пар. 23-29.

Логические исследования 81

чинения. Ведь и в других случаях приходится встречаться с мифическими представлениями о законах природы как о силах, властвующих над процессами природы,—как будто правила причинных связей могут сами разумно функционировать как причины, т. е. как члены этих же связей. Серьезное смешение столь различных по существу вещей в нашем случае явно поощряется совершенным раньше смешением закона с познанием закона. Ведь логические законы казались уже двигательными силами в процессе мышления. Предполагалось, что они причинно управляют процессом мышления; стало быть, они представляют собой каузальные законы мышления, в них выражено, как мы должны мыслить, следуя природе нашего ума, они характеризуют человеческий ум как мыслящий (в собственном смысле). Если мы при случае мыслим не так, как требуют эти законы, то мы, собственно говоря, вообще не «мыслим», мы судим в этом случае не так, как предписывают естественные законы мышления или как этого требует своеобразие нашего ума как мыслящего; наше мышление в таких случаях определяется, и опять-таки причинно, иными законами, мы следуем смутным влияниям привычки, страсти и т. п.

Конечно, такой взгляд мог возникнуть и из-за других мотивов. Из опыта известно, что люди, нормально предрасположенные в известной сфере мышления, например, каждый ученый в своей области обыкновенно судит логически правильно. Этот факт естественно ведет за собой следующее объяснение: логические законы, по которым измеряется правильность мышления, вместе с тем в форме каузальных законов определяют ход каждого данного мышления; отдельные же отклонения от нормы легко относятся за счет смутных влияний, исходящих из других психологических источников.

Чтобы опровергнуть это, достаточным является следующее соображение. Мы создаем фикцию иде-

82 Эдмунд Гуссерль

ального человека, у которого все мышление происходит так, как этого требуют логические законы. Разумеется, факт, что оно так происходит, имеет свое объясняющее основание в известных психологических законах, которые известным образом регулируют процесс психических переживаний этого существа, начиная с первых «коллокаций». И вот я спрашиваю: тождественны ли при этом допущении эти естественные законы с логическими законами? Ответ, очевидно, должен быть отрицательным. Каузальные законы, по которым мышление должно протекать так, как этого требовали бы идеальные нормы логики, и сами эти нормы — это ведь совсем не одно и то же. Если какое-нибудь существо обладает такой организаций, что не может в едином ходе мысли высказывать противоречащие суждения или совершать умозаключения, несогласные с силлогистическими модусами, то из этого не следует, что закон противоречия, модус Barbara и т. п. представляют собой естественные законы, которые могут объяснить такую организацию. Это различие легко уяснить на примере счетной машины. Порядок и связь выскакивающих цифр закономерно урегулированы так, как этого требует значение арифметических положений. Но чтобы объяснить физически ход машины, никто не станет обращаться к арифметическим законам вместо механических. Машина, правда, не мыслит, не понимает ни саму себя, ни значения своей работы. Но разве наша мыслительная машина не может работать таким же образом, с тем только различием, что реальный ход одного мышления всегда должен был бы признаваться правильным в силу проявляющегося в другом мышлении сознания логической правомерности. Это другое мышление могло бы быть результатом работы той же или других мыслительных машин, но идеальная оценка и причинное объяснение все же оставались бы разнородными. Не надо также забывать «первых коллокаций», которые безус-

Логические исследования 83

ловно необходимы для причинного объяснения, но для идеальной оценки бессмысленны.

Психологические логики не замечают глубоко существенных и навеки неизгладимых различий между идеальным и реальным законом, между нормирующим и причинным регулированием, между логической и реальной необходимостью, между логическим и реальным основанием. Никакая мыслимая градация не может составить переход между идеальным и реальным. Характерно для низкого уровня чисто логических убеждений нашего времени, что такой исследователь, как Зигварт, говоря о вышеупомянутой фикции идеального в интеллектуальном отношении существа, считает возможным предположить, что для такового логическая необходимость была бы вместе с тем реальной, ведущей к действительному мышлению; и что тот же Зигварт для объяснения понятия логического основания пользуется понятием «принуждения к мышлению» (Denkzwang). То же относится и к Вундту, который видит в законе достаточного основания основной закон зависимости наших актов мышления друг от друга и т. д. В течение дальнейшего исследования мы надеемся с полной достоверностью показать даже предубежденным, что здесь речь идет действительно об основных логических заблуждениях.

§ 23. Третье следствие психологизма и его опровержение

В-третьих1. Если бы источником сознания логических законов были психологические факты, например, если бы логические законы, как учит обыкновенно противоположное направление, были нормативными формулировками психологических фактов, то они сами должны были бы обладать психологическим со-

______________

1 Ср. выше §21.

84 Эдмунд Гуссерль

держанием и именно в двояком смысле: они должны были бы быть законами для психического и вместе с тем предполагать существование психического или же заключать его в себе. Можно доказать, что ни того, ни другого нет. Ни один логический закон не предполагает непременно какого-либо «matter of fact», в том числе и существования представлений или суждений или иных явлений познавания. Ни один логический закон — в подлинном своем смысле — не есть закон для фактов психической жизни, стало быть, ни для представления (т. е. переживаний представления), ни для суждений (т. е. переживаний суждения), ни для прочих психических переживаний.

Большинство психологистов настолько подчинены влиянию общего своего предрассудка, что не помышляют о его проверке на имеющихся определенных законах логики. Раз эти законы по общим основаниям должны быть психологическими, то зачем доказывать о каждом в отдельности, что он действительно таков? Не обращают внимания на то, что последовательный психологизм приводит к таким толкованиям логических законов, которые в корне чужды их истинному смыслу. Забывают, что при естественном понимании эти законы ни по своему обоснованию, ни по своему содержанию не предполагают ничего психологического, т. е. фактов душевной жизни, или предполагают их, во всяком случае, не более, чем законы чистой математики.

Если бы психологизм стоял на правильном пути, то в учении об умозаключениях мы могли бы ожидать только правил следующего вида: опыт показывает, что умозаключение формы 5, отличающееся характером аподиктически необходимого следствия, при условиях и связано с предпосылками формы Р. Стало быть, чтобы «правильно» умозаключать, т. е. получать в умозаключении суждения этого отличительного характера, надо поступать сообразно этому и позаботиться об осуществлении условия V и со-

Логические исследования 85

ответствующих предпосылок. Тут объектом регулирования были бы психические факты, и вместе с тем их существование предполагалось бы в обосновании правил и заключалось бы в их содержании. Но ни один закон умозаключения не соответствует этому типу. Что, например, говорит модус Barbara? Не что иное как следующее: общеобязательно для каких угодно классовых терминов А, Б, С, что если все А представляют собой В и все В представляют собой С, то все А представляют собой С. «Модус ponens» в полном виде гласит опять-таки: «Ко всякого рода суждениям А, В применим закон, что если А —действительно и сверх того известно, что при действительности А действительно В, — то и В действительно». Эти и подобные законы, не будучи эмпирическими, не представляют собой и психологические законы. Правда, традиционная логика выдвигает их с целью нормирования деятельности суждения. Но разве в них самих подразумевается существование хотя бы единого осуществленного суждения или иного психического явления? Кто так думает, должен представить доказательства своего мнения. Что утверждается в каком-либо положении, то должно быть выводимо из него каким-нибудь общеобязательным способом умозаключения. Но где же те формы умозаключения, которые давали бы возможность выводить из чистого закона факт?

