматически, а как вся совокупность чувственно-материальных свя­зей человека с миром.

Звездное небо сделалось предметом теоретического познания лишь тогда, и именно тогда, когда оно стало играть для человека роль средс­тва ориентации во времени и пространстве, - тогда, когда по движению звезд человек стал определять время суток и года, а также свое место­положение на земной поверхности. А это стало необходимостью для чело­века в результате развития его производительной силы.

Поняв труд, общественное производство материальной жизни общества в качестве единственного источника развития всех способностей челове­ка, в качестве единственной движущей силы теоретического познания в том числе, Маркс тем самым решил и проблему "активности" сознания, мистифицированно поставленную немецкими идеалистами как проблема "са­мосознания".

Для познания объективный, вне и независимо от человека существую­щий предмет действительно выступает лишь тогда, когда он превращен де­ятельностью общественного человека в средство выполнения человеческих целей, лишь тогда, когда он тем или иным образом вовлечен в сферу практики, в сферу целесообразной деятельности - сознательно или бес­сознательно. С другой стороны, объективный, вне и независимо от созна­ния и воли человека существующий предмет лишь тогда оказывается спосо­бен играть роль "средства", когда человек поступает с ним в соответс­твии с его собственной, правильно познанной объективной природой.

Этим Маркс окончательно разбивает гегелевскую мистификацию отно­сительно взаимообусловленности "сознания" и "самосознания", теорети­ческого представления о предмете и целесообразно практического "ис­пользования" этого предмета человеком.

Внутренние, объективные закономерности существования и развития предмета с точки зрения диалектико-материалистической гносеологии Маркса и есть то самое "объективное, субстанциальное" содержание, ко­торое ограничивает извне "субъективный" произвол человеческой деятель-

ности, которое "определяет" развитие сознания как со стороны целей,

так и со стороны средств его активной деятельности в природе, в мире.

И вместе с этим практика понимается как специфический процесс развития. Законы развития практики, "субъективной" деятельности об­щественного человека не есть нечто (изначально) абсолютно, без остатка тождественное законам существования тех предметов, которые вовлечены в русло развития практики, превращены в орудия, в средства целесообраз­ной материально-практической деятельности.

Чем ниже ступень развития производства, труда, целесообразной де­ятельности человека, тем меньше объективных предметов, качеств, сто­рон, свойств этих предметов являются "средствами" деятельности общест­венного человека, тем поверхностней материально-практическое взаимо­действие человека с предметом - соответственно этому тем поверхностней и представления человека о предмете.

Чем выше развивается процесс общественно-материального производс­тва, тем больше и больше предметов, свойств, сторон, качеств, отноше­ний предметов становится "средствами" выполнения человеческих целей, средствами деятельного удовлетворения человеческих потребностей. Соот­ветственно этому все менее односторонними, все менее абстрактными ста­новятся и теоретические представления человека о мире.

Чем глубже в процессе своей деятельности изменяет предмет чело­век, тем глубже он вынужден и познавать его. Иначе. он не сможет до­биться практического успеха. Предмет откажется служить "средством" вы­полнения человеческой субъективной цели, если человек будет поступать с ним не в соответствии, а вопреки его объективной, не зависящей от воли и сознания, от цели и потребности человека природе. И, наоборот, если предмет удалось превратить в средство выполнения субъективно че­ловеческой цели, если он послушно служит человеку в качестве "средс­тва"- это является объективным критерием истинности тех "теоретичес­ких" представлений, на основе которых человек "исправляет" предмет.

На этой основе Марксом решается проблема "активности" сознания во всех его формах, в том числе и активности логического мышления.

Гегель, рассматривая процесс восхождения от абстрактного к конк­ретному, приводит как пример такого движения мысли геометрию. Эта нау­ка, как известно, начинает с рассмотрения линейных и плоскостных ха­рактеристик объективно-трехмерного пространства и лишь затем переходит от этого абстрактного, одностороннего понимания к более конкретному научному пониманию объективных свойств пространства - к стереометрии,

где пространство предстает определенным уже трехмерно.

