"ОСЕНЬ" И БУДУЩАЯ "ВЕСНА" ЭПИСТЕМОЛОГИИ: ПЕРСПЕКТИВЫ НОМОЛОГИЧЕСКОГО СИНТЕЗА В СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ Опубликовано в журнале "Эпистемология и философия науки" 2007 №2 Н.С.Розов

Три периода развития эпистемологии

Начнем с представления о нынешней ситуации в области теории познания, философии науки вообще и философии социальных и гуманитарных наук, в частности. Здесь не ставится задача сколько-нибудь полного охвата имеющихся взглядов и течений [1]. Настоящее туманно именно потому, что оно настоящее. Находясь в нем, принципиально не возможно объективно оценить значимость идей, которая проявится не ранее, чем через два-три поколения [2].

Поэтому поставим гораздо более скромную задачу: представить образ происходящего в указанных интеллектуальных областях с акцентом не на полноту перечислений, а целостность представления в соотнесении с образами прошлых состояний.

Говоря в целом о развитии философии и науки в Европе и мире, Р.Коллинз указывает на две переломные точки:

" появление новой модели исследовательского университета в Пруссии начала XIX в., затем в других немецких государствах и с последующим распространением в Европе и мире,

" бурный рост числа университетов после 1960-х гг. в богатых обществах и далее везде (соответственно, "популяционный взрыв профессоров и текстов", там же, с.1016).

С институциональными переломами практически совпадают два поворотных пункта в развитии теории познания: таковы критическая философия Канта с последующим взлетом немецкого идеализма (конец XVIII - начало XIX вв.) и кризис непозитивистской программы, переходящий в новый этап развития философии науки. Последний поворот обычно связывают с широким резонансом "Структуры научных революций" Т.Куна в начале 1960-х гг., общим разочарованием в неопозитивистских идеалах, расцветом аналитической традиции, становлением постпозитивизма, постструктурализма и т.д. Совпадение это далеко не случайно, но сейчас не будем отвлекаться на раскрытие его природы.

Важно другое: если современную историю теории познания и философии науки начинать, как это принято, от Декарта и Бэкона, то получается весьма четкая последовательность трех преемственных периодов.

Великие надежды и наивная простота философии познания XVII-XVIII вв. (первый период) сменяются основательной критикой, тщательной логической проработкой гносеологических систем при сохранении крайне амбициозных целей абсолютного и окончательно обоснования научного знания в XIX в. и первой половине XX в. (второй период). Наконец, нынешний третий период с 1960-х гг. характеризуется небывалой дифференциацией тематики, множеством примеров детального и изощренного анализа при утере больших надежд, общего пространства внимания, снижении энергии поиска и отсутствии общезначимых фундаментальных учений.

Отнюдь не являясь поклонником идей О.Шпенглера, не могу не отметить практически полную адекватность его возрастной (юность-зрелость-увядание) и сезонной (весна-лето-осень) метафор указанным характеристикам трех этапов развития теории познания. Общие и метафорические характеристики эпох всегда в какой-то мере условны. Между прочим, это относится в полной мере и к такой триаде как досовременность (традиционность), современность (модерн) и постсовременность (постмодерн), которой явно и неявно пользуются каждый раз, когда толкуют о "модернизации" (ср. также с широко и некритически воспринятой в отечественной философии науки триадой "классическое-неклассическое-постнеклассическое").

Итак, весна философии познания Нового времени включает великие надежды и смелые проекты: манифесты картезианского рационализма и английского эмпиризма, жаркие споры между материализмом (Гоббс) и идеализмом (кембриджские платоники), геометрические доказательства метафизических положений у Спинозы, планы Лейбница по построению универсального логического языка, решающего все имеющиеся и будущие проблемы, попытки Юма дать панпсихологистское обоснование научного познания, наивный сциентизм и прогрессизм Просвещения.

Лето - великий расцвет европейской эпистемологии - начинается с фундаментальной критической философии Канта, включает грандиозные проекты по философскому обоснованию принципов всех наук у Шеллинга, Фихте и Гегеля, взлет неокантианства, интеллектуально изощренные и в то же время смелые и искренние проекты абсолютного и окончательного обоснования знания в психологизме Дж.С.Милля, эмпириокритицизме Маха и Авенариуса, феноменологии Гуссерля, логицизме Фреге, Рассела и раннего Витгенштейна, американском прагматизме В.Джемса и Дж.Дьюи, логическом неопозитивизме Венского Кружка.

