Часть 2.

[518]

равления часто, но не обязательно совпадают. В настоя­щее время общественные действия в автокефальном со­юзе обычно обусловлены также и ориентацией действий членов этого союза на установления политического союза, следовательно, оно гетерономно. Социалистиче­ское «обобществление» средств производства означало бы, что уже сегодня в значительной степени гетероном­ное, то есть ориентированное на установления других, прежде всего политических союзов, общественное пове­дение каждого отдельного, теперь в принципе автоке­фального «предприятия» стало бы гетерокефальным, то есть ориентированным на органы какой-либо (любой) «совокупности».

Не каждое общественное объединение по соглашению ведет к возникновению целевого союза, для которого в соответствии с данной дефиницией должны быть консти­тутивны: 1) соглашение по поводу общих правил и 2) наличие собственных органов союза. Объединение в общество («обобществление по случаю») может быть по своему назначению и совершенно эфемерным; напри­мер, если речь идет о совместно задуманном убийстве из мести, которое участники договоренности предполагают осуществить в ближайшее время, следовательно, в нем могут отсутствовать все упомянутые характеристики це­левого союза, кроме рационально установленного по сов­местной договоренности «порядка» общественных дейст­вий, который по принятой дефиниции считается здесь конститутивным. Хорошим примером последовательности ступеней от объединения в общество по случаю до целе­вого союза может служить промышленное картелирова­ние, которое начинается с простой однократной догово­ренности между отдельными конкурентами о границах снижения цен и завершается «синдикатом», обладающим большим капиталом, конторами сбыта товаров и раз­вернутым аппаратом управления. Общим для всех них является лишь установленный по общему соглашению порядок, который при предполагаемой здесь идеально-типически точной формулировке всех пунктов должен, во всяком случае, содержать указание на то, что счита­ется для участников договора обязательным, что запре­щается и что дозволяется. При изолированном (мысли­мым в условиях полного абстрагирования от какого бы то ни было «правопорядка») обмене, например в идеаль­но-типическом случае полной ясности, договоренность

[519]

должна распространяться по крайней мере на следующие пункты: 1) обязательна: передача товаров в процессе обмена и — эвентуально — обязанность гарантировать право владения на товары от посягательства третьих лиц; 2) запрещено: требовать возврата обмененных то­варов: 3) разрешено: любым образом располагать при­обретенными в обмен товарами. Изолированный рацио­нальный «обмен» такого типа являет собой один из пограничных случаев обобществления без «органов уп­равления». Из всех признаков целевого союза он обла­дает только одним — установленным по договоренности порядком. Он может быть структурирован гетерономно (правом или условностью) или располагать полной авто­номией, будучи обусловлен в своих «ожиданиях» обоюд­ным доверием, основанным для обеих сторон на том, что другая сторона, какими бы интересами она ни руковод­ствовалась, будет следовать договоренности. Однако обмен этого типа не может быть назван ни автокефаль­ным. ни гетерокефальным общественным действием, так как он вообще не есть устойчивое «образование». В та­кой же степени и наличие актов обмена в качестве массового явления, даже в качестве внутренне каузально связанных массовых явлений («рынка»), конечно, ни в коем случае не может рассматриваться как целевой союз, более того, он в принципе отличен от него. .Случай с обменом одновременно наглядно иллюстрирует тот факт, что действия, которые ведут к объединению в общества (обобществленные действия), совсем не обяза­тельно должны быть ориентированы только на ожидания соответствующих действий со стороны общественно объединенных лиц. Напротив, как показывает данный пример, они ориентированы также и на ожидание того. что третьи, не причастные к акту обмена лица «отнесутся с уважением» к результату обмена, к «смене владельца». До сих пор это просто «общностные действия» того типа. который мы впоследствии будем называть «действиями, основанными на согласии».

В истории мы обнаруживаем шкалу, ступени которой ведут от «объединения в общество по случаю» вплоть до устойчивого «образования». Типовой зародыш того обоб­ществленного объединения, которое мы сегодня называем «государством», находится, с одной стороны, в свобод­ных «объединениях в общество по случаю», созданных любителями добычи, отправлявшимися в поход во главе

[520]

с избранным ими вождем; с другой — в таких «объеди­нениях в общество по случаю», к которым прибегали те, кому грозило нападение. Здесь полностью отсутствует какое-либо имущество, используемое как средство осуще­ствления цели, и длительность. Как только поход за добычей завершен (удачно или неудачно) и добыча рас­пределена, как только опасность нападения предотвра­щена — объединенность в общество перестает существо­вать. Отсюда до длительного обобществления военнообя­занных, систематического налогообложения женщин, тех, кто не состоит на военном учете, покоренных народов, и далее — до узурпирования судебных и административ­ных общественных функций — длинный беспрерывный путь. Наоборот, из существующих для удовлетворения потребностей длительных общественных объединений может в результате распада — и это один из различных сопутствующих возникновению «народного хозяйства» процессов — сложиться аморфное, представляющее со­бой общественно объединяющие действия образование — «рынок».