В каком смысле здесь "логический" порядок последовательности со­ответствует исторической последовательности появления происхождения сторон предмета?

Для метафизического материализма этот вопрос совершенно неразре­шим. Если рассматривать предмет, в данном случае объективные свойства пространства, в его метафизической оторванности от человека, только "как объект", приходится констатировать, что в случае с геометрией процессу восхождения от абстрактного к конкретному в предмете невоз­можно найти "исторического" аналога. Ведь нелепостью было бы представ­ление того сорта, что и в предмете двухмерные свойства пространства исторически развились раньше, чем трехмерные.

Пространство всегда и везде трехмерно, стереометрично с самого начала, если позволительно говорить здесь о "начале". Для человека же, для геометра более "простыми" являются двухмерные свойства пространс­тва, а трехмерное пространство выступает в логическом познании как "сложный" продукт.

Объективно "простым" является именно трехмерное пространство, ни­как не двухмерное. Логическое же мышление геометра отражает этот прос­той факт не как "простой", а как "сложный". Объем отражается в логи­ческом мышлении как продукт движения плоскости, плоскость - линии, ли­ния - как результат движения, "развития" точки...

Подобные факты и истолковываются идеалистами всех мастей в пользу того представления, что "конкретное" в мышлении, конкретное понимание развивается по законам, не имеющим абсолютно ничего общего с законами существования самих вещей.

В случае с геометрией - эту проблему заострил еще Лейбниц -мета­физический материализм не в состоянии отстоять ту идею, что "порядок и связь идей - то же, что и порядок и связь вещей".

В данном случае отстаивать этот взгляд равнозначно отходу от ма­териализма. Это значило бы признать, что "порядок" (если не связь) ве­щей тождествен чисто духовному процессу, - это значило бы признать, что объективные пространственные свойства предметов есть продукт дви­жения "точки", лишенной всех трехмерных свойств, лишенной свойства "протяженности", т.е. - нематериальной сущности, так как протяженность и материальность - для метафизического, механистического материализма понятия совершенно тождественные...

В данном случае и материализм вынужден был становиться на ту точ-

ку зрения, что порядок последовательности идей, порядок восхождения от

абстрактного к конкретному есть не более как чисто субъективный прием

логического мышления, духа, и что этот порядок, необходимость этого

порядка не могут быть выведены ниоткуда, кроме как из природы самого

духа, самого логического мышления; "порядок" идей оказывался опять вы­ражением лишь чисто духовной необходимости.

Гегель противопоставляет метафизическому материализму и софисти­чески истолковывает еще более сложные факты того же самого сорта, фак­ты, которые покаэывают совершенную невозможность установить в метафи­зически понимаемом предмете объективный аналог порядку последователь­ности движения идей, порядку логического процесса восхождения от абс­трактного к конкретному.

Заслуга окончательного решения проблемы отношения "порядка идей" к "порядку вещей", логической последовательности восхождения от абс­трактного к конкретному - к реальной исторической последовательности развития от простого к сложному, логического к историческому принадле­жит в истории материализма всецело и исключительно Марксу.

Предмет, объект гносеологией марксизма берется не в его метафизи­ческой оторванности от человека с его активной деятельностью, но, как выражается в тезисах о Фейербахе Маркс, "как чувственно-человеческая деятельность, практика... "субъективно". Это значит прежде всего, что объективные свойства, качества, связи, отношения, закономерности пред­метов природы делаются предметом познания в той мере и постольку, пос­кольку чувственно-практическая деятельность человека превращает их в средства, в орудия, в условия выполнения человеческих целей, поскольку они, сознательно или бессознательно, вольно или невольно, превращаются человеческой деятельностью в условия развития этой деятельности.

На этой основе, на основе понимания целесообразной материаль­но-практической деятельности как ближайшей основы познания, Маркс и смог решить все те вопросы, которые для гносеологии метафизического материализма оказались абсолютно неразрешимыми, все те вопросы, на ди­алектической природе которых спекулировал идеализм.

