с.634-657.

Фрейд, конечно, понимает, что культура защищает человека от природы и регулирует отношения между склонными к агрессии личностями. Чтобы понять этот тезис, рассмотрим, как он представляет себе первые шаги первобытного человека в культуру. Согласно Фрейду, свобода индивида была наибольшей до возникновения цивилизации, хотя эта «дикая свобода» в основном ничего не стоила, так как индивид не был способен ее защитить (см. естественное состояние Гоббса, Гл. 9). Первые ограничения свободы появились вместе с культурой. В результате возникло противостояние индивидуальной свободы и культуры.

Этот конфликт важен для нашего понимания изменений человеческих инстинктов. До некоторой степени вся культура должна основываться на отказе от инстинктов. Об этом свидетельствуют уже и первые табу, первый «юридический кодекс». Помимо прочего, возник запрет на инцест (в широком смысле) как источник сексуального наслаждения. Этот запрет Фрейд характеризует как «самую глубокую за все время рану любовной жизни человека»1. Повседневные обычаи устанавливают новые ограничения на то, что позволено. Большинство не связанных с гениталиями форм удовлетворения запрещается в качестве извращений. Отсюда он заключает, что в результате всего этого пострадала сексуальная жизнь «культурного» человека и значительно уменьшилась ее важность как источника счастья. В то же самое время культура черпает энергию из подавляемой сексуальности. Сексуальные потребности становятся «десексуализированны-ми» и удовлетворяются иными способами. Фрейд называет этот процесс сублимацией. Высшие достижения искусства и науки являются результатом сублимации инстинктов (ср. с «эросом» Платона). В определенном смысле Эрос принесен в жертву на алтарь культуры.

Но Эрос — не единственная сила человеческой жизни. Согласно Фрейду, человеческая агрессия занимает центральное место среди инстинктивных движущих сил. При устранении сдерживающих ограничений человек оказывается диким животным. Чтобы противостоять этому, культура вынуждена предпринимать энергичные усилия. Она должна мобилизовать все свои ресурсы, чтобы ограничить человеческую деструктивность. Тем не менее ее достижения в этой области довольно скромны: людям, очевидно, не так-то просто ограничить свою агрессивность. Цивилизация пытается направить агрессию на внешних и внутренних врагов, что приводит к ужасающим бедствиям, свойственным современной культуре.

-------------------------------------------------

1 З.Фрейд. -С. 100.

-634-

Основываясь на идее культурных ограничений на сексуальную жизнь и агрессивность, Фрейд полагал, что выяснил некоторые причины для недовольства цивилизацией. Итак, суть его критического анализа культуры состоит в следующем:

«Когда мы справедливо обвиняем наше нынешнее состояние культуры в том, что оно не благоприятствует нашим требованиям счастья, что оно приносит бесчисленные страдания, каковых, наверное, можно было бы избегнуть, когда мы с беспощадной критикой обрушиваемся на ее несовершенства, мы имеем на то полное право и не выказываем себя врагами культуры. Мы должны ждать таких изменений нашей культуры, которые способствовали бы лучшему удовлетворению наших потребностей и сделали бы ненужной эту критику. Однако нам следовало бы свыкнуться с мыслью, что есть трудности, принадлежащие самой сущности культуры, недоступные каким бы то ни было попыткам реформ»'.

Мы видим, что Фрейд в дополнение к Эросу обращается и к инстинкту смерти (Танатосу). Инстинкт смерти разлагает живой организм и возвращает его в исходное, неорганическое состояние. Не так-то просто понять, как действует этот инстинкт. Фрейд считает, что частично этот инстинкт обращается против внешнего мира и обнаруживает себя в агрессивных и разрушительных действиях. Ограничение направленной вовне (экстравертивной) агрессии увеличивает саморазрушительную деятельность, которая всегда присутствует в индивиде. Танатос может также «смешаться» с Эросом, примером чего является садизм. В то же время мазохизм иллюстрирует взаимосвязь между направленными внутрь (интровертивными) разрушительными инстинктами и сексуальностью.

Итак, Фрейд считал, что человек обладает врожденной потребностью в «зле», агрессии и жестокости. Агрессия — это прирожденный, независимый инстинкт, присущий всем людям. Однако культуре помогает Эрос. Его цель состоит в том, чтобы ассимилировать человека в семью, племя, нацию и, в конце концов, в

самую большую общность — человечество. Согласно Фрейду, программа действий, реализуемая Эросом, конфликтует с инстинктом смерти: «Этой программе культуры противостоит природный инстинкт агрессивности, враждебности одного ко всем и всех к каждому»2.

----------------------------------------

1 З.Фрейд. -С. 110.

2 Гам же. -С. 115.

-635-

Таким образом, развитие культуры демонстрирует битву Эроса и Танатоса, сил жизни и инстинкта смерти. Поэтому культурное развитие можно назвать «сражением человечества за жизнь».

Возникает следующий вопрос. Какие другие методы используются культурой для укрощения агрессии? Мы лучше поймем это, если обратимся к истории развития отдельного индивида. Что происходит с индивидом, когда разрушен естественный инстинкт агрессии? Как уже упоминалось, в этом случае агрессия направляется внутрь, то есть против эго, и начинает использоваться суперэго. В качестве своего рода «совести» суперэго направляет эту агрессию против эго, как если бы оно было другим индивидом или незнакомцем. Напряженность между суперэго и подчиняющимся ему эго Фрейд называет чувством вины. Оно выражает себя как потребность в наказании. Таким образом, культура подчиняет себе индивидуальный инстинкт агрессии с помощью контролирующего его ментального аппарата.

В соответствии с этим Фрейд отрицает существование прирожденной способности к различению добра и зла. Зло может иногда даже быть желаемым и приятным. Именно суперэго решает, что является хорошим и что плохим. Страх перед суперэго порождает чувство вины. Кроме того, мы приходим к потребности в наказании, так как не можем скрыть наши затаенные желания от супер-эго. Попытка культуры блокировать реализацию наших инстинктов приводит к возрастанию чувства вины, которое порождает многие трудности индивида. Следовательно, Фрейд небезосновательно полагал, что чувство вины является наиболее важной проблемой в развитии культуры.

Этот анализ открывает возможность нового понимания морали. Цель морали состоит в запрете инстинктивной потребности человека в агрессии. («Возлюби ближнего своего, как самого себя»). Итак, общественная мораль может быть понята как суперэго культуры. Фрейдовский тезис заключается в следующем. Точно так же как индивид, подвергающийся психоаналитической терапии, должен часто выступать против своего суперэго и заставлять его уменьшать требования, так и каждый должен критически оценивать этические требования со стороны культуры. Фрейд указывает на возможность того, что многие общества под давлением культуры становятся «невротическими» и могли бы использовать некоторые методы психоаналитической терапии (см. критическую оценку современной ему сексуальной морали в «Die kulturelle Sexualmoral und die Moderne Nervosit&t», 1908).