Осень - время усталости, разочарования с сопутствующими разноцветьем и пышностью увядания - начинается с кризиса неопозитивизма, возрождения иррационалистических и релятивистских мотивов в популярной концепции Т.Куна, с широкого распространения аналитической философии, которая, чураясь неприлично широковещательных проектов "континентальной традиции" ставит перед собой "профессиональные" - скромные, но технически утонченные задачи анализа научного и обыденного языка. Последующие наслаивающиеся друг на друга волны интеллектуальной моды (постпозитивизм, постструктурализм, "лингвистический поворот", "антропологический поворот", постмодернизм, социальный конструктивизм, синергетика и проч.) в большей мере направлены не на проекты и перспективы, а на самоидентификацию через отрицание "отживших и преодоленных" классики и модерна - всех предшествующих философских (а иногда и научных) традиций.

Разумеется, любое деление традиции на качественно специфические эпохи имеет сугубо идеально-типический характер. В реальности имеется множество наслоений, пересечений и исключений. В нынешнем продолжающемся третьем этапе такие направления как эволюционная эпистемология, социальная эпистемология, дискурс-анализ, социальный конструктивизм [3] по своему широкому замаху и амбициям и при соблюдении достаточно высоких стандартов концептуальной и методологической проработанности могли быть занять свое место во втором этапе расцвета. Заметим, что ни одно из этих направлений так и не стало центром интеллектуального внимания (подобно гегельянству, неокантианству, махизму, логицизму и неопозитивизму в свое время), каждое занимает свое место среди десятков других направлений, борющихся за признание. [4]

Этот факт указывает на могучую силу внешнего структурного давления, характерного именно для нынешней эпохи "осени эпистемологии", когда общие свойства установившегося порядка интеллектуальной жизни довлеют над чертами и достоинствами отдельных направлений.

Что последует за "осенью эпистемологии"?

Что же дает нам сезонная метафора кроме красочного образа временн?й структуры? Предположение об обязательности последующей "зимы" как упадка эпистемологии, забвения прошлых достижений и примитивизации мышления, было бы ошибкой излишнего доверия к аналогии. Дело не в том, что такая "зима" не возможна, в принципе. Она возможна, но при условии общего социального и культурного коллапса (например, в результате мировой войны или глобальной катастрофы), при общем упадке науки, образования, при закрытии университетов и научных центров. Если такие апокалиптические сценарии оставить за скобками, то в рамках сезонной метафоры остаются лишь две альтернативы: бесконечное продолжение "осени" и наступление новой "весны".

Первая возможность означает, между прочим, тотальную победу духа постмодернизма (даже когда от него отрекутся проповедники новых волн интеллектуальной моды). Действительно, продолжающаяся в бесконечность "осень" в области эпистемологии означает отсутствие новых впечатляющих прорывов в осмыслении и обосновании знания. Остается только постмодернистская погруженность в бесконечные слои текстов и интерпретаций.

Что не позволяет мириться с такой перспективой? (Здесь не имеются в виду вопросы предпочтений и ценностей. Будущее вовсе не обязано соответствовать нашим нормативным убеждениям, в том числе, относительно развития мышления и познания). Сомнение в бесконечной продолжительности любой фазы исторического процесса порождается общими представлениями о повсеместности ритмов и циклов в истории. Однако эта историцистская идея неизбежности ритмов является слишком общей и, скорее, имеет эвристическую функцию.

Какие же факторы способствуют расцвету эпистемологии? Обзор обстоятельств наиболее значимых поворотов в европейской теоретико-познавательной мысли, символизируемых такими именами, как Декарт и Бэкон, Локк и Юм, Кант и Фихте, Конт и Милль, Мах и Авенариус, Рассел, Шлик и Карнап, Поппер и Гемпель, Кун и Лакатос указывает, по крайней мере, на следующие пять локусов причинности:

1) значимые научные открытия и достижения, дающие надежды на переосмысление обширных областей человеческого знания;

2) общественный резонанс этих достижений, публичное внимание к развитию соответствующих дисциплин;

3) сетевая конфигурация философов, ученых-предметников и других интеллектуалов, позволяющая переключиться лидирующим центрам и авторам на теоретико-познавательное осмысление, обобщение вышеуказанных достижений и перспектив;

4) наличие достаточного идейного потенциала в этих сетях и центрах для получения новых общих эпистемологических концепций, позволяющие переосмыслять не только новейшие, но и прошлые достижения широкого круга научных дисциплин;

5) предложение новых амбициозных целей и нормативных регулятивов научных исследований, которые с одной стороны, начинают с успехом применяться, с другой стороны, обнаруживают новые трудности, становящиеся центром интеллектуального внимания.

