Часть 1.

Peter Prechtl.

Husserl zur Einfuhrung

П. Прехтль

Введение в феноменологию Гуссерл

1. Предисловие........................................................................................... 1

2. Биография............................................................................................... 3

3. Философское самосознание.................................................................... 5

4. Критика психологизма........................................................................... 7

5. Интенциональность как основополагающая структура сознания.......... 9

Анализ языка как подход к феноменологической перспективе: выражение и значение...................................................................................................................... 10

Интенциональное переживание сознания............................................. 13

Интенциональный предмет................................................................... 16

Ноэма.................................................................................................... 17

Различие между мнением (Meinung) и познанием............................... 19

6. Очевидность и оригинальная данность................................................ 22

7. Трансцендентальная феноменология.................................................... 23

Эпохе.................................................................................................... 24

Трансцендентальная редукция.............................................................. 25

Эйдетическая редукция........................................................................ 26

8. Мир как горизонтная интенциональность............................................ 26

9. Восприятие и кинестетическое сознание............................................. 29

10. Сознание времени............................................................................... 31

11. Интерсубъективность и опыт иного................................................... 34

12. Конституция духовного мира............................................................. 37

Персональная установка....................................................................... 38

Мотивация как основной закон............................................................ 41

13. Трансцендентальное Ego.................................................................... 42

Я-полюс................................................................................................ 42

Габитуалитет........................................................................................ 43

14. Кризис философии и жизненный мир................................................ 45

15. Между этикой чувств и этикой разума............................................... 48

16. Гуссерлев разум как идеалистический рудимент?............................. 52

Приложение. Указатель литературы...................................................... 54

I. Сочинения Гуссерля......................................................................... 54

Русские переводы сочинений Э. Гуссерля............................................ 56

2. Избранная интерпретативная литература............................................. 57

Хроника жизни Эдмунда Гуссерля........................................................... 58

Сведения об авторе................................................................................... 59

1. Предисловие

Намерение написать введение в феноменологию Гуссерля наталкивается на те же трудности, что и опыт первого прочтения Гуссерлевых сочинений. Комплекс почти непро­ницаемых мыслительных связей и отсылок отягощает нача­ло; многочисленные углубляющиеся в детали анализы спо­собствуют утрате читателями путеводной нити; попутные столкновения с другими философскими позициями в своей отчасти крайне высокодифференцированной аргументации уже предполагают основательное знакомство с позицией Гуссерля, равно как и с другими точками зрения[1]. Намек на то, что подобное обилие предпосылок свойственно и любым другим философским работам и есть признак научного аргументативного стиля, окажет содействие лишь тому, кто только начинает интересоваться философией Гуссерля, не более.

Согласно этому, введение в феноменологию Гуссерля только в том случае может быть успешным, если оно спосо­бно обрисовать основополагающие черты собственной пози­ции. Необходимо пробить просеку и с ней проложить через Гуссерля путь, от которого смогут (самостоятельно) исхо­дить многочисленные просёлки. Разумеется, подобное пред­приятие должно постоянно бороться с опасностью добиться простоты разъяснения ценой комплексности рассматривае­мой темы. Многочисленные старания сделать теорию отно­сительности Эйнштейна понятной позволяют усвоить, что и для требования понятности есть пределы, которые нельзя преступить, не упуская при этом обсуждаемой проблематики.

Другая трудность в изложении гуссерлевской философии проистекает из развития, которое претерпела его феномено­логия. Чисто внешне, перемены усматриваются в том, что различные феноменологические группы имеют основания ссылаться на Гуссерля, соответственно развились из гуссер­левской феноменологии. В различных качествах Гуссерль стал инициатором движения феноменологической мысли. В зависимости от философского интереса, достижения Гуссер­ля прикрепляются к различным рубрикам: критика психоло­гизма, трансцендентальная феноменология, жизненный мир.

Особым предприятием была бы попытка подробно просле­дить связующую нить, которая существовала между гуссерлевскими Логическими исследованиями и Геттингенскпм. соответственно, Мюнхенским крутом феноменологов (Пфендер, Дауберт, Гайгер, Конрад, Раинах), или выяснить, от каких проблемных областей ведут пути к феноменологиям Шелера, Хайдеггера, Сартра и Мерло-Понти[2].

Пожалуй, гуссерлевскому мыслительному пути отвечают наилучшим образом, если, во-первых, стараются понять, вокруг каких центральных проблем вращается его мышле­ние, во-вторых, отыскивают основания, которые в пределах этих проблемных ситуаций вели к смещениям и переменам. Третье затруднение, с которым сталкивался и прежний читатель, заключено в терминологии Гуссерля. Такие понятия, как переживание сознания, интенциональное переживание или ннтенциональный акт вновь и вновь склоняют к психологическому пониманию. Даже (и именно) там, где нюансы в различиях между феноменологией и психологией мотивированы не в конкретных проблемах, психологические ассоциации затрудняют понимание того, что значит феноме­нология. В силу необходимости, мое введение берет на себя работу по переводу, которая подобна прогулке по лезвию бритвы, когда падение грозит с обеих сторон: либо жесткая привязка к терминологии, либо чрезмерно большая свобода в отношении первоначальных понятий. В первом случае все осталось бы без разъяснения, во втором исчезла бы связь с разъясненным понятием; в худшем случае произошло бы смещение смысла в отношении оригинального текста. Это введение пытается отыскать срединный путь, делая соответ­ствующие понятия доступными в их смысловой интенции с помощью — насколько это возможно — собственных описа­ний Гуссерля. Едва ли достижимо вполне то, на что указывал уже Макс Шелер в письме к Гуссерлю: что все же он мог бы при втором издании своих Логических исследований обра­тить внимание на разъяснение таких понятий как «интенциональный акт», которые ведут к многочисленным недоразу­мениям и затрудняют понимание феноменологической мысли.

Несмотря на все трудности, связанные с чтением гуссерлевских текстов, работа над ними и толкование их предста­вляется мне все же плодотворным занятием. Конечно, не стоит ожидать окончательного результата в смысле прочной системы идей, с помощью которой можно было бы все объяснить. Как наука представляет собой не статичное мы­слительное сооружение, а, напротив, — мыслительный про­цесс, так и феноменологию Гуссерля нельзя рассматривать как завершенную систему. Сам он понимал феноменологию как исследовательскую претензию, о которой он говорил, что ее воплощение превышает творческие возможности отдель­ного исследователя. Наилучшим образом данное самопони­мание демонстрируется в его многочисленных манускриптах, в которых каждая проблема неустанно разрабатывается им заново.

2. Биографи

Эдмунд Гуссерль родился 8 апреля 1959 года в Проспите (Мэрене). В начале его обучения — в 1876 г. в Лейпциге и с 1878 г. в Берлине — доминировал интерес к математике, физике и астрономии. Среди его университетских наставни­ков были известные математики Леопольд Кронекер и Карл Вейерштрасс. Его математическая диссертация разрабатыва­ла теорию вариативного счета. После присуждения ученой степени он некоторое время был приват-ассистентом Вейер­штрасса.

Чтобы иметь возможность судить, сколь сильно этот пос­ледний определял мышление Гуссерля и "этос его научного устремления", как называл это сам Гуссерль, необходимо представить себе научное самосознание Вейерштрасса. На­ряду с Кантором и Дедекиндом, он причислялся к предста­вителям критической математики, которая была озабочена ясными дефинициями понятий и логической строгостью до­казательств. Согласно пониманию Вейерштрасса, строгое изложение дифференциального и интегрального исчисления следовало начинать с разъяснения понятия числа. Эта осно­вополагающая идея находит свое выражение в габилитационном сочинении Гуссерля О понятии числа.

