Часть 2.

Ф.В.Фокеев

О загадке воображения, вопросах мировоззрения и неудачах самопознани

Часть2.

Оба способа доказательства находят применение в области философии. Согласно одной точке зрения, произвольности оценок и выводов можно избежать путем рассуждения в соответствии с универсальными закономерностями правильного мышления. В этом отношении философия испытала значительное влияние математики, в частности геометрии. Точное дедуктивное знание противопоставляли случайному и бездоказательному мнению. Общеизвестные примеры подобных рассуждений содержатся в диалектике Платона и в системах более поздних авторов. Однако разум, закономерности и принципы правильного мышления понимали различным образом. Разногласия относительно природы и способностей разума выражаются в том, что в сознании открывали совершенно различные и часто противоположные способности и структуры: «естественный свет», априорные формы созерцания и мышления, категории, моральный закон, интеллектуальную интуицию, спекулятивный метод, способность созерцания подлинного идеального бытия и т.д. Пожалуй, единственным бесспорным свойством разума или рассудка можно считать способность строить логически правильные умозаключения и выводы, которые верны при условии, что истинны их посылки. Впрочем, и это качество не является однозначно определенным в связи с возможностью различных логических систем и правил вывода. В отличие от геометрии Евклида, где имеются основанные на интуитивной очевидности наглядного представления аксиомы, в области философии таких основоположений нет. В итоге, разум в обычном и общепринятом понимании не содержит каких-либо принципов, позволяющих решать философские проблемы, а трактовка разума, при которой такие принципы обнаруживаются, не является общепринятой. Разум не противоречит различным онтологическим представлениям, и споры между взаимно противоречащими учениям неразрешимы рационально.

Согласно другой точке зрения, преодолеть произвольность рассуждений можно путем обращения к фактам и реально существующему порядку вещей. В этом случае достоверность посылок будет гарантирована независимым от воли и воображения опытом, что характерно для естественных наук, законы которых выгодно отличаются от произвольных метафизических построений своей обоснованностью и практической эффективностью. Однако понятие опыта нуждается в уточнении, а содержание опыта необходимо отделить от необоснованных домыслов и гипотез. Парадокс заключается в том, что в эту последнюю категорию попадают не только сомнительные философские абстракции (субстанция, причинность, материя и т.п.), но также субъект мышления и объекты, называемые обыкновенно предметами внешнего мира. Полагая, что только опыт составляет единственную реальность, остается приписывать реальное существование исключительно субъективным восприятиям и относить к числу достоверно установленных фактов только состояния сознания в настоящий момент времени. Этот результат известен под названием «солипсизм момента». Впрочем, солипсизм предполагает существование субъекта, а в ходе анализа опыта таковой не обнаруживается. В итоге, последовательный эмпиризм приводит к своеобразной философии мгновенного тождества бытия и мышления.

Но для подобного радикального вывода нет достаточного основания. Поскольку невозможно доказать или опровергнуть реальность того, что оказывается за пределами индивидуального опыта в данный момент времени (например, опыта других субъектов или сознаний, собственного прошлого и будущего опыта), то более оправдано скептическое заключение, согласно которому невозможно судить о структуре бытия исключительно на основании данных опыта, потому что их недостаточно для какого-либо определенного вывода.

Попутно обнаруживается, что в основе эмпирических научных теорий лежат разнообразные метафизические допущения: причинная связь событий, реальность субъекта, внешнего мира, а также других людей и доверие к их наблюдениям и сообщениям, существование в прошлом субъекта и мира, о чем известно только благодаря воспоминаниям и косвенным свидетельствам. Такие постулаты, принятые без обсуждения и доказательства, делают возможными дальнейшие более специальные рассуждения и гипотезы. Эти основополагающие принципы могут быть исключены из рассмотрения в частных науках, потому что естественно отнести их к области философии. Что касается самой философии, то она, в отличие от эмпирических наук, не может избежать исследования собственных оснований, поскольку эти основания не остаются за пределами круга ее интересов. Поэтому философия, придающая значение достоверности своих выводов, не может быть основана на аксиомах.

Закономерным следствием приведенных соображений является скептицизм, или вывод о неразрешимости философских вопросов. Не существует способа определенно и достоверно ответить на вопросы о существовании субъекта или внешнего мира, о принципах происхождения и взаимосвязи вещей, о конечной цели бытия, невозможно обосновать принцип постоянства природы, различение видимости и действительности, иллюзии и реальности. Нет оснований утверждать что-либо о назначении или смысле существования человека.

