пар. 1-12.

ГУССЕРЛЬ ЭДМУНД

Логические

Исследовани

Предисловие редактора русского издани

«Логические исследования» проф. Э. Гуссерля — первая часть которых, посвященная уяснению понятия и основ науки логики, предлагается теперь вниманию русских читателей—представляют, по согласному мнению специалистов, одно из самых выдающихся произведений логической литературы последних лет. Бесспорная заслуга Гуссерля — все равно, разделяем ли мы его собственную точку зрения или нет — состоит в том, что он вносит подлинную ясность в основные логические понятия и тем содействует разрешению споров, которые грозят затянуться до бесконечности в силу двусмысленности и неопределенности понятий и терминов. Таковы споры о «нормативном» или «естественном» характере логических законов, об объективности и субъективности познания, об отношении между логикой и психологией и т. п.

Сам Гуссерль стоит на точке зрения, которую можно было бы назвать идеалистическим объективизмом. Он проводит резкую и ясную границу между объективным идеально-логическим содержанием мышления и субъективным, реально-психологическим процессом мышления; на почве этого разграничения он решительно отвергает все попытки перенести на содержание мышления или познания субъективистические или психологистические категории, применимые к процессу мышления и заимствованные из рассмотрения последнего. Эта позиция находится в двойственном отношении к идеям Канта и к современным философским учениям, отразившим влияние Канта. С одной стороны, никто глубже, чем Кант, не подметил основного различия между психологическим происхождением и логическим (или гносеологическим) значением, наших

Предисловие редактора русского издания 7

идей, между генетическим (каузальным) объяснением познания в психологии и критическим уяснением его в гносеологии; достаточно указать, что именно это различение положило конец многовековому спору между эмпиризмом и рационализмом путём выяснения, что познание психологически проистекает из опыта, но логически не может быть целиком обосновано на опытных данных. С другой стороны, однако, можно также сказать, что никто не содействовал распространению психологизма и субъективизма в философии более, чем Кант, который заставил весь объективный мир «вращаться» вокруг человеческого сознания. Правда, понятия «сознания», «разума» и т.п. употребляются Кантом в столь многозначном и мало выясненном смысле, что, как известно, весьма трудно уловить подлинное значение соответствующих утверждений Канта. Однако невозможно отрицать наличность прямых противоречий в его анализе познания, и бесспорно, что оба эти мотива – и психологистический и антипсихологистический – присутствуют и даже резко выражены в его философии. Этим было создано, по справедливому замечанию Гуссерля, «невыносимое смешение отчасти правильных, отчасти ложных утверждений». В какой мере это смешение царит ещё и в современной гносеологии, находящейся под сильнейшим влиянием канта и разных форм кантианства, - это показывает представленный Гуссерлем поучительный разбор логических работ Зигварта, Эрдмана, Ланге и др. Гуссерль, по меньшей мере, вносит полную ясность в положение дела, решительно примыкая к антипсихологической тенденции Канта и столь же решительно отвергая противоположную, психологистическую тенденцию.

Ещё большее значение имеет труд Гуссерля, если противопоставить его тем уже явно психологистическим и релятивистическим идеям, которые приобрели большую популярность в последнее время. Мы

8 С.Франк

разумеем не только логические воззрения Милля, но и главным образом «эмпириокритицизм», а также самоновейшую форму скептического релятивизма— так называемый «прагматизм». Эмпириокритицизм, который пользуется исключительным признанием среди некоторой части нашей интеллигенции, подвергнут сжатой, но меткой и мастерской критике в особой (IX) главе этой книги. Признание плодотворности и законности «принципа экономии мышления» как телеологической точки зрения в психологии познания сочетается у Гуссерля с убедительным уяснением несостоятельности этой философской концепции, поскольку она притязает заменить собою подлинный гносеологический анализ. О «прагматизме» Гуссерль еще не упоминает, так как появление его книги (в 1900 г.) предшествует расцвету этого движения, но читателю нетрудно будет отнести общие аргументы Гуссерля и к этой, самой резкой форме критикуемого им субъективизма. Принципиальный объективизм Гуссерля приобретает, таким образом, и широкий культурно-философский смысл, как одинокий, но сильный протест как бы самого научного духа против распространяющихся влияний скептического и субъективистического умонастроения, грозящих пошатнуть доверие к научной истине и поколебать ее самодовлеющее значение.

Перевод предлагаемой первой части работы Гуссерля не представлял особых терминологических затруднений, так как большинство сложных и трудно передаваемых новых логических терминов, введенных Гуссерлем и в изобилии употребляемых им во второй (специальной) части его исследования, либо вообще не упоминаются в первой части, либо же встречаются в ней только спорадически и без твердо установленного технического значения, так что их можно было передавать описательно и в зависимости от общего контекста. Некоторое сомнение вызывала только передача термина «Wissenschaftslehre»

Предисловие редактора русского издания 9

Слово «наукоучение», на котором я остановился при его переводе, отчасти неудобно тем, что оно исторически ассоциировалось с системой Фихте, к которой идеи Гуссерля не стоят ни в каком близком отношении. Однако заменить его удобным в иных отношениях термином «теория науки» (не говоря уже о менее точных передачах) оказалось невозможным, так как именно теоретический характер этой дисциплины является в работе Гуссерля спорным вопросом, подлежащим разрешению. С другой стороны, если сам автор пользуется термином «Wissenschaftslehre» — который по-немецки тоже ведь непосредственно наводит на мысль о системе Фихте — в новом значении, примыкая не к учению Фихте, а к одноименному учению Больцано, то не было основания не делать того же и в русском переводе.

С. Франк.

Спб., октябрь, 1909 г.

Предисловие автора

Логические исследования, опубликование которых я начинаю с этих пролегомен, вызваны были неустранимыми проблемами, на которые я постоянно наталкивался в моей долголетней работе над философским уяснением чистой математики и которые, в конце концов, прервали ее. В частности, наряду с вопросами о происхождении основных понятий и основоположений математики эта работа касалась также трудных вопросов ее метода и теории. То, что в изложении традиционной или всякого рода новой логики должно было бы казаться легко понятным и до прозрачности ясным, а именно рациональная сущность дедуктивной науки с ее формальным единством и символической методикой, представлялось мне при изучении действительной природы дедуктивных наук сложным и проблематичным. Чем глубже я анализировал, тем сильнее сознавал, что логика нашего времени не доросла до современной науки, которую она все же призвана разъяснять.

Особенные затруднения испытал я, занимаясь логическим исследованием формальной арифметики и учения о многообразиях (Маnnigfaltigkeitslehre) — дисциплины и метода, выходящих за пределы всех специальных числовых и геометрических форм. Это исследование привело меня к соображениям весьма общего характера, возвышавшимся над сферой математики в узком смысле и тяготевшим к общей теории формальных дедуктивных систем. Из множества наметившихся при этом проблем я упомяну здесь лишь об одной группе.

