Часть 21.

ным, обнажение чего предполагает ваш приход на встречу «Лицом к лицу»? Это уже входит в привычку, а с привычками бесполезно бороть­ся, это сильнее нас.

жак деррида. — Если что и оказалось сильнее меня, так это то, что я смог сказать себе: психо­аналитики должны отдавать себе отчет в том же самом, психоаналитики не могли не пригла­сить меня в это место, до сегодняшнего вечера зарезервированное для внутреннего круга, или претендующее на внутренне ограничен­ное аналитическое пространство, которому я должен быть чужд — ни аналитик, ни анализи­рующий, исходя из устоявшихся критериев, что основаны на коде, обеспечивающем мини­мальный консенсус у четырех существующих групп.

И такое случается в первый раз. Что значит первый раз в таком случае?

Я не составляю сам по себе, как это может представляться чисто внешне, группу под номе­ром пять или нулевую группу. Значит, по-види­мому, что-то произошло, судя по эффекту, про­изведенному программой, неуклонно проводи­мой, скажем, на протяжении десяти лет, чтобы находящаяся на стадии образования сущность, именуемая или известная миру под заглавием «Лицом к лицу», не смогла избежать того, чтобы пригласить меня, не смогла более избегать меня, и чтобы я сам оказался не в состоянии отклонить такое приглашение.

Между нами полная неизбежность. Что же происходит?

[801]

Все это пока оставляет полагать, что на сего­дняшнем заседании нам все же не удастся избе­жать друг друга, и что злая шутка, несмотря ни на что, не состоялась.

Так как мы не настолько ограниченны, вы и я, чтобы исключить гипотезу о том, что подобная встреча могла быть задумана заранее, следуя са­мой непогрешимой из апологических логик, ра­ди того только, чтобы ничего не произошло, чтобы самое эффективное избежание этого приняло, как обычно, форму лицом к лицу. Вы также прекрасно, как и я, сознаете, и сегодня бо­лее чем когда-либо, как начинают подчеркнуто суетиться именно вокруг того, с чем хотелось бы разминуться в целях предосторожности. Можно лихорадочно выказывать акты присутст­вия, чтобы надежнее скрыться или не столкнуть­ся на одном и том же тротуаре. Можно, это к те­ме темных дел с исключением или выводом из своих рядов, активно публиковать объемистые досье, юридические и политические схемы, яко­бы исчерпывающие формальные переписки, чтобы вращаться вокруг да около того, о чем идет речь (я имею в виду недавнее исключение Круасана), чтобы пустить по кругу то, о чем дей­ствительно идет речь, чего всегда избегали, и чье «официальное» досье, наконец опублико­ванное, увековечивает, архивирует и закрепляет избежание. От которого при этом остается в ар­хиве лишь некое подобие гробницы. Нужно бы уметь с этим обращаться, исходя из этой логики избежания.

Или другой пример. Чтобы перейти к тому, который меня больше занимает на данный мо­мент: что доказывает нам, что мы не собирались

[802]

этом вечером на встречу, чтобы с большей уве­ренностью избежать друг друга? Или, например, избежать текстов, включенных в программу за­седания, сделать так, как если бы их уже прочли, потому что их предполагаемый автор, собствен­ной персоной, находился здесь в течение двух часов, или потому что об этих текстах якобы уже столь образно говорили? Однако эти тексты здесь, и самое малое, что о них можно сказать, это то, что они созданы не ради того, чтобы о них говорили в таком тоне.

Но, что расстраивает все полисы избежания, так это, так сказать, само избежание. Существу­ет, например, то, что называют «публикациями»: можно, разумеется, и не быть знакомыми с ни­ми, это всегда возможно в данном контексте, но можно устроиться в некоторой среде, чтобы избежать знания о том, что они существуют; можно также, зная об их существовании, избе­гать их чтения; можно читать, избегая «понима­ния»; можно понимая избегать того, чтобы дей­ствовать сообразно им или пользоваться ими; можно также, пользуясь ими, избегать ссылать­ся на них; но можно еще, ссылаясь на них, за­крывать их, содержать, исключать, то есть избе­гать лучше, чем когда-либо, и т. д. Но что думать о том, чего нельзя избежать, о неизбежном из­бежании во всех формах — отклонения, отвер­жения, отрицания, включения и даже идеализи­рующей ассимиляции другого в рамках включе­ния — ?

Вот таким немного алгебраическим и эллип­тическим образом я мог бы сказать, что это та программа, которая меня занимает и которая в определенной степени выстраивается в Glas.

[803]

Она выстраивается с учетом всяческих про­грамм отклонения, реакций отторжения как на­ружу, так и вовнутрь, со всеми силами активного избежания в «поле производства» (это выраже­ние придумал не я), со всеми условиями непри­емлемости, незаконности, с наивозможно боль­шей численностью, за которую, в любом случае, например, согласно Glas и по моему мнению, придется платить.

Речь ведь не идет о том, чтобы задаться целью быть непонятым (к тому же и в этом я не особен­но убежден и я предпочитаю дойти (дописаться) до такой степени, когда самый грандиозный рас­чет расстраивается), но чтобы дать проявиться (выплеснуться) тому, что соединяет между собой все силы исключения или неприятия: существует фундаментальный пакт между всеми внешне ан­тагонистическими силами, которые составляют единство политико-культурного поля, поля в це­лом; и он скрепляет то, что они пытаются исклю­чить.

Однако среди этих сил выделяют некоторое состояние психоаналитического аппарата, то, что создает сплав между его теоретическим ап­паратом, институционной прагматикой и други­ми аппаратами.

