Часть 2.

Изменение понимания функции приводит и к иному пониманию номинативной природы предложений. Рассел отказывается от теории смысла Г.Фреге, предполагающей, что предложение выражает свой смысл и обозначает истинностное значение. Предметное значение предложений должно сводиться к предметному значению его конституент. Поэтому, поскольку любое предложение строится из выражений обладающих фиксированным типом значений, Б.Рассел предлагает рассматривать его как имя класса (или комплекса) таких значений. Вопрос же об истине и лжи, которые Г.Фреге считает особыми логическими объектами, передаётся в компетенцию эпистемологической функции суждения. Суждение здесь понимается не во фрегеанском смысле как переход от мысли, выраженной в предложении, к его истинностному значению, но как способ упорядочивания конституент предложения, рассматриваемого как имя комплекса. Различное упорядочивание элементов комплекса посредством суждения как раз и приводит к истине и лжи. Нужно только зафиксировать то, что может выступать в качестве таких конституент. «Первая классификация согласуется с логическим характером объекта, а именно, согласно тому является ли он (а) индивидом, (в) универсалией или (с) формальным объектом, т.е. чисто логическим»[27]. К совокупности логических объектов Б.Рассел относит логическую форму которая, как он считает, необходима для упорядочивания конституент предложения. При этом поскольку полностью проанализированные конституенты предложения предполагают отношение непосредственного знакомства, постольку «всякий ‘ментальный синтез’ затрагивает знакомство с логической формой»[28]. В этом отношении логическая форма понимается как особый объект, имеющий тот же онтологический статус как самостоятельные индивиды или свойства и отношения. В совокупность логических объектов Б.Рассел включает и те компоненты логической формы, которые не соответствуют индивидам, свойствам и отношениям. К ним, в частности, относятся логические выражения, характеризующие связи простых высказываний[29].

Во втором разделе «Генезис: от Заметок к Трактату» впервые предпринимается попытка целостной реконструкции содержания Заметок по логике (ЗЛ) и Заметок, продиктованных Дж.Э.Муру (ЗМ), которое рассматривается с точки зрения генезиса принципа автономии логики, реализованного в системе ЛФТ.

Общую установку Л.Витгенштейна можно охарактеризовать как ответ на вопрос, что может решить сама логика, а что нет. Если исходить из того, что задача логики – разобраться в принципах символической комбинаторики, что позволило бы непротиворечиво описывать результаты познания, то взгляды Г.Фреге и Б.Рассела содержать ряд допущений, которые выходят за рамки её компетенции. Очевидно, например, что номинативная теория предложений, допускающая существование особых логических предметов “истина” и “ложь”, предположение о наличие особых транслингвистических сущностей (“смыслов”), теория типов, исходящая из предпосылки о допустимых видах значения, или теория логических объектов имеют онтологический, а не логический характер. Выходят за рамки компетенции логики и эпистемологические допущения, связанные с функцией суждения, конституирующего истинностное значение, или с необходимостью принять особую разновидность созерцания, в котором даны логические объекты.

Основное содержание ЗЛ связано с ревизией этих предпосылок и стремлением дать такое объяснение логической структуры, которое основывалось бы исключительно на особенностях функционирования элементов знаковой системы. Критика отталкивается от неприятия расселовской трактовки суждения как способа упорядочивания конституент предложения. По Витгенштейну эксплицитная формулировка суждения должна выглядеть так: «А судит, что р является истинным, а не-р является ложным», а не так: «А судит, что р», как считает Рассел. Это само по себе показывает, что истинностное значение не создаётся суждением, поскольку истина и ложь присущи предложению до всякого акта суждения. Отсюда делается вывод, что предложение характеризуется наличием двух полюсов, оно би-полярно.

Наличие двух полюсов отвечает за осмысленность предложения, поскольку «когда мы понимаем предложение, мы знаем, что имеет место, когда оно – истинное, а что имеет место, когда оно – ложное» (ЗЛ, С.121(6)). Это имеет радикальные следствия для номинативной теории предложений. Предложение не может рассматриваться как имя абстрактного предмета (Г.Фреге) или как имя комплекса (Б.Рассел), поскольку в отличие от имени ему соответствует не один предмет, а два факта, один из которых делает его истинным, а другой – ложным. «Имена – это точки; предложения – стрелки, они имеют смысл» (ЗЛ, С.125(4)). Предложение не является простой репрезентацией предмета, оно устанавливает различие между подтверждающими и опровергающими его фактами.

Это различие связано с особенностями функционирования логической формы, которая должна рассматриваться не как объект (Б.Рассел), но как принцип различения фактов. Это принцип основан на поведении объектов, являющихся предметными значениями имён. Например, форме ‘xRy’ соответствуют упорядоченные пары объектов , , , …, при этом некоторые из них удовлетворяют отношению R, а некоторые – нет. Поэтому форму ‘xRy’ можно рассматривать как способ разбиения множества упорядоченных пар на два подмножества. При этом само отношение R не является первичным неопределяемым значением, его смысл извлекается из разбиения, предлагаемого логической формой. Такое понимание функции формы позволяет преодолеть онтологические допущения теории типов (Б.Рассел), связанные с установлением различных видов примитивных значений. В качестве неопределяемых должны приниматься только имена, значения же символов свойств и отношений являются вторичными, извлекаемыми из тех различий, которые устанавливает логическая форма. Основываясь на этом, Л.Витгенштейн утверждает, что не существует различных типов вещей.

С точки зрения логической формы предложение, отражающее поведение объектов (т.е. факты), само является фактом, поскольку символическую нагрузку в нём несёт не наличие значков, а их отношение друг к другу. «Факты символизируются фактами» (ЗЛ, С.118(5)).

Понимание предложений как фактов приводит к пересмотру и характера логических констант. Трактовка их как знаков специфических функций (Г.Фреге) возможна только в том случае, если предложение является именем. Это же приводит Б.Рассела к допущению логических объектов. Но поскольку предложения не являются именами, постольку и логические константы не обозначают никаких объектов, они не выполняют денотативную функцию. Трактовка логических выражений или, не, все, некоторые как обозначающих основана на несовершенстве символики, предлагаемой Б.Расселом, поскольку в ней знаки ‘~’ или ‘U’ выглядят аналогично знакам свойств и отношений. Между тем взаимная определимость логических констант (скажем, ‘?’ через ‘~’ и ‘U’) и их способность исчезать (например, двойное отрицание) показывают, что они не являются свойствами и отношениями в обычном смысле. Отталкиваясь от понимания предложения как факта, Л.Витгенштейн разрабатывает новую систему логической символики (ab-запись), основанную на би-полярности, которая преодолевает эту двусмысленность.

К достоинствам ab-записи относится то, что она позволяет установить критерий, отличающий предложения логики от действительных предложений. Этот критерий основывается на противопоставлении сущностной истинности, которая распознаётся из особенностей символа, и истинности случайной, требующей обращения к действительности. В противоположность истинности действительных предложений, которые нечто говорят, истинность логических предложений является сущностной, она показана самим символом. С этой точки зрения онтологические допущения Б.Рассела (аксиома сводимости, аксиома бесконечности) должны быть исключены из числа логических предложений, поскольку они нечто говорят о действительности, приписывая ей определённую структуру, и их истинность не может быть опознана из самого знака.