Вряд ли будут возражать, что если бы мы никогда актуально не переживали представлений и суждений и не извлекли бы из них соответствующих логических понятий, то никогда не могли бы возникнуть логические законы; или что каждое понимание и утверждение закона включает в себя существование представлений и суждений, которое, таким образом, может быть выведено из него; ибо едва ли есть надобность упоминать, что здесь следствие выводится не из закона, а из его понимания и утверждения, что то же самое следствие можно было бы вывести из любого утверждения, и что психологические предпо-

86 Эдмунд Гуссерль

сылки, или ингредиенты, утверждения какого-либо закона не должны быть смешиваемы с логическими моментами его содержания.

«Эмпирические законы» eo ipso имеют фактическое содержание. В качестве ненастоящих законов они, грубо говоря, утверждают лишь, что, согласно опыту, при известных условиях либо наступают, либо могут быть ожидаемы, смотря по обстоятельствам, с большей или меньшей вероятностью известные сосуществования или последовательности. Этим сказано, что такие обстоятельства, такие сосуществования или следования фактически имеют место. Но и строгие законы опытных наук не лишены фактического содержания. Они — не только законы о фактах, но вместе с тем в своем содержании подразумевают существование фактов.

Впрочем, здесь необходима большая точность. Точные законы в своей нормальной формулировке, конечно, носят характер чистых законов, не заключая в себе никаких утверждений существования. Но если мы вспомним об основаниях, из которых они черпают свое научное оправдание, то сразу станет ясно, что они не могут быть оправданы как чистые законы нормальной формулировки. Действительно обоснован не закон тяготения, как его выражает астрономия, а положение следующей формы: согласно имеющимся уже знаниям, следует признать теоретически обоснованной вероятностью высочайшей степени, что в пределах опыта, доступного нам при современных технических средствах, действителен закон Ньютона или вообще один из бесконечного множества математически мыслимых законов, различия которых от закона Ньютона не могут выходить за пределы неизбежных ошибок наблюдения. Эта истина сильно обременена фактическим содержанием и, следовательно, отнюдь не есть закон в подлинном смысле слова. Она, очевидно, включает в себя также несколько понятий лишь приблизительной определенности.

Логические исследования 87

Таким образом, все законы точных наук о фактах хотя и представляют собой настоящие законы, но, рассматриваемые с точки зрения теории познания, они только идеализирующие фикции (впрочем, фикции cum fundament re). Они выполняют задачу осуществления теоретических наук как идеалов наибольшего приближения к действительности, т. е. осуществляют высшую теоретическую цель всякого научного исследования фактов, идеал объяснительной теории, единства из закономерности, поскольку это возможно в пределах человеческого познания, за которые мы не можем выйти. На место недоступного нам абсолютного познания мы вырабатываем путем умозрительного мышления из области эмпирических частностей и всеобщностей прежде всего те, так сказать, аподиктические вероятности, в которых заключено все достижимое знание о действительности. Эти вероятности мы сводим затем к известным точным суждениям, носящим характер настоящих законов, и, таким образом, нам удается построить формально совершенные системы объяснительных теорий. Но эти системы (как например, теоретическая механика, теоретическая акустика, теоретическая оптика, теоретическая астрономия и т. п.) по существу должны быть признаны лишь идеальными возможностями cum fundament re, которые не исключают бесконечного множества других возможностей, но зато ставят им определенные границы. Это, однако, нас здесь уже не интересует, равно как и изложение практических познавательных функций этих идеальных теорий, а именно, их значения для успешного предсказания будущих фактов и воссоздания фактов прошлого, а также их технического значения для практического господства над природой. Мы возвращаемся, следовательно, к нашему случаю.

Если истинная закономерность, как только что было показано, есть лишь идеал в области познания фактов, то, наоборот, она осуществлена в области

88 Эдмунд Гуссерль

«чисто логического» познания. К этой сфере принадлежат чаши чисто логические законы, как и законы Mathesis pura. Они ведут свое «происхождение» (точнее выражаясь, заимствуют оправдывающее их обоснование) не из индукции; поэтому и не имеют экзистенционального содержания, присущего всем вероятностям как таковым, даже наивысшим и ценнейшим. То, что они утверждают, всецело и всемерно истинно, они сами с очевидностью обоснованы во всей своей абсолютной точности, а не заменяющие их какие-либо утверждения вероятности с явно неопределенными составными частями. Тот или иной закон не является одной из бесчисленных теоретических возможностей известной, хотя бы реально отграниченной сферы. Это есть одна и единственная истина, исключающая всякую возможность иного рода; в качестве умозрительно познанной закономерности она пребывает чистой от каких бы то ни было фактов как в своем содержании, так и в своем обосновании.

Из этих соображений видно, как тесно связаны между собой обе половины психологистического следствия—именно, что логические законы не только содержат в себе утверждения о существовании психических фактов, но и должны быть законами идя подобных фактов. Опровержение первой половины мы уже дали. В нем уже заключено и опровержение второй на основании следующего аргумента. Как всякий закон, основанный на опыте и индукции из единичных фактов, есть закон, относящийся к фактам, так и наоборот: каждый закон, относящийся к фактам, есть закон, основанный на опыте и индукции; и, следовательно, как показано выше, от него не отделимы утверждения экзистенциального содержания.

Разумеется, мы здесь не должны подводить под законы о фактах те общие высказывания, которые переносят на факты чисто отвлеченные суждения, т. е. суждения, выражающие общеобязательные отно-

Логические исследования 89

шения на основе чистых понятий. Если 3 > 2, то и 3 книги с того стола больше 2 книг из этого шкафа. И так вообще, по отношению к любым вещам. Но чистый числовой закон говорит не о вещах, а о числах — число 3 больше числа 2 — и он может быть применен не только к индивидуальным, но и к «общим» предметам, например, к видам звуков, цветов, геометрических фигур и т. п.

Если признать все это, то, разумеется, невозможно, чтобы логические законы (по существу) были законами психической деятельности или ее продуктов.

§ 24. Продолжение

Быть может, кто-либо попытается избегнуть нашего вывода следующим возражением: не всякий закон, относящийся к фактам, возникает из опыта и индукции. Наоборот, здесь необходимо делать различие: каждое познание закона покоится на опыте, но не каждое возникает из него через индукцию, т. е. через тот хорошо известный логический процесс, который от единичных фактов и эмпирических общностей низших ступеней ведет к общностям, основанным на законе. Так, в частности, логические законы, хотя и возникают из опыта, но не суть индуктивные законы. В психологическом опыте мы абстрагируем логические основные понятия и данные в них чисто отвлеченные отношения. То, что мы находим в отдельном случае, мы сразу признаем общеобязательным, ибо оно коренится в абстрагированном содержании. Таким образом, опыт дает нам непосредственное сознание закономерности нашего ума. И так как мы здесь не нуждаемся в индукции, то и вывод лишен ее несовершенств, носит характер не просто вероятности, а аподиктической достоверности, отграничен не приблизительно, а точно, и не содержит в себе никаких утверждений экзистенциального содержания.

90 Эдмунд Гуссерль

Однако приведенные возражения неубедительны. Никто не станет сомневаться, что познание логических законов как психический акт предполагает единичный опыт, что оно имеет своей основой конкретное наглядное представление. Но не надо смешивать психологические «условия» и «основы» познания закона с логическими условиями, основаниями и посылками закона, а также психологическую зависимость (например, в возникновении) с логическим обоснованием и оправданием. Последнее в умозрении следует объективному отношению основания к следствию, между тем как психологическая зависимость относится к психическим связям в сосуществовании и последовательности. Никто не может серьезно утверждать, что находящиеся перед нами отдельные конкретные случаи, на «основании» которых мы приходим к познанию закона, выполняют функцию логических оснований, посылок, как будто из наличности единичного можно вывести как следствие всеобщность закона. Интуитивное опознание закона психологически, быть может, требует двух моментов: рассмотрения единичных элементов, данных в наглядном представлении, и внутреннего уяснения относящегося к ним закона. Но логически дано лишь одно. Содержание умозрения не есть вывод из единичного случая.