«Психическое» отношение к такому акту его участни­ков, то есть вопрос, какими глубокими «внутренними побуждениями» они руководствуются, объединяясь и ориентируя свои действия на принятые установления, — поступают ли они таким образом, исходя из трезвых соображений целесообразности, из горячей привержен­ности совместно принятым или предполагаемым общим целям или неохотно принимая их как неизбежное зло, как нечто соответствующее их привычному поведению или почему-либо еще, — все это для существования обоб­ществленного объединения безразлично до той поры, пока в конечном итоге шансы на такую ориентацию на договоренность сохраняются в социологически релевант­ном размере. В своих общественных действиях их участ­ники могут ведь преследовать совершенно различные, противоположные и взаимоисключающие цели, и очень часто так оно действительно и бывает. Международный военно-правовой союз, правовая обобществленность для общностных действий на рынке с его процессом обмена и борьбой цен — лишь особенно яркие примеры этого постоянно встречающегося положения дел. Обществен­ные действия всегда, разумеется, являются выражением констелляции интересов, направленной на ориентацию поведения, своего и чужого, на его правила, и ни на что

[521]

более, и поэтому констелляцией интересов, весьма раз­личной для каждого из участников. В самой общей форме содержание указанной констелляции интересов можно чисто формально определить так, как это уже многократно определялось, а именно следующим обра­зом: отдельный индивид полагает, что он может рассчи­тывать на совместно принятый посредством обобщест­вленного объединения характер действий другого или других и что в его интересах полностью ориентировать на это свои действия.

VI. «СОГЛАСИЕ»

Существуют комплексы общностных действий, кото­рые без каких-либо целерационально принятых по сов­местному соглашению установлений тем не менее, во-первых, носят такой характер, будто подобные установ­ления существуют; во-вторых, их специфический харак­тер в известной степени обусловлен и видом смысловой отнесенности действий каждого отдельного человека. В любом рациональном обмене «денег», например, содер­жится наряду с единичным актом обобществленного объединения с партнером смысловая соотнесенность с будущими действиями внутри некоей неопределенно представляемой (только такое неопределенное представ­ление и допускающей) сферы актуальных и потенциаль­ных владельцев денег, любителей денег и предполагае­мых участников обмена. Ибо собственные действия ориентированы на ожидание того, что и другие будут «брать» деньги, так как только такое ожидание и делает возможным их использование. Правда, здесь смысловая ориентация в целом направлена на собственные интере­сы — и косвенно на предполагаемые индивидуальные интересы других, — на удовлетворение собственных пот­ребностей и удовлетворение потребностей других. Однако это не есть ориентация на установленный порядок удов­летворения потребностей предполагаемых участников акта обмена. Более того, отсутствие — во всяком случае, относительное — («общеэкономического») порядка, регу­лирующего удовлетворение потребности в употреблении денег со стороны участников этого акта, служит прямой предпосылкой функции денег. Тем не менее общий ре­зультат денежного обмена обычно во многих отношениях

[522]

носит такой характер, «как будто» он достигнут посред­ством ориентации на правила, установленные для удов­летворения потребностей всех участников обмена. Это происходит именно вследствие смысловой соотнесенности действий потребителя денег, чье положение, как и любого участника акта обмена, в среднем внутри известных гра­ниц определено таким образом, будто его интерес обычно требует от него, чтобы он в известной мере принимал во внимание интересы других, поскольку эти интересы яв­ляют собой, как правило, обоснование тех «ожиданий», которые он в свою очередь может иметь применительно к действиям других. «Рынок» в качестве идеально-типи­ческого комплекса такого рода действий отчетливо де­монстрирует введенный нами посредством выражения «как будто» признак.

Языковая общность выражается в идеально-типиче­ском «целерациональном» пограничном случае посредст­вом многочисленных отдельных актов обобщенных дейст­вий, ориентированных на ожидание встретить у другого «понимание» предполагаемого смысла. Тот факт, что в массовом масштабе среди множества людей понимание происходит более или менее приближенно посредством определенных близких по смыслу, внешне подобных друг другу символов, «как будто» участвующие в разговоре ориентируют свое поведение на совместно принятые грамматически целесообразные правила, — также являет собой пример, соответствующий упомянутому признаку «как будто», поскольку этот случай детерминирован смысловым соотношением актов участвующих в разго­воре индивидов.