Однако и философское идейное достояние оставило в этой работе свои след. В то время (1884-1886) в Вене Гуссерль слушал философские лекции Франца Брентано. Его Психо­логия с эмпирической точки зрения (1874/1911) являет собой обоснование феноменологии, которую Гуссерль впос­ледствии развил на свои специфический лад[3].

Брентановский труд открыл Гуссерлю перспективу описа­ния сознания как «психического» акта в смысле акта мышле­ния. Соответственно, Гуссерль рассчитывал исходным образом обосновать понятие числа в психических деятельностях мы­слительных актов.

Осуществленная логиком Фреге критика сделала для Гус­серля ясным, что апелляция к мыслительным актам понимаемым в качестве психических деятельностей — доста­вить ожидаемого обоснования не способна. Однако Гуссерль остался приверженцем идеи обоснования. Для него с ней было связано притязание философии быть наукой. Гуссерль сумел в своих Логических исследованиях (1901) преобра­зовать критику Фреге в продуктивном смысле. Спустя неско­лько лет после их публикации Гуссерль получил профессуру в Геттингене (19015), с 1916 г. вплоть до своей отставки в 1928 г. он преподавал во Фрайбурге. Еще в геттингенскне годы Гуссерль опубликовал свое второе главное сочинение - Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии (1913) — которое маркирует поворотный пункт в развитии его феноменологической мысли.

Во Фрайбургские годы сотрудником Гуссерля был Хайдеггер. На это время пришелся выход в свет хайдеггеровского Бытия и времени (1927)[4]. Хайдеггер подготовил также публикацию лекции но феноменологии внутреннего созна­ния времени (1928), которые многолетняя сотрудница Гус­серля Эдит Штейн составила в единый текст из лекционных и исследовательских манускриптов. После отставки (1928) Гуссерль не оставляет своих стараний во все новых опытах разъяснять и истолковывать свое феноменологическое начи­нание. За считанные месяцы он создал Формальную и трансцендентальную логику (1929). Вскоре по ее завер­шению Гуссерль сделал доклады в парижской Сорбонне. Оба доклада вышли на французском языке в 1931 году, на немецком лишь в 1950 году под названием Картезианские медитации. Его последний труд Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология также стал досту­пен немецкой публике только в 1954 году. Он восходит к докладу «Философия в кризисе европейского человечества», прочитанному в 1935 году перед Венским культурным обще­ством, и к докладу того же 1935 года «Кризис европейских наук и психология», прочитанному в Пражском университе­те. Частично трактат о кризисе был напечатан уже в 1936 году в белградском журнале Philosophie. Публикация за границей объяснялась политической ситуацией. По истече­нии календарного 1935 года на основании своего еврейского происхождения Гуссерль был лишен преподавательских полномочий. Его прежний сотрудник Хайдеггер, занявший его место на кафедре, сыграл в этом неприглядную роль, когда, в качестве ректора Фрайбургского университета, запретил Гуссерлю посещать университет. «Райхминистерство по науке, педагогике и народному образованию» вынудило Гуссе­рля выйти из основанной Артуром Либертом в Белграде философской организации. В 1937 ему было отказано в разрешении участвовать в IX Международном конгрессе по философии в Париже.

Таким образом, это были не только содержательные трудности понимания, но отчеканенный ненавистью к евре­ям и интеллектуалам политический дух времени, препятст­вовавший рецепции Гуссерлевой феноменологии. Гуссерль подвергся нападкам главным образом как прототип тех интеллектуалов, которые прокламировали значимость верно­го знания для всех людей, а стало быть и для «нелюдей», безразлично негров ли или евреев. Гуссерль репрезентировал тот «бесплодный дух без крови и расы», тех «искалеченных интеллектуалов», чья духовность — «болезненное пышноцветие», не имеющее никакого отношения к своей «хилой телесности», полное ненависти к «подлинной, единенной с землей духовности»[5].

Эдмунд Гуссерль скончался 27 апреля 1938. Изгнанность из публичных дискуссий и в послевоенные годы оказывала свое действие, когда господствующее положение заняли хайдеггеровская феноменология и экзистенциализм. Аналитиче­ская философия, развившаяся из мышления логического позитивизма, соответственно из Венского кружка Карнапа, Шлика и Нойрата, отчасти разделила с гуссерлевской фено­менологией политическую судьбу. Ее представители, как, например, Рудольф Карнап, посещавший семинары Гуссерля еще в 1924/25 годах, смогли все же, по меньшей мере, в англосаксонском регионе в научном смысле встать на ноги и оттуда вновь отыскать вход в немецкоязычное пространс­тво.

Растущему интересу к Гуссерлевым идеям поспособство­вали в конечном итоге различные факторы. Наряду с инте­ресом к понятию жизненного мира, прежде всего следует назвать использование его феноменологии в социологиче­ском и психологическом предприятиях. При ближайшем рассмотрении говорить о единой рецепции Гуссерля не при­ходится. Расстановки акцентов варьируются. С точки зрения аналитической философии языка на переднем плане могли бы стоять Логические исследования. Идеи и последующие сочинения, в противоположность этому, артикулируют трансцендентально-феноменологическую позицию. Ее инте­ресы направлены на интенцнональность как ту смыслоучреждающую продуктивность, благодаря которой конституируется предметность. Обе перспективы задают рамки последующим дискуссиям.

Гуссерлевское мышление оказывается плодотворным в смысле разнообразных воздействий. Дополнительный фак­тор возобновляющегося интереса к Гуссерлю представляют собой многочисленные архивные рукописи. Благодаря им открывается возможность нового подхода к гуссерлевскому философствованию, несущему на себе глубокую печать ана­литичности. Многочисленные новые проекты и подробные анализы, которым Гуссерль не сумел придать вид система­тического целого, расширяют понимание его размышлений. Его философское наследие охватывает примерно 40000 (боль­шей частью стенографических) рукописных страниц. Их существованием мы обязаны бельгийскому францисканскому патеру Герману Лео ван Бреда: вскоре после смерти Гуссе­рля, спасая рукописи от уничтожения национал-социалиста­ми и от разрушения войной, он тайно вывез их из страны. Стараниями Ван Бреда в университете Лёвена (Бельгия) был основан архив Гуссерля.

3. Философское самосознание

Если вообразить себе напряжение, требуемое для такого обилия рукописных страниц, то можно предугадать, сколь сильно у Гуссерля жизнь и философия переплетались между собой. Он не только ввел масштаб философии в строгом смысле абсолютного обоснования, но и его требование к себе самому как философствующему несло отпечаток радикаль­ного импульса. Многочисленные письма к друзьям и его лекции свидетельствуют о страстной увлеченности наукой.

Философия для Гуссерля содержит в себе требование абсолютной философии, абсолютный радикализм мысли. В несколько эмфатическом смысле говорит он о связанном с ним радикальном жизненном решении, в результате которо­го «субъект обрекает себя самого [...] на самое благое в ценностной шкале знания и на настойчивое вживание в идею этого благого»[6]. Гуссерль прокламирует напоминающую об античности абсолютную идею теории. Философскому стрем­лению к абсолютному оправданию коррелятивен характер философии как самооправдания философа. Для философа Гуссерля это соответствие означало отождествление филосо­фской и жизненной целей.