В частности, проблема отношения "порядка вещей" к "порядку идей", проблема отношения последовательности логического процесса к последо­вательности реального исторического развития предмета была решена Марксом на основе, во-первых, понимания предметного мира как развиваю­щегося вне всякой зависимости от человека и человечества и, во-вторых, на основе того понимания, что чувственно-практическая деятельность че-

ловека своим специфическим развитием обусловливает те пределы, в кото­рых перед познанием проявляются объективные процессы развития.

Если геометрия развила раньше всего логическое понимание двухмер­ных пространственных отношений, планиметрию, то это вполне объясняется тем, что исторически геометрия была связана с земледелием, с необходи­мостью производить точные измерения на земной поверхности, на плоскос­ти. Стереометрия же связана с усложнением форм деятельности человека, с необходимостью совершать точные расчеты при планировании производс­тва, трудовых операций. В частности, геометрические изыскания стимули­ровались развитием строительного дела, архитектурой.

Более сложные производственные операции и связанные с ними задачи планирования деятельности побуждали человека отказываться от абстракт­но-двухмерного представления о пространстве, показывали недостаточ­ность этого представления.

В данном случае последовательность логического развития разделов геометрии повторяет, воспроизводит не историю самих пространственных отношений, а историю овладения пространства человеком, как субъектом целесообразной материальной деятельности, как субъектом трудового про­цесса.

Тот факт, что планиметрия и исторически и логически является бо­лее "простым", более абстрактным разделом геометрии, нежеле стереомет­рия, а тем более чем геометрия Римана-Лобачевского, нельзя объяснить из свойств самого пространства, взятого в его метафизической оторван­ности от человека.

Но столь же ненужным делается и идеалистическое по существу объ­яснение этого факта тем, что "духу, мышлению" легче-де сначала познать два измерения, чем три...

Двухмерные свойства пространства только потому выступают для ло­гического мышления, как "более простые", что они раньше сделаны чело­веком условием, средством человеческой, т.е. трудовой, целесообразно планируемой деятельности, нежели трехмерные.

"Более простыми" двухмерные отношения являются только для логи­ческого мышления, и именно потому, что оно развивается на основе целе­сообразно направленной деятельности. Для чувственного созерцания прос­тыми, непосредственно данными являются трехмерные свойства предметов. Перейти от чувственного представления о пространстве к логическому представлению - от трехмерного к двухмерному - сознание человека может лишь в результате значительных усилий. Это показывает и психология.

Двухмерное, геометрическое представление формируется лишь там, где человек переходит от чувственно-инстинктивных форм поведения в пространстве к целенаправленно практическому действованию с предмета­ми, к элементарным трудовым операциям. В объективной реальности и в чувственном созерцании трехмерные свойства пространства есть "прос­тое", непосредственно данное. В сфере же целесообразно направленной, трудовой деятельности, в сфере собственно человеческой деятельности, трехмерные свойства предстают как более сложные, как "производные" от двухмерных. Такими они становятся и для логического мышления, формиру­ющегося в процессе целесообразной деятельности, в процессе труда.

Именно понимание практики, целесообразной материальнопрактической деятельности в качестве ближайшей основы познания и дало Марксу в руки ключ к окончательному решению вопроса о соотношении логического и ис­торического. На этой основе и была окончательно разгромлена идеалисти­ческая концепция Гегеля.

Если для Гегеля единство логического и исторического есть единс­тво, изначально положенное в лоне абсолютного духа, если эта мистифи­кация совершается тем путем,что результаты развития логического позна­ния выдаются им за целевую причину, за телеологическое первоначально познания, деятельности и самого мироздания, то решение вопроса Марксом слагается из следующих основных моментов:

1) Совпадение логического и исторического есть прежде всего ре­зультат, итог развития противоречий познания, есть совпадение не мета­физически заданное, застывшее, а диалектически противоречивое.

2) Решение вопроса Марксом предполагает, что развитие самого предмета, происходящее вне и независимо от познания, есть та объектив­ная модель, по которой должен равняться логический процесс, к соот­ветствию с которой он приходит в итоге.

З) Развитие логического процесса находится в зависимости не толь­ко от развития предмета, но и от развития практики, как процесса, столь же не зависящего от воли и сознания, сколь и развитие самого предмета.