Всякое познание «начинает с опыта», но из этого не следует, что оно «возникает» из опыта. Мы утверждаем только то, что каждый фактический закон возникает из опыта, и потому-то его и можно обосновать только посредством индукции из отдельных данных опыта. Если существуют законы, познаваемые с очевидностью, то они (непосредственно) не могут быть законами для фактов. Я не хочу сказать, что нелепо считать закон для фактов постигаемым с непосредственной очевидностью, но я отрицаю, чтобы это когда-либо имело место. До сих пор там, где делалось такое предположение, оказывалось, что либо смеши-

Логические исследования 91

вали подлинные фактические законы, т. е. законы сосуществования и последовательности, с идеальными законами, которым самим по себе чужда связь с тем, что определяется во времени, либо же смешивали живое чувство убежденности, внушаемое близко знакомыми нам эмпирическими обобщениями, с тем сознанием очевидности, которое мы испытываем только в области чисто отвлеченного.

Если такого рода аргумент и не может иметь решающего значения, то он все же может увеличить силу других аргументов. Мы присоединяем здесь еще один.

Вряд ли кто будет отрицать, что все чисто логические законы носят один и тот же характер; если мы покажем относительно некоторых из них, что их невозможно считать законами о фактах, то это будет верно по отношению ко всем. Однако мы находим среди них законы, касающиеся истин вообще, т. е. законы, в которых регулируемыми «предметами» являются истины. Например, в отношении каждой истины А обязательно, что ее контрадикторная противоположность не есть истина. Если мы имеем пару истин А, В, то и их конъюнктивные и дизъюнктивные сочетания1 представляют собой тоже истины. Если три истины А, В, С находятся в таком отношении, что А есть основание В,В — основание С, то и А есть основание С, и т. п. Но нелепо называть законами для фактов законы, применимые к истинам как таковым. Никакая истина не есть факт, т. е. нечто, определенное во времени. Истина, правда, может иметь значение, что вещь существует, состояние имеется налицо, изменение совершается и т. п. Но сама истина выше всего временного, т. е. не имеет смысла приписывать ей временное бытие, возникновение или уничтожение. Яснее всего эта нелепость проявляет-

______________

1Я подразумеваю под этим смысл суждений <А^*В», т. е. то и другое истинно, или же «А или В», т. е. одно из двух истинно, из чего не следует, что истинно только одно.

92 Эдмунд Гуссерль

ся на самих законах истины. В качестве реальных законов они были бы правилами сосуществования и последовательности фактов, в частности, истин, и сами они, будучи истинами, должны были бы относиться к регулируемым ими фактам. Тут закон предписывал бы фактам, называемым истинами, возникновение и исчезновение, и среди этих фактов, в числе многих других, находился бы сам закон. Закон возникал и исчезал бы согласно закону — явная бессмыслица. То же имело бы место, если бы мы захотели толковать закон истины, как закон сосуществования, как единичное во времени и все же как обязательное в качестве общего правила для всего существующего во времени. Подобного рода нелепости1 неизбежны, если упустить из виду или неправильно уяснить себе основное различие между идеальными и реальными объектами и соответственное различие между идеальными и реальными законами. Еще не раз мы увидим, что это различие является решающим для спора между психологистической и чистой логикой.

______________

1 Ср. систематические соображения гл. VII о скептически-релятивистической противоречивости всякого воззрения, которое ставит логические законы в зависимость от фактов.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПСИХОЛОГИСТИЧЕСКИЕ ТОЛКОВАНИЯ

ЛОГИЧЕСКИХ ПРИНЦИПОВ

§ 25. Закон противоречия в психологистическом

толковании Милля и Спенсера

Выше мы заметили, что последовательно проведенное понимание логических законов как законов о психических фактах должно было бы привести к существенному их искажению. Но в этом, как и в других пунктах, господствующая логика обычно пугалась последовательности. Я был бы готов сказать, что психологизм живет только непоследовательностью, что тот, кто его последовательно продумает до конца, тем самым уже отрекся от него, — если бы крайний эмпиризм не давал разительного примера, насколько укоренившиеся предрассудки могут быть сильнее самых ясных свидетельств очевидности. С бесстрашной последовательностью эмпирист выводит самые тяжкие следствия, принимает ответственность за них и пытается связать их в теорию, разумеется, полную противоречий. Выше мы установили, что для обсуждаемой логической позиции логические истины должны быть не a priori обеспеченными и абсолютно точными законами чисто отвлеченного порядка, а напротив, основанными на опыте и индукции более или менее неопределенными вероятностями, относящимися к известным фактам душевной жизни человека. В этом именно и состоит (за исключением разве только ука-

94 Эдмунд Гуссерль

зания на неопределенность) учение эмпиристов. В нашу задачу не входит подвергнуть исчерпывающей критике это гносеологическое направление. Но для нас представляют особый интерес психологические толкования логических законов, выставленные эмпиристами. Их ослепительный внешний блеск распространяется далеко за пределы этой школы1.

Как известно, Дж. С. Милль2 учит, что principium contradictions есть одно из наиболее ранних и ближайших наших обобщений из опыта. Первоначальную основу этого закона он видит в том, что вера и неверие представляют собой два различных состояния духа, исключающие друг друга. Это мы познаем, продолжает он, — буквально из простейших наблюдений над нашей собственной душевной жизнью. И если мы обращаемся к внешнему миру, то и тут находим, что свет и тьма, звук и тишина, равенство и неравенство, предыдущее и последующее, последовательность и одновременность, словом, каждое положительное явление и его отрицание (negative) являются отличные друг от друга явлениями, находящимися в отношении резкой противоположности, так что всюду, где присутствует одно, отсутствует другое. Я рассматриваю, — говорит он, — обсуждаемую аксиому как обобщение из всех этих фактов.

Где речь идет о принципиальных основах его эмпиристических предрассудков, столь проницательный в других случаях Милль как бы покинут всеми богами. Непонятно только одно: как такое учение могло кого-либо убедить? Прежде всего бросается в глаза явная неточность утверждения, что принцип, по которому два контрадикторных суждения одно-

______________

1 Приложение к этому и ближайшему параграфу дает общее рассмотрение принципиальных недостатков эмпиризма, поскольку такое рассмотрение необходимо в интересах обосновываемого нами идеалистического направления в логике.

2Дж. С.Митть. Логика, кн. II, глава VII, § 4.

Логические исследования 95

временно не могут быть истинны и в этом смысле исключают друг друга, есть обобщение из приведенных фактов относительно света и тьмы, звука и тишины и т. п.; ведь эти факты во всяком случае не представляют собой контрадикторные суждения. Вообще не совсем понятно, каким образом Милль хочет установить связь между этими фактами опыта и логическим законом. Напрасно ждешь разъяснений от параллельных рассуждений Милля в его полемике против Гамильтона. Тут он с одобрением цитирует «абсолютно постоянный закон», который единомыслящий Спенсер подставляет на место логического принципа, а именно, что никакое положительное состояние сознания не может появиться, не исключив соответствующего отрицательного и, наоборот, никакое отрицательное состояние не может появиться, не исключив соответствующего положительного»1. Но кто не видит, что это положение представляет чистейшую тавтологию, так как взаимное исключение принадлежит к определению соотносительных терминов «положительное» и «отрицательное явление». Напротив, закон противоречия во всяком случае не есть тавтология. В определение противоречащих суждений не входит взаимное исключение, и если это происходит в силу названного принципа, то не обязательно обратное: не каждая пара исключающих друг друга суждений есть пара противоречащих суждений—достаточное доказательство, что наш принцип нельзя смешивать с вышеупомянутой тавтологией. Да и Милль не считает этот принцип тавтологией, так как, по его мнению, он возникает через индукции из опыта.