Явная возможность обобщений или видоизменений формальной арифметики, путем которых она без существенного нарушения ее теоретического

Предисловие автора 11

характера и счислительной методики может быть перенесена за пределы количественной области, должна была привести к мысли, что количественное вовсе не относится к универсальной сущности математического или «формального» познания и вытекающего из него счислительного метода. Когда я затем в лице «математизирующей логики» познакомился с действительно неколичественной математикой, с неоспоримой дисциплиной, обладающей математическою формой и методом и исследующей отчасти старые силлогизмы, отчасти новые, не известные традиционной логике формы умозаключения, тогда предо мною стали важные проблемы об общей сущности математического познания вообще, о естественных связях или возможных границах между системами количественной и неколичественной математики и в особенности, например, об отношении между формальным элементом в арифметике и формальным элементом в логике. Отсюда я, разумеется, должен был прийти к дальнейшим, более основным вопросам о сущности формы познания в отличие от содержания познания и о смысле различия между формальными (чистыми) и материальными определениями, истинами и законами.

Но еще и в совершенно ином направлении я был втянут в проблемы общей логики и теории познания. Я исходил из господствующего убеждения, что как логика вообще, так и логика дедуктивных наук могут ждать философского уяснения только от психологии. Соответственно этому психологические исследования занимают очень много места в первом (и единственном, вышедшем в свет) томе моей «Философии арифметики». Это психологическое обоснование в известных отношениях никогда не удовлетворяло меня вполне. Где дело касалось происхождения математических представлений или развития практических методов, действительно определяемого психологическими условиями, там

12 Предисловие автора

результат психологического анализа представлялся мне ясным и поучительным. Но как только я переходил от психологических связей мышления к логическому единству его содержания (единству теории), мне не удавалось добиться подлинной связности и ясности. Поэтому мною все более овладевало принципиальное сомнение, как совместима объективность математики и всей науки вообще с психологическим обоснованием логики. Таким образом, весь мой метод, основанный на убеждениях господствующей логики и сводившийся к логическому уяснению данной науки путем психологического анализа, пошатнулся, и меня все более влекло к общим критическим размышлениям о сущности логики и, в частности, об отношении между субъективностью познавания и объективностью содержания познавания. Не найдя ответа в логике на вопросы, уяснения которых я от нее ждал, я в конце концов был вынужден совершенно отложить в сторону мои философско-математические исследования, пока мне не удастся достичь бесспорной ясности в основных вопросах теории познания и в критическом понимании логики как науки.

Выступая теперь с этой попыткой нового обоснования чистой логики и теории познания, явившейся результатом многолетнего труда, я надеюсь, что самостоятельность, с которой я отграничиваю свой путь от путей господствующего логического направления, ввиду серьезности руководивших мною мотивов не будет ложно истолкована. Ход моего развития привел к тому, что в основных логических взглядах я далеко отошел от произведений и мыслителей, которым я больше всего обязан в своем научном образовании, и что, с другой стороны, я значительно приблизился к ряду исследователей, произведения которых я раньше не сумел оценить во всем их значении и которыми поэтому слишком мало пользовался в своих работах. Я должен, к со-

Предисловие автора 13

жалению, отказаться от дополнительного внесения обширных литературных и критических указаний на родственные исследования. Что же касается моего дерзновенного критического отношения к психологической логике и теории познания, то я напомню слова Гете: «Ни к чему не относишься так строго, как к недавно оставленным заблуждениям».

Галле, 21 мая 1900г.

ВВЕДЕНИЕ

§ I. Спор об определении логики

и существенном содержании ее учений

«Авторы сочинений по логике сильно расходятся между собой как в определении этой науки, так и в изложении ее деталей. Этого заранее можно было ожидать в таком предмете, в котором писатели одни и те же слова употребляли для выражения совершенно различных понятий»*. С тех пор как Дж. С. Милль этими словами начал свою столь ценную обработку логики, прошло уже не одно десятилетие, выдающиеся мыслители по обе стороны Ламаншского пролива посвятили свои лучшие силы логике и обогатили ее литературу новыми изложениями, но все же и теперь эти слова являются верным отражением состояния науки логики. Еще и теперь мы весьма далеки от единодушия в определении логики и в содержании важнейших ее учений. Нельзя сказать, чтобы современная логика представляла ту же картину, что и в середине XIX столетия. Под влиянием указанного замечательного мыслителя из трех главных направлений, которые мы находим в логике, — психологического, формального и метафизического — первое получает значительный перевес по числу и значению своих представителей. Но оба других направления все же продолжают существовать, спорные принципиальные вопросы, отражающиеся в различных определениях логики, остались спорными, а что каса-

______________

* Дж. С. Милль. Система логики. Введение, § 1 (пер. В.Н. Ивановского).

Логические исследования 15

ется содержания учений, развиваемых в систематических изложениях логики, то еще теперь и, пожалуй, в большей мере, чем прежде, можно сказать, что различные авторы пользуются одинаковыми словами, чтобы выразить разные мысли. И это относится не только к изложениям, исходящим из разных лагерей. В том направлении, в котором царит наибольшее оживление,—в психологической логике мы встречаем единство взглядов лишь в отношении отграничения дисциплины, ее основных целей и методов; но вряд ли нас можно будет обвинить в преувеличении, если к развиваемым учениям и тем более к противоречивым толкованиям традиционных формул и теорий мы применим слова: bellum отniит contra omnes. Тщетна была бы попытка выделить совокупность положений или теорий, в которых мы могли бы видеть незыблемое достояние логики нашего времени и наследие, оставляемое ею будущему.

§ 2. Необходимость пересмотра принципиальных вопросов

При таком состоянии науки, когда нельзя отделить индивидуальные убеждения от общеобязательной истины, приходится постоянно сызнова возвращаться к рассмотрению принципиальных вопросов. В особенности это применимо, по-видимому, к проблемам, которые имеют определяющее значение в борьбе направлений и тем самым также и в споре о правильном отграничении логики. Правда, именно к этим вопросам явно остыл интерес в последние десятилетия. После блестящих нападок Милля на логику Гамильтона, после не менее прославленных, хоть и не столь плодотворных логических исследований Тренделенбурга эти вопросы, казалось, были совершенно исчерпаны. Поэтому, когда вместе с могущественным развитием психологических изыс-

16 Эдмунд Гуссерль

каний и в логике получило перевес психологическое направление, вся работа сосредоточилась лишь на всесторонней разработке дисциплины в согласии с исповедуемыми принципами. Однако именно то обстоятельство, что многократные попытки выдающихся мыслителей вывести логику на верный путь науки не имели решающего успеха, позволяет предполагать, что преследуемые цели еще не выяснены с той отчетливостью, какая требуется для плодотворности работы.

