Часть 4.

нии основной массы исследователей исторической школы: предполагается, что понятия должны быть отражениями «объективной» действительности, своего рода представ­лениями о ней; отсюда и постоянно повторяющееся ука­зание на нереальность всех четких понятий. Тот, кто до конца продумает основную идею восходящей к Канту современной теории познания, согласно которой понятия суть и только и могут быть мысленными средствами для духовного господства над эмпирической данностью, не увидит в том обстоятельстве, что четкие генетические понятия неизбежно являются идеальными типами, осно­вание для отказа от них. Для такого исследователя отношение между понятием и историческим изучением станет обратным вышеназванному: та конечная цель представится ему логически невозможной, понятия для него — не цель, а средства достижения цели, которая являет собой познание значимых под индивидуальным углом зрения связей. Именно потому, что содержание исторических понятий необходимым образом меняется, они должны быть каждый раз четко сформулированы. Исследователь будет стремиться к тому, чтобы в при­менении понятий всегда тщательно подчеркивался их характер идеальных мысленных конструкций, чтобы идеальный тип и история строго различались. Поскольку при неизбежном изменении ведущих ценностных идей разработка действительно определенных понятий, кото­рые служили бы общей конечной целью, невозможна, упомянутый исследователь будет верить, что именно по­средством образования четких, однозначных понятий для любой отдельной точки зрения создается возможность ясно осознать границы их значимости.

Нам скажут (и мы уже раньше согласились с этим), что в отдельном случае конкретная историческая связь вполне может быть отчетливо показана без постоянного ее сопоставления с определенными понятиями. И поэтому сочтут, что историк в нашей области может, подобно исследователю в области политической истории, гово­рить «языком повседневной жизни». Конечно! К этому надо только добавить следующее: при таком методе бо­лее чем вероятно, что ясное осознание точки зрения, с которой рассматриваемое явление обретает значимость, может быть только случайностью. Мы не находимся обычно в таких благоприятных условиях, как исследо­ватель политической истории, который, как правило,

[408]

соотносит свое изложение с однозначным — или кажу­щимся таковым — содержанием культуры. Каждое чисто описательное изложение события всегда носит в какой-то степени художественный характер. «Каждый видит то, что он хранит в сердце своем» — значимые сужде­ния всегда предполагают логическую обработку увиден­ного, то есть применение понятий. Можно, разумеется, скрыть их in petto* , в этом есть даже известное эстети­ческое очарование, однако такого рода действия, как правило, дезориентируют читателя, а подчас оказывают и отрицательное влияние на веру автора в плодотвор­ность и значимость его суждений.

Самую серьезную опасность представляет отказ от образования четких понятий при вынесении практиче­ских соображений экономического и социально-гаолыги-ческого характера. Неспециалисту трудно даже вообра­зить, какой хаос внесло, например, применение термина «ценность», этого злополучного детища нашей науки, которому какой-либо однозначный смысл вообще может быть придан только в идеально-типическом смысле, или применение таких слов, как «продуктивно», «с народно­хозяйственной точки зрения», которые вообще не допус­кают анализа, пользующегося четкими понятиями. При­чем вся беда сводится именно к употреблению заимст­вованных из повседневного языка коллективных поня­тий. Для того чтобы наша мысль стала понятной и неспе­циалистам, остановимся на таком, известном еще со школьной скамьи понятии, как «сельское хозяйство», в том его значении, которое оно имеет в словосочетании «интересы сельского хозяйства». Возьмем сначала «инте­ресы сельского хозяйства» как эмпирически констати­руемые, более или менее ясные субъективные представ­ления о своих интересах отдельных хозяйствующих индивидов; при этом мы совершенно оставляем в стороне бесчисленные столкновения интересов, связанные с раз­ведением племенного скота или с производством живот­новодческих продуктов, с выращиванием зерна или с расширением кормовой базы, с дистиллированием про­дуктов брожения зерна и т. п. Если не каждому чело­веку, то специалисту, во всяком случае, хорошо изве­стно, какой сложный узел сталкивающихся противоре­чивых ценностных отношений образуют смутные пред-

[409]