Интересно, что подобный скептицизм, несмотря на очевидную обоснованность, никогда не был общепринятой точкой зрения. Авторы, приходившие к подобному теоретическому результату, обыкновенно считали необходимым так или иначе скептицизм ограничить. Ограничения, как правило, относились к вопросам практической жизни, а также к области морали. Такая явная непоследовательность обращает на себя внимание. Скептицизм является общеизвестным, но не общепризнанным убеждением. Вероятно, множество людей, в той или иной мере являются скептиками в отношении возможности решения фундаментальных метафизических проблем. В то же время, едва ли есть люди, фактически не принимающие на веру каких-либо догматических положений в этой области. Это парадокс означает, что скептический ответ на философские вопросы не является, в определенном смысле, достаточным или окончательным выводом.

Нетрудно указать вероятную причину данного факта. Очевидно, что от решения основных, принципиальных философских вопросов зависит решение множества других, в том числе важных и актуальных проблем. Всякое решение отвлеченных вопросов мировоззрения имеет разнообразные и далеко идущие следствия в виде конкретных, определенных и небезразличных, с точки зрения практической жизни, выводов, суждений, переживаний или поступков. Значение этого обстоятельства отмечали, например, представители философии прагматизма. Еще раньше Кант писал о регулятивном значении метафизических понятий в области этики. В подтверждение данного вывода легко привести конкретные примеры и более общие рассуждения. Оценки какого-либо события, действия или поступка всегда оказываются различными в зависимости от принятого толкования. Но всякая частная точка зрения легко может оказаться односторонней и ограниченной вследствие того, что упускает из виду те или иные обстоятельства, ценности или отдаленные последствия. Поэтому предпочтительнее рассматривать факты в контексте такой системы представлений, которая принципиально принимает во внимание все мыслимые обстоятельства, а также излагает основные ценности в определенном иерархическом порядке. Таким образом, постановка отвлеченных вопросов часто подразумевает значительно больше, чем бывает непосредственно сформулировано. Вследствие этого, скептическая точка зрения представляется обоснованной при абстрактном рассмотрении философских вопросов, но такой ответ недостаточен, если принимать во внимание все дополнительные проблемы, для разрешения которых скептицизм не содержит необходимых оснований.

Существует также гипотеза, согласно которой метафизические вопросы ненаучны, некорректны или бессмысленны. Вполне возможно, что эти характеристики верны. Но множество задач, мотивов и интересов, связанных с отвлеченными вопросами в силу элементарных логических отношений, сохраняют свое значение даже в том случае, если метафизические абстракции считать полностью лишенными смысла. Допустимо возразить, что если за сомнительными отвлеченными вопросами скрываются реальные проблемы, то следовало бы заниматься этими конкретными и актуальными задачами, а не философией. Однако в действительности контекст всевозможных вопросов, так или иначе связанных с метафизикой, не вполне ясен и очевиден, он требует специального выяснения. Нетрудно назвать некоторые из этих мотивов и интересов, однако поверхностное перечисление не следует путать с исчерпывающим и полным, чтобы не упрощать проблему, посредством необоснованной редукции к социальным, психологическим или иным факторам. Во всяком случае, едва ли возможно радикально устранить философские проблемы путем указания на их принципиальную неразрешимость, праздность, ненаучность, некорректность, бессмысленность, иллюзорность и т.п.

Для сравнения можно упомянуть о теоретических вопросах, в отношении которых подобного затруднения не возникает. Некоторые математические задачи (квадратура круга и т.п.) признаются неразрешимыми, изобретение вечного двигателя считается невозможным в силу законов природы, а постановка вопроса о геометрической форме элементарной частицы признается некорректной. Все эти объяснения воспринимаются как вполне адекватные именно потому, что они не вызывают дальнейших вопросов, вследствие чего физики и математики сравнительно быстро отказались от рассмотрения указанных проблем, в то время как философские темы сохраняют свою актуальность.