Но понимание целей науки находит себе выражение в ее определении. Мы, разумеется, не полагаем, что успешной разработке какой-либо дисциплины должно предшествовать адекватное логическое определение ее сферы. В определениях науки отражаются этапы ее развития; вместе с наукой и следуя за ней, развивается познание ее своеобразного объекта, положения и границ ее области. Однако степень адекватности определения и выраженного в нем понимания предмета науки со своей стороны оказывает обратное действие на ход самой науки; это действие в зависимости от направления, в каком определения отклоняются от истины, может оказывать то небольшое, то весьма значительное влияние на развитие науки. Область какой-либо науки есть объективное замкнутое единое целое, и мы не можем произвольно разграничивать области различных истин. Царство истины объективно делится на области, и исследования должны вестись и группироваться в науке сообразно этим объективным единствам. Есть наука о числах, наука о пространственных данных, наука о животных организмах и т. д., но нет особых наук о неделимых числах, трапециях, львах, а тем паче обо всем этом, вместе взятом. Где группа познаний и проблем представляется нам как некоторое целое и ведет к образованию особой науки, там отграничение может оказаться неудачным лишь в том смысле, что область, в которой объединяются дан-

Логические исследования 17

ные явления, сначала определяется слишком узко, и что сцепления взаимозависимостей выходят за намеченные пределы и только в более обширной области могут быть связаны в систематически замкнутое целое. Такая ограниченность горизонта может не оказывать вредного влияния на успех науки. Возможно, что теоретический интерес находит удовлетворение сначала в более узком кругу, что работа, которая может быть здесь совершена, не принимая во внимание более широких и глубоких разветвлений, и есть именно то, что необходимо прежде всего.

Неизмеримо опаснее другое несовершенство в отграничении области, а именно их смешение — соединение разнородного в одно мнимое целое, в особенности если оно исходит из совершенно ложного истолкования объектов, исследование которых является основной целью предполагаемой науки. Подобная незамеченная мефЬвбуйо ейо Ьллoо (переход в другой род) может повлечь за собой самые вредные последствия: установление неподходящих целей, употребление принципиально неверных методов, не соответствующих действительным объектам науки, смещение логических отделов, в результате которого подлинно основные положения и теории вплетаются, часто в странной и замаскированной форме, в совершенно чуждые им ряды мыслей в качестве мнимо второстепенных моментов или побочных следствий, и т. п. Эти опасности особенно значительны именно в философских науках; поэтому вопрос об объеме и границах имеет для плодотворного развития этих наук неизмеримо большее значение, нежели в науках о внешней природе, где опыт дает нам разграниченные области, внутри которых возможен, по крайней мере, временно, успешный ход исследований. Специально к логике относятся слова Канта, к которым мы вполне присоединяемся: "Науки не умножаются, а искажаются, если дать сплестись их границам». Мы надеемся в этом исследова-

18 Эдмунд Гуссерль

нии выяснить, что почти вся логика, какой она была до сих пор, и, в частности, современная логика, основывающаяся на психологии, подвергалась отмеченным опасностям, и что прогресс логического познания существенно задерживался ложным пониманием теоретических основ логики и возникшим на этой почве смешением областей.

§ 3. Спорный вопрос. Путь нашего исследовани

Традиционные спорные вопросы, связанные с отграничением логики, таковы:

1. Представляет ли собой логика теоретическую или практическую дисциплину («техническое учение»)?

2. Является ли она наукой, независимой от других наук, в частности от психологии или метафизики?

3. Есть ли она формальная дисциплина, или, как принято выражаться, имеет ли она дело «только с формой познания» или же должна считаться также с его «содержанием»?

4. Имеет ли она характер априорной и демонстративной дисциплины или же дисциплины эмпирической и индуктивной?

Все эти спорные вопросы так тесно связаны между собой, что позиция, занятая в одном из них, обусловливает, по крайней мере до известной степени, позицию в других вопросах или фактически влияет на нее. Направлений тут, собственно говоря, всего два. Логика есть теоретическая, независимая от психологии, вместе с тем формальная и демонстративная дисциплина, говорят одни. Другие считают ее техническим учением, зависящим от психологии, чем естественно исключается понимание ее как формальной и демонстративной дисциплины в смысле арифметики, которая имеет образцовое значение для противоположного направления.

Логические исследования 19

наша задача — не столько разбираться в этил традиционных разногласиях, сколько выяснить отражающиеся в них принципиальные несогласия и, в конечном счете, определить существенные цели чистой логики. Поэтому мы будем придерживаться следующего пути: мы возьмем исходной точкой почти общепринятое в настоящее время определение логики как технического учения и выясним его смысл и правомерность. Сюда примыкает, естественно, вопрос о теоретических основах этой дисциплины и в особенности об отношении ее к психологии. По существу этот вопрос совпадает, если не целиком, то в главной своей части, с кардинальным вопросом теории познания, касающимся объективности познания. Результатом нашего исследования является выделение новой и чисто теоретической науки, которая образует важнейшую основу всякого технического учения о научном познании и носит характер априорной и чисто демонстративной науки. Это и есть та наука, которую имели в виду Кант и другие представители «формальной», или «чистой», логики, но которую они неправильно понимали и определяли со стороны ее содержания и объема. Конечным итогом этих размышлений служит ясно намеченная идея о существенном содержании спорной дисциплины, чем непосредственно определяется ясная позиция в отношении поставленных здесь спорных вопросов.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЛОГИКА КАК НОРМАТИВНАЯ

И, В ЧАСТНОСТИ, КАК ПРАКТИЧЕСКАЯ ДИСЦИПЛИНА

§ 4. Теоретическое несовершенство отдельных наук

Из повседневного опыта мы знаем, что художник, искусно обрабатывая свой материал или высказывая решительные и зачастую верные суждения о ценности произведений своего искусства, лишь в исключительных случаях исходит из теоретического знания законов, руководящих направлением и порядком хода практической работы и вместе с тем определяющих мерила ценности, согласно которым испытывается совершенство или несовершенство законченного произведения. Художник-творец по большей части не способен дать нам надлежащие сведения о принципах своего искусства. Он творит не на основании принципов, не по ним он и оценивает. В своем творчестве художник следует внутреннему побуждению своих гармонически развитых сил, в суждении — своему тонко развитому художественному чутью и такту. Но так обстоит дело не только в изящных искусствах, мысль о которых напрашивается здесь прежде всего, но и в искусствах вообще, в самом обширном значении этого слова. Это применимо, следовательно, также к научному творчеству и к теоретической оценке его результа-

