Библиотека Новые поступления Словарь Карта сайтов Ссылки

Ледяев В.Г. Власть: концептуальный анализ.

М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2001. - 384 с.

В книге дан концептуальный и типологический анализ власти, выделены и классифицированы основные подходы к пониманию власти, обоснованы принципы конструирования понятия власти и предложены способы решения важнейших проблем в определении понятия власти и ее форм.

Книга предназначена для специалистов в области политической теории и социологии, а также для всех, кто интересуется феноменом власти.

ISВN 5-8243-0194-8

ББК 66.0

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Введение

Раздел I. Концептуальный анализ власти: теоретические подходы и основные проблемы

Глава 1. Концепции власти: аналитический обзор

Глава 2. Принципы и логика концептуального анализа власти

Раздел II. Конструирование понятия власти

Глава 3. Семантическое поле "власти"

Глава 4. Власть как каузальное отношение

Глава 5. Проблема актуального и потенциального

Глава 6. Власть и интенция

Глава 7. Результат власти

Глава 8. Конфликт, интересы и власть

Глава 9. Ресурсы и власть

Глава 10. Действие, структура и власть

Глава 11. Понятие власти (заключение)

Раздел III. Типологический анализ власти

Глава 12. Сила, принуждение, побуждение, убеждение, манипуляция, авторитет

Глава 13. Индивидуальная и коллективная власть

Глава 14. Политическая и неполитическая власть

Глава 15. Виды власти (заключение)

Заключение

Библиография

Ledyaev V.G. Power: a conceptual analysis (Abstract)

Сведения об авторе

Электронная версия подготовлена при участии

Людмилы Блинниковой, Ирины Сафоновой и Ольги Соболевой

ВВЕДЕНИЕ

Власть как фундаментальная проблема социальных и гуманитарных наук относится к числу "вечных" и всегда будет привлекать внимание исследователей самой разнообразной ориентации. Особый интерес к ней возникает в переломные эпохи социального развития, когда реальной становится угроза дестабилизации механизма социального управления и многое зависит от функционирования политической системы и распределения власти в обществе. Именно такой момент переживает сегодня Россия. Распад прежних властных структур и формирование новых отношений власти/подчинения, определение "социальной цены" реформ и поиск ответственных за прошлые и настоящие неудачи, разработка антикризисных мероприятий и программ модернизации постсоветского общества актуализируют поиск теоретических оснований адекватной политической стратегии, соответствующих структур и коммуникаций.

Современная кратология - "наука о власти" - является информационно-поисковой системой, в которой представлены конкурирующие исследовательские программы. Роль базового элемента в этих программах и Основного регулятива эмпирических исследований властных отношений в обществе играет понятие власти. От определения данного понятия в значительной мере зависят качество социологической информации, характер практических рекомендаций и, конечно, теоретическая картина социальной реальности1. Поэтому концептуальный [с.5] анализ власти является одним из важнейших направлений социального исследования, которое дает основания для междисциплинарного синтеза знаний и стратегических коммуникаций в науке.

Констатация принципиальных различий в концептуальном опыте традиций и персоналий - общее место современных дискуссий о власти. По мнению редактора трехтомного издания по кратологии, репрезентирующего ее нынешнее состояние, Дж. Скотта (1994), власть встала одним из наиболее дебатируемых и оспариваемых понятий в социологическом лексиконе". Несмотря на широкий спектр предпочтений, большинство исследователей согласны в том, что в основе понятия власти лежит идея производства каузальных следствий: власть представляет собой способность оказать определенное воздействие на объект. "Абсолютным общим ядром или примитивной идеей, лежащей в основании всех рассуждений о власти, - пишет С. Льюкс, - является идея о том, что А каким-то образом воздействует на Б" (Lukes, 1974: 26)2. Однако в таком виде определение власти остается весьма аморфным, неопределенным. Далеко не каждая способность воздействовать и не каждое воздействие есть власть. Концепция власти поэтому должна определить критерий (или критерии) существенного [с.6] (значимого) влияния, отличающие власть от обычной каузальной связи.

Критерии значимости, в свою очередь столь же неочевидны при этом связаны со многими дискуссионными вопросами: Что есть власть: потенциал, его осуществление или и то, и другое? Атрибут, отношение или действие? Власть сделать что-то или власть над кем-то? Что является непосредственным объектом воздействия власти; интересы, преференции, поведение, сознание, выбор деятельности, их комбинация? Может ли власть осуществляться ненамеренно? Означает ли власть, по определению, конфликт, оппозицию, сопротивление, асимметрию? Кто является субъектом власти: индивиды, группы, организации или же социальные структуры и системы? В чем состоит специфика отдельных видов власти? Данные вопросы определяют проблемное поле концептуального анализа власти.

Основные подходы к определению власти начали формироваться уже в контексте античной философии как обобщение социально-политического опыта Древней Эллады и Древнего Рима. Средневековье обогатило, эти подходы схоластической проработкой концепции "двух мечей". Ренессанс актуализировал проблемы власти , привлекая внимание к проблеме "Государя". В новоевропейской философии сформировались основы "каузальной" концепции власти, которая и по сей день превалирует в западной социально-философской, социологической и политологической литературе. К анализу понятия обращались многие философы, социологи и политические мыслители с мировым именем, в том числе М.Вебер, Б.Рассел, Ч.Мерриам, Х.Лассуэлл, Т.Парсонс, Х.Арендт, Р.Даль, Р.Арон, М.Фуко, Э.Гидденс, Б.Бэрри, С.Льюкс и др. Начиная с 50-х годов XX века объем "кратологической" литературы стал резко возрастать. Существенный вклад в разработку концепции власти внесли Р.Берштедт, Д.Картрайт, Ф.Оппенхейм, П.Блау, Д.Ронг, Дж.Найджел, Дж.Дебнэм, Т.Болл, Д.Болдуин, У.Коннолли, Т.Вартенберг, С.Клэгг и многие другие исследователи власти. [с.7]

В отечественной социально-философской, социологической, юридической и политологической литературе также накоплен определенный концептуальный опыт исследования власти. Однако традиции эти не столь глубоки. Вплоть до 60-х годов изучение власти как общественного явления практически отсутствовало, а само понятие "власть" не имело самостоятельного места в системе социальных понятий и обычно отождествлялось с понятием "государственная власть". Впервые оно было введено в круг исследовательских проблем лишь в 1963 году в статье А.И.Королева и А.Е.Мушкина "Государство и власть". Первым значительным исследованием стала монография Н.М.Кейзерова (Власть и авторитет. Критика буржуазных теорий. - М, 1973). Позднее появились работы по власти, в том числе посвященные (полностью или частично) определению понятия власти и ее отдельных видов. Это работы Т.А.Алексеевой, Р.П.Алексюка, В.Н.Амелина, А.Г.Аникевича, М.И.Байтина, Ю.М.Батурина, Б.Н.Бессонова, И.Л.Болясного, А.А.Дегятрева, А.И.Демидова, С.И.Дудника, А.И.Кима, Н.А.Комлевой, И.И.Кравченко, В.Г.Ледяева, А.А.Лузана, Б.М.Макарова, А.Ю.Мельвиля, В.В.Меньшикова, Н.И.Осадчего, Е.В.Осиповой, В.А.Подороги, Н.М.Степанова, В.Л.Усачева, Е.И.Фарбера, Г.Г.Филиппова, Е.Б.Шестопал и др.

В последнее десятилетие интерес к изучению проблем власти, в том числе и к анализу самого понятия, существенно возрос. По данной тематике были защищены несколько докторских (Графский, 1992; Крамник, 1995; Харитонов, 1997; Ледяев, 1999) и кандидатских диссертаций (Ледяева, 1989; Гвоздкова, 1990; Газицки, 1992; Курбанова, 1996), опубликованы монографии, содержащие элементы концептуального анализа власти (Власть: Очерки современной политической философии Запада. - М., 1989; Соловьев А.И. Культура власти - М., 1992; Технология власти (философско-политический анализ). - М., 1995; Плотникова О.В. Власть и формы ее проявления. - Уссурийск, 1997; и [с.8] др.), изданы словари по кратологической тематике (В.Ф.Халипов). Тема "политическая власть" стала одной из ключевых в курсе политологии и получила разработку в учебниках по политологии и политической философии, в монографиях и статьях российских ученых, посвященных актуальным проблемам политической теории и практики (Г.А. Белов, К.С.Гаджиев, Г.Г.Дилигенский, В.В.Ильин, М.В.Ильин, Б.И.Коваль, Б.Г.Капустин, И.М.Клямкин, С.А.Королев, Б.И.Краснов, М.Н.Марченко, А.С.Панарин, В.И.Пантин, А.В.Понеделков, В.П.Пугачев, М.Х.Фарукшин, Р.А.Хомелева и др.). Разделы по власти начинают включаться и в учебники по философии и социологии (Спиркин А.Г. Философия. - М., 1998; Фролов С.С. Социология. - М., 1996; и др.). Важным информационным ресурсом является корпус фундаментальных разработок по теории и методологии социальной науки, проблемам языка и концептуального анализа (Г.С.Батыгин, А.Ф.Грязнов, М.В.Ильин, М.С.Козлова, В.А.Лекторский, Б.В.Марков, К.Х.Момджян, А.Н.Портнов, В.Н.Порус, А.И.Ракитов, В.С.Степин, В.С.Швырев, В.А.Штофф, Э.Г.Юдин и др.), а также переводы классиков западной философии, социологии и политологии.

Трудности в определении понятия и сохраняющийся разброс мнений по поводу его содержания связаны со следующими обстоятельствами. Во-первых, семантика слова "власть" крайне вариативна. Термин "власть" используется подчас для обозначения совершенно разнородных явлений. Последние, в свою очередь, допускают различные интерпретации. Власть может рассматриваться в экономических категориях обмена и распределения, на основе психологических моделей личности и коммуникации, социологических моделей организации труда и управления, политических моделей лидерства, рационального выбора, и т.п.

Во-вторых, исследовательскую задачу осложняет так называемая "проблема существования". Повседневный опыт недвусмысленно свидетельствует о присутствии [с.9] власти (в отличие, например, от нереализованных идеалов свободы и равенства). Тем не менее, ее эмпирическая фиксация вызывает немалые трудности. "Власть по своей природе невидима и реальность не может подсказать нам прямо, какая концепция власти является правильной" (Barnes, 1993: 199).

В-третьих, существуют эпистемологические источники разногласий по поводу содержания понятия. Концепции власти имеют разные методологические основания и тесно связаны с философскими метапроблемами и методами социального познания. Они "встроены" в более общие социальные теории - поведения, социального контроля, политики, общества, их содержание соответствует эвристическому диапазону этих теорий, их логике и специфике. Наконец, анализ власти и ее определение находятся под влиянием личности исследователя, его теоретических предпочтений, стиля мышления, опыта и образования.

Трудности концептуализации власти и отсутствие согласия в ее понимании породили сомнения в необходимости такого понятия, в его научной полезности и пригодности для проведения исследований социальной практики. Некоторые авторы считают понятие власти столь неопределенным, что от него следует отказаться или, по крайней мере, всячески избегать. В этой связи Дж. Марч назвал "власть" "разочаровывающим понятием" (March, 1966: 70).

Сомнения в необходимости концептуального анализа власти еще более усилились после появления идеи "сущностной оспариваемости политических понятий"

(essential contentestability of political concepts), разделяемой ныне многими исследователями3. Понятие власти, [с.10] согласно С. Льюксу, является "сущностно оспариваемым" и "неискоренимо ценностно-зависимым", оно неизбежно порождает бесконечные диспуты по поводу его содержания и использования (Lukes,1974: 9, 26). Льюкс отвергает возможность достижения общепринятой концепции власти. Более того, он убежден, что сама попытка ее создания является ошибочной, поскольку исследователей интересуют различные аспекты власти и общее понятие не может быть применено во всех ситуациях (Lukes, 1986: 4-5). В связи с этим неизбежно возникает вопрос о целесообразности концептуального анализа: какой смысл стремиться к строгому определению власти, если это невозможно в принципе?

Концепция "сущностной оспариваемости" отражает становление неклассической рациональности в [с.11] социальной и гуманитарной науке. Это серьезный симптом радикального изменения социально-политической практики и, следовательно, стратегии ее концептуализации. Однако классический подход, на мой взгляд, далеко не исчерпал свои возможности. Существуют рациональные основания для сравнения и оценки различных интерпретаций власти, поэтому концептуальный анализ власти остается необходимым моментом ее исследования.

Значимость любого социального понятия обусловлена его способностью выражать определенные аспекты социальной реальности. Понятие власти необходимо, во-первых, для описания и объяснения социальных отношений, в которых одни индивиды или группы добиваются подчинения других индивидов и групп. Власть -это способность воздействовать на людей определенным образом; понятие власти выражает вероятность тех или иных социальных событий и условия их реализации, ресурсы и их использование, возможности достижения определенных социальных целей и их границы, т.е. важные стороны общественной жизни, связанные со сферой социального контроля и управления. Власть поэтому стала центральным понятием в политических науках, изучающих функционирование государственных институтов, формирование политики и механизмы принятия решений. Выражая относительно устойчивую способность индивидов и групп реализовать свою волю в отношении других индивидов и групп, "власть" незаменима при объяснении социальной стратификации и политического неравенства; она позволяет понять, почему люди вынуждены мириться с несправедливым социальным устройством, дискриминацией и угнетением, будучи не в силах что-либо изменить.

Во-вторых, указывая на социального субъекта, ответственного за определенный результат в отношениях с другими социальными субъектами, "власть" играет важную роль в моральных оценках человеческих действий и событий. "Когда мы говорим о выборах, социальных конфликтах и государственной политике, [с.12] подчеркивает Дж. Исаак, - мы стремимся объяснить события и процессы в политическом мире, возлагая ответственность за них на определенных людей и социальные институты. Тем самым мы говорим о власти" (Isaac, 1992: 56).

В-третьих, понятие власти играет важную роль в анализе социальных изменений, источников трансформации и развития общества. "Власть" указывает на связь между социальными событиями и индивидуальными или групповыми действиями, способствуя тем самым объяснению эволюции социальных процессов, например эволюции политических режимов, бюрократизации государственной системы или движения к демократии. "Власть" не только подразумевает возможность изменений в социальной системе, она делает понятным, почему те или иные политические события происходят или не происходят.

Таким образом, понятие власти является важным инструментом объяснения и исследования социальной реальности. Использование других терминов не отменяет проблему репрезентации определенного набора свойств и отношений, ассоциирующихся с понятием власти. От термина "власть" нельзя просто избавиться, как избавляются от чего-то лишнего, даже если его значение нас не устраивает. В этом случае, как отмечают Дж.-Э.Лэйн и Э.Стенлунд, "проблемы, касающиеся власти просто "перекинутся" на другие понятия, близкие к власти" (Lane and Stenlund, 1984: 317).

"Власть" стала ключевым понятием в политической науке и одним из наиболее употребляемых в лексиконе социальных наук не только в силу ее значимости для анализа политики и общества в целом. Это связано и с традиционным восприятием власти как чего-то очень важного, определяющего ход событий и характер социальных отношений. Власть обычно ассоциируется с главными политическими проблемами, государственными решениями, основными принципами социального устройства общества. Наряду с богатством [с.13] и славой, власть относится к числу важнейших ценностей; она возносит человека на вершины социальной иерархии, символизируя его жизненный успех. Но одновременно власть, как деньги и золото, приобрела дурную репутацию, поскольку часто отождествляется с насилием, принуждением, несправедливостью и ограничением свободы человека. Борьба за власть, как правило, сопровождается обманом, лицемерием, коррупцией, (опять же) насилием и кровью. Такой имидж власти стимулирует общественный интерес к изучению данного явления и обеспечивает популярность самого термина. Власть, отмечает Д. Болдуин, - "это не обычный термин; это термин, который, хотим мы того или нет, занимает уникальное место в политическом анализе. ... Даже те исследователи, которые хотели бы избавиться от термина "власть", признают, что он слишком глубоко укоренился в вокабуляре политики, чтобы это действительно могло произойти" (Baldwin, 1989: 81). Другими словами, мы навсегда "обречены" иметь дело с "властью" и не можем избежать использования данного понятия при исследовании общественной жизни. Я также не склонен абсолютизировать значение ценностных факторов при выборе дефиниции власти и соперничающих теоретических перспектив. Здесь я солидарен с авторами (Falkemark, 1982: 70-74; McLachlan, 1994: 313-314; Morriss, 1987; 200-202; Oppenheim, 1981:150-176; и др.), которые считают, что хотя в научных исследованиях дескриптивные и нормативные элементы тесно взаимосвязаны, это не означает, что они совершенно неотделимы друг от друга в так называемых "ценностно-зависимых" понятиях, и последние неизбежно содержат в себе идеологические, политические или моральные предпочтения. Как и другие понятия, "власть" имеет дескриптивное содержание. Дескриптивное определение понятия власти вполне совместимо с моральной оценкой различных властных отношений, которая однако не делает нормативным само понятие. "Мы вначале должны определить наличие самой власти [с.14] и ее распределение в обществе - пишет П.Моррис, - то есть дать ее описание, прежде чем одобрять или осуждать ее за соответствие нашим ожиданиям или опасениям. То есть (нормативная) функция определения того, каким должно быть оптимальное социальное устройство, отличается от (дескриптивной) функции описания данного социального устройства" (Morriss, 1987: 201).Отсутствие всеми признанного определения не означает, что дискуссия по поводу содержания понятия беспредметна. Безусловно, споры вокруг понятия власти неизбежны, но они базируются на рациональных основаниях4. Необходимость в концептуальных исследованиях власти определяется следующими обстоятельствами. Во-первых, имеющиеся концепции не свободны от недостатков: некорректность дефиниций, непоследовательность в изложении, противоречия в логике построения понятия, неравномерная проработка проблемного поля.

Во-вторых при наличии обширной литературы по данной тематике набирается не так уж и много трудов монографического уровня, специально посвященных; концептуальному анализу власти и содержащих всестороннее и обстоятельное исследование самого понятия5. Преобладает рассмотрение отдельных аспектов власти [с.15] без анализа всего спектра проблем, касающихся содержания понятия, поэтому с точки зрения концептуального анализа власти эти исследования носят фрагментарный анализ. Исключение составляют монографические труды Х.Лассуэлла и Э.Кэплэна (Lasswell and Kaplan, 1950), П.Бэкрэка и М.Бэрэтца (Bachrach and Baratz, 1970), С.Льюкса (Lukes, 1974), С.Клэгга (Clegg, 1989), Р.Хендерсона (Henderson, 1981), Дж.Дебнэма (Debman, 1984), П.Морриса (Morriss, 1987), Б.Барнса (Barnes, 1988). Д.Ронга (Wrong, 1988). Однако и в данных работах не все проблемы определения власти рассмотрены с достаточной степенью обоснованности. Что касается отечественной традиции, то следует подчеркнуть, что далеко не все работы (особенно написанные в 70-80 годы) отвечают современным стандартам научного поиска. Многие авторы недостаточно знакомы с концепциями власти, разработанными в западной литературе, поэтому важные проблемы концептуального анализа власти, являющиеся основным предметом дискуссий в западной социальной философии, социологии и политологии, оказались вне их поля зрения. Отечественная наука определять власть главным образом на макрополитическом уровне , обосновывала ее классовую природу и обусловленность характером господствующих экономических отношений. Специально анализу понятия власти посвящены лишь три работы монографического уровня (Осадчий, 1983; Ледяева, 1989; Плотникова, 1997). Кроме того, тема власти относилась к наиболее идеологизированным фрагментам советского обществоведения.

В-третьих, по мере накопления социального опыта возникает потребность в изменении и уточнении даже наиболее успешных попыток концептуализации власти. Философ как "интеллектуальный полицейский" всегда найдет возможность и основания для новых интерпретаций. Необходимость в интенсификации концептуального анализа власти коренится в кумулятивном и динамичном характере научного знания, проявляющемся в [с.16] его постоянном обновлении и рефлексии. Таковы основные причины, побудившие меня предложить свое понимание власти в данной книге.

Начиная работу над темой я стремился прежде всего осмыслить и освоить международный опыт концептуализации власти. Поэтому основной массив источников составляют работы западных философов, социологов, политологов, в основном англоязычных, а проблематика, характер и стиль исследования идут в русле аналитического направления западноевропейской философии XX века. Последнее ориентировано на анализ языка, смысловых значений, понятий, оснований научного знания; для него характерны строгость в использовании понятийного аппарата, четкость и ясность формулировок, особое внимание к рациональному обоснованию и аргументации суждений, понятий, выводов.

Аналитическая философия уже на протяжении полувека является доминирующим философским направлением во всех англоязычных странах, а также в Скандинавии. В настоящее время наблюдается значительный рост ее популярности в Германии, Франции, Италии и странах Латинской Америки. По мнению известного американского философа Джона Серла, "в истории философии мы вряд ли найдем нечто подобное аналитической философии с точки зрения строгости, ясности и, прежде всего, интеллектуального содержания. В этом смысле мы живем в одну из великих философских эпох" (Searl, 1996: 23).

Концептуальный анализ длительное время считался у аналитиков важнейшим аспектом философского исследования. Эволюция логического позитивизма, обусловившая "лингвистический поворот" (Густав Бергман) в западноевропейской философии, существенно изменила ее функции в социальном познании. Философия перестала быть видом исследования, открывающего новые истины о мире, как это свойственно научным и эмпирическим дисциплинам; ее роль оказалась ограниченной вопросами, касающимися методов [с.17] исследования и языка, прежде всего прояснением понятий, используемых в эмпирических дисциплинах (например, в политической науке) или в этическом дискурсе. Само существование философских проблем связывалось с их укорененностью в языке, а разрешение - с переформулировкой при использовании более точных языковых выражений. Задача философа - создать руководство по применению понятий, прояснить их содержание и тем самым помочь исследователям избежать непонимания (или указать на непонимание), которое возникло вследствие концептуальной путаницы. Поэтому философия - это не теоретическая, а скорее терапевтическая дисциплина, ее основные результаты проявляются в раскрытии той или иной явной глупости" (Л.Витгенштейн). Политическая и социальная философия есть критическая экзаменация языка политической науки, социологии, антропологии, в процессе которой философы осуществляют своеобразную понятийную терапию.

Сегодня мало кто из западных исследователей придерживается мнения, что роль философии должна ограничиваться лишь анализом языка. Преодолевая крайности логического позитивизма, современная аналитическая философия, однако, сохранила интерес к концептуальной структуре науки и анализу понятий, который остается одним из основных направлений философского исследования. Большинство современных философов согласны в том, что он является не простым упражнением в семантике, а обязательным элементом социального познания. Санация научного языка, очищение его от неясностей и двусмысленности продолжает рассматриваться как прелюдия к исследованию важных научных проблем. При этом многие исследователи уверены, что анализ понятий не ограничивается чисто терапевтическими целями. Исследуя социальные понятия и способы их использования философ тем самым концептуализирует социальную реальность.

Мы живем не только в предметном мире, но и в мире понятий, которые во многом, явно или неявно [с.18] определяют нашу жизнь. Человек постоянно уточняет и изменяет те системы понятий, в рамках которых осуществляется его деятельность. Смена понятий в социальной и политических сферах проходит сложнее, болезненнее, жестче и так далее, чем, например, в математической или философской сферах. Однако общая идея необходимости, с одной стороны, концептуализации любой сферы деятельности, с другой стороны - уточнение уже проведенной концептуализации, как отмечает Г.В.Сорина, не просто присутствует всегда и в любой сфере, созданной деятельностью человека, но и "работает" подобным образом в любой из форм деятельности (Сорина, 1999: 44-45).

Не случайно поэтому в мировой гуманитарной науке к настоящему времени сложились мощные направления исследований, которые сумели объяснить ключевые моменты общественного и политического развития стран Запада с помощью анализа формирования и трансформации ключевых понятий и смысловых усложнений понятийно-терминологической номенклатуры- Это прежде всего школа Begriffsgeschichte Р.Козеллека, кембриджская школа Кв. Скиннера, а также ее ответвления и альтернативные начинания в англоязычном мире, Концептуальный анализ превратился в один из основных методов приращения гуманитарного знания. Во многих ведущих университетах Европы и Северной Америки читаются курсы по анализу политических понятий и по их истории, издаются многочисленные серии монографий, справочников, словарей. С 1998 года функционирует международная сеть исследователей политических понятий, координирующая деятельность различных проектов в области концептуального анализа.

Обращение к опыту концептуализации власти, накопленному в аналитической традиции, и знакомство читателя с современным состоянием изученности проблемы в западном обществоведении мне представляется важным прежде всего потому, что отечественной социологической и политологической литературе по [с.19] проблемам власти не хватает именно четкости и обстоятельности в определении содержания понятия власти, уточнении его объема и вида. Результатом этого стало его крайне нестрогое употребление. Нередко исследователи допускают настолько вольное толкование понятия власти, что создают массу псевдопроблем, а подчас просто говорят на разных языках, не понимая своих оппонентов. Под властью стало модным понимать все что угодно, и это имеет место не только в публицистике и пропагандистских статьях, но и в серьезных теоретических трудах. В социально-философской и политологической литературе появляется много общих рассуждений о власти, которые обычно можно с полным основанием отнести и к любым другим явлениям, хоть как-то связанным с воздействием одних людей на других или со сферой политики в целом. "Власть" оказывается неотличимой от таких понятий как "влияние", "принуждение", "управление", "детерминация", "сила", "причина", "социальный контроль", "господство", "политическая система" и др.; мало кто обращает внимание на такие "мелочи" как сфера и пределы применения понятия, его четкость и однозначность, смысловые нюансы и специфика. Эти недостатки, как мне представляется, более других сказываются на изучении всего комплекса проблем власти, глубине и обоснованности полученных результатов и выводов. Аналогичные недостатки имеют место и в исследовании других аспектов политической жизни, что безусловно сказывается на современной политической практике. Многие проблемы политического развития России, пишет М.В.Ильин) "коренятся в непонимании его участниками друг друга, в неспособности многих из них четко выразить свои устремления. Поверхностно воспринятые политические понятия используются небрежно, нередко их смысл искажается. Грешат этим порой даже политологи. В результате понятийный аппарат отечественной политики нуждается в своего рода интеллектуальном лечении" (Ильин, 1997: 7). [с.20]

Важность изучения западного опыта концептуализации власти обусловлена и тем обстоятельством, что отечественные исследователи власти либо варились в собственном соку (их большинство), либо анализ западных концепций был (за редким исключением) весьма поверхностным и основывался на ограниченном количестве источников, не позволявшем делать достоверные выводы. Стремясь восполнить данный пробел, автор систематизирует и анализирует основные концепции власти, представленные в современной западной литературе, проблематику концептуального анализа трудности, с которыми сталкиваются исследователи. В силу этого работа носит в известной мере обобщающий характер и в ней представлены основные подходы к существу проблемы.

Основывая исследование на трудах англо-язычных авторов, мне однако не хотелось ограничиваться просто анализом уже имеющихся концепций власти и их комментированием. Представлялось более значимым предложить свой собственный анализ, от начала и до конца, но который бы учитывал западные традиции концептуализации власти. Разумеется, я не надеюсь, что предлагаемая концепция будет разделяться большинством исследователей, поскольку у каждого есть свои собственные идеи и представления о власти. Главное, на что хотелось/обратить внимание - это проблемное поле концептуального анализа власти и теоретические основания, определяющие выбор концептуальных решений. Предложенный способ конструирования понятия власти позволяет учитывать аргументы, отражающие многообразие соперничающих теоретических подходов и сопоставлять идеи, принадлежащие исследователям различной теоретико-методологической ориентации. В этом отношении работа была направлена на уточнение сути разногласий по поводу отдельных аспектов понимания власти, их тестирование и, в конечном счете, определение оптимального значения "власти".

Данные моменты в значительной мере предопределили цель и задачи исследования, а также его структуру. [с.21]

Целью данного исследования является концептуальный и типологический анализ власти.

Основные задачи исследования: (1) анализ и оценка имеющихся концепций власти; (2) введение в научный оборот проблематики и результатов анализа власти в западной социальной философии и социологии; (3) обоснование ведущих принципов концептуализации власти; (4) определение и уточнение содержания отличительных признаков "власти"; (5) сравнение "власти" с другими социальными понятиями и (6) классификация и характеристика основных видов власти.

Структура книги. Она состоит из трех разделов. В первом дается обзор основных концепций власти и предлагается авторское видение концептуального анализа власти, его основных принципов. Далее приводится объяснение логики и основных этапов исследования. Во втором разделе представлен собственно концептуальный анализ. Здесь рассматривается ряд ключевых проблем в понимании власти и определяется набор основных элементов (признаков) "власти". В третьем разделе классифицируются и анализируются основные формы власти. [с.22]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Классическим примером того, как выбор концепции власти предопределяет основные выводы и результаты эмпирических исследований дает сопоставление исследовательских проектов Ф.Хантера и Р.Даля. Используя "репутационный" метод, Хантер пришел к выводу об элитистском характере распределения власти в американском обществе, в то время как "решенческий" метод Даля привел его к плюралистическим оценкам. Не случайно всплеск интереса к определению понятия власти и начало его систематической разработки приходятся на 1950-1960 годы, когда власть стала объектом прикладного исследования, прежде всего, в политической науке.

Вернуться к тексту

2 В англоязычной социологической и политологической литературе использование букв в качестве символов, обозначающих те или иные природные, духовные или социальные образования, является общепринятым. В научных трудах по проблемам власти под А обычно подразумевается субъект власти, под Б - объект власти К ним могут относиться как отдельные индивиды, так и группы (организации). Используя "литерную" терминологию, исследователь временно абстрагируется от уточнения природы субъекта и объекта власти, акцентируя внимание на специфике отношения между ними.

Вернуться к тексту

3 Идея сущностной оспариваемости политических понятий впервые была высказана профессором У.Гэлли в лекции, прочитанной в Аристотелевском обществе в 1955 году (Gallie, 1955). Гэлли использовал ее для объяснения различий в понимании "справедливости", "свободы", "демократии", "политики" и других понятий, являющихся предметом острых дискуссий. Суть ее состоит в том, что критерии "правильного" определения данных понятий являются комплексными, многомерными, ценностными; они не имеют приоритета друг перед другом, а эмпирическим путем определить адекватность того или другого определения понятия невозможно. Каждая точка зрения может быть теоретически обоснована и поэтому

спор между ними на уровне рациональных аргументов неразрешим в принципе.

Идея "сущностной оспариваемости" не сводится к трудностям процесса концептуализации социальных понятий. Вокруг любых терминов в социальных и политических науках ведется полемика. Сущностная оспариваемость (в отличие orпросто оспариваемости) означает, что концептуальные диспуты по поводу понятий являются нормативными (оценочными), поскольку выражение определенной ценности есть неотъемлемая часть самого понятия. Идеологический элемент как бы непосредственно "встроен" в содержание понятия, и это обрекает на неудачу любые попытки его "объективного" определения.

Идея стала особенно популярной среди социальных исследователей после публикации книг С.Льюкса "Власть: Радикальный взгляд" (Lukes, 1974) и У.Конолли "Термины политического дискурса" (Connolly, 1993), где особое внимание

было уделено "власти" как примеру "сущностно оспариваемого" понятия.

Вернуться к тексту

4 Это было "эмпирически" подтверждено Г.Фалкемарком. Проанализировав имеющиеся концепции власти, он пришел к заключению , что они базируются на самых различных видах аргументации, но среди них отсутствуют моральные и политические аргументы. "Мой поиск нормативных оснований в определениях "власти" в сравнительно большом количестве работ по власти, - пишет он, - был безуспешным" (Falkemark, 1982: 71).

Вернуться к тексту

5 Здесь я совершенно согласен с Б.Барнсом, который утверждает, что в имеющейся литературе по проблемам власти собственно анализу понятия отводится сравнительно мало места. Значительно большее внимание уделяется измерению власти и объяснению ее распределения в обществе (Barnes 1988:8).

Вернуться к тексту

Раздел I

Концептуальный анализ власти:

теоретические подходы и основные проблемы

Глава 1. Концепции власти: аналитический обзор

Как и любой важный феномен человеческой жизни, власть всегда была объектом внимания социальных исследователей. Уже в трудах Платона и Аристотеля содержится немало интересных наблюдений о власти, ее свойствах и закономерностях, В них мы находим и первые наброски самого понятия. Платон рассматривает власть как силу, основанную на специфическом знании - знании правления. Это соответствует его объяснению человеческой деятельности через знание, присущее и соответствующее ее отдельным видам. Политику он также определяет как специфическое знание - знание власти над людьми в его наиболее общем виде (Политик, 258 В). Аристотель характеризует власть как свойство (принадлежность) любой сложной системы. Все, что состоит из нескольких частей, имеет властвующий элемент и подчиненный элемент (Политика, 1254 А), таков "общий закон природы". Власть у Аристотеля играет роль активной формы, трансформирующей пассивную материю в реальные предметы. В социальной жизни власть обеспечивает организацию совместной деятельности и стабилизирует отношения в социальной системе.

Однако античные мыслители, в отличие от современных исследователей, не вдавались в подробный анализ понятия власти, считая само собой разумеющимся, что ключевые термины типа "власть", "влияние", "авторитет", "правление" не требуют разработки, поскольку значение этих слов понятно для людей со здравым смыслом.

Первая специальная попытка определить власть как понятие связана с именем Т.Гоббса. Фактически Гоббс заложил основы т.н. "каузальной" концепции власти, которая и по сей день превалирует в западной научной [с.25] литературе. Отмечая роль Гоббса как отца" каузального объяснения власти - объяснения власти как специфического причинного отношения, - С.Клэгг справедливо подчеркивает, что "если бы не было Гоббса и его работ, то вряд ли бы господствующая каузальная концепция власти была так глубоко обоснована и влиятельна" (Clegg, 1989: 23).

Власть человека, - пишет Гоббс, - "есть его наличные средства достигнуть в будущем некоего блага" (Гоббс, 1991: 63)1. Власть инициируется человеческим действием и проявляет себя в каузальном отношении. "Власть агента и эффективная причина - это одно и то же" (Hobbes, 1839: 72). Причинная связь представляет собой постоянное отношение между двумя переменными, в котором одна переменная производит изменение в другой переменной. Она возникает только между предметами и событиями, которые соотносятся друг с другом, хотя и могут быть отделены пространством и временем, Гоббсовское видение причинной связи следует из его механистической интерпретации социальных отношений как контактов и столкновений, в которых одни тела ("агенты") толкают другие тела ("пациентов"). Различие между властью и причиной связано со временем действии: причина относится к уже произведенному следствию, к прошлому, в то время как власть есть способность производить что-то в будущем. Власть характеризует отношения между агентами, в которых один агент может стать причиной определенных действий другого агента.

Власть, по Гоббсу, - это диспозиционное понятие, оно выражает потенциал субъекта власти достигнуть гарантированного подчинения объекта и контролировать объект. Власть существует даже в случае если субъект не реализует имеющуюся у него способность подчинить объект. В соответствии со своими представлениями о природе человека, Гоббс рассматривает властные [с.26] отношения как асимметричные и конфликтные -отражающие господство одних людей над другими.

Следующей вехой в истории анализа власти стала концепция Макса Вебера, в которой понятие власти приобрело вполне современную четкость и определенность. Вебер рассматривал власть как "вероятность того, что актор будет в состоянии реализовать свою волю в социальном отношении вопреки сопротивлению, независимо от того, на чем эта вероятность основывается" (Weber, 1947: 152). В веберовском определении подчеркиваются следующие основные черты власти: (1) власть не есть принадлежность индивидов, а существует в отношениях между ними; (2) власть должна определяться в терминах вероятности, возможности; (3) основу власти могут составлять любые веши, свойства или отношения; (4) власть всегда против кого-то, она предполагает конфликт и действия вопреки интересам людей. Как и Гоббс, Вебер рассматривает власть как намеренное асимметричное отношение между индивидами (но не группами или общностями). В отличие от авторитета, власть связана не с социальными позициями или ролями, а с персональными качествами индивидов.

Вебер, однако, считал понятие власти "социологически аморфным", так как "любое качество человека и любое стечение обстоятельств могут создать ситуацию, где индивид получит возможность требовать подчинения своей воле". Поэтому он предпочитал пользоваться более четким, с его точки зрения, понятием "господство" (Herrshaft), которое он рассматривал как частный случай власти ("возможность заставить определенную группу людей повиноваться определенной команде") (Weber, 1962: 117).

Современные дискуссии о власти открываются работами Х.Лассуэлла и Э.Кэплэна, Р.Берштедта, Х.Саймона, Д.Картрайта, Р.Даля, Дж.Марча и других исследователей, опубликованными в 1950-х - начале 1960-х годов. В них анализ понятия власти уже становится всесторонним, систематизированным, превращаясь в важнейший элемент исследования властных отношений в обществе и его отдельных сферах. [с.27]

Трудно выделить и классифицировать все заслуживающие внимания концепции власти, поскольку различия между ними можно провести по нескольким основаниям. Тем не менее, и с этим соглашается большинство исследователей, в концептуальном анализе власти довольно отчетливо просматриваются две основные традиции.

Первая традиция, обозначаемая как "секционная (групповая) концепция власти" (Scott, 1994) или как "традиция реализма" (Dahl, 1986) и идущая от Т.Гоббса и М.Вебера, представлена в работах Х.Лассуэлла и Э.Кэплэна, Р.Даля, Д.Картрайта, С.Льюкса, Э.Гидденса и других авторов. Власть рассматривается здесь как асимметричное отношение, включающее актуальный или потенциальный конфликт между индивидами. Она возникает в тех социальных взаимодействиях, где один из субъектов обладает способностью воздействовать на другого, преодолевая его сопротивление. Власть концептуализируется как власть над кем-то, как "отношение нулевой суммы", в котором возрастание власти одних индивидов и групп означает уменьшение власти других индивидов и групп.

Вторая традиция - "несекционная концепция власти" - отвергает идею "нулевой суммы", допуская что власть может осуществляться ко всеобщей выгоде. В данной традиции она рассматривается как коллективный ресурс, как способность достичь какого-то общественного блага; подчеркивается легитимный характер власти, ее принадлежность не отдельным индивидам или группам, а коллективам людей или обществу в целом. Современными представителями этой традиции, корни которой восходят к Платону и Аристотелю, являются Т.Парсонс, Х.Арендт и, в какой-то мере, М.Фуко.

Разумеется, не все подходы вписываются в эти рамки (например, классический марксизм, который рассматривает власть в капиталистическом обществе в терминах классового господства, т.е. в духе первой традиции, но при этом доказывает, что в будущем [с.28] коммунистическом обществе оно будет преодолено)2; многие авторы стремятся отойти от традиционных воззрений, заимствуя идеи у "противоположной стороны". При этом сектор различий в каждой из двух традиций также достаточно широк.

Многие исследователи подчеркивают значение книги Х.Лассуэлла и Э.Кэплэна "Власть и общество" (Lasswell and Kaplan, 1950), ставшей, по мнению Д.Болдуина, "водоразделом между старыми, еще интуитивными и двусмысленными трактовками власти и четкостью и ясностью более поздних дискуссий" (Baldwin, 1989: 129). Лассуэлл и Кэплэн, как и другие представители бихевиоралисткой школы, стремятся включить концепцию власти в свою теорию человеческого поведения. Они используют понятие власти не для описания государства и правительственных учреждений, а для понимания того, "что люди говорят и делают" (Lasswell and Kaplan, 1950: 3).

Власть рассматривается ими как вид влияния: "это процесс влияния на деятельность других людей с помощью использования (или угрозы использования) строгих мер в случае неповиновения" (Lasswell and Kaplan, 1950: 76). Спецификация власти как вида влияния осуществляется в терминах принятия решений. Власть, но Лассуэллу и Кэплэну, - это участие в принятии решений: "Г имеет власть над Х к отношении К, если Г участвует в принятии решений, влияющих на политику Х в отношении К" (Lasswell and Kaplan, 1950: 75). Под "решением" имеется ввиду "политика (policy), опирающаяся на суровые санкции (лишения)". Последние имеют место не только тогда, когда субъект непосредственно использует ресурсы власти для преодоления [с.29] сопротивления объекта, но и в ситуациях, где санкции лишь ожидаются объектом. Санкции являются "суровыми" с точки зрения ценностей, превалирующих в данной культурной среде (Lasswell and Kaplan, 1950: 74). Предлагаемая Лассуэллом и Кэплэном концепция власти, как они сами считают, позволяет учесть возможность использования санкций в ситуациях, где желаемый результат ("намеренный эффекте) еще не достигнут. "Именно угроза санкций отличает власть от простого влияния" (Lasswell and Kaplan, 1950: 76).

Лассуэлл и Кэплэн подчеркнули, что класть есть отношение между двумя и более акторами ("власть как участие в принятии решений есть отношение между людьми") и подвергли критике расселовское определение власти как "производства намеренных следствий" (Russell, 1938), в котором власть, по их мнению, трактуется как "собственность индивида или группы". Они также отметили, что выражение "власть над кем-то" не является законченным и его нужно специфицировать указанием на сферу (scope) власти, добавляя "в отношении того-то и того-то". "А и Б могут иметь власть над С в отношении разных аспектов повеления С, предопределяя деятельность С в разных сферах. Другими словами, А и Б могут иметь власть над С в отношении различных ценностей С". Наконец, к власти, по Лассуэллу и Кэплэну, относится лишь эффективный (результативный) контроль; он может быть достигнут с помощью самых различных средств и методов (Lasswell and Kaplan, 1950: 75-76).

К числу наиболее влиятельных подходов (особенно в 60-е годы), развивающихся в русле веберовской традиции, относится и концепция власти Р.Даля. Наряду со многими другими исследователями. Даль рассматривает власть как контроль за поведением. Далевская "интуитивная идея власти" - "А имеет власть над Б настолько, насколько может заставить Б делать что-то, что Б в ином случае не стал бы делать" (Dahl, 1969: 80) - стала изначальной основой многих концепций власти.

В отличие от некоторых исследователей, допускающих существование властных отношений в животном [с.30] мире и даже в неживой природе (Э.Голдмэн, К.Гибсон и др.). Даль использует понятие власти только для характеристики отношений между людьми. "Хотя в разговорной речи термин охватывает отношения между людьми и другими одушевленными и неодушевленными предметами, - пишет Даль, - мы полагаем необходимым ограничить его отношениями между людьми. ...Акторами могут быть индивиды, группы, роли, учреждения, правительства, национальные государства или другие объединения людей" (Dahl, 1969: 80).

Вслед за Гоббсом, Даль рассматривает власть в терминах каузальной связи3. "Ближайшим эквивалентом властного отношения, - пишет он, - является каузальное отношение. Поэтому утверждение "С имеет власть над Р" можно заменить утверждением "поведение С является причиной поведения Р"" (Dahl, 1986: 46). Власть - это эмпирическая регулярность, в которой поведение одного актора оказывает причинное воздействие на поведение другого актора. Даль подчеркивает, что каузальное объяснение власти соответствует нашему стремлению воздействовать на причины в реальном мире и добиваться нужных результатов. Он признает, что каузальное объяснение создает и некоторые трудности, так как каузальная цепочка может состоять из многих звеньев, что делает "невозможным знать, все ли необходимые факторы реального мира учитываются в исследовании". Но, считает Даль, цитируя Х.Блэйлока (Blalock, 1964: 18), "мы должны где-то остановиться и рассматривать теоретическую систему закрытой. Фактически мы можем остановиться в той точке, где измерение дополнительных переменных либо затруднено, либо требует слишком больших затрат, либо оно мало связано с ними... Отношение, которое в одной системе является непосредственным, в другой системе может [с.31] быть косвенным или его можно рассматривать как ложное" (Dahl, 1986: 49-50).

В соответствии с логикой каузального объяснения" концепция Даля предусматривает, что во властном отношении "существует хотя бы короткий временной промежуток между действиями актора, который считается осуществляющим власть, и реакциями респондента". Это требование "соответствует интуитивному убеждению в том, что А вряд ли может считаться обладающим властью над а до тех пор, пока за попытками А осуществить власть не последуют реакции о". В каузальном отношении предшествующее событие отражается в последующем, обязательно обозреваемом следствии. Власть, считает Даль, это событийная причинная связь, поэтому "нет действия на дистанции". "До тех пор, пока между А и а нет "соединения", нельзя говорить о существовании властного отношения". Даль не определяет понятие "соединение" (connection); он лишь указывает на практическую значимость данного условия, позволяющего "отбросить многие возможные отношения уже на начальных стадиях исследования" (Dahl, 1969: 81-82).

Как видно из вышесказанного, Даль, по сути, предлагает два довольно разных определения власти. Одно из них "диспозиционное" (А имеет способность заставить С делать что-то), другое - "эпизодическое", характеризующее власть как актуальное каузальное отношение. Хотя далевская концепция власти обычно ассоциируется с первым определением, которое гораздо чаще цитируется в научной литературе чем второе. Даль фактически придерживается "эпизодического" объяснения власти. Это ясно видно в его эмпирических исследованиях4.

Таким образом, власть осуществляется (и существует) лишь тогда, когда субъект власти предпринимает успешную, намеренную, наблюдаемую попытку [с.32] заставить объект делать что-то, что последний не стал бы делать в ином случае. Только после этого актор становится субъектом власти. Если же потенциал остался неиспользованным, то его нельзя считать властью. Хотя Даль и различает "осуществление власти" и "обладание властью", последнее он фактически сводит к так называемому "правлению предвиденных реакций"5. Как и Лассуэлл и Кэплэн, Даль отождествляет власть с влиянием, фокусируя внимание на внешних формах поведения и непосредственно наблюдаемых событиях. Анализ политической власти концентрируется на процессе принятия политических решений, в котором проявляется способность одних индивидов и групп навязать свою волю другим индивидам и группам в ходе успешной конкуренции. Власть измеряется по степени влияния на принятие решений в сфере публичной политики. Продолжая традиции Вебера, Даль рассматривает власть как "власть над", асимметричное отношение, подразумевающее конфликт и оппозицию сторон.

Сведение власти к ее поведенческим, непосредственно обозреваемым формам стало объектом критики со стороны американских исследователей П.Бэкрэка и М.Бэрэтца, чей вклад в развитие представлений о власти ассоциируется с идеями "непринятия решений" (non-decisionmaking) "мобилизации склонностей" (mobility of bias) и "вторым лицом власти". По существу, они не отвергли далевскую концепцию, а, скорее, попытались преодолеть ее явный поведенческий крен, уточнить содержание понятия и расширить сферу его применения, сделав более адекватным и приспособленным для анализа политики. Бэкрэк и Бэрэтц справедливо указали, что власть А над Б существует не только тогда, когда А может заставить Б делать то, что тот делать не хочет, но также в ситуациях, когда А может [с.33] заставить Б не делать то, что он (Б) хочет. Власть поэтому может осуществляться как в условиях открытого конфликта при принятии решений, так и "путем ограничения сферы принятия решений относительно "безопасными" проблемами" (Bachrach and Baratz, 1970, 1970:6). "Второе лицо власти" появляется в ситуациях "непринятия решений":

Власть также осуществляется, когда А направляет свою энергию на создание или укрепление социальных и политические ценностей и институциональной практики, ограничивающих сферу политического процесса публичным рассмотрением только тех проблем, которые являются относительно безопасными для А. В той степени, в какой А удается сделать это, Б оказывается недопущенным, по практическим соображениям, к выдвижению вопросов, решение которых могло бы нанести серьезный ущерб преференциям А. (Bachrach and Baratz, 1970:7)

Таким образом, "непринятие решения" есть "решение, которое результируется в воспрепятствовании или подавлении латентного или открытого вызова ценностям или интересам принимающего решение" (Bachrach and Baratz, 1970: 44).

Согласно Бэкрэку и Бэрэтцу, распределение благ и привилегий между членами общества - доходов, богатства, социальных статусов, власти - происходит неравномерно. Это неравенство поддерживается так называемой "мобилизацией склонностей", которая представляет собой "совокупность предопределяющих ценностей, убеждений, ритуалов и институциональных процедур ("правил игры"), которые систематически и стабильно обеспечивают выгоду определенным индивидам и группам за счет других" (Bachrach and Baratz, 1970:43). Главным методом поддержки "мобилизации склонностей" является непринятие решений, которое, как и принятие решений, основывается на комбинации из четырех составляющих - силы, влияния, авторитета и власти, имеющих ряд общих черт, но различающихся по отдельным аспектам. Ранее принятие решения обычно рассматривалось как результат осуществления власти. Бэкрэк и Бэрэтц предложили считать власть [с.34] лишь одной из форм успешного контроля - вместе с силой, влиянием и авторитетом.

В отличие от традиционного подхода, ограничивающего объяснение политического процесса терминами принятия решений и подразумевающего, что политический консенсус "является результатом неконтролируемого формирования разнообразных установок и верований у населения, не препятствующего выражению недовольства в процессе принятия решений", Бэкрэк и Бэрэтц рассматривают политический консенсус как переменную величину, изменяемую в процессе осуществления власти. Они утверждают, что он обычно формируется защитниками статус-кво, использующими имеющиеся у них ресурсы власти для достижения своих целей (Bachrach and Baratz, 1963:197).

Следует подчеркнуть, что Бэкрэк и Бэрэтц не относят силу, авторитет, влияние или манипуляцию к формам власти. В отличие от других исследователей, которые считают, что политические решения формируются исключительно на основе осуществления власти, они указывают, что подчинение может быть достигнуто путем осуществления любой из возможных комбинаций власти, авторитета, влияния и силы, т.е. рассматривают власть как один из видов успешного контроля (Bachrach and Baratz, 1970: 39-41). Но при этом они подчеркивают, что власть является главным способом обеспечения непринятия решений. Власть есть особая форма контроля, возникающая когда "(а) между А и Б есть конфликт в отношении ценностей или направления действий; (б) Б подчиняется желаниям А; и (с) Б делает это, поскольку опасается, что А лишит его ценности или ценностей, более значимых lля него, чем те, которые он будет иметь в результате неповиновения" (Bachrach and Baratz, 1970: 24).

Бэкрэк и Бэрэтц указывают, что власть не является принадлежностью субъекта, а представляет собой отношение между субъектом и объектом. Поэтому успешное осуществление власти зависит от сравнительной значимости конфликтных ценностей в сознании объекта. Конфликт интересов или ценностей является [с.35] обязательным условием власти, так как при наличии у субъекта и объекта общих целей действия объекта будут добровольными. В этой ситуации следует говорить не о власти, а об авторитете (Bachrach and Baratz, 1970:19, 21). Бэкрэк и Бэрэтц считают, что власть существует и тогда, когда субъект осуществляет ее неосознанно или где осознанное осуществление власти вызывает ненамеренные последствия (Bachrach and Baratz, 1994: 201).

Следующий раунд дебатов о природе и "лицах" власти связан с выходом в 1974 работы С.Льюкса "Власть; Радикальный взгляд" (Lukes, 1974). Льюкс принял критику Бэкрэком и Бэрэтцом далевского "одномерного" взгляда на власть, но посчитал, что и их "двухмерная" концепция не охватывает всех форм существования власти. Льюкс подчеркнул, что как плюралисты, так и их критики неправомерно сводят анализ власти исключительно к ее поведенческим аспектам. Сфера власти, по его мнению, не ограничивается поведением (действиями и недействиями), а включает и контроль над ценностями и убеждениями. Он подверг критике Бэкрэка и Бэрэтца за то, что те интерпретировали отсутствие конфликта (открытого или скрытого) как консенсус в отношении существующего распределения ценностей. Тем самым Бэкрэк и Бэрэтц, пишет Льюкс, фактически; "исключают (по определению) саму возможность ложного или манипулированного консенсуса" (Lukes, 1974: 24).

Льюксовский "трехмерный" взгляд сохраняет предыдущие два "лица" власти, но не ограничивается ситуациями открытого конфликта намерений (Даль) или подавления скрытого (но осознаваемого обеими сторонами) конфликта путем недопущения его в сферу принятия решений (Бэкрэк и Бэрэтц), а включает ситуации, когда между субъектом и объектом нет видимого (открытого или скрытого) конфликта. Говоря о "третьем лице власти", Льюкс подчеркивает, что "высшая и наиболее коварная форма осуществления власти - это предотвращение, в той или иной степени, возможного недовольства людей путем формирования у них таких восприятий, знаний и преференций, которые обеспечили бы принятие людьми своих ролей в существующем [с.36] порядке - в силу того, что они не видят альтернативы этому порядку, или потому, что считают его естественным и неизменным или же божественно предопределенным и выгодным" (Lukes, 1974: 24). Иными словами, субъект осуществляет власть над объектом не только тогда, когда заставляет объекта делать то, что тот не хочет делать, но и когда формирует его желания. Между субъектом и объектом нет конфликта преференций (субъективных желаний и целей), но есть конфликт интересов. Объект действует в соответствии со своими интенциями, но вопреки своим реальным (объективным) интересам, которых он не осознает.

Льюкс считает, что его концепция власти и концепции Даля и Бэкрэка и Бэрэтца следует рассматривать в качестве альтернативных интерпретаций и аппликаций единого понятия власти, лежащего в основании всех трех "взглядов": А осуществляет власть над Б, когда воздействует на Б противоположно интересам Б. Главное различие между ними, пишет он, состоит в том, что они предлагают различные интерпретации "интересов" и способов негативного воздействия на интересы объекта (Lukes, 1974: 27).

В отличие от "одномерного" и "двухмерного" взглядов, акцентирующих внимание на актуальном (открытом или скрытом) конфликте между акторами и интерпретирующих понятие "интерес" в субъективных терминах (как желания и преференции), наиболее важными терминами в концепции власти Люкса являются "объективные интересы" ("реальные интересы") и латентный конфликт". "Реальные интересы" - это то, что Люди выбрали бы в условиях "реальной автономии", т.е. в ситуациях, где над ними бы не осуществлялась власть. Люди часто совсем не осознают свои реальные интересы или имеют о них ошибочные представления, их преференции могут быть следствием осуществления власти над ними. Поэтому конфликт интересов может существовать в латентной форме без его осознания объектом власти. Поскольку, как считает Льюкс, между теми, кто осуществляет власть, и теми, кто является ее объектом, неизбежно возникает расхождение интересов, [с.37] потенциальный конфликт существует всегда, даже при отсутствии каких-либо внешних его проявлений. Поэтому власть, по Льюксу, осуществляется и тогда, когда объект ее не осознает. Предвидя возможность ситуаций, где намерения субъекта соответствуют субъективным преференциям объекта, Льюкс вводит понятие "краткосрочная власть" (short-term power). Как только объект начинает осознавать свои "реальные" интересы, "краткосрочная власть" самоуничтожается (Lukes, 1974: 33).

В соответствии с этим, Льюкс предлагает исключить из определения власти ссылки на "конфликт преференций", заменив его на "конфликт интересов", поскольку понятие "интерес" включает не только субъективные преференции(намерения, цели. желания), но и что-то такое, что люди могут и не осознавать. Это, по его' мнению, позволяет увидеть и учесть все "лица" власти. Он считает, что его подход углубляет "одномерный" и "двухмерный" взгляды, где власть, по существу, определяется как воздействие вопреки интересам объекта, но "интересы" понимаются слишком узко и сводятся к субъективным (осознанным) желаниям индивидов, к их преференциям и целям.

Льюкс также отверг "индивидуалистические тенденции", присущие, по его мнению, веберовской традиции. Критикуя Бэкрэка и Бэрэтца за "методологический индивидуализм" в понимании власти, Льюкс утверждает, что власть в форме непринятия решений нельзя адекватно осмыслить, не рассматривая ее как "функцию коллективных сил и социальных механизмов", "Мобилизация склонностей", пишет он, может быть результатом определенной формы организации. "Конечно, эти коллективы и организации состоят из индивидов. Однако власть, которую они осуществляют, нельзя концептуализировать просто в терминах индивидуальных решений и поведения" (Lukes, 1974; 22).

Наряду с рассмотренными подходами, связанными с бихевиоралисткой большую популярность, особенно. в 1960-1970 годы, получили концептуализации власти [с.38] с помощью зависимости и обмена. Оставаясь в целом в рамках той же веберовской традиции, П.Блау, Дж.Хоманс, Дж.Зибаут и Х.Келли, Р.Эмерсон, Б.Бэрри, Дж.Хэрсаньи предложили несколько иное объяснение власти и механизма ее функционирования, стремясь вписать понятие в теорию социального обмена. Власть рассматривается здесь в терминах экономического анализа, фокусирующего внимание на выгодах и издержках, получаемых акторами в процессе их взаимодействия.

Основой власти и ее обязательным элементом является отношение зависимости, возникающее между субъектом и объектом. Его источник, по мнению теоретиков социального обмена, заложен в неравном распределении материальных, социальных, духовных и политических ресурсов, которое ведет к неравным результатам (выгодам и издержкам) в отношении обмена между субъектом и объектом. У объекта отсутствуют необходимые ему для достижения своих целей ресурсы или же их недостаточно. Если он не может получить необходимые ресурсы из других источников, то он вынужден повиноваться воле субъекта, поскольку именно субъект обладает теми ресурсами, которые нужны объекту. Таким обратим, зависимость возникает, когда результаты деятельности актора обусловлены не только ею собственным поведением, но и действиями других акторов, то есть детерминированы взаимодействиями. Зависимость не является постоянной. Она возрастает прямо пропорционально ценности ресурсов, которыми может обеспечить субъект, и снижается по мере расширения доступа объекта к альтернативным источникам этих ресурсов. Субъект, в отличие от объекта, не зависит от ресурсов объекта или зависит от них в меньшей степени. Таким образом, власть является функцией зависимости: способность субъекта преодолеть сопротивление объекта заложена в зависимости объекта от субъекта и коррелирует с ней: чем сильнее зависимость, тем больше власти, и наоборот. Субъект обладает властью над объектом и может влиять на его поведение в той степени, в какой он может определять и контролировать ожидаемые объектом награды и издержки (rewards and costs). [с.39]

Для многих авторов, рассматривающих впасть в терминах зависимости и обмена, результат власти не сводится к контролю за поведением объекта. По мнению Б.Бэрри, властью может считаться лишь такое отношение между субъектом и объектом, в котором выгоды, получаемые сторонами отношения, неравны: "А имеет власть над Б, если, и только если максимальная чистая выгода А от подчинения Б влечет за собой или чистые потери Б, или меньшую выгоду Б по сравнению с А". Если Б получает выгоду, равную выгоде А, то такое отношение следует считать "обменом", но не "властью" (Ваггу, 1976: 95). Дж.Хэрсаньи в качестве одного из параметров власти называет "стоимость" (необходимые издержки) влияния субъекта на поведение объекта (Нarsanyi, 1969: 228-229). Многие исследователи фактически сосредоточивают внимание именно на выгодах субъекта и потерях объекта как важнейших характеристиках власти и неравном распределении благ как следствии и показателе власти. Распределение власти оказывается тождественным распределению материальных и социальных наград. В этом смысле обладание властью и осуществление власти фактически могут иметь место и без повиновения объекта субъекту.

Одной из наиболее разработанных концепций власти является концепция П.Блау - крупнейшего теоретика социального обмена. Блау считает власть разновидностью социального обмена6, определяя ее как "способность индивидов или групп навязать свою волю другим вопреки их сопротивлению с помощью угрозы наказания или отказа в регулярных вознаграждениях, поскольку и первое, и второе, в конечном счете, выступают в качестве негативных санкций" (Blau, 1969: 293).

Блау ограничивает власть сферой негативных санкций, но подчеркивает, что последние не сводятся к физическому принуждению или угрозе его применения. [с.40] "Людей можно заставить делать что-то из страха потерять работу, лишиться социального статуса, заплатить штраф или быть подвергнутыми остракизму" (Blau, 1969: 293). При этом граница между негативными и позитивными санкциями часто оказывается размытой. Блау иллюстрирует это, сравнивая два случая: (1) человек выполняет услугу под угрозой изъятия у него 100 долларов в случае его отказа; (2) человек делает ту же самую услугу за вознаграждение в 100 долларов. Чистая разница для него между выполнением услуги и отказом от выполнения одинакова в обоих случаях. По мнению Блау, единственное различие между наказанием и вознаграждением может быть выявлено лишь в отношении к изначальному положению объекта, т.е. в сравнении с ситуацией, имевшей место до попыток субъекта влиять на объект. В случае если положение объекта ухудшилось, то речь идет о наказании, если улучшилось - о вознаграждении. Однако и этот критерий бывает весьма непросто использовать, например в ситуациях, когда награды становятся повторяющимися (постоянными), что делает объект зависимым от субъекта. Неполучение ожидаемого вознаграждения воспринимается объектом как наказание (Blau, 1969; 293).

Источником власти является неравномерное распределение ресурсов, которое обусловливает одностороннюю зависимость одних людей или групп от других, позволяющую обладателям ресурсов "обменивать" их на желаемое поведение. Поэтому власть А над Б пропорциональна зависимости Б от А. Власть обязательно асимметрична: взаимная зависимость и равное взаимное влияние означают отсутствие властного отношения; власть выражает вчистую (net) способность наказывать и лишать других людей вознаграждения - способность, которая сохраняется и с учетом того сопротивления, которое может быть оказано". Блау подчеркивает, что власть - это устойчивая (повторяющаяся) способность навязывать волю, а не единичный случай влияния, каким бы важным он ни был (Blau, 1969: 294). Не все виды влияния относятся к власти. "Побуждение человека оказать услугу за вознаграждение не есть осуществление власти [с.41] над ним до тех пор, пока продолжающиеся вознаграждения не заставят его повиноваться команде, а не только оказывать данные услуги" (Blau, 1969: 308). В отличие от совета, где субъект "подсказывает" объекту как тот может получить выгоду, и тем самым действует в интересах объекта, во властном отношении субъект подчиняет объект в своих собственных интересах, ориентируясь на свою личную выгоду (Blau, 1969: 308). В то же время впасть не есть непосредственное физическое принуждение, она обязательно заключает в себе элемент добровольности: объект может предпочесть наказание повиновению (Blau, 1969: 294).

Среди исследователей, оказавших существенное влияние на развитие представлений о власти, следует указать Д.Ронга. Ронг рассматривает "власть" как диспозиционное понятие, т.е. характеризует ее как возможность, способность, потенциал, который может быть реализован (а может остаться и нереализованным) в действии. Однако в отличие от многих других попыток определить власть в диспозиционных терминах, он подчеркивает реляционный характер власти, избегая рассмотрения ее как "заключенной в самом субъекте власти, откуда она воздействует на других людей" (Wrong, 1988: 8-9).

Ронг проводит четкое различие между "властью" и "ресурсами власти", "властью как потенциалом" и "потенциалом для власти" ("латентной властью" и "возможной властью"). Это различение особенно важно в политическом анализе, касающемся взаимоотношений между социальными группами и затрагивающем проблемы мобилизации коллективных ресурсов в осуществляемой власти, которая, как он утверждает, может быть и актуальной, и потенциальной (Wrong, 1994: 69). Ронг подчеркивает, что игнорирование различий между возможной властью (возможностью обладания властью) и реально существующей властью является "классической ошибкой в политическом анализе": "социологи, как и люди, которых они изучают, могут ошибочно приписывать власть группам, которые лишь могут иметь ее, но превращение этой возможности в действительность [с.42] связано с длительным процессом социальной мобилизации и индоктринации" (Wrong, 1994: 69-70).

Ронг строит свое определение власти на определении Рассела, модифицируя его следующим образом: "власть это возможность индивидов и групп оказать намеренное и предвиденное воздействие на других индивидов и групп" (Wrong, 1988: 2). Он подчеркивает, что "власть" следует отличать от "контроля" и "влияния", что обусловливает необходимость ограничения "власти" намеренным и эффективным (результативным) контролем над объектом (Wrong, 1994: 65). Предвидя возможную критику, Ронг указывает, что изучение ненамеренных последствий социального действия также может быть одной из основных задач социальных наук, но это не отменяет необходимости в тщательном разграничении между намеренными и ненамеренными результатами. Вместо того, чтобы отождествлять власть со всеми формами влияния, пишет Ронг, следует просто подчеркнуть, что "намеренный контроль нередко формирует отношения, в которых субъект власти осуществляет ненамеренное влияние на объект, идущее гораздо дальше того, что он мог изначально пожелать или вообразить" (Wrong, 1994: 66).

Характеризуя власть как асимметричное социальное отношение, Ронг уточняет понятие асимметрии во власти путем различения между "интегральной властью" (integral power), где принятие решений и инициатива действий централизованы и монополизированы в руках одного субъекта, и "интеркурсивной властью" (intercursive power), где власть каждого из субъектов социального отношения уравновешивается властью другого субъекта. В последнем случае имеет место процедура переговоров или совместного принятия решений по вопросам, имеющим взаимный интерес (Wrong, 1994: 63). Ронг отвергает традиционное отождествление власти с насилием, принуждением и необходимостью применения санкции для "преодоления сопротивления объекта". Власть, как он считает, может осуществляться в форме убеждения, побуждения или манипуляции при отсутствии угрозы использования негативных санкций. [с.43]

Наконец, заслуживает быть отмеченным глубокий и обстоятельный анализ Ронгом различных видов власти7. В нем, как пишет Дж.Скотт, Ронг "дал характеристику всему спектру понятий, которая способствовала привнесению определенного порядка в дискуссии о власти" (Scott, 1994).

Интересный способ концептуализации власти предложил Дж.Дебнэм. В его основе лежат идеи Ф.Фрохока, различавшего "таксономические" и "кластерные" понятия, "Таксономическое" понятие заключает в себе определенный набор свойств, присущих всем событиям и явлением, обозначенным данным понятием. Как доказывает Фрохок, этот способ концептуализации понятия сталкивается с трудностями, поскольку он не в силах избежать критики за неполный (неадекватный) охват всех свойств характеризуемого явления. Для иллюстрации Фрохок приводит известные определения политики, предложенные Д.Истоном, Г.Алмондом и Х.Экстейном8, и показывает, что каждое из них игнорирует те или иные существенные свойства политики. Например, ссылка на силу в определении Алмонда ведет к игнорированию политики, основанной на убеждении и общих ценностях, а "авторитарное распределение ценностей" не охватывает процесс "политического торга" и некоторые другие аспекты политики (Frohock,1978; 859)

Это по мнению Фрохока неизбежно порождает сомнения в самом способе определения понятий, предопределяет "высокий уровень смертности таксономических определений" и, соответственно, преимущества "кластерного" подхода. "Кластерные" понятия [с.44] охватывают широкий спектр событий и явлений, не имеющих единого ("сущностного") свойства, но находящихся в "родственных отношениях" друг с другом. Кластерные свойства могут быть ранжированы в соответствии с их значимостью. "Ключевые свойства" являются обязательными для ссылки, "их нельзя исключить из ссылки без нарушения коммуникации". Фрохок выделяет два "ключевых" свойства политики - "директивность" и "агрегацию", которые, он подчеркивает, должны иметь место во всех событиях, обозначаемых словом "политика"; изменение в их значении ведут к изменению в значении понятия в целом. Другие свойства составляют так называемые "гетерогенные расширения", которые связаны с гомогенным ядром. В целом, структуру кластерного понятия можно описать как совокупность окружностей: "ключевые" свойства находятся в центре, они относительно стабильны. Диспуты по поводу содержания понятия ведутся на его периферии, поэтому они не имеют существенного значения (Frohock,1978: 859-870).

Следуя Фрохоку, Дебнэм рассматривает "власть" как кластерное понятие. Его главная идея состоит в том, что "власть имеет несколько центральных черт, которые должны формировать направление ее исследования" (Debnam, 1984: IX).

Дебнэм выделяет четыре "ключевых" свойства (элемента) власти: актор, действие, намерение и результат (outcome). Любой анализ власти, утверждает он, должен включить информацию об этих элементах. Они "настолько важны, что нам необходимо понять их роль прежде, чем рассматривать какие-либо другие элементы, составляющие многообразие и сложность властных отношений в реальном мире" (Debnam, 1984: 4). Остальные элементы не являются обязательными для всех случаев власти или же их можно "объединить" с другими элементами. Например, Дебнэм пришел к выводу, что "возможность" следует рассматривать не в качестве самостоятельного элемента власти, а включить в "расширенное" понятие действия. Любой конкретный случай власти, пишет Дебнэм, обычно имеет более сложную структуру, чем набор "ключевых" элементов. "Бездонная (swamp-like) природа власти обусловлена тем, [с.45] что все эти остальные элементы невозможно зафиксировать. Но хотя властные отношения могут существенно отличаться друг от друга, ключевые элементы остаются неизменными (Debnam, 1984: ix).

Книга П.Морриса "Власть: философский анализ" (Morriss, 1987) безусловно относится к числу тех, которые внесли существенный вклад в развитие представлений о власти. В начале ее Моррис рассматривает вопрос об источниках и причинах нашего интереса к "власти". Он различает три основных контекста в исследовании власти: практический контекст касается знания наших способностей добиться чего-то и знания способностей других людей; моральный контекст связан с вопросом об ответственности людей за определенные события; оценочный контекст отражает наш интерес в оценке социального устройства с точки зрения распределения власти и его рациональности. Хотя Моррис утверждает, что исследование власти и роль самого понятия власти различаются в зависимости от избранного контекста, "власть" тем не менее, имеет смысловое ядро: это разновидность способности. "Основная идея состоит в том, что ваши власти - это ваши способности сделать то, что вы выбрали" (Morriss, 1987: 48).

Начав с детального семантического исследования слова "власть", Моррис делает тщательный всесторонний анализ различных видов способностей. Он, в частности, различает власть в общем смысле - власть как общая способность (power as ability) и власть в частном (конкретном) смысле - власть как конкретная способность (power as ableness)9. Власть как общая способность (ability) характеризует то, что люди могут сделать в различных условиях; власть как конкретная способность (ableness) - в реально существующих условиях. Власть как общая способность измеряется по [с.46] количеству сопротивления объекта, которое субъект может преодолеть. Власть как конкретная способность характеризует спектр возможностей, имеющихся у субъекта в данных обстоятельствах.

Власть как общая способность и власть как конкретная способность не обязательно соответствуют друг другу: можно иметь громадную власть как общую способность и одновременно весьма ограниченную власть как конкретную способность, и наоборот. Исследователя могут интересовать оба вида власти. В одних случаях (например, власть структурных подразделений (штатов), их формальные ресурсы и возможности обеспечить подчинение людей в каких-то отношениях) нас фактически интересует власть в общем смысле, в других (власть различных партий и политических организаций в представительных органах, которая непосредственно основывается на их сравнительных возможностях и степени взаимозависимости) власть как конкретная способность. Появление альтернативных концепций (Т.Парсонс; Х.Арендт, М.Фуко), а также усилившаяся критика позитивистской методологии которой главным образом и основывались исследования 1950-1960 годов, вызвали тенденцию к пересмотру ряда традиционных элементов в концепции власти. Некоторые исследователи отказались рассматривать власть как предполагающую обязательный конфликт, репрессии и действия против интересов объекта. Например Д.Ронг, как уже отмечалось ранее, к формам власти в числе прочих отнес убеждение, побуждение и манипуляцию. Д.Болдуин предложил не ограничивать власть исключительно негативными санкциями, а рассматривать подчинение на основе позитивных санкций как форму власти. Э. Гидденс определяет власть как способность достичь определенного результата независимо от того, связано это с интересами объекта или нет.

Эта критика, однако, в целом не отвергала традиционные воззрения, а скорее была направлена против одностороннего ("негативного") видения власти. Более радикальные возражения были высказаны [с.47] представителями альтернативной ("несекционной") традиции в понимании власти.

Т.Парсонс указывает на три основных недостатка господствующего подхода. Во-первых, его характеризует "концептуальная расплывчатость", следствием которой является "трактовка "влияния", а иногда и "денег", также как и различных аспектов принуждения, в качестве "форм" власти". Это, по его мнению, делает логически невозможным рассмотрение власти как специфического механизма, осуществляющего изменения в действии других единиц, индивидуальных и коллективных, в процессе социального взаимодействия (Parsons, 1986: 95). Во-вторых, традиционный подход, пишет Парсонс, не решил вопрос о соотношении аспектов принуждения и консенсуса во власти: исследователи либо рассматривали эти аспекты как формы власти, либо подчиняли их один другому, характеризуя власть как опирающуюся, в конечном счете, или на принудительные санкции, или на согласие. Оба варианта решения проблемы Парсонс посчитаны неудовлетворительными. Наконец, в-третьих, традиционный подход органически связан с концепцией "нулевой суммы", согласно которой "количество власти" в любом социальном отношении является фиксированным и поэтому возрастание власти у одного из субъектов отношения автоматически означает уменьшение власти у другого субъекта. По мнению Парсонса, данная концепция не применима к достаточно сложным системам (Parsons, 1986: 95).

В отличие от многих других концепций власти, концепция Парсонса с самого начала была вписана в его общую схему анализа социальных систем (общества), Тем самым Парсонс ограничил сферу власти пространством политики, не рассматривая власть как межличностный феномен или как тип отношений в семье или организации. В основе парсоновской концепции лежит идея изначального сходства концептуальных структур, предназначенных для анализа экономической и политической сфер общества. Сравнивая их, Парсонс приходит к выводу, что власть в политике играет роль, сопоставимую с ролью денег в экономике. Аналогично [с.48] деньгам, являющимся посредником в экономических операциях, власть выступает средством упорядочения политических процессов. Как обладание деньгами дает возможность приобретать различные блага и услуги, так и обладание властью обеспечивает выполнение широкого набора политических обязанностей и функций.

Это привело Парсонса к существенно отличному от традиционного подхода способу определения власти. Власть у него является не атрибутом акторов или отношений, а свойством (ресурсом) систем. Власть, по Парсонсу, это "генерализованная способность обеспечить выполнение элементами системы своих обязанностей, которая легитимизируется тем, что направлена на достижение коллективных целей и предполагает в случае неповиновения применение негативных санкций" (Parsons, 1986: 103). Власть "производится" социальной системой аналогично богатству, создаваемому экономической организацией. Как и деньги, власть не представляет собой ценность сама по себе : ее роль состоит в том, что она обеспечивает достижение коллективных целей через согласие членов общества легитимизировать лидерские позиции и дать мандат на принятие решений и формирование политики от имени общества тем, кто находится на этих позициях.

Парсонс отвергает идею о том, что класть охватывает все формы подчинения объекта, относя к власти только генерализованные, легитимизированные, инсти-туционализированные, символические формы, полностью зависящие от доверия людей к самой системе власти. Концепция Парсонса значительно "уже" большинства других подходов, она исключает из власти принуждение, манипуляцию, персональный авторитет, "голую силу" и рассматривает власть лишь как один из способов воздействия субъекта на объект. "Подчинение с помощью угрозы использования силы, независимо от того, обязан объект подчиняться или нет, не является осуществлением власти, - подчеркивает Парсонс. ... К власти, в моем понимании, относится только генерализованная возможность достижения подчинения, а не единичное санкционирующее действие, которое [с.49] субъект способен осуществить, и средства подчинения должны быть "символическими"" (Parsons, 1986: 103). В отличие от традиционного подхода, рассматривающего власть как существующую в конкретных отношениях одних индивидов с другими, у Парсонса власть не ограничивается несколькими специфическими отношениями; она представляет собой генерализованную (обобщенную) способность социальной системы реализовать интересы системы в отношении широкого спектра проблем.

Более чем кто-либо до него, Парсонс подчеркивает "символический" характер власти, делая ясное различие между "властью" и "силой". Он не просто отвергает определения власти через силу и принуждение, но и делает следующий шаг в этом Направлении, утверждая, что хотя "власть" и "сила" исторически тесно переплетались между собой, с аналитической точки зрения это две принципиально различные "сущности". Тем самым Парсонс способствовал утверждению идеи о том, что власть не обязательно подразумевает конфликт и угнетение.

Таким образом, концепция Парсонса тесно связывает власть с легитимным авторитетом. Последний является не формой власти, как обычно считается, а скорее ее основой. Парсонс рассматривает людей, прежде всего как социализированных акторов; поэтому власть существует в контексте социальных норм, которые разделяются и субъектами и объектами и как бы приводятся в действие в процессе осуществления власти. Санкции, которые использует субъект, также нормативно обусловлены10. Тем самым власть фактически становится [с.50] производной авторитета, понимаемого как институционализированное право лидеров ожидать поддержки членов коллектива. В отличие от критикуемой Парсонсом концепции "нулевой суммы", в данном случае "количество" власти может быть увеличено аналогично кредитованию экономики. Индивиды "инвестируют" свое доверие в тех, кто ими правит, выигрывая от процесса осуществления власти, поскольку власть обеспечивает реализацию коллективных целей.

Близкие Парсонсу идеи о природе власти были высказаны Х.Арендт. Также как и Парсонс, Арендт не разделяет традиционных воззрений, отмечая, что они исходят из "старого понимания абсолютной власти, характерного для периода образования европейских национальных государств и воспетого в шестнадцатом веке французом Жаном Боденом, а в семнадцатом веке - англичанином Томасом Гоббсом" (Аrendt, 1986: 60). Этот "древний вокабуляр" еще более утвердился и укрепился под влиянием иудео-христианской традиции и ее "императивного права", а также исследований, доказывающих существование врожденных инстинктов к господству и внутренней агрессивности человека (Аrendt, 1986: 61).

Сущность власти в данном подходе, считает Арендт, фактически сводится к эффективности команд. Из этого следует, пишет она, что "не может быть более сильной власти, чем та, которая вырастает из дула винтовки, и трудно сказать, чем приказ полицейского отличается от приказания вооруженного бандита" (Аrendt, 1986: 60)11. Отвергая данный подход, Арендт указывает на существование другой, не менее древней, традиции, восходящей к античности и связанной с идеями "правления закона" и "власти народа", символизирующими "конец правления человека над человеком" (Аrendt, 1986: 62). [с.51]

Идеализируя политическую структуру греческого полиса, Арендт приходит к отказу от "конфликтного" видения политики, исключая из нее борьбу за власть и связанные с нею привилегии. Как и Парсонс, Арендт рассматривает власть как принадлежащую не индивидам, а коллективам. Люди совместно "создают" власть посредством коммуникативной деятельности и взаимодействия. Властные отношения ~ это отношения между равными субъектами, находящимися между собой в процессе коммуникации. Политика - это "действие словами"; именно коммуникативная деятельность создает и поддерживает политическую общность. Коммуникация должна быть обязательно двусторонней, требующей чтобы ее участники - "говорящие" и cлушащие" - вели постоянные диалоги или дебаты. Власть возникает, когда "равные собираются вместе"; она "соответствует человеческой способности не просто действовать, а действовать совместно". Поскольку власть принадлежит группе людей, она существует только до тех пор, пока есть группа. Если группа распадается, власть прекращается, Когда говорят, что кто-то находится у власти, на самом деле имеется в виду, что данный человек наделен коллективом властью действовать от его имени. Индивиды не имеют власти и не осуществляют власть: они обладают только силой (Аrendt, 1986: 64).

Так же, как и Парсонс, Арендт не отождествляет власть со всеми способами управления. Понятия "власть", "сила", "могуществом, "авторитет", "насилие", пишет она, характеризуют различные средства, с помощью которых одни люди правят другими. Эти слова могут использоваться в качестве синонимов, поскольку выражают одну и ту же функцию, но по сути они относятся к различным явлениям. Их смешение свидетельствует не только о "лингвистической глухоте", но и вызывает "слепоту" в отражении политических процессов, поскольку в этом случае наиболее существенным политическим вопросом становится вопрос "кто кем правит?", который, по ее мнению, отнюдь не является главным (Аrendt, 1986: 64). [с.52]

Арендт четко различает понятия "власть" и "насилие", рассматривая их в качестве антиподов. Насилие по своей сути инструментально, оно всегда нуждается в руководстве и оправдании через те цели, которые достигает. Власть же консенсуальна, она не нуждается в оправдании- Но она всегда нуждается в легитимности. Власть не есть средство достижения чего-то; это "цель в себе", она обеспечивает инструментализацию общей воли и общественное согласие. Хотя власть и насилие часто идут рука об руку, они являются противоположностями: "там, где одна правит абсолютно, другая отсутствует". Власть не может основываться на насилии; более того, насилие может разрушить власть, но никогда не способно создать ее (Аrendt, 1986: 63, 68-71).

Различение власти и насилия ведет Арендт к следующим неожиданным утверждениям: "Тирания ... является наиболее насильственной и наименее властной формой правления" (Аrendt, 1986: 62-63); "даже наиболее деспотичные виды господства - правление господина над рабами, которых всегда больше, чем господ, опираются не на превосходящие средства принуждения как таковые, а на превосходство в организации власти, т.е. на организованную солидарность господ" (Аrendt, 1986: 67-68). Таким образом, Арендт, как и Парсонс, рисует образ власти, близкий к идее авторитета12 - как согласованное действие по осуществлению коллективных целей.