Согласно требованию Гуссерля, философия должна быть познанием из его самоосмысления и ответственности перед самим собой. Она должна представлять собой науку, обосно­вывающую свои собственные результаты познания. Декартов принцип достоверности в своей интенции отвечает предста­влению Гуссерля об универсальной науке из абсолютного оправдания. В своем опыте универсального сомнения Декарт показал, что под вопрос можно поставить все предметы реальности, но не себя самого как сомневающегося, соответс­твенно мыслящего. Если мыслящее ego имеет статус несо­мненного, оно может рассматриваться как фундамент для любого предметного знания.

Философия достигается в качестве строгой науки вслед­ствие того, что лишь очевидность является направляющим принципом. Вопрос о познании безусловных необходимостей Гуссерль ставит иначе, чем это делали теория познания и критика разума до него. Еще до всякого разделения на гуманитарно-научное и естественнонаучное образование по­нятий он ищет путь к теории опыта, которая исходила бы из непосредственного переживания сознания. Его критика прежних философских позиций направлена против их допу­щении. Для Гуссерля высшее правило научной работы вклю­чает в себя в качестве первой задачи точное описание положения дел. Вместо этого, таково его мнение, философии прибегали к определенным метафизическим допущениям и конструкциям. Их понятия, такие как мышление и бытие, созерцание и понимание, действительность и идея, явление и сущность употреблялись без объяснения. Требование Гус­серля состоит в том, чтобы сначала удостоверить эти понятия в их смысле посредством ссылки на их соразмерную созна­нию данность. Конечно, ссылка на способы сознания не должна вести к недоразумению психологического объясне­ния. Гуссерль, напротив, идет путем экземплярного усмот­рения сущности: собственное сознание тематизируется в аспекте своих условий и составных частей. Схема часть-це­лое, судящая об отдельных моментах, насколько они консти­тутивны для целого, задает при этом исследовательскую стратегию.

Хотя сам Гуссерль неоднократно разъяснял свой феноме­нологический метод при помощи размышлений Декарта, это не должно склонять к мнению, будто его методические принципы не отличаются от картезианских. Научно удовле­творительное обоснование в его смысле не разыскивает последних принципов, из которых затем можно было бы вынести, чем является мир. Характерная для феноменологии Гуссерля радикальная направленность вопросов ставит под сомнение не существование мира, а в лучшем случае наши высказывания о мире. Как мы обосновываем такого рода высказывания? В каком смысле можно говорить об объек­тивной значимости наших утверждений и мнений?

Радикальность Гуссерля касается смыслового и ценност­ною содержания наших экзистенциальных утверждений, феноменологический метод служит прояснению смысловых и бытийных установлений. Вопрос об объективности не сводится Гуссерлем к заранее уже — как раз-таки случайно - признанной методологической установке, позаимствован­ной у наук о природе. Такой образ действий все же был бы подвержен проверке перенятой модели. Несмотря на все одобрение, которое выказывается научному методу, остается вопрос, что делает эту науку наукой, соответственно что представляют собой критерии научности. В этом смысле Гуссерль понимает свои размышления как наукоучение.

В отношении этого требования обоснованности в рамках развития мышления Гуссерля намечаются сдвиги, в которых, разумеется, распознается содержательно-мотивационная связь. Пожалуй, введение в мышление Гуссерля будет лучше всего отвечать ей, отслеживая каждый раз на отдельных этапах реализацию его требования обоснованности.

4. Критика психологизма

В первой части своих Логических исследований[7] Гус­серль предпринимает первую значительную попытку своего критикующего обоснования мышления. Он ставит вопрос, какими основными законами следует руководствоваться мы­шлению. Нормативная логика представляет собой ту науку, которая такие законы формулирует и вместе с тем называет условия всякого истинного высказывания и любого научного познания. Дальнейшее размышление, берущее во внимание значимость этих законов, принудило Гуссерля к полемике с господствующими объяснениями, исходившими из тезиса, что теоретический фундамент нормативной логики лежит в психологии, соответственно в описании реальных законов мышления. Следствием подобного взгляда явилось утверж­дение Джона Стюарта Милля, что логика как наука есть часть психологии, что, таким образом, сущностный фунда­мент наукоучения следует искать в отдельной теоретической науке.

Логика как учение об искусстве мышления, суждения, заключения характеризуется как практическое регулирова­ние психических способностей. Согласно этому пониманию, правила, с которыми в случае правильного мышления сле­дует сообразовываться, находят свое основание в правилах, определяемых посредством эмпирической закономерности мышления (понимаемого как протекание мыслительного процесса). Следовательно, они идентичны эмпирическим за­конам психологии.

Проблематичность такой позиции общеизвестна: рассмо­трение процессов мышления в лучшем случае ведет к наблю­дениям того, как мышление при специфических условиях выходит за свои пределы.[8] С другой стороны, логика напра­влена на норму мышления. Нормативный аспект логики имплицирует критерий "истинного" - "ложного", который нельзя получить посредством простого наблюдения мыслите­льных процессов.

Психологистическую претензию на обоснование Гуссерль подвергает подробному испытанию. Вопрос для дискуссии: того ли рода логические законы, что они могут быть вклю­чены в психологию как эмпирическую науку, или же логи­ческие законы представляют собой особенный тип?

Гуссерль проводит испытание, демонстрируя следствия психологистического мышления. Первое следствие касается противоречия: точный закон (логики) есть опытно-эмпири­ческий закон. Законы логики (как и законы математики) претендуют на безусловную значимость. Как логический закон, "закон противоречия" означает: из двух противоречи­вых суждений, которые высказываются по поводу одного и того же положения дел, только одно может быть правиль­ным. Если в сравнении с этим рассмотреть высказывания психологии, выявится иной род законов. Эмпирические за­коны психологии выводятся из индуктивного обобщения единичных фактов опыта или представляют собой обобще­ния через регулярности. Если бы логические законы обосно­вывались психологическими законами, из этого следовало бы:

1. В результате их эмпирического обоснования им был бы присущ характер расплывчатых правил, которые не в состо­янии претендовать на безусловную, необходимую значи­мость.

2. Как эмпирические законы, они, в отношении их при­тязаний на значимость, подтверждались бы лишь с определенной степенью вероятности и не обосновывались бы необ­ходимым усмотрением (аподиктической очевидностью).

В своей основанной на опыте формулировке "закон про­тиворечия" гласил бы: должно полагать, что из двух проти­воречивых суждений об одном и том же положении дел лишь одно может быть истинным.

Второе следствие, на которое указывает Гуссерль, касает­ся критерия правильности акта мышления. Допустим чисто гипотетически: законы мышления суть каузальные законы в строгом смысле. Как из действия этих законов может возни­кнуть правильный акт мышления? В качестве объяснения предлагается следующее: во-первых, логически корректное мышление обусловлено каузальностью последовательности мышления. В таком случае доказательство каузального происхождения соответствовало бы доказательству логически корректного мышления. Во-вторых: логически неверное мыш­ление, которое, очевидно, может быть доказано эмпирически, в таком случае либо не может обусловливаться каузально, либо должно подчиняться иной каузальной последовательно­сти мышления. Даже если бы нелогичное мышление и протекало согласно законам, то это вынуждало бы к двум типам каузальных отношений или к какому-либо дополнительному допущению, дабы "корректная" каузальная последователь­ность могла нарушаться. Разумеется, оба предположения заранее допускают критерий логически правильного для оценки правильной каузальной последовательности процесса мышления. Этот критерий не может быть получен из каузальной последовательности, т.к. последняя лишь в соответс­твии с ним должна быть оценена. Следовательно, невозмож­но аргументировано утверждать то, что логические законы - лишь отображения каузальных, так что мы, дабы прави­льно мыслить, должны действовать в соответствии с "приро­дой" нашего мышления.