Рассматривая вопросы мировоззрения абстрактно и вне какого-либо контекста, нет оснований представлять себе философскую истину по аналогии с истинами здравого смысла или науки, предполагая существование ясного, недвусмысленного, непротиворечивого и единственно правильного ответа на метафизические вопросы. Однако менее отвлеченные интересы и мотивы, образующие контекст метафизики, требуют именно такого решения, поэтому только оно и является адекватным. Все сказанное не означает, что из прагматических соображений следует восстановить догматическую метафизику. Безусловно, заслуживает внимания постановка вопросов мировоззрения, но не произвольные их решения. Истинность и достоверность тех или иных положений не безразлична, потому что из разных мировоззрений иногда следуют диаметрально противоположные выводы. Поэтому неприемлема ситуация, при которой имеется множество противоречивых мнений и все они равным образом неубедительны. Доказательства необходимы, чтобы устранить эту неопределенность.

В то же время, сомнения относительно аргументов, предназначенных для универсального и общезначимого решения проблем философии, приводят не столько к скептическому взгляду на вещи, сколько к распространению учений догматического характера. Следствием скептицизма в отношении рациональных доказательств становится решение философских вопросов на основе иррационального интуитивного убеждения. Скептицизм фактически не устраняет ни разнообразных мнений, ни их противоречий. Результатом невозможности строгого доказательства и отсутствия общепринятых критериев является не скептицизм и не нигилизм (то есть неверие ни во что, как полагал Ницше), а релятивизм, что в данном случае означает зависимость выводов от произвольно принятой точки зрения в каком-либо философском вопросе.

Вследствие этого дискуссии между культурами, религиозными традициями, идеологическими течениями и отдельными людьми отмечены фатальным взаимным непониманием. Различие интуиции философов относительно сущности вещей приводит к тому, что каждому из них свойственно некоторое убеждение, не обязательное для всех прочих. Там, где для одних авторов есть принципиальная проблема, другие никакой проблемы не замечают. Философские доктрины, построенные на столь различных основаниях, представляют собой замкнутые самодостаточные образования, иногда не имеющие между собой ничего общего. Пристрастия человечества периодически обращаются к тому или иному направлению мысли, но это не доказывает его истинности. То, что в одни периоды истории здравый смысл и общественное мнение считают исключительно ценным или, напротив, совершенно недопустимым, в другие времена переходит в свою противоположность или в разряд безразличного.

Помимо теоретического аспекта, релятивизм имеет практическую сторону, состоящую в утрате непосредственного морального чувства и осознании того факта, что обыденные нравственные представления не имеют сколько-нибудь основательной теоретической базы. Поиск недостающей основы морали в области философских идей приводит в итоге к торжественной встрече двух видов релятивизма. Оказывается, что в области морали, как и повсюду, характер принятых аксиом определяет дальнейшие выводы. Принимая в качестве высшего нравственного критерия интересы государства, народа, церкви, нации, партии, класса, отечества или революции, в итоге нетрудно оправдать все что угодно.

Когда никто, по большому счету, не верит в возможность строгого доказательства в области философии, она постепенно утрачивает характер исследования с целью установления истины и становится средством самовыражения индивида или группы, подобно литературе. Однако, в отличие от искусства, философия при этом часто сохраняет претензию на общеобязательность и потому является агрессивной формой самовыражения. В отсутствие рациональных критериев, решающее значение приобретают посторонние факторы: личный авторитет, общественное мнение, власть и принуждение, политические соображения и т.п. Теоретический аспект этой ситуации приемлем только в том случае, если рассматривать метафизические построения в качестве феноменов культуры, без претензии знать истину. Напротив, если целью философии считать установление истины, то данная ситуация неприемлема и представляет собой «скандал для философии», как выразился автор «Критики чистого разума» по поводу необходимости принимать на веру реальность внешнего мира.