Итак, можно предположить, что бесконечную продолжительность "осени эпистемологии" будут подрывать успехи научных исследований. Откуда же ждать толчка? Складывается впечатление, что естествознание и математика при достигнутых высотах сложности и изощренности уже утеряли эту функцию. Вероятно, сыграл роль целый комплекс причин: огромный отрыв этих областей от интересов и возможностей понимания непрофессионалов, вполне устоявшаяся и надежно работающая методология, разрыв сетевых связей между философами и представителями точных наук, давнишний отказ философии от атомизма, физикализма, механицизма - того концептуального "питательного бульона" с помощью которого философы могли переводить на свой язык и обобщать научные достижения. Яркими подтверждениями являются два факта: доказательство большой теоремы Ферма в математике, открытие феномена сверхпроводимости в физике, хоть и стали грандиозными научными достижениями (первое условие), вызвали относительно большой общественный резонанс (второе условие), но ни требуемой сетевой конфигурации, ни достаточного идейного потенциала для философского осмысления этих открытий не было. Соответственно, не последовало ни значимых попыток обобщения, ни предложения новых амбициозных целей и регулятивов - новых взглядов на человеческое познание.

По все признакам стимулирующего влияния на эпистемологию теперь следует ожидать от социальных (в том числе исторических) наук. Пока еще социальные теории вполне понятны непрофессионалам, по тематике они гораздо ближе сознанию и интересам широкой публики, эпистемология сегодня имеет гораздо более тесные сетевые связи с социальными науками, чем с точными, идейный арсенал ее уже не физикалистский, а, скорее, социологический (отчасти, эволюционный, культуралистский и исторический) потенциал радикального переосмысления человеческого познания также имеется: достаточно указать на проекты социальной эпистемологии С.Фуллера и Э.Голдмана, эволюционной эпистемологии Г.Фоллмера и М.Рьюза, социального конструктивизма Н.Лумана, социологии научного познания Д.Блура и т.д.

Каким образом это может произойти, как уточнить требуемые условия? Историческая аналогия может дать подсказку, нужно только сосредоточить внимание не на самом содержании идей философских манифестов прошлого, а на структурных и динамических моментах смены "эпистемологических сезонов" в интеллектуальной истории.

"Осень" схоластики и "весна" трех революций:

структурная аналогия

Известны ли в истории мысли другие "осенние" периоды? Да, и наиболее близкой аналогией является пресловутая "осень Средневековья", которая проявлялась среди прочего упадком интенсивного религиозно-философского творчества, характерного для предыдущей эпохи высокой схоластики. Любопытно, что в обоих случаях (XV-XVI вв. и вторая половина XX - начало XXI вв.) "осень" оказалась связанной с материальным расцветом организационных основ интеллектуальной жизни - ростом количества университетов. Это структурное сходство выявил Р. Коллинз. Вот что он пишет о причинах интеллектуальной стагнации позднего европейского Средневековья.

"Можно было бы ожидать, что этот институциональный рост будет связан с творчеством, но случилось прямо противоположное. Значимые сети не поддерживались; единый фокус внимания был утерян. Ни один из новых университетов не сумел приобрести ничего похожего на ту притягательную силу, которой некогда располагал университет в Париже. Не возникло структуры, внутри которой - в некотором центре - пересекаются многообразные основы, обеспечивающие фракционность; вместо этого сама фракционность стала географически локализованной". [5]

Структурно сходные процессы резкого расширения организационных основ интеллектуальной жизни шли с середины XX в.

"С 1950 г. произошли огромное расширение и значительная децентрализация академического мира. В Соединенных Штатах, где этот процесс начался раньше, чем в других развитых странах, насчитывается более 3 000 колледжей и университетов, и все они участвуют в гонке за привлечение интеллектуального внимания. В период после 1950 г. подобное расширение произошло во Франции, Германии, Великобритании, Италии, Японии и далее распространилось по всему остальному миру, что одновременно вело к децентрализации. [6]

Внешнюю пышность современной "осени" определяет не только рост численности университетов, но также взрывной рост количества исследователей и текстов. [7].

Расплодившиеся тексты стали естественным образом все в большей и большей мере выражать осмысление и комментирование прошлых текстов.

"Когда растет общий объем интеллектуальной продукции, вознаграждение среднего индивида падает, по крайней мере, чисто интеллектуальное вознаграждение в виде признания идей и созерцания их влияния на других. В таких обстоятельствах не удивляет появление в интеллектуальном сообществе пессимизма и сомнений в собственной значимости". [8]

Структурное сходство позднесредневековой интеллектуальной стагнации и современной утери общего поля и центра философской дискуссии, в том числе, в области философии и методологии социальных и гуманитарных наук, заставляет с особым вниманием отнестись к выходу из стагнации в первом случае. Тогдашнюю "весну" составили три взаимосвязанных интеллектуальных революции: математическая революция, революция в естествознании и философская революция, возвещающая эру "новой науки". [9]

Заметим, что старые споры о доказательствах бытия Божия, об универсалиях, номинализме и реализме, о душе и природе зла остались в прошлом. Произошла радикальная перецентровка внимания, прежде всего, в тесной связи с новыми успешными и престижными интеллектуальными движениями. Затем, появились новые каналы и структуры, связывающие интеллектуалов (невидимые колледжи, многочисленные кружки, систематическая научная переписка, позже - профессиональные журналы). Наконец, все три революции были социально востребованы, что выражалось в широком общественном резонансе, который получали не только философские и естественнонаучные, но и математические достижения.