Тема различия между ‘показанным’ и ‘сказанным’ получает развитие в ЗМ. На ней базируется ряд идей, из которых к наиболее фундаментальным относятся следующие:

– характеристика логических предложений как ‘тавтологий’, которые показывают внутренние отношения, но ‘сами не говорят ничего’. Внутренние отношения затрагивают, с одной стороны, свойства языка, с другой стороны, свойства мира в целом, а потому, характеризуют единство логической формы языка и мира. Это приводит к двум замечательным следствиям: (1) в языке, в котором нечто может быть высказано, можно высказать всё; (2) невозможно сконструировать такой язык, который говорил бы о логической форме, поскольку тогда этот язык должен был бы быть нелогичным;

– отсюда вытекает концепция логики как метода описания тавтологий, раскрывающего логическую форму их конституент. В отличие от Рассела, который, отталкиваясь от теории внешних отношений и теории суждения, считал, что логика описывает способы связи предложения со своими конституентами, Витгенштейн утверждает, что тавтологии являются формами доказательств, показывающими внутренние отношения между предложениями. Логические предложения существенно отличаются от ‘действительных’ предложений, поскольку не являются истинными или ложными в обычном смысле. Доказательство тавтологии на самом деле не является установлением её истинности, а лишь показывает, что она относится к логическим предложениям;

– на различии показанного и сказанного основан окончательный разрыв с расселовской теорией типов. Символическая запись сама по себе показывает, что знаки соотносятся с различными классами предметов. Любая попытка явно указать значение знака является бессмысленной, поскольку вид знак, зависящий от его способа вхождения в выражение, полностью определяет (показывает) класс предметов, который он может обозначать. Поэтому предложения, эксплицитно приписывающие значения знакам, бессмысленны или излишни, поскольку они пытаются установить то, что ‘показано самим символом’.

Содержание Заметок приводит к специфическому образу философии, которая, с точки зрения Витгенштейна, «включает логику и метафизику; логика – её основа» (ЗЛ, С.130(10)). Причём именно логика как основа философии должна решать, что имеет место в доктринальных рамках метафизики, а не наоборот, как у Г.Фреге и Б.Рассела, где онтологические и эпистемологические предпосылки предопределяют содержание логики. Отсюда вытекает метод философии: «Недоверие к грамматике есть первое требование к философствованию» (ЗЛ, С.130(12)), где недоверие к грамматике затрагивает не только естественный язык, но и искусственные языки Г.Фреге и Б.Рассела, связанные с допущениями, которые сказываются на способах формализации, предполагающих определённый образ мира.

Третий раздел «Система: Логико-философский трактат» является основным. Здесь предпринята попытка имманентной реконструкции системы философии раннего Витгенштейна. Реконструкция исходит из принципа автономии логики и основана на особом представлении о роли и цели логического анализа.

В главе «Логика языка versus логика мышления» задача Витгенштейна рассматривается с точки зрения критической установки, ориентированной на выяснение условий априорной возможности языка. Основным средством реализации этой установки является логика. Однако логический анализ в ЛФТ имеет совершенно иной смысл, чем у Г.Фреге и Б.Рассела, которые исходят из оппозиции естественного и искусственного языка. Рамки, в которых действует, например, Б.Рассел, укладываются в две крайние точки. Это естественный язык с его двусмысленными, самореферентными выражениями, с одной стороны, и идеал языка, полностью свободного от эквивокаций – с другой. Логический анализ по существу рассматривается как средство перехода от первого ко второму и оправдан лишь тогда, когда результируется в соответствующей логической теории, более или менее близкой к постулируемому идеалу.

Рассел рассуждает по следующей схеме. Допустим, в языке теории обнаруживается противоречие, связанное, скажем, с функционированием самореферентных выражений или пустых имён. Но описание должно быть свободно от противоречия, которое, стало быть, необходимо устранить. Возникает вопрос: Как? Ответ: Нужно найти объяснение его источника. Как только источник найден, следует принять дополнительное условие, накладываемое на применение выразительных средств. Таким образом, искусственный язык, претендующий на близость к идеалу, связан дополнительными условиями, и чем ближе к идеалу, тем условий становится всё больше. В качестве таковых у самого Рассела выступают теория типов, теория дескрипций, теория лишних сущностей, которые добавляются к исходным условиям совершенного языка, например, в виде аксиомы бесконечности или аксиомы сводимости. Таким образом, логический анализ представляет собой своеобразную заботу о языке. Эта забота выражается либо в ограничениях, накладываемых на образование выражений определённого вида, либо в разработке правил сведения одних выражений к другим. Работа логика как философа в более широком смысле сводится к созданию удовлетворительной онтологии и теории познания, которые позволили бы обосновать те условия, при которых возможен идеальный язык. Именно в этом источник философских допущений Рассела. Он как бы говорит: «Если вы хотите, чтобы язык работал нормально, тогда вам необходимо принять ту теорию познания и онтологию, которую разрабатываю я». Философия для Б.Рассела – это то, что фундирует надлежащий логический анализ. Перефразируя известное изречение схоластов, можно сказать, что философия выступает здесь служанкой логики.

Совершенно по-иному задача видится Витгенштейну. Внешней телеологии логического анализа Рассела он противопоставляет внутреннюю телеологию языка. Проблема не в том, чтобы наложить на язык внешние условия, «мы должны узнать, как язык заботится о себе» (Д, С.61(12)). Дело не в том, чтобы выяснить, какие дополнительные ограничения должны быть наложены на язык, для того чтобы он отвечал нашим целям. Язык внутренне целесообразен, и как таковой обладает внутренними механизмами, предотвращающими возникновение парадоксов. «Мне нет надобности заботиться о языке» (Д, С.62(3)), язык заботится о себе сам. Всевозможные несообразности, формулируемые в виде парадоксов, возникают из «неправильного понимания логики нашего языка». Дело не в том, чтобы создать новый, более совершенный язык, дело в том, чтобы, следуя внутренней целесообразности языка, правильно объяснить, как он работает. Витгенштейн действует не как логик, стремящийся построить непротиворечивую формальную теорию. В ЛФТ излагаются философские проблемы, а не логические. Идеальный язык – не цель, а средство. Попытки скорректировать логику языка, связав её дополнительными условиями, есть философское заблуждение. Что может быть критерием предельной ясности, как не сама логика? Цель Рассела – исключить из языка логической теории бессмысленные утверждения. Но критерий осмысленности и бессмысленности можно провести только в языке, он должен устанавливаться самой логикой, его нельзя навязать извне. «Логика заботится о себе сама, нам нужно лишь следить за тем как она это делает» (Д, С.27(3)). В этом смысле логика автономна, она сама устанавливает себе критерии.

