Часть 18.

вольствия жен и воспитание детей, оставляя лишь самую малую долю для личного пользования и развлечении. Мы можем наблюдать .что па тех, кто связан подобными нежными узами, но можно предположить, что так стали бы поступать и другие, если бы они были поставлены в подобное положение.

Но хотя такое великодушие несомненно служит к чести человеческой природы, мы можем в то же время отметить, что этот благородный аффект, вместо того чтобы приспосабливать людей к большим обществам, почти столь же сильно препятствует этому, как и самый узкий эгоизм. Ведь если каждый любит себя больше, чем всякого другого, а любя других людей, питает наибольшую привязанность к своим родственникам и знакомым, то это естественно должно привести к взаимному столкновению аффектов, а следовательно, и поступков, что не может не представлять опасности для новообразованного союза.

Следует, однако, заметить, что это столкновение аффектов было бы опасно лишь в незначительной степени, если бы оно не совпадало с одной особенностью наших внешних обстоятельств, дающей ему повод к проявлению. Мы обладаем тремя различными видами благ: внутренним душевным удовлетворением, внешними телесными преимуществами и пользованием тем имуществом, которое приобрели благодаря прилежанию и удаче. Поль-зование первым благом вполне нам обеспечено, второе может быть от пас отнято, по оно не принесет никакой выгоды тому, кто лишит нас его. Только последний вид благ, с одной стороны, может быть насильственно присвоен другими людьми, а с другой может перейти в их владение без всяких потерь и изменений. В то же время количество этих благ недостаточно для того, чтобы удовлетворить желания и потребности всех. Таким образом, если увеличение количества таких благ является главным преимуществом общества, то неустойчивость владения ими, а также их ограниченность оказываются главным препятствием [для сохранения его целости].

Напрасны были бы паши ожидания найти в не подвергшемся влиянию культуры естественном состоянии средства против указанного неудобства или же паша надежда на открытие в человеческом духе какого-нибудь пеискус-ственного принципа, который мог бы сдержать эти пристрастные аффекты и заставить нас справиться с искушениями, проистекающими из указанных внешних условий. Идея справедливости не может служить этой цели, и ее нельз

528

считать естественным принципом, способным воодушевить людей па то, чтобы справедливо относиться друг к другу. Эта добродетель, как мы теперь понимаем ее, никогда бы даже не пришла на ум грубым и злым людям. Ибо в понятии обиды или несправедливости заключается понятие безнравственного поступка или преступления, совершенного по отношению к другому лицу. По всякая безнравственность проистекает из какого-либо недостатка в аффектах или из их нездорового характера; судить же об этом недостатке нужно главным образом па основании обычного, естественного склада нашего духа. Поэтому узнать, повинны ли мы в каком-нибудь безнравственном поступке но отношению к другим, будет легко после исследования естественной и обычной силы всех аффектов, которые имеют других людей своим объектом. По, по-видимому, в соответствии с первичной организацией нашего духа наше самое сильное внимание направлено на нас самих; следующая по силе степень распространяется на наших родных и знакомых, и только самая слабая степень остается на долю незнакомых и безразличных нам людей. Подобное пристрастие, подобное неравенство в привязанностях должны оказывать влияние не только на паше поведение, на наши поступки в обществе, но и на наши идеи порока и добродетели, и мелкий значительный выход за пределы известного пристрастия в сторону чрезмерного расширения или сужения аффектом нам следует рассматривать как преступный и безнравственный. .г)то мы можем заметить в своих обычных суждениях о поступках, когда мы, например, порицаем кого-нибудь за то, что он либо исключительно сосредоточивает все смой привязанности на семье, либо так пренебрегает ею, что при каком-либо столкновении интересом отдает предпочтение чужому человеку или случайному знакомому. Из всего сказанного следует, что наши естественные, не подвергшиеся влиянию культуры идеи о нравственности, вместо того чтобы доетавитьнам средства против пристрасти}! наших аффектом, скорее потворствуют такому пристрастию и только увеличивают его силу и влияние.

Итак, это средство не дает нам природа; мы приобретаем его искусственно, или, выражаясь точнее, природа в суждении и уме (understandng) даст нам средство против того, что неправильно и неудобно в аффектах. Если люди, с ранних лет получившие общественное воспитание, пришли к осознанию бесконечных преимуществ, обеспечиваемых обществом, и, кроме того, приобрели привязанность

529

к обществу и беседам с себе подобными, если они наметили, что главные неустройства в обществе проистекают от тех благ, которые мы называем внешними, а именно от их неустойчивости и легкости перехода от одного лица к другому, то они должны искать средства против этих неустроиств в стремлении поставить, насколько :>то возможно, указанные блага на одну доску с устойчивыми и постоянными преимуществами душевных и телесных качеств. Но это может быть сделано не иначе как путем соглашения между отдельными членами общества, имеющего целью упрочить владение внешними благами и предоставить каждому [возможность] мирно пользоваться всем тем, что он приобрел благодаря удаче и труду. 15 результате каждый будет знать, чем он может владеть вполне безопасно, и аффекты будут ограничены в своих пристрастных и противоречивых стремлениях. Но подобное ограничение не противно самим указанным аффектам: будь так, оно не могло бы ни осуществиться, пи долго удержаться; оно противно только необдуманным и стремительным их движениям. Мы не только не нарушим личных интересов или интересов своих ближайших друзей, если будем воздерживаться от посягательства па чужие владения, по и, наоборот, посредством указанного соглашения наилучшим образом будем служить как тем, так и другим интересам, ибо таким образом будем поддерживать общественный строй, столь необходимый как для их благосостояния и существования, так и для нашего.

Соглашение это не носит характера обещания; мы увидим впоследствии, что сами обещания проистекают из соглашений между людьми. Оно не что иное, как общее чувство общественного интереса; все члены общества выражают ,)то чувство друг перед другом, и оно заставляет их подчинять свое поведение известным правилам. Л замечаю, что мне выгодно предоставлять другому человеку владение его собственностью при условии, что он будет действовать так же по отношению ко мне. Он чувствует, что, подчиняя свое поведение такому же правилу, тоже служит своим интересам. Когда мы это общее чувство взаимной выгоды выражаем друг перед другом и оно становится известно нам обоим, оно влечет за собой соответствующее решение и поведение; и это может по праву быть названо соглашением, или уговором, между памп, хотя и заключенным без посредства обещании, ведь поступки каждого из пас находятся в зависимости от поступков другого и совершаются нами в предположении, что и другой стороной должно быть не-

530

что сделано. Когда два человека гребут веслам и водной лодке они тоже делают это по взаимному соглашению, пли уговору, хотя они никогда не обменивались взаимными обещаниями. Тот факт, что правило, устанавливающее стабильность владения, возникает лишь постепенно и приобретает силу только путем медленного прогресса, а также благодаря тому, что мы постоянно испытываем па опыте неудобства от его нарушения, этот факт не противоречит происхождению данного правила из соглашения между людьми. Наоборот, опьгг еще больше убеждает нас, что чувство взаимного интереса стало общим для всех наших близких, и дает нам уверенность в том, что в будущем их поведение будет регулироваться [этим чувством]; только этим ожиданием п обосновывается паша умеренность, паша воздержанность. Таким же образом, т. е. путем соглашений между людьми, но без посредства обещания, мало-помалу образуются языки. Точно так же золото и серебро становятся общими средствами обмена и признаются достаточном платой за вещи, в сотни раз превышающие их по ценности.