Логические исследования 21

тов — научного обоснования фактов, законов, теорий. Математик, физик, астроном для выполнения даже наиболее значительных своих научных работ также не нуждается в постижении последних основ своей деятельности. И хотя полученные результаты обладают для него и других значением разумного убеждения, он все же не может утверждать, что всюду выяснил последние предпосылки своих умозаключений и исследовал принципы, на которых основывается правильность его методов. Но с этим связано несовершенное состояние всех наук. Мы говорим здесь не о простой неполноте научного познания истин данной области, а о недостатке внутренней ясности и рациональности — качеств, которых мы вправе требовать независимо от степени развития науки. В этом отношении и математика, обогнавшая все науки, не может притязать на исключительное положение. Нередко она считается идеалом науки вообще; но насколько ее действительное состояние не соответствует этому мнению, показывают старые и все еще нерешенные споры об основах геометрии и правомерных основаниях метода мнимых величин. Те самые исследователи, которые с неподражаемым мастерством применяют замечательные методы математики и изобретают новые методы, часто оказываются совершенно не в состоянии дать удовлетворительный ответ о логической правильности этих методов и о пределах их правомерного применения. Но хотя науки развились, несмотря на эти недостатки, и дали нам такое господство над природой, о котором прежде нельзя было и мечтать, все же они не могут удовлетворить нас в теоретическом отношении. Это не кристально ясные теории, в которых были бы вполне ясны функции всех понятий и утверждений, все посылки — точно анализированы и где, следовательно, общий результат стоял бы вне всяких теоретических сомнений.

22 Эдмунд Гуссерль

§ 5. Теоретическое восполнение отдельных наук метафизикой и наукоучением

Чтобы достичь этой теоретической цели, необходимо прежде всего, как это признано почти всеми, заняться рядом исследований, относящихся к области метафизики. Задача последней состоит в фиксировании и изучении неисследованных, зачастую даже незамеченных и все же весьма существенных предпосылок метафизического характера, лежащих в основе всех наук или, по крайней мере, тех, которые имеют дело с реальной действительностью. К таким предпосылкам принадлежит, например, утверждение, что существует внешний мир, расположенный в пространстве и во времени, причем пространство носит математический характер евклидовского многообразия трех измерений, а время—характер ортоидного* многообразия одного измерения; такова предпосылка о том, что всякое становление (Werden) подлежит закону причинности и т. д. В наше время эти предпосылки, безусловно относящиеся к области первой философии Аристотеля, принято называть весьма неподходящим именем гносеологических.

Но этого метафизического основоположения недостаточно, чтобы достичь желанного теоретического завершения отдельных наук; кроме того, оно относится только к наукам, имеющим дело с реальной действительностью; а ведь не все науки имеют эту задачу, и уж, наверное, не таковы чисто математические дисциплины, предметы которых — числа, многообразия и т. п.— мыслятся нами независимо от реального бытия или небытия как носители чисто идеальных определений. Иначе обстоит дело со вторым рядом исследований, теоретическое завершение которых тоже есть необходимый постулат нашего

______________

* От греч ьсуьо— прямой; ортоидный — идущий в одном направлении, имеющий характер прямой линии.—Прим. ред.

Логические исследования 23

стремления к знанию. Они касаются в одинаковой мере всех наук, ибо, коротко говоря, относятся к тому, что делает науки науками. Но этим обозначается область новой и, как мы вскоре увидим, сложной дисциплины, особенность которой — быть наукой о всех науках и самым выразительным названием для которой мог бы поэтому служить термин «нау-коучение» (Wissenschaftslehre).

§ 6. Возможность и правомерность логики как наукоучени

Возможность и правомерность такой нормативной и практической дисциплины, имеющей дело с идеей науки, может быть обоснована следующим соображением.

Наука направлена на знание. Это не значит, однако, что она сама есть сумма или сплетение актов знания. Наука обладает объективным содержанием только в своей литературе, только в виде письменных произведений ведет она самостоятельное существование, хотя и связанное многочисленными нитями с человеком и его интеллектуальной деятельностью; в этой форме она живет тысячелетиями и переживает личности, поколения и нации. Она представляет собой, таким образом, некоторую внешнюю организацию, которая, возникнув из актов знания многих индивидов, может быть вновь превращена в такие же акты бесчисленных индивидов способом легко понятным, точное описание которого может быть опущено. Здесь нам достаточно знать, что наука дает или должна давать ближайшие условия для создания актов знания, реальные возможности знания, осуществление которых «нормальный» или «обладающий соответственными способностями» человек может рассматривать как достижимую цель своего хотения. В этом смысле, стало быть, наука направлена на знание.

24 Эдмунд Гуссерль

Но в знании мы обладаем истиной. В актуальном знании, к которому в конечном счете должно быть сведено знание, мы обладаем истиной как объектом правильного суждения. Но одного этого недостаточно, ибо не каждое правильное суждение, не каждое согласное с истиной утверждение или отрицание фактического отношения есть знание о бытии или небытии этого отношения. Напротив, если речь идет о знании в самом тесном и строгом смысле, то для него нужна очевидность, ясная уверенность, что то, что мы признали, есть на самом деле, и что того, что мы отвергли, — нет. Эту уверенность, как известно, — следует отличать от слепой веры, от смутного, хотя бы и самого решительного мнения; иначе мы рискуем разбиться о скалы крайнего скептицизма. Но обычное словоупотребление не придерживается этого строгого понятия знания. Мы говорим, например, об акте знания и в тех случаях, когда одновременно с высказанным суждением возникает ясное воспоминание о том, что мы уже некогда высказали тождественного содержания суждение, сопровождавшееся сознанием очевидности; в особенности это имеет место, когда воспоминание касается также хода доказательства, из которого произросла эта очевидность, и у нас есть уверенность, что мы в состоянии воспроизвести одновременно и то, и другое («Я знаю Пифагорову теорему — я могу ее доказать»; вместо последнего утверждения можно, впрочем, услышать также: «но я забыл доказательство»).

Таким образом, мы вообще придаем понятию знания более широкий, хотя и не совсем расплывчатый смысл; мы отличаем его от мнения, лишенного оснований, и при этом опираемся на те или иные «отличительные признаки» истинности утверждаемого фактического отношения, т. е. правильности высказанного суждения. Самым совершенным признаком истинности служит очевидность: она есть для нас как бы непосредственное овладение самой истиной. В огромном

Логические исследования 25

большинстве случаев мы лишены такого абсолютного познания истины; заменой ему служит (стоит только вспомнить о функции памяти в вышеприведенных примерах) очевидность той большей или меньшей вероятности фактического отношения, с которой—при соответственно значительных степенях вероятности—обычно связывается твердое и решительное суждение. Очевидность вероятности фактического отношения А., правда, не гарантирует очевидности его истинности, но она обосновывает сравнительные и очевидные оценки, с помощью которых мы, смотря по положительным или отрицательным величинам вероятности (Wahrscheinlichkeitswerte), можем отличить разумные предположения, мнения, догадки от неразумных или более основательные от менее основательных. Следовательно, в конечном счете всякое подлинное знание и в особенности всякое научное знание покоится на очевидности, и предел очевидности есть также предел понятия знания.