Иное понимание цели логического анализа основано на изменении представления о соотношении языка и мышления. В отличие от Г.Фреге и Б.Рассела Витгенштейн никогда не говорит о логике как науке о формах и законах мышления. Речь идёт исключительно о логике языка. Дело в том, что, несмотря на усовершенствование логической техники, Фреге и Рассел остаются в рамках традиционных представлений о соотношении реальности, мышления и языка. Традиционный подход можно суммировать в следующем тезисе: Есть реальность, есть мышление, в которой дана реальность, есть язык, выражающий мышление. В данном случае неважно, как понимается реальность или мышление. Существенно то, что мышление рассматривается в качестве ментального посредника между тем, что мыслится, и способами выражения мысли. В рамках этой трёхэлементной структуры языку отводится вспомогательная роль, связанная с фиксацией результатов мышления. При этом предполагается, что способ выражения результатов может быть более или менее адекватным. Стремление построить идеальный язык как раз укладывается в эту схему. Правда, это стремление основано на одной сомнительной предпосылке. Получается, что интуиция мышления противопоставляется интуиции языка, что мышление каким-то образом дано до и помимо языка и что ‘непосредственное’ изучение мышления может скорректировать ошибки, обнаруживаемые в средствах выражения. Одним из парадоксов такой прямой апелляции является то, что предполагается возможность установления границы между допустимым и недопустимым в рамках самого мышления или, по выражению Витгенштейна, «способность мыслить то, что не может быть мыслимо» [предисловие к ЛФТ}.

Иная точка зрения развивается в ЛФТ: «Мышление и язык – одно и то же. А именно, мышление есть вид языка. Так как мысль, конечно, тоже есть логический образ предложения и, таким образом, также и некоторый вид предложения» (Д, С.105(2)). Витгенштейн убирает ментального посредника. Есть реальность, есть язык, в которой она выражается. Мышление в непсихологическом смысле и есть язык. Мышление в психологическом смысле есть применение языка. Таким образом, апелляция к мышлению при изучении языка переворачивает их действительное соотношение. Раз мышление и язык одно и то же, то всё существенное языка в полной мере относится и к мышлению как его разновидности. Для Витгенштейна изучение языка и есть изучение самого мышления в его сущностных чертах, свободных от психологических привнесений. В языке дано самое существенное мышления. Дело обстоит не так, что имеются необходимые условия мышления, которые могут быть нарушены применением неадекватных средств выражения. Используя терминологию Канта, в языке даны априорные условия мышления. В телеологии языка выражен схематизм мышления. В этом смысле как выражение внутренней целесообразности языка «логика трансцендентальна» [6.13]. В ЛФТ изучению существенных черт мышления для корректировки языка логики противопоставлено изучение логики языка для установления существенных черт мышления.

Возникает серьёзная проблема. Когда априорные условия познания устанавливаются в рамках мышления, о них можно говорить, подразумевая, что мышление и язык не одно и то же. Поскольку априорные условия познания устанавливаются именно в языке, о них нельзя даже сказать. Действительно, возможность высказать нечто осмысленное о необходимых чертах структуры языка предполагает и возможность осмысленного отрицания такого высказывания, что само по себе бессмысленно. Языковые средства, которые можно было бы использовать для того, чтобы выразить внутреннюю целесообразность знаковой системы, сами должны были бы ей удовлетворять. Но телеология отражается в совокупности всех элементов, в системе в целом. Поэтому говорить о внутренней целесообразности языка можно было бы только выйдя за рамки языка, что абсурдно. Вот здесь как раз и проступает основная задача логического анализа, как деятельности по созданию языка логики. Логический анализ предназначен не для создания совершенного языка, он предназначен для создания такой знаковой системы, которая проясняла бы строй любого языка. Логика языка (а не о какой другой логике и речи идти не может) – это то, что относится к всеобщей и необходимой природе знаков. Каждая знаковая система (от естественного языка до идеального языка Фреге–Рассела), поскольку она оперирует знаками, должна удовлетворять этой природе. Поэтому нет более или менее совершенного языка, всякий язык совершенен. Но практически любой язык говорит нечто, логический же язык, отвлекаясь от случайного содержания выражений, только показывает то, что заключено во всеобщей и необходимой природе знаков. Он показывает то, что скрыто молчаливыми соглашениями. Стремление выразить внутреннюю телеологию языка как такового и есть основная задача логики.

Когда Витгенштейн говорит, что философские проблемы возникают из непонимания логики нашего языка, имеется в виду не то, что отдельные черты знаковой системы неправильно трактуются тем или иным исследователем. Речь идёт о том, что неправильно трактуется задача самой логики. Логика языка – это то, что относится к уровню показанного, к тому, что «не может быть сказано ясно». Всякая попытка говорить о логике языка представляет собой фундаментальное философское заблуждение. Множество философских проблем являются не ложными, а просто бессмысленными. При надлежащем понимании логики языка многие проблемы были бы решены, поскольку они бы просто исчезли. У Витгенштейна логика становится именно средством философии, а не наоборот, как у Рассела.

Анализ общего содержания ЛФТ приводит к тому, что исчезли бы не только те проблемы, о которых говорит Рассел. За рамки построения логически совершенного языка задача Витгенштейна выходит и в другом отношении. Она не просто связана с демонстрацией существенных черт знаков. Её решение косвенным образом указывает на то, что в рамках знаковой системы вообще невозможно выразить, хотя последнее и может иметь видимость содержания. Что же ограничено необходимой природой знаков? Она показывает то, что может быть сказано с их помощью, тем самым показывая то, что с их помощью сказать нельзя. Показывая границу, мы показываем то, что находится по обе её стороны. С одной стороны – сказанное, с другой – невыразимое. С одной стороны, то, о чём необходимо говорить ясно, с другой – то, о чём следует молчать. Показанное, таким образом, разбивается на два типа: во-первых, то, что относится к знакам самим по себе; во-вторых, то, что не может быть выражено в знаках. Первое должно просто умалчиваться в силу принимаемых соглашений. О втором нужно молчать в силу невозможности выразить. Невысказанное двояко. Мы должны молчать о границе и о том, что за ней. Вопрос в том, одинаково ли молчание? О первом мы молчим, поскольку излишне говорить о том, что и так ясно. О втором же молчим многозначительно, молчим эмфатически, молчим подчёркнуто. Всё наше молчание о первом есть лишь средство подчеркнуть молчание о втором.

К области подчёркнутого молчания в ЛФТ относится кантовское царство свободы. Все проблемы этики оказываются для Витгенштейна псевдопроблемами. Ясности мышления соответствует ясность выражения, а не ‘болтовня’[30]. Наука о морали как система знаний оказывается невозможной, а предмет этики специфицируется молчанием, когда указывают на то, о чём можно говорить.

Два вида показанного рождают проблему: Чем руководствовался Витгенштейн, логикой или этикой? Рассматривать ли его содержание как руководство по философии логики или как систематическую демонстрацию невозможности этики? Скорее, ни то, ни другое. Логика и этика – одно, с той лишь разницей, что первая, показывая то, что можно выразить, ставит границу мыслимому изнутри, а вторая, подчёркнуто безмолвствуя о своём предмете, ставит границу выразимому извне. Ясно мыслить, следуя велению императива, или многозначительно молчать, следуя требованию ясно мыслить, – это лишь вопрос предпочтения.