В основании обрисованной проблемы Гуссерль выявляет путаницу — ошибочное разграничение психологических за­конов: не делается различий между суждением как формой протекания и содержанием суждения, следовательно, идей­ным содержанием. Гуссерль для этого использует понятийное разграничение между "реальным" и "идеальным". Суждение как реальный процесс мышления с последовательностью отдельных эпизодов принципиально отлично от содержания суждения, которое может быть обозначено как "идеальное", равно как и любая идея представляет собой "идеальное".

Гуссерль разъясняет это на примере счетной машины. Даже если в эпоху компьютеров это и покажется странным, пример способен проиллюстрировать положение дел. Счет­ная машина так устроена в соответствии с природными законами, что ее деятельность по сложению чисел и число­вых рядов протекает таким образом, что она своей "мысли­тельной работой" соответствует законам арифметики. Никто бы не стал объяснять механизм машины с помощью ариф­метических законов вместо механических. Только если бы кому-нибудь понадобилось показать, что машина работает исправно, ему пришлось бы предоставить доказательство взаимного соответствия функций машины и арифметических законов. Таким образом, необходимо зафиксировать проти­воположность между реальным, мышлением как процессом, и идеальным, мыслимым.

На примере дальнейших следствий психологистической попытки объяснения Гуссерль вновь демонстрирует разницу между логическими и эмпирическими законами. Если бы логические законы были отображением реального протека­ния мышления, следовательно, рассматривались бы как нор­мативный оборот эмпирической закономерности, тогда логические законы должны были бы иметь и эмпирически-пси­хологическое содержание. Однако ни один закон формаль­ной логики не имплицирует никакого материального содер­жания. Логический закон имеет значимость независимо от материальных, соответственно, психологических обстоя­тельств того, кто судит и независимо от обсуждаемого мате­риального положения дел, и, стало быть, значим как для суждений повседневности, так и для научных высказываний биологии, химии, лингвистики etc.

Приводя аргументы против психологизма, Гуссерль ведет борьбу и с позициями скептицизма, соответственно, реляти­визма. Его возражения резюмируются следующим тезисом: чисто логические принципы нельзя выводить из случайных фактов (к таким случайностям Гуссерль причисляет и человеческую конституцию), так как это вело бы к допущению предположения, что эти законы могли бы иметь иной вид. либо не существовать вовсе. Позицию, которая допускала бы значимость этих логических законов лишь относительно их фактов, Гуссерль считает неприемлемой. Гуссерль при этом утверждает даже, что данные законы обладают значимостью независимо от того, мыслит их человек или нет, находит он их разумными или нет. В связи с этим требованием значи­мости Гуссерля обвиняют в идеалистическом объективизме.

Однако стремление понимать изречение Гуссерля "к са­мим вещам" в подобном смысле объективности пли объектив­ной сущности было бы непониманием гуссерлевской интен­ции. Ибо своей критикой психологизма Гуссерль раскрывает проблемный горизонт феноменологии: для теории познания, задающей рамки его феноменологическим разысканиям, не­обходимо прояснить связь между идеальностью законов, соответственно, идеальностью познания, мышлением, соот­ветственно, переживанием сознания, и индивидуальным мы­слительным актом. В понятии познания заключено: быть суждением, притязающим на истину, а также удостоверение правоты этого притязания.

К условиям познания следует причислить и субъекта суждения. Конечно, свою критику психологизма Гуссерль считает методологическим предостережением от того, чтобы субъект суждения или мышления, относящийся к идеально­му бытию законов, трактовать в эмпирическом смысле.

5. Интенциональность как основополагающая структура сознани

Шаг от критики ложной стратегии обоснования к соб­ственному, феноменологическому опыту обоснования чистой логики осуществлен Гуссерлем во втором томе его Логиче­ских исследований[9]. При этом Гуссерль использовал идеи своего философского наставника Франца Брентано. Поня­тие "интенционального сознания", которому в конечном итоге было суждено стать признаком феноменологической мысли, развивалось Брентано в отграничении от той эмпирической психологии, которая описывает сознание и мышление в духе основанных на опыте наук. Уже брентановские размышле­ния позволяли отчетливо осознать, что фундамент логики следует искать не в каузально объясняющей психологии, а в лучшем случае, в "дескриптивной психологии" или "опи­сывающей феноменологии". Эта ссылка на дескриптивную психологию, с которой Гуссерль связал свои феноменологи­ческие исследования, доставила и первые трудности понима­ния, которым был подвержен второй том его Логических исследований. Носящая печать психологии терминология склоняла к ошибочному пониманию феноменологической специфики, поэтому уже во втором издании Гуссерль произ­вел соответствующие терминологические корректуры.

Анализ языка как подход к феноменологической перспективе: выражение и значение

Феноменологическая постановка вопроса нацелена на то, чтобы "идеальное", репрезентируемое помимо прочего и ло­гическими законами, поставить в отношение к сознанию, ему отвечающему. Она пытается отыскать ответ на следующий вопрос: каким образом идеальность логических законов, стало быть того, что признается объективным логическим законом, может быть доказана в отношении мыслящего субъекта? Подход к этой проблеме Гуссерль разрабатывает прежде всего через размышления, касающиеся языка[10]. С анализа языка следует начинать ввиду осознания того обстоятельства, что любое суждение, любое познание формулиру­ется как высказывание. Первым шагом Гуссерль предприни­мает доказательство того, что языковые знаки связаны с конкретной работой мышления или, как он это еще называ­ет, с "психическим переживанием".

С этой целью языковые знаки тематизируются Гуссерлем в качестве "выражения". Первое важное различение мы получаем тогда, когда вместе с Гуссерлем рассматриваем обычную речь. Мы можем констатировать, что языковым выражением должен передаваться определенный смысл. В соответствии с этим любое слово имеет два компонента: чисто материально оно есть звуковой комплекс, который "транспортирует" некоторый смысл. Смысл представляет со­бой то, что посредством данного знака имеется в виду. В гуссерлевской терминологии это означает: говорящий прида­ет смысл звуковому комплексу (или письменным знакам) — он осуществляет "акт смыслопридания" ("sinnverleihenden Akt"). Для иллюстрации того, что подобная дифференциа­ция оправдана, предлагаются слова, звучащие схожим обра­зом, но имеющие различный смысл: например, "крем" и "Крым" при схожем звучании обнаруживают всякий раз два различных значения.

Теперь Гуссерль проводит дальнейшие различения, которые не сразу можно заметить. Наряду со значением, смыс­лом, слову свойственна функция что-либо называть, а имен­но "представляемый" (мыслимый) предмет. Это различение известно нам из семантики, где слово в качестве "имени" называет предмет. В понимании реалистической семантики статус осмысленных имеют лишь те имена, которые отсыла­ют к фактически существующему предмету. Позиция Гуссе­рля здесь принципиально иная: предметное представление не означает для Гуссерля представления вещественного предме­та, известного нам из восприятия. Напротив, понятие "пред­мет" у Гуссерля подразумевает: какому-либо логическому субъекту приписывается предикат. Следовательно, если речь идет о предметности, то это еще не имплицирует того, что последняя выявлена в качестве вещного предмета в действи­тельности. Как сделать теперь различие между "значением" и "именованием" несомненным; как наглядным образом по­яснить утверждение, что слово обладает значением и с помощью значения именует или представляет предмет? По­чему вообще необходимо различать эти моменты?