Образ грядущей "весны"

Отталкиваясь от этих сведений, сделаем следующие предположения о путях и направлениях будущего подъема философии и методологии социальных и гуманитарных наук. Центр внимания сместится в сторону философского осмысления той научной тематики, которая, во-первых, будет обладать особой социальной значимостью и вызовет публичный резонанс, во-вторых, в ней будет сделан ряд ярких открытий и обнаружится новое обширное смысловое пространство для престижных исследований, как научных, так и философских.

Что это будет за тематика, какие открытия и какого рода пространство - сейчас можно только гадать. Попробуем хотя бы обозначить наиболее вероятные направления, основываясь на известных сферах растущей общественной значимости и "точках роста" социально-гуманитарных исследований.

Сферы уже высокой и обещающей расти далее значимости, в целом, не являются загадкой. Они задаются глобальными вызовами и проблемами современности:

" международный терроризм, его причины и механизмы;

" растущее миграционное давление из беднейших стран; соответствующие проблемы социокультурной ассимиляции иммигрантов в развитых странах и налаживания нормальной жизни в странах массовой эмиграции;

" разрешение межэтнических конфликтов, проблем сепаратизма-самоопределения и сохранения государственной целостности;

" надвигающиеся ресурсные кризисы (дефицит чистой воды, нефти и газа), преодоление негативных геополитических, этносоциальных, социально-экономических и социально-демографических последствий;

" воспитание и образование новых поколений в условиях, с одной стороны, повышения профессиональных и общесоциальных требований, с другой стороны, - неоднозначного воздействия на детей и юношество глобальной коммуникационной, информационной и развлекательной среды.

Соответственно, вполне резонно ожидать рост публичной значимости и профессионального интереса к следующим тематическим областям социальных и гуманитарных наук:

" факторы отчуждения, роста агрессивных настроений и установок на насилие; мобилизация протестных движений, складывание конспиративных сообществ и сетей; условия экстремальных индивидуальных и групповых решений;

" динамика демографических и миграционных процессов; факторы эффективной ассимиляции иммигрантов, концепции модернизации, национального развития в геополитическом, геоэкономическом и геокультурном контексте;

" конфликтология в приложении к этнополитическим процессам;

" связь экологических и социальных кризисов, пути преодоления;

" процессы социализации и аккультурации в различных материально-технических, информационных и социокультурных средах.

Скорее всего, именно в этих сферах будущие убедительные и воспроизводимые научные результаты получат широкий публичный резонанс, всегда откликающийся высоким профессиональным престижем. Какие именно это будут результаты, мы предсказать не можем (иначе, по выражению К.Поппера, предсказание было бы уже "послесказанием" [10]), зато можем предугадать некоторые общие характеристики нового научного прорыва.

Будущие научные результаты станут убедительными и впечатляющими не связью с идеологиями, а предоставляемыми возможностями осмысления и эффективного практического решения соответствующих социальных проблем. Весьма вероятно, что разные компоненты будут взяты из различных известных уже сегодня обществоведческих парадигм, но соединены в нечто целостное и качественно новое. Широкое признание получат только те результаты, которые позволят с высокой надежностью делать научные предсказания, а также строить и применять эффективные социальные технологии.

Вполне очевидны и главные трудности получения и применения этих научных результатов. Каждый раз речь будет идти о социальном поведении людей, обладающих сознанием и свободой выбора. Манипулятивные технологии, основанные на обмане и/или нивелировании этой свободы, во-первых, будут разоблачаться и дискредитироваться по морально-политическим основаниям, во-вторых, будучи основаны на предпосылках о ригидных и примитивных свойствах человеческой природы, они окажутся неэффективными во всех случаях, когда реальность оказывается шире и богаче.

Теперь яснее вырисовываются внешние рамки предполагаемых результатов. С одной стороны, должен быть получен сложный комплекс теоретических положений, выражающий закономерности социальных изменений и человеческого поведения в разных условиях (будь этот комплекс прост, его бы давно обнаружили). Разнообразие условий должно быть достаточно богатым (может быть, потребуются встроенные способы их конкретизации) для возможности операционализации, приложения теории к широкому кругу ситуаций и проверки. С другой стороны, формулировки этих закономерностей должны не отменять, не игнорировать, а напротив, предполагать сознание людей, их способность самостоятельно осмыслять и оценивать ситуации, вести переговоры друг с другом и принимать нетривиальные решения.