В главе «Знаковая система: от синтаксиса к онтологии» выявление всеобщей и необходимой природы знаков основывается на анализе структуры элементарного предложения, которое является основной синтаксической категорией ЛФТ.

Витгенштейн обращается именно к предложению, преследуя две цели. Одна цель связана с оправданием развиваемого им типа логического анализа, где логика рассматривается как выражение внутренней целесообразности языка. Для её реализации необходимо объяснить сущность предложения так, чтобы то, что считается предложениями логики, не являлось предложениями в собственном смысле, а логические константы не оказались конституентами предложения. В результате логика должна предстать знанием совершенно иного типа, чем остальные науки. Она ничего не говорит о реальности, но показывает структурные взаимосвязи знаковой системы. Другая цель связана с тем, что правильное объяснение предложения позволит вывести за рамки исследования теорию познания, которая долгое время рассматривалась как необходимый элемент, оправдывающий логический анализ. Действительно, отказ от любого вида опыта как сомнительной предпосылки логического анализа, ставит под удар теорию познания как философское основание логики. Опыт, призванный объяснить на каком основании то или иное предложение квалифицируется как истинное, здесь вообще не должен приниматься в расчёт, поскольку «для того, чтобы элементарное предложение было истинным, оно прежде всего должно быть способно к истинности, и это всё, что затрагивает логику» (Д, С.37(5)).

Тесная связь указанных целей просматривается уже в Заметках и может рассматриваться как развитие единой темы – темы биполярности предложений. При реализации этих целей тема биполярности развивается в двух направлениях. С одной стороны, поскольку в рамках единого предложения скоординированы два полюса, исчезает необходимость обращаться к субъекту для объяснения дуализма истины и лжи. Предложение независимо от субъекта отвечает за свою способность к истинности и ложности. Нужно только показать, каким образом предложение посредством своих полюсов ‘достаёт’ до действительности. С другой стороны, всё, что касается логического обрамления знаковой системы, отражённого в логических союзах и псевдопредложениях логики не затрагивает существенной особенности предложений быть истинными и ложными, а следовательно, не отвечает за связь предложений с действительностью и относится к свойствам знаковой системы. Необходимо лишь создать адекватную систему записи, которая демонстрировала бы эту особенность логической фурнитуры. Таким образом, движение мысли в ЛФТ можно описать так: Объяснить, как предложение связано с действительностью, для того чтобы показать грань, где эта связь утрачивается, сказанное переходит в показанное и невыразимое.

В диссертации показано, что свойство биполярности предложения оказывается достаточным для выявления структурных особенностей всех знаковых изображений. При этом значения составных частей предложения должны определяться в зависимости от того, какую функцию они выполняют в предложении. В этом отношении предложение является не результатом комбинирования первоначальных знаков, а исходным пунктом логического анализа, который наделяет соответствующим значением составные части. При таком подходе вопрос заключается не в том, что обозначает каждый знак, а в том, как он обозначает [3.334]. Вопрос о как, предшествует вопросу о что, поскольку прежде, чем придать знаку значение, необходимо установить его символические особенности, его способность обозначать. Подобный анализ Витгенштейн называет синтаксическим: «В логическом синтаксисе значение знака не должно играть никакой роли; должна быть возможна разработка логического синтаксиса без всякого упоминания о значении знака, предполагается лишь описание выражений» [3.33]. С точки зрения синтаксического подхода достигаются следующие результаты:

– по-новому эксплицируется структура элементарного предложения, которая описывается согласно требованию полноты анализа. При этом структурные элементы определяются не с точки зрения возможного значения, но с позиции той функции, которую они выполняют в рамках предложения. Здесь в структуре основной синтаксической единицы выделяются неразложимые далее простые части (имена), и функциональные выражения, которым соответствует композиция имён;

– на основании анализа особенностей структуры элементарного предложения объясняется то, каким образом компоненты предложения приобретают интенцию значения. Основную роль здесь играет соотношение компонентов друг с другом, рассматриваемое с точки зрения логической формы (прообраза) предложения. Это лежит в основании характеристики предложения как факта и позволяет отказаться от допущений, связанных с расселовской теорией типов;

– с точки зрения понятия элементарного предложения, эксплицирующего внутренние отношения между знаками, даётся объяснение одному из центральных понятий ЛФТ, понятию логического пространства. Это объяснение основывается на взаимонезависимости элементарных предложений и их способности образовывать связи друг с другом.

Определяющая роль синтаксиса в установлении интенции значения элементов предложения ещё не решает вопроса о том, как предложение ‘достаёт’ до действительности. Для предложения должна быть объяснена сама возможность быть истинным или быть ложным. Вне объяснения этой возможности интенция значения остаётся пустой, а все синтаксические категории – лишёнными смысла. Витгенштейн решает эту проблему посредством изобразительной теории предложений. «Предложение – образ действительности. Предложение – модель действительности, как мы её себе мыслим» [4.01]. Проективное отношение модели действительности к самой действительности разрабатывается с точки зрения основных синтаксических категорий, выявленных при анализе элементарного предложения. При этом характеристика предложения как факта задаёт основные черты изобразительного отношения, определяемого логической формой, тождественной у образа и изображаемого. К этим чертам, в частности, относятся композиционность образа, его репрезентативность и одинаковая математическая сложность с изображаемым.

Из изобразительного отношения как проекции синтаксической структуры предложения на действительность выводятся особенности онтологии, представленной Витгенштейном в ЛФТ. Из синтаксиса, например, вытекает то, что факт является основной онтологической категорией. Действительно, поскольку предложение является фактом, то ввиду единства логической формы у образа и изображаемого, то, что соответствует предложению, также должно быть фактом. Из этого следует, что синтаксическим категориям, выявленным при анализе предложения, должны соответствовать аналогичные онтологические категории. Одинаковая математическая сложность образа и изображаемого указывает на то, что в факте должно быть столько же элементов, как и в описывающем его предложении. Так, например, простым частям предложения (именам) соответствуют предметы, функциональным выражениям (композициям имён) – свойства и отношения. Здесь структура реальности ставиться в зависимость от структуры предложений, выявленной в результате логического анализа.

Логическая форма есть то общее, что предложение имеет с действительностью, чтобы быть в состоянии её изображать. Но сама эта способность, как форма отображения, не изображается предложением [4.12], она им обнаруживается [2.172]. Предложение не изображает логическую форму как нечто внешнее, но изображает посредством неё. В этом позиция Витгенштейна радикально отличается от позиции Рассела. Логическая форма не есть объект наряду с другими объектами. Логическая форма есть способность образа быть образом. Предложения изображают действительность, но не изображают то, как они её изображают, они это показывают: «Предложение показывает логическую форму действительности» [4.121]. Синтаксис элементарного предложения наполняет символической интенцией компоненты предложения, но о самом синтаксисе в предложении речи не идёт. Предложение не говорит о своём синтаксисе, он сам выражается в языке [4.121]. Внутренние свойства (или черты [4.1221]) синтаксической структуры показывают внутренние свойства изображаемого факта. Но предложение не только показывает, оно нечто говорит. Содержанием своих компонентов оно говорит о внешних свойствах и отношениях.

