пар. 13-22.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ДИСЦИПЛИНЫ КАК ОСНОВЫ НОРМАТИВНЫХ

§ 13. Спор о практическом характере логики

Из наших последних рассуждений настолько естественно вытекала правомерность логики как технического учения, что может показаться странным, как относительно этого пункта мог когда-либо возникнуть спор. Направленная на практические цели логика есть неустранимое требование всех наук, и этому соответствует также, что логика исторически выросла из практических мотивов научной работы. Это произошло, как известно, в те достопамятные времена, когда зарождающейся греческой науке грозила опасность погибнуть от нападок скептиков и субъективистов, и все дальнейшее существование науки зависело от того, будут ли найдены объективные критерии истины, которые были бы в состоянии разрушить обманчивую видимость софистической диалектики.

Если тем не менее, в особенности в новейшее время под влиянием Канта, неоднократно отрицали за логикой характер технического учения, тогда как другое направление продолжало придавать особый вес этой характеристике, то, очевидно, спор касался не просто вопроса о том, возможно ли ставить логике практические цели и сообразно с этим понимать ее как техническое учение. Ведь сам Кант говорил о

Логические исследования 43

Прикладной логике, которой принадлежит регулировать работу ума «при случайных субъективных условиях, мешающих или способствующих ей»1, и из которой мы можем узнать «что способствует правильному употреблению рассудка, каковы вспомогательные средства для этого или средства излечения от логических ошибок и заблуждений»2. Если он и не согласен считать ее наукой, подобно чистой логике3, если он даже думает, что она «собственно не должна была бы называться логикой»4, то ведь всякий волен так расширить цель логики, чтобы она охватила и прикладную, т. е. практическую ее часть5. Во всяком случае можно спорить, да не мало уже и спорили о том, много ли выиграет развитие человеческого знания от применения к нему логики в качестве практического учения о науке; действительно ли следует ожидать от дополнения старой логики, которая служит

______________

1Кант И. Критика чистого разума. Введение в трансцен

дентальную логику I, последний абзац.

2Кант И. Логика. Введение П.

3Кант И. Критика чистого разума.

4Кант И. Логика.

5Если Кант и считает, что общая логика с практическим отделом есть contraditio ill adjekto, и потому отказывается от деления логики на теоретическую и практическую, то ничто не мешает нам все же ценить как практическую дисциплину то, что Кант называет прикладной логикой. «Практическая логика», в обычном смысле, вовсе не предполагает обязательно «знания известного рода предметов, к которым она применяется», но зато предполагает знание разума, которому она способствует в его стремлении к познанию. Применение может идти в двух направлениях: мы можем использовать логические правила для отдельной области знания — это относится к отдельной науке и к ее методологии. Однако, мыслимо также из идеальных, независимых от особенностей человеческого ума законов чистой логики (если таковы существуют) вывести практические правила, которые считались бы с особой природой человека (in specie). Тогда мы имели бы общую и все же практическую логику.

44 Эдмунд Гуссерль

лишь для проверки уже данных знаний, «логикой открытий», ars invetiva, таких великих переворотов и такого прогресса, на какие рассчитывал, как известно, Лейбниц, и т. д. Но этот спор не затрагивает принципиально важных пунктов и разрешается ясным принципом, что даже умеренная вероятность дальнейшего развития науки должна оправдывать разработку направленной на эту цель нормативной дисциплины, не говоря уже о том, что выведенные правила сами по себе являются ценным вкладом в познание.

Действительно спорный и принципиально важный вопрос, который, к сожалению, не был ясно намечен ни одной стороной, лежит совсем в другом направлении; он заключается в том, выражает ли определение логики как технического учения ее существенный характер. Другими словами, спрашивается, основывается ли право логики на звание истинно научной дисциплины только на практической точке зрения, тогда как с теоретической точки зрения все познания, собираемые логикой, состоят, с одной стороны, из чисто теоретических положений, подлинная родина которых есть другие известные нам теоретические науки, главным образом психология, с другой же стороны — из правил, опирающихся на эти теоретические изложения.

И действительно, в воззрении Канта существенно не то, что он оспаривает практический характер логики, а то, что он считает возможным и в гносеологическом отношении существенным известное ограничение или сужение логики. Таким образом, она, по Канту, является наукой совершенно независимой, новой по сравнению с другими известными нам науками и притом чисто теоретической. Для нее, подобно математике, всякая мысль о возможном приложении является внешней, причем сходство ее с математикой сказывается еще и в том, что она есть априорная и чисто демонстративная дисциплина.

Логические исследования 45

Согласно господствующей форме противоположно го учения, ограничение логики теоретическим содержанием ее знаний приводит ее к психологическим, иногда грамматическим и иным положениям, т. е. к небольшим отрезкам из иначе отграниченных и к тому же эмпирических наук По Канту же, мы встречаемся здесь с замкнутой в себе, самостоятельной и априорной областью теоретической истины — с чистой логикой.

Ясно, что в этих учениях играют роль еще другие существенные разногласия, а именно, есть ли логика априорная или эмпирическая наука, независимая или зависимая, демонстративная или недемонстративная. Если мы отстраним эти вопросы, как выходящие за пределы нашего ближайшего интереса, то останется вышеупомянутый спорный пункт: одна сторона будет утверждать, что в основе каждой логики, понимаемой как техническое учение, лежит ее собственная теоретическая наука, «чистая» логика; по мнению же другой стороны, все теоретические учения, которые встречаются в техническом учении логики, умещаются в пределах других известных нам теоретических наук.

Последнюю точку зрения горячо защищал уже Бенеке1; ясно изложил ее Дж. С. Милль, логика которого и в этом отношении имела большое влияние2. На той же почве стоит и руководящее произведение новейшего логического направления в Германии, логика Зигварта. В ней ясно и решительно сказано,

______________

1 Бенеке стремится подчеркнуть свое убеждение в практическом по существу характере логики в самих заглавиях своих изложений логики — «Lehrbuch der Logik als Kunstlehredes Denkens», 1832, «5уз1ет (System der Logik als Kunstlehredes Denkens», 1842 («Учебник логики, как технического учения о мышлении и «Система логики, как технического учения о мышлении»). Ср. по существу предисловие и введение к «Системе» и полемику с Гербартом.

2 Для выдвигаемого нами вопроса важно не столько главное произведение Милля «Система логики», сколько его полемическая работа против Гамильтона.

46 Эдмунд Гуссерль

что высшая задача логики, составляющая ее действительную сущность,—это быть техническим учением.

На другой точке зрения, наряду с Кантом, стоит Гербарт и многие из их учеников.

Впрочем, на примере логики Бэна можно видеть, как легко в этом отношении самый крайний эмпиризм уживается со взглядами Канта. Бэн построил свою логику по типу технического учения, но признает также существование логики как собственно теоретической и абстрактной науки, подобной математике, и считает, что она входит в его логику. Правда, по Бэну эта теоретическая дисциплина основывается на психологии, она, -значит, не предшествует, как полагает Кант, всем другим наукам как абсолютно независимая наука; но все-таки она особая наука, а не, как думает Милль, только собрание разных глав из психологии, определяемое намерением практически регулировать наши познания1.

Ни в одной из многочисленных обработок логики почти не был ясно поставлен и тщательно разобран обсуждаемый пункт разногласия. Ввиду того, что практическое изложение логики легко согласуется с обеими точками зрения и обычно признавалось полезным обеими сторонами, многие считали весь спор о практическом или теоретическом (по существу) характере логики лишенным всякого значения. Это происходило потому, что оставалось невыясненным различие между той и другой точкой зрения.