ставления о данном понятии. Перечислим лишь некото­рые из них: интересы земледельцев, собирающихся про­дать свое хозяйство и поэтому заинтересованных в быст­ром повышении цен на землю; прямо противоположные интересы тех, кто хочет купить, увеличить или арендо­вать участок, интересы тех, кто хочет сохранить опре­деленную землю для своих потомков из соображений социального престижа и, следовательно, заинтересован в стабильности владения землей; противоположная пози­ция тех, кто в личных интересах и интересах своих де­тей стремится к тому, чтобы земля перешла в собствен­ность наилучшего хозяина или — что не совсем то же самое — покупателя, обладающего наибольшим капита­лом; чисто экономический интерес «самых рачительных» в частнохозяйственном смысле хозяев, заинтересован­ных в свободном движении товаров внутри экономиче­ской сферы; сталкивающийся с этим интерес определен­ных господствующих слоев в сохранении унаследован­ной социальной и политической позиции своего сослов­ного «статуса» и «статуса» своих потомков; социальные чаяния не господствующих слоев среди сельских хозяев, которые заинтересованы в освобождении от стоящих над ними, оказывающих давление на них слоев; в ряде слу­чаев противоположное указанному стремление обрести в высших слоях политического вождя, который действовал бы в их интересах. Наш перечень можно было бы про­должить, не достигнув и в этом случае завершения, хотя мы строили его в самых общих чертах и отнюдь не стре­мились к точности. Мы не касаемся здесь того факта, что с перечисленными выше как будто чисто «эгоисти­ческими» интересами могут сочетаться, связываться, мо­гут служить им препятствием или отвлекать их в сторону самые различные идеальные ценности, и напоминаем только что, говоря об «интересах сельского хозяйства», мы обычно имеем в виду не только те материальные и идеальные ценности, с которыми сами земледельцы связывают свои «интересы», но и те подчас совершенно гетерогенные им ценностные идеи, с которыми мы соот­носим сельское хозяйство. Таковы, например: производ­ственные интересы, связанные с заинтересованностью в предоставлении населению дешевых и, что не всегда сов­падает, хороших по своему качеству продуктов пита­ния,— при этом между интересами города и деревни могут возникать самые разнообразные коллизии, а инте-

[410]

ресы поколения данного периода времени совсем не обя­зательно должны совпадать с предполагаемыми интере­сами будущих поколений; различные демографические теории, особенно заинтересованность в многочисленном сельском населении, связанная будь то с «государствен­ными» интересами, проблемами политической власти или внутренней политики или с другими идеальными, раз­личными по своему характеру интересами, в том числе предполагаемым влиянием растущей численности сель­ского населения на специфику культуры данной страны; этот демографический интерес в свою очередь может прийти в столкновение с различными частнохозяйствен­ными интересами всех слоев сельского населения, даже с интересами всей массы сельского населения в данное время. Речь может также идти о заинтересованности в определенном социальном расслоении сельских жителей ввиду того, что это может быть использовано как фак­тор политического или культурного влияния — такой интерес в зависимости от его направленности может прийти в столкновение со всеми мыслимыми, самыми непосредственными интересами как отдельных хозяев, так и «государства» в настоящем и будущем. И нако­нец,— что еще усложняет положение дела — «государ­ство», с «интересами» которого мы склонны связывать эти и многие другие подобные отдельные интересы, часто служит просто маскировкой очень сложного переплете­ния ценностных идей, с коими мы соотносим его по мере необходимости, с такими, как чисто военные сооб­ражения безопасности границ; обеспечение господствую­щего положения династии или определенных классов внутри страны; сохранение и укрепление формального государственного единства и нации в интересах самой нации или для того, чтобы сохранить определенные объективные, весьма различные по своей природе, куль­турные ценности, которые мы, как нам кажется, олице­творяем в качестве объединенного в государство народа; преобразование социального строя государства в соот­ветствии с определенными, также весьма различными культурными идеалами. Если бы мы попытались только указать на все то, что входит в собирательное понятие «государственные интересы», с которым мы можем соот­нести «сельское хозяйство», это завело бы нас слишком далеко. Взятый нами пример, и еще в большей степени наш суммарный анализ, груб и элементарен. Пусть не-

[411]