На этой основе Маркс и приходит к тому выводу, что логический процесс лишь в своих результатах является сокращенным воспроизведением реального исторического развития рассматриваемого предмета, выявленно­го в его всеобщих, необходимых, из внутренней природы исследуемого предмета вытекающих закономерностях.

Логическое в свете этого понимания предстает как то же самое ис-

торическое, но понятое в его внутренних, всеобщих и необходимых момен­тах, в тех его очертаниях, которые не зависят от внешних обстоятель­ств, внутри которых и в противоположность которым совершается исследу­емый процесс.

Логическое развитие должно строиться на учете того факта, что объективные внутренние закономерности развития предмета не выявляются на поверхности исторического процесса, непосредственно открытой созер­цанию. Та последовательность во времени, в которой появляются в исто­рии отдельные стороны исследуемого целого, та последовательность, ко­торая представляется на первый взгляд "естественной, соответствующей последовательности исторического развития" [1], оказывается, как пока­зывает Маркс, не только не совпадающей с внутренней объективной зако­номерностью развития данного целого, данного предмета, но и прямо про­тивоположна ей.

[1] К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.1, стр. 198.

Внутренний, всеобщий и необходимый закон развития, истории пред­мета вскрывается лишь научным, логическим анализом и, очищенный этим анализом от случайностей как объективного порядка, так и от случайнос­тей в ходе рассмотрения, в порядке исследования, выражается логическим процессом.

В известных же пределах - как в случае с геометрией - логическое развитие вообще не может быть показано в качестве аналога историческо­му развитию самого предмета, а является логическим аналогом истории материально-практического изменения этого предмета общественным чело­веком, субъектом трудового процесса.

Таково в общих чертах решение проблемы логического и историческо­го, разработанное Марксом в его гениальной работе "Введение к критике политической экономии".

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

Исследование проблем логики, теории познания, проведенное Марксом в 1857 году, в преддверии той колоссальной работы по теоретическому осмысливанию экономического материала, фактов истории капитализма, ко­торая завершилась созданием бессмертного "Капитала", явилось важнейшим этапом в развитии философии марксизма, в развитии гносеологии диалек­тического материализма.

Работа над проблемами логики, гносеологии не была для Маркса са­моцелью. Необходимость разработки вопросов метода научного познания вызывалась прежде всего потребностями научного изучения действитель­ности и непосредственно экономической действительности. Именно благо­даря тому, что в постановке и решении специальногносеологических проб­лем Маркс руководится прежде всего теми целями и задачами, которые ставит перед философией развитие конкретного научного познания дейс­твительности, трудности этого развития, именно благодаря тому, что в решении философских проблем он не остается "на почве самой философии", а основывает свои выводы прежде всего на основе анализа действительно­го развития научного познания действительности, на основе анализа раз­вития конкретных наук, - именно благодаря этому подходу к проблемам гносеологии, логики, теории познания, - превращается в могучее средс­тво, орудие научного исследования действительности. Именно благодаря этому философия, логика, гносеология становится не только и не столько "обобщающей" наукой, наукой, задним числом обобщающей уже достигнутое конкретными науками, и лишь задним числом могущей отличить истину от заблуждения, сколько наукой, вооружающей умением достигать познания объективной истины, умением правильно решать в ходе познания те труд­ности, которые связаны с диалектической природой самого процесса отра­жения вне и независимо от сознания существующего и развивающегося ми­ра, умением обращаться с понятиями, с категориями в соответствии с их собственной природой, а не вопреки ей.

Диалектико-материалистическая логика, гносеология, развитая на этой основе, начинает играть действительно активную роль в процессе развития конкретно-научного познания закономерностей природы и общест­ва.

Бессмертный образец такого подхода к вопросам логики, теории поз­нания, одинаково плодотворного как для самой логики, так и для разви­тия конкретно-научного познания, совершающегося на основе тех требова­ний к мышлению, которые разрабатываются логикой, и представляет собой гениальное "Введение к критике политической экономии".