К числу концепций, стоящих особняком в современной кратологии (хотя и примыкающей к "несекционной" традиции) относится концепция М.Фуко. С появлением работ Фуко фактически началась новая волна интереса к осмыслению феномена власти, связанная с постмодернистской критикой гоббсовско-веберовской парадигмы власти. Бросив вызов традиционному подходу, Фуко, как Парсонс и Арендт, считает его однобоким, сводящим власть к "власти над", к негативной [с.53] репрессивной силе. Власть, по его мнению, не может быть описана в таких терминах: "она не только давит на нас как сила, говорящая "нет", но и производит вещи; она приносит удовольствие, дает знание, формирует дискурс" (Foucault, 1980: 119). Фуко полагает, что традиционная модель может быть использована для характеристики досовременных властных отношений, но вряд ли способна адекватно описать и объяснить современные формы власти, основанные на новых способах управления и тесно связанные со знанием, экспертизой и специализированными технологиями.

Современная власть, пишет Фуко, принимает форму "дисциплинарной власти". Под дисциплинарной властью он понимает власть, трансформирующую людей в объектов с помощью "дисциплин", присущих психиатрии, медицине, криминологии и социальным наукам. Эти "дисциплины" помогают сформировать "общество нормализации" - частично через их специализированные дискурсы, используемые в специфических социальных "точках" (госпиталях, психиатрических лечебницах, тюрьмах и т.д.), частично через применение "аппарата знания", присущего этим дисциплинам и их дискурсам. Фуко интересуют техника и технология власти, опирающиеся на знание и способы их использования различными институтами для осуществления контроля над людьми.

Некоторые авторы обозначили концепцию Фуко как "четвертое лицо власти" (Digester, 1992: 977), поскольку "власть-4" появляется в тех структурах человеческих отношений, которые ранее считались свободными от власти. Власть, пишет Фуко, находится везде, не потому, что она охватывает все, а потому, что исходит отовсюду. Власть "никогда не располагается "здесь" или "там", никогда не находится в чьих-то руках, никогда не присваивается как товар или часть богатства" (Foucault, 1986: 234). Власть - это специфический механизм достижения чего-то, "это способ изменения определенных действий с помощью других действий" (Foucault, 1994; 227). В отличие от традиционных концептуализации, "власть" у Фуко не рассматривается как [с.54] власть А над Б; скорее и А и Б являются продуктами власти, они создаются властью и составляют важнейший элемент в ее конструкции. Власть - это тотальность, постоянно подчиняющая индивидов путем структурирования возможного поля их деятельности; она проявляет себя в многообразии силовых отношений, имманентных сфере их существования.

Однако Фуко подчеркивает, что индивиды не являются "инертными и согласными на все" объектами власти: "индивид, конституированный властью, одновременно является ее двигателем" (Foucault, 1986: 234). В отличие от силы, которая воздействует на тело и разрушает какие-либо возможности или закрывает доступ к ним, власть осуществляется только над свободными субъектами, которые имеют поле выбора и несколько различных вариантов поведения, реакций и действий. Там где все предопределяется детерминирующими факторами, отношение власти отсутствует: "рабство не есть властное отношение, поскольку человек находится в цепях" (Foucault, 1994: 229).

В соответствии со своим пониманием власти, главную задачу ее изучения Фуко видит в том, чтобы "рассмотреть, каким образом происходит постепенное, прогрессивное, реальное и материальное подчинение объектов через многообразные организмы, силы, энергии, материалы, желания, мысли и т.д. Мы должны понять подчинение в его материальной инстанции как производство объектов... мы должны попытаться исследовать мириады тел, которые создаются как периферийные объекты в результате действия власти" (Foucault, 1986: 233). Фуко интересует, как люди управляют собой и другими с помощью производства знания. Его подход направляет исследование на анализ появления и формирования властных отношений, их историческое происхождение. Вместо традиционной дедукции в исследовании власти, идущей от центра и далее рассматривающей степень "проникновения" власти в периферийные сферы, Фуко предлагает осуществлять "восходящий анализ власти, начинающийся с ее элементарных механизмов, имеющих свою собственную историю, свою [с.55] траекторию, свою технику и тактику, и потом выяснить, как эти механизмы власти были и продолжают инвестироваться, колонизироваться, использоваться, расширяться и т.д. в более общих механизмах и формах глобальной доминации" (Foucault, 1986: 234-235)13.

Эти подходы не исчерпывают, разумеется, всех заслуживающих внимания попыток концептуализировать власть. Подробный анализ литературы и изложение основных концепций власти - это тема отдельного исследования14. Изложение ряда концепций власти было сделано мною лишь с целью показа круга основных проблем, по которым ведется дискуссия и подготовки к изложению последующего материала. Наряду с данными концепциями следует также отметить труды Б.Рассела, Р.Берштедта, Д.Картрайта, Ф.Оппенхейма, Дж.Найджела, Т.Болла, Д.Болдуина, У.Коннолли, Т.Вартенберга, С.Клэгга и многих других исследователей власти. Делая отбор концепций для обзора, я естественно стремился представить, насколько это вообще возможно, весь основной спектр взглядов и останавливался на самых известных подходах, оказавших наибольшее влияние на развитие представлений о власти.

В их число сознательно не были включены работы отечественных исследователей власти. Сделано это по двум основным причинам. Во-первых, выбор трудов, специально посвященных анализу власти, как уже отмечалось ранее, значительно меньше. При этом во многих современных работах фактически дается изложение западных концепций без попыток предложить свое собственное видение проблемы, что само по себе не удивительно, учитывая высокий уровень социальных исследований и большой интерес к данной проблематике в странах Запада, уже накопивших богатый опыт и [с.56] имеющих глубокие традиции в изучении власти. Во-вторых, поскольку у многих отечественных исследователей доступ к зарубежной социально-философской, социологической и политологической литературе остается весьма ограниченным, я посчитал вполне естественным и целесообразным сконцентрировать внимание - как в данной главе, так и в других главах книги - на западных концепциях власти и проблематике концептуального анализа, которые менее известны отечественной аудитории.

Нет смысла перечислять и объяснять здесь все мои конкретные возражения и несогласия с теми или иными подходами: это будет сделано в процессе рассмотрения ключевых проблем анализа власти. Поэтому в заключении я ограничиваюсь формулировкой основных идей, которые намерен обосновать далее, и выделением общих контуров моего понимания "власти".

Во-первых, предлагается последовательное и, я надеюсь, логически непротиворечивое понимание власти как "власти над людьми", которое представляется мне более предпочтительным, чем альтернативные подходы Т.Парсонса, Х.Арендт и их последователей.

Во-вторых, обосновывается диспозиционная концепция власти; власть определяется как определенный вид способности.

В-третьих, автор разделяет льюковскую критику "одномерного" и "двухмерного" взглядов на власть и его идею, что власть не ограничивается сферой поведения (действиями или не-действиями), но включает и формирование преференций объекта ("третье лицо власти).

В-четвертых, отторгаются "негативные" определения власти, предполагающие обязательный конфликт между субъектом и объектом и "отношение нулевой суммы". Как обосновывается далее, властные отношения могут иметь место и тогда, когда конфликт (преференций или интересов), сопротивление и негативные санкции отсутствуют.

В-пятых, доказывается необходимость включения намерения (со стороны субъекта власти) в содержание понятия власти. [с.57]

Все эти идеи уже неоднократно дискутировались, и предложенные решения разделяются многими исследователями, но не в таком сочетании. Авторы, которые определяют власть в русле веберовской традиции, не согласятся с четвертым пунктом (по меньшей мере), их оппоненты - с первым пунктом (опять же, по меньшей мере). Или, те, кто разделяет диспозиционную концепцию власти, могут быть против включения намерения субъекта в качестве обязательного элемента власти, и т.д.

На мой взгляд, эти пять идей вполне совместимы друг с другом и могут органично войти в ткань предлагаемой концепции. Власть определяется как способность субъекта обеспечить подчинение объекта в соответствии со своими намерениями. Особую роль в моем объяснении власти играет понятие подчинения, выражающее конечный результат властного отношения. Ограничение результата власти подчинением сознания и/или поведения объекта позволяет (1) провести различие между результатом осуществления власти и последствиями осуществления власти (последствиями подчинения объекта субъекту), (2) включить "третье лицо власти" (формирование преференций и сознания объекта) без ссылок на интересы объекта (и тем самым избежать проблем, "сопровождающих" данное понятие) и (3) представить власть как "власть над" (власть над объектом, его сознанием и/или поведением). Тем самым ".власть" приобретает специфику, отличающую ее как от просто способности сделать что-то ("власти для"), так и от способности нанести вред кому-то ("власти против"). Последняя не всегда означает, что субъект имеет власть над объектом (способность добиться подчинения объекта своей воле) и, наоборот, подчинение объекта не обязательно подразумевает, что власть осуществляется противоположно его интересам. Таковы основные идеи, которые будут развиты в данной книге. [с.58]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В русских переводах Гоббса, в том числе и в издании на которое делается ссылка, слово "power" переведено как "могущество", а "authority" как "власть" что, на мой взгляд, совершенно неправомерно. Это вносит путаницу и создает дополнительные трудности для "русскоязычных" исследователей.

Вернуться к тексту

2 В отношении будущего общества между классиками существовали некоторые различия. Маркс (особенно ранний), писал о преодолении всех форм господства и подчинения - не только в политической сфере, но и в сфере трудовых отношений. Энгельс же считал, что отношения авторитета будут иметь место в любом обществе в силу того, что процесс труда связан с организацией и, следовательно, подчинением (Маркс и Энгельс, Т. 25, Ч. 1; Т. 18: 302-305).

Вернуться к тексту

3 Даль обычно употребляет термины "класть", "контроль", "влияние" и другие "властные термины" в качестве синонимов, хотя и допускает, что в ряде случаев различия между ними "являются необходимыми и полезными" (Dahl, 1969: 80). Поэтому он использует каузальную терминологий для объяснения всех "властных" терминов.

Вернуться к тексту

4 Анализ "диспозиционной" и "эпизодической" концепций власти будет сделан в пятой главе "Проблема актуального и потенциального".

Вернуться к тексту

5 Термин "правление предвиденных реакций" (the rule of anticipated reactions) был впервые использован К.Фридрихом для объяснения тех случаев осуществления власти, где субъект действует в соответствии с предпочитаемыми намерениями субъекта, предвидя его реакции.

Вернуться к тексту

6 Некоторые исследователи не согласны с этим утверждением. Например, Д.Болдуин считает, что у Блау "обмен и власть - это отдельные и отличные друг от друга феномены; ни один из них не является разновидностью другого" (Baldwin, 1978: 1231).

Вернуться к тексту

7 Большой вклад в исследование видов власти был также сделан Б.Расселом, Х.Лассуэлом и Э.Кэплэном, Дж. Френчем и Б.Рэйвеном, Т.Парсонсом, Э. Де Креспини, П.Бэкрэком и М.Бэрэтцем, С.Льюксом, У.Коннолли и др.

Вернуться к тексту

8 Истон определяет власть как "авторитарное распределение ценностей" (Easton, 1953, 1965), Алмонд - как "интеграцию и адаптацию" на основе использования или угрозы использования более-менее легитимного физического принуждения" (Almond, 1964), Экстейн - через понятие "авторитет" (authority pattern) (Eckstein, 1973).

Вернуться к тексту

9 На русский язык слово ableness (крайне редко употребляемое в английском языке) нельзя перевести иначе как "способность", т.е. аналогично слову ability Поэтому его перевод на русский язык как "конкретная способность" был сделан с учетом того смысла, в котором оно употребляется Моррисом.

Вернуться к тексту

10 Некоторые исследователи, например Б.Барнс (Barnes, 1988: 26), сочли поэтому возможным охарактеризовать подход Парсонса как "нормативный детерминизм". Барнс ставит под сомнение столь всеобъемлющую роль норм, указывая на различные девиации, имеющие место в нормативном регулировании, и утверждая, что многие социальные действия (например, поведение панков или скинхедов) не проистекают из общественных нормативных структур и их нельзя объяснить лишь как нарушение функционирования системы ценностей.

Вернуться к тексту

11 Это ключевой пункт в аргументации Арендт. Однако ее рассуждение не столь убедительно, как это может показаться на первый взгляд: в некотором смысле между приказами полицейского и бандита действительно нет большой (никакой?) разницы; в обоих случаях мы имеем дело с приказом, а не с советом или предложением.

Вернуться к тексту

12 Арендт определяет авторитет как "беспрекословное признание [обязанности повиноваться] теми, кого просят повиноваться" (Аrendt, 1986: 65).

Вернуться к тексту

13 В отечественной социально-философской литературе глубокий анализ концепции М.Фуко был дан В.А.Подорогой (1989) и С.А.Королевым (1997).

Вернуться к тексту

14 Наиболее обстоятельный анализ концепций власти в западной социально-философской и политологической литературе содержится в работах С.Льюкса (Lukes, 1978) и С.Клэгга (Clegg, 1989).

Вернуться к тексту

Глава 2. Принципы и логика концептуального анализа власти

Понятие власти, как и любое другое понятие, выражает некоторую совокупность смысловых значений, характеризующую определенное множество предметов, явлений, процессов, свойств или отношений. "Понятие есть форма мышления (мысль), содержание которой составляет совокупность общих и существенных признаков предмета" (Дмитревская, 1995:43). Определение понятия власти (но, не слова и не термина "власть"1) - это важнейшая составляющая концептуального анализа, представляющая собой логическую операцию, в процессе которой раскрывается содержание понятия. [с.59]

Роль научных понятий в теоретическом анализе и эмпирических исследованиях многогранна. Во-первых, понятия являются основными элементами теорий, они аккумулируют и передают существенную часть нашего знания о реальном мире и делают возможным его описание и объяснение. Выполняя специфическую интегративную функцию в системе научного знания, они осуществляют синтез знания на различных уровнях его интеграции. Понятия необходимы для систематизации, классификации и сравнения явлений, измерения их параметров и свойств, и т.д. Они, как выразился П.Кресс, являются "кровеносной системой научной деятельности" (Kress 1977: 559). Во-вторых, понятия обеспечивают научную коммуникацию. Роль понятийной структуры в науке сравнима с ролью речи в человеческих отношениях. В-третьих, понятия выполняют эвристическую функцию, являясь рабочими инструментами (орудиями) научного исследования.

В определении научных понятий сложились две традиции - "эссенциалисткая" (реалистская) и "номиналистская" (формалистская). Согласно первой, каждое дескриптивное понятие имеет сущностное значение; сущности являются характеристиками "реальных вещей", а не слов; содержание понятия не "приписывается", а "открывается". Еще у Платона мы видим попытку "раскрыть" сущностные характеристики понятия, в частности понятия "справедливость" в "Государстве".

В этом ключе трактовались понятия и в отечественной философской литературе. Считалось, что хотя понятия и существуют в сознании людей, они объективны по источнику и характеру образования и, вследствие этого, по своему содержанию, являясь своеобразными формами мысленного "отражения действительных вещей" (Маркс и Энгельс, 23: 301).

Эссенциалистский подход подвергся мощной критике за то, что он рассматривает понятия "как имена собственные и обозначает абстрактные сущности... практически так же, как имена собственные обозначают людей" (Рар, 1949: 507). Оппоненты его утверждают, что данная интерпретация понятия создает проблемы. [с.60]

"Время, - пишет Э.Исаак, - расходуется на поиск истинных сущностей понятий, а не эмпирических связей между ними". По его мнению, "в науке нет места реальным значениям и сущностным характеристикам. Понятия используются дня описания мира таким, каким мы видим его, и поэтому значение сущностности является чуждым науке" (Isaak, 1969: 62-63).

В отличие от эссенциализма, современный формализм придерживается точки зрения, что значение понятия связано с лингвистическим выражением, а не с вещью, и что дефиниции характеризуют значение (смысл) выражений, определяющих понятие. Соответственно, "определения не несут в себе "новой" информации о "реальности", но лишь заключают в себе правила использования лингвистических символов" (Oppenheim, 1975: 290). Поскольку мы не можем быть уверенными, что понятие правильно представляет какой- то аспект реальности, номинальные определения не являются ни истинными, ни ложными. Давая номинальные определения, мы не открываем сущность, а лишь обозначаем (даем название) какой- то совокупности явлений. Например, мы устанавливаем, что появление А, Б и В означает возникновение властного отношения. Таким образом, "цель концептуального анализа скорее состоит в том, чтобы прояснить значение утверждений о власти, чем установить истинность или ложность этих утверждений" (Baldwin, 1989: 7).

Хотя научные понятия и призваны представить те или иные аспекты объективной реальности и описать мир "как он есть", они не являются прямым отражением действительности, не выводятся из опыта, а представляют собой определенные теоретические конструкции. Познавая мир, исследователь выстраивает "порядок из хаоса", подводит свои чувственные впечатления и опыт под определенные понятия2. Чтобы нечто могло быть познано, оно должно быть помыслено. [с.61]

Конструктивная роль сознания особенно проявляется в тех ситуациях, когда объектом мысли выступают вещи (объекты, предметы), непосредственно ненаблюдаемые, имеющие сложную систему референций. Исследователь вначале конструирует нечто в своем мышлении, а уже потом познает то, что он сконструировал. Это хорошо видно при формировании социальных понятий, поскольку большинство их, даже "наиболее близкие" к наблюдаемой реальности, являются теоретическими; социальные исследователи чаще всего оперируют абстракциями, не имеющими четкого выражения в реальном мире. Власть в этом смысле "невидима", хотя и связана опосредованно с теми или иными наблюдаемыми явлениями, которые позволяют верифицировать ее концептуальные модели.

Понятия не являются зеркальным отражением бытия, его "копией". Бесконечные споры, ведущиеся в отечественной и зарубежной философской литературе по поводу определения таких понятий, как "культура", "мораль", "национальное", "эстетическое", "политика" и др., их соотношения с другими социальными понятиями показывают, что объективная реальность - то, что стоит за этими понятиями, - "отражается" в зависимости от теоретико-методологической ориентации исследователей, их опыта, интуиции. Как, например, отличить власть от авторитета, влияния, силового взаимодействия или любых других видов социальных отношений? Здесь мы не можем просто "сослаться" на социальную реальность; в данном случае она нам не подсказывает (по крайней мере напрямую), что есть власть, каковы ее специфические свойства и, соответственно, какое определение власти следует использовать.

Социальные понятия "субъективны", они есть результат нашего осмысления социальной реальности и не могут быть такими же однозначными как имена собственные. В отличие от последних, не требующих специального концептуального анализа поскольку денотат изначально точно определен и с данным определением [с.62] все абсолютно согласны, социальные понятия нуждаются в обосновании на основе системы критериев и принципов. Именно поэтому существует необходимость в специальных исследованиях ключевых социальных понятий, к числу которых относится и понятие власти. Определяя понятие, мы должны объяснить, почему мы включаем или не включаем в него те или иные признаки и каким образом соотносим его содержание с содержанием других понятий.

В чем конкретно заключаются проблемы определения понятия власти? Так называемый "понятийный треугольник" Огдена и Ричардса состоит из трех основных элементов: (1) слова (термина), (2) значения (смысла) и (3) референта (объекта ссылки). См. диаграмму.

Структура треугольника выделяет две группы проблем концептуального анализа: (1) как значение соотносится со словом (термином) и (2) как значение соотносится с референтом (объектом)3. С точки зрения отношения между значением и словом (термином), типичными недостатками использования слов (понятий) являются неясность и двусмысленность. В естественном [с.63] языке практически все слова являются полисемичными и очень редко имеют лишь одно значение. Поэтому недостатком является не многообразие значений слова само по себе, а путаница в значениях или использование слова таким образом, что невозможно четко определить какое значение слова имеется в виду. Что касается отношения между референтом и значением, то здесь проблемой является неопределенность (нечеткость) понятия ("денотационная неадекватность"), делающая границы референта (объекта) расплывчатыми и затрудняющая отнесение тех или иных отношений и событий к определенным явлениям, обозначаемым понятием4.

Чтобы избежать этих и других недостатков в процессе концептуализации власти и определить понятие таким образом, чтобы оно успешно выполняло свои функции, необходимо руководствоваться рядом принципов, касающихся его содержания, логической структуры и возможностей использования в практических исследованиях. Хотя "власть", как и любое другое понятие, не имеет "реального" значения, это отнюдь не подразумевает, что его можно определять произвольно без объяснения [с.64] и обоснования или что все концептуализации одинаково приемлемы. Существуют объективные критерии выбора понятия, его продуктивности и полезности. "Концептуальный анализ, - пишет Д.Болдуин, - предполагает определенные директивные принципы или "правила игры", с помощью которых его можно оценить". Он подчеркивает, что идея "свободного" определения понятий - это "анафема для концептуального анализа" (Baldwin, 1989: 171).

С точки зрения содержания понятия главным принципом является "уникальность". Понятие власти, как отмечает П.Моррис, следует определять таким образом, чтобы выразить что- то, что не может быть выражено без данного понятия (Morriss 1987: 36). Научные понятия должны обладать определенным (уникальным) содержанием: понятийная структура не может быть "засорена" синонимами, присутствие которых неизбежно сказывается на четкости и ясности описания и объяснения социальной реальности. Хотя многие понятия имеют общие элементы или одни понятия выступают элементами других, у них не должно быть одинакового содержания.

Данный принцип был обстоятельно рассмотрен Дж.Сартори, который даже предложил "правило против расточительности" (antiwaste rule): ни одно слово не должно использоваться в качестве синонима другого (Sartori, 1984: 35-40). Сартори подчеркивает, что необоснованное использование слов в качестве синонимов - это пустая трата языка, ведущая к неясностям и путанице.

С этой точки зрения вполне оправдана критика тех авторов, которые не делают четких различий между терминами, используя их как синонимы. Как мы уже отмечали ранее, у Р.Даля "власть", "влияние", "контроль" и другие "властные термины" используются как взаимозаменяемые. Д.Болдуин также не пытается различать "родственные термины" (к ним он относит "власть", "влияние", "контроль", "убеждение", "манипуляцию", "доминацию" и "силу"). Вместо этого он фокусирует внимание на "значении, лежащем в основании всех этих терминов". Болдуин не отрицает, что [с.65] между ними есть различия. Он также допускает, что выделение видов власти, ассоциирующихся с вышеуказанными терминами, может быть полезным. Тем не менее, он использует понятия "власть" и "влияние" в качестве синонимов (Baldwin, 1989: 7).

Власть, разумеется, имеет различные формы. Но это не означает, что разные понятия допустимо использовать в качестве синонимов. "Власть" можно определять через "влияние" или наоборот, "влияние" - через "власть". В некоторых контекстах различие между этими понятиями может и не иметь существенного значения. Но так или иначе, это разные понятия; как бы мы ни определяли "власть" и "влияние", они должны обозначать (по крайней мере в чем- то) разные вещи. Их разграничение, как и разграничение между всеми остальными "властными" терминами, необходимо проводить в любом исследовании, тем более в концептуальном анализе власти.

Обычно все попытки определения власти начинаются с семантического анализа слова "власть". Это соответствует разделяемому большинством исследователей принципу концептуализации, согласно которому социальное понятие должно коррелировать с обыденным значением слова, представляющего данное понятие. Правомерность данного принципа не вызывает сомнений: социальное понятие не может иметь содержания, полностью отличного от значения соответствующего слова, поскольку это неизбежно приведет к недоразумениям, непониманию и трудностям в процессе научной коммуникации. Связь с миром повседневности представляет собой одну из существенных особенностей социальной науки, отличающей ее от методологии естественных наук (Батыгин, 1995: 38; Марков, 1993: 164)5. Ф.Оппенхейм пишет: [с.66]

Политическая мысль и политическое действие были традиционно связаны с такими "нетехническими" понятиями, как авторитет, легитимность, демократия, равенство, справедливость, каждое из которых имеет свою собственную историю - наследство, от которого нельзя отказаться. Более того, понятия в обыденной речи часто указывают на различия, существенно важные для отражения богатства и нюансов политической жизни, которые не в силах выразить технический язык. В обыденной речи мы различаем соперничество и конфликт, убеждение и торг, преференцию и интерес. Осознание имплицитных правил употребления [языковых выражений] является необходимой прелюдией в понимании политических явлений. (Oppenheim, 1975: 283)

Таким образом, семантический анализ современных значений и происхождения слова "власть" способствует определению семантического поля "власти" и выявлению ее особенностей6. Он показывает спектр отношений и свойств, определяющих понятие власти, и вносит некоторый порядок во взаимоотношения между ними. Одновременно он помогает обнаружить недостатки уже существующих подходов (Lane and Stenlund, 1984: 325).

В некоторых случаях именно обращение к семантике слова и тем принципам, которым люди имплицитно следуют при употреблении языка, становится одним из источников переосмысления содержания некоторых важных понятий. Это хорошо видно на примере понятия политики. На протяжении длительного времени использование понятия ограничивалось сферой деятельности государственных структур и процессом принятия решений. Однако в 60-е годы ряд исследователей (Риган, Хэкер, Бэкрэк) обратили внимание на те аспекты и характеристики деятельности корпораций и групп, [с.67] которые на обыденном уровне соотносились с политикой: корпорации выбирали между различными альтернативами; этот выбор оказывал существенное влияние на широкие слои населения и многие группы стремились противодействовать его реализации. "Нельзя сказать, - пишет Ф.Оппенхейм, - что люди в своей повседневной жизни постоянно использовали понятие политики в отношении корпоративной активности. Скорее правила, которым они безоговорочно следуют при его употреблении, подвигли политических исследователей расширить сферу его применения и включить в нее корпоративную активность. Опираясь на обыденный язык, они начали изучать "политические аспекты негосударственных организаций" (Oppenheim, 1975: 308).

Однако концептуальный анализ власти не сводится к определению понятия только на основе изучения лингвистических аспектов данного слова. Анализ обыденных значений слова "власть" может и должен быть начальным этапом концептуализации власти, поскольку он позволяет определить, какие понятия мы должны использовать, когда говорим о власти, и почему мы используем именно эти понятия. Изучение слов, их смысловых значений и происхождения, как подчеркивает П.Моррис, "помогает нам взять старт". Оно показывает, какие понятия нам нужны. Но после старта, когда мы уже начинаем рассматривать сами понятия, факты вербального порядка нам уже не могут помочь (Morriss 1987: 204).

Следование традиционному значению социальных понятий важно и в силу того, что понятия аккумулируют наш интерес к определенным аспектам социальной реальности. "Власть" обычно понимается как способность индивида или группы обеспечить подчинение других индивидов или групп. Она ассоциируется с контролем над жизнью и положением людей, с неравным распределением прав, привилегий, статусов, возможностей реализовать определенные желания и интересы. С этой точки зрения концепции власти М.Вебера, Р.Даля, С.Льюкса и др. предпочтительнее альтернативных подходов [с.68] Т.Парсонса и Х.Арендт, поскольку они более соответствуют традиционному (на уровне здравого смысла) значению "власти".

Этот момент был специально подчеркнут С.Льюксом в процессе рассмотрения концепций Т.Парсонса и Х.Арендт. Хотя мною и не разделяется в полной мере концепция самого Льюкса, в целом можно согласиться с его оценкой альтернативных подходов: несмотря на то, что концепции Парсонса и Арендт "рационально обоснованы", они тем не менее уступают его собственному (более традиционному) подходу, поскольку они далеки от центрального значения "власти" (в его традиционном понимании) и того, что обычно интересует социальных исследователей при изучении властных отношений в обществе. Во-первых, они фокусируют внимание на "власти для" (власти сделать что-то), не замечая "власти над" (власти над кем-то), то есть оставляют в стороне то, что и является предметом особого интереса исследователей - "достижение подчинения людей путем преодоления или предотвращения их оппозиции". Действительно, определяя власть близко к понятию "авторитет", Парсонс и Арендт, по существу, игнорируют ситуации, когда легитимные решения направлены на реализацию узкокорыстных частных и групповых интересов, исключая анализ власти в терминах борьбы и взаимодействия политических групп. Во-вторых, Льюкс убежден, что все, что могут выразить концепции Парсонса и Арендт, "может быть объяснено с большей ясностью в рамках предлагаемой (Льюксом. - В.Л.) концептуальной схемы" (Lukes, 1974: 30)7. [с.69]

Во многом аналогичную оценку можно дать и концепции М.Фуко. Никто из исследователей, разумеется, не ставит под сомнение необходимость тщательного изучения "дисциплинарной власти". Сомнения, однако, могут возникать и возникают относительно правомерности столь широкого толкования власти, которое, в отличие от большинства других концепций, уже не столь четко различает власть и механизмы объективной социальной регуляции, власть и господство. В отличие от традиционного понимания власти, интерпретация Фуко лишает власть субъектности и антропоцентричности. Власть перестает зависеть от воли субъекта и не связана с его намерениями; она становится видом межличностной силы, превращающей людей - носителей властных отношений - в ее объектов. Хотя Фуко и подчеркивает, что субъект власти обладает свободой выбора, но будучи продуктом власти, он, по сути, играет роль лишь носителя властных отношений, элемента ее производства и воспроизводства, не являясь самостоятельным актором, ответственным за подчинение объекта. При этом в отношении концепции Фуко может быть высказано то же самое замечание, которое Льюкс отнес к концепциям Парсонса и Арендт: в ней не отражаются те аспекты, которые традиционно интересуют исследователей, а именно власть субъекта над объектом, способность субъекта навязать свою волю объекту и добиться его подчинения. Субъект- объектные отношения и их результаты перестают играть существенную роль в анализе власти, поскольку они фактически детерминированы дисциплинарной властью и ее [с.70] специфическими дискурсами. Поэтому то, что Фуко относит к"власти, предпочтительнее, на мой взгляд, определять в терминах "структурного влияния" или "дисциплинарного контроля".

Другой принцип определения понятий состоит в том, что понятия должны конструироваться в рамках общей понятийной и теоретической системы в соотношении с другими социальными понятиями. Связи и отношения между понятиями помогают уточнить их содержание. их общие черты и различия, и способствуют формированию структуры социальных теорий. Каждое понятие имеет определенное содержание уже само по себе, независимо от других понятий. Вместе с тем его содержание может быть полностью раскрыто только в соотнесении с другими понятиями. Известная ограниченность и обособленность понятий преодолевается установлением их взаимосвязей и переходов. Лишь в системе научные понятия образуют гибкую логическую форму, обеспечивающую всестороннее отражение универсальной связи,

Многие авторы особо подчеркивают, что понятия должны объясняться в контексте более общей теории. Дж.Марч пишет: "Понятие власти должно быть вписано в определенную теоретическую модель, и обоснованность модели является непременным условием обоснованности понятия" (March, 1966: 49). Т.Парсонс в начале свой основной статьи по власти указал, что его цель - "выяснить главное значение понятия... путем рассмотрения власти в контексте общей концептуальной схемы анализа больших и сложных социальных систем, т.е. обществ" (Parsons, 1986: 94). Его объяснение власти, как он сам считает, есть "дальнейшее развитие основного направления анализа социальной системы в целом" (Parsons, 1986; 139), Некоторые отечественные исследователи даже утверждают, что любое понятие существует только в рамках определенной научной теории (Гущин и др., 1981: 164).

Данный критерий нередко используется для различения "операциональных" и "теоретических" понятий. [с.71] В частности, Э.Исаак, как и многие другие исследователи, выделяет три типа понятий: (1) непосредственно наблюдаемые понятия, (2) операциональные понятия и (3) теоретические понятия. Теоретическое понятие, пишет он, определяется только в рамках теоретической системы:

Рассмотрим теорию как систему взаимосвязанных понятий; некоторые из них определяются непосредственно или операционально, некоторые - нет. Последние относятся к числу теоретических понятий; они приобретают свое значение из теории: если вырвать их из контекста теории, то они станут бессмысленными. …Теоретическое понятие не может быть определено самостоятельно, а только в рамках общей теории. В этом суть. Его значение зависит от других понятий данной теории и их взаимоотношений между собой. (Isaak, 1969: 66, 68)

В качестве примеров теоретического понятия Исаак использует "линию" и "точку" в евклидовой геометрии. Он отмечает, что эти понятия приобретают свое содержание из взаимоотношений с другими понятиями. "Уберите евклидову "точку" из ее "естественной среды обитания", - пишет он, - и у вас будет не просто одинокое понятие, но бессодержательное понятие" (Isaak, 1969: 67).

В отличие от теоретических понятий, два других типа понятий - "непосредственно наблюдаемые" и "операциональные" - сохраняют свое значение даже вне контекста теории, в рамках которой они используются. "Непосредственно наблюдаемые понятия" (например, "стул") "непосредственно связаны с физическими объектами и у них есть определенный набор свойств, которые нам хорошо известны" (Isaak, 1969: 63). "Операциональные" понятия не соответствуют непосредственно наблюдаемым предметам, но могут быть выражены с помощью непосредственно наблюдаемых явлений или поведения, т.е. "определены с помощью непосредственно обозреваемых свойств" (Isaak, 1969: 68). В отличие от теоретических понятий, операциональные [с.72] понятия обозначают и выражают определенную совокупность эмпирических показателей и в этом смысле мы не можем сказать, что революцию или государство невозможно эмпирически зафиксировать (но мы можем сказать это об атоме или точке в евклидовой геометрии)8.

Вместе с тем, различия между теоретическими и операциональными понятиями не следует преувеличивать. Иногда оно бывает вообще трудно различимым. Значения операциональных понятий часто в той или иной степени связаны с определенными теоретическими системами. Хотя "власть" и можно определить с помощью эмпирически фиксируемых свойств, высокого уровня четкости и конкретности понятие достигает лишь занимая определенное место в системе взаимосвязанных социальных понятий. В этом случае "власть" приобретает специфическую, только ему присущую роль в объяснении социальной реальности и содержание, отличное от содержания других понятий. Вне связи с понятийной системой, описание и объяснение эмпирических фактов вряд ли будут цельными и строгими.

Следующая группа принципов определения понятия касается структуры понятия и формы его экспликации: структура понятия должна обеспечить четкое и ясное понимание "власти". Одно и то же содержание (значение) понятия может быть выражено с помощью различных средств и различными способами. Поэтому его описательные и объяснительные возможности, а следовательно и его практическая полезность также будут различными.

Данная группа принципов включает, прежде всего, такие стандартные требования, как точность, последовательность, полезность (Kuhn, 1977: 322). Кроме того, определяющие свойства "власти" должны быть четко [с.73] объяснены, а их значения свободны от двусмысленностей и неясности. Наконец, необходимо, чтобы структура понятия позволяла сравнивать содержание понятия с другими социальными понятиями и видеть их общие черты и различия. Предпочтение здесь имеют понятия с определенной структурой и ясно очерченными границами, состоящие из четко определенных конституирующих элементов.

Не все авторы уделяют должное внимание форме концептуализации понятия и четкому описанию ее элементов, в частности необходимой спецификации объясняющих терминов, Определяя власть с помощью таких понятий, как "способность", "воля", "сила", "эффект" и др., они часто не затрудняют себя объяснением их содержания9, что, разумеется, делает их концепции менее четкими, а подчас ведет к путанице в понятиях. Далеко не всегда исследователи проводят сравнение "власти" с другими понятиями; нередко они вообще не идут дальше формулирования дефиниции с ее последующим объяснением. Обоснование выбора определяющих элементов "власти" и необходимости включения (или не включения) того или иного элемента в структуру понятия также нередко отсутствует.

Практическая полезность и ценность понятий обычно ассоциируются с возможностями их использования в эмпирических исследованиях. Многими философами это считается "основным требованием", предъявляемым к социальным понятиям, согласно которому "понятия [с.74] есть основные составляющие эмпирической науки, и они должны быть связаны с эмпирическим миром" (Isaak, 1969: 69; Hempel, 1952: 39-45).

Не все понятия, как уже отмечалось ранее, непосредственно связаны с соответствующими эмпирическими переменными. Тем не менее, они имеют (должны иметь) эмпирическую значимость в силу того, что они логически связаны с другими понятиями" (Isaak, 1969: 69). Таким образом, эмпирическая полезность "власти" обусловлена теми элементами ее структуры, которые могут быть эмпирически измерены, и их связями с другими элементами в содержании понятия.

Практическая значимость понятий также зависит от их эвристических возможностей, т.е. от способности ориентировать исследование на поиск новых тематических горизонтов. Понятие в качестве модели некоторой реальности должно способствовать описанию проблемной ситуации, выявлению "русла", главной проблемы и периферийной проблематики научного поиска. В этом случае концептуальный анализ в известном смысле превращается в предварительную стадию эмпирического изучения власти.

Некоторые исследователи прямо указывают, что понятия должны соответствовать критерию операциональности (см.: Oppenheim, 1975: 297-303). Здесь, однако, необходимо уточнить, в каком смысле следует говорить об операциональное понятий. Например, Дейч в своем учебнике пишет, что "каждое понятие определяется через какие- то операции, которые могут повторить и протестировать разные люди независимо от их преференций" (Цит. по: Oppenheim, 1975: 297). Однако не совсем понятно, как указывает Оппенхейм, какие именно "операции" содержатся в его (Дейча) собственных определениях политики ("принятие решения публичными средствами"), интереса ("чей-то "интерес" в данной ситуации состоит в вознаграждениях, которые он в ней может получить"), свободы ("способность действовать в соответствии с самим собой без необходимости [с.75] самоотречения"), легитимности ("термины "легитимный" и "справедливый" будут использоваться взаимозаменяемо"). Являются ли вообще два последних определения операциональными хоть в каком- то смысле этого слова? По мнению Оппенхейма, среди исследователей возникла тенденция привязывать других (но не себя) к операциональным требованиям, которые не может выполнить ни одно исследование.

Все это, однако, отнюдь не означает, что от "операционального требования" нужно вообще отказаться. Этой тенденции можно сопротивляться и без утраты преимуществ операционализма, по крайней мере в его смягченной форме. Сегодня большинство исследователей пишут об операциональности понятий в самом широком значении: то, что концептуализируется, должно иметь связь с миром социального опыта, хотя и не обязательно определяться полностью через операции. Но и в такой трактовке требование операционализации направлено против тех определений социальных понятий, в которых отсутствует даже косвенная связь с наблюдаемыми явлениями. В данном контексте операциональное требование представляется важным, поскольку социальные понятия нередко определяются исключительно в ценностно-нормативной терминологии. Например, свобода - как то, что кто-то должен делать, общественные интересы - как общественное благо и т.д. Подобные определения не соответствуют критерию операциональности даже в его самом широком смысле. Операциональный подход стремится направить исследователей к замене такого рода ценностных определений понятиями, которые можно использовать (или адаптировать) для исследования социальной практики.

Говоря о возможностях понятий быть использованными в эмпирических исследованиях, следует отметить принцип, согласно которому практическое значение понятия будет выше, если оно не будет включать в себя "по определению" то, что предпочтительнее оставить открытым для эмпирического исследования. Важные проблемы [с.76] социального анализа не должны решаться на уровне концептуализации понятия. Понятие власти следует оставить свободным от данных эмпирических наблюдений, содержательных оценок властных отношений в различных социальных сферах, нормативных предпочтений, социальных фактов и т.п. Все это вполне уместно в научных теориях, призванных дать всестороннее и наиболее полное объяснение явлений природы и социальной действительности, но не в понятиях.

Исходя из данного принципа, многие известные определения социальных понятий могут быть подвергнуты критике. Например, согласно С.Вербе, демократия выражает "степень рассредоточения власти в обществе и влияния на важные для общества решения" (Цит. по: Oppenheim, 1975: 306). Приводя это определение, Оппенхейм поясняет, что, с точки зрения вышеуказанного критерия, предпочтительнее было бы определить демократию через совокупность формальных институтов и оставить для политической науки задачу установления эмпирической связи между демократическими институтами и рассредоточением власти в принятии политических решений. Может оказаться, пишет он, что демократия в институциональном смысле вполне совместима с различным распределением политической власти, которое может варьироваться от власти одной элиты до реальной полиархии. По этим же соображениям Оппенхейм считает нецелесообразным определять демократию как "правление большинства", поскольку данное условие не обязательно выполняется в силу того, что выбранные депутаты представительных органов власти не являются делегатами голосующих. Возможность рассмотреть эмпирический вопрос о том, выше ли вероятность реализации интересов граждан в условиях демократии по сравнению с другими политическими системами, возникает только в том случае, если демократия определяется в институциональных терминах (Oppenheim, 1975: 306-307).

Что касается понятия власти, то здесь также наблюдается стремление многих исследователей изначально [с.77] включить в определение ссылки на некоторые свойства, которые, как представляется, следует оставить для эмпирической проверки в конкретных властных отношениях. В частности, это относится к концепциям, в которых власть либо описывается как негативный (с точки зрения влияния на интересы объекта) феномен (Р.Даль, П.Блау, С.Льюкс и др.), либо связывается с реализацией коллективных целей (Т.Парсонс).

Наконец, социальные понятия имеют большую практическую ценность, если они связаны с уже накопленным знанием и разработанными методами исследования. Применительно к анализу власти этот принцип был рассмотрен Дж.Найджелом. Найджел утверждает, что его концепция власти имеет преимущества перед концепциями других авторов, поскольку она основывается на хорошо разработанной каузальной теории; тем самым методы каузального объяснения могут быть использованы при исследовании властных отношений.

Итак, понятие власти должно; (а) иметь специфическое, только ему присущее содержание, (б) относительно близкое к традиционному (обыденному) значению слова "власть", и (в) быть связано и соотнесено с другими социальными понятиями, а также (г) с теоретической системой в целом. Структура и значение понятия должны: (д) воспроизводить главные проблемы власти, (е) соответствовать логике ее исследования и (ж) давать возможность использовать существующие модели объяснения социальной реальности и современные методы исследования.

Всем этим принципам (которые не только играют роль "путеводителя" при определении понятия, но и могут использоваться при оценке и сравнении различных концептуализации власти) следовать, разумеется, не просто, так же как и оценить, например, практическую значимость понятия или его близость к обыденному значению слова. Более того, некоторые принципы могут находиться в противоречии друг с другом, например, теоретические и операциональные свойства понятия. Как отметили Дж.-Э.Лэйн и Х.Стенлунд, [с.78] некоторые анализы власти (в том числе, судя по всему, и данный анализ) "ориентируются прежде на теоретическое содержание" и "стремятся повысить теоретическое значение [понятия] за счет практического значения". Другие, наоборот, "нередко начинаются с абстрактных теоретических дефиниций и далее движутся в направлении операциональных определений, связь которых с изначальным абстрактным определением не всегда бывает заметной" (Lane and Stenlund, 1984: 356).

Поэтому применение этих принципов должно быть гибким и принимать во внимание некоторые другие соображения, касающиеся содержания понятия,

Обычно исследователи, как уже ранее отмечалось, соглашаются между собой в том, что различные концептуализации власти имеют некое общее ядро, лежащее в их основании. Оно чаще всего определяется как "способность оказывать влияние" (другая формулировка: "А каким-то образом воздействует на Б"), Из этого следует, что диспут вокруг определения власти ведется на границах понятия: какие характеристики включать в содержание понятия, а какие - нет? Ответ на данный вопрос в значительной мере зависит от того, какой тип Понятия мы предпочитаем в данном случае - "широкий" или "узкий". Оба вида понятия имеют свои преимущества и свои недостатки. "Узкие" понятия обычно более четкие и гомогенные, в то время как "широкие" - более сложные, гетерогенные и могут быть использованы в отношении целого спектра социальных фактов и отношений.

Выбор между "широким" и "узким" толкованиями понятия зависит прежде всего от самого понятия. Для "власти", на мой взгляд, более подходит "широкая" трактовка. Во-первых, "власть", как уже отмечалось, является очень "популярным" словом - как в обыденной речи, так и в политическом дискурсе; оно используется в отношении множества довольно разных событий и явлений человеческой жизни. В этом смысле "широкая" концепция представляется вполне естественной. [c.79]

Во-вторых, "власть" является к тому же и "сильным" ("весомым", "значимым") понятием; она интуитивно отождествляется с чем- то очень важным, имеющим существенное влияние на жизнь людей. Хотя здесь, в отличие от механики, соотношение между "весом" и "объемом" не столь очевидно, тем не менее "широкое" понятие более соответствует традиционным ассоциациям, чем "узкое".

В-третьих, оно кажется предпочтительным и с "практической" точки зрения: "широкая" концептуализация власти делает понятие достаточно универсальным для того, чтобы учесть различные интересы (моральные, оценочные, политические и др.) в изучении власти; она позволяет использовать понятие в различных целях без необходимости постоянно менять значение понятия при изменении конкретного предмета исследования, Мы можем принять "широкое" определение власти и далее фокусировать внимание на тех ее формах, которые нас интересуют10. И наоборот, существенное ограничение сферы применения понятия неизбежно вызовет желание постоянно переопределять "власть" и тем самым приведет к путанице. И наконец, главный довод в пользу "широкой" концептуализации власти, как уже отмечалось ранее, состоит в том, что нам нужно понятие, которое бы обозначало все виды отношений между социальными субъектами, в котором один субъект может заставить другого субъекта делать то, что тог в ином случае не стал бы делать. [с.80]

Некоторые авторы считают, что "широкая" концепция власти делает невозможным объяснение власти как отдельного социального отношения. Например, Т.Парсонс считает, что традиционные концепции не в силах представить власть в виде специфического механизма воздействия на людей, поскольку они объединяют в себе разнородные элементы (Parsons, 1986; 95). Напротив, его концепция власти, как он сам утверждает, вделает возможным выделить специфику власти и рассматривать ее в точных терминах, избегая теоретической расплывчатости и включения широкого спектра проблематичных явлений в качестве "форм" власти" (Parsons, 1986; 138-139).

На мой взгляд, эти аргументы не вполне убедительны. Представляется вполне естественным утверждение, что в любом явлении можно выделить его различные виды и формы. Способность принуждать людей и способность манипулировать ими - это две довольно разные вещи. Но обе они означают, что один человек или группа могут заставить других людей делать что- то, что те в ином случае не стали бы делать. В этом смысле они выражают одно и то же явление.

Содержание понятия зависит, разумеется, не только от выбора между его "широким" и узким" толкованием. В каждом конкретном случае включение того или иного элемента в содержание понятия должно быть специально обусловлено.

Рассмотрим в качестве примера "убеждение" и "побуждение" (позитивные санкции). Анализируя данную проблему - относить к власти способность оказывать воздействие на основе убеждения и/или позитивных санкций или нет - Ф.Оппенхейм приходит к выводу, что "власть" должна включать как убеждение, так и побуждение. Его главный довод, который уже ранее приводился, состоит в том, что "нам нужно единое понятие, охватывающее все методы, с помощью которого один актор детерминирует действия других" (Oppenheim, 1981: 39). Д.Болдуин также настаивает на "широкой" [с.81] концептуализации власти, которая бы не ограничивала впасть сферой негативных санкций. Он приводит следующий аргумент: поскольку "политологи не будут относиться и не относятся к "власти" просто как к обычному термину, желательно определить власть достаточно широко, чтобы включить в ее содержание позитивные санкции. Сами по себе позитивные санкции не будут иметь необходимого внимания со стороны исследователей политики, поэтому они должны быть интегрированы в понятие власти" (Baldwin, 1989: 81). Болдуин подчеркивает, что

сегодня (курсив мой. - В.Л.), как никогда ранее, важно, чтобы мы могли описать весь спектр возможностей А, а не только возможности, основанные на негативных санкциях, поскольку сегодня неразумное использование негативных санкций может вообще уничтожить жизнь, политическую и любую другую. Ядерный век не положил конец попыткам влияния… В таком мире будет возрастать потребность в осмыслении и использовании позитивных санкций. Политическая наука… должна прояснить… политикам, что А может заставить Б сделать Х не только с помощью негативных санкций, но и на основе позитивных санкций. (Baldwin, 1989: 81)

В приведенной цитате отражается общепринятая идея о том, что содержание ключевых понятий в определенном смысле зависит от общих тенденций развития общества и его проблем. С этой точки зрения предпочтительнее те концептуализации, которые допускают возможность гибко отрефлектировать изменение социального контекста.

Некоторые авторы пишут, что включение (не включение) убеждения, как и любых других элементов, в структуру власти имеет в их концепциях "рациональные основания", т.е., оно соответствует "внутренней логике" самих понятий. Например, С.Льюкс утверждает, что вопрос о том, является ли убеждение формой власти, не может быть разрешен, поскольку "здесь просто сталкиваются противоречивые концептуальные требования". [с.82] Сам он "склонен сказать одновременно и "да", и "нет". "Да", поскольку [убеждение] - это форма значимого влияния: А заставляет делать что- то или мыслить так, как он в ином случае не стал бы делать или мыслить "Нет", поскольку Б автономно принимает поводы А, и таким образом можно сказать, что это не А, а доводы А, или их принятие со стороны Б, вызывают изменение действий Б" (Lukes, 1974: 32-33). То есть, объяснение Льюкса основывается на логических аргументах: две разные противоречащие друг другу логики концептуализации власти дают два разных варианта решения "проблемы убеждения"11.

Наконец, решение отнести те или иные виды социальных отношений к власти нередко опирается просто на "здравый смысл". Например, Д.Уайт строит свои выводы на основе анализа нескольких образцов властных отношений (власть премьер-министра, власть дорожного полицейского и др.) (White, 1971). На конечной стадии анализа, как это подразумевается, выводы становятся "очевидными", т.е. не требуют дальнейшего обоснования.

Этот метод, однако, может привести к весьма различным (подчас противоположным) интерпретациям "очевидных" ситуаций, которые на самом деле обычно не столь очевидны, как это представляется в начале12. Но в ряде случаев он оказывается полезным и может способствовать уточнению и объяснению нюансов понятия.

Как необходимо построить концептуальный анализ, чтобы учесть эти принципы? Очевидно, что он не может [с.83] сводиться лишь к даче определения с последующим его объяснением. Конструирование понятия должно иметь определенную логику и состоять из ряда необходимых этапов.

Исследователями использовались различные способы проведения концептуального анализа власти. Например, анализ Дж. Дебнэма состоит из двух основных частей. Вначале он выделяет четыре определяющих свойства (элемента) власти, которые образуют ядро понятия. Для этого он рассмотрел несколько определений власти (предложенных Ф.Хантером, Р.Далем, Р.Престусом, Р.Эггером, Д.Голдрихом и Б.Свэнсоном, П.Бэкрэком и М.Бэрэтцем, С.Льюксом13) и разложил их на 15 элементов (действие, актор, воздействие, асимметрия, возможность, повиновение, конфликт, решение, интенция, интерес, результат, рациональное восприятие, реляционность, санкции, ценность), которые использовались в различных комбинациях и с разной частотой в данных концепциях. Проанализировав эти элементы, Дебнэм пришел к выводу, что только четыре элемента - актор, действие, интенция и результат - являются обязательными элементами "власти". Другие понятия, как он утверждает, следует рассматривать либо в качестве "гетерогенных расширений" (конфликт, санкции), либо как конституирующие один и тот же общий элемент (ценность, интерес, воздействие, асимметрия охватываются понятием "результата). Наконец, некоторые из элементов, как считает Дебнэм, вообще не имеют значения в данном контексте (рациональное восприятие) или просто не относятся к власти (реляционность), поэтому их можно опустить (Debnam, 1984: 8-15). Во второй (основной) части Дебнэм объясняет значение каждого из основных элементов "власти" и рассматривает связанные с ними проблемы.

Д.Ронг (Wrong , 1988) предлагает несколько отличный способ (схему, процедуру, логику) концептуального [с.84] анализа власти. Он начинает с определения власти, затем выделяет и рассматривает несколько "главных проблем и трудностей в концептуальном анализе власти" (намерение во власти, эффективность власти, латентность власти или актуально/потенциальная проблема, асимметрия и баланс во властных отношениях, результат власти, три свойства властных отношений). Далее он предлагает подробную классификацию различных форм власти.

Дж.-Э.Лэйн и Х.Стенлунд считают, что определение значения "власти" следует начать с "наиболее общего отношения или свойства и далее переходить к менее общим отношениям и свойствам". Тем самым понятие власти приобретет свою семантическую структуру (Lane and Stenlund, 1984: 324). Лэйн и Стенлунд привели 15 потенциальных свойств власти (каузация, интенция, конфликт, санкция, влияние, предотвращение, наказание, насущность, значимость, зависимость, убеждение, сила, разубеждение, асимметрия) и проанализировали определения власти, строящиеся на их комбинациях в предложенном порядке - от наиболее общих свойств к менее общим. Далее они сопоставили "власть" с некоторыми другими понятиями и показали, как она соотносится с различными "квази- синонимами" (Lane and Stenlund, 1984: 327-384).

Мною "власть" рассматривается и объясняется в процессе комбинированного анализа указанных ранее основных проблем и признаков, претендующих на статус отличительных признаков власти. Анализ начинается с наиболее общих проблем и основных признаков, которые в значительной мере предопределяют другие проблемы и отличительные признаки, а также направления последующей дискуссии и ее выводы. К числу таких проблем относятся: власть и причина, проблема актуального и потенциального, власть и интенция, результат власти, власть и конфликт, власть и интересы, власть и структура. В процессе анализа осуществляется последовательное обоснование содержания понятия власти. Одни смысловые признаки и оттенки вписываются [с.85] в понятийную конструкцию, другие - исключаются; по мере перехода от одной проблемы к другой смысл "власти" становится все более определенным, а границы понятия - более четкими. Такова суть используемого в данном исследовании аналитического метода, определяющего логику второго раздела книги "Конструирование понятия власти".

Процесс концептуализации власти состоит из трех этапов. Вначале обозначаются самые общие контуры понятия власти на основе анализа семантики и этимологии слова "власть" (3. "Семантическое поле власти"). Далее уточнение содержания понятия осуществляется путем подведения его под более общее понятие. Эта позволяет преобразовать весьма широкий круг значений ("семантическое поле власти") в более определенное (хотя не имеющее еще четких контуров) представление о власти как о субкатегории другого понятия (4. "Власть как каузальное отношение"). Основной этап конструирования понятия власти состоит в исключении тех видов причинной связи, которые не относятся к власти. Диспозиционное понимание власти обосновывается в процессе рассмотрения "актуально/потенциальной проблемы" (5. "Проблема актуального и потенциального"). "Власть" ограничивается социальными отношениями, в которых субъект власти детерминирует действия и сознание объекта в соответствии со своими интенциями (6. "Власть и интенция"). Как разновидность каузальной связи, впасть характеризуется определенным результатом, который субъект власти способен достичь в отношениях с объектом. Власть концептуализируется как власть над людьми и ее итогом является подчинение объекта субъекту (7. "Результат власти").

Некоторые другие "кандидаты" в определяющие свойства (отличительные признаки) власти ("конфликт", "интересы", "оппозиция", "сопротивление", "асимметрия", "рациональное восприятие" и др.) были отвергнуты -- либо без отдельного анализа (поскольку невключение их в число отличительных признаков понятия власти следовало из предшествующей [с.86] дискуссии), либо после их специального рассмотрения. Мною обосновывается точка зрения, что понятие власти может использоваться и в тех случаях, когда конфликт между субъектом и объектом - как конфликт субъективных преференций, так и конфликт (объективных) интересов - отсутствует (8. "Конфликт, интересы и власть").

Анализ ресурсов власти (9. "Ресурсы и власть") также является важным элементом концептуального анализа власти. Понятие ресурсов власти необходимо для объяснения власти, поскольку в отличие от обычных человеческих способностей и диспозиций, выражающих свойства органического мира и неодушевленных предметов, власть не является внутренним свойством (собственностью) субъекта, а зависит от окружающей среды и отношений с другими акторами.

Так как власть действует не в изолированном пространстве, а вплетена в различные социальные отношения, проблема "локализации" власти - определения ее "места" во взаимодействии объективных (структурных) и субъективных (персонализированных) факторов - становится важной для понимания природы власти и характера властных отношений (10. "Действие, структура и власть"). В заключительной главе раздела (11. "Понятие власти (заключение)") содержатся основные выводы и дается определение понятия власти.

В "реальной жизни" власть всегда принимает конкретные формы. Все они имеют общие (определяющие, необходимые) свойства (элементы), но различаются по другим параметрам. Поэтому концептуальный анализ власти не может ограничиваться выделением и рассмотрением лишь общих свойств (элементов) власти, иначе понятие власти будет малопригодным для конкретных исследований отдельных форм власти.

В третьем разделе книги ("Типологический анализ власти") предлагаются три различные классификации власти. По источникам подчинения объекта субъекту выделяются и описываются шесть основных [с.87] форм власти (12. "Сила, принуждение, побуждение, убеждение, манипуляция, авторитет"). Второе различение сделано между индивидуальными и коллективными формами власти (13. "Индивидуальная и коллективная власть"). Далее (14. "Политическая и неполитическая власть") исследуется понятие политической власти и выделяются ее отличительные признаки. Итоги анализа основных форм власти подводятся в последней главе книги (15. "Виды власти (заключение)"). В Заключении показывается место предлагаемой концептуализации власти в спектре имеющихся подходов и высказываются некоторые соображения практического характера. [с.88]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Хотя термины "понятие", "слово", "определение", "термин", "дефиниция" часто используются как взаимозаменяемые, они не являются тождественными. "Понятие" - не есть просто слово. Слова - это лишь знаки, обозначающие понятия, их материальные носители. Между словом и определенным понятием не всегда имеет место соответствие, что проявляется в том, что у разных людей одно и то же слово может обозначать разные понятия (омонимия) (Roberts and Edwards, 1991: 24-25). Например, слово "свобода" ассоциируется и с наличием возможностей реализовать те или иные желания, и с отсутствием каких- либо препятствий, и с независимостью от кого-либо. "Власть" может означать и способность сделать что- то, и право контролировать кого-то. И наоборот, одно и то же понятие нередко выражается с помощью разных слов (синонимия). Например, термины "субъект", "актор", "действующее лицо", "агент" могут использоваться в одном значении, т.е. выражать одно и то же понятие. Кроме того, значение понятия часто связано не с отдельными словами (терминами), а с определенным выражением (суждением) или группой выражений (суждений), включающих эти слова (термины). Обычно "слово" является синонимом "термина". Но "термин" уже "слово": в него не включаются союзы и предлоги (и с этой точки зрения "термин" предпочтительнее "слова"). "Термин" - это слово, обозначающее понятие.

Вернуться к тексту

2 А.Эйнштейн писал, что фундаментальные понятия в физике есть результат деятельности человеческого разума, имея в виду, что не может быть непосредственного перехода от эмпирических данных к фундаментальным понятиям (Эйнштейн, 1964: 167).

Вернуться к тексту

3 По мнению Дж.Сартори, термин "референт" предпочтительнее термина "объект". Под ним он понимает "все, что находится до или за пределами ментальных или лингвистических восприятий. Можно сказать, что референты - это части реального мира (если таковой существует) в нашей голове" (Sartori, 1984: 24).

Вернуться к тексту

4 По теории понятия и проблемам определения понятий написано немало трудов - как в нашей стране, так и за рубежом. В них с самых различных теоретико-методологических позиций рассматривается широкий круг вопросов, касающихся самого понятия "понятие", содержания, способов определения, классификации понятий, их статуса и роли в научном познании (См.: Арсеньев, Библер и Кедров, 1967; Войшвилло, 1967, 1989; Гегель, 1975; Горский, 1961; Готт и Землянский, 1981; Готт, Семенюк и Урсул, 1984; Диалектическая концепция понятия, 1982; Коршунов и Мантатов, 1974; Курсанов, 1963; Achinstein, 1968; Flathman, 1973; Hempel, 1952, 1965; Isaak, 1969; Lane and Stenlund, 1984; Oppenheim, 1975, 1981; Рар, 1949; Sartori, 1984; Wittgenstein, 1953 и др.). Мною не ставилась задача специального обстоятельного рассмотрения этих вопросов, имеющих для данного исследования вспомогательное значение. В настоящей главе предлагается ряд принципов, которыми, на мой взгляд, следует руководствоваться при определении власти и уточнении ее содержания. Именно этот аспект менее всего представлен в специальных работах по власти.

Вернуться к тексту

5 Этот принцип наиболее полно выражен в герменевтике и феноменологии. А.Шютц пишет: "Чтобы охарактеризовать социальную реальность, конструируемые социальными исследователями мыслительные объекты должны быть основаны на мыслительных объектах, сконструированных здравым смыслом, и соответствовать обыденному опыту людей, живущих повседневной жизнью в своем социальном мире" (Schutz,1970: 11-12)

Вернуться к тексту

6 Например, по мнению П.Морриса, происхождение и современные значения слова власть (power) указывают в пользу "диспозиционной" концептуализации власти, которая различает "власть" и "влияние".

Вернуться к тексту

7 На этот же недостаток указывает и Э.Гидденс: "Что исчезает практически полностью из анализа Парсонса, так это сам факт, что власть всегда осуществляется над кем- то! Рассматривая власть как обязательно (по определению) легитимную и потому начиная с предположения о наличии некоторого консенсуса между субъектами власти и их подчиненными, Парсонс фактически игнорирует, вполне осознанно и намеренно, иерархический характер власти и расхождение интересов, которые часто связаны с этим. Хотя власть и может основываться на "согласии", ведущем к авторитету, используемому в коллективных целях, также верно и то, что интересы субъектов власти и тех, кто находится в их власти часто могут сталкиваться" (Giddens, 1994; 79). По мнению Ю.Хабермаса, Арендт не учитывает, что легитимность власти не обязательно свидетельствует о ее направленности на реализацию интересов тех, кто ее делегировал. Он подчеркивает, что сила и принуждение не могут быть выведены за пределы политики (Habermas, 1986).

Вернуться к тексту

8 Э.Исаак считает, что "власть" является не теоретическим, а операциональным понятием, поскольку "ее можно определить самостоятельно" и "существует совокупность эмпирических обстоятельств, которая может быть названа "властью"" (Isaak, 1969: 68).

Вернуться к тексту

9 Например, понятие силы - ключевой элемент в определении власти Р.Берштедта - автором так и не было определено. В отечественной литературе по власти по-прежнему доминирует т.н. "волевая" концепция власти, где власть описывается обычно с помощью таких выражений, как "волевое отношение", "доминирование воли", "навязывание воли" (Кейзеров, Аникевич, Осадчий, Гвоздкова, Хомелева и др). Но дальше этого исследователи, как правило, не идут, видимо предполагая, что смысл этих лексических конструкций интуитивно понятен. Между тем они допускают довольно разные толкования.

Вернуться к тексту

10 Даже если нас обычно не интересует исследование всех форм власти, пишет Х.Маклахлан, "совершенно нет резона определять заранее, какие аспекты власти станут предметом нашего интереса. …Представьте, что меня интересует изучение власти с моральной точки зрения и я хочу исследовать власть в обществе лишь с целью ее осуждения или одобрения. Конечно, большинство случаев осуществления власти окажется вне моего интереса. Но из этого не следует, что было бы разумным переопределить понятие власти таким образом, чтобы оно удовлетворяло мой интерес в изучении власти с позиции моралиста" (McLachlan, 1994: 320).

Вернуться к тексту

11 Здесь я цитирую Льюкса лишь с целью иллюстрации возможных мотивов включения (или невключения) тех или иных значений в содержание понятия. Фактически же я не согласен с его противопоставлением А доводам А. Если принять этот аргумент, то мы должны противопоставлять А оружию А, авторитету А и т.д., т.е. всем ресурсам власти, которыми обладает А и может использовать их для подчинения Б.

Вернуться к тексту

12 Об этом хорошо свидетельствует пример с дорожным полицейским, который разбирается многими исследователями.

Вернуться к тексту

13 Hunter, 1953; Dahl, 1957; Presthus, 1964; Agger, Goodrich and Swanson, 1964; Bachrach and Baratz, 1970; Lukes, 1974.

Вернуться к тексту

Раздел II

Конструирование понятия власти

Глава 3. Семантическое поле "власти"

В обыденной речи слово "власть" обозначает разные вещи. Мы говорим о власти короля и власти идей, политической власти и власти исцелять, экономической власти и власти стихии; произнося слово "власть" мы можем иметь ввиду влиятельного человека и определенные отношения между людьми, политический режим и потенциал группы, могущество и право командовать, государственную структуру и деятельность по воплощению социальной программы. Выражение "человек обладает властью" характеризует и его физические возможности, и персональные характеристики, и формальный статус, и неформальное влияние.

В Словаре русского языка приводятся следующие значения слова "власть":

1. Право управления государством, политическое господство, права и полномочия государственных органов. 2. Органы государственного управления, правительство, должностные лица, начальство. 3. Право и возможность распоряжаться, повелевать, управлять кем-либо или чем-либо. 4. Могущество, господство, сила. Ваша власть - как вам угодно, ваше дело. В моей (твоей, его и т.д.) власти - зависит от меня, касается меня. Во власти или под властью - под воздействием, под влиянием. Отдаться во власть, отдаться или предаться власти - подчиниться кому-либо или чему-либо, оказаться под воздействием кого-то или чего-то. Терять власть над собой - терять самообладание. Глагол "властвовать" используется в значениях управлять, править (страною, государством), подчинив своей воле, распоряжаться кем-либо или чем-либо, управлять, оказывать . воздействие, подчинять своему влиянию (Словарь русского языка, 1985: 183-184)1. [с.91]

Слово "власть" ("властвовать") заимствовано из церковнославянского. Оно происходит от слова "волость", имевшее значения "область, территория, государство, власть". Старославянское "власть" (болг. "власт", сербохорват. "власт", словенский last означало "владение", "собственность", чешское "vlast" и словацкое "vlast" - "родину", польское "wlosc", латышское "valsts", литовское "valscious" - "волость". Эти значения получил и глагол "володеть" (Фасмер, 1986; 344),

В XI-XVIII веках значения слова "власть" были, по сути дела, теми же, что и сегодня, плюс значение "страна, государство, область, владение". В частности, в Словаре древнерусского языка (XI-XIV вв.) (1988: 444-446) называются следующие значения слова "власть": 1. Область, княжество, государство. Население определенной территории, организованное в виде отряда, войска. 2. Владение, собственность. 3. Власть, господство, владычество. 4. Право, возможность что-либо делать. 5. Мн. Лица, облеченные властью.

Близкие значения приводит и Словарь русского языка XI-XVII вв. (1975: 221-222): 1. Власть, господство, верховная власть, правление, владычество, деятельность наместника, управителя, должностного административного лица, ведающих, распоряжающихся чем-либо на местах. 2. Органы власти, духовные и гражданские лица, облеченные властью. 3. Область, находящаяся под одной верховной властью (княжество, удел, [c.92] волость). 4. Властность, возможность, право поступать по своей воле2. Глагол "властвовать" ("властвовати") использовался в значениях: 1. Владычествовать, править, управлять. 2. Доминировать, преобладать (Словарь русского языка XI-XVII вв., 1975: 216), а также "быть свойственным, присущим кому-либо" (Словарь русского языка XVIII века, 1987: 202-203).

В других языках "власть"3 также имеет ряд значений, при этом многообразие семантического спектра может быть еще большим. В английском языке слово "власть" (power) употребляется в следующих смысловых значениях:

1 способность делать что-то или действовать... 2 определенная способность (свойство) человеческого тела или ума... 3 а правление, влияние или авторитет; б политическое или социальное господство или контроль... 4 санкция, делегированный авторитет... 5 персональное господство; 6 влиятельный человек, группа или организация... 7 а военная сила; б государство, имеющее международное влияние, особенно основанное на военной силе... 8 сила, энергия; 9 действующее свойство или функция чего-либо... 10 разг. большое число или количество чего-либо... 11 возможность использовать механическую силу или делать какую-то работу (лошадинаясила). 12 механическая или электрическая энергия (в отличие от ручного труда)... 13 а доставка (особ. электрической) энергии; б определенный источник или форма энергии (гидроэлектрическая энергия); 14 используемая механическая сила... 15 физ. показатель выходной мощности; 16 продукт, полученный в [с.93] результате увеличения (умножения) какого-то числа в несколько раз... 17 увеличительная способность линз..." (The Oxford English Reference Dictionary, 1996: 1135-1136)

Английское "power" и французское "pouvoir" непосредственно происходят от латинских слов "potestas" и "potentia", имеющие значение "способность" и берущие начало от глагола "potere" - "быть способным сделать что-то". Для римлян "potentia" - это возможность или способность человека или вещи воздействовать на другого человека или вещь. В древнегреческом языке слово "власть" (arche) имело два основных значения: "суверенитет" и "начало". Глагол "властвовать" (archein также употребляется в двух смыслах: справить" и "начинать" (стартовать) (Myres, 1927: 158). Эти смысловые оттенки видны в использовании данного слова Аристотелем (см.: Walter, 1964: 350)4.

Могут возразить, что приведение смысловых значений английского слова "power " или других иностранных эквивалентов и анализ их семантики и этимологии не имеют отношения к анализу понятия "власть", поскольку слова, а, соответственно, и понятия в разных языках не всегда совпадают по своему содержанию. На мой взгляд, это не так. Действительно, ухе из приведенных значений слов "власть" и "power" видно, что между ними есть некоторые различия. У английского "power" более широкий разброс значений, чем у русского "власть". Другое отличие состоит в том, что английское "power" не имеет глагольной формы (и поэтому для выражения действия используются такие конструкции как "осуществлять власть" или "пользоваться властью")5, а в русском языке есть глагол "властвовать", [с.94] который имеет тот же набор значений, что и существительное "власть".

Сказанное, однако, не означает, что "власть" и "power" - это два разных слова, и, следовательно, два разных социальных понятия. Во-первых, большинство значений являются общими для обоих слов. В особенности это касается значений, непосредственно касающихся семантического поля власти как социального понятия (в английском языке больше "технических" ("энергетических") значений слова). В этом смысле они создают общее (одинаковое) смысловое поле "власти" ("power "). Во-вторых, содержание социального понятия "власть" зависит не только от семантики и этимологии данного слова, но и от других соображений и факторов. В этой связи представляется важным учесть, что именно в философской, социологической и политологической литературе англоязычных стран, как уже отмечалось, концептуальному анализу власти уделяется особое внимание. Включение российской социальной науки в мировую социальную науку осуществляется в том числе и на уровне использования (и, разумеется, разработки) тех понятий, которые уже получили всестороннее осмысление в Великобритании, США, других странах. В этом смысле социальные понятия, по крайней мере, понятия такого калибра, как "власть", "равенство", "справедливость", "свобода", "политика", и т.п., являются "интернациональными". В силу этих причин слово "power " имеет для концептуального анализа власти, в известном смысле, то же значение, что и слово "власть".

Какие соображения и выводы следуют из анализа вышеуказанных значений и происхождения слова "власть"? Во-первых, мы можем выделить семантическое поле "власти" как социального понятия, т.е. ограничить понятие определенным кругом значений. Этот круг еще довольно широкий и пока не позволяет четко очертить контуры понятия и указать на его отличия от других социальных понятий ("квазисинонимов"), имеющих общие с "властью" смысловые элементы. Однако он помогает найти приблизительное "место" [с.95] понятия власти в концептуальной структуре. Как определить это семантическое поле "власти"?

Семантическое поле власти как социального понятия не тождественно совокупность всех указанных выше значений слова "власть". Некоторые из них не могут быть включены (или непосредственно включены) в содержание понятия (хотя они могут быть приняты во внимание при уточнении смысловых оттенков понятия), поскольку они не относятся к социальным понятиям, т.е. к понятиям, характеризующим отношения между людьми. В частности, мы не включаем "технические" значения слова "власть" и "власть" в значении физической силы. Кроме того, некоторые "социальные" значения слова явно относятся к другим понятиям, так как они выражают другие (хотя и связанные с властью) вещи (явления). Например, "органы государственного управления, правительство, администрация, должностные лица, начальство", а также древнее значение власти как территории, области. Очевидно, что "право и способность управлять" (повелевать, влиять, распоряжаться и т.д.) и "лица, обладающие правом и способностью управлять" (способность сделать что-то и субъект-носитель данной способности) должны относится к разным понятиям. Т.е. одно из значений должно быть исключено из семантического поля "власти".

В пользу сохранения первого значения ("способность") и, соответственно, исключения второго ("люди, (организации), обладающие способностью (правом) управлять") указывают два основных момента. (1) Первое значение ("способность") является первичным, тогда как второе следует из него; именно способность (право, возможность) управлять, которой обладают властвующие лица (организации), отличает их от других людей (организаций), ноненаоборот. (2) "Власть" (власти) в значении субъекта (субъектов) власти или государственной структуры фактически являются синонимом других понятий, уже получивших свое место в концептуальной структуре ("субъект власти", [с.96] "правитель", "государство", "элита", "бюрократия", "должностное лицо" и т.д.). Используемое в данном значении понятие "власть" не будет иметь своего особого (уникального) содержания, которое делает понятие эвристически полезным и практически необходимым для характеристики социальных явлений6.

Исключив некоторые значения "власти", мы можем обозначить "смысловое поле власти" как социального понятия. На мой взгляд, его нужно ограничить следующими значениями:

- способность влиять на что-то, способность сделать что-то;

- право распоряжаться, повелевать, управлять кем-либо, чем-либо;

- могущество, господство, сила;

- право управления государством, политическое господство, права и полномочия государственных органов.

Анализ семантики и этимологии слова "власть" позволяет также подчеркнуть некоторые лингвистические нюансы, способствующие уточнению специфики власти, ее отличия от других понятий. Многие авторы ссылаются на этимологию и семантику слова, доказывая, что "власть" относится к числу диспозиционныхпонятий. Наиболее обстоятельная аргументация была представлена П. Моррисом. Моррис подверг критике концепции, в которых власть определяется через понятие "влияние". По его мнению, это совершенно неправомерно, так как, несмотря на кажущееся сходство, эти слова (понятия) выражают разные вещи. [с.97]

Во-первых, слово "влияние" (в английском языке "influence" имеет и форму существительного, и глагольную форму, в то время как "власть" - это обычно существительное. "Глаголы, - указывает Моррис, - обозначают что-то происходящее, события, действия, появление чего-либо и т.п.; "власть" же, как я утверждаю, совершенно другое по своей логике понятие" (Morriss, 1987: 9). Во-вторых, "власть" и "влияние" имеют разную этимологию. "Власть" происходит от латинского "potere", означавшего "быть способным", в то время как "влияние" - от латинского "influence "втекать" (вливать, проникать в), "находиться под воздействием", выражавшего магическую идею о субстанции, которая исходит от звезд и проникает в людей, изменяя их поведение или влияя на него (Morriss, 1987: 9). В-третьих, эти понятия различаются и по своим современным значениям: хотя они в чем-то пересекаются и у них есть синонимичные значения, ев их основании лежат совершенно разные идеи... поэтому ни одно из понятий не является субкатегорией другого и они не могут заменять друг друга". Моррис заключает, что "власть" всегда относится к способности сделать что-то, она обозначает возможность или диспозиционное свойство, тогда как "влияние" - обычно характеризует нечто другое (Morriss, 1987:12-13).

На мой взгляд, Моррис прав, и "власть" следует отнести к диспозиционным понятиям, исходя из этимологии и семантики данного слова. Причем не только английского "power", но и русского "власть", где ядром значения является способность (возможность) повелевать, владение (обладание) чем-либо, т.е. диспозиция. В русском языке так же, как и в английском, различие между "властью" и "влиянием" очевидно. Последнее имеет следующие значения: 1. Действие, оказываемое кем-либо, чем-либо на кого-либо, что-либо; воздействие. Влияние солнечных лучей на человеческий организм. 2. Сила авторитета, власти. "Влиять" - оказывать действие, воздействовать (Словарь русского языка, 1985: [с.98] 185). Оно имеет ту же этимологию, что и английское "influence", восходя к латинскому influentia. Ранее оно означало действие по глаголу "влияти" - влить, вливать (Словарь русского языка XI-XVII вв., 1975: 227)7.

Вместе с тем, я не склонен, как Моррис, противопоставлять "власть" и "влияние". Во-первых, некоторые из приведенных выше значений "власти" - как в русском, так и в английском языках - не обязательно относятся только к диспозиции (способности) а могут обозначать и действие ("могущественное влияние", "неодолимая сила" - в русском языке; "правление", "контроль", "господство" - в английском языке). В обыденной речи "власть" используется и в значении "потенциал", и для характеристики совершающегося действия. Другими словами, семантика "власти" непосредственно не отвергает концептуализацию власти как действия. Во-вторых, во многих языках, в том числе и в [с.99] русском, "власть" имеет глагольную форму, при этом глагол "властвовать" не является чисто производным от существительного "власть", как это имеет место в английском языке8. Во французском языке, как отмечает Р. Арон, есть два слова, эквивалентные слову "власть" - "pouvoir" и "puissance". Хотя они имеют общее происхождение с английским "power" (от "posse", "potere" - "быть способным"), их дескриптивные роли различаются. "Pouvoir" - это инфинитив и обозначает действие, тогда как "puissance" характеризует потенциал, что-то продолжительное и постоянное (Aron, 1986: 256).

Лингвистический анализ слова "власть" сампосебе не может, как уже ранее отмечалось, определить содержание понятия власти. Он лишь ограничивает его определенным набором значений (который все еще довольно широкий и неопределенный) и указывает на некоторые из возможных определяющих характеристик "власти". Он не может, например, доказать, что "власть" следует рассматривать как "власть сделать что-то", а не "власть над кем-то" (или наоборот), поскольку в обыденной речи слово употребляется в обоих значениях. Он также не может обосновать необходимость включения (или невключения) в определение "власти" таких элементов, как "конфликт", "интенция", "санкции", "интересы". Для этого нужны другие соображения и аргументы. [с.100]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В Словаре современного русского литературного языка (1991: 304-305) приводятся, по сути. те же значения "власти": 1. Право и возможность повелевать, распоряжаться действиями, поведением кого-либо. Власть кого-либо, чья-либо. Во власти кого-либо - полностью зависеть от кого-либо, быть в подчинении у кого-либо. В моей, твоей, его и т.п. власти делать что-либо. Забрать, захватить власть. Иметь, терять власть над собой. 2. Могущественное влияние чего-либо, неодолимая сила чего-либо. Власть денег, золота, песен и т.д. Во власти музыки, живописи; во власти стыда и отчаяния. Находиться под властью чего-либо. Отдаваться во власть чего-либо. 3. Форма управления страной. 4. Право и возможность управления государством, права и полномочия органов государственного управления, права и полномочия должностных лиц. Брать, захватывать власть, приходить к власти. 5. Органы государственного и местного самоуправления, должностные лица, администрация. Власть имущие, власть предержащие.

Вернуться к тексту

2 Аналогичные значения имело и слово "владычество": 1. Обладание высшей властью (бога, верховного правителя, царя). 2. Сан владыки (архиепископа). 3. Территория (область, государство), находящаяся под чьей-либо верховной властью. 4. Область, находящаяся в ведении владыки (архиепископа. архиерея) (Словарь русского языка XI-XVII вв., 1975: 213).

Вернуться к тексту

3 "Рower" в английском языке, "macht" в немецком, "pouvoir" и "puissance" во французском, "poder" в испанском и т.д.

Вернуться к тексту

4 У немецкого "Macht" набор значений во многом совпадает с русским "власть" и английским "power": 1. Сила, могущество: власть, влияние. 2. Политическая власть. 3. Держава, государство. 4. Войско, войска (Большой немецко-русский словарь. Т. 2: 47-48). Macht происходит от глагольного существительного Machen, близкого к английскому to make (делать, сделать), выражавшего возможность делать что-то.

Вернуться к тексту

5 В немецком языке также нет глагола, а используются описательные выражения типа "осуществлять власть".

Вернуться к тексту

6 Могут возразить, что вышесказанное относится и к значению способности, возможности повелевать, управлять. Однако в отличие от предыдущей ситуации, где понятия "субъект власти" ("правитель", "государство") и "власть" (в значении лица (организации), обладающих властью) могут использоваться как взаимозаменяемые, "способность" не всегда означает "власть", поскольку не любая способность, как мы увидим далее, есть власть.

Вернуться к тексту

7 Аналогичные значения приводятся и в Словаре современного русского литературного языка (1991: 312): 1. Действие, оказываемое кем-либо, чем-либо на кого-либо, что-либо; воздействие. Оказывать, иметь (огромное, сильное и т.п.) влияние. Под влиянием кого-либо, чего-либо. 2. Авторитет, власть, превосходство. Подчинить своему влиянию кого-либо. Выходить из-под влияния кого-либо. "Влиять" в значении "вливать" также указывается, но как уже устаревшее значение слова (Словарь современного русского языка, 1991: 312-313). В XVIII веке "влияние" означало: 1. То же, что и "вливание" - проникновение во что-либо воздуха, света (как текущих веществ). 2. Действие по глаголу влиять, а также то, что вложено, внушено кому-либо. 3. Впадение (реки). Проникновение. 4. Астрол. Действие на земные тела и существа особой силы, приписываемой телам небесным. 5. Филос. Учение о взаимодействии и связи души и тела. 6. Действие, оказываемое кем-либо, чем-либо на кого-либо, что-либо; воздействие. Иметь, делать, произвести. Сила авторитета, власти (Словарь русского языка XVIII века, 1987: 214-215). Те же значения имел и глагол "влиять": 1. Влить, вливать. 2. Перен. Вложить, внушить, вселить. 3. Астрол. Сообщить, дать (какие-либо качества, свойства), воздействуя своей силой (о звездах, светилах и т.п.) (Словарь русского языка XVIII века, 1987; 216-217).

Вернуться к тексту

8 Моррис указывает, что в английском языке есть глагол "властвовать" (to power), но он "приобретает свое значение только через существительное", как, например, глагол "иметь дом" (to house) (Morriss, 1987: 9).