После того как осуществляется соглашение о воздержании от посягательства па чужие владения и каждый упрочивает за собой свои владения, тотчас же возникают идеи справедливости и несправедливости 7, а также собственности, права и обязательства. Эти последние совершенно непонятны бел понимания первых. Нaшa собственность не что иное, как благо, постоянное владение которым закрепляется за нами общественными законами, т. е. законами справедливости. Итак, лица, которые употребляют слова собственность, право или обязательство до того, как объяснят происхождение справедливости, или даже пользуются ими для объяснения последней, повинны в очень грубой логической ошибке, и их рассуждения не могут иметь прочного основания. Собственность человека это какой-нибудь предмет, имеющий к нему некоторое отношение; но данное отношение не естественное, а моральное и основано па справедливости. Поэтому очень неразумно воображать, что у нас- может быть идея собственности до того, как мы вполне поймем природу справедливости п укажем ее источите в искусственных установлениях людей. Происхождение справедливости объясняет и происхождение собственности. То же искусственное установление даст начало обеим идеям. Так как наше первичное и наиболее естественное чувство нравственности имеет своим источником природу наших аффектов и оказывает пред

531

почтение нам самим и нашим друзьям перед чужими [людьми], то совершенно невозможно, чтобы такого рода вещь, как упроченное право, или собственность, могла возникнуть естественным путем, коль скоро противоречащие друг другу аффекты людей придают их стремлениям противоположные направления и не сдерживаются никаким соглашением, никаким уговором.

Нельзя сомневаться в том, что соглашение, устанавливающее собственность и стабильность кладонии, из всех условии основания человеческого общества есть самое необходимое и что, после того как будет достигнуто общее согласие относительно установления и соблюдения этого правила, уже не останется почти никаких препятствий к водворению полной гармонии, полного единодушия. Все другие аффекты, кроме аффекта личного интереса, или легко сдерживаются, или же не столь пагубны но своим последствиям, если мы даже и поддаемся им. Тщеславие. нужно считать скорее социальным аффектом, связующим звеном между людьми. Жалость и любовь следует рассматривать в том же свете. Что касается зависти и мсти тельности, то они, правда, пагубны, но проявляются лишь время от времени и направлены против единичных лиц, которых мы считаем или стоящими выше нас, или враждебными нам. Только жадность к приобретению разных благ и владений дли нас и наших ближайших друзей ненасытна, кочна, всеобща и прямо-таки губительна для общества. Вряд ли найдется человек, который не имел бы основания бояться ее, когда она проявляется безудержно и дает волю своим первичным, наиболее естественным стремлениям. Итак, в общем мы должны считать трудности, связанные с установлением общества, большими или меньшими в зависимости от затруднений, встречаемых нами при регулировании и сдерживании этого аффекта.

Несомненно, что ни одни из аффектов человеческою духа не обладает ни достаточной силой, пи должным направлением, чтобы стать противовесом любви к стяжанию и сделать людей достойными членами общества, заставив их воздерживаться от посягательств па чужую собственность. Ьлагожелателмюсть к чужим людям слишком слаба для данной цели; что же касается других аффектов, то они скорее распаляют эту жадность, стоит нам только заметить, что, чем обширнее наши владения, тем лучше мы можем удовлетворять свои аппетиты. Таким образом, эгоистический аффект не может быть сдерживаем никаким иным аффектом, кроме себя самого, но лишь при условии

532

добродетель и порок определяются посредством удовольствия п страдания, то эти изменения своего направления; изменение же это необходимо должно произойти при малейшем размышлении. Ведь очевидно, что аффект этот гораздо лучше удовлетворяется, если его сдерживать, чем если давать ему волю, и что, сохраняя общество, мы в гораздо большей мере обеспечиваем себе приобретение собственности, чем пребывая втом одиноком и беспомощном состоянии, которое необходимо следует за насилием и всеобщей разнузданностью. Итак, вопрос о том, дурна или хороша человеческая природа, совсем не входит к этот другой вопрос о происхождении человеческого общества, и при рассмотрении последнего не следует принимать ко внимание ничего, кроме степеней челокеческого ума или глупости. Безразличпо, будем ли мы считать эгоистический аффект добродетельным или порочным, поскольку только он сам и ограничивает себя; если он добродетелен, значит, люди организуются в общество к силу скоси добродетельности; если он порочен, порочность людей оказывает то же действие.

Далее, поскольку этот аффект ограничивает сам себя нутом установления правила стабильности владений, то, если бы указанное правило было очень отвлечеппым и его было трудно открыть, следовало бы считать образование общества до некоторой степени случайным и притом признавать его продуктом многих веков. Но если окажется, что по может быть ничего проще и очевидное данного правила, так что каждый отец должен установить его, дабы сохранить мир между скоими детьми, и что первые зачатки спра-ведливости с каждым днем должны совершепстковатьея но море расширения общества; если все это окажется оче-видным, как, несомненно, и должно быть, то мы будем вправе заключить, что совершеппо невозможно, чтобы люди долгое время оставались к том диком состоянии, которое предшсствуст общественной организации, и что даже самый первобытный строй человечества, его первобытное состояние, по праву должен считаться общественным. Конечно, .тго не помешает философам, если таково их желание, доходить в своих рассуждениях до пресловутого естественного состояния, пусть только они согласятся с тем, что такое состояние по что иное, как философская фикция, которая никогда не существовала, да и не могла бы существовать к действительности. Ведь природа чело-кока состоит из двух главных частей, необходимых для всех его поступков, а именно из аффектов и ума; несомненно, что слепые нрояклепия первых, не направляемые вторым, делают людей неспособными к организации общества. Прав

533

да, мы можем раеематрикать н отдельности дейсткия, проистекающие из отдельных проявлений обеих :ггих составных частей нашего духа. Философам-моралистам может быть позволена та же вольность, которая разрешается философам-естественникам, ведь последние часто рассматривают какое-нибудь движение как состаг.пое и сложенное из двух отдельных частей, хотя и признают в то же прем л, что само по себе оно несоставное и нераздельное.

Таким образом, это естественное состояние нужно раеематрииать как простую фикцию, подобную фикции о зо-лопюм вене, изобрететюй постами; разница состоит лишь в том, что первое описывается как преисполненное коим, насилий и иссправедл и костей 8, тогда как кто рой рисуется перед нами как самое очаровательное и мирное состояние, какое только можно себе вообразить. Если верить поэтам, то и этот первый век природы времена года были так умеренны, что людям не нужно было снабжать себя одеждой и жилищами для защиты от зноя и мороза; реки текли вином и молоком, дубы источали мед, и природа сама собой производила самые вкусные яства. Но все это еще по было главным нреимущеетвом счастликого кока. Но только природе были чужды бури и грозы, но и человеческому сердцу были незнакомы то более пепстокые бури, которые теперь вызывают такие волиепия и порождают такие омуты. В то кремя по слыхали и о скупости, честолюбии, жестокости и эгоизме. Сердечное расположение, сострадание, симпатия кот едипственные движепия, с которыми только и был знаком человеческий дух. Даже различие между моим и твоим было чуждо той счастликой расе смертных, а кместе с том и сами понятия о собеткенпоети и обязательстве, справедливости и несправедливости.