Тем не менее в понятии знания (или — что является для нас равнозначащим — познания) остается некоторая двойственность. Знание в узком смысле — это очевидность того, что известное фактическое отношение есть или не есть, например, что 5 есть или не есть Р. Таким образом, очевидность того, что известное фактическое отношение обладает той или иной степенью вероятности, представляет собой тоже знание в узком смысле слова в отношении действительной наличности данной степени вероятности. Что же касается бытия самого этого фактического отношения (а не вероятности его), то мы имеем здесь, наоборот, знание в более обширном, видоизмененном смысле.

В таком-то смысле, соответственно степеням вероятности, говорят о большей и меньшей мере знания; знание в более точном смысле, т. е. очевидность, что 5 есть Р, есть абсолютный, идеальный предел, к которому асимптотически приближается по мере

26 Эдмунд Гуссерль

возрастания своих степеней вероятное знание о том, что 5 есть Р.

Но к понятию науки и ее задачи принадлежит не одно только знание. Когда мы переживаем отдельные внутренние восприятия или их группы и признаем их существующими, то имеем знания, но еще далеко не науку. То же надо сказать и вообще о бессвязных комплексах актов знания. Наука, правда, имеет целью дать нам многообразие знания, но не одно только многообразие.

Реальное сродство также еще не порождает специфического единства в многообразии знания. Группа разобщенных химических знаний, разумеется, не давала бы права говорить о науке химии. Ясно, что требуется нечто большее, а именно систематическая связь в теоретическом смысле, и под этим разумеется обоснование знания и надлежащий порядок и связность в ходе обоснования.

К сущности науки принадлежит, таким образом, единство связи обоснований, систематическое единство, в которое сведены не только отдельные знания, но и сами обоснования, а с ними и высшие комплексы обоснований, называемые теориями. Цель науки не есть знание вообще, а знание в том объеме и той форме, которые наиболее полно соответствуют нашим высшим теоретическим задачам.

Если систематическая форма кажется нам наиболее чистым воплощением идеи знания и мы на практике стремимся к ней, то в этом сказывается не только эстетическая черта нашей природы. Наука не хочет и не должна быть ареной архитектонической игры. Систематика, присущая науке, — конечно, настоящей, подлинной науке — есть не наше изобретение; она коренится в самих вещах, и мы ее просто находим и открываем.

Наука хочет быть орудием завоевания царства истины для нашего знания, и притом возможно большей части этого царства. Но в царстве истины гос-

Логические исследования 27

подствует не хаотический беспорядок, а единство закономерности; поэтому исследование и изложение истин тоже должно быть систематическим, оно должно отражать в себе их систематические связи и вместе с тем пользоваться последними как ступенями дальнейшего движения, чтобы, исходя из данного нам или уже приобретенного знания, иметь возможность постепенно подниматься к все более высоким сферам царства истины.

Наука не может обойтись без этих вспомогательных ступеней. Очевидность, на которой в конечном счете покоится всякое знание, не является в виде естественного придатка, возникающего вместе с представлением фактического отношения, без каких бы то ни было искусственных и методических приемов. В противном случае людям никогда не пришло бы в голову создавать науки.

Методическая обстоятельность теряет свой смысл там, где вместе с замыслом дан уже и его результат. К чему исследовать соотношения обоснований и строить доказательства, если можешь приобщиться к истине путем непосредственного овладения ею? На самом же деле очевидность, устанавливающая, что данное фактическое отношение есть истина или же нелепость, характеризующая его как ложь, — и сходным образом обстоит дело с вероятностью и невероятностью — проявляется непосредственно только в весьма ограниченной группе примитивных фактических отношений. Бесчисленные истинные положения познаются нами как истины лишь тогда, когда мы их методически «обосновали», т. е. если у нас в этих случаях и намечается при первом знакомстве с таким положением решение, имеющее форму суждения, то все же не очевидность. С другой стороны, при нормальных условиях мы можем получить одновременно и то, и другое, когда мы будем исходить из известных познаний и направимся к искомому положению путем известного ряда мыслей. Дл

28 Эдмунд Гуссерль

одного и того же положения возможны разные способы обоснования; одни исходят из одних познаний, другие — из других; но характерно и существенно то обстоятельство, что имеется бесконечное множество истин, которые без подобных методических процедур никоим образом не могут превратиться в знание. И что дело обстоит именно так, что нам необходимы обоснования для того, чтобы в нашем познании или знании мы могли выйти за пределы непосредственно очевидного и потому тривиального, это именно и делает необходимыми и возможными не только науки, но вместе с ними также и наукоучение, логику. Если все науки действуют методически в своем стремлении к истине, если все они употребляют более или менее искусственные вспомогательные приемы, чтобы добиться познания скрытых истин или вероятностей и чтобы использовать само очевидное или уже установленное, как рычаг для достижения более отдаленного и только косвенно достижимого, то сравнительное изучение этих методических средств, в которых отразились познания и опыт бесчисленных поколений исследователей, и может помочь нам установить общие нормы для подобных приемов, а также и правила для их изобретения и построения сообразно различным классам случаев.

§ 7. Продолжение. Три важнейшие особенности обоснований

Чтобы несколько глубже проникнуть в дело, обсудим важнейшие особенности замечательных процессов мысли, называемые обоснованиями.

Мы отмечаем, во-первых, что в отношении своего содержания они обладают прочной структурой. Если только мы хотим действительно показать очевидность обосновываемых положений, т. е. если обоснование должно быть подлинным обоснованием,

Логические исследования 29

то мы не можем, желая достигнуть какого-либо познания, например, познания Пифагоровой теоремы, произвольно брать за исходные точки любые из непосредственно данных нам познаний или в дальнейшем ходе включать и выключать какие угодно члены ряда мыслей.

