17. Менедем

Он был из школы Федона, сын Клисфена из рода, именовавшегося Феопропидами, человек знатный, но бедный - занимался он зодчеством, а по мнению некоторых, театральною живописью или же и тем и другим. Оттого-то, когда он выступил с законопредложением в народном собрании, некий Алексиний, нападая на него, говорил, что ему-де одинаково не с руки писать ни законопредложения, ни театральные задники.

Назначенный эретрийцами в охранный отряд в Мегары, он посетил по дороге Платона в Академии¹ и был так пленен им, что отстал от войска. Но Асклепиад Флиунтский увлек его, и они оказались в Мегарах, где вдвоем слушали Стилыюна; а оттуда отплыли в Элиду и там примкнули к Анхипилу и Мосху из школы Федона. Школа эта дотоле именовалась элидскою (как было сказано в жизнеописании Федона²), а с той поры - эретрийскою, по отечеству Менедема.

¹ (Анахронизм: Менедем мог слушать только преемников Платона. - 131.)

¹(См. выше, II 105.- 131.)

По-видимому, он отличался важностью - оттого и Кратет насмехается над ним так:

Асклепиад, флиасийский мудрец и бык эретрийский...

А Тимон так:

Праздноглаголатель встал, величавые брови насупив...

Важности в нем было столько, что, когда Антигон позвал к себе Еврилоха Кассандрийского с Клеиппидом, мальчиком из Кизика, Еврилох отказался от страха, что об этом узнает Менедем, ибо Менедем был резок и остер на язык. Один юнец стал с ним вольничать; Менедем ничего не сказал, но взял прут и у всех на глазах начертил на песке изображение мальчика под мужчиной; юнец понял этот урок и скрылся. Гиерокл, начальник Пирея, прогуливаясь с ним в храме Амфиарая, долго говорил ему о взятии Эретрии; Менедем ничего не ответил, а только спросил его: зачем было Антигону с ним спать? Одному слишком наглому развратнику он сказал: "Ты забыл, что не только капуста вкусна, но и редька¹?" А какому-то крикливому юноше заметил: "Примечайка лучше, что у тебя сзади?"

¹ (Способ наказания развратников, часто упоминаемый в комедии,- 131.)

Антигон спрашивал его, не пойти ли ему на пьяную гулянку; он ничего не ответил и только велел напомнить Антигону, что тот - сын царя.

Один человек докучал ему праздными разглагольствованиями. "Есть у тебя имение?" - спросил его Менедем. Тот ответил, что есть и там много добра. "Ступай же туда,- сказал Менедем,- и присмотри за этим добром, а то как бы и добру не погибнуть, и тонкому человеку не остаться ни с чем"¹.

¹ (Смысл шутки не совсем ясен: возможно, она значит: "Ты мужик среди тонких людей и тонкий человек среди мужиков".- 132.)

Кто-то его спрашивал, должен ли человек мыслящий жениться. "Как по-твоему,- переспросил Менедем,- мыслящий я человек или нет?" И услышав, что мыслящий, ответил: "Ну так я женат".

Человека, утверждавшего, что благо не едино, он спросил: сколько же точным счетом имеется благ, сто или больше?

Он не мог унять роскоши одного хлебосола; поэтому, оказавшись у него на обеде, он не сказал ни слова, но стал учить его молча: ел за столом одни только оливки.

За свои вольные речи он едва не попал в беду у Никокреонта на Кипре - а с ним и его друг Асклепиад. Царь устраивал ежемесячное празднество и вместе с другими философами пригласил и их; но Менедем сказал: "Если такие сборища - благо, то праздновать надо ежедневно; если нет - то не надо и сегодня". Тиранн ответил, что только этот день у него и свободен, чтобы слушать философов; на это Менедем во время жертвоприношения еще суровее возразил, что философов надо слушать во всякий день. Они погибли бы, если бы какой-то флейтист не дал им возможности уйти; и потом, на корабле среди бури, Асклепиад сказал, что искусство флейтиста их спасло, а искусство Менедема погубило.

Обычаев он не придерживался и о школе своей заботился мало: ни порядка при нем не было заметно, ни сиденья не располагались в круг, но каждый во время занятий сидел или прохаживался где попало, и Менедем тоже. Несмотря на это, он был щепетилен и тщеславен: когда в ранние годы он с Асклепиадом помогали строителю возводить дом, то Асклепиад, таская известку, показывался на крыше голый, а Менедем прятался всякий раз, как видел кого-нибудь поблизости. А когда он занялся делами государственными, то волновался так, что, воскуряя ладан, положил его мимо кадильницы; и когда Кратет из толпы стал издеваться, что он так хлопочет о государстве, то он велел бросить Кратета в тюрьму. Однако и в тюрьме, видя проходящего Менедема, Кратет высовывался и обзывал его Агамемнончиком и градоначальничком.