Два примера смогут оказать нам содействие в том, чтобы сделать необходимость данного различения очевидной. Один пример предлагает зримо присутствующий предмет, другой — не вещно-предметное, не вещное представление. Если я хочу назвать плодовое дерево, я могу назвать его, например, фруктовым деревом или яблоней: в другом случае один и тот же предмет я могу назвать зданием или домом. В обоих случаях с различными именованиями я отношусь к одному и тому же предмету. Возможно, это станет яснее, если я одну и ту же историческую личность назову один раз победителем при Йене, а другой — побежденным при Ватерлоо. В неко­тором смысле — без момента наглядности — с терминами "равноугольный треугольник" и "равносторонний треуголь­ник" я отношусь к одному и тому же предмету. Во всех примерах выявляется различие в способе именования при наличии тождественного предмета. Это призвано проиллюс­трировать то, что с различным значением, различным смыс­лом можно относиться к одному и тому же предмету. Однако в результате этого данный феномен еще не получает фено­менологического разъяснения, а только становится понятным в аспекте своей дифференциации. Столь же допустим и тот случай, чтобы одним и тем же значением именовались различные предметы. С выражением "лошадь" я могу один раз отнестись к "Буцефалу", другой — к рысаку или к пони, или к родовому понятию "лошадь", случись мне говорить о родовой принадлежности зебры.

Если данные различения признаются весомыми, значение и словесное звучание должны быть удостоверены феномено­логически. Приводимые различения выполнялись чисто дес­криптивно. Высказывания типа: "Каждое выражение что-либо подразумевает и, подразумевая что-либо, оно относится к 'предметному'" нуждаются в прояснении с феноменологиче­ской точки зрения. То обстоятельство, что посредством значения я отношусь к чему-то предметному, Гуссерль называет "интенцией значения" (Bedentungsintention). В ней находит свое выражение интенциональный характер созна­ния. Брентано характеризовал сознание тем, что оно всегда есть сознание о чем-то, следовательно, — сознание о пред­мете[11]. Во всецело конкретной интенции значения я отношусь к предметному, я нечто (как нечто) "подразумеваю" (verme­ine) тик в первом приближении или в предварительном смысле можно наметить всеобщую структуру сознания, т.е. интенционального сознания.

Ввиду актуального здесь анализа языка следует констати­ровать, что характер интенции значения является сущност­ным признаком языковых знаков и выражений. Поскольку выражению надлежит быть смыслооживляющим выражени­ем, интенция значения присуща ему с необходимостью. Вместо интенции значения Гуссерль говорит также об акте смыслоприданпя. Конечно, понятие акта является проблема­тичным, т.к. оно имплицирует ряд недоразумений и склоняет к ассоциации с активностью. Возможно, этому понятию в нашем контексте отвечают наилучшим образом, когда акт смыслоприданпя понимают как работу мышления, а не как реальную деятельность. Гуссерль утверждал, что выражение, состоящее из двух компонентов, а именно из материального знака (звучания слова или письменного знака) и значения, представляет собой "феноменальное единство" (phanomenale Einheit). Это сказывается в том, что при восприятии звуча­ния слова мы всегда уже направлены на выраженный им смысл, на его значение. Это феноменальное единство — "выражение" - не было бы дано в том случае, если бы мы воспринимали знаки, о которых мы не знаем ни того, что они являются письменными знаками, ни того, что бы они могли означать. Тогда бы мы воспринимали не выражение, а в лучшем случае, знаки в качестве расположенных в ряд различных линий. Эта интенция значения была бы не более чем рядом отдельных фигурок, в лучшем случае, букв. Данное понимание испытывает изменение, когда нам объя­сняют значение этих знаков или когда ряд знаков объявляют словом; данное изменение Гуссерль характеризует в качестве "феноменальной модификации" (phanomenale Modifikation). После подобного объяснения эти знаки понимались бы нами как слона со значением, следовательно, как выражения. В такой феноменальной модификации переменился бы интенциональный характер переживания значения.

На этом примере "феноменальной модификации" прояс­няются два момента: во-первых, обнаружилось, что слову присуща интенция значения, следовательно, вообще только смысловое содержание делает его выражением. Во-вторых, становится явным понимание феноменологии как критики познания. В терминологии Гуссерля феноменологическое понимание означает, что все предметы и предметные связи существуют для нас только как посредством различных актов "подразумеваемые единства" (gemeinte Einheiten), как резу­льтат "подразумевания" (Vermeinen). Проще всего это ил­люстрируется на материале восприятия. Пример со знаками уже способствовал различениям. Какие-либо соединенные друг с другом линии могут пониматься в различных смыслах: представляют ли они собой знаки или письмена иных, давно ушедших культур, или это геометрические фигуры? Один и тот же чувственно воспринимаемый признак может означать для нас нечто совершенно различное. В каждой из трех проблематичных трактовок выражается определенное мне­ние (Meinung). Допустим, одно утверждает, что этот знак означает геометрическую фигуру, другое высказывается за литеру, третье — за рисунок. Эти понимания представляют собой три "подразумевания", три различных акта подразуме­вания, в которых один и тот же материальной образ, один и тот же чувственный материал, представляется нам как "подразумеваемое единство" в смысле рисунка, литеры пли геометрической фигуры.

Ставшие с этим примером наглядными возможности диф­ференцирования ведут Гуссерля к основополагающему раз­личению между актом подразумевания и "подразумеваемым единством", следовательно, в совершенно конкретном смыс­ле подразумеваемой предметностью. В этой формулировке словно заключена проблема, вокруг которой вращаются все размышления Гуссерля. По ходу ее разработки из нее воз­никают многочисленные проблемные следствия, с которыми Гуссерль пытается сладить в дифференцированных анали­зах, которые и придают его разысканиям впечатление неяс­ности. Прежде всего, на переднем плане феноменологиче­ских интересов — структура "акта подразумевания". Лишь в дальнейшем и подразумеваемое единство", коррелят со­знания, станет особым проблемным полем.

Исключительно дескриптивно-анализирующим способом мы достигли различения между физическим признаком вы­ражения и значением выражения. Наряду с этим Гуссерль обращает внимание на следующее важное различение. В интенции значения отражается то, что вместе с выражением нечто подразумевается, и в результате этого реализуется отношение к предмету. Приведенные для иллюстрации при­меры уже обнаружили различный характер подразумевае­мых предметов: с одной стороны, данные наглядно, с другой - данные чисто идеально. Независимо от того, расположен ли предмет, о котором я говорю в совершенно конкретном смысле, непосредственно передо мной или нет, — мы можем его обсуждать. Интенциональное отношение интенции зна­чения не следует понимать как реляцию между моим созна­нием и объективным внешним предметом, находящимся передо мной. Интенциональное отношение сказывается в том. что в интенции значения имплицировано отношение к подразумеваемому предмету, но именно к "мыслимому пред­мету". Ввиду этого Гуссерль говорит о лишь сигнитивной, символической, (зрительно) пустой интенции значения. Ес­ли я в состоянии обнаружить подразумеваемый предмет также и в конкретном восприятии, то можно сказать об этом, что поначалу остававшаяся пустой интенция значения созерцательно "исполняется" ("erfullt"), и в результате этого предметное отношение реализуется и в качестве фактическо­го отношения. Предметное отношение актуализируется вви­ду фактически воспринимаемого предмета.