Вероятно, многими читателями указанное сочетание считается невозможным. Таково следствие укоренившегося в образовании представления о полной несовместимости номологического и идиографического дискурсов. На самом же деле ситуация сложнее. Полной несовместимости нет (многое в сознательном поведении людей вполне предсказуемо), но трудности действительно имеются, они-то и будут питательной почвой для будущей "эпистемологической весны" - нового развертывания философии и методологии социальных наук.

Разумеется, искомый сложный комплекс теоретических положений не может быть получен сразу. Процесс начнется с ряда крупных научных успехов, последующего осознания их неслучайности и взаимосвязи. Непременно будут предприняты попытки распространения успешных подходов на новые области, что будет сопряжено с множеством трудностей. Вряд ли эти трудности будут легко преодолены, ведь многие из них (например, проблема свободы воли) относятся к кругу "вечных проблем" - глубоких затруднений, [11] попытки осмысления и преодоления которых и должны составить новую "эпистемологическую весну".

Подготовка интеллектуального снаряжения

В сезонной метафоре есть неявный, но весьма неприятный порок. Что нужно делать, чтобы пришла весна? Ничего, потому что она придет сама собой вне зависимости от нашего действия или бездействия. Сезонная метафора предполагает фатализм и способствует пассивности.

Если верны сформулированные выше тезисы о том, что для нового подъема эпистемологии требуются общественно значимые научные достижения, причем на современном этапе - преимущественно в социальных и исторических науках то в интересах собственного развития, эпситемология должна более всего озаботиться обеспечение прорыва в социально-историческом познании. Ситуация же в этой области далеко не безоблачная: то же обилие крупных и мелких подходов, парадигм, концепций, но мерного и поступательного продвижения исследовательского фронта пока нет.

Сразу встает вопрос принципиальной значимости: на основе каких стандартов следует ориентировать социальные и исторические исследования, если сами научные идеалы и стандарты крайне проблематизированы в современной эпистемологии? Действительно, нынешняя ситуация, обозначаемая пресловутыми терминами "постмодерна" и "постнеоклассики", обычно характеризуется как раз через отрицание прежних "классических" или "модерных" познавательных стандартов.

Обратим внимание: почти все, что предлагается взамен, маловразумительно, а главное - практически не используется в реальной познавательной деятельности. Значит ли это, что следует огульно отмести всю критику классической традиции теории познания и вернуться к ее вершинам (Кант, Гегель, неокантианство, Рассел, Венский Кружок) или истокам (Декарт и Бэкон)?

Заметим, что в мировой эпистемологии с середины XX в. тянется не мертвенная "зима" (что, например, случилось с советским обществоведением в 1930-50-е гг.), но весьма изощренная и продуктивная "осень". Вовсе отказаться от ее плодов было бы крайне неосмотрительным шагом. Присоединиться к общему (хоть и разноголосому) хору поругания классических стандартов - значит, отступиться от поставленной задачи обеспечения интеллектуальным снаряжением будущих прорывов в социальных и исторических науках.

Умеренный эпистемологический консерватизм

Via media видится в позиции, которую назовем умеренным эпистемологическим консерватизмом.

Консерватизм здесь означает осторожность по отношению к любой радикальной критике устоев и стандартов, освещенных долгой и более или менее успешной практикой, в нашем случае - познавательной практикой получения надежного теоретического и эмпирического знания.

Умеренность консерватизма означает внимательное отношение к критике, серьезное рассмотрение новых аргументов и готовность проводить мягкую и контролируемую коррекцию классических стандартов, чтобы обойти затруднения, но не утерять при этом достоинств прежних подходов.

Эпистемологическая классика сама по себе весьма разнообразна, поэтому уточним свои приоритеты. Основания для выбора таковы: эпистемологический подход должен а) реконструировать логику отдельных реальных научных исследований, б) осмыслять общий ход развития познания в разных науках и в) использоваться самими учеными в рефлексии над своей деятельностью. Из известных мне подходов всеми тремя признаками обладает только логический эмпиризм, точнее, сочетание идей К.Поппера, К.Гемпеля и И.Лакатоса [12]. Именно эту классику, на мой взгляд, следует защищать, а при необходимости мягко уточнять и модифицировать.

Непризнанное накопление знаний в социологии

Итак, новый взлет философской эпистемологии мы связываем с ожидаемыми прорывами в социальных науках, а последние будут возможны только при развитии номологического синтеза - получении и интеграции сильных объяснительных и предсказательных теорий, соответственно, надежных и воспроизводимых эмпирических результатов. Синтез теоретических знаний возможен только при условии их накопления, причем не как альтернативных моделей, взглядов, подходов, концепций, а именно как эмпирически надежно подкрепленных теорий, завоевавших признание среди специалистов. Вопросы признания и научного консенсуса приводят нас к проблематике накопления знаний, точнее, к трудностям, касающимся такого накопления в сфере социально-гуманитарных наук.