Конечно, это следует рассматривать как простую (фикцию, но кое же она заслуживает нашего внимания, ибо ничто по может более очевидным образом объяснить происхождение тех добродетелей, которые якляются объектом нашего настоящего исследования. Я уже заметил, что справедливость проистекает из соглашений между людьми и что соглашения эти имеют целью устранить известпые по-удобстка, происходящие от сокпадепия некоторых свойств человеческого духа с известным положением внешних объектов. Такими свойствами человеческого духа являются эго изм и ограниченное великодушие, а упомянутые условия внешних объектов это легкость их перехода [от одного лица к другому], а также недостаточность их но сравнению с нуждами и желаниями людей. Но хотя философы

534

в своих умозрениях по этому поводу и напали па совершенно ложный путь, зато поэты более правильно руко-водствовались. особым вкусом или общим инстинктом, который в большинстве рассуждений ведет нас гораздо дальше, чем все то искусство, вся та философия, с которыми мы до сих пор могли ознакомиться. Они без труда подметили, что если бы каждый человек нежно заботился о другом или если бы природа удовлстворяла все паши нужды и желания, то борьба интересов, которая является предпосылкой возникновения справедливости, уже не могла бы иметь места; не было бы тогда и повода для всех тех различий и разграничений собственности и владений, которые в настоящее время приняты среди людей. Увеличьте до известной степени благожелательность людей или же щедрость природы, и вы сделаете справедливость бесполезной, заменив ее гораздо более благородными добродетелями и более ценными благами. Человеческий эгоизм разжигается несоответствием тех немногих благ, которыми мы владеем, нашим нуждам, и именно ради того, чтобы сдержать этот эгоизм, люди вынуждены были отказаться от общности [имущества] и прийти к различению своих кладоний от владепий других.

Нам незачем прибегать к кымыелам но.тгок, чтобы узнать это; не говоря уже о разуме, мы можем открыть это и с помощью обычного опыта, обычного наблюдения. Легко заметить, что при сердечной привязанности среди друзей вес бывает общим и что, в частности, супруги теряют [понятие] собственности и познают различия между моим и твоим, различия, столь необходимого и к то же время производящего такую смуту в человеческом обществе. То же действие возникает и при любом изменении в условиях жизни человечества, например при наличии такого изобилия всяких вещей, благодаря которому оказываются удовлетворены вес желания людей; в таком случае совершенно теряется понятие собственности и все остается общим. это мы можем заметить но отношению к воздуху и воде, хотя они самые цепные из внешних объектов; отсюда легко заключить, что если бы люди всем были снабжены столь же щедро или если бы каждый питал к каждому такую же привязанность и такую же нежную заботливость, как к себе самому, то справедливость п несправедливость одинаково были бы неизвестны человечеству.

Итак, мне кажется, можно считать достоверным следующее положение: справедливость обязана своим происхождением только эгоизму и ограниченному великодушию

535

людей, а также, той скупости, с которой природа удов летворила их нужды. Бросив ретроспективный взгляд, мы увидим, что указанное положение подкрепляют некоторые из наблюдений, сделанных нами но этому поводу раньше.

Во-первых, мы можем заключить отсюда, что ни забота об общественных интересах, ни сильная и широко простирающаяся благожелательность не являются первыми и изначальными мотивами соблюдения правил справедливости, поскольку мы признали, что если бы люди обладали подобной благожелательностью, то о правилах этих никто бы и не помышлял.

Во-вторых, мы можем заключить из того же принципа, что чувство справедливости не основано на разуме или же на открытии некоторых связей и отношсний между идеями, вечных, неизменных и общеобязательных. Ведь если мы признали, что какое-нибудь изменение в общем характере человечества и условиях [его существования] вроде вышеупомянутого совершенно могло бы изменить наш долг, паши обязанности, то в соответствии с общепринятой теорией, утверждающей, что чувство добродетели проистекает uз разума, нужно показать, какая перемена должна производиться им в отношениях и идеях. По очевидно, что единственная причина, в силу которой широко простирающаяся щедрость людей и полное изобилие всего могли бы уничтожить саму идею справедливости, заключается в том, что они сделали бы последнюю бесполезной; с другой же стороны, ограниченная благожелательность человека и то состояние нужды, в котором он находится, дают начало указанной добродетели только потому, что делают ее необходимой как в общественных интересах, так и в личных интересах каждого. Итак, забота о собетвс!том интересе и об интересе общественном заставила пас установить законы справедливости, и ничто не может быть более несомненным, чем то, что забота эта имеет своим источником не отношение между идеями, по наши впечатления и чувствования, без которых все в природе остается для пас (совершенно безразличным и нимало не может пас тронуть. Таким образом, чувство справедливости основывается не па идеях, а па впечатлениях.

В-третьих, мы можем еще больше подтвердить выдвинутое выше положение, что впечатления, дающие начало этому чувству справедливости, не естественны для че-ловеческого духа, но возникают искусственно uз соглашений между людьми. Ведь если всякое значительное изменение в характере и обстоятельствах одинаково уничтожает и

536

справсдливость, и несправедливость и если такое измене-ние производит на пас действие только потому, что вно-

сит перемену в паши личные и общественные интересы, то отсюда следует, что первоначальное установление пра-вил справедливости зависит от эгих отличных друг от друга интересов. По если бы люди оберегали общественный ин-терес естественно и в силу сердечного влечения, они бы никогда, пе подумали ограничивать друг друга подобными правилами, а если бы люди преследовали только личный интерес без всяких предосторожностей, они бы очертя голову шли па всякого рода несправедливости и насилия. Итак, правила эти искусственны и стараются достигнуть своей цели не прямым, а косвенным путем; да и тот интерес, который дает им начало, пе такого рода, чтобы к его удовлетворению можно было стремиться при помощи естественных, а пе искусственных человеческих аффектов.