Обыкновенным способом преодоления разногласий и противоречий является сопоставление мнений, дискуссия и выяснение наиболее правдоподобной позиции. Строго говоря, в области философии это сомнительное средство, потому что каждое мировоззрение самодостаточно и со своей точки зрения правильно, в то время как все прочие ложны. В то же время, обсуждение отвлеченных вопросов не бесполезно. Часто говорят, что в спорах рождается истина; это верно в том смысле, что особенности, недостатки и ограниченность мнений обнаруживаются при сопоставлении с другими гипотезами. Но надо признать, что диспуты между людьми не вполне тождественны спорам между идеями. Дискуссии по отвлеченным проблемам неизбежно испытывают влияние множества случайных и посторонних факторов. Победа в диспутах составляет привилегию людей, у которых нет других целей. Пренебрежение истиной в таких вопросах не грозит неприятностями, и каждый может произвольно считать любую гипотезу доказанной или опровергнутой, в чем достаточно убедить самого себя. Напротив, споры между идеями происходят более или менее независимо от фактического обмена мнениями, иногда в течение долгого времени, в сознании многих поколений читателей. В длительной перспективе софистика проходит, а серьезные мысли остаются. Иначе говоря, в мире абстрактных идей все обстоит иначе, чем в мире людей. Последняя формулировка воспроизводит основную оппозицию платонизма и дает повод высказать одно соображение относительно происхождения этой доктрины. В известной работе Вл.С.Соловьева [10]

настоящим источником онтологического учения Платона названы не абстрактные размышления на темы становления и бытия, а религиозные и моральные чувства, вызванные несправедливостью демократии по отношению к Сократу. Эта версия правдоподобна в том отношении, что позволяет понять исключительное внимание Платона к вопросам блага, справедливости, добродетели и государственного устройства. С другой стороны, данная гипотеза не объясняет, почему Платон не ограничился, например, аристократической утопией или мифом о божественной справедливости, изложенным в десятой книге «Государства», но утверждал и доказывал реальность особого мира идеальных и вечных сущностей. Представляется вероятным, что автора в значительной мере занимал вопрос о самодовлеющем вечном существовании идей (теорий, истин, или «взглядов», что тоже имеется среди значений слова «эйдос») и драматической судьбе людей, излагающих эти самые взгляды. В таком случае история Сократа имеет значение не столько в качестве факта несправедливости к человеку, сколько в качестве символа несправедливости к истине.

Поскольку исследование метафизических проблем встречает непреодолимые препятствия и окончательно заходит в тупик, неразрешимость философских вопросов остается рассматривать как факт, который невозможно отменить, но допустимо анализировать. Встречая подобные затруднения, обыкновенно обращают внимание на их причины. Изменение обстоятельств, благодаря которым та или иная задача представляется заведомо неразрешимой, иногда открывает новые перспективы в поисках ответа, а устранение причин актуальности проблемы делает излишним дальнейшее ее рассмотрение. Относительно причин неразрешимости философских вопросов имеются разные мнения, а устранить эти причины во всяком случае едва ли возможно. Более перспективным представляется исследование причин их актуальности, ведущее если не к совершенному устранению проблем, то к иному их пониманию.

Но применение данного подхода к метафизике неизбежно вызывает следующие возражения. Если исследование причин философских вопросов и мнений представляет интерес в качестве способа преодоления разногласий, то очевидно, что оно не должно быть основано на метафизических постулатах, которые составляют главный предмет этих споров. Но всякое иное генетическое объяснение, не восходящее к фундаментальным началам, остается не вполне определенным и может быть истолковано произвольно. Например, упомянутая ранее связь философских вопросов со множеством разнообразных мотивов и интересов, выяснение которых естественно предоставить психологам, дает основание предположить, что возможно психологическое объяснение метафизики. Но эмпирическая психология ничего не сообщает о метафизических началах, остающихся за пределами ее внимания, и в силу этого допускает всевозможные предположения о характере того или иного общего принципа, на основе которого можно интерпретировать ее теории. В ином случае, если объяснение прямо основано на определенной философской концепции человека и мира, оно оказывается недостаточным именно в силу этой зависимости от принятой точки зрения.

Помимо указания причинных связей и необходимых условий, объяснение может состоять в обнаружении или доказательстве отношения фактов к известным моральным, эстетическим или религиозным ценностям. Это очевидно в тех случаях, когда ценности одновременно оказываются причинами возникновения объектов, в качестве определяющих намерения целей. Отношение к положительной или отрицательной ценности является существенной характеристикой предметов, вызывающих ту или иную форму субъективного интереса. Поскольку философские вопросы несомненно представляют некоторый интерес, это по-видимому означает, что они имеют прямое или опосредованное отношение к некоторой ценности.