Нетрудно заметить и второе. Само по себе, т. е. до сравнительного обозрения многочисленных примеров обоснований, на которые мы повсюду наталкиваемся, было бы мыслимо, что каждое обоснование по своей форме и содержанию совершенно своеобразно. Природа могла бы по своему капризу — мысль для нас возможная — так причудливо сорганизовать наш ум, что столь привычное теперь представление многообразных форм обоснования лишено было бы всякого смысла, и что при сравнении между собой каких-либо обоснований единственным общим элементом их можно было бы признать лишь то, что суждение С, само по себе не обладающее очевидностью, получает характер очевидности, когда выступает в связи с известными, раз навсегда помимо какого бы то ни было рационального закона приуроченными к нему познаниями Р1,Р2... На самом деле это не так. Не слепой произвол нагромоздил кучу истин Р1,Р2... S и создал человеческий ум так, чтобы он неизбежно (или при «нормальных» условиях) связывал познание Р1,Р2 с познанием S. Никогда так не бывает. Не произвол и не случайность господствуют в обосновывающих связях, а разум и порядок, т. е. нормирующий закон. Вряд ли нужен здесь пример для пояснения. Когда в математической задаче, касающейся некоторого треугольника АВС, мы применяем положение: «равносторонние треугольники равноугольны», то мы даем обоснование, которое в пространном виде гласит: «Все равносторонние треугольники равноугольны, треугольник АВС—равносторонен, следовательно, он и равноуголен». Сопоставим это с арифметическим обоснованием: «Каждое десятичное число, оканчивающееся чет-

30 Эдмунд Гуссерль

ной цифрой, есть четное число; 364—десятичное число, оканчивающееся четной цифрой, следовательно, оно — четное число». Мы сразу замечаем, что эти два обоснования имеют нечто общее, одинаковое внутреннее строение, которое мы разумно выражаем в форме «умозаключения»: всякое А есть В, X есть А, следовательно, X есть В. Но не только эти два обоснования имеют эту одинаковую форму, а еще и бесчисленное множество других. Более того, форма умозаключения представляет собой классовое понятие, объемлющее бесконечное многообразие связей предложений того же рельефно выраженного в нем строения. Но в то же время имеется априорный закон, гласящий, что всякое предлагаемое обоснование, протекающее по этой схеме, действительно верно, поскольку оно вообще исходит из верных предпосылок

И это имеет всеобщее значение. Всюду, где мы путем обоснования восходим от данных познаний к новым, ходу обоснования присуща известная форма, общая для него и бесчисленных других обоснований. Эта форма находится в известном отношении к общему закону, который дает возможность сразу оправдать все отдельные обоснования. Ни одно обоснование — и это в высшей степени замечательный факт — не стоит изолированно. Ни одно не связывает познаний с познаниями без того, чтобы либо во внешнем способе связывания, либо в нем и вместе с тем во внутреннем строении отдельных положений не выражался определенный тип. Облеченный в форму общих понятий тип этот приводит к общему закону, который относится к бесконечному числу возможных обоснований.

Отметим, наконец, еще третью достопримечательность. А priori, т. е. до сравнения обоснований различных наук, представлялось бы допустимым, что формы обоснования связаны каждая со своей областью знания. Правда, обоснования не меняются вообще вместе с соответствующими классами объектов,

Логические исследования 31

но все же могло бы быть так, что обоснования резко подразделяются сообразно с некоторыми весьма общими классовыми понятиями, например, теми, которые разграничивают области знания. Значит, нет формы обоснования, общей для двух наук, например, математики и химии? Ясно, между тем, что это не так; это видно уже из вышеприведенного примера. Нет науки, в которой не встречалось бы неоднократно перенесения общего закона на частные случаи, т. е. формы умозаключения, взятой нами выше в виде примера. То же относится и ко многим другим видам умозаключения. Более того, мы сможем сказать, что все другие формы умозаключения могут быть так обобщены и поняты в своем «чистом» виде, что освобождаются от всякой существенной связи с конкретно ограниченной областью познания.

§ 8. Отношение этих особенностей к возможности науки и наукоучени

Эти особенности обоснований, своеобразия которых мы не замечаем потому только, что мы слишком мало склонны искать проблем в повседневном, явно связаны с возможностью науки, а затем и наукоучения.

В этом отношении недостаточно того, что обоснования просто существуют. Если бы они были бесформенными и незакономерными, если бы не существовала основная истина, которая гласит, что всем обоснованиям присуща известная «форма», свойственная не только данному bit et munc умозаключению, но типичная для целого класса умозаключений, и что верность умозаключений всего этого класса гарантируется их формой,—если бы все это обстояло иначе, тогда не было бы науки. Тогда не имело бы никакого смысла говорить о методе, о систематически закономерном переходе от познания к

32 Эдмунд Гуссерль

познанию; и всякий прогресс знания был бы случайностью. Если бы случайно в нашем уме встретились суждения Р1,Р2..., способные удостоверить очевидность суждения 5, то нас осенило бы сознание этой очевидности. Было бы невозможно использовать существующие обоснования для будущего, для новых обоснований нового содержания. Ибо ни одно обоснование не могло бы быть образцом для другого, ни одно не воплощало бы в себе типа, и, таким образом, никакая группа суждений, мыслимая как система предпосылок, не имела бы в себе ничего типичного, что (без логического опознания, без ссылки на разъясненную «форму умозаключения») могло бы навязываться сознанию в ином случае в связи с совершенно иным «содержанием» и по законам ассоциации идей облегчало бы приобретение нового познания. Искать доказательств какого-либо данного предложения не имело бы смысла. И как бы мы стали это делать? Должны ли мы перебрать все возможные группы положений и посмотреть, годятся ли они в предпосылки данному? Самый умный человек не имел бы в этом отношении никаких преимуществ перед самым глупым, да и вообще сомнительно, в чем состояло бы его преимущество. Богатая фантазия, обширная память, способность к напряженному вниманию и т. п. — вещи все прекрасные, но интеллектуальное значение они имеют только для мыслящего существа, у которого обоснование и изобретение подчинены закономерным формам.

Ведь бесспорно, что в любом психическом комплексе не только элементы, но и связывающие формы действуют путем ассоциации и воспроизведения. В силу этого и может оказаться полезной форма наших теоретических мыслей и связей их. Подобно тому как, например, форма известных посылок с особенной легкостью вызывает соответственный вывод в силу того, что сделанные раньше умозаключения той же формы оказались удачными, так и форма до-