В таком случае, какое отношение имеет все это к «Лицом к лицу»? И к «Это отнюдь не кусок пирога»? Что могло оказаться сильнее нас?

Эффект «конфронтации»: это действие но­сит прекрасное название, великолепно подоб­ранное. Худшего, следовательно, лучшего, труд­но вообразить, чтобы с помощью антифразы

[804]

сказать то, что заключено в этом слове. Это само­определение антифразы: противоистина в од­ном слове. Конфронтация посредством анти­фразы выражает то, чему не может быть места ни здесь, ни, как я предполагаю, в анализе, напри­мер, лобовое противостояние, столкновение мнений. Структура этого названия отвечает классическому типу, название, которое не отра­жает предмет или действие, но которое сообща­ет о чем пойдет разговор: о конфронтации. «Ли­цом к лицу» существует не для того, чтобы предо­ставлять трибуну для столкновения мнений, чтобы организовывать или представлять его уча­стников, но чтобы трактовать косвенным, лука­вым, окольным образом, жульничество или не­дееспособность, скрывающиеся под видом «кон­фронтация».

«Конфронтация» является здесь нашим объек­том в большей степени, чем сцена или событие, которые нас занимают.

Эффект «конфронтации», следовательно, ка­сается целей и границ психоанализа, недости­жимых целей и границ психоанализа.

Оставим на время в стороне тот факт, что се­годня вечером некто, явившийся из так называ­емого внешнего по отношению к вашему ин­ституту круга, оказался приглашен (или избег­нут, или точнее в данный момент, неизбежен). Оставим в стороне и тот факт, что тот неизбеж­ный, о ком идет речь, был некто, кто не так час­то бывает на виду, некий зверек, который выхо­дит из своей норы только тогда, когда он слы­шит или чувствует доходящие до него вибрации потрескавшихся стен, перегородок, которые

[805]

рушатся, подпорок, которые дрожат, чувствует, что вот-вот прорвет все уплотнения и т. д., ко­роче, признаки того, что я не так давно назвал деконструкцией и деконструкция, мне часто приходилось настаивать на этом, не является дискурсивным или теоретическим понятием, но практико-политическим, и она всегда про­исходит в так называемых институционных структурах. Оставим в покое этого зверька, не желающего выходить из своей норы, чтобы поправить положение.

Эффект «конфронтации» продиктован де­конструкцией так называемого психоаналити­ческого института. Он выражается — и скорее всего в этом его самая яркая характеристика — в том, что перегородка размежевания француз­ских психоаналитиков на четыре группы больше не является, вовсе не является капитальной. Она уже не столь непроницаема, герметична и за­мшела, как когда-то.

Однако — и именно поэтому я говорю об эф­фекте «конфронтации», ничего не опуская из того, что обязано своим существованием нео­бычной инициативе ее основателей, тем, кто столь дальновидно подчинил этот «эффект» сво­им интересам, — даже прежде чем предстать пе­ред широкой публикой открыто в виде широко освещаемых выступлений, в том числе и на теле­видении, эффект «конфронтации» не способст­вует открытости, гласности. Он сам по себе явля­ется отображением движений деструктуризации и реструктуризации, наметившихся как между группами так и внутри каждой из групп. Это все­го лишь, разумеется, мое предположение, но тот факт, что признаки этого проявляются и «снару-

[806]

жи», вот что представляется весьма существен­ным в этом новом распределении границ, преде­лов, интересов, как и отношений между выше­упомянутыми внешним и внутренним кругами участников этого процесса.

Однако то, что вы именуете «разделом пиро­га», не выделяя его в качестве концепции или проблемы, заставляет задуматься, не определяет ли это обстоятельство самым существенным образом перспективу эффекта «конфрон­тации».

Я исхожу из предположения, без какой-либо подтвержденной информации, можете не со­мневаться, что уже производятся, что могут производиться транши (сеансы дидактическо­го анализа) между представителями разных групп. Назовем это школьной гипотезой и по­смотрим, что из этого может следовать.

Что такое транша психоанализа?

Разве это — кусок пирога?

Может быть — это вовсе и не то. Отнюдь не то.

Прежде всего транша психоанализа, как бы на это ни указывало такое название, не предполага­ет деления. Это не является частью некого цело­го. Это отнюдь не часть целого, это отнюдь не ку­сок пирога. Новый процесс трансфера и контр­трансфера вступает в действие, начиная с некой границы (анализ, скорее неполный, чем неза­конченный, утверждает Фрейд в работе, которую еще предстоит прочесть под названием Die endliche und die unendliche Analyse). Понятие

[807]

транши анализа, очевидно, было сформулирова­но вслед за понятием трансфера, если только по­следний не делает его еще более проблематич­ным, что позволяет предполагать возможность аргументированной теоретизации по этому во­просу делом не близкого будущего.

Новый процесс протекает совершенно в иных условиях, нежели, как я полагаю, во время «первого» анализа: я полагаю, что «выбор» осу­ществляется более сознательно и свободно, со знанием дела, если это возможно, и группы и аналитика, пол которого, например, может варь­ировать, я имею в виду от одного анализа к дру­гому; возможно также оставить ненадолго свою группу и пойти посмотреть на другие под самы­ми благовидными предлогами; можно все это проделывать одновременно и т. д., есть же все-таки кому анализировать.

И завершение транши отнюдь не обязательно подразумевает завершение анализа в целом.