Вернуться к тексту

Глава 4. Власть как каузальное отношение

Следующий этап концептуального анализа власти заключается в подведении "власти" под более широкое понятие. Он начинается, естественно, с выбора данного понятия. Последнее должно быть достаточно широким по своему содержанию, чтобы охватить все случаи власти и одновременно быть достаточно ясным и разработанным, чтобы способствовать их объяснению.

Очевидно, наш выбор зависит не только от определенной совокупности семантических значений "власти", но также и от того, каким образом концептуализируется данное "широкое" понятие, т.е. здесь мы решаем проблему сразу с несколькими переменными. Однако на самом деле выбор не столь велик, как это может показаться на первый взгляд. Лишь несколько понятий использовалось в этом качестве, а именно:

"причина", "влияние", "сила", "контроль", "авторитет". Каузальные концепции власти являются, пожалуй, наиболее популярными.

Многие известные исследователи власти (среди них Т.Гоббс, Б.Рассел, Р.Даль, Х.Саймон, У.Рикер, Дж.Нэйджел) определяют "власть" как вид причинной связи. Однако между ними имеются существенные разногласия - как в понимании каузальной связи, так и в отношении спецификации власти как ее разновидности. Некоторые авторы, по сути, отождествляют "власть" с каузальным отношением между двумя или более переменными. Например, Х.Саймон: "Утверждение "А имеет власть над Б" можно заменить утверждением "поведение А является причиной поведения Б"" (Simon 1957: 5). Другие рассматривают власть как потенциальную причину (Riker, 1964) или как возможность быть причиной чего-либо (Gibson, 1971). Э.Макфарланд ограничивает власть интенциональной причинной связью [с.101] (МсFarland, 1969), а Дж.Нэйджел определяет ее как "актуальное или потенциальное каузальное отношение между преференциями актора в отношении результата власти и самим результатом" (Nagel, 1975: 29).

Во многих концепциях власть характеризуется в терминах событийной причинности - как актуальная каузальная связь между двумя и более акторами, а в качестве ее переменной рассматривается человеческое поведение (Х.Саймон, Р.Даль, Д.Картрайт). Это соответствует "эпизодической" модели власти, особенно популярной среди исследователей бихевиоралисткой ориентации в 50-60 годы. Однако некоторые другие авторы (Дж.Нэйджел, Д.Ронг, К.Гибсон), также придерживающиеся каузальной интерпретации власти, не ограничивают ее сферой поведения, допуская существование власти в виде диспозиции, потенциала.

Что касается самого понимания каузальной связи, то здесь разногласия также весьма существенны. По мнению У.Рикера, некоторые фундаментальные неясности (ambiguities концепциях власти обусловлены соответствующими неясностями в понимании каузальной связи. Проанализировав ряд концепций власти (предложенных Л.Шэпли и М.Шубиком, Дж.Марчем, Р.Далем, Д.Картрайтом, Г.Карлссоном)1, он пришел к выводу, что "различия в понимании причинной связи лежат в основе различий в понимании власти" (Riker, 1964: 346).

Рикер выделяет два типа концептуализации власти, основанные на двух различных трактовках каузальной связи. "Ориентированная на других" (other-oriented) концепция рассматривает власть как способность контролировать действия других социальных субъектов, тогда как "ориентированная на себя" (ego-oriented) концепция представляет власть как возможность достижений определенного результата (например, принятия необходимого решения) (Riker, 1964: 344). Рикер указывает, что в социальных науках используется два понятия причинной связи. "Одно из них - в значении возможности. [с.102] (marginality), другое - в значении необходимого и достаточного условия".

Первое значение "выражает правила воздействия, или средства (recipes): А является причиной Б, если А и Б - это повторяющиеся события и Б возникает при возникновении А" (Riker, 1964: 346). Основной человеческий опыт, пишет Рикер, ссылаясь на статью Д.Гэскина (Gasking 1955), - это производство необходимых результатов путем воздействия на природу. Любые специфические правила воздействия являются выражением причинно-следственной связи. Например, выражение "вы можете раскалить утюг путем его нагревания" можно заменить выражением "нагревание является причиной раскаливания утюга". Данный подход, указывает Рикер, акцентирует внимание на средствах, которые актор может использовать для достижения определенного результата. Главный его недостаток состоит в том, что он "рассматривает в качестве фиксированных все переменные, кроме манипулирующей", тогда, как и другие переменные могут иметь отношение к достижению необходимого следствия и следовательно должны включаться в причину (Riker, 1964: 346).

Придерживаясь иного подхода и определяя причинную связь в терминах необходимых и достаточных условий2, Рикер указывает, что главное различие между двумя пониманиями каузальной связи лежит в их объяснениях результата (следствия) каузальной связи. В первом случае, "объяснение следствия не является проблемой", - пишет Рикер. "Проблемой скорее является объяснение того, как можно достичь этого следствия. Если не имеется в наличии средств воздействия, то причина может оказаться как бы несуществующей".

Иные акценты расставлены в концепции, причинной связи как необходимом и достаточном условии, В ней "основное внимание сосредоточивается скорее на [с.103] самом следствии, чем на средствах воздействия" (Riker, 1964: 347): Рикер считает, что понятие власти должно основываться на концепции причинности в значении необходимого и достаточного условия, поскольку только в этом случае оно может "полностью выразить все аспекты ситуации, которую призвано описать" (Riker, 1964: 348). Власть - это способность оказывать влияние (потенциальная причина). Когда власть актуализируется, то мы имеем необходимые и достаточные условия для достижения определенного результата.

Подход Рикера также в свою очередь подвергся критике. Известный специалист в области теории каузальных отношений X. Блэйлок высказался против него по той причине, что ев реальной жизни", как он считает, "мы редко имеем дело с ситуациями, когда Б имеет место если и только если имеет место А" (Blalock, 1964: 30). Ф.Чэйзел придерживается, по сути, аналогичной точки зрения и предлагает заменить утверждения, содержащие ссылки на необходимые отношения, на утверждения в терминах вероятности. Соответственно, термины "всегда" и "обязательно" нужно, по его мнению, заменить на менее категоричные, например, "обычно" или "чаще всего" (Chazel, 1976: 56). Он отмечает, что в социальных исследованиях "простые импликации (если А то Б)… обычно принимают более "мягкую" форму: если А, то в большинстве случаев Б". Чэйзел подвергает критике Рикера и за то, что тот "искусственно" разрывает два взаимосвязанных момента - достижение результата и воздействие на других людей, которые "сливаются во власти и ее осуществлении". По его мнению, приписывание специального вида каузальной связи каждому из двух выделенных Рикером концепций власти является "иллюзорным" (Chazel, 1976: 57, 59).

Ф.Оппенхейм также считает, что отождествление каузального отношения с жесткой необходимостью является ошибочным. Он пишет:

Часто утверждается, что социальные и поведенческие отношения являются вероятностными и потому не могут считаться каузальными. На самом деле одно не [с.104] исключает другого. Существует строгая (strict) причинность и вероятностная причинность властные отношения относятся ко второму виду. (Oppenheim, 1976: 110)

"Вероятное необходимое условие" (probabilistically necessary condition) - это "совокупность обстоятельств, без которых возникновение данного действия будет крайне маловероятным", а "вероятное достаточное условие" (probabilistically sufficient condition) определенного действия - это "совокупность обстоятельств, в которых вероятность данного действия очень велика" (Oppenheim, 1976: 112). Оппенхейм объясняет в терминах каузальной связи только осуществление власти (exercising power), но не формы обладания властью (having power): "П может иметь власть над Р в определенном отношении и без каузального влияния на его действия или причинения ему вреда" (Oppenheim, 1976: 109).

Эти и другие версии каузальной концепции власти, как и все остальные концепции, стали объектом критики с самых различных сторон. Но эта критика, как мы увидим далее, относится главным образом к отдельным видам (способам) каузального объяснения "власти" или к конкретным интерпретациям каузальной связи, но не к самой идее каузального определения понятия. Поэтому этой критики можно, на мой взгляд, избежать, если скорректировать значения "власти" и "причины" и их соотношение между собой.

Некоторые авторы (Р.Мартин, Ф.Оппенхейм) выступают против каузального объяснения "власти" поскольку, как они отмечают, существуют ситуации, когда А является причиной поведения Б и без осуществления власти над Б. Оппенхейм считает, что "власть" и "каузация" являются частично совпадающими (overlapping) понятиями. Он утверждает, что наличие каузальной связи не обязательно свидетельствует о наличии властного отношения, например, в тех случаях, когда "действия К не были обусловлены каузальной связью с определенным человеком или группой, а были вызваны общими экономическими или социальными условиями" (Oppenheim, 1975: 305). Оппенхейм, как уже [с.105] отмечалось, также допускает существование власти без каузальной связи: "если П не осуществляет власти, которую он имеет над каким-то действием х субъекта К, то х не есть каузальное следствие действий П". Он фактически ограничивает каузальную связь сферой поведения и отвергает "потенциальную" каузацию.

Проанализировав рассуждения Оппенхейма, Дж.Нэйджел подверг критике противопоставление "обладания контролем" (having control), который, по Оппенхейму, не обязательно свидетельствует о наличии каузальной связи между тем, кто обладает контролем и респондентом, "осуществлению контроля" (exercising control), который предполагает каузальное отношение. Данный подход, пишет Нэйджел, "однозначно подразумевает необходимость двух методологий в изучении власти" (Nagel, 1975: 18).

Это возражение представляется вполне правомерным. Аргументы Мартина и Оппенхейма, по существу, сводятся лишь к тому, что не все каузальные отношения есть отношения власти. "Власть" относится только к определенным формам каузального отношения; следовательно, необходимо дальнейшее уточнение понятия власти как. разновидности каузального отношения между социальными субъектами. Эта идея разделяется многими исследователями (Blais, 1974: 47; Chazel, 1976: 55; МсFarland, 1969).

Значительная доля критики была высказана в отношении концептуализации власти как событийной причинности (event causality). В данной модели объяснения "власти", популярной среди представителей бихевиоралистского направления (Р.Даль, Дж. Марч, Х.Саймон, Д.Картрайт), "власть" ограничена наблюдаемыми событиями и охватывает лишь непосредственные коммуникации и связи между акторами ("нет действия на дистанции"). Однако власть, резонно замечают критики, существует и в отсутствие видимой бихевиоральной связи; не-события также могут быть обусловлены каузальными отношениями. Оппоненты подчеркивают, что данная модель сводит власть к осуществлению власти, что, с их точки зрения, неправомерно. Например, [с.106] К.Гибсон определяет "власть" в диспозиционных терминах - как определенное состояние, в котором какое-то изменение обеспечивает те или иные следствия (Gibson, 1971: 105). Он пишет, что "обладание властью сделать что-то не тождественно актуальной каузации, оно означает лишь способность сделать это. Поэтому вполне возможно обладать властью вообще ничего не делая" (Gibson, 1971: 102). Критикуя "примитивную" идею каузальности, используемую бихевиоралистами для определения власти, Дж.Нэйджел подчеркивает, что их концепции слишком узкие, поскольку они не в состоянии учесть "правления предвиденных реакций", и одновременно слишком широкие, так как допускают наличие власти в случае, если "Б зевнул после того, как зевнул А" (Nagel, 1975: 20). Чтобы избежать последнего, многие исследователи (Б.Рассел, Э.Макфарланд, Т.Болл, Д.Ронг) ограничивают власть интенциональной (со стороны субъекта) каузальной связью, по крайней мере в самом общем смысле данного понятия3.

Разделяя критику концепций власти как событийной причинности, следует, однако, подчеркнуть, что она не свидетельствует о неадекватности и всех остальных способов каузального объяснения власти. Речь здесь идет только о проблемах данного конкретного подхода.

Некоторые авторы высказывают сомнения в продуктивности каузальной интерпретации власти на том основании, что в действительности крайне трудно выделить конкретное каузальное отношение между социальными субъектами, поскольку следствие может быть вызвано действиями различных субъектов. Э.Голдман считает, что

каузальная терминология в особенности бесполезна в тех ситуациях, когда мы имеем дело с наиболее важными для нас случаями власти - когда результат обусловлен действиями многих субъектов. При размышлении о характере распределения власти между [с.107] индивидами и социальными группами и ее параметрах использование каузальной терминологии скорее еще более запутывает дело. Поэтому представляется правильным с самого начала отказаться от каких-либо ссылок на каузальные понятия. (Goldman, 1972: 227)

К этому могут добавить, что каузальная цепочка имеет много звеньев и поэтому исследователям необходимо принимать во внимание большое (бесчисленное) количество дополнительных переменных.

Все эти возражения относятся не только к каузальному объяснению власти: многомерность и сложность социальной жизни неизбежно порождает проблему "полноты" ("адекватности") любого вида ее объяснения и описания, подталкивая исследователей к учету как можно большего количества факторов и условий. В каузальном анализе, пишет Х.Блэйлок, "обычно можно использовать очень большое количество дополнительных переменных для характеристики отношений между любыми двумя факторами, которые, предположительно, непосредственно связаны друг с другом". Этого, однако, не требуется во всех случаях. В какой-то момент мы должны остановиться, продолжает Блэйлок, и считать теоретическую систему "закрытой":

Практически мы можем остановиться тогда, когда дополнительные переменные трудно учитывать или измерять, или когда они совсем не ассоциируются с каким-либo операциями. …отношение, которое является непосредственным в одной теоретической системе, может быть косвенным в другой, или его даже можно рассматривать как ложное (spurious). (Blalock, 1964: 18)

Несмотря на критику, каузальные концепции "власти", как уже отмечалось, очень популярны среди исследователей. Каковы причины этой популярности?

Сторонники различных вариантов каузального объяснения власти высказывают следующие соображения. Во-первых, данный подход дает возможность использовать логику и методы каузального анализа при изучении власти, "Главное преимущество состоит в том, - пишет Э.Блэйс, - что логические проблемы каузального анализа были лучше разработаны, чем проблемы [с.108] изучения власти". Он особенно подчеркнул значение книги Х.Блэйлока (Blalock, 1964), в которой автору удалось "очень удачно описать логику каузального подхода" (Blais, 1974: 47).

Дж.Нэйджел также высказал мысль о том, что "рассмотрение власти как каузальной связи позволяет исследователям использовать методы, разработанные для более широкого применения". Сам он предпочитает концепцию Х.Саймона (Simon, 1953), поскольку в ней (а) "интуитивное понимание каузальности убедительно переводится на язык науки", (б) она "продуктивна, так как предлагает практические способы анализа" и (в) "может решить многочисленные трудности в изучении власти" (Nagel, 1975; 35-36).

Во-вторых, каузальные трактовки власти основываются на очевидных сходствах "власти" и "причины", что позволяет дать ясное объяснение власти и ее структуры. Однако соотношение между "властью" и "причиной", как мы уже видели, может интерпретироваться по-разному. Поэтому представляется необходимым выделить эти сходства и охарактеризовать основные свойства и элементы каузального отношения.

Начнем со сравнения семантических значений слов "власть" и "причина" (причинное отношение). Слово "причина" имеет в русском языке следующие значения: 1. Явление, обстоятельство, непосредственно порождающее, обусловливающее другое явление - следствие. Тот, кто является виновником чего-либо, вызывает что-либо. 2. Основание, повод, предлог для каких-либо действий, поступков. По причине чего (в значении предлога) - вследствие чего-либо, из-за чего-либо. По техническим причинам - вследствие технических неполадок. По причине того, что…; по той (простой) причине, что… - потому, что… . "Причинность" обозначает: 1. (филос.) Содержащий в себе отношение между причиной и следствием, основанный на соотношении причины и следствия в объективном мире. 2. Выражающий причину, имеющий значение причины. 3. Только краткая форма, устар. Виновный в чем-либо, имеющий касательство к чему-либо; причастный. "Причинить" есть [с.109] вызвать, сделать что-либо (Словарь русского языка, 1983; 457-458).

Английское "cause" (причина) имеет приблизительно те же значения:

сущ. 1 а то, что производит следствие (effect) или дает начало действию, явлению или условию; б человек или предмет, который вызывает (причиняет) что-то; в резон или мотив; основание чего-то … 2 а достаточное основание… 3 принцип, убеждение или цель, которые защищаются или поддерживаются… 4 а дело, которое должно быть решено в правовом порядке; б основание для судебного процесса… 5 позиция, занятая какой-то стороной в споре. Гл. 1 причинять, производить, делать… 2 производство причиной следствия, отношение между причиной и ее следствием. (The Oxford English Reference Dictionary, 1996: 232)

Фасмер (1987; 369) указывает, что слово "причина" появилось от слова "чин", "чинить". Оно не связано, вопреки утверждениям Шумана, непосредственно со словами "начать", "начну". Латинское "cause" происходит от cudo (бить, ударять; колотить, чеканить). Его первичное значение, как считает А.Валде, - это удар как основание для судебного дела (Walde, 1938: 190).

Очевидно, что у "власти" и "причины" много общего. Оба слова означают воздействие (способность воздействия), достижение определенного результата (следствия). Поэтому объяснение "власти" через понятие причины с этой точки зрения представляется вполне естественным.

Обратимся теперь к самому понятию причины (каузации). При всем различии между имеющимися концепциями, ядро понятия вполне определено. Все исследователи по-видимому согласятся с тем, что каузальное отношение - это вид связи между двумя или более явлениями (переменными). Его главное отличие от других видов отношений (временной связи, пространственной корреляции, функциональной зависимости, симметричных или пропорциональных отношений и т.д.) состоит в том, что оно включает в себя идею производства (порождения) чего-либо, воздействия на что-то. "X [с.110] является причиной Y" означает, что Х производит определенное изменение в Y, а не просто что изменения в Х сопровождаются изменениями в Y, ассоциируются с ними или что Х и Y являются побочными эффектами одной и той же причины. Каузальное отношение - это такое отношение, в котором одно явление производит другое явление (следствие) в определенных условиях, оно характеризует перенос движения от причины к следствию и выражает связь источника изменения с определенным результатом. Поэтому причина в каузальном отношении всегда предшествует следствию. Причинная связь как производство определенных изменений подразумевает асимметрию в отношениях причины и следствия; если Х является причиной Y, то в таком случае изменение в Х производит изменение в Y, но совсем не обязательно изменение в Y производит изменение в X. Вместе с тем можно привести немало примеров так называемой "взаимной каузации".

Чтобы сделать понятие каузации достаточно четким и определенным для объяснения "власти", следует уточнить некоторые его аспекты. Прежде всего следует подчеркнуть, что причина производит (может произвести) следствие только в определенных условиях (обстоятельствах). Например, способность зерна "производить" растение зависит от температуры почвы, качества грунта, наличия воды и т.д. В данном случае понятие "условия" обозначает все то, что не зависит от причины и является обязательным для производства определенного следствия (следствий). Роль "условий" в каузальном отношении бывает различной. Они могут усиливать или ослаблять величину воздействия одного фактора (причины) на другой (следствие), ограничивать или даже разрушать каузальную связь, менять направление каузации или его форму. Поэтому выражение "если А, то Б" следует дополнить фразой "в определенных условиях".

Поскольку "причина" и "условия" имеют много общего, исследователи часто их просто отождествляют4. Но во многих случаях их различение необходимо: [с.111] хотя достижение определенного результата может зависеть от многих факторов, мы бываем склонны одни из них считать причинами, другие - условиями.

Соотношение причины и условий трактуются по-разному. Большинство отечественных авторов различает причину и условия по характеру действия составляющих их факторов. Причина имеет активный характер, ее изменение обусловливает изменения и в характере следствия, она непосредственно и всецело обращена к следствию. Условия же оказывают влияние на следствие только опосредованно, через причину. Если причина определяет реальную возможность события, то условия лишь способствуют превращению этой возможности в действительность (Кузнецов, 1975: 262; Алексеев и Панин, 1997: 417-418).

На мой взгляд, характер действия причины и условий один и тот же и поэтому их различение возможно лишь в конкретном контексте, в котором осуществляется отдельная причинная связь. Об этом подробно пишет Дж. Мэки, доказывающий, что нет четких правил различения между причинами и условиями и выбор в каждом конкретном случае зависит от контекста, который отражается в понятии "каузальное поле" (causal field). Например, когда нас интересует причина взрыва, то нам необходимо ответить на вопрос: в чем различие между ситуациями, когда не было взрыва и когда произошел взрыв? "Причина и следствие, - пишет Мэки, - должны рассматриваться как различия в рамках поля; все, что относится к описанию поля (обычно лишь подразумеваемому, а не четко зафиксированному) следует автоматически исключить из списка возможных причин" (Mackie, 1974: 34-35).

Представим, что взрыв произошел в то время, когда жилец зажег сигарету, не осознавая утечки газа в квартире. Что является причиной взрыва - зажигание сигареты или газ? Если мы относим зажигание сигареты к "каузальному полю", мы не можем рассматривать его в качестве причины взрыва. "Причина взрыва, - указывает Мэки, - проявляет себя в имеющемся различии. по отношению к полю, и здесь утечка газа [с.112] представляется наиболее очевидной причиной взрыва". Поэтому "то, что считается результатом причинного воздействия - это не просто событие, а событие в определенном поле, и некоторые "условия" могут не рассматриваться в качестве причины этого события в этом поле просто потому, что они являются частью этого поля, хотя если бы было выбрано иное поле… об одном из этих событий можно было бы сказать, что оно стало причиной этого события в том другом поле. Ни одна из частей избранного поля не может быть причиной" (Mackie, 1974: 35).

Далее, факторы, не относящиеся к "каузальному полю", но имеющие статус необходимого условия для появления определенного следствия, также могут различаться по степени значимости в соответствии с вышеуказанным критерием. Но это, пишет Мэки, отражает не содержание каузального утверждения, а скорее определенную позицию, с которой ситуация рассматривается. "Мы часто хотим знать, что стало причиной какого-то события с точки зрения того, как это событие можно было бы предотвратить: указывая на искру, а не на легковозгорающееся вещество мы тем самым указываем на последнюю возможность избежать пожара. Но при этом мы можем согласиться с утверждением, что причиной пожара стало легковоспламеняющееся вещество. Это утверждение такое же правильное, как и утверждение, что причиной пожара стала искра, но оно в определенном смысле нас менее интересует" (Mackie, 1974: 35-36). Другими словами, условие, которое мы не относим к причине, хотя без него в данных обстоятельствах не было бы следствия, также является причиной, но в данном конкретном контексте оно нас не интересует или менее интересует по сравнению с причиной.

Различение между причиной и условиями имеет существенное значение в анализе власти: власть следует отличать от других отношений между субъектом и объектом, которые также могут повлиять на поведение или сознание объекта. Кроме того, оно необходимо, как мы увидим далее, для объяснения власти как единства субъективного и объективного. [с.113]

Нередко в качестве обязательного признака причинного отношения называется необходимость и однозначность, а само представление о необходимом характере связи между причиной и следствием включается в "закон причинности", идея которого восходит к Юму: равные причины всегда порождают равные следствия (Алексеев и Панин, 1997: 409-410).

Этот вывод требует некоторых комментариев так же, как и названная ранее проблема "необходимых и/или достаточных условий": должно ли А в каузальном отношении быть необходимым условием Б, или достаточным условием, или одновременно необходимым и достаточным условием? Возникновение данной проблемы частично обусловлено тем, что эти понятия - "необходимое условие" и "достаточное условие" - используются в разных значениях. Дж.Мэки, в частности, различает "достаточное при данных обстоятельствах условие в слабом значении" (weak sence) и "достаточное при данных обстоятельствах условие в сильном значении" (strong sence). Первое подразумевает следующее: "если в данных обстоятельствах появляется X, то появляется и Y" или "если в данных обстоятельствах появился X, то появился и Y". Под "данными обстоятельствами" имеются в виду "реально существующие обстоятельства" или "реально существовавшие обстоятельства" (Mackie, 1974: 39). Напротив, "достаточное при данных обстоятельствах в сильном (контрфактуальном) значении" включает контрфактуальные утверждения о том, что может произойти при изменении реально существующих условий, т.е. утверждения о чем-то возможном: если Х "поместить" в реальную жизнь, то появится и Y" (Mackie, 1974: 51-52).

В отличие от достаточного условия, необходимое условие может быть выражено только в сильном (контрфактуальном) значении: "если бы в данных условиях не было бы X, то не было бы и Y. Оно выражает то, что произойдет, если будут сделаны определенные изменения в реальном мире (Mackie, 1974: 51, 53).

Мэки утверждает, что каузальная связь не всегда может быть выражена как необходимая и одновременно [с.114] достаточная в сильном (контрфактуальном) значении. Он проанализировал различные случаи каузальной связи и пришел к выводу, что выражение "X является причиной Y" означает, что в данных обстоятельствах X является необходимым для Y и что Х является достаточным для Y, но только в слабом значении достаточности, а не в сильном контрфактуальном смысле. Последнее не является обязательным, хотя это часто имеет место, особенно в физическом мире (Mackie, 1974: 43)5.

Другими словами, причина всегда необходима для следствия, но не всегда достаточна (в сильном контрфактуальном значении). Из этого вывода вытекает, что определенное следствие причинной связи возникает только в определенных фиксированных внешних и внутренних условиях и при их изменении данное следствие уже не [с.115] является необходимым, даже если причина и осталась без изменений. Необходимость и однозначность следствия в причинной связи означает, что отношение между причиной и следствием имеет закономерный характер и не является случайным; ничто не возникает без причины. Однако поскольку условия причинной связи могут находиться в процессе изменений, следствие действия данной причины может оказаться другим или не произойти вовсе. Строго говоря, абсолютно одинаковых условий действия причины вообще быть не может.

В силу этого некоторые авторы (например, Х.Блэйлок), указывают на трудности в использовании "необходимой и достаточной терминологии" в научных исследованиях, особенно в социальных, поскольку она заставляет мыслить в терминах атрибутов и дихотомий. Они также ссылаются на относительную редкость (нетипичность) случаев, когда Б имеет место, если и только если присутствует А. Речь, по сути дела, идет о том, что, во-первых, в научном исследовании и объяснении явлений возникает противоречие между теоретической строгостью и эмпирической полезностью и, во-вторых, следствие может быть результатом действия нескольких разных причин, а одни и те же факторы в разных контекстах трактоваться и как причины, и как условия.

Однако данное противоречие свойственно любому научному анализу (а не только каузальному), поскольку, как уже отмечалось ранее, всегда возникают естественные ограничения в возможностях учета всего многообразия обстоятельств, влияющих на ситуацию. Что касается трудности выделения причины из множества факторов, обусловливающих появление следствия, то ее не следует преувеличивать, поскольку во многих случаях придание особого (причинного) статуса тому или иному фактору с практической точки зрения бывает необязательным. А если различение причины и условий оказывается необходимым (как, например, в анализе роли субъекта власти и структурных факторов во властном отношении), то оно все равно не является абсолютным. [с.116]

Касаясь другой проблемы каузального объяснения власти, я считаю необходимым выразить солидарность с теми исследователями, которые отвергают узкую бихевиоралистскую трактовку каузальности. Последняя фактически ограничивает сферу власти видимыми событиями и действиями и поэтому ее использование не позволяет эксплицировать те виды причин, которые не относятся к обозреваемым событиям. Например, инженер может объяснить разрушение моста в каузальных терминах, указывая на его структурные слабости или ржавчину в его опорах; психолог объясняет некоторые виды поведения как следствия индивидуальных предрасположенностей или установок. То есть, не только действия или события выступают в качестве причин, но также и намерения, преференции, соображения, условия, и т.д.

Принятие данной точки зрения помогает, как мы увидим далее, учесть некоторые формы власти, которые не вполне объяснимы с помощью бихевиоралисткой (событийной) концепции каузальности. Например, "правление предвиденных реакций", где причиной подчинения выступают не какие-то действия субъекта, а соответствующий набор представлений объекта о возможных реакциях субъекта. На ней, по существу говоря, базируется "многомерная" концепция власти, в частности идея непринятия решений как формы власти (Бэкрэк и Бэрэтц) и обоснование "третьего лица власти" (Льюкс).

Кроме того, каузальные отношения не следует сводить лишь к манифестированным (актуализированным) отношениям между акторами. Как указывает Дж.Нэйджел, каузальная концепция вполне совместима с любыми временными параметрами.

Сравним спряжение: "Он может причинять" (потенциальная власть); "она будет причинять" (возможная или предполагаемая власть); "они причинили" (осуществленная власть). Теоретики каузальности концентрируют внимание на осуществленной власти при использовании своих понятий в эмпирических исследованиях. Этого и следовало ожидать, поскольку… [с.117] приписывание [кому-то] осуществленной власти основывается на более простой теории, чем приписывание потенциальной или возможной власти. (Nagel, 1975: 10)

Определение власти как вида каузальной связи не противоречит ее рассмотрению как возможности, способности; оно может выразить то, что будет иметь место при определенных условиях. Каузальные понятия, пишет Дж.Мэки, "могут быть даны в форме определенных утверждений, включающих условия (conditional statements) прежде всего в форме контрфактуалов; устанавливая случаи каузальной связи, мы указываем не только на то, что уже имело место, но и на то, что будет или не будет иметь место при других обстоятельствах, т.е. на возможные ситуации и события" (Mackie, 1974: 59-60).

"Потенциальность", в известном смысле, является интегральной частью каузального отношения. Каузальное утверждение "если в определенных условиях не появится А, то не появится и Б" подразумевает, что в необходимых обстоятельствах А потенциально может оказывать определенное воздействие на Б. То есть, "актуальная" (манифестированная) каузация может рассматриваться как реализация какой-то потенции или потенциальной причины (способности А производить необходимые изменения в Б при определенных обстоятельствах). "А был причиной Б" означает, что А был способен производить необходимые изменения в Б при определенных условиях и эта способность была реализована, поскольку эти условия имели место. Аналогично, "А является причиной Б" предполагает, что А способен (сейчас) производить необходимые изменения в Б в определенных условиях, и эта способность в настоящее время реализуется, поскольку эти условия имеют место. Наконец, "А будет причиной Б" подразумевает, что А будет способным производить необходимые изменения в Б в определенных условиях, и если эти условия будут иметь место, данная способность будет реализовываться.

Таким образом, каузальное отношение может рассматриваться как зависимость между превращением [с.118] потенциала в реальность в одном объекте (следствии) от превращения потенциала в реальность в другом объекте (причине). Сравним два выражения: (1) "зажигание сигареты в определенных обстоятельствах ведет (привело) к пожару" и (2) "зажигание сигареты в определенных обстоятельствах может привести к пожару". Первое характеризует актуальное каузальное отношение между причиной (зажиганием сигареты) и следствием (пожаром), второе - потенциальное каузальное отношение, которое может трансформироваться в актуальное каузальное отношение при определенных обстоятельствах. "Может трансформироваться" или "будет трансформироваться"? В отношении причинных связей в физическом мире я склонен сказать "будет трансформироваться" (точнее "обязательно будет трансформироваться"). Вода всегда растворяет соль в "нормальных" условиях; если этого не происходит, то условия не являются "нормальными". Отсутствие ожидаемого следствия означает либо отсутствие необходимых условий, либо отсутствие каузального отношения как такового (А не может быть причиной Б в данных условиях).

Однако власть не существует в физическом мире6. В отношении социальной жизни ответ на данный вопрос будет иным: в отличие от физических объектов, социальные субъекты могут воздерживаться от совершения каких-либо действий (от того, что они могут сделать в сложившихся условиях) по той или иной причине. Намерения (преференции, желания и т.д.) становятся, тем [с.119] самым, обязательным условием превращения потенциального каузального отношения в актуальное7. Таким образом, социальная каузальная связь может существовать в форме потенциала без его актуализации8.

Наконец, существенным моментом понимания причинной связи является признание качественного многообразия ее форм. Последнее обусловлено многообразием субъектов и объектов причинно-следственной связи и способов их взаимодействия. В особенности это касается каузальных отношений в комплексных самоорганизующихся социальных системах, где сложность обусловлена не только их многоуровневой структурой, но и возможностью выбора субъектами социального взаимодействия различных альтернатив. Многообразие форм причинной связи является одним из источников многообразия форм власти как ее разновидности. Как будет показано далее, властные отношения могут иметь различные основания и формы проявления9.

Итак, "власть" есть разновидность каузального отношения; следовательно, ни одно отношение между субъектом и объектом не может считаться властью" без наличия каузальной связи между ними.

Каузальное объяснение власти подразумевает, что основными структурными элементами властного [с.120] отношения являются субъект власти - агент, выступающий причиной изменения (возможного изменения) действий другого агента (объекта) - и объект власти - агент, изменение деятельности (сознания) которого является следствием каузального отношения. Власть как разновидность каузальной связи характеризует актуальный или потенциальный процесс передачи движения от причины к следствию. Субъект (причина) может вызвать определенные изменения в поведении или сознании объекта (следствие) при определенных условиях.

Однако не только "власть" рассматривается как вид каузального отношения. "Влияние", "принуждение", "насилием, "авторитет" также могут быть охарактеризованы в каузальных терминах. Поэтому необходимо продолжить спецификацию понятия власти и указать на его отличительные признаки. Это осуществляется в процессе анализа последующих проблем. [с.121]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Shapley and Shubik, 1954; Shapley, 1953, 1962; March, 1957, 1969; Dahl, 1957; Cartwright, 1959; Karlsson, 1962.

Вернуться к тексту

2 "Свидетельством необходимости является то, что Б не появляется до тех пор, пока не появляется А, а свидетельством достаточности является то, что если появляется А, то появляется и Б" (Riker, 1964: 346).

Вернуться к тексту

3 Данная проблема будет рассмотрена в главе 6 "Власть и интенция".

Вернуться к тексту

4 Представители "кондиционализма", например, Д.С.Милль, относят к причине всю совокупность условий, вызывающих определенное следствие.

Вернуться к тексту

5 В качестве примера Мэки рассматривает действие различных автоматов, которые при опускании в них одного шиллинга должны дать плитку шоколада. Он показывает, что есть случаи, когда шиллинг (причина) был (1) необходимым и достаточным условием определенного следствия (появления плитки шоколада) (это случай с так называемым детерминистским" автоматом, который соответствует нашему традиционному представлению об автоматах подобного рода: опускание шиллинга не является ни абсолютно необходимым, ни абсолютно достаточным для появления плитки шоколада, но в обычных обстоятельствах он является и необходимым и достаточным условием этого); (2) шиллинг может быть необходимым, но не достаточным условием для появления плитки шоколада (случай с "недетерминистским" автоматом: в обычных условиях этот автомат не выдает плитки шоколада до тех пор, пока шиллинг не опущен, но он может не сделать этого и тогда, когда шиллинг опущен в него. В этом случае шиллинг является необходимым условием и достаточным условием, но только в слабом, а не в сильном (контрфактуальном) смысле); (3) в третьем случае (другой "недетерминистский" автомат; он всегда дает плитку шоколада, даже если шиллинг и не опущен в него) шиллинг является достаточным условием как в слабом, так и в сильном значениях, но он не является необходимым условием, поскольку плитка шоколада появляется к любом случае. В силу этого Мэки его вообще не относит к каузальной связи (Mackie, 1974: 40-43).

Вернуться к тексту

6 Здесь я расхожусь с Б.Расселом, Э.Голдмэном, К.Боулдингом и другими исследователями, в том числе и с некоторыми отечественными авторами (О.М.Ледяева, О.В.Плотникова), которые утверждают, что власть может осуществляться над неодушевленным и предметами и животными. На мой взгляд, "власть" следует ограничить такими видами каузальной связи, где обе стороны отношения - субъект и объект власти - являются людьми или группами людей. Другими словами, "власть" - это разновидность социальной каузальной связи.

Вернуться к тексту

7 Тем не менее, необходимо различать "условия" (в значении "окружения" или "внешних обстоятельств") и интенцию субъекта", поскольку последняя играет весьма специфическую роль в механизме каузации (я вернусь к этой проблеме в главе 6 "Власть и интенция").

Вернуться к тексту

8 Этот аспект нашел непосредственное отражение в определении власти, предложенном Дж.Нэйджелом: "властное отношение, актуальное или потенциальное, - это актуальное или потенциальное каузальное отношение между преференциями субъекта в отношении результата и самим результатом" (Nagel, 1975: 29).

Вернуться к тексту

9 Характеристика каузальной связи, разумеется, не ограничивается выше обозначенными свойствами. Предложенный анализ ограничивался только теми аспектами, которые имеют наиболее существенное значения для понимания власти как разновидности причинной связи и его последующего объяснения.

Глава 5. Проблема актуального и потенциального

Данная проблема1 разделяет исследователей власти на сторонников "диспозиционной" и "эпизодической" концепций власти2. Первые (М.Вебер, Р.Тауни, Б.Бэрри, Д.Ронг, П.Моррис и др.) определяют "власть" как потенциал, возможность, способность. Власть характеризуется как "способность заставить людей делать что-то", это "не событие, а обладание чем-то" (Barry, 1976: 70, 71). Как пишет П.Моррис, "понятие власти всегда относится только к способности, возможности или диспозиционному свойству" (Morriss, 1987: 13).

Во втором подходе (Х.Лассуэлл и Э. Кэплэн, Х.Саймон, Р.Даль, Н.Полсби) "власть" рассматривается как разновидность социального поведения и определяется в терминах актуальной каузальной связи. "Иметь власть" означает "осуществлять власть", а не просто обладать сделать что-то. Нереализуюшийся потенциал не есть власть; властное отношение возникает лишь в том случае, если данный потенциал успешно используется.

Различие между двумя данными подходами проявляет себя и в используемых исследователями лексических конструкциях: сторонники диспозиционной концепции говорят об "обладании властью", тогда как их оппоненты предпочитают "осуществление власти".

При проведении эмпирических исследований нередко происходит фактическая подмена диспозиционного понимания власти эпизодическим. Как указывает Д.Ронг, некоторые исследователи-эмпирики, формально придерживающиеся диспозиционной точки зрения, [с.122] "на практике часто забывают об этом, отождествляя власть с ее осуществлением и ограничивая исследование проявлениями власти в непосредственно обозреваемых действиях и реакциях на них" (Wrong, 1988: 8). Он ссылается на Э.Роуза (Rose, 1967: 44-50), доказывающего, что многие социальные исследователи определяют власть в диспозиционных терминах, но при этом не принимают на себя обязательства строго следовать этому на практике.

Сторонники эпизодической концепции обычно указывают на "субъективизм" диспозиционного подхода, допускающего, что субъекты могут иметь власть не осуществляя ее. Н.Полсби пишет:

утверждение, что любая группа "потенциально" могла осуществлять значимое, решающее или какое-либо иное влияние в общественных делах трудно подвергнуть научному анализу. В самом деле, как можно говорить о том, имеет актор власть или нет, до тех пор, пока какая-то последовательность событий, полностью обозреваемых, не станет свидетельством его власти. Если эти события имеют место, тогда власть данного актора уже является не "потенциальной", а актуальной. Если же эти события не происходят, то на каком основании мы можем считать актора обладающим властью? Научные основания для такого предположения здесь отсутствуют. (Polsby, 1963: 60)

Другое возражение состоит в том, что диспозиционная концепция допускает (или, по крайней мере, не исключает) возможности того, что вера в наличие власти у какого-то человека или группы, по сути, наделяет этих людей властью над окружающими; тем самым власть оказывается полностью зависимой от состояния сознания объекта3. [с.123]

Наконец, оппоненты пишут, что рассмотрение власти как потенциала неизбежно ведет к ее отождествлению с источниками власти, ее основой (Simon, 1953: 501-502)4.

Однако на эти аргументы имеются веские возражения и поэтому неудивительно, что большинство исследователей придерживается диспозиционной концепции власти.

В отношении первого аргумента указывается, что Полсби и его сторонники неправильно понимают характер научного знания. Среди специалистов в области философии науки, пишет П.Моррис, считается общепринятым, что в любых науках содержится множество утверждений, которые в принципе невозможно подтвердить или опровергнуть. Однако от этого науки не перестают оставаться науками. Почему все знают о свойстве сахара растворяться и без эмпирических подтверждений этому в каждом конкретном случае? На основе бесчисленного количества наблюдений. Конечно, заключает Моррис, нельзя говорить о власти актора до тех пор, пока какие-то наблюдаемые события не подтвердят ее присутствия. Однако совсем не обязательно, чтобы эти события непременно относились к актуализации именно данной конкретной власти. Придя в зоопарк, человек в состоянии понять, что лев способен его съесть и без "эмпирической проверки" способностей данного льва: для этого достаточно увидеть его челюсти, зубы, мускулы и сопоставить данные наблюдения со знанием поведения животных. Если же и после этого у кого-то еще сохранятся какие-то сомнения, то можно посмотреть, что сделает этот лев с куском мяса (Morriss, 1987: 15-16). Моррис подчеркивает, что поскольку потенциал, в отличие от актуального явления, не обозреваем [с.124] в принципе (обозреваемы лишь его манифестации, проявления), то "нельзя применять операционалистский подход к доказательству в отношении диспозиций (Morriss, 1987: 16)5.

Аналогичный аргумент приводит и Д.Ронг. Свидетельством того, что человек или группа обладают властью, является, по его мнению, частота предыдущих успешных действий по ее осуществлению. "Это позволяет нам сказать, что король или президент по-прежнему "имеют" власть, когда спят в своих постелях" (Wrong, 1988: 7).

Что касается критики диспозиционной концепции за то, что она допускает возможность властных отношений, основанных на вере объекта в какую-то реальную силу субъекта (а тот на самом деле такой силой не обладает), то эта критика также представляется неправомерной. В определенных условиях власть действительно может основываться исключительно на вере объекта. Эти условия четко обозначил Д.Ронг:

Если актор считается обладающим властью, если он знает, что другие акторы убеждены в этом, и если он поддерживает эту уверенность и использует ее для вмешательства в действия других или наказания их за попытки неповиновения, тогда актор действительно обладает властью и эта власть изначально была получена им (без каких-либо оснований) от других людей. Но если он не осознает, что другие считают его обладающим властью, или не принимает их веру всерьез при выборе стратегии своего поведения, то в этом случае он не обладает властью, а убежденность в его власти является ложной. Мы не считаем, что люди, проживающие на одной улице с параноиком имеют власть над ним только потому, что он не выходит из дома, боясь их нападения. Мы также не можем сказать, что Коммунистическая партия в Америке имеет большую власть на том основании, что какая-то часть населения, находящаяся под влиянием крайне правых идеологов, искренне верит в это" (Wrong, 1994: 68). [с.125]

Наконец, об отождествлении власти с ресурсами (источниками) власти. Действительно, данная ошибка может возникнуть именно в диспозиционной трактовке власти. Однако это отнюдь не является неизбежным следствием рассмотрения власти как способности, и ее, как показывает имеющийся опыт концептуализации власти, можно избежать. Во-первых, путем включения в определение власти дополнительных переменных (например, интенции субъекта). Тем самым власть специфицируется как определенный вид способности и ее уже невозможно отождествить с ресурсами власти, лежащими в основании этой способности. Во-вторых, для избегания указанной ошибки власть следует представить как отношение между субъектом и объектом, подчеркивая, что способность субъекта осуществлять власть над объектом ограничивается определенными сферами поведения или сознания объекта. В таком случае мы уже будем говорить не о какой-то абстрактной способности субъекта (способности "вообще"), а о его конкретной способности навязать свою волю объекту в определенном отношении. При этом будут приняты во внимание ресурсы и возможности сопротивления объекта. В-третьих, следует с самого начала указать на конкретные различия между властью как потенциалом (способностью) и потенциалом для власти (способностью иметь власть в будущем)6.

Сравнивая диспозиционную и эпизодическую концепции власти, следует указать и на ряд проблем, которые неизбежно возникают при концептуализации власти в терминах актуального поведения. Прежде всего, она ведет к тенденции недооценивать "скрытые" формы власти, в частности формы власти над сознанием и установками людей, которые особенно трудно идентифицировать. Кроме того, акцент на поведении создает опасность неучета "второго лица власти". Отсутствие поведения, как показали П.Бэкрэк и М.Бэрэтц, можно рассматривать как определенную форму поведения, [с.126] не-решения - как решения (Bachrach and Baratz, 1970). "Если правительство систематически воздерживается от действий в определенных сферах или в интересах каких-то слоев населения, - пишут Р.Моккен и Ф.Стокмэн о проблеме, возникающей при отождествлении власти с ее наблюдаемым осуществлением, - то можно придти к ложному заключению о том, что правительство не имеет необходимой власти в этих сферах" (Mokken and Stokman, 1976: 40).

Концептуализация власти как деятельности приводит и к переоценке реальной власти отдельных акторов, например, в случаях, когда группы с относительно слабыми позициями в структуре власти прибегают к интенсивным экстремальным формам действия, которые, в соответствии с данной концептуализацией, можно принять за осуществление власти. Между тем обращение к силе, как показывает опыт, чаще свидетельствует о крахе власти или о ее слабости7. Прочная власть, базирующаяся на солидных ресурсах, может и не проявляться в манифестированных (видимых) действиях. Наконец, и с семантической точки зрения власть, как уже отмечалось ранее, предпочтительнее определить как возможность (способность).

Таким образом, власть - это способность субъекта оказать воздействие на объект. Если субъект не обладает данной способностью, он не обладает властью. Способность воздействовать на объект, тем самым, является обязательным элементом власти, одним из ее определяющих свойств.

Другой вывод, естественно вытекающий из диспозиционного понимания власти, состоит в том, что власть может существовать без своей актуализации в сознании и/или поведении объекта. В ряде случаев субъект может предпочесть отложить реализацию своих намерений или надеяться, что этот же результат может быть достигнут и без его вмешательства. Нередко власть [с.127] вообще не ведет к установлению актуальной каузальной связи между субъектом и объектом, например в случаях, когда субъект по тем или иным причинам теряет способность воздействовать на объект или же меняет свои намерения. То есть, субъект может обладать властью над объектом, не осуществляя ее.

Этот вывод требует уточнения, поскольку довольно часто "обладание властью", "осуществление власти", "потенциальная власть" и ряд других выражений используется достаточно произвольно, что подчас приводит к путанице в понятиях и затруднениям в их толковании. Рассмотрим несколько видов отношений между субъектом и объектом:

1. А способен заставить Б делать то, что тот иначе не стал бы делать; если А решит воспользоваться своей способностью, то Б подчинится ему. Однако А либо вообще не знает о существовании Б или о существовании своей способности в отношении Б, либо не имеет интенции влиять на Б. Поэтому А не использует свои ресурсы воздействия на Б.

2. А способен заставить Б делать то, что тот иначе не стал бы делать, но не использует свои ресурсы, хотя и рассматривает подчинение Б в качестве желаемой альтернативы (преференции). При этом отсутствуют "правление предвиденных реакций" (Б не действует в соответствии с преференциями А).

3. А способен заставить Б делать то, что тот иначе не стал бы делать, но А не предпринимает каких-либо действий в отношении Б. Тем не менее, Б действует в соответствии с интенциями А, предвидя его возможные реакции ("правление предвиденных реакций").

4. А способен заставить Б делать то, что тот иначе не стал бы делать; А воздействует на Б и Б подчиняется А, т.е. делает то, что хочет А8. [с.128]

Первая ситуация характеризует возможную власть (потенциал для власти). А не имеет власти над Б (актуальной, потенциальной или какой-либо иной). А обладает лишь ресурсами, потенциалом, который (гипотетически) может стать основой властного отношения в будущем.

Второй случай представляет собой описание "чисто диспозиционной" концепции власти. Б.Бэрри, П.Моррис и другие ее сторонники ограничивают власть только данным видом отношений между субъектом и объектом, исключая актуализацию (осуществление) власти из содержания понятия. Подчеркивая это, Моррис пишет, что, "хотя многие события можно было бы рассматривать как осуществление власти, вокабуляр власти следует использовать лишь если нас специально интересует возможность производить подобного рода события, а не сами события" (Morriss, 1987: 22).

Для объяснения данного случая исследователи пользуются различной терминологией. Д. Ронг, например, использует два термина - "власть как потенциал" (или "потенциальная власть") и "латентная власть", отдавая предпочтение последнему, поскольку термин "потенциальная власть" при его широком толковании может быть интерпретирован в значении "возможная власть" (Wrong, 1994: 68-69). Однако "латентная власть" у него иногда используется для обозначения власти в форме правления предвиденных реакций (третий вид отношений), тем самым смазывается различие между двумя различными видами отношений (вторым и третьим).

У.Поллард и Т.Митчел (Pollard and Mitchell, 1972) различают "возможную власть" и "потенциальную власть". Первая характеризует ситуации второго типа, а вторая применяется в отношении "правления предвиденных реакций" (третий вид отношений).

П.Моррис так же, как и Д.Ронг, различает потенциальность, присущую любой власти (власти как способности) и потенциальность как свойство латентной власти. "Латентная власть" у Морриса означает "потенциал для власти" (первая ситуация), она является потенциальной в том смысле, что еще не существует. "Власть [с.129] правителя, - пишет Моррис, - существует и в тот момент, когда она не используется; в то время как прямой наследник еще не обладает властью, его власть латентная (Morriss, 1987: 59).

П.Бэкрэк и М.Бэрэтц (Bachrach and Baratz, 1970) иначе используют эти понятия. Под "латентной властью" они имеют в виду "власть как потенциал" (вторая ситуация), а под "потенциальной властью" - "потенциал для власти" (первая ситуация).

При всех приведенных выше терминологических различиях, власть и потенциал для власти в диспозиционной концепции обычно довольно четко разграничиваются, а собственно власть описывается как способность, возможность, диспозиция. Иные трактовки предлагаются сторонниками эпизодической концепции власти. Они, по сути, ограничивают власть третьим и четвертым видами отношений. Р.Даль и Ф.Оппенхейм используют термин "иметь власть" ("обладание властью") применительно к третьему виду отношений ("правление предвиденных реакций"), а "осуществлять власть" ("осуществление власти") - к четвертому (Dahl, 1986: 52; Oppenheim, 1976: 108). Оба рассматривают эти два отношения как разновидности (типы) власти. В отличие от Бэрри и Морриса, Оппенхейм подчеркивает, что "обладание властью" означает, что субъект непосредственно делает что-то, добиваясь подчинения объекта, а не просто обладает соответствующей способностью (Oppenheim, 1976: 109).

На мой взгляд, термин "латентная власть" (точнее было бы сказать "латентное осуществление власти")9 более соответствует третьему виду отношений. В отличие от второго, где субъект только обладает властью, но не осуществляет ее (власть не актуализируется в изменении сознания и поведения объекта), в отношении третьего типа субъект оказывает влияние на объект (влияние оказывает само наличие субъекта). Здесь уже имеет место не только обладание властью: субъект оказывает воздействие на объект и является [с.130] непосредственной причиной изменения поведения объекта. Хотя субъект и не предпринимает каких-либо видимых действий в отношении объекта, его не-действие (но присутствие) оказывается достаточным для достижения необходимого результата10.

Наконец, четвертый случай можно обозначить как "открытое осуществление власти".

Отвергая бихевиоралистские концепции власти, я, однако, считаю неправомерным противопоставление власти (потенциала) ее актуализации, что, как уже отмечалось, нередко имеет место у сторонников "чистого" диспозиционного подхода. На мой взгляд, власть (потенциал) и осуществление власти (реализация потенциала) тесно взаимосвязаны. То, что власть может существовать без своей актуализации, не означает, что актуализация власти не имеет ничего общего с властью; поэтому различие между властью как потенциалом и актуализацией этого потенциала не следует возводить в абсолют. Во-первых, возможность действия есть потенциальное существование действия; способность вызывать каузальное воздействие есть потенциальная каузация. Возможность и действительность представляют собой две последовательные стадии развития любого явления, они олицетворяют процесс движения от причины к следствию. Действительность содержит в себе возможность своего дальнейшего изменения и развития. В этом смысле потенциал и действие неразделимы. Как указывает Ф.Чэйзел, "дихотомия между возможностью и ее актуализацией представляется неприемлемой. Она была бы такой же необоснованной, как и разделение между профессиональными навыками рабочего и его работой, где эти навыки реализуются" (Chazel, 1976: 61).

Во-вторых, власть как потенциал обычно имеет тенденцию к своей актуализации: если у А есть интенция повлиять на Б с целью достижения какого-то желаемого для А результата, то вероятность превращения потенциальной каузальной связи в актуальную весьма велика. Кроме того, объект сам может действовать в [с.131] соответствии с волей субъекта ("правление предвиденных реакций").

В-третьих, в некоторых случаях ресурсы власти (потенциал) возникают только в процессе деятельности, т.е. способность А обеспечить подчинение Б появляется лишь тогда, когда А начинает действовать в этом направлении. Например, главным ресурсом небольших политических групп выступает их политическая активность, только она позволяет им добиваться желаемых результатов. В этих случаях обладание властью, по сути говоря, становится осуществлением власти.

В-четвертых, способность осуществлять власть часто основывается на (предыдущем) осуществлении власти. Например, способность А принудить Б делать то, что тот иначе не стал бы делать, может опираться на успешные попытки принуждения Б, имевшие место ранее. Осуществление власти, в этом смысле, является (хотя, конечно же, не всегда) свидетельством наличия власти. Поскольку актуальная власть (открытое осуществление власти) есть реализация власти как потенциала, то наличие актуальной власти означает наличие власти как потенциала (но, как уже отмечалось ранее, не наоборот). Власть, разумеется, может "исчезнуть" после ее актуализации, например, если субъект израсходовал все ресурсы принуждения. Однако в момент ее осуществления он обладал властью, тогда он был способен обеспечить подчинение объекта.

Таким образом, субъект может (1) иметь потенциал для власти (возможную власть), (2) обладать властью, не осуществляя ее, (3) осуществлять латентную власть (в форме правления предвиденных реакций) или (4) прибегать к открытому осуществлению власти. За исключением первого случая, где власти еще нет, остальные ситуации обозначают различные формы ее существования. Однако ядро понятия, представляющее собой его устойчивый элемент, составляет лишь обладание властью, поскольку только оно имеет место в любой форме власти и может существовать без актуализации. [с.132]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В англоязычной литературе она обозначается как "актуально-потенциальная проблема" (actual/potential problem).

Вернуться к тексту

2 Последняя также (и чаще) обозначается английским словом "agency", которое в данном контексте можно перевести как "действие", "деятельность".

Вернуться к тексту

3 Данное обвинение обычно высказывается в отношении так называемого "репутационного" метода исследования распределения власти в социальных общностях, используемого для определения принадлежности власти тем или иным индивидам и группам (См.: Polsby, 1963; 47-53; Wolfinger, 1960: 636-644). Однако этот же аргумент можно использовать и наоборот - для защиты диспозиционного подхода, который, в отличие от эпизодического, способен учесть эти случаи.

Вернуться к тексту

4 Д.Ронг признает, что концептуализация власти как диспозиции, возможности действительно заключает в себе опасность рассмотрения власти как принадлежности субъекта, который направляет ее на объект. Однако он считает, что этого можно избежать, если строго подходить к власти как к отношению между акторами (Wrong, 1988: 8-9).

Вернуться к тексту

5 Согласно операционалистскому подходу, в науке должны использоваться только те понятия, которые характеризуют непосредственно наблюдаемые явления.

Вернуться к тексту

6 Я вернусь к этой проблеме несколько позже в данной главе, а также в главе 10 "Действие, структура и власть".

Вернуться к тексту

7 Об этом писал Ч. Мэрриам еще в 30-х годах: "Когда власть использует насилие, она является не самой сильной, а самой слабой" (Merriam, 1939: 180).

Вернуться к тексту

8 Здесь я сознательно опускаю некоторые другие возможные случаи (например, первый случай может быть модифицирован путем включения "правления предвиденных реакций") и не останавливаюсь на ряде существенных нюансов в значении понятий "интенция", "рациональное восприятие", "ресурсы власти" и др., сосредоточивая внимание исключительно на "актуально-потенциальной проблеме".

Вернуться к тексту

9 Предпочтительнее термин "скрытая власть", поскольку слово "латентный" используется как в значении "скрытый", так и в значении "потенциальный".

Вернуться к тексту

10 Разумеется, не все случаи "правления предвиденных реакций", как мы увидим далее (6. "Власть и интенция") следует относить к осуществлению власти.

Вернуться к тексту

Глава 6. Власть и интенция

Следующая важная проблема концептуального анализа власти связана с понятием "интенция" ("намерение"). Является ли власть интенциональной, и если да, то в каком смысле?

Исследователи по-разному отвечают на этот вопрос. Большинство их включает "интенцию"1 в число определяющих свойств власти. Власть рассматривается ими как возможность субъекта воздействовать на объект в соответствии со своими интенциями. Примерами могут служить уже приведенные ранее определения М.Вебера, Б.Рассела, Д.Ронга, а также определения Б.Бэрри, Р.Тауни, Э.Этзиони, Э.Макфарланда и других исследователей2.

Однако во многих определениях ссылка на намерение субъекта отсутствует. К.Гибсон (1971), С.Льюкс [с.133] (1974), Р.Моккен и Ф.Стокмэн (1976), Ф.Оппенхейм (1981), К.Беттс (1994) утверждают, что власть может быть как намеренной, так и ненамеренной.

В отечественных работах по власти данная проблема специально не рассматривалась. В т.н. "волевых" концепциях (Кейзеров, Комлева, Аникевич, Осадчий, Гвоздкова) намерение субъекта подразумевается. Но многие авторы фактически допускают существование власти и без какой-либо интенции со стороны субъекта, В некоторых случаях это естественно следует из концептуализации власти как явления, имеющего место не только в отношениях между людьми (Ледяева, Плотникова).

Некоторые авторы пытаются заменить "интенцию" другими понятиями, имеющими несколько иное значение. Дж.Нэйджел (1975) использует понятие "преференции", Д.Уайт (1971) вводит дополнительное (к "интенции") понятие "благоприятное отношение" (favourable attitude).

Основные аргументы в пользу включения "интенции" в структуру понятия власти очевидны, это вполне соответствует нашему интуитивному пониманию "власти" и этимологии слова. И наоборот, если мы допускаем, что можно обладать властью и осуществлять власть ненамеренно, то в таком случае, как указывает Э.Хендерсон, сфера применения понятия станет значительно шире по сравнению с традиционной (Henderson, 1981: 17). "Интенция" исключает из сферы власти ситуации, когда субъект вообще не знает о существовании объекта и не может его даже вообразить3. Тем самым оно помогает отличить власть от ненамеренного [с.134] влияния и более расплывчатого понятия "социальный контроль", который включает в себя и нормативную регуляцию, осуществляемую группой над ее отдельными членами (Wrong, 1988: 3-5). Наконец, без "намерения" вряд ли возможно говорить о результате власти и оценивать успешность попыток ее осуществления.

На мой взгляд, данные аргументы вполне убедительны. Здесь я вполне согласен с Д. Ронгом и другими исследователями, которые считают, что "власть" нельзя определять без ссылок на интенцию субъекта, по крайней мере в широком значении данного понятия.

Однако оппонентами был высказан ряд возражений и аргументов против включения намерения в число определяющих свойств власти. Наиболее радикальное возражение было высказано К.Гибсоном, по мнению которого "намерение" не может считаться обязательным элементом властного отношения, так как "власть" может использоваться не только для описания явлений социальной жизни, но и при характеристике неодушевленных объектов, у которых какие-либо намерения отсутствуют. Поэтому интенциональность не относится ко всем видам властных отношений, заключает Гибсон, и не может считаться обязательным свойством власти. "Вряд ли кто будет сомневаться в том, что штормовое море имеет власть потопить корабль, а мотор - власть вращать колеса" (Gibson, 1971: 103).

Предвидя возможную критику, Гибсон продолжает:

Могут сказать, что это антропоморфизм, и что в буквальном смысле только люди имеют власть. Однако в этом утверждении суть понятия смешивается с его происхождением. Вполне возможно, что ранее власть, как каузальная эффективность, приписывалась только людям или другим духовным сущностям, имеющим волю. Но генерализация понятия началась уже давно, по крайне мере со времен Гоббса и Локка. Движение от человеческой власти (энергии - power) к лошадиной силе (horsepower), а от лошадиной силы к силе мотора (engine power) - это уже история. И когда физик определяет власть (мощность) мотора через количество работы, сделанной в единицу времени, он не затрудняет себя вопросом о его намерениях. (Gibson, 1971: 103-104) [с.135]

Для подтверждения своего взгляда Гибсон ссылается на пример с "неосторожным курильщиком", который неумышленно вызывает пожары. Гибсон пишет: "Нет сомнения, что человек способен стать причиной пожаров, намеренно или нет, и именно в этом заключается достойная сожаления власть подобных людей" (Gibson, 1971: 103).

Ранее уже подчеркивалось, что одно слово может обозначать разные понятия и поэтому не все смысловые значения слова (в том числе "технические") относятся к социальному понятию. Социальные понятия отличаются от понятий, используемых естественными науками; они выражают действия людей и их способности к действию, которые существенно отличаются, например, от энергии бильярдных шаров или способности моря потопить корабль. Поэтому их нельзя "расширить" за счет включения тех значений слова, которые относятся к неживой природе. В силу этого параллель между социальной властью и мощностью мотора, как отмечает П.Моррис, - это "не генерализация, а изменение значения". Моррис подчеркивает, что власть премьер-министра распустить парламент и способность цинка растворяться в серной кислоте - это две разные вещи, поскольку ""способность цинка растворяться в серной кислоте" означает (более или менее), что если цинк поместить в серную кислоту, то он растворится, в то время как соответствующая власть Британского премьер-министра распустить парламент означает, что он может сделать это когда захочет" (Morriss, 1987: 26-27)4.

Гибсоновский пример с "неосторожным курильщиком" также не доказывает правомерности его точки зрения. Проанализировав данный пример, Дж. Дебнэм пришел к выводу, что "причиной пожара было либо не действие, либо это действие фактически было интенциональным". Если пожар был непредвиденным, тогда [с.136] его начало нельзя считать результатом действий курильщика, поскольку если условие причинного действия является внешним по отношению к предполагаемому субъекту, то в этом случае нет соответствующего действия и, следовательно, осуществления власти. "О данном примере мы можем сказать лишь то, что он демонстрирует власть (свойство) огня" (Debnam, 1984: 43).

Конечно, невозможно отрицать, что курильщик способен вызвать пожар. Но только в том случае, если он намерен сделать это или допускает возможность пожара от своих действий, его действия могут быть интерпретированы в качестве причины пожара. Соответственно, способность курильщика вызывать пожар означает, что он может всегда или обычно (но не иногда или эпизодически) быть причиной пожара. Очевидно, что данная способность становится реальной только в том случае, если курильщик имеет намерение вызвать пожар или допускает возможность его возникновения.

Более традиционные возражения на включение намерения в определение власти высказываются теми исследователями, которые акцентируют внимание на ненамеренном осуществлении власти. Ф.Оппенхейм утверждает, что "хотя все властные действия являются сознательными, то есть, по крайней мере, в некоторой степени сознательно мотивированными, власть может осуществляться ненамеренно". Он, в частности, считает, что люди, занимающиеся опросами общественного мнения, осуществляют власть над электоратом, если публикация результатов их опросов влияет на установки или поведение электората. Их следует, по его мнению, рассматривать в качестве субъектов власти даже в том случае, если они хотели лишь сообщить информацию, а не влиять на электоральное поведение людей (Oppenheim, 1961: 92). Кроме того, Оппенхейм склонен говорить о существовании власти и в тех ситуациях, когда актор оказал какое-то воздействие на другого актора, но оно оказалось не тем, на которое он рассчитывал, Например, рекламодатель, пишет Оппенхейм, осуществляет власть над теми, кого он разубедил покупать товар, так же, как и над теми, кого он убедил покупать [с.137] товар (Oppenheim, 1961: 92-93). Н.Бэрри тоже утверждает, что власть может быть ненамеренной. Он, например, относит к осуществлению власти случаи, где репутация субъекта обеспечивает желательный для того результат и без каких-либо намерений с его стороны (Barry, 1981: 82). По мнению П.Пэтридж, осуществление власти имеет место даже в тех случаях, когда "Б становится более похожим на А, адаптирует его мнения, предпочтения или стиль жизни" (Partridge, 1963: 114).

Во всех этих примерах под властью подразумевается актуальное воздействие, а не способность, потенциал. На этом основании Моррис отверг их как относящиеся не к случаям власти, а к случаям влияния. С его точки зрения, они не могут быть учтены при анализе определяющих свойств власти, так как власть не обязательно манифестируется в актуальной каузальной связи.

Может быть, власть может осуществляться ненамеренно? В отличие от Морриса, в предлагаемой мною концепции важно провести различие между осуществлением власти и влиянием, поскольку первое всегда подразумевает наличие власти, тогда как второе - не обязательно.

Обычно о человеке не говорят, что он осуществляет власть, если он лишь оказывает какое-то влияние на поведение другого человека без определенных намерений в его отношении. Например, мы не говорим о поэте или ученом как о субъектах власти, пишет Де Креспини, только потому, что они влияют на то, как люди сочиняют стихи или проводят научные исследования, не имея при этом никакого намерения добиться данного результата (De Crespigny, 1968: 194-195). Однако ссылка лишь на обыденное употребление слова сама по себе не является достаточной и поэтому для ответа на поставленный вопрос необходимы дополнительные аргументы.

На мой взгляд, об осуществлении власти можно говорить только в том случае, если влияние А на Б не является случайным, т.е. если А может определенным образом влиять на Б тогда, когда захочет. Другими словами, А осуществляет власть над Б только тогда, когда А [с.138] имеет власть над Б. Если А не имеет власти над Б, то А может лишь влиять на Б, но не осуществлять власть над ним. Таким образом, "А осуществляет власть над Б" означает, что А реализует свою способность каузального воздействия на Б. Последняя подразумевает, что актуальное каузальное воздействие будет иметь место, если А захочет (будет иметь интенцию) данную способность реализовать. Люди, занимающиеся опросами общественного мнения, осуществляют власть над электоратом только в том случае, если у них есть власть изменить установки и поведение электората, т.е. если они могут сделать это, когда захотят. Как и неосторожный курильщик в примере Гибсона, они должны быть способны (при определенных условиях) постоянно (всегда) влиять на электорат, и их влияние не должно быть случайным или эпизодическим5. Поскольку у них (как это следует из примера Оппенхейма) такой способности нет, то они не осуществляют власть над электоратом (поскольку они ею не обладают), а лишь влияют на него.

Другой аргумент против возможности ненамеренного осуществления власти был высказан Т.Боллом. Болл поясняет, что термин "осуществлять" (в английском языке - exercise) как бы изначально подразумевает наличие у субъекта определенного намерения в отношении этого. Болл считает, что поскольку мы не можем ничего "осуществлять" ненамеренно, то мы и не можем утверждать, что кто-то осуществил власть ненамеренно (хотя у этого субъекта могло и не быть намерения в отношении всех достигнутых результатов) (Ball, 1975b: 211).

На мой взгляд, Болл прав. Но нужны некоторые дополнительные пояснения в отношении "правления предвиденных реакций", а также содержания самого понятия "интенция".

Критика "интенциональных" концепций власти часто основывается на утверждении, что они якобы не могут объяснить "правление предвиденных реакций", [с.139] которое считается формой ненамеренного осуществления власти (См.: Nagel, 1975: 20; Clegg, 1989: 38). "Правление предвиденных реакций", напомним, характеризует ситуации, в которых один актор (Б) действует в соответствии со своим представлением о желаниях другого актора (А) и учитывает их без каких-либо команд, угроз, обещаний или просьб с его стороны. Тем самым поведение Б направляется не намеренными действиями А, а только возможными реакциями, которые Б ожидает от А. Этот вид отношений весьма распространен в социальной жизни6 и поэтому его описание и объяснение имеют существенное значение для характеристики социальных процессов.

Говоря о "правлении предвиденных реакций" следует иметь в виду три несколько различных случая. (1) А осознает (воспринимает как само собой разумеющееся) правление предвиденных реакций и использует его для достижения своих целей в отношении Б; А имеет способность достичь желаемого результата в отношении Б (даже если эта способность держится исключительно на вере в нее со стороны Б). (2) А ничего не знает о Б или о размышлениях Б. (3) А осознает правление предвиденных реакций, но не имеет каких-либо намерений в отношении Б; поэтому А не использует реакции Б в своих интересах.

Только первый случай представляет собой осуществление власти в форме правления предвиденных реакций. Во втором и третьем случаях А не имеет и не осуществляет власти над Б; мы можем сказать, что здесь А имеет потенциал для власти над Б, т.е. А способен иметь и осуществлять власть в будущем, но в настоящий момент он властью не обладает.

Таким образом, "правление предвиденных реакций" может считаться осуществлением власти только в том случае, если реакции Б соответствуют интенциям А. Поэтому предлагаемая концепция исключает не все [с.140] случаи предвиденных реакций, а лишь те, где субъект не имеет каких-либо намерений в отношении объекта.

Данный подход вполне соответствует здравому смыслу. Было бы странным, на мой взгляд, говорить об осуществлении власти в ситуациях, где "субъект власти" даже не подозревает о том, что он оказывает влияние на "объект". Например, я отнюдь не склонен рассматривать отношения между менеджером и наемным работником как осуществление власти, если работник действует в соответствии с предполагаемыми реакциями менеджера, но сам менеджер не знает (и не предполагает), что кто-то предвидит его реакции, у него нет никакого намерения действовать так, как предполагает работник, и он даже не допускает, что может реагировать подобным образом7.

Пожалуй, наиболее распространенный аргумент против включения интенции субъекта в число отличительных признаков понятия власти состоит в том, что оно ведет к преувеличению роли рационального (предвидимого) во властном отношении. К. Беттс считает интенциональную концепцию власти неадекватной, поскольку она "не в силах показать роль власти в достижении ненамеренных результатов" (Betts, 1994: 359)8. Аналогичный аргумент приводят и Р.Моккен и Ф.Стокмэн:

Ассоциирование власти со способностью индивидов и групп манипулировать в соответствии с со своими целями имеет тенденцию к преувеличению возможностей рационального использования" власти. …Очевидно, что мотивированное и целенаправленное использование власти и влияния есть важный феномен общественной жизни. Однако было бы неправильным [с.141] ограничить власть этой областью "по определению", поскольку тем самым мы исключаем другие важные проявления власти. Кажущееся иррациональным или очевидно иррациональное использование власти также составляет неотъемлемую часть социальной реальности, с которой мы соотносим наши понятия. Часто субъекты власти не осознают влияния своей властной позиции, поскольку либо не знают реального диапазона своей власти, либо не в состоянии полностью овладеть ею. (Mokken and Stockman, 1976: 34)

П.Джорджио также считает, что "приверженность намерению как краеугольному камню власти отражает и усиливает имидж политики как процесса, в котором важные политические результаты являются преднамеренными продуктами деятельности обладающих властью". Он приходит к выводу, что "данная концептуализация слишком примитивна и не может помочь в объяснении политической и социальной реальности; она не соответствует роли власти как значимого понятия, в особенности приписываемой власти роли центрального понятия в политических науках" (Georgiou, 1977; 252-253).

Разумеется, власть, как и любой другой вид социального взаимодействия, производит как намеренные, так и ненамеренные результаты. Очень часто последствия влияния других людей, с их стороны ненамеренные и даже неизвестные им, могут оказывать на нас более глубокое и постоянное воздействие, чем непосредственные попытки влиять на наши чувства и поведение. Но является ли это основанием для исключения ссылки на намерение из определения власти? На мой взгляд, нет. Ронг прав, когда настаивает на разграничении между "властью" и "контролем", который, как он считает, включает ненамеренное влияние и интернализацию групповых норм. Идея Ронга вполне резонна:

Вместо того, чтобы отождествлять власть со всеми формами влияния, как намеренного, так и ненамеренного, представляется предпочтительным подчеркнуть, что намеренный контроль часто ведет к возникновению отношений, в которых субъект власти [с.142] осуществляет ненамеренное влияние на объект, идущие далеко за пределы того, что он мог пожелать или вообразить с самого начала. (Wrong, 1988; 5)

Кроме того, допущение возможности ненамеренного осуществления власти приведет к выводу, что любое социальное следствие есть результат власти. В таком случае властные отношения оказываются идентичными социальным отношениям в целом, а концепция власти лишается своей уникальности и специфики.

Ограничение власти осуществлением намеренного контроля отнюдь не делает роль власти в истории развития человеческого общества менее значимой. Изучение ненамеренных последствий социального действия может быть одной из важных задач социальных наук, но это, как справедливо подчеркивает Ронг, не исключает необходимости тщательного разграничения между намеренными и ненамеренными результатами (Wrong, 1988: 5)9.

Для уточнения различий между намеренным и ненамеренным во власти Ронг использует термин "предвиденное следствие" (foreseen effect). "Намеренность, - пишет он, - часто понимается таким образом, что фактически охватывает все результаты, которые ожидались и предвиделись актором. Однако существует разница между стремлением достигнуть определенного результата и пониманием того, что это будет сопровождаться какими-то последствиями, дополнительными по отношению к тому результату, к которому актор стремился" (Wrong, 1988: 5). Ронг рассматривает "ожидаемые (предвиденные), но ненамеренные следствия" (anticipated (foreseen) but unintended effects") в качестве "побочных продуктов" власти. В отличие от неожидаемых (и поэтому ненамеренных) следствий, они характеризуют [с.143] осуществление власти, хотя с точки зрения актора могут считаться случайными и даже нежелательными (Wrong, 1988: 5). Таким образом, намерение, согласно Ронгу, относится лишь к некоторым из ожидаемых результатов - к тем, которые субъект власти предвидел и к которым стремился. Если эти результаты не достигнуты, то "имеет место отсутствие власти или ее крах", даже если актор достиг каких-то других (непредвиденных) результатов (Wrong, 1988: 5).

Данное объяснение, на мой взгляд, не свободно от недостатков и противоречий. В частности, Ронг рассматривает предвиденные ненамеренные следствия как относящиеся к власти, и одновременно считает, что отсутствие намеренных следствий (даже при наличии каких-то предвиденных результатов) означает отсутствие власти. В этом случае непонятно, следует ли достижение ожидаемых ненамеренных следствий считать осуществлением власти или нет. Например, осуществил ли А власть над Б, если А добился только ненамеренных (но предвиденных) результатов в отношении Б? Кроме того, не совсем ясно, почему мы должны считать "ненамеренные, но предвиденные" результаты "побочными продуктами" власти (осуществления власти), тогда как "ненамеренные и непредвиденные" - нет. С этой точки зрения было бы логичнее либо считать как предвиденные, так и непредвиденные следствия результатами осуществления власти, либо исключить из него все ненамеренные следствия (как предвиденные, так и непредвиденные). Наконец, в ронговском объяснении все, по существу, зависит от того, каким образом можно предвидеть какие-то результаты и стремиться к ним. Между тем способность актора предвидеть те или иные события социальной жизни, как подчеркивает С.Клэгг, зависит от его знания "правил" различных "социальных игр", что Ронг, по сути, не учитывает (Clegg, 1989: 74-75).

Другие критики ронговской интерпретации намерения во властном отношении указывают на типичный для социальной практики разрыв между тем, что изначально планировалось и предвиделось, и реальными результатами. Ф.Моккен и Р.Стокмэн пишут, что власть [с.144] имущие часто до конца не знают диапазона своей власти или же не способны грамотно распоряжаться ею. Поэтому "побочные эффекты" имеют место во всех социальных явлениях (Mokken and Stokman, 1976: 34). П.Джорджио подчеркивает, что "последствия действий субъекта власти по достижению желаемого для него результата часто фактически подрывают сам результат" (Georgiou, 1977: 254). Он приводит пример Ронга, иллюстрирующий взаимоотношение между властью и ненамеренными последствиями:

Именно потому, что мать осуществляет общественно одобряемую власть над своими детьми, она ненамеренно формирует некоторые черты их личности, которые оказываются самой ей противны, что рушит ее самые сокровенные надежды.

Комментарий Джорджио:

Но если власть есть производство намеренных результатов, а действия матери привели к результатам, совершенно ею не планируемым, то как можно говорить, что она осуществляла власть? (Georgiou, 1977: 254)

Джорджио утверждает, что ненамеренные результаты - это не просто "дополнение" к намеренному эффективному контролю субъекта над объектом; они могут свидетельствовать и о неэффективности самого контроля (например, в организациях, где ненамеренные последствия властной деятельности часто ведут к существенным изменениям в результатах планируемых действий или даже их фактическому отрицанию). Ненамеренные последствия действий субъекта, пишет Джорджио,

обычно изменяют, а нередко сводят на нет результаты, которые планировались - Утверждение, что актор тем не менее добился намеренных результатов, хотя и ненамеренно произвел какие-то другие результаты, существенным образом противоречащие тому, что он планировал, является заблуждением и оно совершенно неправомерно в концептуальном отношении. На самом деле актор (совместно с другими акторами) произвел сумму (amalgam) следствий, которую следует считать ненамеренной, но которую можно оценивать позитивно иди негативно в различных степенях. (Georgiou, 1977: 255) [с.145]

Хотя объяснение Ронга, как уже отмечалось, и не свободно от недостатков, я тем не менее не могу согласиться с Джорджио, который, на мой взгляд, неправильно интерпретирует понятие "намеренный результат". Поскольку следующий параграф специально посвящен анализу результата властного отношения, здесь я коснусь лишь тех аспектов, которые необходимы для объяснения роли интенции во власти.

Прежде всего следует отметить, что власть А над Б всегда ограничена определенными сферами поведения или сознания Б. А имеет (осуществляет) власть над Б в отношении X. А может также иметь власть над Б в отношении Y, Z и т.д., т.е. находиться в нескольких видах властных отношений с Б. Кроме того, А может обладать способность влиять на Б в отношении а, б, с, д. Если мы принимаем "интенциональную" концепцию власти, то мы можем различать отдельные (частные) случаи осуществления власти А над Б. "А осуществляет власть над Б в отношении X" означает, что А может заставить Б делать X. "А осуществляет власть над Б в отношении Y" означает, что А может заставить Б делать Y. Когда мы характеризуем власть А над Б в отношении X, мы не рассматриваем Y (или какой-либо другой результат) как результат данного конкретного вида властного отношения, и наоборот. Если А сумел заставить Б делать X, то он тем самым осуществил власть над Б независимо от того, вызвал он какие-то другие последствия или нет. Если X и Y (Z, а, б, с, д) несовместимы друг с другом, т.е. если ненамеренное подчинение Б делать Y аннулирует Х (на этот случай ссылается Джорджио), то А не осуществил власть над Б в отношении X, поскольку ему не удалось достичь Х (или, точнее говоря, ему не удалось достичь подчинения Б делать Х)10.

Джорджио, разумеется, прав, когда указывает, что некоторые ненамеренные результаты (те, что сводят на нет намеренные результаты) свидетельствуют о [с.146] неэффективности контроля (отсутствии власти). Но это не противоречит концептуализации власти как способности добиваться намеренного результата и концепции Ронга в частности, поскольку в этих случаях намеренный результат фактически не достигнут. Из этого также не следует, что все результаты воздействия А на Б (X, Y, Z, а, б, с, д) должны суммироваться, как утверждает Джорджио. Достижение Х (подчинение Б делать X) или неудача при его осуществлении являются достаточными критериями для подтверждения наличия или отсутствия осуществления власти (в данной конкретной сфере).

Действительно, при изучении различных видов властных отношений нас часто интересует "суммарная" власть А над Б, т.е. власть в отношении X, Y, Z. В этом случае X, Y и Z (но не а, б, с, д) должны суммироваться и рассматриваться как единый результат (Е). Если А намеренно достигает Е в отношении Б (заставляет Б делать Е), то А тем самым осуществляет "суммарную" власть над Б в отношении X, Y, Z (Е). Если А не достигает Е (не может заставить Б делать Е), то А не имеет власти над Б в отношении Е (хотя А может иметь власть над Б в отношении Х и/или Y).

Это один момент. Однако аргументы Джорджио (и некоторых других авторов) имеют несколько иной оттенок. Фактически Джорджио пишет о ситуации, где А достиг Х (заставил Б делать X), но ненамеренные (непредвиденные) последствия Х (или последствия действий А по достижению X) дали результаты, которые противоречат интенциям А.

Рассмотрим следующий пример, Джорджио цитирует Э.Лемана, который ограничивает власть намеренным воздействием субъекта на объект, но подчеркивает, что "это не исключает изучения ненамеренных последствий власти (например, того, как осуществление власти вызывает отчуждение)" (Lehman, 1969: 454), Для иллюстрации идеи о том, что последствия осуществления власти часто аннулируют результат, к которому стремится субъект власти, Джорджио далее приводит свой собственный пример того, как осуществление власти вызывает отчуждение: "если отец заставляет своего сына [с.147] вести себя определенным образом, намереваясь тем самым завоевать его привязанность к себе, но достигает лишь его отчуждения, то в каком смысле можно считать осуществление власти успешным?" (Georgiou, 1977: 254).