Для того чтобы это стало более очевидным, надо обратить внимание наследующее: хотя правила справедливости устанавливаются исключительно из-за интереса, однако их связь с интересом довольно необычна и отлична от той, которую можно наблюдать в других случаях. Единич-ный акт справедливости часто противоречит общественному интересу, и если бы он оставался единственным, пе сопровождаясь другими актами, то сам по себе мог бы быть очень пагубным для общества. Если вполне достойный и благожелательный человек возвращает большое состояние какому-либо скупцу или мятежному фанатику, его поступок справедлив и похвален, но общество от отого несомненно страдает. Точно так же каждый единичный акт справедливости, рассматриваемый сам но себе, служит частным интересам не больше, чем общественным; легко представить себе, что человек может разориться благодаря единичному акту честности и что он имеет полное основание желать,

справедливости во вселенной хотя бы на минуту было приостановлено. Но хотя единичные акты справедливости могут противоречить как общественному, так и частному интересу, однако несомненно, что общий план, или общая система, справедливости в высшей степени благоприятен или Даже безусловно необходим как для поддержания общества, так и для благосостояния каждого отдельного индивида. Невозможно отделить благо от зла. Собственность Должна быть стабильна и установлена при помощи об-щих правил. Пусть в отдельном случае от этого страдает общество, однако такое временное зло щедро воз

537

мещается постоянным проведением данного правила и жизнь, а также тем миром и порядком, которые оно устанавливает в обществе. Даже каждое отдельное лицо в конечном счете должно признать себя в выигрышe; ведь лишенное справедливости общество тотчас должно разложиться, и каждый должен впасть в то состояние дикости и одиночества, которое несравненно хуже самою плохого общественного состояния, какое только можно себе представить. Итак, едва лишь люди смогли в достаточной степени убедиться па опыте, что каковы бы ни были последствия любого единичного акта справедливости, совершенного отдельным лицом, однако вся система таких актов, осуществляемая целым обществом, бесконечно выгодна и для целого, и для каждой его части, как уже не долго осталось ждать установления справедливости и собственности. Каждый член общества чувствует эту выгоду, каждый делится со своими товарищами этим чувством, а также решением сообразовать с ним свои поступки при условии, что и другие будут делать то же. Больше ничего и не требуется для того, чтобы побудить к совершению акта справедливости человека, которому впервые вы надает такой случай. Это становится примером для других, и, таким образом, справедливость устанавливается при помощи особого рода соглашения, или уговора, т. е. при помощи чувства выгоды, которая но предположению является общей для всех; при этом каждый единичный акт [справедливости] совершается в ожидании, что и другие люди должны поступить так1 же. Без подобного соглашения никто и не подозревал бы, что существует такая добродетель, как справедливость, и никогда не испытывал бы побуждения сообразовать с ней свои поступки. Если взять какой-либо из моих единичных актов, то его соответствие справедливости может оказаться пагубным во всех отношениях; и только предположение, что и другие люди должны еле довать моему примеру, может побудить меня признать эту добродетель. Ведь только такая комбинация и может сделать справедливость выгодной и дать мне мотив сообразовать [свои поступки] с ее правилами.

Теперь мы переходим ко второму из поставленных нами вопросов, а именно почему мы соединяем идею добро детели со справедливостью, а идею порока с несправед ливостью. После того как мы уже установили вышеуказанные принципы этот вопрос не долго задержит пас. Все

538

что мы можем сказать о нем сейчас, будет выражено в нескольких словах, а более удовлетворительного [разъяснения] читатель должен подождать, пока мы не дойдем до mpетьей части этой книги. Естественная обязанность быть справедливым, т. е. интерес, уже была выяснена во всех подробностях; что же касается морального обязательства, или чувствования правого и неправого, то нам надо будет сперва исследовать естественные добродетели, прежде чем мы сможем дать полный и удовлетворительный отчет о нем. После того как люди из опыта узнали, что свободное проявление их эгоизма и ограниченного великодушия делает их совершенно непригодными для общества, и в то же время заметили, что общество необходимо для удовлетворения сам их же: mx аффектов, они естествен по при шли к самоограничению посредством таких правил, которые могут сделать их взаимные сношения более безопасными и удобными. Итак, первоначально людей побуждает и к установлению, и к соблюдению указанных правил как вообще, так и в каждом отдельном случае только забота о выгоде, и мотив .тгот при первоначальном формировании общества является достаточно сильным и принудительным. По когда общество становится многочисленным и превращается в племя или в нацию, такая выгода оказывается уже не столь явной и люди не в состоянии так легко заметить, что беспорядок и смута следуют за каждым нарушением данных правил, как это бывает в более узком и ограниченном обществе. По хотя в собственных поступках мы часто можем утратить из виду тот интерес, который связан с поддержанием порядка, и предпочесть ему меньший, по более очевидный интерес, однако мы никогда не упустим из виду того вреда, который проистекает для пас косвенно или прямо из несправедливости других. Ведь в данном случае пас не ослепляет страсть и не отвлекает в сторону какое-либо противоположное искушение. Мало того, если несправедливость даже столь чужда нам, что никоим образом не касается наших интересов, она все же причиняет нам неудовольствие, потому что мы считаем ее вредной для человеческого общества и пагубной для каждого, кто приходит в соприкосновение с лицом, повинным в пей. Посредством симпатии мы принимаем участие в испытываемом им неудовольствии, а так как все то в человеческих поступках, что причиняет нам неудовольствие, именуется нами вообще Пороком, а все то, что в них же доставляет нам удо-волитвие,Добродетелью, то в этом и заключается причина, в силу которой чувство (sense) морального добра и зла со

539

провождает справедливость и несправедливость. И хотя это чувство в данном случае проистекает исключительно из рассмотрения чужих поступков, однако мы всегда распространяем его п на свои собственные поступки. Общее правило выходит на пределы тех примеров, которые дали ему начало; в то же время мы естественно симпатизируем тем чувствованиям (selmels) других людей, которые они испытывают к нам. Итак, личный интерес оказывается первичным мотивом установления справедливости, по симпатия к общественному интересу является источником иравствен-пого одобрения, сопровождающего эту добродетель.

Хотя такое развитие чувствований естественно и даже необходимо, ему, однако, несомненно, помогает и искусство политиков, которые, чтобы легче управлять людьми и сохранить мир в человеческом обществе, всегда старались внушить [людям] уважение к справедливости и отвращение к несправедливости. Это, без сомнения, должно возыметь свое действие; но совершенно очевидно, что некоторые писатели -моралисты зашли в данном вопросе слишком далеко: они слоимо направили все своп усилия на то, чтобы лишить человеческий род всякого чувства нравственности. Искусство политиков может, правда, помочь природе при вызывании чувствований, которые последняя нам внушает; в некоторых случаях это искусство может и само по себе вызвать одобрение какого-нибудь отдельного поступка или уважение к нему, нo оно никак не может быть единственной причиной различия, проводимого нами между пороком и добродетельно. Ведь если бы природа не помогала нам в данном отношении, политики напрасно говорили бы о честном или бесчестном, похвальном или не похвальном. Эти слова были бы совершенно непонятны для нас, и с ними так же мало была бы связана какая-нибудь идея, как если бы они принадлежали совершенно неизвестному нам языку. Самос большее, что могут сделать политики, это распространить естественные чувства за их первичные границы; и<> все-таки природа должна доставить нам материал и дать некоторое понятие о моральных различиях.