Итак, на данный момент рассмотрим лишь эту возможность осуществления транши анализа — которая отнюдь таковой и не является — в дру­гой группе, такая возможность осуществления указанной транши, которая, не являясь ни час­тью, ни целым, не имеет места быть, не существу­ет вовсе (ни как часть целого, ни как само целое), итак, я остановился лишь на указанной возмож­ности осуществления пресловутой транши ана­лиза в одной из других групп.

Итак, я утверждаю, что эффект «конфронта­ции» находится в прямой зависимости от такой возможности и вероятно, чистейшая гипотеза

[808]

с моей стороны, от все возрастающего взаимо­проникновения подобного транш-фера*, отме­чаемого в последние годы.

Однако что же такое «группа» в вашем пони­мании?

Это ведь тоже не является частью целого.

Во Франции не существует аналитического института, поделенного на четыре части, кото­рые будто бы достаточно составить воедино, чтобы скомпоновать единое целое и воссоздать гармоничное единство сообщества. Если бы это представляло собой пирог, это не выглядело бы как четыре четверти.

Каждая из групп — а принадлежность к тако­вой подтверждается юридически и уставным положением — претендует на роль единствен­ного подлинного аналитического института, единственной законопреемницы Фрейдова на­следия, уполномоченной приумножать его в подлинном виде в практической работе, ди­дактике, методике обучения и способах распро­странения.

Из этого вытекает, что с учетом одной юриди­чески оформленной, остается три + n других групп и столько же на каждую из групп, и необ­ходимо непредвзято взглянуть на то, что собой представляет внешний фасад психоанализа, ког­да он ссылается на самого себя и именует себя таковым.

* Авторский неологизм, составленный из «транша» и «трансфер». — Прим. пер.

[809]

Отсюда стремление провести траншу (ко­торая отнюдь таковой и не является) в среде другой группы (которая отнюдь таковой не яв­ляется), это значит транш-ферировать на не­аналитике, который, в таком случае, может в противовес транш-ферировать на аналитике. Можно попробовать пойти на любой компро­мисс с этим юридическим следствием, можно обращаться с ним более или менее эмпиричес­ки, более расплывчатым или более туманным способом, а также наиболее непоследователь­ным, но его юридическую подоплеку обойти невозможно.

И такой минимальный транш-фер способен возрастать или разрастаться до неимоверности: представьте себе, что тот(та) аналитик А из группы А1 производит траншу у аналитика Б группы Б1, который в свою очередь производил не более одной транши (каждые пять лет, как рекомендовал Фрейд) у В группы В1, который проходил анализ у А2 группы А1 и который туда регулярно наведывается. Эта ситуация, как мне кажется, может до бесконечности усложняться в своих пересечениях, как и в нагромождении кушеток и кресел, в этих переходах «от кресла к кушетке», если следовать основательно выве­ренному недавнему выражению Рене Мажора, и во всем том, отчего всякий раз одна транша как бы отхватывает свою долю у другого в такт изменчивой пунктуации фразы «это отнюдь не кусок пирога», вот что представляет для меня интерес.

Следовательно, если траншей не отхватывает­ся свой кусок пирога и она налагается на уже проведенную кем-то траншу, то это указывает на

[810]

то, что границы или пределы психоанализа практически с учетом теперешнего состояния теоретико-практического аппарата отмечены печатью неопределенности.

Так как с таким же успехом, если горизонты незавершенности выводят траншу за «внешний» круг психоанализа (теории, практики или «дви­жения»), но к такому внешнему кругу, в котором транш-фер, будучи далеким от невозможности или запрета, оказывается сегодня суперактив­ным, сверхинтенсивным, что приводит к зато­рам, последствия которых носят массовый и не­поправимый характер. В политическом и более чем политическом плане.

Все подлежит пересмотру, трансфер, напри­мер, и вышеназванное «положение в психоана­лизе», а также немало других вещей.

И все взаимосвязи психоанализа с его «внешней средой» (например, с тем, что просто именуют политической, философской, литера­турной средой и т. д.), все эти взаимосвязи, как мне кажется, должны быть вновь тщательно проработаны вплоть до их наиболее четкой внутренней обоснованности, там, где внутрен­него содержания уже недостаточно, и когда де­ло касается уже не только очерченности гра­ниц, а этих самых злополучных траншей, кото­рые производятся отнюдь не от одной группы к другой, которые отнюдь таковыми не явля­ются.

Таким образом, необходимо вновь тщательно, от начала до конца, пересмотреть понятие транш-фера.

[811]

Если анализ способен производиться в отно­шении не-аналитика или между не-аналитиками, что же тогда такое не-аналитик?

Следствием является не только выплескива-ние психоаналитической среды на свое внешнее окружение. И наоборот, если внутреннее прост­ранство более не является отчетливо разграни­ченным, то и внешнее тем более. Внешнее прост­ранство не просматривается вовсе.

И сеансы дидактического психоанализа уже не поддаются определению и в качестве поня­тия, на основании строго внутренних критериев психоанализа, в традиционном смысле этого термина, согласно правилам аналитического подхода. Таково следствие того, что одна транша отхватывает свой кусок у другой.

Это отнюдь не кусок пирога — в этой фразе подразумевается, что внутреннее многообразие и делимость транши не позволяет установить ее пределы.

рене мажор. — Если я вас правильно понимаю, вопрос транши и ее делимости позволяет вам, вплотную подойдя к применению аналитичес­кого знания в практике анализа, продолжить критику того, что трактуется на Семинаре об ук­раденном письме как неделимость письма и ма­териальность значимого. Это является основ­ным аргументом Носителя истины, который вы как раз и излагаете. Не так ли, этот аргумент поз­волил вам усмотреть умысел в том, что из-за до­ныне неизжитой описки «замысел столь злове­щий» превратился в «рок», вверяя тем самым ад­ресата его неотвратимому року?