На мой взгляд, комментарии Джорджио в отношении данного примера, а также примера Ронга с матерью, которая ненамеренно сформировала "не те" черты личности своих детей ("феминизировала" их), не только не в состоянии подтвердить его точку зрения, но скорее запутывают проблему. Хотя Ронг и Леман не дали обстоятельного и четкого объяснения своих примеров, эти примеры достаточно понятны, чтобы утверждать, что в обоих случаях субъекты власти намеренно заставили объектов власти делать то, что те иначе не стали бы делать, т.е. осуществили власть над ними. Мать, в примере Ронга, сознательно и успешно контролировала действия своих детей: ее сыновья вели себя в соответствии с ее намерениями. Отец, во втором примере, также осуществлял власть над своим сыном, он намеренно (сознательно) заставлял того вести себя определенным образом. Оба - и мать, и отец - надеялись (ожидали), что власть над детьми даст желаемые результаты (сформирует личности сыновей в соответствии с определенным идеалом, обеспечит привязанность сына к отцу). Увы, они не смогли достигнуть своих целей - полностью (в случае с отцом) или частично (в случае с матерью). Но можем ли мы сказать, что они не смогли осуществить свою власть над детьми? Разумеется, нет. Они успешно реализовали свою власть, но не смогли предвидеть некоторых ее последствий.

В своих комментариях Джорджио не учел, что интенция относится к самой власти (осуществлению власти), а не к ее последствиям. Интенция субъекта в данном случае относится к процессу воздействия субъекта на сознание и поведение объекта. Тем самым ее включение позволяет различать осуществление власти и ненамеренное (случайное) влияние. Разумеется, осуществление власти (успешное намеренное воздействие на объект) часто приводит к нежелательным (ненамеренным) для субъекта результатам. Это типично для политической [с.148] жизни. Даже обладавшие огромной властью древние тираны и коммунистические диктаторы часто достигали совершенно нежелательных для себя результатов, хотя все их команды, директивы и даже возможные пожелания были реализованы.

Могут возразить, что принятие "интенциональной" концепции власти потребует учета не только непосредственных (прямых) результатов властного отношения, но и их последствий. Я так не считаю. Последствия тех или иных действий нередко проявляются спустя длительное время, они могут быть результатом действия различных причин (а не только одного акта осуществления власти). Но дело не только в этом. Главное состоит в том, что "результат осуществления власти" и "последствия осуществления власти" представляют собой разные вещи. Результат ("выход") власти, как будет показано в следующем параграфе, - это подчинение объекта, которое проявляется в том, что субъект добивается определенных изменений в его сознании и поведении. Подчинение осуществляется в разных формах субъект может заставить объект делать (не-делать) что-то с помощью угрозы применения негативных санкций (принуждение), он может добиться желаемого путем непосредственного использования физической силы, а также на основе манипуляции или убеждения; инструментами его власти могут быть авторитет, средства побуждения и т.д. В любом случае, результат власти проявляется в каких-то изменениях в самом объекте, в его сознании и/или поведении.

Последствия же подчинения могут относиться не только к объекту, но и к другим людям; они влияют и на людей, и на животных, и на предметы неживой природы. Объектами воздействия выступают и социальные отношения, моральные и политические нормы, традиции и т.д. Другими словами, последствия осуществления власти гораздо более разнообразны и неоднородны, чем непосредственный результат осуществления власти (подчинение).

Разумеется, результаты и последствия осуществления власти часто трудно различить. Более того, иногда [с.149] последствия осуществления власти в одном конкретном властном отношении между А и Б могут рассматриваться как результат осуществления власти в другом конкретном отношении между А и Б. Например, случай с отцом можно интерпретировать не только как пример нежелательных последствий осуществления власти над сыном, но и как неудачную попытку осуществить власть над сыном в отношении его чувств11. В этой интерпретации реализованная отцом способность заставить сына вести себя (действовать) определенным образом уже не является проявлением власти отца над сыном в отношении чувств сына, а выступает лишь инструментом (средством) достижения желаемого результата. Поскольку данное средство оказалось неэффективным, отцу не удалось осуществить власть над сыном (над его чувствами), то есть у отца не было этой власти. Сфера власти отца над сыном ограничивается поведением сына. Но в таком случае намерение будет относиться уже не к стремлению отца заставить сына вести себя определенным образом, а к стремлению добиться его привязанности (любви). Джорджио был бы прав, если бы утверждал, что у отца нет такой власти. Но в данной интерпретации вывод Джорджио уже не противоречит концепции власти как намеренного (со стороны субъекта) взаимоотношения между субъектом и объектом.

На это могут опять-таки возразить, что интенция относится не к подчинению объекта, а к его последствиям. Следовательно, ее нельзя рассматривать в качестве определяющего свойства власти, раз результат власти ограничивается только подчинением объекта.

С этим я также не согласен. Как будет показано далее, власть - это не просто способность сделать что-то, а способность заставить кого-то делать что-то; осуществление целей субъекта во властном отношении изначально ассоциируется с какими-то изменениями в деятельности объекта, поэтому достижение целей субъекта [с.150] вне связи с деятельностью объекта не есть властное отношение12. С этой точки зрения "намерение" относится не только к последствиям подчинения объекта, но и к самому подчинению13. И именно в этом контексте оно должно включаться в структуру властного отношения.

Отождествление результата власти с последствиями власти является типичной ошибкой в анализе власти и оно часто ведет к неправильной интерпретации интенциональности власти. Это хорошо видно из тех примеров, которые приводятся некоторыми авторами для опровержения концепции власти как интенционального отношения14. Например, рассуждая о ненамеренных результатах власти, Моккен и Стокмэн пишут:

…индустриализация может привести к загрязнению окружающей среды. Она также может нанести вред объектам этой власти: сокращение рабочих мест может повлиять на уровень безработицы и благосостояние населения целого региона. …В силу этих соображений нам не нужны волюнтаристские и намеренные элементы в определении власти или влияния. (Mokken and Stokman, 1976: 34)

Анализируя роль намерения во власти, Д.Уайт приводит пример с премьер-министром, который произнес речь, вызвавшую существенные изменения в [с.151] политической ситуации (расовые конфликты, забастовки черного населения с требованиями повышения заработной платы, десегрегация национальных школ, и т.д.). "Вопрос в том, - пишет Уайт, - следует ли считать, что премьер-министр осуществил власть в отношении этих результатов?" (White, 1971: 754). Хотя в начале своей статьи Уайт определяет власть как отношение между А и Б, его пример фактически относится к несколько другим явлениям: "А осуществляет власть над Б в отношении X" и "А осуществляет власть в отношении X" - это, очевидно, не одно и то же. В первом случае Х относится к каким-то аспектам сознания или поведения Б, тогда как во втором, как мы увидели, - к чему угодно15.

Другая группа аргументов против включения интенции субъекта в определение власти связана с неправомерными, как мне представляется, интерпретациями самого понятия "интенция" и трудностями при объяснении ситуаций, в которых интенция субъекта не является четко выраженной. Некоторые авторы интерпретируют интенцию как рациональное сознание (осознание): А имеет интенцию добиться X, когда А ясно представляет себе, что есть Х (Alisson, 1974: 137). Дебаты вокруг интенции во власти, пишет Д. Уайт, "включают в себя размышления о степени, в какой политическое поведение является сознательным, рациональным и рассчитываемым" (White, 1971: 749). Когда политическое поведение не рассматривается подобным образом, тогда, как он подчеркивает, "неуместно спрашивать о том, какие интенции были у политического субъекта" (White, 1971: 752). Утверждая, что намерение субъекта следует интерпретировать именно таким образом, Дж.Нэйджел, как уже отмечалось, приходит к выводу, что намерение не может быть определяющим свойством власти, поскольку его нельзя применять для объяснения "правления предвиденных реакций".

Проанализировав данную точку зрения, Дж.Дебнэм задает вполне резонный вопрос: "А следует ли определять интенцию таким образом?" Его ответ [с.152] отрицательный. Он ссылается на Р.Мертона, считающего, что "четкое осознание цели… может быть редким, чаще цель действия бывает туманной и смутной" (Merton, 1976: 147), и Э.Гидденса, утверждающего, что "наиболее обыденные формы повседневных действий вполне правомерно считать интенциональными. …ни интенции, ни проекты не следует сводить только к сознательным (осознанным) ориентациям на достижение цели… Большинство обычных действий являются в этом смысле нерефлектируемыми" (Giddens, 1976: 76). Развивая данную мысль, Дебнэм пишет: "В отношении широкого спектра видов поведения можно сказать, что некоторые действия людей стали их второй натурой. Нам не нужно сознательно формулировать наше действие в отношении многих повторяющихся событий" (Debnam, 1984: 38).

Аналогичная идея была высказана Б. Барнсом, который подчеркнул неправомерность противопоставления действий, основанных на сознательном расчете, и действий "по привычке". Барнс считает, что эти два вида деятельности взаимосвязаны между собой: "привычка способствует расчету, а расчет формирует привычку" (Barnes, 1988: XIII).

Интересный довод (на мой взгляд, особенно важный для понимания политической власти) привел Дж.Дебнэм. По его мнению, изначальный акт создания любой организации (клуба, банка, органа охраны правопорядка и т.д.) может рассматриваться как воплощающий в себе определенную интенцию. "Интенцией могут быть наделены многие стабильные формы деятельности", - пишет Дебнэм. "Где бы эти формы ни были активизированы, задействованы или какую бы реакцию они ни вызвали, мы можем считать их интенциональными независимо от того, осознает их субъект деятельности или нет" (Debnam, 1984: 38).

Таким образом, интенция субъекта власти не обязательно бывает четко выраженной; она может существовать и в менее определенном виде и не всегда быть полностью осознанной субъектом. Для этих случаев Де Креспини предложил понятие "общая интенция" (в [с.153] противоположность "конкретной интенции") (De Crespigny, 1968: 195). Пример осуществления власти, где объект следует общей интенции16 Де Креспини берет у Р.Даля и Ч.Линдблома:

Придя на работу в сварливом настроении, босс не был намерен побуждать свою секретаршу обращаться с ним помягче. Однако реакция хорошей секретарши была такая, как будто босс прямо попросил ее быть в этот день внимательнее обычного. (Dahl and Lindblom, 1953: 96)

Комментарий Де Креспини: "Сварливый босс не имел конкретных намерений, касающихся поведения секретарши, но у него было общее намерение, чтобы секретарша вела себя тактично" (De Crespigny, 1968: 195).

Критикуя "узкую" трактовку "интенции", Д.Уайт предлагает использовать дополнительный (к "интенции") термин "благоприятное отношение" примерно в том же значении, в котором Де Креспини употребляет термин "общая интенция" (White, 1971: 758). Уайт не против включения интенции в определение власти, он лишь подчеркивает, что в некоторых случаях состояние сознания субъекта предпочтительнее описывать не с помощью понятия интенции, а используя термины "надежда" или "желание".

Данные рассуждения и предложения были обстоятельно рассмотрены Дж.Дебнэмом, с выводом которого я совершенно согласен. Комментируя позицию Уайта, Дебнэм указывает на сложную проблемную природу социальной и политической реальности, которая основывается на властных отношениях и одновременно формирует их. Он пишет:

Несомненно, лишь сравнительно немногие случаи соответствуют идеальному виду осуществления власти, где субъект четко знает его результат и успешно его достигает. …только дураки и всемогущие не имеют сомнений. Кроме них все акторы могут лишь надеяться. Но "надежда" не может быть элементом [с.154] определения власти, дополняющим интенцию, поскольку надежда есть суть интенции. Если бы интенция означала лишь "рациональное сознание", то тогда наверно следовало бы включить дополнение Уайта. Но поскольку ее значение шире, это дополнение не обязательно. (Debnam, 1984: 45)

Наконец, "намеренное действие" не всегда есть "желаемое действие": субъект власти может и не желать осуществления власти над объектом (или вообще иметь какие-либо отношения с ним), но он при этом намеренно (сознательно) заставляет объект делать что-то, что тот иначе на стал бы делать, поскольку рассматривает осуществление власти как необходимость или моральную обязанность. И отец, и мать в приведенных выше примерах, возможно, предпочли бы достичь своих целей иным способом, без осуществления власти над своими детьми; предположим, им вообще претит командование своими детьми или они просто не любят преодолевать чье-то сопротивление. Другими словами, понятие "интенция" может быть использовано и в случаях, когда субъект власти осуществляет власть сознательно (целенаправленно), но вопреки своим желаниям.

Подведем итог: "интенция субъекта" является одним из обязательных признаков "власти". Не все каузальные отношения могут быть отнесены к власти (осуществлению власти), а лишь те, где субъект может оказывать воздействие (воздействует) на объект в соответствии со своими интенциями (которые могут совпадать или не совпадать с его желаниями). Понятие интенции используется в широком значении, выражающем направленность субъекта на объект, соотнесенность субъекта и объекта; оно не сводится к рациональному сознанию, а включает и значения надежды, веры, желания, благоприятного отношения и т.п. [с.155]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Некоторые авторы предпочитают другие термины ("воля", "цель", "желание"), используя их в значении близком к понятию "интенция".

Вернуться к тексту

2 Б.Бэрри: "Окончательное определение [власти] будет следующим: А имеет власть над Б, если и только если А может с выгодой для себя заставить Б делать то, что хочет А, или, более формально, если и только если имеет место такой уровень подчинения Б, что чистая выгода A or подчинения Б будет позитивной" (Barry, 1976: 94); Р.Тауни: "Власть можно определить как возможность индивида (группы) изменять деятельность других индивидов (или групп) в соответствии с его (ее) желаниями и одновременно не допускать, чтобы его (ее) собственная деятельность подвергалась такому воздействию" (Tawney, 1964: 159); Э.Этзиони: "Власть - это способность актора побудить (повлиять на) другого актора выполнить его директивы или другие поддерживаемые им нормы" (Etzioni, 1961: 4); Э.Макфарланд: "Поведение С осуществляет власть над поведением Р, если и только если поведение С является причиной изменений в поведении Р, которые соответствуют интенциям С" (McFarland, 1969: 13).

Вернуться к тексту

3 С этой точки зрения многие примеры "ненамеренной" власти выглядят не вполне естественно. К.Хэй: "Актор, который неумышленно наступил на паука и убил его, осуществил значительную власть над ним" (Hay, 1997: 51); С.Льюкс: "Я могу владеть какой-то землей и тем самым запрещать Вам ходить по ней, хотя у меня и не было интенции достигнуть данного результата (я, может быть, скорее всего никогда даже не задумывался над этим) и я ничего не делал для этого" (Lukes, 1986: 5).

Вернуться к тексту

4 В русском языке слово "власть" в выражениях типа "море обладает властью потопить корабль" используется скорее в переносном значении, которое вообще находится за пределами семантического поля понятия власти.

Вернуться к тексту

5 В данном контексте Б.Барнс использует понятие "продолжающиеся возможности и способности" (continuing capacities and capabilities) (Barnes, 1988: 3).

Вернуться к тексту

6 Дж.Нэйджел считает, что власть обычно осуществляется через предвидение объектом возможных реакций субъекта (Nagel, 1975: 16).

Вернуться к тексту

7 Данную ситуацию не следует путать со случаями, когда менеджер не знает всех находящихся в его подчинении работников, но ожидает, что все они будут подчиняться его воле, принимая поэтому их "предвиденные реакции" как нечто собой разумеющееся.

Вернуться к тексту

8 Другой ее недостаток, по мнению Беттс, заключается в том, что она неизбежно сталкивается с "проблемой интересов" (Betts, 1994: 358). Об этом речь пойдет в 10. "Конфликт, интересы и власть".

Вернуться к тексту

9 Могут сказать, что включение ненамеренных результатов в понятие власти также не препятствует этому. Разумеется, это верно Цитируя Ронга, я лишь хотел подчеркнуть, что исключение ненамеренных результатов из понятия власти не означает, что их изучение является менее значимым, чем изучение намеренных результатов.

Вернуться к тексту

10 Далее я буду обосновывать точку зрения, что результат власти - это не X, а подчинение Б делать X.

Вернуться к тексту

11 Очевидно, что Джорджио не интерпретировал данный пример таким образом.

Вернуться к тексту

12 Случаи, когда желаемые для субъекта последствия были достигнуты путем ненамеренного (неосознанного) влияния на объект, не могут рассматриваться как осуществление власти. Здесь нет властного отношения (отношения между субъектом и объектом); актор, на которого было оказано ненамеренное воздействие, не воспринимался субъектом в качестве объекта власти, он, фактически, был для него элементом (частью) окружения.

Вернуться к тексту

13 Можно, разумеется, представить ситуации, где субъект намеренно подчиняет объект без какого-либо иного намерения, кроме подчинения (например, ему просто нравится подчинять людей или данного конкретного человека). В этом случае результат власти как бы сливается с целью осуществления власти. Однако обычно власть, как будет показано далее, есть лишь средство достижения каких-то целей.

Вернуться к тексту

14 Следует отметить, что данная ошибка встречается не только у оппонентов "интенциональной" концепции власти.

Вернуться к тексту

15 Я вернусь к данной проблеме в следующей главе.

Вернуться к тексту

16 Этот же самый пример Ф.Оппенхейм интерпретирует как ненамеренное осуществление власти.

Вернуться к тексту

Глава 7. Результат власти

Среди исследователей власти считается общепринятым, что власть должка характеризоваться каким-то результатом ("выходом"). Д.Ронг пишет, что эффективность власти "является настолько очевидным критерием ее существования, что нет никакой необходимости дискутировать по данному вопросу" (Wrong, 1988: 6). Рассматривая власть как вид каузальной связи между субъектом и объектом, мы естественно должны указать на его следствие (потенциальное следствие) - результат властного отношения, проявляющийся в каких-то изменениях в объекте. Таким образом, определение результата власти является важным элементом концептуального анализа власти.

Для определения и объяснения результата власти необходимо рассмотреть ряд взаимосвязанных проблем, касающихся содержания данного понятия и проанализировать предлагаемые исследователями пути их решения.

А. Власть в отношении определенного результата или власть в отношении определенной проблемы?

Мысль о том, что власть следует концептуализировать как власть в отношении определенной проблемы, была высказана Э.Голдмэном. Голдмэн начинает свою статью с утверждения, что "центральной идеей в понятии власти… является достижение желаемого". Однако эта простая формулировка, как он подчеркивает, не является в полной мере корректной: "было бы неправильным считать, что когда кто-то достигает желаемого, он обязательно имеет власть. … Даже тот, кто регулярно достигает того, что хочет, не обязательно обладает властью", поскольку он может просто адаптировать свои преференции к тому, что, по его мнению, в любом случае неизбежно произойдет. Например, описанный Р.Далем (Dahl, 1969: 90-92) "законодатель-хамелеон" всегда правильно предугадывает, какое решение примет [с.156] законодательный орган, и в соответствии с этим формирует свои желания и преференции (Goldman, 1972: 223).

Чтобы исключить из власти случаи подобного рода, анализ власти, как считает Голдмэн,

не следует ограничивать тем, что желает актор и что он фактически достигает; необходимо также показать, что актор (гипотетически) мог бы достичь при наличии у него каких-то других желаний. Утверждение, что С обладает властью, не означает лишь то, что он обычно достигает желаемого, а подразумевает, что актор достигнет всего, чего захочет, независимо от того, что именно он может захотеть. Поэтому для объяснения понятия власти нам необходимо использовать сослагательные кондиционалы. (Goldman, 1972: 223)

Голдмэн предлагает следующую дефиницию власти: "С имеет власть в отношении проблемы и если, и только если, (1) С захочет иметь результат и, то он достигнет и, и (2) если С захочет иметь результат не-и, то он достигнет не-и" (Goldman, 1972: 225). Таким образом, субъект обладает властью в отношении проблемы только в том случае, если он может достигнуть оба возможных результата.

Следуя логике Голдмэна, отец имеет власть над сыном в отношении поведения сына только в том случае, если он может заставить сына (1) вести себя правильно, и одновременно (2) заставить сына вести себя неприлично1. Поэтому если отец (в гипотетической ситуации) окажется неспособным выполнить второе условие, то он, по Голдмэну, не имеет власти над сыном. На мой взгляд, это противоречит здравому смыслу: вполне естественно считать, что отец имеет власть над сыном в отношении его поведения, если он способен успешно контролировать поведение и это соответствует его [с.157] намерениям. Разумеется, если отец хочет сделать из сына, например, грабителя, но не в силах осуществить свое намерение, то в таком случае у него действительно нет соответствующей власти над сыном.

Когда мы говорим, что отец обладает властью над сыном, то мы не имеем в виду, что он обязательно контролирует все аспекты его поведения. Власть, как уже отмечалось ранее, ограничена определенной сферой сознания или поведения объекта: А может иметь власть над Б в отношении X, но не иметь власти над Б в отношении Y. Кроме того, заставить кого-то что-то делать и заставить кого-то что-то не-делать - это, очевидно, не одно и то же: отец, который способен превратить добродетельного сына в разбойника, безусловно обладает властью над сыном, даже если он не может превратить разбойника в добродетельного сына.

Аналогичного взгляда на концепцию Голдмэна придерживается и П.Моррис, утверждающий что в ней, по сути, имеет место смешение двух различных видов власти в одной проблеме. Моррис пишет: "и врачи, и потенциальные убийцы обладают властью в отношении проблемы - жить или не жить, хотя обычно мы хотим различать власть спасти от смерти хронически больного человека и власть убить здорового человека" (Morriss, 1987: 31). Моррис считает ошибкой решение Голдмэна отказаться от "простой" формулировки ("власть достигнуть определенного результата"), заменив ее на "более громоздкую" ("власть в отношении определенной проблемы"). С этой точки зрения традиционный подход представляется безусловно более обоснованным.

Однако изначальная идея Голдмэна - исключить из власти случаи, когда субъект лишь адаптирует свои преференции в соответствии с предполагаемым результатом без какого-либо влияния на него - заслуживает внимания. Об этом пойдет речь в следующем разделе данной главы.

Б. Способность оказать определенное воздействие на объект или способность достигнуть определенного результата?

Что есть власть: способность воздействовать на объект определенным образом, способность достигнуть [с.158] определенного результата в отношении объекта или и то, и другое? "Наиболее распространенным в социальных науках, - пишет П. Моррис, - является понимание "власти" как какого-то воздействия на других" (Morriss, 1987: 29). Здесь он ссылается на Льюкса, утверждающего, что "абсолютным общим ядром или примитивной идеей, лежащей в основании всех рассуждений о власти, является идея о том, что А каким-то образом воздействует на Б" (Lukes, 1974: 26). Однако некоторые авторы, продолжает Моррис,

указали, что просто воздействие на кого-то еще не есть власть. Если бы это было так, то пострадавший от ограбления, неосторожно показавший грабителю туго набитый кошелек, считался бы осуществляющим власть над тем, кто его ограбил… человек, машина которого перевернулась, также окажется субъектом власти, предъявив счет страховой компании… как и обанкротившийся финансист, чье банкротство разоряет тысячи вкладчиков. (Morriss, 1987: 29; см. также:Wormuth, 1967: 817; Young, 1978: 643; Benn, 1967: 426)

Соглашаясь с этими авторами, Моррис подчеркивает, что от данных "аномалий" невозможно избавиться просто с помощью уточнения специфики властного воздействия, как это предлагают Льюкс и другие исследователи. "Ошибка, - пишет он, - лежит глубже: в отличие от "влияния", "власть" совсем не связана с воздействием [на что-то]; она связана с достижением [чего-то], а это нечто другое" (Morriss, 1987: 29)2. Моррис утверждает, что в ситуациях, описанных выше, власть отсутствует, поскольку отсутствует достижение определенных результатов. Просто воздействие на кого-то или что-то не может считаться осуществлением власти до тех пор, пока актор тем самым не достигнет чего-то. Возможность воздействовать на результат (capacity to affect a result) не есть власть без возможности достигнуть результата (capacity to effect)" (Morriss, 1987: 30). [с.159]

Здесь Моррис безусловно прав: мы можем считать, что А осуществляет власть над Б только в том случае, если А способен достичь определенного результата в отношении Б, т.е. чего-то завершенного, выполненного, сделанного в соответствии с определенными интенциями. Напротив, "А воздействует на Б" означает лишь то, что А изменяет что-то в Б или находится с ним в контакте.

Однако "воздействие" и "достижение" не являются противоположностями: если А имеет интенцию внести определенные изменения в поведении Б и способен реализовать ее путем воздействия на поведение Б, то эти изменения можно считать результатом осуществления власти А. С этой точки зрения мы не согласны с критикой Моррисом Льюкса и других исследователей, которые определяют осуществление власти как определенное воздействие с только ему присущими характеристиками (например, концептуализирует власть как намеренное воздействие, как воздействие, направленное против интересов объекта, и т.п.) и тем самым фактически включают идею "достижения" в структуру понятия. Поэтому утверждение, что способность достичь что-то является обязательным элементом власти, не означает, что способность воздействовать не имеет к власти никакого отношения.

Более того, способность субъекта достигнуть (получить) что-то в отношениях с объектом без оказания соответствующего воздействия на объект не может считаться властью, иначе нам придется отнести к "власти" случаи, подобные случаю с "законодателем-хамелеоном", где А лишь адаптирует свои преференции или просто предвидит вероятный ход событий. Здесь А является не активным субъектом, ответственным за результат, а лишь своеобразным "пользователем" сложившейся ситуации: он (его деятельность или не-деятельность) не вносят никаких изменений в ситуацию, а лишь приспосабливаются к ней. Желаемый для него результат производится не им, а кем-то (чем-то) другим - другими людьми или совокупностью случайного стечения обстоятельств, естественными причинами, структурными [с.160] факторами и т.д. В этом случае он просто не может считаться результатом его власти3. Если желаемый для А результат возник без действия А или наличия А (правление предвиденных реакций), то каузальное отношение между А и данным результатом отсутствует.

Эта идея была обстоятельно рассмотрена Б.Бэрри в его статье "Что лучше: иметь власть или удачу?" (Barry, 1989). Бэрри подчеркивает, что возможность достижения желаемых результатов зависит не только от власти. Она также зависит от того, какой бы был результат при отсутствии вмешательства субъекта, т.е. от удачи (luck). "Имеющий весьма ограниченную власть (или вообще не имеющий власти), но удачливый может постоянно достигать больше желательных для себя результатов, чем тот, кто имеет много власти, но мало удачи" (Barry, 1989: 272). Поэтому власть следует отличать от удачи: имеющий власть способен воздействовать на результат даже в самых неблагоприятных для него условиях, тогда как просто удачливый не может сделать этого даже в наиболее благоприятных условиях (Barry, 1989: 297).

Противопоставляя "воздействие" и "достижение", Моррис допускает, что власть вообще может осуществляться и без оказания воздействия на объект: "обладать властью могут те, кто имеет возможность достигать что-то, даже если они не способны ни на что воздействовать (Morriss, 1987: 30). Однако попытка Морриса обосновать свою мысль представляется неубедительной. Он приводит пример Э. Голдмэна с человеком, который обладает машиной для производства дождя (Goldman, 1972; 226-227). Нет сомнения, что этот человек обладает властью (способностью) сделать дождь4 в ясную солнечную погоду. Разумеется, эта способность [с.161] сохраняется, даже если идет дождь (он по-прежнему способен производить дождь). Но когда идет дождь, этот человек не способен воздействовать на погоду, поскольку дождь уже идет. Поэтому, как считает Моррис, человек имеет власть добиться дождя (effect rain) без воздействия на него.

На мой взгляд, интерпретация данного случая Моррисом не вполне корректна. Человек имеет власть сделать дождь (лучше сказать "способность сделать так, чтобы из туч лил дождь"), поскольку он способен воздействовать на тучи с помощью своей машины. Он не может достичь дождя без воздействия на тучи (хотя он может просто предвидеть дождь)5. Т.е. его способность иметь дождь обусловлена его способностью воздействовать на тучи определенным образом, первая способность зависит от второй. В дождливую погоду этот человек может и не осуществлять свою власть, поскольку желаемый результат уже достигнут. Но если он начнет использовать свою машину, мы можем считать это осуществлением власти.

Моррис резонно замечает, что интерпретация этого случая зависит от того, что нас интересует. Нас может интересовать не только вопрос о том, в состоянии ли машина обеспечить дождь в любое время (интерпретация случая и приведенные выше выводы соответствуют именно этому интересу); нас также может интересовать, будет ли дождь создаваться именно машиной, а не чем-то другим. В последнем случае машина уже не обладает соответствующей властью (способностью), поскольку она не в состоянии предотвратить "естественный" дождь. Для этого она должна быть способной нейтрализовать силы природы. Однако в обоих случаях (интерпретациях) способность или неспособность достичь желаемого результата обусловливается способностью (неспособностью) воздействовать на тучи определенным образом. [с.162]

Таким образом, А имеет власть над Б, если А способен воздействовать на Б и достигать нужных результатов в отношении Б; А осуществляет власть над Б, если А воздействует на Б, добиваясь тем самым нужных изменений в Б.

В. Власть сделать что-то или власть над кем-то?

Одни исследователи (М.Вебер, Ф.Оппенхейм, Д.Истон, Д.Картрайт, Б.Бэрри, Д.Ронг, С.Льюкс) концептуализирует власть как "власть над кем-то" (power over somebody), другие (Т.Парсонс, П.Моррис, Э.Голдмэн и др.) - как "власть сделать что-то" (power to do something). Довольно часто пишущие о власти (например, Дж.Дэбнэм, Д.Уайт, Р.Вагнер и др.) не обращают внимание на различение этих двух значений и используют оба, что может привести (и приводит) к путанице в понятиях. Это наблюдается и в работах отечественных авторов, где данный аспект специально не рассматривается, отчасти поскольку выражение "власть сделать что-то" в русском языке выглядит менее естественно, чем в английском. И те исследователи, которые ссылаются на известную статью Ф.Энгельса "Об авторитете", и те, которые цитируют веберовскую дефиницию власти или просто определяют власть как волевое отношение, нередко используют понятие в обоих значениях. Наконец, некоторые авторы, определяющие власть как "власть над кем-то" в своих теоретических трудах, фактически интерпретируют понятие как "власть сделать что-то" при проведении эмпирических исследований. Даже Р.Даль, как указывает П.Моррис, в чьих работах постоянно подчеркивается, что власть осуществляется над кем-то, забывает об этом в своих эмпирических исследованиях, где власть человека отождествляется с его достижениями в решении ключевых проблем" (Morriss, 1987: 34-35).

И в обыденном языке, и в политическом лексиконе "власть" используется в обоих значениях: мы говорим о власти премьер-министра распустить парламент и его власти над членами кабинета; мы оцениваем власть политической организации провести законопроект через законодательный орган и ее власть над своими [с.163] членами; мать имеет власть наказать своих детей и власть над их поведением, и т.д. Несомненно, обе "власти" связаны между собой. Среди исследователей считается общепринятым, что "власть для" (власть сделать что-то, power to) является, в определенном смысле, основой "власти над" (власти над кем-то, power over), и "власть над" часто объясняется с помощью "власти для". "А имеет власть над Б в отношении X" означает, что А имеет власть (способность) сделать что-то, что заставит Б делать X. Поэтому случаи "власти над" могут быть выражены в терминах "власти для", т.е. через способность достичь определенных результатов. Например, мы говорим о власти А над поведением Б как о власти А достигнуть желаемого поведения Б (достигнуть определенного результата в поведении Б). Поэтому многие исследователи считают, что "власть над" есть частный случай "власти для"6. Например, Т.Бентон считает, что "анализ "власти для" логически предшествует анализу "власти над", поскольку "власть над" всегда включает в себя "власть для", но не наоборот" (Benton, 1994: 297).

Какая концептуализация власти предпочтительнее - "власть для" или "власть над"? Разумеется, речь не идет лишь о выборе между двумя разными лингвистическими выражениями. Суть дела глубже: хотя "власть над" может быть объяснена через "власть для", они являются двумя разными понятиями. Главное различие между ними состоит в том, что "власть над" обязательно указывает на Б-актора (акторов), над которым(и) власть осуществляется (или может осуществляться), тогда как "власть для" может быть использована и для характеристики ситуаций, где Б вообще отсутствует. Например, [с.164] Д.Битэм определяет власть как способность субъекта производить изменения в мире и реализовывать свои цели в нем (Beetham, 1991: 43). В такой интерпретации результат власти может относиться, как уже отмечалось, не только к объекту, его сознанию и поведению, но, по сути, к чему угодно - к загрязнению окружающей среды, бедности, богатству, законам, программам реконструкции экономики, пожару, дождю и т.д. Конечно, все перечисленное может оказывать и оказывает влияние на людей, но это влияние уже не есть непосредственный результат осуществления власти, а представляет собой его последствие. Поэтому оно не должно быть включено в структуру власти. Мы, разумеется, можем рассматривать результаты "власти для" (дождь, бедность, законы и т.д.) в качестве средств (инструментов), с помощью которых субъект власти достигает желаемых для него результатов и отношении объекта. Но в таком случае власть фактически концептуализируется как "власть над" (просто используется другое лингвистическое выражение "власти над").

Безусловно, выбор между "властью для" и "властью над" следует сделать с самого начала, иначе в дальнейшем не избежать путаницы и ошибок в интерпретации. Какие же аргументы приводятся участниками дискуссии? П.Моррис и другие сторонники концепции "власти для" обычно ссылаются на уже отмеченную мною идею: все, что нужно сказать о власти (в том числе и "власти над"), можно выразить в терминах "власти для", но не наоборот (Morriss, 1987: 34), Кроме того, Моррис использует и "лингвистические" аргументы:

Гораздо естественнее сказать, что они имеют власть сделать что-то, чем сказать, что они имеют власть над кем-то. Мы обычно сравниваем власть Премьер-министра распустить Парламент с отсутствием такой власти у Президента США; мы говорим (в том числе даже Даль), что Президент имеет больше власти влиять на международную политику, чем мы; мы жалуемся на то, что не имеем власти покрасить здание муниципалитета по своему усмотрению, или радуемся, что у нас есть власть донести нашу точку зрения до избранных нами представителей и власть периодически [с.165] смещать их. Ни один из этих видов власти не может быть адекватно выражен через "власть над". (Morriss, 1987: 32-33)

Моррис также утверждает, что власть над другими ("нанести вред их интересам или заставить их делать что-то, что они не хотят делать") не "охватывает все, что мы понимаем под властью в социальном контексте. Часто мы ценим власть просто потому, что она позволяет нам делать то, что мы хотим: иметь больший контроль над нашей собственной жизнью" (Morriss, 1987: 33).

Наконец, Моррис подчеркивает, что эти два значения - "власть сделать что-то" и "власть над кем-то" - могут не только вызвать путаницу у исследователей, но и привести к "пагубным политическим последствиям". Его пример: организаторы движения за свободу чернокожего населения выступили с лозунгом "власть черным" (black power), под которой понимали власть распоряжаться своей жизнью и никогда не имели в виду власть над не-черными. Однако белые расисты интерпретировали лозунг именно в этом значении (отождествляя "власть для" с "властью над") и выдали законные требования чернокожих по расширению своей автономии за их стремление к господству над белыми. "Достойно сожаления, - заключает Моррис, - что известные либерально настроенные ученые, рассматривая власть над другими как единственный вид власти, неумышленно способствовали этим искажениям" (Morriss, 1987: 33-34).

В одном Моррис безусловно прав: различные интерпретации власти - как в обыденной речи, так и в теоретических дискуссиях - могут стать источником непонимания и даже создавать политические проблемы, как в приведенном примере. Безусловно, исследователи политики должны учитывать возможность различных интерпретаций "власти" политическими деятелями, организаторами и участниками политических движений и в особенности различного рода экстремистами. Однако допускать возможность различных интерпретаций и поддерживать их - это не одно и то же, первое не обязательно предполагает второе. Исследователи, [с.166] в приведенном примере Морриса, частично ответственны за негативные последствия лозунга, поскольку они (1) не объяснили, что стороны просто используют разные понятия власти и (2) не рекомендовали черным сменить лозунг. Однако если они имели основания определять власть как "власть над", то почему, собственно, они должны были рассматривать обе концептуализации как одинаково допустимые? Плюрализм семантических оттенков слова "власть", как уже ранее отмечалось, не означает (не должен означать) плюрализма теоретических понятий власти, что, разумеется, не исключает споров по поводу правильного (лучшего, оптимального) значения понятия.

Поскольку "власть для" и "власть над" являются двумя разными понятиями, мы должны использовать их в разных ситуациях и, по-видимому, заменить термин "власть" (в одном из значений) на какой-то другой термин. Это лучше, чем каждый раз указывать на значение понятия, в котором оно используется.

Чтобы сделать выбор между "властью для" и "властью над" рассмотрим аргументы, предложенные Моррисом. По существу говоря, они вращаются вокруг лингвистических особенностей слова и уже поэтому не могут считаться решающими аргументами. При этом его утверждение о том, что выражение "власть сделать что-то" является в английском языке более употребляемым, чем "власть над кем-то", представляется отнюдь не бесспорным: сказать "мать имеет власть над сыном" или "менеджер имеет власть над рабочими" для англичанина вполне естественно. Что касается других языков, то власть в них скорее ассоциируется с "властью над", чем с "властью для". Это хорошо заметно в русском языке, где "власть" чаще используется в значении контроля над людьми; власть - это что-то, находящееся над нами, ограничивающее нашу свободу, создающее препятствия и т.д. И наоборот, выражение "власть сделать что-то" представляется несколько неуклюжим. В примерах Морриса, русскоязычные предпочли бы использовать другие термины: Премьер-министр имеет право распустить Парламент; у нас нет разрешения (права) [с. 167] покрасить здание муниципалитета по нашему усмотрению; мы не способны добиться того, чтобы выбранные нами представители узнали наши взгляды, и т.д. Причем и в английском языке указанные термины вполне могут заменить "власть" в данных примерах без какого-либо ущерба для содержания. Другими словами, эти случаи вполне можно объяснить и без термина "власть", резервируя его для других ситуаций7.

Таким образом, для выбора между двумя интерпретациями необходимо принять во внимание какие-то другие соображения, не ограничиваясь лингвистическими нюансами слова "власть". Например, их сравнительную целесообразность, уникальность содержания, теоретическую и практическую значимость, способность занять определенное место в понятийной структуре. С этой точки зрения, "власть над" имеет ряд преимуществ над "властью для".

Главный довод состоит в том, что "власть сделать что-то", по сути, есть не что иное, как "способность сделать что-то", "власть" здесь является синонимом "способности". В этом заключается основная проблема данной концептуализации власти; понятие теряет свою уникальность, специфику и может быть заменено понятием "способность" без ущерба для содержания8. С этой точки зрения нельзя не согласиться с Б.Бэрри, который в своей рецензии на книгу Морриса подчеркнул, что [с.168] "социальная власть - это нечто большее, чем просто способность делать то, что хочется". Хотя любая власть представляет собой способность, пишет он, не любая способность есть власть. "Обладание властью подразумевает, что у Вас есть способность преодолеть сопротивление или оппозицию и с помощью этого достигнуть результат, отличный от того, который бы получился при отсутствии Вашего вмешательства" (Barry, 1988: 341)9.

Далее, в значении "власть сделать что-то" понятие власти остается слишком аморфным и неконкретным, оно не в силах отразить специфики явлений и событий, которые традиционно ассоциируются с властью. В частности, оно не может провести различие между случаями, когда (1) А может сделать (достичь) Х (само) и (2) А может сделать (достичь) X, заставляя Б сделать X.

Наконец, концептуализация власти как "власти сделать что-то", как уже ранее отмечалось, существенно расширяет сферу непосредственных результатов ("выход") власти. В отличие от "власти над", где власть обязательно рассматривается как социальное отношение - отношение между социальными субъектами (отношение между А и Б (С, Д, Е…) в отношении X), "власть для" может быть просто связью между субъектом и его окружением (отношение между А и Х), в котором объект власти (актор) отсутствует. Власть сделать что-то, пишет Ф.Оппенхейм, "не может выразить то, что мне представляется важной отличительной чертой социальной власти, а именно, что она представляет собой взаимодействие, отношение между некоторым действием у со стороны П и некоторым возможным действием х со стороны Р (Oppenheim, 1981: 31). Х.Лассуэлл и Э.Кэплэн подчеркивают, что "в политическом смысле власть может рассматриваться как способность достигать не любых намеренных следствий, а только тех, которые [с.169] непосредственно касаются других людей: политическая впасть отличается от власти над природой тем, что это власть над людьми" (Lasswell and Kaplan, 1950: 75).

Моррис не согласен с этим аргументом и считает, что "все эти разговоры о власти как социальном отношении мало что проясняют" (Morriss, 1987: 34). Он приводит следующую цитату Х.Питкин: "можно … "иметь отношение", но всегда "с" кем-то другим. …Но можно вообще не "осуществлять" "отношение" ("exercise" a "relationship"). Когда социальные исследователи говорят, что власть есть отношение, то они, насколько я их понимаю, имеют в виду, что власть существует среди людей" (Pitkin, 1972: 276).

Здесь, на мой взгляд, Моррис не прав. Выражение "власть существует среди людей" является недостаточно точным для того, чтобы объяснить власть как отношение. Социальное отношение - это отношение между людьми по поводу чего-то; любовь есть отношение между двумя любящими друг друга людьми, национальные отношения - это отношения между нациями (национальными группами), политические отношения-- это тоже отношения между людьми (отдельными индивидами, группами, организациями) в определенной сфере (по поводу определенных аспектов, проблем, событий, ситуаций и т.д.). Семейные отношения могут касаться обязанностей и привилегий членов семьи, воспитания детей, семейного бюджета и т.д. Политические отношения затрагивают вопросы, связанные с налогами, распределением доходов, международными событиями, законодательными процедурами, правительственными решениями и т.п. Однако мы не рассматриваем отношение отца к своим семейным обязанностям как вид семейного отношения так же, как и влияние политической партии на процесс принятия решений (именно на процесс как таковой, а не на ее участников) не может считаться политическим отношением. Для обозначения подобного рода взаимодействий мы используем другие термины, например, семейная функция, политическая активность и др. То есть, социальное отношение - это отношение между А и Б в отношении [с.170] X, где А и Б являются социальными акторами, а Х - какой-то вещью (вопросом, проблемой, событием и т.д.). Если мы считаем, что власть - это вид социального отношения, то мы должны рассматривать ее как отношение между А и Б (С, Д), а не как отношение между А и Х10.

Вопрос о том, может ли "власть сделать что-то" считаться социальным отношением или нет, разумеется, не относится к числу чисто терминологических. Дело в том, что отношение между социальными акторами (социальное отношение, отношение между А и Б) и отношение (связь) между социальным актором и желаемым результатом (А-Х) имеют различную природу: они отражают социальную реальность с разных сторон и обращают внимание социальных исследователей на разные проблемы. Объяснение в терминах "власти сделать что-то" (кроме власти заставить объект делать что-то, которая, как уже отмечалось, есть лишь другое выражение "власти над") концентрирует внимание на способности достигнуть желаемый результат, тогда как объяснение власти как "власти над кем-то" указывает на способность субъекта добиться подчинения объекта, которое, в свою очередь, может обеспечить достижение желаемого результата. В этом суть.

Исходя из вышесказанного, предлагаемые многими авторами объяснения различий между "властью для" и "властью над" представляются неудовлетворительными. С.Льюкс, Т.Бентон и некоторые другие исследователи сводят их лишь к тому, что "власть для" может быть и не направлена против интересов (преференций, целей) объекта. Например, Бентон рассматривает "власть над" как частный случай "власти для"; он подчеркивает, что "власть сделать что-то" не обязательно означает "власть над кем-то" ("А хочет сделать деньги, тогда как Б хочет, чтобы его просто оставили в покое"), "Власть над", по его мнению, осуществляется только тогда, когда достижение целей А несовместимо с достижением целей Б [с.171] (Benton, 1994: 298). Рассматривая "власть над" как "власть для" в условиях конфликта (субъект и объект имеют несовместимые цели), Бентон, по сути дела, не проводит качественных (принципиальных, существенных) различий между ними. И "власть для", и "власть над" характеризуют у него способность субъекта достичь желаемой цели; единственное отличие состоит в том, что в первом случае ссылка на конфликт обязательна, во втором - нет.

Различие между "властью для" и "властью над" наглядно проявляется в ситуациях, когда А может заставить Б делать X, но Б либо не в силах сделать X, либо не способен выполнить команду должным образом. В этом случае А имеет власть над Б в отношении Х (или в отношении попытки сделать Х), поскольку А способен заставить Б делать X, но А не имеет власти (способности) достичь X. Довольно часто люди обладают властью заставить других людей делать что-то, что те в ином случае не стали бы делать, но их власть не приносит им желаемых результатов. Например, коммунистический режим имел в свое время колоссальную власть над людьми, но это не помогло ему достичь тех целей, которые были провозглашены. Требовательные родители всегда заставляют детей готовить уроки, но это не всегда помогает детям получать высокие отметки, на которые родители рассчитывают.

Таким образом, в отличие от "власти для", где следствие власти совпадает с желаемым результатом, непосредственный результат "власти над" - подчинение объекта субъекту - не означает, что субъект обязательно достигает своих конечных целей. Поэтому "подчинение объекта" и "последствия подчинения объекта" следует четко разделять. Подчинение является обязательным элементом власти (власти над), оно представляет собой "выход власти", ее итог. "А имеет власть над Б в отношении X" означает, что А может обеспечить подчинение Б в отношении Х - заставить Б делать X. Субъект осуществляет власть над объектом во всех случаях, когда добивается его подчинения, независимо от того, дает ли подчинение желаемый для субъекта [с.172] эффект или нет11. Во "власти над" достижение желаемого результата - это последствие осуществления власти, а не составляющая властного отношения; оно хотя и связано с властью, не является результатом ("выходом") власти и не может быть включено в определение власти.

Могут возразить, что предлагаемая концепция власти является слишком узкой и не может охватить все, что мы обычно понимаем под властью в социальном контексте. Как считает П.Моррис, мы не в силах понять и объяснить многие важные аспекты политической жизни, если ограничиваемся "властью над" (Morriss, 1987: 33).

Могут также возразить, что концепция власти как способности сделать что-то более подходит для эмпирических исследований. В этой связи тот же Моррис отмечает, что некоторые авторы, определяющие власть как "власть над" в своих теоретических трудах, в эмпирических исследованиях фактически используют концепцию "власти для". Дж.Дебнэм считает, что анализ власти не должен ограничиваться принятием решений и их непосредственными результатами (outputs), а концентрироваться главным образом на его последствиях (outcomes)12. "Если мы концентрируем внимание на [с.173] решениях и их результатах (decisions and outputs), - пишет он, - мы преувеличиваем степень контролируемости событий и тем самым способствуем росту ожиданий от политического действия" (Debnam, 1984: 59).

Безусловно, "власть над" не может охватить все интересующие нас аспекты общественной жизни. Многие социальные явления и события следует описывать и объяснять в других терминах, в том числе и в терминах способности сделать что-то. Однако это не является основанием для соединения двух разных значений слова "власть" в одном понятии. С этой точки зрения предпочтительнее использовать другой термин в отношении тех аспектов социальной реальности, которые не могут быть адекватно объяснены с помощью понятия "власть" (власть над), например "управление" ("правление").

Независимо от того, как назвать "власть для", эти два понятия - "власть для" и "власть над" должны быть четко разграничены в социальном исследовании. Первое играет центральную роль в анализе результатов осуществления- политического курса, проблем и перспектив социальной и экономической модернизации, текущих изменений в политических институтах и т.д., т.е. в анализе результатов (последствий) политического процесса. Разумеется, исследование этих проблем невозможно без изучения различных форм политической власти (власти над). Но здесь анализ власти играет вспомогательную роль.

В свою очередь, понятие власти (власти над) становится центральным в исследовании политики как процесса, Как отмечает С.Льюкс, главный интерес в изучении власти (власти над) касается "подчинения людей путем преодоления или предотвращения их сопротивления" (Lukes, 1974: 30). Поэтому анализ власти является особенно важным для понимания природы к особенностей политических отношений между индивидами, группами и организациями, их роли в формировании политики. Он способствует раскрытию и объяснению источников социальных действий и механизмов политического лидерства, выбора политических [с.174] альтернатив, успехов и неудач правительственной политики, происхождения и развития политических режимов, и т.д. С помощью понятия власти (власти над) можно анализировать эти и многие другие проблемы.

Безусловно, "власть для" (управление) и "власть над" тесно взаимосвязаны. Управление есть функция любой организованной системы, обеспечивающая сохранение структуры, поддержку деятельности и достижение целей системы. Совместная деятельность невозможна без сохранения порядка, организации, координации, разделения труда, т.е. без управления. Управление присутствует во всех стабильных социальных отношениях - в государственных структурах, в организациях, в семье, в межличностных отношениях, т.е. везде. Управление может осуществляться как через специальные управленческие органы, такие как государство, ассамблея, комитет, бюро, так и непосредственно членами группы, например мужем и женой в семье. В любом случае, общества, институты или организации, где управление неудовлетворительно, рано или поздно разрушаются. И наоборот, эффективное и успешное осуществление управления является необходимым условием нормального развития любой социальной системы.

Управление непосредственно зависит от способности субъекта достигать необходимых результатов, т.е. от "власти для". Фактически управление может рассматриваться как актуализация "власти для" (способности достичь результата). Главным критерием эффективности управления является степень достигаемости намеченных субъектом целей (повышение производительности труда, снижение безработицы, принятие закона, обеспечение свободы слова и т.д.); люди склонны поддерживать только те правительства, чьи программы успешно реализуются.

Что обеспечивает успех политики правительства? Очевидно, само правительство не может осуществлять свои программы; они воплощаются в жизнь только в том случае, если ему удается направить активность людей в нужном направлении. Тем самым его способность [с.175] достигнуть желаемых целей зависит от способности заставить людей действовать в соответствии с его намерениями (планами), т.е. от власти над этими людьми. Власть (власть над) является необходимым условием управления, это основа управления, его движущая сила. Без способности направлять и изменять действия людей управления нет. Не имея власти, отец не может воспитывать сына, менеджер не в силах обеспечить производственную дисциплину, а офицер не в состоянии руководить солдатами. Другими словами, тот, кто выполняет управленческие функции, должен иметь власть над своими подчиненными, т.е. управляющий субъект всегда должен быть субъектом власти. По этой причине политологи склонны объяснять политические процессы в терминах власти и не всегда тщательно различают власть над людьми и способность добиться желаемых результатов (управление).

Наличие власти, однако, не гарантирует достижения желаемого результата. Офицер может быть хорошим субъектом власти (он всегда способен заставить своих подчиненных делать то, что он хочет), но плохим управляющим, если, например, он не может предвидеть последствий осуществления своей власти или же его власть используется не по назначению. Коммунистический режим в Советском Союзе, уже отмечалось, имел огромную власть над людьми; партийно-государственные структуры были весьма эффективны как инструменты мобилизации и манипуляции. Но и они оказались не в силах достичь целей, заявленных в Программе КПСС и резолюциях партсъездов. В данном случае власть не обеспечивает управление.

Таким образом, достижение подчинения объекта обычно не является конечной целью власти; скорее оно выступает в качестве метода (инструмента, средства) реализации целей субъекта13. Но в отличие от [с.176] результата власти, результат управления (осуществления "власти для"), как указывалось, может и не соответствовать намерениям субъекта.

Г. Власть над чем?

Ранее уже отмечалось, что. выражение "А имеет власть над Б" не является законченным, поскольку А может добиться подчинения Б в отношении X, но не иметь власти над Б в отношении Y. Поэтому для уточнения результата власти нужны дополнительные термины.

Х.Лассуэлл и Э. Кэплэн, Р.Даль, Д. Картрайт, Дж.Нэйджел и ряд других исследователей предлагают специфицировать результат власти с помощью понятий объект" (область, domain) и "сфера" (scope). Под "объектом" понимается актор или несколько акторов, над которыми осуществляется (или может осуществляться) власть. "Сфера" власти - это свойство или состояние актора, которое подвергается изменению (может подвергнуться изменению) под воздействием субъекта власти. Поскольку нельзя охарактеризовать властное отношение без ссылок на "объект" и "сферу", они оба (как и "субъект и объект власти") относятся к числу ее обязательных элементов.

Вряд ли возможно дать более конкретное определение объекта власти: то, что объектом власти могут быть не только индивиды, но и группы, коллективы, организации и даже нации, считается общепринятым среди исследователей, и нет никакой необходимости оспаривать это14.

Что касается сферы власти, то здесь мнения исследователей не столь единодушны. Некоторые авторы предпочитают ограничивать результат власти каким-то [с.177] определенным аспектом, например, поведением объекта или его волей. Другие относят к сфере власти довольно широкий набор элементов, в том числе поведение, реакции, установки, верования, выбор деятельности (Nagel, 1975: 14). Д.Картрайт считает, что сфера власти зависит от того, кто является объектом власти. Если объектом власти является индивид, то сферой воздействия могут быть элементы поведения, решение, установка, верование, ожидание, ценность или мотив. Если объектом выступает совокупность людей (например, организация), то тогда сферой властного воздействия может быть решение, политика, нормы или структура группы (Cartwright, 1969: 430).

Два основных вопроса заслуживают внимания при рассмотрении данной проблемы: (1) какие конкретно элементы объекта (или относящиеся к объекту) составляют сферу власти субъекта? (2) есть ли среди них какие-то элементы, на которые обязательно должно быть оказано воздействие во всех случаях осуществления власти?

Многие авторы (Р.Даль, Х.Саймон, Дж.Марч, Д.Мечаник, Р.Тауни и др.) рассматривают власть как контроль над поведением или действием. Например, Д.Олсон и Р.Кромвел определяют власть как "способность (потенциальную или актуальную) индивида (индивидов) изменить поведение других людей в социальной системе" (Olson and Cromwell, 1975: 5). Дж.Марч пишет: "мы можем сказать, что два человека находятся в отношениях влияния, если их поведения (курсив мой - В.Л.) находятся в каузальной связи" (March, 1969: 170).

Этот подход, разделяемый исследователями бихевиоралистского направления, фактически ограничивает власть непосредственно наблюдаемыми событиями. Анализ власти фокусируется на поведении субъекта и объекта власти и их взаимодействии, а фиксация власти происходит в результате сравнения между "актуальным поведением Б и его возможным поведением в случае отсутствия А (или в случае изменения намерений А)" (Simon, 1957: 66).

Разумеется, поведение может и должно рассматриваться в качестве одной из сфер власти. Но следует ли [с.178] считать его единственной сферой власти, как это подразумевается в приведенных выше дефинициях? Ответ должен быть отрицательным в силу нескольких причин. Во-первых, "поведенческий" подход может привести к пренебрежению контролем над верованиями, установками, мнениями, ожиданиями, эмоциями и другими аспектами человеческого сознания и психики, который часто не менее значим для субъекта власти, чем контроль над поведением объекта. Во-вторых, сознание и поведение тесно взаимосвязаны между собой; поэтому власть над сознанием может обеспечить власть над поведением (и наоборот). Часто власть над поведением достигается только с помощью контроля над сознанием. Например, убеждение, принуждение, побуждение, авторитет в их "чистом" виде воздействуют непосредственно на сознание объекта и тем самым вызывают изменения в его поведении.

На этом основании можно прийти к противоположному выводу, что власть фактически всегда есть власть над сознанием объекта, тогда как контроль за поведением является, в некотором смысле, его следствием. Некоторые авторы, по сути, ограничивают власть ситуациями, где объект сознательно выбирает подчинение воле субъекта - либо в результате убеждения, либо "как меньшее из двух зол". Например, П.Бэкрэк и М.Бэрэтц противопоставляют власть силе, где успех не зависит от восприятия объекта. Напротив, во властном отношении, пишут они, объект "должен иметь представление о стоящих перед ним альтернативах при выборе между подчинением и не-подчиением"; во властном отношении именно "Б выбирает, что он будет делать, тогда как в силовом отношении выбирает А" (Bachrach and Baratz, 1970: 22, 28, 34).

Де Креспини также ограничивает власть случаями, где поведение обоих акторов является добровольным в том смысле, что выбор остается за объектом. Он утверждает, что это подразумевается самим понятием действия, поскольку человеческие действия предполагают наличие альтернативы. "Если альтернативы отсутствуют, то не остается выбора, и то, что происходит - не [с.179] является действием. Например, когда человека просто насильно тащат, то это не есть осуществление власти" (De Crespigny, 1968: 192-193).

Однако в отношении данной точки зрения имеются серьезные возражения. Во-первых, аргумент Бэкрэка и Бэрэтца противоречит некоторым другим рассуждениям, содержащимся в их книге. В частности, противопоставляя власть силе, они одновременно допускают, что "если обращение одной из сторон к силе против другой стороны эффективно пресекает неповиновение других - в данный момент или в будущем, то использование санкций становится свежим свидетельством наличия власти" (Bachrach and Baratz, 1970: 29). Возникает вопрос: почему "эффективное применение силы" в одном случае (в отношении с другими акторами) может рассматриваться как "свежее свидетельство наличия власти", тогда как в другом случае (в отношении объекта) оно означает отсутствие власти? Если использование санкций помогло субъекту достичь подчинения объекта, хотя бы и не с самого начала, здесь несомненно имеет место властное отношение. Объясняя эту ситуацию, Ф.Чэйзел пишет:

Б не подчинился немедленно угрозе и его "отложенное подчинение" может вызвать досаду у А, особенно если эта задержка угрожает достижению каких-то конечных целей, нарушая график общей стратегии, в которой подчинение Б выступает в качестве одного из этапов. Поэтому мы выделяем различные степени власти с точки зрения скорости приведения поведения Б в соответствие с планами А… Но эти различия не следует считать (как это делают Бэкрэк и Бэрэтц) различиями между двумя явлениями. (Chazel, 1976: 62)

Кроме того, хотя силовое воздействие и может осуществляться независимо от его восприятия объектом, это не является, на мой взгляд, основанием для его исключения из власти: если А обладает способностью посадить Б в тюрьму, А безусловно имеет власть над Б в отношении поведения Б - независимо от того, какие ресурсы А лежат в основании этой способности. Эффективное использование силы означает, что субъект имеет способность направить поведение объекта в [с.180] нужном для него направлении15. Власть как сила осуществляется или путем физического воздействия на тело объекта, или путем ограничения его действий. Например, методы не-насилия, принятые некоторыми социальными движениями: люди используют их собственные тела в качестве физических объектов для предотвращения или ограничения действий других людей (не осуществляя непосредственного воздействия на них); если люди просто сядут на пол в каком-то общественном учреждении, то тем самым они могут парализовать деятельность этих учреждений16. Таким образом, субъект может осуществлять власть над объектом в отношении его поведения не только с помощью контроля за его сознанием, но и путем непосредственного влияния на действия объекта - реальные или возможные (потенциальные).

Подведем итог: ни сознание, ни поведение объекта не могут рассматриваться в качестве единственной сферы власти. Субъект может иметь интенцию контролировать или поведение объекта, или его сознание, или и то и другое. При этом власть над поведением и власть над сознанием осуществляются через воздействие как на сознание объекта, так и на его поведение. Данный вывод, как мы увидим далее, относится не только к индивидуальным, но и к коллективным формам власти.

В литературе по власти, однако, есть и несколько иные интерпретации результата власти. Некоторые авторы рассматривают его в терминах выгоды (субъекта) и ущерба (объекта). Об этом речь пойдет в следующей главе. [с.181]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В приведенных выше цитатах Голдмэна фактически имеют место два различных аргумента: актор становится субъектом власти, если (1) он способен достичь всего чего захочет и (2) если он способен достичь и и не-и. Первая дефиниция очевидно противоречит второй.

Вернуться к тексту

2 В английском языке слова "воздействие" и "достижение" внешне весьма схожи (соответственно affecting and effecting); это сходство и обыгрывается Моррисом в приведенной цитате.

Вернуться к тексту

3 Здесь я касаюсь проблемы соотношения структуры и деятельности во власти, которая будет специально рассмотрена далее (10. "Действие, структура и власть").

Вернуться к тексту

4 Здесь я пользуюсь терминологией Морриса, оставляя без внимания вопрос о том, насколько вообще правомерно применять понятие власти для обозначения отношений человека с объектами неживой природы.

Вернуться к тексту

5 Моррис использует выражение "обеспечить дождь" (to ensure rain), которое, на мой взгляд, не всегда относится к власти, поскольку обеспечить не обязательно означает сделать": в первом случае человек может быть не активным субъектом, а лишь пассивным наблюдателем.

Вернуться к тексту

6 Моррис указывает, что многие исследователи интерпретируют фразу "А имеет власть над Б" более широко, "имея в виду, что Б является объектом власти А (то есть Б - это человек, с помощью которого А достигает своих целей, или это тот, кто оказывается под воздействием А, когда А достигает своих целей)", т.е. близко к интерпретации в терминах "власти для". Однако данная интерпретация, по мнению Морриса, является менее естественной, чем более узкая интерпретация, где суть власти А есть подчинение Б (Morriss, 1987: 33).

Вернуться к тексту

7 Более того, некоторые из этих случаев можно выразить и в терминах "власти над". Например, Премьер-министр имеет власть над членами Парламента добиться их подчинения его решению о роспуске Парламента; у нас нет власти над муниципальными чиновниками заставить их принять наш проект покраски здания муниципалитета, и т.д. Но данная постановка и интерпретация этих ситуаций существенно отличаются от их объяснения в терминах "власти для". Поэтому следует учитывать различия в объяснении одних и тех же случаев с помощью разной терминологии и пользоваться ею в соответствии с поставленными целями.

Вернуться к тексту

8 Более того, выражение "А способен сделать X", как отметил Ф.Оппенхейм, понятнее (проще), чем "А имеет власть сделать X". Использование первого выражения лишь упрощает понимание сути дела (Oppenheim, 1981: 29).

Вернуться к тексту

9 Хотя, как мы увидим далее, конфликт, сопротивление и оппозиция мною не включаются в число определяющих свойств власти, я согласен с Бэрри в том, что власть - это не просто способность сделать что-то, а отношение между субъектом и объектом, в котором первый может преодолеть потенциальное сопротивление и оппозицию последнего.

Вернуться к тексту

10 Фраза Х.Питкина недостаточно понятна и допускает обе интерпретации.

Вернуться к тексту

11 Случаи, когда субъект добивается подчинения объекта, но последнее не дает ему желаемого результата, можно считать частично успешным осуществлением власти. Но здесь частичный неуспех обусловлен не отсутствием у субъекта способности контролировать объект или неправильным использованием определенного рода ресурсов власти (и коммунистический режим, и родители в вышеприведенных примерах вполне успешно контролировали деятельность объектов), а тем, что субъекты либо не могли предвидеть последствий подчинения, либо желательный результат вообще невозможно достичь (в данных конкретных условиях), либо его невозможно достичь с помощью данной формы власти.

Вернуться к тексту

12 Здесь Дебнэм ссылается на работу Ф.Леви, Э.Мелцнера и Э.Вилдавски, которые предложили следующее соотношение между "decisions", "outputs" и "outcomes". "Decisions" - это "выбор альтернатив действия", "outputs" - "предметы и услуги, обеспечиваемые общественным органом (public agency) и получаемые общественностью (или предназначенные общественности)", "outcomes" - их последствия (Levy, Meltsner, Wildavsky, 1972: 2,7).

Вернуться к тексту

13 В некоторых ситуациях желаемый для субъекта результат может заключаться в самом акте подчинения (случай не такой уж и нетипичный), и "власть для" и "власть над" здесь как бы сливаются друг с другом. Это, однако, не избавляет от необходимости проводить различие (по крайней мере, аналитическое) между тем, что субъект стремится достичь с помощью осуществления власти, и подчинением объекта (осуществлением власти) как средством достижения желаемого результата.

Вернуться к тексту

14 Вопрос о том, могут ли коллективы и группы людей быть субъектами власти будет рассмотрен в главе 13 "Индивидуальная и коллективная власть".

Вернуться к тексту

15 Ситуация, когда субъект намерен обеспечить подчинение объекта без применения силы, но не в состоянии добиться этого (он обладает только силовыми ресурсами подчинения), не может считаться властью, поскольку субъект не может реализовать свою интенцию добиться подчинения без применения силы.

Вернуться к тексту

16 Сила как форма власти будет рассмотрена в главе 12 "Сила, принуждение, побуждение, убеждение, манипуляция, авторитет".

Вернуться к тексту

Глава 8. Конфликт, интересы и власть

Стивен Льюкс сформулировал проблему следующим образом: "Используется ли понятие [власти] лишь в ситуациях, где есть конфликт и сопротивление? Если так, то должен ли конфликт быть обязательно открытым, или он может быть латентным? Конфликт осознанных преференций или конфликт, касающийся реальных интересов (как бы они ни были определены)?" (Lukes, 1978: 633-634).

Многие авторы считают, что властное отношение возникает только тогда, когда есть конфликт между субъектом и объектом и субъект действует против интересов (желаний, преференций, намерений, целей) объекта. Власть характеризуется как нечто "негативное", подразумевающее нанесение какого-либо вреда объекту, подавление или ущемление его интересов.

Хотя данная точка зрения связана с самыми различными методологическими позициями, аргументами и интерпретациями "интересов", во всех ее вариациях "власть" по определению заключает в себе конфликт между субъектом и объектом, она не может выражать отношения сотрудничества и кооперации. Успешное осуществление власти подразумевает, что объект (его интересы, положение и т.д.) подверглись негативному воздействию. Отсутствие же конфликта (открытого, скрытого или потенциального) означает отсутствие властного отношения,

Некоторые авторы, например П.Бэкрэк и М.Бэрэтц, включают конфликт непосредственно в определение власти (Bachrach and Baratz, 1970: 21, 24). У других наличие конфликта просто подразумевается. В частности у Р.Даля, который считает, что "если бы все были полностью согласны в отношении целей и средств их достижения, то никому не было бы нужно изменять действия других, следовательно, не было бы и отношений [с.182] власти и влияния" (Dahl, 1970: 59). Б.Бэрри связывает конфликт только с осуществлением власти. Он утверждает, что "какая-то степень конфликта целей очевидно является обязательным условием осуществления власти (но не обладания властью) в ее наиболее общем социальном смысле, поскольку до тех пор, пока А не захочет, чтобы Б сделал что-то, что он иначе не стал бы делать, у А нет причин воздействовать на поведение Б" (Ваrrу, 1974: 198). По мнению С.Льюкса, только конфликт интересов имеет место во всех властных отношениях, тогда как конфликт субъективных преференций может отсутствовать в "третьем лице власти" (Lukes, 1974).

Нередко высказывается мнение, что "конфликтные" концепции власти весьма распространены среди исследователей. Дж. Нэйджел пишет, что "большинство авторов рассматривает конфликт в качестве обязательного условия власти" (Nagel, 1975: 154). При этом он ссылается на М.Вебера (Weber, 1947), Р.Берштедта (Bierstedt, 1950), Р.Даля (Dahl, 1957), П.Бэкрэка и М.Бэрэтца (Bachrach and Baratz, 1963), Р.Кана (Kahn, 1964) и Э.Этзиони (Etzioni, 1968: 317). Р.Мартин утверждает, что идея конфликта изначально заложена в "веберовской дефиниции и ее производных" (Martin, 1994: 90).

Однако другие исследователи отрицают необходимость включения конфликта в число обязательных элементов власти. Более того, подвергаются сомнению и сами утверждения о популярности определений власти через конфликт. Для подтверждения этого Дж.Дебнэм ссылается на Т.Парсонса (Parsons, 1959: 81), Дж.-Э.Лэйна (Lane, 1976: 223), Э.Гидденса (Giddens, 1976: 112), Э. Де Креспини (De Crespigny, 1968: 193), Ф.Оппенхейма (Oppenheim, 1978: 607) и Ф.Фрея (Frey, 1971: 1089). Он заключает, что "на самом деле очень немногие делают ссылки на конфликт как обязательный элемент власти, причем и среди них ссылка не всегда делается непосредственно на конфликт, а скорее на использование различных форм контроля" (Debnam, 1984: 8).

Большинство авторов, включающих конфликт в число обязательных элементов властного отношения, [с.183] пишут о конфликтном поведении и конфликте преференций (предпочтений)1. С.Льюкс подчеркивает, что "одномерная" и "двухмерная" концепции власти включают в себя только конфликт преференций, которые осознаны акторами и проявляются в их поведении. Плюралисты, пишет он, понимают интересы как преференции, поэтому "конфликт интересов" означает "конфликт преференций". "Двухмерный взгляд" (Бэкрэк и Бэрэтц) расширяет понятие интересов путем включения конфликта преференций в форме открытой или скрытой обиды со стороны объекта (overt or covert grievances) (Lukes, 1974: 14, 20). И только его собственный "трехмерный взгляд" допускает существование власти в случае отсутствия актуального наблюдаемого конфликта (конфликта преференций). Льюкс не считает, что власть может существовать вообще без всякого конфликта. При отсутствии конфликта субъективных преференций, пишет он, власть обусловлена "латентным конфликтом, который представляет собой противоречие между интересами тех, кто осуществляет власть и реальными интересами тех, над кем она осуществляется. Эти последние могут и не выражать свои интересы и даже не осознавать их" (Lukes, 1974: 24-25).

Конфликт интересов (как отличный от конфликта преференций) рассматривается в качестве обязательного условия власти Н. Пуланзасом2 и другими исследователями марксистского направления3.

Поскольку конфликт преференций и конфликт интересов (объективных интересов) - это две довольно разные вещи, их следует разграничивать в анализе отношений между властью и конфликтом. [с.184]

Начнем с конфликта преференций. Почему многие исследователи рассматривают власть как отношение между акторами, имеющими противоположные преференции? Довольно часто наличие конфликта между субъектом и объектом подразумевается само собой без какого-либо специального обоснования. Для некоторых авторов это естественно вытекает из того, что власть осуществляется над людьми; именно поэтому власть ассоциируется с конфликтом, сопротивлением, принуждением, санкциями и другими "негативными коннотациями". Данная постановка ясно видна у С.Льюкса в его критике концепций Т.Парсонса и Х.Арендт, в которых "конфликтный аспект власти - факт, что она осуществляется над людьми, - исчезает". Льюкс подчеркивает, что "интерес в успешном осуществлении подчинения людей путем преодоления или предотвращения их оппозиции" является "центральным интересом в изучении властных отношений" (Lukes, 1974: 31). П.Моррис, как уже отмечалось, считает, что концептуализация власти как "власти над" неизбежно приводит к "прискорбной тенденции определять власть как способность одних людей воздействовать на других различными гадкими способами (to affect others in various nasty ways" (Morriss, 1987: 33).

Хотя эта тенденция действительно имеет место и многие сторонники концепции "власти над" определяют власть через конфликт и принуждение, данная тенденция, как мне представляется, не является неизбежной. Рассмотрим предложенные аргументы. Включение конфликта в определение власти обычно объясняется как необходимое для того, чтобы отличать контролируемое поведение объекта от автономного и вывести из сферы власти случаи, где люди "действуют добровольно", например, когда они следуют чьему-то совету, руководствуются своими моральными принципами или когда их поведение мотивировано возможностью получения вознаграждения. По сути дела, исследователи исключают из власти побуждение (предложение награды за повиновение команде), убеждение, манипуляцию и некоторые формы авторитета. [с.185]

Приведем несколько иллюстраций. Противопоставляя власть (которая включает конфликт) убеждению, С.Бенн пишет, что "указание человеку на веские причины сделать что-то - не есть осуществление власти над ним, хотя это и может повлиять на его решение" (Benn, 1967: 424). Льюкс, как уже отмечалось, считает, что в убеждении Б автономно принимает доводы А. "Была ли у Кейнса власть (а не просто значительное влияние) в отношении послевоенной экономической политики (что соответствовало его намерениям)?" - спрашивает Льюкс. Его ответ отрицательный, поскольку "добровольное принятие совета и убеждение с помощью аргументов не имеют ничего общего с положением объекта власти (как контроля)" (Lukes, 1986: 16).

Вопрос о том, считать ли побуждение (использование позитивных санкций) в качестве формы осуществления власти, был обстоятельно рассмотрен теоретиками социального обмена. Некоторые из их, например П.Блау, противопоставляют осуществление власти побуждению и убеждению и ограничивают власть способностью использовать негативные санкции и преодолевать сопротивление объекта. Д.Болдуин выразил суть данного подхода следующим образом: "Обмен, как утверждается, является добровольным, в то время как власть означает, что А заставляет Б действовать "против своей воли". Таким образом, властные отношения характеризуются конфликтом, тогда как отношения обмена - сотрудничеством" (Baldwin, 1978: 1231).

Авторитет также часто противопоставляется власти, поскольку он не обязательно предполагает наличие противоположных ценностей в сознании субъекта и объекта. П.Бэкрэк и М.Бэрэтц предлагают следующий пример для иллюстрации различий между властью и авторитетом:

Представьте, во-первых, вооруженного часового, к которому подходит невооруженный человек в униформе. Часовой направляет на него ружье и говорит: "Стой, или я стреляю!" Приказ выполняется. Имел ли часовой власть и осуществил ли он ее? Кажется именно так, однако это впечатление может быть обманчивым. [с.186] Представьте, что вторгшийся подчинился не потому, что его заставили сделать это под угрозой санкции, а потому, что он сам солдат и повиновение приказу часового соответствует его системе ценностей. В этом случае уже нет конфликта целей или интересов между двумя акторами; угроза часового применить санкцию не имеет значения в данной ситуации, и результат был бы тем же самым и в случае, если бы он, а не вторгшийся на его территорию, был невооружен. Поскольку подчинение часовому относится к числу высших ценностей солдата, угроза не повлияла на его поведение. В данных обстоятельствах нельзя сказать, что часовой осуществил власть (Bachrach and Baratz, 1970: 20).

Во всех приведенных примерах основная идея "конфликтной" концепции власти сформулирована достаточно ясно: в процессе осуществления власти объект власти действует недобровольно, т.е. делает что-то против своей воли (желания). Наоборот, когда люди руководствуются соображениями выгоды (побуждение), следуют чьему-то совету (убеждение) или ведут себя в соответствии со своими моральными обязанностями и ценностями (авторитет) - то они действуют добровольно.

На мой взгляд, сведение власти к "недобровольному" подчинению и ее противопоставление "добровольному" поведению объекта во всех остальных случаях воздействия субъекта на объект нецелесообразно. Хотя бы уже потому, что по многим проблемам люди могут вообще не иметь каких-либо преференций ("воли"). Получается, что если мы принимаем "конфликтную" концепцию власти, то нам придется признать, что никто в принципе не может иметь власть над ними (в отношении определенных проблем), поскольку никакие попытки влияния на них не будут направлены против их преференций.

Могут возразить, что в этой ситуации преференцией ("волей") следует считать бездействие (отсутствие действия) объекта; следовательно, любая успешная попытка субъекта нарушить статус-кво делает действие объекта недобровольным. [с.187]

С этим, разумеется, можно согласиться, но только при условии, что бездействие объекта является намеренным (сознательным), т.е. если объект рассматривает свое бездействие в качестве преференции (предпочитаемого поведения)4. Во всех других случаях, например, когда субъект побуждает объекта выбрать одну из нескольких в равной мере привлекательных (непривлекательных), но взаимоисключающих друг друга альтернатив, действия объекта нельзя рассматривать как "недобровольные", хотя они очевидно не являются (полностью) автономными (самостоятельными). Другими словами, не все не-автономные (не-самостоятельные) действия являются обязательно недобровольными.

Могут также возразить, что любое действие, совершаемое под влиянием других людей, может вызвать сопротивление объекта независимо от его намерений и преференций - хотя бы потому, что они ведут к дополнительным физическим или умственным усилиям, затратам времени или каким-либо другим "потерям". Тем самым действия объекта всегда являются в какой-то степени недобровольными: если бы субъект не осуществлял свою власть, то он вел бы себя иначе.

Это верно. Однако все вышесказанное относится к любым человеческим действиям - добровольным и недобровольным, вызванным как внешними, так и внутренними факторами. Люди часто не хотят работать, хотя прекрасно понимают, что это им нужно, а для многих труд является ценностью сам по себе. Если человеку не нравится, когда им командуют, но он понимает, что выполнение команды не ущемляет его интересов, а наоборот способствует их реализации, то его действия не могут, на мой взгляд, считаться недобровольными. Действие является недобровольным только в том случае, если оно направлено против осознанных преференций объекта, поэтому конфликт между субъектом и объектом возникает лишь в том случае, если их преференции являются противоположными (или, по крайней [с.188] мере, существенно различными). Хотя термин "конфликт" нередко используется для обозначения любых расхождений (трений, противоречий) между людьми и нередко характеризуется такими определениями как "потенциальный", "латентный", "мягкий", "молчаливый" и т.д., в строгом смысле понятие "конфликт" означает противоречие, столкновение, оппозицию5; по смыслу это скорее "соперничество", "борьба", чем "различие", "расхождение"6. Поэтому использовать термин "конфликт" при отсутствии взаимоисключающих преференций акторов, на мой взгляд, не вполне правомерно. Конфликт преференций означает, что реализация преференций одного актора становится причиной вынужденного (недобровольного) действия другого актора7.

Таким образом, введение "конфликта" в определение власти неоправданно ограничивает сферу власти, опуская ситуации, когда у объекта изначально нет каких-либо преференций (в отношении определенных проблем) и, следовательно, он не может находиться в состоянии конфликта с субъектом. Данный подход фактически исключает отношения, в которых субъект и объект имеют идентичные или близкие интересы и где субъект способен контролировать поведение или сознание объекта без обращения к силе и принуждению. Например, отношения субординации и подчинения в организациях и учреждениях, основанные на формальных [с.189] правах и обязанностях, зафиксированных в нормативных документах; лидерство среди единомышленников; отношения между учителем и учеником, между священником и верующим, между умным и глупым, и т.д.; все виды контроля над политически индифферентными людьми и многие другие случаи, которые мы обычно склонны считать властью.

Кроме того, он, по существу, отрицает некоторые формы власти над сознанием объекта, в которых субъект скорее стремится изменить сознание (волю, преференции, интересы) объекта, чем заставить того действовать вопреки его воле. Тем самым он фактически ограничивает власть сферой поведения, поскольку человека нельзя заставить думать (верить) вопреки его воле8. Между тем контроль над информацией, знанием и другие "мягкие" способы воздействия на поведение человека становятся сегодня все более популярными среди власть имущих.

Еще одна проблема, возникающая при попытке противопоставить "добровольные" и "недобровольные" действия объекта была рассмотрена Д. Болдуином. Суть ее состоит в том, что "Б не может оценить свою "волю", не принимая во внимание "стоимость" имеющихся у него различных возможностей (opportunity costs); так же, как и исследователь, который хочет объяснить реакцию Б на воздействие со стороны А" (Baldwin, 1978: 1232). Болдуин иллюстрирует это на следующем примере:

Если бы кого-нибудь спросили, будет ли он работать восемь часов в день на конвейере, то весьма сомнительно было бы ожидать ответа до тех пор, пока не было бы уточнено вознаграждение (заработная плата). Я знаю очень немногих профессоров, которые бы сказали "да", если бы заработная плата была три доллара в час, но очень немногие бы сказали "нет", если бы заработная плата была миллион в час. …Апогема [c.190] "каждый человек имеет свою цену" безусловно неверна, но она показывает нам более плодотворную аналитическую перспективу в изучении власти, чем изображение людей как "действующих против своей воли". (Baldwin, 1978: 1232)

Идея о том, что бессмысленно говорить о "воле объекта", не оценивая возможных последствий имеющихся у него альтернатив - их выгод и издержек, относится, естественно, не только к случаям побуждения и использованию позитивных и негативных санкций в экономических сделках, но и ко всем другим видам человеческой деятельности. Желание (или нежелание) объекта повиноваться требованиям субъекта обусловлено его оценкой "стоимости" подчинения. Последняя, в свою очередь, зависит от альтернатив, предлагаемых субъектом и степени его влияния на их оценку объектом. Поскольку "цена" альтернатив коррелирует с деятельностью субъекта, преференции объекта не могут быть зафиксированы изначально. В этих ситуациях субъект скорее изменяет оценку объектом его возможных перспектив (в случае подчинения или неподчинения), чем действует против воли объекта9.

Традиционным аргументом против сведения власти к принуждению и конфликту является так называемый "аргумент преторианского стража". Д. Ронг сформулировал его следующим образом:

Обладающие инструментами силы, даже те, которые успешно внушают страх остальному населению, должны быть объединены между собой и подчиняться своим лидерам не на основе страха, а на какой-то другой основе. …Поскольку они не могут бояться сами себя, то основой их подчинения должны стать материальное вознаграждение, вера в легитимность их [с.191] коллективной цели или персональный авторитет лидера. Поэтому даже в самых безжалостных военных диктатурах или полицейских государствах над армией или полицией не осуществляется принуждение со стороны руководителей и подчинение обеспечивается не на основе страха. Политическая система может основываться на смеси страха и любви, в которой страх является основным компонентом. Но среди руководства, которое может составлять меньшинство, преобладают ненасильственные связи. …[Поэтому] власть не может осуществляться без некоторой добровольной поддержки, например, со стороны верного преторианского стража. (Wrong, 1988: 93).

Далее, хотя мною и не разделяются некоторые аспекты концепции С.Льюкса, его идея "третьего лица власти", которое осуществляется без открытого конфликта между субъектом и объектом и является наиболее эффективной и одновременно коварной формой власти, представляется безусловно правильной. Поэтому следует принять и его критику "одномерного" и "двухмерного" подходов за их поведенческий крен и ограничение власти сферой наблюдаемых действий.

