Часть 4.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Мы надеемся поэтому, что и в дальнейшем наши критические заме­чания, сознательно направленные на выявление слабости формули­ровок Э. Майера, не будут приписаны уверенности в своей способ­ности «знать лучше». Ошибки, сделанные выдающимся ученым, по­учительнее непогрешимости ученого нуля. В наши намерения не входит и позитивная оценка трудов Э. Майера, вернее, обратное: мы стремимся учиться на его заблуждениях, прослеживая, как он пытается с переменным успехом решать важные логические проблемы исторической науки.

2. В дальнейшем будет показано, что это может произойти и с Э. Майе-ром, если он будет слишком буквально применять ряд своих тезисов на практике.

3. Подобная «случайность» лежит, например, в основе игры в кости и бросания жребия, где удача определяется «случайностью». Полная непознаваемость связи между определенными компонентами условий, ведущих к конкретному результату, и самим результатом конститу­тивна для возможности «вероятностного исчисления» в строгом смыс­ле слова.

4. Такие понятия «случайности» не могут быть исключены даже из от­носительно исторической дисциплины (например, биологии). Только об этом и упоминаемом ниже, в прим. 6, «прагматическом» понятии «случайности» говорит, по-видимому, вслед за Э. Майером. Л. М. Хартман (см.: Нartmann L. М. Die geschichtliche Ent-wicklung, S. 15, 25). Несмотря на неправильную формулировку, он отнюдь не превращает «отсутствие причины в причину», как пола­гает Ойленбург (см.: Eulenburg.—«Deutsche Literaturzeitung». 1905, № 24).

5. Так, например, Липман (Liepman. Einleitung in das Strafrecht. 1900).

6. При этом недостаточно ясно сказано, что следует понимать под «ис­следованием мотивов». Само собой разумеется, что «решение» кон­кретной «личности» мы лишь в том случае принимаем просто как некую «последнюю» данность, если это решение представляется нам случайным в «прагматическом» смысле, то есть недоступным осмыс ленному толкованию или недостойным его. Таковы, например. порожденные безумием путаные распоряжения императора Павла. В остальном же одна из несомненных задач истории с давних пор состоит именно в том, чтобы понимать эмпирически данные внешние «действия» и их результаты, исходя из исторических «условий», «целей» и «средств» человеческой деятельности. Впрочем, и Э. Май-

[486]

ер, поступает не иначе. Что же касается «исследования мотивов», то есть анализа действительно «желаемого» и основания такого же­лания, то это, с одной стороны, средство предотвратить вырождение подобного анализа в антиисторический прагматизм, с другой — одна из отправных точек «исторического интереса»: ведь мы, помимо всего прочего, хотим увидеть, как ведение человека преобразуется в своем значении под действием сцепления исторических «судеб».

7. Виндельбанд намеренно прибегает к этой формулировке (в последней главе своей работы «О свободе воли»), чтобы исключить вопрос о «свободе воли» из рассуждений криминалистов. Правда, возникает вопрос, удовлетворит ли эта формулировка криминалистов, так как именно вопрос о характере каузальной связи отнюдь не иррелеван-тен для применения уголовных норм.

8. Из чего, впрочем, отнюдь не следует, что в «психологическое пони­мание» ценностного значения объекта (например, произведения искусства) каузальное рассмотрение его генезиса не привносит ниче­го существенно нового. К этому мы еще вернемся.

9. Это заблуждение я подверг критике в моей работе «Рошер и Книс и логические проблемы истории политической экономии».

10. Действия русского императора Павла в последний период его смут­ного правления мы рассматриваем как недоступные осмысленному толкованию и. следовательно, предвидению, подобно тому, как рас­сматриваем бурю, уничтожившую испанскую армаду: в первом и во втором случае мы отказываемся от «исследования мотивов», — но отнюдь не потому, что мы считаем эти события «свободными», и не только потому, что их конкретная каузальность остается для нас скрытой (что касается императора Павла, то объяснить его действия, быть может, могла бы патология), а потому, что они исторически недостаточно нас интересуют. Подробнее об этом будет сказано ниже.