Синтаксическая структура, выявленная в процессе логического анализа, имеет идеальный характер. Поэтому возникает вопрос, каким образом логика применима к языку повседневного общения? Этот вопрос решается с точки зрения операционального принципа контекстности, экспликация которого представлена в диссертации на основании анализа подготовительных материалов к ЛФТ. Операциональный принцип котекстности рассматривается как способ перехода от идеальных моделей к многообразию повседневной жизни.

В главе «Знаковая система: логика предложений» синтаксический подход распространяется на те элементы знаковой системы, которые выходят за рамки изобразительных особенностей элементарных предложений. Элементарные предложения и их структура – это минимальный предел логического анализа. Но знаковая система ими не исчерпывается. Язык включает более сложные образования, которые содержат элементарные предложения в качестве конституент. Однако Витгенштейн даёт такое объяснение сущности всякого описания мира, которое не требует новых элементов. Здесь наследуется то отношение к элементарным предложениям, которое было сформулировано уже в Заметках по логике: «Введение элементарных предложений является основополагающим для понимания всех других видов предложений» [4.411].

Эта идея основана на понимании характера логического пространства. Определяя свой подход к анализу неэлементарных предложений, Витгенштейн говорит: «Возможность предложения основывается на принципе замещения предметов знаками. Моя основная мысль заключается в том, что “логические константы” ничего не замещают. Что логику фактов нельзя заместить» [4.0312]. Предложения изображают состояния дел в логическом пространстве, т.е. с точки зрения их возможной связи друг с другом. Но сами эти связи собственного значения не имеют; их роль исчерпывается внутренними отношениями между предложениями, когда указывается логическое место последних. Предложения замещают факты в логическом пространстве, но само пространство не может быть замешено. Логическое пространство не изображается; оно показано внутренними отношениями предложений. Нужно только создать адекватную систему записи, которая бы демонстрировала, что так называемые ‘логические константы’ ничего не обозначают и такая запись в ЛФТ представлена (таблицы истинности).

Новый способ записи предложений позволяет преодолеть фундаментальное смешение функций истинности и операций истинности, которое лежит в основании знаковых систем Г.Фреге и Б.Рассела. Операции истинности, которым в языковом отношении соответствуют логические константы, Л.Витгенштейн рассматривает как способы построения функций истинности. В операциях находят выражение внутренние отношения между предложениями, посредством которых организуется логическое пространство. Такой подход позволяет отменить логические объекты и объяснить особенности функционирования логических констант, например, их взаимовыразимость, которая объясняется тем, что одну и ту же функцию истинности можно построить посредством различных операций.

Экспликация внутренних отношений между предложениями посредством операций позволяет свести к уровню показанного отношение логического следования. В отличие от Г.Фреге и Б.Рассела, которые пытались эксплицировать это отношение с точки зрения содержательных законов, Л.Витгенштейн сводит его внутренним взаимосвязям знаковой системы, которые проявлены внешним видом символов. В этом отношении законы логики лишаются содержания, относящегося к действительному миру, и интерпретируются как выражение синтаксических взаимосвязей между знаками. Здесь вновь проявляется принцип автономии логики, которая показывает внутренние отношения знаков, ничего не говоря о действительности.

Принцип автономии логики обнаруживается не только в объяснении фундаментальных логических понятий, но и в интерпретации тех предложений, которые для Г.Фреге и Б.Рассела служили основанием для введения дополнительных онтологических и эпистемологических предпосылок. Имеются в виду предложения общности, тождества и пропозициональные установки. В диссертации показано, как посредством редукции, которая рассматривается в качестве метода демонстрации своеобразия логического анализа у Л.Витгенштейна, эти предложения могут быть сведены к элементарным предложениям. Таким образом, подтверждается тезис, что синтаксис элементарного предложения является определяющим для объяснения всех элементов знаковой системы.

Единообразный подход к предложениям позволяет a priori указать форму, посредством которой может быть сконструировано любое предложение. Причём, эта форма не зависит от представления о структуре реальности, но отталкивается лишь от возможности предложения как основной компоненты знаковой системы. Общая форма предложения, установленная a priori, ограничивает область необходимого, которое можно выразить с помощью знаков, относя всё остальное к рубрике случайного. Отсюда различие между необходимым и случайным устанавливается как различие между тем, что коренится во всеобщей и необходимой природе знаков, выявленного посредством логического анализа и показанного знаковой системой, и тем, о чём посредством знаков пытаются говорить.

Эта тема находит развитие в следующей главе: «Логика: Концептуализация теоретического». Анализ символических особенностей элементов знаковой системы, вытекающий из ‘всеобщей и необходимой природы знаков’, позволяет ответить на основной вопрос, который Витгенштейн ставит во введении к ЛФТ. Что же может быть сказано ясно, а о чём все-таки следует молчать? Общая форма предложения, позволяющая a priori оперировать любым предложением, форму которого можно предвидеть, решает, что можно отнести к области теоретического, а что нет. Здесь находят своё объяснение области знания, которым теоретическая мысль всегда пыталась придать определённый статус. Все науки должны быть выведены из свойств знаковой системы, но решить это должна сама знаковая система с точки зрения того, какие предложения находят в ней своё обоснование. Свойства знаковой системы предопределяют классификацию наук, которые необходимо объяснить не с точки зрения того, в каких предложениях выражено их содержание, наоборот, различие предложений, заданное знаковой системой, должно определить, какие предложения относятся к одной и той же рубрике. Таким образом, концептуализация сферы теоретического представлена у Витгенштейна вопросом о том, что представляют собой предложения логики, математики и естествознания.

Характеризуя логику, Витгенштейн говорит: «Предложения логики суть тавтологии» [6.1]. Из этой характеристики вытекают следующие признаки предложений логики: 1) их истинность опознаётся из особенностей самого символа, т.е. является существенной в противовес случайной истинности действительных предложений; 2) они ничего не говорят о действительности, а потому, бессодержательны, формальны; 3) они показывают свойства знаковой системы, представляя их в систематическом виде. Отсюда следует, что любое предложение, нечто сообщающее о мире, к логике не имеет никакого отношения. Таковы, например, аксиома бесконечности и аксиома сводимости Б.Рассела, которые истины лишь благодаря счастливой случайности, и поэтому из логической системы должны быть исключены. Отталкиваясь от специфики тавтологий, Витгенштейн утверждает: «Логика – не теория, а отражение мира» [6.13]. Она ничего не говорит о содержании мира, но посредством логической формы показывает его существенные черты, выраженные во всеобщей и необходимой природе знаков.

Разъяснение сущности математики связано у Витгенштейна с пересмотром программы логицизма. Характеристика логических предложений как тавтологий показывает невозможность редукции математики к логике в том смысле, который придавали этой процедуре Фреге и Рассел. Используемые ими определения конкретных чисел, скажем нуля, или допущения типа аксиомы бесконечности выходят за рамки аналитического знания и в этом отношении серьёзно отличаются от того, что может предоставить логика. Витгенштейн не отрицает теснейшую связь математики с логикой, но идёт не по пути модификации первоначальной программы, он предлагает иное понимание сущности числа и, следовательно, иную интерпретацию математических выражений, использующих это понятие. В ЛФТ понятие числа основывается на свойствах формального ряда предложений, построенного посредством последовательного применения операций истинности и зафиксированного в общей форме предложения. Число здесь понимается как показатель применения операции. В этом случае оно не требует обращения к классам, находящимся во взаимнооднозначном отношении, как и вообще не требует никакого обращения к действительности, но выводится исключительно из особенностей функционирования знаковой системы. Поэтому предложения математики (уравнения), т.е. предложения в которых фигурирует понятие числа, подобно предложениям логики ничего не сообщают о мире, но показывают свойства знаковой системы, характеризуя логическую форму связываемых выражений. В этом отношении можно сказать, что математика как система есть специфическое расширение логики. Математика есть расширение способов демонстрации свойств знаковой системы, на которых, как и неслучайность тавтологий, базируется неслучайность её уравнений.

В отличие от предложений логики и математики предложения естествознания являются действительными предложениями, нечто говорящими о мире. Как таковые они являются случайными. Однако строение научной теории не сводится к случайным истинам, оно предполагает наличие закономерностей, которые проходят под рубрикой естественнонаучных законов. Поскольку в ЛФТ всякая закономерность ограничивается логической закономерностью, постольку общие принципы естествознания также должны быть выведены из всеобщей и необходимой природы знаков.

В афоризме 6.32 Витгенштейн говорит: «Закон причинности – не закон, а форма закона». Это означает, что этот принцип вовсе не является предложением. Он не может быть истинным или ложным, но представляет собой прообраз возможных фактов, в соответствии с которым строятся предложения естествознания. Как прообраз «“закон причинности” – это родовое имя» [6.321], т.е. имя класса всех тех предложений, которые имеют логическую форму данного принципа. Априорная достоверность этого принципа основана на знании логической формы возможных предложений [6.33], показанной знаковой системой, и вытекает из возможности конструирования предложений определённой формы, которая не выходит за рамки знаковой системы и не требует обращения к опыту [6.3211]. Априоризм общих принципов базируется здесь на предвидении того, что мы конструируем сами [5.556]. То же самое относится и к другим общим принципам естествознания: «Все такие предложения, как закон основания, непрерывности в природе, наименьшей затраты в природе и т.д. – все они представляют априорные умозрения возможных форм предложений науки» [6.34]. Посредством общих принципов описание мира приводится к единой форме [6.341].

Отсюда строение естествознания определяется тремя компонентами: во-первых, общие принципы естествознания, которые являются формой возможных предложений науки; во-вторых, предложения, которые сконфигурированы соответственно данным принципам и которые лежат в основании научной теории; в-третьих, те случайные предложения, которые, согласно общим принципам, рассматриваются как содержание естествознания. Два первых компонента науки составляют теоретическое естествознание, а третий компонент – это то, что обычно относят к эмпирическому естествознанию.

Объяснение принципам естествознания, которое даёт Витгенштейн, действительно показывает, что наука не выходит за рамки логической необходимости. Содержание естествознания не является априорным, но априорной является форма, в которой выражено это содержание. Общие принципы естествознания говорят о форме предложений науки, но не о мире и, следовательно, не выходят за рамки всеобщей и необходимой природы знаков.

В главе «Этика: Деконцептуализация практического» представлена экспозиция второй составляющей системы ЛФТ. Хотя Витгенштейн говорит о ней как о части, ‘которую он не написал’, указание на неё содержатся в последних афоризмах ЛФТ. Это указание непропорционально мало в сравнении с основными разделами. Но, по мнению Витгенштейна, именно эта часть “является самой главной”[31]. По сути говоря, методологический принцип, обозначенный нами как ‘автономия логики’, можно было бы назвать ‘автономией этики’, правда, не в кантовском смысле. Демаркационная линия, которую проводят и логика, и этика, определяется как граница между выразимым и невыразимым. В связи с этим ставить границу невыразимому, указывая на то, что можно представить в языке или наоборот, роли не играет. В любом случае одно предполагает другое. Различие здесь можно было бы охарактеризовать как различие катафатического и апофатического подходов. Однако Витгенштейн отдаёт предпочтение логике, поскольку, хотя она и не выразима в языке, она всё-таки показана ‘всеобщей и необходимой природой знаков’ как граница, за которую не может выйти описание. Этику в этом смысле невозможно не только выразить, но и показать. Своеобразие этического указывается только косвенно, когда в знаковой системе устанавливается граница, которую превзойти невозможно. Поэтому при рассмотрении этического Витгенштейн не ставит вопросы, аналогичные вопросам предыдущей главы, типа “Что представляют собой предложения этики?”. Скорее его интересует вопрос: “Почему предложения этики невозможны?”

Концепция этического реализуется последовательным развитием трёх взаимосвязанных идей: солипсизм, абсолютные ценности, мистическое. Солипсизм вводит в философию раннего Витгенштейна понятие субъекта, о котором в ЛФТ до этого не упоминается, поскольку решение всех вопросов ограничивается рамками особенностей знаков, в нём не нуждающихся, но без которого невозможно рассмотрение этики, поскольку субъект является её основной предпосылкой. Абсолютные ценности уточняют понятие субъекта, рассматривая его как носителя добра и зла. Наконец, понимание мистического демонстрирует окончательную невозможность выражения этических ценностей и, следовательно, невозможность этики как науки.

Необходимой предпосылкой анализа субъективности в ЛФТ становится редукция Я в психологическом и физиологическом смысле. Витгенштейна интересует именно метафизический субъект, философское Я. Но попытка обнаружить такое Я средствами языка оказывается неосуществимой. В языковом отношении метафизический субъект обычно тематизируется как подлежащее пропозициональных установок [5.541]. Однако принцип редукции всех предложений к элементарным, разработанный в ЛФТ, показывает, что пропозициональные установки сводятся к индикативной функции элементарных предложений. Поэтому метафизический субъект не является необходимым элементом знаковой системы. В изображении мира посредством языка ему как раз и не находится места. Я как особая выделенная позиция в мире исчезает. Однако на метафизический субъект всё-таки можно указать посредством языка. В философии имеет смысл говорить о Я, если рассматривать его не как выделенную позицию. «Я вступает в философию благодаря тому, что “мир есть мой мир”» [5.641]. Образ мира даёт мне мой мир. Мир, который я обнаруживаю как мой мир, указывает на Я фактом своей приватности, а не тем, что Я обнаруживается в нём как его часть или вне его, как то, что ему противостоит. Я дано миром в целом демонстрацией того, что мы не можем превзойти границы того образа мира, который создали. И если философское Я, ‘метафизический субъект’ имеет смысл, то о нём можно говорить как о том, что показано наличием такой границы. В этом случае субъект есть граница мира [5.632; 5.641]. Указать на философское Я, можно зафиксировав эту границу. В афоризме 5.6 Витгенштейн говорит: «Границы моего языка означают границы моего мира». На субъект указывают не отдельные предложения, он ограничен их совокупностью. Совокупность предложений, составляющих образ мира, обозначает философское Я посредством границы, за которую не может выйти изображение. Определяющую роль в этом играет применение логики, которая показывает границу мира проецируя внутренние отношения знаков языка на действительность посредством систематически упорядоченных логических предложений.