Р. Коллинз утверждает наличие в социологии отдельных фрагментов накопления знаний, которое, тем не менее, не является общепризнанным [13]. Он выделяет:

(А) "специализированное накопление" внутри отдельных исследовательских сообществ, не признаваемое вовне,

(В) "непризнанное или утерянное накопление", происходящее при игнорировании научным сообществом прошлых результатов вследствие смещения интересов и выхода из моды прошлых понятий, задач и достижений, и, наконец,

(С) "непризнанное пересекающее границы специальностей интегрированное накопление (unrecognized cross-specialty integrated cumulation), под которым понимаются результаты, полученные в различных сообществах, оформленные в различных понятиях, имеющие при этом сущностное сходство, которое, однако, не воспринимается как таковое.

Коллинз также выделяет препятствия для признания накопления результатов в социологии (причем, многое явно применимо и к остальным социальным наукам):

1) сами специализированные исследовательские сообщества становятся барьерами, поскольку вследствие своей профессиональной мотивации члены таких сообществ склонны не признавать накопления результатов в конкурирующих сообществах, даже тогда, когда чужие результаты по существу совпадают с собственными;

2) социальные исследователи больше реагируют на теоретические "бирки", служащие своего рода символическими знаменами отдельных научных сообществ, склонны отвергать все результаты, ассоциирующиеся с отвергаемыми теориями (особенно, метатеориями), вместо того, чтобы сосредоточиться на анализе лучшим образом подкрепленных обобщений, относительно автономных от теоретических интерпретаций;

3) имеется излишняя фиксация на методах и местных стандартах методологии; в реальности же идеально точных методов не бывает; именно сходство результатов, полученных разными методами, является самым ценным, однако оно остается непризнанным из-за "фетишизма методов";

4) в каждой исследовательской области в социальных науках предпочтение отдается переднему фронту, прокладыванию новых троп, заявлению новых понятий и концепций, притом, что прошлые результаты, даже признанные достоверными, со временем начинают игнорироваться, а затем и забываться.

Как достигнуть накопления знаний в социальных науках?

Ситуация представляется сложной, но отнюдь не безнадежной. Попробуем разобраться во внутренних критериях положительного знания, глубинных причинах выбора исследовательских стратегий и на этой основе очертим возможности, необходимые условия и ресурсы для того, чтобы социальное познание смогло, наконец, вырваться из-под действия "закона малых чисел" [14] (когда в поколениях воспроизводится количество 3-6 противостоящих позиций вместо победы одной позиции - достижения консенсуса с последующим накоплением). Пусть социальное научное познание и не превратится в "науку быстрых открытий" [15], то, по крайней мере, встанет на путь надежного накопления положительных (как эмпирических, так и теоретических) знаний.

Критерии положительного знания

Под положительным знанием будем понимать суждение (совокупность суждений), которое:

а) надежно подкреплено эмпирически (принцип корреспондентности);

б) согласуется с ранее принятыми теориями (принцип когерентности);

в) используется в последующих исследованиях в качестве основания (принцип превращения в основание);

г) принимается большинством специалистов, либо же доля принимающих это положение быстро растет при смене поколений (принцип монотонного роста согласия, или просто - принцип согласия);

д) фиксируется в профессиональных учебных пособиях в качестве не частного мнения, но достигнутого практически общепринятого знания (принцип образовательной трансляции).

Рассмотрим выделенные критерии а-д с целью выявления главных слабых мест социального познания. Критерии а-б носят традиционный логико-методологический характер. Критерии г-д относятся, скорее, к социологии науки. Наиболее любопытен критерий (в) "использование суждения в последующих исследованиях в качестве основания", поскольку здесь пересекаются "территории" методологии и социологии науки.

Почему же в одних ситуациях ученые стремятся опровергнуть (или хуже того - игнорировать) некоторое теоретическое суждение, заявляя собственную альтернативную позицию, а в других ситуациях они более склонны взять такое суждение в качестве основания и продвигать дальше исследовательский фронт? Почему в одном случае чье-то теоретическое суждение воспринимается как препятствие, а в другом - как трамплин к новым собственным свершениям?

Представляется, что в корне данного различия лежат три тесно взаимосвязанных фактора: 1) воспроизводимость эмпирических фактов, подкрепляющих теоретическое суждение, 2) готовность исследователей проверять эту воспроизводимость, 3) эффективность применения подкрепленных теоретических положений в планировании и проведении новых исследований.

Сравним такие дисциплины как психология личности и экспериментальная когнитивная психология. По всем трем вышеуказанным факторам когнитивная психология существенно успешнее, что и объясняет достаточно массивный корпус накопленного не только эмпирического, но и теоретического знания в психологии восприятия, внимания и памяти в сравнении с продолжающимся теоретическим хаосом в психологии личности.

