ЧАсть 1.

Макс Вебер

О НЕКОТОРЫХ КАТЕГОРИЯХ ПОНИМАЮЩЕЙ1 СОЦИОЛОГИИ

1. СМЫСЛ «ПОНИМАЮЩЕЙ» СОЦИОЛОГИИ

В поведении (Verhalten) людей («внешнем» и «внут­реннем») обнаруживаются, как и в любом процессе, свя­зи и регулярность. Только человеческому поведению при­сущи, во всяком случае полностью, такие связи и регу­лярность, которые могут быть понятно истолкованы. По­лученное посредством истолкования «понимание» пове­дения людей содержит специфическую, весьма различную по своей степени качественную «очевидность». Тот факт, что толкование обладает такой «очевидностью» в особенно высокой степени, сам по себе отнюдь не свиде­тельствует об его эмпирической значимости. Ибо одина­ковое по своим внешним свойствам и по своему резуль­тату поведение может основываться на самых различных констелляциях мотивов, наиболее понятная и очевидная из которых отнюдь не всегда является определяющей. «Понимание» связи всегда надлежит — насколько это возможно — подвергать контролю с помощью обычных методов каузального сведения, прежде чем принять пусть даже самое очевидное толкование в качестве значимого «понятного объяснения». Наибольшей «очевидностью» отличается целерациональная интерпретация. Целера­циональным мы называем поведение, ориентированное только на средства, (субъективно) представляющиеся адекватными для достижения (субъективно) однозначно воспринятой цели. Мы понимаем отнюдь не только целе­рациональное поведение, мы «понимаем» и типические процессы, основанные на аффектах, и их типические по­следствия для поведения людей. «Понятное» не имеет четких границ для эмпирических дисциплин. Экстаз и ми­стическое переживание, так же как известные типы пси-

[495]

хопатических связей или поведение маленьких детей (а также не интересующее нас в данной связи поведение животных), не доступны нашему пониманию и основан­ному на нем объяснению в такой мере, как другие про­цессы. Дело не в том, что нашему пониманию и объясне­нию недоступно «отклонение от нормального» как тако­вое. Напротив, именно постигнуть совершенно «понятное» и вместе с тем «простое», полностью соответствующее «правильному типу» (в том смысле, который будет вско­ре пояснен), может быть задачей, значительно превышаю­щей средний уровень понимания. «Не надо быть Цеза­рем, чтобы понимать Цезаря» — как принято говорить. В противном случае заниматься историей вообще не име­ло бы никакого смысла. И наоборот, существуют явле­ния, рассматриваемые нами как «собственные», а именно «психические», совершенно будничные реакции человека, которые, однако, в своей взаимосвязи вообще не обла­дают качественно специфической очевидностью, свойст­венной «понятному». Так, например, процесс тренировки памяти и интеллекта лишь частично «доступен понима­нию», ничуть не более, чем ряд психопатических проявле­ний. Поэтому науки, основанные на понимании, рассмат­ривают устанавливаемую регулярность в подобных пси­хических процессах совершенно так же, как закономер­ности физической природы.

Из специфической очевидности целерационального поведения не следует, конечно, делать вывод о том, что социологическое объяснение ставит своей целью именно рациональное толкование. Принимая во внимание роль, которую в поведении человека играют «иррациональные по своей цели» аффекты и «эмоциональные состояния», и тот факт, что каждое целерационально понимающее рассмотрение постоянно наталкивается на цели, которые сами по себе уже не могут быть истолкованы как рацио­нальные «средства» для других целей, а должны быть просто приняты как целевые направленности, не допу­скающие дальнейшего рационального толкования, — даже если их возникновение как таковое может служить предметом дальнейшего «психологически» понятного объяснения,— можно было бы с таким же успехом ут­верждать прямо противоположное. Правда, поведение, доступное рациональному толкованию, в ходе социологи­ческого анализа понятных связей очень часто позволяет конструировать наиболее подходящий «идеальный тип».

[496]

Социология, подобно истории, дает сначала «прагмати­ческое» истолкование, основываясь на рационально по­нятных связях действий. Именно так создается в поли­тической экономии рациональная конструкция «экономи­ческого человека». Такой же метод применяется и в по­нимающей социологии. Ведь ее специфическим объектом мы считаем не любой вид «внутреннего состояния» или внешнего отношения, а действие. «Действием» же (вклю­чая намеренное бездействие или нейтральность) мы всегда называем понятное отношение к «объектам», то есть такое, которое специфически характеризуется тем, что оно «имело» или предполагало {субъективный) смысл, независимо от степени его выраженности. Буддий­ское созерцание и христианская аскеза осмысленно соот­несены с «внутренними» для действующих лиц объекта­ми, а рациональная экономическая деятельность чело­века, распоряжающегося материальными благами, — с «внешними» объектами. Специфически важным для пони­мающей социологии является прежде всего поведение, которое, во-первых, по субъективно предполагаемому действующим лицом смыслу соотнесено с поведением других людей, во-вторых, определено также этим его осмысленным соотнесением и, в-третьих, может быть, ис­ходя из этого (субъективно) предполагаемого смысла, понятно объяснено. Субъективно осмысленно соотнесены с внешним миром, и в частности с действиями других, и аффективные действия, и такие косвенно релевантные для поведения «эмоциональные состояния», как «чувство собственного достоинства», «гордость», «зависть», «рев­ность». Однако понимающую социологию интересуют здесь не физиологические, ранее называвшиеся «психо­физическими» явления, например изменение пульса или быстроты реакции и т. п., и не чисто психические данно­сти, такие, как, например, сочетание напряжения с ощу­щением удовольствия или неудовольствия, посредством .которых эти явления могут быть охарактеризованы. Социология дифференцирует их по типам смысловой (прежде всего внешней) соотнесенности действия, и поэ­тому целерациональность служит ей — как мы вскоре увидим — идеальным типом именно для того, чтобы оце­нить степень его иррациональности. Только если опреде­лять (субъективно предполагаемый) смысл этой «соотне­сенности» как «внутренние» пласты человеческого пове­дения (такую терминологию нельзя не считать вызываю-

[497]