-636-

Согласно Фрейду, решающим для судьбы человечества является вопрос о возможности и способах, которыми культура может подчинить себе человеческие агрессивные и разрушительные инстинкты.

«Ныне люди настолько далеко зашли в своем господстве над силами природы, что с их помощью легко могут истребить друг друга вплоть до последнего человека. Они знают это, отсюда немалая доля их теперешнего беспокойства, их несчастья, их тревоги. Остается надеяться, что другая из «небесных властей» — вечный Эрос — приложит свои силы, дабы отстоять свои права в борьбе с равно бессмертным противником. Но кто знает, на чьей стороне будет победа, кому доступно предвидение исхода борьбы?»1.

Реконструкция Фрейдом культурной истории человечества имеет несколько общих признаков с моделями, которые мы находим в учениях Гоббса, Локка и Руссо. Его же негативная антропология (пессимистическое видение человека) имеет много общего с идеей Лютера и Гоббса о «войне всех против всех» и тезисом, что «человек человеку волк» (homo homini lupus est). В ряде моментов психоанализ по-новому освещает проблемы социологии. Его разъяснение функции суперэго описывает неожиданным образом то, что Вебер назвал «мирским аскетизмом», а его теория о «злой» основе человека вызывает ассоциации с кальвинистским и протестантским пессимистическим взглядом на род человеческий.

Фрейд, конечно, возражал бы против характеристики его как философа. В письме к своему другу В.Флиссу (Wilhelm Fliess) Фрейд говорит, что на самом деле он не ученый и исследователь, а конкистадор (conquistador). С помощью психоанализа он и стал философским конкистадором, которым хотел быть, так как завоевал страну бессознательного.

Во многом философская позиция Фрейда не однозначна. Диагностируя современность, он для уменьшения невротических страданий рекомендовал большую степень сексуальной удовлетворенности. С другой стороны, он полагал, что вытеснение инстинктов неизбежно для цивилизованной жизни. По-видимому, у него отсутствуют критерии обозначения границ между инстинктами удовлетворения и инстинктами вытеснения. Их проведение становится достаточно трудным, потому что Фрейд делает двусмысленные утверждения по поводу счастья и удовольствия (гедонизм). По-видимому, он также сталкивается с трудностями при

-637-

нии морали. Такое обоснование необходимо для разработки рациональной концепции культурного суперэго, то есть рациональной этики, которая может ограничить произвол и «дикую свободу». Это важно, потому что Фрейд рассматривает суперэго как иррациональный аспект ментального аппарата. Поэтому остается неясным, какое значение имеют для него этические проблемы и аргументы. С социологической перспективы, его точка зрения на первоначальную субъективную свободу может показаться иллюзией (см. теории Гегеля и Дюркгейма об историческом генезисе свободы).

Вполне возможно, что Фрейд преувеличивал репрессивный характер современной культуры. Многое из его критики сексуальной морали современной культуры кажется совершенно устаревшим. Фрейд также пренебрегает критикой культуры, которая исходила от мыслителей, подобных Дюркгейму. Последний пытался показать, что кризис современной культуры является следствием возрастающего разрушения стандартов морального поведения. Иначе говоря, Фрейд недооценивал внутреннюю связь аномии (anomie, то есть разрушения социальных норм), конфликтов совести и чувства вины.

Вопреки многим возражениям, выдвигаемым против учения Фрейда, нельзя не признать его решающий вклад в «демистификацию человека», которая аналогична современному научному «расколдовыванию мира» (Вебер). Вот почему его теории все еще вызывают интерес.

Психоанализ и философия науки

Эпистемологические споры вокруг психоанализа ведутся о его научном статусе, а также о содержании и важности таких основных его понятий, как «ментальный детерминизм», «объяснение», «бессознательное», «ид», «суперэго» и т.д.

Существуют большие разногласия по поводу того, можно ли психоанализ считать наукой. До некоторой степени они могут быть прослежены вплоть до того факта, что отсутствует однозначная концепция науки вообще1. Кроме того, требования, выдвигаемые к научной теории, сильно различаются в таких разных науках, как физика, социология и сравнительное литературоведение. Иначе говоря, бессмысленно опровергать научный статус психоанализа

-------------------------------------------

1 Ср. с пониманием науки (Wissenschaft) в широком смысле.

-638-

на том основании, что он не удовлетворяет некоторым специфическим требованиям, предъявляемым к современной физике. Хотя некоторые из психоаналитических положений и могут обнаруживать определенное сходство с гомеровскими мифами, вряд ли это является достаточной причиной для полного отрицания психоанализа как науки.

Если понимать «теорию» широко (почти как «доктрину» или учение), то можно сказать, что Фрейд считал психоанализ совокупностью утверждений. Часть из них описывает наблюдаемые факты, часть формулирует общие предположения, если угодно, гипотезы, а часть интерпретирует наблюдаемые факты в свете таких предположений или гипотез. Выше отмечалось, что Фрейд трактует психоанализ как естественную науку с такими основными понятиями, как «сила» и «энергия». В современных эпистемологических спорах многие ученые рассматривают это понимание как неверное и выдвигают тезис о том, что психоанализ является фактически интерпретативной, «принципиально герменевтической» дисциплиной.

Психоанализ исходит из фундаментального предположения о существовании бессознательной ментальной жизни. Однако в разные периоды своей научной деятельности Фрейд по-разному отвечал на вопрос, как проводить границы между сознательным, предсознательным и бессознательным. Еще одним краеугольным камнем его теории является тезис о том, что сексуальные инстинкты присутствуют у индивида с раннего детства.

Эти базисные тезисы являются предпосылками других положений его учения, образующих некоторую иерархию. Так, гипотеза о вытеснении находится на более глубоком теоретическом уровне, чем тезис об Эдиповом комплексе. Действительно, представление о вытеснении используется для объяснения происхождения различных комплексов.

Фрейд, по-видимому, полагал, что некоторые гипотезы основываются на наблюдаемых фактах (или индуктивно получены из них). Другие гипотезы должны пониматься как «предположения» или «конструкции», подтвержденные наблюдениями и функционирующие как полезные рабочие гипотезы. (Сам Фрейд называл метапсихологию «спекулятивной надстройкой»). В свете этого можно сформулировать следующий принципиальный эпистемологический вопрос. Насколько психоанализ отвечает общим требованиям, обычно предъявляемым к эмпирическим теориям? В число этих требований входят следующие:

-639-

1. Эмпирическая теория должна быть проверяемой, то есть поддаваться подтверждению (быть верифицируемой) или опровержению (быть фальсифицируемой).