Однако общим для обоих названных случаев является едва ли не исключительно указанный признак. Ибо то, как достигается общий результат, может быть, правда, для обоих случаев иллюстрировано несколькими внешни­ми параллелями, однако они не имеют серьезной позна­вательной ценности. Следовательно, для социологии это «как будто» имеет значение лишь постольку, поскольку в обоих случаях присутствует постановка проблемы, которая, однако, сразу же ведет к совершенно иным по своему содержанию понятийным рядам. Всякого рода аналогии с «организмом» и подобными биологическими понятиями заранее обречены на неудачу. К тому же общий результат, который внешне представляется таким, «как будто» действия людей детерминированы совместно

[523]

установленным порядком, совсем не обязательно может быть достигнут только посредством общностных действий людей, но в такой же степени, и еще значительно более ощутимо, он достигается посредством различных форм «однотипных» и массовых действий, которые не отно­сятся к общностным действиям.

По принятой нами дефиниции мы говорим об «общ­ностных» действиях там, где действия одних индивидов соотнесены по своему смыслу с действиями других. Сле­довательно, простая «однородность» поведения ряда лиц еще не дает основания для такого определения, так же как и не всякий вид «взаимодействия» или чистое подра­жание как таковое. Ведь «раса» — каким бы однотипным ни было поведение принадлежащих к ней индивидов в отдельном случае — становится для нас «расовой общ­ностью» лишь в том случае, если поведение индивидов соотносится по своему смыслу друг с другом: если, например — мы берем простейший случай, — представи­тели данной расы в каком-либо отношении «обособляют­ся» от чуждой им в расовом отношении среды, исходя из того что представители другой расы поступают так же (характер и масштабы такого обособления здесь значе­ния не имеют). Когда толпа прохожих одинаково реаги­рует на проливной дождь, открывая зонты, то это не совместные действия (а действия «массово-однотип­ные»): таковыми не являются также и действия, вы­званные простым «влиянием» поведения других, не соотнесенные с ним по смыслу, например при общей панике или если толпа прохожих во время давки на улице испытывает какое-либо психическое воздействие «массового характера». В тех случаях, когда на поведе­ние отдельных людей влияет самый факт того, что и другие участники сложившейся ситуации поступают определенным образом, мы будем говорить о «поведении, обусловленном массовостью». Ведь нет никакого сомне­ния в том, что даже самый факт совместно действующей, пусть даже территориально разделенной, но соотнесенной друг с другом (например, через прессу) «массы» может оказывать влияние на поведение каждого отдельного индивида. Рассматривать здесь эту проблему мы не бу­дем, так как она относится к области «массовой психо­логии». Переход от «обусловленных массовостью» дейст­вий к общностным действиям в реальности, конечно, лишен четких границ. Даже в таком явлении, как паника,

[524]

безусловно, содержатся наряду с элементами, обуслов­ленными массовостью, и элементы общностных действий. К этому типу действий приближаются и действия людей, сообща вступающих в схватку с вооруженным пьяным и — при эвентуальном «разделении труда» — обезоружи­вающих его, или когда они совместно оказывают помощь пострадавшему. Поскольку здесь в поведении людей при­сутствует «разделение труда», совершенно очевидно, что общностные действия ничего общего не имеют с «одно­типными» действиями и часто по своему значению даже противоположны им. В названном свойстве заключается и отличие от действий, основанных на «подражании». «Подражанием» может быть поведение, только «обуслов­ленное массовостью» или ориентированное на поведение того, кому подражают, то есть «копирование». Причем это в свою очередь происходит скорее из-за целерацио­нальной—или какой-либо другой—оценки значимости поведения как такового, являющегося образцом для подражания, или лишь в смысловой соотнесенности с ожиданиями, например из соображений, связанных с «конкуренцией». Отсюда ведет многоступенчатая шкала переходов к случаю весьма специфических общностных действий, где подражание объясняется тем, что поведе­ние, являющееся образцом, рассматривается как признак принадлежности к определенному кругу людей, кото­рые — причина здесь роли не играет — претендуют на специфический «социальный престиж» и в какой-то сте­пени им обладают. Однако последний случай уже выхо­дит за пределы простого «подражания», и эта категория не дает его исчерпывающей характеристики.