Данное сравнение подсказывает еще более глубокие причины различий: чем в большей мере обобщенный эмпирический и теоретический результат может быть отвлечен от пространственно-временной и прочей специфики подкрепляющих его эмпирических фактов, тем больше сила вышеуказанных факторов 1-3, соответственно, тем больше вероятности выскользнуть из тенет "закона малых чисел" и прорваться к получению и накоплению положительных знаний.

Проблемы с воспроизводимостью результатов в социальных, тем более, в исторических науках, тесно связаны с практической невозможностью задать искусственные экспериментальные условия и с соответствующей жесткой привязанностью исследования к своему материалу. Социальные исследователи почти никогда не стремятся воспроизвести чужие результаты. Это связано с крайне большими методическими, организационными (а зачастую и финансовыми) трудностями, при том, что честь первооткрывателя уже принадлежит другому. Гораздо легче, почетнее и перспективнее спланировать и провести собственное инновационное исследование. Ясно, что при таком положении дел непризнание и забвение результатов остаются неизбежными. Что же может изменить ситуацию?

Кумуляционистская стратегия

Рассмотрим, в каком направлении должна строиться деятельность воображаемого сообщества "кумуляционистов" - тех социальных исследователей, которые сохраняют надежду на получение и накопление положительных знаний и стремятся соответствующим образом изменить социально-познавательную ситуацию.

Во-первых, исследовательские методы, процедуры получения и интерпретации результатов должны быть максимально отделены от материала. Это достигается проверкой методов на разнородном материале, обобщением, концептуализацией, преодолевающей его разнородность, а также операционализацией, конструктивизацией самих методов и процедур. В идеале эмпирический материал должен расписываться как конфигурация значений некоторого набора универсальных характеристик, причем каждой такой характеристике должно быть сопоставлено несколько надежных тестовых процедур - аналогов измерительных приборов в естествознании.

Действительно, почему относительно легко воспроизводятся эксперименты в физике, химии, физиологии, генетике? Потому что физик, например, знает, что при столкновении с материалом механики он будет иметь дело с массами, силами, расстояниями, скоростями, ускорениями и т.п., в случае электродинамики - с проводниками, силой тока, напряжением, в случае оптики - с лучами, свойствами отражения и преломления и т.п., причем в каждом случае имеется арсенал надежных приборов для измерения соответствующих величин.

Уже нельзя сказать, что в социальных науках ничего подобного нет и быть не может. Неплохо известны характеристики ситуаций взаимодействия, конфликтов, малых групп, социальных движений, социальных страт, социальных институтов, организаций, разного типа поселений, рынков, государств и т.д. Если вместо измерительных приборов здесь будут использоваться надежные тестовые процедуры, то вполне можно надеяться на резкое расширение круга воспроизводимых результатов. Такова методико-техническая сторона облегчения воспроизводимости.

Во-вторых, параллельно с облегчением воспроизводства чужих результатов должны повышаться стандарты эмпирических исследований: прежде чем провести собственное исследование необходимо проверить результаты предшественника. Вначале это должно стать признаком блестящих, безупречно выполненных работ, а потом превратиться в общую норму. Здесь речь идет о социально-нормативной стороне саморегуляции деятельности научного сообщества.

В-третьих, следует начать работу над самым важным: накоплением арсенала проверенных теоретических положений (законов), которые выгоднее использовать, чем отвергать или игнорировать. Заметим, что здесь совмещаются внутренняя содержательная сторона научных исследований и внешняя - социально-мотивационная.

Итак, почему физик не тратит сил на то, чтобы оспаривать закон сохранения энергии или закона Ома, а просто использует их в решении своих задач? Почему социолог, напротив, скорее склонен критиковать известные положения, пренебрегать прошлыми результатами (например, в изучении малых групп, социальных сетей, солидарности, организационного контроля, см. выше), а не использовать их в своей работе?

Ответ таков: в естествознании эмпирически подкрепленные теоретические положения (законы) легко встраиваются в программу исследования, их использование позволяет с высокой степенью надежности судить о неизвестных значениях одних переменных по известным значениям других переменных. Это делается преимущественно с помощью математической формализации законов и манипулирования формулами.

Какой же можно использовать аналог для тех положений социальной теории, которые не формализуются в виде алгебраических или иных формул? На настоящий момент лучшим общим решением представляется использование тренд-структур (моделей сложного взаимодействия факторов, представленных в форме графов). Тренд-структуры уже широко используются в разных социальных науках, разработаны способы математической экспликации соответствующих моделей и соотнесения с эмпирическими данными, обычно имеющими табличное представление. [16]

Очевидно, что ни применением самих по себе эффективных исследовательских средств и приемов, ни призывами, ни даже сменой стандартов социального исследования не достичь желаемого прорыва в социальных науках. Если он и произойдет, то только при счастливом сочетании множества разнородных компонентов социально-сетевого, институционального, концептуального, методологического и методического характера, причем точный состав этих компонентов нет возможности предугадать.