Другие суждения Милля могут нам во всяком случае скорее помочь понять эмпирический смысл этого принципа, чем ссылки на несуществование во внеш-

______________

1 Спенсер, надо думать, по небрежности, вместо закона противоречия ссылается на закон исключенного третьего.

96 Эдмунд Гуссерль

нем опыте, — в особенности те места, где обсуждается вопрос, могут ли три основных логических принципа считаться «неотъемлемыми необходимостями мышления», «первичной составной частью нашей духовной организации» или «законами нашего мышления в силу прирожденного устройства нашего ума», «или же они являются законами мышления только «потому что мы воспринимаем их всеобщую истинность в наблюдаемых явлениях», что Милль, впрочем, не желает решать в положительном смысле. Вот что мы читаем у него относительно этих законов: «Доступны ли они изменению через опыт или нет, но условия нашего существования не дают нам того опыта, который способен был бы произвести такого рода изменение. Поэтому утверждение, не согласное с каким-либо из этих законов, например, какое-нибудь суждение, утверждающее противоречие, хотя бы оно касалось предмета очень далекого от сферы нашего опыта, не внушает нам доверия. Вера в такое суждение при настоящем устройстве нашей природы невозможна как психический факт» (ср.: «Это есть обобщение психического факта, который встречается постоянно и без которого невозможно обойтись в рассуждении»).

Отсюда мы узнаем, что несовместимость, выраженная в законе противоречия, а именно, невозможность истинности двух противоречащих суждений, толкуется Миллем как несовместимость подобных суждений в нашем веровании. Другими словами: на место немыслимости истинности двух противоречащих суждений подставляется реальная несовместимость соответствующих актов суждения. Это гармонирует также с многократным утверждением Милля, что акты веры представляют собой единственные объекты, которые в собственном смысле можно обозначать как истинные или ложные. Два контрадикторно противоположных акта верования не могут сосуществовать — так следовало бы понимать этот принцип.

Логические исследования 97

§ 26. Психологическое толкование

принципа у Милля устанавливает не закон,

а совершенно неопределенное и научно

не проверенное опытное положение

Здесь возникают разнообразные сомнения. Прежде всего бесспорно несовершенна формулировка принципа. При каких же условиях, спросим мы, не могут сосуществовать противоположные акты верования? У различных личностей, как это хорошо известно, вполне возможно сосуществование противоположных суждений. Таким образом, приходится, уясняя вместе с тем смысл реального сосуществования, сказать точнее: у одной и той же личности или, вернее, в одном и том же сознании не могут длиться, хотя бы в течение самого небольшого промежутка времени, противоречащие акты верования. Но есть ли это действительно закон? Можем ли мы ему приписать неограниченную всеобщность? Где психологические индукции, оправдывающие его принятие? Неужели никогда не было и не будет таких людей, которые иногда, например, обманутые софизмами, одновременно считали истинным противоположное? Исследованы ли наукой в этом направлении суждения сумасшедших? Не происходит ли нечто подобное в случае явных противоречий? А как обстоит дело с состояниями гипноза, горячки и т. д.? Обязателен ли этот закон и для животных?

Быть может, эмпирист, чтобы избегнуть всех этих вопросов, ограничит свой «закон» соответствующими добавлениями, например, скажет, что закон действителен только для нормальных индивидов вида homo, находящихся в нормальном умственном состоянии. Но достаточно поставить коварный вопрос о более точном определении понятий «нормального индивида» и «нормального умственного состояния», и мы поймем, как сложно и неточно содержание того закона, с которым нам здесь приходится иметь дело.

98 Эдмунд Гуссерль

Нет надобности продолжать эти размышления (хотя стоило бы поговорить, например, о выступающем в этом законе отношении во времени); ведь сказанного более, чем достаточно, чтобы обосновать изумительный вывод, а именно, что хорошо знакомое нам principium contradictions, которое всегда признавалось очевидным, абсолютно точным и повсеместно действительным законом, на самом деле оказывается образцом грубо-неточного и ненаучного положения; и только после ряда поправок, которые превращают его кажущееся точное содержание в довольно неопределенное, можно приписать ему значение правдоподобного допущения. И действительно, так оно и должно быть, если эмпиризм прав, если несовместимость, о которой говорится в принципе противоречия, надлежит толковать как реальное несосуществование противоречивых актов суждения, и самый принцип — как эмпирически-психологическую всеобщность. А эмпиристы миллевского направления даже не заботятся о том, чтобы научно ограничить и обосновать то грубо неточное положение, к которому они приходят на основании психологического толкования; они берут его таким, как оно получается, таким неточным, каким только и могло быть «одно из наиболее ранних и ближайших наших обобщений из опыта», т. е. грубое обобщение донаучного опыта. Именно там, где речь идет о последних основах всей науки, нас вынуждают остановиться на этом наивном опыте с его слепым механизмом ассоциаций. Убеждения, которые помимо всякого внутреннего уяснения возникают из психологических механизмов, которые не имеют лучшего оправдания, чем общераспространенные предрассудки, которые лишены в силу своего происхождения сколько-нибудь стойкого или прочного ограничения, — убеждения, которые, если их брать, так сказать, дословно, содержат в себе явно ложное — вот что, по мнению эмпиристов, представляют собой последние основы

Логические исследования 99

оправдания всего в строжайшем смысле слова научного познания.

Впрочем, дальнейшее развитие этих соображений нас здесь не интересует. Но важно вернуться к основному заблуждению противного учения, чтобы спросить, действительно ли указанное эмпирическое положение об актах верования — как бы его ни формулировать, — есть закон противоречия, употребляемый в логике. Оно гласит: при известных субъективных (к сожалению, не исследованных точнее, и потому не могущих быть указанными полностью) условиях X в одном и том же сознании два противоположных суждения формы «да» и «нет» не могут существовать совместно. Разве это подразумевают логики, когда говорят: «Два противоречащих суждения не могут быть оба истинными»? Достаточно взглянуть на случаи, в которых мы пользуемся этим законом для регулирования актов суждения, чтобы понять, что смысл его совсем иной. В своей нормативной формулировке он явно и ясно утверждает одно: какие бы пары противоположных актов верования ни были взяты, — принадлежащие одной личности или разным, сосуществующие в одно и то же время или разделенные во времени, — ко всем без исключения и во всей своей абсолютной строгости применимо положение, в силу которого члены каждой пары оба вместе не могут быть верны, т. е. соответствовать истине. Я думаю, что в правильности этой нормы не усомнятся даже эмпиристы. Во всяком случае логика, там, где она говорит о законах мышления, имеет дело только с этим логическим законом, а не с вышеизложенным неопределенным, совершенно отличным по содержанию и до сих пор еще даже не сформулированным «законом» психологии.