щей сомнение), можно было бы сказать, что понимающая социология рассматривает названные явления исключи­тельно «изнутри», но это означало бы: не посредством перечисления их физических или психических черт. Сле­довательно, различия психологических свойств в поведе­нии не релевантны для нас сами по себе. Тождество смысловой соотнесенности не связано с наличием одина­ковых «психических» констелляций, хотя и несомненно, что различия в одной из сторон могут быть обусловлены различиями в другой. Такая категория, как, например, «стремление к наживе», вообще не может быть отнесена к какой-либо «психологии»; ибо при двух сменяющих друг друга владельцах «одного и того же» делового предприятия «одинаковое» стремление к «рентабельно­сти» может быть связано не только с совершенно гетеро­генными «качествами характера», но и обусловлено в процессе совершенно одинаковой реализации и в конеч­ном результате прямо противоположными «психически­ми» констелляциями и чертами характера; при этом и важнейшие (для психологии), решающие «целевые на­правленности» могут не быть родственны друг другу. Со­бытия, лишенные смысла, субъективно соотнесенного с поведением других, по этому одному еще не безразличны с социологической точки зрения. Напротив, именно в них могут содержаться решающие условия, а следова­тельно, причины, определяющие поведение. Ведь для по­нимающей науки человеческие действия в весьма сущест­венной степени осмысленно соотносятся с не ведающим осмысл.ения «внешним миром», с явлениями и процессами природы: теоретическая конструкция поведения изолиро­ванного экономического человека, например, создана именно на этой основе. Однако значимость процессов, не обладающих субъективной «смысловой соотнесенностью», таких, например, как кривая рождаемости и смертности, формирование посредством естественного отбора антро­пологических типов, а также чисто психические факторы, принимается понимающей социологией просто в качестве «условий» и «следствий», на которые ориентируются осмысленные действия, подобно тому как в экономиче­ской науке используются климатические данные или дан­ные из области физиологии растений.

Явления наследственности не могут быть поняты на основе субъективно предполагаемого смысла и тем мень­ше, чем точнее становятся естественнонаучные определе-

[498]

ния их условий. Предположим, например, что когда-либо удастся (мы сознательно не пользуемся здесь специаль­ной терминологией) приближенно установить связь между наличием определенных социологически релевант­ных качеств и импульсов, таких, например, которые спо­собствуют либо стремлению к определенным типам со­циального влияния и власти, либо шансам этого достиг­нуть наличием способности к рациональной ориентации действий вообще или других отдельных интеллектуаль­ных качеств, с одной стороны, и индексом черепа или принадлежностью к обладающей какими-либо признака­ми группе людей — с другой. Тогда понимающей социо­логии пришлось бы, без всякого сомнения, принять во внимание эти специальные данные так же, как она при­нимает во внимание, например, последовательность ти­пических возрастных стадий или смертность людей. Од­нако подлинная ее задача состояла бы именно в том, чтобы, интерпретируя, объяснить: 1. Посредством каких осмысленно соотнесенных действий (будь то с объектами внешнего или собственного внутреннего мира) люди, обладающие специфическими унаследованными качества­ми, пытались осуществить свое стремление, обусловлен­ное, помимо других причин, и этими качествами; в какой степени и по какой причине им это удавалось или не удавалось? 2. Какие понятные нам последствия подоб­ное (обусловленное наследственностью) стремление имело для осмысленно соотнесенного поведения других людей?

II. ОТНОШЕНИЕ К «ПСИХОЛОГИИ»

Из всего сказанного очевидно, что понимающая со­циология не есть часть «психологии». Ведь непосредст­венно «наиболее понятный» тип смысловой структуры действий представляют собой действия, субъективно строго рационально ориентированные на средства, ко­торые (субъективно) рассматриваются в качестве одно­значно адекватных для достижения (субъективно) одно­значно и ясно постигнутых целей. Причем наиболее по­нятно оно в том случае, когда и самому исследователю применяемые средства представляются наиболее адекват­ными поставленным целям. Когда подобные действия «объясняют», это отнюдь не означает, что их выводят из «психических» данных; напротив, это означает, что их

[499]

стремятся вывести из ожиданий (и только из них), кото­рые субъективно связываются с поведением объектов (субъективная целерациональность) и которые могут быть с этим связаны на основании значимого опыта (объективная рациональность правильности). Чем одно­значнее действие ориентировано по типу рациональной правильности, тем менее смысл его может быть понят с помощью каких-либо психологических соображений. На­против, при любом объяснении «иррациональных» дейст­вий, то есть таких, где либо не принимаются во внимание «объективно» правильные условия целерационального действия, либо (вторая возможность) и субъективно в значительной степени исключаются целерациональные со­ображения действующего лица (например, при «бирже­вой панике»), необходимо прежде всего установить сле­дующее: каким было бы это действие в рациональном идеально-типическом пограничном случае при абсолют­ной рациональности цели и рациональной правильности. Ибо только тогда, когда это установлено, может быть вообще, как показывает простейшее наблюдение, совер­шено каузальное сведение хода событий как к объектив­но, так и к субъективно «иррациональным» компонентам, так как только тогда мы знаем, что же в этом действии объясняется только «психологически» (как принято ха­рактерным образом формулировать): другими словами, что следует сводить к связям, которые основаны на объективно ложной ориентации или на субъективной ир­рациональности по цели, а в последнем случае либо на постигаемых только в опыте, но совершенно непонятных, либо на понятных, но не поддающихся целерациональ­ному истолкованию мотивах. Иного средства нет и для определения того, что (предположительно) в полностью известном «психическом» процессе оказалось релевант­ным для характера действия. Это относится без каких-либо исключений к любому историческому и социологи­ческому каузальному сведению. Что касается последних «с очевидностью» постигаемых и в этом смысле «доступ­ных пониманию» («переживанию посредством вчувство-вания») «целевых направленностей», на которые натал­кивается понимающая психология (например, полового инстинкта), то они не более чем данности, которые в принципе следует просто принимать, абсолютно так же, как мы приняли бы любую другую, даже совершенно чуждую осмыслению констелляцию фактических данных.