Как было замечено еще в древности, предметы либо имеют самостоятельную ценность, либо приобретают ее в силу отношения к другим объектам. Подобно тому, как можно переходить от действий к причинам и основаниям, так и в области оценок возможен переход от предметов, значение которых обусловлено отношением к чему-то иному, к имеющим самостоятельную ценность элементам реальности, в предельном случае к высшим абсолютным ценностям. Последние универсальны в том смысле, что на основе их определяется значение всех прочих предметов. Такого рода критерии могут стать основанием для объяснения, не допускающего дальнейшего произвольного толкования. В области этики, эстетики и метафизики имеются взгляды и теории, согласно которым высшей ценностью являются Добро, Истина, Красота, Свобода, Культура, Индивид, Человечество, Жизнь и т.д. Очевидно, что в вопросе о высшей ценности существуют такие же разногласия, как и в вопросе о первой причине. Поэтому все перечисленные принципы не позволяют однозначно объяснить смысл метафизических вопросов. Существование множества противоречивых мнений в данном случае связано с тем, что подобные системы ценностей имеют нормативный характер. Но интерес представляют не произвольно заданные нормы, а фундаментальные принципы, фактически и в действительности определяющие интерес к философским проблемам. Нетрудно видеть, что подобные основания необходимо должны иметь всеобщий или универсальный характер, потому что закономерности, пригодные для объяснения ограниченного числа фактов, но неприменимые для объяснения каких-либо иных явлений, всегда можно без противоречия считать частным случаем более общего и фундаментального принципа. В силу универсальности начал, они равным образом должны составлять основу отношения ко всем предметам, что проявляется в сознательных, рационально обоснованных, а также всякого рода спонтанных или интуитивных оценках.

Изучение мотивов, предположительно лежащих в основе всевозможных интересов и предпочтений, относится к области задач эмпирической психологии. Таким образом, основные философские проблемы приводят к постановке вопроса о человеческой природе и вопросы мировоззрения, в итоге, оборачиваются задачей из области самопознания. Постановка вопроса о субъективном, психологическом значении философских вопросов и мнений не типична для философии, которая всегда стремилась рассуждать о совершенном, постоянном, всеобщем и абсолютном. Метафизики обыкновенно стремились найти ответы на вопросы о духе или природе, но мало задумывались над тем, для чего нужны эти ответы. Вопрос «Чего я хочу?» не стоит в ряду наиболее важных философских проблем, упомянутых Кантом. Вместо этого, им задаются герои Толстого и Чехова. Литература в данном случае оказалась если не проницательнее, то свободнее от предубеждений по сравнению с философией, которая вообще недооценивала эмпирических обобщений. Вследствие этого, например, политические сочинения Макиавелли остаются более актуальными, чем аналогичные труды классиков немецкой философии, пытавшихся говорить от имени истории, разума или Абсолютного Духа.

Впрочем, оправдано и сомнение в том, может ли психология оказаться полезной при рассмотрении таких проблем. Подобно другим эмпирическим наукам, всякая психологическая теория опирается на ряд метафизических положений. Спрашивается, можно ли подобное исследование считать независимым от метафизики. Такие допущения, как существование внешнего мира, субъекта мышления, других людей, а также реальность прошлых и вероятность будущих событий, могут быть приняты условно и без претензии на метафизическое знание, но в качестве прагматически удобной реалистической интерпретации восприятий. Эту трактовку всегда можно заменить другой, например в духе более или менее последовательного солипсизма. Несколько иной характер, по-видимому, имеют закон причинности и принцип постоянства природы, благодаря которым суждения и выводы распространяют на события прошлого и будущего времени, не данные в опыте. Согласно этому постулату, все процессы в природе протекают единообразно и будущее похоже на настоящее. Этот принцип не может быть доказан. Позиция Канта, считавшего причинную связь реальной и необходимой в мире феноменов, предполагает онтологическую теорию, согласно которой мир явлений создан бессознательной деятельностью рассудка. Напротив, Д.Юм, которого называют основателем современного учения о причинности, преимущественно обращал внимание на невозможность доказательства постоянства следования явлений в будущем опыте. Впрочем, данный принцип также невозможно и опровергнуть. В тех случаях, когда причина не производит обычного действия или появляются факты, не имеющие никакой видимой причины, это всегда приписывают влиянию закономерно действующей, но скрытой и неизвестной причины. Если подобная причина никогда не будет обнаружена, это нельзя считать доказательством ее отсутствия. Поэтому вера в неизменную последовательность событий не пострадает даже в том случае, если известный порядок природы радикальным образом переменится и все современные представления о естественных законах будут опрокинуты. Однако это не решает проблемы, связанной с применением принципа постоянства природы в области психологии. Выводы этой науки основаны на предположении, согласно которому в сфере внутреннего опыта сохраняется некоторый порядок вещей, например, сходные действия или реакции вызываются аналогичными причинами. Но нет оснований отрицать возможность изменения такого положения, если не вследствие нарушения закона причинности, то из-за вмешательства неизвестных причин. Действительно, не может быть полной уверенности в том, что выводы эмпирического исследования окажутся верными во всех будущих опытах, равно как вызывает сомнение правомерность распространения таких результатов на множество иных культур, традиций, исторических периодов и народов. В противоположность этому, философы предпочитали универсальные решения, основанные на вере в абсолютную силу рациональной аргументации. Как известно, И.Кант полагал, что принципы его формальной этики обязательны не только для людей, но для всех вообще конечных разумных существ [11]. Правда, ни одно из таких утверждений не является в действительности бесспорным. Что касается эмпирических обобщений, то всегда сохраняется вероятность их опровержения, хотя для этого не достаточно абстрактного заявления о возможности исключений из общего правила, необходимо указать конкретные факты. Кроме того, существенные отличия в области фундаментальных психологических характеристик приводят к радикальной трансформации предмета исследования. В этом случае возможность взаимного понимания утрачивается, первоначальная постановка проблемы лишается смысла, а решение не представляет прежнего интереса. С другой стороны, уверенность в понимании чужих мотивов, интересов и склонностей в каждом отдельном случае позволяет предполагать сходство оснований, определяющих отношение к различным предметам.