Для наших целей нет надобности входить в критический разбор споров прежних логиков о том, наука ли логика или искусство, или и то и другое, или ни то ни другое, и представляет ли она во втором случае практическую или умозрительную науку или же одновременно и то и другое. Сэр Вильям Гамильтон высказывается по этим вопросам и оценивает их значение следующим образом. «Спор этот, говорит он, быть мо-

______________

1 Есть русский перевод труда Зигварта, принадлежащий И.Давыдову. (Спб. 1908).

Логические исследования 47

жет, один из самых пустых споров в истории умозрения. Для логики решение этого вопроса совершенно несущественно. Если философы спорили о том, каким именем назвать это учение, то это не потому, что существовало разномыслие в отношении его задачи и природы. В действительности спор шел исключительно о том, что, собственно, есть искусство и что — наука. И смотря по тому, какое значение придавали этим терминам, логику объявляли то наукой, то искусством, то тем и другим вместе, то ни тем ни другим». Надо заметить, однако, что сам Гамильтон не очень глубоко исследовал содержание и ценность упомянутых различий и разногласий. Если бы существовало надлежащее единогласие о способе изложения логики и содержании относимых к ней учений, тогда вопрос о том, входят ли в ее определение понятия «art» и «science» и каким образом они входят, имел бы гораздо меньшее значение, хотя все же не был бы только вопросом о ярлыке. Но (как мы уже говорили) спор об определениях есть спор о самой науке, именно не об уже законченной, а о развивающейся и лишь намечающейся науке, в которой проблемы, методы, учения, словом, решительно все находится еще под сомнением. Уже во времена Гамильтона и еще задолго до него различия во взглядах относительно существенного содержания логики, ее объема и способа изложения были весьма значительны. Достаточно сравнить произведения Гамильтона, Больцано, Милля и Бенеке. И как разрослись с тех пор эти разногласия! Сопоставим Эрдмана и Дробиша, Вундта и Бергмана, Шуппе и Брентано, Зиг-варта и Ибервега, — есть ли это единая наука, а не только единое название? Если бы всюду не встречались обширные группы общих тем, то можно было бы почти утверждать последнее; ведь среди всех этих логиков мы не найдем двух, которые могли бы столковаться насчет содержания учения и даже постановки вопросов! Во введении мы уже указали, что в определениях сказывается лишь различное понимание существенных задач

48 Эдмунд Гуссерль

и методологического характера логики, и что соответственные предрассудки и заблуждения в такой отсталой науке, как логика, могут с самого начала направить исследование по ложному пути. Кто согласен с этим, тот не скажет вместе с Гамильтоном: «Решение этого вопроса не имеет ни малейшего значения» (the decision of the question is not of the уегу smallеst import).

Путанице не мало содействовало то обстоятельство, что даже некоторые выдающиеся сторонники чистой логики как особой науки, например, Дробиш и Бергман, считали нормативный характер этой дисциплины существенной принадлежностью ее понятия. Противники же видели в этом явную непоследовательность и даже противоречие. Разве в понятии нормирования не содержится указание на руководящую цель и соответствующую ей деятельность? И не означает ли, следовательно, нормативная наука совершенно то же, что техническое учение?

Постановка и понимание Дробишем своих определений могут служить лишь к подтверждению этого. В его все еще ценном руководстве по логике мы читаем, что мышление в двух отношениях может стать предметом научного исследования: во-первых, как деятельность духа, условия и законы которой подлежат изучению, во-вторых, как орудие для добывания посредственного знания; тут возможно и верное, и ошибочное применение, и соответственно этому верные и неверные результаты. Поэтому существуют естественные законы мышления, и или предписания, которыми оно долж-но руководиться, чтобы вести к верным результатам. Исследование естественных законов мышления является задачей психологии, а установление норм его — задачей логики». В пояснении говорится еще, что нормирующие законы всегда регулируют ту или иную деятельность сообразно с определенной целью.

Противная сторона скажет, что здесь нет ни одного слова, которого не согласились бы подписать и использовать для себя Бенеке или Милль. Но если признать тождественность понятий «нормативная дисциплина» и

Логические исследования 49

«техническое учение», то само собой понятно: здесь, как и во всяком техническом учении, связью, объединяющей логические истины в одну дисциплину, является не родство содержания, а руководящая цель. Но тогда явно несообразно ставить логике такие узкие границы, какие ей ставит традиционная аристотелевская логика, дальше которой ведь «чистая» логика не идет. Бессмысленно ставить логике известную цель и вместе с тем исключать из нее классы норм и нормативных исследований, связанных с этой целью. Но представители чистой логики находятся еще под обаянием традиции; на них еще действует то странное волшебное влияние, которым в течение тысячелетий пользовалась состряпанная из бессодержательных формул схоластическая логика.

Такова цепь ближайших возражений, вполне способных ослабить современный интерес к более точному исследованию реальных мотивов, которые заставляли великих и самостоятельных мыслителей считать чистую логику особой наукой и которые и теперь еще заслуживают серьезной оценки. Превосходный мыслитель Дробиш, быть может, дал неудачное определение; но это не доказывает, что его позиция, как и позиция его учителя Гербарта, а также первого представителя этого учения — Канта1 по су-

______________

1 Сам Кант хотя и противопоставляет психологическим законам, устанавливающим «каков разум, и как он мыслит», логические законы в качестве «необходимых правил», указывающих, «как он должен мыслить» (ср. Vorlesungen iiber Logilc. WW. Нагt. Ausgabe VIII, S.14), но в конечном счете вряд ли хотел установить понимание логики как нормативной дисциплины. Это ясно видно из того, что он соподчиняет логику и эстетику, сообразно обоим «основным источникам духа», разумея под последней «науку о законах чувственности вообще», под первой — (рациональную) «науку о законах разума вообще». Как эстетика в этом кантонском смысле, так и его логика не имеют значения дисциплин, в основе которых лежат определенные цели. (Ср.: Критика чистого разума: Введение в трансцендетальную логику. I, Конец второго абзаца.)

50 Эдмунд Гуссерль

ществу неверна. Ведь возможно, что за несовершенным определением кроется ценная мысль, которая лишь не получила логически ясного выражения. Обратим внимание на излюбленное у представителей чистой логики сопоставление логики с чистой математикой. Математические дисциплины тоже обосновывают технические учения, арифметика — практическое искусство счисления, геометрия — землемерное искусство. И к отвлеченным теоретическим естественным наукам, хоть и в несколько ином виде, но тоже примыкают технические учения: к физике — физическая технология, к химии — химическая. В связи с этим можно предположить, что и намечаемая чистая логика имеет значение абстрактной теоретической дисциплины, которая подобным же образом обосновывает особую технологию, а именно — логику в обычном практическом смысле слова. И так как технические учения вообще пользуются как фундаментом для возведения своих норм иногда преимущественно одной теоретической дисциплиной, иногда несколькими, то и чистая логика могла бы составлять только часть, хотя, быть может, и самую важную часть, фундамента логики в смысле технического учения. Если бы к тому же оказалось, что собственно логические законы и формы образуют замкнутую область отвлеченной теоретической истины, которую никоим образом нельзя уместить в рамки уже разграниченных теоретических дисциплин и на которую, следовательно, и должна распространяться компетенция чистой логики, то явилось бы дальнейшее предположение — именно, что несовершенство определения понятия этой дисциплины и неумение представить ее во всей ее чистоте и выяснить ее отношение к логике как техническому учению способствует смешению ее с этим техническим учением и порождает спор о том, следует ли по существу отграничивать логику как теоретическую или как практическую дисциплину. В то время как одна сторона имела в виду

Логические исследования 51

чисто теоретические и в узком смысле слова логические положения, другая обращала внимание на спорные определения намечаемой теоретической науки и на ее фактическое осуществление.