[812]

жак деррида. — Разумеется. Но хотелось бы начать с небольшого отступления по преслову­тому вопросу делимости. Мотив делимости быть может является последним аргументом в Носи­теле истины, о котором вы упомянули. В нем все взаимосвязано в единую причинно-следст­венную цепь. Утверждение о неделимости пись­ма (которое не выносит, как утверждает Лакан, «деления»), иначе говоря, о местонахождении и материальности значимого, фаллоса в каче­стве значимого значимых, это утверждение о неделимости, обоснования ради факта идеа­лизации, не является менее надуманным и дог­матичным, даже если оно необходимо всей ар­хитектонике Семинара об украденном письме и всей логике значимого. Это философема, тео­рема или недоказуемая матема, хотя и поддаю­щаяся анализу в части того, что первоначально проанализировано не было, исходя из корыст­ных побуждений, что я и попытался доказать в Носителе истины. Отсюда и неисчислимые и существенные последствия для аналитической теории и практики. И исходя из формальной аналогичной схемы, я бы сказал то же самое по поводу делимости траншфера.

Прежде чем завершить это короткое отступ­ление в скобках, хотелось бы ответить на ваш намек, я имею в виду тот, в котором как бы в продолжение предыдущего заседания [Ф. Рустан], прозвучало, что действительно в 1975 году (и даже ранее, поскольку это эссе было вначале представлено на публичной конференции в Со­единенных Штатах и в Брюсселе) я упомянул, не без связи с моим собственным замыслом в целом, о судьбе цитаты Кребийона и По в раз­личных местах и изданиях Семинара об укра-

[813]

денном письме. То дается «замысел» — подлин­ная цитата Кребийона и По, цитирующего Кре­бийона — или «рок», измененная цитата, изме­нение, по поводу которого Носитель истины вместил не все из того, что я об этом думаю, во всяком случае, в нем удалось избежать того, чтобы именовать «уткой» или «ляпсусом», если даже предположить, вы увидите почему я гово­рю это, что аналитическое чтение, достаточно вдумчивое, позволяет без труда удовлетвориться таким различием, я хочу сказать между «уткой» и «ляпсусом». Так как избежать этого удалось, как вы можете убедиться, я позволю себе проци­тировать, имея под рукой текст: «В двух случаях из трех, автор Семинара пытался переделать за­мысел в рок, быть может, таким образом возвра­щая некий смысл в себе своему назначению: не­сомненно умышленно [в этом умышленно явст­венно проступает замысел — сознательный или бессознательный — и почтовая метафора от­правки «экспресс» («express»), письма, которое торопятся написать, депеши, которую торопят­ся отправить, чтобы развязать себе руки, посла­ния, которое хотят любой ценой и со всей воз­можной скоростью увидеть дошедшим «по на­значению», — причем самое лучшее, что можно придумать, это отправить его самому себе], и, в любом случае, ничто не позволяет хоть в ка­кой-то мере заключить об отсутствии такого за­мысла...»

Однако я не хотел бы вас слишком долго за­держивать, вдаваясь в анализ всех осложнений, вызванных этим поступком, к тому же изложен­ный в другом месте, как и в то, что перекидывает мостик ко всей логике Носителя. Итак, я пере­хожу к следующему, поскольку только и слыш-

[814]

но, что призывы за кем-то или за чем-то следо­вать.

Сразу же после конференции и публикации Носителя истины, ибо, конечно же, никогда не было сделано ни малейшей ссылки на то, что я только что прочел и что еще раз остается неми­нуемо «избегнутым», издатели и переводчики от­мечают эту несуразицу, и емкое слово «утка» все чаще пускается в ход для определения такого по­ложения вещей.

Франсуа Рустан игнорирует все или поступает так, как если бы игнорировал все о сути данного предмета: он спокойно пишет «рок» на обложке своей книги, нимало не заботясь, как мне кажет­ся, ни о том факте, что вышеназванная «утка» бы­ла на пути исправления, ни о том, что Носитель истины уже обращался, действительно в своем, совершенно другом стиле, к некоторым пробле­мам, которые он недавно пометил в оглавлении своей работы.

При этом происходит самый забавный эпи­зод. Но, я уверен, тщательнейшим образом за­программированный.

В этом году, действительно, в иллюстрирован­ном издании одной из ваших четырех групп, по­мещается письмо или исследование, как будет угодно. Заказанное или заказное, оно содержит нападки на книгу Рустана, и вот его заключитель­ное слово, которое я захватил с собой, не исклю­чая того, что, возможно, этим вечером о нем зай­дет разговор: «Мы просто остановимся на утке [подчеркиваю я, Ж Д.], чье повторение в назва­нии и является ляпсусом [подчеркиваю я, Ж. Д.].

[815]

Кребийон и По, а затем и Лакан, по крайней мере в одной из двух цитат двустишия, в Сочинениях приводят «замысел столь зловещий», а не «рок». Конец цитаты.

Это и вправду, согласитесь, Чикаго 30-х годов или скорее салун эпохи почтовых фургонов.

Так называемый аналитик считает, что знает, не терзаясь сомнениями, что же такое утка; и то, что утка, особенно эта, всего лишь утка, и что внутри нее мирно дремлет нечто, которому не грозит стать чем-либо другим.

Случается, не стоит забывать об этом, она вы­скальзывает из рук хозяина, утка есть утка, и то­му, кто слушается хозяина, так и надо называть — утку уткой.