[500]

Между совершенно (субъективно) целерациональным поведением и совершенно непонятными психическими данностями находятся так называемые «психологически» понятные (иррациональные по цели) связи (на весьма сложной казуистике этой проблемы мы здесь даже вкратце останавливаться не будем), объединенные в реальности множеством скользящих переходов. Субъек­тивно целерационально ориентированное действие и дей­ствие, «правильно» ориентированное на то, что объектив­но значимо (рационально правильно), — в корне различ­ные понятия. Исследователю, которому надлежит объяс­нить определенное действие, оно может казаться в выс­шей степени целерациональным, хотя и ориентированным на совершенно неубедительные, с его точки зрения, ис­ходные позиции действующего лица. Так, например, действия, ориентированные на магические представления, субъективно подчас значительно более целерациональны по своему характеру, чем какое-либо немагическое, «ре­лигиозное» поведение, так как с ростом расколдования мира религиозность неизбежно вынуждена (субъективно) все более прибегать к иррациональным по цели смысло­вым связям (например, основанным на определенной «настроенности» или мистическим). Однако, оставляя в стороне проблему каузального сведения, следует указать на то, что в историческом и социологическом исследо­ваниях постоянно приходится также заниматься и отно­шением действительного, понятного по своему смыслу поведения к тому, каким оно должно было бы быть по своему типу, чтобы соответствовать «значимому» (для самого исследователя) типу — назовем его «правиль­ным». Для определенных (не всех) целей исторической и социологической науки тот факт, что субъективно осмыс­ленное поведение (мышление или действие) ориентиро­вано соответственно правильному типу, в противоречии с ним или приближенно к нему, чрезвычайно важен «сам по себе», то есть вследствие лежащего в его основе отнесения к ценности. Далее, это обстоятельство обычно оказывается решающим каузальным моментом во внеш­нем аспекте — для «результата» действий. Следователь­но, при таком положении дел конкретно-исторические или типично социологические предпосылки могут быть открыты — по крайней мере в той степени, в какой сте­пень идентичности, отклонения или противоречия эмпи­рического процесса по сравнению с правильным типом

[501]

становится понятной, а тем самым и объяснимой посред­ством категории «адекватной смыслу причинной обуслов­ленности». Совпадение с «правильным типом» составляет «самую понятную каузальную связь», поскольку именно она «наиболее адекватна смыслу». «Адекватной смыслу причинной обусловленностью» в истории логики пред­ставляется тот факт, что при наличии определенной субъективно осмысленной связи различных соображений по логическим вопросам («состояние проблемы») мысли­телю «приходит в голову» идея, приближающаяся к ре­шению правильного типа, в принципе подобно тому, как ориентация поведения на познанную «опытным путем» действительность представляется нам специфически «аде­кватно по своему смыслу причинно обусловленной». Од­нако фактическое приближение реальных действий к пра­вильному типу, а следовательно, фактическая объектив­ная рациональная правильность, еще очень далеки от обязательного совпадения с субъективно целерациональ­ными действиями, то есть ориентированными на пол­ностью однозначно осознанные цели и на полностью осоз­нанный выбор «адекватных» для этого средств. Значи­тельная часть исследований в области понимающей пси­хологии направлена в настоящее время на выявление недостаточно или вообще не замеченных, следовательно, в этом смысле не субъективно рационально ориентиро­ванных связей, которые, однако, фактически идут глав­ным образом в направлении объективно «рационально» понятной связи. Если полностью отвлечься от ряда областей исследования так называемого психоанализа, который носит именно такой характер, то окажется, что в конструкции, подобной теории Ressentiment у Ницше, со­держится толкование, в котором из прагматической на­правленности интересов (недостаточно или вообще не замеченной, так как, по вполне понятным причинам, в них «не признавались») выводится объективная реаль­ность внешнего или внутреннего отношения. Впрочем — совершенно в том же (методологическом) смысле, — это делается в опередившей ее на несколько десятилетий теории экономического материализма. В подобных слу­чаях субъективная целерациональность (даже если она не замечена) и объективная рациональность правильнос­ти очень легко вступают в не вполне ясные взаимоотно­шения, которыми мы здесь, однако, заниматься не будем. Наша задача заключалась в том, чтобы указать (хот

[502]

и неточно), насколько проблематичен и ограничен «чисто психологический» аспект понимания. На одной стороне перед нами незамеченная относительно высокая степень рациональности (в которой не сознаются) поведения, как будто совершенно иррационального по своей цели, — оно «понятно» вследствие этой рациональности. На дру­гой — несчетное число раз (особенно в истории культу­ры) обнаруживаемое свидетельство того, что явления, как будто непосредственно целерационально обусловлен­ные, в действительности исторически возникли благодаря совершенно иррациональным мотивам, а затем они, по­скольку изменившиеся условия жизни придали им вы­сокую степень технической «рациональной правильнос­ти», «адаптируясь», сохранились и в ряде случаев ши­роко распространились.

Социология принимает во внимание, конечно, не толь­ко наличие таких «выдвинутых» мотивов поведения, как «замена удовлетворения» инстинктов и т. п., но, и прежде всего, то, что просто «непонятные» качественные компо­ненты мотивационного процесса в значительной степени определяют также его смысловую соотнесенность и ха­рактер его воздействия. «Одинаковое» по своей смыс­ловой соотнесенности поведение уже при чисто количест­венном различии в «быстроте реакции» участников в своей конечной стадии часто проходит совершенно раз­личным способом. Именно подобные различия, а тем бо­лее качественные моменты, ведут к тому, что «одинако­вые» вначале по своей «смысловой» соотнесендости моти-вационные сцепления в результате нередко перемещают­ся на пути, гетерогенные и по своему смысловому зна­чению.