Заключение

"Весна" эпистемологии придет не сама по себе, а только вслед за впечатляющим прорывом в социальных и исторических науках, который, с одной стороны, направит и сфокусирует внимание исследователей и широкой публики на череде открытий и открывающихся новых знаниях и смыслах, с другой стороны, обнаружит теоретико-познавательные и онтологические трудности, продвижение в разрешении которых и будет "новой эпистемологической весной".

При этом, ни фатальности, ни гарантий нет. Нынешняя интеллектуальная "осень" с продолжающейся дифференциацией направлений, рассредоточением интеллектуального внимания, ничтожно малым накоплением знаний в социальных науках, равнодушием к чужим результатам, вообще говоря, может длиться очень долго, особенно в условиях стабильной материальной и организационной поддержки сложившихся институтов и практик.

Толчком, может послужить кризис организационных основ (например, когда общество и власть просто откажутся оплачивать ничего толком не дающие социальные исследования) и соответствующая перегруппировка сетей, и/или творческий взрыв и серия убедительных открытий. Требуется широкий спектр мнений и дальнейшее обсуждение средств и подходов, необходимых для приближения новой "весны" в социальных науках и эпистемологии.

Основные компоненты моего рецепта представлены выше:

" умеренный эпистемологический консерватизм,

" ориентация на логический эмпиризм (прежде всего, в версиях К.Гемпеля и И.Лакатоса) с возможными модификациями и уточнениями,

" направленность на номологический синтез и накопление эмпирически подкрепленных теоретических результатов,

" сосредоточение не на радикализации и "раздувании", а на поступательном разрешении обнаруживающихся познавательных и онтологических трудностей.

"

[1] См. об этом: Рациональность как предмет философского исследования. - М., 1995. Эволюция, культура, познание. - М., 1996; Касавин И.Т. Социальная эпистемология: понятие и проблемы // Эпистемология & философия науки. 2006. Т.VII. № 1;

[2] Коллинз Р. Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения. (пер. с англ. Н.С.Розова и Ю.Б.Вертгейм). Новосибирск, 2002. С.1015.

[3] Fuller S. Social Epistemology. Bloomington,1988. Меркулов И.П. Эволюционная эпистемология: история и современные подходы. В кн.: Эволюция, культура, познание. М.,1996.

[4]Ср. с оценкой И.Т.Касавиным современной ситуации в англо-американской эпистемологии. "Ведущиеся там дискуссии в некотором отношении зашли в тупик, зациклились на возникших методологических трудностях. Дескриптивная социальная теория познания Эдинбургской школы (Б.Барнс, Д.Блур), "социально-конструктивистский" подход (К.Кнорр-Цетина, М.Малкей), нормативно-описательная версия "социальной эпистемики" или синтетической социальной эпистемологии (Э.Голдман, С.Фуллер), методологические варианты учета социальности познания (Л.Лаудан, У.Г.Ньютон-Смит) - эти и другие концепции англо-американских гносеологов, методологов и когнитивных социологов содержат немало интересных инсайтов, тонких дистинкций, аналитической критики. Главный недостаток большинства из них - стремление сделать из теории познания дисциплину, которая только по видимости сохраняет философский статус. В их рассуждениях порой налицо узость подхода к проблеме, неспособность выйти за рамки "технических" деталей, развить вдумчивую самокритику." Касавин И.Т. Понятие знания в социальной гносеологии. В кн.: Познание в социальном контексте. М. Институт философии РАН. 1994. С.55. За прошедшие 12 лет существенной центрации внимания и интеграции не произошло, скорее продолжался процесс дифференциации, роста изощренности, внимания к деталям - все признаки "осени".

[5] Там же, с. 672.

[6] Там же, с.679.

[7] Там же, с.679-680.

[8] Там же, с.678.

[9] Там же, глава 10.

[10] Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993. С.4-6.

[11] Коллинз Р. Социология философий …С. 943-945. Розов Н.С.. Философия и теория истории. Книга 1. Пролегомены. Монография, М. Логос. 2002. Раздел 7.1.

[12] Розов Н.С. Философия и теория…С.110-122.

[13] Collins R. Socially Unrecognized Cumulation // American Sociologist, Summer, 1999.

[14] Коллинз Р. Социология философий …гл.3.

[15] Там же, гл.10.

[16] Stinchcombe, Arthur. Conctructing Social Theories. The University of Chicago Press. Chicago and London. 1987. (Originally published: New York: Harcourt, Brace & World, 1968). Разработка и апробация метода теоретической истории. Серия "Теоретическая история и макросоциоциология". Вып.1.Новосибирск, 2001. Часть 1.