Однако вот гениальная находка: то, что оста­ется уткой в двух случаях из трех в Сочинениях, становится «ляпсусом» у Рустана, который дейст­вительно слишком быстро удовлетворился тем, что воспроизвел утку-прототип, и все, включая автора, вращается вокруг того, что не следует чи­тать.

То, что меня, может быть, впечатлило еще больше, это еще один эффект такого неотврати­мого программирования.

Кто же на самом деле автор, который просла­вил себя небольшим бессмертным абзацем, кото­рый я только что зачитал вам? Кому удалось про­вернуть такую метаморфозу с «уткой», использо­вав ее один раз как ляпсус, уводя из-под удара одного, а другой раз поставив в упрек другому?

[816]

Так вот, в срочном порядке сам почтальон, то­ропясь оправдать свое назначение, под именем Носителя истины в какой-то степени спешит действовать. В английском языке, который, на­чиная с новеллы По, намечает все эти пути, не имея к этому никакого отношения, почтальон по-английски это mailman. Для того, кто знаком со словом, которое я только что произнес, не по­слышится в нем грубый мужлан*, следуя навязчи­вой тавтологии, ни в смешении всех языков как человек, который все путает или курьер, кото­рый лжет, на французский манер, но как поч­тальон: mailman является общеупотребимым словом для почтальона, это составное слово, де­лимое значимое, как air mail, когда дело касается срочной депеши, или как mail box, ящик для пи­сем, в котором зачастую доказательства задер­живаются в ожидании доставки. Лишний повод задуматься о том, что, вопреки заключению Се­минара об украденном письме, письма всегда могут не дойти по назначению, и что курьер на всех языках не всегда говорит правду, даже са­мый надежный.

Здесь я закрываю скобки.

Вы спрашиваете меня, что подразумевается под словом «текст» или «произведение», чье от­ношение к психоанализу сегодня уже не столь определенно и значимо.

Я постараюсь ответить достаточно кратко и чтобы направить свой ответ на «то, что от­нюдь не является куском пирога», что Glas, на­пример, во всех своих состояниях описывает

* male (франц) — самец (прим, пер.)

[817]

gl (то, что я называю здесь эффектом +l) в сво­ем отношении к графике ограничительной структуры, двойной связи двойной ограничи­тельной структуры, целого в части, и последу­ющего остатка, остатка немыслимого в логике, в философской логике остатка. Здесь другое понимание остатка, которому подчинен весь замысел Glas, и остатка того, что не было под­вергнуто анализу. Транша, которая вовсе тако­вой и не является, сбивает с толку в отношении чего бы то ни было. Это можно, к примеру, изобразить при написании в форме слова «мундштук», составной кусок железа (m. o. r. S) или покойника (m. о. г. Т), которые становятся поперек горла как команда, и что невозможно, как то другое, ни задержать, ни отбросить, ни принять на себя, ни оставить снаружи, ни из­рыгнуть, ни усвоить, ни инкорпорировать, ни интроектировать, ни реализовать, ни идеа­лизировать и т. д. В другом месте, немного поз­же я назвал это полутрауром.

Mors (мундштук) значит кусок — который за­кусывают — и в Glas сказано, что в этой книге рассматривается ситуация с куском, который невесть каким образом оказался в глотке, заст­ревая в глотке или в горле. Разумеется, речь идет о транше. О той, которая стремится отхватить свой кусок у другого. Истина отыгрывает лишь какой-то кусок, кажется, так где-то говорится в Носителе истины. А еще в Glas можно про­честь о том, что книга пишется о трансе (trance на валлонском языке — это когда звонят в коло­кол) или о транше. Следовательно, Glas — лишь подобие книги, в которой трактуется о «тран­шах», о всякого рода выполнимых и невыпол­нимых операциях, мыслимых или немысли-

[818]

мых, операциях по делению на части. Где-то [стр. 30] транс, граница транса буквально упи­рается в невозможность различения между большим и меньшим, целым и частью.

Может быть, еще можно сказать, но все так же кратко, что эффект gl иди +l накладывается при этом на эффект tr (tranche (часть), trait (черта), trace (след), traction (тяга), contraction (сокраще­ние), contrat (контракт) и т. д.) и то, что я назвал, в работе с Валерио Адами эффектом +r (напри­мер, fr в Front Benjamin).

Итак. Если исходить из возможности проведе­ния «траншфера» и «контртраншфера» и выдви­нуть гипотезу о наличии некого трансфера, ко­торый имел бы лишь отдаленное отношение к тому, что строго укладывается в рамки Фрейдовой техники, гипотезу о том, что «траншфер» или «контртрашфер» применяется к, или произ­водится, отталкиваясь оттого, что я именую «тек­стом», который более не является простой тео­ретической работой, ибо он подразумевает не просто наличие субъекта, которому приписыва­ется владение знанием или сочинительство тру­дов, — отношения с вышеозначенным «субъек­том» были рассмотрены в совершенно ином ключе, в частности, в Glas, — в таком случае, что же понимать под словом не-аналитик? Где вы ви­дели не-аналитика?

Почему вопрос ставится в такой форме? По крайней мере потому, что в этом первом выступ­лении, сегодня вечером, мне бы не хотелось ос­тавлять в тени вопрос о том, что я делаю здесь, исходя из того, что я что-либо делаю, из того, что я нахожусь здесь, если нахожусь, из того, что от

[819]

меня хотят или не хотят. Из того, чего от меня не хотят — и то же самое с моей стороны в порядке взаимности.