11. По этому вопросу см. мою работу «Рошер и Книс...». Строго рацио­нальное поведение — его можно определять и таким образом — было бы просто полной «адаптацией» к данной «ситуации». Так, например, предпосылкой теоретических схем Менгера служит строго рацио­нальная «адаптация» к «состоянию рынка», и они чисто «идеально-типически» показывают, каковы будут ее последствия. История и в самом деле была бы не чем иным, как прагматикой «адаптации» (к такому ее преобразованию стремится Л. М. Хартман), если бы она сводилась только к анализу возникновения и взаимопереплете­ния отдельных «свободных», то есть телеологически совершенно рациональных действий отдельных индивидов. Если лишить понятие «адаптации», как это делает Хартман, телеологически-рационального смысла, то оно становится для истории (как подробнее будет пока­зано ниже) совершенно тусклым.

12. В другом месте Э. Майер не слишком удачно утверждает следующее: «Историческое исследование делает свои выводы, идя от действия к причине».

13. cm.: Hist. Zeitschr.. 1899, 81, S. 238.

14. Об этом см. высказанные мною соображения в работе «Рошер и Книс...».

15. Эта формулировка напоминает известный, встречающийся у пред­ставителей русской социологической школы (Михайловского, Каре-ева и др.) ход мыслей, который характеризует Т. Кистяковский в статье «Русская социологическая школа и категория возможности в проблематике социальных наук» в сборнике «Проблемы идеализма» (Изд. Новгородцев. М., 1902); к этой работе мы еще вернемся.

[487]

16. Breysig К. Entstehung des Staates bei Tlinkit und Irokesen.—In: Schmollers Jahrbuch, 1904, S. 483 f. Мы ни в коей мере не касаемся здесь вопроса о ценности самой этой работы. Правильность всех построений К. Брайзига здесь, как и вообще при использовании по­добных иллюстрирующих нашу мысль примеров, заранее предпола­гается.

17. Тем самым мы отнюдь не отрицаем того, что конкретные рентгенов­ские лучи могут являть собой и «исторический» факт, изучаемый в истории физики. Исследователи в этой области могли бы проявить интерес и к тому, какие «случайные» обстоятельства привели в тот день в лаборатории Рентгена к констелляции, которая способство­вала появлению упомянутой вспышки, и тем самым — допустим здесь следующее предположение — каузально обусловили открытие данно­го «закона». Совершенно очевидно, в какой степени изменится тем самым логическое значение этих конкретных лучей. Последнее стало возможным благодаря тому, что теперь они играют роль в такой свя­зи, которая коренится в ценностной сфере («прогресс науки»). Иные, быть может, объяснят подобное логическое различие тем, что здесь совершен прыжок в область фактических пределов «наук о духе» — ведь космическое воздействие лучей оставлено вне сферы нашего внимания. Однако был ли этот «ценностный» конкретный объект, для которого лучи имели каузальное «значение», «физичес­ким» или «психическим» по своей природе, для нас безразлично, в той мере, в какой он сам по себе «значит» для нас что-либо, то есть обладает ценностью. Если допустить фактическую возможность того, что познание направлено на него, то (теоретически) мыслимо, что конкретные космические (физические, химические и др.) воздей­ствия этих конкретных лучей могут стать «историческим фактом», однако только в том случае (конструирование которого связано, правда, с большими трудностями), если каузальное исходящее от них движение привело бы в конечном счете к какому-либо конкретному результату, который являл бы собой «исторический индивидуум», то есть обладал бы для нас в своем индивидуальном своеобразии «универсальной значимостью». Только потому, что это совершенно очевидно, такая попытка, даже если бы она была осуществима, ока­залось бы бессмыслицей.

18. Здесь автор на полях первого издания написал: «Скачок мысли! Вставить, что там, где факт принимается во внимание в качестве экземплификации родового понятия, он служит средством познания. Однако не всякое средство познания есть экземплификация родово­го понятия».

19. В таком переданном здесь смысле выражение «наука о действитель­ности» вполне соответствует логической природе истории. Недоразу­мение, которое содержится в распространенном толковании этого выражения и сводит его к тому, что история только «описывает» события, не занимаясь их предпосылками, в достаточной степени охарактеризовано Риккертом и Зиммелем.

20. Тот факт, что логика строго разделяет различные точки зрения. которые эвентуально обнаруживаются в одном и том же научном ис­следовании, безусловно, не свидетельствует об ошибке; именно это служило предпосылкой ряда необоснованных критических замечаний в адрес Риккерта.

21. Этому особому случаю мы уделим более пристальное внимание в сле­дующем разделе. Поэтому здесь мы намеренно оставляем в стороне вопрос, в какой мере данный случай можно считать особым в логи-

[488]

ческом смысле. Следует только со всей твердостью подчеркнуть, что случай, о котором идет речь в пункте «б», никоим образом не затра­гивает логического противостояния исторического и номотетического использования «фактов». Ибо конкретный факт не трактуется здесь «исторически» в установленном смысле, то есть как звено конкретного причинного ряда.