Следующее затруднение связано с тем, что психология неизбежно сталкивается с явлениями, относительно которых не располагает достаточными объяснениями. Основные, элементарные понятия эмпирических наук часто оказываются неясными, спорными и туманными. Дискуссии физиков (и метафизиков) о природе электричества или силы тяжести отражают естественное стремление понять подобные качества и феномены на основе каких-либо более простых начал и принципов. При этом необходимость в дальнейшем обосновании появляется не в отношении наблюдаемых фактов, а затрагивает так называемые скрытые качества. В области психологии этого можно избежать, если рассматривать только те особенности или черты сходства, которые непосредственно обнаруживаются при рассмотрении наблюдаемых состояний или феноменов. Суждения об этих предметах не следует ставить в зависимость от метафизических концепций бытия, теоретических моделей психики или гипотез о природе сознания. Говоря словами Канта, это должны быть аналитические, а не синтетические суждения.

Что касается фактов, то все они до некоторой степени определяются теоретическими представлениями наблюдателя. Из этого иногда делают вывод, что факты, вообще говоря, не могут подтверждать или опровергать теорий. В таком случае каждая гипотеза, объясняющая внутренний опыт, рассматривает свои особенные факты, в существенных чертах возникающие в процессе применения теоретических представлений к реальности. Результатом является зависимость выводов психологии от принятой точки зрения, то есть релятивизм, отмеченный ранее в области метафизики. Например, З.Фрейд принимал за теоретическую основу определенные гипотезы о человеческой природе, а В.Соловьев придерживался совершенно иных взглядов по данному вопросу, но при этом каждый считал, что его теория подтверждается фактами. Единственная возможность устранения всех этих противоречий заключается в том, чтобы установить, с общего согласия, что-либо инвариантное, универсальное и постоянное. При этом необходимо принимать к рассмотрению гипотезы и свидетельства из области натуралистического и мистического мировосприятия, сознательного и бессознательного опыта, реального и фантастического мира. Объяснение не должно противоречить какой-либо точке зрения или произвольно интерпретировать чужие мысли. Напротив, путем анализа и сопоставления требуется указать то, что присутствует в составе всех фактов и теоретических идей согласно их собственной логике. Основной недостаток антропологических исследований заключается в поиске глубоких причин, а не самых общих характеристик.