Когда я заявил, что цитирую или «упоминаю» пресловутое «это отнюдь не кусок пирога», ско­рее всего, я не употребил эту фразу, относя ее на свой счет, вы достаточно сведущи, чтобы сразу же подметить ловушку. Однако мы в нее угодили, вы и я, как только эта коротенькая фраза была произнесена, еще даже не ведая о том, откуда она взялась, кто ее высказал и на чей счет ее отнести. Если бы я не взял ее в кавычки, вы могли бы ска­зать: отрицание. Вы могли бы подумать: он наме­ревается отрицать, что это транша, совершенно определенно — транша, обыкновенный сеанс, транша транши. Однако вопрос остается откры­тым, сеанс кого и с кем. Если я возьму эту фразу в кавычки, притворяясь, что избавился от нее, от­рицание удвоится и даже выйдет по ту сторону раздвоения, но это больше не мое. Это уже, быть может, ваше...

рене мажор. — Итак, все же, что вы понимаете под «не-аналитиком»? И можете ли вы доказать, что таковые существуют или то, что их нет? И не способен ли трансфер с одинаковым успехом разбудить не-аналитика в упомянутом аналитике, как и аналитика в упомянутом не-аналитике?

жак деррида. — He-аналитики, действительно, кто они такие? Встречаются ли таковые?

Если таковые и встречаются, то это, без со­мнения, нечто — некто (он или она) — абсо­лютно, как бы поточнее выразиться: МАЛО-ВЕРОЯТНОЕ.

[820]

Маловероятное. Этому, очевидно, потребует­ся особое доказательство. А пока вместо доказа­тельства и прежде, чем передать слово, я бы предпочел вам рассказать небольшую историю. Довольно странную. Произошедшую со мной совсем недавно.

Некто, как говорят, весьма информирован­ный, недавно поведал мне доверительным то­ном: «Теперь мне известно, что такой-то(ая) ана­литик, широко известный(ая) как у себя в стране, так и далеко за ее пределами, такой-то(ая) анали­тик, чья позиция, придает ему (ей) известный ав­торитет прямо на том месте, где мы его(ее) при­няли [все это происходит в Соединенных Шта­тах], и теперь мне известно, что такой-то(ая) аналитик подвергает вас анализу в течение уже более десяти лет...» (Следовательно, получается сеанс с повтором, дважды по пять лет, только и всего).

То откровение, сделанное настолько спо­койно и невозмутимо, естественно лишило ме­ня дара речи. Моя собеседница знала, что я не был аналитиком, а со своей стороны я знал, опираясь на те же общепринятые критерии, что то, что она высказывала с такой невозмути­мостью, было неправдой, самой настоящей не­правдой.

После секундного замешательства я пришел в себя и не нашел ничего другого, надеясь по крайней мере поставить ее в затруднительное положение, как сказать: «prove it» («докажите это», так как происходило это в одном американ­ском университете).

[821]

Ответ: «О, конечно же, я могу привести сколь­ко угодно доказательств (evidences, по-англий­ски). Например, эти (и она привела несколько более или менее абстрактных или убедительных, скорее наметок, чем доказательств)...» и тут же добавила: «Но это не имеет значения, докажите мне вы, если можете, обратное».

Конечно же, исходя из основных причин, ко­торые представляют для меня интерес в данный момент, я не смог ей доказать, убедительно дока­зать обратное. Такому доказательству недостает классических критериев, и нет такого скальпеля, которым можно бы отделить сеанс психоанали­за от не сеанса, такая операция маловероятна при теперешнем положении дел в теории и практике психоанализа. Эта маловероятность, относящаяся и к положению психоанализа в це­лом, чревата последствиями. И тот факт, что эти последствия пока еще не поддаются оценке, во­все не означает, что однажды они устранятся са­ми по себе.

рене мажор. — Раз уж вы об этом заговорили, что же сейчас мешает вам сказать, о ком идет речь? Произнести это имя кажется мне неизбеж­ным.

жак деррида. — Рене Мажор интересуется, как зовут этого аналитика. Настолько ли это необхо­димо? К тому же моя собеседница не назвала его. Она удовлетворилась описанием, на ее взгляд до­статочным для воссоздания образа. И никакого имени не было произнесено. И только по проше­ствии некоторого времени, раздумывая над пор­третом-роботом, который она составила, я при­нялся сопоставлять факты по методу дедукции.

[822]

Меня осенило, путешествие в Соединенные Шта­ты подтолкнуло меня к этой гипотезе, что, воз­можно, она имела в виду кого-то, чье имя я могу назвать, так как полагаю, что он уже умер. Это мог бы быть, следуя моей гипотезе (как же его звали? Беда в том, что я постоянно забываю его имя), а, вот: Лувенштейн.

Так вот. Если сегодня кто-нибудь может ут­верждать, не опасаясь, что кто-нибудь другой может доказать обратное, что этот Лу­венштейн, которого я никогда не встречал, ни вблизи ни издалека, который умер, подвер­гал меня психоанализу в два сеанса, вы видите куда это может завести, от следствия к следст­вию, за тем, кто ведет за собой, от вывода к вы­воду.

Следовательно, есть основания полагать, что именно этот остаток незавершенного сеанса, этот дополнительный сеанс и продолжается на границах психоаналитики, на грани своей неза­вершенности, у истока и у исхода того, что обоб­щенно называют ее институтом, ее движением или сообществом. Эта грань, через которую она сообщается с внешним пространством, — осо­бая грань.

Чтобы выразить это одним словом или одним именем (и я закончу), предположим, что сущест­вовал основатель или основательница психоана­лиза, первый или первая аналитик. Возьмем имя Фрейда, в виде привязки, исключительно услов­но, в этом качестве. Будем исходить из того, как если бы у Фрейда, опять-таки условно, не было аналитика. Это то, о чем часто говорят с боль­шой долей наивности. Примем это на данный

[823]

момент, чтобы поддержать нашу идеальную ги­потезу.