Был он отчасти замкнут и суеверен. Однажды с Асклепиадом он по недосмотру отведал в харчевне от брошенного мяса; узнав об этом, он побледнел и занемог, пока Асклепиад не вразумил его, что страдает он не от мяса, а от собственной мнительности.

В остальном был он человек великодушный и благородный. Даже телом своим он до старости оставался крепок и загорел не хуже любого атлета, был плотен и закален; и сложения он был соразмерного, как можно видеть по статуе в Эретрии на старом стадионе, где он представлен, словно с умыслом, почти нагим и тело его хорошо видно.

Был он и гостеприимен, и так как Эретрия - место нездоровое, то часто устраивал попойки - порою и для поэтов, и для музыкантов. Он любил и Арата, и трагика Ликофрона, и Антагора Родосского, но более всего он ценил Гомера, потом лириков, потом Софокла и даже Ахея, который, по его суждению, уступал в сатировских драмах одному Эсхилу. Оттого, говорят, он даже своим противникам в государстве отвечал стихами:

 Опережает быстроту бессилье, 
 Орел влачится вслед за черепахой -

стихи эти Ахея, из сатировской драмы "Омфала". Поэтому не правы те, кто уверяют, будто он не читал ничего, кроме "Медеи" Еврипида (которую к тому же некоторые приписывают Неофрону Сикионскому).

К учителям из Платоновой и Ксенократовой школы, равно как и к Паребату Киренскому, он относился с презрением, зато восхищался Стильпоном; когда у него спросили мнение о Стильпоне, он только и ответил, что это - истинно свободный человек. Вообще же он был скрытен, и вести с ним дела было трудно - на все он отвечал уклончиво и находчиво. Спорщик он был отменный (пишет Антисфен в "Преемствах"); особенно он любил допрос такого рода: "То-то и то-то - вещи разные?" - "Так".- "Польза и благо - вещи разные?" - "Так".- "Стало быть, польза не есть благо".

Говорят, он не признавал отрицательных аксиом и обращал их в положительные; а из положительных он признавал лишь простые и отвергал непростые, то есть составные и сложные. Гераклид пишет, что хотя по учению он и был платоником, однако диалектику он только вышучивал. Так, Алексин однажды задал ему вопрос: "Ты перестал бить своего отца?"¹ - а он ответил: "И не бил, и не переставал". Тот настаивал, чтобы было сказано простое "да" или "нет" во избежание Двусмысленности; а он на это: "Смешно, если я буду следовать твоим правилам, когда можно взять и остановить тебя еще на пороге!"

¹ (Начало известного софизма: "Ты перестал бить своего отца?" - Нет.- "Значит, ты бьешь своего отца".- 133.)

Биону, который усердствовал, опровергая гадателей, он сказал: "Ты бьешь лежачих!"¹ А услышав, как кто- то говорил, что высшее благо иметь все, чего желаешь, он возразил: "Нет, гораздо выше - желать того, что тебе и вправду нужно".

¹ (Пословица (буквально: "убиваешь убитых").- 134.)

Антигон Каристский утверждает, что он ничего не писал и не сочинял и поэтому не придерживался ничьих доводов. В разбирательствах был он, говорят, таким воинственным, что подчас уходил с подбитым глазом. Таков он был в речах, а в поведении, напротив, необычайно мягок. Над Алексином он много потешался и жестоко его вышучивал - и в то же время услужил ему, дав охрану его жене, когда она ехала от Дельфов до Халкиды и опасалась по дороге разбойников и грабителей.

Другом он был настоящим - это видно из того, как жил он душа в душу с Асклепиадом, которого любил не меньше, чем Пилад - своего друга. Асклепиад был старшим, и люди говорили, что это поэт, а Менедем - актер. Говорят, однажды Архиполид выписал им три тысячи драхм, но они так упрямо спорили за право взять свою долю вторым, что оба так и остались без денег. Еще говорят, что когда они женились, то на дочери женился Асклепиад, а на матери - Менедем; жена Асклепиада умерла раньше, и тогда он взял от Менедема его жену; а Менедем потом, став во главе города, нашел себе другую жену, богатую, однако хозяйство в их общем доме продолжал поручать своей первой жене. Впрочем, Асклепиад с Менедемом жили неприхотливо, пользуясь от большого малым. Впоследствии мальчик, которого любил Асклепиад, пришел однажды на пирушку, и молодые люди его не хотели принимать, а Менедем велел впустить: Асклепиад, сказал он, даже из могилы открывает ему эти двери.