специалист сам попытается подобным же образом (и основательнее, чем это сделали мы) проанализировать понятие «классовые интересы рабочих», и он увидит, какой узел противоречивых интересов и идеалов рабочих, с одной стороны, идеалов, под углом зрения которых мы рассматриваем положение рабочих, — с другой, со­держится в данном понятии. Преодолеть лозунги, провоз­глашаемые в ходе борьбы интересов, чисто эмпириче­ским акцентированием их «относительности» невозмож-но. Единственный способ выйти из сферы ничего не зна­чащих фраз — это установить ясные, строгие понятия различных возможных точек зрения. «Аргументация свободы торговли» в качестве мировоззрения или зна­чимой нормы — нелепость, однако то, что мы недооце­нили эвристическую ценность древней жизненной муд­рости величайших коммерсантов мира, выраженной в их идеально-типических формулах, принесло большой вред нашим исследованиям в области торговой политики совершенно независимо от того, какими идеалами тор­говой политики стремится руководствоваться тот или .иной человек. Лишь благодаря идеально-типическим по­нятийным формулам становятся действительно отчетли­выми в своем своеобразии те точки зрения, которые рассматриваются в каждом конкретном случае, так как их своеобразие раскрывается посредством конфронта­ции эмпирических данных с идеальным типом. Исполь­зование же недифференцированных коллективных поня­тий, присущих языку повседневной жизни, как прави­ло, маскирует неясность мышления или волнения, часто служит орудием сомнительных ухищрений и всегда — средством предотвратить правильную постановку воп­роса.

Мы подходим к концу наших рассуждений, пресле­дующих только одну цель — указать на водораздел меж­ду наукой и верой, часто очень небольшой, и способст­вовать пониманию того, в чем смысл социально-экономи­ческого познания. Объективная значимость всякого эмпи­рического знания состоит в том — и только в том, — что данная действительность упорядочивается по кате­гориям в некоем специфическом смысле субъективным, поскольку, образуя предпосылку нашего знания, они свя­заны с предпосылкой ценности истины, которую нам мо­жет дать только опытное знание. Тому, для кого эта исти­на не представляется ценной (ведь вера в ценность науч-

[412]

ной истины не что иное, как продукт определенной куль­туры, а совсем не данное от природы свойство), мы сред­ствами нашей науки ничего не можем предложить. Напрасно, впрочем, будет он искать другую истину, кото­рая заменила бы ему науку в том, что может дать только она - понятия и суждения, не являющиеся эмпирической действительностью и не отражающие ее, но позволяющие должным обр.азом мысленно ее упорядочить. В области эмпирических социальных наук о культуре возможность осмысленного познания того, что существенно для нас в потоке событий, связана, как мы видели, с постоянным использованием специфических в своей особенности точек зрения, соотносящихся в конечном итоге с идеями цен­ностей, которые, будучи элементами осмысленных чело­веческих действий, допускают эмпирическую констатацию и сопереживание, но не обоснование в своей значимости эмпирическим материалом. «Объективность» познания в области социальных наук характеризуется тем, что эмпирически данное всегда соотносится с ценностными идеями, только и создающими познавательную ценность указанных наук, позволяющими понять значимость этого познания, но не способными служить доказательством их значимости, которое не может быть дано эмпирически. Присущая нам всем в той или иной форме вера в над-эмпирическую значимость последних высочайших цен­ностных идей, в которых мы видим смысл нашего бы­тия, не только не исключает бесконечного изменения конкретных точек зрения, придающих значение эмпири­ческой действительности, но включает его в себя. Жизнь в ее иррациональной действительности и содержащиеся в ней возможные значения неисчерпаемы, конкретные формы отнесения к ценности не могут быть поэтому по­стоянными, они подвержены вечному изменению, которое уходит в темное будущее человеческой культуры. Свет, расточаемый такими высочайшими ценностными идеями, падает на постоянно меняющуюся конечную связь чудо­вищного хаотического потока событий, проносящегося сквозь время.

Из всего этого не следует, конечно, делать ложный вывод, будто задача социальных наук состоит в беспре­рывных поисках новых точек зрения и понятийных кон­струкций. Напротив, мы со всей решительностью подчер­киваем, что главная цель образования понятий и их кри­тики состоит в том, чтобы служить (наряду с другими

[413]

средствами) познанию культурного значения конкретных исторических связей. Среди исследователей социальной действительности также есть «сторонники фактов» и «сторонники смысла» (по терминологии ф. Т. Фишера). Ненасытная жажда фактов, присущая первым, может быть удовлетворена только материалами актов, фоли­антами статистических таблиц и анкетами — тонкость новых идей недоступна их восприятию; изощренность мышления приводит сторонников второй группы к утрате вкуса к фактам вследствие непрерывных поисков все более «дистиллированных» мыслей. Подлинное мастерство — среди историков им в громадной степени обладал, напри­мер, Ранке — проявляется обычно именно в том, что из­вестные факты соотносятся с хорошо известными точками зрения и между тем создается нечто новое.