Если публичная похвала и публичное порицание усиливают наше уважение к справедливости, то домашнее воспитание и поучения производят на нас те же действия. Ведь родители без труда подмечают, что человек бывает тем полезнее для себя и для других, чем большей степенью честности и чести он обладает, и что эти принципы имеют боль те силы тогда, когда привычка и воспитание помогают интересу и размышлению. Это заставляет их с самого

540

раннего возраста внушать своим детям принцип честности и приучать их рассматривать соблюдение тех правил, которые поддерживают общество, как нечто ценное и достойное, а их нарушение считать низким и подлым. При помощи таких средств чувства чести могут пустить корни в нежных душах детей и приобрести такую твердость и крепость, что лишь немногим будут уступать тем принципам, которые наиболее существенны для нашей природы н наиболее глубоко коренятся в пашей внутренней организации.

Еще более способствует укреплению [чувства чести] забота о пашей репутации, после того как среди человечества твердо установится мнение, что достоинство или предосудительность связаны со справедливостью и несправедливостью. Ничто так близко не касается нас-, как паша репутация, но последняя пи от чего так сильно не зависит, как от нашего поведения но отношению к чужой собственности. Поэтому всякий, кто сколько-нибудь заботится о своей репутации или намеревается жить в хороших отношениях с человечеством, должен сделать для себя нерушимым законом следующее: никогда, как бы сильно ни было искушение, не нарушать этих принципов, существенных для честного и порядочного человека.

Прежде чем покончить с этим вопросом, сделаю еще только одно замечание, а именно хоть я и утверждаю, что в естественном состоянии, или в том воображаемом состоянии, которое предшествовало образованию общества, не существовало ни справедливости, ни несправедливости, однако я не утверждаю, что и в таком состоянии было позволено посягать на чужую собственность. Я только считаю, что в нем совсем не было ничего подобного собственности, а следовательно, не могло быть и ничего подобного справедливости или несправедливости. В свое время я приведу подобное же соображение относительно обещаний, когда дойду до их рассмотрения, и надеюсь, что если ,это соображение хорошенько взвесят, то его будет достаточно для того, чтобы уничтожить все то, что может шокировать кого-либо в вышеизложенных мнениях относительно справедливости и несправедливости.

ГЛАВА 3 О ПРАВИЛАХ, УСТАНАВЛИВАЮЩИХ COБCTBЕННOCTЬ

Хотя установление правила относительно стабильности владения не только полезно, но даже безуспешно необходимо для человеческого общества, правило это не може

541

Теперь остается только точно определить, что подразумевается мод владением, а сделать ото не так легко, как можно было бы вообразить с перного взгляда. Говорят, что мы владеем каким-либо объектом не только тогда, когда непосредственно прикасаемся к нему, но и тогда, когда занимаем по отношению к нему такое положение, что пользование мм ц машем власти, что в машем ил астм передвигать его, внсить в него изменения или уничтожить его в зависимости оттого, что нам в данную минуту желательно или выгодно. Таким образом, ото отношение есть вид отношения причины и действия, а поскольку собственность не что иное, как стабильное владение, имеющее своим источником правил а справедливости, или соглашения между людьми, ее следует считать таким же видом отношения. Но здесь не мешает заметить следующее: так как паша власть пользоваться каким-либо объектом становится более или менее несомненной в зависимости от большей или меньшем вероятности перерывов, которым она может иодверг-путься, и поскольку вероятность эта может увеличивать ся очень незаметно и постепенно, то во многих случаях невозможно определить, когда начинается или кончается владение, и у пас нет точного мерила, при помощи которого мы могли бы решать такого рода споры. Дикий кабан, попадающий в нашу западню, считается находящимся в пашей власти, если только бегство для него невозможно. Но что мы подразумеваем иод, невозможным? Отличаем ли мы невозможность от невероятности? А как точно отличить последнюю от вероятности? Пусть кто-нибудь точнее укажет пределы том и другой и покажет мерило, при помощи которого мы в состоянии были бы решать вес споры, могущие возникать поэтому поводу, да и часто ноз-никающие, как мы видим из опыта .

можно говорить что мы присоединяем свой труд к чему-нибудь. Собствен по говоря, мы только вносим в предмет некоторые изменения при помощи синего труда. Это устаианлинает известное отношение между памп и предметом, а отсюда вытекаст собственность согласно вышеизложенным принципам.

Если мы будем искать разрешения этих затруднений в разуме и общественном интересе, мы никогда не найдем удовлетворения, а если стянем искать его в воображсиии, то окажется, что качества, действующие на указанную способность, так незаметно и постепенно переходят друг в друга, что невозможно указать для них какие-либо точные грани цы пли пределы. Затруднения, связанные с данным вопросом, должны еще более возрасти, если мы примем во внимание то, что паше гуждс-иие очень заметно изменяется в зависимости от предмета и что одна и та же власть над последним, одно и то же близкое к нему отношение и одном случае будет считаться владением, а и другом - нет. Человек

542

Такие споры могут, однако, возникать не только относительно реальности собственности и владения, по п относительно их размеров; и подобные споры часто совсем иепреследующий до полного изнеможения зайца, счел бы несправедливым, если бы кто либо другой упредил em п захватил добычу. Но если тот же человек вознамерится сорвать яблоко, которое он может достать рукой, а другой, более проворный, упредит его п завладеет этим яблоком, то у первого ие будет основании па то, чтобы жаловатм'я. В чем же основание разницы между двумя случаями, как не в том, что неподвижность является не естественным свойством зайца, а результатом упиши охотника, благодаря чему между зайцем и охотником образуется тесное отношение, ксугорот недостает во втором случае?Итак, по-видимому, даже достоверная п несомненная власть пользоваться предметом, ие сопровождаемая прикосновением или каким-либо другим ощутимым отношением, часто не дает права собственности над ним. /(алее можно заметить, что ощутимого отношения даже без наличной влас-ты иногда бывает достаточно, чтобы дать право на любой предмет. Обнаружение предмета редко бывает достаточным [для этой цели] отношением, н его считают таковым лишь тогда, когда предмет от нас- скрыт или же очень неясен для нас; в таком случае одно обнаружение дает нам право собственности на него согласно правилу, гласящему, что даже. целый.материк при-надлежит нации, впервые его открывшей. Следует, однако, заметить, что как при открытии, так н при овладении тот, кто первый открыл что-либо п овладел :ушм, должен присоединить к данному отношению намерение стать собственником, иначе отношение не окажет своего действия; объясняется же :to тем, что связь, образуемая воображением между собсобственностью п отношением, не настолько сильна, чтобы ие нуждаться в помощи такого намерения.Все эти обстоятельства ясно показывают нам, насколько запуганными могут становиться многие вопросы о приобретении собственности путем захвата; малейшее напряжение мысли может подсказать нам примеры, не допускающие решения вопроса па основании разума. Kevn же мы предпочитаем реальные примеры воображаемым, то можно рассмотреть нижеследующий пример, с которым встречаешься почти у каждого писателя, трактовавшего о естественных законах. Две группы греческих колонистов, покинувшие родину и отправившиеся па поиски новых мест оседл ост и, получили известие, что близлежащий город оставлен его жителями. Для того чтобы проверить .тго известие, они сразу отправили двух посланцев но одному от каждой колонии. Приблииишпнеь к городу, посланцы увидели, что известие правильно, н побежали взапуски с намерением занять город каждый для своих соотечественников. Один из посланцев, увидев, что уступает другому, бросил свое копье в городские ворота, п ему удалось вонзить его раньше, чем подоспел его спутник. Ото возбудило между двумя колониями споротом, которая из них является собственником опустевшего города, и спор :ш)т еще не решен философами. Что касается меня, то я считаю его неразрешимым, а именно потому что вопрос' целиком зависит от воображения, а последнее в данном случае не обладает каким-либо точным или определенным мерилом, с помощью которого оно могло бы вынести решение. Чтобы сделать :гго очевидным, примем во внимание, что семи бы два указанных лица были просто членами колонии, а не посланцами или делегатами, то их дсйствия ие имели бы никакого значения, ибо втаком случае их отно-тепие к колониям было бы лишь слабым н несовершенным. Прибавьте к:уго-му следующее: что могло заставить их бежать именно к воротам, а не к сте