Нас не должно здесь тревожить возможное возражение, что речь идет о восстановлении схоластически-аристотелевской логики, уже осужденной историей. Быть может, еще окажется, что эта дисциплина имеет далеко не столь малый объем и не так бедна глубокими проблемами, как подразумевает этот упрек. Быть может, старая логика была только весьма несовершенным и смутным осуществлением идеи чистой логики, хотя, как почин и первый шаг, она имеет свою ценность и достойна внимания. Это презрение к традиционной логике следует, быть может, считать неправомерным отзвуком чуждых нам теперь настроений эпохи Возрождения. Исторически справедливая, но по существу зачастую неосмысленная борьба против схоластической науки естественно направлялась прежде всего против логики как принадлежащего к схоластике учения о методах. Но характер неправильной методики, свойственный формальной логике у схоластиков (в особенности в период вырождения), указывает, быть может, лишь на отсутствие настоящего философского понимания логической теории (поскольку она уже существовала тогда). Поэтому практическое использование ее пошло по ложному пути, от логики требовалась такая методическая деятельность, до какой она еще не доросла. Ведь и мистика чисел не есть аргумент против арифметики. Известно, что логическая полемика эпохи Возрождения по существу была бессодержательна и безрезультатна; в ней говорила страсть, а не теоретическое убеждение. Зачем же нам руководствоваться ее презрительными суждениями? Теоретический творческий ум Лейбница, соединявший в себе пылкое стремление к преобразованиям, свойственное эпохе Возрождения, с научной трезвостью

52 Эдмунд Гуссерль

нового времени, не хотел ничего знать об этом антисхоластическом колдовстве. Он заступился теплым словом за поносимую аристотелевскую логику, хотя и считал, что ее необходимо расширить и исправить. Во всяком случае, мы можем не считаться с упреком, что чистая логика сводится к обновлению «бессодержательной схоластической стряпни формул», до тех пор, пока не выясним смысла и содержания сложной дисциплины и правомерности открывшихся нам предположений.

Мы не станем для исследования этих предположений собирать все аргументы за то или другое понимание логики в их исторической последовательности и подвергать их критическому анализу. Не этим путем можно обновить интерес к старому спору; но принципиальные разногласия, которые не выявились до конца в этом споре, имеют свой особый интерес, возвышающийся над эмпирической обусловленностью спорящих, и на них-то мы и остановимся.

§ 14. Понятие нормативной науки. Основное мерило, или принцип, ее единства

Прежде всего установим положение, имеющее решающее значение для всего нашего дальнейшего исследования: каждая нормативная, а также и каждая практическая дисциплина опирается на одну или несколько теоретических дисциплин, поскольку норма ее должна обладать теоретическим содержанием, отделимым от идеи нормирования (долженствования), и научное исследование этого содержания является задачей соответствующих теоретических дисциплин.

Чтобы выяснить это, исследуем понятие нормативной дисциплины в его отношении к понятию теоретической дисциплины. Законы первой говорят, как обычно полагают, о том, что должно быть, хотя может и не быть, а при известных условиях даже не

Логические исследования 53

может быть; законы последней, наоборот, говорят исключительно о том, что есть. Спрашивается, что разумеется под этим «должно быть» по сравнению с простым бытием.

Очевидно, первоначальный смысл долженствования, связанный с известным желанием или хотением, с требованием или приказанием, например: «ты должен слушаться меня», «пусть придет ко мне X», — слишком узок. Подобно тому, как иногда мы говорим о требовании в более широком смысле, причем нет никого, кто бы требовал, а иногда и никого, от кого бы требовалось, так часто мы говорим и о долженствовании независимо от чьего-либо желания или хотения. Когда мы говорим: «Воин должен быть храбрым», то это не значит, что мы или кто-либо другой желаем или хотим, повелеваем или требуем это; такого рода мнение скорее можно понимать так, что вообще, т. е. по отношению к каждому воину правомерно соответствующее желание или требование; правда, и это не совсем верно, так как в сущности нет необходимости, чтобы здесь действительно была налицо такая оценка какого-либо желания или требования. «Воин должен быть храбрым» означает только, что храбрый воин есть «хороший» воин, и при этом — так как предикаты «хороший» и «дурной» распределяют между собой объем понятия воин — подразумевается, что не храбрый воин есть «дурной» воин. Так как это оценивающее суждение верно, то прав всякий, кто требует от воина храбрости; на том же основании желательно, похвально и т. д. воину быть храбрым. То же мы имеем и в других примерах. «Человек должен любить своего ближнего» означает: кто не любит своего ближнего, тот «нехороший» и, следовательно, eo ipso (в этом отношении) «дурной» человек. «Драма не должна распадаться на эпизоды»— иначе она «нехорошая» драма, «ненастоящее» художественное произведение. Во всех этих случаях мы ставим положительную оценку, признание пози-

54 Эдмунд Гуссерль

тивного предиката ценности в зависимость от известного условия, неисполнение которого влечет за собой соответствующий отрицательный предикат. Вообще мы можем считать тождественными или по меньшей мере равнозначными формы: «А должно быть В» и «А, которое не есть В, есть дурное А» или «только А, которое есть В, есть хорошее А».

Термином «хороший» мы пользуемся здесь, разумеется, в самом широком смысле для обозначения всего ценного в каком бы то ни было отношении; в конкретных, подходящих под нашу формулу, предложениях его надо каждый раз понимать сообразно тому роду ценности, который лежит в их основе, например, как полезное, прекрасное, нравственное и т. д. Существует столько же многообразных смыслов речи о долженствовании, сколько различных видов оценки, т. е., сколько действительных и предполагаемых ценностей.

Отрицательные выражения долженствования не следует понимать как отрицания соответствующих положительных; как и в обычном смысле отрицание требования не имеет значения запрещения. «Воин не должен быть трусливым» не означает неверности утверждения, что воин должен быть труслив, а означает, что трусливый воин есть плохой воин. Следовательно, равнозначны следующие формы: «А не должно быть В» и «Д которое есть В, есть всегда плохое А» или «только Д которое не есть В, есть хорошее Л».

Что долженствование и недолженствование исключают друг друга—это есть формально-логическое следствие приведенных суждений; то же применимо и к положению, что суждение о долженствовании не заключает в себе утверждения о соответствующем бытии.

Очевидно, что нормативными суждениями будут признаны не одни лишь уясненные нами суждения нормативной формы, а и другие, хотя бы в них и отсутствовало слово «должно». Несущественно, что

Логические исследования 55

вместо «А должно (или не должно) быть .В» мы можем также сказать: «А обязано (или не имеет права) быть В». Важнее указание на обе новые формы: <А не обязано быть В» и «А имеет право быть В», которые стоят в отношении контрадикторной противоположности к двум первым формам. Следовательно, «не обязано» есть отрицание «должно» или, что то же, отрицание «не имеет права»; «имеет право» есть отрицание «не должно» или, что то же, «не имеет права»; это легко видно из пояснительных оценивающих суждений: «А не обязано быть В» = «А, которое не есть В, еще не есть в силу этого дурное А»; «А имеет право быть В» = <А, которое есть В, еще не есть в силу этого дурное Л».

Но сюда следует присоединить еще другие суждения. Например: «чтобы А было хорошим, достаточно (или недостаточно), чтобы оно было Б*. В то время как прежние суждения выражают те или иные необходимые условия признания или непризнания положительных или отрицательных предикатов ценности, в рассматриваемых суждениях высказываются лишь достаточные условия. В иных суждениях, наконец, одновременно обозначаются и необходимые, и достаточные условия.

Этим исчерпываются существенно важные формы всеобщих нормативных суждений; им соответствуют, разумеется, также формы частных и единичных оценивающих суждений, не представляющие ничего существенного для анализа; из них последние для наших целей вообще не имеют значения; они стоят всегда в более или менее близком отношении к известным общим нормативным положениям и могут выступать в отвлеченных нормативных дисциплинах лишь в качестве примеров для регулирующих их общих положений. Такие дисциплины стоят вообще вне какого бы то ни было индивидуального бытия, их общие положения имеют «чисто отвлеченную» природу и носят характер законов в подлинном смысле слова.