Наконец, аргументы в поддержку "конфликтной" концепции власти предлагались в основном исследователями, которые концептуализировали власть в терминах актуального поведения (или фактически использовали эпизодическую концепцию власти в своих эмпирических исследованиях). Для них конфликт преференций был важной характеристикой властного отношения, поскольку сопротивление, оппозиция и другие атрибуты конфликта выступали в качестве эмпирических индикаторов наличия власти. Без них, как подчеркивает Льюкс, считалось невозможным подтвердить наличие власти (Lukes, 1974; 14).

Разумеется, в этом плане введение конфликта в понятие власти может облегчить исследование властных отношений, поскольку оно дает фактически готовый контрфактуал. Однако это не является теоретическим обоснованием исключения из власти тех социальных связей, в которых конфликт отсутствует. [с.192]

На мой взгляд, власть может быть "бесконфликтной" и способствовать достижению целей как субъекта, так и объекта. Это вполне соотносится с нашими обыденными представлениями о власти10. Наоборот, включение конфликта в определение власти приводит к выводам, противоречащим здравому смыслу, поскольку власть над людьми не обязательно направлена против них. Например, большинство людей по-видимому согласится с тем, что правительство имеет над ними власть (в соответствующих пределах), но очень немногие будут утверждать, что эта власть всегда действует против них.

В отличие от Льюкса и Бэкрэка и Бэрэтца, я считаю, что их примеры с Дж. Кейнсом и вооруженным часовым вполне естественно трактовать как примеры осуществления власти: в обоих случаях субъекты имели интенцию заставить объекты делать что-то, что те иначе не стали бы делать, и оказались способными реализовать ее; действия и установки обоих объектов зависели от намерений субъектов. Конкретные случаи убеждения, авторитета и побуждения могут считаться осуществлением власти и рассматриваться в качестве ее форм11. Здесь я согласен с Болдуином, Оппенхеймом и другими исследователями, которые рассматривают "власть" как понятие, охватывающее все методы, с помощью которых субъект детерминирует деятельность объекта.

Теперь рассмотрим вопрос о включении конфликта интересов (в значении, отличающемся от конфликта преференций) в понятие власти. Хотя Льюкс и утверждает, что все концепции власти ("одномерная", "двухмерная", "трехмерная") связаны с определенными [с.193] концепциями интересов, только в радикальном трехмерном взгляде они выходят на передний план. Именно С.Льюкс, У.Конолли, Н.Пуланзас и исследователи марксистского направления непосредственно включают "интересы" в определение власти, тогда как большинство других авторов старается избежать использования этого термина или интерпретирует его в значении субъективных преференций.

По мнению Льюкса, смысл включения конфликта интересов в определение власти состоит в том, чтобы не ограничивать власть ситуациями актуального (открытого или скрытого) конфликта между субъектом и объектом. Как уже отмечалось ранее, наиболее эффективным и коварным способом осуществления власти Льюкс считает само формирование преференций людей в нужном для субъекта направлении. Поэтому он и предлагает исключить из определения власти ссылку на конфликт преференций, заменив его на более широкое понятие "конфликт интересов", так как это позволяет учесть контроль субъекта над сознанием объекта.

Для Льюкса введение понятия "интерес" в определение власти необходимо для того, чтобы отделить значимое ("не-тривиальное") воздействие (власть) от незначимого, несущественного (просто каузальной связи). Льюкс не был удовлетворен традиционными критериями значимого воздействия, принятыми большинством исследователей (конфликт преференций, интенция, реализация воли субъекта); он стремится расширить сферу применения понятия власти за счет включения в нее действий (и не-действий) индивидуальных и коллективных субъектов, которые влияют на их интересы, но при этом могут и не совпадать с их намерениями (Lukes, 1978: 635). Т.е., путем включения "интересов" в определение власти Льюкс претендует на более глубокое понимание "значимого воздействия" по сравнению с концепциями других исследователей.

Очевидно, что обоснованность аргументации Льюкса в значительной мере зависит от его понимания "интересов" ("реальных" или "объективных" интересов) и способа их объяснения в качестве определяющего [с.194] элемента власти. В отличие от его книги "Власть: Радикальный взгляд" (Lukes, 1974), где понятие "интерес" не было объяснено, в своем редакторском введении к сборнику статей о власти (Lukes, 1986) он уделяет специальное внимание его рассмотрению. Ссылаясь на Дж.Фейнберга (Feinberg, 1984), Льюкс различает два вида интересов: (1) "отдаленные интересы" (ulterior interests), включающие конечные цели и надежды людей и (2) "интересы благосостояния" (welfare interests), которые представляют собой средства, обязательные для достижения более отдаленных интересов - имеющихся или возможных. Интересы отличаются от желаний. Люди часто не имеют желания достичь чего-то, что может быть в их интересах - так как не знают своих интересов, или не знают, что это связано с их интересами, либо поскольку имеют противоположные желания.

По мнению Фейнберга и Льюкса, реализация "интересов благосостояния" является благом для человека во всех случаях, т.е. независимо от его желаний и верований. Например его интерес в здоровье. Напротив, в "отдаленных интересах" желания человека играют существенную роль; при изменении желаний меняются и интересы. Однако не любое желание, какое бы оно ни было сильным и насущным, может сформировать данный интерес: оно должно быть сравнительно укоренившимся и стабильным, а его осуществление - вполне достижимым и ожидаемым (Lukes, 1986: 6; Feinberg, 1984: 37, 42, 45, 60).

Главным для нашего анализа здесь является то, что люди, как считает Льюкс, могут знать, а могут и не знать свои интересы. Поэтому конфликт интересов (правильнее, как уже отмечалось, было бы сказать "расхождение интересов") может быть обозреваемым (конфликт субъективных желаний и преференций) или латентным (конфликт неосознаваемых интересов). Последний, в свою очередь, также может быть двух видов: (1) оба актора не осознают противоречия между их интересами и (2) один из акторов (субъект) осознает противоречие его интересов с интересами другого актора [с.195] (объекта), а другой (объект) - нет. Льюкс считает, что конфликт интересов может быть любым - открытым, скрытым или латентным. Он допускает, что и субъект, и объект могут и не осознавать наличие этого конфликта, т.е. конфликт может существовать независимо от его осознания участниками властного отношения. Поэтому Льюкс отвергает концепции власти, включающие в качестве обязательного элемента интенцию субъекта, ведь в этом случае подразумевается, что "такие группы, как элиты, не имеют и не осуществляют власть до тех пор, пока они не объединились и осознанно не стремятся к своим целям" (Lukes, 1978: 635)12.

Очевидно, что проблемы в льюксовской концепции власти связаны главным образом с понятиями "латентный конфликт" и "реальные интересы". Как уже отмечалось ранее, Льюкс определяет "латентный конфликт" как противоречие между интересами субъекта и реальными интересами объекта. Он подчеркивает, что этот конфликт является латентным в том смысле, что, если бы объект осознал свои интересы, между ним и субъектом власти возник бы конфликт субъективных желаний и преференций (Lukes, 1974: 25). Соответственно, Льюкс рассматривает "реальные интересы" как "то, что они [люди] захотели бы и предпочли, если бы они могли сделать выбор" (Lukes, 1974: 34)13. У Льюкса нет обстоятельного объяснения этого, он просто подчеркивает, что определение "реальных интересов" осуществляет "не А, а Б, который делает выбор в условиях [с.196] относительной автономии и, в частности, независимо от власти А, например, через демократическое участие" (Lukes, 1974: 33).

Льюксовское понимание "реальных интересов" близко к определению У. Конолли: "Политика х более соответствует реальным интересам А, чем политика у, если А, сравнив результаты х и у, выбрал бы х как предпочтительный для себя результат" (Connolly, 1993: 64). Оба автора связывают "реальные интересы" с автономией и выбором. С.Клэгг указывает на связь подходов Льюкса и Конолли с хабермасовской моделью "идеальной речевой ситуации" (ideal speech situation). Под ней Ю.Хабермас имел в виду ситуацию, когда люди обладают неограниченной возможностью участия в любом дискурсе в отношении условий своего существования. Клэгг утверждает, что аргументы Льюкса могли бы быть значительно более обоснованными, если бы Льюкс сослался и принял во внимание модель Хабермаса (Clegg, 1989: 92).

Утверждая, что латентный конфликт (конфликт между реальными интересами субъекта и объекта) является обязательным элементом власти в случае отсутствия конфликта субъективных интересов (преференций)14, Льюкс предвидит ситуации, где эти два вида конфликта оказываются "в конфликте" друг с другом - когда субъект действует против субъективных преференций объекта, но в его "объективных" интересах. Льюкс предлагает два возможных варианта объяснения данного случая: (1) субъект осуществляет "краткосрочную власть" над объектом; как только объект начинает осознавать свои реальные интересы, "краткосрочная власть" самоуничтожается; (2) поскольку любой контроль ограничивает автономию объекта, то он не может быть в его интересах: объект всегда имеет "реальный" интерес в своей автономии. [с.197]

Льюкс предпочитает первое объяснение. Он признает, что оно имеет тенденцию к "патерналистскому оправданию тирании"15, но надеется избежать этой опасности, построив свое определение реальных интересов "на эмпирических основаниях" (Lukes, 1974; 33).

Хотя концепция власти Льюкса стала объектом интенсивной критики с самых различных сторон, его вклад в развитие представлений о власти считается общепризнанным. Прежде всего это касается критики "поведенческого крена" в концептуализации власти, присущего большинству его предшественников, а также аргументов в пользу возможного существования власти в условиях наблюдаемого консенсуса между сторонами (когда одна из них не осознает себя объектом власти другой): власть может быть не только над поведением людей, но и над их сознанием, волей, желаниями, верованиями. Льюкс безусловно прав и в том, что "третье лицо власти", при котором объект не в силах сопротивляться воле субъекта, относится к числу наиболее эффективных и одновременно наиболее коварных ее форм. И если мы хотим использовать понятие власти для обозначения всех форм контроля субъекта над объектом - всех ситуаций, когда субъект заставляет объект делать то, что объект в ином случае не стал бы делать, - видение власти должно быть "трехмерным".

Следует также подчеркнуть, что трудности эмпирической идентификации "третьего лица власти", на которые указали некоторые исследователи, не являются достаточным основанием для отрицания самого существования этого "лица". Подход Льюкса существенно углубляет наше понимание власти, указывая на ряд важных аспектов социальной реальности, которые до него были вне поля зрения исследователей, т.е. он теоретически оправдан. Разумеется, по сравнению с теми формами власти, которые содержат открытый конфликт между субъектом и объектом, "третье лицо власти" [с.198] сложнее обнаружить и исследовать. Но это относится ко всему, что касается человеческого сознания, веры или потребностей. То, что поведение легче поддается эмпирическому анализу, не означает, что власть ограничивается данной сферой.

Однако льюксовское объяснение власти отнюдь не свободно от недостатков, и во многих аспектах его критика вполне правомерна. Наиболее уязвимым является само понятие "реальных интересов" как преференций, которые бы люди выбрали, если бы они не были объектами власти. На это указали многие исследователи. Э.Брэдшоу пишет, что процедура, предложенная Льюксом для определения "реальных интересов", на самом деле ведет лишь к кристаллизации каких-то иных преференций. Он также считает маловероятным саму возможность фиксации "относительной автономии" объекта, поскольку в условиях гипотетической независимости объекта от власти субъекта совершенно не исключается возможность контроля последнего со стороны других субъектов (Bradshaw, 1994: 270).

Данная проблема имеет и более широкий контекст: можно ли вообще говорить о власти вне связи с социальной структурой и внешними факторами, которые влияют на сознание, установки и поведение социальных акторов? Нет, поскольку они являются условиями каузального отношения и следовательно "ответственны" за само существование власти и ее осуществление. Интересы (преференции) не могут рассматриваться просто как "внутренние свойства акторов", как что-то определяемое вне окружающей среды и практической деятельности (Hindess, 1994: 347). Они зависят от условий, обстоятельств, ресурсов, внешних сил; изменение обстоятельств (условий) обусловливает и изменение интересов. Поэтому исследователь не может фиксировать интересы людей как нечто совершенно стабильное, а должен принять во внимание их динамику.

Кроме того, формирование желаний, преференций и целей само по себе является фундаментальным аспектом общего процесса формирования личности и социальной группы. Указывая на это, Т. Бентон пишет: [с.199]

В отношении некоторых важных аспектов общественной жизни было бы неправильным задавать вопрос о том, что может или мог бы сделать актор, если бы не было тех или иных процессов. При отсутствии всех форм социализации было бы невозможно говорить, что социальные акторы выражают преференции или делают выбор. С другой стороны, если мы должны вообразить результат социализации, который радикально отличается от того, с чем мы хорошо знакомы (анализы интересов, сделанные Льюксом и Конолли, требуют, по крайней мере, этого), то тогда мы вряд ли сможем говорить о том же самом акторе как источнике гипотетических преференций, желаний и т.д. (Benton, 1994: 290-291)

Разумеется, Льюкс не предлагает "освободить" объект власти от всех структурных условий и установить, что будет в "идеальном" мире. Он утверждает, что существуют "аутентичные" преференции акторов, поскольку не все преференции являются продуктом осуществления власти. Это так, однако и данные преференции, как представляется, все равно нельзя рассматривать в качестве "реальных интересов". Даже "очищенные" от результатов воздействия каких-то внешних факторов, они оказываются не более "реальными" ("аутентичными"), чем те, которые находятся под контролем субъекта власти. До тех пор, пока мы не примем идею изначально данного людям "чистого сознания", которое в "реальном мире" оказывается подверженным негативному влиянию "плохих" субъектов власти и социальных структур, мы не сможем отличить "реальные" и "ложные" интересы с помощью предлагаемой Льюксом процедуры. У нас просто нет оснований для того, чтобы отдать предпочтение одним ("новым") преференциям по сравнению с другими. То есть, Льюкс не дает критериев для различения между автономным и гетерономным состояниями объекта.

Кроме того, даже в условиях "относительной автономии" люди вполне могут иметь преференции, которые очевидно не могут быть их "реальными" интересами. По мнению С.Клэгга, предлагаемая Льюксом [с.200] трактовка "реальных интересов" фактически подразумевает, что реальные интересы могут быть установлены на основе обычаев и норм, принятых в данной общности. В таком случае, отмечает Клэгг, мы обязаны признать, что склонность человека к употреблению наркотических веществ и курению, представляющая угрозу для его жизни, может быть в интересах этого человека, если и в условиях "относительной автономии" он будет по-прежнему желать быть зависимым от нее (Clegg, 1989: 94-95). Т.е. подход Льюкса здесь явно противоречит здравому смыслу.

Далее, поскольку у людей много различных интересов, то власть над ними может одновременно осуществляться как против их интересов, так и в их интересах. Например, и быстрое промышленное развитие, и защита окружающей среды несомненно в интересах (субъективных и "реальных") подавляющего большинства людей. Но им часто приходится выбирать между ними и тем самым сознательно действовать в ущерб каким-то своим интересам. Исследование власти, проведенное М.Крэнсоном (Crenson, 1971) в двух американских сталелитейных центрах, показало, что их жители не могли одновременно реализовать оба свои интереса (которые несомненно относятся к числу их основных интересов) - интереса в полной занятости и интереса в чистой атмосфере, поскольку принятие законодательных актов против загрязнения атмосферы сталелитейными компаниями имело бы весьма негативные экономические последствия - сокращение производства и рост безработицы.

Таким образом, чтобы отнести какой-то случай к "власти" мы должны рассматреть иерархию интересов объекта, что крайне проблематично. При этом мы не можем просто ранжировать интересы в каком-то абсолютном иерерхическом порядке. Как пишет Дж.Дебнэм,

ни одно утверждение об интересах не может не учитывать ситуации, в которой эти интересы определяются. Оно также не может быть сделано без ссылок на [с.201] результаты, выбранные в качестве центральных для изучения власти. Поэтому мы обязаны не устанавливать окончательно интересы индивида, а решать, каковы его интересы в отношении данного результата. (Debnam, 1984: 50)16

Некоторые авторы объясняют эти и другие противоречия в льюксовской концепции власти как результат "использования марксистского понятия ["реальных интересов"] совершенно немарксистским способом" (Bradshaw, 1994: 271). По их мнению, чтобы сделать свою концепцию "реальных интересов" более последовательной и логически связанной, Льюкс должен пожертвовать своим моральным релятивизмом в пользу морального абсолютизма марксизма, которого Льюкс всячески пытается избежать (Clegg, 1989: 98; Bradshaw, 1994; 271; Bilgrami, 1976: 273). Несомненно, для различения между "реальными" и "ложными" интересами нам нужен какой-то критерий, который бы не был подвержен оценочным суждениям и считался бы истинным. Однако в этом случае мы уже имеем дело с верой, поскольку "ничто не может доказать этого… а верование никогда не является рационально убедительным для тех, кто не верит" (Clegg, 1989; 97). В отличие от Льюкса, в концепции которого такой критерий отсутствует, марксисты рассматривают "реальные интересы" [с.202] как объективно реальные, соответствующие тому, что марксизм считает объективным развитием исторического процесса (Bradshaw, 1994; 271).

Стремление Льюкса избежать объективистского понимания "реальных интересов" вполне понятно, так как оно ведет к размыванию различий между "интересами" и "идеалами" и создает опасность оправдания "патернализма", "авангардизма", "элитизма" и т.п. Поэтому концепция интересов Льюкса сохраняет связь с субъективными желаниями и преференциями. Льюкс подчеркивает, что определение интересов объекта осуществляется самим объектом (а не субъектом) в условиях "относительной автономии", то есть он понимает интересы как осознанные актором преференции.

Однако ему не удалось добиться последовательного не-объективистского объяснения "реальных интересов" (наверно, это невозможно в принципе). Предложенная им процедура определения "реальных интересов", как отмечает Т.Бентон, фактически подразумевает, что Б никогда не окажется в ситуации, где он сам сможет узнать свои истинные интересы.

Это вызвано тем, что преференции, убеждения, установки и стремления Б являются объектом постоянной манипуляции или … формируются общей системой и формой жизни, которая не способствует реализации реальных интересов Б. Только кто-то или какая-то группа, а не объект этой манипуляции (социализации) могут оказаться способными определить реальные интересы Б. (Benton, 1994: 287)

Им может быть либо сам субъект власти, либо внешний наблюдатель (от имени объекта), но никак не сам объект. "По-прежнему интересы приписываются извне (other ascription of interests), а не самим объектом" (Benton, 1994: 298).

Противоречия в льюксовском объяснении власти проявляются и в интерпретации "краткосрочной власти". Если бы Льюкс принял марксистскую концепцию интересов, отделяющую интересы от желаний и преференций, он вынужден был бы вывести "краткосрочную [с.203] власть" за пределы понятия. Но Льюкс не делает этого, поскольку в его намерения не входит отказ от "одномерного" и "двухмерного" взглядов (где интересы трактуются как преференции); его цель - инкорпорировать их в свою "трехмерную" концепцию. Фактически Льюкс разделяет с ними субъективистскую концепцию интересов как преференций, но расширяет ее применение путем включения ситуации, где объект не осознает своих "реальных" преференций. Льюкс продолжает определять интересы в терминах преференций и желаний, но считает, что они могут быть познаны только в определенных условиях (при "относительной автономии" объекта).

Однако применение столь широкой концепции интересов неизбежно приводит к противоречию между двумя идеями, лежащими в основании теории Льюкса: (1) власть возникает только тогда, когда А воздействует на Б противоположно интересам Б и (2) власть возникает во всех случаях, когда А успешно воздействует на Б противоположно преференциям Б17. Льюкс тем самым допускает, что объект может одновременно иметь две разные преференции - актуальную (осознанную) и латентную ("реальную"), т.е. А может одновременно воздействовать на Б как в интересах Б, так и против его интересов. Если А действует в направлении, противоположном реальным интересам Б, но не против его (Б) преференций - то это "третье измерение власти"; если же А действует противоположно субъективным (осознаваемым) преференциям Б, но не против его (Б) реальных интересов - это "краткосрочная власть".

Льюкс не уделяет этим двум ситуациям равного внимания; понятие "краткосрочной власти" у него лишь вводится без особых пояснений. Это вполне понятно: он хотел указать на латентные (ненаблюдаемые) формы власти, которые упускались из виду его предшественниками. Кроме того, он по-видимому считает [с.204] "третье измерение власти" более важным для объяснения и анализа политической жизни. Согласно радикальной теории, властвующие элиты не склонны править в интересах (реальных интересах) управляемого большинства. Между интересами элиты и интересами не-элиты существует конфликт, и для реализации своих интересов элите приходится действовать против интересов людей и преодолевать их сопротивление (когда люди осознают свои "реальные интересы") или культивировать "ложное сознание". То есть Льюкс, вероятно, считает случаи, когда А действует в интересах Б, нехарактерными для общественной жизни в сравнении с ситуациями, где А действует против реальных интересов Б, но не против его актуальных преференций ("третье лицо власти").

Если Льюкс действительно так считает, то он не прав. "Краткосрочная власть" не является чем-то необычным для политической жизни и в целом для человеческих отношений, как это может показаться на первый взгляд. Например, многие люди часто не осознают необходимости проведения экономических реформ, их последующих выгод и поэтому сопротивляются их осуществлению. Дети склонны недооценивать роль знаний в их будущей жизни; только став взрослыми, они начинают понимать свой "реальный" интерес в их приобретении, по достоинству оценивая действия учителя, который сумел дать им эти знания, несмотря на их сопротивление. Ситуации, когда субъект власти действует в интересах подчиненных, но против их субъективных преференций18, часто имеют место в больших организациях, где информация сконцентрирована наверху, и рядовые члены организации не участвуют в принятии решений. В любом случае, даже если эти ситуации и не [с.205] столь типичны, как осуществление власти против интересов объекта, из этого не следует, что их можно отбросить или считать второстепенными. С теоретической точки зрения оба случая одинаково важны, они характеризуют два вида отношений между субъектом и объектом и имеют одинаковую логическую структуру:

1) А - Б (-р+п) ("третье лицо власти");

2) А - Б (+р-п) ("краткосрочная власть"), где р - реальный интерес Б, п - преференции Б, -р (-п) означает, что А (субъект власти) действует против интересов (преференций) Б (объекта власти); +р (+п) - что А действует в интересах Б (в соответствии с преференциями Б). Когда (если) Б начинает осознавать свои "реальные интересы", оба вида отношений претерпевают одну и ту же трансформацию. Они превращаются в два "чистых" типа отношений между А и Б: "третье лицо власти" становится "первым" или "вторым", а "краткосрочная власть" сменяется отсутствием власти.

Поскольку Льюкс не отвергает, а лишь расширяет традиционное понятие "интересов" путем включения "реальных" интересов в его содержание, то он должен, исходя из данной логики, относить к власти все случаи, когда А действует противоположно интересам и/или преференциям Б. Но из этого следует, что власть может осуществляться не только противоположно интересам объекта, но и в интересах объекта19. Данная перспектива также не устраивает Льюкса, поскольку это фактически означает, что власть может быть концептуализирована независимо от "интересов", т.е. что ссылка на "интересы" не является необходимой для определения власти.

Вышесказанное позволяет заключить, что льюксовское объяснение власти, опирающееся на его концепцию интересов, не вполне удовлетворительно. С этой точки зрения "объективистская" концепция интересов представляется более последовательной, поскольку она [с.206] четко разводит интересы и преференции, избегая тем самым некоторых из указанных противоречий. Э.Билгрэми, придерживающийся данного подхода, согласен с Льюксом в том, что какие-то действия могут быть в интересах людей даже несмотря на то, что люди этого не понимают. Однако в отличие от Льюкса, Билгрэми считает, что "этими реальными интересами являются универсальные и фундаментальные потребности людей, которые их (людей) и создают. Любые утверждения, касающиеся этих базовых потребностей в свою очередь становятся основаниями для формулирования определенных ценностей, с помощью которых мы оцениваем человеческое поведение и политическую организацию человеческого общества". Билгрэми подчеркивает, что объективистское понимание реальных интересов избавляет от необходимости поиска прямых или косвенных подтверждений того, что человек имеет какие-то "основные" потребности и тем самым дает нам критерии отнесения к власти тех или иных видов воздействия на объект (Bilgrami, 1976: 272-273).

Однако объективистский подход создает другие проблемы. Прежде всего, он, как уже отмечалось, имеет тенденцию к "оправданию тирании". Кроме того, данный подход неоправданно сужает сферу власти, исключая случаи "краткосрочной власти" и ограничивая диапазон "третьего лица власти", поскольку понятие "реальные интересы" может быть использовано уже лишь в отношении наиболее фундаментальных биологических и психологических потребностей, которые могут считаться бесспорными и универсальными интересами людей.

Хотя недостатки льюксовской концепции власти и объективистского подхода имеют различные источники, они, как мне представляется, обусловлены самим включением "интересов" в определение власти: на мой взгляд, вряд ли возможно изобрести какое-то "новое" понятие интересов, которое бы существенно отличалось от этих двух и могло избежать свойственных им проблем. Поэтому большинство исследователей предпочитает определять власть без ссылок на интересы (без [с.207] указания на то, что субъект осуществляет власть против интересов объекта). Здесь я согласен с Э.Керноханом, который пишет, что Льюкс

совершенно прав, когда утверждает, что важной формой власти, вероятно самой важной, является та, которая осуществляется путем формирования интересов тех, над которыми власть осуществляется. Он прав в том, что субъективные интересы Б не могут рассматриваться в качестве критерия при определении осуществления власти, поскольку они сами могут быть результатом власти. Он прав в том, что интересы Б, определенные теоретически, также не могут рассматриваться в качестве критерия при установлении власти в силу спорности (contestability) используемой теории и потенциальной опасности патерналистской тирании. Он прав в том, что реальные интересы Б - это те, которые формируются в условиях максимальной независимости Б от власти других. Но он не прав, когда пытается определять власть с помощью понятия реальных интересов Б. Фактически… ошибочно само определение власти с помощью интересов Б - субъективных, объективных или реальных. (Kernohan, 1989: 716)

Могут возразить, что включение "интересов" в определение власти необходимо для идентификации "третьего лица власти". На мой взгляд, это не так. Льюксовский "трехмерный взгляд" по сути расширяет сферу власти. "Одномерный" и "двухмерный" взгляды ограничивали ее сферой поведения: А заставляет Б действовать (вести себя) определенным образом или лишает его возможности действовать определенным образом. "Трехмерный взгляд" включает также случаи, когда А "заставляет" Б мыслить (верить, понимать, оценивать и т.д.) определенным образом или не допускает, чтобы он мыслил иначе. В "одномерном" и "двухмерном" взглядах А является причиной каких-то действий (недействий) Б, в "третьем лице власти" А формирует мышление Б. Все это можно объяснить без какого-либо ущерба для содержания с помощью предлагаемой концепции, которая достаточно широка, чтобы включить "третье лицо власти". Различие состоит лишь в том, что она охватывает все случаи формирования сознания и [с.208] желаний объекта, включая и те, где "реальные интересы" субъекта и объекта совпадают.

Могут также возразить, что ссылка на интересы позволяет отличать власть (существенное влияние) от других форм влияния (несущественного влияния). Это верно. Но это не значит, что "интересы" (воздействие субъекта на объект, направленное против интересов объекта) может быть единственным критерием значимого влияния20. Ранее уже приводились доводы в пользу включения "интенции" в определение власти, позволяющего различать влияние существенное и влияние несущественное. Льюкс отвергает этот критерий и считает, что субъект может обладать властью и ненамеренно. Но это создает проблемы в разграничении власти и структурной детерминации и допускает существование власти в ситуациях, где субъект даже не подозревает о существовании объекта. Последнее, на мой взгляд, противоречит здравому смыслу.

Более того, "способность нанести вред интересам объекта" и "способность заставить объект делать что-то" не тождественны. Во многих случаях, где субъект полностью контролирует поведение и сознание объекта (мать и ребенок), контроль не направлен против интересов объекта. И наоборот: люди могут нанести большой вред своим противникам, но не обладать возможностью изменить их сознание или поведение в желаемом направлении. То есть нанесение вреда не обязательно ведет к подчинению и потому не может автоматически рассматриваться как осуществление власти21. [с.209]

Если принять льюксовскую точку зрения, то мы будем считать, что хороший учитель, стремящийся дать знания своим ученикам и использующий свои возможности влияния на их поведение, не обладает властью над учениками; в то же время наименее компетентные учителя, негативно влияющие на деятельность и сознание учеников, будут, по Льюксу, субъектами властных отношений.

Власть часто связана с конфликтом, некоторые формы власти подразумевают конфликт само собой. Иногда единственной целью осуществления власти является желание причинить вред врагам, а соответствующая способность может быть ресурсом власти, инструментом достижения целей субъекта. Поэтому изучение интересов является важным элементом в анализе многих форм власти, оно способствует объяснению источников власти, ее основ и особенностей осуществления. Однако все это не означает, что "интересы" должны быть включены в понятие власти. Когда нас интересуют ситуации, где субъект действует против интересов объекта, мы можем использовать понятие власти, в котором ссылка на интересы отсутствует, и далее уточнить его применительно к этим случаям. Кроме того, все что мы хотим сказать о власти, результирующейся в причинении вреда интересам объекта, можно выразить и в терминах подчинения: А может заставить Б действовать таким образом, чтобы нанести вред интересам Б, или: А может заставить Б не сопротивляться действиям А, которые наносят ущерб интересам Б, или: А обладает способностью не допустить реализации Б своих интересов.

Таким образом, обязательным элементом властного отношения является подчинение (способность субъекта обеспечить подчинение) объекта воле субъекта, и ссылка на него является достаточной для констатации результата власти - независимо от того, осуществляется [с.210] ли оно против интересов (преференций) объекта или нет. Анализ направленности власти на реализацию или подавление интересов объекта имеет в этом смысле вспомогательный характер и не доказывает наличия или отсутствия властного отношения.

Исключение "конфликта" и "интересов" из понятия власти имеет, кроме всего прочего, два "практических" преимущества над теми концепциями, где они присутствуют. Во-первых, это лишает власть негативных ассоциаций, присущих другим концепциям "власти над". Власть становится одновременно и "негативной" и "позитивной", последствия ее осуществления могут быть и выгодны и невыгодны объекту, власть можно и осуждать и одобрять. Это, в свою очередь, позволяет избежать традиционной переоценки "силовых" методов власти и учесть возрастающую роль ненасильственных механизмов контроля, основывающихся на знании, экспертизе, информации и формальных процедурах.

Во-вторых, в предлагаемой концепции понятие власти оказывается менее "ценностно-зависимым" ("ценностно независимым"?). Льюкс считает, что "власть" относится к числу "неискоренимо оценочных" понятий именно в силу ее связи с "интересами". Поэтому исключение "интересов" из определения власти исключает и необходимость говорить о власти как о "сущностно оспариваемом" понятии. [c.211]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Некоторые из них также используют выражение "конфликт интересов" в значении "конфликт преференций".

Вернуться к тексту

2 Н. Пуланзас определяет власть как "возможность социального класса реализовать свои специфические объективные интересы" (Poulantzas, 1986: 144).

Вернуться к тексту

3 Сам К.Маркс, как известно, нигде не анализировал понятие власти. Однако, судя по некоторым его высказываниям, властное отношение подразумевает конфликт между субъектом и объектом и подавление интересов объекта (см.: Маркс и Энгельс, 3: 29, 33; 23: 747; 4; 447).

Вернуться к тексту

4 Бэкрэк и Бэрэтц следуют этой же логике, когда рассматривают "не-решения" как события.

Вернуться к тексту

5 Слово "конфликт" происходит от латинского "confictus" - "столкновение".

Вернуться к тексту

6 Некоторые авторы определяют "социальный конфликт" как высшую стадию развития противоречий в системе отношений людей, социальных групп, социальных институтов и общества в целом, которая характеризуется усилением противоположных тенденций и интересов социальных общностей и индивидов (Краткий словарь по социологии, 1988: 125).

Вернуться к тексту

7 С этой точки зрения использование С.Льюксом термина "конфликт" ("латентный конфликт") в ситуациях, где акторы (один или даже оба) не осознают расхождения их интересов ("третье лицо власти") не вполне корректно. Как представляется, термин "конфликт" следует использовать только в случае актуального (осознаваемого) конфликта между сторонами.

Вернуться к тексту

8 Непосредственное воздействие на психику человека с помощью, например, психотропных веществ следует рассматривать в качестве психического принуждения или психической силы.

Вернуться к тексту

9 Я, разумеется, не утверждаю, что власть всегда ведет к изменению преференций объекта. Многие формы контроля над поведением (например, физическое принуждение, сила) осуществляются непосредственно против воли объекта. В данном случае я лишь хочу подчеркнуть, что подчас невозможно различить "добровольное" и "недобровольное" поведение, действия "по воле объекта" и "против вели объекта".

Вернуться к тексту

10 Р. Коллинвуд иллюстрирует осуществление "бесконфликтной" власти на следующем примере: "Посмотрите на двух мужчин, переносящих пианино: в какой-то момент один из них говорит "поднимай", и другой поднимает" (Collingwood, 1942: 153-154).

Вернуться к тексту

11 Об этом речь пойдет в главе 12 "Сила, принуждение, побуждение, убеждение, манипуляция, авторитет".

Вернуться к тексту

12 По Льюксу, элиты обладают властью и осуществляют ее просто в силу того, что их действия (или не-действия) направлены против интересов других людей.

Вернуться к тексту

13 Он подчеркивает разницу между его подходом в понимании "латентного конфликта" и "реальных интересов" и подходом Р.Дарендорфа, который рассматривал "объективные" и "латентные" интересы как антагонистические интересы, обусловленные социальными ориентациями и заложенные в них". Дарендорф, пишет Льюкс, считает социологической данностью то, что он, Льюкс, рассматривает как подверженное эмпирической проверке" (Lukes, 1974: 25).

Вернуться к тексту

14 Льюкс не допускает, что власть может существовать вообще без конфликта. При отсутствии конфликта субъективных преференций власть основывается на "латентном конфликте" - противоречии между интересами тех, кто осуществляет власть, и реальными интересами тех, над кем власть осуществляется.

Вернуться к тексту

15 Вторая интерпретация, напротив, "направлена на защиту от этого, превращая все или большинство случаев влияния во власть" (Lukes, 1974: 33).

Вернуться к тексту

16 Во многих ситуациях вообще невозможно выстроить субординацию интересов. Как указывает Х.Маклахлан, "выбор наших действий [после сравнения различных результатов] будет зависеть от многих вещей, включая наши вкусы, которые со временем могут сильно меняться. Поэтому в лучшем случае мы можем говорить о реальных интересах человека в какое-то конкретное время, а не просто о его реальных интересах. Представим, что в результате х я ем, а в результате у я пью. В чем состоит мой реальный интерес? Иногда я предпочитаю есть, иногда - пить, но я "реально" не имею предпочтений к какому-то из этих двух видов деятельности. Мы даже не можем сказать, что к моим "реальным интересам" всегда относится наличие еды и питья, поскольку люди могут добровольно кончать жизнь самоубийством, и кто может знать, что является "реальным интересом" для нашего тела - жить или умереть?" (McLachlan, 1994: 322).

Вернуться к тексту

17 Последнее подразумевается, поскольку льюксовский "трехмерный" взгляд включает в себя "одномерный" и "двухмерный" взгляды.

Вернуться к тексту

18 Поскольку объект власти, как указывалось ранее, сам фактически не способен осознать свои "реальные" интересы, мы можем говорить лишь о предполагаемых реальных интересах. Т.е. "А осуществляет власть над Б в интересах (реальных интересах) Б" означает, что А заставляет Б делать что-то, что соответствует его предполагаемым реальным интересам.

Вернуться к тексту

19 В "краткосрочной власти" субъект действует в "реальных" интересах объекта, а при осуществлении "третьего измерения власти" намерения субъекта совпадают с актуальными преференциями объекта.

Вернуться к тексту

20 В своем утверждении, что нанесение вреда интересам объекта есть критерий значимого влияния, Льюкс (Lukes, 1974: 26) ссылается на Д.Уайта (White, 1972). Однако Уайт на самом деле не рассуждает о значимом влиянии в таком же ключе, как Льюкс, а считает, что влияние "должно быть значимым или для того, кто его осуществляет, или для того, над кем оно осуществляется (White, 1972: 488) и нигде не утверждает, что влияние должно быть негативным.

Вернуться к тексту

21 С этой точки зрения определения власти, включающие ссылку и на контроль за поведением, и на способность причинить вред интересам объекта, фактически характеризуют два различных вида способности. Например, определение С.Бенна: "мы можем говорить о власти в тех случаях, когда человек может иди успешно детерминировать действия других или нанести ему вред" (Benn, 1967: 425).

Глава 9. Ресурсы и власть

Концептуальный анализ власти будет неполным без рассмотрения основ (источников, ресурсов) власти. Что лежит в основе власти субъекта? Каким образом он оказывается способным заставить объект делать то, что тот в ином случае не стал бы делать? Почему одни люди подчиняются другим? Понятие ресурсов (средств) власти позволяет объяснить эти и другие проблемы и является важным при проведении эмпирических исследований власти.

Ранее я определил власть как способность (потенциал), т.е. отнес ее к группе диспозиционных понятий. Хотя все диспозиционные понятия выражают возможность (вероятность) каких-то событий в будущем, они могут быть довольно разными. Диспозиции, относящиеся к вещам (неодушевленным предметам), обозначают свойства этих вещей. Например, вода может растворять сахар, отравляющее вещество способно убивать людей, огонь - уничтожить лес, и т.д. То есть, при соответствующих условиях эти свойства обязательно реализуются: если поместить кусочек сахара в стакан с чаем, то он растворится. Ссылка на "соответствующие условия" означает, во-первых, что данная диспозиция реализуется только в том случае, если сахар оказывается в воде, то есть кусочек сахара погружен в стакан воды, и, во-вторых, что вода не растворяет сахар во всех возможных ситуациях, если, например, она слишком холодная или уже насыщена сахаром. Эти условия, пишет П. Моррис, "разумеется, не относятся к самому утверждению "вода может растворять сахар"; скорее они необходимы для уточнения этого утверждения. Способность воды растворять сахар не является неограниченной и ссылка на условия обозначает пределы этой способности" (Morriss, 1987: 61).

Некоторые диспозиции, относящиеся к людям, аналогичны свойствам неодушевленных вещей. Например, [с.212] человеческое тело непроизвольно реагирует на острую боль или неожиданные звуки, люди автоматически (хотят они того или нет) понимают родной язык, и многие другие привычные действия совершаются совершенно неосознанно. Данного рода диспозиции также могут рассматриваться как внутренние свойства людей, как нечто присущее их природе. Они не зависят от воли людей и реализуются как только возникают соответствующие условия.

Но люди обладают не только простыми диспозиционными способностями (свойствами), но и такими, которые осуществляются по их воле. Моррис использует понятие "способность" для характеристики именно этого вида диспозиций, существенно отличного от тех, которые осуществляются аналогично естественным свойствам вещей. Различие между ними, пишет Моррис, "состоит в том, что способность включает в себя, в некотором смысле, акт воли, выбор или решение. Способности относятся не к вещам, которые с нами случаются, а к тому, что мы сами делаем. Способности поэтому зависят от самого актора, осуществляющего их активизацию: одним из обязательных условий осуществления данной способности является решение актора сделать это" (Morriss, 1987: 25). Способность - это диспозиция, которая актуализируется только в том случае, если у актора возникает соответствующее намерение; люди могут реализовывать свои способности, а могут и воздержаться от этого по тем или иным причинам. Поэтому способность может остаться нереализованной и при наличии необходимых условий.

В свою очередь, сами способности также бывают различными. Некоторые из них можно рассматривать как свойства людей, например, способность контролировать свое тело, мыслить или двигаться. Люди обладают ими по природе. Однако есть способности, которые не могут рассматриваться в качестве внутренних свойств людей, поскольку их осуществление зависит не только от самих людей. Люди, как отмечает Т.Бентон, могут сделать что-то "не только в силу их внутренней "природы", но и в силу их отношений с другими [с.213] людьми, коллективами или материальными объектами (зданиями, оружием, землями, средствами производства, и т.д.)" (Benton, 1994: 297).

Например, люди способны выпускать какую-то продукцию только при наличии соответствующих материалов и инструментов. Обладание лишь естественными способностями является недостаточным для этого: люди должны иметь что-то, что не относится к их естественной природе. Чтобы обладать способностью выстроить дом, они должны иметь не только необходимые знания и умения (которые можно считать их внутренними качествами), но также кирпич, цемент, песок, воду, инструменты и т.д. Только в этом случае они приобретают данную способность. Другими словами, некоторые способности зависят от вещей, не относящихся к естественной природе человека, и для объяснения данного вида способностей мы не можем просто сослаться на наличие каких-то внутренних свойств индивидов, а должны рассмотреть имеющиеся у него ресурсы, как внутренние, так и внешние.

Это еще в большей степени относится к способности контролировать других людей, т.е. к социальной власти. Разумеется, в ряде случаев кажется, что способность субъекта обеспечить подчинение объекта обусловлена его чисто внутренними качествами, например его физической силой или интеллектом. Однако это не совсем так, поскольку контроль над людьми зависит как от субъекта, так и от объекта. С этой точки зрения власть субъекта над объектом не может быть внутренним свойством субъекта, как способность поднять руку или способность мыслить: она является свойством отношения между субъектом и объектом. Кроме того, знания, информация и сила не могут полностью рассматриваться как внутренние свойства людей; они являются не врожденными, как, например, способность мыслить, а приобретенными. Наконец, сила, умения, знания и т.п. могут использоваться субъектом в процессе осуществления власти таким же образом, как и оружие, деньги или какие-либо другие материальные предметы, способствующие подчинению объекта, то [с.214] есть они также могут рассматриваться как определенные ресурсы власти. В этом смысле понятие "ресурсы власти" (средства власти) может быть использовано для объяснения любых видов власти.

То, что власть обусловлена каким-то набором ресурсов, позволяющих субъекту реализовать свою волю в отношении объекта, считается общепринятым у исследователей власти. "Основными элементами любого объяснения власти, - пишет Р.Мартин, - являются цели актора и распределение ресурсов, необходимых для их достижения" (Martin, 1977: 50). Характеризуя роль "ресурсов" в объяснении и исследовании властных отношений, Р.Даль подчеркивает, что анализ их распределения между индивидами и социальными группами в различных обществах и исторических условиях - "это древний, общепризнанный, распространенный и убедительный способ объяснения, использованный Аристотелем в Греции в четвертом веке до н.э., Джеймсом Хэррингтоном в семнадцатом веке в Англии, отцами-основателями Американской конституции в конце восемнадцатого века, Марксом и Энгельсом в девятнадцатом веке и многими выдающимися учеными двадцатого века" (Dahl, 1986: 44).

Это вполне естественно: анализ ресурсов власти совершенно необходим для понимания распределения власти в обществе, он помогает выделить различные формы власти и оценить ее основные параметры.

Ресурсы власти1 обычно определяются как средства, с помощью которых один актор может оказать влияние на других акторов (Baldwin, 1989: 207; Dahl, 1991: 35). [с.215]

Все авторы согласны с тем, что ресурсы власти могут быть различными и нет единого "универсального" ресурса власти. Это подчас стимулирует попытки определить все возможные ресурсы власти и включить их в общую классификацию. Например, Э. Этциони выделяет принудительные ресурсы, ресурсы, дающие выгоды (remunerative resources) и нормативные ресурсы власти (Etzioni, 1961: 5). С.Бэкэрэк и Э.Лолер добавляют к этой классификации еще один тип ресурсов власти - знание (Bacharach and Lawler, 1981: 34). Х.Лассуэлл и Э.Кэплэн выдвинули схему, в которой выделяется восемь основных ресурсов ("основных ценностей") власти: власть (которая может выступать основой для другой (большей) власти), уважение, моральный долг, любовь, благосостояние, богатство, умения и просвещенность (Lasswell and Kaplan, 1950: 87). Даль предложил еще более подробный перечень ресурсов политической власти, включающий свободное время актора, деньги и богатство, контроль над рабочими местами, контроль над информацией, социальное положение, обладание харизмой, популярностью и легитимностью, должностные права, солидарность, способность получить поддержку других людей и групп и др. (Dahl, 1961: 226). В данном случае термин "ресурсы власти" используется в отношении очень широкого спектра вещей - от материальных объектов до ментальных сущностей, которые имеют подчас лишь одну общую черту: они позволяют субъекту заставить объект действовать в соответствии со своими намерениями.

Можем ли мы отнести к ресурсам власти любую вещь (способность), которая может оказать влияние на объект? Данный вопрос касается прежде всего знания, умения, моральных и других личностных характеристик. Даль, например, не включает умения (skills) в свой перечень ресурсов, хотя и признает, что формально умения могут рассматриваться как "особый ресурс". Однако его единственный мотив невключения их в число ресурсов власти состоит в том, что "они считаются очень значимыми для объяснения различий между властью разных лидеров" (Dahl, 1986: 45). [с.216]

На мой взгляд, этот аргумент не вполне убедителен. Здесь я согласен с Д. Болдуином, который указывает, что "то же самое можно сказать и в отношении многих других ресурсов власти" (Baldwin, 1989: 207).

Т. Бентон предлагает разграничить "возможности" и "ресурсы" (capabilities and resources). Первые относятся к "внутренней природе" акторов, вторые - к их внешним структурным свойствам. Бентон пишет:

Применительно к индивидуальным акторам "возможности" включают знания, умения, компетентность, силу и т.д., а в отношении коллективных акторов - качества внутренней организации, мораль, доступность знания, умений и другие компоненты индивидуальных акторов, способы коммуникации, качество лидерства и т.д. С другой стороны, ресурсы акторов (как индивидуальные, так и коллективные) включают те ресурсы власти, которые связаны не с внутренними качествами актора, а с его отношениями с другими людьми, коллективами и материальными предметами (легитимный авторитет, доступ к средствам массовой коммуникаций, контроль над инструментами принуждения, обладание землей, зданиями, средствами производства, и т.д.). (Benton, 1994: 298)

Подход Бентона базируется на реалистской методологии, в частности, на идеях, развитых Р.Харре и Э.Мэдденом. Харре и Мэдден считают, что власть человека (или вещи) связана с его (ее) природой: ""X имеет власть сделать А" означает, что "X может сделать А или сделает А при соответствующих условиях в силу своей внутренней природы"" (Наrrе and Madden, 1975: 86; Benton, 1994: 297). "Природа" здесь, пишет Бентон,

включает структуру, состав и состояния субъекта, о котором идет речь. При утверждении о наличии власти ее суть остается открытой, хотя смысл ссылки на нее состоит в том, чтобы привлечь внимание к действию самого субъекта при осуществлении его власти и к преимуществам ссылки на его внутреннее состояние и структуру, в отличие от внешних условий, при объяснении осуществления его власти. (Benton, 1994: 297)

Соглашаясь с основными положениями реалистского подхода, Бентон однако считает, что анализ [с.217] Харре и Мэддена не может непосредственно использоваться применительно к понятию социальной власти, поскольку последняя, в отличие от индивидуальных способностей человека, связана не только с "внутренней природой" людей, но и с их "внешними" отношениями с другими людьми и материальными объектами. Адаптируя реалистский подход к анализу социальной власти, Бентон модифицирует формулировку Харре и Мэддена, включая в нее понятия "возможности" и "ресурсы". "Внутренняя природа" отражается в понятии "возможности", тогда как "ресурсы" обозначают внешние условия. Бентон дает следующее определение власти: ""А имеет власть достичь своей цели" означает: "А имеет такие возможности и ресурсы, использование которых позволит ему достичь своей цели"" (Benton, 1994: 298).

Некоторые авторы также подчеркивают, что знания, умения, компетенция, внутренняя организация, солидарность и другие качества подобного рода, которые Бентон отнес к "возможностям", играют специфическую роль во власти. Э.Голдмэн пишет, что для обладания властью обязательно нужны информационные ресурсы: субъект должен иметь определенные знания действий, которые могут обеспечить достижение желаемого результата. Отсутствие соответствующей информации означает отсутствие власти2.

С.Бэкэрэк и Э.Лолер (Bacharach and Lawler, 1981), Д.Ронг (Wrong, 1988) и другие исследователи также считают, что знания играют особую роль в осуществлении власти, однако они не ограничивают "ресурсы" [с.218] исключительно "внешними" средствами воздействия. Например, Ронг уделяет большое внимание анализу форм власти, основанных на "нематериальных" ресурсах индивидов - знании, информации и т.д. и особо подчеркивает роль таких коллективных ресурсов власти, как солидарность и организация.

Данный подход мне представляется более обоснованным. Во-первых, роль "внешних" и "внутренних" ресурсов во властном отношении в известном смысле одинакова: и те и другие являются средствами воздействия субъекта на объект, выражают их неравенство и зависимость объекта от субъекта. Во-вторых, в некоторых случаях власть, как уже отмечалось, основывается исключительно на "внутренних" ресурсах, например, на физической силе, обладании важной информацией или интеллектуальном превосходстве. Т.е. власть существует и без "внешних" ресурсов. Поэтому если мы будем относить к ресурсам только "внешние" средства воздействия на объект, то неизбежно придем к выводу, что субъект может обладать властью, не обладая ресурсами власти.

На мой взгляд, понятие "ресурсы власти" следует относить к любым средствам, используемым субъектом для подчинения объекта - физическим, психическим, социальным, организационным и др., т.е. использовать его в самом широком смысле, как в приведенном выше определении. Мы можем считать ресурсами власти легитимность и оружие, богатство и официальный статус, какие-то идеи и элементы окружающей среды, традиции и людей (власть А над Б может быть ресурсом власти Х над Y) и т.д. Это не мешает проводить различия между видами ресурсов власти и относить некоторые из них (соответствующие знания, умения, элементарные физические способности субъекта) к числу обязательных3. [с.219]

Могут возразить, что при таком широком понимании "ресурсов" трудно различать "ресурсы" и "нересурсы", поскольку количество вещей и явлений, которые один актор может использовать для воздействия на другого, может быть, по сути, неограниченным. С этим отчасти следует согласиться: выражение "средства, которые один актор может использовать для воздействия на другого актора" является неточным и требует корректировки. Во-первых, его следует заменить выражением "средства, которые могут обеспечить подчинение одного актора другому актору". Это позволит различать ресурсы власти и ресурсы влияния4.

Во-вторых, мы должны считать ресурсами власти субъекта только те средства воздействия на объект, которые субъект контролирует и может использовать в нужное время: к ним не относятся все возможные средства, потенциально способные обеспечить подчинение объекта, так как многие из них не контролируются субъектом или недоступны ему (об этом речь пойдет далее).

В-третьих, по-видимому, любой материальный предмет, духовная сущность или норма могут использоваться в качестве ресурса власти5. Но не обязательно в отношении любого объекта. Например, деньги не могут влиять на тех людей, которые в них не нуждаются; оружие не в силах заставить подчиняться тех, кто не дорожит своей жизнью; легальная позиция может и не оказать влияния на лиц, не привыкших к соблюдению правовых норм. В политическом анализе важно не смешивать всю совокупность средств политического влияния, которые имеются у субъектов политики, и ресурсы, которые могут обеспечить им необходимый результат в отношениях с определенными индивидами, группами или организациями. Другими словами, вещи [с.220] становятся ресурсами власти только в отношении определенных объектов. Богатство, орудия принуждения, должностные полномочия окажутся бессильными при попытке осуществить власть над религиозным фанатиком, они вряд ли смогут заставить его, например, подчиниться правительственной политике в отношении церкви. В этом случае ресурсом власти скорее могут стать контроль над информацией и способность манипулировать сознанием6.

Далее, ресурсы власти обеспечивают подчинение объекта не в любых ситуациях, а только при наличии определенных условий. Оружие не может стать средством власти, если те, на кого оно направлено, находятся в безопасном месте; земля и другие природные ресурсы и ценности обладают потенциалом подчинения только в том случае, если они не общедоступны.

Поэтому, говоря о ресурсах власти, следует различать "общие ресурсы власти" и "конкретные ресурсы власти". Общие ресурсы власти - это средства, которые субъект контролирует и может использовать для достижения подчинения объекта. Они включают в себя не все имеющиеся в его распоряжении средства воздействия на людей, а только те, которые он может использовать в отношении данного объекта и добиться его подчинения. Конкретные ресурсы власти представляют собой те общие ресурсы власти, которые обусловливают властное отношение (способность субъекта добиться подчинения объекта) в данных условиях в данное время. Политический анализ предполагает изучение как потенциальной власти индивидов и групп, связанной с имеющимися у них общими ресурсами власти, так и объяснение уже существующих властных отношений, базирующихся на конкретных ресурсах власти.

Таким образом, необходимо провести различие между (1) всеми доступными субъекту средствами [с.221] воздействия на других людей, (2) средствами, с помощью которых он может добиться подчинения данного конкретного объекта (общие ресурсы власти) и (3) ресурсы, которые субъект может использовать для подчинения объекта в данных обстоятельствах (конкретные ресурсы власти). На практике же понятие "ресурсы власти" часто используется во всех вышеуказанных значениях без предварительного уточнения, что нередко ведет к путанице в понятиях и ложным выводам. Иногда властью наделяются люди, которые обладают лишь какими-то средствами воздействия на других людей (а они могут оказаться и неэффективными в отношении конкретных объектов). Кроме того, с этим отчасти связаны и бесплодные рассуждения по поводу таких "парадоксов", как "безвластие могущественных" или "власть слабых"7.

Хотя термин "ресурсы власти", как уже отмечалось, часто используется без уточнения его содержания, идея о том, что само по себе обладание ресурсами не обязательно ведет к власти, считается общепринятой. Многие исследователи утверждают, что ресурсы могут стать основой властного отношения лишь в том случае, если субъект обладает соответствующим знанием и умением их использовать. Это представляется вполне правомерным: если субъект не может использовать имеющиеся у него ресурсы, то он обладает лишь потенциальной властью (потенциалом для власти) и фактически (в данный момент) не способен добиться подчинения объекта. [с.222]

В этом отношении я не согласен с П.Моррисом, относящим к власти все виды способностей, в том числе и те, которые актор не знает как реализовать (хотя он потенциально способен сделать это)8. Не любая способность, как неоднократно подчеркивалось, есть власть. Когда мы говорим, что субъект обладает способностью заставить объекта делать то, что тот иначе не стал бы делать, мы подразумеваем, что он знает, как это сделать, и сможет добиться этого, если попытается9. Мы не склонны считать, что вооруженный человек обладает властью над безоружным, если он не знает, как пользоваться оружием (и об этом знает безоружный). [с.223]

Таким образом" субъект должен обладать необходимым знанием и умениями для того, чтобы успешно использовать свои ресурсы власти. Однако и этого бывает недостаточно для возникновения властного отношения, если субъект не может использовать свои ресурсы (или некоторые из них) в силу моральных, религиозных, правовых, политических или прочих самоограничений или из-за каких-то своих психологических характеристик. Например, российское правительство имело достаточное количество военных ресурсов для уничтожения вооруженных группировок в Чечне, но оно не могло использовать их в полной мере, поскольку в этом случае число жертв было бы огромным. Или, полицейский не проводит обыск в частной квартире без специального разрешения, хотя потенциально он обладает достаточными для этого ресурсами (оружием, способностью манипулировать и т.д.). В обоих случаях властное отношение отсутствует: и российское правительство, и полицейский не имеют возможности добиться подчинения своих потенциальных объектов так, как им того бы хотелось (без многочисленных жертв, без нарушения закона): их ресурсы не могут им в этом помочь10.

Могут возразить, что в данных ситуациях имеет место не неспособность акторов достичь необходимый результат, а просто их нежелание осуществлять свою власть. Так, в частности, рассуждает Моррис, подчеркивающий, что эти ситуации следует отличать от тех, где субъект действительно не обладает способностью прибегнуть к каким-то действиям. К последним Моррис относит три ситуации: (1) актор не может осуществить какие-то действия, поскольку не имеет соответствующего представления (понятия) об этих действиях; (2) осуществлению этих действий мешают мании и фобии, которыми страдает субъект; (3) прибегнуть к необходимым действиям актору мешает слабость воли. Во всех [с.224] других случаях (даже, например, когда речь идет об убийстве друзей или знакомых) у актора, как считает Моррис, нет желания, а не способности. Между тем "сказать, что человек не может сделать что-то, чему препятствуют его желания, это то же самое, что сказать, что он может сделать это, но не будет делать, потому что не хочет" (Morriss, 1987: 70; Kenny, 1975: 105). Моррис приводит следующий пример:

Если Вы не смогли спасти ребенка, тонущего в бассейне, то Вы не можете утверждать, что были неспособны спасти ребенка потому, что питаете отвращение к мокрой одежде. Даже если это действительно так, для Вашего оправдания Вы должны продемонстрировать нечто большее, чем отвращение. Вы должны продемонстрировать какую-то фобию, которая действительно делает Вас неспособным прыгнуть в бассейн. (Morriss, 1987: 70)

Безусловно, во всех трех указанных Моррисом ситуациях (отсутствие соответствующего представления, фобии и слабость воли) актор не обладает способностью совершить определенные действия. Однако "отсутствие желания" в некоторых ситуациях также означает, на мой взгляд, и отсутствие самой способности. Хотя моральные или религиозные самоограничения и отличаются от фобий, их влияние на поведение может быть аналогичным: религиозный фанатик так же не может действовать против своих убеждений, как клептоман не может удержаться от воровства. Социальные нормы не являются врожденными, но нередко они настолько прочно укореняются в сознании и поведении людей, что люди уже не могут нарушить их предписаний. Разумеется, отношение человека к тем или иным нормам может изменяться, но в течение какого-то времени нормы могут эффективно воздействовать на его поведение, ограничивая выбор целей и средств их достижения.

Многие люди находятся под сильным влиянием традиций, культов, мифов, идеологии, которые составляют неотъемлемую часть их личности. Действие [с.225] социальных норм, моральные ограничения, религиозные убеждения могут в результате подавить "запретные" желания, но не обязательно. Если мы считаем для себя неприемлемым взять яблоко из чужого сада (наши моральные принципы запрещают нам сделать это), то из этого не следует, что у нас нет подобных желаний.

Могут опять же возразить, что в данном случае просто не возникает желание есть яблоки из чужих садов. Но это подразумевает, что желания людей либо изначально ограничиваются теми вещами, которыми они могут обладать, либо что желания "пропадают", если их достижение связано с использованием "нежелательных" средств (если А хочет X, но не хочет использовать С, что является обязательным для достижения X, то у него теряется желание X).

Нам представляется это неверным. Люди часто имеют желания, которые вряд ли могут быть реализованы. Но от этого они не перестают быть желаниями, они выражают то, что мы хотим, к чему мы стремимся11. Конфликт между желаниями и социальными ограничениями (в том числе самоограничениями), между тем, что люди хотят, и тем, что они могут (или что им разрешено), органически присущ человеческой жизни:

наши желания часто опережают возможности их реализации. Случаи, когда люди не могут совершить убийство, украсть, нарушить закон, поступить нечестно и т.д. не должны рассматриваться лишь как следствие их "нежелания". У людей иногда возникает страстное желание убить врага или присвоить чужую собственность. Но в силу своих внутренних убеждений (а не только из страха наказания) они фактически на такое неспособны. Это относится и к примерам о российским правительством и полицейским. У обоих было очевидное желание достичь цели, но их "убеждения" не позволили им использовать некоторые потенциальные ресурсы власти. [с.226]

Хотя и отсутствие у субъекта соответствующего намерения в отношении объекта, и отсутствие у него способности добиться подчинения объекта означают отсутствие власти, эти два случая следует различать. В первом из них у актора есть потенциал власти, который может стать основой власти, если у актора появится соответствующая интенция в отношении объекта. Во втором же случае его нет, так как у актора нет ресурсов власти. Примеры с российским правительством и полицейским ближе ко второму случаю: у обоих есть намерение (желание), но нет возможностей его реализовать.

Таким образом, для обладания и осуществления власти актор должен обладать необходимыми ресурсами и быть способным использовать их для достижения своих целей. Однако и этого может быть недостаточно. Еще одним условием является мобилизация ресурсов. Термин "мобилизация" часто используется в анализе политической власти и обычно относится к группам и организациям, а не к индивидуальным акторам. Он связан с процессом формирования групп, ассоциаций и организаций для достижения коллективных целей. Применительно к политике "коллективные цели" означают "влияние, контроль или доступ к государственному управлению" (Wrong, 1988: 148).

Вопрос о политической мобилизации - о том, какие труппы становятся мобилизованными для эффективных политических действий, - является одним из наиболее существенных для объяснения политических явлений, Основные теоретические дискуссии вокруг политики, пишет Д. Ронг,

представляют собой попытки ответить на вопрос "Кто мобилизован?" Или, кто, то есть какие группы, общности или социальные слои добились успеха в формировании коллективных ресурсов для использования их в коллективных целях? Кто относится к числу основных участников политического соревнования? И наоборот, какие потенциальные и возможные группы не являются таковыми, поскольку не сумели сформировать коллективные ресурсы или направить имеющиеся ресурсы для решения политических проблем? (Wrong, 1988: 146) [c.227]

На мой взгляд, термин может использоваться не только в отношении групп и организаций, но также и в отношении индивидуальных акторов. Суть в том, что субъект должен не только обладать ресурсами власти и знать, как их использовать, но также быть готовым применить их в нужный момент.

Не все ресурсы могут быть использованы немедленно: перед тем как выстрелить, ружье должно быть заряжено. У.Гэмсон предложил различение ресурсов по их "ликвидности": к высоколиквидным ресурсам относятся те, которые могут быть использованы сразу, без предварительной подготовки, а низколиквидные требуют определенного времени для их мобилизации (Gamson, 1968: 95).

Опираясь на идеи Гэмсона, Д.Ронг обстоятельно проанализировал ликвидность различных ресурсов власти, подчеркнув различие между индивидуальными и коллективными ресурсами. Он считает, что большинство ресурсов, которыми обладают индивиды - свободное время, деньги, репутация, персональные качества, умение манипулировать, некоторые виды знания или информации - имеют сравнительно высокий уровень ликвидности, то есть их легко подготовить к использованию или переориентировать с одного объекта на другой. И наоборот, коллективные ресурсы12 гораздо более разнообразны по своей ликвидности. Нередко они только начинают формироваться по мере возникновения групповой солидарности, организации и лидерства путем мобилизации ранее неорганизованных индивидов. Поэтому властные возможности групп варьируются "от актуальной власти, осуществляемой полностью организованными и мобилизованными [c.228] индивидами, группами и институтами, до сравнительно отдаленной возможности достижения власти людьми, которые хотя и разделяют некоторые общие устремления, но не имеют какой-либо общественной организации или осознания коллективной идентичности" (Wrong, 1988: 134).

До сих пор я рассматривал только ресурсы субъекта, не принимая во внимание другие аспекты властного отношения. Этого, разумеется, недостаточно для объяснения, каким образом субъект власти обеспечивает подчинение объекта и почему акторы с полностью мобилизованными ресурсами не всегда добиваются желаемых результатов, тогда как обладающие меньшими ресурсами в аналогичных ситуациях иногда оказываются более удачливыми.

Для того чтобы подчеркнуть, что власть предствляет собой отношение между субъектом и объектом (а не является принадлежностью субъекта), некоторые исследователи используют понятие "властная позиция". Р.Моккен и Ф.Стокмэн считают, что власть акторов "связана с определенным положением, которое они занимают в системе [властного] отношения" (Mokken and Stokman, 1976: 42). Просто обладание ресурсами власти, пишут они, не обязательно ведет к власти: ресурсы должны быть связаны с властной позицией, позволяющей их эффективно реализовать. Специфическая комбинация ресурсов власти, которая может быть использована в данной позиции - это "база власти" (power base). Властная позиция характеризует реляционный аспект власти, а база власти (ресурсы) - субстанциальный аспект. "Когда нас интересует реляционный аспект власти, мы обращаем внимание главным образом на то, как используется властная позиция в отношении позиции других акторов. Когда внимание сосредоточивается на субстанциальном аспекте, на использовании ресурсов, то на передний план выходит база власти" (Mokken and Stokman, 1976: 47).

Идея о том, что власть основывается на комбинации позиции и ресурсов, была также развита Ч.Якобсеном и А.Коэном. Для того чтобы объяснить, почему [с.229] социальные группы с громадными ресурсами власти оказываются бессильными перед группами с более скромными ресурсами, они предлагают четко разграничить понятия "властные ресурсы" (power resources) и "потенциальная власть" (potential power). Последнюю они определяют как "возможность использовать эти ресурсы для достижения нужных результатов в отношении определенных проблем. Эта возможность зависит не только от количества ресурсов и их типа, но и от соотношения возможностей противоборствующих сторон использовать свои ресурсы при разрешении конфликтных ситуаций" (Jacobsen and Cohen, 1986: 109).

Поэтому "потенциальная власть"13 является результатом взаимодействия двух составляющих: ресурсов власти и позиции, занимаемой актором при разрешении конфликтной ситуации. Позиция является структурным элементом потенциальной власти, обозначающим ее "отправную точку". Ресурсы - динамический элемент власти, они выражают действующие силы, обусловливающие сам процесс властвования. Сами по себе ресурсы и позиция, как подчеркивают Якобсен и Коэн, не дают власти: ресурсы, которые не могут быть использованы субъектом для разрешения проблемы, оставляют его бессильным, а позиция, не подкрепленная соответствующими ресурсами, является временной иллюзией власти (Jacobsen and Cohen, 1986: 110).

В обоих объяснениях "властная позиция" фактически означает совокупность условий (обстоятельств), в которых субъект может эффективно использовать свои ресурсы для достижения определенных целей. В некоторых обстоятельствах ресурсы могут быть использованы, в других - нет. В этом смысле "ресурсы" и "позиция" соответствуют "причине" и "условиям" в каузальном отношении. [с.230]

Понятие позиции (условий) является безусловно необходимым для объяснения власти. Но само по себе оно еще не характеризует механизм подчинения. Поэтому некоторые исследователи предложили более детальное объяснение властных отношений путем уточнения условий, в которых ресурсы могут эффективно использоваться объектом.

Данный вопрос подробно рассматривался теоретиками социального обмена. По их мнению, в основе власти лежит зависимость. Источником власти выступает неравномерное распределение ресурсов, которое вынуждает объект подчиняться субъекту в обмен на те или иные ценности или услуги. Другим условием возникновения властного отношения является невозможность для объекта получить эти ценности и услуги из других источников. Эффективность используемых субъектом ресурсов поэтому обусловлена двумя параметрами: (1) степенью значимости для объекта получаемых от субъекта ценностей и услуг и (2) наличием и доступностью альтернативных источников их получения.

Эти идеи были развиты и использованы Р.Мартином в его детальной схеме механизма власти. Властные отношения, пишет Мартин, возникают в результате взаимодействия целого комплекса взаимосвязанных факторов. Так же, как и теоретики социального обмена, Мартин считает, что власть, в конечном счете, обусловлена зависимостью объекта от субъекта, поскольку субъект обладает ресурсами, которые объект может получить только в результате подчинения субъекту. Зависимость же есть следствие неравного распределения ресурсов и технологии их использования. Ресурсы становятся эффективными средствами власти, когда они насущные и редкие (имеет место их нехватка) (vital and scarce)14. Эти два свойства определяют "значимость" (criticalness) ресурсов. [с.231]

"Значимость" и "право наследования" (inheritance) обусловливают, по Мартину, контроль за ресурсами. "Наследование" влияет на степень контроля двумя способами: (1) имеет место существенное различие в концентрации контроля над ресурсами между обществами, в которых передача данного контроля по наследству полностью разрешена, частично разрешена и полностью запрещена; (2) общества также различаются в зависимости от того, следуют они принципу частного наследования или коллективного наследования: в первых контроль более рассеян, чем во вторых.

Распределение контроля над желаемыми ресурсами непосредственно обусловливает зависимость. Однако последняя автоматически не ведет к подчинению, поскольку подчинение возникает лишь в том случае, если у объекта нет "путей отступления" (escape routes), т.е. у него нет возможностей достижения этих благ и услуг из других источников или последнее ведет к еще большим потерям для объекта. То есть, количество власти определяется балансом взаимной зависимости объекта и субъекта и возможностями ее избегания: чем больше дисбаланс и труднее избежать зависимости, тем больше объект вынужден подчиняться субъекту и, следовательно, тем больше власть субъекта над объектом (Martin, 1977: 50-58).

Хотя Мартин предложил свою схему для анализа властных отношений между классами и социальными группами, ее, как и модели теоретиков социального обмена, можно в принципе использовать и применительно к случаям, где субъектом и объектом являются индивиды, организации или малые группы, по крайней мере, после небольшой модификации. Например: А имеет власть над Б, если он обладает властными ресурсами, которые являются редкими, насущными и мобилизованными, а Б не может избежать их воздействия.

Данные способы объяснения власти имеют бесспорные достоинства. Однако проблема заключается в том, что не все властные отношения можно представить как отношения зависимости и обмена. По мнению Д.Болдуина, трудности имеют место в двух случаях. [с.232] Во-первых, некоторые авторы (Blau, 1964; 115-116; Boulding, 1965) не склонны называть "обменом" трансакции типа "Кошелек или жизнь!" Во-вторых, в терминах обмена невозможно объяснить случаи манипуляции. Болдуин приводит следующий пример:

Если А скрыто контролирует температуру в комнате Б, то он может с помощью этого добиться, чтобы Б снял свитер, не подозревая о том, что А оказывает на него влияние. Хотя этот случай подпадает под далевскую широкую концепцию власти, большинство исследователей вряд ли назовет это обменом. То есть существуют ситуации, которые трудно описать с помощью обменной терминологии. (Baldwin, 1978: 1230)

В отношении манипуляции я совершенно согласен с Болдуином, однако, отнюдь не уверен, что объяснение власти в терминах обмена не подходит к случаям принудительной власти. Болдуин и сам признает, что в некоторых ситуациях "Кошелек или жизнь!" вполне правомерно считать "обменом":

При угоне самолета или в концентрационном лагере опасность лишиться жизни становится точкой отсчета в системе ценностей, и поэтому "кошелек или жизнь" уже выглядит как настоящий обмен. Довольно часто мы слышим истории, когда жертвы благодарят тюремщиков или угонщиков за то, что те дали им возможность сохранить жизнь. (Baldwin, 1978: 1230)

Что касается манипуляции, то здесь Б даже не осознает себя объектом власти А (или даже наличия самого А) и потому она не может рассматриваться как обмен между А и Б. Трудности в объяснении власти как обмена возникают и в тех случаях, когда власть принимает форму силы (А обладает способностью реализовать свою волю в отношении Б путем непосредственного воздействия на его тело) и, по-видимому, когда используются нормативные ресурсы ("власть" должностной позиции): вряд ли возможно использовать терминологию обмена для объяснения ситуаций, когда субъект помещает объекта в тюрьму или заставляет его следовать предписанным правилам. [с.233]

Объяснение Мартина также "не работает" в этих случаях. Например, в случае манипуляции А может не иметь ничего из того, что нужно Б, то есть Б не является изначально зависимым от А15. В примере Болдуина А скрыто контролирует ресурсы (систему теплообеспечения), что позволяет изменять температуру в комнате Б и тем самым заставить Б снять свой свитер. Можем ли мы рассматривать систему теплоснабжения как одновременно "насущную" и "редкую"? На мой взгляд, нет, поскольку (1) Б может также иметь доступ к этой системе (то есть она не является "редким" ресурсом)16 и (2) снятие свитера никоим образом не связано с осуществлением каких-то желаний Б (то есть система обеспечения не является для него "насущной")17.

Возьмем другой пример: А обладает способностью манипулировать поведением Б путем использования дезинформации. Поскольку Б также может обладать данной способностью в отношении А (хотя это может и не помочь ему избежать манипуляции со стороны А), мы вряд ли будем считать, что данный ресурс власти (способность использовать дезинформацию) является "редким". Он также не является "насущным", поскольку Б может быть совсем не заинтересован в том, чтобы кем-то манипулировать18. Здесь схему Мартина (редкость и [с.234] насущность ресурсов - зависимость - невозможность избежать воздействия средств власти - власть) вряд ли можно использовать.

Аналогичная проблема - невозможность объяснения власти в форме манипуляции и силы в терминах обмена - имеет место и в других трактовках источников власти, способов использования властных ресурсов и стратегий, применяемых субъектами власти для реализации своих целей в отношении объектов (см.: Henderson, 1981: 23-47, 77-84). Например, Х.Мичнер и Р.Сухнер выделяют четыре возможные стратегии, с помощью которых субъект может повысить значимость (стоимость) своих ресурсов для достижения более выгодного взаимодействия с объектом или снизить свою зависимость от него. Первая стратегия - "блокирование результатов" (blocking outcomes) - заключается в воспрепятствовании доступу объекта к желаемым для него ценностям. Вторая - "формирование потребностей" (demand creation) - направлена на выработку у объекта большего интереса к тем или иным ценностям субъекта, что даст возможность повысить "плату" объекта при обмене на эти ценности. "Расширение властной структуры" (extension of the power network) - третья стратегия, представляющая собой создание альтернативных источников реализации потребностей субъекта, снимающих его зависимость от других субъектов. "Отказ" (withdrawal) - четвертая стратегия, выражается в решении субъекта пересмотреть "цену", которую он платит в процессе обмена с другим субъектом. У каждой из этих стратегий может быть "ложный двойник" (deceptive counterpart). Например, субъект может осуществить "отказ" даже в том случае, если он продолжает рассматривать "цену" обмена как приемлемую для него. Преувеличение привлекательности тех или иных ценностей или доступности альтернативных источников их получения может способствовать росту относительной независимости субъекта в отношениях с другими субъектами. Угроза может быть вполне правдоподобной даже если ее невозможно выполнить (Michener and Suchner, 1972). [с.235]

Опираясь на классификацию ресурсов Дж. Френча и Б. Рэйвена (French and Raven, 1959), П.Сэкорд и С.Бэкмэн тоже рассматривают четыре возможные "стратегии власти": (1) непосредственное предложение или отказ от предложения [объекту] своих ресурсов; (2) обращение к различным нормам, призванным ограничить или контролировать поведение объекта; (3) использование обещаний и угроз с целью изменения восприятия объектом своих действий; (4) управление долгами (debt management). Последнее представляет собой неравный обмен, в котором один субъект не обладает ресурсами для компенсации полученных им благ или услуг и должен возместить издержки другого субъекта путем подчинения ему (Secord and Backman, 1974).

Очевидно, что и эти объяснения использования ресурсов власти, основывающиеся на основных идеях теории социального обмена, также не могут претендовать на статус универсальной схемы анализа власти и ее источников, хотя вполне применимы к отдельным формам власти. По-видимому создание такой схемы невозможно в принципе из-за большого разнообразия ресурсов власти и их "непохожести": разные ресурсы действуют по-разному. Кроме того, один и тот же ресурс может иметь несколько различных способов применения, а субъекты власти обычно используют не один ресурс власти, а их совокупность. Поэтому определенные ресурсы чаще всего ассоциируются с конкретными формами власти19. Об этом речь пойдет далее. [с.236]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Термин "ресурсы власти" ("resources of power") является общепринятым, хотя используются и некоторые другие термины (в этом же значении), например, "основы власти" ("bases of power") (Bacharach and Lawler, 1981; Baldwin, 1989) или "источники власти" ("sources of power") (Simon, 1953). Д.Ронг (Wrong, 1988), Р.Моккен и Ф.Стокмэн (Mokken and Stokman, 1976) и некоторые другие исследователи используют как "ресурсы власти", так и "основы власти", но, как мы увидим далее, проводят различия между ними. В отечественной литературе чаще используется термин "средства власти".

Вернуться к тексту

2 Его пример: "Представьте, что С стоит в большом помещении, в котором имеется скрытая кнопка и ее нахождение неизвестно для С. Если нажать на эту кнопку, то Нью-Йорк будет разрушен. Представьте, далее, что если С совершит определенные действия в нужной последовательности, то он эту кнопку обнаружит и окажется способным разрушить город. Следует ли из этого, что С имеет власть разрушить город (например, в последующие десять минут)? Если С не знает, где находится кнопка, и если он не знает, как ее отыскать (в ближайшие десять минут), тогда, на мой взгляд, очевидно, что у С нет этой власти" (Goldman, 1972: 230).

Вернуться к тексту

3 Определенный уровень знаний и умений, как и элементарные физические способности, очевидно необходимы, что видно и из примера Голдмэна. Даже при "правлении предвиденных реакций" субъект власти должен быть достаточно умелым, чтобы случайно не повредить осуществлению своей власти.

Вернуться к тексту

4 Это важно, поскольку не любая способность есть власть и не любое влияние представляет собой осуществление власти.

Вернуться к тексту

5 Воздух может стать наиболее эффективным ресурсом власти, если его количество ограничено, например на подводной лодке.

Вернуться к тексту

6 В силу этого представляется невозможным указать средства, которые могут стать ресурсами власти над всеми людьми. Лассуэлл и Кэплэн, Даль и другие исследователи фактически перечисляют средства, которые обычно играют роль ресурсов власти.

Вернуться к тексту

7 Под "могуществом" в данном случае имеется в виду наличие значительного количества средств, которые обычно ассоциируются с властью. Однако в ряде случаев они, во-первых, могут и не быть ресурсами власти (общими ресурсами власти) в отношениях с теми или иными людьми или группами (как в случае с религиозным фанатиком) или, во-вторых, общие ресурсы власти не становятся конкретными ресурсами власти, если отсутствуют соответствующие условия (например, земля не может стать орудием эксплуатации и господства, если в ней нет недостатка). И наоборот, даже ограниченное количество средств воздействия, имеющиеся в распоряжении "слабых", может дать им власть над людьми, если эти средства становятся эффективными ресурсами власти (я вернусь к этой проблеме далее).

Вернуться к тексту

8 Моррис различает "не-эпистемические способности" (А способен выполнить какую-то совокупность действий, которая обеспечит желаемый для него результат, но он не знает, какие именно действия он должен совершить и/или их последовательность) и "эпистемические способности" (А способен выполнить определенную совокупность действий, которая обеспечит желаемый результат, и знает как и в какой последовательности их осуществить). В рамках последних Моррис, в свою очередь, выделяет "эффективные эпистемические способности" (А знает, как добиться желаемого результата и непременно его добьется, если попытается). Различие между "эпистемическими способностями" и "эффективными эпистемическими способностями" Моррис объяснясь следующим образом: "У Вас есть эпистемическая способность сделать что-то, если Вы знаете, как сделать это и можете совершить совокупность необходимых действий. Однако Вы можете не достичь результата, если Вы также считаете (ошибочно), что можете достичь цели каким-то другим способом и выберете этот способ. Вы могли достичь результата, если бы избрали более длинный и утомительный способ. Но Вы (представьте) оказались слишком нетерпеливы и попытались добиться цели "меньшей кровью", что и обусловило Ваши неудачи. Вы все еще обладаете эпистемической способностью сделать это, но Ваши попытки в настоящее время терпят неудачу. В отличие от этого есть вещи, которые Вы способны сделать и полном смысле этого слова, - Вы обязательно сделаете их, если попытаетесь. Эти способности я называю эффективными эпистемическими способностями" (Morriss, 1987: 53-54).

Вернуться к тексту

9 То есть только в том случае, если он обладает, по Морррису, "эффективной эпистемической способностью".

Вернуться к тексту

10 Если бы у российского правительства и полицейского не было моральных и правовых ограничений, то они были бы способны достичь желаемых результатов, то есть властные отношения имели бы место.

Вернуться к тексту

11 Многие вещи становятся даже более желанными, когда они запрещены. При этом не так важно, исходит ли данный запрет от других людей, или он "наложен" самим субъектом.

Вернуться к тексту

12 К коллективным ресурсам относятся прежде всего индивидуальные ресурсы, которыми обладают члены группы. Но есть и такие коллективные ресурсы, которые не сводятся к сумме индивидуальных. К наиболее значимым ресурсам подобного рода Ронг отнес численность (количество членов группы), монополию на профессии и знания, солидарность и организацию (Wrong, 1988).

Вернуться к тексту

13 Якобсен и Коэн используют термин "потенциальная власть" (а не просто "власть"), чтобы подчеркнуть различие между властью как потенциалом, способностью, и осуществлением власти, реализацией этой способности. Для обозначения последней они используют термин "действующая власть" (enacted power).

Вернуться к тексту

14 Ресурсы, поясняет Мартин, могут быть насущными, но не редкими, как земля в Канаде в восемнадцатом веке. Или же они могут быть редкими, но не насущными, как бриллианты в Англии в семнадцатом веке.

Вернуться к тексту

15 Разумеется, когда А осуществляет власть над Б с помощью манипуляции, то поведение Б начинает зависеть от А. Однако это уже зависимость другого рода, она есть результат осуществления власти, а не основа власти.

Вернуться к тексту

16 То, что Б также имеет доступ к системе теплообеспечения, не означает, что у А нет власти заставить Б снять свитер.

Вернуться к тексту

17 Разумеется, можно представить массу случаев, где система теплообеспечения была бы и "редкой", и "насущной".

Вернуться к тексту

18 Если мы станем иначе интерпретировать этот пример и отнесем к ресурсам власти не способность использовать дезинформацию, а саму дезинформацию, то вывод будет тем же: (1) в отличие от информации (правильной информации) дезинформация (ложная или неполная информация) не является "редкой" по определению; (2) поскольку объект манипуляции не осознает себя таковым, то нет смысла говорить, что дезинформация "насущна" для объекта: дезинформация в процессе манипуляции действует иначе, чем деньги в экономических сделках.