547

допускают решения пли же не могут быть решены какой-либо иной споеобпоетью, кроме соображения. Человек, причаливший к берегу пустынного и невозделанного ос-тровка, с первого же момента считается его владельцем и приобретает в свою собственность весь этот островок, потому что в данном случае предмет представляется воображению ограниченным и определенным и в то же иремя он [но размерам] соответствует новому владельцу. Тот же самый человек, высадившийся на пустынный остро» величиной с Великобританию, приобретает в собственность лини, то, чем он непосредственно завладеет; тогда как многочисленная колония считается собственником целого [острова] с самого момента высадки на берег.

Но часто случается, что с течением времени право первого владения становится спорным, причем бывает невозможно разрешить многие несогласия, которые могут возникнуть по этому поводу. В таком случае естественно вступает в силу [право] длительного владения, или давности (prescrpton), дающее человеку в полную собственность нее, чем он пользуется. Природа человеческого общества не допускает очень большой точности [в подобных решениях], и мы не всегда в состоянии вернуться к первоначальному положению вещей с целью определить их наличное состояние. Значительный промежуток времени так отдаляет от нас предметы, что они как бы утрачивают свою реальность и оказывают на наш дух столь же мало влияния, как если бы их не существовал о совсем. Как бы ясны и достоверны ни были сейчас права любого человека, через пятьдесят лет они будут казаться темными и сомнительными, хотя бы факты, на которых они основаны, были доказаны с полной очевидностью и достоверностью. Те же самые факты уже не оказывают па пас того же действия после столь долгого промежутка времени, и это можно признать убедительным аргументом в пользу вышеизложенной теории собственности и справедливости. Долговременное владеним или какой-нибудь Другой части города, как исто, что порота, как самая ламст-ная п бросающаяся в глава часть, [города], скорее всего удовлетворяют соображение, ибо могут быть приняты последним в качестве представителя целого; так, мы видим, что и поэты часто используют именно вороти города в своих образах п лнгга-форах. Кроме того, следует принять но внимание, что прикосновение одного из послов не сеть, еобггнспно, завладение, так же как н иропланне ворот копьем; первое лишь образует отношение, но н в другом случае имеется налицо отношение столь же очевидное, хотя, быть может, н не столь сильное. Которое же из указанных отношении дает право па собственность п достаточно ли любого h: них для данной це.ш. пусть решит тот, кто мудрее мен

548

мне дает право на любой предмет, но несомненно, что хотя нее возникает во времени, однако ничто реальное не производится самим временем; отсюда следует, что, если собствсшнмггь порождается временем, она не есть что-либо реально существующее в предметах, она является лишь порождением чувств, ибо на них только и оказывает влияние время .Мы приобретаем также какие-либо предметы в собственность путем приращения, когда они тесно связа-ны с предметами, уже составляющими пашу собственность, и в то же иремя являются чем-то менее значительным, Так, плоды, которые дает наш сад, приплод нашего скота, труд наших рабой все это считается нашей собственностью даже до фактического владения. Если предметысвязаны друг с другом в соображении, их легко приравнивают друг к другу и им обычно приписывают одинаковые качества. Мы легко переходим от одних предметов к другим и в своих суждениях о них не проводим между ними различия, в особенности если последние уступают но значению первым . Нecoмненно, что наличное владение есть отношение между лицом н предметом, по оно недостаточно для того, чтобы пмташгп. и регги понес отношению иерпопачалыюгокчадения, ралие только наличное кчаденпё очень продолжительно и пепрерьпшо; в таком случае продолжительность време-пп усилинаст отношение, лаключающеесл и наличном иладсннн, а отношение, лаключающеесл и первоначальном владении, ослабеиает вследствие расстояния. Это илмепепие и отношении порождает соотиетгтующее ил-менение и в собвенности. Этот источник собствеппости никогда не может быть объяснен иначе как исходя ил воображения, и можно утверждать, что в данном случае пет смешения причин. Переидем к более подробному объяснению последних и проиллюстрируем их примерами из обыденной жилпи, обыденного опыта.Выше мы ужезаметил и, что нашему духу присуща естественная склонность соединять отношения, в особенности сходные, п что он находит вта-ком соединении своего рода сосггветствие п едииообралие. Из этой склонности проистекают естествекные законы, гласящие, что при первоначальном образовании общества собственность всегдa сопровождает наличное владение и, далее, что она возникает из первоначального или давнего владения. Затем легко наметить, что отношение не ограничивается исключительно непосредственной формой, по что черел посредство предмета, имеющего отношение к нам, мы становимся в отношение ко всякому другому предмету, считанному с ним, п т. д., пока паша мысль не погеряет свяли вследствие слишком большой длины цепи. Как бы пи ослаблялось отношение при каждом последующем удалении, оно не распадается грану, но часто соединяет дна предмета при посредстве третьего, свяланпого с- обоими. Принцип :>тот настолько силен, что даст начало праву приращения п полволяст нам приобретать в собственность не только те предметы, которыми мы непосредственно владеем, но и те, которые'с ними тесно свяланы.

549

Пpaвo наследования вполне естественно, так как оно проистекает из предполагаемого о гоглаеия родителей или ближайших родственников, а также их интересов, общих

550

к этим причинам присоединяется еще влияние отношения, или ассоциации, идей, которое после смерти отца естественно направляет наш взор на сына и заставляет приписы-

между [терминами]. Под конфуцио подразумевается та кое соединение двух тел, например двух жидкостей, при котором части делаются совершенно неразличимыми, Cоmmxo же естьтакое смешение двух тел, например двух мер зерна, при котором части остаются явно и .шмелю разделенными. Так как но втором случае воображение не находит столь тесного соединения частей, как и первом, по бывает в силах образовать и сохранить отчетливую идею собственности каждого владельца, то гражданское право устанавливает полную общность владения и пропорциональное деление в случае confuco, тогда как при commxo оно оставляет за каждым из собственников отдельное право собственности, хотя бы необходимость и принудила их в конце концов прибегнуть к такому же делению.