Исследование логического процесса, процесса мышления, понимаемого как специфический процесс развития, и выработанные на основе этого исследования требования к теоретическому мышлению и обеспечили Марксу ту "свободу движения в материале", которая, по его собственному выра­жению, "есть не что иное, как парафраз известного метода изучения ма­териала, - именно диалектического метода" [1]. [1] К.Маркс и Ф.Эн­гельс. Соч., т.ХХVI, стр.58.

В этом, прежде всего, непреходящее научное значение тех философс­ких идей, которые развиты Марксом в его гениальной работе "К критике политической экономии" и непосредственно во "Введении" к этой работе.

-284 -

Б И Б Л И О Г Р А Ф И Я

К.Маркс К критике политической экономии.

К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.ХII, ч.II.

К.Маркс "Капитал", т.т.1-З. Госполитиздат,1949.

К.Маркс Теории прибавочной стоимости, т.т. 1-З.

Партиздат, 19З6.

К.Маркс Критика государственного права Гегеля.

Соч., т.1.

К.Маркс Тезисы о Фейербахе. Соч., т.IV.

К.Маркс Наемный труд и капитал. Соч., т.V.

К.Маркс Нищета и философия. Соч., т.V.

К.Маркс и Ф.Энгельс Немецкая идеология. Соч., т.IV.

К.Маркс Замечания на книгу А.Вагнера. Соч., т.ХV.

К.Маркс и Ф.Энгельс Архивы, т.т.IV, II/VII/, ИМЭЛ.

К.Маркс и Ф.Энгельс Переписка. Соч., т.ХХI-ХХIХ.

K.Marx Qrundrisse der Kritik der poliitischen Okonomie.

Rohentwurf. Moscau. 1939. Auhang. Moscau, 1941.

K.Marx Okonomisch-philosophische Manuscriptenaus der

jahe, 1844. MEQA, 1te Abt. B.III.

K.Marx Okonomische studien (Exzerote), MEQA, 1te Abt,B.IIIШ.

Ф.Энгельс Рецензии на книгу К.Маркса "К критике политической

экономии. Соч.,т.ХI, ч.2.

Ф.Энгельс Диалектика природы. Госполитиздат, 1941.

В.И.Ленин Философские тетради. Партиздат, 19З6.

В.И.Ленин Еще раз о профсоюзах. Соч. т.З2

В.И.Ленин К.Маркс. Соч., т.21.

И.В.Сталин Экономические проблемы социализма в СССР.

-285 -

Мао Цзэдун Относительно практики. Соч., т.1.

Мао Цзэдун Относительно противоречия. Соч., т.2.

Гегель Наука логики. Соч., т.V-VI.

Гегель Введение в философию. Москва, 1927.

Гегель Философия права. Соч., т.VII.

Hegel Phanomenologie des Qeistes. Berlin, 1841.

Гоббс Избранные произведения. Москва, 1926.

Гельвеций Об уме. Соцэкгиз. Москва, 19З8.

Кант Пролегомены. Соцэкгиз. Москва, 19З4.

Локк Опыт о человеческом разуме. Москва, 18%8.

Фейербах Сущность христианства. Изд.Мысль. Москва, 19О6.

Фейербах Предварительные тезисы к реформе философии.

Основоположения философии будущего.

Изд.Материалист. Москва, 192З.

Каутский Редакторское предисловие ко 2-му изданию

"К критике политической экономии" Маркса.

Берлин, 19О7.

Р.Люксембург Накопление капитала. Москва, 1921.

О.Бауэр История "Капитала. "Neue Zeit", 19О7-19О8, B.I.

О.Бауэр Теории прибавочной стоимости. "Der kampf",19О9-

191О.

Р.Гильфердинг Постановка проблемы теоретической экономии у

Маркса."Neue Zeit", 19О4-19О5, B.I.

Р.Гильфердинг Историческая подготовка политической экономии

Маркса. "Neue Zeit", 191О-1911, B.II.

Г.Кунов К пониманию метода исследования Маркса.

"Neue Zeit", 19О9-191О, B.II.

Г.Экштейн О методе политической экономии.

"Neue Zeit", 19О9-191О, B.I.