Вернуться к тексту

19 Это фактически подразумевается в вышеприведенных моделях, где различные стратегии, применяемые субъектами для поддержания, увеличения и осуществления своей власти, фактически символизируют различные формы властных отношений, связанные с различиями в использовании ресурсов.

Глава 10. Действие, структура и власть

До сих пор я рассматривал власть как диаду - то есть как отношение между двумя акторами. Однако власть возникает не в вакууме, а в сложной системе социальных отношений, то есть в общественной структуре. Последняя не только играет роль условий в каузальном отношении, но и в значительной мере предопределяет саму совокупность ресурсов, которыми обладают акторы. Поэтому для объяснения властного отношения мы должны представить его в более широком контексте, учитывая роль структурных факторов. Это, в свою очередь, затрагивает проблему "места" власти во взаимодействии объективных (структурных) и субъективных (персонализированных) аспектов, общественной структуры и человеческой деятельности1.

Данная проблема относится к числу ключевых для понимания власти. Кому принадлежит власть - индивидам (группам) или структурам (системам)? Насколько вообще можно говорить о власти акторов, если ресурсы власти и условия ее осуществления зависят от общего контекста и специфики ситуации? Следует ли рассматривать структурное влияние как нечто противоположное власти? Исследование этих проблем составляет важную часть концептуального анализа власти.

В решении вопроса о соотношении деятельности и структуры выделились два основных подхода: "волюнтаристский" и "структуралистский". Волюнтаристский (субъективистский) подход объясняет социальные явления как сводящиеся к действиям индивидов, уделяя минимальное внимание роли структурных факторов; он концентрируется на деятельности людей как основе социальной реальности. Применительно к проблеме [с.237] власти, данный подход наиболее отчетливо проявляется у Р.Даля и других бихевиоралистов, продолжая превалировать в литературе по власти. Власть преимущественно рассматривается в контексте деятельности субъекта, его способности оказать определенное влияние на объект.

Структуралистский подход объясняет социальные явления как результат структурного влияния и рассматривает социальных субъектов в качестве носителей структурных ролей. Этот подход характерен для функционализма, системных теорий и марксизма2. Применение данного подхода к анализу власти четко просматривается в концепции Н.Пуланзаса. Близка к нему и концепция власти Т. Парсонса.

Большинство исследователей (Lukes, 1977: 18; Hindess, 1994: 334-335; Clegg, 1989: 100-101; Debnam, 1984: 72-73; Layder, 1994: 371), считает эти подходы неудовлетворительными. Льюкс пишет, что оба фактически отвергают наличие проблемы соотношения власти и структуры. "Первый, по сути, отрицает наличие структур (кроме самого минимума)3; второй отрицает [с.238] существование социальных субъектов" (Lukes, 1977: 18). Исследователи практически единодушны в том, что этих "крайностей" следует избегать и искать "синтетические решения".

Наиболее известные попытки разрешить проблему структуры и действия и объяснить соотношение действия, структуры и власти были предприняты С.Льюксом и Э.Гидденсом. Льюкс стремится преодолеть недостатки указанных выше подходов, предлагая "диалектический взгляд", заимствующий их отдельные элементы. В частности, идея центральной роли акторов, обладающих возможностью выбора, была взята им у волюнтаристского подхода, а понятие структурного принуждения (structural constraint) - у структуралистского (Lukes, 1977: 24).

Льюкс связывает власть с человеческой деятельностью; власть "находится" в деятельности и не существует вне ее. Во всех своих работах он подвергает критике авторов, рассматривающих власть как вариант структурной детерминации, считая данный подход "слишком широким и ведущим к путанице" (Lukes, 1978: 635). Льюкс с самого начала стремится разграничить власть и структурную детерминацию, в которой действие полностью определяется структурой. Он объясняет это тем, что структурная детерминация, в отличие от власти, несовместима с моральной ответственностью и поэтому "в системе, характеризующейся полной структурной детерминацией нет места власти" (Lukes, 1974: 54-55).

Власть, по Льюксу, обязательно предполагает "свободу действовать иначе"; она осуществляется агентами (индивидуальными и коллективными субъектами), роль которых не сводится к роли носителей объективных отношений. Власть, пишет Льюкс,

подразумевает человеческое действие (human agency). Говорить о власти в социальных отношениях - это говорить об агентах, индивидуальных и коллективных, [с.239] объединенных в группы или организации, которые оказывают существенное воздействие на сознание и действия других людей. Это подразумевает, что хотя агенты действуют в рамках структурных ограничений, они тем не менее имеют определенную относительную автономию и могли бы действовать иначе. (Lukes, 1977: 6-7)

"Способность действовать иначе" является одним из важнейших пунктов в концепции Льюкса. Власть имеет место только в тех ситуациях, где результаты деятельности изначально не предопределены, и актор может внести изменения в ход событий, повлияв на последствия своих отношений с другими акторами. Структурная детерминация не допускает этой возможности. "В той степени, в какой результат считается структурнообусловленным, в той степени люди, которые его достигают, оказываются неспособными действовать иначе" (Lukes, 1977: 9)4.

Льюксовский подход подвергся критике со стороны многих исследователей. Большинство из них сочло, что Льюкс не смог добиться "синтетического" решения проблемы и фактически остался на "волюнтаристской" позиции. Его "диалектический взгляд", претендующий на преодоление "односторонности", на самом деле, как считает Д. Лэйдер, отдает явное предпочтение "волюнтаристской" стороне дихотомии за счет "структурной" (Layder, 1994: 371).

Причины этого Лэйдер видит в следующем. "Во-первых, Льюкс концентрирует внимание на действии (agency and action), в частности, на осуществлении [с.240] власти, рассматривая его в качестве единственной сферы существования (locus) власти. Во-вторых, он неправомерно противопоставляет власть и структуру" (Layder, 1994: 375). Источником трудностей стала неспособность Льюкса четко объяснить соотношение "власти", "структуры" и "структурного принуждения" (structural constraints). Льюкс рассматривает структурную детерминацию как полную детерминацию действия со стороны структуры, что, по мнению Лэйдера, является "слишком механистичным". Напротив, структурное принуждение лишь накладывает ограничения (внутренние или внешние) на поведение актора, оставляя ему относительную автономию действовать иначе. Такое объяснение логически противоречиво.

Льюкс утверждает, что поскольку структурное принуждение совместимо с относительной автономией, которая оставляет субъекту свободу действовать иначе, структурное принуждение тем самым допускает существование власти. При этом Льюкс делает, по существу, взаимоисключающее различие между властью и структурой, подчеркивая, что власть является исключительно аспектом действия, которое начинается там, где заканчивается структурная детерминация. Однако если необходимо проводить дихотомию между властью и структурой, но при этом допускать, что структурное принуждение не исключает власти, то тогда "принуждение" не может считаться структурным свойством. Само существование власти, подразумевающее способность "действовать иначе", автоматически разрушает структурные компоненты данного объяснения.

С другой стороны, если структурное принуждение действительно ограничивает поведение, как утверждает Льюкс, то по логике это принуждение ограничивает свободу и автономию акторов и в тех ситуациях, когда они обладают относительной автономией. В этом смысле структурное принуждение лишает актора возможности совершать определенные виды действий, исключая какие-то потенциальные альтернативы "действовать иначе", в то же время допуская какие-то другие альтернативы. "Способность действовать иначе" как [с.241] используемый Льюксом критерий для определения существования власти оказывается поэтому нечетким. Если структурное принуждение ограничивает способность актора действовать иначе путем исключения имеющихся у него альтернатив, то, по определению Льюкса, власть не существует. Но из этого следует, что если власть связана исключительно с действием и способностью действовать иначе, то нельзя говорить о сосуществовании власти и структурного принуждения, как это делает Льюкс (Layder, 1994: 377-378).

Проблемы в льюксовском объяснении обусловлены тем, что Льюкс напрасно противопоставляет "структурный детерминизм" (исключающий относительную автономию) и "структурное принуждение" (сохраняющее относительную автономию), не желая увидеть, что они имеют общие свойства. Поэтому и не принимается во внимание то, что само понятие относительной автономии подразумевает вопрос о степени автономии и, соответственно, о степени детерминизма.

Льюкс, как подчеркивает Лэйдер, не смог понять, что могут иметь место степени детерминизма, или детерминации действия, отличающиеся от монолитного "тотального детерминизма", и в этом смысле структурное принуждение как "ограничение" действия является разновидностью (степенью) детерминизма (Layder, 1994: 378). Детерминизм может варьироваться - от тотального контроля до ограничения количества возможностей, имеющихся у актора. Последнее может свести выбор лишь к двум альтернативам. В этом случае, пишет Клэгг, "агент может выбрать между ними. но у него нет выбора в отношении данного выбора" (Clegg, 1989: 101)5. [с.242]

Другое направление критики льюксовского подхода в решении рассматриваемой проблемы было развито Э.Гидденсом и другими авторами, которые отвергают само противопоставление структуры и действии. Льюкс, как они утверждают, предложил скорее "дуалистическое" ("dualistic"), нежели "диалектическое" решение проблемы (Knights and Willmott, 1994: 328). Гидденс подчеркнул, что главный недостаток данного способа анализа социальных отношений, где власть и структурный детерминизм рассматриваются как взаимоисключающие друг друга, состоит в его неспособности "удовлетворительно показать структуру как "принимающую участие" во властных отношениях и властные отношения как "принимающие участие" в структуре" (Giddens, 1979: 91).

Вместо "дуализма" Гидденс обосновывает "дуальность структуры" (duality of structure), которая выражает единство действия и структуры, а не их оппозицию друг другу. Действие и структуру, пишет он, нельзя рассматривать в отрыве друг от друга; они являются двумя сторонами медали. "Структура может существовать только в деятельности и с помощью деятельности человеческих агентов" (Giddens, 1989: 256). Поэтому "действие" является сущностным компонентом "структуры". Любое социальное действие включает структуру и любая структура включает социальное действие, они неразрывно переплетены между собой в человеческой практике и взаимопроникают друг в друга. Формирование агентов и формирование структур, пишет Гидденс,

не являются двумя независимыми явлениями, дуализмом, а представляют собой дуальность. Согласно понятию дуальности структуры, структурные свойства социальных систем являются одновременно средством и результатом тех практических действий, которые [с.243] они постоянно воспроизводят. Структура не является "внешней" по отношению к индивидам: как следы памяти и как инстанциированная в социальной практике, она в определенном смысле более "внутренняя", чем внешняя (в дюркгеймовском понимании) по отношению к их деятельности. (Giddens, 1984: 25)

Таким образом, Гидденс предлагает нетрадиционное определение структуры, которое отличающееся от дюркгеймовского, где структура рассматривается как внешняя по отношению к акторам и принуждающая их. Он стремится избежать впечатления, что структура находится "вне" человеческого действия.

Структуру, по Гидденсу, не следует сводить только к ограничению, принуждению; она всегда принуждает, ограничивает действие, но одновременно и делает его возможным, является условием действия. "Структура, - пишет Гидденс, - включается в объяснение действия в двух аспектах: как средство производства действия и одновременно как его результат в воспроизводстве социальных форм" (Giddens, 1977: 130). Другими словами, структура относится как к агенту, так и к результату его действия. Но, как подчеркивает Гидденс, ее нельзя определить ни в терминах действия, ни в терминах результата: она существует лишь в следах (traces), которые остаются в процессе деятельности. "Структура" обозначает совокупность правил и ресурсов, которые постоянно включены в процесс воспроизводства социальных систем; она существует только в своей "инстанциации", когда она возникает и восстанавливается (constituted and reconstituted) в конкретных ситуациях. Структуры являются по своей природе рекурсивными, они репродуцируются в череде организуемых ими практик. Поэтому они вне пространства и времени и существуют только в воспроизводящихся действиях акторов, имеющих определенные намерения и интересы (Giddens, 1976: 127).

Социальные системы не имеют структуры, но несут в себе структурные свойства. Структуры проявляют себя в социальных системах в форме воспроизведенных практик (reproduced practices). Социальные системы, в [с.244] которых "участвует" структура, включают в себя активность людей, воспроизводящуюся в пространстве и времени. "Анализ структуризации социальных систем представляет собой изучение способов, с помощью которых эти системы, базирующиеся на осознанной деятельности акторов, использующих определенные правила и ресурсы в различных контекстах действия, создаются и воспроизводятся в процессе взаимодействия" (Giddens, 1984: 25).

Таким образом, в своей концепции "дуальности структуры" Гидденс стремится примирить "волюнтаристский" и "структуралистский" подходы и преодолеть льюксовский "дуализм" путем рассмотрения деятельности и структуры как взаимопроникающих элементов.

Власть играет важную роль в теоретической конструкции Гидденса. В своем самом общем значении власть присутствует в любом человеческом действии: "действие логически включает в себя власть в смысле трансформативной способности (transformative capacity)" (Giddens, 1984: 15). Гидденс тесно связывает действие субъекта (agency) и власть; без власти не может быть действия, власть дает агентам возможность "действовать иначе" и менять окружающий мир ("make a difference"):

Обладать способностью "действовать иначе" означает возможность вмешательства (intervene) или невмешательства в те или иные события, вследствие которых будет оказано влияние на определенные процессы или состояние дел. Это подразумевает, что агент способен постоянно менять сферу использования своей власти, в том числе и в отношении других агентов. Действие зависит от возможностей агента "внести изменение" (make a difference) в предшествующую ситуацию или ход событий. Агент прекращает быть таковым, если он теряет способность "внести изменения", то есть осуществлять какую-то власть. (Giddens, 1984: 14)

Власть как способность трансформировать ассоциируется с "ресурсным" компонентом структур. Ресурсы, пишет Гидденс, представляют собой "структурные свойства социальных систем, которые поддерживаются и воспроизводятся обладающими знанием агентами в [с.245] процессе взаимодействия". Власть у Гидденса внутренне не связана с достижением частных интересов, как это принято многими исследователями; она характеризует не какой-то специфический способ деятельности, а любую деятельность. Власть сама по себе не есть ресурс; ресурсами являются средства, с помощью которых осуществляется власть. Власть в социальных системах подразумевает регулярные отношения автономии и зависимости между акторами или коллективами в контексте социального взаимодействия (Giddens, 1984: 15-16).

Гидденсовское объяснение так же, как и подход Льюкса, стало объектом критики. По мнению С.Клэгга, очень немногие исследователи посчитали, что теория Гидденса действительно предложила "синтетическое" решение проблемы (Clegg, 1989: 139)6. С их точки зрения, Гидденс не смог преодолеть односторонности "субъективистского" и "структуралистского" подходов: его теория является субъективистской. Клэгг, который также разделяет данный вывод, пишет, что "дуальность структуры" не объединила действие (agency) и структуру в единую теоретическую конструкцию, а "фактически оказалась связаной лишь с индивидуалистической и волюнтаристской стороной дуализма" (Clegg, 1989: 140). Лэйдер также считает, что концепция Гидденса страдает теми же недостатками, что и подход Льюкса. "Главное здесь состоит в том, что, несмотря на его стремление рассматривать власть и структуру как проявляющиеся друг в друге, он фактически (как и Льюкс) достигает этого в ущерб структурному аспекту власти" (Layder, 1994: 379).

Главная проблема в анализе Гидденса состоит в объяснении структурного принуждения (structural constraint). Пытаясь избежать противопоставления структуры и действия (agency) и выдвигая идею о том, что структуры существуют только тогда, когда они инстанциируются [с.246] индивидами, Гидденс фактически не рассматривает какие-либо предшествующие условия или ограничения действия. Лэйдер пишет:

Если структуры и системы "существуют" только тогда, когда они актуализируются при специфических конкретных столкновениях, то трудно представить, как Гидденс может включить в спой анализ понятие исторического возникновения и/или дезинтеграции структурных контекстов действия. Это понятие должно включить в себя идею стабильности (durability) этих контекстов в "пространстве и времени"… Без прямой ссылки на то, что структурные контексты действия (это может относиться как к общим, так и к более конкретным контекстам) имеют различные степени стабильности а пространстве и времени, идея инстанциации подразумевает, как это представляется, что "структуры" и "системы" являются "возникающими" (inchoate) и "эванесцентными" (evanescent), появляющимися и исчезающими в действиях каких-то людей в определенных местах. (Layder, 1994: 382)

Кроме того, идея "инстанциации" фактически отрицает понятие воспроизводства отношений, которое подразумевает что-то уже существующее (существовавшее) и требует ссылки на предшествующие структурные (контекстуальные) условия, в которых осуществляется действие субъекта. Подход Гидденса не позволяет ему объяснить предшествующее неравенство между людьми, вытекающее из вопроизводящихся отношений господства и подчинения, обусловливающих неравное распределение ресурсов и возможностей. Отношение между субъектом и объектом невозможно представить как результат "инстанциации": ресурсы, на которых основывается власть, должны реально существовать "заранее", то есть еще до того, как они создают возможность оказания подчиняющего воздействия на людей. Иначе, как указывает Клэгг, соотношение власти и структуры размывается.

Структуры, которые существуют только тогда, когда они инстанциируются индивидами, не являются структурами: они не выражают каких-либо прочных [с.247] отношений. Критерий структуры состоит не в том, что она создается индивидами в процессе инстанциации, а в том, что отношения между индивидами и субъектами коллективного действия являются относительно устойчивыми и они вынуждают и дают возможность для различных действий и недействий субъектов. (Clegg, 1989: 145)

Эти недостатки стимулировали поиск других подходов к решению проблемы, которые бы не противопоставляли власть структуре, как у Льюкса, и, одновременно, не девальвировали роль структуры, что имеет место у Гидденса. По-видимому необходимо принять точку зрения, что власть является структурным явлением и одновременно тесно связана с деятельностью субъектов, она может быть структурно обусловленной и одновременно осуществляться субъектом власти в соответствии с его интенциями. Это означает, что структурная детерминация не есть нечто внешнее, противоположное власти, а представляет собой элемент властного отношения. Главный недостаток в объяснении Льюкса состоит в том, что он сводит роль структурных детерминант исключительно к ограничению возможностей действия акторов, их свободы выбора и способностей действовать по своему усмотрению ("агенты действуют в условиях детерминированных структурой ограничений"). В этом отношении Гидденс прав, утверждая, что структуры не только ограничивают и вынуждают действие, но и являются условием действия, они делают это действие возможным. Структуры, как мы увидим далее, следует рассматривать скорее как условие власти, а не только как ограничивающую ее силу.

Для пояснения данного тезиса необходимы некоторые уточнения. Одно из них было сделано К. Беттс, Она указала, что термин "структура" может использоваться и используется для обозначения двух разных понятий, требующих четкого разграничения. Во-первых, "структура" характеризует контекстуальные возможности и ограничения (принуждение), ресурсы и нормы, структурирующие социальное действие. Во-вторых, под ней могут пониматься ненамеренные, непредвиденные [с.248] последствия действия, т.е. те результаты действия, которые не планировались (в этом смысле мы говорим о "структурных тенденциях" или "структурных противоречиях") (Betts, 1994: 351-352)7.

Беттс указывает, что чаше "структура" используется в первом значении. Второе значение обычно употребляется только при рассмотрении проблемы соотношения действия и структуры (agency/structure problem), то есть когда мы рассуждаем о степени влияния людей на социальные процессы и степени их зависимости от структуры, при которой они являются скорее продуктами социального процесса, чем ее субъектами. Эту проблему Беттс обозначила как проблему событийной каузации и субъективной каузации (event causation and agency causation) или как проблему предопределенности (судьбы) и действия (fate and agency). To есть существует две различные проблемы - проблема предопределенности и действия и проблема структуры и действия - которые не должны смешиваться при анализе власти.

Это различение помогает прояснить некоторые важные аспекты природы власти. Во-первых, оно дает возможность различать власть и структурный контроль, не противопоставляя власть структуре (структурной детерминации), как это имеет место в объяснении Льюкса. Беттс определяет действие субъекта (agency) через понятие сознательного выбора. Сознательный выбор - это не (обязательно) свобода: выбор между двумя нежелательными альтернативами (типа "вы предпочитаете умереть в огне или от меча?") не является свободой, но это выбор. "Совокупность тех или иных последствий следует рассматривать в качестве результата каузального воздействия субъекта (the result of agency causation) в [с.249] том случае, если они явились ожидаемым субъектом результатом его осознанных решений. И в той мере, в какой они не являются ожидаемым результатом осознанных решений, их следует считать результатом предопределенности (fate) или событийной каузации (event causation)" (Betts, 1994: 353).

Предлагаемое Беттс различение между предопределенностью (fate) и действием субъекта (agency) основано на идее знания: иногда люди знают что делают, иногда - нет; они могут четко рефлектировать окружающие условия и предвидеть возможные последствия своей деятельности, но могут и не иметь о них практически никакого представления. Действия людей (agency) следует рассматривать в качестве каузального фактора только в том случае, если они осознаны ими. "Архитектор проектирует дом и контролирует процесс его построения. В той степени, в какой дом строится в соответствии с планом, он является результатом каузального воздействия субъекта (outcome of agency causation)" (Betts, 1994: 353). И наоборот, понятие "предопределенная каузация" (fate causation) относится к ситуациям, где результаты действия не предвиделись субъектом и не соответствуют его намерениям.

Тысячи людей прекращают покупать масло и переходят на маргарин, поскольку боятся болезней сердца. Последствием этого стало разорение многих фермеров, производящих масло, и увеличение доходов маргариновых компаний. Данная ситуация была создана людьми, изменившими свое питание - в том смысле, что они стали ее причиной. Но они не планировали эту ситуацию и не осознавали, что их действия стали ее причиной. Поэтому ситуацию нельзя считать результатом каузального действия людей (agency causation). (Betts, 1994: 353-354)

Хотя ненамеренные и непредусмотренные последствия не могут считаться результатом действия субъекта (agency), все человеческие действия так или иначе имеют эти последствия. Например, свободный рынок представляет собой сложную стихийно возникшую структуру, созданную совокупностью ненамеренных [с.250] последствий деятельности множества субъектов, которые непрерывно поддерживают ее функционирование без какой-либо сознательной цели. Как намеренные, так и ненамеренные последствия деятельности в конечном счете создаются людьми. Структура может быть совокупным результатом различных действий людей - как намеренных, так и ненамеренных.

Таким образом, "власть" относится к каузальному воздействию субъекта (agency causation), а структурная детерминация - к событийной (предопределенной) каузации. В отличие от подхода Льюкса, "власть" противопоставляется уже не "структуре", а "предопределенности". "Структура" (контекст, структурное давление, структурные ограничения, структурные возможности и т.д.) играет конституирующую роль как в каузальном воздействии субъекта на объект, так и в структурной детерминации (событийной каузальной связи).

Роль "структуры" не сводится к ограничению действий людей. Институциональные процедуры, ритуалы, нормы и другие "структурные" факторы обусловливают функционирование политической системы в интересах определенных групп. Как указали П.Бэкрэк и М.Бэрэтц, эти структурные факторы создают определенный "уклон" (bias) в политической системе, который лежит в основе "второго лица власти" - способности политически господствующих групп не допустить в сферу публичной политики потенциально "опасные" для них проблемы. Здесь структура играет роль основания власти, ее обязательного условия; без структуры господство этих групп было бы (могло быть) невозможным. Власть учителя над учеником также в значительной степени "структурна": и учитель, и ученик обладают определенным социальным статусом и играют роли, которые им "предписаны" традициями, нормами, правилами; эти роли институционализируются и становятся относительно независимыми от их носителей. Власть, в этом смысле, всегда подразумевает определенный контекстуальный и институциональный фон, "правила игры", которые находятся в основании властного отношения, формируют его, и одновременно [с.251] накладывают определенные ограничения на возможности субъектов реализовать свои интенции в процессе взаимодействия.

Ресурсы власти, таким образом, не являются персональным атрибутом акторов; они могут быть как бы "переданы" им какими-то общественными структурами. Хотя власть (особенно в межличностных отношениях) может возникнуть и без непосредственного структурного воздействия, любые длительные и стабильные властные отношения связаны, как правило, с теми или иными структурами. Для того чтобы сохранить и укрепить свою способность контролировать других людей, социальные субъекты стремятся создать какую-нибудь структурную конструкцию или использовать уже имеющиеся структурные факторы - нормы, традиции, ценности, институты.

Анализ структурных оснований власти имеет большое практическое значение для объяснения социальной реальности. Раскрытие и характеристика структурных механизмов, способствующих поддержанию постоянного превосходства одних индивидов и групп над другими, само по себе является ключевым аспектом изучения власти. Данный анализ важен и с точки зрения характеристики источников социального неравенства, объяснения причин стабильного функционирования определенных видов властных отношений (господин - раб, учитель - ученик, руководитель - подчиненный и т.д.), а также для определения набора имеющихся перед социальными субъектами жизненных альтернатив, пространства социальною конфликта и возможностей социальных изменений.

Роль структуры во властном отношении может варьироваться. Иногда она минимальна, например, в личных отношениях между друзьями, где обычно нет четкой регламентации деятельности и нормативных оснований регулятивного воздействия субъекта на объект, а власть основана главным образом на персональных качествах субъекта и поэтому в известных пределах не зависит от структурного контекста. Но бывает и наоборот: власть может быть непосредственно связана с теми [с.252] или иными позициями, которые занимает субъект, например, с официальным постом в правительстве или в коммерческой организации, где права, полномочия, привилегии и обязанности четко зафиксированы.

В этих случаях некоторые исследователи склонны приписать власть не индивидам и группам, а самим позициям, которые эти индивиды и группы занимают. Например, П. Моррис различает "власть индивидов" и "власть позиции". Власть позиции, пишет он, основывается на ресурсах, неотделимых от этой позиции; люди, занимающие ее, автоматически "получают" ресурсы, которыми они не могут распоряжаться вне позиции. Поэтому, заключает П. Моррис, властью обладают скорее позиции, а не занимающие их лица. Чтобы оценить власть той или иной позиции, необходимо сравнить возможности людей, которыми они обладают находясь на этой позиции, с возможностями, которые у них есть без этой позиции. Не все люди, занимающие властные позиции, будут иметь одинаковое количество власти: более грамотные и умелые будут иметь больше власти по сравнению с другими; некомпетентные могут вообще не иметь власти. Однако власть самой позиции, как считает Моррис, остается относительно постоянной (Morriss, 1987: 107-109).

С этими соображениями, на мой взгляд, следует согласиться, за исключением самого понятия "власть позиции", которое фактически означает определенную совокупность ресурсов власти (правовые нормы, законы, официальный статус, обязанности, награды, контроль за инструментами принуждения и т.д.,), находящихся в распоряжении занимающего данную позицию. Эти ресурсы обеспечивают лишь возможность власти, но еще не саму власть, так как не все люди могут эффективно использовать имеющиеся у них ресурсы. Кроме того, поскольку власть является отношением между субъектом и объектом, способность субъекта обеспечить подчинение объекта зависит не только от субъекта (властной позиции), но и от объекта. Ресурсы, которые сопутствуют позиции, как уже отмечалось, могут иметь различную степень эффективности в отношении [с.253] разных людей и групп. Поэтому сама позиция не "обладает" способностью подчинять людей; она должна быть "приведена в движение" акторами, которые имеют достаточный уровень знания и умения, чтобы реализовать имеющийся у них потенциал власти8. Власть не может быть просто атрибутом формальных (структурных) ролей.

Этот вывод относится и ко всем другим случаям, где власть основывается на какой-то структурной позиции: структуры обеспечивают лишь потенциал власти, власть как способность подчинить присуща людям в их взаимоотношениях с другими людьми. Даже в тех ситуациях, где роль структуры кажется решающей, т.е. где власть держится главным образом на занимаемой позиции и в меньшей мере связана с какими-то персональными качествами субъекта, мы можем говорить о "структурной" власти только в переносном смысле - чтобы подчеркнуть роль структурных факторов во властном отношении.

Власть не может быть полностью структурной, то есть независимой от воли субъекта, иначе мы имеем дело с тем, что Беттс обозначила понятием "предопределенность", а Льюкс назвал "тотальной структурной детерминацией". В этом отношении я не разделяю позицию тех исследователей, которые допускают, что власть может существовать в форме деперсонализированной структурной силы, подчиняющей людей независимо от ее носителей. Такую ошибку, в частности, совершает Лэйдер при объяснении случаев, где власть обусловлена стабильными и постоянно воспроизводящимися отношениями господства и подчинения.

Лэйдер, как уже отмечалось, подверг критике концепции Льюкса и Гидденса за их тенденцию к [с.254] "субъективизму" в понимании власти и недооценке роли структурных факторов в формировании властного отошения. Он пишет, что власть имеет как субъективные, так и объективные (структурные) основания, Однако, противореча самому себе, он использует понятия "структурная власть" и "структурные форма власти" для описания ситуаций, где власть неразрывно связана со структурными ресурсами.

Проблема здесь, разумеется, не просто терминологическая, хотя, чтобы быть последовательным, Лэйдер должен был или допустить, что власть бывает как "структурной", так и "не-структурной", или отказаться от термина "структурная власть", поскольку власть, как он сам подчеркивает, всегда связана и со структурой, и с действием субъекта (agency). Рассматривая примеры "структурной" власти, которую Лэйдер определил как "предшествующее принуждение (ограничение) в форме воспроизводящихся асимметричных групповых отношений" (Layder, 1994; 386), Лэйдер фактически ставит знак равенства между "структурной властью" и "структурным контролем".

Рассмотрим его примеры "структурной власти". Первый пример, описывающий бюкратический контроль на рабочем месте в американских компаниях, базируется на исследовании Р.Эдвардса (Edwards, 1979), посвященном процессу формирования и укрепления данной формы контроля в США в послевоенное время. По мнению исследователя, его отличительной чертой стало то, что он превратился в элемент самой социальной и организационной структуры фирмы, оказавшись "встроенным" в принципы производственной деятельности, правила поведения на рабочем месте, дисциплинарные процедуры, распределение обязанностей, систему продвижения по служебной лестнице и т.д., и мало зависел от авторитета руководящего персонала и его непосредственной деятельности. Контроль основывался на объективных стимулах, системе поощрений и наказаний, направлявших и регулирующих производственный процесс. Разделение труда и стратификация рабочей силы еще более усиливши деперсонализацию контроля над рабочими (Layder, 1994: 383-385). [с.255]

В своих комментариях к этому примеру Лэйдер подчеркивает, что власть и контроль над рабочими не являются просто функцией тех, кто осуществляет власть, а есть результат предшествующей и прочно закрепившейся асимметрии в отношениях контроля, утвердившейся и воспроизводящейся в повседневной практике. "В этом структурном смысле власть представляет собой предшествующее и укоренившееся [структурное] давление на поведение рабочих". Это не означает, по мнению Лэйдера, что поведение рабочих тотально детерминировано, но подразумевает, что "власть в данном контексте не является просто результатом рутинных и частных взаимодействий и отношений на рабочем месте. Поведение и возможности рабочих в этих условиях жестко предписаны предшествующими (господствующими) структурными отношениями" (Layder, 1994: 385).

В качестве второй иллюстрации "структурной власти" Лэйдер рассматривает власть театральных агентов над актерами в отношении их карьеры, опираясь уже на свое собственное исследование (Layder, 1981, 1984). Исходя из данных исследования, Лэйдер утверждает, что властная позиция театральных агентов как группы по отношению к карьере актеров основана на монопольном обладании информацией о рабочих местах (которую они "продают" актерам) и контроле за доступом к потенциальным работодателям. Это, в свою очередь, обусловлено спецификой театрального рынка рабочей силы. Совокупность объективных социально-экономических отношений, определяющих эту специфику, создает условия и основу власти театральных агентов над актерами, которая существует как структурное свойство независимо от конкретных отношений между отдельными актерами и агентами.

Таким образом, власть агентов как группы, заключает Лэйдер, не может быть адекватно объяснена лишь путем изучения действий агентов, поскольку "их власть воплощена в структуре, которая обусловливает действия конкретных агентов". Лэйдер согласен с тем, что отдельные агенты имеют власть над отдельными [с.256] актерами, но подчеркивает, что эта власть "полностью основана и поддерживается структурной властью" (Layder, 1994: 385).

В обоих примерах "структура" (существующий и предшествующий контексты, нормы и ресурсы) играет конституирующую роль во властном отношении. Однако то, что Лэйдер имеет в виду под "структурной властью", не есть диадическое отношение между акторами, а представляет собой структурную силу, стоящую над конкретными взаимодействиями и отношениями. Здесь есть объекты (рабочие, актеры), но нет субъектов - тех акторов, которые обладают властью и могут ее реализовать по своей воле9; то есть само понятие "субъект власти" фактически отсутствует.

В объяснении Лэйдера, по существу говоря, имеют место две формы власти (типа властных отношений): (1) власть отдельных групп акторов (менеджеров и театральных агентов) над другими группами акторов (рабочие, актеры), она существует в конкретных взаимодействиях и отношениях между этими группами; (2) структурная власть как структурное воздействие на поведение акторов, она деперсонализирована и существует независимо от конкретных отношений. Получается, что Лэйдер, вопреки своим намерениям, не рассматривает действие субъекта (agency) и структуру как два обязательных компонента, присутствующих в любых властных отношениях. Он фактически допускает существование как структурных, так и не-структурных форм власти. Главный недостаток Лэйдера оказывается тем же, что и в "структуралистских" объяснениях власти: он не делает различий между властью и деперсонализированным структурным контролем, где акторы имеют лишь "представительские" функции и играют роль "винтиков" в объективном механизме социальной регуляции.

Разумеется, "структурные формы власти" составляют неотъемлемую часть общественной жизни. [с.257] Действительно, для понимания социальных явлений невозможно ограничиваться лишь анализом действий отдельных акторов и не все результаты человеческой деятельности можно объяснять в терминах каузальной связи между ними. Однако эти формы контроля следует, на мой взгляд, вывести за пределы понятия власти. Мне представляется нецелесообразным в концептуальном плане слить власть с социальным контролем (точнее рассматривать социальный контроль в качестве разновидности власти). Для адекватного объяснения социальной реальности нам нужно и понятие социального контроля, выражающее подчинение объекта определенным структурным силам (традициям, общественному мнению, закону, объективным историческим условиям и т.д.), и понятие власти, которое выражает зависимость объекта от конкретного субъекта.

Во-первых, в отличие от деперсонализированного структурного контроля, власть - это отношение между субъектом и объектом. С этой точки зрения, власть противопоставляется тем видам отношений, в которых субъекта (персонифицированного в виде индивида, группы или организации) нет вообще, например, подчинению закону или моральной норме. Эту ситуацию, однако, нельзя путать со случаями, когда закон или моральная норма были активизированы субъектом для подчинения объекта (например, должностным лицом в отношениях с подчиненным): здесь мы имеем дело с властью. Подчинение общественному мнению (мнению самому по себе) не есть власть. Однако властью можно считать те отношения, которые возникли в силу того, что какие-то группы сознательно работали над формированием определенного общественного мнения и сформировали его, направив деятельность людей в нужном направлении или же активизировали общественное мнение в своих интересах, превратив его в орудие своей власти (например, в результате успешной агитации на выборах).

Во-вторых, поскольку власть представляет собой разновидность каузальной связи между двумя и более акторами, ее результат зависит от каждого из них. Хотя [с.258] структура может в значительной степени предопределять возможности и ресурсы акторов, власть не существует помимо воли субъекта: субъект является не пассивным носителем своей роли, а активным агентом; его действия (или не-действия) делают его ответственным за результат власти. То есть, субъект власти выступает причиной в каузальном отношении с объектом, а не лишь одним из его условий и от него в конечном счете зависит результат (следствие) каузальной связи. Напротив, структурная детерминация несовместима с ответственностью, которой, как мне представляется, должен обладать субъект власти.

В-третьих, власть, как справедливо подчеркивает Льюкс, подразумевает наличие у субъекта относительной свободы, т.е. способности действовать иначе. Это означает, что не все случаи подчинения объекта можно считать осуществлением власти. В частности, я не склонен употреблять термин "власть" в тех ситуациях, где субъект не свободен в своих действиях и сам в свою очередь является объектом чьей-то власти (в данном конкретном отношении). Здесь он просто инструмент (в лучшем случае соучастник) власти другого субъекта, а не субъект "собственной" власти: он не в силах что-либо изменить и может вообще не иметь каких-либо намерений в отношении других людей. Можно сказать, что он осуществляет власть, которая ему не принадлежит. То же самое относится и к случаям, где "структурная власть" полностью детерминирует поведение акторов, ставших орудием деперсонализированного структурного контроля10. [с.259]

То есть, власть имеет место только в тех ситуациях, где результаты деятельности изначально не предопределены и актор может внести изменения в ход событии, повлияв на последствия своих отношений с другими акторами. Структурная детерминация не допускает этой возможности.

Способность субъекта вмешиваться в ход событий является критерием отнесения к власти случаев "правления предвиденных реакций". Не все они могут рассматриваться в терминах власти, а лишь те, где субъект способен изменить поведение объекта. Если объект будет действовать в соответствии с намерениями субъекта независимо от того, хочет этого в данный момент субъект или нет, власть отсутствует.

В-четвертых, А не имеет власти над Б, если А может заставить Б делать только то, что Б уже делает и без его вмешательства или будет делать независимо от А. В этом случае А не способен оказать воздействие на Б и потому каузальное отношение между А и Б отсутствует, Здесь необходимо различать тех, кто добивается своих целей путем осуществления власти, и тех, кто просто пассивно получают выгоду из сложившейся ситуации.

Это различие было подробно рассмотрено Б.Бэрри (Barry, 1988) в его рецензии на книгу П.Морриса. Среди существующих форм власти Моррис выделил т. н. "пассивную власть". Власть является "пассивной", [с.260] пишет Моррис, не только в том смысле, что она не включает в себя какое-то телесное действие, но также в смысле неспособности актора изменить что-либо в сложившейся ситуации: что бы ни делал актор, результат развития ситуации будет тем же. Например, независимо от своих желаний люди понимают слова, произнесенные на родном для них языке; их власть (способность) понимать язык является пассивной, поскольку они не могут не понимать его. "Мы часто не хотим делать различие между теми, кто имеет что-то, и теми, кто может иметь это, но хотим отличать их от тех, кто не может иметь этого. Понятие власти, включающее пассивную власть, позволяет сделать это различие" (Morriss, 1987: 99-100).

Бэрри согласен с Моррисом в том, что иногда действительно бывает целесообразным объединить вместе все случаи, когда люди могут иметь то, что хотят. Однако, пишет он, "нам по-прежнему нужны основания для того, чтобы называть их властью. А их, как мне кажется, Моррис не представил" (Barry, 1988; 348). Бэрри выступает против попыток расширения понятия за счет случаев, где желаемый для субъекта результат возникает и без его вмешательства. Это, по его мнению, будет означать стирание различий между понятием власти и понятием успеха и неизбежно приведет к выводу, что все добившиеся успеха люди обладают властью, и именно с властью так или иначе связаны все виды социального неравенства.

Моррис приводит следующую цитату из книги Н.Полсби:

даже если мы можем продемонстрировать, что сложившееся статус-кво действует к неоправданно большой выгоде отдельных людей (что, на мой взгляд, характерно для любого реального статус-кво), эта демонстрация не в состоянии показать, что именно люди, получающие выгоду от статус-кво, создали это статус-кво, действуют в его поддержку или могут вызвать его изменение. (Polsby, 1980: 208)

Его реплика: [с.261]

Здесь Полсби совершенно прав, однако он целится не в ту мишень. Нет необходимости утверждать, что если кто-то получает выгоду, то он должен быть причиной этому или контролировать этот процесс. Здесь нужно лишь отметить, что статус-кво, которое систематически действует к выгоде отдельных людей (с чем Полсби согласен), имеет место. Можно негодовать по этому поводу или одобрять данную ситуацию и без намерения увязывать ее с деятельностью тех, кто получает выгоды. (Morriss, 1987: 106)

Комментарий Бэрри:

Конечно, нас может интересовать неравенство само по себе. Однако контекст цитаты Полсби состоит в том, что мы не должны выводить наличие властных отношений из одного лишь факта наличия неравенства. Для этого мы должны иметь такого рода обоснования, о которых он писал. Моррис же путем расширения понятия власти за счет включения в ее содержание всех случаев, когда кто-то может достигнуть того, что он желает, как раз и делает шаг в этом направлении, (Barry, 1988: 348)

Таким образом, власть представляет собой единство субъективного и объективного (структурного), оба элемента всегда присутствуют в любом властном отношении. Власть поэтому не может быть чисто структурной или чисто не-структурной. Власть есть диадическое отношение между субъектом и объектом, которое связано со структурными детерминантами и зависит от них.

Интересное объяснение власти как феномена, обусловленного как деятельностью субъекта, так и структурным контекстом, было предложено Т.Вартенбергом (Wartenberg, 1988). В своей "расположенной концепции власти" (situated conception of power) последняя рассматривается как отношение между составляющими властную диаду акторами - субъектом и объектом - "помещенными" в структуру социальных связей, в которой данное отношение формируется как властное отношение. Главная идея концепции Вартенберга состоит в том, что диада есть лишь один из двух основных элементов власти. Другим является "социальное [с.262] окружение" (social alignment) - совокупность периферийных социальных субъектов, контролирующих и распределяющих ресурсы субъекта и объекта власти.

"Расположенная" концепция власти, как подчеркивает Вартенберг, отличается от "контекстуальной" концепции власти в том, что она не просто указывает на значимость социального контекста при определении субъекта и объекта власти, а включает структурный момент как обязательное условие возникновения и сохранения властного отношения. Понятие "социального окружения" характеризует структуру социальных связей и "расположение социальных других" (positioning of social others). Оно объясняет специфику "социального поля", которое "участвует" в формировании властного отношения. Тем самым "расположенная" концепция, как утверждает Вартенберг, преодолевает недостатки "чисто диадических" концепций, которые не могут адекватно объяснить социальную власть и конституирующую роль социальной структуры (Wartenberg, 1988: 341).

Вартенберг иллюстрирует свою концепцию на примере власти преподавателя над студентом. Он обращает специальное внимание на роль рейтинга - специфической формы оценки, распространенной в американской системе образования - являющегося основой формирования властных отношений между преподавателем и студентом. В отличие от диадических концепций власти, не способных раскрыть роль структуры в данном властном отношении, "расположенная" концепция связывает власть с непрерывным процессом структурирования поведения студента, обусловленным самой рейтинговой системой. Вартенберг показывает, что власть преподавателя может быть адекватно объяснена лишь в том случае, если мы учтем процессы, происходящие за пределами классной комнаты и примем во внимание конституирующую роль "периферийных" (по отношению к диаде) социальных агентов. Вартенберг пишет:

Обоснованность данного утверждения раскрывается при рассмотрении вопроса о том, почему низкий (по мнению студента) рейтинг негативно повлияет на его благосостояние. Многие социальные агенты могут [с.263] негативно повлиять на благосостояние студента. Например, родители, которые наказывают молодого студента за низкий рейтинг; директор, который из-за низкого рейтинга угрожает исключить студента из учебного заведения; юридический институт, отсеивающий за неуспеваемость; фирма, которая может отвергнуть заявление студента о приеме на работу, если рейтинг будет невысоким: все эти агенты являются внешними по отношению к властной диаде и их действия не зависят от рейтинга, полученного студентом от преподавателя, но их деятельность может негативно сказаться на благосостоянии студента. Очевидно, что сам по себе рейтинг, являющийся по своей природе символом, не оказывает негативного воздействия. Он лишь формирует определенные реакции внешних периферийных (для отношения между преподавателем и студентом) социальных агентов, которые и вызывают негативные изменения в положении студента. …Только в силу того, что эти "другие" связаны с преподавателем "отношениями сотрудничества", у студента появляется интерес в получении у него высокого рейтинга. …Именно присутствие этих "других", через которых действия преподавателя трансформируются в совокупность социальных реалий, оказывающих воздействие на положение студента, превращает отношение между преподавателем и студентом во властное отношение. (Wartenberg, 1988: 322-323)

Хотя я и не вполне согласен с Вартенбергом по ряду существенных аспектов в понимании власти, его главная идея - что социальная власть является определенным видом отношения между субъектом и объектом, существующего в контексте их взаимоотношений с периферийными агентами - не вызывает сомнений. Она позволяет рассматривать "власть" не привязывая ее либо к действию субъекта, либо к структурной детерминации, а включает их в качестве обязательных элементов властного отношения. [с.264]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В англоязычной литературе эта проблема известна как "agency/structure problem".

Вернуться к тексту

2 В "Оправдании мозельского корреспондента" К.Маркс пишет: "При исследовании явлений государственной жизни люди слишком легко поддаются искушению упускать из виду объективную природу отношений и все объяснять волей действующих лиц. Существуют, однако, отношения, которые определяют действия как частных лиц, так и отдельных представителей власти и которые столь же независимы от них, как способ дыхания. Став с самого начала на эту объективную точку зрения, мы не будем искать добрую или злую волю попеременно то на одной, то на другой стороне, а будем видеть действия объективных отношений там, где на первый взгляд кажется, что действуют только лица" (Маркс и Энгельс, 1: 192-193).

Вернуться к тексту

3 "Волюнтаристский" подход наглядно проявляется в далевской интерпретации известного примера с дорожным полицейским (Dahl, 1957: 202-203). По мнению Даля, дорожный полицейский обладает властью над водителями, когда он по своему усмотрению меняет направление движения транспорта. Подобного рода ситуации, как он считает, вполне соответствуют его "интуитивной" идее власти.

Разбирая данный пример, С.Клегг (Clegg, 1989: 69-72) подчеркивает, что Даль совершенно не обращает внимания на роль правил дорожного движения, законы и другие факторы нормативного порядка, обусловливающие, по мнению Клегга, осуществление данной власти. С точки зрения Клегга, действия водителей следует объяснять не как следствие каузального влияния дорожного полицейского (самого по себе), а как стереотипные реакции водителей, связанные прежде всего с их оценками целесообразности выполнения установленных правил.

Вернуться к тексту

4 "Неспособность действовать иначе" у Льюкса не означает, что субъект в принципе (никогда) не мог вести себя по иному в данных обстоятельствах (как это присуще "строгой" причинной связи между физическими объектами). Имеется в виду, что связанные с альтернативными действиями издержки представляются настолько существенными, что от "обычного" субъекта вряд ли можно ожидать, что он будет действовать иначе. Здесь оценка опирается на "усредненность", на какой-то определенный стандарт поведения тех или иных социальных субъектов.

Вернуться к тексту

5 Клэгг объясняет данную ситуацию, ссылаясь на анализ Х.Молоточа и Д.Бодена, касающийся заданных ко время слушаний Уотергейтского дела в Конгрессе США вопросов, в которые требовалось однозначно ответить "да" или "нет" (Molotoch and Boden, 1975). "Свидетели были обязаны в соответствии с судебным постановлением отвечать или "да" или "нет" на задаваемые вопросы. Хотя у них и была возможность выбрать между двумя ответами, сам выбор был структурно предопределен формой судебных вопросов таким образом, что разрешались лишь отрицательные и положительные ответы. Здесь у агента был выбор и, следовательно, власть, которые сосуществовали со структурной детерминацией действий агента в терминах Льюкса" (Clegg, 1989: 101).

Вернуться к тексту

6 В качестве подтверждения Клэгг ссылается на мнение целого ряда исследователей (Bleicher and Featherstone, 1982; Hirst, 1982; Gross, 1982; Ashley, 1982; Urry, 1982; МсLellan, 1984).

Вернуться к тексту

7 Беттс пишет, что путаница и значениях "структуры" может возникнуть только если к теоретической конструкции предполагается различение между "действием субъекта" (agency) и "не-действием" (not agency). В детерминистских взглядах связь между предшествующими контекстами и последующими результатами не является проблемой: контекст детерминирует результат.

Вернуться к тексту

8 Используя понятие "власть позиции", Моррис противоречит своему же утверждению, что власть есть способность сделать что-то. Как он сам неоднократно подчеркивал, способности - это то, что мы можем сделать когда захотим (Morriss, 1987: 27). Позиции не могут "хотеть" или "выбирать". Поэтому их "власть" не есть отношение между субъектом и объектом.

Вернуться к тексту

9 Менеджеры и театральные агенты в примерах Лэйдера являются не субъектами власти, а лишь носителями властных отношений.

Вернуться к тексту

10 Примерами могут быть ситуации, где действия субъекта в отношении объекта были предопределены строгой безальтернативной должностной инструкцией. Представим себе, что чиновник в силу тех или иных причин (например, он Ваш друг) не хочет заставлять Вас идти в банк платить налог. Однако он направляет Вас туда, хотя его намерение прямо противоположное. Здесь нет власти. Вы фактически подчиняетесь нормам закона, хотя и есть конкретный исполнитель, транслирующий эти нормы. Власть в отношениях между чиновником и Вами имеет место в тех случаях, когда чиновник обладает альтернативой: он может решить вопрос по своему усмотрению и инструкция не обязывает его к выбору тех или иных решений, или же он может ее проигнорировать, поскольку привык к безнаказанности или просто далек от чиновника веберовского типа. Разумеется, когда речь идет о том, есть ли у субъекта деятельности реальная альтернатива, мы вторгаемся в сферу тонкой материи, и на практике ответить на данный вопрос бывает крайне трудно, поскольку трудно найти критерии "реальности" альтернативы. Но в теоретическом (концептуальном) плане этот критерий следует зафиксировать и рассматривать в качестве субъекта власти только тех субъектов, которые обладали реальной альтернативой действовать иначе и отсутствовала свойственная структурному контролю предопределенность.

Вернуться к тексту

Глава 11. Понятие власти (заключение)

Данный раздел книги был посвящен конструированию понятия власти на основе определения и анализа ее отличительных признаков, характеристики ресурсов власти и связи власти с общественной структурой. В процессе этого был рассмотрен ряд ключевых проблем концептуализации власти. В заключительной главе дается краткое воспроизведение основных идей, касающихся содержания понятия и подводятся итоги дискуссии.

Анализ современных значений и происхождения слова "власть" позволяет выделить семантическое поле "власти" как социального понятия и указать на некоторые ее характеристики. Семантическое поле "власти" целесообразно ограничить следующими значениями:

- способность влиять на что-то, способность сделать что-то;

- право распоряжаться, повелевать, управлять кем-либо, чем-либо;

- могущество, господство, сила;

- право управления государством, политическое господство, права и полномочия государственных органов.

Хотя в обыденной речи "власть" обозначает как способность (возможность) совершения какого-то действия, так и само это действие (событие), семантика слова подчеркивает диспозиционную природу власти: в основе "власти" лежит идея способности, возможности; власть характеризует то, что может произойти или произойдет, а не то, что происходило и происходит. С этой точки зрения важно отличать "власть" от "влияния", имеющего иную семантику и этимологию (но не противопоставлять их друг другу, как это имеет место у сторонников чисто диспозиционной концепции власти). [с.265]

Следующий шаг в определении содержания "власти" связан с понятием причинной связи. Выбор причины в качестве родового понятия имеет следующие основания: существует очевидное сходство в смысловых значениях "власти" и "причины"; понятие каузации (каузального отношения) является достаточно широким, чтобы охватить все формы и случаи власти; каузальное объяснение позволяет использовать логику и методы каузального анализа в исследовании власти.

Каузальное объяснение власти подразумевает, что основными структурными элементами властного отношения являются субъект власти - агент, выступающий причиной изменения (возможного изменения) действий другого агента (объекта), - и объект власти - агент, изменение деятельности (сознания) которого является следствием каузального отношения. Власть как разновидность каузальной связи характеризует актуальный или потенциальный процесс передачи движения от причины к следствию. Субъект (причина) может вызвать определенные изменения в поведении или сознании объекта (следствие) при определенных условиях.

Для того, чтобы отличить власть от других явлений, которые также можно объяснить в терминах каузальной связи, содержание понятия "власть" уточняется путем "отсеивания" тех видов причинной связи, которые не могут быть отнесены к власти, т.е. находятся за пределами понятия.

Во-первых, власть не существует в природном мире, это вид человеческих отношений - отношений между людьми и группами людей.

Во-вторых, власть в строгом смысле слова не есть актуальная каузация, событие, а представляет собой способность (возможность) вызвать какое-то событие, диспозицию. Это не означает, что власть (потенциал) следует противопоставлять ее актуальному осуществлению (реализации данного потенциала): они взаимосвязаны и представляют собой две стадии в развитии властного отношения; в отличие от простого влияния, [с.266] осуществление власти обязательно подразумевает наличие власти как потенциала (способности оказать определенное влияние). Однако только значение потенциала, способности составляет содержание понятия власти, поскольку только власть как потенциал присутствует во всех формах властного отношения и может существовать без своей актуализации.

В-третьих, понятие власти следует использовать лишь применительно к тем каузальным отношениям, в которых субъект обладает способностью воздействовать на поведение и/или сознание объекта в соответствии со своими интенциями. Введение интенции в число обязательных элементов власти позволяет исключить из власти случайное (несущественное) влияние, а также формы деперсонализированного структурного контроля. Без указания на интенцию субъекта невозможно конкретизировать результат ("выход") властного отношения и оценить успех или неудачу попыток осуществления власти. Понятие интенции используется в широком значении, выражающем направленность субъекта на объект; оно не сводится к рациональному сознанию, а включает и значения надежды, веры, желания, благоприятного отношения и т.п.

В-четвертых, объяснение власти как вида каузальной связи требует уточнения понятия "результат власти", выражающего следствие каузального отношения. Результат власти определяется мною в терминах подчинения объекта субъекту. А имеет власть над Б, если А может добиться подчинения Б, т.е. заставить Б действовать в соответствии с намерениями А.

В отличие от других концепций, рассматривающих в качестве результата власти все возможные последствия действий субъекта, так или иначе касающиеся объекта, предлагаемый подход ограничивает результат власти намеренным воздействием на поведение и/или сознание объекта. Анализ власти концентрируется на подчинении как определяющем свойстве власти. Тем самым власть концептуализируется как власть над объектом [с.267] ("власть над"), а не как власть сделать что-то ("власть для"), которая рассматривается в качестве самостоятельного понятия.

В данной концепции четко различаются (1) ситуации, где субъект достигает своих целей с помощью подчинения других людей и где он действует сам, а также (2) результат власти и последствия власти: подчинение объекта как результат намеренного осуществления власти может иметь неблагоприятные (непредвиденные, нежелательные) для субъекта последствия. Для обладания и осуществления власти над объектом субъект должен иметь способность и определенным образом воздействовать на объект, и достичь при этом его подчинения. В ситуациях, когда желаемый для субъекта результат достигается независимо от его воздействия на объект (субъект просто адаптирует свои желания к изменяющимся обстоятельствам либо способен предугадать, что объект будет действовать в его интересах) или, наоборот, субъект способен оказать воздействие на объект, но не может достигнуть его подчинения, властное отношение отсутствует.

Наконец, власть есть сравнительно устойчивое и относительно стабильное отношение между субъектом и объектом. Понятие власти не может использоваться применительно к тем социальным связям, где способность субъекта воздействовать на объект является моментной и непредсказуемой (случайной).

Таким образом, власть можно определить как способность субъекта обеспечить подчинение объекта в соответствии со своими намерениями.

Другие "кандидаты" в определяющие свойства власти, предлагавшиеся в различных концепциях, были мною отвергнуты. Власть не обязательно подразумевает конфликт субъективных преференций субъекта и объекта. Она имеет место и в тех ситуациях, где у объекта нет преференций, противоположных преференциям субъекта, например, в отношениях сотрудничества или когда субъект сам формирует преференции объекта. Нередко [с.268] грань между недобровольным подчинением (подразумевающим конфликт) и добровольным подчинением (где конфликт отсутствует) оказывается неразличимой, поскольку отношение объекта к команде субъекта зависит от "цены" (выгод и издержек) подчинения и неподчинения. Люди иногда предпочитают оставаться в чьей-либо власти и наоборот, субъекты могут сами стремиться сделать своих объектов свободными. Здесь я солидарен с теми исследователями, которые рассматривают власть как понятие, охватывающее все возможные способы подчинения объекта субъекту, в том числе убеждение, побуждение и манипуляцию, где конфликт преференций между субъектом и объектом может отсутствовать.

Власть не обязательно направлена против интересов объекта: во многих бесспорных случаях осуществления власти (власть учителя над учеником) субъект действует в интересах ("реальных интересах") объекта. Причинение вреда объекту не должно рассматриваться в качестве универсального критерия существенного воздействия, как предлагает С. Льюкс, поскольку оно не всегда ведет к подчинению объекта. "Третье лицо власти" может быть объяснено и без ссылки на "интересы": оно выражает способность субъекта формировать и контролировать сознание (преференции, убеждения, установки, желания и т.д.) объекта. Напротив, включение "интересов" в определение власти не только противоречит здравому смыслу в ряде конкретных ситуаций, но и создает различного рода проблемы.

Некоторые другие из указываемых исследователями свойств власти были отвергнуты без специального рассмотрения, поскольку это вытекает из вышеизложенного. Оппозиция и сопротивление не были включены в число обязательных элементов власти по тем же соображениям, что и конфликт.

Способность использовать негативные санкции в ситуациях, где объект отказывается повиноваться субъекту, означает, что власть субъекта ограничена сферой [с.269] санкций и не распространяется на те аспекты сознания или поведения объекта, в отношении которых у субъекта имеются определенные намерения: А не имеет власти над Б в отношении X, так как не может заставить Б делать X. Использование санкции является скорее свидетельством отсутствия власти, нежели ее обязательным элементом.

Рациональное восприятие (Б осознанно выбирает подчинение как меньшее из зол) не может рассматриваться в числе определяющих свойств власти, поскольку в некоторых ее формах объект не осознает власти над ним (манипуляция) или же субъект способен осуществить власть над ним независимо от его восприятия (сила).

Поскольку власть всегда характеризуется определенной сферой, А может иметь власть над Б в отношении X, но одновременно Б может иметь власть над А в отношении Y. Поэтому власть не является обязательно асимметричным отношением между одними и теми же социальными субъектами. Существуют ситуации взаимной (обоюдной) власти, которой обладают субъекты в различных сферах их взаимоотношений. Случаи, когда А может заставить Б делать Х и одновременно Б может заставить А делать Х также следует отнести к власти: здесь мы имеем дело с двумя различными властными отношениями, которые имеют одну и ту же сферу, но различные субъекты и объекты.

"Стоимость" власти (осуществления власти) не является отдельным (самостоятельным) свойством власти, поскольку она как бы подразумевается в понятии интенции: у А не возникнет намерения подчинить Б, если "стоимость" этого будет слишком велика. Если же А осознает это и тем не менее сохраняет намерение подчинить Б, то он, согласно предлагаемой концепции, обладает властью над Б.

Анализ властных ресурсов является другим важным аспектом объяснения власти. В отличие от человеческих способностей и диспозиций, относящихся к [с.270] животным и неживой природе, власть над людьми не может рассматриваться как внутреннее свойство социальных субъектов, поскольку она зависит не только от них самих, но и от их отношений с другими социальными субъектами и окружающей средой.

Не все имеющиеся в распоряжении субъекта средства воздействия на объект являются ресурсами власти, а лишь те, которые могут обеспечить подчинение объекта. Ресурсы власти многообразны. Некоторые из них (знания, умения, воля, физические способности и т.д.) являются обязательными для любых властных отношений, без них субъект не может реализовать свой потенциал власти (общую совокупность всех ресурсов) и трансформировать его во властное отношение.

Те или иные вещи и свойства выступают в качестве ресурсов власти только в отношении конкретных людей и эффективны лишь при наличии определенных условий. Обладатели ресурсов власти не становятся субъектами власти, если (1) они не имеют достаточных знаний и умений их использовать, (2) существуют психологические, моральные, религиозные или какие-то другие ограничения на использование определенного вида ресурсов, (3) ресурсы не мобилизованы, (4) сложившиеся условия (обстоятельства) не благоприятствуют применению ресурсов или (5) объект обладает возможностью избежать их влияния.

Способы воздействия ресурсов власти на объект различны; поэтому не существует универсальной схемы, объясняющей механизм подчинения. Предлагаемые рядом исследователей объяснения действий ресурсов власти имеют ограниченную сферу использования и не вполне применимы к манипулятивным и силовым формам власти.

Поскольку власть возникает и функционирует не в изолированном пространстве, а вплетена в систему социальных связей, для ее понимания необходим анализ роли действия субъекта и структурных факторов во властном отношении. [с.271]

Считается общепризнанным, что основные подходы к решению проблемы являются неудовлетворительными, поскольку в них абсолютизируется либо роль субъекта, либо роль структурных детерминант. Наиболее известные попытки избежать крайностей "волюнтаризма" и "структурализма" были сделаны С.Льюксом и Э.Гидденсом. Однако и их объяснения ("диалектика действия и структуры" и "дуальность действия и структуры") также оказались односторонними и не смогли преодолеть недостатков "волюнтаристского" подхода.

Структура (структурная детерминация) не есть нечто внешнее и противоположное власти, а представляет собой ее обязательный элемент. Роль структуры не сводится к ограничению возможностей социальных субъектов: она одновременно ограничивает действия людей и является их основой, тем самым играя конституирующую роль во властном отношении. Эта роль может варьироваться в зависимости от вида и характера властного отношения - от минимальной, например, в межличностных отношениях, до фактически решающей - в ситуациях, где власть непосредственно связана с традициями, общественными нормами или официальными позициями, которые занимают стороны властного отношения.

Однако власть не может быть "чисто структурной", существующей в форме безликой структурной силы, подчиняющей людей независимо от ее носителей. Субъект власти не является инструментом деперсонализированного структурного контроля или просто извлекающим выгоду из сложившихся обстоятельств; он активный агент и его действия (или не-действия) делают его ответственным за результат власти. Власть поэтому не может быть ни атрибутом субъектов, ни структурной ролью; она не привязана либо к действию субъекта, либо к структурной детерминации, а интегрирует их, включая в качестве обязательных элементов. Власть не сводится к отношению между субъектом и объектом. Другим ее компонентом выступает структура [с.272] периферийных по отношению к диаде индивидов и групп, которые обусловливают распределение властных ресурсов между субъектом и объектом и фиксируют их позиции во взаимоотношениях между собой.

Предлагаемая концепция и основные выводы могут оспариваться с различных сторон. Большинство возможных возражений, по сути, уже было рассмотрено в процессе анализа. Поэтому здесь я лишь укажу на преимущества предлагаемой концепции власти.

Во-первых, она отражает традиционный интерес в изучении власти как власти над людьми и вполне созвучна нашим интуитивным (обыденным) представлениям о власти.

Во-вторых, власть последовательно объясняется как "власть над". Ограничение результата власти подчинением позволяет различать результат власти и последствия власти и сделать понятие результата власти более конкретным и четко очерченным. Это, однако, не снижает роль "власти" в анализе общественной жизни и ее объяснительные возможности, поскольку все, что мы хотим сказать о власти одних людей над другими, может быть выражено в терминах подчинения. В то же время результат власти не ограничивается сферой поведения, а включает и формирование преференций объекта.

В-третьих, предлагаемая концепция власти охватывает все формы подчинения объекта (включая убеждение, побуждение и манипуляцию) и избегает тем самым традиционной абсолютизации насильственных методов власти, принимая во внимание современные тенденции в развитии общественных отношений, в которых все большую роль играют ненасильственные механизмы контроля и влияния, основанные на знании, экспертизе, информации и формальных процедурах.

В-четвертых, исключение конфликта, оппозиции и интересов из числа обязательных элементов власти делает понятие свободным от "негативных ассоциаций", свойственных другим концепциям власти как "власти над".

В-пятых, "власть" характеризуется как понятие, имеющее уникальное (самостоятельное) содержание: [с.273] оно ясно отличается от других понятий (каузация, влияние, контроль, господство, детерминация, авторитет и др.), хотя и имеет с ними общие свойства. Власть - это разновидность каузальной связи. В отличие от влияния, власть выражает не событие (действие), а диспозицию, способность. Власть - это не просто способность влиять на что-то; она осуществляется над людьми, их поведением и сознанием; результат власти ограничен подчинением объекта воле субъекта. Власть предполагает намерение со стороны субъекта, тогда как контроль и господство могут быть деперсонифицированными и ненамеренными, например, в виде нормативной регуляции или структурной детерминации. Авторитет, как мы увидим далее, является формой власти.

Наконец, предлагаемый подход позволяет объяснить власть как явление, принимающее различные формы. Последние являются предметом анализа в третьем разделе книги. [с.274]

Раздел III

Типологический анализ власти

Теперь я перехожу к типологии и анализу основных видов власти. Типологии представляют собой важный элемент социального исследования. Они (1) делают описание явлений и фактов более обстоятельным и конкретным, (2) способствуют лучшему пониманию и объяснению явлений и (3) обеспечивают связь между понятиями в понятийной структуре. Поэтому типологический анализ власти составляет важную часть концептуального анализа власти.

Исследователями предлагались самые различные типологии власти. Дж. Френч и Б.Рэйвен выделили следующие формы власти: побуждение (reward power), принудительная власть, легитимная власть, референтная власть, экспертная власть (French and Raven, 1959)1. У.Конолли различает манипуляцию, принуждение, сдерживание, уступку по предвидению (anticipatory surrender), силу и формирование (conditioning)2 (Connolly, 1993). Классификация видов власти Э. Де Креспини включает принуждение, побуждение, реакцию (reactional power)3, препятствующую власть, легитимную власть и власть привлечения (attrahent power)4 (De Crespigny, 1968). С.Бэкэрэк и Э.Лолер считают, что властные отношения принимают две формы - авторитета и влияния (Bacharach and Lawler, 1981). Д.Ронг в качестве видов власти называет и рассматривает силу, манипуляцию, убеждение и авторитет (Wrong, 1988). Х.Лассуэлл и Э.Кэплэн [с.277] предлагают более детальную классификацию форм власти (и влияния)" включающую 64 формы, в том числе политическую власть, почтение, внушение, принуждение, диктатуру и много других форм (Lasswell and Kaplan, 1950). К.Боулдинг (Boulding, 1990) приводит две основные классификации власти: по последствиям своего осуществления власть бывает деструктивной, продуктивной и интегративной; по объекту - власть над материальными предметами, власть над животными и другими живыми существами, и власть над людьми.

Иного рода классификация была выдвинута Р. Мартином (Martin, 1977). Основываясь на Марксовой теории общественно-экономических формаций, он различает рабовладельческую власть, феодальную власть и капиталистическую власть5. И.И.Кравченко выделяет четыре уровня политической власти: макроуровень (центральные институты власти), мезоуровень (органы и аппараты власти, подчиненные политические институты), микроуровень (уровень отношений волеизъявления в личных отношениях между людьми и малыми группами) и мегауровень (Кравченко, 1998). Существуют и другие классификации6.

Различия между классификациями зависят главным образом от двух вещей. Во-первых, от самого [с.278] понимания власти. То, что одни авторы считают властью, другие могут рассматривать в качестве одной из форм власти или основы власти. Например, П.Бэкрэк и М.Бэрэтц предложили достаточно узкое определение власти, противопоставляя власть силе, манипуляции и авторитету. В то же время большинство других авторов склонны считать последние формами власти. Убеждение, экспертиза, манипуляция и побуждение обычно не включаются в число форм власти теми исследователями, которые концептуализируют власть в терминах конфликта и оппозиции. Ограничивая власть сферой человеческих отношений, большинство авторов (хотя и не все) не рассматривает контроль над неодушевленными предметами и животными в качестве форм власти. Те, кто определяет власть как влияние, обычно классифицируют формы власти в соответствии с видами влияния, которые, в свою очередь, зависят от видов используемых субъектом ресурсов власти. Напротив, чисто диспозиционные концептуализации имеют тенденцию выделять формы власти на основе видов способностей. Это хорошо прослеживается в анализе П. Морриса. Хотя Моррис и пишет о различных понятиях власти, а не формах власти, фактически он выделяет два вида власти - власть как общую способность (ability), и власть как конкретную способность (ableness).

Во-вторых, способы классификации власти зависят от критерия различения форм власти. Наиболее распространенной классификацией форм власти является классификация по источнику (источникам) власти. Довольно часто формы власти ассоциируются с определенными мотивами подчинения объекта субъекту. Эти два вида классификации очень близки друг к другу, но не тождественны, так как мотивы подчинения не обязательно зависят от ресурсов, находящихся в распоряжении субъекта власти.

Другая популярная классификация форм власти выражает различия между случаями, когда власть принадлежит (или осуществляется) индивидуальным или коллективным акторам, т.е. выделяются индивидуальная власть и коллективная власть. Хотя коллектив, как мы увидим далее, также может рассматриваться как единое [с.279] целое, в некоторых ситуациях представляется необходимым определить, является ли власть индивидуальной или коллективной.

Наконец, как и многие другие явления, власть часто классифицируется в соответствии со сферой ее использования. Мы говорим о политической власти и экономической власти, власти в семье, власти в организации и т.д. Часто различия между ними несущественны, но иногда бывает важно, по крайней мере в теоретическом анализе, не смешивать разные виды властных отношений между одними и теми же акторами.

В предлагаемой классификации видов власти я стремился учесть три основных момента. Классификация должна (1) соответствовать предложенному объяснению власти, (2) отразить наиболее существенные (качественные) различия между видами властных отношений и (3) по возможности избежать недостатков, присущих имеющимся классификациям. Наиболее распространенный недостаток классификаций власти состоит в том, что формы власти выделяются по разным основаниям (критериям)7. Кроме того, не всегда соблюдается требование, согласно которому совокупность понятий, используемых для выделения видов внутри данного класса явлений должна быть исчерпывающей, а понятия - уникальными (взаимоисключающими) (Hempel, 1952: 51).

В данной книге мною предлагается классификация видов власти по трем различным основаниям: (1) классификация видов власти по источникам подчинения объекта субъекту (сила, принуждение, побуждение, убеждение, манипуляция, авторитет), (2) различение власти по ее субъекту (индивидуальная и коллективная власть) и (3) по сфере проявления (политическая власть и неполитические формы власти)8. [с.280]

Некоторые другие возможные классификации видов власти были мною отвергнуты. В частности, я не выделяю в качестве форм власти власть над людьми и власть над животными, поскольку ограничиваю понятие власти человеческими отношениями. Я не склонен принять и классификацию П.Морриса, различающую власть как общую способность, власть как конкретную способность и пассивную власть: не все способности, как неоднократно подчеркивалось, относятся к власти9. Я также не отношу к формам власти "обладание властью" и "осуществление власти", поскольку второе не существует без первого и не может ему противопоставляться. Наконец, "власть над кем-то" и "власть сделать что-то" в предложенной мною концепции рассматриваются не как две различные формы власти, а как два разных понятия10. [с.281]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Позднее они добавили к этому перечню еще и информационную власть.

Вернуться к тексту

2 "Формирование" представляет собой "комбинацию гипнотического контроля и приведения в шок"; объект "формируется" субъектом в соответствии с намерениями субъекта и реагирует на действия субъекта желательным для субъекта образом (Connolly, 1993; 92).

Вернуться к тексту

3 "Это власть, которую А осуществляет над Б, когда Б действует в соответствии с намерениями А не потому, что его побуждают или принуждают к этому, а поскольку он надеется, что А вознаградит его, если он это сделает, или опасается, что А причинит ему вред, если он этого не сделает" (De Crespigny, 1968: 199).

Вернуться к тексту

4 "А способен осуществлять власть над Б в силу того, что Б любит его, покорен его личностью и желает максимально походить на него" (De Crespigny, 1968: 203-204).

Вернуться к тексту

5 Аналогичные классификации предлагались и некоторыми отечественными исследователями. Чаще, однако, в нашей литературе встречается весьма простая классификация, согласно которой власть существует либо в форме принуждения, либо в форме убеждения. Кроме того, власть традиционно различается в соответствии со сферами ее существования - политическая, экономическая и т.д. (См.: Ким, 1975; Комлева, 1981; Макаров, 1971; Ледяева, 1989; Меньшиков, 1971; Осадчий, 1983; Усачев, 1976).

Вернуться к тексту

6 Например, кроме вышеуказанной, у Н.И.Кравченко приводится и ряд других классификаций видов власти. В частности, он выделяет виды власти по объему прерогатив (государственная, международная, семейная и т.п.), по субъекту власти (групповая олигархическая и полиархическая, классовая, партийная, народная и т.п.), по формальным структурным признакам (институциональная и неинституциональиая, единовластие и многовластие), по объему власти ее носителя (единоличная, коллегиальная, групповая) и др.

Вернуться к тексту

7 На это, в частности, справедливо указала Е.В.Осипова (1989; 69-70), анализируя классификацию форм власти, предложенную Дж.Френчем и Б.Рэйвеном (French and Raven, 1959).

Вернуться к тексту

8 Классификация видов власти по сфере их проявления, разумеется, не исчерпывается различением между политическими и неполитическими видами власти. Традиционно, как уже указывалось, выделяются экономическая власть (власть в экономической сфере), социальная власть и духовная (идеологическая) власть. Уделение исключительного внимания определению политической власти обусловлено прежде всего тем, что она, в известном смысле, является наиболее значимой и в ее понимании наблюдаются наибольшие разногласия между исследователями.

Вернуться к тексту

9 На мой взгляд, властью может считаться только то, что у Морриса проходит как конкретная способность (ableness).

Вернуться к тексту

10 Как видно из предшествующего обзора, три предлагаемые классификации не исчерпывают многообразия возможных классификаций властных отношений, поскольку формы власти выделяются по самым различным основаниям. В принципе возможно заложить в основание классификации даже различия по временным и пространственным параметрам, по интенсивности и частоте осуществления власти и т.п. Выбор анализируемых в данной книге форм власти в этом смысле имеет субъективные основания. Первая классификация представляется наиболее значимой с точки зрения объяснения многообразия властных отношений. Вторая и третья классификации были выбраны мною в связи с тем, что понятия "коллективная власть" и "политическая власть" имеют различные интерпретации и это нередко ведет к концептуальной путанице. Кроме того, многим различиям между властными отношениями отнюдь не обязательно придавать статус концептуальных критериев, оставляя пространство для эмпирических выводов.

Вернуться к тексту

Глава 12. Сила, принуждение, побуждение, убеждение, манипуляция, авторитет

Эти виды власти различаются по источникам подчинения объекта субъекту. Выражение "источники подчинения" представляется более точным, чем встречающееся в литературе "мотивы подчинения", поскольку сила и манипуляция, как мы увидим далее, не могут быть объяснены с точки зрения мотивов подчинения объекта субъекту.

А. Сила11. В данном виде власти источником подчинения выступает способность субъекта непосредственно воздействовать на объект или его окружение. Обладание властью в форме силы означает возможность оказать намеренное влияние на тело или психику объекта или ограничить его потенциальные действия.

Обычно понятие "сила" используется для обозначения воздействия на физическую сторону бытия объекта, на его тело, т.е. в значении "физическая сила". Однако, на мой взгляд, понятие вполне применимо и к воздействию на сознание (психику) объекта, т.е. может использоваться и в значении "психическая сила". Д.Ронг, также придерживающийся данной точки зрения, пишет, что психическое насилие является весьма распространенным способом властвования. Оно может приобретать институционализированные формы, например, в виде ритуальных церемоний унижения, практики черной магии и колдовства, произнесения проклятий и т.д. [с.282]

Психическое насилие, в процессе которого субъект власти оказывает негативное воздействие на психику, менталитет или эмоциональное состояние объекта, часто осуществляется совместно с физическим насилием и не может быть отнесено ни к какой другой форме власти (Wrong, 1988: 28).

Большинство исследователей согласны с тем, что при осуществлении власти в форме силы, в отличие от других форм власти или влияния, объект лишается возможности выбора и у него нет альтернативы подчинению. Р. Берштедт пишет: "Сила… в социологическом смысле означает сокращение числа, ограничение или полное исключение альтернатив, имеющихся у индивида или группы в результате воздействия со стороны других индивидов или групп" (Bierstedt, 1950: 733). У. Конолли также подчеркивает, что ограничение выбора объекта власти является специфическим свойством силы, отличающим ее от других видов влияния (Connolly, 1993: 92)12.

Действительно, когда человека сажают в тюрьму, то у него нет выбора. Используя силу, субъект власти обращается с объектом как с физическим телом, поэтому повиновение объекта (следование команде субъекта) при осуществлении власти в форме силы может отсутствовать. По этой причине некоторые авторы, в частности П.Бэкрэк и М.Бэрэтц, противопоставляют силу и власть. Они пишут:

Суть различия между властью и силой состоит в том, что во властном отношении одна из сторон достигает повиновения другой стороны, тогда как при использовании силы цели могут быть достигнуты, если они есть, при наличии неповиновения. … пуля после выстрела или ракета после запуска находятся в полете и лишают жертву выбора между повиновением и неповиновением. (Bachrach and Baratz, 1970: 27-28) [с.283]

С этой точки важно различать способность субъекта добиться подчинения объекта путем использования силы и путем угрозы использования силы (принуждение). Некоторые авторы фактически смывают различие между этими двумя видами власти. В частности, данная ошибка имеет место у Берштедта, который относит к силе ситуации типа "кошелек или жизнь" (Bierstedt, 1950: 733). По поводу этого Бэкрэк и Бэрэтц резонно замечают, что здесь мы имеем дело не с использованием силы, а с угрозой использования силы: "Если требование А отдать кошелек в обмен на спасение жизни "подсказало" Б уступить кошелек, то в этом случае А осуществил свою власть - он добился повиновения Б, угрожая более жесткими мерами" (Bachrach and Baratz, 1970: 27).

При всей их внешней схожести, сила и принуждение различаются по своим параметрам, возможностям, способам применения и результатам. Д.Истон, проводящий четкое концептуальное разграничение между силой и принуждением, пишет:

Я различаю силу и угрозу силы. … Есть большая разница между реальным исключением человека из политической системы путем его тюремного заключения и угрозой тюремного заключения. В случае только угрозы, человек может быть склонен подчиниться, …тогда как при использовании силы он продолжает отказываться повиноваться решению властей, но вынужден с ним смириться. (Easton, 1958: 183)

Обстоятельно рассматривающий данную проблему, Д.Ронг подчеркивает, что неспособность различать силу и угрозу силы ведет к тенденции преуменьшать роль принуждения в человеческих отношениях (Wrong, 1988; 26-27).

Нередко утверждается, что применение силы является свидетельством крушения власти. Поэтому власть и сила рассматриваются как противоположности. Наиболее последовательно данную точку зрения, как мы увидели ранее, отстаивает Х.Арендт. Аналогичной позиции придерживаются также Т.Болл, Э.Гидденс, Ю.Хабермас и некоторые другие исследователи. [с.284]

С этим я не согласен. Разумеется, если сила используется лишь в качестве наказания за неповиновение, то власть фактически не была осуществлена. В этом случае субъект, как уже отмечалось, не достиг желаемого результата в отношениях с объектом. Иногда применение силы означает, что все попытки достичь подчинения с помощью других методов не имели успеха, то есть субъект смог осуществить власть над объектом только с помощью силы. В этом случае также можно говорить об отсутствии власти - точнее об отсутствии тех форм власти, к которым стремится субъект.

Однако нередко субъект сам предпочитает использовать силу вместо принуждения или других методов власти (хотя способен прибегнуть и к ним): посадить человека в тюрьму может быть проще (или повлечет меньшие затраты), чем применять принуждение или побуждение. Другими словами, применение силы может быть результатом утраты власти, но не обязательно.

Б. Принуждение. Принуждение как форма власти имеет место в случае явного несовпадения интересов субъекта и объекта. Здесь источником подчинения выступает угроза использования негативных санкций в случае отказа повиноваться команде. Термин "угроза", как указывает Д.Болдуин, имеет три несколько различных значения. Во-первых, под угрозой понимается деятельность А по изменению поведения Б. Во-вторых, угроза нередко интерпретируется в терминах восприятия Б, который предвидит для себя какую-то опасность или вред. В-третьих, она выражает отношение между А и Б, в котором А стремится заставить Б почувствовать угрозу и ему это удается (Baldwin, 1989: 46-47).

Я использую термин "угроза" в последнем смысле, поскольку первые два значения "угрозы" не могут объяснить власть как отношение между двумя и более акторами; они выражают или действия, которые может совершить А, или реакции Б, тогда как власть подразумевает и то, и другое. В соответствии с предложенной концепцией власти, "принудительная власть" определяется мною как способность субъекта обеспечить подчинение объекта путем угрозы использования негативных санкций в случае неповиновения. [с.285]

В отношении данной формы власти нет особых разногласий между исследователями, большинство их предлагает аналогичные интерпретации. Например, Э. Де Креспини определяет принудительную власть как "способность А заставить Б действовать в соответствии со своими намерениями и вопреки желаниям Б путем негативного воздействия на Б для достижения его повиновения или путем угрозы негативного воздействия на Б, если тот не повинуется" (De Crespigny, 1968: 196)13. Дж. Френч и Б.Рэйвен пишут, что "принудительная власть О над П обусловлена ожиданием П наказания со стороны О в случае его неповиновения" (French and Raven, 1959: 157).