Если собственность двух лиц соединена таким образом, что ни деление, ни выделение невозможны, как бывает, например, если кто-нибудь построит дом па земле, принадлежащей другому лицу, то целое должно принадлежать одному из собственников, и я утверждаю, что оно естественно представляется принадлежащим собственнику более значительной части. Хотя бы сложный предмет имел отношение к двум различным лицам и привлекал наше внимание одновременно к обоим, однако более значительная его часть преимущественно останавливает на себе наше внимание, а в силу тес-ной связи влечет за собои и меньшую часть, поэтому целое оказывается связано отношением с собственником большей части и рассматривается как его собственность. Единственное затруднение состоит в том, что считать наиболее значительной и наиболее привлекающей воображение частью.

Это зависит от нескольких различных условий, имеющих мало связи друг с другом. Одна из частей сложного предмета может стать значительнее другой потому, что она более постоянна и длительна, потому, что она более ценна, более очевидна и заметна либо более обширна, или же потому, что она более самостоятельна и независима. Легко представить себе, что эти условия могут быть переплетены друг с другом и противопоставлены друг другу самым различным образом н в самых разнообразных степенях, какие только можно вообразить себе; поэтому возможны многочисленные случаи, при которых основания обеих сторон настолько равноценны, что мы не в силах прийти к удовлетворительному решению вопроса. Делом гражданских законов и является определение того, что принципы человеческой природы оставляют неопределенным.

Земля, говорит гражданское право, имеет преимущество перед тем, что находится на ее поверхности, бумага перед письмом, картина перед холстом. Все эти решения не слишком согласуются друге другом и являются дока-зателством противоречивости тех принципов, из которых они проистекают

551

вать последнему право на владения его родителя. Эти владения должны стать чьей-нибудь собственностью. Но вопрос состоит «том, чьей именно. Очевидно, что здесь естественнее всего приходят на ум дети данного лица, а так как они уже связаны сданными владениями посредством своего умершего родителя, то мы склонны еще более усиливать указанную связь при помощи отношения собственности. К этому можно добавить много сходных при-меров .

Но из всех вопросов подобного рода самым любопытным является тот, который в течение многих лет составлял предмет спора между учениками Прокула и Сабина Предположим, что некто сделал чашу из металла, принадлежащего другому лицу, или построил корабль из чужого леса, и предположим, что владелец металла или леса потребовал обратно свою собственность. Вопрос в том, имеет ли он право на чашу или корабль. Сабин отвечал на это утвердительно и заявлял, что субстанция, или материя, является основанием всех качеств, что она неизменна и непреходяща и, следовательно, выше формы, которая есть нечто случайное и зависимое. С другой стороны, Прокул замечал, что форма есть наиболее заметная п очевидная часть и что именно она заставляет нас обозначать тела как принадлежащие к тому или иному частному виду. К этому он мог бы прибавить, что материя, или субстанция, большинства тел столь текуча и непостоянна, что совершенно невозможно проследить ее во всех ее изменениях. Что касается меня, то я не знаю, на основании каких принципов может быть окончательно решен подобный спор. Поэтому я удовлетворяюсь замечанием, что следующее решение, предложенное Трибониа-ном ", кажется мне весьма остроумным: чаша, говорит

552

он, принадлежит владельцу металла, потому что она может быть сведена к своей прежней форме, но корабль принадлежит творцу его формы в силу противоположного основания. Однако, каким бы остроумным ни казалос подобное обоснование, оно явно зависит от воображения, которое ввиду возможности упомянутого сведения находит более тесную снизь, более тесное отношение между чашей и владельцем металла, чем между кораблем и владельцем дерена, ведь в последнем случае субстанция более постоянно и неизменно определена [формой].

· Рассматривая различные притязания на государственную власть, мы найдем много оснований, убеждающих нас в том, что право наследования в сильной степени зависит от воображения. Пока же я ограничусь тем, что приведу один пример, относящийся к данной теме. Предположим, что кто-нибудь умирает, не оставляя детей, и между родственниками возни каст спор о его наследстве; очевидно, что если его состояние получено частью от отца, частью суг матери, то наиболее естественный способ решить этот спор будет состоять втом, чтобы разделить его владения и отдать каждую часть той семье, от которой она проистекает. Но если предполагается, что данное лицо некогда было полным и нераздельным собственником этих владений, то спрашивается, что, кроме воображения, может заставить нас признать Известную справедливость или разумность в таком распределении? Привязанность данного лица к обеим семьям не зависит от его владений; в силу этого нельзя предполагать, что именно такое распределение получило бы его согласие. Что касается интересов общества, то они, по-видимому, совершенно не затрагиваются, как бы ни был решен этот вопрос

553

ГЛАВА 4

О ПЕРЕДАЧЕ СОБСТВЕННОСТИ ПОСРЕДСТВОМ СОГЛАСИЯ

Как бы полезна или даже необходима для человеческого общества пи была стабильность собственности, она все-таки связана со значительными неудобствами. Отношение соответствия, или пригодности, никогда не следует принимать во внимание при распределении собственности среди людей; мы должны руководствоваться при этом правилами более общими но способу применения и более свободными от сомнений и недостоверности. Такими правилами являются при первоначальном установлении общества наличное владение, а впоследствии захват, давность, приращение и наследование. Поскольку все эти правила в значительной мере зависят от случая, они часто должны противоречить и нуждам, и желаниям людей; таким образом, люди и их владения часто должны очень плохо соответствовать друг другу. А это весьма большое неудобство, требующее устранения. Прибегнуть к наиболее прямому средству, т. е. позволить каждому силой захватить то, что он считает для себя наиболее подходящим, значило бы разрушить общество; поэтому правила справедливости стараются найти нечто среднее между непоколебимым постоянством [собственности] и упомянутым изменчивым, непостоянным приспособлением ее [к новым обстоятельствам]. Но самым лучшим и очевидным средним является в данном случае правило, предписывающее, чтобы владение и собственность всегда были постоянны, за исключением тех случаев, когда собственник согласен передать свои владения другому лицу. Это правило не может иметь вредных последствий, т. е. подавать повод к войнам и раздорам, поскольку отчуждение совершается с согласия собственника, который один только и заинтересован в нем; оно может оказаться очень полезным при распределении собственности между отдельными лицами. Различные части земли производят различные полезные предметы; кроме того, различные люди но природе своей приспособлены к разным занятиям и, предаваясь лини» какому-нибудь одному из них, достигают в нем большего совершенства. Вес это требует взаимного обмена и торговых сношений; поэтому передача собственности посредством согласия точно так же имеет своим основанием естественный закон, как и стабильность ее при отсутствии подобного согласия.