Наличие «языковой общности» не означает в нашем понимании, что существует обусловленная массовостью однородность при произнесении определенных звуковых сочетаний (это совсем не требуется) или будто один индивид «подражает» тому, что делают другие; языковая общность сводится к таким действиям индивида при каких-либо «высказываниях», которые по своему смыслу ориентированы на определенные, в среднем существую­щие внутри какого-либо круга людей шансы быть «поня­тым», и, следовательно, в среднем дают этому индивиду основание ждать такого осмысленного результата. Со­вершенно так же понятие «господства» не означает, что некая более могущественная по своей природе сила сумеет так или иначе настоять на своем, а предполагает

[525]

осмысленное соотнесение одного действия («приказ») с другим («послушание») и соответственно обратное, в результате чего в среднем можно рассчитывать на осуществление тех ожиданий, на которые ориентированы действия обеих сторон.

Следовательно, пользующаяся отчетливыми призна­ками категория явлений не применима к феномену «как будто». Вот почему мы в добавление к тому, что было сказано о «подражании» и «господстве», внесем в суще­ствующее многообразие отношений другое разделение. Под «согласием» мы будем понимать следующее: дей­ствия, ориентированные на ожидания определенного по­ведения других, имеют вследствие этого эмпирически «значимый» шанс на то, что ожидания оправдаются, так как объективно существует вероятность того, что эти другие, несмотря на отсутствие какой-либо договорен­ности, практически отнесутся к таким ожиданиям как к «значимым» по своему смыслу для их поведения. Моти­вы, исходя их которых можно ждать подобного поведе­ния других, в концептуальном аспекте безразличны. Общностные действия, характер которых обусловлен — и в той мере, в какой он обусловлен,—ориентацией на шансы подобного «согласия», мы будем называть «дей­ствиями, основанными на согласии».

Объективно — в смысле оценки его шансов — «зна­чимое» согласие не следует, конечно, отождествлять с субъективным предположением отдельного действую­щего индивида, что другие будут рассматривать его ожи­дания как значимые по своему смыслу, так же как эмпири­ческую значимость установленного по договоренности порядка не следует отождествлять с субъективным ожи­данием того, что будет сохранен его субъективно пред­полагаемый смысл. Однако в обоих случаях между (логически охватываемой категорией «объективной воз­можности») усредненной объективной значимостью шан­са и каждым усредненным субъективным ожиданием существует взаимосвязь понятной адекватной причин­ной обусловленности. Субъективная ориентация по­ведения на согласие может, как и при договоренности, в отдельном случае быть кажущейся или только при­ближенной, и это не может не оказать воздействия на степень и однозначность шансов на эмпирическую значимость. Индивиды, объединенные согласием, мо­гут намеренно действовать вопреки ему. совершенно

[526]

так же, как общественно объединенные индивиды действуют вопреки договоренности. Подобно тому как «вор» в нашем примере, также и «неповинующий­ся», ранее согласившийся признавать господство дру­гого, может, несмотря на свое «неповиновение», тем не менее (фактом сокрытия своих действий) ориентиро­вать их на субъективно восприятый смысл согласия. Поэтому понятие «согласие» не следует и в субъектив­ном аспекте отождествлять с «удовольствием» по пово­ду его эмпирической значимости, испытываемым участ­вующими в этом акте индивидами. Боязнь дурных по­следствий может привести к тому, что человек «поко­ряется», принимая господство насилия в его усреднен­ном содержании, совершенно так же, как он следует нежелательной «свободной» договоренности. Правда, длительное недовольство подрывает шансы на сохране­ние согласия, однако оно продолжает существовать до той поры, пока господствующий посредством насилия индивид имеет объективно релевантный шанс рассчиты­вать на выполнение своих приказаний (в соответствии с усредненно воспринятым их смыслом). Причина этого важна постольку, поскольку (совершенно так же, как при обобществленном объединении) только ориентация на «ожидания» определенного поведения другого или других (например, только «страх» «повинующегося» пе­ред «господином») составляет пограничный случай и обладает высокой степенью лабильности, так как ожи­дания и здесь тем объективно «обоснованнее», чем с большей вероятностью можно рассчитывать на то, что «согласившиеся» в среднем (субъективно) сочтут «дей­ствия, основанные на согласии» (по какой причине, здесь значения не имеет), для себя «обязательными». В конечном итоге «значимость» договоренности также основана на таком (базирующемся на легальности) согласии. Значимое согласие не следует отождествлять с «молчаливо достигнутой договоренностью». Между основанным на эксплицитной договоренности порядком и согласием существует, конечно, множество переходов, среди которых обнаруживается также и поведение, практически рассматриваемое участниками как усред­ненный, установленный по молчаливо достигнутой до­говоренности порядок. В принципе это, однако, не со­ставляет особого случая по сравнению с отчетливо сформулированной договоренностью. «Недостаточно от-