56 Эдмунд Гуссерль

Мы видим из этого анализа, что каждое нормативное суждение предполагает известного рода оценку (одобрение, признание), из которой вытекает понятие «хорошего» (ценного) в известном смысле или же «дурного» (лишенного ценности) в отношении известного класса объектов; сообразно с этим такие объекты распадаются на хорошие и дурные. Чтобы иметь возможность высказать нормативное суждение «воин должен быть храбрым», я должен иметь некоторое понятие о «хорошем» воине, и это понятие не может основываться на произвольном номинальном определении, а должно исходить из общей оценки, которая давала бы возможность признавать воинов — сообразно с теми или иными их свойствами—хорошими или дурными. Здесь, при простом установлении смысла суждений долженствования, нас не касается вопрос, имеет ли эта оценка в каком-либо смысле «объективное значение» или нет, следует ли вообще делать различие между субъективно и объективно «хорошим». Достаточно отметить, что нечто считается ценным, как будто оно на самом деле было ценностью и благом.

И наоборот, если на основании известной общей оценки установлена пара предикатов ценности для соответствующего класса, то этим дана возможность нормативных суждений; все формы нормативных суждений получают свой определенный смысл. Каждый конститутивный признак В «хорошего» А дает, например, суждение такой формы: «А должно быть В»; несоединимый с В признак В1 — суждение: «А не имеет права (не должно) быть Б1» и т. д.

Что касается, наконец, понятия нормативного суждения, то после произведенного нами анализа мы можем описать его следующим образом. В связи с основным оценивающим положением и определяемым им содержанием соответствующей пары предикатов ценности называется нормативным каждое суждение, в котором выражены какие-нибудь необходимые или

Логические исследования 57

достаточные условия (или необходимые и достаточные) для обладания подобным предикатом.

Найдя в процессе оценки различие между «хорошим» и «дурным» в определенном смысле, стало быть, и в определенной сфере, мы, естественно, заинтересованы в установлении тех обстоятельств и внешних или внутренних свойств, которые обеспечивают применение предикатов «хороший» или «дурной»; нам надо также знать, какие свойства не могут отсутствовать для того, чтобы объекту данной сферы можно было еще приписать ценность «хорошего» и т. д.

Говоря о хорошем и дурном, мы вместе с тем в процессе сравнительной оценки устанавливаем также различие лучшего и наилучшего, худшего и наихудшего. Если удовольствие есть благо, то из двух удоволь-ствий более интенсивное и продолжительное есть лучшее. Если познание представляется нам чем-то хорошим, то все же не всякое познание «одинаково хорошо». Познание законов мы оцениваем выше, чем познание единичных фактов; познание более общих законов—например, что каждое уравнение n-ной степени имеет п корней — выше, чем познание подчиненных им частных законов — например, что каждое уравнение 4-й степени имеет 4 корня. Таким образом, об относительных предикатах ценности возникают такие же нормативные вопросы, как и об абсолютных. Если установлено конститутивное содержание хорошего или дурного по нашей оценке, то спрашивается, что следует считать при сравнительной оценке конститутивно лучшим или худшим; далее, каковы связанные с этими предикатами ближайшие и дальнейшие, необходимые и достаточные условия, конститутивно определяющие содержание «лучшего» — или же «худшего» — и, наконец, «относительно наилучшего». Конститутивные содержания положительных и относительных предикатов ценности являются, так сказать, единицами измерения, которые мы прилагаем к объектам соответствующей сферы.

58 Эдмунд Гуссерль

Совокупность этих норм, очевидно, образует замкнутую в себе группу, определяемую основным оценивающим положением. Нормативное суждение, которое выставляет по отношению к объектам сферы общее требование, чтобы они в возможно большей степени соответствовали конститутивным признакам положительных предикатов ценности, занимает в каждой группе сопринадлежащих норм особое положение и может быть названо основной нормой. Такую роль играет, например, категорический императив в группе нормативных суждений, составляющих этику Канта; таков же принцип «возможно большего счастья возможно большего числа людей» в этике утилитаристов.

Основная норма есть коррелят определения «хорошего» или «лучшего» в соответственном смысле; она указывает, согласно какой основной мере (основной ценности) должно происходить нормирование. Она, таким образом, не представляет в собственном смысле слова нормативного суждения. Отношение основной нормы к собственно нормирующим суждениям аналогично отношению между так называемыми определениями ряда чисел и постоянно с ними сообразующимися теоремами о числовых отношениях в арифметике. И здесь основную норму можно было бы обозначить, как «определение» понятия, которое служит мерой хорошего, — например, хорошего в нравственном смысле; хотя обычное логическое понятие определения было бы этим нарушено.

Если же мы ставим себе цель в связи с такого рода «определением», стало быть, в связи с одной общей основной мерой, научно исследовать совокупность сопринадлежащих нормативных суждений, то является идея нормативной дисциплины. Каждая подобная дисциплина, следовательно, характеризуется однозначно своею основной нормой или определением того, что в ней должно признаваться «хорошим».

Логические исследования 59

Если, например, мы признаем хорошим создание и продолжение, умножение и повышение удовольствия, то мы спросим, какие объекты доставляют удовольствие и при каких субъективных и объективных обстоятельствах; и вообще, каковы необходимые и достаточные условия для наступления удовольствия, его продления, умножения и т. д. Эти вопросы, рассматриваемые как цели научной дисциплины, образуют гедонику; это есть нормативная этика в духе гедонического учения. Оценка с точки зрения возбуждаемого удовольствия есть основная норма, определяющая единство данной дисциплины и отличающая ее от каждой другой нормативной дисциплины. Так и каждая нормативная дисциплина имеет свою собственную основную норму, которая в каждом данном случае является объединяющим принципом ее. В теоретических же дисциплинах, наоборот, отсутствует эта центральная связь всех исследований с основной мерой ценности как источником преобладающего интереса нормирования. Единство их исследований и порядок их познаний определяются исключительно теоретическим интересом, направленным на исследование того, что связано по существу (т. е. теоретически, в силу внутренней закономерности вещей) и что поэтому должно быть исследуемо совместно.

§ 15. Нормативная дисциплина и техническое учение

Нормативный интерес преобладает у нас, разумеется в отношении к реальным объектам как объектам практических оценок; отсюда явная склонность отождествлять понятие нормативной дисциплины с понятием практической дисциплины, технического учения. Но легко понять, что это отождествление не выдерживает критики. Для Шопенгауэра, который, исходя из своего учения о прирожденном характере,

60 Эдмунд Гуссерль

коренным образом отвергает всякое практическое моральное воздействие, не существует этики в смысле технического учения, но несомненно существует этика как нормативная наука, им же самим разработанная. Ибо он никоим образом не отвергает различений моральной ценности. Техническое учение представляет тот особый случай нормативной дисциплины, когда основная норма заключается в достижении общей практической цели. Ясно, что каждое техническое учение целиком включает в себя нормативную, но саму по себе не практическую дисциплину. Ибо задача технического учения предполагает решение более узкой задачи, состоящей в том, чтобы вне всякого отношения к практическому достижению установить нормы, сообразно с которыми определяется, соответствует ли реализуемая цель общему понятию, обладает ли она характеризующими данный класс действий признаками. Наоборот, каждая нормативная дисциплина, в которой основная оценка превращается в соответствующее установление цели, расширяется до технического учения.

§ 16. Теоретические дисциплины как основы нормативных

Теперь легко понять, что каждая нормативная, а тем более каждая практическая дисциплина предполагает в качестве основ одну или несколько теоретических дисциплин, именно в том смысле, что она должна обладать отделимым от всякого нормирования теоретическим содержанием, естественное место которого, как такового — в каких-нибудь уже отграниченных или еще имеющих конституироваться науках.