Таким образом, следует зафиксировать различие между (сначала) зрительно пустой интенцией значения и исполнен­ной интенцией значения. Если речь идет об (эмпирическом) познании, мы, естественно, оказываемся вынуждены удосто­верять наше Интенциональное мнение (интенцию значения) посредством исполняющих значение актов, либо подтверж­дать ее с той или иной степенью соответствия.

Интенциональное переживание сознани

После того, как "выражение" вместе с "психическим переживанием" было утверждено в качестве феноменального единства, встает задача первого феноменологического прояснения того, что означает понятие интенционального акта, соответственно, интенционального переживания сознания[12]. Предметом нашего рассмотрения в (феноменологической установке является акт сознания, насколько он подчинен интенции значения. Тем самым тематизируются конститутив­ные составные части, имеющие принципиальное значение для структуры мышления. Феноменологический вопрос: "Ка­ким образом наше собственное переживание сознания доступ­но для рассмотрения?" - опирается на утверждение, что значение не считывается с внешнего предмета, а представ­ляет собой результат нашего сознания, нашего мышления. Уже Гуссерлевы рассуждения о "придающем значение акте" указывают на это. Понятие "акт" призвано выразить продук­тивный характер сознания. В этом смысле надлежит пони­мать следующий тезис: "акты" должны быть переживаниями значения, и в соответствующем единичном акте значащее (das Bedeutungsmassige) должно заключаться как раз в переживании акта, а не в предмете.

Следует разъяснить, что именно делает этот акт интенциональным, направленным на предмет переживанием. Осущес­твляемый на опыте феноменологический анализ акта мыш­ления, артикулируемого в охарактеризованной интенции значения, должен бы прояснить, в каком смысле в отноше­нии мышления может идти речь о психическом пережива­нии. Тогда была бы обретена ясность и в отношении того, почему Гуссерль метод своего исследования в одном и том же смысле характеризует один раз в качестве "дескриптив­ной психологии", а другой — в качестве "феноменологиче­ской психологии" или "чистой феноменологии". Эта множест­венность характеристик свой исток имеет в мышлении Брентано, благодаря которому Гуссерль ознакомился с сущ­ностным определением психических феноменов. Их сущ­ность Брентано описал посредством того, что они всегда отнесены к некоторому содержанию, всегда направлены на объект. В этом же смысле Гуссерль говорит об интенциональности как сущностной черте психической жизни. Хотя в нашем контексте на переднем плане стоят акты мышления, для Брентано к ним причислялись также такие акты как любовь и ненависть, для Гуссерля — оценивающие и прак­тические акты. Соответственно, в феноменологических ана­лизах речь идет о сущностных чертах, т.е. всеобщих структурах этих направленных на предметное актов мышления. Первый методический шаг феноменологического анализа состоит в том. чтобы не принимать во внимание фактические переживания и случайности эмпирического хода сознания: вторым шагом необходимо определить специфику мыслите­льного акта, его "идеальную сущность". Для того, чтобы постичь интенцию значения как результат акта мышления, мы направляем свое внимание на акт сознания, охарактери­зованный в качестве "интенционального переживания".

Дескриптивный анализ сущности, который должен вы­явить конститутивные моменты для каждого переживания сознания, лучше всего демонстрируется на примере воспри­ятия. Восприятие, имплицирует то, что сознание в настоящий момент направлено на нечто, данное наглядно. Этот отправ­ной пункт восприятия находится вне воспринимающего со­знания и, следовательно, не переживается. В феноменоло­гическом смысле переживаются совершенно конкретные чувственные впечатления и связанное с ними "осознанное содержание". О переживании говорится в том смысле, что чувственные (sensitiven) впечатления схватываются как не­что в некотором предметном смысле. Например, я имею визуальные чувственные впечатления цвета или определен­ных очертаний, которые я постигаю как чувственный опыт голубой книги. Моменты окраски или гештальт-качества подвергаются "объективирующему схватыванию" (objek­tivierende Auffassung)[13]. При помощи примера с восприятием можно зафиксировать два момента: комплекс ощущений (Ernpfindungskomplexioii) н объективирующее схватывание. Оба момента Гуссерль причисляет к "действительным состав­ным частям" (reellen Bestandsstuken)[14], соответственно к "действительным содержаниям сознания» (reellen Bewusstseinsinhalten) акта восприятия.

Однако наряду с актом восприятия существуют также такие акты сознания, которые не направлены на что-либо зримо данное, например, представления фантазии или поня­тийное мышление. По этой причине было бы целесообразным говорить о "репрезентирующих содержаниях", которые в случае восприятия представляют собой ощущения, при фан­тазии — фантазируемое ощущение ("фантазм"), при поня­тийном, соответственно, символическом мышлении — знак. "Репрезентирующие содержания" посредством постигаемого смысла (Auffassungssinn) подвергаются объективирующему схватыванию. В Идеях это схватывание репрезентирующих содержаний Гуссерль называет "ноэзисом". Так как в отно­шении ощущений Гуссерль употребляет также такие обозна­чения, как гилетическое данное (hyletisclies Datum) или чувственное данное (Sinnesdatum), нетрудно подпасть эмпи­рическому представлению, будто сами эти чувственные впе­чатления можно еще раз воспринять в качестве гилетических данных в реальном смысле. Манера Гуссерля говорить о гилетических данных — в особенности в Идеях. — крайне рискованна, поскольку склоняет к подобным ассоциациям. Ощущения не имеют статуса объекта восприятия. Феноме­нологический анализ устанавливает акт мышления в качес­тве единства сознания, которое конституировано своими действительными (reell) составными частями. Таким обра­зом, если речь о переживании сознания идет в феноменоло­гическом смысле, тогда характер переживания присущ обеим действительным составным частям или, как это еще обозна­чает Гуссерль, "действительному феноменологическому содер­жанию" (den reellen phanomenologischen Inhalt).

На примере акта восприятия должен удостовериться еще один аспект интенционального сущностного характера (We­senscharakters). По ходу толкования слова в качестве фено­менального единства уже было сказано, что одни и те же материальные знаки могут постигаться различным образом: как слово, как символ, как неизвестная литера. При тепе­решней стадии рассуждения, ссылаясь на мыслительный акт, это можно разъяснить следующим образом: те же самые ощущения (объективируясь) постигаются в различном смы­сле. Различные схватывания не следует сводить к перемене в ощущениях. Скорее, через различные схватывания стано­вится очевидной такая сущностная черта сознания, как единство мышления, которую Гуссерль называет "характером постижения" (Auf'assungscharakter) или "апперцепцией" (Apperzeption). В сравнении с простыми ощущениями апперцепция представляет собой нечто "большее". То, что речь при этом идет о сущностном структурном моменте интенциональности сознания, может стать очевидным благодаря и иным ситуациям восприятия. Достаточно только занять пози­цию наблюдателя, перед которым на вращающейся платформе движется коробка. Наблюдатель воспринимает вращение коробки и одновременно, в зависимости от перспективы, переживает различные ощущения. Эти комплексы ощущений постигаются им одним и тем же объективирующим способом, а именно в качестве коробки, хотя и в различных боковых перспективах. Из изменения комплексов ощущений идентич­ность коробки, соответственно, сознание идентичности од­ной и той же коробки, дедуцировать невозможно. Оба про­иллюстрированных аспекта, как различное постижение, так и сознание идентичности, указывают на то, что в качестве необходимых составных частей сознания следует признать два компонента: презентирующие ощущения и постигаемый смысл ("апперцепцию").