Таким образом, принуждение как форму власти можно охарактеризовать следующим образом: (1) А и Б имеют существенно различные (противоположные) преференции в отношении того, что А хочет от Б, поэтому Б не заинтересован в выполнении команды А. Однако (2) повиновение А является для Б меньшим из зол, чем неповиновение, при котором А реализует свою угрозу негативных санкций; Б понимает, что в этом случае он потеряет больше того, что он получит (сохранит) в результате неповиновения. (3) А предпочитает не приводить в исполнение свою угрозу, хотя способен сделать это. Ситуации, когда А не способен привести угрозу в исполнение, но способен достичь подчинения Б в силу того, что Б обладает неадекватной информацией о возможностях А, следует трактовать как случай манипуляции, хотя границы между формами власти здесь достаточно прозрачны. Принуждение также отличается от предупреждения и предсказания: при осуществлении принуждения субъект власти является причиной события, которое он вызвал с помощью угрозы применения санкций, тогда как в этих ситуациях он просто предвидит совершение определенных событий без своего участия в них. [с.286]

В. Побуждение. Здесь источником власти является вознаграждение, которое получает объект от субъекта в обмен на подчинение. Э. Де Креспини определяет побуждение как "способность А заставить Б действовать в соответствии со своими интенциями (так как он иначе не стал бы действовать) путем обеспечения Б тем, что его [Б] привлекает с целью достижения его повиновения, или выполняя обещания, когда Б повинуется" (De Crespigny, 1968: 198).

Так же, как и принуждение, побуждение подразумевает нежелание объекта следовать команде субъекта без внешнего стимула, предложенного субъектом. Но если при принуждении подчинение достигается с помощью угрозы принятия негативных санкций, то побуждение связано с обещанием вознаграждения (позитивными санкциями).

Нередко утверждается, что между позитивными и негативными санкциями нет существенной разницы, поскольку угроза может рассматриваться как обещание чего-то негативного. В определенном смысле это действительно так: в обоих случаях субъект власти стимулирует объект изменить свое поведение, и объект сам "выбирает" подчинение как более приемлемую для него перспективу. Кроме того, в некоторых ситуациях очень трудно различать, даже на интуитивном уровне, негативные и позитивные санкции. Например, когда субъект отказывается от оказания регулярного (ожидаемого) вознаграждения.

Однако различие между принуждением и побуждением тем не менее можно зафиксировать. П.Блау считает, что оно проявляется в отношении к первоначальному состоянию ("initial baseline"), в котором находился объект до начала воздействия на него со стороны субъекта: в зависимости от того, стало ли положение объекта лучше или хуже в результате его взаимодействия с субъектом, мы имеем дело либо с позитивными санкциями (побуждением), либо с негативными санкциями (принуждением). [с.287]

Санкции можно относить к позитивным и негативным и по тому, как их воспринимает сам объект Д.Болдуин пишет:

О выражении "Если Вы сделаете X, я дам Вам $10" невозможно сказать, является ли оно обещанием или угрозой без ссылки на ожидания Б. Если Б ожидал $10 как вознаграждение независимо от того, сделал он Х или нет, то он может воспринимать данное выражение скорее как условие отказа от ожидаемого вознаграждения, нежели как условие получения неожидаемого вознаграждения. Таким образом, то что выглядит как обещание, на самом деле может оказаться угрозой, если угрозы и поощрения различаются в зависимости от их восприятия Б. Данное психологическое понятие угрозы и поощрения соответствует интуитивным значениям этих терминов. (Baldwin, 1989: 49)14

На мой взгляд, побуждение и принуждение не следует объединять в одну форму власти. Побуждение и принуждение обычно имеют разные ресурсы подчинения: побудительная власть основывается на утилитарных ресурсах (деньги, недвижимость, возможность оказания различных услуг и т.д.), а принуждение ассоциируется с оружием, физическим превосходством, военными организациями и другими силовыми ресурсами. Они также различаются по совокупности таких [с.288] характеристик, как интенсивность, экстенсивность, вероятность успеха15, и др.16

Но главная причина состоит в том, что люди по-разному реагируют на принуждение и поощрение. Поэтому позитивные и негативные санкции различаются по своим конечным и побочным эффектам. Если немедленной реакцией на принуждение является страх. беспокойство и сопротивление, то побуждение обычно ассоциируется с надеждой и поддержкой. Позитивные санкции имеют тенденцию создавать ощущение симпатии и заботы о нуждах объекта, тогда как негативные санкции - ощущение безразличия или враждебности по отношению к нему. Первые обычно укрепляют стремление объекта сотрудничать с субъектом в будущем, тогда как вторые препятствуют этому. Осуществление власти в форме принуждения, как правило, ведет к усилению конфликта между субъектом и объектом, росту неприязни и сопротивления со стороны объекта. Поэтому легче обеспечить легитимацию требований с помощью позитивных санкций, чем с помощью [с.289] негативных. Однако побуждение обычно требует больших материальных затрат, чем принуждение17.

Наконец, принуждение и побуждение различаются по своей моральной оценке: осуществление принудительной власти осуждается гораздо чаще, чем осуществление власти в форме побуждения, поскольку принуждение ассоциируется с насилием, а побуждение - нет.

Г. Убеждение. Источником власти в форме убеждения выступают аргументы, которыми обладает субъект и может использовать для достижения подчинения объекта. Д.Ронг определяет убеждение следующим образом: "В ситуациях, где А представляет аргументы, обращения или увещевания, которые после самостоятельной оценки их содержания с точки зрения своих целей и ценностей принимаются Б в качестве основы своего поведения, А успешно осуществляет власть над Б в форме убеждения" (Wrong, 1988: 32). Адаптируя данную дефиницию к диспозиционной концепции власти, убеждение можно определить как способность субъекта добиться подчинения объекта с помощью рациональных аргументов.

Хотя угрозы и обещания часто выглядят как убеждение, источники подчинения в этих формах власти различные. Власть в виде убеждения осуществляется только в том случае, если в основании каких-то действий лежат аргументы. Э. Де Креспини объясняет этот нюанс следующим образом:

Если А угрожал кому-то или предложил ему взятку, он тем самым дал Б основание для подчинения, но мы не можем сказать, что здесь имеет место аргумент. …Об А можно было бы сказать, что он предложил аргумент, если бы он попытался воздействовать на выбор другого лица путем высказываний о характере и последствиях определенных действий без какого-либо ограничения альтернатив этого лица с помощью давления или побуждения. Если бы Б рассмотрел эти [с.290] соображения, взвесил их, соотнеся со своими ценностями и приняв в качестве основы для своих действий, мы могли бы сказать, что он был убежден А сделать что-то, что соответствует намерениям A. (De Crespigny, 1968: 204)

В отличие от принуждения и побуждения, убеждение не подразумевает обязательный конфликт между субъектом и объектом и оставляет объекту свободу в ее "негативном" значении, поскольку объект может действовать в соответствии со своими намерениями. У объекта по-прежнему сохраняется выбор - принять аргументы субъекта или нет, и этот выбор не ограничен ни угрозой негативных санкций, ни мотивируется внешними стимулами. Убеждение, пишет Э.Хендерсон, "заключается в таком использовании ресурсов, которое позволяет одной стороне изменить когницию другой без выгодного или невыгодного для последней изменения ситуации" (Henderson, 1981: 33).

В силу этого убеждение часто вообще не рассматривается в качестве формы власти. Например, У.Конолли, как и многие другие авторы, не относит убеждение к числу форм власти, поскольку в отношениях между субъектом и объектом отсутствует конфликт и оно осуществляется без подавления интересов объекта (Connolly, 1993: 88). С.Льюкс также указывает на то, что при убеждении объект самостоятельно принимает доводы субъекта, поэтому "не сам А, а соображения А, или их принятие Б являются причиной изменения его действий" (Lukes, 1974: 32-33).

Здесь Льюкс, на мой взгляд, не вполне прав, поскольку нельзя противопоставлять субъекта его ресурсам (А и ресурсы А). Ранее я уже высказывался в пользу широкой концепции власти, которая включает в себя все формы подчинения объекта, в том числе и убеждение. Мною отмечалось, что если принять логику Льюкса, то мы должны будем также противопоставлять А всем ресурсам А, (его оружию, физической силе, авторитету и т.д.). Убеждение следует отнести к формам власти, поскольку оно является средством достижения субъектом желаемого для него результата во [с.291] взаимоотношениях с объектом. Как и другие формы власти, убеждение зависит от ресурсов, которые неравномерно распределены между людьми. Люди различаются по своему умению убеждать, ораторскому таланту, интеллигентности, доступу к информации и умению подать ее нужным образом. Все это имеет прямое отношение к распределению власти - как между отдельными индивидами, так и в масштабе всего общества.

Д. Манипуляция. Источник подчинения объекта субъекту связан со способностью субъекта оказать скрытое влияние на объект, не осознаваемое объектом. Д.Истон определяет манипуляцию следующим образом: "Когда Б не осознает намерения А оказать на него влияние, а А способен заставить Б действовать в соответствии со своими желаниями, то мы можем сказать, что имеем дело со случаем манипуляции" (Easton, 1958: 179). В отличие от других способов осуществления власти, где субъект четко выражает свои интенции в виде команды или путем непосредственного использования силы, в манипуляции субъект воздействует на объект без выражения своих пожеланий в отношении деятельности объекта. Манипуляция может иметь место и в тех случаях, где между субъектом и объектом вообще нет коммуникации, даже в ситуациях, когда объект не знает о самом существовании субъекта.

Манипуляция принимает две основные формы. Во-первых, субъект осуществляет скрытый контроль над объектом в процессе коммуникации, делая объекту замаскированные "предложения" путем селектирования поступающей объекту информации, например, утаивая важную информацию, недоступную объекту из других источников. Этот вид манипуляции проявляется в рекламной деятельности и многие формах политической пропаганды.

Другой ее вид связан со способностью субъекта изменять окружение объекта; с помощью этого он вызывает желаемую для него реакцию объекта без непосредственного взаимодействия с ним. Управляющие промышленными предприятиями манипулируют поведением рабочих с помощью корректировки служебных [с.292] инструкций, системы начисления заработной платы, стимулов и т.д. Другим примером данного вида манипуляции является изменение цен, осуществляемое торговыми компаниями.

Новые возможности в использовании манипуляции возникли в связи с современными открытиями в области биологии и психологии. Воздействие на мозг с помощью лекарств и электронных средств с целью изменения сознания и эмоций человека дает субъектам власти мощные инструменты скрытого контроля над психикой людей и их деятельностью.

Среди всех форм власти манипуляция пользуется, пожалуй, самой дурной репутацией, поскольку объект не осознает власти над собой и считает, что действует самостоятельно. При манипуляции, пишет Д.Ронг,

отсутствуют команды, которым бы объект мог неповиноваться; он не видит своего противника, который ограничивает его свободу. Поэтому манипуляция представляется наиболее бесчеловечной из всех форм власти, даже более бесчеловечной, чем физическое принуждение, где жертва, по крайней мере, знает, что является объектом чьей-то агрессии на ее тело и основы жизнедеятельности. (Wrong, 1988; 30)

Поскольку различие между манипуляцией и другими формами власти зависит от того, насколько субъект делает свое намерение открытым или скрытым от объекта, в некоторых случаях манипуляцию непросто отличить от силы и убеждения. Когда субъект открыто создает препятствия объекту действовать определенным образом, то имеет место осуществление силы, когда же субъект делает это скрытно от объекта - манипуляция. В дискуссиях, где интенции субъекта очевидны, мы имеем дело с убеждением. Однако это не препятствует использованию субъектом некоторых элементов манипуляции, что делает грань между ними трудноразличимой. Аналогичная проблема возникает и тогда, когда мы пытаемся развести силу и принуждение, принуждение и побуждение или побуждение и убеждение. Но случай с манипуляцией является по-видимому наиболее трудным. [с.293]

Некоторые авторы, в частности У.Конолли, считают, что формы власти различаются не только по чисто "техническим" параметрам, но и имеют в своей основе разные моральные основания. Поэтому их невозможно различать, не встав на определенную моральную позицию. Конолли пишет:

С позиции аморальных марсиан, не разделяющих наших общепринятых взглядов на человеческие отношения, было бы странным и бессмысленным различать манипуляцию и убеждение, как это принято у нас. Однако если кто-то из нас убежден в том, что им фактически манипулировали, хотя он в то время считал, что его убеждали, то именно изменение его восприятия выступает более важным, чем все "количественные" различия между убеждением и манипуляцией. Другими словами, для тех, кто придерживается принципа, что люди заслуживают уважения, различие между убеждением и манипуляцией является моральным; оно отражает моральное предубеждение против второго, которого нет в отношении первого. (Connolly, 1993: 94)

На мой взгляд, различие между манипуляцией и убеждением нельзя ограничивать моральными соображениями. Разумеется, при осуществлении манипуляции объект власти думает, что его убеждают, т.е. с точки зрения объекта манипуляция обычно выглядит как убеждение. Однако источники подчинения объекта субъекту при убеждении и манипуляции различные. При убеждении субъект сознательно не утаивает информацию от объекта; он хочет, чтобы объект принял его точку зрения и поэтому предоставляет ему всю имеющуюся у него информацию. Напротив, при манипуляции у субъекта нет намерения сделать так, чтобы объект мыслил как и он сам. Поэтому он скрывает от объекта часть информации или дает объекту неадекватную информацию. Таким образом, при убеждении источником подчинения объекта является рациональность (обоснованность) аргументов, которыми обладает субъект, тогда как при манипуляции он связан со способностью субъекта утаить какие-то аргументы (информацию) от [с.294] обьекта. То есть различие между манипуляцией и убеждением может быть объяснено без ссылок на мораль18.

Е. Авторитет. Источником подчинения выступают какие-то характеристики (свойства) субъекта или его статус, которые делают объект обязанным принять команду субъекта независимо от ее содержания. Л.Стейн определяет авторитет как "нетестированное принятие чьего-то решения" (Цит. по: Wrong, 1988: 35). В отличие от убеждения, в процессе которого объект самостоятельно оценивает и анализирует рекомендацию субъекта, подчиняющая сила авторитета заключена не в содержании коммуникации между субъектом и объектом, а в ее источнике, т.е. в самом субъекте.

Объяснение отношения между властью и авторитетом является классической проблемой социальной философии и политической теории. Является ли авторитет формой власти или они представляют собой два различных феномена? Данная проблема стала предметом острых дискуссий. Некоторые авторы (Дж.Остин, К.Маркс, М.Вебер, Б.Рассел, Д.Истон, Р.Берштедт) рассматривают авторитет как тип, разновидность или форму проявления власти. Он определяется как "институционализированная власть", "власть, осуществляемая в соответствии с соглашением" и т.д. Хотя их подходы существенно отличаются друг от друга, авторы согласны в том, что власть и авторитет соотносятся между собой как общее и особенное, и авторитет невозможен без власти.

Данный подход подвергся критике со стороны тех философов (Х.Арендт, М.Крозье, К.Фридрих, Р.Фридман, П.Уинч), которые объясняют власть и авторитет как различные явления. Они утверждают, что между властью и авторитетом имеют место лишь чисто эмпирические отношения, т.е. в реальности власть и авторитет [с.295] часто пересекаются между собой, но авторитет не должен отождествляться с властью или рассматриваться в качестве ее формы (Winch, 1967: 98; Arendt, 1970: 41; Flathman, 1980: 127). Некоторые исследователи, например С. Льюкс (Lukes, 1974: 32), считают, что авторитет может быть формой власти, но не обязательно.

Очевидно, что анализ проблемы и его результаты зависят от того, как определяются оба понятия. Так же, как и понятие власти, понятие авторитета является одним из наиболее дискутируемых. Существует два основных подхода в понимании авторитета. Первый подход представляет авторитет как право командовать. Авторитет рассматривается как свойство (принадлежность) закона, статуса, учреждения, положения в обществе. Люди обладают авторитетом, поскольку занимают какое-то место или пост в определенной системе. В этом смысле авторитет принадлежит как бы не людям, а их позиции, статусу. Т.Гоббс определял авторитет следующим образом: "Право выполнения какого-то Действия называется Авторитетом и иногда полномочием. Поэтому под Авторитетом всегда понимается Право совершения какого-то действия" (Hobbes, 1996: 112). Данный подход характеризует авторитет как авторитет де юре.

Другой подход рассматривает авторитет как проистекающий из знания, умения, экспертизы или каких-то других качеств, которыми обладает субъект. Мнения и распоряжения тех, кто обладает таким авторитетом, являются правильными, обоснованными, весомыми и т.д.; люди подчиняются им, как истинным, в силу их источника ("доверие без дискуссии"). Как писал Ф.Аквинский, "решающим фактором является то, кому принадлежит распоряжение; в сравнении с этим содержание распоряжения является в некотором смысле второстепенным" (Цит. по: Friedman, 1990: 67). Здесь авторитет обозначается и объясняется как авторитет де факто19. [с.296]

Можно предположить, что эти подходы описывают два совершенно различных явления. Однако у них есть несколько общих свойств, которые позволяют квалифицировать их как два типа авторитета. То есть понятие "авторитет" относится к обоим видам отношений.

Во-первых, оба предполагают "отказ от суждения" со стороны того, над кем авторитет осуществляется: во всех интерпретациях авторитета Б выполняет распоряжение А или не тестируя его, или не принимая во внимание свои собственные соображения по существу распоряжения в процессе деятельности. У. Конолли пишет:

Когда Вы осуществляете авторитет надо мной, я повинуюсь Вашей команде добровольно в силу (1) определенных характеристик, которые и Вы, и я приписываем занимаемой Вами позиции или (2) потому, что мы согласны в том, что Вы обладаете каким-то особым пониманием сложившейся ситуации, которое мне еще недоступно или доступно не в полной мере. В обоих случаях я признаю обязанность повиноваться20 и действую в соответствии с этим. И причина моего повиновения не связана с Вашей принудительной властью или Вашими аргументами по поводу предлагаемых Вами действий. (Connolly, 1993: 110)

В случае, когда А обладает авторитетом де факто, Б принимает его команды, поскольку для него А является авторитетом в данном вопросе, а не потому, что он сам исследовал этот вопрос и пришел к какому-то выводу. При осуществлении авторитета де юре, Б не оценивает возможных последствий действий, которых требует А. Его подчинение обусловлено обязанностью выполнять команды А.

На мой взгляд, "отказ от суждения" следует трактовать в самом широком смысле и использовать применительно к трем несколько различным ситуациям: (1) объект следует распоряжениям субъекта без каких-либо размышлений над его содержанием (он безразличен к [с.297] команде, т.е. не имеет какой-либо причины сопротивляться ей или просто не способен оценить ее последствия); (2) изначальное отношение объекта к команде субъекта было негативным, но объект повинуется команде без внутреннего сопротивления, поскольку доверяет субъекту и/или убежден, что субъект "знает лучше"; (3) отношение объекта к команде субъекта является негативным, но он принимает команду добровольно (без восприятия команды субъекта как угрозы), поскольку рассматривает свое повиновение как должное. Первые два случая относятся главным образом к авторитету де факто, третий - к авторитету де юре.

Во-вторых, обе версии авторитета включают в себя идею обоснованности притязаний субъекта на обладание авторитетом. Критерии обоснованности притязаний могут быть различными: возраст, пол, статус, профессия, персональные характеристики, благосостояние, официальные документы и т.д., исключая содержание авторитетного распоряжения.

В-третьих, оба вида авторитета зависят от ценностей и убеждений тех, кто участвует в авторитетном отношении. А обладает авторитетом отчасти потому, что Б имеет соответствующие ценности, способствующие его убеждению в том, что А обладает авторитетом. В этом смысле авторитет не может быть "естественным"" независимым от каких-то конвенций между людьми.

В отличие от силы и манипуляции, авторитет основывается на определенном восприятии субъекта объектом и результируется в повиновении объекта команде субъекта. Объект как бы передает субъекту право командовать (или соглашается с ним) в каких-то конкретных ситуациях. Это право не обязательно институционализируется и формально фиксируется. Но субъект всегда ожидает от объекта добровольного подчинения (без сопротивления), зная, что является авторитетом для объекта. В реальной политической практике правительственные решения, как и большинство других видов авторитетных отношений, обычно "подкрепляются" открытой или скрытой угрозой использования силы. Однако это не устраняет различий между авторитетом и силой (принуждением). [с.298]

Авторитет достигается различными путями. Поэтому можно выделить формы авторитета по его источникам.

Персональный авторитет основывается на персональных21 характеристиках (свойствах) субъекта, оцененных объектом22. Персональный авторитет представляет собой неинституционализированное отношение между субъектом и объектом; это скорее отношение между людьми как таковыми, чем между людьми как носителями каких-то социальных ролей. Он связан, с одной стороны, с определенными чертами и способностями субъекта, с другой стороны, он зависит от их восприятия и оценки объектом. "Любовь, восхищение, дружба или психологическая предрасположенность к господству и покорности являются основами персонального авторитета" (Wrong, 1988: 61).

По-видимому, наиболее распространенной персональной характеристикой, способствующей формированию персонального авторитета, является компетентность. Д.Ронг рассматривает компетентный авторитет как самостоятельную форму авторитета. Его источником является вера объекта в то, что субъект обладает превосходством в знаниях, компетентности и экспертизе и лучше понимает, как реализовать цели и интересы объекта.

Разумеется, можно считать компетентный авторитет отдельной формой авторитета, но более последовательно было бы все-таки рассматривать его в качестве вида персонального авторитета. Эти же соображения в полной мере относятся и к моральному авторитету (который основывается на нравственных качествах субъекта) или к любому другому авторитетному отношению, в котором источником подчинения выступают определенные свойства субъекта. [с.299]

Традиционный авторитет. М.Вебер определял традиционный авторитет следующим образом: "авторитет может называться традиционным, если легитимность обусловлена верой в святость власти и древних законов" (Weber, 1993: 41). Этот вид авторитета "передается" субъекту по традиции и в известном смысле не зависит от персональных качеств субъекта23. Примерами традиционного авторитета являются отношения между родителями и детьми, младшими и старшими, мужчиной и женщиной, патрицием и плебеем и т.д. К наиболее простым формам традиционного авторитета Вебер относил геронтократию и патриархат (Weber, 1993: 42-43).

Легальный авторитет. Данный вид авторитета основывается на рациональных основаниях: это "вера в законность используемых правил и право тех, кто ими наделен авторитетом отдавать команды" (Weber, 1993: 39). Д. Ронг определяет его как "властное отношение, в котором субъект обладает признанным правом командовать, а объект - признанной обязанностью повиноваться" (Wrong, 1988: 49)24

Легальный авторитет следует отличать от легальной власти (легитимной власти). Нередко различие между этими понятиями смазывается, особенно теми теоретиками, которые определяют авторитет как легитимную власть. Некоторые авторы считают, что авторитет осуществляется во всех случаях, когда выполняется распоряжение обладающего авторитетом де юре субъекта, в том числе и когда повиновение мотивируется страхом [с.300] перед использованием негативных санкций (Easton, 1958: 180-182; Oppenheim, 1961: 32; Crozier, 1973: 212). "До тех пор, пока приказы и команды выполняются "автоматически", до тех пор, пока законам (безличностным выражениям авторитета) повинуются, короче говоря, до тех пор, пока язык авторитета "работает" и наделенные им лица не вынуждены "обращаться" к языку влияния и власти, мы можем считать, что авторитет функционирует" (Bell, 1975: 57)25.

Указывая на эту ошибку, У.Конолли (Connolly, 1993: 109) отмечает, что при объяснении авторитета нередко смешиваются две разные идеи - добровольное повиновение команде (даже если она направлена против интересов объекта) в силу ее восприятия как должного, и реакция на принуждение, использование которого является оправданным (законным). Первый вид отношения - это авторитет, второе - легитимная власть, В обоих случаях подчинение объекта является оправданным, однако мотивы подчинения в них различные. Когда осуществляется легальный авторитет, подчинение объекта команде субъекта обусловлено тем, что он чувствует себя обязанным повиноваться. Если же подчинение основано на открытой или скрытой угрозе использования силы, то мы имеем дело с принуждением - независимо от того, оправдано ли возможное применение силы или нет. Если субъект вынужден обращаться к силе, хотя бы и предусмотренной законом, то это означает, что он не обладает властью в форме легального авторитета: он не в силах реализовать свое право, и его легальная позиция (позиция сама по себе, а не инструменты силы, ассоциирующиеся с ней) не делает его способным обеспечить подчинение объекта без использования ресурсов принуждения.

Хотя границу между легальным (легитимным) авторитетом и принуждением в некоторых случаях достаточно трудно различить, все субъекты власти [с.301] заинтересованы в стабильных отношениях с объектом и потому стремятся их легитимизировать, т.е. сделать легальный авторитет основой своей власти. Легальный авторитет формирует устойчивые и "надежные" формы "правления предвиденных реакций"; он более эффективен, чем принуждение или побуждение, поскольку снижает необходимость поддержания в постоянной готовности средств принуждения, непосредственного контролирования и регулярного экономического и неэкономического поощрения объектов. В силу этих причин "голая власть" всегда стремится облачиться в одежды легитимности.

Эти шесть форм власти - сила, принуждение, побуждение, убеждение, манипуляция, авторитет - охватывают, на мой взгляд, все возможные случаи власти. Некоторые другие формы власти следует рассматривать как их разновидности. Например, устрашение и принудительный авторитет (этот вид авторитета выделил Д.Ронг) можно отнести к принуждению; ограничение (Э. Де Креспини) - к силе; реакцию - либо к принуждению, либо к побуждению; референтную власть и власть привлечения - к персональному авторитету; формирование - к манипуляции, и т.д.

Все перечисленные формы есть абстракции, играющие роль "идеальных типов" в исследовании властных отношений; они, как и общее понятие власти, не могут выразить реальность во всем ее многообразии, но так или иначе способствуют ее описанию и объяснению. Каждой из форм присущи определенные свойства, эмпирические закономерности и тенденции.

Хотя можно найти "чистые" примеры всех форм власти, большинство "реальных" властных отношений являются "смешанными". Возьмем в качестве примера власть работодателя над работником в отношении его профессиональных обязанностей. Власть работодателя обычно имеет несколько источников и он осуществляет власть в различных формах. Это может быть легальный авторитет (работник признает право работодателя отдавать распоряжения и свою обязанность им подчиняться), персональный авторитет (работник [с.302] подчиняется работодателю, признавая его превосходство в компетентности и знаниях), принуждение (работодатель использует угрозы, например, увалить работника, если тот не выполнит его распоряжений), побуждение (работодатель стимулирует работника строго выполнять распоряжения, обещая вознаграждение), убеждение (работодатель прибегает к использованию рациональных аргументов для того, чтобы работник понял, что выполнение всех должностных инструкций соответствует его (работника) интересам), манипуляция (работодатель достигает желаемого результата, используя ложную информацию, касающуюся профессиональной деятельности работника).

Таким образом, работодатель способен осуществлять свою власть различными способами и подчинение объекта имеет различные основания и мотивы, которые нередко взаимодополняют друг друга. Не все формы власти являются совместимыми, например, сила или принуждение в некоторых случаях могут подорвать персональный авторитет или способность достигать подчинения с помощью убеждения. Однако нередко осуществление одной формы власти способствует укреплению других форм. Например, осуществление убеждения формирует персональный авторитет, сила поддерживает принуждение, и т.д. Довольно часто, как мы видели, бывает непросто отличить одну форму власти от другой. Все это делает анализ форм власти исключительно трудным для исследователей. [с.303]

ПРИМЕЧАНИЯ

11 Точнее "власть в форме силы", поскольку не любая сила есть власть (например, сила, направленная на объекта, но не обеспечивающая его подчинения). Термин "сила" используется здесь только для обозначения определенной ("силовой") формы власти. Таким же образом следует интерпретировать и другие термины, обозначающие формы власти.

Вернуться к тексту

12 Поскольку результат власти ограничен определенной сферой сознания или поведения объекта, находящейся под воздействием субъекта, то лучше сказать, что сила как форма власти исключает возможные альтернативы в определенном отношении. Тем самым она ограничивает общий набор имеющихся у объекта альтернатив.

Вернуться к тексту

13 В этом определении, однако, несколько смазывается различие между принуждением и силой.

Вернуться к тексту

14 Следует отметить, что отказ от вознаграждения не всегда является наказанием, а отказ от наказания не всегда является вознаграждением. "Если вознаграждение и наказание (и, соответственно, обещания и угрозы) определяются в терминах ожиданий Б в момент начала воздействия на него со стороны А, - пишет Д.Болдуин, - то ясно, что условие невознаграждения в случае неповиновения Б не обязательно является угрозой. "Если Вы не сделаете X, я не вознагражу Вас" является угрозой наказания если, и только если, Б ожидал получения вознаграждения". Здесь, продолжает Болдуин, мы должны "различать условия лишения Б чего-то такого, что Б ожидал, и условия лишения его чего-то такого, что он не ожидал" (Baldwin, 1989: 66-67).

Вернуться к тексту

15 Д.Болдуин разъясняет различие между вероятностью успеха в принуждении и побуждении следующим образом: "Чем больше угроза, тем выше вероятность успеха; чем выше вероятность успеха, тем меньше вероятность выполнения угрозы; чем меньше вероятность выполнения угрозы, тем дешевле осуществить большую угрозy. Чем больше обещание, тем выше вероятность успеха; чем выше вероятность успеха, тем выше вероятность выполнения обещания; чем выше вероятность выполнения обещания, тем более дорогими становятся большие обещания" (Baldwin, 1989; 69).

Вернуться к тексту

16 Эмпирические параметры и характеристики различных форм власти были обстоятельно проанализированы Д.Ронгом. По его мнению, формы власти различаются по экстенсивности (сфере влияния субъекта, количестве объектов, находящихся в его власти), интенсивности (длительности сохранения зависимости объекта от субъекта), сложности (количеству видов деятельности, которое субъект навязывает объекту), скорости достижения результатов, и размерам затрачиваемых ресурсов (Wrong, 1988: 14-20).

Вернуться к тексту

17 Эти и другие различия между позитивными и негативными санкциями были подробно рассмотрены Д.Болдуином (Baldwin, 1989: 69-79).

Вернуться к тексту

18 Различие между манипуляцией и убеждением вполне очевидно и в примерах, которые привел сам Конолли для иллюстрации различных форм власти, а частности, в его примере с работотателем и наемным работником (см.: Connolly, 1993: 88-93).

Вернуться к тексту

19 В англоязычной литературе чаще используются термины "in authority" и "an authority", которые, на мой взгляд, точнее выражают специфику концептуализации авторитета, чем термины "авторитет де юре" и "авторитет де факто", поскольку и то, и другое объяснение подразумевают, что авторитет не является пустой формальностью, а реально (де факто) существует.

Вернуться к тексту

20 В отношении второго случая точнее было бы сказать, что объект рассматривает свое повиновение субъекту как должное, правильное.

Вернуться к тексту

21 Не только индивиды, как мы увидим далее, могут обладать персональным авторитетом: группы людей также имеют определенные качества, дающие им возможность подчинять деятельность других людей или групп.

Вернуться к тексту

22 В веберовской типологии наиболее близким эквивалентом персонального авторитета является харизматический авторитет.

Вернуться к тексту

23 Точнее сказать, "менее зависит", так как, чтобы реализовать тот потенциал власти, который дается ему традицией, субъект должен обладать определенным набором способностей.

Вернуться к тексту

24 Ронг предпочитает термин "легитимный авторитет". На мой взгляд, понятие "легальный авторитет" является более точным для объяснения данной формы власти; оно четко указывает на источник авторитета - легальные нормы, законы, статусные права. В то же время ссылка на легитимность вполне правомерна и в тех ситуациях, где авторитет не основывается на легальных (формальных) нормах, например в отношении традиционного авторитета.

Вернуться к тексту

25 Многие авторы, как указывает С.Льюкс, вообще считает, что добровольное признание авторитета и подчинение ему всегда в значительной мере иллюзорны и за ними стоит сила (Lukes, 1978: 643).

Вернуться к тексту

Глава 13. Индивидуальная и коллективная власть

До сих пор речь шла главным образом об индивидуальной власти, т.е. о власти индивида над другими индивидами, или же власть рассматривалась как отношение между абстрактными А и Б (В, Г, Д, и т.д.) без уточнения, какие социальные акторы способны обладать властью и осуществлять ее. Между тем наибольший интерес для исследователей представляют собой те виды социальных связей и сферы общественной жизни, где во властных отношениях участвуют коллективы людей и социальные группы.

Несколько взаимосвязанных проблем возникает при рассмотрении вопроса о коллективной (групповой) власти. Что считать коллективной властью? Могут ли социальные группы (все или некоторые из них) быть субъектами власти? Если да, то следует ли считать всех членов коллектива (группы) субъектами власти, если часть группы или даже ее отдельные члены также обладают этой властью? В чем различие между коллективной властью группы и властью, которой обладают ее члены (например, лидеры) над теми же объектами? Ответы на данные вопросы имеют существенное теоретическое значение и необходимы для понимания общественной жизни.

Некоторые уточнения нужно сделать с самого начала. Во-первых, в отношении используемой исследователями терминологии. Большинство из них проводит различие между индивидуальной властью (властью индивида над другими индивидами или группами) и групповой властью (властью группы над отдельными индивидами или другими группами). Э.Голдмэн (Goldman, 1972) использует понятие "коллективная власть" для описания властных отношений, в которых субъектом не [с.304] является отдельный индивид. М.Олсен различает властные отношения между индивидами (interpersonal power) и властные отношения между организациями (interorganizational power), где субъекты варьируются от небольших групп до целых обществ (Olsen, 1993: 2). П.Моррис делит все властные отношения в зависимости от того, является ли субъектом власти отдельный индивид или нет. Последние, в свою очередь, подразделяются им на (1) власть группы и (2) власть позиции (Morriss, 1987: 107)1.

Все эти термины вполне приемлемы. Проблема, однако, состоит в том, чтобы разграничить ситуации, где субъект власти рассматривается как. единое целое (хотя в него могут входить несколько индивидов или групп) и как состоящий из нескольких акторов (единиц), каждый из которых также может быть представлен как индивидами, так и группами. То есть термин "коллективная власть" ("групповая власть") имеет два несколько различных оттенка. Он может обозначать (1) все формы власти, где субъектом выступает не индивид, а группа или огранизация и (2) властные отношения, в которых субъект состоит из нескольких, относительно самостоятельных акторов.

В первом случае анализ может быть аналогичным анализу индивидуальных форм власти. Здесь мы абстрагируемся от вопроса о том, каким образом группа людей становится коллективным субъектом; мы рассматриваем ее как единое целое и действующую как один актор. "Когда мы анализируем власть Кабинета, организации типа ИТТ, нефтяной компании или профсоюза, мы можем рассматривать их также как индивидов, - пишет П. Моррис. - …поэтому здесь нет для нас ничего принципиально нового" (Morriss, 1987; 109). Большинство исследователей используют понятие "коллективная власть" (групповая власть) именно в этом значении, когда утверждают, что субъектами власти могут быть любые группы, даже большие общности людей и общества в целом (Olsen, 1993: 2). [с.305]

Во втором случае анализ властного отношения уже совершенно другой, поскольку субъектом власти выступает совокупность нескольких относительно самостоятельных акторов. Здесь мы имеем дело с властью А и В (Г, Д, Е, и т.д.) над Б, для понимания которой существенную роль играют "внутренние" взаимоотношения между А и В (Г, Д, Е, и т.д.).

Могут сказать, что речь идет, по сути, об одном и том же. Действительно, любой коллектив может рассматриваться как состоящий из индивидов (отдельных элементов) и, наоборот, отдельные акторы, участвующие во властном отношении с объектом, представляют собой группу (коллективный субъект власти), занятую совместной деятельностью, т.е. единое целое. Тем не менее, различие между двумя этими значениями "коллективной власти" нельзя размывать, поскольку анализ конкретных ситуаций зависит от того, в каком значении данный термин используется. Соответственно, различаются и проблемы в понимании и объяснении коллективной власти, ассоциирующиеся с этими двумя значениями2.

Главные проблемы в анализе неиндивидуальной власти касаются правомерности самого понятия и сферы его применения. Можно ли считать субъектом власти группу как единое целое - т.е. незасисимо от тех людей, которые ее составляют и их индивидуальных властей? Если да, то какие конкретно группы - элиты, партии, классы, организации, государства, этнические группы, общества в целом - обладают властью и могут ее осуществлять в соответствии со своими намерениями?

Что касается коллективной власти (субъект состоит из нескольких акторов), то трудности возникают, когда мы пытаемся определить структуру группы и, если необходимо, выделить ее из состава более крупной общности или провести различия между нею и другими [с.306] акторами, участвующими во властном отношении. Здесь также представляет интерес трактовка ситуации, где один и тот же актор одновременно участвует как в индивидуальных, так и коллективных властных отношениях с одним и тем же объектом.

Начнем с понятия "коллективная власть". Суть коллективной власти довольно проста: если ни А, ни В (Г, Д, Е, и т.д.) не могут индивидуально заставить Б делать X, но вместе они могут добиться этого, то А и В (Г, Д, Е, и т.д.) имеют коллективную власть над Б в отношении X. Идея ограничения коллективной власти ситуациями, где ни один индивидуальный актор не обладает соответствующей властью над объектом, очевиден: если и А, и В могут индивидуально заставить Б делать X, то понятие коллективной власти не дает ничего нового для объяснения этой ситуации и говорить о коллективной власти как отличной от индивидуальной становится бессмысленным. Даже если А и С оказывают взаимное влияние друг на друга, когда осуществляют свои индивидуальные власти над Б, это не делает их власти коллективными, поскольку оба субъекта могут достичь своих целей в отношении объекта независимо друг от друга3.

В случае если А может достигнуть желаемого результата в отношении Б без В, тогда как В не может добиться этого же без участия А, имеет место индивидуальная власть А над Б. Как и в предыдущем примере, В может лишь повлиять на властное отношение между А и Б, но не может считаться причиной подчинения Б (А может сделать это и самостоятельно), то есть он не имеет власти - ни индивидуальной, ни коллективной - над Б.[с.307]

Коллективные формы власти не только обладают теми же определяющими свойствами власти, что и ее индивидуальные формы, но и имеют ряд лишь им присущих черт. Во-первых, коллективная власть предполагает наличие специфических информационных ресурсов. Каждый из участвующих во властном отношении акторов должен знать не только последовательность своих действий, необходимых для успешного осуществления власти, но и иметь представление о действиях других акторов. Без подобного рода информации действия членов группы по осуществлению власти будут несогласованными вопреки их намерениям.

Во-вторых, коллективная власть подразумевает определенную степень координации между акторами. Одно лишь знание действий, необходимых для осуществления власти, не является гарантией, что эти действия будут обязательно сделаны. Каждый актор должен быть достаточно уверенным в своих коллегах, в том, что они выполнят свои функции. Иначе некоторые акторы могут потерять намерение участвовать в осуществлении власти, посчитав, что их "доля" в общих затратах будет слишком высокой.

Э.Голдмэн проиллюстрировал это на следующих примерах:

Представьте, что небольшая банда захватила поезд с большим количеством пассажиров. Как можно оценить коллективную власть пассажиров в отношении "проблемы ограбления"? Бандиты контролируют пассажиров, однако существует возможность их разоружить (без ущерба для пассажиров) и сорвать ограбление, если каждым из пассажиров будет выполнена определенная совокупность действий. Представьте, далее, что каждый пассажир знает, какие действия он должен сделать для предотвращения ограбления. Но этого еще недостаточно, чтобы гарантировать, что все пассажиры непременно выполнят необходимые действия, даже если они хотят предотвратить ограбление. Суть в том, что каждый пассажир не очень надеется на то, что достаточное количество остальных [с.308] пассажиров сделает свое дело; скорее он думает, что они этого не сделают. Поэтому для пассажира будет стоить очень многого, если он сделает все от него зависящее (например, начнет разоружать ближайшего к нему бандита), а большинство других этого не сделает, и ограбление окажется успешным. Аналогичная проблема возникает при оценке власти большой группы рабов над небольшой группой хозяев. Если бы все рабы действовали скоординированно, они бы одержали верх. Но из этого не следует, что у них есть власть над своими хозяевами. Как и в случае с пассажирами поезда, проблема состоит в том, что каждый из рабов недостаточно уверен в том, что его действия будут поддержаны другими. В этом отношении "вера есть власть". (Goldman, 1972: 238)

Для успешной координации между индивидами, особенно в рамках больших групп, обычно требуется некоторая степень организации или какая-то структурная связь. Без этого вряд ли все акторы в группе, обладающей потенциалом власти, будут иметь достаточный уровень знания необходимых действий и смогут их выполнить. Организация4 делает людей уверенными в том, что они могут действовать вместе и достигать желаемых результатов, она фактически превращает совокупность индивидов в коллективного актора. Уровень координации (организации) часто играет роль решающего фактора, обусловливающего власть одних групп над другими, и непосредственно влияет на ее сферу и основные параметры. Достаточно сравнить политическое влияние партий с сильной организационной структурой, мафиозных организаций или секретных служб с влиянием слабо организованных общностей, не имеющих четкой структуры управления. С этой точки зрения, такие большие группы людей, как нации или классы (но не государства или партии), вряд ли могут рассматриваться [с.309] в качестве коллективных субъектов власти. Только организации являются достаточно координированными для осуществления власти в больших общностях.

В-третьих, некоторые виды ресурсов власти, как я уже отмечал ранее, ассоциируются исключительно с коллективной властью. Среди них численность, солидарность, организация, монополия на профессии и знания.

Рассматривая природу коллективной власти, некоторые авторы утверждают, что все члены обладающей коллективной властью группы являются незаменимыми (необходимыми). Э.Голдмэн объясняет это свойство и обосновывает необходимость его включения в число обязательных характеристик коллективной власти следующим образом:

Если группа Г имеет коллективную власть в отношении И, другая группа Г' всегда может быть сформирована путем дополнения к Г какого-то произвольно выбранного человека. И эта новая группа Г' также будет иметь коллективную власть в отношении И. Но мы не хотим утверждать, что любой случайно отобранный человек имеет власть в отношении И. Поэтому необходимо уточнение, что каждый член групп должен быть незаменимым (non-dispensable) для достижения И. Это понятие можно определить следующим образом. С является незаменимым членом группы Г для достижения И лишь в том случае, если (а) все члены группы Г хотят получить результат И и они его получают, и (б) если все члены Г, кроме С, хотят получить данный результат, а С против, то они его не получают. (Goldman, 1972: 240-241)

Данный принцип, как считает Голдмэн, дает нам ряд преимуществ в анализе властных отношений. Он позволяет утверждать, что каждый член властвующей группы имеет какую-то степень власти, т.е. что никто из них не является безвластным. Согласно Голдмэну, этот принцип также позволяет объяснить власть каждого члена представительного органа. Он пишет:

Представьте ассамблею из 100 членов, в которой требуется 51 голос для принятия предложения и 50 для [с.310] его отклонения. Пусть И будет тем предложением, которое должно быть принято или отклонено. В данный момент "за" голосует 75 членов ассамблеи, "против" - 25. С является членом ассамблеи, он голосовал за принятие предложения. Имел ли он власть в отношении И? Представим, что С не имел индивидуальной власти, поскольку предложение было бы принято, даже если бы он голосовал против него. Был ли он незаменимым членом группы, которая имела власть в отношении И? Да. Допустим, что группа Г состоит из 25 членов ассамблеи, включая С, каждый из которых проголосовал за принятие предложения. Тогда, считая постоянными установки 25 изначальных оппонентов предложения и оставшихся 50 его сторонников, мы можем сказать, что если бы все члены Г (включая С) захотели провести предложение, то оно было бы проведено, а если бы все члены Г (включая С) захотели бы отклонить предложение, то его бы отклонили. Таким образом, группа Г имела коллективную власть в отношении И. Но если все члены Г, кроме С, захотели бы отклонить предложение, тогда как С захотел бы, чтобы оно было принято, тогда оно не было бы отклонено. Таким образом, С был бы незаменимым членом группы Г в отношении И и, следовательно, имел бы некоторую власть в отношении И. (Goldman, 1972: 240-241)

Приведенный Голдмэном пример "незаменимого члена группы" вполне корректен: С безусловно является незаменимым членом группы Г именно в том случае, если группа состоит из 25 членов ассамблеи. Однако этот случай не типичен. Обычно властвующая группа имеет некоторый "резерв" в количестве членов, необходимых для того, чтобы принять или отклонить предложение. Представим, что группа Г в примере Голдмэна состоит из 30 членов, включая С. Здесь С уже не является незаменимым членом властвующей группы, поскольку власть может осуществляться независимо от того, как он голосует. То же самое, однако, можно сказать и о всех других членах группы. Но они не являются произвольно выбранными и добавленными к какой-то изначальной группе "незаменимых" членов. Все они [с.311] в равной мере участвуют в осуществлении коллективной власти группы5.

Данный случай можно представить следующим образом: любая комбинация трех акторов, входящих в группу из четырех акторов (А, В, Г, Д) обладает коллективной властью над Б в отношении X, но ни один из акторов не обладает индивидуальной властью над Б в отношении X. Интерпретировать его можно двумя различными способами. Во-первых, как четыре отдельных властных отношения между четырьмя группами - АВГ, АГД, АВД, ВГД - и Б; АВГД не рассматривается как коллективный субъект власти, так как ни один из членов этой группы не является незаменимым. Данная интерпретация выглядит довольно искусственно и вряд ли может способствовать объяснению социальной жизни, поскольку нас обычно интересует власть уже существующих групп (организаций) и мы не склонны заменять их в нашем анализе на совокупность "незаменимых членов", как это следует из идеи Голдмэна.

Во-вторых, мы можем рассматривать эту ситуацию как коллективную власть всей группы (А, В, Г, Д) и отвергнуть идею "незаменимости". Данное объяснение не противоречит здравому смыслу и, на мой взгляд, дает больше возможностей для анализа властных отношений. Это, однако, не исключает необходимости различения между теми членами группы, которые реально составляют властную группу, т.е. от которых зависит подчинение объекта, и теми, кто не выполняет каких-либо функций, ассоциирующихся с осуществлением власти. Как и Голдмэн, я не склонен рассматривать последних в качестве членов властной группы, т.е. как акторов, составляющих коллективный субъект власти6. [с.312]

Говоря о коллективной власти, обычно подразумевается, что если группа людей обладает властью над каким-то объектом, то любая другая (большая) группа, включающая ее в качестве составной части, также обладает властью над тем же объектом. Обычно это действительно так: чем больше членов в группе, тем больше у нее потенциальных ресурсов власти. Однако в некоторых случаях рост численности группы (например, мафиозной группы или террористической организации) может привести к сокращению сферы власти и даже к ее исчезновению. Это связано с тем, что большими группами трудно управлять и действия их членов могут быть хуже скоординированы. Поэтому даже если мы знаем, что какая-то небольшая группа обладает властью, для того чтобы убедиться, что и образованная на ее основе большая группа также обладает властью, нам необходима дополнительная информация.

Другой требующий рассмотрения вопрос касается соотношения между индивидуальной и коллективной властью. Уже отмечалось, что коллективная власть группы акторов не может сводиться к сумме их индивидуальных властей, поскольку если каждый член группы обладает индивидуальной властью над объектом, то бессмысленно говорить о коллективной власти.

Э.Голдмэн придерживается иной точки зрения. Согласно его "дистрибутивному принципу", если группа в целом обладает коллективной властью, то и каждый член данной группы также обладает какой-то властью (Goldman, 1972: 240). Аналогичный подход, по сути, разделяется и теми исследователями, которые предлагают различные математические модели власти. Это, в частности, подразумевается у Л.Шэпли и М.Шубика, которые пишут, что власть индивидуального члена коалиции зависит от его возможностей оказать [с.313] существенное влияние на успех данной коалиции в достижении каких-то целей (Shapley and Shubik, 1969: 209).

На мой взгляд, "дистрибутивный принцип" некорректен. Здесь я полностью согласен с П.Моррисом, отвергающим его, так как тот допускает, что "кто-то совершенно не способный самостоятельно что-либо сделать, может считаться обладающим властью, если другие люди также захотят добиться этою же результата и результат будет достигнут". Понятие "некоторая власть" (часть "общей власти"), как подчеркивает Моррис, вряд ли имеет для нас какое-либо значение.

Мы не можем использовать его в контексте индивидуальной ответственности: мы не можем осуждать А за то, что не был достигнут X, если А, сам по себе, не мог бы ничего сделать, как бы он ни старался. Нас не интересует данная форма власти и практическом контексте: мы не будем давать взятку А для того, чтобы он сделал X. Идея бесполезна и в оценочном контексте. Во всех этих ситуациях нас интересует тот, кто способен что-то сделать, а не тот, кто способен сделать это, если другие согласятся с ним. (Morriss, 1987: 242)

Различать индивидуальную и коллективную власть не всегда бывает легко. Во-первых, коллективную власть часто неправомерно относят к ситуациям, где все члены группы имеют индивидуальную власть над объектом. Во-вторых, то, что нередко считается коллективной властью, на самом деле может оказаться индивидуальной властью. Это, в частности, имеет место тогда, когда мы рассматриваем власть социальной группы как группы, но фактически сравниваем власть (типичного) индивида, являющегося членом данной группы, с властью (типичного) индивида, который является членом какой-то другой группы или с индивидом, который в каком-то смысле является типичным для общества в целом. Например, женщины часто жалуются на невозможность выйти вечером на улицу без сопровождения. Рассматривая этот пример, П.Моррис справедливо указывает, что утверждение "женщины (как группа) не [с.314] могут выйти на улицу без сопровождения" означает лишь то, что "женщина сама по себе не может сделать это". Утверждение, что вся группа не имеет такой возможности, подчеркивает Моррис, "есть сокращенная форма выражения (часто вводящая в заблуждение) идеи о том, что индивидуальная власть зависит от принадлежности к группе. Такую "групповую власть" адекватнее выражает понятие индивидуальной власти" (Morriss, 1987: 112-113)7.

В-третьих, трудности в различении индивидуальной и коллективной власти возникают и потому, что каждый конкретный случай часто можно рассматривать как в терминах индивидуальной власти, так и как коллективную власть. Иногда нас интересует лишь то, что возникает (или что может возникнуть) в результате индивидуальных действий человека. В этом случае действия других людей рассматриваются как постоянная величина. Но когда мы хотим узнать, что могла бы сделать вся группа людей, действуя совместно, то их действия уже изначально не фиксируются, а становятся объектом исследования. Э.Голдмэн поясняет это следующим образом:

Различия между ними [индивидуальной и групповой властью] зависят от того, как мы концептуализируем условия властного отношения. Делая оценку индивидуальной власти индивида С во время tl, мы контрфактуализируем его желание (от tl на протяжении tn), и только его желание. Мы допускаем лишь такие контрфактуализации, которые вытекают из этой изначальной контрфактуализации и обусловлены ею. В частности, мы не контрфактуализируем желания или действия других людей до тех пор, пока они не станут объектом воздействия С в результате изменения его желаний. Делая оценку коллективной власти группы людей в tn, мы действуем иначе. Мы с самого начала учитываем желания всех членов группы. Мы [с.315] спрашиваем, что произойдет, если все они захотят достигнуть результата и (от tl на протяжении tn), и что произойдет, если все они захотят достигнуть результата не-u (от tl на протяжении tn). Таким образом, в случае индивидуальной власти мы рассматриваем других людей, кроме С, как его "ресурсы"; а в коллективной власти мы уже рассматриваем в качестве ресурсов людей, находящихся вне группы. (Goldman, 1972: 239)

Нередко нас интересует комплексный анализ властных отношений, в котором участвуют различные субъекты и один и тот же объект. Некоторые из этих отношений не зависят друг от друга, другие тесно взаимосвязаны. Рассмотрим два властных отношения: (1) между властвующей группой и подчиненной группой и (2) между руководителем (лидером) властвующей группы и членами подчиненной группы8. Эти два вида отношений имеют место одновременно, они могут быть выражены в одних и тех же действиях и манифестироваться в одном и том же результате - подчинении объекта субъекту. В первом случае группа в целом ответственна за достижение результата и должна рассматриваться в качестве коллективного субъекта власти. Ее руководитель играет специфическую роль в осуществлении коллективной власти группы, но в данном случае он является лишь членом группы и не обладает индивидуальной властью над членами подчиненной группы. Во втором случае имеет место индивидуальная власть лидера властвующей группы над членами подчиненной группы. Руководитель группы самостоятельно может обеспечить подчинение объекта, используя ресурсы власти, полученные от группы для выражения ее интересов во взаимоотношениях с другими группами. Остальных членов группы здесь можно рассматривать просто в качестве ресурсов руководителя. Таким образом, когда речь идет о власти одной группы над другой, необходимо различать коллективную власть группы и [с.316] индивидуальную власть, в которой коллективная власть актуализируется.

Все эти соображения относятся и к тем ситуациям, когда коллективная власть осуществляется коллективным актором, состоящим не (только) из индивидов, а из групп или организаций. Например, когда анализируется власть партийной коалиции или государственного учреждения, их составляющие могут рассматриваться аналогично индивидам - как единые образования.

До сих пор речь шла о коллективной власти, объясняемой как результат действий и взаимоотношений между членами коллектива. Между тем в некоторых ситуациях власть группы (коллектива) трудно рассматривать, спускаясь на индивидуальный уровень, поскольку она не обусловливается непосредственно индивидуальными возможностями входящих в группу людей и не зависит от их конкретных действий (по крайней мере в данный момент). На это указывали С. Льюкс и некоторые другие исследователи, подвергшие критике бихевиоралистов за явный крен в сторону "методологического индивидуализма в понимании власти". Льюкс подчеркнул, что необходимо отойти от этой точки зрения, поскольку некоторые формы власти, в частности контроль за повестки дня политики (the power to control the agenda of politics), позволяющий исключать из нее потенциальные проблемы, нельзя адекватно анализировать, не рассматривая власть как функцию коллективных сил и социального окружения (Lukes, 1974: 3)9. [с.317]

Данный подход вызвал ответную критику со стороны тех, кто выступает против "холистской точки зрения на власть", допускающей, что "политический коллектив, например, партия или коммерческий концерн, могут осуществлять власть каким-то образом независимо от составляющих его руководство и организацию индивидов" (Bradshaw, 1994: 275). Однако Льюкс и не утверждает, что власть может осуществляться в отсутствии действий индивидуальных акторов; он лишь подчеркивает, что "действия и не-действия нельзя определить, не говоря уже о том, чтобы объяснить, вне учета широкого спектра культурных, социальных и институциональных факторов". Власть существует не в вакууме, а в конкретном социальном пространстве и приобретает институционализированные формы. И хотя институциональная власть осуществляется в силу определенных действий (или не-действий) индивидов, последние не могут объяснить ее в полной мере (Lukes, 1994: 280-281).

Рассматривая данную проблему Дж. Дебнэм отметил, что некоторое непонимание возникло в связи с тем, что не были четко разведены два хотя и взаимосвязанных, но тем не менее самостоятельных вопроса - вопрос о структурной детерминации и вопрос о коллективном акторе. Он подчеркивает, что коллектив может рассматриваться в качестве субъекта власти, но из этого не обязательно вытекает вывод, что в этом случае имеет место структурная детерминация (Debnam, 1984: 18).

В каком смысле коллектив может осуществлять власть независимо от своих членов? Дебнэм предлагает три возможных объяснения, но считает удовлетворительным только одно из них, а именно: коллектив людей формирует определенный имидж группы (коллектива), который оказывает подчиняющее воздействие на объект власти. "Коллектив можно считать осуществляющим власть, если он создает корпоративную идентичность, действующую в качестве мотива на сознание других. Имиджи партий, например, уже давно считаются очень важными для достижения поддержки со стороны голосующих". Здесь Дебнэм ссылается на М.Вебера, который в этой связи писал следующее: [с.318]

Эти понятия коллективных сущностей, которые есть и в обыденном сознании, и в юрисдикции, и в других технических формах мышления, воспринимаются людьми частично как что-то реально существующее, частично как что-то, имеющее нормативный авторитет… Поэтому акторы в определенной мере ориентируют на них свою деятельность и в этом смысле эти идеи имеют властное, часто решающее каузальное влияние на деятельность реальньк людей. (Weber, 1947: 102)

Дебнэм отмечает, что, хотя мы и должны объяснять возникновение коллективного имиджа ссылками на намеренные и ненамеренные последствия индивидуальных действий, эти "понятия коллективных сущностей" существуют и интерпретируются людьми так, как будто они обладают определенными намерениями или целями и поэтому люди реагируют на них соответствующим образом, Для объяснения этих реакций не обязательно рассматривать происхождение данного имиджа и не нужно знать обо всех действиях всех участвующих в этом людей. Пока ситуация соответствует критериям власти, можно считать, что коллектив осуществляет власть на основе своего имиджа. И данное утверждение нельзя опровергнуть ссылкой на то, что власть можно свести в действиям индивидов (Debnam, 1984: 18).

На мой взгляд, Дебнэм прав: члены политических партий сознательно работают над имиджем своих партий, имидж партии - это их специфический ресурс власти и с его помощью они направляют деятельность других людей. Имидж нельзя убрать, отделить от партии в целом и оставить для рассмотрения лишь "чистые" действия членов группы. В этом смысле имидж действует как бы независимо от них. Например, если синяя армия, зная о силе зеленой армии (работает имидж), отказалась сражаться с ней и разбежалась, то данный результат нельзя объяснить действиями отдельных солдат зеленой армии; информация о них ничего не дает нам для обоснования ее победы (а вот объяснение действий синей армии невозможно без анализа [с.319] конкретных действий ее солдат). У отдельных солдат нет имиджа, он есть у всей армии. Имидж представляет собой внешний аспект коллектива. Его происхождение и характер зависят от внутренней структуры группы, но он может и сам стать фактором воздействия, причиной чьей-то реакции.

Однако и данной интерпретации мы не встаем на позицию "методологического холизма"10 и не трактуем власть группы как нечто, не зависящее от членов группы. Члены группы по-прежнему рассматриваются как участвующие в осуществлении коллективной власти; при необходимости можно показать, из каких действий (не-действий) людей этот имидж возник, хотя это может иметь отношение и не (только) к нынешним членам данной группы. При этом учитываются все критерии власти (способность, интенция, подчинение и т.д.) и специфические условия коллективной власти (знание, организация и т.д.).

Этот вид власти весьма распространен в социальной жизни. Имидж политической организации (если им разумно пользоваться и постоянно поддерживать), как капитал, начинает воспроизводить "прибавочную стоимость" и потому постоянно "эксплуатируется" группой для достижения своих целей. Именно в направлении формирования определенного восприятия группы (организации) целенаправленно работают участники различных политических формирований, профессиональные политики, политологи, психологи, имиджмейкеры; [с.320] заботой о репутации группы продиктованы кадровые изменения в ее руководстве, корректировка политической программы группы и способов ее воплощения. В качестве инструмента подчинения имидж используется самыми различными группами - начиная от небольших фирм и местных групп давления и кончая крупными финансово-промышленными структурами, ведущими политическими партиями и международными организациями.

Сказанное отнюдь не противоречит ранее сделанному утверждению о том, что нации, классы и другие малокоордирированные группы вряд ли могут рассматриваться в качестве коллективных субъектов власти. Даже если считать, что "подчиняющим имиджем" обладают целые нации и классы (а это, на мой взгляд, весьма сомнительно), то и в этом случае участие в его создании и поддержании принимают лишь их отдельные представители. Основная же масса обычно не имеет соответствующих намерений, не включена в процесс осуществления влияния и потому не может рассматриваться в качестве коллективного субъекта власти. Но ими могут быть организации, выражающие интересы класса (нации) и обладающие данным имиджем.

От двух других возможных объяснений коллективной власти, осуществляющейся независимо от конкретных действий членов группы и взаимоотношений между ними, Дж. Дебнэм резонно отказался. В частности им был отвергнут чисто "холистский" способ обоснования коллективной власти. Разумеется, можно считать, что действия армии не могут сводиться к действиям ее солдат, но в каком смысле? Ведь информацию о том, что зеленая армия победила синюю армию, мы могли бы, если бы имели все необходимые данные, разложить на серию индивидуальных действий. "Микроскопический" анализ действий армии позволяет объяснить то, что простое утверждение о победе объяснить не в состоянии. Конечно, пишет Дебнэм, это более трудное и нудное занятие, кроме того, перейдя за определенный [с.321] количественный уровень, мы нередко вообще не ощущаем роли отдельных люден н достижении групповых целей. С этой точки зрения использование коллективных понятий является рациональным: мы анализируем ситуацию таким образом, что "армия" становится основным объясняющим понятием. "Однако эта тактика, - подчеркивает Дебнэм. - является приемлемой только в том случае, если не хватает конкретных данных. Поэтому военные историки и проводят так много времени, точно определяя, что делали отдельные отряды и взводы в определенное время. Власть, которая на расстоянии представляется как власть армии, при более тщательном рассмотрении может быть соотнесена с ее настоящим источником" (Debnam, 1984: 19).

Третий возможный пример осуществления коллективной власти независимо от индивидуальных членов возникает в том случае, когда правила коллектива обусловливают те или иные последствия, которые не обязательно соответствуют намерениям отдельных его членов (Debnam, 1984: 21). Данная ситуация, пишет Дебнэм, отражает общую проблему, касающуюся роли структурных факторов в осуществлении власти и ее предвиденных и непредвиденных последствий. То, что формальные и неформальные правила, принятые в коллективе, как и любые другие его аспекты, нередко приводят к совершенно нежелательным последствиям, не означает, что власть может осуществляться ненамеренно. В этом случае, как указывалось ранее, мы имеем дело с влиянием, структурной детерминацией или нормативным контролем, но не с властью. Кроме того, "приписывание власти коллективу как правилам игнорирует роль тех, кто стоит за этими правилами" (Debnam, 1984: 21). Поэтому, делает вывод Дебнэм, в данном случае нет смысла говорить, что коллектив может осуществлять власть как-то независимо от своих членов. Единственная возможность оправдать выход за пределы индивида в определении властвующего субъекта, заключает он, возникает там, где имидж коллектива действует как мотив в сознании индивидов. [с.322]

Из всего вышесказанного следуют два основных вывода. Во-первых, коллективная власть не является суммой индивидуальных властей и ее нельзя объяснять с помощью анализа отдельных властных отношений между членами властвующей группы и членами подчиненной группы. Во-вторых, поскольку обязательным условием коллективной власти является организация (координация), такие расплывчатые и труднокоординируемые группы как нации, классы, большие территориальные общности вряд ли можно рассматривать в качестве коллективных субъектов власти. Только сравнительно небольшие группы, имеющие определенную организационную структуру, могут обладать и осуществлять социальную власть. [с.323]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Как уже отмечалось, то, что Моррис называет "властью позиции", фактически есть совокупность ресурсов власти.

Вернуться к тексту

2 Поэтому имеет смысл использовать два различных термина, например, "групповая власть" иди "неиндивидуальная власть" - в первом случае и "коллективная власть" - во втором.

Вернуться к тексту

3 Если вместе они могут достигнуть и каких-то других результатов в отношении объекта, то есть расширить сферу власти над объектом, то их уже можно считать осуществляющими коллективную впасть, но только в отношении тех аспектов деятельности объекта, которые были вне сферы их индивидуальной власти.

Вернуться к тексту

4 "Организация" в данном случае не обязательно подразумевает "членство", "руководящую структуру" или какие-либо другие атрибуты формальной организации, а понимается в самом общем (широком) значении.

Вернуться к тексту

5 Во многих случаях новые члены группы вначале не способны участвовать в осуществлении коллективной власти, но спустя какое-то время включаются в организационную структуру группы и начинают играть роль, аналогичную роли других членов группы.

Вернуться к тексту

6 Во всех относительно больших группах существуют различия между членами в отношении их участия в осуществлении властных функций. Некоторые участвуют лишь в отдельных видах деятельности или эпизодически. Однако они тем не менее являются членами группы, поскольку сохраняют связи с другими членами и участвуют в совместной деятельности.

Вернуться к тексту

7 Хотя пример Морриса относится к "власти для", его вывод вполне корректен, как мне представляется, и применительно к "власти над".

Вернуться к тексту

8 Например, власть Кабинета министров над гражданами страны и власть Премьер-министра над теми же гражданами.

Вернуться к тексту

9 Льюкс выделяет две формы власти контролировать повестку дня политики: "Во-первых, есть феномен коллективного действия, где политика или действие коллектива (группы, например, класса, или института, например, политической партии или индустриальной корпорации) являются манифестированными, но их нельзя отнести к решениям или поведению отдельных индивидов. Во-вторых, существует феномен "системного" или организационного эффекта, когда мобилизация склонностей, как указывает Шатшнейдер, является результатом определенной формы организации" (Lukes, 1974: 22):

Вернуться к тексту

10 Его сторонники утверждают, что социальное "целое" нельзя объяснить лишь ссылками на индивидов; понятия, обозначающие формы организации общества не сводятся (без специального уточнения) к понятиям, которые относятся только к мыслям и действиям отдельных людей. "Методологический индивидуализм", напротив, допускает, что коллективные термины могут быть объяснены с помощью индивидуальных. Хотя он и не отрицает существования групп и групповых свойств, отличающихся от свойств членов группы, эта теория утверждает, что первые могут быть определены через вторые.

Вернуться к тексту

Глава 14. Политическая и неполитическая власть

Рассмотрение понятия политической власти в рамках концептуального анализа власти вызвано следующими соображениями. Во-первых, большинство теоретических и эмпирических исследований власти посвящено властным отношениям в политической сфере. Во-вторых, как и понятие власти, понятие политической власти стало одним из наиболее важных понятий в социально-философской литературе, а прилагательное "политический" используется в паре с существительным "власть" чаще, чем какое-либо другое. В-третьих, содержание понятия "политическая власть" и соотношение между "властью" и "политической властью" остаются в числе дискуссионных проблем, от решения которых во многом зависит понимание сути многих общественных явлений.

Все концепции политической власти можно условно разделить на две группы. Одни исследователи рассматривают власть как политический феномен. Поэтому прилагательное "политическая" в сочетании с "властью" является, по сути дела, излишним.

Другие выделяют политическую власть в качестве субкатегории власти; власть не ограничивается сферой политики и не все виды властных отношений относятся к числу политических.

В рамках первой группы, в свою очередь, различаются два вида обоснования и объяснения политической власти. Многие исследователи считают политическую науку наукой о власти, "власть" (политическая власть) является главным объектом ее изучения. "Политическая наука как эмпирическая дисциплина, - пишут Х.Лассуэлл и Э.Кэплэн, - представляет собой изучение формирования и распределения власти… она изучает [с.324] власть в целом (курсив мой - В.Л.) во всех формах ее существования" (Lasswell and Kaplan, 1950: XIV, 85). Дж. Де Ври определяет политику как "процесс, в котором люди пытаются установить или изменить определенный набор или конфигурацию поведенческих возможностей, имеющихся у других людей" (De Vree, 1976: 170). Таким образом, все властные отношения, где бы они ни возникали, автоматически становятся свидетельством наличия политической ситуации. Данный взгляд на политическую науку ведет к отождествлению власти с политической властью. Понятие политической власти четко не определено, поскольку власть в любом случае является феноменом политическим1.

Другая интерпретация понятия политической власти была предложена Т.Парсонсом и Х.Арендт. Оба автора, как указывалось ранее, вводят понятие в общую схему анализа больших социальных систем, исключая тем самым межличностные отношения из сферы власти. Власть рассматривается ими как свойство [с.325] (принадлежность) больших коллективов людей, и она направлена на реализацию общих целей. Тем самым власть, по определению, является феноменом политическим. В парсоновском объяснении политики "власть" играет роль, аналогичную роли "денег" в объяснении экономических процессов.

Следует отметить, что исследователи обычно не обращают внимание на терминологические тонкости и смысловые особенности этих двух терминов; они пренебрегают четким различением "власти" и "политической власти", рассматривая их просто как синонимы. Например, У.Домхофф (Domhoff, 1993) начинает свою статью, посвященную структуре власти в американском обществе, с цитирования определения власти Д.Ронга (Wrong, 1988: 2). Затем он объясняет понятия "властная структура" (power structure), "каналы власти" (power networks), "показатели власти"2 и использует их при [с.326] объяснении политических процессов и распределения политической власти в американском обществе. Он не использует термин "политическая власть", но его схема рассчитана именно на анализ политической власти на макроуровне; она бесполезна для анализа властных отношений на межличностном уровне или распределения власти в других общественных сферах и институтах, например в семье.

Данная тенденция имеет место не только в эмпирической литературе, но и в теоретических исследованиях, и даже в общих работах по теории политики и власти. Например, Ч.Эндрэйн посвятил целую главу (более 40 страниц) власти (политической власти) в своем учебнике по теории политики (Andrain, 1970). В ней он уделил специальное внимание описанию различных форм власти, однако оставил в стороне вопрос о том, является ли власть чисто политическим феноменом или она присутствует во всех видах человеческих отношений. Он просто использует понятия "власть" и "политическая власть" как синонимы3.

Действительно ли "власть" и "политическая власть" выражают одно и то же понятие? Или, другими словами, целесообразно ли ограничение власти сферой политики? На мой взгляд, нет. Во-первых, это противоречит традиционному (обыденному) пониманию власти. [с.327] Слово "власть", как было показано ранее, употребляется не только для описания политических событий. Сказать, что отец имеет власть над сыном, так же естественно, как и говорить о власти короля или президентской власти. Действительно, почему способность добиться подчинения в одном отношении (президент - люди) рассматривается как власть, тогда как аналогичная способность, но в другом отношении (отец - дети) - нет?

Во-вторых, само понятие "политическая власть" подразумевает, что власть может существовать и в каких-то других сферах, в ином случае слово "политическая" оказывается лишним.

В-третьих, понятия "экономическая власть", "религиозная власть", "семейная власть" и др. являются общепринятыми в социологической литературе, а исследование явлений, обозначаемых данными понятиями, получило широкое распространение. Поэтому мы просто не можем "избавиться" от этих терминов. И если "власть" рассматривается как чисто политическое явление, то они в таком случае обозначают формы политической власти. Но вряд ли целесообразно интерпретировать властные отношения между учителем и учеником в политических терминах и считать, что политические процессы имеют место во всех социальных взаимодействиях. Ведь тогда политику фактически невозможно выделить как относительно самостоятельную сферу общественной жизни.

Нередко утверждается, что у политики нет четких границ и она должна быть определена настолько широко, чтобы включить в себя и такие виды отношений, как семейные, или даже любовные. Рассуждая в этом духе, Де Ври подчеркивает, что эти отношения не следует рассматривать как "чисто политические" или "только политические"; они являются политическими, утверждает он, лишь в некоторых (не во всех) отношениях. Но в любом случае, они имеют ряд важных общих черт с такими "чисто политическими" явлениями, как борьба между государствами, партийные соглашения и др. (De Vree, 1976: 171). [с.328]

Бесспорно, политическая сфера не имеет четких границ. Но то же самое можно сказать и о других общественных сферах. И из этого, однако, не следует, что политика охватывает все виды человеческих взаимодействий и событий, иначе исчезает смысл выделения политики в относительно самостоятельную общественную сферу. Хотя все виды властных отношений и действий могут иметь политические последствия, власть тем не менее не должна рассматриваться в качестве определяющего элемента политики, или, по крайней мере, в качестве ее единственного определяющего элемента. Здесь я согласен с Д.Истоном, который считает, что концепция политической власти (власти) Лассуэлла и Кэплэна является слишком широкой, поскольку "политическая наука не изучает властные отношения в банде, семье или церкви только лишь потому, что в них кто-то контролирует деятельность других". Вероятно, необходимо, пишет он, "провести комплексное исследование различных случаев власти с целью создания общей теории власти. Эта теория будет весьма полезной для исследователей политики, но их непосредственно интересует не власть в целом, а политическая власть". Политические исследования "касаются не всех, а только политических аспектов властных отношений" (Easton, 1953: 123, 145).

Наконец, концептуализация политики через власть, как уже отмечалось ранее, делает понятие власти очень широким по своему содержанию и, следовательно, аморфным. Действительно, рассмотрение ее как "ядра политики" не согласуется с диспозиционными и интенциональными определениями власти, поскольку политическую жизнь нельзя объяснить в терминах потенциала, способности и ограничить ее сферой намеренных действий. "Власть" в данной трактовке теряет свою уникальность, специфику и оказывается неотличимой от таких понятий, как "влияние", "контроль" или "господство".

В силу этих причин предпочтительнее рассматривать политическую власть как разновидность власти. [с.329]

Это означает, что не все виды власти являются политическими. Следовательно, задачей концептуального анализа является определение критериев политической власти, т.е. выделение совокупности определяющих свойств политической власти, позволяющих отличать политическую власть от других видов властных отношений между людьми. Эта задача отнюдь не простая, так как понятие политики является не менее дискуссионным, чем "власть".

Смысл политики интуитивно понятен. Все согласятся с тем, что политика так или иначе связана с государственными решениями, конфликтом и сотрудничеством различных социальных сил, участием граждан в выборе людей, осуществляющих управленческие функции в обществе, обеспечением национальной безопасности, защитой национальных интересов страны и т.д. Однако в социально-философской и политологической литературе имеют место различные трактовки политики (политического действия, политического события) и критериев ее выделения в относительно самостоятельную общественную сферу.

Вплоть до середины 20 века политика обычно интерпретировалась как управление государством, а политическая наука считалась "наукой о государстве" (Gettell, 1949: 19; Garner, 1928: 9). Соответственно, политическая власть ограничивалась сферой государственных институтов и правительственных учреждений.

Недостатки данного подхода очевидны: если политика рассматривается только через понятие государство, то как тогда объяснять политическую жизнь в догосударственных обществах? Поскольку сегодня считается общепринятым, что политика существовала во всех обществах, то нам необходимо такое понятие политики, которое бы было достаточно универсальным, чтобы использоваться в отношении всех происходивших и происходящих политических событий и действий. "Государственная" концепция политики не отвечает этому критерию. [с.330]

Кроме того, она создает трудности в интерпретации и объяснении событий общественной жизни, происходящих вне непосредственной сферы государственного управления, но оказывающих на нее существенное воздействие. В частности, таких явлений, как соглашения по заработной плате, открытие и закрытие предприятий, забастовки, революционная активность, участие граждан в работе негосударственных организаций и других видов социальной деятельности, связанных с решением важных социальных (политических) проблем. Данная концепция не рассматривает в качестве субъектов политики тех социальных субъектов, которые действуют за пределами государственных структур, но оказывают влияние на принятие государственных решений. Например, политических лидеров, руководителей политических партий, групп давления и др., добивающихся политических результатов без непосредственного участия в государственном управлении. Кроме того, она не в состоянии объяснить природу международных политических отношений, оставляя неясным политический статус сферы, где отсутствуют обязательные для всех участников международного политического процесса законы и нет аналогичных государству международных властных структур, обладающих легитимным правом на осуществление принуждения в отношении суверенных государств.

Таким образом, объяснение политики как сферы государственного управления выводит за ее пределы ряд важных видов социальной деятельности. Поэтому нецелесообразно ограничивать политическую власть властными отношениями в государственных институтах; существуют и другие формы власти, которые мы склонны относить к числу политических, например власть харизматического лидера над своими последователями в отношении важных политических проблем, властные отношения в партийных организациях и другие виды властных отношений, имеющие очевидные политические последствия. [с.331]

Большинство современных исследователей не ограничивает политику сферой государства, а рассматривает ее как процесс формирования и осуществления публичной политики4. Политика ассоциируется с политическими проблемами и обязательными (императивными) решениями. Политика - это процесс формулирования, принятия и реализации этих решений; она касается проблем, влияющих на жизнь всего общества и выражает отношения конфликта и сотрудничества между политическими акторами. В отличие от предыдущего подхода, фокусирующегося на деятельности формальных структур государственного управления, данный взгляд характеризует политику как процесс переговоров, "торга", достижения соглашений и компромисса между политическими акторами, имеющими свои специфические интересы и преследующими различные политические цели. Политика есть средство решения общественных проблем без обращения к силе; она представляет собой механизм выбора между соревнующимися альтернативами, сохраняющий целостность общества и "правила игры". Такая трактовка позволяет включить в сферу полигики различные виды негосударственной деятельности, оказывающие влияние на решение важнейших общественных проблем, расширяя тем самым пространство политики и сферу применения понятия.

Одним из наиболее влиятельных определений политики, идущих в русле данного подхода, стала концепция Д.Истона. Согласно Истону, политические явления имеют место в тех социальных процессах, которые связаны с авторитарным распределением ценностей в [с.332] социальной общности (обществе)5. Распределение ценностей (благ и услуг, образования, статусов, духовных ценностей и т.д.) происходит через систему взаимосвязанных институтов и организаций, которые формируют различные "распределяющие структуры" (например, производственную систему, систему образования, медицинского обслуживания и т.д.). Определяющую роль в них играют структуры, принимающие обязательные (императивные) решения, от которых зависит распределение ценностей в тех или иных социальных сферах.

Несмотря на очевидные преимущества, данный подход также не избежал критики, и многие исследователи подчеркивают, что и он оказался не в состоянии дать исчерпывающее объяснение политики. Определяя ее как механизм принятия решений, представляющий собой альтернативу силе, данный подход, как и "государственные" определения, исключает из сферы политики войны, революции и терроризм. Акцентируя внимание на компромиссе, согласии и переговорном процессе как сути политики, он подразумевает, что все интересы в принципе могут быть примирены. Тем самым он уходит от рассмотрения наиболее трудноразрешимых политических проблем, которые не допускают компромисса (апартеид, расизм, терроризм, войны и т.д.).

Кроме того, его нередко "обвиняют" в этноцентризме, поскольку он фактически отождествляет некоторые характеристики политической жизни в западных либеральных демократиях с природой политики как таковой, независимой от исторического времени и места (Hawkesworth, 1992: 29-30). При этом политическая власть ограничивается сферой легальной (легитимной) власти и авторитета, и данное понятие не может использоваться в ситуациях, где власть осуществляется вне процесса принятия решений и за пределами легальных каналов политической деятельности. [с.333] Ограничивая политику авторитарным распределением ценностей6, Истон сознательно сужает сферу политики. Тем самым из нее исключаются отношения, в которых объекты политического влияния не воспринимают политику как авторитарную, т.е. где источником их подчинения выступает не их обязанность подчинения субъекту, а какие-то другие факторы. Например, ситуации, где люди вынуждены повиноваться незаконно захватившему власть военному режиму, где они подчиняются просто по привычке или будучи объектом манипуляции. Хотя во всех этих ситуациях власть субъекта и не воспринимается объектом как авторитарная (базирующаяся на авторитете), их тем не менее вполне естественно считать частью политической жизни.

Наконец, большинство исследователей характеризует политику как сферу конфликта и оппозиции и, как правило, недооценивает ненасильственные механизмы воздействия на сознание и поведение людей. Считается, что конфликт является обязательным аспектом политики и его отсутствие означает отсутствие политики (политического действия).

В целом это действительно так. Расхождение интересов и различное понимание общественного блага, ограниченное количество ресурсов и неравное распределение ценностей между социальными группами делают конфликт постоянной чертой политики - в том смысле, что не может быть достигнуто полного согласия между социальными акторами в отношении формирования и осуществления политических решений. Однако могут существовать зоны и сферы, в которых решения будут поддерживаться всеми (или почти всеми) участниками политического действия. Эти решения могут оказывать большое влияние на политические события и потому их также необходимо рассматривать как часть политической жизни. [с.334]

Многие политические исследователи, как уже отмечалось, концептуализируют политику через власть, например как борьбу за власть. В соответствии с этим политическая власть иногда определяется как власть над властью других людей. В данном случае политическая власть уже не рассматривается как власть (любая власть) в политической сфере; ее специфика объясняется не ссылками на политические последствия ее осуществления или роль в процессе принятия политических решений, а с помощью других критериев. Х. Лассуэлл и Э. Кэплэн определяют политическую власть как "основанный на власти контроль над политикой властвования". Они считают, что "право вето и власть президента назначать на должности являются типичными примерами политической власти в этом смысле: контроль осуществляется над самими формами контроля и условием контроля является обладание властью" (Lasswell and Kaplan, 1950: 86-88). П.Моррис определяет политическую власть ("в широком смысле") как "власть добиваться того, чтобы в процессе принятия коллективных решений наши индивидуальные власти преобразовались в другие виды власти". Люди, пишет Моррис, имеют способности (власти) воздействовать на какие-то предметы и процессы непосредственно, сами, и опосредованно, через других людей. "Эти посредники действуют в качестве "преобразователей власти", превращая власть сделать что-то во власть сделать что-то еще" (Morriss, 1987: 45).

Данные формулировки ("контроль, основанный на власти", "контроль над властью", "власть преобразовать власть" и др.) выглядят, на мой взгляд, несколько неестественно, и не только в русском языке. С этой точки зрения выражение "власть над сознанием и поведением людей" представляется более подходящей. Но дело не только в этом: данный подход, как уже отмечалось, делает понятие политической власти одновременно и слишком широким, и слишком узким. Определяемое таким образом понятие политической власти может [с.335] относиться к любым организациям и группам со стабильными отношениями субординации и управления. Например, отношения между руководством школы, учителями и учениками или семейные отношения можно объяснять и на основе определения Лассуэлла и Кэплэна7, и с помощью моррисовской схемы8.