Для социолога нет четких границ между: 1) более или менее приближенно достигнутым типом правильнос­ти; 2) типом (субъективно), целерационально ориентиро­ванным; 3) более или менее осознанным или замеченным и более или менее однозначно целерационально ориенти­рованным поведением; 4) поведением нецелерациональ­ным, но понятным по своим смысловым связям; 5) по­ведением, мотивированным более или менее понятной смысловой связью, в большей или меньшей степени пре­рываемой непонятными, отчасти также определяющими ее моментами; 6) наконец, совершенно непонятными пси­хическими и физическими данностями «в» человеке и «связанными» с ним. Социолог считает само собой разу-

[503]

моющимся, что «рационально правильное» поведение не всегда субъективно обусловлено целерационально и что реальное поведение определяют в первую очередь не ло­гически рационально выявляемые, а, как принято гово­рить, «психологические» связи. Так, логически можно было бы прийти к выводу, что следствием мистически-созерцательной религиозности должно быть безразличие к тому, обретут ли спасение другие люди, а следствием веры в предопределение — фатализм или даже этическая аномия. В действительности же такая религиозность может в некоторых типических случаях привести к своего рода эйфории, субъективно ощущаемой как некая свое­образная безобъектная любовь, что, во всяком случае, представляет собой частично «непонятную» связь: в социальном поведении такое чувство часто выражается в виде некоего «акосмизма любви», что уже, конечно, является не целерационально, но психически «понятной» связью. Что же касается веры в предопределение, то при наличии известных (вполне понятных) условий она может специфически рационально понятным образом превратить в глазах верующего его способность к активной этической деятельности в залог его спасения и тем самым пол­ностью раскрыть это качество частично целерациональ­ным, частично совершенно понятным по своему смыслу образом. С другой стороны, однако, вера в предопреде­ление в свою очередь может быть «психологически» по­нятным образом продуктом весьма определенных, также понятных по смыслу своих связей, жизненных судеб и качеств «характера» (которые следует принимать как данность). Короче говоря, отношение понимающей социо­логии к психологии в каждом отдельном случае различно по своему характеру. Объективно рациональная правиль­ность служит в социологии идеальным типом по отно­шению к эмпирическому поведению, ценностно рацио­нальная — по отношению к психологически понятному по своему смыслу, понятное по своему смыслу — по отношению к непонятно мотивированному: посредством сопоставления поведения того или иного характера с соответствующим идеальным типом устанавливаются каузально релевантные иррациональности (в каждом случае в различном смысле слова) для осуществления каузального сведения.

Социология категорически отвергает утверждение, будто «понимание» и «объяснение» не взаимосвязаны,

[504]

хотя и совершенно верно, что исследование в обоих слу­чаях начинается на противоположных полюсах проис­ходящего; частности, статистическая повторяемость по­ведения ни на йоту не делает «понятнее» его смысл, а оптимальная степень «понятности» как таковая никак не влияет на повторяемость, более того, при абсолютной субъективной целерациональности обычно даже противо­речит ей. Несмотря на это, понятные в смысловом отно­шении духовные связи, особенно целерационально ориен­тированные мотивации, безусловно, могут с социологи­ческой точки зрения служить звеньями каузального ряда, который начинается, например, с «внешних» обстоя­тельств и в конечном итоге вновь ведет к «внешнему» поведению. Чисто «смысловые» интерпретации конкрет­ного поведения как таковые даже при наибольшей «оче­видности» и для социологии являют собой, конечно, лишь гипотезы каузального сведения. Они нуждаются в самой тщательной верификации, осуществляемой в принципе совершенно такими же средствами, как верификация лю­бой другой гипотезы. Гипотезы такого рода мы считаем приемлемыми, если в каждом отдельном случае можно в самой различной степени исходить из «шанса», что даны (субъективно) «осмысленные» мотивационные сцепления. Ведь каузальные ряды, в которые посредством интерпре­тирующих гипотез включены целерационально ориентиро­ванные мотивации, допускают при определенных благо­приятных обстоятельствах (и именно в соотнесении с такой рациональностью) прямую статистическую провер­ку и в этих случаях, следовательно (относительно), опти­мальное доказательство их значимости в качестве «объяснений». И наоборот, статистические данные (к ним относятся, в частности, и многие данные «эксперимен­тальной психологии») повсюду, где они свидетельствуют о характере или следствиях поведения, в котором содер­жатся элементы, допускающие понятное истолкование, лишь в тех случаях для нас «объяснены», если они действительно осмысленно истолкованы в конкретном случае.

И наконец, степень рациональной правильности пове­дения является для эмпирической дисциплины вопросом эмпирическим. Ибо эмпирические дисциплины — там, где речь идет о реальных отношениях между их объектами (а не об их собственных логических предпосылках),— неизбежно изучают «наивный реализм», только изучают

[505]

его в различных формах, в зависимости от качественного характера объекта. Поэтому математические и логиче­ские положения и нормы в науке в том случае, когда они являются объектом социологического исследования — если, например, степень их рационально правильного «применения» становится целью статистического обсле­дования, — «логически» рассматриваются в социологии только как конвенциональные условия практического поведения, хотя, с другой стороны, их значимость служит «предпосылкой» работы исследователя. Есть, конечно, в нашем исследовании такая важная проблематика, где именно отношение эмпирического поведения к правиль­ному его типу становится также реальным каузальным моментом развития эмпирических событий. Однако выяв­ление такого положения вещей должно быть целью, кото­рая служит не устранению эмпирического характера объекта, но определяется отнесением к ценности, обус­ловливает характер применяемых идеальных типов и их функций. Важную и трудную даже по своему смыслу общую проблематику «рационального» в истории не сле­дует здесь рассматривать мимоходом2. Во всяком случае, для общих понятий социологии применение «правильного типа» в логическом понимании принципиально составляет лишь один, хотя часто и очень важный, случай образо­вания идеального типа. Именно по своему логическому принципу его роль в общем аналогична той, которую в определенных обстоятельствах в зависимости от цели исследования может играть целесообразно выбранный «неправильный тип». Для последнего, правда, все еще является решающим моментом дистанция между ним и «значимым». Но логически нет различия в том, сконст­руирован ли идеальный тип из понятных по своему смыс­лу или из специфических, далеких от осмысления связей. Подобно тому как в первом случае идеальный тип об­разует значимая «норма», во втором случае его образует эмпирически сублимированная до уровня «чистого» типа фактическая данность. Однако и в первом случае эмпи­рический материал не формируется категориями «сферы значимости». Из нее взят только конструированный иде­альный тип. В какой мере именно правильный тип ока­жется целесообразным в качестве идеального типа, за­висит только от отнесения к ценности.