2. Эмпирическая теория должна быть плодотворной.

Требование верифицируемости эмпирической теории является критерием, который был сформулирован логическим позитивизмом в период между мировыми войнами. Нет особых оснований считать, что теория Фрейда удовлетворяет позитивистскому критерию верификации. Тем не менее интересно отметить, что многие видные логические позитивисты (Отто Нейрат, Otto Neurath, 1882—1945, Рудольф Карнап, Rudolf Carnap, 1891—1970, и другие) положительно относились к психоанализу. Его утверждения не истолковывались ими в качестве бессмысленной метафизики. Психоанализ рассматривался как естественная наука. В свою очередь, Фрейд придерживался положительного отношения к «позитивизму»'. В конце 1950-х годов позитивист Филип Франк (Philip Frank, 1884—1966) утверждал, что, с точки зрения логического позитивизма, нет причин опровергать психоаналитические теории2. Поппер был более критичен. По его мнению, тот факт, что теории Фрейда, Адлера (Alfred Adler, 1870—1937) и Юнга (Carl Gustav Jung, 1875—1961) явно подтверждены опытом (переживаниями) и имеют огромный объяснительный потенциал, свидетельствует не о силе, а о слабости психоанализа3. Аргумент Поп-пера можно сформулировать так. Тогда как научные теории несовместимы с некоторыми возможными результатами наблюдения («фактами») и, следовательно, могут быть фальсифицированы, психоанализ совместим со всеми фактами, относящимися к человеческому поведению. Таким образом, психоанализ не может быть фальсифицирован, и, следовательно, не научен. Ведь возможность фальсификации является общим критерием, который должен вы-

-----------------------------------

1 См. H.Ellenberger. The Discovery of the Unconscious. — New-York, 1970. —P. 809: «В Берлине с целью выработки единой научной концепции вселенной и, следовательно, для решения проблем человечества группа ученых основала

Gesellschaft Jnrpositivistische Philosophie (Общество позитивистской философии). Среди его членов были Эрнест Max (Ernest Mach, 1838—1916), Карл Поппер, Альберт Эйнштейн, Август Форель (Auguste-Henri Forel, 1848—1931, швейцарский нейроанатом) и Зигмунд Фрейд». Согласно цитируемому автору, это произошло в 1912 г.

2 См. P.Frank. Psychoanalysis and Logical Positivism — In Psychoanalysis, Scientific Method and Philosophy. Ed. by S.Hook. — New York. 1959. — P. 313. Следует отметить, что с этой оценкой согласятся далеко не все.

3 См. K.Popper. Conjectures and Refutations. — London, 1972. — Pp. 33 ff.

-640-

подняться для эмпирической теории, претендующей на научность. Если бы психоанализ был научной теорией, то он должен был бы, в принципе, сообщать нам, какие факты могли бы его фальсифицировать. Видимый успех психоанализа является, таким образом, следствием отсутствия у него специфического содержания. На этом основании многие философы науки утверждают, что психоанализ оперирует предположениями и гипотезами, которые не может фальсифицировать ни один опыт1. Поэтому психоанализ является псевдонаукой. Для понимания проведенной линии рассуждения рассмотрим некоторые примеры.

Предположим, что гипотеза психоаналитика заключается в том, что проблемы пациента связаны с присущим ему неразрешенным Эдиповым комплексом. Пациент испытывает бессознательное чувство ненависти к своему отцу. Если пациент относится агрессивно к отцу, то он, конечно, подтвердит этот диагноз. Но если он демонстрирует к отцу уважение и любовь, то это может быть легко проинтерпретировано как то, что бессознательный страх скрывает его вражду к отцу. Итак, видно, что что бы ни делал пациент, гипотеза психоаналитика будет подтверждена.

Возьмем другой аналогичный пример. Пусть психоаналитик предлагает определенное истолкование сновидения. Если пациент согласен с ним, то это может быть рассмотрено как основание правильности истолкования. Если пациент решительно отвергает его, то это может быть расценено как доказательство сопротивления пациента правильному истолкованию! Как в таком случае можно фальсифицировать любую предлагаемую психоаналитиком интерпретацию?

Психоаналитики могут возразить, что подобные аргументы не попадают в цель. Ведь интерпретация действий и реакций пациента основана не на изолированных наблюдениях, а сравнивается с его поведением в других ситуациях. Важна и интенсивность реакции. Гневный и возбужденный отказ пациента от предлагаемого психоаналитиком истолкования может быть знаком того, что оно в значительной степени правильно.

Все же Фрейд выдвинул несколько гипотез, которые не удовлетворяют требованию фальсифицируемости. Некоторые факты, которые находились в очевидном противоречии с его фундаментальными положениями, часто вели Фрейда к выдвижению до-

----------------------------------------

1 См., например, E.Nagel. Psychoanalysis and Scientific Method. — In Psychoanalysis, Scientific Method and Philosophy. — Pp. 38—57.

-641-

полнительных гипотез для сохранения первоначальных положений. Поппер особенно сомневается в научном статусе таких дополнительных гипотез или ad hoc гипотез. Часто они таковы, что заведомо не могут быть фальсифицированы эмпирически, что порождает проблемы для эмпирической теории. Также проблематично, что такой подход на самом деле исключает ситуацию, в которой могла бы быть фальсифицирована первоначальная гипотеза. Следующий пример иллюстрирует это обстоятельство.

На склоне лет Фрейд пришел к заключению, что содержание некоторых сновидений не может быть прослежено до событий жизни взрослого индивида или его забытого детства. Если это заключение правильно (но как он мог бы узнать это?), то оно фальсифицировало бы гипотезу о происхождении содержания сновидений из бессознательного. Но Фрейд не сделал такого вывода. Вместо этого он предложил новую вспомогательную гипотезу для «спасения» исходного положения, а именно: мы должны понимать такое содержание сновидений как часть бессознательного, архаического наследства, которое ребенок под влиянием своих предков приносит в мир1. Эта гипотеза о врожденных идеях является ad hoc конструкцией. Ее единственная функция заключается в спасении другой гипотезы и едва ли она может быть сохранена в эмпирической теории. Если принять эту «дополнительную гипотезу», то становится невозможным фальсифицировать тезис о том, что сновидение получает содержание из бессознательного2.

Такие стратегии защиты фундаментальных положений психоанализа находятся в противоречии с требованием возможной фальсификации. По этой причине Поппер и не рассматривал психоанализ в качестве научной теории. Ведь эмпирическая теория всегда несовместима с некоторыми возможными фактами. Если такие факты имеют место, то теория является ложной. Поппер утверждал, что Фрейд конструирует теории таким образом, что они оказываются нефальсифицируемыми. Но из-за этого они не становятся ни неинтересными, ни «бессмысленными». Психоанализ содержит интересные положения, но не в форме, которая является проверяемой, а в форме ненаучного или «метафизического» (согласно попперовскому определению) учения.

--------------------------------------------

1 См. З.Фрейд. Основные принципы психоанализа. Перевод А.Хомик. — В кн. З.Фрейд. Основные принципы психоанализа. — М., 1998. — С.82.

2 См. K.Marc-Wogau. Freuds psykoanalys. Presenation och kritik. — Stockholm. 1967. - S. 44ff.

-642-

Критика Поппером психоанализа касается и такого момента. Фрейд наряду с многими психоаналитиками утверждает, что психоанализ основан на «клинических наблюдениях». По мнению Поппера, это наивно. Все такие наблюдения фактически являются интерпретациями в свете теорий или гипотез. Не существует каких-либо «теоретическо-ненагруженных», то есть независимых от теории наблюдений. Только тогда, когда психоанализ будет способен объяснить то, что не будет применяться в качестве его подтверждения, то есть только тогда, когда психоаналитическая теория станет проверяемой, психоанализ перестанет быть псевдонаукой.

Многие психоаналитики утверждают, что успехи психоаналитической терапии подтверждают теорию. Терапевтический успех — это знак истины теории. Но это сомнительное заключение. В лучшем случае терапевтический успех обеспечивает некоторую поддержку теории, потому что ее определенные прогнозы оказываются точными. Но даже если психоаналитическое лечение приводит к положительным результатам, теория, на которой оно основано, может все же быть полностью или частично ложной. Иначе говоря, безуспешная терапия может быть совместима с тем фактом, что теория, на которой она основана, является истинной. Теория может быть истинной, а психоаналитик плох! Необходимо также подчеркнуть и нечеткость критериев успеха в психоаналитической терапии.

Выводы Поппера не являются общепринятыми в дебатах относительно статуса психоанализа. Некоторые теоретики рассматривают требование фальсификации как слишком строгое. Выдвигалось также возражение, что это требование «уничтожает» любую новую теорию прежде, чем она реализует возможность своего развития.

Так как в некоторых областях психоанализ преуспел в объяснении фактов, которые не могут объяснить другие теории, то можно сказать, что он удовлетворяет требованию плодотворности. Отметим, что теория может быть названа плодотворной, если она приводит к появлению новых исследовательских программ внутри различных дисциплин. Многие считали, что именно так и обстоит дело с психоанализом.

Отметим, что имеются попытки использования психоаналитического понимания в сравнительном литературоведении1. Одна-

-------------------------------------------------

1 См. например, S.Freud. A Collection of Critical Essays. Ed. by P.Meisel. — New Jersey, 1981.

-643-

ко все еще остается спорным вопрос о том, могут ли и в каком смысле эмпирически проверяться подобные программы.

С точки зрения Куна и так называемой теории парадигм, мы могли бы сказать, что фрейдовская метапсихология содержит понятия, направляющие исследование, но не являющиеся проверяемыми. С этой точки зрения, следует искать критерий адекватности, а не истинности. Являются ли адекватными понятия Фрейда? Как их можно критиковать? В настоящее время споры вокруг этого все еще не завершены.

Новый подход к психоанализу может быть прослежен в ряде школ современной философии. Немецкий социальный философ Хабермас попытался реконструировать психоанализ как теорию о систематически искажаемой коммуникации1. Согласно Хаберма-су, принадлежащее самому Фрейду эпистемологическое понимание психоанализа основано на сциентистском непонимании уникальности психоанализа. Психоанализ — это не естественная наука, а скорее довольно «глубокая герменевтика», которая пытается понять смысл искаженных «текстов» (невротических симптомов, сновидений и т.д.). Психоанализ, следовательно, должен объединить герменевтическую интерпретацию с психологическими исследованиями квазипричинных связей, то есть бессознательных мотивов, которые функционируют как причины «за спиной» индивида. Следовательно, мы можем сказать, что Фрейд развил уникальную демистифицирующую «глубокую герменевтику» или интерпретационную методику для понимания и исправления систематически искажаемой коммуникации. Это поднимает трудные вопросы о критериях общезначимой (валидной) интерпретации. По Хабермасу, психоаналитическую терапию лучше всего сравнить с расширяющимся «самопониманием». Индивиду более не следует руководствоваться «причинностью судьбы» (causality of fate). Он должен снова стать свободным субъектом. В соответствии с этим пониманием, психоанализ является «критической теорией» (в смысле Хабермаса — В.К.), а не естественной наукой2.

---------------------------------------------------

1 См. J.Habermas. Erkenntms und Interesse. — Frankfurt am Main, 1968. — S. 262 ff.

2 Острый критический анализ хабермасовской интерпретации Фрейда (и психоанализа вообще) предпринят А.Грюнбаумом (Adolf Griinbaum, 1923). См. Его The Foundation of Psychoanalysis. A Philosophical Critique. — Berkeley/Los Angeles, 1984.

-644-

Глава 27. РАЗВИТИЕ ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУК

Предпосылки

Некоторые науки, относящиеся к сфере социального исследования, столь же стары, как и философия. Параллельно с историей философии мы обсуждали проблематику политической теории (начиная с софистов). Мы упоминали и такие общественные науки, как историография (от Геродота и Фукидида до Вико и Дильтея), юриспруденция (Цицерон и Бентам) и педагогика (от Сократа до Дьюи). Кроме того, были загронуш политическая экономия (Смит, Рикардо и Маркс) и тенденция развития общественных наук на основе таких утилитаристских категорий, как максимизирующие удовольствие агенты (от Гоббса до Джона Стюарта Милля). Мы охарактеризовали и исторически ориентированный тип социального исследования, основывающийся на идеях Гегеля.

В этой главе мы вкратце рассмотрим становление социологии, которое связано с такими именами, как Конт, Токвиль, Теннис, Зиммель, Дюркгейм, Вебер и Парсонс. Мы уделим особое внимание данному ими анализу современного им общества и проблеме статуса социологии.

Конт — «верховный жрец» социологии

Огюст Конт (Auguste Comte, 1798-1857) был одним из основателей новой науки об общее гве, социологии. Термин «социология» вводится в контовском Курсе положительной философии (Cours de philosophie positive. В шести томах, 1830—1842) в качестве замены ранее использовавшегося им выражения социальная физика (physique sociale).

-645-

Конт рассматривал возникновение социологии как науки с исторической точки зрения. Он считал, что интеллектуальное развитие человечества проходит три стадии: теологическую, метафизическую и позитивную. Конт полагал, что математика, физика и биология как науки, освободившиеся от теологического и метафизического мышления, уже находятся на позитивной стадии, однако дисциплины, изучающие человека, все еще характеризуются теологическими и метафизическими спекуляциями. Конт хотел продвинуть их на позитивную (научную) стадию. В этом смысле он становится отцом социологии как позитивной социальной науки.

Использование им слова «позитивная» (и «позитивизм») имеет полемическое звучание. Оно направлено против теологических и метафизических спекуляций. Позитивная научная дисциплина является в понимании Конта эмпирической, объективной и антиспекулятивной. Она занимается явлениями, как они нам даны, и их упорядоченными связями, которые могут быть обнаружены в ходе эмпирического исследования. Классическая механика может быть образцом позитивной науки, и социология должна, насколько это возможно, следовать этой модели. Социология должна стать социальной наукой в том же самом смысле, в каком физика является естественной наукой.

Позитивный способ мышления положителен также в смысле его конструктивности, методологичности и организованности. Как и французские сторонники реставрации, Конт считал, что идеи Просвещения сыграли отрицательную и разрушительную роль. Критика традиций и властей привела не только к устранению устаревшей политической системы, но и к революции, закончившейся террором и хаосом. (Руссо и Вольтер называются докторами гильотины (docteurs en guillotine). Как и философов реставрации (в частности, Бональда и де Местра), Конта волновал нравственный кризис послереволюционной эпохи. Он усматривал его причину в возникающем индивидуализме («болезни Западного мира»), зародившемся во времена Реформации и достигшем кульминации в эпоху Просвещения. Явными симптомами этой «болезни» были такие идеи, как суверенитет народа, равенство и свобода индивида, усугублявшиеся негативным отношением к семье, религии, церкви и сообществу. Этот индивидуализм также выражался и в форме «методологического индивидуализма», свойственного традиции, идущей от Гоббса к Канту. Для этих мыслителей индивид являлся начальным пунктом социальной философии (см.

-646-

общественный договор), а общество понималось как объединение индивидов. Но, согласно Конту, общество не может быть низведено к индивидам точно так же, как линия не может быть сведена к точкам. С целью анализа общество может быть разделено только на группы и сообщества. Наиболее фундаментальной из этих групп является семья.

От консервативных сторонников реставрации Конта отличают два положения.

Во-первых, он отвергает католицизм в качестве социально интегрирующей силы. Консервативные французские социальные философы хотели вернуться к прежним феодально-католическим принципам старого общества. Конт относит эти принципы к ранней эпохе развития человечества и утверждает, что они должны быть заменены принципом позитивизма. Позитивизм — единственный принцип, который может занять место, принадлежавшее ранее католицизму. Позитивизм, таким образом, предстает «объединяющей силой» (religion, «религией»)1 современного общества.

Во-вторых, Конт более положительно оценивает естествознание и основаную на нем технологию, чем сторонники реставрации. Следовательно, в качестве естественной науки об обществе социология могла бы, возможно, создать основу для новой эффективной социальной технологии. Социология должна стать инструментом такого управления обществом, при котором оно упорядочено и согласованно функционирует.

Вместе с тем, согласно Конту, социология не является наукой в ряду других — она вершина научной иерархии. Одновременно она является квазирелигиозным принципом объединения нового общества, аналогичным средневековому католицизму. Эти представления постепенно становились в учении Конта господствующими (см. Система позитивной политики, Systeme de politique positive, 1851—1854). Уравновешенный и антиметафизический дух его ранних работ уступает место пылкой поддержке позитивистской «религии». На этом этапе контов-ский позитивизм представляет своего рода реставрированный католицизм, сформулированный с помощью нового и светского языка. Для Конта само общество, как оно понимаетс

--------------------------------------------

1 Этимология английского слова religion, возможно, восходит к французскому слову religare, имеющему значение связывать, скреплять, объединять. См. Religion. — In Webster's Third New International Dictionary with Seven Language Dictionary. - Chicago. 1986. Vol. II. - P. 1918. - B.K.

-647-

позитивной социологией, стало Величайшей Сущностью (Le Grand Etre). В конце своей жизни Конт выступает почти как основатель новой гуманистической религии, пользовавшейся значительной поддержкой. Во Франции, Англии и США даже возникли подобия «церквей», проповедовавшие эту религию.

Сторонники контовской программы научной социологии (Джон Стюарт Милль и Спенсер), как правило, игнорировали его неорелигиозные идеи из Systtme de politique positive. Однако в XIX в. основные представления Конта о социологии как «естественной науке» об обществе снискали много сторонников. Влияние этого «высшего жреца» социологии ощущается, например, в переформулировке Дюркгеймом главных особенностей социологического метода {Метод социологии, Les regies de la methode sociologique, 1895). Дюркгейм лишь в незначительной мере использовал труды позднего Конта, но существенно опирался на его Курс позитивной философии.

Значение Конта для истории социологии можно кратко выразить в трех положениях.

1. Он разработал программу позитивной «естественной науки об обществе», которая и сейчас все еще имеет много сторонников.

2. Он подчеркивал, что «социальные факты» могут изучаться столь же объективно, как и природные явления.

3. Он утверждал, что социологическое постижение регулярных общественных взаимосвязей открывает возможность развития новой социальной технологии, которая бы упростила решение социально-политических проблем.

Токвиль — американская демократи

Французский философ Алексис Токвиль (Alexis de Tocqueville, 1805—1859) особенно известен четырехтомной работой о современной ему американской демократии (Демократия в Америке, De la Democratic en Amerique, 1835—1840).

Токвиль полагал, что существует непреодолимая тенденция к возрастанию равенства как в поведении (и установках), так и в политике (и институтах). Страной, которая дальше всего продвинулась в плане развития такого демократического равенства, были США. За ними должна последовать Европа.

Аристократ по происхождению, Токвиль двойственно относился к этой тенденции в политической и юридической демократии. Но,

-648-

как и интеллектуально близкий ему Монтескье, он был реалистом и непредубежденным мыслителем. С одной стороны, Ток-виль рассматривал эту демократию как более справедливую, чем старый режим. С другой стороны, он видел опасность «уравниловки» в обществе. Каждый становится более или менее похожим на другого, и это во многом приводит к уравниванию с посредственностью. Согласно Токвилю, американцев удерживает вместе прежде всего общая заинтересованность в деньгах и эффективности. Здесь он предвосхищает современную культурную критику так называемого массового общества.

Однако, по мнению Токвиля, под угрозой находились не только аристократические и высшие интеллектуальные ценности. Он размышлял и о трудностях примирения индивидуализма и свободы с демократическим равенством. Когда во всех сферах общества власть принадлежит демократическому большинству, то несогласные меньшинства и индивиды испытывают притеснения. Речь идет не только о неприкрытом физическом насилии. Еще более опасно то, что общественное мнение подавляет диссидентские точки зрения тихим и незаметным способом.

Известно, что лозунгом Французской революции были свобода, равенство и братство. Но Токвиль считал, что свобода и равенство несовместимы с демократией и что равенство стремится победить за счет свободы.

Кроме того, Токвиль полагал, что демократия, основанная на равенстве, приведет к сильной государственной власти, а государство создаст одинаковые материальные условия существова,-ния для людей.

Токвиль видел тенденции не только к возрастанию равенства, но и к новому «классовому» расслоению. Это расслоение порождалось индустриализацией. С одной стороны, Токвиль считал, что демократическое равенство способствует индустриализации. Во-первых, стремление каждого к материальному благосостоянию создает растущий рынок для промышленных товаров. Во-вторых, возрастающее равенство упрощает доступ способным людям в торговлю и промышленность. С другой стороны, Токвиль видел тенденции к росту неравенства. Самостоятельные ремесленники превращаются в фабричных рабочих, занятых монотонной и скучной работой. Предприниматели создают крупные компании, в которых их общение с рабочими сводится к процессам найма и выдачи зарплаты. Исчезает чувство ответственности, существовавшее между аристократом и его челядью. В этом Токвиль усматривал

-649-

тенденцию к новому виду неравенства между предпринимателями и их служащими1.

Итак, Токвиль прогнозирует тенденции и к политическому равенству и к экономическому неравенству.

Следует отметить, что Токвиль является одним из первых мыслителей, которые высказывали сомнение относительно веры в прогресс и пытались найти баланс между преимуществами и недостатками общественного развития первой половины XIX века.

Теннис — общность и общество

Рассмотрим теперь так называемые антитетические пары социологических понятий. (Их примером являются такая пара понятий, как «закрытое, статическое общество» и «открытое, динамическое общество»). Эти пары или «идейные блоки»2 могут быть поняты как базисные тонки зрения, или своеобразные системы координат, которые принимались классической социологией и опираясь на которые она рассуждала об обществе. Наиболее важная концептуальная пара была введена, по-видимому, немецким социологом Фердинандом Теннисом (Ferdinand Tonnies, 1855—1936). Она вынесена в название его основной работы Общность и общество (Gemeinschqft und Gesellschaft, 1887). В этом труде он стремился разработать всестороннюю концептуальную систему, основанную на понятиях общности и общества. Приведем несколько примеров, которые разъясняют смысл этой концептуальной пары и точку зрения Тенниса.

Идея общности (общины) является столь же центральной в классической социологии, как и идеи естественного состояния, индивида и общественного договора в политической философии (от

-------------------------------

1 Токвиль также утверждал, что большинству при демократии часто гарантируют приемлемую часть производимого продукта для того, чтобы оно не искало для себя выгоды в революции. Благодаря этому, меньшинство, которое явно извлекло бы пользу из революции, может быть ограничено большинством. —Здесь Токвиль противостоит марксовой теории обнищания. См. P.Eberts and R. Witton. «Recall from Anecdote: Alexis de Tocqueville and the Morphogenesis of America». American Sociological Review, 1970, 35. Pp. 1086—1087. Eberts и Witton рассматривают труды Токвиля как важную основу (более плодотворную, чем марксову) для системной теории и макросоциологической модели структурных изменений в демократических индустриальных обществах.

2 Мы заимствовали термин «идейный блок» (idea-unit) из: R.Nisbet. The Sociological Tradition. — London, 1980.

-650-

Гоббса до Канта). Традиция, начатая Гоббсом, использовала идею договора для легитимации или обоснования существовавших социальных отношений и политических условий. Договор был моделью всего, что было правовым и справедливым в общественной жизни. Все социальные отношения, которые возникли в результате договора, то есть добровольного соглашения, были легитимными, законными.

В возникающей в XIX в. социологии «договор» в качестве основной категории был в значительной степени заменен «общностью». В то же время общность была моделью хорошего общества. Согласно Теннису, общность охватывает все формы социальных отношений, которые характеризуются большой степенью личной близости, эмоциональной глубиной, моральной ответственностью, социальной сплоченностью и временной протяженностью. Типичный пример такой общности — семья. Существующие между членами семьи связи и отношения принципиально отличаются от отношений, скажем, между проституткой и клиентом или между современным предпринимателем и служащим. В основанных на общности отношениях господствуют эмоциональные связи, сохраняющие любовь и в радости, и в горе, а не безличные и анонимные отношения, характерные для «общества» [ср. отношения между университетским преподавателем и студентом].

В социологии Тенниса обществу (Gesellschaft) дается типологическое определение, заключающееся в том, что оно связывается со специальным типом человеческих отношений, а именно с отношениями, которые характеризуются большой степенью индивидуализма и безличной формальности. Эти отношения возникают на основе волевого решения и личного интереса, а не традиций и эмоциональных связей, составляющих основу общности. Теннис рассматривает общность как продолжительную и подлинную форму совместной жизни, а общество — как преходящую, случайную и механическую форму жизни.

Мы уже говорили, что прототипом общности является семья. Индивид рождается в семье. Кровное родство и семейные узы — вот основные опоры общности. Но индивид также связан различными дружескими отношениями со своим локальным окружением. К многочисленным манифестациям общности относятся гильдии, различные профессиональные и интеллектуальные союзы, религиозные объединения, секты и т.д. Типичные отношения общности раньше существовали между мастером и подмастерьем или между главой дома и членами домашнего хозяйства (включая слуг).

-651-

Теннис подчеркивает, что нравственный аспект занимает важобщности. Общество, характеризуемое отношениями общности, часто поражает нас своей «сердечностью», «дружественностью» и «гостеприимством» его членов. Эти патриархальные (premodern) черты проявляются особо явственно на фоне распространенных в нашем обществе коррупции, непотизме и существенных правовых и управленческих изъянов. Различие между обществом и общностью находит выражение в обычном словоупотреблении. Мы говорим о человеке, что «он очутился в плохом обществе (Gesellschaft)», но не используем выражение «он очутился в плохой общности (Gemeinschaft)». (Однако разве не существуют криминальные группы, отношения между членами которых отмечены «близостью» и «сердечностью»?).

Согласно Теннису, проблемы пола также отражаются в понятиях общества и общности. Женщины традиционно ориентируются на более «добрые ценности», чем мужчины. Женская эмансипация приводит к тому, что женщины попадают в «мужской мир», основывающийся на отношениях, типичных для общества. Благодаря процессу эмансипации женщины становятся более «жесткими», «просвещенными», «сознательными» и «расчетливыми», такими же, как и мужчины. Именно элемент общности в женщинах и детях объясняет, по мнению Тенниса, ту легкость, с которой они эксплуатировались на раннем этапе развития индустриального общества. Если женщинам в большей степени, чем мужчинам, присущи отношения общности, то это может быть ведущей причиной того, что обычно женщинам гораздо труднее быть лидерами в рациональной и расчетливой борьбе за более высокую заработную плату. Может быть, по этой же причине среди женщин гораздо меньше преступников, чем среди мужчин?

Концептуальная пара общность и общество занимает централькивает, что европейский социум эволюционировал от форм жизни, основанных на общности, к формам, основанным на обществе, главными среди которых являются соглашения и договоры. Этот процесс породил новые связи между людьми. В частности, опорой власти стал не авторитет традиции, а сила. Стали доминировать конкуренция и эготизм (преувеличенное мнение о своей личности). Ядром общества оказались рациональность и экономический расчет:

«Теория общества имеет дело с искусственно созданным агрегатом человеческих существ, который внешне напоминает об-

-652-

щность в том, что индивиды мирно живут и сосуществуют друг с другом. Однако в общности они остаются принципиально объединенными даже вопреки всем разделяющим факторам, тогда как в обществе они разделены вопреки всем объединяющим факторам... В обществе каждый существует сам по себе и в изоляции. В нем налицо напряженность со стороны индивида по отношению ко всем остальным. В обществе сферы деятельности и власти индивидов резко разграничены таким образом, что каждый отказывает другому в контакте со своей сферой и в доступе к ней, то есть вторжение в нее расценивается как враждебный акт. Такая отрицательная установка по отношению к другому становится нормой и всегда лежит в основе отношений между наделенными властью индивидами. Она характеризует общество в состоянии мира. В нем никто не желает передавать и производить что бы то ни было для другого индивида, никто не склонен быть щедрым по отношению к другому, если в обмен на подарок или труд он не получает то, что рассматривает, по крайней мере, равным отданному»'.

Возможно, некоторые истолкуют это высказывание как совершенно отрицательную характеристику современного Теннису общества. Видел ли он вообще что-либо положительное в обществе'! Теннис ни в коем случае не был реакционером и всегда подчеркивал, что без общества нельзя было бы представить возникновение современной либеральности и культуры. Подобным образом город и городская жизнь связаны именно с обществом. Вместе с городом за наукой «следуют» торговля, промышленность и все то, что подразумевается под современной западной цивилизацией. Если мы все же испытываем ностальгические чувства в связи с утратой общности, то это та ностальгия, которая пронизывает «идейные блоки», или основные понятия классической социологии. Эта ностальгия выражает проблему, которая все еще характерна для современной социальной жизни. Согласно Теннису, социальная жизнь, формой которой является общество, достигла пика своего расцвета в далеком прошлом. По мере нашего продвижения в современность все более усиливается потребность в формах жизни, основанных на отношениях общности. Таким образом, можно сделать вывод, что уже в 80-х годах XIX века предпринимались попытки включения в общество отношений общности и своего рода «механизмов безопасности» (социальная поли-

------------------------------------------

1 F.Tцnnies. Community and Society. Translated and edited by C.Loomis. — New York, 1957.-Pp. 64-65.

-653-

тика, «государство всеобщего благоденствия» и т.д.). Присущая нашему времени ориентация на личную жизнь, локальную социальную среду, «терпимые» ценности и децентрализацию демонстрирует актуальность и важность поставленных Теннисом проблем. Мы попытались раскрыть, как концептуальная пара общность и общество характеризует различные типы социальных связей и как эти типы могут быть соотнесены с двумя различными фазами европейской истории. По-видимому, более правильно рассматривать общность и общество как два крайних состояния, которые никогда не существовали в змпирико-социадьной реальности в чистом виде. В целом же современный социум ближе к понятию общества, чем общности. Отметим, что эти понятия являются идеальными типами, которые более детально будут описаны ниже при характеристике взглядов Вебера.

Введенная Теннисом концептуальная пара играет важную роль в социологии. К ней в своих работах обращался американский социолог Чарльз Кули (Charles H.Cooley, 1864—1929). Он проводил различие между первичными и вторичными социальными группами. Первичные группы характеризуются непосредственным психологическим контактом и личностными -- «лицом к лицу» -отношениями. Они первичны в том смысле, что именно в них происходит формирование социальной природы индивида и его идеалов. Наиболее важные первичные группы — это семья, соседская община и подростковые группы. Они различными способами формируют у индивида «мы-самоощущение», то есть чувство его идентичности с той или иной группой. Организации и политические партии являются примерами вторичных групп. Тогда как в первичных группах велика частота и длительность непосредственных контактов, а связи носят эмоциональный, личностный характер, во вторичных группах контакты являются произвольными, формальными и безличными. Средствами коммуникации в первичных группах являются речь, подражание и жесты, а во вторичных — чаще всего письма, циркуляры и телефонные разговоры.

Рассматриваемая концептуальная пара занимает важное место и в проводимом криминалистом Нилсом Кристи (Nils Christie) различии между «тесно связанным» и «слабо связанным» обществом1.

В дальнейшем мы остановимся на том, как Вебер и Парсонс развили предложенные Теннисом концептуальные пары.

----------------------------------------------------------

5 См. N.Christie. Beyond Loneliness and Institutions: Communes for Extraordinary People. - Oslo, 1989.-

-654-

Зиммель — социальная ткань

Георг Зиммель (Georg Зиммель, 1858—1918), немец с еврейскими корнями, является крупнейшим эссеистом среди классиков социологии. К числу его наиболее важных работ принадлежат О социальной дифференциации (Ьber die soziale Differenzierung, 1890), Философия денег (Philosophie des Geldes, 1900) и Социология (Soziologie, 1908). Кроме того, им написано несколько эссе и книг по философии, искусству, вопросам культуры (Крупные города и духовная жизнь, Die GroЯstдdte und das Geistesleben, 1902, Понятие и трагедия культуры, Der Begriff und die Tragцdie der Kultur, Общество двоих, Die Gesellschaft zu zweien, 1908, и др.).

Зиммель рассматривал социальную жизнь через призму социального взаимодействия (Wechselswirkung}. Согласно Зиммелю, социология является наукой о взаимодействиях между индивидами. Поэтому в ней реализуется реляционное мышление, то есть мышление в терминах отношений. В центре внимания социологии находятся формы социализации индивида. Социальное взаимодействие, может, так сказать, «заморозиться» в объективных надындивидуальных структурах. Ими могут быть объединяющие символы, вневременные нормы и т.д. Но они также проявляются в качестве специфических форм (экономика, основанная на денежном обращении, кооперация, конкуренция и т.д.). Для Зиммеля взаимодействие есть «жизнь как процесс». Это подразумевает, что в широком смысле социальная реальность является открытым процессом. Зиммель отвергает понимание общества как более или менее закрытой системы (ср. с его возражениями против мышления об обществе с помощью системных понятий). В то же время социальная жизнь, понимаемая как социальное взаимодействие, исключает все монокаузальные теории истории и общества (то есть теории, предполагающие существование одной причины).

Для Зиммеля социология во многом похожа на своеобразный социальный микроскоп. В ряде эссе и больших статей он объясняет взаимодействие как между двумя индивидами (Общество двоих), так и между «чужаком» (fremden) и большей социальной группой. В эссе Человек как враг (Der Mensch als Feind, 1908) Зиммель пытается показать, что конфликт между группами может сплотить членов группы в их борьбе против общего врага [ср. с парой социологических понятий «мы-группа» (in-group) и «они-группа» (out-group)]. Однако взаимодействие между конфликтующими группами также может их сблизить. В целом, для Зиммеля общество является «тканью», сотканной из неисчислимых взаимодействий

-655-

В работе Крупные города u духовная жизнь Зиммель показывает, что современный город порождает и новые формы взаимодействия, и новых людей. Он дает следующую качественную характеристику современности (modernity). В большом городе мы находимся под шквалом впечатлений. «Нервная жизнь» каждого индивида интенсифицируется. Мы становимся сверхчувствительными. Интенсивность жизни так велика, что мы не в силах совладать с нею и вынуждены соблюдать дистанцию между нами и окружающей нас физической и социальной средой. Чтобы уберечь себя от увеличивающегося числа впечатлений, мы вынуждены изолироваться от реальности. В качестве понятной реакции на сверхчувствительность возникает современное пресыщенное (blasiert) отношение к окружающим. Для того чтобы выжить, мы становимся закрытыми, испытываем антипатию к нашей среде и дистанцируемся от нее. При этом мы либо прекращаем реагировать, либо реагируем неадекватно. В конечном счете, сверхчувствительность помещает нас в вакуум. Невротик, по мнению Зиммеля, страдает и потому, что он слишком близок к вещам, и потому, что слишком далек от них.

Зиммель начинает не с макросоциологических понятий, а с изменчивых «фрагментов» социальной реальности. Согласно Зиммелю, современность приобрела динамическую форму выражения. Целое состоит из маленьких нестабильных фрагментов, и Зиммель находит его «следы» в мелочах жизни. Исследуя эти фрагменты, он пытается также выявить универсальное. Для него общество представляет собой лабиринт, в котором взаимодействуют индивиды и группы. Чтобы понять это взаимодействие, социология должна исследовать микроуровень. Ей необходимо начинать с простейших форм взаимодействия. При этом поиск невидимых нитей, которые связывают индивидов, является условием понимания социальной сети. Разобраться в этом лабиринте можно путем сбора «моментальных фотоснимков», фрагментов и частных впечатлений, а не путем использования системных понятий. Например, монета является символом современных социальных отношений, бесконечного взаимодействия. Понимание монеты в качестве фрагмента может быть ключом к социальной реальности.

Нередко именно идеи Зиммеля были источником вдохновения для развивающейся социологии XX столетия. Многие социологи, в том числе и Вебер, опирались на них. В большой монографии Философия денег Зиммель описывает процесс расширяющегося распространения в современной жизни мышления в терминах «цель—

-656-

средство». Инструментально-целевая рациональность вытесняет все другие формы рациональности. Рассудок берет верх и подавляет чувства [ср. с понятием «эмоциональной нейтральности» у Пар-сонса]. В указанной книге Зиммель также разработал оригинальную теорию отчуждения, которая позднее заняла центральное место во взглядах венгерского философа Лукача (Gyцrgy Lukдcs, 1885—1971) и представителей так называемой критической теории (Франкфуртская школа). Зиммель анализирует как непрерывный рост «объективного духа» (в гегелевском смысле), так и то, как культурные объекты делают нас все более и более бессильными. Создаваемые нами вещи становятся нашими господами (процесс реификации). Сколько промышленных рабочих, спрашивает Зиммель, в состоянии понять принципы функционирования машин, на которых они работают, то есть понять, так сказать, материализованный в машинах дух? Таким образом, дух и его результаты становятся чуждыми человеку.

Зиммель уделяет совсем мало внимания обсуждению социологического метода. В своих исследованиях он использовал несистематический или даже антисистематический подход. Его работы, по крайней мере на первый взгляд, удивляют своей фрагментарностью. Его социология во многом является «эссеистской» и не содержит ссылок и сносок. Наиболее известные работы Зиммеля — это скорее собрание эссе, чем систематические исследования. Они — самостоятельные фрагменты того, что Зиммель рассматривал в качестве науки об обществе. Эссе — литературный жанр, который соответствует стремлению Зиммеля выразить свое постижение общества в антипозитивистской, антиакадемической и антисистематической форме. В его манере изложения мы не встретим применения причинно-аналитического «метода». Важно понять и то, что Зиммель не пытается экспериментально проверять свои гипотезы. Не использует он и гипотети ко-дедуктивны и метод. Форма эссе не повинуется правилам игры в систематическую науку. Во многом эссе Зиммеля — это своеобразные «социологические поэмы». Поэтому его социологический метод презентации обладает трудно воспроизводимым «стилем». Его стиль вызывает ассоциации с творчеством художника и с философией как поэзией (мы наблюдаем такой же феномен, например, у Ницше, позднего Хай-деггера и Адорно ). Это указывает, что Зиммель пытался защитить интеллектуала, творческой деятельности которого, как он чувствовал, угрожает опасность. Но в то же время этот «стиль» делает трудным перевод содержания его сочинений на современный

-657-