[527]

четливая» договоренность являет собой установленный порядок, эмпирически особенно сильно подверженный — в соответствии с распространенными типами истолко­вания — возможным практическим последствиям. На­против, «значимое» согласие в качестве чистого типа не содержит никаких установлений или специальной договоренности. Объединенные согласием индивиды мо­гут при известных обстоятельствах вообще ничего не знать друг о друге, но их согласие может при этом эмпирически быть едва ли не непреложной «нормой»; примером могут служить сексуальные отношения между впервые встретившимися членами экзогамного рода, который часто охватывает различные политические и даже языковые общности. В качестве другого примера можно привести пользование деньгами, при котором со­гласие заключается в шансе на то, что используемый в данном акте обмена (в соответствии с предполагаемым его значением) товар будет в качестве денег рассмат­риваться многими неизвестными друг другу людьми как «значимое» средство оплаты долгов, то есть как средство, необходимое для совершения считающихся «обязательными» общностных действий.

Не все общностные действия относятся к категории действий, основанных на согласии, но лишь те, которые усредненно основывают свою ориентацию на шансы согласия. Социальное обособление индивидов одной расы, например, относится к названной категории лишь в том случае, если в какой-либо релевантной степени можно рассчитывать на то, что эти индивиды будут (в среднем) практически рассматривать такое обособ­ление как нечто, обязывающее их к определенному по­ведению. В противном случае в зависимости от обсто­ятельств это следует рассматривать либо как действия, обусловленные массовостью, либо просто как общност­ные действия отдельных людей без какого бы то ни было согласия в качестве его основы. Лабильность такого перехода очевидна. Особенно сильна она в приведенных выше примерах, где речь шла о задержании пьяного или оказании помощи пострадавшему. Нечто большее, чем просто фактически предпринятые совместные действия (Zusammenwirken), объединенные простой общностной деятельностью, субъективно присутствует в поведении отдельных индивидов лишь там, где это поведение ори­ентировано на какое-либо согласие, которое предпола-

[528]

гается эмпирически «значимым», например если каждый индивид сочтет себя обязанным принимать участие в тех актуальных совместных действиях (Zusamennhandein) в такой мере и столько времени, как это определяется усредненно постигнутым «смыслом» согласия. Приведен­ные примеры, взятые в их среднем значении, различаются по степени согласия. Действия по оказанию помощи ближе по своему смыслу к тому, что существует шанс на согласие, следовательно, к действиям, основанным на согласии; другой пример можно, скорее, отнести к фактическим совместным действиям. И уж, конечно, не все действия людей, внешне представляющиеся «совме­стными», являют собой общностные или тем более ос­нованные на согласии действия. С другой стороны, дей­ствия, представляющиеся совместными, вообще не от­носятся к понятию действий, основанных на согласии. Во всех этих случаях полностью отсутствует смысловая соотнесенность с действиями незнакомых третьих лиц. Подобным же образом (как в приведенных выше двух примерах) основанные на согласии действия сородичей отличаются по своей степени от общностных действий, соотнесенных с потенциальными действиями будущих участников акта обмена. В последнем случае согласие конституируется лишь постольку, поскольку в основе ожидания лежит возможность усредненной ориентации действий других на принятую значимость, следователь­но, обычно лишь в той мере, в какой эти ожидания носят «легальный» характер. Лишь постольку и здесь действия можно считать основанными на согласии. В остальном же они лишь обобщенные действия, обус­ловленные согласием. С другой стороны, уже пример, где речь шла об оказании помощи, свидетельствует о том, что содержанием «согласия» может быть и совер­шенно конкретная соотнесенность с целью без каких-либо абстрактных «правил». Но в ряде случав, когда мы исходим из основанной на согласии общности «дли­тельного» характера, например «дружбы», содержание ее может быть постоянно меняющимся и определяться лишь посредством соотнесения с идеально-типически конструируемым смыслом, рассматриваемым каждой стороной в качестве значимого. Однако и этот смысл может меняться при неизменной идентичности лиц. Тогда и здесь является лишь вопросом целесообразности, рас­сматривать ли данную стадию как «продолжение» преж-

[529]

них, изменившихся по своему характеру отношении или как «новые» отношения.