В век специализации работа в области наук о куль­туре будет заключаться в том, что, выделив путем поста­новки проблемы определенный материал и установив свои методические принципы, исследователь будет затем рас­сматривать обработку этого материала как самоцель, не проверяя более познавательную ценность отдельных фак­тов посредством сознательного отнесения их к последним идеям и не размышляя вообще о том, что вычленение изучаемых фактов ими обусловлено. Так и должно быть. Однако наступит момент, когда краски станут иными: возникнет неуверенность в значении бессознательно при­меняемых точек зрения, в сумерках будет утерян путь. Свет, озарявший важные проблемы культуры, рассеется вдали. Тогда и наука изменит свою позицию и свой понятийный аппарат, с тем чтобы взирать на поток со­бытий с вершин человеческой мысли. Она последует за теми созвездиями, которые только и могут придать ее работе смысл и направить ее по должному пути.

...Растет опять могучее желанье

Лететь за ним и пить его сиянье,

Ночь видеть позади и день перед собой,

И небо в вышине, и волны под ногами* .

Перевод Н. Холодковского

[414]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Там. где в первом разделе данной статьи речь идет от имени редак­ции или об определенных задачах «Архива», я высказываю, конечно, не свое личное мнение, а совместно продуманные соображения сот­рудников редакции. Ответственность за второй раздел по его форме и содержанию полностью несу только я, как автор статьи.

То, что «Архив» никогда не будет идти проторенной колеей хо­дячих мнений, гарантируется отсутствием полной идентичности во взглядах даже методологического характера не только его сотруд­ников, но и членов редакции. Вместе с тем, конечно, известное едино­душие в основных мнениях было обязательной предпосылкой согла­сия на совместную работу в редакции журнала. Это единодушие распространяется прежде всего на такие вопросы, как ценность тео­ретического познания с «односторонних» точек зрения, образование точных понятий и строгое разделение эмпирического знания и оце­ночного суждения — все то, что здесь без какой-либо претензии на «новизну» требований предлагается вниманию читателей.

Пространность изложения в ряде мест второго раздела статьи и многократное повторение одной и той же мысли преследуют только одну цель — достигнуть наибольшей понятности. Этому желанию в значительной степени (надеюсь, не в слишком значительной) при­несена в жертву точность выражения: исходя из нее, мы отказались и от попытки дать систематическое исследование проблемы, заменив его сопоставлением нескольких методологических точек зрения. Это потребовало бы постановки множества еще значительно более глу­боких гносеологических проблем. Мы не занимаемся здесь логикой, а стремимся использовать в нашей работе известные выводы современ­ной логики, не решаем проблемы, а знакомим неспециалиста с их значением. Те, кому известны труды современных логиков — доста­точно назвать Виндельбанда, Зиммеля, а для нашей цели в первую очередь Генриха Риккерта, — сразу увидят, что во всех существенных вопросах мы опираемся на их теоретические идеи.

2. Речь идет об «Архиве социальных наук и социальной политики», в редакцию которого в 1904 г. вошли Э. Яффе, В. Зомбарт и Макс Вебер.

[415]

Текст приводится по изданию:

Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. — М.: Прогресс, 1990. —808 с.— (Социологич. мысль Запада).

* Конкретно (лат.) Прим. персев.

* Имеется, по-видимому, в виду книга Р. Штаммлера: «Wirtschaft und Recht nach der materialistischen Geschichtsauffassung», критике которой посвящена статья М. Вебера: «R. Stammiers "Oberwindung der materialistischen Geschichtsauffassung"», помещенная в: Gesam-melte Aufsetze zur Wissenschaftslehre. Tubingen, 1951, S. 291—359.— Прим. ред.

* Связанные с изменениями закона (лат.).—Прим. перев.

* Г. Риккерт. — Прим. перев.

* Общий род, видовые отличия {лат.).—Прим. перев.

* В глубине своей души (лат.).— Прим. перев.

* Гёте. Фауст. Птб., 1980, с. 49.—Прим. перев.