Приложение к двум

последним параграфам

О некоторых принципиальных

погрешностях эмпиризма

При том близком родстве, которое существует между эмпиризмом и психологизмом, позволительно сделать небольшое отступление, чтобы изобличить основные заблуждения эмпиризма. Крайний эмпиризм как теория познания не менее нелеп, чем крайний скептицизм. Он уничтожает возможность разумного оправдания посредственного познания и тем самым уничтожает возможность себя самого как научно обоснованной теории'. Он допускает, что существуют посредственные познания, вырастающие из связей обоснования, и не отвергает также принципов обоснования. Он не только признает возможность логики, но и сам строит ее. Но если каждое обоснование опирается на принципы, согласно которым оно совершается, и если высшее оправдание его возможно лишь через апелляцию к этим принципам, то — когда принципы обоснования сами в свою очередь нуждаются в обосновании — это ведет либо к кругу, либо к бесконечному регрессу. Круг получается, когда принципы обоснования, участвующее в оправдании принципов обоснования, совпадают с ними; регресс — когда те и другие всегда различны. Итак, очевидно, что требование принципиального оправдания дл

______________

1 Согласно тому понятию скептицизма, какое мы развиваем в гл. VII, эмпиризм, следовательно, тоже характеризуется как скептическая теория. Виндельбанд весьма метко прилагает к нему слова Канта о «безнадежной попытке». Эмпиризм, говорит он, есть безнадежная попытка «обосновать посредством эмпирической теории то, что само является предпосылкой всякой теории» (Прелюдии, рус. пер., с. 237).

Логические исследования 101

каждого посредственного познания только в том случае может иметь реализуемый смысл, когда мы способны непосредственно и с внутренней убедительностью познавать некоторые первичные принципы, на которых в последнем счете покоится всякое обоснование. Сообразно с этим все оправдывающие принципы возможных обоснований должны быть дедуктивно сводимы к известным первичным, непосредственно очевидным принципам, и притом так, чтобы все принципы этой дедукции сами принадлежали к числу этих принципов.

Но крайний эмпиризм, доверяя вполне, в сущности, только единичным эмпирическим суждениям (и доверяя совершенно некритически, так как он не обращает внимания на трудности, которые особенно велики именно в отношении этих единичных суждений), тем самым отказывается от возможности разумного оправдания посредственного знания. Вместо того чтобы признать первичные принципы, от которых зависит оправдание посредственного знания, непосредственными очевидностями и, следовательно, данными истинами, эмпиризм полагает, что достигает большего, выводя их из опыта и индукции, т. е. оправдывая посредственно. Если спросить, каким принципам подчинено это выведение, чем оно оправдывается, то эмпиризм, так как ему закрыт путь к указаниям на непосредственно очевидные общие принципы, ссылается только на некритический наивный повседневный опыт. Последнему же он надеется придать большую ценность тем, что, по образцу Юма, психологически объясняет его. Он упускает, следовательно, из виду, что если вообще не существует внутренне убедительного оправдания посредственных допущений, т. е. оправдания согласно непосредственно очевидным общим принципам, по которым протекают соответствующие обоснования, то и вся психологическая теория, все учение эмпиризма, покоящееся само на посредственном познании, лишены какого бы то ни было разумного оправдани

102 Эдмунд Гуссерль

и представляют собой произвольные допущения, не лучше любого предрассудка.

Странно, что эмпиризм больше доверяет теории, изобилующей такими нелепостями, чем простейшим основным истинам логики и арифметики. В качестве настоящего психологизма он всюду обнаруживает склонность смешивать — вероятно, в силу кажущейся «естественности» — психологическое возникновение известных общих суждении из опыта с их оправданием.

Любопытно, что не лучше обстоит дело и с умеренным эмпиризмом Юма, который пытается удержать за сферой чистой логики и математики (при всем их затемнении психологизмом) априорное оправдание, эмпиристически же обосновывает только науки о фактах. И эта гносеологическая точка зрения оказывается несостоятельной и даже противоречивой; это показывает возражение, сходное с тем, которое мы выше высказали против крайнего эмпиризма. Посредственные суждения о фактах— так мы можем вкратце выразить теорию Юма — допускают неразумное оправдание, а только психологическое объяснение, и вообще и всегда. Достаточно поставить вопрос о разумном оправдании психологических суждений (о привычке, ассоциации идей и т. п.), служащих опорой для самой этой теории, и об оправдании употребляемых ею умозаключений о фактах,— и нам уясняется очевидное противоречие между смыслом суждения, которое эта теория хочет доказать, и смыслом обоснований, к которым она прибегает. Психологические предпосылки теории сами представляют собой посредственные суждения о фактах и, стало быть, по смыслу доказываемого тезиса лишены какого бы то ни было разумного оправдания. Другими словами: правильность теории предполагает неразумность ее посылок, правильность посылок — неразумность теории (или же тезиса). (Таким образом и учение Юма надо считать скептическим согласно точному смыслу этого термина, который будет установлен нами в гл. VII.)

Логические исследования 103

§27. Аналогичные возражения против

остальных психологических истолкований

логического принципа. Смешение

понятий как источник заблуждений

Легко понять, что возражения, аналогичные тем, которые приведены нами в предыдущем параграфе, относятся ко всякому психологическому искажающему толкованию так называемых законов мышления и всех зависящих от них законов.

На наше требование ограничения и обоснования нельзя ответить ссылкой на «доверие разума к самому себе» и на очевидность, присущую этим законам в логическом мышлении. Внутренняя убедительность логических законов твердо установлена. Но если считать их содержание психологическим, то первоначальный их смысл, с которым связана их убедительность, совершенно меняется. Как мы уже видели, из точных законов получаются неопределенные эмпирические обобщения, которые, при соответствующем сознании их неопределенности, могут притязать на признание, но далеки от какой бы то ни было очевидности. Следуя природной черте своего мышления, но не отдавая себе в этом ясного отчета, и психологические гносеологи, без сомнения, понимают все относящиеся сюда законы первоначально — до того, как начинает действовать их искусство философского толкования — в объективном смысле. Но затем они впадают в ошибку, перенося очевидность, которая связана с этим подлинным смыслом и обеспечивает абсолютную достоверность законов, на существенно видоизмененные толкования, вводимые ими в дальнейшем анализе. Если где-либо имеет смысл говорить о непосредственно самоочевидном восприятии истины, то это в утверждении, что два противоречащих суждения не могут быть оба истинны. И наоборот: если где нельзя говорить о самоочевидности, то

104 Эдмунд Гуссерль

это—при всяком психологизирующем истолковании того же утверждения (или эквивалентных ему, например, что «утверждение и отрицание в мышлении исключают друг друга», или что «признанные противоречащими суждения не могут существовать одновременно в одном сознании»1, или что «для нас невозможно верить в обнаруженное противоречие»2, что «никто не может считать ничто сущим и несущим одновременно» и т. д.).

Чтобы не оставлять ничего в неясности, остановимся на разборе этих колеблющихся формул. При более близком рассмотрении можно сразу заметить искажающее влияние сопутствующих эквивокаций, из-за которых подлинный закон или эквивалентные ему нормативные формулы смешиваются с психологическими утверждениями. Возьмем первую формулировку: «В мышлении утверждение и отрицание исключают друг друга». Термин мышление, в более широком смысле означающий всю деятельность интеллекта, в словоупотреблении многих логиков часто относится к разумному, «логическому» мышлению, т. е. к правильному составлению суждений. Что в правильном суждении «да» и «нет» взаимно исключают друг друга—это очевидно, но этим высказывается равнозначное логическому закону отнюдь не психологическое утверждение. Оно говорит, что суждение, в котором одно и то же соотношение вещей одновременно утверждается и отрицается, не может быть правильным; но оно ничего не говорит о том, могут ли противоречащие акты суждения ре-

______________

1Формулировки Гейманса. Родственную со второй формулировку дает Зигварт: «Невозможно одновременно сознательно утверждать и отрицать одно и то же положение».