22. Главным образом для того, чтобы отличать этот вид «интерпрета­ции» от только языковой. То обстоятельство, что фактически такое разделение обычно не соблюдается, не должно препятствовать логи­ческому различению.

23. Фослер, анализируя басню Лафонтена в столь же блестяще напи­санной, сколь намеренно односторонней статье, озаглавленной «Язык как творческий процесс и развитие» (Гейдельберг, 1905, с. 84 и ел.), против своей воли свидетельствует о том же. Он (так же, как и Кроче, с которым у него много общего) считает единственной «легитимной» задачей «эстетического» толкования показать, что — и в какой степени — литературное «творчество» являет собой адек­ватное «выражение». Однако он сам вынужден обращаться к впол­не конкретному «психическому» своеобразию Лафонтена [с. 93] и, более того, к «среде» и к «расе» [с. 94]; непонятно, почему это сведение к причинам, это исследование ставшего, которое всегда использует и генерализующие понятия (об этом речь пойдет ниже), должно было быть прервано, почему его продолжение оказалось не имеющим значения для «интерпретации» именно в том пункте, где это было сделано в его весьма интересном и поучительном очерке. Если Фослер отказывается затем от своей уступки, утверждая [с. 95], что он принимает «временную» и «пространственную» обус­ловленность только для «фактического материала», а об эстети­ческой, единственно существенной «форме» говорит, что она «свобод­ное творение духа», то очевидно, что он пользуется здесь термино­логией, близкой терминологии Кроче: «свобода» означает у Фослера «соответствие норме», а «форма» — правильное выражение в кро-чевском смысле и в качестве такового тождественна эстетической ценности. Однако эта терминология вызывает сомнение, поскольку она ведет к сплетению «бытия» и «нормы». Большой заслугой фос­лера является то, что в своей яркой статье он в отличие от чистых глоттологов и позитивистов в лингвистике вновь подчеркивает два обстоятельства: 1) что наряду с физиологией и психологией языка, наряду с исследованиями «историческими» и «изучающими законы чередования звуков» существует совершенно самостоятельная задача интерпретации ценностей и «норм» литературных произведений; 2) что собственное понимание этих «ценностей» и норм и вживание в них является необходимой предпосылкой также каузального толко­вания процесса духовного творчества и его обусловленности, так как творец литературного произведения или словесного выражения именно «переживает» эти ценности и «нормы». Однако следует пом­нить, что в этом последнем случае, где они служат средствами кау­зального познания, а не масштабами ценности, их следует логически принимать во внимание не в качестве «норм», но чисто фактически как «возможное» эмпирическое содержание «психического» про­цесса, в принципе так же, как бред паралитика. Я полагаю, что тер­минология Фослера и Кроче, которая неукоснительно ведет к логи­ческому смешению «оценки» и «объяснения» и к отрицанию самостоя­тельности последнего, ослабляет убедительность их аргументации. Задачи чисто эмпирического исследования остаются наряду с теми,

[489]

которые Фослер именует «эстетическими», вполне самостоятельными как фактически, так и логически. То обстоятельство, что в наши дни этот каузальный анализ именуют «психологией народов» или просто «психологией», — лишь следование модной терминологии и. по существу, ничего не меняет в фактическом праве на существование и такого рода исследований.

24. Таково мнение Шмейдлера, высказанное в «Анналах философии при­роды» Оствальда [т. 3, с. 24 и ел.].

25. То же утверждает, к моему удивлений, и Франц Ойленбург в «Архи­ве социальных наук». Его полемика с Риккертом «и его единомыш­ленниками» возможна, по моему мнению, только потому, что он изъял из сферы своего рассмотрения именно тот объект, о логиче­ском анализе которого идет речь, то есть «историю».

26. Исследуя социально-экономические детерминанты в возникновении конкретного «выражения» «христианства» или, например, прован­сальской рыцарской поэзии, я тем самым ни в коей степени не свя­зываю эти явления с «ценностью», проистекающей из их экономи­ческого значения. Связанное с чисто техническими причинами разде­ление труда, посредством которого тот или иной исследователь или адепты одной традиционно выделяемой «дисциплины» намечают гра­ницы своей «области», не имеет, конечно, и здесь никакого логи­ческого значения.