В то же время данные концепции не могут учесть некоторые формы власти, которые большинство исследователей склонны отнести к формам политической власти. С этой точки зрения определение Лассуэлла и Кэплэна, как уже отмечалось, является настолько узким, что оно растворяет политическую власть среди множества других форм власти. Понятие политической власти оказывается неприменимо в отношении всех форм власти в политике, а может использоваться лишь в отдельных случаях. Моррис, по существу, также выводит за пределы понятия политической власти многие ее традиционные формы. Относя к ней только опосредованые формы власти, т.е. те, которые осуществляются через других людей ("преобразователей власти"), он фактически исключает все непосредственные (прямые) формы власти, например власть харизматического лидера и другие индивидуальные формы власти.

В другой интерпретации власть отождествляется с политическим правом (политическими правами). Этот подход встречается уже у Дж. Локка: "Политическую власть я рассматриваю как Право принятия Законов" (Locke, 1996: 268). Дж. Бентам утверждал, что политические власти (права) представляют собой исключения в законе. Конституционный свод законов, пишет Бентам, наделяет властью определенные классы общества; он указывает на те события, которые дают конкретным [с.336] людям определенные виды власти. Среди них: сецессия, номинация, презентация, концессия, институция, выборы, приобретение места, и др. Противоположного рода события лишают людей этих властей. К ним относятся увольнение, отречение, отставка, и т.д. (Bentham, 1971: 108).

Бентам считает анализ всех возможных форм политической власти крайне важным, хотя "эти права, эти власти не сильно отличаются от семейных прав и властей". Он выделяет семь "элементарных" форм власти:

(1) непосредственная власть над людьми; (2) непосредственная власть над вещами других людей; (3) непосредственная власть над общественными вещами; (4) власть командовать отдельными людьми; (5) власть командовать коллективами людей, то есть классами; (6) власть специфицировать или классифицировать: (а) людей, (б) вещи, (в) по месту, (г) по времени; (7) власть привлекать. Власть вознаграждать или невознаграждать. Все эти формы, в свою очередь, делятся на (1) законодательные, (2) исполнительные и (3) судебные власти (Bentham, 1971: 109-117).

Среди современных исследователей власти данный подход в интерпретации политической власти разделяется П.Моррисом. Моррис определяет политическую власть ("в узком смысле") как форму легального права или как формальную власть (Morriss, 1987: 46)9. [с.337]

Рассматривая данную точку зрения, следует с самого начала выделить один существенный момент. Ни один из придерживающихся ее исследователей не указывает на различие между легальным правом сделать что-то и способностью сделать что-то, основанной на легальном праве. Поэтому не совсем ясно, что они на самом деле имеют в виду, определяя политическую власть как легальное право. Если они просто отождествляют политическую власть с легальным правом, данным человеку законом, то они путают власть с основой власти. Если же под политической властью понимается властное отношение, основанное на легальном праве (данная трактовка представляется наиболее вероятной), то в таком случае понятие означает (если использовать предлагаемую мною классификацию форм власти и соответствующую терминологию) "легальный авторитет" и (иногда) "легальное использование силы" или "легальное использование принуждения". Опять же, наш выбор зависит от того, какую роль мы отводим понятию политической власти в объяснении политики. Если мы хотим рассматривать "политическую власть" лишь как один из видов власти в политике, то можно принять этот взгляд; но если мы желаем обозначить данным понятием все властные отношения в политической сфере, то он уже не может нас устроить как слишком узкий. Некоторые авторы разделяют первый подход, но я предпочитаю второй.

В заключение несколько уточняющих соображений, касающихся моего понимания политической власти. "Власть" и "политическая власть" не являются синонимами. Политическая власть является разновидностью власти, она охватывает все виды властных отношений в сфере политики. Поэтому понятие политики (политического) играет главную роль в определении политической власти, а не наоборот, как это имеет место в концептуализациях политики через власть. В выражении "А имеет власть над Б в отношении X" именно Х отличает политическую власть (политические власти) среди [с.338] различных ее видов. Власть является политической, если Х относится к сфере политики и ее результаты (потенциальные результаты) касаются решения тех или иных политических проблем.

Политика несомненно связана с функционированием государства и осуществлением государственного управления: действия можно считать политическими, если они так или иначе влияют на государственные институты (или институты аналогичные им в догосударственных общественных системах) и формирование правительственной политики. Это, однако, не означает, что политика ограничивается сферой принятия политических решений в государственных структурах, базирующихся на легальном авторитете. Многие важные события политической жизни происходят вне непосредственной сферы деятельности государства и правительства. При этом они не обязательно связаны с легитимными действиями и имеют легальный статус. Если процесс управления в социальной общности основывается как на легальных, так и на нелегальных (незаконных) формах осуществления власти и влияния или даже исключительно на насилии, не имеющем каких-либо легитимных оснований, то все равно мы имеем дело с политикой. Политика включает в себя все социальные отношения и события, которые оказывают существенное влияние на жизнь социальной общности, она выражается в любых действиях людей, направленных на изменение или сохранения условий их жизнедеятельности.

Таким образом, можно выделить два взаимообусловливающих критерия политики (политического действия): (1) политика связана с процессом государственного управления и функционированием государственных (публичных) институтов; (2) она включает в себя все основные общественные проблемы, события и отношения, которые оказывают существенное воздействие на жизнь социальной общности в целом и влияют на интересы больших групп людей.

Выделение этих двух критериев может показаться излишним, поскольку второй критерий - критерий [с.339] значимости - подразумевает первый - критерий связи с деятельностью государства, влияния на государственные решения, и наоборот. На мой взгляд, это не совсем так. Действительно, события, отношения и действия, оказывающие значимое влияние на жизнь общества или социальной общности, влияют - непосредственно или опосредованно - и на деятельность государственных структур и отражаются в принимаемых политических решениях. В некоторых ситуациях отражение социально значимых событий в деятельности государственных структур может быть запаздывающим, неадекватным или индифферентным (ситуация, достаточно распространенная для авторитарных и, в особенности, тоталитарных режимов) или же государство оказывается не в силах отреагировать на те или иные события общественной жизни должным образом в силу ограниченности своих властных ресурсов (например, в условиях войны, революции или двоевластия). Но так или иначе, государство всегда пытается (должно пытаться) реагировать на те события, важность которых осознается большими группами людей.

Однако не все события, непосредственно связанные с деятельностью государства, имеют общественно значимые последствия. Например, в свое время многие советологи вполне резонно не считали большинство форм общественной активности в СССР политическим участием, обозначая их такими терминами как "ритуальное участие", "псевдоучастие" и др. Очевидно, что некоторые виды деятельности государственных органов не оказывают значимого воздействия на общественную жизнь (например, принятие неработающих законов), однако вряд ли их можно на этом основании исключить из политической деятельности. Другими словами, хотя второе условие обычно подразумевает первое, в некоторых ситуациях предложенные критерии взаимно дополняют друг друга: одни события и действия квалифицируются как политические, поскольку они непосредственно относятся к государственной жизни, другие - [с.340] в силу их значимого влияния на жизнь общества или социальной общности.

Данный подход к пониманию политики является достаточно широким, поскольку он учитывает отношения и действия, имеющие место вне непосредственной сферы государства и легального механизма принятия решений. Но в отличие от определений политики через власть, он исключает из сферы политического те формы власти, которые осуществляются в отношении локальных проблем, не затрагивающих интересы больших групп людей и не влияющих на жизнь социальной общности как целого.

Близкое понимание политики присутствует и в работах других отечественных исследователей. Например, Д.Зеркин считает, что "сфера политики включает в себя все, что обеспечивает или, наоборот, препятствует, реализации общих интересов социальных групп и сообществ, все, что связано с человеческими ценностями: свободой, социальной справедливостью, социальным процессом" (Зеркин, 1996: 78). Э.Тадевосян также подчеркивает, что власть может носить не только политический характер и в этом смысле она шире политики. В то же время понятие политики шире понятия государственной политики, поскольку она может осуществляться не только государством (Политология, 1997: 6-7). В этом же русле определяет политику А.И.Соловьев (Основы политической науки, 1993: 86) - как область в основном целенаправленных отношений между группами по поводу использования институтов публичной власти для реализации их общественно значимых запросов и потребностей - и другие исследователи.

Политика не является чем-то отделенным от других социальных отношений. Напротив, очень немногие социальные отношения (если таковые вообще имеют место) можно отнести к числу "чисто политических". Некоторые виды экономических отношений можно включить в сферу политики, если они оказывают существенное влияние на функционирование и развитие [с.341] общества (социальной общности) как целого и становятся объектом политических дискуссий. Аналогично, духовная власть (власть над человеческим сознанием), например идеологическая индоктринация, также может быть формой политической власти, если она влияет на управление обществом и обусловливает его специфику.

Как и "власть", "политическая власть" представляет собой комплексное понятие, охватывающее широкий спектр различных форм власти в политической сфере. Они бывают как индивидуальными, так и коллективными, осуществляются в форме силы, принуждения, убеждения и т.д. Хотя легальный авторитет, как мы уже отмечали ранее, безусловно является основной формой политической власти, последняя не сводится к легальным (легитимным) видам контроля.

Данное объяснение политики согласуется с предлагаемой концепцией власти. "Политическая власть" - это конкретизация общего понятия власти применительно к политической сфере; она выражает способность субъекта обеспечить подчинение объекта в сфере политики.

Ранее уже отмечалось, что власть часто определяется как власть сделать что-то. Соответственно, политическая власть рассматривается как способность одной группы людей реализовать свои политические преференции (интересы) в соперничестве с другими группами. Я предложил развести два различных по содержанию понятия, объединенных общим термином "власть" - "власть сделать что-то" и "власть над кем-то" и оставить за "властью" второе значение, а для обозначения первого использовать термин "управление". Было подчеркнуто, что ограничение власти значением "власти над" не лимитирует наши возможности в анализе всех традиционно важных политических проблем, но делает его более ясным и четким.

Политические события и отношения могут рассматриваться и в терминах власти, и в терминах управления, т.е. нам нужны оба понятия. В некоторых ситуациях [с.342] предпочтительнее использовать "власть", в других - "управление". Например, процесс не-принятия решений можно представить как осуществление власти (власти над) одних групп над другими в отношении определенных аспектов их политического поведения. Властвующая группа заставляет подчиненную группу принять сложившийся порядок вещей, т.е. добивается ее подчинения в отношении выбора политических действий (не-действий).

Этот же пример можно объяснить и в терминах политического управления: властвующая группа обладает способностью сохранить существующий порядок, она достигает своей цели путем воздействия на определенные политические события в соответствии со своими намерениями. Различие между двумя интерпретациями состоит в том, что в первом случае подчеркивается подчинение людей воле властвующей группы, во втором - достижение данной группой определенной цели. [с.343]

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Следует отметить, что Лассуэлл и Кэплэн стремятся избежать данного вывода и формально определяют политическую власть в качестве одного из видов власти. Они пишут, что власть является сложным понятием, характеризующие различные формы ее проявления, и том числе и межличностных отношениях. Однако их объяснения противоречивы. То, что они обозначили как политическая власть в узком смысле - "основанный на власти контроль над политикой властвования" (control based on power, over power policy) - вряд ли может претендовать на роль центрального понятия в политической науке; политика не может быть определена через понятие власти, используемое в этом значении. Здесь "политическая власть" сравнима с десятками других форм власти, которые упоминаются Лассуэллом и Кэплэном, таких как "спонсорство", "любовь", "экономическое влияние" и др. (Lasswell and Kaplan, 1950: 87).

Лассуэлл и Кэплэн также используют понятие в широком смысле, в значении "социальная власть". Последняя включает в себя все формы контроля, проявляющиеся в межличностных отношениях. "В широком смысле, - пишут они, - все формы власти являются политическими" (Lasswell and Kaplan, 1950: 88). На этот раз понятие политической власти обозначает не что иное, как общее понятие власти.

Вернуться к тексту

2 Под "структурой власти" Домхофф понимает "совокупность людей и институтов, которые обладают высокими показателями власти". Он выделяет следующие показатели власти: (1) кто получает выгоду - у кого богатство, высокие доходы, высокая продолжительность жизни, хорошее здоровье и т.д.; (2) кто заседает - какие классы и социальные группы более других представлены в ключевых институтах власти, правительственных и любых других, (3) кто побеждает - какой класс или группа имеют преимущество в принятии правительственных решений. (4) властная репутация (reputation for power) - кто считается обладающим властью в глазах общественности.

Домхофф рассматривает четыре вида "каналов власти", через которые властвующие элиты осуществляют свое господство в управлении обществом: (1) канал реализации специфических интересов индивидов и социальных групп; он связан с деятельностью лоббирующих групп, профсоюзов, различных политических организаций и комитетов и т.д.; (2) канал формирования политического курса; в нем осуществляется обсуждение широкого спектра политических проблем с целью достижения консенсуса; (3) канал выбора кандидатов, он проявляется в деятельности политических партий; (4) идеологический канал; элита осуществляет свое господство в управлении обществом с помощью формирования общественного мнения (Domhoff, 1993: 170-177).

Вернуться к тексту

3 Возможно, Эндрэйн и другие исследователи, использующие термины "власть" и "политическая власть" как взаимозаменяемые, не считают их полностью тождественными. Вероятно, он рассматривает различия между ними как несущественные, по крайней мере в данном контексте. Разумеется, иногда можно обойтись и без терминологических дискуссий, особенно если понятие однозначно используется применительно именно к политическим событиям и отношениям. Однако подчас терминологическая аккуратность 6ывает совершенно необходимой, особенно если мы сосредоточиваем внимание только на политической власти (или наоборот). Она тем более необходима в теоретических работах, причем независимо от того, рассматривается власть как политический феномен или нет.

Вернуться к тексту

4 Некоторая тавтологичность данного объяснения обусловлена тем, что в русском языке слово "политика" используется и в значении "политическая сфера", "область политического", и для обозначения целенаправленной деятельности тех или иных политических субъектов ("политика Горбачева"). В английском языке различия между этими смысловыми оттенками отражаются и в терминологии. В первом случае обычно используется слово "politics", во втором - "policy".

Вернуться к тексту

5 Истон определяет политику как "авторитарное распределение ценностей в обшестве" (Easton, 1953).

Вернуться к тексту

6 Согласно Истону, политика (деятельность) является авторитарной (authoritative), если люди, на которых она направлена или которые находятся под ее воздействием, считают себя обязанными подчиниться ей.

Вернуться к тексту

7 Директор школы (отец) имеет "право вето" и "право назначения" в школе (семье).

Вернуться к тексту

8 Директор школы имеет власть руководить деятельностью административных единиц в школе ("преобразователей власти"), которая позволяет ему достичь желаемого результата в отношении учащихся.

Вернуться к тексту

9 Моррис считает этот вид власти очень важным, прежде всего потому, что он является "очень хрупким". Он пишет: "Власти могут быть даны или отняты лишь росчерком пера. Мы все знаем, что одни люди обладают большими способностями, чем другие. Иногда это заслуженно, иногда - нет, но с этим трудно что-либо сделать. Другое дело - власти: власть может быть захвачена или потеряна в течение ночи. Когда тирана отправляют в ссылку, он едет туда вместе со всеми своими способностями, но без власти. Это происходит в силу произвольной (arbitrary) природы формальной власти, произвольной в том смысле, что она не существует в природе, а создается нами и может создаваться по-разному. Это и делает ее важной" (Morriss, 1987: 46).

Вернуться к тексту

Глава 15. Виды власти (заключение)

В данном разделе содержится типологический анализ власти. Были предложены три различные классификации видов власти. В зависимости от источника подчинения объекта субъекту властные отношения могут принять форму силы, принуждения, побуждения, убеждения, манипуляции и авторитета.

Власть в виде силы означает способность субъекта достичь желаемого результата в отношениях с объектом либо путем непосредственного воздействия на его тело или психику, либо с помощью ограничения его действий. В отличие от других форм власти, сила исключает альтернативы действия объекта, не давая ему возможности сделать выбор.

В принуждении источником подчинения объекта команде субъекта выступает угроза применения субъектом негативных санкций по отношению к объекту в случае отказа от повиновения, т.е. угроза силы. Хотя сила и принуждение нередко воспринимаются как одно и то же, концептуальное различение между ними является необходимым, поскольку они имеют разные источники подчинения и разные способы осуществления.

Побуждение основывается на способности субъекта обеспечить объект ценностями и услугами, в которых тот заинтересован. В отличие от принуждения, связанного с негативными санкциями, в процессе осуществления побуждения нежелание объекта следовать распоряжениям субъекта преодолевается с помощью позитивных санкций, обещания вознаграждения. В некоторых случаях (например, когда субъект лишает объект регулярного вознаграждения) различие между принуждением и убеждением (негативными и позитивными санкциями) бывает трудно различимым. Здесь отнесение к тому или иному виду власти зависит от восприятия ситуации объектом. [с.344]

В убеждении источник власти заключается в аргументах, которые субъект может использовать для подчинения объекта. В отличие от принуждения и побуждения, которые внешне могут выглядеть как убеждение, последнее подразумевает отсутствие конфликта между субъектом и объектом; у объекта есть выбор принять аргументы субъекта или нет, который не ограничен позитивными или негативными санкциями со стороны субъекта.

Манипуляция как вид власти основывается на способности субъекта осуществлять скрытое влияние на объект. В отличие от других видов власти, манипуляция может иметь место без команды субъекта и даже тогда, когда объект не знает о самом существовании субъекта. Она осуществляется либо через коммуникацию, в процессе которой субъект делает замаскированные предложения (обычно путем подачи селективной информации), либо путем влияния на окружение объекта. Хотя с точки зрения объекта манипуляция выглядит как убеждение, это разные виды власти. В процессе убеждения субъект не лишает объект (сознательно) необходимой информации, поскольку он хочет, чтобы объект принял его точку зрения. Напротив, в манипуляции субъект не хочет, чтобы объект мыслил так же, как и он сам, и поэтому сознательно ограничивает поток информации для объекта.

Источником подчинения объекта во властном отношении в форме авторитета выступает определенная совокупность характеристик субъекта, которая делает объект обязанным принять команду субъекта независимо от ее содержания. В отличие от силы и манипуляции, авторитет зависит от восприятия объекта и обязательно результируется в его повиновении команде субъекта. Границы между авторитетом (особенно легальным авторитетом) и принуждением часто бывают размыты. Однако в "чистом" виде авторитетного отношения подчинение объекта субъекту является добровольным. Объект повинуется, поскольку рассматривает свое повиновение как должное.

В зависимости от источника подчинения, авторитет бывает персональным, традиционным или легальным. [с.345]

Второй способ классификации форм власти предполагает различение между индивидуальной властью и коллективной властью. Термин "коллективная власть" используется в двух разных значениях. Им описываются властные отношения, в которых (1) субъектом власти выступает не отдельный человек, а группа или организация и где (2) субъект состоит из нескольких единиц (которые, в свою очередь, могут быть представлены как индивидами, так и группами, организациями). В первом случае (его лучше обозначить понятием "неиндивидуальная власть" или "групповая власть") анализ властного отношения аналогичен анализу индивидуальных форм власти, а субъект власти рассматривается как единое целое (один актор). Во втором случае (коллективная власть в собственном смысле слова) субъект власти не воспринимается как единое целое, а представляет собой совокупность акторов; поэтому анализ данной формы власти непосредственно учитывает отношения между акторами, образующими коллективный субъект власти.

Коллективная власть определяется следующим образом: если ни А, ни В (Г, Д, Е, и т.д.) не могут индивидуально заставить Б делать X, но вместе они могут добиться этого, то А и В (Г, Д, Е, и т.д.) имеют коллективную власть над Б в отношении X. К ней не относятся ситуации, где А и В способны достичь желаемого результата независимо друг от друга, даже если А и В представляют собой единую группу. В этом случае мы имеем дело с двумя отдельными видами индивидуальной власти. Не все члены группы, которая обладает коллективной властью, являются коллективными субъектами, а только те, которые составляют и включены в организационную структуру группы, имеют соответствующие интенции и могут использовать свои ресурсы в коллективных целях.

Коллективная власть возникает только в тех ситуациях, когда составляющие группу акторы обладают специфическими информационными ресурсами, т.е. знанием определенной последовательности действий, [с.346] необходимых для осуществления власти, и их действия организованы. Поэтому расплывчатые труднокоординируемые группы (нации, классы, большие территориальные общности, и т.п.) вряд ли могут быть коллективными субъектами власти.

В некоторых случаях власть группы (коллектива) трудно рассматривать, спускаясь на индивидуальный уровень, поскольку она не обусловливается непосредственно индивидуальными возможностями входящих в группу людей и не зависит от их конкретных действий (по крайней мере в данный момент). Коллектив может осуществлять власть как бы независимо от своих членов в тех ситуациях, когда он формирует определенный имидж, который оказывает подчиняющее воздействие на объект власти.

Третье различение было сделано между политическими и неполитическими формами власти. Существует два основных способа интерпретации политической власти. Некоторые исследователи рассматривают власть как политический феномен. Поэтому они фактически не делают различий между "властью" и "политической властью", употребляя их как синонимы. Данный взгляд противоречит традиционному (обыденному) смыслу слова "власть" и приводит либо к слишком узким интерпретациям власти, исключающим из содержания понятия межличностные отношения и нелегитимные формы контроля, либо к неоправданно широким и расплывчатым концепциям власти, которые затрудняют понимание политики как относительно самостоятельной сферы общественной жизни.

В силу этих причин политическую власть целесообразнее рассматривать как разновидность власти. В соответствии с этим подходом не все формы власти относятся к политическим. Поэтому спецификация политической власти зависит от интерпретации понятия "политика" ("политическое").

В социально-философской и политологической литературе имеют место различные концепции политики. Некоторые авторы ограничивают политику сферой [с.347] государства и государственного управления. Главный недостаток данного подхода состоит в том, что он не может использоваться для объяснения догосударственных общественных систем и оставляет некоторые существенно важные и имеющие политическое значение социальные отношения за пределами политики.

Другие исследователи рассматривают ее как процесс формирования и осуществления публичной политики. Хотя данный взгляд позволяет учесть и включить в политическую сферу некоторые негосударственные формы общественной деятельности, он тем не менее оставляет вне сферы политического нелегитимные антисистемные виды поведения (войны, революции, терроризм и т.д.). Поэтому понятие политической власти не охватывает всех видов властных отношений, имеющих политические последствия.

Некоторые авторы отождествляют политическую власть с политическим правом. В данной интерпретации либо допускается смешение власти как отношения с ее основами (ресурсами), либо "политическая власть" ограничивается легальными (легитимными) формами социального контроля.

Рациональнее, как считает автор данной книги, рассматривать "политическую власть" как понятие, относящееся ко всем видам властных отношений в политической сфере. Хотя политическая власть прямо или косвенно связана с деятельностью легальных структур управления, она не ограничивается сферой принятия государственных решений, а присутствует во всех общественных отношениях и событиях, которые оказывают существенное влияние на жизнь социальной общности (общества) в целом. В данной интерпретации "политическая власть" представляет собой достаточно широкое понятие, охватывающее и нелегальные (нелегитимные) формы отношений, и негосударственные формы деятельности. В то же время оно уже, чем во многих других подходах, поскольку из нее исключаются те виды власти, которые не оказывают существенного (политического) влияния на жизнь социальной общности. Политическая [с.348] власть не является чем-то совершенно отличным от других форм власти; например, отдельные виды экономической власти можно отнести к политической власти, если они оказывают влияние на осуществление общественного управления и становятся объектом политических отношений.

Аналогично общему понятию власти, "политическая власть" рассматривается как "власть над"; она отличается от "политического управления", которое выражает способность политического актора достичь желаемого результата в политической сфере. [с.349]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Поскольку основные результаты исследования и выводы, касающиеся содержания понятия власти и ее форм были изложены ранее, в заключении я ограничусь вопросом о месте предлагаемой концептуализации власти в спектре имеющихся подходов и некоторыми соображениями практического характера.

В целом изложенную концепцию можно отнести к основной традиции в понимании власти, асссоциирующейся с М.Вебером, Р.Далем, П.Блау, С.Льюксом, Д.Ронгом и другими исследователями, определяющими власть как контроль над людьми. Я не разделяю позиции тех авторов (Т.Парсонс, Х.Арендт), которые рассматривают власть исключительно как коллективную собственность, обязательно легитимную и отличную от силы и принуждения. На мой взгляд, власть может быть как легитимной, так и нелегитимной, она возникает во всех видах человеческих отношений, в том числе и на индивидуальном уровне.

Однако предложенная концепция имеет существенные отличия от традиционного подхода в двух главных аспектах. Во-первых, я не рассматриваю конфликт (преференций или интересов) и "отношение нулевой суммы" между субъектом и объектом в качестве обязательных элементов власти. Соответственно, асимметрия, оппозиция и сопротивление не включаются в число ее определяющих характеристик. С этой точки зрения предлагаемая концепция шире традиционной, поскольку она допускает существование власти в форме убеждения и побуждения, т.е. охватывает все формы контроля субъекта над объектом.

Во-вторых, она отличается в понимании результата власти. Я предлагаю не просто ограничить результат власти достижением намеренных (предвиденных) следствий, как это делают некоторые авторы, но и [с.350] специфицировать его далее в терминах подчинения объекта субъекту. Это соответствует интерпретации власти как власти над людьми и позволяет различать осуществление власти и действия против интересов (преференций) людей, которые не ведут к их подчинению. Тем самым результат власти уже не ограничивается поведением объекта, но относится и к процессу формирования его преференций. Поэтому льюксовское "третье лицо власти" фактически включается в содержание понятия без "сущностно оспариваемого" значения "объективных" ("реальных") интересов. В этом состоит, пожалуй, мой основной вклад в дискуссию о власти.

Для последующего уточнения специфики предложенной концепции власти ее необходимо сравнить с некоторыми конкретными подходами, с которыми у нее есть общие черты.

Как и многие другие исследователи, я разделяю диспозиционную концепцию власти. Однако власть не отождествляется с любой способностью сделать что-то (как, например, у П.Морриса): не любая способность есть власть. Я также не склонен противопоставлять власть ее осуществлению (как это делает тот же Моррис, а также некоторые другие исследователи), поскольку последнее, в отличие от обычного влияния, подразумевает наличие власти как потенциала.

Ограничивая власть отношениями, в которых субъект способен оказать воздействие на объект в соответствии со своими интенциями, я разделяю позицию Б.Рассела, Д.Ронга, Д.Уайта и других сторонников "интенциональной" концепции власти. Однако в отличие от Ронга и некоторых других авторов, которые понимают намеренное действие как полностью осознанную ориентацию на определенную цель, я рассматриваю "интенцию" как достаточно широкое понятие, которое не сводится к рациональному сознанию, а включает и значения надежды, веры, желания, благоприятного отношения и т.п. Кроме того, "интенция" не обязательно относится ко всем желательным или предвиденным [с.351] последствиям власти, а только к непосредственному результату власти, которым является подчинение объекта субъекту.

Поскольку власть концептуализируется как разновидность каузальной связи, она ограничивается отношениями, в которых субъект может заставить объект делать что-то, что объект в ином случае не стал бы делать. Ситуации, когда субъект лишь наказывает объекта за неповиновение, так и не достигнув его подчинения, не рассматриваются как осуществление власти (в отношении намеренных результатов). Здесь я не согласен с Х.Лассуэллом и Э.Кэплэном, Ф.Оппенхеймом, И.Уолтером и другими исследователями, которые относят их к власти. Кроме того, обладание и осуществление власти подразумевает, что субъект способен достичь своей цели путем воздействия на сознание и/или поведение объекта: случаи где актор может достигнуть желаемого для себя результата без оказания воздействия на объект (П.Моррис считает, что власть может иметь место и без воздействия субъекта на объект) или он уже имеет то, что хочет ("пассивная власть") не рассматриваются в качестве власти или ее осуществления,

Эти и другие свойства власти отражаются (в большей или меньшей степени) в предлагаемой дефиниции власти. Власть - это способность субъекта обеспечить подчинение объекта в соответствии со своими намерениями.

Классификация и анализ форм власти опирается на уже имеющиеся классификации, предложенные исследователями, Классификация форм власти по источникам подчинения объекта субъекту довольно близка к классификации Д.Ронга, которая, на мой взгляд, является лучшей в литературе по проблемам власти. Отличие предлагаемой мною типологии состоит в том, что я рассматриваю принуждение и побуждение в качестве самостоятельных форм власти, тогда как Ронг считает их видами авторитета. Я также не согласен с ним в том, что манипуляция, убеждение и сила существуют только [с.352] в манифестированных формах в процессе осуществления власти: любая форма власти выражает способность субъекта сделать что-то, его потенциал. Власть в форме силы (манипуляции, убеждения) представляет собой способность субъекта применить силу (манипуляцию, убеждение) в отношении объекта.

Что касается понятия политической власти, то здесь я разделяю позицию тех исследователей, которые рассматривают ее как разновидность власти. Я не согласен с теми, кто фактически не различает "власть" и "политическую власть" (Т.Парсонс, Х.Арендт) или определяет политику через власть (Х.Лассуэлл и Э.Кэплэн). С другой стороны, мною отвергаются узкие интерпретации политической власти как политического права (Дж.Бентам) или "власти над властью" (П.Моррис). Политическая власть охватывает все властные отношения, связанные с государственным управлением и имеющие существенное влияние на общественную жизнь и интересы больших групп людей, т.е. все властные отношения в сфере политики.

Предлагаемая концепция и основные результаты исследования обусловливают ряд выводов и соображений практического характера, касающихся моего понимания власти и восприятия политического процесса. Во-первых, власть как общественное явление не является имплицитно насильственной, "негативной", направленной против интересов объекта; с нормативной точки зрения ее последствия неоднозначны, вариативны. Отрицательные для общества результаты осуществления власти могут быть вызваны самыми разными обстоятельствами, прежде всего целями субъекта и способами использования ресурсов власти, но не властью как таковой. Власть представляет собой лишь способность осуществить те или иные изменения в объекте и не должна восприниматься (только) как "неизбежное зло".

Во-вторых, не любые формы воздействия на сознание и поведение людей являются осуществлением власти. В отличие от структурной детерминации, власть [с.353] предполагает способность субъекта действовать иначе, его ответственность за определенные изменения в деятельности объекта. Не все политические события есть результат власти. Историческая практика подтверждает, что многие политические процессы протекают в известной мере независимо от устремлений субъектов власти и способов ее осуществления. С этой точки зрения анализ современной политической практики должен четко различать результаты деятельности тех или иных субъектов по осуществлению имеющейся у них власти, и политические события и изменения, которые были исторически неизбежны в сложившихся обстоятельствах. Власть, ее субъекты и носители не могут и не должны нести ответственность за все, что происходит в обществе.

В-третьих, распределение ценностей и благ между субъектами социальных отношений не тождественно распределению власти, как это нередко подразумевается. Не все люди, обладающие властью, используют ее для получения каких-либо выгод, и она не всегда приносит дивиденды, на которые они рассчитывают. Многие социальные блага, на первый взгляд связанные с определенной позицией во властной структуре общества, оказываются не последствием осуществления власти, а результатом действия иных сил. Поэтому в анализе общественных отношений важно проводить различие между тем, чего добился субъект с помощью своей власти, и тем, что ему "досталось" без каких-либо усилий с его стороны и было вне его контроля ("удача").

В-четвертых, в оценке деятельности властных структур следует четко различать аспект власти и управленческий аспект, проблемы непосредственно связанные с осуществлением власти и собственно управленческие проблемы. Хотя в социальной практике осуществление власти обычно выступает средством управления, а субъект власти одновременно является и субъектом управления, анализ власти и анализ управления имеют свою специфику. В отличие от результата управления, [с.354] проявляющегося в достижении намеченных субъектом целей, результат власти всегда непосредственно связан с сознанием и поведением людей, он проявляется в подчинении объекта субъекту, которое может обеспечить достижение целей субъекта (но не обязательно). Неудачи в осуществлении политики и реализации целей субъекта управления могут быть обусловлены либо отсутствием у субъекта необходимой власти, либо ее неумелым использованием (ошибками в управлении), либо и тем и другим.

Различение власти и управления существенно в нескольких аспектах. В практическом контексте оно необходимо при анализе возможностей социальных субъектов обеспечить подчинение других субъектов и достичь определенных целей. Выделение властного и управленческого аспектов позволяет указать, в какой сфере лежат причины неудач тех или иных управленческих действий, поскольку, будучи тесно связанными между собой, источники эффективности, характеристики и в целом закономерности властвования и управления не являются тождественными. В моральном контексте оно дает возможность выяснить ответственность тех или иных людей (групп) за определенные события: мы не можем обвинять субъекта управления за невыполнение каких-то функций, если он просто не обладал необходимой властью (но мы можем обвинить его в халатном отношении к своим обязанностям, если он этой властью обладал). В оценочном контексте четкое различение власти и управления способствует реализации нашего интереса в оценке социального устройства (или его подсистем) с точки зрения рациональности распределения власти и его влияния на управленческие процессы.

В-пятых, предложенная концепция власти и выделенный набор ее отличительных признаков показывают основные направления и особенности практического исследования властных отношений в обществе, его предмет и проблематику. Диспозиционная трактовка [с.355] власти направляет исследование на анализ ресурсов власти субъекта и объекта (как уже используемых, так и неиспользуемых) и мотивационной сферы, в которой формируется решение об их мобилизации и применении. Изучение власти - это не только (не столько) исследование воздействия субъекта на объект, но прежде всего анализ возможностей субъекта влиять на объект определенным образом. Выделение интенции в качестве критерия значимого воздействия акцентирует внимание на тех видах социальных отношений, которые являются важными для субъекта власти, отсеивая малосущественные и второстепенные связи между субъектом и объектом. Признание второго и третьего "лиц" власти, а также отнесение к власти некоторых видов "правления предвиденных реакций" расширяет традиционную сферу исследования власти, подчеркивая роль ее латентных и скрытых (неповеденческих) форм. [с.356]

БИБЛИОГРАФИЯ

Алексеев П.В., Панин А.В. Философия: Учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект, 1997.

Алексеева Т.А. Власть и легитимность (эволюция немарксистских подходов в современной английской политической философии) // Власть: философско-политические аспекты. М.: ИФРАН, 1989. С. 110-133.

Алексеева Т.А. Личность и политика в переходный период: проблемы легитимности власти // Вопросы философии. 1997. № 7. С. 58-65.

Алексеева Т.А. Политический процесс в социокультурном измерении. М.; 1997.

Алексюк Р.П. Аппарат управления и власти как общесоциологическая категория. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1974.

Алюшин А.Л., Порус В.Н. Власть и "политический реализм" (поведенческие концепции власти в политической науке США) // Власть: Очерки современной политической философии Запада / Отв. ред. В.В. Мшевениерадзе. М.: Наука, 1989. С. 95-127.

Амелин В.Н. Власть как общественное явление // Социально-политические науки. 1991. № 2. С. 3-15.

Аникевич А.Г. Политическая власть: вопросы методологии исследования. Красноярск: Изд.-во Красноярского ун-та, 1986.

Аристотель. Политика // Сочинения в 4-х томах. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 375-644.

Арсеньев А.С., Библер B.C., Кедров Б.М. Анализ развивающегося понятия. М.: Наука, 1967.

Байтин М.И. Государство и политическая власть. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1972.

Батурин Ю.М. Власть и мера ("точные методы" в англоамериканской политологии) // Власть: Очерки современной политической философии Запада / Отв. ред. В.В. Мшевениерадзе. М.: Наука, 1989. С. 128-148.

Батыгин Г.С. Лекции по методологии социологического исследования. М.: Аспект Пресс, 1995.

Бессонов Б.Н., Гончаров П.К., Жовтун Д.Т. и др. Философия политики. Книга III. Властные факторы в политической системе общества. М.: Луч, 1993. [c.357]

Большой немецко-русский словарь / Сост И.Е. Лепинг и др. 2-е изд. М.: Русский язык, 1980.

Болясный И.Л. Основы теории социалистической власти (сущность и классификация явлений): Дис. ... д-ра филос. наук. Киев, 1972.

Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиафан. М.: Мысль, 1985.

Васильева Н.А. Политическая наука: проблемы теории и истории / Санкт-Петербургский химико-фармацевтический институт. СПб., 1994.

Войшвилло Е.К. Понятие как форма мышления: логико-гносеологический анализ. М., 1989.

Войшвилло Е.К. Понятие. М.: Изд-во Московского ун-та, 1967.

Воронов Ю.М. Идеократия. Историко-политические контексты. СПб.: Изд.-во Санкт-Петербургского ун-та, 1998.

Газицки А. Политическая власть как социальный феномен (социально-психологический аспект): Дис. ... канд. социол. наук. М., 1992.

Гвоздкова Т.А. Политическая власть как объект социально-философского анализа: Дис. ... канд. филос. наук. М., 1990.

Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики. М.: Мысль, 1975.

Гоббс Т. Левиафан // Избранные произведения в 2-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1991. С. 455-679.

Горский Д.П. Вопросы абстракции и образования понятий. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1961.

Готт B.C., Землянский Ф.М. Диалектика развития понятийной формы мышления. М.: Высшая школа, 1981.

Готг B.C., Семенюк Э.П., Урсул А.Д. Категории современной науки (становление и развитие). М.: Мысль, 1984.

Графский В.Г. Проблема взаимоотношений власти и знания в истории политической мысли: Дис. ... д-ра юрид. наук. М., 1992.

Грязнов А.Ф. Аналитическая философия: проблемы и дискуссии последних лет // Вопросы философии. 1997. № 9. С. 82-95.

Грязнов А.Ф. Феномен аналитической философии в западной культуре XX века // Вопросы философии. 1996. № 4. С. 37-47.

Гущин Д.А., Огородников В.П., Поджарова А.М., Папанов В.В. Соотношение категорий материалистической диалектики и общенаучных понятий // Философские науки. 1981. № 1. С. 161-165. [c.358]

Дегтярев А.А. Основы политической теории: Учебное пособие. М.: Высшая школа, 1998.

Дегтярев А.А. Политическая власть как регулятивный механизм социального общения // Полис. 1996. № 3. С. 108-120.

Демидов А.И. Ценностные измерения власти // Полис. 1996. N9 3. С. 121-128.

Диалектическая концепция понятия / Бускова М.К. и др. Минск: Наука и техника, 1982.

Дмитревская И. Общенаучные понятия с точки зрения системного подхода // Становление и структура сознания и познания: Межвузовский сборник научных трудов / Отв. ред. Г.Н. Гумницкий. Иваново, 1983. С. 155-163.

Дмитревская И.В. Формальная логика. Часть 1. Понятие. Суждение. Умозаключение: Курс лекций. Иваново, 1995.

Дудник С.И. Маркс о власти как общественном отношении: Дис. ... канд. филос. наук. Л., 1988.

Здравомыслов А.Г. Рациональность и властные отношения // Вопросы социологии. 1996. Вып. 66. С. 7-70.

Зеркин Д.П. Основы политологии: Курс лекций. Ростов н/Д: Феникс, 1996.

Ильин В.В. Политология: Учебник для вузов. М.: Книжный дом "Университет", 1999.

Ильин В.В. Понятие власти // Философия власти / Под ред. В.В. Ильина. М.: Изд.-во Московского ун-та, 1993. С. 6-26.

Ильин М.В. Политический дискурс: слова и смыслы // Полис. 1994. № 1-6, 1995. № 1-3, 1996. № 3, 4.

Ильин М.В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1997.

Ильин М.В., Мельвиль А.Ю. Власть // Полис. 1997. № 6. С. 146-163.

Кейзеров Н.М. Власть и авторитет: критика буржуазных теорий. М.: Юридическая литература, 1973.

Кейзеров Н.М. Единство и различие понятий "управление" и "власть" // Философские науки. 1969. № 2. С. 85-94.

Кейзеров Н.М. О соотношении понятий "социальная" и "политическая" власть // Вестник ЛГУ. Сер. Экономика, философия, право. 1966. № 5. Вып. 1. С. 35-46.

Керимова Л.М., Керимов Т.Х. Теория структурации Э. Гидденса: методологические аспекты // Социологические исследования. 1997. № 3. С. 37-47. [c.359]

Ким А.И. Общественная власть как разновидность социальной власти // Проблемы советского государства и права. Иркутск, 1975. Вып. 8. С. 3-11.

Клямкин И.М., Лапкин В.В., Пантин В.И. Между авторитаризмом и демократией // Полис. 1995. № 2. С. 57-87.

Коваль Б.И., Ильин М.В. Власть и политика // Полис. 1991. № 5. С. 152-163.

Козлова М.С. Философия и язык. М.: Мысль, 1972.

Комлева Н.А. Политическая идеология как средство властвования: Дис. ... канд. филос. наук. Свердловск, 1981.

Королев С.А. Бесконечное пространство: Гео- и социографические образы власти в России. М.: ИФ РАН, 1997.

Коршунов А.М., Мантатов В.В. Теория отражения и эвристическая роль знаков. М.: Изд-во Московского ун-та, 1974.

Кравченко И.И. Введение в исследование политики (философские аспекты): Учебное пособие. М.: ИФ РАН, 1998.

Кравченко И.И. Власть и общество // Власть: Очерки современной политической философии Запада / Отв. ред. В.В. Мшевениерадзе. М.: Наука, 1989. С. 37-64.

Кравченко И.И. Средний ("мезо") уровень политической и неполитической власти // Власть: философско-политические аспекты. М.: ИФ РАН, 1989. С. 6-25.

Крамник В.В. Технология власти: политике-психологи-ческие механизмы: Дис. ... д-ра полит, наук. СПб., 1995.

Краснов Б.И. Власть как явление политической жизни // Социально-политические науки. 1991. № 11. С. 27-35.

Краткий словарь по социологии / Под общ. ред. Д.М. Гвишиани и Н.И. Лапина. М.: Политиздат, 1988.

Кузнецов И.В. Избранные труды по методологии физики. М.: Наука, 1975.

Курбанова Е.С. Власть и управление: единство и взаимодействие в обществе: Дис. ... канд. филос. наук. М., 1996.

Курс лекций по политологии: Учебное пособие для студентов вузов, обучающихся по направлению и специальности "Политология" / М.Х. Фарукшин и др. Казань: Изд.-во Казанского ун-та, 1994.

Курсанов Г.А. Диалектический материализм о понятии. М.: Изд-во ВПШ и АОН, 1963.

Ледяев В.Г. Власть, интерес и социальное действие // Социологический журнал. 1998. № 1-2. С. 79-94. [c.360]

Ледяев В.Г. Власть: Концептуальный анализ // Полис. 2000. № 1. С. 97-107.

Ледяев В.Г. Власть: Концептуальный анализ: Диссертация на соискание ученой степени доктора философских наук. Иваново: Ивановский ун-т, 1989.

Ледяев В.Г. О "сущностной оспариваемости" понятия власти // Вестник Тамбовского университета. Сер. Гуманитарные науки. 1996. Вып. 3-4. С. 13-19.

Ледяев В.Г. Понятие политической власти // Современное состояние, проблемы и перспективы развития российской экономики: Материалы научно-практической конференции. Вторые кондратьевские чтения / В.В. Борисов (Отв. ред.) и др. Иваново: ИГЭУ, 1999. С. 211-218.

Ледяев В.Г. Современные концепции власти: аналитический обзор // Социологический журнал. 1996. № 3-4. С. 109-126.

Ледяев В.Г. Формы власти: Типологический анализ // Полис. 2000. № 2. С. 6-18.

Ледяев В.Г., Ледяева О.М. Актуально-потенциальная проблема в концептуальном анализе власти // Философский альманах. № 1-2. Иваново: ИГАСА, 1998. С. 168-178.

Ледяев В.Г., Ледяева О.М. Власть: многомерный взгляд // Некоторые проблемы исследований социокультурной среды: Ученые записки социально-экономико-архитектурного факультета. Вып.1. Иваново: ИГАСА, 1995. С. 90-95.

Ледяев В.Г., Ледяева О.М. Методы власти: типология и принципы использования // Демократия и личность: Межвузовский сборник научных трудов / Ред. кол. В.А.Стукалов (отв. ред.) и др. Иваново: Изд.-во Ивановского ун-та, 1992. С. 31-45.

Ледяева О.М. Власть как предмет социально-философ-ского анализа: Дис. ... канд. филос. наук. Иваново, 1989.

Ледяева О.М. Понятие власти // Власть многоликая / Отв. ред А.И. Уваров. М.: Российское философское общество, 1992. С. 4-29.

Ледяева О.М., Ледяев В.Г. Концепция власти в философии Аристотеля // Некоторые проблемы исследований социально-культурной среды: Ученые записки социально-экономическо-архитектурного факультета. Вып.1. Иваново: ИГАСА, 1995. С. 95-106.

Ледяева О.М., Ледяев В.Г. Понятие коллективной власти // Ученые записки экономико-архитектурного факультета. Вып. 8. Иваново: ИГАСА, 1998. С. 77-81.

Лузан А.А. Управление, власть, организация // Философские науки. 1976. № 6. С. 14-21. [c.361]

Макаров Б.М. Понятие общественной власти и ее системы // Вестник МГУ. Сер. 12. Право. 1971. № 1. С. 43-52.

Марков Б.В. Разум и сердце: история и теория менталитета. СПб.: Изд.-во Санкт-Петербургского ун-та, 1993.

Марков Б.В. Философская антропология: очерки истории и теории. СПб.: Лань, 1997.

Маркс К, Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 4. С. 419-459.

Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. Книга 1. Процесс производства капитала // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 23. С. 43-784.

Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 3. Книга 3. Процесс капиталистического производства, взятый в целом // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 40. С. 147-233.

Маркс К. Оправдание мозельского корреспондента // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 1. С. 187-217.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б.Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 3. С. 7-544.

Матц У. Понятие власти (пер. Р.И. Соколовой) // Технология власти (философско-политический анализ) / Отв. ред. Р.И. Соколова. М.: ИФ РАН, 1995. С. 5-14.

Меньшиков В.В. Власть в социалистическом обществе: Дис. ... канд. филос. наук. Л., 1971.

Меньшиков В.В. Власть и самоуправление (теоретико-методологический анализ). Ростов н/Д: Изд.-во Ростовского ун-та, 1991.

Момджян К.Х. Введение в социальную философию: Учебное пособие. М.: Высшая школа, 1997.

Мшевениерадзе В.В. Усмирение власти (политическая философия Б. Рассела) // Власть: Очерки современной политической философии Запада / Отв. ред В.В. Мшевениерадзе. М.: Наука, 1989. С. 149-179.

Осадчий Н.И. Социально-философский анализ власти как общественного явления: Дис. ... канд. филос. наук. М., 1983.

Осипова Е.В. Власть: отношение или элемент системы? (реляционистские и системные концепции власти в немарксистской политологии) // Власть: Очерки современной политической философии Запада / Отв. ред В.В. Мшевениерадзе. М.: Наука, 1989. С. 65-94. [c.362]

Осипова Е.В. Современные концепции власти // Технология власти (философско-политический анализ) / Отв. ред. Р.И. Соколова. М.: ИФ РАН, 1995. С. 14-27.

Основы политической науки. Учебное пособие для высших учебных заведений. Ч.1. / Под ред. В.П. Пугачева. М.: Знание, 1993.

Основы политологии: краткий словарь терминов и понятий / Под. ред. Г.А.Белова и В.П. Пугачева. М.: Знание, 1993.

Панарин А.С. Онтология власти // Философия власти / Под ред. В.В. Ильина. М.: Изд.-во Московского ун-та, 1993. С. 117-164.

Платон. Политик // Сочинения в 3-х томах. Т. 3. Ч. 2. М.: Мысль, 1972. С. 10-82.

Плотникова О.В. Власть и формы ее проявления. Уссурийск, 1996.

Подорога В.А. Власть и познание (археологический поиск М.Фуко) // Власть: Очерки современной политической философии Запада / Отв. ред В.В. Мшевениерадзе. М.: Наука, 1989. С. 206-255.

Политология. Учебное пособие / Под общ. ред. Д.С. Клементьева. М.: Знание, 1997.

Портнов А.Н. Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX-XX вв. Иваново: Изд-во Ивановского ун-та, 1994.

Портнов А.Н. Язык, мышление, сознание: психолингвистические аспекты: Учебное пособие. Иваново: Изд.-во Ивановского ун-та, 1988.

Порус В.Н. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. 1997. № 2. С. 93-111.

Словарь древнерусского языка (XI-XIV) вв. Т. 1. М.: Русский язык, 1988.

Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 2. М.: Наука, 1975.

Словарь русского языка в четырех томах. Т. 1. 3-е изд. М.: Русский язык, 1985.

Словарь русского языка в четырех томах. Т. 3. 2-е изд., испр. и доп. М.: Русский язык, 1983.

Словарь русского языка XVIII века. Вып. 3. Л.: Наука, 1987.

Словарь современного русского литературного языка в 20 томах. Т. 2. 2-е изд, перераб. и доп. М.: Русский язык, 1991.

Сморгунов Л.В., Семенов В.А. Политология. Учебное пособие. Санкт-Петербург, 1996. [c.363]

Сорина Г.В. Философские ассоциации (на базе критического мышления) // Труды научно-исследовательского семинара логического центра Института философии РАН 1998. М.: ИФ РАН, 1999. С. 41-48.

Спиридонова В.И. Власть и влияние // Технология власти (философско-политический анализ) / Отв. ред. Р.И.Соколова. М.: ИФ РАН, 1995. С. 27-33.

Спиркин А.Г. Философия: Учебник. М.: Гардарика, 1998.

Степанов И.М. Советская государственная власть. М.: Наука, 1970.

Степин B.C. Философская антропология и философия науки. М.: Высшая школа, 1992.

Усачев В.Л. Социальная власть (понятие и разновидности) // Вестник Московского ун-та. Сер. 12. Право. 1976. № 6. С. 67-74.

Фарбер Е.И., Ржевский В.А. Вопросы теории советского конституционного права. Вып. 1. Саратов: Приволжское книжное издательство, 1967.

Фасмер М. Этимологичесий словарь русского языка. В 4-х томах. Т. 3. Пер. с нем. О.Н. Трубачева. М.: Прогресс, 1987.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4-х томах. Т. 1. Пер. с нем. О.Н. Трубачева. / Под ред. проф. Б.А. Ларина. 2-е изд. М.: Прогресс, 1986.

Федосеев А.А. Современная американская буржуазная политология: истоки, традиции, новации. Л.: Изд.-во Ленинградского ун-та, 1989.

Филиппов Г.Г. Социальная организация и политическая власть. М.: Мысль, 1985.

Фролов С.С. Социология. М.: Логос, 1996.

Халипов В.Ф. Введение в науку о власти. М.: Технологическая школа бизнеса, 1996.

Халипов В.Ф. Власть. Основы кратологии. М.: Луч, 1995.

Харитонов Е.М. Власть в современном обществе: микросоциологический анализ.: Дис.... д-ра социол. наук. Ростов н/Д, 1997.

Хомелева Р.А. Природа политической власти. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та экономики и финансов, 1996.

Швырев B.C. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М.: Наука, 1978.

Шестопал Е.Б. Образ власти в России: желания и реальность (политико-психологический анализ) // Полис. 1995. № 3. С. 86-97. [c.364]

Штофф В.А. Проблемы методологии научного познания. М.: Высшая школа, 1978.

Эйнштейн А. Собрание научных сочинений. В 4-х томах. Т. 4. М.: Наука, 1964.

Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 21. С. 269-317.

Энгельс Ф. Об авторитете // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 18. С. 302-305.

Achinstein P. Concepts of Science. A Philosophical Analysis. Baltimore and London: John Hopkins Press, 1968.

Adams R.N. Energy and Structure: A Theory of Social Power. Austin: University of Texas Press, 1975.

Agger R.E., Goldrich D., Swanson B.E. The Rulers and the Ruled: Political Power and Influence in American Communities. New York: Wiley, 1964.

Allison L. The Nature of the Concept of Power // European Journal of Political Research. 1974. Vol. 2. № 1. P. 131-142.

Almond G. Introduction: A Fundamental Approach to Comparative Politics // The Politics of the Developing Areas / ed. by Gabriel Almond and James S. Coleman. New Jersey: Princeton University Press, 1964. P. 3-64.

Andrain C.F. An Introduction to Political Science. Belmont (Cal.): Wardsworth Publishing Company, 1970.

Arendt H. Communicative Power // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986. P. 59-74.

Arendt H. On Violence. London: Penguin Books, 1970.

Aron R. Macht, Power, Puissance: Democratic Prose or Democratic Poetry // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986, P. 253-277.

Ashley D. Historical Materialism and Social Evolution // Theory, Culture and Society. 1982. Vol. 1. № 2. P. 89-92.

Axelrod R. Conflict Of Interests: A Theory of Divergent Goals with Application to Politics. Chicago: Markhan, 1970.

Bacharach S. В., Lawler E.J. Power and Politics in Organizations. San Francisco: Jossey-Bass Publishers, 1981.

Bachrach P., Baratz M.S. Decisions and Nondecisions: An Analytical Framework // American Political Science Review. 1963. Vol 57. № 3. P. 641-651. [c.365]

Bachrach P., Baratz M.S. Power and Its Two Faces Revisited: A Reply to Geoffrey Debnam // Powеr: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 2. London: Routledpe, 1994. P. 196-203.

Bachrach P., Baratz M.S. Power and Poverty: Theory and Practice. New York, London, Toronto: Oxford University Press, 1970.

Baldwin D.A. Power and Social Exchange // The American Political Science Review. 1978. Vol. 72. № 4. P. 1229-1242.

Baldwin D.A. Paradoxes of Power. New York: Basil Blackwell, 1989.

Ball T. Models of Power: Post and Present // Journal of the History of the Behavioral Sciences. 1975. Vol. 11. № 2. P. 211-222.

Ball T. Power // A Companion to Contemporary Political Philosophy / ed. by Robert E. Goodin and Philip Pettit. Oxford: Basil Blackwell, 1995. P. 548-557.

Ball T. Power, Causation and Explanation // Polity. 1975. Vol. 8. № 2. P. 189-214.

Ball T. The Changing Face of Power // Transforming Political Discourse: Political Theory and Critical Conceptual History. Oxford: Blackwell, 1988. P. 80-105.

Ball T. Two Concepts of Coercion // Theory and Society. 1978. Vol. 5. № 1. P. 97-112.

Barnes B. Power // Theories and Concepts of Politics. An Introduction / ed. by Richard Bellamy. Manchester: Manchester University Press, 1993. P. 197-219.

Barnes B. The Nature of Power. Cambridge: Polity, 1988.

Barry B. Is it Better to be Powerful or Lucky? // Democracy, Power and Justice. Essays in Political Theory / ed. by Brian Barry. Oxford: Clarendon Press, 1989. P. 270-302.

Barry B. Power: an Economic Analysis // Power and Political Theory: Some European Perspectives / ed. by Brian Barry. London: Wiley, 1976. P. 67-101.

Barry B. The Economic Approach to the Analysis of Power and Conflict // Government and Opposition. 1974. Vol. 9. № 2. P. 189-223.

Barry B. The Uses of 'Power' // Government and Opposition. 1988. Vol. 23. № 3. P. 340-353.

Barry N.P. An Introduction to Modern Political Theory. London and Basingstoke: Macmillan, 1981.

Beetham D. The Legitimation of Power. London: Macmillan, 1991.

Bell D.V.J. Power, Influence, and Authority. An Essay in Political Linguistics. New York, London, Toronto: Oxford University Press, 1975. [c.366]

Bonn S.I. Power // The Encyclopedia of Philosophy / ed. by Paul Edwards. Vol. 6. New York: Macmillan, 1967. P. 424-427.

Bentham J. Of Elementary Political Powers // Power / ed. by John R. Champlin. New York: Atherton Press, 1971. P. 107-117.

Benton T. 'Objective' Interests and the Sociology of Power // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 2. London: Routledge, 1994. P. 283-307.

Betts K. The Conditions of Action, Power and the Problem of Interests // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 2. London: Routledge, 1994. P. 350-370.

Bierstedt R. An Analysis of Social Power // American Sociological Review. 1950. Vol. 15. № 6. P. 730-738.

Bilgrami A. Lukes on Power and Behaviouralism // Inquiry. 1976. Vol. 19. № 2. P. 267-274.

Вlais A. Power and Causality // Quality and Quantity. 1974. Vol. 8. № 1. P. 45-63.

Blalock H.M. Jr. Causal Inferences in Nonexperimental Research. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1964.

Blau P.M. Differentiation of Power // Political Power: A Reader in Theory and Research / ed. by Roderick Bell, David V. Edwards, arid R. Harrison Wagner. New York: The Free Press; London: Collier-Macmillan, 1969. P. 293-308.

Blau P.M. Exchange and Power in Social Life. New York: Wiley, 1964.

Bleicher J., Featherstone M. Historical Materialism Today: An Interview with Anthony Giddens // Theory, Culture and Society. 1982. Vol. 1. № 2. P. 63-77.

Boulding K.E. The Economics of Human Conflict // The Nature of Human Conflict / ed. by Elton B. MacNeil. Englewood Cliffs (New Jersey): Prentice Hall, 1965 P. 172-191.

Boulding K.E. Three Faces of Power. Newbury Park, London, New Delphi: Sage Publications, 1990.

Bradshaw A. Critical Note: A Critique of Steven Lukes' 'Power: A Radical View' // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 2. London: Routledge, 1994. P. 269-277.

Cartwright D. A Field Theoretical Conception of Power // Studies in Social Power / ed. by Dorwin Cartwright. Ann Arbor, 1959. P. 183-220.

Cartwright D. Influence, Leadership, Control // Political Power: A Reader in Theory and Research / ed. by Roderick Bell, David V. Edwards, and R. Harrison Wagner. New York: Free Press, London: Collier-Macmillan, 1969. P. 123-165. [c.367]

Catlin G.E. Authority and its Critics // Authority. Nomos 1. / ed. by Carl J. Friedrich. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1958. P. 126-144.

Chazel F. Power, Cause and Force // Power and Political Theory: Some European Perspectives / ed. by Brian Barry. London: Wiley, 1976. P. 55-65.

Clegg S. Frameworks of Power. London: Sage Publications, 1989.

Collingwood R.G. The New Leviathan or Man, Society, Civilization and Barbarism. Oxford: Clarendon Press, 1942.

Connolly W.E. The Terms of Political Discourse. 3rd ed. Oxford: Blackwell, 1993.

Crenson M. The Un-Politics of Air Pollution: A Study of Non-Decisionmaking in the Cities. Baltimore and London: The John Hopkins Press, 1971.

Crozier M. The Problem of Power // Social Research. 1973. Vol. 40. № 2. P. 211-228.

Dahl R.A., Lindblom C.E. Politics, Economics, and Welfare. Planning and Politico-Economic Systems Resolved into Basic Social Processes. New York and London: Harper Torchbooks, 1953.

Dahl R. Modern Political Analysis. 2nd ed. Englewood Cliffs (New Jersey): Prentice Hall, 1970.

Dahl R. Modem Political Analysis. 5th ed. Englewood Cliffs (New Jersey): Prentice Hall, 1991.

Dahl R. Power as the Control of Behaviour // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986. P. 37-58.

Dahl R. The Concept of Power // Behavioural Science. 1957. Vol 2. P. 201-215.

Dahl R. The Concept of Power // Political Power A Reader in Theory and Research / ed. by Roderick Bell, David V. Edwards, and R. Harrison Wagner. New York: The Free Press; London: Collier-Macmillan, 1969. P. 79-93.

Dahl R. Who Governs? Democracy and Power in an American City. New Haven: Yale University Press, 1961.

De Crespigny A. Power and Its Forms // Political Studies. 1968. Vol. 16. № 2. P. 192-205.

De Vree J.K. On Some Problems of Political Theory // Power and Political Theory: Some European Perspectives / ed. by Brian Barry. London: Wiley, 1976. P. 161-179.

Debnam G. The Analysis of Power: A Realist Approach. London: Macmillan, 1984. [c.368]

D'Entreves A. The Notion of trie State. An Introduction to Political Theory. Oxford: Clarendon Press, 1967.

Digester P. The Fourth Face of Power // The Journal of Politics. 1992. Vol. 54. № 4. P. 977-1007.

Domhoff G.W. The American Power Structure // Power in Societies / ed. by Marvin E. Olsen and Martin N. Marger. London: Collier-Macmillan, 1993. P. 170-182.

Easton D. A Systems Analysis of Political Life. New York: Wiley, 1965.

Easton D. The Perception of Authority and Political Change // Authority. Nomos 1. / ed. by Carl J. Friedrich. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1958. P. 170-196.

Easton D. The Political System. New York: Knopf, 1953.

Eckstein H. Authority Patterns: A Structural Basis for Political Inquiry // American Political Science Review. 1973. Vol. 67. № 4. P. 1142-1161.

Edwards R. Contested Terrain. The Transformation of the Workplace in the Twentieth Century. New York: Basic Books, 1979.

Emerson R.M. Power-Dependence Relations // American Sociological Review. 1972. Vol. 27. № 1. P. 31-41.

Etzioni A. Comparative Analysis of Complex Organizations. On Power, Involvement, and Their Correlates. New York: The Free Press, 1961.

Etzioni A. The Active Society: A Theory of Societal and Political Processes. London: Collier-Macmillan; New York: The Free Press, 1968.

Falkemark G. Power, Theory and Value. Lund: CWK Gleerup, 1982.

Feinberg J. Harm to Others. New York and Oxford: Oxford University Press, 1984.

Flathman R.E. The Practice of Political Authority. Authority and the Authoritative. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1980.

Flathman R.E. Concepts in Social and Political Philosophy. New York and London: Macmillan, 1973.

Foucault M. Disciplinary Power and Subjection // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986. P. 227-242.

Foucault M. The Subject and Power // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 1. London: Routledge, 1994. P. 218-233. [c.369]

Foucault M. Truth and Power // Power / Knowledge: Selected Interviews and Other Writings, 1972-1977 / ed. by Colin Gordon. New York: Pantheon Books, 1980. P. 109-133.

French J.R.P. Jr., Raven B. The Bases of Social Power // Studies in Social Power / ed. by Dorwin Cartwright. Ann Arbor: University of Michigan, Institute for Social Research, 1959. P. 150-167.

Frey F.W. Comment: On Issues and Nonissuess in the Study of Power // The American Political Science Review. 1971. Vol. 65. № 4. P. 1081-1101.

Friedman R. On the Concept of Authority in Political Philosophy // Authority / ed. by Joseph Raz. Oxford: Basil Blackwell, 1990. P. 56-91.

Frohock F. The Structure of Politics // The American Political Science Review. 1978. Vol. 76. № 3. P. 859-870.

Galliе W.B. Essentially Contested Concepts // Proceedings of the Aristotelian Society. 1955. Vol. 56. P. 67-198.

Gamson W. Power and Discontent. Homewood (Ill.): The Dorsey Press, 1968.

Gamer J.W. Political Science and Government. New York: American Book, 1928.

Gaskin D. Causation and Recipes // Mind. 1955. Vol. 64. P. 479-487.

Georgiou P. The Concept of Power: A Critique and an Alternative // Australian Journal of Politics and History. 1977. Vol. 23. № 2. P. 252-267.

Gettell R.G. Political Science. New York: Ginn, 1949.

Gibson Q. Power // Philosophy of the Social Sciences. 1971. Vol l. № 1. P. 101-112.

Giddens A. A Reply to my Critics // Social Theory of Modern Societies: Anthony Giddens and His Critics / ed. by David Held and John B. Thompson. Cambridge: Cambridge University Press, 1989. P. 249-301.

Giddens A. Central Problems in Social Theory. Action, Structure and Contradiction in Social Analysis. London: Macmillan, 1979.

Giddens A. New Rules of Sociological Method. London: Hutchinson, 1976.

Giddens A. 'Power' in the Recent Writings of Talkott Parsons // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 1. London: Routledge, 1994. P. 72-87.

Giddens A. Studies in Social and Political Theory. London: Hutchinson, 1977. [c.370]

Giddens A. The Constitution of Society. The Outline of the Theory of Structuration. Cambridge: Polity Press, 1984.

Goldman A.I. Toward a Theory of Social Power // Philosophical Studies. 1972. Vol. 23. № 4. P. 221-268.

Gross D. Time-Space Relations in Giddens' Social Theory // Theory, Culture and Society. 1982. Vol 1. № 2. P. 83-88.

Habermas J. Hannah Arendt's Communications Concept of Power // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986. P. 75-93.

Hacker A. Power to Do What // The New Sociology: Essays in Social Science and Social Theory in Honor of C. Wright Mills / ed. by Irving Louis Horowitz. New York: Oxford University Press, 1964. P. 134-146.

Hague R., Harrop M. Comparative Government and Politics. An Introduction. 2nd ed. Basingstoke and London: Macmillan, 1987.

Harre R., Madden E.H. Causal Powers. A Theory of Natural Necessity. Oxford: Basil Blackwell, 1975.

Harsanyi J.C. Measurement of Social power, Opportunity Costs, and the Theory of Two-Person Bargaining Games // Political Power: A Reader in Theory and Research / ed. by Roderick Bell, David V. Edwards, and R. Harrison Wagner. New York: The Free Press; London: Collier-Macmillan, 1969. P. 227-238.

Hawkesworth M. The Science of Politics and the Politics of Science // Encyclopedia of Government and Politics / ed. by Mary Hawkesworth and Maurice Kogan. Vol. 1. London and New York: Routledge, 1992. P. 5-39.

Hay C. Divided by a Common Language: Political Theory and the Concept of Power // Politics. 1997. Vol. 17. № 1. P. 45-52.

Hempel C.G. Aspects of Scientific Explanation. New York: The Free Press, 1965.

Hempel C.G. Fundamentals of Concept Formation in Empirical Science. Chicago: University of Chicago Press, 1952.

Henderson A.H. Social Power: Social Psychological Models and Theories. New York: Praeger Publishers, 1981.

Hindess B. On Three-Dimensional Power // Political Studies. 1976. Vol. 24. № 3. P. 329-333.

Hindess B. Power, Interests and the Outcomes of Struggles // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 2. London: Routledge, 1994. P. 334-349.

Hirst P.Q. The Social Theory of Anthony Giddens: A New Syncretism // Theory, Culture and Society. 1982. Vol. 1. № 2. P. 78-82. [c.371]

Hobbes T. Leviathan / ed. by Robert Tuck. Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

Hobbes T. The English Works of Thomas Hobbes. Vols 1 and 2. / ed. by Sir William Molesworth. London: Bohn, 1839.

Hunter F. Community Power Structure: A Study of Decision Makers. Chapel Hill: The University of North Carolina Press, 1953.

Isaac J. Power // Encyclopedia of Government and Politics / ed. by Mary Hawkesworth and Maurice Kogan. Vol. 1. London: Duckworth, 1992. P. 56-69.

Isaak A.C. Scope and Methods of Political Science. An Introduction to the Methodology of Political Inquiry. Georgetown: The Dorsey Press, 1969.

Jacobsen C., Cohen A. The Power of Social Collectivities: Towards an Integrative Conceptualization and Operationalization // British Journal of Sociology. 1986. Vol. 37. № 1. P. 106-121.

Kahn R.L. Introduction // Power and Conflict in Organizations / ed. by Robert Louis Kahn and Edward Boulding. London: Tavistock, 1964.

Kaplan A. The Conduct of Inquiry. Methodology for Behavioral Science. San-Francisco: Chandler, 1964.

Karlsson G. Some Aspects of Power in Small Groups // Mathematical Methods in Small Group Processes / ed. by Joan H. Criswell, Herbert Solomon and Patrick Suppes. Stanford, 1962. P. 193-202.

Kenny A. Will, Freedom and Power. Oxford: Basil Blackwell, 1975.

Kernohan A. Social Power and Human Agency // The Journal of Philosophy. 1989. Vol. 86. № 12. P. 712-726.

Knights D., Willmott H. Power, Values and Relations: A Comment on Benton // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott., Vol. 2. London: Routledge, 1994. P. 325-333.

Kress P.F. On the Role and Formation of Concepts in Political Science // Foundation of Political Science. Research, Methods, and Scope / ed. by Donald M. Freeman. New York: The Free Press; London: Macmillan, 1977. P. 553-576.

Kuhn T.S. The Essential Tension: Selected Studies in Scientific Tradition and Change. Chicago, London: University of Chicago Press, 1977.

Laclau E. The Specificity of the Political: the Poulantzas-Miliband Debate // Economy and Society. 1975. Vol. 4. № 1. P. 87-110. [c.372]

Lane J.E. On the Use of the Word "political" // Power and Political Theory: Some European Perspectives / ed. by Brian Barry. London: Wiley, 1976. P. 217-244.

Lane J.E., Stenlund H. Power // Social Science Concepts: A Systematical Analysis / ed. by Giovanni Sartori. Beverly Hills: Sage Publications, 1984. P. 315-402.

Lasswell H.D., Kaplan A.K. Power and Society. New Haven: Yale University Press, 1950.

Layder D. Power, Structure and Agency // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 2. London: Routledge, 1994. P. 371-387.

Layder D. Sources and Levels of Commitment in Actors Careers // Work and Occupations. 1984. Vol. 1. № 2. P. 147-162.

Layder D. Structure, Interaction and Social Theory. London: Routledge and Kegan Paul, 1981.

Ledyaev V.G. Power and Conflict // MANCEPT (Manchester Centre for Political Thought). 1998. № 3. P. 1-29.

Ledyaev V.G. Power: A Conceptual Analysis. New York: Nova Science Publishers, 1998.

Lehman E.W. Towards a Macrosociology of Power // American Sociological Review. 1969. Vol. 34. № 4. P. 453-465.

Levy F., Meltsner A.J., Wildavsky A. Urban Outcomes: Schools, Streets and Libraries. Berkeley (Cal.): University of California Press, 1974.

Locke J. Two Tretises of Government. Edited with an introduction and notes by Peter Lasslett. Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

Lukes S. Critical Note: Reply to Bradshaw // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 2. London: Routledge, 1994. P. 278-282.

Lukes S. Essays in Social Theory. London and Basingstoke: Macmillan, 1977.

Lukes S. Introduction // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986. P. 1-18.

Lukes S. Power and Authority // A History of Sociological Analysis / ed. by Tom B. Bottomore and Robert Nisbet. London: Heinemann, 1978. P. 633-676.

Lukes S. Power: A Radical View. Basingstoke and London: Macmillan, 1974.

Mackie J.L. The Cement of the Universe. Oxford: Clarendon Press, 1974. [c.373]

March J.G. An Introduction to the Theory and Management of Influence // Political Power: A Reader in Theory and Research / ed. by Roderick Bell, David V. Edwards, and R. Harrison Wagner. New York: The Free Press; London: Collier-Macmillan, 1969. P. 166-180.

March J.G. Measurement Concepts in the Theory of Influence // Journal of Politics. 1957. Vol. 19. P. 202-226.

March J.G. The Power of Power // Varieties of Political Theory / ed. by David Easton. Englewood Cliffs (New Jersey): Prentice-Hall, 1966. P. 39-70.

Martin R. The Concept of Power: A Critical Defence // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol 1. London: Routledge, 1994. P. 88-102.

Martin R. The Sociology of Power. London: Routledge and Kegan Paul, 1977.

McFarland A.S. Power and Leadership in Pluralist Systems. Stanford: Stanford University Press, 1969.

McLachlan H.V. Is 'Power' an Evaluative Concept? // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 2. London: Routledge, 1994. P. 301-324.

McLellan G. Critical or Positive Theory. A Comment on the Status of Anthony Giddens' Social Theory // Theory, Culture and Society. 1984. Vol. 2. № 2. P. 123-129.

McNeil E.B. Psychology and War: A Review // Journal Of Conflict Resolution. 1963. Vol. 7. № 4. P. 777-780.

Merriam C.E. Political Power. Its Composition and Incidence. New York and London: McGraw-Hill, 1939.

Merton R.K. The Unanticipated Consequences of Social Action // Pobert Merton, Sociological Ambivalence and Other Essays. New York: The Free Press, 1976. P. 145-155.

Michener H.A., Suchner R.W. The Tactical Use of Social Power // The Social Influence Processes / ed. by J.T.Tedeschi. Chicago: Aldine, 1972.

Miller J.D.B. The Nature of Politics. London: Duckworth, 1964.

Mokken R.J., Stokman F.N. Power and Influence as Political Phenomena // Power and Political Theory: Some European Perspectives / ed. by Brian Barry. London: Wiley, 1976. P. 33-54.

Molotoch H.L., Boden D. Talking Social Structure: Discourse Domination and the Watergate Hearings // American Sociological Review. 1975. Vol. 50. № 2. P. 237-286. [c.374]

Morriss P. Power: A Philosophical Analysis. Manchester: Manchester University Press, 1987.

Myres J.L. The Political Ideas of the Greeks. New York: Abingdon Press, 1927.

Nagel J.H. The Descriptive Analysis of Power. New Haven and London: Yale University Press, 1975.

Olsen M.E. Forms and Levels of Power Exertion // Power in Modern Societies / ed. by Marvin E. Olsen and Martin N. Marger. Boulder, San Francisco, Oxford: Westivew Press, 1993. P. 29-36.

Olson D.H., Cromwell R.E. Power in Families // Power in Families / ed. by David H. Olson and Ronald E. Cromwell. New York: Wiley, 1975. P. 3-11.

Oppenheim F. Dimensions of Freedom. New York: St. Martin's Press, 1961.

Oppenheim F. Political Concepts. A Reconstruction. Oxford: Basil Blackwell, 1981.

Oppenheim F. Power and Causation // Power and Political Theory: Some European Perspectives / ed. by Brian Barry. London: Wiley, 1976. P. 103-116.

Oppenheim F. The Language of Political Inquiry: Problems of Clarification // Political Science: Scope and Theory / ed. by Fred Greenstein and Nelson W. Polsby. Vol. 1. Reading (Mass.) and London: Addison-Wesley Publishing Company, 1975. P. 283-335.

Oppenheim F. "Power" Revisited // Journal of Politics. 1978. Vol. 40. № 3. P. 589-608.

Pap A. Elements of Analytic Philosophy. New York: Macmillan, 1949.

Parsons T. On the Concept of Influence // Public Opinion Quarterly. 1963. Vol. 27. № 1. P. 37-62.

Parsons T. On the Concept of Political Power // Political Power: A Reader in Theory and Research / ed. by Roderick Bell, David V. Edwards, and R. Harrison Wagner. New York: The Free Press; London: Collier-Macmillan, 1969. P. 251-284.

Parsons T. Power and the Social System // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986. P. 96-143.

Parsons T. Voting and the Equilibrium of the American Political System // American Voting Behaviour / ed. by Eugene Burdick and Arthur Brodbeck. Glencoe (Ill.): The Free Press, 1959. P. 80-120.

Partridge P.H. Some Notes on the Concept of Power // Political Studies. 1963. Vol. 11. № 2. P. 107-125. [c.375]

Pitkin H. Witgenstein and Justice. Berkeley, Los Angeles and London: University of California Press, 1972.

Pollard W.E., Mitchell Т.R. Decision Theory Analysis of Social Power // Psychological Bulletin. 1972. Vol. 78. P. 433-446.

Polsby N. Community Power and Political Theory. 2nd ed. New Haven: Yale University Press, 1980.

Polsby N.W. Community Power and Political Theory. New Haven: Yale University Press, 1963.

Popper K.R. The Open Society and Its Enemies. 4th ed. London: Routledge and Kegan Paul, 1962.

Poulantzas N. Class Power // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986. P. 144-155.

Presthus R. Man at the Top. New York: Oxford University Press, 1964.

Riker W.H. Some Ambiguities in the Notion of Power // American Political Science Review. 1964. Vol. 58. № 2. P. 341-349.

Ritzer G. Sociological Theory. 4th ed. New York: McGraw Hill, 1996.

Roberts G., Edwards A. A New Dictionary of Political Analysis. London: Edward Arnold, 1991.

Rose A.M. The Power Structure: Political Process in American Society. New York: Oxford University Press, 1967.

Russell B. Power: A New Social Analysis. London: Allen and Unwin, 1938.

Russell B. The Forms of Power // Power / ed. by Steven Lukes. Oxford: Blackwell, 1986. P. 19-27.

Sartori G. Guidelines for Concept Analysis // Social Science Concepts: A Systematic Analysis / ed. by Giovanni Sartory. Beverly Hills: Sage Publications, 1984. P. 15-85.

Sartre J.P. L'Existentialisme est un Humanisme. Paris: Nagel, 1962.

Scott J. General Commentary // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 1. London: Routledge, 1994.

Searl J.R. Contemporary Philosophy in the United States // The Blackwell Companion to Philosophy / ed. by Nicholas Bunnin and E.P. Tsui-James. Oxford: Blackwell, 1996. P. 1-24.

Shapley L.S., Shubik M. Method of Evaluating of the Distribution of Power in a Commettee System // Political Power: A Reader in Theory and Research / ed. by Roderick Bell, David V. Edwards, and R. Harrison Wagner. New York: The Free Press; London: Collier-Macmillan, 1969. P. 209-213. [c.376]

Shapley L.S. A Value for N-Person Games // Annals of Mathematics Study. 1953. № 28. P. 307-317.

Shapley L.S. Simple Games // Behavioral Science. 1962. Vol. 7. P. 59-66.

Simon H.A. Models of Man, Social and Rational: Mathematical Essays on Rational Human Behaviour in Social Setting. New York: Wiley, 1957.

Simon H.A. Notes on the . Observation and Measurement of Political Power // Journal of Politics. 1953. Vol. 15. № 4. P. 500-516.

Tawney R.H. Equality: With an Introduction by Richard M. Titmuss. London: Unwin Books, 1964.

The Oxford English Reference Dictionary / ed. by J. Pearsell and B. Trumble. 2nd ed. Oxford, New York: Oxford University Press, 1996.

Urry J. Duality of Structure: Some Critical Issues // Theory, Culture and Society. 1982. Vol. 1. № 2. P. 100-106.

Wagner R.H. The Concept of Power and the Study of Politics // Political Power: A Reader in Theory and Research / ed. by Roderick Bell, David V. Edwards, and R. Harrison Wagner. New York: The Free Press; London: Collier-Macmillan, 1969. P. 3-12.

Walde A. Lateinisches Etymologisches Worterbuch, Bd 1. Heidelberg, 1938.

Walter E.V. Power and Violence // American Political Science Review. 1964. Vol. 58. № 2. P. 350-360.

Wartenberg T. The Situated Conception of Social Power // Social Theory and Practice. Vol. 14. № 3. P. 317-343.

Weber M. Basic Concepts in Sociology. Translated and with introduction by H.P. Sacher. New York: The Citadel Press, 1962.

Weber M. Power, Domination, and Legitimacy // Power in Modern Societies / ed. by Marvin E. Olsen and Martin N. Marger. Boulder, San Francisco, Oxford: Westivew Press, 1993. P. 37-47.

Weber M. The Theory of Social and Economic Organization. New York: Oxford University Press, 1947.

White D.M. Power and Intention // American Political Science Review. 1971. Vol. 65. № 3. P. 749-759.

White D.M. The Problem of Power // British Journal of Political Science. 1972. Vol. 2. № 4. P. 479-490.

White S.K. Foucault's Challenge to Critical Theory // American Political Science Review. 1986. Vol. 80. № 2. P. 419-432. [c.377]

Winch P. Authority // Political Philosophy / ed. by Anthony Quinton. Oxford: Oxford University Press, 1967. P. 97-111.

Wittgenstein L. Philisophical Investigations. New York: Macmillan, 1953.

Wolfinger R. Reputation and Reality in the Study of Community Power // American Sociological Review. 1960. Vol. 25. № 5. P. 636-644.

Wormuth F.D. Matched-dependent Behavioralism: The Cargo Cult in Political Science // Western Political Quarterly. 1967. Vol 20. № 4. P. 809-840.

Wrong D.H. Power: Its Forms, Bases, and Uses. With a New Preface. Oxford: Basil Blackwell, 1988.

Wrong D.H. Some Problems in Defining Power // Power: Critical Concepts / ed. by John Scott. Vol. 1. London: Routledge, 1994. P. 62-71.

Young R.A. Steven Lukes's Radical View of Power // Canadian Journal of Political Science. 1978. Vol. 11. № 3. P. 639-649. [c.378]

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ

Ледяев Валерий Георгиевич, доктор политики (Ph.D., Manchester), доктор философских наук, профессор кафедры политологии и права Ивановского государственного энергетического университета.

Основные публикации:

Power: A Conceptual Analysis. New York: Nova Science Publishers, 1998.

Современные концепции власти: аналитический обзор // Социологический журнал. 1996. № 3-4. С. 109-126.

О "сущностной оспариваемости" понятия власти // Вестник Тамбовского университета. Сер. Гуманитарные науки. 1996. Вып. 3-4. С. 13-19.

Власть, интерес и социальное действие // Социологический журнал. 1998. № 1-2. С. 79-94.

Power and Conflict // MANCEPT (Manchester Centre for Political Thought). 1998. № 3. P. 1-29.

Власть: Концептуальный анализ // Полис. 2000. № 1. С. 97-107.

Формы власти: Типологический анализ // Полис. 2000. № 2 (в печати).

ПОИСК:

© FILOSOF.HISTORIC.RU 2001–2023
Все права на тексты книг принадлежат их авторам!
При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:
'Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru'