Часть 1.

Ю. А. Жданов

Гносеологические этюды.

Жданов Ю. А.

Избранное. Т. 2. – Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 2001. – 368 с.

V. Гносеологические этюды

Мощь и действенность разума

Разумный подход к действительности, рациональное отношение ко всем многообразным сторонам и проявлениям как внешнего мира, так и внутренней природы человека – светлый идеал, к которому издавна стремились лучшие умы. Достижение этой цели – длительный и сложный исторический процесс, связанный с борьбой и преодолением противоположных тенденций: иррационализма, агностицизма, прямой мистики и религиозности.

Было время, когда знамя разума пытались использовать некоторые идеологи восходящей, рвавшейся к власти буржуазии. К своей победе над феодализмом, над феодальным клерикализмом ее передовые лидеры шли под лозунгами разума и просвещения. Спиноза и Бэкон, Декарт и Вольтер, Гельвеций и Дидро, Фихте и Гегель, многие другие идеологи и теоретики ранней буржуазии провозглашали подлинный культ разума. Как подчеркивал Энгельс, все существующее они ставили перед судом разума и отвергали, если оно не могло доказать своей разумности. Замечательно и, надо сказать, очень современно писал Гегель: кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно.

Гегель справедливо считал, что “разум – это высшее соединение сознания и самосознания, т.е. знания о предмете и знания о себе”. Только единство объективного понимания явлений внешнего мира и понимания самого процесса познания, его закономерностей создает разумную основу для деятельности человека.

Но справедливость требует сказать, что даже самые революционные представители буржуазии не могли ввиду их исторически ограниченной классовой позиции последовательно отстаивать права разума, поскольку он приводил к неизбежному выводу о преходящем характере буржуазного строя, предрекал ему гибель, требовал преобразования общества на подлинно справедливых, в конечном счете социалистических началах. Робеспьер, вопреки декларированному рационализму, насаждал культ “верховного существа”, Вольтер склонялся к деизму. Гегель искал компромисса с религией, с нелепыми, глупыми прусскими чиновниками. Кант запутался в антиномиях чистого разума, отразив, по меткому выражению Гегеля, не столько страх перед заблуждением, сколько страх перед истиной. И это – лучшие, время которых быстро прошло.

Знамя разума и просвещения буржуазия вышвырнула, выбросила на свалку сразу же после победы, а кое-где и до своей победы. Не разум, а, говоря словами Маркса, “демоническая сила” невежества стала наиболее массовой идейной опорой буржуазии. Отсюда бегство в иррациональное, начиная со времен Шопенгауэра и Ницше до экзистенциалистов, примирение с фидеизмом, кокетничанье с мистицизмом. Интуитивизм Бергсона, фрейдизм, столоверчение, парапсихология, дзенбуддизм – что угодно, лишь бы не разум! Действительность неразумна, у истории нет законов, человек и общество в целом – игрушки инстинктов, темных сил подсознания, агрессивных импульсов подкорки, продолговатого мозга и т.д. и т.п. Все это говорится лишь с одной целью: принизить роль сознания, разума, понимания. Буржуазия ныне делает ставку на неведение, незнание, предубеждения и предрассудки, цепко живущие среди людей, особенно среди молодежи, которая многого не знает еще в силу естественных причин.

Это не мешает буржуазии эксплуатировать результаты научно-технического прогресса в целях своего обогащения и укрепления своего классового господства. Буржуазный рационализм постепенно выродился в бездушный холодный расчет, сухую абстрактную логистику, в практический цинизм, жестокость и изуверство, превратившись тем самым в свою полную противоположность.

Буржуазия не очень хлопочет по поводу теорий, и вообще ей плевать на них. И массам она предложила чудовищную практику разжигания ненависти, вражды, взаимного недоверия, грубой чувственности, разнузданную сексуальность, подавление нормальной психики наркотиками, рекламой, порнографией, эстрадными криками и воплями, трясучкой, фильмами ужасов и катастроф, уродствами всех видов.

Это факт, что так называемому бунту молодежи шестидесятых годов были противопоставлены пресловутая “сексуальная революция” и порнографический взрыв. Интеллектуальный маразм и кретинизм захватили и продажные круги буржуазной интеллигенции, которые снабжают, питают, подогревают шабаш “массовой культуры”. Более респектабельные интеллектуалы специализируются на пропаганде конца света, апокалипсических видений, что также способствует ослаблению, распаду нормальной психики. Отупляющий театр абсурда, шоу-бизнес, поп-искусство – явления того же порядка. Вот уж действительно: кого бог решил наказать, того он в первую очередь лишает разума.

Вместе с тем подавляющая часть человечества по-прежнему внемлет доводам разума и ждет разумных решений в этот cлoжный, драматический, критический век. Люди ждут разумных решений центральной проблемы эпохи – проблемы войны и мира, они понимают необходимость поиска разумного выхода из кризиса, который переживает человечество. Не позиция силы, а позиция разума – так ставят вопрос нормальные люди. По словам Маркса, разум есть “та универсальная независимость мысли, которая относится ко всякой вещи так, как того требует сущность самой вещи”. А такой подход требует научного анализа всех явлений общественной жизни, окружающего нас мира.

Объективированный в практической деятельности разум может иметь своей единственной основой лишь познание объективных закономерностей природы и общества, науку.

Маркс, Энгельс и Ленин обосновали и завещали нам единственно разумный, последовательно рационалистический, строго научный подход к явлениям и событиям природы и общества. При этом они широко и смело опирались на рационалистическую традицию прогрессивных мыслителей прошлого. Для нашей страны она связана также с именами Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, Герцена, Плеханова, Сеченова, Павлова, Тимирязева, Вернадского. Передовые люди России беспощадно критиковали “темное царство” буржуазно-помещичьего общества, анархистские, черносотенные, религиозные попытки принизить разум, интеллект.

Традицию разума, традицию последовательного рационализма защищал и отстаивал, развивал и завещал нам вождь социалистической революции в России В.И. Ленин. Конспектируя книгу Аристотеля “Метафизика”, он в “Философских тетрадях” с уважением говорит о вере Стагирита в силу разума, в силу, мощь, объективную истинность познания, хотя от него и не ускользает наивный характер этой веры.

На протяжении долгих лет политической борьбы Ленину неоднократно приходилось выступать против тех, кто не умеет думать, не дорос до “трезвого учета сил”; ему смешны были “крики людей, которые отдаются чувству и не могут рассуждать”. В деле социалистического строительства он требовал: “Со всяким человеком разумно договорись”.

Партию он постоянно предупреждал: “Не дадим себя во власть “социализму чувства”...”. “Социализм чувства” подсказывал непродуманные, случайные, вспышкопускательские решения сложных проблем революции, которые в действительности могли быть осуществлены на основе лишь строгого научного анализа объективной обстановки. Ленин решительно разоблачал нигилистическое, маховское отношение к интеллигенции, пролеткультовское отрицание интеллектуальной традиции. Характерная черта Ленина – вера в разум миллионов, в разум масс. “Но ум десятков миллионов творцов создает нечто неизмеримо более высокое, чем самое великое и гениальное предвидение”, – говорил он. В то же время вся его деятельность наполнена огнем революционной страстности, пламенным порывом борца за освобождение трудящихся. Здесь нет противоречия.

Правда, разрушительный, опустошительный характер человеческих страстей, как он нередко проявляется в истории, устрашал некоторых мыслителей. “Не плакать, не смеяться, а понимать”, – предупреждал Спиноза. Но вернее было бы сказать: “И плакать, и смеяться, но понимать”.

И если философ Якоби сокрушался по поводу того, что у сердца свои доводы, которых разум не знает, то Гегелю принадлежит замечательный образ, столь неожиданный для него: мыслящее сердце. Гегель прекрасно понимал, что человек мыслит головой, а возникший у него образ лишь отражал стремление философа высветлить разумом чувства человека. “Разум не осуждает природные инстинкты, но направляет и облагораживает их” – таков завет немецкого философа.

Основная тенденция и стержневая мысль гегелевской эстетики: воспитать чувства человека разумными, культурными.

Ничто великое не совершается без страсти – ни поиск истины, ни познание природы, ни творчество, ни преобразование мира. Но истина страстей – в их пронизанности разумом, разумным началом. В противном случае страсти неистинны, темны, разрушительны и трагичны.

“Сон разума рождает чудовищ”, – предупреждал в одном из своих офортов Гойя. Его “Капричос” в этом отношении является прекрасной иллюстрацией, художественным воплощением огромной философской мысли, высказанной великим испанским художником. Его творчество – предупреждение против мрачных сил неразумности, невежества, мистицизма. Но именно в этот темный мир пытается погрузить людей ущербная идеология буржуазного общества.

Давным-давно Плеханов, развенчивая тщетные усилия буржуазного индивидуализма обрести более или менее сносный идеал, говорил: “Вы сделаете всевозможные попытки, вы станете буддистами, друидами, халдейскими “сарсами”, каббалистами, магами, изистами или анархистами – всем, чем придется, – и вы все-таки останетесь тем же, что и теперь, существами без убеждения и закона, опустошенными историей мешками. Идеал буржуазии канул в вечность”. К перечню, приведенному Плехановым, многое можно добавить в наши дни: эстетику антиразума, ядерное безумие, миф крови и расы – черт знает что!

Последовательными борцами за рационализм, за разум были виднейшие естествоиспытатели, в том числе великий физиолог академик Павлов. “Было время, – отмечал он, – когда человеческое знание накоплялось очень медленно. Тогда частенько у людей была манера ставить границы силе человеческого ума. Говорили: “Вот это ты, ум, узнаешь, ну а дальше, господин ум, не пойдешь”. Почему-то даже находили какую-то отраду в том, что человек всего не узнает. Я считаю наоборот, мне гораздо приятней сознавать, что я все могу узнать. За последнее полстолетие естествознание идет вперед так быстро, что привычки – ставить пороги человеческому знанию – исчезают. Сколько уже было провалов тех господ, которые хотели поставить границы человеческому уму”.

Весьма любопытна попытка современного антиразума рядиться в тогу разумности и научности. Живы, ох как живы еще персонажи, представленные нам Толстым в “Плодах просвещения”. Правда, решительно возросла мера их наукообразия. Несчастный Гросман у Толстого просто вибрировал, и далеко ему было до современного интуитивного диагносцирования, психотроники, психозондирования планет сенситивами. К чудесам телепатии, парапсихологии, телекинеза прибавилось видение с помощью кожи (извините!) – дермооптика, или дермовидение*. Экстрасенсы и гиперсенсы составляют пси-резюме о состоянии уловленных ими душ.

Конечно, если довести себя до чертиков, то увидишь и ауру. В общем, “да здравствует” полусонный, затемненный, гипнотизированный, наркотизированный мозг – только ему доступна истина, только ему открывается сокровенное, подвластно неведомое! Так развилось и усовершенствовалось в космическое время высмеянное еще Энгельсом “естествознание в мире духов”. Подлинная наука отвергает все эти благоглупости, но нельзя не считаться с поддержкой, которую оказывают оккультным наукам, лженаучным сенсациям идеологи буржуазного мира. Разум – враг слепой веры, суеверия, фанатизма.

Некогда Тимирязев, критикуя адептов столоверчения, с ехидной иронией характеризовал возникающую время от времени “погоню за чудом” как некий умственный атавизм. Это относится и к рецидивам знахарства, и к летающим сервизам.

Подкоп под разум совершается многими путями. Немало лицемерных вздохов слышится по поводу несовершенства биологической природы человека. Все беды и социальные уродства пытаются взвалить на ни в чем не повинную матушку-природу: это она наделила человека агрессивными центрами, генетически детерминировала жадность и насилие, подчинила кору темным инстинктам подкорки, поджелудочным импульсам, заднепяточной стимуляции.

Социальные уродства и основанные на них личные трагедии нельзя ставить в вину природе. Их источник – неразумные общественные отношения, предполагающие насилие и угнетение, подавление и уничижение индивидуума, разрушающие как внешнюю для человека, так и его внутреннюю природу. Конечно, когда “дело сделано”, то ломаются, искажаются, извращаются природные механизмы, и тогда на них можно валить все что угодно.

В обыденной жизни в силу различий в образовании, культуре, воспитании не все действуют разумно. Но делать из этого добродетель, утверждать, что именно это хорошо, отнюдь не полезно.

Разумный подход к действительности возможен лишь на основе всемерного и полного использования данных науки. Характеризуя процесс превращения науки в непосредственную производительную силу общества, Маркс отмечал, что использование науки является показателем того, до какой степени условия самого общественного жизненного процесса подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы в соответствии с ним; до какой степени общественные производительные силы созданы не только в форме знания, но и как непосредственные органы общественной практики, реального жизненного процесса”.

Всеобщий интеллект, коллективный разум – сложное историческое понятие. В реальной действительности он формируется и как разум отдельного индивидуума, его мировоззрение, и как идейная основа культуры, как содержание национальной культуры, как методологическая база конкретных исследований, как теоретическая основа революционной практики передовых общественных сил, как идеология.

1982 г.

Пусковая причинность

Причинность – одна из бесконечных форм всеобщего взаимодействия, всеобщей универсальной связи, определяющей сцепление и ход явлений в окружающем мире. Конкретный анализ этой универсальной связи позволяет установить многообразие видов причинности.

В “Науке логики” Гегель отмечает следующие основные черты формальной причинности: 1) причина первоначальна по отношению к действию; 2) действие не содержит ничего, что не содержалось бы в причине, и наоборот; 3) действие не может быть больше, чем причина; 4) причина есть “тождественное и отрицательное соотнесение” двух субстанций, из которых одна представляется активной, а другая пассивной [1]. При этом Гегель предупреждал против неуместного применения отношений причинности к отношениям физико-химической и духовной жизни. Выступая против объяснения больших событий малыми причинами, он считал целесообразным называть их лишь поводом, а не причиной.

В то же время Гегель обращал внимание на то, что духу и живому свойственно “не допускать в себе продолжения какой-либо причины, а прерывать и преобразовывать ее” [1, с. 213]. Однако мысль о преобразовании причинного действия была еще раньше высказана и в отношении неживой природы. Молодой Кант в своей работе “Мысли об истинной оценке живых сил”, стремясь примирить сторонников Декарта и Лейбница, высказал, в частности, следующее любопытное суждение: “Естественное тело обладает способностью самостоятельно увеличивать в себе силу, возбужденную в нем извне причиной его движения, так что в нем могут оказаться степени силы, которые не были вызваны внешней причиной движения, и притом большие, чем эта причина, не поддающиеся, стало быть, измерению той мерой, которой измеряется картезианская сила, и требующие иной оценки” [2].

Выступление Канта было запоздалым и достаточно малопродуктивным для решения спора, который ранее был завершен работами де Мерана и Даламбера, установивших, что при упругом ударе сохраняется как количество движения (в картезианском смысле), если принять во внимание его векторный характер, так и “живая сила” или энергия тела (в смысле Лейбница – Кориолиса). Однако замечание Канта содержало важную мысль о неединственности механической причинности, не учитывающей активности тела, испытывающего внешнее воздействие.

В своем в целом глубоком и содержательном исследовании причинности М. Бунге рассматривает последнюю в аспекте более широкого понятия детерминации. При этом, рассматривая причинность как простейшую форму детерминации, Бунге в конечном итоге жестко ограничивает сферу причинной связи, исключая ее из категории закона, функциональной зависимости или статистической закономерности. Вот почему вне сферы категории причинности Бунге оставляет упоминаемые им химические и ядерные цепные процессы, в ходе каковых “действие внешней причины лишь приводит к освобождению внутреннего процесса, который протекает не только сам по себе, но и усиливающимся образом, так что конечное действие значительно превосходит инициирующую причину” [3]. Именно подобную детерминацию упоминает в общей форме и Кант.

Вряд ли продуктивны те ограничения, которые налагает Бунге на категорию причинности, придавая ей механистический оттенок и фактически сводя к формальной причинности по Гегелю. Развитие естествознания обнаруживает универсальное присутствие причины-действия в самых различных сферах и как необходимый момент при определении закона, функциональной зависиомсти, вероятностно-статистической закономерности, при описании не только внешних взаимодействий.

В естественных науках особо важную роль играют два типа причинных связей. Первый фиксирует энергетическую эквивалентность причины и действия и нередко характеризуется как динамическая причинность. Он нашел свое отражение в механике Ньютона, в законе сохранения и превращения энергии и массы. Второй тип причинности обнаруживает себя в статистических закономерностях, выявляя необходимую связь случайных явлений, определяя вероятность наступления тех или иных событий. Таковы многие закономерности статистической физики, термодинамики, квантовой механики. Нередко мы встречаем сочетание этих форм причинных связей.

Наблюдение показывает, что широкий класс явлений из мира механики, физики, химии, биологии, социологии не укладывается в эти типы причинности и свидетельствует в пользу существования качественно иных ее типов. На одном из них, в какой-то мере затронутом М. Бунге при упоминании о цепных процессах, мы и остановимся ниже.

Рассмотрим процесс фотохимической изомеризации какого-либо достаточно простого органического вещества, например цис-стильбена (I). При облучении ультрафиолетовым светом он поглощает квант излучения и переходит в возбужденное синглетное состояние (S1). Возникшая возбужденная молекула может спонтанно циклизоваться до дигидрофенантрена (II) или перейти в другое, триплетное возбужденное состояние (T1), преобразующееся затем в транс-стильбен (III) или в исходное состояние. На этом процесс замирает.

Причинные связи в рамках описанных превращений вполне исчерпываются отмеченными выше типами причинности. С точки зрения энергетической все переходы строго калькулируются в пределах энергии поглощенного излучения; в то же время соотношение полученных конечных продуктов описывается некоторым статистическим распределением.

Рассмотрим другую фотохимическую реакцию, изученную школой академика Н.Н. Семенова [4].

При импульсном фотолизе хлористого азота NCl3 в первую очередь протекает реакция распада молекулы, требующая затраты энергии и приводящая к зарождению цепи активных, валентно ненасыщенных частиц (радикалов)

Отмеченный процесс (2) еще описывается в рамках обычной причинности как ее линейный, цепной вариант. Но вот вспыхивает новая реакция (3)

NCl2 + NCl3 N2 + Cl2 + 3Cl + 35 ккал/моль.

Ее качественной особенностью является то, что активная частица NCl2 рождает при соударении с невозбужденной молекулой NCl3 сразу три атома хлора, и это ведет к бурному процессу бесконечного ветвления реакционных цепей.

Для отдельных реакций подобного типа длина цепей может достигать 106 – 107 звеньев. При этом наблюдается значительный энергетический эффект, приводящий нередко к неуправляемому течению всего процесса – к взрыву.

Если проанализировать описанную реакцию с точки зрения отмеченных Гегелем признаков формальной причинности, то выяснится, что и в данном случае причина первоначальна по отношению к действию, она представляет собой тождественное и отрицательное соотнесение двух субстанций. Тождественное в том смысле, что и начальный пусковой механизм, и последующий механизм ветвления цепей имеют единую химическую природу; их отрицательная соотнесенность так же сохраняется, поскольку одной субстанции принадлежит активное инициирование, а другой – продолжение процесса.

Но уже в этом пункте всплывает отличие от формальной причинности: пассивная субстанция обнаруживает себя как внутренне активная. Тем самым в действии возникает нечто такое, что не содержалось в причине: действие оказывается большим по сравнению с причиной, оно продолжается после того, как причинный импульс прекратился.

Отсюда не следует тот вывод, что между ними вообще отсутствует энергетическая связь. Энергия кванта излучения не может быть сколь угодно малой, ее должно хватить на первоначальный разрыв связи в молекуле хлористого азота. В ходе цепного процесса действуют механизмы статистического характера, в частности они определяют длину цепей. Но качественное отличие двух описанных фотохимических процессов очевидно: в последнем из них следует принять дополнительный причинный механизм, который мы называем пусковой причинностью.

Детерминация по типу пусковой причинности широко распространена на всех уровнях организации материи – от нуклонов до социальных структур. В этом смысле неправ был Гегель, полагая, что только в сфере живого и духа возможны подобная внутренняя переработка, трансформация и преображение внешней причинности.

Механика сталкивается с пусковой причинностью при изучении неустойчивых равновесий, напряженных состояний тел и конструкций. Вполне можно довольствоваться формальной причинностью при описании игры в бильярд, но придется обратиться к пусковой причинности при характеристике процесса возникновения огромной снежной лавины в горах, которую может вызвать случайно упавший камень или даже неосторожный шаг медвежонка (последнее имело место в Азау под Эльбрусом).

Вызванные проникновением в атмосферу высокоэнергетических частиц из глубин Вселенной космические ливни Оже вполне описываются в рамках затрат и перераспределения энергии исходной частицы. В то же время широко известно, что распад ядер урана в надкритической массе приводит к гигантскому взрыву, инициированному ничтожными энергиями случайных нейтронов.

Пусковая причинность характерна для множества физико-химических процессов. Она наблюдается при кристаллизации больших масс веществ в результате внесения незначительных затравок, при полимеризации непредельных соединений вследствие внесения малых количеств перекисей.

Пусковой механизм характерен для автокаталитических процессов в химии. Так, при окислении щавелевой кислоты перманганатом калия ничтожные количества первоначально возникших ионов двухвалентного марганца Мn2+ вступают в кругооборот следующих процессов:

Здесь ион Мn2+ непрерывно превращается в ион Мn3+, который, собственно, и окисляет молекулу щавелевой кислоты, вновь превращаясь в Мn2+.

Строго говоря, элемент пусковой причинности присутствует и в процессе фотоизомеризации упомянутого нами цис-стильбена. Он выявляется на том этапе, когда молекула поглотила квант энергии, перешла в возбужденное состояние и ей предстоит теперь либо превратиться в дигидро-фенантрен, либо в транс-стильбен, либо вернуться в исходное состояние. Эти три возможных пути реализуются на основе перераспределения поглощенной энергии по внутримолекулярным связям, что детерминировано уже не внешней причинностью, а внутренними пусковыми механизмами.

Активация, инактивация, действие ферментативных систем также не могут быть описаны без использования категории пусковой причинности. Особенно значительную роль пусковая причинность приобретает в процессах жизнедеятельности организмов. Здесь она начинает господствовать: подозрительный шорох приводит в движение тысячетонное стадо слонов; молекулярная перестройка в геноме отзывается обширными сдвигами в эволюции вида; ничтожные доли грамма гормонов вызывают сдвиги в обмене веществ всего организма: на пусковом принципе основаны условнорефлекторные реакции, ничтожные и незначительные воздействия могут инициировать развитие покоящейся яйцеклетки или злокачественной опухоли. Ничтожное количество полового аттрактанта диспарлура – всего 0,0000001г! – привлекает за многие километры миллионы самцов непарного шелкопряда. Как морфий не обладает “усыпительной силой”, так и диспарлур не наделен “силой любви”, но он запускает механизмы поведения насекомых.

Примеров пусковой причинности можно было бы привести бесконечное множество, но пора, видимо, остановиться и рассмотреть более детально общие особенности этой формы причинности.

Ее качественным своеобразием является та характерная черта, в соответствии с которой пусковая причина инициирует в объекте развертывание внутренних процессов, использование внутренних источников анергии, разрешение внутренних противоречий. Пусковая причина лишает объект видимости неподвижности, вскрывает его неравновесность, потенциальное внутреннее беспокойство. Обнажение форм внутреннего самодвижения, характера противоречия в объекте – в этом огромное познавательное значение пусковой причинности в диалектической логике.

Но пусковая причинность обнаруживает не всякое противоречие, а лишь такое, которое характеризуется неустойчивостью, нестационарностью, неравновесностью, конфликтностью объекта как целого. Она оказывается индикатором, обнаруживающим именно такие ситуации.

Поскольку действие в случае пусковой причины нередко в миллионы раз превосходит ее силу или попросту ей неадекватно, то может сложиться впечатление, что область этой причинности полностью лежит в сфере случайного, недетерминированного. Такое заключение ошибочно, поскольку мы имеем здесь дело с детерминизмом особого рода.

Очевидно, готовность системы к пусковой реакции определена ее внутренней организацией, предшествующим развитием; в каждом конкретном случае можно установить черты этой неравновесности объекта. Цепная химическая реакция может идти только в границах определенного состава смеси; уран может взорваться лишь при достижении критической массы; гормоны взбадривают организм, увы! не в любом возрасте. Отсюда возникает задача исследования предкритических и критических состояний системы, которые обусловливают ее предрасположенность откликаться на действие пусковых причин.

Особенностью пусковой причинности является наличие порога действия, предопределенного внутренним состоянием объекта. Такого порога принципиально не может быть в рамках ньютоновского детерминизма, но он необходим в случае пусковой причинности, поскольку объект вообще не мог бы существовать, если б любое сколь угодно малое воздействие на него приводило бы к включению механизмов пусковой причинности. Наличие порога действия задает внутреннюю количественную границу качественной определенности объекта.

Предуготовленность объекта к тому или иному внутреннему процессу детерминирует и механизмы пускового действия. В простейшем случае пусковой механизм адекватен инициированному им действию. Так, механическое движение камня возбуждает механическое же движение масс снежной лавины; химически возникший свободный органический радикал инициирует химический процесс полимеризации органических молекул; превращения атомных ядер порождают ядерный по своей природе взрыв сверхновых звезд.

Но действие пусковой причины может сопровождаться изменением формы движения материи. Первоначальный акт взаимодействия фотона с атомом хлора принципиально отличается по своему механизму от актов последующего химического взаимодействия атомов хлора с другими молекулами. Принесенный ветром аромат цветов должен пройти через физико-химическое взаимодействие молекул “запаха” с обонятельным рецептором пчелы, через нервные и биохимические механизмы превратиться в движение крыльев, прежде чем он выведет население улья на благоухающий луг.

Возможность распространения пускового воздействия по ступеням структурно-динамических уровней организации материи также может создавать иллюзорное представление о случайности, недетерминированности таких событий. Тем более, что в реальном мире могут возникать цепи пусковых причин: удар бойка инициирует взрыв детонатора, и лишь этот последний запускает механизм цепного разложения основного заряда охотничьей винтовки. Упомянутые выше цепные фотохимические реакции могут протекать с использованием промежуточных молекул фотосенсибилизаторов. Например, окисление углеводородов кислородом предварительно может идти через фотовозбуждение незначительных примесей паров ртути:

Энергетическая неадекватность действия в ответ на пусковую причинность, наличие порога такого действия, возможность передачи пускового механизма по структурно-динамическим уровням через цепь воздействий обусловливают не столько случайный характер этого сложного взаимодействия, сколько особенность взаимосвязи между объектами, когда формирование ответа системы на внешний импульс приобретает черты известной автономности, независимости, внутренне присущего самой системе своеобразия.

На этой основе возникает и богатство возможных механизмов инициирования пускового действия, выступающее как некоторое безразличие, случайность, несоответствие специфики действия ответу. Возможность цепной передачи пусковой причины открывает путь замены действия одного объекта другим с сохранением конечного результата.

В неорганической природе пусковые причины нередко лежат в основе катастрофических явлений: взрывы звезд, обвалы, сели, лавины, рост оврагов, ливни, молнии – все это находится в сфере рассматриваемой нами причинности.

Эволюция органического мира, одним из главных принципов которой является снятие внешних полярных противоположностей и ассимиляция их в рамках органического единства, нашла мощный источник саморегулирования и адаптации в использовании пусковой причинности. На основе этого механизма открылась возможность регулирования органических процессов слабыми возмущениями, идущими от внешних объектов (образы, звуки, запахи, прикосновения). Реакция на весь объект могла быть замещена реакцией на отдельный его признак. Был открыт путь к сигнальному и знаковому регулированию поведения органических систем, весь основанный на пусковой причинности.

На этой стадии пусковая причинность, с одной стороны, выступает как частный случай более широкого понятия пускового взаимодействия, когда пусковая причина испытывает на себе обратное влияние своего собственного действия. Органические системы сами начинают формировать механизмы пускового действия, преобразуя любые факторы внешнего мира в средства осуществления пусковых причин. Формируются не только переносящие пусковое действие вещества (гормоны, телергоны, аттрактанты, феромоны и т.п.), но и каналы передачи такого действия. Тем самым механизмы пусковой причинности исчерпывают себя, передавая эстафету процессам передачи информации. В то же время очевидно, что многие из так называемых информационных процессов должны быть интерпретированы в терминах пусковой причинности.

Познание закономерностей пусковых причин является одним из путей формирования научно обоснованной технологии, разумных взаимоотношений с природой. Общественное производство широко использует устройства, работающие по принципу пусковой причинности. Это и скрытое изображение на фотопластинке, которое при проявлении трансформируется в видимое изображение негатива; это и триггерное устройство в электронике, многочисленные “кнопки”, приводящие в действие моторы, машины, электростанции, ракеты. Мы достаточно убедились в эффективности многих устройств, работающих по принципу пусковой причинности. В то же время печальный опыт говорит, что, казалось бы, незначительные вмешательства в область природных равновесий, естественных циклов обмена веществом и энергией в природе могут приводить к невероятным по масштабам, на первый взгляд неадекватным и прямо катастрофическим последствиям. Все это требует детальной разработки проблемы пусковой причинности.

Литература

1. Гегель. Наука логики. Т. 2. М., 1971.

2. Кант И. Соч. Т. 1. М., 1963. С. 80.

3. Бунге М. Причинность. М., 1962. С. 222.

4. См.: Семенов Н.Н. Химическая физика. (Физические основы химической кинетики). Черноголовка, 1975. С. 21.

1976 г.

Познание начинается с середины*

Одним из центральных и спорных пунктов истории и методологии науки является проблема начала. В нем находит свое выражение потребность исследователя осмыслить истоки и логику своего научного направления, обрести опору для воспроизводства системы знаний, для изложения ее себе и другим. Предполагается, что, фиксировав начало, мы можем затем воспроизвести все богатство предмета изучения. История науки знает не один пример формирования системы таких начал.

Вспомним “Начала” (“Элементы”) Евклида, на основе которых тысячелетиями строилась система геометрических знаний. “Начала” Ньютона позволяют дедуктивно воспроизвести богатство механики, в том числе и небесной. Алхимические “Начала” были попыткой понять суть химических явлений и превращений. Свои начала обрела в прошлом веке термодинамика.

Развитие науки не оставляет начала в нетронутом виде, они трансформируются и подчас весьма решительно. Взгляды Лобачевского и Римана заставили серьезно изменить систему геометрических представлений Евклида. Алхимические начала постепенно развились в систему химических элементов таблицы Менделеева. Неравновесные диссипативные процессы обогатили начала термодинамики. Современная механика невозможна без теории относительности, без хронологического “начала” сингулярности.

Фактически “начала” выступают как некоторый промежуточный, срединный момент познания. В этой связи хотелось бы напомнить интересную мысль Г. Вейля о путях научного познания: в книге о симметрии он писал: “...процесс познания начинается, так сказать, с середины и далее развивается не только по восходящей, но и по нисходящей линии, теряясь в неизвестности. Однако наша задача заключается в том, чтобы постараться в обоих направлениях пробиться сквозь туман неведомого” [1].

Любопытно, что к аналогичным выводам подходил К. Маркс: “В отличие от других архитекторов, наука не только рисует воздушные замки, но и возводит отдельные жилые этажи здания, прежде чем заложить его фундамент” [2].

Близкие по характеру наблюдения содержатся и в трудах такого крупного историка науки, как Дж. Бернал: “Фактически, как показывает история, науки, изучающие наиболее сложные области природы, такие как биология и медицина, развились непосредственно из изучения своего предмета при незначительной помощи, а часто даже и при противодействии наук, изучающих более простые области природы, таких как механика и физика” [3].

Как видим, проблема поставлена рядом исследователей, задача состоит в том, чтобы дать ее методологическое решение. Пожалуй, инициатива здесь принадлежит Канту, который выдвинул концепцию регрессивного синтеза. В “Критике чистого разума” философ ставит перед собой задачу: как прийти к полному понятию объекта, как вывести данный опыт из его условий. Этому, по мнению Канта, служит эмпирический регресс: “Синтез ряда на стороне условий, начиная с условия, ближайшего к данному явлению, и продвигаясь к более отдаленным условиям, я называю регрессивным, а синтез ряда на стороне обусловленного, начиная с ближайшего следствия и продвигаясь к более отдаленным, я называю прогрессивным” [4]. Нельзя не отметить, что в работах Канта прогрессивному синтезу уделяется меньшее внимание, чем регрессивному. Он в первую очередь обосновывает необходимость регресса до простых частей и начальных условий, выясняя, “насколько далеко должны мы идти назад в эмпирическом регрессе при сведении опыта к его условиям” [4, с. 463]. Итак, для Канта важно, с одной стороны, фиксировать настоящее как хронологический центр между условиями прошлого и последствиями в будущем.

С другой стороны, говоря о сведении к простым частям, он обосновывает метод эволюционного редукционизма, что нашло широкое распространение в современном теоретическом естествознании. Примеров этому множество.

Биохимик Дж. Варнер в статье “Ферменты” писал: “Главное, чему учит нас энзимология, коротко состоит в следующем: все явления жизни, начиная от самых простейших реакций до сложных процессов человеческого сознания и мышления, могут быть описаны с помощью понятий, определяющих химические и физические свойства атомов, ионов и молекул” [5].

Как отмечал Рейс, “идеал физика-теоретика – последовательно объяснить все химические явления на основании свойств электронов и положительно заряженных ядер, из которых состоят все атомы” [6]. Этим как бы утверждается абсолютная власть низшей ступени развития природы над высшей. Но еще Гегель справедливо заметил, что “одна ступень есть власть над другой ступенью, и это – взаимно” [7].

Данная мысль отражает тот исторический факт, что в науке познание объекта означает не сведение его к низшей форме, а диалектическое тождество двух моментов: с одной стороны, постижение понятия объекта путем установления его генетической связи с низшей формой, а с другой – на основе изучения более высокой ступени развития, где раскрываются, становятся более зримыми и очевидными тенденция движения, до поры до времени скрытые возможности, потенции объекта. Гегель следующим образом развивает эту мысль: “Форма классификации по ступеням развития получила в зоологии особенное значение в последнее время; ибо считают естественным восхождение от неразвитого к высшему организму. Но для понимания низших ступеней необходимо знакомство с высшим организмом, ибо он является масштабом и первообразом для менее развитых; так как в нем все дошло до своей развернутой деятельности, то ясно, что лишь из него можно познать неразвитое” [7, с. 518].

Существует еще ряд важных обстоятельств, которым определяют пути познания с середины. В учении об эволюции жизни есть понятие утраты промежуточных ступеней палеонтологической лестницы; но подобные утраты характерны для всех ступеней эволюции: Космоса, солнечной системы, биопоэза. Рассматривая объект как он дан сегодня, мы должны регенерировать утраченные звенья эволюции. А разве не утрачено доказательство теоремы Ферма?

Современная синергетика также выделяет срединный уровень организации структур материи как базовый. Если на микроскопическом уровне рассматривается отношение простейших частиц – атомов и молекул; если макроскопический подход принимает во внимание сложные фигуры и конструкции, то, как отмечает Хакен, “при рассмотрении непрерывно протяженных систем (жидкостей, химических реакций и т.д.) мы выбираем за исходный мезоскопический уровень и разрабатываем методы, позволяющие предсказывать возникновение макроскопической структуры” [8].

Социология также исходит не из элементарных представлений робинзонад и не ограничивается глобальными структурами народов, государств, наций, а рассматривает в качестве исходной социальную группу тоже своеобразного мезоуровня.

Изучение со срединного уровня диктуется нередко общественной потребностью: практика, нужда заставляет исследовать тот или иной процесс, изолируя его от многих внешних факторов. Здесь нередко сказываются и антропоморфные соображения, субъективные характеристики. Исследования спектральных свойств вещества естественно начались в диапазоне видимого спектра и лишь затем перешли в область невидимых высоких (ультрафиолет, рентген) и низких (инфракрасный спектр, радиочастоты) значений электромагнитных колебаний.

Акустика началась с воспринимаемых ухом звуков и перешла лишь позже к ультразвуковой дефектоскопии или инфразвукам в морской среде. Химические процессы сперва изучались в нормальных средах (брожение, ферментация) и лишь потом захватили области крепких кислот и щелочей.

Наглядным образом движения познания от середины является гомология в различных сферах естествознания. Первоначально Жерар обнаружил гомологические ряды в органической химии. Следуя его примеру, Менделеев построил свою периодическую систему, введя понятие гомологии в сферу химических элементов. Н.И.Вавилов установил гомологические ряды в сфере видовой изменчивости.

Одним из самых важных и широко распространенных методов познания “с середины” является моделирование. При этом изучаемый объект выступает первоначально как вопрос, как задача, как исходная предпосылка исследования, витающий в голове неопределившийся образ. Его изучение начинается с формирования когнитивной модели, которая может иметь как чисто теоретический, так и вполне вещественный характер. В последующем модель подвергается анализу с точки зрения ее глубинных структурных уровней, элементарных составных частей, действующих сил и процессов. С другой стороны, она становится исходной базой, основой для конструирования и понимания изучаемого объекта во всей его сложности.

Один из нас столкнулся с серьезной задачей изучения циркуляции атмосферы под воздействием солнечного излучения. В качестве упрощенной модели был построен кольцеобразный бассейн с жидкостью, нагреваемый извне движущимся по кругу источником тепла. Важно было выяснить: сможет ли внешний движущийся тепловой источник возбудить циркуляцию жидкости? Подтвердивший гипотезу результат был проанализирован с точки зрения законов массо- и теплопереноса, с учетом теплопроводности, вязкости жидкости, возникающей турбулентности. С другой стороны, полученный результат был экстраполирован на глобальные процессы атмосферы.

В другом случае моделирование было успешно применено нами в совершенно иной сфере: при изучении сложных биологических процессов старения организма. Чтобы подойти к исследованию такой трудной задачи, было сделано предположение, что старение связано с деструктивными изменениями основного носителя жизни – белковой молекулы. В качестве модели был взят нативный альбумин различного возраста. При этом было экспериментально установлено, что со временем в белке совершаются спонтанные процессы дезамидирования (распад амидных связей), сопровождающиеся необратимой денатурацией белковой молекулы. Процесс дезамидирования был изучен па молекулярном уровне с использованием всего арсенала современной органической и физической химии. С другой стороны, был сделан вклад в понимание общего процесса старения организма и возможные пути его компенсации.

Итак, развертывание познания с середины – одна из реальных и несомненно существенных форм становления знания. Став целью познания, любой объект природы и общества должен и в хронологическом, и в структурном отношении стать предметом рассмотрения как с точки зрения предшествующих, так и последующих ступеней развития. Именно на этом пути формируется целостная, без разрывов и лакун картина мира.

Литература

1. Вейль Г. Симметрия. М., 1968. С. 9.

2. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 43.

3. Бернал Дж. Наука в истории общества. М., 1956. С. 28.

4. Кант И. Критика чистого разума // Соч. Т. 3. М., 1964. С. 393.

5. Биохимия растений. М., 1968. С. 16.

6 Рейс О. Электронное строение и химическая связь в неорганической химии. М., 1948. С. 13.

7. Гегель. Соч. Т. 11. М.; Л., 1934. С. 37.

8. Хакен Г. Синергетика. М., 1985. С. 45.

1995 г.

Детерминация будущим

В многомерном пространстве миропонимания функционируют идеальные концепты, которые на первый взгляд далеки и независимы друг от друга, но при ближайшем рассмотрении обнаруживают некоторый фокус пересечения. В сфере мифологического, иррационального и религиозного мировоззрения они выступают как рок, судьба, фатум, ананке, учение о конце света и о спасении, провиденциализм, протестантское предопределение, эсхатологические фантазии о смысле и завершении земной истории, хилиазм и милленаризм, как упование на предстоящее тысячелетнее царство божие. Их объединяет представление о том, что нынешнее бытие мира и человечества как-то определено событиями, которые произойдут в будущем.

С другой стороны, философская и научная мысль бьется над родственными проблемами, но уже не в мифологической и фантастической, а в категориальной форме. Здесь на первый план выступает диалектика действующих и конечных причин, механицизма и телеологии, квантовой неопределенности и детерминизма, дополнительности и полноты в описании объекта, энтропии и информации. С разных сторон, с разных уровней организации материи здесь опять-таки осуществляется подход к центральной проблеме развития мира, становлению будущего.

Нам представляется, что при всем различии общее у этих подходов и проблем едино: оно заключается в понимании течения, хода, направления времени, в понимании триединства прошлого, настоящего и будущего, где каждый момент не только пассивно определен остальными, но и детерминирует их специфику. Обыденное сознание, конечно, видит, как события прошлого сказываются в современности, а нынешнее положение вещей формирует многие черты будущего. Но, видимо, дело обстоит не столь просто.

I. Как размышлял Стивен Хокинг?

Своей книге “От большого взрыва до черных дыр” выдающийся английский исследователь Стивен Хокинг дает характерный подзаголовок: “Краткая история времени” [1]. Важнейший вывод ученого заключается в том, что все три стрелы времени – космологическая, термодинамическая и психологическая имеют единое направление: от прошлого через настоящее к будущему. Этот вывод кажется самоочевидным для обыденного сознания, в действительности же он нуждается в обосновании и анализе, что составляет предмет книги Хокинга. Автор полагает, что только тогда, когда направления этих стрел совпадают, могут возникнуть условия, подходящие для развития разумных существ.

Хокинг весьма последовательно анализирует космологическую стрелу времени, связанную с возникновением Вселенной из сингулярного состояния и ее последующим расширением. Это расширение находится в соответствии с термодинамическим законом роста энтропии.

Далее Хокинг развивает мысль о том, что наше субъективное ощущение направления времени – психологическая стрела времени – задается в нашем мозгу термодинамической стрелой времени [1]. Это на первый взгляд именно так и представляется. Но Хокинг недаром отмечает, что прогресс человека привел к возникновению маленького уголка порядка в растущем беспорядке Вселенной [1, с. 131], т. е. психологическая стрела по направлению не вполне совпадает с термодинамической стрелой времени.

Стремясь обосновать свою позицию, Хокинг думает убедить читателя утверждением: “Мы помним прошлое, а не будущее” [1, с. 131]. Однако этот аргумент ad hominem достаточно уязвим. В самом деле: а помним ли мы прошлое? и насколько точно? И не меняется ли наше представление о прошлом в зависимости от ситуации в настоящем? А как же быть с древним девизом memento mori – помни о смерти, т.е. о своем будущем?

Но более существенный аргумент в оценке ситуации дает нам позиция Эйнштейна. У него имеется малоизвестная, к сожалению, статья “Познание прошлого и будущего в квантовой механике”. Вот что пишет он в этой работе: “Известно, что законы квантовой механики ограничивают возможности точного предсказания будущей траектории. Тем не менее иногда предполагается, что квантовая механика допускает точное описание траектории частицы в прошлом”. Эйнштейн категорически возражает против этого утверждения: “Принципы квантовой механики должны включить неопределенность в описании событий прошлого, которая аналогична неопределенности в предсказании событий будущего” [2]. Вот вам, как говорится, бабушка, и Юрьев день: ушедшее, минувшее, отстоявшееся, окаменевшее (ср. Маяковский) прошлое имеет динамичный характер; оно флуктуирует, колышется, по нему проносятся цвета побежалости от раскаленных печей настоящего. Картина становится сложной.

Видимо, ощущая зыбкость аргументации, Хокинг обращается к иной сфере: он отождествляет психологическую стрелу времени человека и психологическую стрелу времени компьютера. Это допущение не является самоочевидным. Поведение компьютера первоначально задано, детерминировано человеком и посему лишь копирует некоторые простые свойства его психологической работы. Правильнее было бы сопоставлять естественные психические процессы человека со стихийной работой брошенного компьютера, которую никто не программирует, не контролирует, не детерминирует. Но самое существенное заключается в том, что для построения своих доказательств автор вводит (пусть слабый) антропный принцип: условия жизни в гипотетической фазе сжатия Вселенной непригодны для существования таких разумных существ, которые могли бы спросить, почему беспорядок растет в том же направлении во времени, в каком расширяется Вселенная. Однако введение антропного принципа ослабляет убедительность вывода о том, что время движется всегда и только от прошлого через настоящее к будущему.

Сошлемся здесь на мнение Г.М. Идлиса, который, как известно, явился одним из основателей антропного принципа. В соответствии с этой важной идеей современного естествознания систематически расширяющийся фридмановский мир имеет отнюдь не произвольные начальные условия, напротив, они необходимы и достаточны для естественного возникновения и развития жизни вплоть до подобных человеку высших разумных форм материи, осознающей самое себя [3]. Этот важный вывод, продолжает Идлис, означает необходимость при анализе текущего состояния наблюдаемой нами Метагалактики и ее вероятного начального состояния принимать во внимание не только общефизические законы, но и так называемый антропологический (антропогенный, антропный, антропийный) принцип заведомого существования наблюдателя, по крайней мере именно в данном, непосредственно наблюдаемом мире. Итак, чтобы понять начальное состояние Вселенной, приходится вводить принцип существования в нынешней Вселенной наблюдателя. Это значит, что прошедшее (начальное) состояние детерминировано своим будущим, определяется им. Активный интерес к антропному принципу проявлял академик А.Д. Сахаров.

Рождение антропного принципа в недрах естествознания сближает естественнонаучный материализм с идеей Ф. Энгельса, который полагал, что в своем круговороте Вселенная с необходимостью порождает живую материю, мыслящий разум, которые столь же закономерно и неизбежно погибают при изменившихся условиях. Тезис Энгельса в наше время усилен в работе Э. Ильенкова “Космология духа”, где выдвинута гипотеза о мыслящей материи как необходимом этапе развития всего Космоса.

2. Будущее и телеологи

Огромный, неоглядный мир неорганической природы функционирует по законам причинности, детерминизма, отражающим всеобщий характер взаимодействия. Уже здесь причинность не исчерпывается схемами: толчок – реакция, стимул – действия. В силу вступают сложные пусковые механизмы причинности, тормозящие и ускоряющие побудители, взрывные, катастрофические реакции, статистические закономерности. Сложность причинных зависимостей становится еще тоньше и специфичнее в мире живого. Изучение живого, поведения животных и растений методами строго объективной науки, на принципах детерминизма – задача, которую наука решает не одну сотню лет. Принципиально важен здесь вклад русской физиологической школы Сеченова – Павлова.

В то же время Гегель справедливо предупреждал: “Нельзя сделать и шагу в изучении природы, не постигнув понятия цели, т.е. не постигнув, что заранее предопределенное, будучи деятельным, относится к другому и при этом сохраняет само себя, ассимилируя себе это другое” [4].

Таким образом, живое природное тело, “заранее предопределенное”, т.е. детерминированное и прошлым и будущим, реально воздействует на внешние условия и объекты, подчиняя, ассимилируя их себе.

Детерминация будущим – фундаментальное явление в функционировании живой материи. Оно выступает здесь как действие конечных, целевых причин. Последние не отгорожены от действующих, “механических” причин китайской стеной, но имеют свою специфику. Сошлемся хотя бы на взгляды известного физиолога академика П.К. Анохина, который выдвинул принцип опережающего отражения как специфический для всего живого. В одной из своих работ он писал: “В самом деле, мы знаем, что сигнальность, т.е. деятельность организма, предвосхищающая будущее, выросла на путях непрерывного отражения абсолютной временной структуры внешнего мира и в предвосхищении именно этого потока непрерывных явлений. Это есть приспособление организма именно к этому своеобразному параметру неорганического мира. Мы знаем также, что принципиально уже протоплазма и особенно примитивные организмы прошли эту школу опережающего отражения явлений внешнего мира на очень ранних ступенях развития” [5].

Животные способны к экстраполяции будущего поведения предмета, к “предупредительному поведению”. Этого свойства не лишены и некоторые растения.

Концепция психонервной деятельности, выдвинутая в свое время академиком И. Бериташвили, так же как и учение об установке, развитое в трудах школы Узнадзе, была фактически направлена на то, чтобы выяснить структуру целесообразного поведения животных. Совершенно очевидно, что продуктивность подобных попыток могла только возрасти при сочетании их с методом объективного изучения высшей нервной деятельности на основе естественнонаучного детерминизма.

Если в мире животных и растений детерминация будущим осуществляется бессознательно, то для общества она становится важнейшей тенденцией и закономерностью. Она выступает как идеальный образ, как цель деятельности, как предвидение, как перспектива. В своей сегодняшней деятельности люди стремятся исходить из завтрашних последствий, хотя это далеко не всегда удается.

В этой связи глубокие мысли высказал академик И.П. Павлов, которого напрасно упрекали в том, что он третирует человека как собаку, сводя все особенности человеческой психики к условным рефлексам. Павлов прекрасно отдавал себе отчет в том, что человек ставит перед собой и реализует многочисленные цели, определяющие его поведение. Этой проблеме он посвятил специальную работу “Рефлекс цели”, где, в частности, говорится: “Человеческая жизнь состоит в преследовании всевозможных целей: высоких, низких, важных, пустых и т.д., причем применяются все степени человеческой энергии. При этом обращает на себя внимание то, что не существует никакого постоянного соотношения между затрачиваемой энергией и важностью цели: сплошь и рядом на совершенно пустые цели тратится огромная энергия, и наоборот... Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас... Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делается рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими себе в жизни цели... Наоборот, жизнь перестает привязывать к себе, как только исчезает цель” [6].

Последнее замечание крайне важно для социальной психологии. Известный психолог В. Франкль изучал эту проблему среди лиц, находившихся в экстремальных условиях, в частности в заключении. Здесь он обнаружил эффект “культурной спячки”: бессрочное заточение приводило к переживанию утраты будущего и на этой основе к деградации личности. Вот итоговый вывод исследователя: “Без фиксированной точки отсчета в будущем человек, собственно, просто не может существовать. Обычно все настоящее структурируется, исходя из нее, как металлические опилки в магнитном поле на полюсе магнита. И наоборот, с утратой человеком своего будущего утрачивает всю свою структуру его внутренний временной план, переживание им времени. Возникает бездумное наличное существование...” [7].

Заключение, сделанное на основе индивидуального опыта, имеет несомненное и общесоциологическое значение. Общество, не имеющее, не знающее своего будущего, в конечном итоге обречено на стагнацию, деградацию, распад. Оно утрачивает верное понимание своего настоящего и в искаженном виде воспринимает свое прошлое. Утрата хотя бы одного элемента триалектического единства уничтожает все. Поэтому научная социология ставит перед собой задачу вооружить человечество пониманием своего будущего, сделав его сознательной целью практических действий.

Когда Ленин призывал изучать общественные явления “не только с точки зрения прошлого, но и с точки зрения будущего” [8], то это означало исходное предвидение, понимание всего процесса развития, его тенденций, скрытых и явных потенций, спокойных превращений и неожиданных скачков. Без такого подхода к будущему оно может давать неожиданные и непредсказуемые рикошеты в настоящее, трансформируя до неузнаваемости самые лучшие намерения, обрекая на провал великолепные начинания.

Уместно в этой связи вспомнить предупреждающее замечание и совет Г.В. Плеханова: “Ход развития общественной жизни может быть понят только тем, кто смотрит на него с конкретной точки зрения, т.е. с точки зрения тех общественных нужд, а следовательно, и тех общественных задач, которые возникают в самом процессе этого развития”. И далее он обосновывает свой совет: “Обыкновенно реальные политики отличаются страшной близорукостью. Они понимают, что значение всякого данного политического принципа определяется условиями места и времени. Но они видят только условия нынешнего дня, совсем не принимая в соображение условий будущего. От того, практичные сегодня, они оказываются крайне непрактичными завтра или послезавтра” [9].

В наше время среди философов Запада стали модны настроения, известные век тому назад как ожидание конца веков, fin de siecle. Ныне их можно встретить в трудах американского философа Ф. Фукуямы, который предрекает “конец истории”. Этот идеологический консультант американского правительства полагает, что, достигнув ступени либеральной демократии западного типа, человечество прекратит дальнейшее развитие, история себя исчерпает.

Социальная тупиковость нашла свое отражение и в эстетике экзистенциализма. Его адепты выхватывают мгновение, оторванное от потока времени, ограничивают существование индивида и общества сиюминутным бытием. “Будущее мертво”, – говорит один из героев Сартра. Отчуждение от будущего выступает как одна из форм всеобщего отчуждения, что делает бессмысленным настоящее, наличное бытие. Одновременно лишается всякой основы прогноз, предвидение будущего.

Отличительная черта человека – творчество – в фундаменте своем имеет создание того, чего в мире нет, исходя из представления о будущем, об идеальной модели. Более того, если это будущее объявляется не существующим, не определяет настоящее, не освещает его, то само это настоящее деградирует, вырождается, обесцвечивается, деформируется, теряет смысл. Гегель называл это конечным торжеством посредственности. Недаром наш отечественный историк В. Ключевский писал, что для общества цементирующие силы: традиция и цель. Это значит – общество распадется, если не сбережет прошлого и утратит будущее.

Провозглашение “конца истории” ставит крест на культурном прогрессе человечества, фактически объявляет несуществующим его творческие возможности. Но было бы правильнее сказать, что мы находимся лишь в самом начале истории, в эпоху, когда “...дело шло о великом споре между слепым господством закона спроса и предложения, в котором заключается политическая экономия буржуазии, и общественным производством, управляемым общественным предвидением, в чем заключается политическая экономия рабочего класса” [10]. Предвидение – это и есть детерминация будущим на научной основе с участием не элитарных управителей, а всех тружеников планеты, вооруженных знаниями современной культуры.

3. Культура целеполагани

В современной культурологии весьма представительное место занимает деятельностная концепция культуры, к которой примыкает и автор. Суть ее в том, что культура не сводится к сумме вещей и предметов, теорий и взглядов, созданных человеком, а является способом функционирования самого общественного человека, способом реализации его родовой сущности, что имеет своим результатом как упомянутый вещный мир и системы взглядов, так и в первую очередь самого человека. “По делам их узнаете их”.

Мерой культурности любой деятельности является степень синтеза, органического воплощения в ней всех исторически реализованных способов человеческой деятельности: предметно-преобразующей, познавательной, эстетической, коммуникативной, ценностно-ориентационной. Цель можно уподобить некой воображаемой линзе, где стягиваются в идеальном виде все формы деятельности, которые рассыпаются затем ливнем практических действий.

Деятельным субъектом целеполагания может быть как отдельный индивид, так и особая группа, социальный слой, класс, этнос, нация, наконец, человечество в целом. Исторический процесс, видимо, шаг за шагом приводит к постепенной универсализации целей, вплоть до общечеловеческих, ни в коей мере не устраняя целеполагания, рожденного интересами отдельных групп и слоев.

Важнейшей характеристикой цели является ее реальность или иллюзорность. В этой связи всегда полезно помнить мнение Маркса: “Человечество ставит себе всегда только такие цели, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления” [11].

Культура целеполагания на всех социальных уровнях, вплоть до индивидуального, несомненно требует непрерывного соотнесения субъективных намерений с объективной тенденцией, формирования идеального образа реальных процессов, рефлексии в будущее.

Основой реального целеполагания может быть лишь научное предвидение. Уместно вспомнить в этой связи ироническое отношение великого русского физиолога И.П. Павлова к тем, кто пытался свести роль науки к объяснению наблюдаемых явлений.