Метафизический субъект в ЛФТ не несёт познавательных функций, «мыслящего, представляющего субъекта нет» [5.631]. Он не является трансцендентальным субъектом в смысле Канта или Шопенгауэра, поскольку всё знание, имеющее необходимый характер, является аналитическим и не выходит за рамки логики, которая не требует познающего субъекта. С точки зрения познания функция Я сводится к применению языка, необходимые черты которого не зависят от субъекта, а сами по себе задают параметры опыта. Язык лишь указывает на субъект, но для организации опыта (или мира) в нём не нуждается.

Для Витгенштейна «субъект есть волящий субъект» (Д, С.109(10)), которого он понимает как носителя добра и зла. Понятие ценностей и понятие волящего субъекта взаимно имплицируют друг друга. Невыразимость субъекта имеет следствием невыразимость абсолютных ценностей, что делает невозможной этику как систему знаний, выраженную в языке. Ценности не обнаруживаются в мире, поскольку они не обладают структурой фактов. Ценности обнаруживаются как установка в отношении мира, когда меняется перспектива его видения. «Мир счастливого совершенно другой, чем мир несчастного» [6.43].

Восприятие мира как целого в перспективе его этической оценки даёт понятие мистического. «Созерцание мира sub specie aeterni есть его созерцание как ограниченного целого. Чувствование мира как ограниченного целого есть мистическое». Абсолютные ценности реализуются в мистической установке, где нет места дискурсивному познанию. Мир как ограниченное целое познать нельзя, поскольку это предполагало бы возможность мыслить ‘обе стороны границы’, т.е. возможность ‘мыслить немыслимое’. С точки зрения вечности мир можно лишь переживать, изменяя его границы. Этот опыт, опыт переживания абсолютных ценностей, Витгенштейн характеризует прежде всего как переживание существования мира: «Мистическое не то, как мир есть, но то, что он есть» [6.44]. Этическая установка, изменяющая границы мира, должна базироваться на том, что мир существует, поскольку его существование есть элементарная предпосылка реализации абсолютных ценностей. Таким образом, переживание существования мира является основой этики. Опыт существования мира – это опыт чуда[32]. Это – опыт, обладающий сверхъестественной ценностью.

Работа по выяснению выразительных возможностей языка приводит к специфическому образу философии, которая начинает рассматриваться как критика языка [4.0031]. Это образ является темой заключительной главы «Итог: Философия как деятельность». Философские предложения не описывают фактов мира, поэтому философия как система позитивного знания невозможна. С этой точки зрения все традиционные философские подходы бессмысленны. «Цель философии – логическое прояснение мыслей» [4.112]. В этом смысле философские разъяснения представляет собой инструкции, как работает язык. Но инструкция о работе механизма не является частью самого механизма. В ней возникает потребность, когда механизм даёт сбой. Если всё нормально, то никакой инструкции не нужно, а сама по себе (т.е. без механизма) она лишена смысла. Это относится и к утверждениям ЛФТ, которые в конечном счёте должны быть отброшены тем, кто «поднялся с их помощью – по ним – над ними» [6.54]. Правда, ЛФТ выходит за рамки простой инструкции, и Витгенштейн указывает критерий для читателя надлежащим образом понявшего его содержание: «Он должен преодолеть эти предложения, лишь тогда он правильно увидит мир» [6.54]. ‘Правильно увидеть мир’ – значит перейти от познания его содержания к созерцанию мира как ‘ограниченного целого’. ‘Правильно увидеть мир’ – значит перейти от дискурсивного мышления к мистическому созерцанию. ‘Правильно увидеть мир’ – значит перейти от описания фактов мира к удивлению фактом его существования. В этом переходе реализовано единство логики и этики, единство рационального познания и мистического чувства. ЛФТ – это пролегомены, но не Пролегомены ко всякой будущей метафизике, это пролегомены к такому состоянию, когда философия более не нужна.

В заключении подводятся итоги исследования и намечаются перспективы исследования эволюции философских взглядов Л.Витгеншетйна, которые претерпели значительные изменения в поздний период, но тем не менее сохранили единство личностной мотивации. Сменились лишь акценты и характер результатов. В теории языковых игр доверие к логике языка как такового заменилось доверием к логике его многообразного употребления, а мистическое укоренилось в невысказанности жизненного мира, лежащего в основании правилосообразного употребления языка.

3. ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ

1. Автономия логики: источники, генезис и система философии раннего Витгенштейна. – Томск: Изд-во ТГУ, 2001. – 306с.

2. Философия раннего Витгенштейна: конфликт интерпретаций // Вестник Томского государственного университета, 1999, №267. – С.18-24.

3. Ранний Витгенштейн: подготовительные материалы и источники «Логико-философского трактата» // Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – Томск: Водолей, 1998. – С.3-16.

4. Автономия логики в философии раннего Витгенштейна // Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – Томск: Водолей, 1998. – С.183-191.

5. О пантеистических мотивах в философии раннего Витггенштейна // Г.Г.Шпет/Comprehension. Третьи Шпетовские чтения. – Томск: Водолей, 1999. – С. 93-96, <в соавторстве>.

6. Божественный Людвиг? – Бедный Людвиг! // Логос. Философский журнал, 1999, №2. – С.357-368.

7. Логический анализ у Б.Рассела и Л.Витгенштейна // На пути к новой рациональности: Методология науки. Вып.IV: Методолгия дополнительности: синтез рациональных и внерациональных методов и приёмов иследования. – Томск: Изд-во ТГУ, 2000. – С. 48–54.

8. Логический атомизм: истоки и перспективы одной коллизии // Рассел Б. Философия логического атомизма. – Томск: Водолей», 1999. – С.180-191.

9. Парадокс Кэррола и понятие тавтологии // Mетодология науки: Вып.2 – Нетрадиционная методология. – Томск: Изд-во ТГУ, 1997. – С.247-257.

10. Принцип контекстности: к вопросу о генезисе // Методология науки: Вып.3 - Становление современной научной рациональности. – Томск: Изд-во ТГУ, 1998. – С.179-185.

11. Методы анализа языка и проблемы метафизики // II Копнинские чтения / Сборник работ участников международной конференции. – Томск: Изд-во ТГУ, 1997. – С.179-185.

12. Логицистская программа Г.Фреге. // Фреге Г. Основоположения арифметики. – Томск: Водолей, 2000. – С.5–8.

13. Фреге, Гуссерль и платонизм // Проблемы исследования знания и культуры. – Томск, 1994. – С. 92-105 (депонировано в ИНИОН РАН № 49527 от 28.07.1994).

14. Философия логики Г.Фреге в контексте аналитической философии и феноменологии // Фреге Г. Логические исследования. – Томск: Водолей, 1997. – С. 3-21.

15. Феноменология и диалектика в «Философии имени» А.Ф.Лосева // Культура Отечества: прошлое, настоящее, будущее. – Томск: Изд-во ТГУ, 1993. – С. 100-105.