2См. Выше конец цитаты из полемической книги Милля против Гамильтона. В другом месте он говорит также: «Два суждения, из которых одно отрицает то, что утверждает другое, не могут быть мыслимы вместе», а затем он толкует как «thought», как «believed».

Логические исследования 105

ально сосуществовать или нет – будь то в одном сознании или в нескольких1.

Этим самым исключена и вторая формулировка, гласящая, что суждения, признанные противоречащими, не могут сосуществовать, хотя бы «сознание» или «сознание вообще» и толковалось как надвременное нормальное сознание. Первичный логический принцип, разумеется, не может исходить из предположения понятия «нормального», которое немыслимо вне связи с этим же принципом, Впрочем, ясно, что при таком понимании это утверждение, если воздержаться от какого бы то ни было метафизического гипостазирования, представляет эквивалентное описание логического закона и не имеет ничего общего с психологией.

В третьей и четвертой формулировке участвует аналогичная эквивокация. Никто не может верить в противоречивое, никто не может предположить, что одно и то же есть и не есть, никто, т. е. само собой понятно, ни один разумный человек. Эта невозможность существует лишь для того, кто хочет правильно судить и ни для кого другого. Тут, следовательно, выражено не какое-либо психологическое принуждение, а лишь убеждение, что противоположные соотношения вещей не могут быть совместно истинны и что, следовательно, если кто желает судить правильно, т. е. признавать истинное истинным и ложное ложным, то должен судить согласно предписанию этого закона. Фактически суждения могут происходить иначе; нет такого психологического закона, который подчинял бы судящего игу логических законов. Опять-таки мы имеем дело с эквивалентной формулировкой логического закона, которой чужда мысль о психологической, т. е. каузальной закономерности явлений суждения. Однако именно эта

______________

1 Гефлер и Мейнонг совершают ту же ошибку, приписывая логическому принципу идею несосуществования.

106 Эдмунд Гуссерль

мысль составляет существенное содержание психологического толкования. Последнее получается в том случае, когда невозможность формулируется именно как невозможность сосуществования актов суждения, а не как несовместимость соответствующих суждений (как закономерная невозможность их совместной истинности).

Положение: «ни один «разумный» человек или даже только «вменяемый» человек не может верить в противоречивое» допускает еще одно толкование. Мы называем разумным того, кому приписываем привычную склонность «при, нормальном состоянии ума» «в своем кругу» составлять правильные суждения. Кто обладает привычной способностью при нормальном состоянии ума, по меньшей мере уразумевать «самоочевидное», «несомненное», тот в интересующем нас здесь смысле считается «вменяемым». Разумеется, уклонение от явных противоречий мы причисляем к весьма, впрочем, неопределенной области самоочевидного. Когда эта подстановка произведена, то положение: «ни один вменяемый или разумный человек не может считать противоречия истинными» оказывается тривиальным перенесением общего на единичный случай. Мы, конечно, не назовем вменяемым того, кто обнаружил бы иное отношение. Здесь, следовательно, о психологическом законе опять не может быть и речи.

Но мы еще не исчерпали всех возможных толкований. Грубая двусмысленность слова невозможность, которое не только означает объективную закономерную несовместимость, но и субъективную неспособность осуществить соединение, немало помогла успеху психологистических тенденций. Я не могу верить в сосуществование противоречивого — как бы я ни старался, мои попытки всегда натолкнутся на ощутимое и непреодолимое противодействие, Эта невозможность верить — можно было бы сказать, — есть самоочевидное пережи-

Логические исследования 107

вание; я вижу, что вера в противоречивое для меня и для каждого существа, которое я мыслю аналогичным себе, невозможна; этим самым я постигаю очевидность психологической закономерности, выраженной в принципе противоречия.

На это новое заблуждение в аргументации мы отвечаем следующее. Известно из опыта, что, когда мы остановились на определенном суждении, нам не удается попытка вытеснить уверенность, которой мы только что исполнились, и предположить противоположное соотношение вещей; разве только если вступят новые мотивы мышления, позднейшие сомнения или прежние, несовместимые с теперешними взгляды или даже только смутное «ощущение» враждебно поднимающихся масс мыслей. Тщетная попытка, ощутимое противодействие и т. п. — это индивидуальные переживания, ограниченные в лице и во времени, связанные с известными, не поддающимися более точному определению обстоятельствами. Как же могут они обосновывать очевидность общего закона, возвышающегося над лицами и временем? Не надо смешивать ассерторической очевидности наличности единичного переживания с аподиктической очевидностью существования общего закона. Разве очевидность наличности того ощущения, которое мы толкуем как неспособность, может вселить в нас убеждение, что фактически невозможное для нас в данный момент навсегда и закономерно нам недоступно? Обратим внимание на неопределимость существенных условий такого переживания. Фактически мы в этом отношении часто заблуждаемся, хотя, будучи твердо убеждены в каком-либо соотношении А, очень легко позволяем себе высказываться: немыслимо, чтобы кто-либо произнес суждение поп А, В таком же смысле мы можем теперь сказать: немыслимо, чтобы кто-либо не признавал закона противоречия, в котором мы совершенно твердо убеждены. Или же: никто не в состоянии счи-

108 Эдмунд Гуссерль

тать истинными одновременно два противоречащих соотношения вещей. Может быть, в пользу этого говорит опытное суждение, выросшее из многократных испытаний на примерах и иногда имеющее характер весьма твердого убеждения; но у нас нет очевидности, что так дело обстоит всегда и обязательно.

Истинное положение дела мы можем описать так: аподиктически очевидной, т. е. в истинном смысле слова внутренне убедительной для нас является лишь невозможность одновременной истинности противоречащих положений. Закон этой несовместимости и есть подлинный принцип противоречия. Аподиктическая очевидность распространяется затем также на психологическое применение; мы убеждены также, что два суждения с противоречивым содержанием не могут сосуществовать в том смысле, чтобы они оба только выражали в форме суждения то, что действительно дано в обосновывающих их наглядных представлениях. И вообще у нас есть убеждение, что не только ассерторически, но и аподиктически очевидные суждения с противоречивым содержанием не могут сосуществовать ни в одном сознании, ни в распределении по разным сознаниям. Ведь всем этим сказано только, что соотношения вещей, которые объективно несовместимы как противоречивые, фактически никто не может найти одновременно существующими в области наглядного представления или умозрения. Но этим никоим образом не исключено, что их могут считать сосуществующими; напротив, мы лишены аподиктической очевидности по отношению к противоречивым суждениям вообще; только по отношению к практически известным и достаточно разграниченным для практических целей классам случаев мы обладаем опытным знанием, что в этих случаях противоречивые акты суждения фактически исключают друг друга.

Логические исследования 109

§ 28. Мнимая двусторонность принципа противоречия,

в силу которой его надо понимать как естественный закон

мышления и как нормативный закон его логического упорядочени

В наше время, когда так возрос интерес к психологии, лишь немногие логики сумели удержаться от психологических искажений основных логических принципов. Между прочим, этой ошибки не избегали и другие логики, которые сами восстают против психологического обоснования логики, и такие, которые по другим основаниям решительно отвергли бы упрек в психологизме. Если принять во внимание, что все непсихологическое не может быть объяснено психологией, что, стало быть, каждая попытка осветить сущность «законов мышления» посредством психологических исследований, предпринятая хотя бы и с самыми лучшими намерениями, уже предполагает их психологическую переработку, то придется причислить к психологистам и всех немецких логиков направления Зигварта, несмотря на то, что эти логики далеки от ясного формулирования или обозначения логических законов как психологических и даже противопоставляют их прочим законам психологии. Если в избранных ими формулах закона и не отражается эта логическая подстановка, то тем вернее она сказывается в сопровождающих объяснениях или в связи соответствующего изложения.