Данный пример, а тем более пример эротической связи показывают, что в основе конституирующих сог­ласие смысловых соотношений и «ожиданий» отнюдь не всегда лежат целерациональный расчет и ориентация на рационально конструируемый «порядок». Напротив, «значимая» ориентация на «ожидания» означает в рам­ках согласия лишь следующее: индивид обладает, как он полагает, шансом на то, что в среднем он может ориентировать свое поведение на определенное, более или менее часто считающееся «значимым», хотя при этом подчас совершенно иррациональное, содержание (внутреннего или внешнего) поведения другого идиви-да. Поэтому в каждом отдельном случае по-разному (так же как и при обобществлении) решается вопрос, в какой мере смысл согласия, выраженный обычно в «правилах», в среднем ведет к общим закономерностям практического поведения. Ибо и здесь обусловленные согласием действия не идентичны действиям, основан­ным на согласии. Так, например, «сословная конвенцио-нальность» есть основанные на согласии действия, кон­ституированные посредством такого поведения, которое в среднем «считается» эмпирически обязательным. Этим согласием по поводу того, что следует считать «значимым», «конвенциональность» отличается от простого «обычая», основанного на. повторении привычных действий, а от права — отсутствием аппарата принуждения: конечно, границы по обе стороны не могут быть четко проведены. Сословная конвенциональность может, однако, привести к таким фактическим последствиям в поведении членов данного сословия, которые эмпирически не считаются обязательными на основе согласия. Так, феодальная конвенциональность, рассматривая торговлю как нечто безнравственное, могла привести к снижению степени собственной легальности феодалов в их отношениях с торговцами.

Совершенно различные субъективные мотивы, цели и «внутренние состояния» людей, понятные целерацио­нально или «только психологически», могут создать в качестве равнодействующей одинаковые по своей смыс­ловой соотнесенности общностные действия, а также одинаковое по своей эмпирической значимости «согла­сие». Реальная основа действий, базирующихся на со-

[530]

гласии, есть просто констелляция «внешних» и «внутрен­них» интересов, наличие которых может быть обуслов­лено самыми различными внутренними состояниями и целями отдельных индивидов, и воздействует она на раз­личным образом воспринятую значимость «согласия» и ни на что другое. Однако мы, конечно, не отрицаем того, что для отдельных типов общностных действий, различае­мых по господствующей в них субъективной «смысло­вой направленности», так же как, в частности, и для действий, основанных на согласии, можно выявить мо­тивы, интересы и «внутренние состояния», которые в среднем чаще всего служат причиной возникновения и дальнейшего существования действий такого рода. Ус­тановить все это и есть одна из задач каждой содержа­тельной социологии. Общие же понятия, дефиницией которых мы здесь занимались, не могут не быть скудны­ми по своему содержанию. Не разграничен резко, конеч­но, и переход от действий на основе согласия к общест­венному поведению; последнее являет собой только особый случай, упорядоченный формулированием установлений. Так, например, основанные на согласии действия пас­сажиров трамвая, которые «становятся на сторону» индивида, вступившего в конфликт с кондуктором, пере­ходят затем в общественное поведение, если они объеди­няются для подачи «жалобы». Повсюду, где целерацио­нально устанавливается порядок, всегда присутствует объединение в «общество», пусть даже в самых различ­ных масштабах и смысле. Обобществленное объединение возникает уже в том случае, когда «обособившиеся» представители расы основывают по взаимному согласию, но без оформленной договоренности «журнал», находят «издателя», «редакторов», «сотрудников» и «абонентов» и из этого журнала теперь в прежнюю аморфную сферу поведения идут на основе согласия директивы различной степени значимости. Так же обстоит дело, когда для какой-либо языковой общности создаются «академия» типа Accademia della Crusca и «школы», где преподаются грамматические правила: или в сфере «господства» — аппарат с рациональными учреждениями и чиновниками. И обратное: едва ли не в каждом общественном объеди­нении среди его членов обычно на .основе согласия складывается поведение, выходящее за пределы его рациональных целей {обусловленное обобществлением). В каждом кегельном клубе существуют «конвенциональ-

[531]

ные» предписания, регулирующие взаимоотношения его членов, то есть вне сферы общественного объединения формируется ориентированное на «согласие» общностное поведение.