До сих пор дело решали исключительно соображения о пользе и интересах. Но быть может, требование ввода во

554

владение, т. е. акта вручения или видимой передачи

предмета, выдвигаемое как гражданскими, так и (ре мнению большинства авторов) естественными законами в качестве необходимого условия при уступке собственное ти, быть может, это требование обусловлено более триви альными основаниями. Собственность на какой-нибудь пред мет, рассматриваема

555

владение, т. е. акта вручения или видимой передачи

предмета, выдвигаемое как гражданскими, так и (ре мнению большинства авторов) естественными законами в качестве необходимого условия при уступке собственное ти, быть может, это требование обусловлено более триви альными основаниями. Собственность на какой-нибудь пред мет, рассматриваемая как нечто такое, что реально, по не имеет отношения к нравственности или к нашим чувствованиям, качество, недоступное восприятию и даже непредставимое; мы не можем также составить ясного представления ни о ее стабильности, ни о ее передаче. Подобпое несовершенство наших идей меньше чувствуется, когда дело касается стабильности собственности, так как меньше привлекает к себе паше внимание и наш дух легче отвлекается от него, не подвергая его тщательному рассмотрению. Но так как передача собственности одного лица другому более заметное событие, то недостаток, свойственный нашим идеям, становится при атом ощутимым и заставляет нас всюду искать какое-нибудь средство, чтобы его исправить. Ничто так не оживляет любую идею, как наличное впечатление и отношение между этим впечатлением и идеей; поэтому для нас всего естественнее искать [хотя бы] и ложного освещения дела именно в указанной области. Чтобы помочь нашему воображению составить представление о передаче собственности, мы берем действительный предмет и фактически отдаем его во владение тому лицу, которому желаем уступить право собственности на этот предмет. Воображаемое сходство обоих действий и наличие видимого вручения обманывают наш дух и заставляют его воображать, что он представляет себе таинственный переход права собствен -ности. А что такое объяснение дела правильно, вытекает из следующего: люди изобрели символический акт ввода во владение, удовлетворяющий их воображение в тех случаях, где реальное [овладение] неприменимо. Так, передачу ключей амбара понимают как вручение находящегося в нем хлеба. Поднесение камня и земли символизируем вручение замка. Это как бы своего рода суеверие, практикуемое гражданскими и естественными законами и сход ное с римско-католическими суевериями в области ре лигии. Подобно тому как католики олицетворяют непо стижимые таинства христианской религии и делают их более представимыми для нашего духа при помощи восковых свечей, одеяний или манипуляций, которые дол жны иметь известное сходство с этими таинствами, юристь и моралисты прибегли к сходным выдумкам по той

556

воли, из нашего соизволения. Итак, вопрос сводится только к тому, нет ли в предположении такого акта нашего духа явного абсурда, такого абсурда, в каковой никак бы не мог впасть человек, идеи которого не заражены предрассудками и не связаны с ошибочными способами выражения.

Нравственность зависит от наших чувствований, и, если какой-нибудь акт или какое-либо свойство духа доставляет нам известным образом удовольствие, мы называем его добродетельным; если же пренебрежение им, неисполнение его доставляет нам таким лее образом неудовольствие, мы говорим, что обязаны исполнить его. Изменение обязательства предполагает изменение в чувствованиях, а создание нового обязательства предполагает возникновение некоторых новых чувствований. Но очевидно, что естественным образом мы так же мало можем изменить собственные чувствования, как и движения небес; мы не можем также путем одного только акта нашей воли, т. е. путем обещания, сделать какой-либо поступок приятным или неприятным, нравственным или безнравственным, если без такого акта данный поступок произвел бы на нас противоположное впечатление или обладал бы другими качествами. Итак, было бы совершенно абсурдно желать какого-либо нового обязательства, т. е. нового чувства страдания или удовольствия, и невозможно, чтобы люди естественно впадали в такой грубый абсурд. Таким образом, обещание в смысле чего-то естественного совершенно лишено смысла и не содержит в себе никакого акта нашего духа .

Если бы нравственность открывалась при помощи разума, а не через посредство чувства, то было бы еще очевиднее, что обещания не могут внести в нее никакого изменении. Ведь [и таком случае] предполагается, что нравственность состоит в отношениях; значит, всякое повое нравственное правило должно иметь своим источником какое-либо новое отношение между объектами, а следовательно, воля не могла бы непосредственно производить какие-либо изменения в нравственности, по могла бы достигнуть этого результата, лишь вноси изменение в объекты. Но поскольку нравственная обязательность обещания есть чистое действие воли, несопровождаемое ни малейшим изменением в какой-либо части вселенной, то отсюда следует, что обещания не имеют естественной обязательности.

Если бы мне сказали, что данный акт нашей воли, будучи в действительности новым объектом, порождает новые отношения и новые обязательства, я ответил бы, что ато чистейший софизм, который может быть открыт с помощью небольшой дозы точного и тщательного мышления. Хотеть нового обязательства значит хотеть нового отношения между объектами, а следовательно, если бы ато новое отношение между объектами было образовано самим хотением, мы в действительности хотели бы итого хотения, что является полнейшей нелепостью и невозможностью. В данном случае у воли нет объекта, на который она могла бы быть на

557

Во-вторых, если бы оно и содержало в себе какой-нибудь акт нашего духа, оно не могли бы естественным образом создать обязательства. Эти вполне очевидно из предшествующего рассуждения. Обещание создает повое обязательство; новое обязательство предполагает возпик-новение новых чувствований; воля никогда не создает новых чувствований; следовательно, из обещания не могло бы естественно возникнуть обязательство, даже если предположить, что наш дух мог бы дойти до такого абсурда, чтобы захотеть подобного обязательства.

Эта истина может быть Доказана еще очевиднее при помощи того рассуждения, которое доказало нам, что справедливость вообще искусственная добродетель. Ни одного поступка нельзя требовать от нас в качестве пашей обязанности, если человеческой природе не присущ какой-нибудь побуждающий аффект или мотив, способный породить этот поступок. Таким мотивом не может быть чувство долга. Чувство долга предполагает предшествующее ему обязательство. Но если поступка не требует какой-либо естественный аффект, его не может требовать и какое-либо естественное обязательство, ведь несовершение его не послужило бы доказательством какого-нибудь недостатка или изъяна в пашем духе и характере, а следовательно, пе было бы пороком. Но очевидно, что у нас нет иных мотивов, которые побуждали бы пас исполнять обещания, кроме чувства долга. Если бы мы думали, что обещаниям не присуща нравственная обязательность, мы никогда не чувствовали бы склонности соблюдать их. Не так обстоит дело с естественными добродетелями. Если бы даже помощь несчастным не была обязательной, паше человеколюбие побудило бы нас к этому; и если мы пренебрегаем дайной обязанностью, наш поступок считается безнравственным, ибо он являете доказательством того, что мы лишены естественных чувств человеколюбия. Отец знает, что он обязан заботиться о своих детях, но у пего есть к этому и естественная склонность; и если бы пи один человек не имел такой склонности, [забота о детях] ни для кого не была бы обязательна, но она должна возвращаться к себе самой. Некое обязательство зависит от новых отношении: поимо отношения зависят от нового хотения; покос хотение имеет своим объектом покос; обязательство, следовательно, новые ппошепия, а стало быть, и покое хотение, а это хотение опять имеет своим объектом покое обязательство, отношение и хотение и т. д. до бесконечности. Невозможно поэтому, чтобы мы когда либо могли хотеть нового обязательства; и, следовательно, невозможно, чтобы коля сопровождала обещание или порождала нокое моральное обязательство.

558