Основная норма (или же основная ценность, последняя цель) определяет, как мы видели, единство дисциплины; она же вносит во все нормативные суж-

Логические исследования 61

дения дисциплины идею нормирования. Но наряду с общей идеей измерения по основной норме эти суждения обладают еще особым, отличающим их друг от друга теоретическим содержанием. Каждое выражает мысль об измеряющем соотношении между нормой и нормируемым; но само это соотношение—если отвлечься от интереса оценки — объективно носит характер соотношения между условием и обусловливаемым, причем соответствующее нормативное суждение признает это соотношение существующим или несуществующим. Так, например, каждое нормативное суждение формы: «А должно быть В» включает в себя теоретическое суждение: «только Л которое есть В, имеет свойства С», причем С обозначает конститутивное содержание руководящего предиката «хороший» (например, удовольствие, познание — словом, то, что сообразно основной мере ценности в данном кругу отмечается как хорошее). Новое суждение есть чисто теоретическое и уже не содержит идеи нормирования. И наоборот: если_уш-верждается какое-либо суждение теоретической формы, а затем появляется как нечто новое, оценка какого-либо С как такового и становится желательной нормирующая связь с ним, то теоретическое суждение принимает нормативную форму: только А, которое есть В, есть хорошее, т. е. А должно быть В. Поэтому даже в теоретических связях мыслей могут встречаться нормативные суждения; в этих связях теоретический интерес приписывает ценность существованию соотношения вещей вида М (например, существованию разносторонности искомого треугольника) и измеряет им другие соотношения вещей (например, равноугольность: если треугольник должен быть равносторонним, то он должен быть и равноугольным). Но в теоретических науках этот оборот имеет преходящее, второстепенное значение, так как конечное намерение мысли направлено на познание теоретической связи вещей; поэто-

62 Эдмунд Гуссерль

му окончательные результаты облекаются не в нормативную форму, а в форму объективной связи, в данном случае в форму всеобщего суждения.

Теперь ясно, что теоретические соотношения, которые, согласно вышеизложенному, содержатся в положении нормативных наук, должны иметь свое логическое место в известных теоретических науках. Нормативная наука, заслуживающая этого названия, способная научно наследовать подлежащие нормированию соотношения вещей в их отношении к основной норме, должна изучить теоретическое содержание этих отношений и ради этого вступить в сферы соответствующих теоретических наук. Другими словами: каждая нормативная дисциплина требует познания известных ненормативных истин, которые она заимствует у известных теоретических наук или же получает посредством применения взятых из них положений к комбинациям, которые определяются нормативным интересом. Это, разумеется, относится и к более специальному случаю технического учения и притом, очевидно, в большей мере. Сюда присоединяются еще теоретические познания, которые должны давать основу для плодотворного осуществления целей и средств.

В интересах дальнейшего изложения отметим еще одно. Разумеется, эти теоретические науки могут в различной мере принимать участие в научном обосновании и построении данной нормативной дисциплины; и значение их для нее может быть большим или меньшим. Может оказаться, что для удовлетворения интересов нормативной дисциплины познание известных классов теоретических связей стоит на первом плане, так что развитие и привлечение теоретической области знания, к которой они относятся, имеет решающее значение для существования нормативной дисциплины. Но возможно также, что известные классы теоретических знаний хотя и полезны и, может быть, весьма важны для построени

Логические исследования 63

данной дисциплины, но все же имеют лишь второстепенное значение, ибо их отсутствие только ограничило бы область этой дисциплины, но не уничтожило бы ее. Вспомним, например, об отношении между чисто нормативной и практической этикой1. Все те положения, которые относятся к практическому осуществлению, не входят в круг чистых норм этической оценки. Не будь этих норм или лежащих в основе их теоретических познаний, не было бы этики вообще; отсутствие же первого рода положений лишает нас только возможности применять этику к жизни, т. е. устраняет возможность технического учения о нравственном поведении.

Только в таком смысле, в связи с такими различиями мы будем говорить о существенных теоретических основах нормативной науки. Мы разумеем под ними безусловно существенные для ее построения теоретические науки, но наряду с ними и соответственные группы теоретических суждений, которые имеют решающее значение для осуществления нормативной дисциплины.

______________

1 Ср. выше § 15, стр. 62.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПСИХОЛОГИЗМ, ЕГО АРГУМЕНТЫ

И ЕГО ПОЗИЦИЯ В ОТНОШЕНИИ

К ОБЫЧНЫМ ВОЗРАЖЕНИЯМ

§ 17. Спорный вопрос, относятся ли существенные

теоретические основы логики к психологии

Если мы применим общие положения, установленные в предыдущей главе, к логике как нормативной дисциплине, то первым важнейшим вопросом явится: из каких теоретических наук черпает свои существенные основы наукоучение? К нему тотчас же присоединяется следующий вопрос: верно ли, что теоретические истины, которые обсуждаются в пределах традиционной и новейшей логики и прежде всего те, которые составляют ее существенную основу, теоретически умещаются в пределах уже разграниченных и самостоятельно развивающихся наук?

Тут мы наталкиваемся на спорный вопрос о соотношении между психологией и логикой. Одно господствующее в наше время направление имеет готовый ответ на эти вопросы: существенные теоретические основы логики находятся в психологии; к ее области относятся по своему теоретическому содержанию те положения, которые придают логике ее характерные черты. Логика относится к психологии, как какая-либо отрасль химической технологии к химии, как землемерное искусство к геометрии и т. д. Это направление не видит повода к отграничению новой теоретической

Логические исследования 65

науки, в особенности такой, которая заслуживала бы названия логики в более узком и рельефном смысле. Нередко подразумевают даже, будто психология составляет единственную и совершенно достаточную теоретическую основу для технического учения логики. Так Милль в полемике с Гамильтоном отмечает: «Логика — не обособленная от психологии и соподчиненная ей наука. Поскольку она вообще наука, она есть часть или ветвь психологии, отличаясь от нее как часть от целого и, с другой стороны, как искусство от науки. Своими теоретическими основами она целиком обязана психологии и включает в себя столько из этой науки, сколько необходимо для обоснования правил искусства»1. По Липпсу, логику следует даже считать составной частью психологии. Он говорит: «То, что логика является частной психологической дисциплиной, достаточно ясно отделяет ее от психологии»2.

§ 18. Аргументация психологистов

Если мы зададим вопрос о правомерности подобных воззрений, то нам представится в высшей степени внушительная аргументация, которая, по-видимому, сразу пресекает всякую возможность спора. Как бы ни определять логическое техническое учение — как техническое учение о мышлении, о суждении, об умозаключении, о познании, о доказательстве, о знании, о направлении разума в искании истины или при оценке доказательств и т. д. — всюду объектами практического регулирования признается психичес-

______________

1Дж. С.Миплъ. Обзор философии сэра Виллиама Гамильтона. Спб., 1869.

2Липпс. Основы логики. Изд. Поповой.

3 Я употребляю выражения «психологист», «психологизм» и т. д. без всякого «оттенка» осуждения, так же, как Штумпф в своей работе «Psychologie und Erkenntnisstheorie».

66 Эдмунд Гуссерль

кая деятельность или ее продукты. И если вообще искусственная обработка материала предполагает знание его свойств, то, следовательно, это имеет место и здесь, где речь идет специально о психологическом материале. Научное исследование правил, по которым его следует обрабатывать, приведет нас, разумеется, к научному исследованию этих свойств: теоретическая основа для построения логического технического учения есть, следовательно, психология, в частности, психология познания1.