Логические исследования 33

казываемого положения может напомнить нам известные формы обоснования, которые когда-то дали умозаключения подобной же формы. Если это и не есть ясное и подлинное воспоминание, то все же нечто ему аналогичное, некоторого рода скрытое воспоминание, «бессознательное возбуждение» (в том смысле, о каком говорит Б. Эрдман); во всяком случае, это есть нечто, сильнейшим образом способствующее более легкому и удачному построению доказательства (и не только в тех областях, где господствуют argumenta in forma , как в математике). Почему опытный мыслитель легче находит доказательства, чем неопытный? Потому, что типы доказательств вследствие многократного повторения запечатлелись глубже и, следовательно, гораздо легче пробуждаются к деятельности и определяют направление мыслей. Всякое научное мышление в известной степени дает навык к научному мышлению вообще; наряду с этим, однако, надлежит признать, что математическое мышление особенно предрасполагает специально к математическому, физическое — к физическому и т. д. Первое основано на существовании типических форм, общих для всех наук, второе— на существовании других форм, которые имеют свое особое отношение к особенностям отдельных наук (и могут оказаться определенными комбинациями первых форм). С этим связаны своеобразия научного такта, предвосхищающей интуиции и догадки. Мы говорим о такте и взоре филолога, математика и т. д. Кто же обладает им? Прошедший школу долголетнего опыта филолог, математик и т. д. Известные формы связей содержания вытекают из общей природы предметов каждой данной области, и они в свою очередь определяют типичные особенности форм обоснования, преобладающих именно в этой области. Это и есть базис для предвосхищающих научных догадок. Всякое исследование, изобретение, открытие покоится, таким образом, на закономерностях формы.

34 Эдмунд Гуссерль

Если, согласно сказанному, упорядоченная форма создает возможность существования наук, то, с другой стороны, значительная независимость формы от области знания делает возможным наукоучение. Если бы этой независимости не было, существовали бы только соподчиненные и соответствующие отдельным наукам отдельные логики, но не общая логика. В действительности же нам необходимо и то и другое: исследования по теории науки, в одинаковой степени касающиеся всех наук, и как дополнение к ним особые исследования, относящиеся к теории и методу отдельных наук и направленные на изучение особенности последних.

Таким образом, уяснение этих своеобразных черт путем сравнительного рассмотрения обоснований можно признать небесполезным; оно проливает некоторый свет на саму нашу дисциплину, на логику в смысле наукоучения.

§ 9. Методические приемы наук

представляют собой отчасти

обоснования, отчасти вспомогательные

средства для обосновани

Необходимы, однако, еще некоторые дополнения, прежде всего относительно того, что мы ограничиваемся обоснованиями, между тем как ими еще не исчерпывается понятие методического приема. Но обоснования имеют первенствующее значение, которое может оправдать это предварительное ограничение нашей задачи.

А именно можно сказать, что все научные методы, которые сами не имеют характера настоящих обоснований (будь то простых или сколь угодно сложных), либо являются сберегающими мышление сокращениями и суррогатами обоснований, ко-

Логические исследования 35

торые, получив сами раз навсегда смысл и ценность путем обоснования, при практическом применении действуют как обоснования, но лишены яркого идейного содержания обоснований; либо же эти научные методы представляют более или менее сложные вспомогательные приемы, которые подготовляют, облегчают, удостоверяют или делают возможными будущие обоснования и, следовательно, опять-таки не могут претендовать на самостоятельное значение, равноценное значению этих основных процессов науки.

Так, например, — чтобы остановиться на второй упомянутой нами группе методов, — важным предварительным требованием для упрочения обоснований вообще является соответственное выражение мыслей посредством ясно различимых и недвусмысленных знаков. Язык предоставляет мыслителю широко применимую систему знаков для выражения его мыслей; но хотя никто не может обойтись без нее, она есть в высшей степени несовершенное вспомогательное средство для точного исследования. Всем известно вредное влияние эквивокаций (двусмысленностей) на правильность умозаключений. Осторожный исследователь может пользоваться языком, лишь искусно обезопасив его; он должен определять употребляемые им термины, поскольку они лишены однозначного и точного смысла. Таким образом, в номинальном определении мы видим методический вспомогательный прием для упрочения обоснований этих первичных и собственно теоретических операций.

То же можно сказать и о номенклатуре. Краткие и характерные обозначения важнейших и часто встречающихся понятий безусловно необходимы — чтобы упомянуть лишь об одной стороне—повсюду, где определения этих понятий через первоначальный запас выражений, уже получивших определение, заняли бы слишком много места. Ибо пространные

36 Эдмунд Гуссерль

выражения, снабженные множеством пояснительных предложений, затрудняют операции обоснований или даже делают их невыполнимыми.

С подобной же точки зрения можно рассматривать и метод классификации и тд.

Примерами первой группы методов могут служить столь плодотворные алгорифмические методы, своеобразная функция которых состоит в том, чтобы посредством искусственного порядка механических операций с чувственными знаками сберегать нам возможно больше чисто дедуктивной умственной работы. Как ни поразительны результаты этих методов, все же смысл и оправдание их вытекают лишь из сущности обосновывающего мышления. Сюда относятся также и механические в буквальном смысле методы (вспомним аппараты для механической интеграции, счетные машины и т. п.), затем методические приемы для установления объективно верных опытных суждений, как, например, разнообразные методы, необходимые для определения положения звезды, электрического сопротивления, инертной массы, показателя преломления, постоянной силы тяжести и т. д. Каждый такой метод представляет совокупность приемов, выбор и порядок которых определяется связью обоснования, которая показывает раз навсегда, что такого рода приемы, хотя бы и слепо выполняемые, необходимо дают объективно верное суждение.

Но довольно примеров. Ясно, что каждый действительный успех познания совершается в обосновании; к последнему примыкают, следовательно, все те методические действия и искусственные приемы, о которых наряду с обоснованиями говорит логика. В силу этого отношения они и приобретают типический характер, который составляет существенный признак идеи метода. Их типичность, кстати сказать, дала и нам возможность отнести их к содержанию предыдущего параграфа.

Логические исследования 37

§ 10. Идеи теории и науки, как проблемы наукоучени

Но необходимо еще одно дополнение. Наукоучение занимается, разумеется, не только исследованием форм и закономерностей отдельных обоснований (и относящихся к ним вспомогательных приемов). Отдельные обоснования мы находим ведь и вне науки, и поэтому ясно, что отдельные обоснования— как и беспорядочные груды обоснований—еще не составляют науки. Для этого необходимо, как мы выразились выше, известное единство обосновывающей связи, известное единство в последовательности ступеней обоснований. Эта форма единства имеет сама большое телеологическое значение для достижения высшей цели познания, к которой стремятся все науки,— именно содействовать постижению истины, но не отдельных истин, а царства истины или его естественных подразделений.

Задачей наукоучения будет, следовательно, изучить науки, как того или иного рода систематические единства, другими словами, исследовать, что придает им характерную форму наук, что определяет их взаимное разграничение, их внутреннее расчленение на области и на относительно замкнутые теории, каковы их существенные виды и формы и т. п.