27. Только тогда мы сможем приступить к рассмотрению различных возможных принципов «классификации» наук.

29. Возможно, что здесь речь идет об «эзотерическом» учении У. фон Виламовица, против которого в первую очередь направлена полемика Э. Майера.

29. Развернутость вышеприведенного изложения никак не связана, ко­нечно, с тем, что может быть непосредственно на практике «исполь­зовано» для «методологии». Тому, кто по этой причине сочтет излиш­ней такую развернутость, можно только рекомендовать вообще не уделять внимания вопросу о «смысле» познания и удовлетвориться тем, что он получает «ценные» знания посредством своей практи­ческой деятельности. Данный вопрос подняли не историки, а те, кто выдвинул ложное утверждение (и продолжает его варьировать), будто «научное познание» идентично «открытию законов». А это уже вопрос о «смысле» познания.

30. Это остается верным, несмотря на критику Кистяковского, которая такое понятие «возможности» вообще не затрагивает.

31. Рассмотренные ниже категории находят применение не только в об­ласти специальной науки «истории», но и (что мы всячески подчер­киваем) в любом «историческом» каузальном сведении каждого индивидуального события, в том числе и относящегося к «мертвой природе». Категория «исторического» здесь логическое, а не техни­ческое специальное понятие.

32. cm.: Kries. Ober den Begriff der objektiven M5glichkeit und einige Anwendungen desselben. Leipzig, 1888. Важные отправные точки этих рассуждений впервые изложены Крисом в его работе «Принципы вероятностного исчисления». Заметим сразу же, что вследствие самой природы исторического «объекта» для методологии истории имеют значение лишь самые элементарные компоненты теории Криса. Заимствование строгих принципов чисто «вероятностного исчисления» не только невозможно в каузальном историческом исследовании, что само собой разумеется, но даже попытка аналогичного исполь­зования этой точки зрения требует большой осторожности.

[490]

33. Наиболее глубокая критика применения теории Криса в решении юридических проблем дана Радбрухом (см.: Radbrnch. Die Lehre von der adaquaten Verursachung. Abhandlungen des Lisztschen Semi­nars. Bd. 1. N.F. Hf. 3. У него же см. основную литературу вопроса). Введенного им принципа расчленения понятия «адекватной причи­ной обусловленности» мы коснемся ниже, после того как будет по возможности просто (а поэтому только предварительно, нс оконча­тельно) сформулирована теория в целом.

34. Из теоретиков статистики очень близок к теории Криса Л. Боркевич (см.: Borkiewitsch L. Die erkenntnistheoretischen Grundlagen der Wahrscheinlichkeitsrechnung. — In: Conrads Jahrbucher. 3. Folge. Bd. 17 (ср. также т. 18) и его же: Die Theorie der Bev51keriings-und Moralstatistik nach Lexis. — Ibid., Bd. 27.). Теория Криса легла также в основу работ А. Чупрова; с его статьей о статистике мора­ли в энциклопедии Брокгауза и Эфрона мне, к сожалению, позна­комиться не удалось. См. его статью о задачах теории статистики в: Schmollers Jahrbuch, 1905, S. 421 ff. Я не могу согласиться с кри­тикой Кистяковского (в вышеуказанной статье в «Проблемах идеа­лизма», с. 378 и ел.), которая, правда, пока, в предвосхищении дальнейшей разработки, только бегло очерчена. Кистяковский видит недостаток данной теории [с. 379] прежде всего в применении не­верного, основанного на логике Милля понятия причины, в частно­сти в использовании категории «составной» и «частичной» причины, которое в свою очередь основано на антропоморфном толковании каузальности (в смысле «воздействия»). (На это указывает и Радб-рух — см. там же, с. 22.) Однако идея «воздействия», или как ее менее выразительно, но по своему смыслу тождественно называют идеей «каузальной связи», неотделима от каузального исследования, направленного на ряды индивидуального, качественного изменения. О том, что эту связь не следует (и не должно) обременять ненужны­ми и весьма сомнительными метафизическими предпосылками, речь пойдет ниже. (О плюрализме причин и элементарных причинах см. работы Чупрова — там же. с. 436.) Заметим здесь только сле­дующее: «возможность» — категория «формирующая», другими сло­вами, ее функция заключается в том, что она определяет каузаль­ные звенья, которые должны войти в историческое изложение. На­против, исторически сформулированный материал не содержит, во всяком случае в идеале, никаких «возможностей»: правда, субъек­тивно-историческое изложение лишь очень редко приходит к сужде­ниям о необходимости, однако объективно оно, без сомнения, исходит из предпосылки, что «причины», к которым «сводится» результат (конечно, в сочетании с бесконечны.м множеством «условий», не представляющих интереса в научном отношении и поэтому в изложе­нии событий лишь суммарно намеченных), являют собой его «доста­точное основание». Применение этой категории ни в коси степени не влечет за собой давно преодоленное теорией причинности пред­ставление, будто какие бы то ни было звенья причинной связи до их включения в причинный ряд как бы «носились в воздухе». Противо­положность своей теории теории Милля весьма убедительно, по-моему, показал сам Крис [см. там же, с. 107]. Об этом речь пойдет ниже. Верно здесь только то, что Милль также разработал катего­рию объективной возможности и сформулировал понятие «адекват­ной причинности».