[506]

III. ОТНОШЕНИЕ К ДОГМАТИКЕ ПРАВА

Цель нашего исследования—доказать, что «пони­мание» составляет, по существу, и причину того, что понимающая социология (в нашем смысле) рассматри­вает отдельного индивида и его действие как первичную единицу, как «атом» (если считать допустимым это само по себе сомнительное сравнение). В соответствии с дру­гими задачами индивид может, конечно, определяться как совокупность психических, химических и любых дру­гих «процессов». Но для социологии все, что преступает порог того отношения к «объектам» (внутреннего или внешнего мира), которое допускает осмысленное толко­вание, принимается во внимание в такой же степени, как явления «чуждой смыслу» природы, как условие или предмет субъективного смыслового соотнесения. По той же причине для социологического исследования индивид являет собой и верхнюю границу осмысленного поведе­ния, он — его единственный носитель. И замаскировать это не способна ни одна как будто отклоняющаяся от этого форма выражения. Не только специфика языка, но и специфика нашего мышления неизбежно ведут к тому, что понятия, с помощью которых постигается поведение людей, выявляют его в облике устойчивого бытия, вещно­го или ведущего свое самостоятельное существование «личностного» образования. Сказанное относится в пер­вую очередь именно к социологии. Такие понятия, как «государство», «сообщество» (Genossenschaft), «феода­лизм» и т.п., в социологическом понимании означают — если выразить это в общей форме — категории опреде­ленных видов совместной деятельности людей, и задача социологии заключается в том, чтобы свести их к «понят­ному» поведению, а такое сведение всегда означает толь­ко одно — сведение к поведению участвующих в этой деятельности отдельных людей. В исследованиях иного рода это совершенно не обязательно обстоит таким об­разом. В первую очередь социология отличается от юри­дического отношения к объекту. В юриспруденции «госу­дарство» при известных обстоятельствах рассматривает­ся, подобно отдельному человеку, как «юридическое ли­цо», так как в юридическом исследовании, направленном на истолкование объективного смысла, то есть на такое содержание правовых положений, каким оно должно быть, подобного рода понятийное вспомогательное сред-

[507]

ство может восприниматься как полезное или даже необ­ходимое. Совершенно так же правовое положение видит в эмбрионах «юридические лица», тогда как для эмпири­ческих понимающих дисциплин даже в поведении ребен­ка граница между чистой данностью практически реле­вантного поведения и «поведения», понятного по своему смыслу, не может быть четко проведена. Социология в той мере, в какой «право» попадает в орбиту ее иссле­дования, занимается не выявлением логически верного «объективного» содержания «правовых положений», а действиями, в качестве детерминантов и результантов ко­торого могут, конечно, играть значительную роль — на­ряду с прочими факторами — и представления людей о «смысле» и «значимости» определенных правовых поло­жений. За пределы этого, то есть за пределы простой констатации фактического наличия подобного представ­ления о значимости, социология выходит лишь постольку, поскольку она, во-первых, принимает во внимание веро­ятность распространенности подобных представлений и, во-вторых, в силу того факта, что господствующие в умах ряда людей эмпирически определенные представ­ления о «смысле» считающегося значимым «правового положения» могут привести в известных условиях к рацио­нальной ориентации поведения на какие-либо «ожида­ния» и, следовательно, предоставить конкретным индиви­дам определенные «шансы». Это может серьезно влиять на их поведение. Таково понятийное социологическое понимание эмпирической «значимости» «правового поло­жения». Поэтому с социологической точки зрения слово «государство», если оно вообще применяется, означает только вид человеческого поведения особого рода. Если в социологии здесь, как и в ряде случаев, приходится пользоваться термином, применяемым и в юридической науке, то его «юридически» правильный смысл совсем не тот, который имеет в виду социолог. Однако неизбежная судьба социологии такова, что, исследуя реальное пове­дение, где «типические» случаи постоянно переходят друг в друга, ей очень часто приходится применять строгие (поскольку они основаны на силлогистической интерпре­тации норм) юридические термины, которым она затем придает собственный, в корне отличный от юридического смысл. К этому присоединяется еще то обстоятельство, что в соответствии с природой объекта в социологии постоянно приходится действовать таким образом: «при-

[508]

вычные», известные из повседневности смысловые связи используются для дефиниции других связей, а затем с помощью последних они в свою очередь обретают свою дефиницию. Несколько таких примеров мы здесь и рас­смотрим.

IV. ОБЩНОСТНО ОРИЕНТИРОВАННОЕ ДЕЙСТВИЕ ( Gemeinschaftshandein )

Об «общностно ориентированных действиях» (Ge­meinschaftshandein) мы будем говорить в тех случаях, когда действия индивида субъективно осмысленно соот­носятся с поведением других людей. Случайное столкно­вение двух велосипедистов мы не назовем общностно ориентированными действиями, но их предшествующие попытки избежать инцидента, а также возможную «по­тасовку» или попытку прийти к мирному «соглашению» мы уже относим к действиям упомянутого типа. Для социологического каузального сведения важны не только общностно ориентированные действия; но это — вопрос первостепенной важности для «понимающей» социологии. Важный, хотя и не необходимый компонент общностно ориентированных действий составляет его смысловая ориентация на ожидание определенного поведения дру­гих и в соответствии с этим (субъективная) оценка шан­са на успех собственных действий. Вполне понятным и важным основанием в объяснении рассматриваемых дей­ствий служит объективное наличие таких шансов, то есть ббльшая или меньшая вероятность, которую можно вы­разить в «суждении об объективной возможности» (об этом подробнее ниже) того, что упомянутые ожидания обоснованны. Мы остаемся пока в пределах проблемы субъективного ожидания. «Целерациональные» действия, в том смысле, как мы их раньше определили, всегда ориентированы на ожидание. Поэтому сначала представ­ляется, будто нет принципиальной разницы в том, сле­дует ли считать, что поведение действующего лица осно­вано на ожидании определенных явлений природы, кото­рые могут возникнуть Либо без какого-либо вмешательст­ва с его стороны, либо в виде реакции на его рассчи­танные на них действия или подобным же образом связы­вать его поведение с ожиданием определенного поведения Других людей. Однако в последнем случае ожидания субъективно рационально действующего индивида могут

[509]