Термин "переживание сознания" имеет в виду характер переживания, который присущ этим двум компонентам.

Интенциональный предмет

Наряду с этим действительным (reell) содержанием, комп­лексом ощущений и апперцепцией, Гуссерль устанавливает еще и "интенциональное содержание". Этим он тематизирует отношение значения и предметности, иллюстрированное примером равностороннего-равноугольного треугольника. С двумя различными по значению описаниями мы относимся к одной и той же предметности. Этот, связующий смысл (Bezugssinn) Гуссерль называет "материей"[15]: она представ­ляет собой в интенционалыюм сознании то, что только и придает ему обозначение предметного. Посредством "мате­рии" описывается, что отношение к предметному заключает в себе, во-первых, определенное значение предметного, во-вторых, определенный способ схватывания, в котором значение проявляется. Материя устанавливает значение и определения предметного. Различные ннтенциональные от­ношения могут касаться одного и того же предметного, хотя и с иных точек зрения. Для иллюстрации Гуссерль приводит историческую личность, — Наполеона, который в одном смысле воспринимается как победитель при Йене, в другом как побежденный при Ватерлоо.

С материей акта связано определенное качество акта. Это значит, что любое предметное отношение квалифицируется в особой установке, в зависимости от того, утверждаю ли я что-либо, сомневаюсь ли, ожидаю и т.д. Качество акта характеризует модальность отношения в качестве очевидно­го, сомнительного, возможного и т.д.

Только там правомерно говорить об интенции, где имеет место отношение к чему-то предметному. Об ннтенциональной предметности, которая представляет собой этот отправ­ной пункт, ранее уже шла речь, разумеется, лишь в предва­рительном смысле, когда я указал на то, что термин "предметность" следует понимать в широком смысле, следо­вательно, не только в качестве вещно-реального и пространс­твенно воспринимаемого предмета, но и в смысле некоторого положения дел, логического закона, короче, в логическом смысле, когда субъекту приписывается предикат.

На примере этого многообразия разновидностей того, что может быть избрано в качестве предмета, уже становится ясным, что когда Гуссерль говорит об интенциональном предмете, речь идет о мыслимом предмете. Было бы естественным обозначить этот последили в качестве "имманентного предмета". Однако эту формулировку, равно как и манеру речи об имманентном существовании предмета, Гуссерль отклоняет. Хотя подобные формулировки способны нагляд­ным образом пояснить, что дело при этом идет о мысленно представленном предмете, они, во-первых, все же противо­речат собственной терминологии Гуссерля. Ибо об имманент­ном Гуссерль говорит лишь в отношении действительных составных частей переживания, а именно в отношении комп­лекса ощущений и апперцепции. А во-вторых, эти формули­ровки внушают наличие реального отношения между пере­живанием сознания н предметом, что совершенно не соответствует феноменологическому положению дел. Речь, как о существовании, так и о не существовании в отношении интенциональных предметов лишена смысла.

Гуссерль разъясняет это на примере римского бога Юпи­тера следующим образом: если я представляю себе бога Юпитера, то Юпитер со всеми своими предикациями есть представленный предмет. Существует при этом единственно переживание представления. Существует ли представленный предмет фактически или нет, может ли он быть зрительно обнаружен во внешней реальности или нет, для сознания, соответственно, данного акта мышления, в структурном от­ношении ничего не меняется. Отношение к интенциональному предмету осуществилось, предмет ннтенционально присут­ствует. Предмет подразумевается, в случае Юпитера — всего лишь подразумевается, т.к. в реальности ему нет соответст­вия. В случае же Кельнского собора как интенционального предмета для данного "мнения" (Meinung) можно было бы предоставить также и реальный предмет в действительности.

Безразлично, в каком смысле и на каком основании речь идет о "бытии" интенционального предмета, - реальный он или идеальный, возможный ли, невозможный или действи­тельный, - "акт", как интенциональное переживание созна­ния на него направлен. В иной, весьма близкой Брентано терминологии, Гуссерль формулирует положение дел так: интенциональное переживание вообще обретает свое отно­шение к чему-то предметному лишь вследствие того, что в нем присутствует переживание акта представления, делаю­щее для него предмет явленным.

В этой связи касательно термина "содержание" приводится следующее понятийное разъяснение: вместо интенционального предмета Гуссерль говорит также об интенциональном содержании, имманентном интенциональном содержании. От последнего следует отделять так называемые "истинно имманентные содержания", а именно те. которые принадле­жат действительному составу интенциональных пережива­ний и не являются интенциональными. Они создают акт, в качестве основания делают интенцию возможной, однако, сами не ннтендируются. Они — не предметы, которые пред­ставляются в акте.

Ноэма

В Логических исследованиях (часть II) интенциональное сознание тематизировалось в двух отношениях. Во-первых, речь шла о конститутивных частях переживания сознания: ощущениях и связанном с ними постигаемом смысле. Этот присущий постижению смысла характер осуществленного действия Гуссерль впредь называет "ноэзисом" (греч.: вос­приятие, понимание, мыслительное усилие, разум). Другие аспекты анализа сосредоточивались на связи "материй акта" с интенциональным предметом. Эту связь сознания и интенционального предмета Гуссерль подвергает новой рефлек­сии. "Интенциональный предмет" не следует путать с реаль­ным предметом, к которому я, поскольку он дан, могу относиться в совершенно конкретном смысле и который, таким образом, может быть воспринят в качестве реального предмета. Возобновляются скорее гуссерлевские размышления о значении в его отношении к предметному. То, что посредством различных значении я могу относиться к одному и тому же предмету, должно теперь тематизироваться по-но­вому.

С этой целью Гуссерль вводит понятие "ноэмы" (греч.: мысль). Каждому переживанию сознания принадлежит предметный смысл. Последний артикулируется в наших "объективирующих" выражениях, когда мы говорим о свой­ствах или закономерностях предмета. Конечно, ноэма нуж­дается в более подробном дифференцировании, ибо за ней скрываются два аспекта интенционального предмета. Пол­ная ноэма обнаруживает в себе оба аспекта, содержательный и предметный, то, что Гуссерль обозначает в качестве ноэматического смысла и ноэматического предмета. При помо­щи этой дифференциации Гуссерль намеревается сделать впредь ясным, как следует понимать то, что одному предмету в различных мыслительных актах могут приписываться различные предикаты. При тематизации постигаемого смысла, следовательно, апперцепции ощущений, было показано, что различные чувственные впечатления могут постигаться в одном и том же смысле. В корреляции с ноэмой это означало бы следующее: соответственно чувственным впечатлениям, которые апперципируются в направлении интенционального предмета, я признаю за предметом определенные предикаты. Если предположить, что в случае других, отличающихся от предыдущих, ощущений я говорю в том же самом схватыва­емом смысле, это означает, что я тому же самому предмету приписываю иные предикаты.

Возможно, это станет яснее на примере физических со­стояний. Если мы характеризуем воду в качестве субстан­ции, которая известна в жидкой форме, но также и в твердой форме, а именно в качестве льда, и в газообразной форме, в качестве водяного пара, в таком случае обнаруживается, что мы допускаем общий субстрат, которому могут приписы­ваться эти различные формы явления в качестве предикатов: жидкий, твердый или газообразный. В подобном же смысле Гуссерль говорит о том, что ноэматический предмет является носителем и связующим пунктом для предикатов. Многооб­разие предикатов относится к одному предмету. Для того, чтобы функцию "носителя" и связующего пункта терминоло­гически зафиксировать, Гуссерль привлекает понятие "ноэматическое ядро". Предмет при этом рассматривается только в качестве определимого единства. Содержательное опреде­ление, артикулирующееся в форме свойств и предикатов, "Как" определенностей предмета, составляет "ноэматический смысл".