Взглянув на содержание логической литературы, мы найдем подтверждение этому. О чем здесь всегда идет речь? О понятиях, суждениях, умозаключениях, дедукции, индукции, определениях, классификациях и т. д. — все это относится к психологии, но выбрано и распределено согласно нормативным и практическим точкам зрения. Какие бы узкие рамки ни ставить чистой логике, из нее нельзя устранить психического элемента. Он кроется уже в понятиях, которые являются конститутивными для логических законов, например, в понятиях истины и заблуждения, утверждения и отрицания, общего и частного, основания и следствия и т. п.

§ 19. Обычные аргументы противников и их психологистическое опровержение

Как это ни странно, но противная сторона пытается обосновать строгую раздельность обеих дисциплин, исходя именно из нормативного характера логики. Психология, говорит она, рассматривает мышление как оно есть, логика же — как оно долж-

______________

1 «Что логика есть психологическая дисциплина — это столь же достоверно, как и то, что познавание происходит только в психике, и что мышление, завершающееся им, есть ] психологический процесс» (Липпс, Основы логики).

Логические исследования 67

но быть. Первая рассматривает естественные законы мышления, последняя—его нормативные законы. Так, Еше в своей обработке лекций Канта по логике говорит, что некоторые логики предполагают в логике психологические принципы. Но вносить подобные принципы в логику так же нелепо, как выводить мораль из жизни. Если бы мы брали основные принципы из психологии, т. е. из наблюдений над нашим разумом, то мы только усматривали бы, как протекает мышление и каким оно бывает при тех или иных субъективных условиях или препятствиях; но это привело бы лишь к познанию случайных законов. В логике же дело идет не о случайных, а о необходимых правилах, не о том, как мы мыслим, а о том, как мы должны мыслить. Поэтому правила логики должны быть выводимы не из случайной деятельности разума, а из необходимой, которую каждый найдет в себе помимо всякой психологии. В логике мы хотим знать не каков разум и не как он мыслит и как доселе осуществлял мышление, а лишь, как он должен мыслить. Она должна нас научить правильному, т. е. согласующемуся с самим собой пользованию разумом. Сходную позицию занимает и Гербарт, который, возражая против логики своего времени и мнимо психологических рассказов об уме и разуме, с которых она начинается, говорит, что это столь же грубая ошибка, как если бы этика начиналась с естественной истории человеческих склонностей, влечений и слабостей; логика, как и этика, говорит он, носит нормативный характер.

Подобная аргументация ничуть не смущает психологистов. Необходимое употребление разума, отвечают они, есть все же употребление разума и вместе с самим разумом относится к области психологии. Мышление, каким оно должно быть, есть только особый случай мышления как оно есть. Конечно, психология должна исследовать естественные законы мышления, стало быть, законы всех суждений, вообще правильных

68 Эдмунд Гуссерль

и неправильных; но странно было бы толковать это положение так, что к психологии относятся только широчайшие всеобщие законы, охватывающие все суждения вообще, между тем как специальные законы суждения, а именно законы о правильном суждении, должны быть исключены из нее. Или это не так? Хотят ли этим сказать, что законы, нормирующие мышление, не носят характера таких специальных психологических законов? Но и это не есть возражение. Законы, нормирующие мышление — так говорят, обыкновенно — только указывают, как надлежит поступать, если предполагается желание мыслить правильно. «Мы мыслим правильно в материальном смысле, когда мы мыслим вещи, какими они являются. Но вещи имеют такие или иные свойства, действительны и несомненны, — это означает на нашем языке, что мы согласно природе нашего ума не можем их мыслить иначе, как только таким образом. Уже достаточно часто говорилось, и нет надобности повторять, что, разумеется, ни одна вещь не может ни мыслиться нами, ни быть предметом нашего познания, как она есть, независимо от способа, каким мы вынуждены ее мыслить. Следовательно, кто сравнивает свои мысли о вещах с самими вещами, тот на самом деле только соизмеряет свое случайное, зависящее от привычки, традиций, симпатий и антипатий мышление с тем мышлением, которое, будучи свободно от всяких влияний, повинуется только собственной закономерности».

«Но тогда те правила, которым надо следовать, чтобы мыслить правильно, представляют собой не что иное как правила, следуя которым, мы мыслим так, как этого требует своеобразие мышления, его особая закономерность; короче говоря, они совпадают с естественными законами самого мышления. Логика есть физика мышления, или же логика вообще не существует» (Липпс).

Однако противники психологизма, быть может, скажут, что различные виды представлений, сужде-

Логические исследования 69

ний, умозаключений и т. д., как психические явления и тенденции, относятся также и к психологии; но психология имеет в отношении к ним иную задачу, чем логика. Обе исследуют законы этих явлений, но для каждой из них слово «закон» означает нечто совершенно различное. Задача психологии есть закономерное исследование реальной связи процессов сознания между собой, а также с родственными психическими тенденциями и соответствующими процессами в физическом организме. Закон здесь означает объединяющую формулу для необходимой и не терпящей исключений связи явлений в их сосуществовании и последовательности. Связь тут — причинная. Совершенно иного характера — задача логики. Логика исследует не причины и следствия интеллектуальных действий, а содержащуюся в них истину; она спрашивает, каковы должны быть свойства этих действий и как они должны протекать, чтобы достигаемые ими суждения были истинны. Верные и ложные суждения, разумные и слепые являются и исчезают согласно естественным законам, они, как все психические явления, имеют свои причины и следствия. Но не эти естественные связи интересуют логика, он ищет идеальных связей, которые не всегда, а, наоборот, лишь в исключительных случаях, фактически осуществляются в процессе мышления. Его целью является не физика, а этика мышления. Справедливо, поэтому, подчеркивает Зигварт, что для психологического исследования мышления противоположность истинного и ложного имеет также мало значения.., как мало противоположность доброго и злого в человеческих поступках носит характер психологический1.

Такая половинчатость, скажут психологисты, нас удовлетворить не может. Логика, конечно, ставит

______________

1 Однако сам Зигварт в своем способе трактования логики придерживается всецело психологистического направления.

70 Эдмунд Гуссерль

себе совершенно иную задачу, чем психология; кто же это станет отрицать? Она именно есть технология познания; но как она может в этом случае не затрагивать вопроса о причинных связях, как она может искать идеальные связи, не исследуя естественных? «Как будто всякое долженствование не основывается на бытии, как будто всякая этика не должна одновременно проявлять себя, как физика»; «Вопрос о том, что должно делать, можно свести к вопросу о том, что нужно делать для достижения определенной цели; а этот вопрос в свою очередь равнозначен вопросу о том, как эта цель фактически достигается» (Липпс). Если для психологии, в отличие от логики, противоположность истинного и ложного не имеет значения, «то это не может означать, что психология считает эти два различных психических состояния одинаковыми, а лишь то, что она объясняет одинаково и то, и другое» (Липпс). В теоретическом смысле логика, следовательно, относится к психологии, как часть к целому. Ее главная цель — составлять положения следующей формы: именно так, а не иначе следует—вообще или при определенно охарактеризованных обстоятельствах—формировать, распределять и соединять интеллектуальные действия, чтобы вытекающие из них суждения достигали характера очевидности, или познания в точном смысле слова. Причинная зависимость здесь ясна до осязательности. Психологический характер очевидности есть причинное следствие известных предшествующих условий. Каких именно? Это и составляет задачу исследования1.

Так же мало колеблет позицию психологистов и следующий, часто повторяемый аргумент. Логика, говорят, не может основываться ни на психологии,

______________

1 Эта точка зрения проступает со все возрастающей ясностью в произведениях Милля, Зигварта, Вундта, Гефлера-Мейнонга. Ср. цитаты и критику в гл. VIII, § 49 и след.

Логические исследования 71

ни на какой-либо другой науке; ибо каждая наука только тогда есть наука, когда она согласуется с правилами логики, каждая из них уже предполагает признание этих правил. Таким образом, основывать логику еще на психологии значит впадать в круг (Лотце, Наторп, Эрдман)1.