Эти систематические сплетения обоснований можно тоже подчинить понятию метода и тем указать наукоучению наряду с задачей исследования методов знания, действующих в науках, также и задачу рассмотрения тех методов, которые сами носят название наук. Ему предстоит различать не только годные и негодные обоснования, но также годные и негодные теории и науки. Задачу, которая, таким образом, выпадает на его долю, несомненно нельзя считать независимой от первой, предварительное разрешение которой она в значительной мере предполагает. Ибо

38 Эдмунд Гуссерль

исследование наук как систематических единств немыслимо без предварительного исследования обоснований. Во всяком случае обе содержатся в понятии науки о науке как таковой.

§ 11. Логика, или наукоучение, как нормативна

дисциплина и как техническое учение

Из всего вышесказанного вытекает, что логика в интересующем нас здесь смысле наукоучения есть нормативная дисциплина. Науки представляют собой творения ума, направленные к известной цели, и подлежат оценке сообразно с этой целью. То же применимо к теориям, обоснованиям и ко всему вообще, что мы называем методом. Является ли наука действительно наукой, и метод методом, это зависит от того, соответствуют ли они той цели, к которой стремятся. Логика исследует, что относится к истинной, правильной науке как таковой, другими словами, что конституирует идею науки, чтобы, приложив полученную мерку, можно было решить, отвечают ли эмпирические данные науки своей идее, или в какой мере они к ней приближаются и в чем от нее уклоняются. В этом логика проявляет свой характер нормативной науки и отстраняет из себя сравнительный способ рассмотрения, свойственный исторической науке, которая стремится постигнуть науки как конкретные продукты культур данных эпох в их типических особенностях и общих чертах и объяснить их из условий времени. Сущность нормативной науки именно в том и состоит, что она обосновывает общие положения, в которых в связи с нормирующей основной мерой, например, идеей или высшей целью, указываются определенные признаки, обладание которыми гарантирует соответствие с мерой или же создает необходимое условие этого соответствия. Нормативная наука дает и родственные

Логические исследования 39

положения, в которых учитывается случай несоответствия или высказывается несуществование таких соотношений вещей. Это не значит, что она должна Давать общие признаки, которые устанавливали бы, каким должен быть объект, чтобы соответствовать основной норме. Никакая нормативная дисциплина не дает универсальных критериев, подобно тому, как терапия не отмечает универсальных симптомов. В частности, наукоучение дает нам только специальные критерии, и это—единственное, что оно может дать. Когда оно устанавливает, что, исходя из высшей цели наук и фактического строения человеческого ума и всего прочего, что нужно здесь принять во внимание, следует руководствоваться такими-то методами, например, М1,М2,..., то высказывает положение следующей формы: каждая группа умственных операций б,в..., протекающих в форме комплекса М (или М2..) представляет случай правильного метода; или, что то же: каждый методический прием формы М, (или М2...) правилен. Если бы действительно удалось установить все возможные и правильные сами по себе положения этого и подобного рода, тогда, конечно, нормативная дисциплина имела бы правило оценки для каждого данного метода вообще, но и тогда — только в форме специальных критериев.

Где основная норма есть цель или может стать целью, там из нормативной дисциплины путем легко понятного расширения ее задачи образуется техническое учение. Так и здесь. Когда наукоучение ставит себе более широкую задачу исследовать находящиеся в нашей власти условия, от которых зависит реализация правильных методов, и установить, с помощью каких методических ухищрений мы можем добиваться истины, как мы можем верно разграничивать и строить науки, как, в частности, мы должны изобретать или применять многочисленные полезные для науки методы и как во всех этих случаях можем уберечь себя от ошибок, тогда оно становитс

40 Эдмунд Гуссерль

техническим учением о науке. Это последнее явно включает в себя все нормативное наукоучение, и так как ценность его бесспорна, то мы имеем полное основание соответственно расширить понятие логики и определить ее как такое техническое учение.

§ 12. Соответствующее определение логики

Определение логики как технического учения издавна пользуется популярностью, но дополнительные признаки этого определения обыкновенно оставляют желать многого. Неясны и во всяком случае слишком узки такие определения, как техническое учение о суждении, об умозаключении, о познании, о мышлении (l'art de penser). Если, например, в последнем употребительном определении мы ограничим термин «мышление», имеющий неопределенное значение, понятием правильного суждения, то определение гласит: техническое учение о правильном суждении. Но из этого определения нельзя вывести цели научного познания; ясно, следовательно, что оно слишком узко. Если сказать, что цель мышления всецело осуществляется только в науке, то это несомненно верно; но этим самым признается, что собственно не мышление или познание есть цель данного технического учения, а то, для чего само мышление является лишь средством.

Подобные же сомнения вызывают и остальные определения. К ним применимо и то, недавно вновь выдвинутое Бергманом, возражение, что от технического учения о какой-либо деятельности — например, живописи, пении, верховой езде — мы прежде всего должны ожидать, что оно указывает, как поступать для правильного выполнения соответствующей деятельности, например, как живописцу держать кисть и водить ею, как певцу действовать грудью, горлом и ртом, как всаднику натягивать и отпускать по-

Логические исследования 41

Вода и нажимать ногами. В таком случае в область логики вошли бы совершенно чуждые ей учения1.

Несомненно ближе к истине Шлейермахерово определение логики как технического учения о научном познании. Ибо, само собой разумеется, в ограниченной таким образом дисциплине нам пришлось бы считаться лишь с особенностями научного познания и исследовать то, что может ему способствовать, тогда как более отдаленные предварительные условия, которые вообще благоприятствуют осуществлению познания, предоставляются педагогике, гигиене и т. д. Но в определении Шлейермахера не совсем ясно выражено, что этому техническому учению надлежит также устанавливать правила, сообразно которым строятся и отграничиваются науки, тогда как, наоборот, эта цель объемлет и цель научного познания. Превосходные мысли по вопросу об отграничении нашей дисциплины имеются в «Wissenschaftslehre» Больцано, но больше в предварительных критических соображениях, чем в определении, которому он сам отдает предпочтение. Определение его гласит довольно странно: наукоучение (или логика) «есть та наука, которая указывает нам, как целесообразно излагать науки в учебниках»2.

______________

1 Ср. также высказывание Больцано: «Относится ли к логике, например, вопрос о том, помогает ли данное лекарство для укрепления памяти? А так должно было бы быть, если бы логика была ars rationus formandae в полном смысле слова»(« Wissenschaftslehre», 1837).

2 Впрочем, весь 4-ый том «Wissenschaftslehre» посвящен специально задаче, выраженной в определении. Но получается странное впечатление, когда видишь, что несравненно более важные дисциплины, которые обсуждаются в первых трех томах, должны представлять просто вспомогательные средства для технического учения о научных учебниках. Великое значение этого далеко еще не достаточно оцененного и даже почти незамеченного произведения покоится, разумеется, на исследованиях первых трех томов.