16. О философских предпосылках логических идей Н.А.Васильева // Культура России: смысл, символы, ценности. – Томск: Изд-во ТГУ,1996. – С.149-159.

17. Э.Гуссерль о примате логики над математикой // Методология науки: человеческие измерения и дегуманизирующие факторы научного познания. – Томск: Изд-во ТГУ, 1996. – С.141-147.

18. О формальных основаниях феноменов культуры // Культура как способ бытия человека в мире (материалы I Всероссийской научной конференции). – Томск, 1996. – С.38-41.

19. «Культура» и анализ языковых практик // Духовность. Образование. Культура. – Томск: Изд-во ТГУ, 1996. – С.26-28.

20. Определение культуры и языковая игра // Дефиниции культуры: труды участников Всероссийского семинара молодых учёных (вып.2). – Томск: Изд-во ТГУ, 1996. – С. 136-140.

21. К вопросу о лекциях по логике Г.Г.Шпета 1911-1912 г. // Г.Г.Шпет/Comprehension. Вторые Шпетовские чтения. – Томск: Водолей, 1997. – С. 233-235.

22. Аналитическая философия и феноменология // Г.Г.Шпет/Comprehension. Вторые Шпетовские чтения. – Томск: Водолей, 1997. – С. 145-162.

23. От осмысления к чтению и письму // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции ХХ века. – Томск: Водолей, 1998. – С.6-10 <в соавторстве>.

24. Интенциональность и практическое действие // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции ХХ века. – Томск: Водолей, 1998. – С.13-26.

25. Метафора, нарратив, языковая игра // Методология науки: Вып.3 - Становление современной научной рациональности. – Томск: Изд-во ТГУ, 1998. – С.186-197. <в соавторстве>

26. Об одном способе рассуждения в теологии // Методология науки: Вып.3 – Становление современной научной рациональности. – Томск: Изд-во ТГУ, 1998. – С.177-178.

27. Языковая игра и роль метафоры в научном познании // Философия науки, 1999, №1(5). – С.20-30 <в соавторстве>.

28. О ‘пропозициях’, ‘убеждениях’ и работе рецензента // Вопросы философии, 2001, № 10. – С.

29. Комментарии и перевод – Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – Томск: Водолей, 1998. – 192 с.

30. Комментарии и перевод – Рассел Б. Философия логического атомизма. – Томск: Водолей, 1999. – 192 с.

31. Комментарии и перевод – Фреге Г. Логические исследования. – Томск: Водолей, 1997. – 128 с.

32. Комментарии и перевод – Фреге Г. Основоположения арифметики.– Томск: Водолей, 2000.– 128 с.

[1] Wittgenstein L. Tractatus Logico-Philosophicus. – London, Routledge & Kegan Paul, 1966.

[2] Hacker P. Laying the Ghost of the Tractatus // Ludwig Wittgenstein: Critical Assesments, vol.1. – London: Croom Helm, 1986. – P.84.

[3] Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы (Ч.1). – М.:Гнозис, 1994. – С.78.

[4] См., например: Black M. A Companion to Wittgenstein’s ‘Tractatus’. – Cambridge University Press, 1964.

[5] Ryle G. Ludwig Wittgenstein // Essays on Wittgenstein’s Tractatus. – New York: The Macmillan Company, 1966. – P.6.

[6] Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – Томск: Водолей, 1998. – С.45(11).

[7] Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus: a Critical Exposition of its Main Lines of Thoughts. – Oxford: Basil Blackwell, 1960. – P.1-17.

[8] Wittgenstein L. Prototractatus. – New York: Cornell University Press, 1971.

[9] Витгенштейн Л. Заметки по логике // Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. – С.130(8).

[10] Anscombe G.E.M. An Introduction to Wittgenstein’s Tractatus. – London, Hutchinson University Library, 1959. – P.18.

[11] Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus, P.IX.

[12] Некоторые из этих работ собраны в первом сборнике, посвящённом раннему Витгенштейну: Essays on Wittgenstein’s Tractatus (1966); в последующем подобные сборники выходят с завидной регулярностью.

[13] Эти статьи в основном представлены в сборнике Философские идеи Людвига Витгенштейна (Москва, 1996) и журнале Вопросы философии №5 за 1998г.

[14] Ср.: Козлова М.С. Комментарии // Витгенштейн Л. Философские работы (Ч.1). С.496.

[15] Shwayder D.S. Wittgenstein on Mathematics // Studies in the Philosophy of Wittgenstein. – London: Routledge, 1969. – P.66.

[16] Pears D. Wittgenstein. – London, Fontatna, 1971. – P.12.

[17] Бартли У.У. Витгенштейн // Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель. – Москва: Прогресс, Культура, 1993. – С.186.

[18] Baker G. Wittgenstein, Frege and the Vienna Circle. – Oxford: Basil Blackwell, 1988. – P.36.

[19] Витгенштейн Л. Заметки, продиктованные Дж.Э.Муру в Норвегии // Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. –С.133(6).

[20] Исчерпывающие биографические данные можно найти в работе: McGuinnes B. F. Wittgenstein: A Life. Young Ludwig: 1889–1921, vol.1. – Duckworth, London, 1988. Яркое описание культурной атмосферы содержится в работе: Janik A. Toulmin S. Wittgenstein’s Vienna. – N.Y., 1973.

[21] Здесь нельзя не согласится с Г.Энском: «В Трактате Витгенштейн предполагает, а не пытается стимулировать, интерес к определённым вопросам, о которых писал Фреге; он так же принимает без доказательств, что его читатели прочли Фреге» (Anscombe G.E.M. An Introduction to Wittgenstein's Tractatus, P.12). Это утверждение, безусловно, относится и к Расселу.

[22] Frege G. Funktion, Begriff, Bedeutung. Funf logische Studien. – Gottingen,1962. – S.90.

[23] Frege G. Grundgesetze der Arithmetik, begriffsschriftlich abgeleitet, Bd.1. – Jena,1893. – S.7.

[24] Фреге Г. Основоположения арифметики. – Томск: Водолей, 2000. – С.82–106.

[25] Рассел Б. Введение в математическую философию. – М.: Гнозис, 1996. – С.123.

[26] Там же, С.163. См., также: Рассел Б. Философия логического атомизма. – Томск: Водолей, 1999. – С.79.

[27] Russell B. Theory of Knowledge: The 1913 Manuscript // The Collected Papers of Bertrand Russell.– London: Allen & Unwin, 1984.– P.100.

[28] Ibid, P.101.

[29] Например, Б.Рассел утверждает: «Помимо форм атомарных комплексов существует много других логических объектов, которые вовлечены в образование неатомарных комплексов. Такие слова как или, не, все, некоторые, явно затрагивают логические понятия; и поскольку мы можем осмысленно использовать эти слова, мы должны быть знакомы с соответствующими логическими объектами» (Ibid, P.99).

[30] Wittgenstein L. Briefe an Ludwig von Ficker. Salzburg, Verlag Otto Muller, 1969, S.35-36.

[31] Wittgenstein L. Briefe an Ludwig von Ficker. S.35.

[32] Витгенштейн Л. Лекция об этике // Историко-философский ежегодник ’89. – М.: Наука, 1989. – С.245.