На это сторонники психологизма отвечают, что неверность этой аргументации ясна, ибо из нее вытекает невозможность логики вообще. Так как логика в качестве науки сама должна быть логична, то она ведь падает в тот же круг; она должна была бы обосновывать верность правил, которые сама предполагает.

Но присмотримся поближе, в чем собственно состоит этот подозреваемый круг. В том, что психология предполагает признание логических законов? Обратим внимание на некоторую двусмысленность в понятии предположения. Когда говорят: наука предполагает обязательность известных правил, это может означать, что они являются посылками ее обоснований; но это может также означать, что это правила, которым должна следовать наука, чтобы вообще быть наукой. Рассматриваемый аргумент смешивает то и другое: умозаключать согласно правилам логики означает для него то же, что умозаключать из правил логики; ибо круг получился бы лишь в том случае, если бы умозаключали из них. Но подобно тому, как иной художник творит прекрасные произведения, не имея ни малейшего понятия об эстетике, так и исследователь может строить доказательства, не обращаясь никогда к логике; стало быть, логические законы не могли быть их посылками. И что справедливо для отдельных доказательств, то справедливо и для целых наук.

______________

1 Ср. противоположную точку зрения у Штумпфа. Что у него речь идет не о логике, а о теории познания, — это, очевидно, не составляет существенного различия.

72 Эдмунд Гуссерль

§ 20. Пробел в аргументации психологистов

Нельзя не признать, что антипсихологисты, выдвигая эти и сходные аргументы, оказываются в невыгодном положении. Многим спор представляется уже решенным, и возражения психологистов — безусловно неопровержимыми. Но одно тут способно вызвать философское удивление, а именно то обстоятельство, что вообще возник и продолжается спор, что одни и те же аргументации постоянно снова выставляются и что их опровержения до сих пор не получили полного признания. Если бы в действительности все обстояло так ясно и просто, как уверяют нас психологисты, то такое состояние вопроса было бы непонятно, тем более, что и в рядах противников числятся серьезные, проницательные и добросовестные мыслители. Не лежит ли и здесь истина в середине, не приходится ли здесь за каждой из сторон признать добрую долю истины и вместе с тем неспособность логически точно отграничить ее и постигнуть, что она есть именно лишь часть истины? Не остается ли в аргументах антипсихологистов, несмотря на некоторые неверности в частностях, несомненно вскрытые возражениями, все же некоторый нерастворенный остаток, не присуща ли им все же действительная сила, ясно обнаруживающаяся при беспристрастном их рассмотрении? Я со своей стороны склонен дать утвердительный ответ на этот вопрос. Мне кажется даже, что более существенная доля истины на стороне антипсихологистов; у них лишь недостаточно разработаны, а также затуманены некоторыми неправильностями мысли, имеющие решающее значение.

Вернемся к поставленному выше вопросу о существенных теоретических основах нормативной логики. В самом деле, исчерпан ли он аргументацией психологистов? Тут мы сразу замечаем один слабый пункт. Доказано только одно: именно, что психология принимает участие в построении основ логики,

Логические исследования 73

но не доказано, что участвует она одна или она по преимуществу, не доказано, что она составляет логике существенную основу в определенном нами (§ 16) смысле. Остается открытой возможность, что другая наука и, быть может, еще в несравненно более значительной степени содействует обоснованию логики. И здесь, быть может, место для той «чистой логики», которая, по мнению противников психологизма, должна существовать независимо от какой бы то ни было психологии в качестве естественно отграниченной, замкнутой в себе науки. Мы охотно признаем, что «чистая логика» кантианцев и гербартианцев отличается не вполне тем характером, каким она должна бы обладать согласно этому допущению. Ведь они всюду говорят лишь о нормативных законах мышления, в частности, образования понятий, суждений и т. д.; уже это одно доказывает, можно было бы сказать, что содержание логики—не теоретическое и не чуждое психологии. Но это соображение потеряло бы силу, если бы при ближайшем исследовании подтвердилось вышеприведенное (§ 13) предположение, что хотя эти две школы не имели полной удачи в своем определении и построении задуманной дисциплины, но приблизились к ней в том отношении, что заметили в традиционной логике множество связанных между собой теоретических истин, которые не умещаются ни в психологии, ни в других отдельных науках, и потому заставляют предполагать свою собственную область истины. Это были именно те истины, на которые в конечном счете опирается всякое логическое регулирование и которые преимущественно имелись в виду, где речь шла о логических истинах. Поэтому-то легко было прийти к заключению, что в них кроется суть всей логики, и дать их теоретическому единству название «чистой логики». Я надеюсь в действительности доказать, что это совпадает с истинным положением вещей.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЭМПИРИСТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ ПСИХОЛОГИЗМА

§ 21. Два эмпиристических следствия,

вытекающих из психологистической

точки зрения, и их опровержение

Станем на мгновение на почву психологистической логики и предположим, что важнейшие теоретические основы логических предписаний кроются в психологии. Как бы ни определять эту дисциплину — как науку о психических явлениях, или как науку о фактах сознания, или о фактах внутреннего опыта, о переживаниях в их зависимости от переживающих личностей, или как-либо иначе, — все согласны в том, что психология есть наука о фактах и тем самым опытная наука. Мы не встретим также возражения, если прибавим, что психология до сих пор еще лишена настоящих и точных законов и что положения, которые она сама удостаивает названия законов, являются хотя и весьма ценными, но все же лишь приблизительными1 обобщениями опыта, выс-

______________

'Я употребляю термин «приблизительный» (vаgе) как противоположность точному. Он отнюдь не должен выражать неуважения к психологии, умалять значение которой я нисколько не имею в виду. Естествознание во многих, в особенности в конкретных дисциплинах имеет приблизительные «законы». Так, например, метеорологические законы лишь приблизительны, однако они имеют большую ценность.

Логические исследования 75

казывания о приблизительных правильностях сосуществования или последовательности. Эти положения совсем и не претендуют устанавливать с непогрешимой и однозначной определенностью, что должно совместно существовать или совершаться при известных, точно описанных условиях. Возьмем, например, законы ассоциации идей, которым ассо-циационная психология приписывает значение основных психологических законов. Как только постараешься надлежащим образом формулировать их эмпирически правомерный смысл, они тотчас же теряют предполагаемый характер закона. Исходя из этого, мы получаем довольно рискованные для психологистов следствия:

Во-первых. На приблизительные теоретические основы могут опираться лишь приблизительные правила. Если в психологических законах отсутствует точность, то то же распространяется и на предписания логики. Нет сомнения, что некоторым из этих предписаний действительно присуща эмпирическая приблизительность. Но именно так называемые логические законы в истинном смысле, о которых мы выше узнали, что они в качестве законов обоснований составляют собственно ядро всей логики — каковы логические «принципы», законы силлогистики, законы многих иных видов умозаключения, например, умозаключение о равенстве, умозаключение Бернулли от n к n+1, принцип умозаключений вероятности и т. д. — абсолютно точны; всякое толкование, которое подставляло бы вместо них эмпирические неопределенности, ставило бы их значение в зависимость от приблизительных «обстоятельств» и искажало бы коренным образом их истинный смысл. Это, очевидно, настоящие законы, а не «только эмпирические», т. е. приблизительные, правила.

Если математика, как думал Лотце, есть лишь самостоятельно развившаяся ветвь логики, то и чисто математические законы во всем их неисчерпае-

76 Эдмунд Гуссерль

мом изобилии относятся к намеченной только что сфере точных логических законов. И во всех дальнейших возражениях следует иметь в виду наряду с этой сферой и сферу чистой математики.

Во-вторых. Если бы кто-нибудь, чтобы избежать первого возражения, стал отрицать свойственную всем психологическим законам неточность и пожелал основывать нормы только что обозначенного нами класса на будто бы точных естественных законах мышления, то выигрыш был бы еще не велик.