В особенности замечательными кажутся попытки создать для принципа противоречия двойственное положение, в силу чего он, с одной стороны, как естественный закон должен быть силой, фактически определяющей наши суждения, и, с другой стороны, как нормативный закон, — составлять основу всех логических правил. Особенно ярко представлена эта точка зрения у Ф.А. Ланге в его талантливом труде «Logische Studien», который, впрочем,

110 Эдмунд Гуссерль

стремится не развивать психологическую логику в духе Милля, а дать «новое обоснование формальной логики». Конечно, если присмотреться поближе к этому новому обоснованию и узнать из него, что истины логики, как и математики, выводятся из созерцания пространства, что простейшие основы этих наук, «гарантируя строгую правильность всякого знания вообще», «являются основами нашей интеллектуальной организации» и что, стало быть, «закономерность, которой мы восторгаемся в них, исходит из нас самих..., из нашей собственной бессознательной основы» — если присмотреться ко всему этому, то позицию Ланге придется охарактеризовать только как психологическую; мы относим ее к особому роду психологизма, к которому как вид принадлежит также формальный идеализм Канта — в смысле господствующего его толкования — и прочие виды учений о прирожденных способностях познания или «источниках познания»1.

Соответственные рассуждения Ланге гласят: «Принцип противоречия есть пункт, в котором естественные законы соприкасаются с нормативными законами. Те психологические условия образования наших представлений, которые, непрестанно действуя в природном, не руководимом никакими правилами мышлении, создают вечно бурлящий поток истин и заблуждений, дополняются, ограничива-

______________

1 Известно, что теория познания Канта в некоторых отношениях стремится выйти за пределы психологизма душевных способностей как источников познания и, действительно, выходит за их пределы. Но здесь для нас важно, что она в других отношениях сильно вдается в психологизм, что, правда, не исключает живой полемики против иных форм психологического обоснования познания. Впрочем, не только Ланге, но и значительная часть неокантианцев относятся к психологическому направленно в гносеологии, как бы они ни протестовали против этого. Ведь трансцендентальная психология тоже есть психология.

Логические исследования 111

ются и направляются к одной определенной цели тем фактом, что мы в нашем мышлении не можем соединять противоположное, поскольку оно, так сказать, накладывается на противоположное. Человеческий ум может вмещать величайшие противоречия до тех пор, пока он в состоянии распределять их по различным течениям мыслей, держать их вдали друг от друга; но если одно и то же высказывание непосредственно вместе со всей противоположностью относится к одному и тому же предмету, то эта способность к соединению прекращается; возникает либо совершенная неуверенность, либо же одно из утверждений должно уступить место другому. Психологически такое уничтожение противоречивого, разумеется, может быть преходящим, поскольку преходяще непосредственное совпадение противоречий. То, что глубоко укоренилось в различных областях мысли, не может быть разрушено одним лишь умозаключающим доказательством его противоречивости. Б том пункте, где следствия из одного и другого положения непосредственно встречаются, рассуждение, правда, производит действие, но последнее не всегда доходит через целый ряд следствий до самого корня первоначальных противоречий. Сомнения в правильности ряда умозаключений, в тождественности предмета умозаключений зачастую сохраняют заблуждение; но даже если оно на мгновение разрушается, оно потом образуется вновь из привычного круга связей представлений и утверждается, если его не изгнать окончательно путем повторных нападений. Несмотря на это упорство заблуждений, все же психологический закон несоединимости непосредственных противоречий в мышлении с течением времени должен обнаружить сильное действие. Это — острый клинок, который в процессе опыта постепенно уничтожает несостоятельные связи представлений, между тем, как более устойчивые сохраняются. Это — уничтожающий принцип в естественном про-

112 Эдмунд Гуссерль

грессе человеческого мышления, который, как и прогресс организмов, основывается на том, что непрестанно создаются новые связи представлений, причем большая масса их погибает, а наилучшие выживают и продолжают действовать.

Этот психологический закон противоречия... непосредственно дан в нашей организации и ранее всякого опыта действует как условие всякого опыта. Его действие объективно, и он не должен быть сознаваем для того, чтобы проявлять себя.

Но даже если захотеть этот же закон принять за основу логики, признать его нормативным законом всякого мышления, подобно тому, как в качестве естественного закона он действует и без нашего признания, то нам и здесь, как и по отношению ко всем другим аксиомам, необходимо типичное наглядное представление, чтобы убедиться в этом законе.

«Но если мы устраним все психологические примеси, то что тут останется существенного для логики? Только факт постоянного устранения противоречивого. На почве наглядного представления есть просто плеоназм говорить, что противоречие не может существовать; как будто за необходимым кроется еще новая необходимость. Факт тот, что оно не существует, что каждое суждение, переходящее границу понятия, тотчас же устраняется противоположным и тверже обоснованным суждением. Но для логики это фактическое устранение есть первичное основание всех ее правил. С психологической точки зрения, его можно назвать необходимым, рассматривая его как особый случай более общего закона природы; но до этого нет никакого дела логике, которая вместе со своим основным законом противоречия только здесь и берет свое начало» (Logische Studien).

Эти учения Ф.А. Ланге оказали несомненное влияние, в особенности на Кромана и Гейманса. Последнему мы обязаны систематической попыткой провести с возможно большей последовательностью

Логические исследования _ 113

теорию познания, основанную на психологии. Мы особенно должны ее приветствовать как почти чистый мыслительный эксперимент, и мы вскоре будем иметь случай ближе рассмотреть это учение. Сходные взгляды мы находим у Либмана и, к нашему удивлению, посреди рассуждения, в котором он безусловно правильно приписывает логической необходимости «абсолютную обязательность для всякого разумно мыслящего существа», «все равно, согласуется ли все его прочее устройство с нашим или нет».

Из вышесказанного ясно, что мы имеем возразить против этих учений. Мы не отрицаем психологических фактов, о которых так вразумительно говорит Ланге. Но мы не находим ничего, что позволяло бы говорить о естественном законе. Если сопоставить различные формулировки этого мнимого закона с фактами, то они окажутся только очень небрежными выражениями последних. Если бы Ланге сделал попытку описать и разграничить в точных понятиях хорошо знакомые нам опытные факты, он не мог бы не заметить, что их никоим образом нельзя считать единичными случаями закона в том точном смысле, который требуется основными логическими законами. На деле то, что нам представляют в виде «естественного закона противоречия», сводится к грубому эмпирическому обобщению, которому присуща неопределенность, не поддающаяся точной фиксации. Кроме того, оно относится только к психически нормальным индивидам; ибо повседневный опыт нормального человека, являющийся здесь единственным источником, ничего не может сказать о психически ненормальном. Словом, мы тут не видим строго научного приема, безусловно необходимого при всяком употреблении для научных целей ненаучных опытных суждений.

Мы решительнейшим образом протестуем против смешения неопределенного эмпирического обобщения с абсолютно точным и чисто отвлеченным за-

114 Эдмунд Гуссерль

коном, который один лишь употребляется в логике. Мы считаем просто нелепым, отождествлять их или выводить один из другого, или спаивать, то и другое в мнимо двусторонний закон противоречия. Только невнимательное отношение к простому содержанию значения логического закона позволило упустить из виду, что он ни малейшим образом не связан ни прямо, ни косвенно с фактическим устранением противоречивого в мышлении. Это фактическое устранение явно относится лишь к переживаниям суждения у одного и того же индивида в одно и то же время в одном и том же акте. Оно не касается утверждения и отрицания, распределенных между различными индивидами или по различным временам и актам. Для фактов, о которых здесь идет речь, такого рода различия должны быть по преимуществу приняты во внимание, для логического закона они вообще не имеют значения. Он именно и говорит не о борьбе противоречащих суждений, этих временных, реально таким-то и таким-то образом определяемых актов, а о закономерной несовместимости вневременных, идеальных единств, которые мы называем противоречащими суждениями. Истина, что в паре таких суждений оба не могут быть истинными, не заключает в себе и тени эмпирического утверждения о каком-либо сознании и его актах суждения. Думается, что достаточно хоть однажды серьезно выяснить себе это, чтобы уразуметь неверность критикуемого нами взгляда.