Собственно, еще в работах Канта предпринята наиболее известная попытка объяснения причин метафизических разногласий, в качестве альтернативы предшествующим учениям догматического и скептического характера. В дальнейшем как последователи, так и решительные противники рационалистической философии Канта неоднократно обращались к вопросам и темам аксиологии, антропологии, психологии и метафизики. Представители баденской школы неокантианства считали критический анализ претендующих на общезначимость и необходимость оценок основной философской задачей [12 ]. В то же время, они никогда не рассматривали изучение ценностей или нормативного сознания в качестве средства для разрешения старых метафизических вопросов, поскольку саму метафизику после Канта считали нелепой и невозможной. Кроме того, данное направление проникнуто стремлением отчетливо разграничить философию и психологию, вследствие чего совершенно исключалось применение эмпирических методов для решения собственно философских вопросов. В противоположность таким настроениям своих современников, известный психолог и один из основателей философии прагматизма У.Джеймс в ряде своих работ [14] подчеркивает значение метафизических проблем, отмечает их связь с практическими интересами людей и утверждает, что предпочтение той или иной системы мировоззрения (материализм или идеализм, теизм или пантеизм, эмпиризм или рационализм) обусловлено чертами характера или темпераментом человека. Джеймс предложил различные варианты классификации темпераментов и перечислил соответствующие им черты миросозерцания. Однако теория влияния темперамента на мировоззрение не позволяет сделать каких-либо выводов в области философии. Причина заключается в том, что индивидуальный характер не является самодостаточным началом или абсолютной ценностью, которая не нуждается в дальнейшем обосновании. Кроме того, автор не считает данный критерий универсальным и объясняющим что-либо в других вопросах. Вследствие этого гипотеза о влиянии темперамента на мировоззрение допускает различные толкования, в зависимости от принятой метафизической концепции или системы ценностей. Примером устранения подобной неопределенности является учение Ницше о воли к власти или могуществу [15]. В этом случае речь идет об универсальном принципе оценки вещей и движущей причине поступков, посредством которой объясняются не только все отношения, связанные с господством и подчинением, но и смысл искусства, науки, религии и философии. При анализе побудительных мотивов и критериев, принятых в указанных сферах деятельности, далеко не всегда стремление к власти или господству обнаруживается явным и непосредственным образом. Утверждать, что и эти феномены имеют аналогичную природу, становится возможным на основе метафизической концепции человека и мироздания, согласно которой воля распространяется на область механических, химических и биологических явлений. Но очевидно, что в пользу такой доктрины не может быть решающего и общеобязательного аргумента.

В качестве итога остается признать, что едва ли возможно философское объяснение продуктивного воображения на основе анализа психических процессов и механизмов (что составляет задачу не философии, а эмпирической психологии). Также сомнительны интерпретации темы на основе метафизических постулатов, содержащих неустранимый элемент произвольного догматизма. Единственный смысл, который остается приписывать вопросу о возможности творческого воображения, заключается в рассмотрении того, какого рода инвариантные и фундаментальные качества опыта и мышления непосредственно обнаруживаются в составе данного феномена. Но исследование такого предмета требует максимально широких обобщений, далеко выходящих за рамки первоначальной постановки проблемы, которую именно по этой причине трудно рассматривать изолированно. В то же время, данная тема предоставляет любопытную возможность изучения указанного психологического вопроса. О характере принципов, определяющих отношение человека к различным элементам реальности, допустимо судить по их проявлениям и следствиям, принимающим форму оценок и особенностей восприятия вещей. С этой целью необходимо обратить внимание на то, что вообще так или иначе представляется важным и существенным, имеющим положительное или отрицательное значение, в отличие от нейтрального или безразличного. Подобному анализу может способствовать рассмотрение объектов, создаваемых художественным воображением. Как уже говорилось, в определенном смысле они являются подобием реальности, хотя в то же время эти модели условны, упрощенны и схематичны. В них сохраняется, воспроизводится или реконструируется содержание событий, субъективно представляющих некоторую ценность, имеющих положительное или отрицательное значение. Поэтому характерные черты иллюзорных созданий воображения дают представление о существенных для человеческого восприятия качествах реальной действительности. На примере созданных воображением образов и конструкций можно исследовать эстетические, моральные, религиозные, философские или политические ценности. Разумеется, эта задача не может быть решена формально и кратко. Но допустимо высказать простое соображение, затрагивающее не столько содержание, сколько форму произведений. Когда искусство успешно достигает цели, заключающейся в создании иллюзии самодостаточной реальности жизни, то подобный результат считают удачным и совершенным. При этом существенное значение приобретает универсальная форма абстрагированной от посторонних элементов и связей замкнутой сферы бытия, со своей собственной логикой развития событий, порядком и характером взаимоотношений составляющих элементов. В каждом отдельном случае эта форма представляет интерес, придает содержанию определенную выразительность, является условием правдоподобия и всех дальнейших оценок. Аналогию этому нетрудно увидеть в распространенном восприятии действительного мира, разделяемого на отдельные, взаимно отчужденные области жизни, культуры, деятельности или знания, со свойственными им правилами, структурами, образцами, традициями, объектами и закономерностями. Присутствующая во многих произведениях искусства своеобразная незавершенность предполагает со стороны зрителя или читателя интуитивное понимание такого порядка вещей и способность реконструировать недостающие подробности. Таким образом, в качестве нормы и общего правила мировосприятия утверждается форма ограниченной, внутренне организованной и самодостаточной реальности. С другой стороны, иллюзорный, вымышленный мир по отношению к действительному миру обыкновенно имеет значение дополнения, отрицания или альтернативы. В этом заключается неустранимое противоречие, универсальность которого свидетельствует в пользу фундаментального характера его причины.