Некоторые формулировки Гуссерля, касающиеся ноэматического ядра, затрудняют однозначное понимание его объяснений. Возможно, что в этом отражаются также и перемены в его мышлении. Ибо высказывание, что ноэматическое ядро является носителем предикатов, позволяет про­яснить два аспекта.

Во-первых, ноэматическое ядро может пониматься таким образом, что с ним идентичное "нечто" устанавливается независимо от того, какие отдельные определения приписы­ваются этому последнему, стало быть, независимо от "Как" способов его данности. Общие понятия, — такие как расте­ние, животное, человек — могут проиллюстрировать, что я в состоянии обсуждать с различных точек зрения каждое единичное, относящееся к этим родам. Несмотря на разли­чия, я всегда говорю об одном и том же предметном. Этим допускалась бы идентично-идеальная "подразумеваемость" ("Vermeintheit"). Такая трактовка следует также из пони­мания Логических исследований.

Во-вторых, если мышление понимать в качестве процесса и отказываться от сосредоточения на одном мыслительном акте, — в таком случае обнаруживается, что предикаты могут меняться. Мышление, как развивающийся процесс, так объединяет различные способы сознания предметного, что образуется связный смысл. Такое "согласованное смысловое единство" охватывает многообразие способов, какими мы определяем предмет. В таком случае акцент ноэматического смысла заключен в полноте различных определении и спосо­бов данности.

Подобно тому, как во второй части Логических исследо­ваний наряду с материей акта имело место качество акта, в Идеях Гуссерль говорит о "тетическом характере" каждого ноэматического смысла. С процессом восприятия наглядно присутствующей вещи связывается присущая восприятию достоверность. Полагающий, или тетический, характер в этом случае выражал бы бытийную модальность "это действительно". Данная бытийная модальность, в свою очередь, могла бы модифицироваться в "сомнительно", "возможно", "проблематично" и т.д.

Вместе с расширением интенционального предмета на основе ноэматического аспекта наступают изменения фено­менологического мышления. Прежде чем останавливаться на этом подробнее, целесообразно вернуться к более охватыва­ющей постановке вопроса. С анализом структурных черт переживания сознания связывался вопрос, как надлежит понимать объективность, соответственно истину в качестве критерия любого познания, т.е. каким образом истина могла бы быть ясно доказана. То, что мы на данный момент узнали от Гуссерля, является ответом на вопрос, как возможны предметные единства, прояснение которых оказывается предпосылкой для подлинного ответа.

Различие между мнением (Meinung) и познанием[16]

Гуссерль исследовал предметность в аспекте ее способов данности для интенционального сознания. Термин "пред­метность" должен был указать, что вместе с тем еще не принималось никакого предрешения относительно ее дейст­вительного существования или реальности. Напротив, интенциональный предмет следует понимать как "идеальный предмет", как мысль, чья "идеальность" имеет значение отграничения от реального в смысле воспринимаемой вещи. Заявленная Гуссерлем претензия на критику познания нуж­дается в изложении того, каким образом надлежит различать простое мнение и обоснованное знание, истинное и ложное суждения. Основополагающая структура его аргументации разворачивается во втором томе Логических исследований и в Идеях. Для этого в шестом Логическом исследовании Гуссерль вырабатывает понятие наглядного исполнения (an­schauliche Erfullung). Исходить надлежит из интенциональ­ного мышления, в котором подразумевается какое-либо предметное с совершенно конкретными определениями без того, чтобы для этого можно было бы привести в качестве подтверждения наглядный пример. Акты подобного рода Гуссерль называет всего лишь символическими, всего лишь сигнитивными, пустыми интенциональными актами подразу­мевания. Эти обозначения призваны выразить отсутствие связи с созерцанием. Согласно Гуссерлю, подобное пустое подразумевание только в том случае может обладать стату­сом достоверного познания, если оно может быть соотнесено с соответствующей наглядной данностью. Наглядное испол­нение имеет место тогда, когда предмет, всего лишь мыслен­но подразумеваемый, в этом наглядно присутствующем пред­мете находит свое соответствие, когда можно зафиксировать соответствие между "подразумеваемым и данным".

В единстве исполнения (Erfullungseinheit) наполняющее содержание совпадает с интенциональным содержанием. Гуссерль называет это "переживанием" единства совпадения (Deckungseinheit). Последнее, как было описано выше, представляет собой идеальную схему единства исполнения. В модифицированной форме оно проявляется как более или менее совершенное утверждение и подтверждение или как частичная ревизия первоначального подразумевания. Это исполняющее совпадение существенно, если дело касается познания, и, стало быть, своей релевантностью оно обладает в познавательной функции. В отношении исполнения допу­стимы различные констелляции: одно и то же созерцание может давать исполнение различным значениям. Если зна­чению соответствует весь объем предметов, то значение является относительно неопределенным, следовательно, до­пускает значительное варьирование в исполнениях.

Эту связь с исполнением Гуссерль наделяет также регу­лятивной значимостью. Если для значения дана возможность единого наглядного выявления или, но меньшей мере, допу­стима, то такие значения обладают "разумным смыслом". Примером обратного было бы значение "четырехугольный круг" или "круглый четырехугольник". В этом случае речь идет о "лишенности значения". В примере "золотой горы" исполнение было бы, по меньшей мере, мыслимо, хотя и не дано. В первом случае значение было бы лишено смысла, поскольку относящееся к нему созерцание невозможно. Во втором случае отношение к реальному объекту (референциальному объекту) для меня не может быть выявлено.

Такой процесс исполнения созерцанием можно проиллюстрировать на примере, который, разумеется, нельзя пони­мать как пример познавательного процесса. Представим себе ситуацию, в которой наблюдатель воспринимает с большого расстояния нечто, что он в каком-либо аспекте истолковы­вает в смысле предмета, например, в качестве башни, или группы деревьев, или здания. В гуссерлевской терминологии это означает: нечто подразумевается в предметном смысле. Чем ближе наблюдатель к данной точке ландшафта, тем яснее проступают контуры. В процессе приближения наблю­датель постоянно строит меняющиеся догадки о том, что же это за предмет. Эти догадки, по мере приближения, прове­ряются на предмет их правильности и в случае необходимо­сти пересматриваются или, если речь идет о совершенно ошибочном предположении или обмане чувств, отвергаются полностью. В процессе приближения, шаг за шагом, проис­ходит сравнение между подразумеваемым предметом с его определениями и атрибутами и становящимся все более отчетливым созерцанием. В самом благоприятном случае мое первоначальное предположение оказывается верным. Созер­цание, возможно, привело бы к дополнительным определе­ниям. В негативном случае все предположения были принци­пиальными заблуждениями, т.к. предполагаемый предмет реально не существует или является совершенно другим предметом.

С каждым мнением связано, по меньшей мере, притяза­ние на правильность; с научным мнением — эксплицитное притязание на знание. Строго говоря, ото данное притязание можно дифференцировать в двух утверждениях: что предмет фактически существует, и что предмет существует с такими-то атрибутами и определениями, стало быть,