Каждый отдельный человек постоянно участвует в многочисленных, самых разнообразных сферах действий, общностных, основанных на согласии, и общественных. Его общностное поведение может теоретически в каж­дом данном своем акте осмысленно соотноситься с дру­гой сферой чужого поведения и с другими объединения­ми на основе согласия и общественного объединения. Чем многочисленнее и многообразнее по типу консти­тутивных для них шансов сферы, на которые индивид рационально ориентирует свои действия, тем дальше заходит «рациональная дифференциация» общества: чем более обобществленными становятся по своему характеру его действия, тем большей степени достигает «рациональная организация общества». Индивид может, конечно, участвовать в ряде общностных действий раз­личного типа посредством одного и того же акта пове­дения. В акте обмена, который некое лицо совершает с неким X, уполномоченным У, который в свою очередь является «органом» целевого союза, содержится: 1) уст­ное и 2) письменное объединение в общество; 3) обоб­ществление акта обмена лично с X; 4) тоже лично с У; 5) то же с общественными действиями участников целе­вого союза; 6) акт обмена ориентирован в своих условиях также и на ожидания потенциальных действий других заинтересованных в данном акте лиц (конкурентов с обеих сторон), а в равной степени и на легализованное согла­сие и т. д. Чтобы входить в число действий на основе -согласия, действие должно принадлежать к общностным действиям, но ориентированным на согласие оно может быть и без этого условия. Любые распоряжения по поводу запасов или имущества человека (оставляя в стороне, что они обычно вообще осуществимы только при наличии защиты, которую аппарат принуждения предоставляет политическому сообществу) лишь и в той мере ориентированы на согласие, в какой они учитывают возможность изменения в количестве своих запасов посредством обмена вовне. Денежное «частное хозяйст­во» охватывает действия общественные, действия, осно­ванные на согласии, и общностные действия. Только чисто теоретический пограничный случай, робинзонада,

[532]

совершенно свободен от каких бы то ни было общност­ных, а следовательно, и от ориентированных на согласие действий, так как робинзонада по своему смыслу ориен­тирована только на ожидание состояния природных объектов. Сама возможность мыслить такой случай ясно показывает, что «хозяйственные» действия по самому своему понятию не обязательно включают в себя и общ­ность действия. Напротив, как правило, именно концеп­туально «наиболее чистые» типы в отдельных сферах действий находятся за пределами общностных действий и сфер согласия, причем это в равной степени относится как к области религии, так и к экономике и научным и художественным концепциям. Путь «объективации» ведет — необязательно, но, как правило, быстро — к общностным действиям, и если не всегда, то, как прави­ло, именно к действиям на основе согласия.

Из сказанного ни в коем случае не следует делать вывод, будто общностные действия, согласие и объедине­ние в общества можно как-то идентифицировать с пред­ставлением о действия.х «друг с другом и друг для друга» в отличие от какого-либо «противопоставления». Не толь­ко совершенно аморфная общность, но и «согласие» отнюдь не тождественно для нас с «замкнутостью», обособлением от других. Является ли сфера действий, основанных на согласии, «открытой», то есть может ли любой желающий в каждый данный момент принять в них участие, или «закрытой» и в какой мере, то есть исключается ли участие в них третьих лиц, будь то просто по взаимному согласию или посредством объе­динения в общества, — вопрос, который решается в каж­дом отдельном случае по-разному. Конкретная языковая или рыночная общность всегда где-то имеет границы (обычно размытые); это означает, что обычно в «ожи­даниях» принимается во внимание в качестве актуаль­ного или потенциального участника согласия не человек, а некое часто весьма неопределенное по своим границам множество. Однако, например, участники языковой общности, как правило, совсем не заинтересованы в исключении из согласия третьих лиц (конечно, в зави­симости от обстоятельств какого-либо конкретного со­беседования); а лица, интересы которых связаны с рынком, часто заинтересованы именно в «расширении» рынка. И все-таки как язык (в качестве сакрального, сословного или конспиративного), так и рынок—по-

[533]

средством монополистического соглашения или обоб­ществления — могут быть «закрыты». С другой стороны, сфера специфических общностных действий конкретных органов власти, обычно закрытых посредством объеди­нения в общества, может быть в значительной степени открыта (для участия «новых людей») именно в инте­ресах носителей власти.

Участники действий, основанных на согласии, могут преследовать совместные внешние интересы. Однако это не обязательно. Действия на основе согласия — еще не «солидарность», и общественные действия никоим об­разом не исключают и не противоречат тем обществен­но связанным действиям, которые мы называем борь­бой, то есть в самой общей форме стремлением про­тивопоставить свою волю другой, сопротивляющейся ей, ориентируясь на ожидание определенного поведения другого. Борьба потенциально присуща всем видам общественно связанных действий. В какой степени, на­пример, акт общественного объединения практически означает солидарность по отношению к третьим лицам, компромисс между различными интересами или лишь желательное по каким бы то ни было причинам для участников этого акта перемещение форм борьбы и ее объектов в соответствии с усредненной (быть может, в индивидуальных проявлениях различной), субъективно предполагаемой целью, решается в каждом данном слу­чае по-разному: часто все эти моменты в каком-то виде присутствуют. Нет таких сообществ, основанных на со­гласии, в том числе и характеризующихся безграничной самоотверженностью — например, при эротических от­ношениях или проявлениях милосердия. — в которых, несмотря на эти чувства, не могло бы присутствовать и самое жестокое насилие над другим человеком. Вместе с тем в большинстве актов «борьбы» содержится какая-то степень общественного объединения или согласия. Перед нами обычный в социологии случай, когда факти­чески понятия частично перекрывают друг друга, проис­ходит это из-за наличия одинаковых, только рассмотрен­ных под различным углом зрения признаков. Борьба, полностью лишенная какой бы то ни было общности с противником, —лишь пограничный случай. От вторжения монголов до современного ведения войны в соответствии с «требованиями международного права» (пусть даже не всегда действенными), от рыцарских сражений с их