35. Современное право видит свой объект не в преступлении, а в пре­ступнике [см.: Радбрух, там же, с. 62], задает вопрос о субъективной

[491]

«вине», тогда как история, будучи эмпирической наукой, ставит воп­рос об «объективных» причинах конкретных процессов и о следствиях конкретных «действий» и не пытается судить «виновника». В своей критике теории Криса Радбрух справедливо указывает на этот основополагающий принцип современного — но не каждого — пра­ва. Однако при этом он признает значение теории Криса при рассле­довании таких деликтов [с. 75], как ответственность вследствие «абстрактной возможности влияния» [с. 71], ответственность за утрату прибыли и ответственность «неспособных к вменяемости», то есть повсюду, где речь идет об «объективной» каузальности. Имен­но к этой логической сфере относится история.

36. Наше суждение относится, конечно, не ко всем работам этого сбор­ника; некоторые из них превосходны, но они-то по своим «методам» вполне «старомодны». Что же касается идеи своего рода «социально-политической» справедливости, которая направлена на то, чтобы (на­конец-то, наконец!) отнестись к столь позорно пренебрегаемым исто­рией племенам кафров и индейцев по крайней мере с такой же серьезностью, как к афинянам, и для того, чтобы со всей отчетли­востью подчеркнуть эту справедливость, делить материал по геогра­фическому признаку, то это не более чем ребячество.

37. Подробнее о следуемом ниже см. мою статью о Рошере и Книсе. [Данная статья в наст. изд. не включена. — Прим. ред.]

38. Рассмотрим вкратце только еще один пример, который анализирует К. Фослер [там же, с. 101 и ел.] для иллюстрации нашей беспо­мощности в образовании «законов». Он указывает на известные особенности языка — их образовали в его семье, «итальянском ост­ровке в море немецкой речи», его дети: родители в разговоре с детьми этому подражали, причем возникновение языковых особенно­стей было связано с вполне конкретными событиями, полностью сохранившимися в памяти,— и задает вопрос: «Что же может объяс­нить в подобном языковом развитии психология народов» (и мож­но, продолжая его мысль, прибавить — любая «наука о законах») ? Взятое изолированно, данное явление prima facie* действительно получило как будто достаточное объяснение; и тем не менее это не означает, что оно не могло бы быть объектом дальнейшей обработки и использования. Прежде всего то обстоятельство, что здесь опре­деленно можно установить каузальное отношение {мысленно, так как здесь значение имеет только это), позволяет использовать упомяну­тый случай в качестве эвристического средства в изучении других процессов в языковом развитии, для выявления того, можно ли счи­тать вероятным для них такое же каузальное отношение; однако это уже требует с логической точки зрения подведения конкретного случая под общее правило. Фослер сам (с. 102] сформулировал его таким образом: «Чаще используемые формы притягивают более редкие». Но это еще не все. Каузальное объяснение рассматриваемо­го случая удовлетворяет, как мы сказали, prima facie. Однако не следует забывать, что каждая, пусть даже как будто самая «эле­ментарная», индивидуальная каузальная связь может быть расчлене­на и расщеплена до бесконечности, и точка, на которой мы останав­ливаемся, каждый раз определяется лишь границами нашего кау­зального интереса. В данном случае наша потребность в установле­нии каузальной связи совсем не обязательно должна удовлетворить­ся этим «действительным» ходом вещей. При внимательном наблю-

[492]