основываться и на том, что он предполагает возможным ожидать и от других субъективно осмысленного поведе­ния и тем самым с различной степенью вероятности заранее исчислить, основываясь на определенных смыс­ловых связях, и шансы других людей. Это ожидание может быть субъективно основанным прежде всего на том, что действующий индивид «приходит к соглашению» с другими лицами, «достигает договоренности» с ними, «соблюдения» которой (в соответствии с его собственным осмыслением такой договоренности) он, как ему пред­ставляется, имеет достаточное основание ждать от них. Уже одно это обстоятельство придает общностно ориенти­рованным действиям специфическую и очень существен­ную качественную особенность, поскольку тем самым значительно расширяется сфера ожиданий, на которую индивид может, как он полагает, целерационально ориен­тировать свои действия. Правда, возможный (субъектив­но предполагаемый) смысл общностно ориентированных действий не исчерпывается ориентацией индивида на «ожидание» определенных действий третьих лиц. В по­граничном случае такую ориентацию можно просто не при­нимать во внимание, и действия, соотнесенные по своему смыслу с действиями третьих лиц, могут быть ориентиро­ваны на субъективно предполагаемую «ценность» содер­жания собственных действий как таковых (на «долг» или что бы то ни было) : в этом случае действия будут ориенти­рованы не на ожидание, а на ценность. Содержанием такого «ожидания» могут быть не только действия, но и внутреннее ощущение (например, «радость») третьего лица. Переход от идеального типа смысловой соотнесен­ности своего поведения с осмысленным поведением треть­его лица. вплоть до такого случая, когда этот третий (например, грудной младенец) принимается во внимание просто как «объект», не имеет четких границ. Действия. ориентированные на ожидание осмысленных действии других людей, не более чем пограничный случай. Однако «общностно ориентированные действия» для нас всегда либо нечто, известное из истории, либо теоретически конструированное в качестве объективно «возможных" пли «вероятных» действий отдельных индивидов в соот­ветствии с действительным или с потенциально пред­полагаемым поведением других людей. Об этом не­обходимо помнить и при разработке тех категорий поня мающей социологии, о которых пойдет речь дальше.

[510]

V. ОБЪЕДИНЕНИЕ В ОБЩЕСТВА (Vergesellschaftung) И ОБЩЕСТВЕННО-ОРИЕНТИРОВАННОЕ ДЕЙСТВИЕ ( Gesellschaftshandein)

Обобществленно ориентированными («общественны­ми» [в узком смысле] ) действиями мы будем называть общностно ориентированные действия в том случае (и в той мере), если они, во-первых, осмысленно ориентиро­ваны на ожидания, которые основаны на определенных установлениях, во-вторых, если эти установления «сфор­мулированы» чисто целерационально в соответствии с ожидаемыми в качестве следствия действиями обобщест­вленно ориентированных индивидов и, в-третьих, если смысловая ориентация индивидов субъективно целера­циональна. Установленный порядок в том чисто эмпири­ческом смысле, который мы имеем в виду, — здесь будет дано лишь временное его определение — является либо односторонним, в рациональном пограничном случае ка­тегорическим требованием одних людей к другим, либо, в пограничном случае, категорическим двусторонним объяснением людей, субъективно предполагаемое содер­жание которого сводится к тому, что предполагаются и ожидаются действия определенного типа. Более подробно мы пока на этом останавливаться не будем.

Тот факт, что действия «ориентируются» по своему субъективному смыслу на установленный порядок, может означать, что субъективно воспринятому обобществленно ориентированными индивидами типу действий объективно соответствует их фактическе поведение. Смысл установ­ленного порядка, а следовательно, и свое предполагаемое и ожидаемое другими поведение могут быть, однако, раз­лично поняты или впоследствии различно истолкованы отдельными обобществленными индивидами, поэтому по­ведение, которое субъективно ориентировано соответст­венно существующему порядку (субъективно идентифи­цированному действующими лицами с собой), не обя­зательно должно быть в одинаковых случаях объективно одним и тем же. Далее, «ориентация» поведения на установленный порядок может заключаться и в том, что какой-либо из обобществленных индивидов сознательно противодействует субъективно постигнутому им смыслу установленного порядка. Если один из участников игры в карты сознательно и преднамеренно играет наперекор субъективно воспринятому им смыслу правил игры, то

[511]

есть играет «неправильно», он тем не менее остается «участником» общества игроков в отличие от того, кто выходит из игры совершенно так же, как вор или убий­ца, скрывая совершенное им преступление или скрываясь сам, все-таки ориентирует свое поведение на те установ­ления, которые он субъективно сознательно нарушает. Следовательно, решающим для эмпирической «значи­мости» целерационально функционирующего порядка яв­ляется не то обстоятельство, что отдельные индивиды постоянно ориентируют свое поведение соответственно субъективно истолкованному ими смысловому содержа­нию. Эта значимость может сводиться к тому, что в одном случае действительно (субъективно) отдельные индивиды, подобно шулерам и ворам, в среднем ожи­дают, что другие индивиды данного общества будут в среднем вести себя так, «будто» первые руководствуются в своем поведении сохранением установленного порядка: в другом — что в соответствии с усреднение применяе­мым суждением о шансах, присущих поведению людей, они объективно могут рассчитывать на подобные ожида­ния (особая форма категории «адекватной причинной об­условленности»). Логически две указанные разновиднос­ти значимости следует строго различать. Первая субъек­тивно присуща действующему индивиду, являющему со­бой объект наблюдения, то есть принимается исследова­телем как «в среднем» имеющаяся данность: вторая — это шанс, который должен быть объективно исчислен познающим субъектом (исследователем), исходя из нали­чия вероятного знания и из обычного типа мышления индивидов данного общества. При образовании общих понятий социологи предполагают, что и действующему индивиду субъективно присуща средняя мера «способ­ности» понимания, необходимого для оценки имеющихся шансов. Это означает, что социолог раз и навсегда при­нимает идеально-типическую предпосылку, что объектив но существующие усредненные шансы в среднем субъек­тивно приближенно принимаются во внимание и целе­рационально действующими индивидами. Следовательно. и для нас эмпирическая «значимость» установленной. порядка заключается в объективной обоснованности усредненных ожиданий (категория «объективной воз­можности»). В более специальной формулировке можно сказать, что в соответствии с состоянием усреднение вероятностного исчисления фактических данных дейст-

[512]

вия, в среднем субъективно ориентированные на такие ожидания, считаются «адекватно причинно обусловлен­ными». При этом допускающие объективную оценку шан­сы возможных ожиданий выступают как достаточно по­нятная познавательная основа для вероятного наличия упомянутых ожиданий у действующих индивидов. То и другое почти неизбежно совпадают здесь по своему выра­жению, что не должно стирать громадного логического различия между ними. Лишь в первом смысле — в объективном суждении о возможности — предполагается, конечно, что шансы возможных в среднем ожиданий могут по своему смыслу служить основой субъективным ожиданиям действующих лиц «и поэтому» действительно (в релевантной степени) служили им таковой. Тем самым из сказанного уже становится ясным, что между логи­чески как будто взаимоисключающими сторонами альтер­нативы — существование объединения в общество или прекращение его — в реальности дана беспрерывная шкала переходов. Как только все игроки в карты «уз­нают», что принятых правил игры вообще больше никто не придерживается, или как только окажется, что объек­тивно шанса, принимаемого обычно в расчет, не сущест­вует, и поэтому и субъективно не принимается больше в расчет шанс на то, что убийца, например, будет интере­соваться установленным порядком, который он сознатель­но нарушает, именно потому, что подобное нарушение не влечет за собой никаких последствий для него, — в таких случаях этот установленный порядок эмпиричес­ки больше не существует, а следовательно, не сущест­вует и соответствующего объединения в обществе. Оно сохраняется до той поры — и в той степени,— пока в практически релевантном масштабе так или иначе сохра­няется в усредненно предполагаемом смысле ориентиро­ванное на его установления поведение. Границы здесь, од­нако, размыты.

Из сказанного явствует также, что реальное поведе­ние индивида вполне может быть субъективно осмыслен­но ориентировано на несколько систем установлений, ко­торые по принятому в них конвенциональному мышлению в смысловом отношении «противоречат» друг другу, од­нако тем не менее параллельно сохраняют свою эмпири­ческую «значимость». Так, например, согласно господст­вующим (в среднем) воззрениям на «смысл» нашего за­конодательства, дуэли категорически запрещены. Между

[513]

тем в соответствии с широко распространенными представ­лениями о «смысле» считающихся в обществе значимыми условностей3 дуэль часто бывает неизбежна. Участвуя в дуэли, индивид ориентирует свое поведение на эти конвенциональные предписания; однако, скрывая свои действия, он ориентируется на требования закона. Сле­довательно, практическое воздействие эмпирической (то есть здесь и всегда: в среднем ожидаемой для субъек­тивно осмысленной ориентации поведения) значимости обеих систем установлений в этом случае различно. Меж­ду тем обеим системам мы приписываем эмпирическую «значимость», которая состоит в том, что поведение ос­мысленно ориентируется на их (субъективно постигну­тый) смысл и испытывает его влияние. Естественным выражением эмпирической «значимости» системы мы будем считать шанс на то, что ее установлениям «будут следовать». Это значит, что объединенные в общества индивиды в среднем с достаточной долей вероятности рассчитывают на «соответствующее» (в среднем) «требо­ваниям» установленного порядка поведение других, и сами в среднем также подчиняют свое поведение таким же их ожиданиям («соответствующее установленному порядку общественное поведение»). Однако необходимо подчеркнуть следующее: эмпирическая «значимость» си­стемы не исчерпывается усредненной обоснованностью «ожиданий» одними индивидами, объединенными в об­щества, определенного фактического поведения других людей. Это лишь наиболее рациональное и социологи­чески непосредственно доступное значение. Но поведение каждого из индивидов данной системы, ориентированное исключительно на то, что другие «ждут» от него соответ­ствующего поведения, составило бы абсолютный погра­ничный случай чисто «общностно ориентированных дей­ствий» и свидетельствовало бы также об абсолютной ла­бильности самих этих ожиданий. Последние тем больше «обоснованны» усредненной вероятностью, чем больше можно в среднем рассчитывать на то, что индивиды ориентируют свои действия не только на «ожидания» от других определенного поведения, и чем в более релевант­ной степени распространено среди них субъективное воз­зрение, что для них «обязательна» (субъективно осмыс­ленно постигнутая) «легальность» отношения к системе.

Действия вора и шулера мы будем определять как (субъективно) «противоречащие установленному поряд-

[514]

ку» общественные действия, а действия, по своей интен­ции субъективно ориентированные на этот порядок, но отклоняющиеся от усредненного истолкования его пра­вил,— как общественные действия, «отклоняющиеся от нормативных». За пределами этих категорий находятся только случаи «обусловленных обобществлением дейст­вий». Например, кто-либо полагает, что он вынужден в своем поведении целерационально исходить из обязан­ности, которую он взял на себя вследствие факта вклю­ченности в общество (отказаться, например, от каких-либо действий из-за обусловливаемых ими дальнейших расходов). Или может (например, в своих «дружеских связях» или в общем «стиле жизни»), не желая целе­рационально и не замечая этого, подчас испытывать в известных аспектах своего поведения влияние своей ориентации на какие-либо согласованно принятые уста­новления (например, религиозной секты). Провести чет­кие грани этих различий в реальности трудно. В прин­ципе вообще нет различия в том, проходят ли общест­венные действия в рамках смысловых отношений общест­венно ориентированных индивидов друг с другом или с третьими лицами; именно последний тип отношений мо­жет преимущественно составлять предполагаемый смысл объединения, образовавшегося на основе взаимного со­гласия. Напротив, действия, ориентированные на уста­новленный порядок объединения в общество, могут быть как «соотнесенными с обществом», то есть проистекаю­щими из непосредственного занятия определенной пози­ции к установленному порядку (как всегда, субъективно по своему смыслу истолкованному) данного объединения в общество — следовательно, направленными по своему предполагаемому смыслу либо на планомерное полное осуществление эмпирической значимости этих установ­лений, либо, наоборот, на их изменение или дополнения к ним, — так и действиями, «регулируемыми обществом», то есть ориентированными на установления общества, но не «соотнесенными с обществом», как в первом случае. Однако и это различие лабильно.

На данной стадии мы будем считать рациональным идеальным типом объединения в общество «целевой со­юз», то есть общественные действия с установлениями о содержании и средствах общественных действий, це­лерационально принятыми всеми участниками на осно­ве общего согласия. В согласии об установленном по-

[515]

рядке (его «формулировке») в идеально-типическом ра­циональном случае все обобществленно действующие лица субъективно однозначно выговорили условия: ка­кие и в каких формах осуществляемые действия каких (или каким образом определяемых) лиц («органов сою­за») должны считаться действиями союза и какой «смысл», то есть какие последствия, это будет иметь для объединенных в союзе лиц. Далее, будут ли — и какие — материальные блага и достижения доступны использо­ванию в общих целях («цели союза») общественной деятельности («имущество для достижения определен­ных целей»). Затем, какие органы союза будут этим распоряжаться и каким образом: что участники должны делать во имя целей союза; какие действия «требуются», «запрещаются» или «разрешаются» и какие преимущест­ва они получат от своего участия в деятельности союза. И наконец, какими будут органы союза, при каких ус­ловиях и с помощью каких средств им надлежит дейст­вовать для сохранения установленного порядка («аппа­рат принуждения»). Каждый индивид, участвующий в общественных действиях, в известной степени полагает­ся на то, что другие участники союза (приближенно и в среднем) будут действовать в соответствии с уста­новленным соглашением, и исходит из этого при рацио­нальной ориентации собственного поведения. Основа­ния, которые отдельный индивид, как он полагает, имеет для такой уверенности, безразличны для эмпирического существования союза, если объективно существует воз­можность того, что результаты любых, каких бы то ни было по своему характеру интересов других будут скло­нять их к тому, чтобы в среднем достаточно решительно поддерживать установленный порядок. Конечно, вероят­ность физического или (пусть даже столь мягкого, как, например, христианское «братское» увещевание) психи­ческого принуждения в случае несоблюдения установле­ний союза значительно усиливает субъективную уверен­ность в том, что (в среднем) доверие не будет обмануто, а также и объективную вероятность того, что упомяну­тые ожидания обоснованны. Действия, которые по свое­му субъективно усредненно предполагаемому смыслу свидетельствуют о наличии «соглашения», мы назовем в отличие от «общественных действий», ориентирован­ных на это соглашение, действиями, объединяющими в общество. Внутри ориентированных на соглашение дей-

[516]

ствий важнейшим видом «соотнесенных с обществом» общественных действий являются, с одной стороны, спе­цифические общественные действия «органов», с дру­гой — общественные действия индивидов, объединенных в общество, Которые по своему смыслу соотнесены с действиями органов. Внутри категории обобществления, относящейся к «институтам» — мы ее рассмотрим ниже (в частности, внутри «государства»),—обычно раз­деляют установления, которые созданы для ориентации этих действий, — право института (в государстве — «публичное право»), и установления, регулирующие прочие действия индивидов данного института. Такое разделение существует и внутри целевого союза («право союза» противостоит здесь установлениям, созданным союзом). Однако мы не будем здесь заниматься указан­ными противоположностями (не допускающими четкого определения).

При полном развитии целевой союз являет собой не эфемерное, а длительно существующее «социальное об­разование». Это означает: несмотря на смену лиц, участ­вующих в общественных действиях союза, то есть нес­мотря на то, что они выбывают из его состава и одно­временно в него все время входят новые лица, конечно — в идеально-типическом пограничном случае, — всегда на основе новых соглашений, он рассматривается как ос­тающийся идентичным. Это происходит до тех пор, пока, несмотря на смену состава, можно действительно ожи­дать, что действия, ориентированные на «одинаковые» установления союза, сохранятся в социологически ре­левантном размере. «Одинаковым» же в социологи­ческом смысле (субъективно постигнутым) порядок счи­тается до той поры, пока по усредненному обычному мышлению обобществленно объединенных индивидов при­нимается его идентичность в важных по усредненным представлениям пунктах. Они могут принимать его бо­лее или менее однозначно, более или менее приближен­но: «одинаковость» в социологическом понимании — лишь относительная и меняющаяся данность. Обобщест­вленно объединенные в союзе индивиды могут созна­тельно менять установленный порядок посредством но­вых общественно объединяющих действий; эти установ­ления без какой-либо перемены в упомянутых действиях могут меняться сами по своему практическому значению для действий индивидов вследствие изменения распрост-

[517]

раняющегося усредненного постижения их «смысла» или в особенности вследствие изменения обстоятельств («изменение значения», неточно именуемое также изме­нением цели), а иногда и вообще потерять свое значе­ние. В подобных случаях тот факт, будет ли социолог из соображений целесообразности рассматривать изме­нившиеся общественные действия как «продолжение» прежнего или как «новое» социальное образование, за­висит от следующих факторов: 1) от непрерывности из­менений: 2) от относительного объема эмпирически сох­раняющихся прежних установлений в виде соответст­венно ориентированных действий; 3) от продолжавше­гося существования органов союза и аппарата принуж­дения либо в прежнем составе, либо в близком ему по типу вновь введенных лиц, либо — если это новые ор­ганы — от того, действуют ли они аналогично прежним. Вновь следует заметить, что и здесь переходы носят скользящий характер. В такой же степени является во­просом, который в каждом отдельном случае решается по-разному (то есть исходя из целесообразности, опре­деляемой конкретной исследовательской целью), в ка­ких случаях объединение в общество рассматривается как «самостоятельное» образование и в каких случаях его рассматривают как часть более широкого, выходя­щего за свои границы обобществления. Последнее воз­можно в двух случаях: 1. Если эмпирически «значимые» установления общественных действий не коренятся ис­ключительно в установлениях, сформулированных участ­никами этих действий (автономные системы), но об­щественные действия обусловлены также и тем, что участвующие в них индивиды ориентируют, свои дейст­вия (здесь, как и всегда: обычно) также и на установ­ления другого общественного объединения, в котором они участвуют (гетерономные системы). Примером мо­гут служить действия церкви применительно к установ­лениям политической власти или наоборот. 2. Если ор­ганы какого-либо общественного объединения в свою очередь также определенным образом обобществлены в рамках обобществляющих органов другого союза боль­шего масштаба: так, например, органы «полка» в об­щем аппарате «военного управления» (гетерокефальный целевой союз в отличие от «автокефального, типа сво­бодного союза или самостоятельного государства»). Ге­терономия установлений и гетерокефалия органов уп-