Примечания:

1. Ф.Шлегелю принадлежит следующее высказывание: «Произведение оформлено, если оно четко ограничено повсюду, внутри же этих границ безгранично и неисчерпаемо, если оно вполне верно самому себе, повсюду одинаково и все же возвышается над самим собой» [9].

В другой работе говорится: «Каждое существо в природе и в искусстве, притязающее на совершенство, должно быть органическим, должно благодаря расчленению объединять в себе обе упомянутые составные части. Расчленение- это именно то, что выражает понятие завершенного внутри себя; это средство, благодаря которому в полноте сохраняется единство» [9].

По словам того же автора, единство лирического стихотворения предполагает

«не только единство настроенности чувства, выражений и образов, но также ритма и всего языка, короче говоря, полное созвучие всех частей ради единой цели, так что все стихотворение предстает в этой гармонии как один звук. Это составляет условие совершенства лирического стихотворения.» Единство в эпосе и драме несколько иного рода: «здесь царит единство многообразного и разнородного, органически целого, подобно единству в органических телах, растениях, животных и т.д.» [9].

2. Интересно, что в работах И.Канта встречается ответ на данный вопрос. В «Отрывках морального катехизиса» [13 ] помещен следующий диалог:

«1. Учитель. Каково твое самое большое, собственно говоря, все твое стремление в жизни?

Ученик (молчит).

Учитель. «Чтобы все и всегда было по твоему желанию и по твоей воле».

Надо признать, что молчание ученика в этой ситуации выглядит более глубокомысленным, чем формальное объяснение учителя, совершенно не принимающее в расчет постоянных конфликтов несовместимых определений воли, амбивалентности стремлений и прочих внутренних противоречий души человека.

Литература:

1. Кант И. Антропология с прагматической точки зрения // Его же. Избранное в трех томах. Том 3. Калининград, Калининградское книжное издательство, 1998

2. Кант И. Критика чистого разума СПб, Тайм-аут, 1993

3. Рассел Б. История западной философии. Книга 3. Новосибирск, издательство Новосибирского университета, 1994

4. Юм Д. Трактат о человеческой природе. М, Канон, 1995

5. Локк Д. Опыт о человеческом разумении // Его же. Сочинения в трех томах. Том 1. М, Мысль, 1985

6. Кант И. Критика способности суждения // Его же. Сочинения, том 5. М, Мысль, 1996

7. Фрейд З. Достоевский и отцеубийство // Его же. «Я» и «Оно». Труды разных лет. Книга 2. Тбилиси, Мерани, 1991

8. Платон Государство // Его же. Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. М, Мысль, 1994

9. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. М, Искусство, 1983

10. Соловьев В.С. Жизненная драма Платона // Его же. Сочинения в двух томах. Том 2. М, Мысль, 1990

11. Кант И. Критика практического разума // Его же. Сочинения. Том 4, часть 1. М, Мысль, 1965

12. Виндельбанд В. Избранное. М, Юристъ, 1995

13. Кант И. Метафизика нравов в двух частях // Его же. Сочинения, том 4, часть 2 М, Мысль, 1965

14. Джеймс У. Воля к вере М, Республика, 1997

15. Ницше Ф. Избранные произведения. Книга 2.М,