дении может, например, оказаться, что «притягивание», которое было обусловлено детским преобразованием языка, а также подра­жание родителей этому детскому языковому творчеству происходили в весьма различной степени в зависимости от различных словесных форм. Следовательно, мог бы возникнуть вопрос, нельзя ли уста­новить, почему та или другая форма видоизменялась чаще или реже или вообще не подвергалась изменению. Наша потребность в установлении каузальной связи будет удовлетворена лишь в том случае, если условия такого преобразования будут сформулированы в виде правил, а конкретный случай получит «объяснение» в качест­ве особой констелляции, сложившейся под «общим воздействием» этих правил в конкретных «условиях». Тем самым презираемая Фослером охота за законом, изолирование и генерализация оказа­лись бы в стенах его родного дома. Причем по его собственной вине. Ведь его общий вывод: «Аналогия есть вопрос психической вла­сти» — с необходимостью влечет за собой вопрос о том, действитель­но ли невозможно выявить и сказать что-либо генерализующее о «психических» условиях подобных «отношений психической вла­сти», и с первого же мгновения данный вывод Фослера — в такой формулировке — как бы насильно втягивает в решение этих вопро­сов главного врага Фослера — «психологию». Когда мы в конкрет­ном случае удовлетворяемся простым изображением конкретного хода вещей, это может объясняться двумя причинами. Во-первых, тем, что «правила», которые можно было бы выявить в ходе дальнейшего анализа, в данном конкретном случае не предоставят науке воз­можности более глубокого понимания, что, следовательно, конкрет­ное событие не имеет существенного значения в качестве «средства познания». Во-вторых, тем, что само конкретное событие, оказываю­щее воздействие лишь внутри узкого круга, не получило универ­сального влияния на развитие языка и тем самым оказалось лишен­ным значения и в качестве исторической «реальной причины». Следовательно, лишь пределы нашего интереса, а отнюдь не логи­ческая нецелесообразность обусловили тот факт, что событие в семье, на которое ссылается Фослер, не вошло, по-видимому, в «образова­ние понятия».

39. Попытка позитивно конструировать то, что случилось бы, может привести к устрашающим результатам.

40. Располагаем ли мы—и какими — средствами определить «степень» адекватности, играют ли при этом известную роль — и какую — именно при расчленении сложной «совокупности причин» на ее «ком­поненты» («ключ» для такого «расчленения» объективно ведь нам не дан) так называемые «аналогии», мы скажем ниже; данная здесь формулировка в силу обстоятельств носит лишь временный характер.

41. Я полностью отдаю себе отчет, в какой мере здесь, как неоднократно и раньше, заимствованы идеи Криса: к тому же наша формулировка в силу обстоятельств уступает по своей точности формулировкам Криса. Однако для цели нашего исследования то и другое неизбежно.

42. Binding. Die Normen und ihre Obertretung. I, S. 41 f.: К рис, там же, с. 107.

43. cm.: Gon-iperz H. Ober die Wahrscheinlichkeit der Willensent-scheidung. Wien, 1904. Гомперц положил это в основу своей феномено­логической теории «решения». О ценности его понимания данного процесса я судить не берусь. Тем не менее мне представляется, оставляя это в стороне, что данное Виндельбандом — намеренно для его цели — чисто понятийно-аналитическое отождествление

[493]

«более сильного» мотива с тем лицом, в чью пользу оказывается «решение» (W indelband. Ober Willensfreiheit, S. 36 f.), не являет­ся единственно возможным рассмотрением проблемы.

44.В этом отношении Кистяковский (там же) совершенно прав.

45. См.: К рис, там же, с. 108.

46. Непривлекательность слова ничего не меняет в существе дела.

47. Лишь в тех случаях, когда об этом забывают (что, к сожалению, достаточно часто случается), сомнения Кистяковского по поводу «метафизического» характера этого каузального метода оправданны.

48. По этому вопросу у Криса и у Радбруха решающие точки зрения либо отчетливо изложены, либо намечены.

49. Предполагалось, что будет опубликована еще одна статья по этому вопросу.

Текст приводится по изданию:

Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. — М.: Прогресс, 1990. —808 с.— (Социологич. мысль Запада).

* Да будет так (лат. ). — Прим. перев.

* Диаметрально {лат.).—Прим. перев.

* Со всеми подробностями (лат.). — Прим. перев.

* В данном случае {лат.). — Прим. перев.

* Формирующая форма (лат-.).—Прим. персе.

* Для школьного обучения {лат.). — Прим. перев.

* На практике {лат.).—Прим. перев.

* Отец семейства {лат.). —Прим. перев.

* На первый взгляд (лат.).—Прим. перев.