Деньги на житье давали им Гиппоник Македонский и Агетор Ламийский: Агетор подарил по тридцать мин каждому, а Гиппоник дал Менедему две тысячи драхм на приданое дочерям: дочерей было трое (пишет Гераклид), а мать их была родом из Оропа.

Пирушки его обычно устраивались так. С двумя или тремя друзьями он завтракал не спеша, пока день не начинал клониться к закату, а затем кто-нибудь принимался созывать знакомых, которые приходили к нему уже пообедавши. Кто являлся слишком рано, прохаживался возле его дома, расспрашивал входящих, который час и что на столе; если на столе были овощи да соленая рыба, они расходились, если мясо - шли в гости. В летнее время на ложе стелили циновки, в зимнее - овчины; подушки нужно было приносить с собой. Круговая чаша была не более кружки; на закуску были стручки или бобы, иной раз груша или гранат, из свежих плодов, а иной раз горох или даже сухие смоквы. Обо всем этом сообщает Ликофрон в сатировской драме под заглавием "Менедем", сочиненной в похвалу философу. Вот несколько строк из нее:

 За скромным пиром чаша невеликая 
 Ходила вкруговую без излишества, 
 И был разумный разговор закускою.

В первое время эретрийцы смотрели на него с презрением и обзывали пустозвоном и псом; а потом стали им восхищаться и даже вверили ему город. Он ездил послом к Птолемею и Лисимаху, всюду встречая почет; мало того, он был и у Деметрия и умерил ежегодную подать от своего города с двухсот талантов до пятидесяти. А оклеветанный перед Деметрием, будто он хотел предать город Птолемею, он оправдывался в письме, которое начинается так: "Менедем желает здравствовать царю Деметрию. Я слышал, что тебе донесли на меня..." Клеветником, по некоторому известию, был один его политический противник, по имени Эсхил.

В посольстве к Деметрию об Оропе¹ он вел себя тоже достойным образом (о чем упоминает и Евфант в "Истории"). Любил его и Антигон и даже объявлял себя его учеником. А Менедем в честь его победы над варварами при Лисимахии написал указ, простой и нельстивый, начинающийся так: "Военачальники и советники внесли предложение: так как царь Антигон, победив в сраженье варваров, возвращается в свои пределы и все дела его сбываются по предусмотрению, то совет и народ постановили..."

¹ (Ороп - пограничный город между Аттикой и Беотией, частый объект их раздоров,- 135.)

За эти и за иные проявления дружбы он был заподозрен, что хочет предать город Антигону, и по клевете Аристодема ушел в изгнание. Жил он в Оропе при храме Амфиарая. Но Гермипп рассказывает, что там пропали золотые сосуды, и тогда постановлением всех беотийцев ему было велено уйти; глубоко огорченный, он тайно пробрался в родной город, захватил жену с дочерьми и уехал к Антигону, где и умер от огорчения. А Гераклид рассказывает совсем противоположное: Менедем был у эретрийцев советником и не раз вызволял их от тираннов¹, призывая Деметрия; поэтому он не стал бы предавать город Антигону, и обвинение против него было клеветническим; к Антигону он явился в намерении вызволить отечество, но тот на это не пошел, и тогда Менедем от огорчения покончил с жизнью в семидневной голодовке² . Подобным же образом повествует и Антигон Каристский. Единственным открытым врагом Менедема был Персей - он-то, по-видимому, и удержал Антигона от намерения восстановить в Эретрии ради Менедема народное правление³. Оттого-то однажды за вином Менедем, опровергнув Персея в его рассуждениях, сказал, между прочим: "Вот какой он философ; а человек он такой, что хуже его не было и не будет".

¹ (Имеется в виду переход Эретрии от олигархического режима, поддерживаемого Кассандрой, к демократическому, поддерживаемому Деметрием, по-видимому, после смерти Кассандра в 298 г. до н. э.- 136.)

² (Седьмой день считался в античной медицине самым опасным для голодающих.- 136.)

³ (Ошибка: в 267 г. до н. э. Антигон (несомненно, по просьбе Менедема) восстановил в Эретрии демократию (конечно, под своим контролем), и Менедем умер на родине.- 136.)

Умер он, по словам Гераклида, на 74-м году жизни. О нем также есть у нас стихи следующего содержания:

 Мы о тебе, Менедем, проведали: сам по доброй воле 
 Жизнь угасил ты семидневным голодом. 
 В этом - великая честь Эретрии, но не Менедему:
 Отчаянье - дурной вожатый мудрому1.

¹ (АПл. V 40.- 136.)

Таковы сократики и их преемники. Теперь следует перейти к Платону, начинателю Академии, и его преемникам, поскольку они стяжали известность.