§ 29. Продолжение. Учение Зигварта

Еще до Ланге мы находим выдающихся мыслителей, стоящих на стороне оспариваемого нами учения о двойственном характере принципов логики. Таков, как видно из одного случайного замечания, Бергман, вообще не склонный к уступкам в пользу

Логические исследования 115

психологизма; но, прежде всего Зигварт, широкое влияние которого на новейшую логику заставляет нас поближе присмотреться к соответственным его рассуждениям.

Этот выдающийся логик полагает, что принцип противоречия выступает как нормативный закон в том же самом смысле, в каком он был естественным законом и просто устанавливал значение отрицания. В качестве естественного закона он утверждает, что в один и тот же момент невозможно сознательно сказать: А есть В и А не есть В; в качестве же нормативного закона он применяется ко всему кругу определенных (constante) понятий, на который вообще простирается единство сознания; при этом допущении он обосновывает так называемый Principium contradictionis, который, однако, теперь уже не составляет коррелята к закону тождества (в смысле формулы А есть А), а предполагает его, т. е. предполагает установленным абсолютное постоянство понятий.

Точно так же Зигварт высказывается в параллельном рассуждении в отношении закона тождества (толкуемого как принцип согласования). Различие, в силу которого принцип согласования рассматривается как естественный закон или нормативный, говорит он, коренится не в собственной его природе, а в допущениях, к которым он применяется; в первом случае он прилагается к тому, что в данный момент находится в сознании, во втором — к идеальному, эмпирически никогда полностью не осуществимому состоянию сплошного неизменного присутствия совокупного упорядоченного содержания представлений сознания.

А теперь выскажем наши сомнения. Как может положение, которое (в качестве закона противоречия) «устанавливает значение отрицания», носить характер естественного закона? Разумеется, Зигварт не думает, что это положение в качестве номинального определения устанавливает смысл слова «отрицание».

116 Эдмунд Гуссерль

Зигварт может иметь в виду только то, что оно исходит из смысла отрицания, что оно вскрывает то, что оно относится к значению понятия отрицания, другими словами, он хочет сказать только то, что, отказавшись от этого положения, мы отказываемся и от смысла слова «отрицание». Но именно это никоим образом не может составлять содержания естественного закона, в том числе и того закона, который тут же формулирует Зигварт. Невозможно, гласит этот закон, сознательно высказать сразу: А есть в, и А не есть в. Положения, основанные на понятиях (а также и то, что, основываясь на понятиях, просто перенесено на факты), не могут ничего говорить о том, что мы можем сознательно совершать или не совершать в один и тот же момент. Если они, как говорит Зигварт в других местах, сверхвременны, то они не могут иметь никакого существенного содержания, которое относилось бы к временному, т. е. фактическому. Всякое внесение фактов в такого рода суждения неизбежно уничтожает их подлинный смысл. Ясно, таким образом, что каждый естественный закон, говорящий о временном, и нормативный закон (подлинный принцип противоречия), говорящий о сверхвременном, безусловно разнородны. Следовательно, речь не может идти об одном законе, выступающем в одном и том же смысле, но с различными функциями или в разных сферах применения.

Впрочем, если бы противное воззрение было правильно, то было бы возможно дать формулу, которая обнимала бы и закон о фактах, и закон об идеальных объектах. Кто утверждает, что здесь один закон, тот должен обладать одной логически определенной его формулировкой. Понятно, однако, что вопрос о такой единой формулировке остается тщетным.

Еще одно сомнение есть у меня. Нормативный закон должен предполагать осуществленным абсолютное постоянство понятий? Тогда закон был бы обя-

Логические исследования 117

зателен только при предпосылке, что выражения всегда употребляются в одинаковом значении, и в противном случае терял бы силу. Но это не может быть серьезным убеждением выдающегося логика Зигварта. Разумеется, эмпирическое применение закона предполагает, что понятия или суждения, функционирующие как значения наших высказываний, действительно тождественны, подобно тому, как идеальный объем закона распространяется на все возможные пары суждений противоположного качества, но тождественного содержания. Но, разумеется, это не есть предпосылка его обязательности, как будто последняя имеет гипотетический характер, а лишь предпосылка его возможного применения к тем или иным единичным случаям. Как применение числового закона предполагает в каждом данном случае наличность чисел, и такие именно числа, свойства которых ясно определены законом, так и условием применения логического закона является наличность суждений, и притом требуются именно суждения тождественного содержания.

Но и указание на идеальное сознание вообще я не нахожу особенно продуктивным. В идеальном мышлении все понятия (точнее, все выражения) употреблялись бы в абсолютно тождественном значении, не было бы текучих значений, эквивокаций и учетверений терминов. Но сами по себе логические законы не имеют существенного отношения к этому идеалу, который, напротив, мы только и создаем из-за них. Постоянная ссылка на идеальное сознание создает жуткое чувство, как будто логические законы во всей строгости обязательны только для этих фиктивных идеальных случаев, а не для отдельных эмпирических случаев. В каком смысле чисто логические законы «предполагают» тождественные понятия, мы только что изложили, Если мыслимые представления текучи, т. е. если при возвращении «того же» выражения изменяется логичес-

118 Эдмунд Гуссерль

кое содержание представления, то в логическом смысле мы имеем уже не то же самое, а другое понятие, и так при каждом дальнейшем изменении. Но каждое понятие в отдельности само по себе есть над эмпирическое единство и подпадает соответствующим каждой данной его форме логическим истинам. Как поток эмпирических содержаний цветов и несовершенство качественного отождествления не соприкасается с различиями цветов как качественных видов; как один вид есть нечто идеально тождественное по отношению к многообразию возможных единичных случаев (которые сами представляют собой не цвета, а именно, случаи одного цвета),— так обстоит дело и с тождественными значениями или понятиями в их отношении к мыслимым представлениям, «содержанием» которых они являются. Способность идеально овладевать общим в единичном, понятием в эмпирическом представлении, и при повторном представлении убеждаться в тождественности логического идеала есть условие возможности познания, мышления. И как в акте отвлечения мы воспринимаем понятие в качестве единого вида — единство, которого в противоположность многообразию фактических или представляемых фактическими отдельных случаев мы уразумеваем с внутренней убедительностью, — так же мы можем воспринять очевидность логических законов, которые относятся к этим так или иначе оформленным понятиям. К «понятиям» в смысле идеальных единств относятся также и «суждения», о которых говорит Principium contradictionis, a также и вообще значения буквенных знаков, употребляемых в формулах логических положений. Всюду, где мы совершаем акты представления понятий, мы тем самым имеем уже понятия; представления имеют свои «содержания», свои идеальные значения, которыми мы можем овладеть путем отвлечения в идеализирующей абстракции; этим самым нам всюду

Логические исследования 119

дана возможность применения логических законов. Но обязательность этих законов безусловно неограниченна, она не зависит от того, можем ли мы или кто бы то ни было фактически осуществлять представления как символы понятий и удерживать или воспроизводить их с сознанием тождественности их смысла.