А теперь предположите, что этому основате­

лю, пресловутому учредителю аналитического

движения, понадобился бы дополнительной

сеанс.

В таком случае этот остаток незавершенного анализа, который относит его к последней ин­станции абсолютного внешнего пространства аналитической среды, не выступит в роли гра­ницы, не создаст барьера вокруг психоаналити­ки, к чему психоаналитика, как теория и как практика, к сожалению, так и не пришла, как ес­ли бы перед ней стояла задача по отвоеванию пространства. Как бы не так. Очевидно, что именно этот непроанализированный остаток и явился ядром, вокруг которого сложилось и сплотилось аналитическое движение: все, по-видимому, было устроено и рассчитано для то­го, чтобы это непроанализированное наследо­валось, предохранялось, передавалось, заклю­чалось в оболочку, замыкалось в себе. Это то, что навязывает свою структуру движению и его организации.

Прекращение затворничества в этих условиях не может больше исходить от простого и так на­зываемого внутреннего пространства того, что еще условно именуется психоанализом. И оно не ограничится половинчатым эффектом обуст­ройства или реформы.

Полагаю, что расколы, землетрясения, гул ко­торых доносится теперь отовсюду, усиливающи­еся по мере безудержного расширения психо-

[824]

аналитического поля, эти подвижки земной ко­ры, делящие, перекрещивающие и множащие раздробленность во всех направлениях, со все нарастающим глубинным ускорением своим гу­лом дают понять, что некий мертвец, которому удалось впрячь в свой катафалк живущих, спосо­бен провести свой сеанс.

Мертвец, удерживая бразды правления, спосо­бен провести сеанс. Свой дополнительный се­анс. А что касается сеанса Фрейда, и того, что по­нимается, наследуется под его именем, работа начата.

Эффект «конфронтации» обязан, на мой взгляд, иметь существенное отношение к тому, что движет этой работой, последствия которой вряд ли удастся локализовать. Они способны все кардинально переменить и повернуть дело к то­му, чтобы из «отнюдь» получилось «все».

Вот почему такой сеанс отнюдь сеансом и не является. Я имею в виду — разделяющимся на ча­сти.

А кто же тогда расплачивается?

А никто ни за что не расплачивается.

Как бы кому-то ни хотелось, никому не при­дется расплачиваться за сеанс Фрейда. Некому будет оплачивать остаток, дополнительный се­анс Фрейда, который сегодня меньше чем когда-либо, может оплатить его сам.

В таком случае возникает вопрос — и он отно­сится не только к проводимой политике, хот

[825]

и к ней тоже, — это вопрос общей деконструк­ции, и именно его я задаю Конфронтасьон, то есть присутствующим, а также по адресу Кон­фронтасьон — итак, вопрос:

Кто и кому оплатит сеанс Фрейда?

Или, если угодно, поскольку лед тронулся, кто и кому предъявит за это счет?

Аукцион открыт довольно давно, кто больше?

Скажем, то, что я пишу или что меня побужда­ет писать (в качестве примера, так как существу­ют не только тексты, на сей раз я имею в виду публикации), очевидно, представило бы в этом плане лишь коммерческое предложение.

Офферта содержит в себе сцену, в которой предпринимаются наперебой попытки занять ме­сто За (то есть Знания абсолютного, стенографи­рованного в Glas), a значит, одновременно все ме­ста, и продавца, и покупателя, и оценщика.

[826]

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Последние годы отмечены процессом пересмотра устоявшихся представлений, ниспровержением вели­ких доктрин и громких имен, чей авторитет считался непреложным. Свою лепту, скромной которую на­звать нельзя никак, внес в этот процесс и Жак Дерри-да, нередко именуемый критиками одним из самых выдающихся умов современной французской фило­софии.

В предлагаемом вашему вниманию произведении данного автора «О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только» интригует все, начиная с загла­вия, затем с того, что, как признается автор, «могло бы сойти за предисловие к книге, которую я не напи­сал», и, все более, по мере углубления в текст произ­ведения.

Поначалу непосредственность автора в обраще­нии с такими громкими именами, как Сократ, Платон, Гегель, Шопенгауэр, Ницше и, наконец, Фрейд, насто­раживает, непочтительность по отношению к «отцу (дедушке) психоанализа» Фрейду просто-таки озада­чивает, а обоснованность его претензий к указанному «основателю движения», подкрепляемая бесчислен­ными выдержками из работ последнего, свидетельст­вующих об истинной сущности «науки», «теоретичес­кой» обоснованности психоанализа, в конечном счете подкупает и представляется весьма убедительной. Тем более, что Деррида преднамеренно оставляет по ходу анализа рассматриваемые положения и на немецком языке, дабы избежать упреков в искажении буквы и смысла оригинала.

[827]

В данном произведении Ж Деррида, основываясь на уклончивых наукообразных определениях, выво­димых Фрейдом зачастую кругообразно, одно из дру­гого, для обозначения процессов бессознательного, того, что Фрейд именует «Spekulation», под которой он, разумеется, имеет в виду теоретические выклад­ки, — приходит к выводу, что данное понятие следует понимать буквально, как спекуляция. Отсюда и малопочтительность к «основоположнику» психоанализа, и употребление таких нелестных характеристик по отношению к нему, как «спекулянт», «махинатор», «шарлатан» и т. д.