[534]

строгим установлением допускаемого оружия и определен­ными правилами («messieurs les Anglais, tirez les pre­miers»)* до судебного поединка или «дружественного поединка» корпорантов, который можно уже отнести к спортивным «соревнованиям», мы повсюду обнаруживаем градуированно увеличивающиеся фрагменты основанного на согласии объединения в общность борющихся сторон; там, где насильственная борьба переходит в «соперничест­во», будь то борьба за завоевание олимпийских венков, за голоса избирателей или иные атрибуты власти, за социальный престиж или доходы, в основе ее всегда лежит рациональное объединение в общество, установле­ния которого служат «правилами игры», определяющими формы борьбы, но при этом сдвигающими ее шансы. Растущая от ступени к ступени склонность к «мирному» урегулированию споров, вытесняющая применение физи­ческой силы, лишь отодвигает ее на задний план, будучи неспособна полностью исключить ее из отношений между людьми. Лишь в ходе исторического развития примене­ние силы все более монополизировалось аппаратом принуждения одного определенного типа общественного объединения или сообщества, основанного на согласии, а именно политического, которое преобразовало его сначала в упорядоченную угрозу принуждения со стороны могущественных людей, а затем формально нейтральной власти. То обстоятельство, что «принуждение», физичес­кое или психическое по своему характеру, в той или иной степени лежит в основе всех видов объединения в обще­ство, заставляет нас кратко остановиться на данном во­просе лишь в той степени, в какой это необходимо в качестве дополнения ко всем выше рассмотренным идеально-типическим понятиям.

VII. «ИНСТИТУТ» И «СОЮЗ»

В приведенных нами примерах неоднократно встре­чался случай, на котором здесь следует более подробно остановиться: речь идет о том положении вещей, когда кто-либо без своего содействия оказывается участником какой-либо общности, основанной на согласии, и остает­ся таковым. При аморфных действиях, основанных на

[535]

взаимном согласии, таких, например, как «разговор», это не требует объяснения, ибо в нем «принимает участие» каждый, чьи действия соответствуют признаку той пред­посылки (согласие), которую мы приняли. Однако дело не всегда обстоит так просто. Выше мы приняли в качест­ве идеального типа «объединения в общество» «целевой союз», основанный на полной договоренности о средст­вах, целях и порядке. При этом было установлено, что (и в каком смысле) подобный союз может считаться постоянным образованием, несмотря на изменения в составе его участников. Предполагалось также, что «учас­тие» отдельных лиц, то есть обоснованное в среднем ожидание того, что каждый индивид будет ориентировать свои действия на установленный порядок, покоится на особой рациональной договоренности с каждым участни­ком в отдельности.

Однако существует ряд очень важных форм общест­венного объединения, где общественное поведение так же, как в целевом союзе, в значительной степени рацио­нально упорядочено в своих средствах и целях приняты­ми установлениями, следовательно, «обобществлено», но внутри этих обобществлений едва ли не в качестве основ­ной предпосылки их существования действует следующий принцип: как правило, отдельный индивид оказывается участником в общественных действиях и, следователь­но, одним из тех, на кого распространяются ожидания, что его поведение будет ориентировано на упомянутые установления, — без своего содействия этому. Конститу­тивное для таких форм объединения в общество общ-ностное поведение характеризуется именно тем, что при наличии известных объективных данных, присущих опре­деленному лицу, от него ожидают участия в общностных действиях, в частности, следовательно, ориентации его действий на установленный порядок, причем в среднем эти ожидания оправданны, поскольку упомянутые ин­дивиды эмпирически считаются «обязанными» участво­вать в общностных действиях, конститутивных для дан­ного сообщества, и поскольку существует шанс на то, что эвентуально, если они не захотят участвовать, их заставит повиноваться (пусть даже посредством мягких мер воздействия) «аппарат принуждения». Объективные данные, с которыми эти ожидания связаны, в особо важ­ном случае, в случае политической общности, — прежде всего происхождение, родственные связи, а иногда даже

[536]