Ни один естественный закон не познаваем а priori, т. е. с сознанием его очевидности. Единственный путь для обоснования и оправдания подобных законов есть индукция из единичных фактов опыта. Но индукция обосновывает не истинность закона, а лишь большую или меньшую степень вероятности ее; с очевидностью сознается вероятность, а не сам закон. Поэтому и логические законы, и притом все без исключения, должны были бы обладать лишь вероятностью. Напротив, совершенно ясно, что все «чисто логические» законы истинны a priori. Они обосновываются и оправдываются не через индукцию, а через аподиктическую очевидность. С внутренней убедительностью оправдывается не только вероятность их значения, но и само их значение или истинность.

Закон противоречия не утверждает, что из двух противоречащих суждений должно предполагать одно истинным, а другое ложным. Модус Barbara не говорит, что если положения формы: «Все A суть В» и «Все В суть С» истинны, то надо предполагать истинным соответствующее положение формы «Все А суть С». И так всюду, также и в области чисто математических положений. В противном случае оставалась бы открытой возможность, что при расширении нашего всегда ограниченного круга опыта предположение не оправдается. Тогда возможно, что наши логические законы представляют собой лишь «приближения» к подлинно истинным, но недостижимым для нас зако-

Логические исследования 77

нам мышления. Такие возможности серьезно и по праву принимаются в соображение, когда речь идет о законах природы. Хотя закон тяготения уже неоднократно подтверждался самыми широкими индукциями и проверками, но в наше время ни один естествоиспытатель не считает его абсолютно истинным законом. Иногда делаются попытки установить новые формулы тяготения; было, например, показано, что основной закон электрических явлений, установленный Вебером, вполне мог бы функционировать и в качестве основного закона тяжести. Фактор, по которому различается та и другая формула, обусловливает различия в вычисляемых величинах, не выходящие за пределы неизбежных ошибок наблюдения. Но таких факторов можно мыслить бесконечное множество; поэтому мы а рriori знаем, что бесконечное множество законов могут и должны давать то же самое, что дает закон тяготения Ньютона (выгодный только своей чрезвычайной простотой). Мы знаем, что даже само искание единственно истинного закона при везде и всегда неустранимой неточности наблюдений было бы бессмысленно. Таково положение дел в точных науках о фактах. Однако, отнюдь не в логике. То, что там является вполне оправдываемой возможностью, здесь есть явная нелепость. Ведь нам убедительно ясна не простая вероятность, а истина логических законов. Мы усматриваем основные принципы силлогистики, индукции Бернулли, умозаключения вероятности, общей арифметики и т. п., значит мы постигаем в них саму истину; таким образом, теряют всякий смысл слова о сферах неточности, об одних лишь приближениях и т. д. Но если нелепо то, что вытекает как следствие из психологического обоснования логики, то и само это обоснование нелепо.

Против самой истины, воспринимаемой нами с внутренней убедительностью, бессильна и самая сильная психологистическая аргументация; вероятность не может спорить против истины, предположение — против очевидности. Пусть тот, кто остается в сфере об-

78 Эдмунд Гуссерль

щих соображений, поддается обманчивой убедительности психологических аргументов — достаточно бросить взгляд на какой-либо из законов логики, обратить внимание на настоящий его смысл и на внутреннюю убедительность, с которой воспринимается его истинность, чтобы положить конец этому заблуждению.

Как внушительно звучит то, что хочет нам навязать обычная психологическая рефлексия: логические законы представляют собой законы для обоснований; а что такое обоснования, как не своеобразные сплетения мыслей человека, конечными звеньями которых при известных нормальных условиях являются суждения, носящие характер необходимых следствий? Но и этот характер — тоже психический, это — только известного рода настроения, и больше ничего. И все эти психические явления, разумеется, не стоят изолированными, а представляют собой отдельные нити той переплетающейся ткани психических явлений, психических тенденций и органических процессов, которую мы называем человеческой жизнью. Может ли при таких условиях получиться что-нибудь другое, кроме эмпирических общих положений? Да и как может психология дать что-либо большее?

Мы отвечаем: конечно, психология не дает ничего большего. Поэтому-то она и не может дать тех аподиктически очевидных и тем самым сверхэмпирических и абсолютно точных законов, которые составляют ядро всякой логики.

§ 22. Законы мышления как предполагаемые естественные законы,

которые, действуя изолированно, являются причиной разумного мышлени

Здесь уместно дать оценку одного весьма распространенного понимания логических законов, которое определяет правильность мышления, как соот-

Логические исследования 79

ветствие некоторым законам мышления (как бы они ни формулировались), но вместе с тем склонно придавать этому соответствию следующее психологистическое толкование: законы мышления представляют собой естественные законы, характеризующие своеобразие нашего духа как мыслящего начала; поэтому сущность соответствия, определяющего правильное мышление, состоит в чистом, не осложненном никакими другими психическими влияниями (как, например, привычка, склонность, традиция) действии этих законов1.

Приведем здесь одно из рискованных следствий этого учения. Законы мышления, как каузальные законы, согласно которым развиваются познания, могут быть даны только в форме вероятностей. Таким образом, ни одно утверждение не может определенно считаться правильным; ибо если основной мерой всякой правильности является вероятность, то она накладывает печать простой вероятности на всякое познание. Мы стояли бы в этом случае перед самым крайним пробабилизмом. Утверждение, что всякое знание лишь вероятно, было бы и само только вероятно; равным образом и это новое утверждение, и т. д. до бесконечности. Так как каждая следующая ступень вероятности несколько понижает меру вероятности ближайшей предыдущей, то мы должны были бы серьезно опасаться за ценность всякого познания. Мы можем лишь надеяться, что к нашей удаче степень вероятности этих бесконечных рядов будет всегда носить характер «фундаментальных рядов» Кантора и притом так, что конечная предельная ценность вероятности оцениваемого познания есть реальное абсолютное число > 0. Эти неудобства, разумеется, устраняются, если считать законы мышления внутренне очевидными. Но как можем мы усматривать очевидность причинных законов?

______________

1 Ср., например, цитированные выше положения из статьи Липпса о задачах теории познания.

80 Эдмунд Гуссерль

Но допустим, что это затруднение не существует; тогда мы все же можем спросить: да где же доказано, что из чистого действия этих законов (или каких бы то ни было законов) получаются правильные акты мышления? Где те генетические анализы, которые давали бы нам право объяснять явления мышления из двух классов естественных законов, причем одни из них исключительно определяют ход таких причинений, из которых проистекает логическое мышление, тогда как алогическое мышление соопределяется также и другими? Разве соответствие мышления с логическими законами равняется доказательству его каузального происхождения согласно этим именно законам как естественным?

По-видимому, некоторые естественные смешения понятий содействовали здесь психологистическим заблуждениям. Прежде всего, смешивают логические законы с суждениями (актами суждения), в которых они могут быть познаны, т. е. законы как «содержания суждений» — с самими суждениями. Последние представляют собой реальные процессы, имеющие свои причины и действия. Особенно часто суждения, содержанием которых является закон, действуют в качестве мотивов мышления, определяющих ход наших интеллектуальных переживаний в том направлении, которое предписывается именно этим содержанием, т. е. законами мышления. В таких случаях реальный порядок следования и соединения наших интеллектуальных переживаний адекватен тому, что в общей форме мыслится в руководящем познании закона; этот порядок есть конкретный единичный случай по отношению к общему утверждению закона. Но если закон смешивается с суждением, познанием закона, идеальное с реальным, то закон представляется определяющей силой процесса нашего мышления. Нетрудно понять, что с этим связано еще и второе смешение, а именно, смешение закона как звена причинения с законом, как правилом при-