Отношение автора к рассматриваемому материалу проявляется, в частности, и в том, что при упоминании о том, что подразумевается под психоанализом, он из­бегает этого термина, заменяя его словом «анализ». На последних страницах своей работы, обращаясь на встрече «Лицом к лицу» к представителям психоанали­тического сообщества, Ж Деррида задал вопрос, а что если, руководствуясь «учением» Фрейда, восполнить су­ществующий пробел, да и подвергнуть анализу самого основоположника, его побудительные мотивы, его пси­хологическое состояние в момент написания той или иной работы, при попытках обоснования того или иного положения так называемого учения.

Поскольку при жизни Фрейду в качестве самого первого «психоаналитика» не довелось оказаться в ро­ли объекта вдумчивого анализа, да и впоследствии, на протяжении многих лет после его смерти, мало кто всерьез задумывался об этом, Ж Деррида, наряду с не­которыми из своих единомышленников, в числе кото­рых Николас Абрахам и Мария Торок, задался целью восполнить такой пробел и представил на суд широ­кого круга читателей результаты своих изысканий в данном и других произведениях, в ряду которых «Похоронный звон», работа, которая ввергла в уныние поборников психоаналитического движения.

[828]

Одним из выводов, напрашивающихся из представ­ленного произведения, является то, что свойство руко­водствоваться суждениями о чьем-то творчестве или о каком-либо явлении, не ознакомившись с ним доско­нально, оказывается присущим не только массовому потребителю распространяемой информации, находя­щемуся в плену у навязываемых ему стереотипов, но в такой же степени и отдельным представителям пресловутой интеллектуальной элиты, в частности, приверженцам психоаналитического движения.

Ж Деррида в своей работе отслеживает «шаг за ша­гом» (ведущие в никуда) предпринимаемые Фрейдом попытки подвести теоретическую основу под практи­ку того, что он понимает под психоанализом. Дается детальный разбор Фрейдова толкования понятий, на­вязчивое повторение его пресловутого Fort/da, выве­денного на основе наблюдения за игрой с катушкой его маленького внука Эрнста, показывается несостоя­тельность попыток вывести определение удовольст­вия, идя от противного, от неудовольствия в работе «По ту сторону принципа удовольствия». Говорить о том, что автору удается развенчать эти и другие Фрейдовы постулаты, в том числе и относительно влечений к смерти, которые непостижимым образом по совмес­тительству оказываются и на страже жизни, было бы не совсем корректно. Автор просто извлекает их на свет, подвергая испытанию логикой, после чего их несосто­ятельность становится самоочевидною. При этом ав­тор отдает должное Фрейду, который после очередной попытки что-либо обосновать, признается в том, что полной определенности в рассматриваемом вопросе пока достигнуть не удалось, сетуя при этом на недоста­точные темпы прогресса науки. Аналогичным образом подходит автор и к Фрейдовым поискам истины, кото­рая ярче всего якобы проявляется, «обитая в вымысле». В качестве иллюстрации к толкованию сновидений о наготе и понятию вуалирования/девуалирования ис-

[829]

тины Фрейд приводит сказку Андерсена о голом коро­ле, не подозревая о том, что она, как нельзя более прав­диво, иллюстрирует ситуацию с самим психоанали­зом, да и роль самого Фрейда уподобляется королю в этой сказке, ибо, как достаточно убедительно пока­зывает автор, «посвященным» в психоанализ, нет нуж­ды черпать глубоко в «теоретическом наследии» Фрей­да, в котором не содержится ничего, кроме спекулятив­ных рассуждений, так сказать, «наличия отсутствия», тогда как непосвященные, которым недосуг вдаваться в туманные определения, пущенные в оборот Фрей­дом, воспринимают психоанализ как явление, недо­ступное пониманию, по крайней мере, с точки зрения обыденного сознания, в чем они весьма недалеки от истины.

Ж Деррида, разумеется, менее всего претендует на то, чтобы его соображения, изложенные в этой, наря­ду с другими его работами, воспринимались в качест­ве «истины истин», тем не менее, глубокая обеспоко­енность в среде современных психоаналитиков, вы­званная его изысканиями, говорит сама за себя. Итак, сеанс продолжается.

Михалкович Г. А.

СОДЕРЖАНИЕ

Точка зрения — истина вместо

женской сексуальности.........................695

Первая вторая. Истина письма, написанного

рукой Фрейда...........................715

Место встречи: двойное королевское каре.................. 765

ОТНЮДЬ..................................[789]

Послесловие переводчика................ [826]

ПОСЛАНИЯ................................... 7

СТРАСТИПО «ФРЕЙДУ»....................[401]

1. вместо предисловия ........................................... 402

Атезис......................................................... 402

Я пишет Нам ................................................. 425

Один, два, три — беспредел спекуляции.................... 442

2. завещание фрейда ............................................. 456

Под «одной крышей» с автобиографией.................... 458

Союз толкований............................................. 479

«Сеанс продолжается» (возвращение к отправителю, телеграмме и поколению детей)............................. 500

3. паралич... ...................................................... 527

Зона, почты, теория — носительница имени............... 527

Посыльные смерти........................................... 552

Распространение наследия: долг Платона,.................. 578

4. семерка: постскриптум........................................ 607

Несостоятельность — почтовый перевод................... 607

Платон позади Фрейда....................................... 621

Fortxla, ритм.................................................. 639

НОСИТЕЛЬ ИСТИНЫ......................[645]

Утаенные предлоги........................................... 647

Избыток очевидности или наличие отсутствия............. 657

ISBN 985-456-147-Х

Научно-популярное издание

ДЕРРИДА ЖАК. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только

Ответственный за выпуск Т. Г. Ничипорович